«Пронзающие ночь» – лучшая из моих ранних работ. Первых трех, что были написаны до «Волшебной повозки» – книги, в которой мой авторский голос зазвучал более-менее уверенно. Повесть «Вепрь» – тоже из первых, и, найди она дорогу в печать в ту пору, я счел бы ее лучшей, но – увы. Ребята из «Сабтеррейниан»[1] пришли мне на помощь и опубликовали повесть, но только в прошлом году; а из трех вещиц, которые заинтересовали издателя в конце 1980-х, «Пронзающие ночь» – самый звучный роман, превзошедший того же «Вепря». «Умереть на Диком Западе» вроде не хуже, по-хорошему простой и эффектный, но именно о «Пронзающих ночь» я слышал чаще всего. Читатели спрашивали, почему роман не переиздается, и делились историями о том, как он в свое время нагнал на них страху. Еще он угодил во множество хит-парадов литературных хорроров, а иной раз его называли одним из лучших романов ужасов в принципе. Что ж, спасибо вам, парни и девчонки, творящие хит-парады!

«Пронзающие ночь» – роман обо всем понемногу, и все затрагиваемые в нем темы пугают, будоражат, волнуют. Порой он смахивает на жанровый эксперимент – или просто я, его гордый папочка, хочу в это верить. Вдохновил меня огромный пласт популярной литературы того времени, когда «Пронзающие ночь» были лишь задуманы. Кинематограф, моя неизменная муза, тоже оказал свое влияние на три первые книги – «Пронзающие ночь», «Действо любви» и «Умереть на Диком Западе».

«Действо любви» и «Умереть на Диком Западе» написаны в 1980-м (касательно последнего – тогда появилась его первая версия, не предполагавшая продолжений). В том же году я набросал черновик для «Пронзающих ночь» и, как мне кажется, несколько первых глав. Два-три года я наивно полагал, что этого достаточно, а потом перестал предлагать издательствам предварительную версию и просто закончил книгу.

Поначалу я задумывал роман в реалистическом ключе, скорее триллер, и хоть от своего намерения не отказывался, пока писал, он превратился в нечто с привкусом сверхъестественного. Возможно, сказался дух времени: тогда ужасы находились на пике популярности, и я часто обращался к этому жанру, работая над рассказами.

Что до романа, в итоге я обставил все так, чтобы читатель до конца не был уверен, есть ли у истории мистический аспект. С целью сохранить интригу – то ли Брайан бредит, то ли, если принять иную точку зрения, в деле замешана некая темная сила. Таковы были мои намерения.

Один из читателей прокомментировал фишку истории, заявив, что до конца не понял, чему верить. Это здорово – я и сам занимал такую позицию. Но большинство отозвалось так: «О чем сыр-бор? Там точно замешано сверхъестественное! Что с тобой, чувак? Ты сам не знаешь, о чем пишешь?»

Иногда писатели и правда не знают, что выходит из-под их пера. Солидный объем просто переходит в область подсознательного.

В общем, я написал книгу, разослал издателям и…

Ответная тишина была красноречивой.

Представитель издательства «Зебра», купившего у меня права на «Действо любви», сообщил в отклике, что книга показалась непонятной, раскусить мой замысел не удалось, и нет слов, чтобы охарактеризовать производимый ею эффект.

Хм?..

Мой тогдашний литературный агент тоже ничего не понял. Он сказал, что подобную вещь рынок не примет, а издателям нужны книги, на которые можно повесить ярлык. Он был прав. Дела обстоят так по сей день, пусть рамки и расширились. В любом случае, от услуг того агента я отказался и начал сам продвигать книгу – с теми же результатами. Тогда я отложил ее, а несколько лет спустя, в 1987-м, она была напечатана в издательстве «Дарк Харвест Пресс». Как раз к тому времени меня стали воспринимать серьезно, да и «Харвестам» хотелось получить что-нибудь от меня, вот я и предложил «Пронзающих ночь». До этого издательство «Ивнинг Стар» собиралось напечатать роман – опубликовать его в антологии, которая, надо полагать, стала бы одной из самых крутых подборок хоррора из тех, что когда-либо издавались. В ней собрали истории от всех, кто хотя бы мелькнул в жанре: от тех, кто только делал себе имя в ужасах (или где-то еще), и даже от почивших классиков. Не знаю, где мое место в этом рейтинге, – уверен лишь, что сам пока не почил. Так или иначе, мне отвели место в книге. Некоторым авторам разрешили включить по две работы, и, кажется, так было со мной. Я прочитал ранние гранки антологии (фотокопии страниц с произведениями, упакованные в одну большую папку), и, бог мой, то была бомба. Чем-то близким в рамках данного жанра стали «Темные силы»[2], выпущенные несколькими годами ранее, а для научной фантастики – «Опасные видения» Харлана Эллисона.

Планировались два тома.

Планы были замечательные, идеи – того краше, но назрела проблема. А именно – деньги на издание.

Не помню, шла ли речь об авторских гонорарах, но одно наверняка: «Ивнинг Стар» книгу не выпустили. Или мне так кажется. «Пронзающих ночь» они точно не публиковали.

Если вам интересно, как выглядела бы та антология, гранки середины 1980-х сохранились – их можно найти в архиве Техасского университета А&М, вместе с письмами и оригинальными рукописями (в том числе теми, что отсылал я).

Подводя итоги: отличный проект не состоялся, но «Пронзающих ночь» приютили в «Дарк Харвест» – рукопись перешла из дальнего темного уголка моего шкафа в руки издателей и была принята с восторгом. Позже ее подхватили «мягко обложечные» издательства, Дин Кунц написал к роману превосходное предисловие, и вот пробил долгожданный час – мое творение пошло в массы.

Несколько раз «Пронзающих ночь» напечатали в Европе. Самая свежая публикация – в Италии, вместе с солидным объемом других моих произведений.

А вот у нас, в Штатах, роман был предан забвению. До сей поры.

Итак, каковы мои мысли по поводу первого за двадцать лет издания?

Тут много чего дополнено. Добавились рассказы, так или иначе связанные с основой книги. Один объемный текст, «Парни есть парни», включен в роман, ибо он – его исходная часть и печатался в качестве фрагмента «Пронзающих ночь». Разделять их в данном издании смысла не было – читайте так, как читается, узнаете много нового.

Так, что еще?

Да, хоть самой известной частью книги является Бог Лезвий собственной персоной, я почерпнул из нее множество идей задолго до того, как она стала продаваться. Кое-что ушло в неизвестном направлении, кое-что осталось верным первооснове. Каждый рассказ в настоящем издании я снабдил индивидуальным предисловием, чтобы пролить свет на некоторые интересные моменты создания – на случай, если кто-то действительно неровно дышит к подобным вещам.

И вот еще что: заручившись помощью Нила Баррета-младшего, я написал сценарий для «Пронзающих ночь» – по нашему общему мнению, очень хороший. В отличие от книги, он точно придерживается «сверхъестественного» духа. Раньше мне везло с продажей сценариев, и я полагал, что повезет с этим. Но что же вы думаете? Не повезло – воз и ныне там.

Однако от своих планов мы с Нилом не отказались. Так что, богатенькие продюсеры, можете в любое время написать нам – мы еще надеемся сделать крутое кино, прославиться, подзаработать и купить себе по паре тапочек в виде зайчиков, или вроде того. И давайте-ка я на всякий случай повторю: богатенькие продюсеры. Тут мало желания стать новым Спилбергом и свободного времени на звонок или электронное письмецо. Нужны серьезные дяди. Заплатите нам кто-нибудь, в конце концов!

* * *

Просматривая роман, я заметил несколько моментов, которые сейчас реализовал бы иначе. Но суровая правда заключается в том, что переписывание старых произведений – не более чем смена одной одежки на другую. И порой в такое переодевание совсем не тянет играть. Это все равно что облачать почтенного старца в модные шмотки: забавно, но не смотрится. Бывает, произведение, полное энергии момента и времени написания, страдает, когда к нему возвращаешься с холодным сердцем и реставрируешь. Оно теряет первоначальный шарм, если таковой у него был. Не поймите превратно: есть разница между бережной редактурой, когда просто выправляешь мелкие огрехи, не замеченные ранее, и переписыванием, когда пытаешься подать свое прошлое в более выгодном свете. Переписывание мне не по душе. Я своего прошлого не стыжусь. Представься возможность, кое-что я изменил бы, но в конечном счете уважаю и себя-писателя, и себя-личность из вчера, несмотря на ляпсусы и прочее.

И потом, сдается мне, «Пронзающие ночь» читаются чертовски хорошо. Издай их впервые завтра – никто не заметил бы подвоха, разве что нехватка мобильных девайсов сказалась бы. У этого романа еще хватает силенок нагнать мурашек – я наслушался отзывов читателей, которые эти самые мурашки чувствовали собственной кожей. И это хорошо! Молодцы. «Пронзающие ночь» – славная работа. Так держать!

* * *

Что касается рассказов, они из той же оперы, что и роман. Он либо вдохновил меня на их написание, либо я просто вернулся позже к своему персонажу, Богу Лезвий. Жаль, но здесь не присутствует «Потрошитель из подземки» – рассказ, написанный для антологии историй о Бэтмене. DC не разрешили нам включить его сюда – по меньшей мере, без огромных денежных отчислений. Жаль. «Король Теней» выступает в этой книге моим личным фаворитом, но рассказ с Бэтменом я считаю лучшим из всей, посвященной Богу Лезвий короткой формы, черт бы его побрал.

Если он вас заинтересовал, поищите книгу у букинистов: она издавалась и в мягкой, и в твердой обложке, большим тиражом, так как вышла одновременно с первым фильмом о Бэтмене с Майклом Китоном. Или это уже второй? Не уверен. Эх… В общем, в тот год все тащились от Бэтмена, а книга на то и была рассчитана.

Бог Лезвий тоже фигурировал в комиксе от DC на четыре номера «Кровь и тени». Я написал сценарий, а Марк Нельсон, прекрасный художник, иллюстрировавший несколько моих книг в «Сабтеррейниан Пресс», взял на себя арт.

Градус энтузиазма касательно того проекта зашкаливал. Сценарий я написал сразу же, а потом мы… стали ждать. Марк, дай бог ему здоровья, прекрасный художник, но торопиться он не любит. У него ушло несколько лет на создание иллюстративной части, и к тому времени наш редактор занимался уже чем-то другим, энтузиазм поубавился, да и популярность хоррора в комиксах – как минимум на тот момент – спала.

Обложки вышли классные, но похожие одна на другую, и порой люди путались в выпусках – то ли купили новый, то ли старый. В итоге смотрелся комикс здорово, сюжет лихо сплетал пространство и время – от сороковых годов к временам Старого Запада и прямиком в будущее. Но, увы, в нашей реальности отклик на это великолепие был так себе.

Все, что мне остается сказать, – Бог Лезвий продержался дольше, чем я ожидал, и, похоже, собирается пожить еще немного. Все-таки жаль, что про него до сих пор не сняли ни одного фильма.

«Недурственно!» – так, пожалуй, я резюмирую его длительную популярность.

Пронзающие ночь

Пролог:

Черная акула, снующая по асфальтовым морям

29 октября

Да, мы – варвары! Мы хотим быть варварами.

Это почетный титул! Мы омолодим мир.

Старый порядок – при смерти,

и наша задача – добить его!

Адольф Гитлер

Полночь была черна как сердце дьявола.

Они явились из мрака на «шевроле» угольного цвета 1966 года выпуска. Серая полоса Пятьдесят девятого шоссе исчезала под колесами авто, подобно кокаиновой дорожке. В этот поздний час на пустом хайвее «шеви» казался машиной времени из жестокого будущего. Фары разбрасывали снопы лучей, золотистыми лезвиями вспарывающих нежное лоно ночи, но стоило автомобилю умчаться вперед – и оставленные им шрамы затягивались. Тяжелый мотор стонал в приступах садистского удовольствия.

Всего двумя часами ранее в пятидесяти милях от Хьюстона «шевроле» сел на хвост белому «плимуту» – подобно барракуде, следующей за белобрюхом. «Плимут» 1973 года ехал со скоростью шестьдесят миль в час. Он никого не трогал и никому не мешал, но вдруг «шевроле» резко поравнялся с ним и перескочил прямо на него через полосу. Рев клаксона сотряс воздух – не предупреждая, но нагло приказывая: «прочь с моего пути, рыбешка, эта дорога – моя!»

«Плимут», ведомый продавцом страховок из Хьюстона по имени Джим Хиггинс, вильнул вправо и забуксовал на обочине – из-под колес полетели галька, комья грязи, трава и нерадивые сверчки, коим следовало пилить свою скрипку где-нибудь еще, но не на краю хайвея.

Хиггинс еле удержал руль. Его подбросило на сиденье, зубы болезненно клацнули, но с дороги «плимут» все же не слетел.

Обычно шестьдесят миль в час представлялись ему опасной авантюрой, но сейчас он дал все восемьдесят и на этой скорости держался до тех пор, пока фары «шевроле» не ужались позади до размеров горошин, а потом и вовсе исчезли. Когда это случилось, Джим сбросил до семидесяти и так ехал до самой окраины Хьюстона, где его остановил не дремлющий на посту полицейский и выписал штраф.

Хиггинс почти обрадовался законнику. Холодная глыба в его животе подтаяла. Он едва не рассказал полицейскому о «шеви», но подумал: «не стоит. Он решит, что я вешаю ему лапшу на уши, пытаясь избежать штрафа, и обойдется со мной жестче». Да, Джим решил промолчать. Смиренно приняв штрафную квитанцию, он уехал восвояси.

Позже той ночью он проснулся с криком. Жене Маргарет объяснил, что ему пригрезился черный «шевроле», несущийся на него во весь опор. Из-под капота машины струился огонь и дым, а лица, прильнувшие к лобовому стеклу, напоминали демонов из глубин преисподней.

Примерно в то же время, когда Джиму Хиггинсу выписывали штраф за превышение скорости, служащий дорожного патруля Вимис Троулер приметил черный «шеви», гнавший со скоростью девяносто миль в час. Троулер дежурил в тринадцати милях от Ливингстона, штат Техас. Включив сирену и мигалку, он рванул за нарушителем, подняв облако пыли – «шевроле» норовил скрыться за холмом. Желтая разделительная полоса, окрашенная в кроваво-красный задними огнями «шеви», казалось, убегала вслед за автомобилем.

Отчитавшись по рации о начале погони, Троулер разогнал патрульную машину до семидесяти… восьмидесяти… девяноста… девяноста пяти миль. Лишь тогда «шевроле» приблизился. Казалось, экипаж безумного гонщика почти не касается асфальта.

– Вот больной ублюдок! – выругался Троулер вслух. Он почти вышел на отметку в сто миль. Тут одним штрафом не обойдешься – чокнутому за рулем «шеви» целую стопку выписать надобно.

И тут «шевроле» вроде осознал ошибку и мало-помалу сбросил скорость до семидесяти миль… шестидесяти… пятидесяти… И вот он уже плелся на заячьих сорока милях в час.

– Чертовски хорошая машина, – признался вслух Троулер.

«Шеви» притерся к обочине, фыркнув гравием из-под колес, и остановился.

Троулер вылез из машины. Красный стробоскопический свет его мигалки прошивал заднее стекло «шеви», выхватывая из мрака салона три головы на задних сиденьях и две – впереди. Внезапно ему стало очень не хватать напарника, некстати заболевшего гриппом. Но чего мне бояться, спросил у себя Троулер, с чего вдруг такие мыслишки вообще в голову лезут?

Водительская дверь «шеви» распахнулась. Из машины вышел подросток с копной непричесанных светлых волос и ясным, каким-то слишком бледным, лицом. На нем были джинсы и джинсовая куртка, наброшенная поверх серой толстовки. На ногах у парня красовались синие теннисные туфли – бегунки, как подобную обувь величал сынишка Троулера.

Патрульный вздохнул. Дежурить одному неуютно, даже с учетом того, что худшее, с чем он когда-либо сталкивался, – пьяницы на дороге и лобовые столкновения. А тут – ребенок. Всего на пару лет старше его собственного пацана. Раскатывающий с компашкой таких же, как он, на новенькой крутой тачке.

Тем не менее Троулер расстегнул кобуру на поясе, взял книжечку с квитанциями и покинул патрульную машину – настороженный, но неприятностей не ждущий.

Блондин улыбался. Когда Троулер был на полпути к нему, парень произнес:

– Я, наверное, влип?

– Разве мигалку не видел? – спросил Троулер. – Сирены не слышал?

– Нет, сэр.

– Зеркалом заднего вида не пользуешься?

Нарушитель пожал плечами.

Троулер посветил фонариком в салон «шевроле». На переднем сиденье развалился тощий парень со слипшейся каштановой челкой, падающей на глаза. Патрульного он встретил скромной улыбкой.

Может, пьяный, подумал про себя Троулер.

Луч фонарика скользнул на заднее сиденье. Темноволосая девушка лет семнадцати сидела там, зажатая с обеих сторон двумя парнями. Хорошенькая – в ее чертах чувствовалось что-то неуловимо-мексиканское. Мальчишка слева от нее был коренаст, с квадратной челюстью; его лицо почти ничего не выражало. Справа сидел некто высокого роста, смахивающий на покойника – казалось, его лицо вылеплено из прыщавой, подтухшей плоти. Волосы «покойника» горели ярким пламенем в свете фонаря – настолько были рыжие.

– Что ты сказал, сынок? – переспросил Троулер, занятый своими мыслями.

– Зеркало заднего вида, сэр. Я вас не видел. Да и не смотрел туда в общем-то.

Теперь пришел черед Троулера пожимать плечами. Отвечая, парень не вкладывал в слово сэр ни капли уважения, уже не говоря о простом дружелюбии, – лишь открыто язвил. Нервы Троулера расшалились.

– Покажи-ка мне свои права, сынок.

– Конечно, сэр.

Почему этот парень лыбится, как идиот? Он что, пьяный?

Блондин достал из заднего кармана бумажник, раскрыл его, выудил права и, зажав карточку между указательным и средним пальцами, протянул Троулеру. Едва патрульный подался вперед, как рука парня дрогнула и документ упал наземь.

– Подними это, будь добр, – промолвил Троулер.

Парень наклонился, и до ушей патрульного донесся щелчок – открылась передняя пассажирская дверь, и из «шеви» вылез давешний мальчишка со свалявшейся челкой. На крышу автомобиля он грохнул что-то, к чему Троулер был совершенно не готов, – обрез 12-го калибра, судя по всему до поры лежавший под сиденьем.

Но все-таки, едва скрипнула дверь, Троулер успел потянуться рукой к кобуре на поясе – чутье полицейского победило, он среагировал быстро, быстро, быстро…

Вот только белокурый паренек, о котором он забыл, резко выпрямился и ударил его ногой в пах – тоже быстро, сильно и со злостью. Время на долю секунды остановилось. Всего на долю секунды – но в этот кратчайший миг все изменилось и решилось для патрульного Троулера.

Звук выстрела из обреза сотряс ночь, но он даже не услышал его. Стволы изрыгнули огонь – разя без промаха тяжелыми снарядами, разогнанными до дьявольской скорости.

Незадолго до того, как его мозг разлетелся на кусочки, Троулер успел подумать о том, что миллион черно-серых осколков, летящих на него со всех сторон, напоминает мух – мстительных подданных Вельзевула, на лету превращающихся в капельки огня.

Часть первая: Последствия

29–31 октября

Худые сообщества развращают добрые нравы.

Послание к Коринфянам, 15:33

Однако утром, почувствовав беспокойство, фараон велел созвать прорицателей со всего Египта. Им он поведал свои сны, но никто не смог их истолковать.

Бытие, 41:8

Предвидение, предвидения, ср. (книжн.) – способность, умение предугадывать то, чему только предстоит произойти.

Толковый словарь американского культурного наследия

Глубоко во мрак взирая,

Все стоял, от страха тая…

Эдгар По. Ворон

Монтгомери Джоунс повернул к себе запястье. Час ночи. Они почти достигли цели.

Бекки спала беспокойно, трепетно.

Он, в общем-то, и не ждал, что смена обстановки излечит ее, но сейчас, ближе к концу поездки и началу настоящего отдыха – если можно было так выразиться, – вернувшиеся кошмары казались ему дурным знаком.

Привалившись на заднем сиденье, Бекки дрожала и поскуливала – совсем как старая собака, что когда-то жила у отца. Кроликов во сне гоняет, Монти, говаривал его родитель, когда псина металась и стенала во сне.

Монтгомери было известно, что дело не в кроликах. Что-то преследовало Бекки в чертогах Морфея – темное, пришедшее из глубин памяти.

Он надеялся, что поездка облегчит Бекки груз воспоминаний. Конечно, не снимет его вовсе – подобно оспинам, шрамы, нанесенные минувшим, останутся с ней навсегда. Но все, что он мог, это попытаться немного залечить их.

Надеяться на то, что они слегка затянутся.

Монтгомери включил дворники, едва струйки дождевой воды побежали по стеклу. Еще пять минут назад небо было темным, полным сияющих, льдисто-голубых звезд. Но таков Восточный Техас со всеми его климатическими причудами. Старая здешняя присказка гласила: «Ежели вам не по душе местная погода – обождите минутку, и она станет еще хуже».

Если память его не обманывала, с поворотами он не напутал, и дорога приведет их туда, куда нужно. Свернув с асфальтобетона, его «Фольксваген-Гольф» покатил по узкому тракту из красной глины, ведущему в сосновую чащу.

Там у тебя будет в достатке покоя, сказал ему Дин. Никто не потревожит. Ни одного дома на три мили вокруг. Этакая возвышенность. Тихое местечко, в самый раз, чтобы расслабиться. Бекки там понравится, да и тебе тоже. Сосенки, куда ни кинь взгляд, озерцо неподалеку, свежий воздух – дыши себе и дыши…

Словечко, употребленное Дином – возвышенность, – засело в памяти Монтгомери, как колючая проволока в живой плоти.

Поездка сразу не задалась: одна неурядица за другой. Поначалу он переносил все легко, но теперь, когда кошмары Бекки снова дали о себе знать, перспективы не представлялись Монтгомери радужными.

Может, всему виной был поздний час.

– Увези ее куда-нибудь ненадолго, – посоветовал психиатр. – Ей нужно сменить обстановку. Оставаться там, где произошло такое, – не лучшая идея. Все дела подождут, уезжайте. Она хочет выглядеть сильной в твоих глазах, но за несколько месяцев ей не стало лучше. Боль съедает изнутри. Увези ее на недельку и займи чем-нибудь. Сам увидишь, как все изменится.

Монтгомери последовал этому совету. Они оставили Гэлвистон и сделали остановку в Хьюстоне, поели в одном известном и всеми нахваливаемом ресторане – и после Бекки стало плохо. Оказалось, стряпня там – дерьмо. За нечто экзотическое, на вкус напоминавшее собачью рвоту, Монтгомери выложил тридцать пять долларов, и вдобавок ко всему его жену чуть не стошнило. Каково, а?

Следующая остановка была в индейской резервации в Алабаме. Год выдался сверх всякой меры дождливый – реки вышли из берегов, и территория резервации, равно как и прилегающей к ней железнодорожной развязки, превратилась в болото. Тут и там ползали змеи, экскурсии отменили. Открыта только сувенирная лавка, где все товары были испорчены нескрываемым лоском двадцатого столетия и являли собой прекрасный образчик произведенного в Китае ширпотреба. Видимо, участие индейцев во всей этой торговле ограничивалось выгрузкой коробок с безделицами из фур. А болтовни-то! Только здесь, да-амы и га-аспада, – уника-альные индейские а-амулеты… Па-аспешите купить, а-а то на-аши узкогла-азые бра-атья еще не скоро разродятся очередной па-артией.

И местные власти, и администрация резервации явно стремились к тому, чтобы местечко напоминало ярмарку неодолимой фальши.

Рецепт дерьмового настроения: возьмите одну липовую резервацию, добавьте один хреновый ресторан, болезнь жены и вернувшиеся кошмары. Украсьте все сверху одним календарным листком – двадцать девятое октября во всей его никчемной красе.

Красноглинок немного расширился и влился в подъездную дорожку. Приземистая и длинная хижина в стиле ранчо показалась из-за сосен. Где-то неподалеку должно быть озеро.

Хижина, черт побери! Сейчас она казалась Монтгомери едва ли не отелем «Ритц». В три-четыре раза больше их предыдущего жилья.

Он вырулил «гольф»[3] на подъездную и остановился, когда лучи фар уперлись в стену дома. Взглянул на Бекки, нежно тронул ее за колено. Она мгновенно проснулась – в ее глазах читался все тот же затравленный ужас, какой преследовал его каждое утро в течение нескольких последних месяцев. Взгляд Бекки напоминал взгляд животного, угодившего в капкан и осознающего, что охотник близко, совсем рядом.

Монтгомери улыбнулся. Это далось ему нелегко.

– Что думаешь?

Завесы жутких воспоминаний спали с ее глаз, черты лица разгладились. Бекки подалась вперед, обняла спинку кресла и посмотрела на дом.

– Какой большой, – произнесла она.

Монтгомери пытался сдержать рвущиеся наружу чувства. В его душе бушевал шторм. Выражение лица Бекки пугало: что-то по другую его сторону, чуждое и страшное, двигалось и подтачивало ее изнутри, подобно червю. Она выглядела скорее на тридцать пять, чем на двадцать пять. Ее насыщенно-русые волосы, по обыкновению гладко причесанные, теперь падали двумя колтунами на плечи, как мотки мертвой пшеницы. Черты лица смазались, будто скрылись от мира. И глаза – с ними было хуже всего. Порой они приводили его в неподдельный ужас.

Бекки спрятала руки между ног. Психиатр однажды сказал ему, что жест защитный – таковы последствия изнасилования. Наверное, так оно и было.

– Бекки?

– А… прости, я задумалась.

О чем, Бекки? О ноже у горла и подонке, навалившемся сзади?

Бедное ты мое, несчастное дитя.

Подавшись через сиденье, он взял ее за руку. Она немного потянула его на себя – быть может, инстинктивно. Подушечки ее пальцев были холоднее льда.

Монтгомери вышел из машины. Бекки тоже открыла дверь и хотела выйти наружу, как он предупредил:

– Погоди. Давай я сперва отопру.

Пройдя к двери хижины, он загнал в замок ключ, презентованный Дином. Внутри было тепло и затхло. Контраст с улицей, где холодный дождь лил за шиворот, – ощутимый.

Пошарив по стене, он нашел выключатель и зажег свет.

Его глазам явились стены красного дерева и мягкие ковры цвета ржавчины. Мебели было мало, но та, что наличествовала, умело сочетала простоту с красотой: кушетка, два набивных кресла, кофейный столик, бар и буфет, несколько табуреток. Через проход без двери располагалась кухня. Из царившей там темени подмигивал фарфор.

Пройдя на кухню, Монтгомери включил свет и там. Кухня была просторной. Размером, похоже, с половину их квартиры.

Миновав гостиную, он навестил ванную. Та тоже оказалась солидной – вся в голубом кафеле и с занавеской, отгораживающей душ.

Спальня радовала уютом и приятной глазу отделкой.

Вторая ванная была в процессе ремонта. Молотки, гвозди и уйма прочих инструментов красовались на полу, ступить некуда. Кафельные стопки высились у голых стен, по углам стояли опорные балки. Просто закрой дверь и не заглядывай туда, напутствовала его Ева. Мы с Дином колдуем над этим местом только летом, так что там далеко не все доведено до ума.

Выйдя за порог, Монтгомери помахал Бекки, приглашая внутрь.

Давай, подумал он, заходи без страха. Твой рыцарь все досмотрел.

Ха, и где ты был, когда твою жену насиловали, сэр рыцарь? Прохлаждался на славной социологической конференции в Хьюстоне, так? Тема: «Разрыв поколений».

Какая ирония. Такая, что ему плакать хотелось. Снова.

И что бы ты сделал, если бы в кабине затаился вор или полусумасшедший пьянчуга, сэр рыцарь? Быть может, обделался? Пометил бы собственные носки? Так, да?

До недавних пор его философия жизни-безо-всякого-насилия казалась разумной. Весьма и весьма разумной. Ведь насилием ни один вопрос не решить.

Ни одна живая душа не способна по своему разумению причинить вред ближнему, не нанеся еще большего вреда себе. Так однажды сказал Генри Хоум[4], и, будучи еще в колледже, Монтгомери твердо заучил эти слова, сделал их своим девизом, правилом жизни. Несомым впереди знаменем.

Но разве жену Генри Хоума насиловали? Разве чувствовал он, как от осознания несправедливости кровь в жилах закипает? Ощущал, что в душу ему нагадили? Снилось ли ему, как он добирается до этих подонков и голыми руками рвет их в клочья?

А ему, Монтгомери Джоунсу, снилось. И не единожды.

Прежде все было проще. Когда в страну пришел Вьетнам, он был так уверен в собственной правоте. Точно знал, какова истина и почему ее стоит придерживаться.

Утверждаете, что отказываетесь от военной службы по соображениям совести?

Именно так, сержант, именно так.

Насилие любого рода вам, значит, претит?

Претит, сержант.

Вы выступаете не против войны, но против самого насилия?

Да, вы все поняли верно.

Значит, рука ваша не поднимется, дабы защитить собственную землю?

Я не смогу убить другого человека.

Даже в интересах спасения жизни?

Даже так. Я не имею права убивать.

Тогда сержант одарил его долгим тяжелым и сожалеющим взглядом. А он ощущал великое превосходство. Думал – какой глупец этот солдафон. Не может мне, разумному человеку, ничегошеньки противопоставить. Все мысли – о войне. И он считает, что я – трус, а не моралист.

Старина, выходит, ты трус? И сержант был прав: все это время ты водил себя за нос? А твоя высокая мораль родом из пятого класса, когда Билли Сильвестр побил тебя и наподдал по яйцам? Так? Мораль появилась из-за того, что ты платил Билли половину карманных денег, лишь бы он каждый день не вышибал из тебя цыплячье дерьмо? Из-за того, что Билли заставил тебя смотреть, как твой младший брат, Джек, ест собачье говно, которое он ему всучивает? Помнишь, он сказал, посмеиваясь и держа кусок вонючего собачьего кала в старой конфетной обертке и прижимая брата к колену: улыбайся, пока он жрет, цыпа.

Помнишь ведь? Помнишь, как ты улыбался? Помнишь, как твой брат Джек, у которого все передние зубы уже были в дерьме, лупил Билли и вырывался, проявляя больше мужества, чем у тебя за душой за всю жизнь наскребется? Помнишь, как Билли уходил хохоча? Может, эхо того гомерического веселья по-прежнему раскатывается у тебя в голове?

Что ж, ты был прав насчет войны во Вьетнаме, мистер Умняша. Время сполна доказало твою правоту. А во всем остальном ты ошибся. Потому что ты – выдающий себя за моралиста трус. И это плохо. Помнишь, как в песне поется? А лукавое сердечко скоро сгубит вас самих, ведь нельзя же бесконечно вам обманывать других…

– Дом хороший, – промолвила Бекки.

– Да… неплохой, – пробормотал Монтгомери, выныривая из омута мыслей.

Бекки бросила сумку за порог и огляделась, все еще прикрывая передок рукой.

Может, хватит, подумалось ему, но вслух он сказал:

– Заходи, посмотри комнаты.

Поравнявшись с ней, он закинул руку ей за плечи.

Бекки вздрогнула.

Монтгомери убрал руку – не резко, без спешки. Улыбаться он больше не мог.

– Не твоя вина, Монти… правда, не твоя… ты и сам знаешь.

– Да.

– Поверь мне, я люблю тебя… напоминаю себе об этом каждый день. Но теперь мне просто трудно. Я приду в себя… просто нужно время.

– Понимаю, – произнес он, гадая, вернется ли все на круги своя когда-нибудь. А ведь раньше все было так хорошо. Почти идеально.

Бекки улыбнулась. Ее старое «я» на миг мелькнуло в этой улыбке, но почти сразу исчезло, умчалось прочь.

– Правда, Монти. Прости меня.

– Все в порядке. Тебе не за что извиняться. Я пока выгружу остальное.

Дождь приятно холодил разгоряченное лицо. Достав из машины сумки, он поспешил обратно к хижине. Бекки стояла в дверном проеме, заглядывая внутрь. Монтгомери понимал: перед глазами у нее не уютная гостиная. Ее взгляд был обращен вовне – туда, где вновь и вновь, в ярких красках и с лучшим звуковым сопровождением проигрывалась сцена ее изнасилования.

Он аккуратно обошел ее и ступил в комнату.

Бекки улыбнулась ему. Пустой, лишенной живой искры улыбкой.

Он улыбнулся в ответ и, все еще держа в руках сумки, подцепил край двери носком ботинка и захлопнул ее. Та стукнулась о косяк куда сильнее, чем он рассчитывал.

Кошмары начались сразу после изнасилования.

Ничего удивительного в том, что пережитое повлекло за собой дурные сны, не было, но почему-то Бекки чувствовала, что к ней является нечто большее, чем просто сны.

И она знала – то были не просто сны.

Ведь они приходили не только, когда она засыпала, и избирательностью не отличались. Спала ли она, бодрствовала – неважно. Они являлись. Проносились перед ее внутренним взором, подобно движущимся картинкам. Это могло начаться в любое время, безо всяких предпосылок. Она могла мыть тарелки, мыться, читать, даже смотреть телевизор.

Проклятые видения разрушили ее и без того пошатнувшуюся жизнь.

Поначалу Бекки думала продолжить преподавание, но поняла, что не сможет. Она не переставала думать о том, как некоторые учащиеся ее класса – возможно, дружки Клайда Эдсона, надругавшегося над ней, – будут смотреть на нее и гадать, как старине Клайду понравилось с ней и каковы ее собственные впечатления. Одна мысль о подобном пробуждала в ней желание закричать: это был худший день в моей жизни, как вы не понимаете!

Однажды она так и поступила: вскочила в постели и крикнула на весь мир.

Напугала бедолагу Монти. Но ведь его почти всё пугало. Он побаивался подключать электроприборы, заходить в воду больше фута глубиной, разжигать костер. Он чурался высоты и не любил толпу – большие скопления людей заставляли Монтгомери нервничать.

Таков он был.

Прямо сейчас он кипятил на кухне воду для кофе – возможно опасаясь, что та вдруг выпрыгнет из кастрюли и окатит его огненным дождем.

Господи, подумала Бекки, все-таки я несправедлива к нему. Ведь Монти не насиловал меня (а сделали это несколько человек, но запомнила она только лицо Клайда; остальные виделись его продолжениями), не держал нож у горла, не хрюкал как боров, и не пускал слюни мне на лицо, пока делал черное дело.

Возможно, подумала она – в последнее время эта мысль проскакивала все чаще – мне стоило принудить Клайда полоснуть меня тем ножом. Тогда меня не преследовали бы жуткие сны.

Сны? Не совсем верное слово. Да, ей снились дурные сны, но было еще кое-что… и как ей это «кое-что» назвать?

Видения? Лишь это слово приходило на ум, только оно казалось уместным.

Она помнила самые первые видения так хорошо, будто они случились секунду назад.

Началось все меньше чем через неделю после изнасилования. Монти в ту ночь лег спать рано, и Бекки, нуждаясь хоть в каком-то отвлечении, стала смотреть шоу Джонни Карсона, плавно перешедшее в шуршащие чаинки телевизионных помех.

И тут образы пришли к ней – яснее и отчетливее, чем картинка на экране.

Бекки не только увидела, но испытала миг смерти Клайда, всю его эмоциональную начинку – будто очутилась в голове насильника. Она ощутила, как узлом завязанная майка туго затянулась на его шее. Почувствовала, как запоздалая воля к жизни на миг встрепенулась в нем, когда, оттолкнувшись от стены и выпустив из рук прутья решетки на окне, он повис над пустотой, время от времени шлепаясь дергающейся спиной о стену.

Его лицо синело, а глаза – такие же выпученные, как и тогда, когда он кончил ей внутрь, готовы были вылезти из орбит. Тканевый узел безжалостно впивался ему в глотку, мир проваливался в черноту…

…и вот Бекки пробудилась на полу гостиной, вся мокрая от пота. Ночнушка льнула к ней, будто промазанная изнутри клеем.

Просто сон, подумала она. По-своему замечательный – расплата за все со мной содеянное, но – лишь сон.

На следующее утро видение застигло ее снова – на этот раз в душе. Приятные теплые струи воды из насадки вдруг обернулись длинными, светлыми пучками нитей, заворачивающихся в узел висельника, и внезапно Клайд повис прямо перед ней словно марионетка, вывалив почерневший язык, на глазах меняющий цвет от воспаленного красного к синюшному.

Образ задержался ненадолго, затем побледнел, отступил.

Бекки опустилась на колени. Вода барабанила по коже в приятном теплом ритме.

И да, увиденное тоже было приятным. Она хотела, чтобы Клайд заплатил сполна.

Чуть позднее, когда Бекки вытиралась, зазвонил телефон. Набросив на плечи банный халат, она пошла взять трубку. Монти, проводивший субботнее утро за книгой, появился у нее за спиной – интересуясь, кто мог звонить им в столь ранний час. Поймав его вопрошающий взгляд, Бекки одними губами произнесла: Филсон.

И сержант, и его жена были чрезвычайно добры к ней на протяжении всего следствия. Бекки всячески благодарила судьбу за то, что Филсона приписали к ее делу. Он ее понимал. Не глядел на случившееся так, будто она сама дала подросткам зеленый свет и была всему причиной – вертела перед носом у пубертатов задницей, а потом еще жаловаться вздумала. Филсон был хорошим полицейским в полном смысле этого слова.

Так получилось, что именно он принес ей странную весть – по голосу сержанта было слышно, что он сам не уверен, в каком тоне ей обо всем поведать.

– Парень Эдсонов, – наконец выдал он. – Он повесился в камере.

Бекки не ощутила ни намека на жалость. Некоторое время она стояла, прижав трубку к уху, лишь через несколько секунд к ней пришло осознание, что Филсон продолжает говорить.

Она передала трубку Монти, а сама привалилась к стене в легкой прострации и стала слушать их с Филсоном разговор. Ее муж всячески демонстрировал свою либеральную позицию – говорил, ему жаль, что такой молодой человек покончил с собой, что это очень плохо и грустно. Прямо извинялся – возможно, со временем Клайд Эдсон исправился бы, осознал свою ошибку, бла-бла-бла.

Все это было пустым звуком, ведь она понимала: ни одно из этих слов не было искренним. Просто так говорить с Филсоном Монти подсказывала собственная трусость, природная неспособность пойти наперекор социальной дрессировке и сбросить хоть на миг шелуху либерала.

По разумению Монти, никто не мог полностью отвечать за свои действия. Виноваты всегда были среда, злые родители, плохое воспитание. Индивид же оставался в стороне. Он – не более чем суденышко без рулевого, бороздящее бескрайние моря судьбы в поисках безопасной гавани, оберегающей от жестокости мира.

Такова – или же примерно такова – философия Монтгомери Джоунса.

После того как он повесил трубку, Бекки рассказала ему о видениях. В ответ Монти улыбнулся, сказал что-то о сильном перенапряжении и о том, что порой сны бывают «в руку». Это ее разозлило, но она решила, что муж, вероятно, прав. Но дни шли, ее память все чаще обращалась к тем призрачным образам и находила их вполне реальными. Тогда Бекки уже знала наверняка, что была на одной волне с Клайдом в момент, когда он наложил на себя руки. Будто бы то, что он с ней сделал, связало их незримой нитью – сформировало метафизическую пуповину, которую разрезала смерть Клайда.

О, как бы она хотела очутиться во плоти рядом с ним в тот момент, когда он шагнул в пустоту. Спросить, как ему это нравится. Что он чувствует. Именно эти вопросы он задавал, пока насиловал.

Монти вмешался в ход ее мыслей, вооруженный двумя чашечками кофе и глупой улыбкой на своем добром лице. Именно так он отреагировал на ее рассказ о видениях – покровительственной улыбкой хорошего муженька, с которой успокаивал ее и готовил к визиту на прием к психиатру.

Дурак психиатр щеголял такой же глупой улыбкой. При нем был целый багаж красивых словечек: миссис Джоунс, на сегодняшний день нет никаких доказательств существования пророческих снов. Подобные сны – последствие сильной эмоционально-психологической травмы. Мысли о смерти насильника внушили вам некое чувство отмщения, а благодаря совпадению вы убедили себя в том, что имеете дело с предвидением. На самом деле вас просто разыграл собственный разум. Такое часто случается. Пройдет время, и эти сны – видения, как вы их называете, – отпустят вас. Забудьте про ясновидение, всему есть разумное объяснение. Теперь идите домой. Попробуйте обо всем забыть. Время залечит раны… все пройдет.

Но оно не прошло. А любое упоминание о видениях вызывало у Монти лишь сочувствующий кивок и очередную чертову улыбочку.

Бекки пригубила кофе, глядя поверх чашки на мужа.

Его губы глупо кривились, а дождь все настойчивее барабанил по крыше хижины.

Чуть позже, после бессмысленной попытки развлечь друг друга разговорами, Монти и Бекки сдались и отправились спать.

Дождь усиливался, и вскоре ритмичный перестук капель погрузил супругов в сон.

Менее чем в пятидесяти милях от них черный «шевроле» 1966 года выпуска катил себе вперед по вьющейся асфальтовой дороге, неотступно и неумолимо.

30 октября, 01:00

В периодических вспышках молний кожа Малахии Робертса казалась фиолетовой.

Он лежал на кровати с натянутым до середины худой груди одеялом и смотрел на танец атмосферного электричества за окном. Наблюдал, как льет дождь. Прислушивался к приглушенному рыку грома, затаивал дыхание в предвкушении особенно сильных раскатов, сотрясавших дом подобно монструозному китайскому гонгу.

Малахия вздохнул. Ему не спалось – и совсем не из-за непогоды. Ни дождь, ни молнии, ни гром не были тому виной – лишь ощутимое, стылое одиночество. Внутри Малахии царила абсолютная, конечная пустота. Сердце ощущалось черствым сухарем в груди.

Осторожно, чтобы не разбудить жену, он заставил свое потасканное тело сбросить одеяло и сесть на краю кровати. Взглянув за окно, Малахия пожелал, чтобы скорее наступил день – с чистым небом и ярким солнцем.

Наискось вспыхнула молния.

Его черная кожа стала фиолетовой. И снова почернела, когда вернулась темнота.

Выставив перед собой руку, Малахия растопырил пальцы и стал ждать, когда небо полыхнет снова.

Долго ждать не пришлось.

Черные персты посиреневели. И почернели – опять.

Малахия ухмыльнулся, чувствуя себя ребенком. В детстве он часто так забавлялся: следил за молниями сквозь пальцы и дивился оттенку, коим наделял небесный свет его кожу. На краткий миг одиночество оставило его – но вернулось вскоре, как всегда возвращается маятник.

Медленно поднявшись, он в одних трусах тихо прокрался на кухню.

Может, все дело в голоде?

В одном уголке кухонный потолок протекал. Дождевая вода каскадом стекала по стене и собиралась в поставленную под течь большую черную кастрюлю. И так – всякий раз во время ливня. Он много раз говорил себе, что надо починить потолок, но это длилось уже целый год: когда сухо, о проблеме не думаешь. Какое все-таки чудо, что Дороти больше не жаловалась на протечку.

Лентяем Малахия не был, но после целого дня закручивания гаек, полоскания то в смазке, то в масле, то в бензине и ползания под днищами машин ему просто-напросто не хотелось ничего делать своими руками. Хотелось просто сесть на крыльце, раскурить трубку и смотреть, как по близлежащему хайвею проносятся чужие жизни. Или, на крайняк, смотреть в кровати телевизор вместе с женой.

Проклятущая течь.

Серчая на себя, Малахия прошел к холодильнику, достал полупустой пакет молока и стал пить прямо из него.

Нет, голодным он не был.

Усевшись на край кухонного стола, Малахия поставил картонку с молоком рядом. Со своего места он обозревал окно над кухонной раковиной – там, снаружи, молнии вышивали на небе сумасшедшие узоры. Погода не на шутку разошлась и, судя по всему, не собиралась униматься в ближайшее время.

Он посмотрел на чайник в углу. Тот почти заполнился. Надо бы опорожнить, чтобы с утра не убирать вылившийся на пол избыток.

Хлебнув еще молока, Малахия вернул пакет в холодильник, прокрался назад в спальню, натянул штаны и просунул ноги в ботинки, не став морочиться с носками.

Бросив взгляд на спящую жену и улыбнувшись, он на цыпочках возвратился на кухню и тихонько извлек из буфета сковороду. Ею он и подменил переполненный чайник, с величайшей осторожностью отодвинув тот в сторонку. Первые капли упали на тефлон с таким звуком, будто то были сухие орешки, а не крохотные конгломераты простой воды.

Малахия осторожно оглянулся на спальню.

Обычно малейший шум будил Дороти, но этой ночью она спала мертвым сном. На нее не похоже. Но он был даже рад этому. Здоровье у нее пошаливало, последнее время она мучилась с давлением. Чем дольше отдохнет, тем лучше.

Выждав немного и убедившись, что не шуршат простыни и не слышна поступь жены, Малахия поднял отяжелевший черный чайник и осторожно перенес его на крыльцо. Сначала он поставил его на время на пол, прижав дверь, потом выскользнул наружу и потянул за собой, пролив за край немножко воды. Та расплескалась слишком громко – он снова замер, глядя внутрь дома. Нет, все спокойно. Ну и хорошо.

Оставив чайник на крыльце, Малахия вернулся в дом и забрал с тумбочки трубку и кисею с табаком. Набив и запалив курительный рожок, он пошел на улицу подымить. В этот раз он закрыл за собой дверь.

Двор превратился в одну большую лужу грязи. Вдалеке гудрон Пятьдесят девятого шоссе будто закипал. Под обстрелом дождя жестяная крыша дома дрожала и дребезжала.

Откуда-то с южной стороны на дорогу пролился свет. Дождь превращал лучи фар проходящей машины в размытое, нечеткое марево. Малахия подумал, что кем бы ни был поздний водитель, он слишком гнал – словно покрытие было сухим-пресухим, а света окрест в достатке.

– Будешь так быстро ехать – потом медленно понесут, – проворчал он сквозь дым.

С голодным рыком машина пронеслась мимо, подняв фонтан брызг… и тут Малахии сделалось зябко. И совсем не от позднеоктябрьского дождя – холод родился в сердце, тут же превращая его в кубик льда.

Он содрогнулся.

На мгновение почудилось, что весь мир опустел – остался лишь он.

И снова вспыхнула молния, превратив ночь в день, и Малахия увидел машину во всех подробностях – то был черный «шеви» 1966 года, мчавшийся к повороту с Пятьдесят девятого шоссе на Олд-Минанетт-хайвей, от которого, по сути, осталось одно гордое название.

И снова сомкнулись завесы ночи, и лишь задние огни автомобиля подмигивали ему в холодной и темной полынье мрака. Рев мотора уносился прочь, стихая вдали.

На прощание водитель вдруг посигналил.

Единожды, дважды, трижды. Три коротких гудка в полночной сырости – и тишина.

Малахию снова пробрало. Будто сама старуха с косой пронеслась, подумал он, приспустила окно и дохнула в мою сторону тленом, мороком, распадом.

Секунду спустя неуютное впечатление развеялось. Опорожнив трубку и чайник в заросли травы за крыльцом, Малахия вернулся в дом, поставил чайник на место, а сковородку потряс над раковиной и водворил обратно в буфет.

Разувшись и зажав края ботинок меж большим и указательным пальцами, он побрел в спальню, задвинул обувку под кровать и спустил штаны. Мягко забравшись под одеяло, некоторое время лежал на спине, просто глядя в потолок.

Дороти не просыпалась.

Аккуратно повернувшись на бок, Малахия положил руку ей на плечо и ощутил страшный мраморный холод той, что недавно отошла в мир иной.

30 октября, 01:30

Черный автомобиль сошел с Олд-Минанетт-хайвей и покатился по красноглинку. Он остановился у ограждения, напротив прохода для скота, увитого колючей проволокой. Небо над ним продолжало изливать водный гнев на землю.

Через миг одна из задних дверей распахнулась. Девушка вышла наружу, перешла по дороге к обочине и скрылась в лесу позади машины. Найдя местечко, укрытое низко нависающими ветвями и кустарником, она спустила штаны и присела отлить.

Со своего места она видела машину, даже в темноте различала бледный лик того, кто сидел за рулем. Прижавшись к окну в двери, водитель смотрел наружу, в ночь. На человека он походил мало – скорее, на адскую тварь с мучнисто-белой кожей и горящими от гнева глазами.

Девушка поежилась.

– Мама дорогая, – пробормотала она, – и как я умудрилась в это впутаться?

Ей лишь хотелось свадьбы. С фатой и длинной процессией. Ничего более. Разве что Джимми надел бы еще костюм вместо привычных грязных джинсов и куртки.

И разве хоть что-то из этого она получила?

С ней всегда так происходило по жизни: ждешь одно – получаешь другое. День за днем – одно разочарование сильнее другого.

Первыми воспоминаниями об отце были те, где он гнал пьяную пургу на испанском и прижимал ее голову к паху – так длилось до тех пор, пока однажды мать не застукала его с поличным. И вот отец пропал – сегодня здесь, завтра там. Ладно, невелика потеря.

За образом матери отчетливо закрепилось следующее: та раздевает ее, кладет на кушетку и холодными – всегда холодными! – руками обследует низ живота. Все потому, что мать хотела наверняка знать: ее дочь – девственница. Такая у нее была причуда – регулярно проверять дочурку на невинность.

Стоило пойти на прогулку, как по возвращении ее ждали. Раздевали. Совали холодные пальцы в щелку.

Если мать подозревала, что дочь гуляла в компании парней, раздевала ее и совала холодные пальцы в щелку.

Даже если дочь подолгу разглядывала фотографию какого-нибудь парня в журнале – ее раздевали и совали холодные пальцы в щелку. И что, интересно, мать рассчитывала там найти? Неужели всерьез думала, что парень восстанет со страницы и засунет в ее нерадивое дитя бумажный член? Ради чего все?

Да какая разница. Главное, это повторялось каждый день.

В итоге она пришла к мысли, что матери просто нравилось нюхать пальцы после процедуры. Потому что проверки дочери и задрачивание религиозной чуши составляли ее досуг. Религией был пропитан весь дом: гостиная в крестах и иконках; икона над кухонной мойкой, чтобы молиться, пока моешь посуду; пятидолларовый пластиковый Иисус с внутренней подсветкой в прихожей. Тронь рычажок, не без выдумки припрятанный в ране от копья на боку, и очи Христа начинали светиться во тьме, что кошачьи зенки.

А еще на всю квартиру постоянно вещал глупый «Клуб 700»[5] со своей прорвой святош в дорогих костюмах и с жестко, до хруста, напомаженными волосами.

В таких условиях и безнадежно свихнувшийся стал бы нормальным.

Ей недоставало жизни.

А потом она встретила Джимми. Уродливого прыщавого Джимми.

Но он был добр, хотел жениться на ней и забрать от матери, всего святого и «Клуба 700».

Они пересеклись однажды после школы. Он сидел на капоте старого задрипанного белого «форда». Когда она прошла мимо, он окликнул ее, и она остановилась. Тогда он слез с капота и подошел.

– Привет! Я Джимми. А тебя как звать?

– А тебе зачем, проводишь опрос?

– Просто хочу знать.

– Чего ради?

– Ну, ты мне нравишься.

– Не одному тебе, поверь.

– Да я-то понимаю.

– Вот даже как?

– Само собой. Раз ты говоришь, значит, так и есть. Да взгляни на себя!

– Это что, уловка? Подкол?

– Нет, ты что. Взгляни на себя – ты выглядишь классно. Любому парню ты пришлась бы по душе – совсем как мне. Я к чему – ты, наверное, можешь любого заполучить, какой по нраву.

– Ну да. Может, и могу.

– Точно можешь.

– Ладно, могу так могу.

– Может, все-таки скажешь, как тебя зовут?

– Анджела, допустим.

– Красивое имя.

– А Джимми – так себе. У меня был хомячок по имени Джимми. Моя мать зашибла его шваброй.

– Знаю, паршивое имечко. А что, я похож на того хомяка?

– Немного.

Он улыбнулся.

– Давай понесу твою сумку, Энджи.

– Давай.

Он взял ее груз на себя, и они пошли к «форду».

– Я тебя подвезу. Где ты живешь?

Она задумалась на мгновение.

– В дыре какой-то, – последовал ответ, и в нем звучала горькая правда.

Поначалу он стал просто компанией, с ним было приятно проводить время после школы. Но с каждым днем, оставляя его и проходя очередной осмотр у матери, она все нетерпеливее ждала ночных часов, когда он являлся под ее окно. Он шмыгал в аллею, скребся в стекло, и они болтали – порой до рассвета. Болтали – только и всего. Она даже не снимала противомоскитную сетку.

Джимми никогда не распускал руки. Просто говорил, что любит ее и хочет на ней жениться.

– Хорошая идея, – говорила она ему, – но у тебя даже работы нет. На что мы будем жить?

– Да, проблемка, – признавал он.

Вскоре Джимми бросил школу и устроился на работу уборщиком в Гэлвистонский суд. Платили там немного, но хоть что-то.

Каждую неделю он привозил ей деньги, и теперь она снимала сетку с окна, брала его подношения и подавалась вперед – для поцелуя.

Жизнь мало-помалу налаживалась, но расслабляться не следовало, ибо вскоре тихой сапой явилось Разочарование Номер Один. Да, их вполне можно было считать, эти самые разочарования, и даже предугадывать. Жизнь вроде бы хороша? Фьюйть – ловите первый шлепок дерьма в свое окошко.

Жизнь хочет круто измениться? Жди целый дождь неурядиц на свою мелкую пуэрто-риканскую головешку, Анджела.

В этот раз все случилось ровно так же.

Итак, неурядица первая – и, как водится, первая в целой череде – поразила, как метко брошенный камень, самую вершину ее мечты.

Джимми обзавелся дружками и вдруг возомнил себя дико крутым парнем. Его визиты стали более редкими, а когда они все же встречались, он говорил:

– Я не уверен, что хочу жениться. Откуда мне знать, насколько ты хороша?

Некоторое время она пропускала это мимо ушей, но однажды ночью, когда он завел ту же шарманку, не утерпела и спросила:

– Что случилось с моим славным Джимми?

Ее слова, похоже, слегка отрезвили его, но в ответ он бросил:

– Это я виноват. Слишком долго был с тобой душкой. Чего мне это стоит?

– После того, как мы поженимся, увидишь.

– После того, после сего – все, что я от тебя слышу. Я уже не так хорошо дышу в сторону нашей женитьбы. Вдруг получу кота в мешке? Если понимаешь, о чем я.

– Да что с тобой? Ты так… изменился.

– Просто кое-что узнал о женщинах.

– От своих дружков?

– Да, они научили меня кой-чему. Классные ребята, что ни говори.

– Научили тому, как надо обращаться с женщинами?

– Вроде того.

– Ты же любишь меня, разве не так, Джимми?

– Да, наверное… Я просто не уверен, что хочу жениться, прежде чем не сниму пробу. Понимаешь, о чем я?

– Конечно, зачем покупать корову, если можно надоить молока за просто так?

– Это ты к чему?

– А ты сам подумай.

– Не пытайся поменяться со мной ролями, Анджела.

– А я и не пытаюсь, придурок, я меняюсь. Такой Джимми мне не нужен. Своих чудо-дружков можешь взять одним большим скопом и запихнуть себе в задницу, усек?

– Эй, ты чего кричишь? Твоя мать услышит!

– Тебе что с того? Сейчас верну тебе твои вонючие деньги.

– Погоди, зачем? Мы же поженимся…

– Кто это «мы»? Ты ведь просто хочешь снять пробу. – Она отошла от окна.

– Погоди, Энджи, прости меня. Правда, извини.

– Ты всерьез просишь прощения? – сказала она, не оборачиваясь.

– Да… да, прошу.

– Уверен?

– Ну да.

– Просто решил повыпендриваться?

В ответ тишина.

– Признай это, Джимми.

Тишина.

– Ладно, я несу твои деньги.

– Давай-давай. – И чуть тише: – Я просто выпендривался…

– А можно погромче?

– Я все сказал. С меня достаточно.

– Значит, хочешь свои денежки назад?

– Давай, неси чертов навар. Он мой по праву.

– Как скажешь. – Она зашагала к комоду.

Но он снова воззвал к ней через окно – почти шепотом:

– Прости меня.

Анджела обернулась.

– Это ветерок играется или ты что-то бормочешь?

– Прости меня, – повторил он.

– Ты всерьез, Джимми?

– Бога ради, чего ты от меня хочешь?

– Хочу, чтобы прежний Джимми вернулся ко мне. Без крутых нравов и дружков. Тот самый Джимми, который плачет над киношками, если они грустные.

– Черт побери, я никогда не плакал над киношками!

Она улыбнулась.

– Я следила за тобой. Это здорово – быть хорошим.

На миг повисла тишина, затем он заговорил:

– Извини. Мне правда жаль. Эти ребята… они сказали, что ты мной крутишь. Что я слишком часто навещаю тебя. Говорят, я размазня.

– Кто угодно, но не ты.

– Ты это знаешь, а они – нет!

Она прошла через комнату и сложила руки на подоконнике. Джимми протянул к ней руки и нежно сжал ее локотки. Тихо и застенчиво произнес:

– Мне стыдно.

– Тебе?

– Правда! Просто… ну… мне хотелось зависнуть с этими ребятами. Они крутые… и у них есть дом. Я подумал, когда мы поженимся, сможем туда уехать. Жить там не встанет нам в большие деньги. А потом… потом мы подыщем квартиру…

– Кто эти ребята?

– Они крутые!

– Это я поняла. Кто они?

– Просто компашка, я повстречал их в бильярдной. У них есть большой дом, и порой с ними живут всякие девчонки…

– То есть они их меняют как перчатки?

– Наверное. Не знаю. Меня это не волновало.

– Джимми?

– Что?

– Ты ведешь себя как мудак. И твои новые дружки, сдается мне, те еще мудаки. С ними ты наживешь бед. Уж я-то знаю.

– Не знаешь ты их.

– Мне и не нужно. Твоих слов достаточно, чтобы понять, чем пахнет эта кодла. И, скажу тебе, запашок тухловат.

– Я не веду себя как мудак! И они – не мудаки!

– Помяни мое слово, они – крупнейшие мудаки в твоей жизни.

Джимми вздохнул.

– Ты – самая непростая девчонка из всех, что я знал. Ну да, мудаки. Они мудаки, и я мудак. Счастлива теперь?

– Более чем.

– Что ж, здорово. Классно.

– Джимми, нам нет нужды жить в каком-то вонючем доме с компанией придурков, которые потихоньку и из тебя делают придурка, так?

– Да, наверное, – вымолвил он с утомленной полуулыбкой.

– Можешь забраться ко мне через окно?

Повисла пауза. Он поглядел на нее с опаской.

– Ты что, оглох? Можешь забраться ко мне через окно? Хватит ли духа у придурка вроде тебя перемахнуть через этот подоконник?

– Эм… да, я смогу.

– Тогда чего стоишь? Забирайся.

– Ну, раз ты разрешаешь…

Она стянула блузку через голову. Расстегнула лифчик. Ее груди – маленькие, темные и твердые – больше ничто не стесняло.

Джимми залез к ней с завидной скоростью.

Она сняла штаны, стянула трусики.

Потом они очутились в постели, и он навалился на нее со всем пылом, который скопился с того времени, когда они впервые встретились. От того, что между ними произошло, Анджела получила не больше удовольствия, чем мат, на котором тренируются рестлеры. Вдобавок ко всему дверь спальни вдруг распахнулась, загорелся свет, и к ним с визгом вбежала мать. Схватив старого плюшевого медведя с пола, она стала остервенело бить им Джимми по голове и ушам.

Скатившись с кровати, Джимми подобрал ком своей одежки и, подобно морскому котику, прыгающему со скалы в море, сиганул за окно, в темноту.

Все еще сжимая мертвой хваткой медведя, мать Анджелы принялась лупить ее, сопя как страдающий астмой гиппопотам.

– Ну что, мамуля? – прокричала Анджела. – Больше тебе не придется меня проверять – помяни мое слово. Стырили твою жемчужинку, осталась одна ракушка.

Ее избили как никогда в жизни. Оприходовала до полусмерти вооруженная плюшевой игрушкой старенькая пуэрториканка, выведенная из себя, – было бы смешно, если бы не было так больно.

Когда мать закончила, от медведя почти ничего не осталось – одна обвисшая коричневая шкурка из лоскутков ткани. Набивка усыпала весь пол.

– Вон из моего дома! – прорыдала мать. – Ты мне больше не дочь!

– Вот и славно, – ответила Анджела.

Под гневные крики родительницы, сидящей на краю кровати, она оделась, схватила охапку одежды на смену, выгребла все припасенные на пару с Джимми деньги и пошла искать своего новоиспеченного любовника.

Вот такая первая неурядица.

Начало второй положило ее воссоединение с Джимми. Они так и не поженились (он все твердил «скоро»), но сумели снять занюханную клетушку в злачном районе. И те самые «друзья», о которых он ей рассказал, ребята с собственным Домом – именно так, уважительно, с большой буквы они его величали, – завалились жить к ним. По крайней мере двое.

Разве не дерьмово все складывается, думала порой Анджела. Мать выгнала меня взашей, обозвав вдогонку шлюхой, и два обмудка, которых я знать не знаю и не желаю, теперь делят со мной крышу.

Была во всем этом и светлая сторона. Джимми сказал ей, что обмудков изначально планировалось четверо. Что ж, спасибо Пресвятой Деве за маленькие поблажки.

Но те двое парней пугали Анджелу. От них у нее мурашки бегали по спине. Один – все время смеялся как идиот и занюхивал клей, «опакечивался» – так он это называл. А другой, некто Торч, только и делал, что пялился на нее острыми глазками, что раздевали не то что до наготы – до костей.

Она молилась, чтобы Джимми выдворил эту парочку, но он не хотел.

Вернее, поначалу ей казалось, что не хотел, – со временем Анджела поняла, что, как и она сама, он их побаивается. Его «дружба» с этими типами строилась на банальном, подавляющем волю страхе.

Вскорости явилась третья неурядица, и имя ей было Брайан Блэквуд.

С появлением Брайана зарядил настоящий шквал невзгод.

И вот теперь она здесь. С Брайаном и двумя его чокнутыми дружками, где-то в лесу, на малом привале перед…

Ей не хотелось думать о том, что последует далее. Они с Джимми уже насмотрелись на их выходки. На то, как эти ребята хладнокровно убивали людей. На то, как…

Ну нет. Вспоминать тот случай заново она не будет. Выше ее сил.

Но она все равно вспомнила. Шоколадные батончики и газировка – все, чем она питалась последнее время, – превратились в желчь в ее желудке, и она ощутила приступ дурноты. Подавшись вперед, она блеванула.

Когда нутро опустело – а произошло это вечность спустя, – спазмы улеглись.

Пресвятая Дева, есть ли из этого выход?

Они с Джимми застряли в каком-то кошмарном сне.

Анджела застегнула штаны, поправила блузку.

И что они, ради всего святого, собираются делать? Выход должен быть – какой-то другой, кроме того, что предложил им Брайан.

Она оглянулась на машину. Бледное лицо Блэквуда маячило яснее ясного.

Ни Джимми, ни остальных не было видно – тьма в салоне царила такая, что ложкой мешать не зазорно. А Брайан виднелся так же отчетливо, как полная луна в ясную летнюю ночь. И с каждой вспышкой молнии его лик казался все более нереальным, фальшивым – будто на нем красовалась резиновая маска.

Анджела подумала о побеге. Нет, если она так поступит, они сполна отыграются на Джимми. Ей придется вернуться.

Раздвинув мокрый кустарник, она пошла обратно к машине, всю дорогу не спуская глаз с лица Брайана.

Господи, ну и жутко он выглядит – лицо бледное как снег и светлое как фонарь в ночи.

30 октября, 02:14

Демоны вернулись. Оседлав черные вихри, кошмарные всадники неслись на нее сквозь пелену болезненных воспоминаний. Их лица багровели от шрамов, глаза болтались на голых нервах, колотясь о серовато-зеленые щеки.

Бекки проснулась вся в поту – капли градом катились с лица и груди, между ног все тоже было мокро. Ночная рубашка облепила ее мокрой тряпицей. Волосы превратились в отсыревшее гнездо.

Она высвободилась из-под покрывал, стараясь не разбудить Монти. Тот дрых словно обколотое лидокаином дерево – этой его способности она искренне завидовала. Спрятав лицо в ладонях, Бекки уселась на край кровати, жалея, что поблизости нет сигарет.

Через некоторое время она встала и прошла в темную гостиную. Подойдя к окну, раздвинула занавески и стала смотреть на озеро.

Ливень иссяк, оставив после себя блеск росы. Над озером простерлась благостная тишь, украшенная серебром идущего от почти идеального лунного шара света. Будь обстоятельства иными, Бекки залюбовалась бы на пейзаж, но в эту ночь без малого полная луна казалась ей глазом мертвеца, облаченным в пленку катаракты.

Со стороны сосновой рощи с тихим, но слышимым вздохом подул мягкий ветер. Он тронул гладь озера и чуть взволновал ее. Легонько затряслись ставни – с сухим звуком, что напоминал перестук старых костей.

И вот ветер миновал.

В доме было холодно. Бекки поежилась. Будто коса Жнеца просвистела над их хижиной – и миновала, но холодок остался.

А вдруг коса вернется, подумала она, но мысль не задержалась надолго.

Она обратила глаза к озеру, маленькому деревянному причалу, что торчал из озера, подобно темному языку – языку Клайда, висящего в петле.

Влага скапливалась на стекле и катилась вниз, словно шарики ртути, медленно меняя цвет на кроваво-красный. Стекло затемнялось, становясь похожим на зеркало из обсидиана.

А потом появились глаза. Огромные, будто вырезанные в хеллоуинских тыквах.

Появился звук: рычание, издаваемое неким голодным ночным зверем.

И этот рычащий зверь с горящими глазами и ненасытным брюхом мчался прямо на нее – разумный, с недобрыми мыслями, проблесками зловещего интеллекта в самом сердце пылающих тыквенных очей.

Нет, это был не зверь, и эти сияющие круги – не глаза. Это…

Ничто. Ничего более.

Никаких кроваво-красных капель.

Никакого зверя – или твари, что походила на оного.

Просто ветер гуляет меж сосен да серебряный лунный шар отражается в озере.

Бекки поникла, отшатнулась от окна. Схватилась рукой за край кушетки, стараясь не споткнуться. Ночнушка была еще мокрее, чем прежде. Ткань облепила грудь, забилась между ног, как безжалостная, алчущая рука – рука Клайда Эдсона.

Боже, перестань его бояться. Он мертв. Он был человек, а не чудовище.

Впрочем, просто ли человек, вдруг подумалось ей.

Присев на кушетку, она содрогнулась. Комната становилась все больше похожа на нутро холодильника. А она вымокла – и еще этот неуютный холод страха…

Возьми себя в руки, девчонка. Так недолго и свихнуться.

Недолго?

Бекки прошла на мягких ногах на кухню, выпила стакан воды.

Зверь с горящими глазами, подумала она, рычащий голодный зверь.

Все это не могло быть просто сном. Никак нет. Слишком ярко и живо.

А может, она действительно начинает сходить с ума.

Нет, со мной все в порядке! И все эти психиатры – просто недоумки. Сейчас я испытываю что-то вроде прозрения, предупреждающего прозрения. Нутром чую, это так.

Бекки попыталась найти в творящемся с ней хоть какой-то смысл, но такая миссия оказалась невыполнимой. В конце концов она сдалась и вернулась в кровать.

Но спала плохо.

30 октября, 03:01

Остальные решили немного поспать. Он пообещал им отдых. Ждать приходилось долго, и ожидание пробуждало зуд в его ладонях, но сейчас за ними охотились. Если этот день – вернее, его остаток – и большую часть завтрашнего дня они проведут тише воды ниже травы, ситуация, возможно, улучшится и дела наладятся. Законники решат, что они перемахнули через границу в Луизиану, и отправятся искать их туда. Если так, они смогут немного расправить плечи.

И тогда он разыграет свою карту.

Он был умен. Приятно сознавать свое превосходство: думая об этом, он неизменно улыбался. Конечно, ему помогали. Тот же Клайд, поселившийся теперь в его голове.

Но ожидание… как оно его утомляло.

Открыв со своей стороны дверь, он вышел из машины.

Снаружи было прохладно, но нехолодно. Ночь прояснилась, луна отчетливо пропечаталась на небе. Почти полная – если не вглядываться, за полную и примешь. В ближайшие несколько дней ее цикл будет завершен. Сотворить задуманное им дело в час тревожного полнолуния казалось хорошей идеей.

Он огляделся по сторонам.

Заехать на это пастбище и припарковать машину на дальнем его конце, в густой тени деревьев, – очередная гениальная идея, пришедшая ему в голову (он не помнил, пришла она с помощью Клайда или без оной). Полицейские не смогут проверить все близлежащие выгоны – их тут сотни. Шансы на то, что им ударит в голову проверить конкретно этот выгон, стремились к нулю. Даже теперь, когда непогода улеглась, им ни за что не углядеть машину под этими деревьями. Прекрасное местечко для спокойного и безопасного привала.

– Что-что? – тихо спросил он. Склонил голову, прислушался. – О да, я знаю, мой друг Клайд. Скоро. Совсем скоро.

30 октября, 08:23

Утром они первым делом приготовили кофе и распаковали коробку пончиков (не первой свежести), прихваченную с собой. За трапезой Монтгомери сказал:

– Я собираюсь наведаться в Минанетт, кое-что купить. Хочешь со мной?

Бекки улыбнулась. Зловещий флер видений улетучился при свете дня, но холодок от них, будто отсвет, не желал уходить.

– Нет, я останусь здесь и буду листать журналы. Взяла с собой целую стопку.

Монтгомери хохотнул.

– Как скажешь, но давай хотя бы составим список, что купить, пока я здесь. Есть у тебя какие-нибудь пожелания?

– Дай подумать…

Она нашла бумагу и ручку. Вместе они набросали список, обсуждая каждый пункт, с чем-то соглашаясь, а что-то отбрасывая.

– Ты точно найдешь дорогу в Минанетт? – спросила Бекки.

– Дин сказал так: едешь по асфальтной дороге десять миль и не моргаешь.

– Похоже на него.

В дверях они поцеловались – сухо, как губка с грязной поверхностью. Монтгомери прошел к «гольфу», обогнул его, бросил взгляд в зеркало заднего вида – нет ли кого в салоне.

Бекки уже ретировалась внутрь.

– Этакая возвышенность, – пробормотал он и сел за руль.

Когда десятая миля подошла к концу, первое, что Монтгомери увидел, – заправочную станцию с мелким магазинчиком при ней. Огромная вывеска над дверью сообщала:

«ПОПОВЬЯ ЛАВКА».

Хмыкнув, Монтгомери проехал мимо и принялся обследовать городок. Или назвать местечко иначе – поселок, община? Любое из этих слов в данном случае смахивало на предельно вежливый эвфемизм.

Но атмосфера тут царила приятная, как и подобает тихой гавани. Маленький городок из числа тех, где время течет медленно и ничего из ряда вон не происходит – вот что собой представлял Минанетт.

А может, он испытывал такое облегчение лишь потому, что на время оказался вдали от Бекки. От ее взгляда затравленного зверя.

Он миновал автоматизированную прачечную с вывеской «Минанеттский чисторан». Были тут и почтовое отделение, банкомат в будке, похожей на общественный нужник, и россыпь лавчонок.

Вблизи дороги примостилось несколько домов. Как асфальтовые, так и глинистые дорожки разбегались от них во все стороны, уводя куда-то популяцию городишка, которая, согласно Дину, насчитывала около пяти сотен душ. Монтгомери цифра виделась внушительной, но не так уж много требуется от поселка, чтобы обслужить пятьсот человек. К тому же неподалеку находились Ливингстон и Лафкин: если чего-то не было здесь, можно было сыскать там.

Он поехал дальше. А вот и школа – местный ее аналог, ужасно маленькая и, надо думать, обслуживающая все классы, от начальных до старших. За ней – лес по обе стороны дороги. Экскурсия по поселку с гордым названием Минанетт подошла к концу.

Развернувшись, Монтгомери поехал обратно к «Поповьей лавке». Вот там, надо думать, кипела жизнь.

Перед бензоколонками стоял припаркованный пикап. Старикашка в заляпанной серой форме накачивал его топливом, когда Монтгомери подрулил и вышел наружу. Впервые он заметил, насколько тут свежий воздух. В Гэлвистоне всегда пахло так, будто какой-то гигант размахивал своим несвежим бельем перед аэродинамической трубой.

Старикашка в форме заправщика обернулся и стрельнул в Монтгомери глазами. Его взгляд обшарил новоприбывшего с головы до пят, подмечая: раньше этого типа не было.

Монтгомери кивнул ему.

– Щас подгребу, – пробухтел старик.

– Не торопитесь.

Длиннопалая коричневая длань показалась из окошка пикапа и вручила старику – тому самому Попу? – несколько банкнот.

– Сдачу отсчитаю, – сообщил старик. – Щас.

– Жду, – ответствовал женский голос.

Монтгомери он понравился. Бархатистый, с подспудными сельскими нотками. Такие голоса обычно у дам, что пьют виски, не разбавляя, всегда обретаются в кругу мужчин и, очутившись в одной с тобой постели, обвивают, подобно кольцам анаконды.

Секс. Вот о чем он сейчас думал.

Почему бы и нет?

Какой ты, оказывается, пронеслась мыслишка. Примерный, понимающий муж.

И все-таки он чуть прошел вперед – туда, откуда можно было заглянуть в кабину пикапа. Лицо водительницы ему понравилось. Ширококостное, но привлекательное. И даже очень. Макияжем она не пользовалась. Каштановые волосы ниспадали до плеч.

Повернувшись, она уставилась прямо на него.

Глаза – большие, как у оленя. Улыбка – еле заметная, из уголка рта, завлекающая.

Да нет, это ему все кажется. Просто дружеская, ничего более.

Она подмигнула.

Нет, сэр, не просто дружеская.

Монтгомери ухмыльнулся. Простушка, но эффектная. Почему-то временная – временная ли? – неспособность Бекки принять его в сексуальном плане заставляла чувствовать себя кастратом. А эта дамочка могла бы тебя немного встряхнуть…

Нет у тебя яиц, Монти. И никогда не было. Вот в чем твоя проблема. Так когда-то говорил отец, и его голос восстал из закоулков памяти, заполонив голову. Когда отец говорил это, он, само собой, был зол… очень зол на него за то, что Билли Сильвестру сошли с рук издевательства над братиком. Тогда его почему-то не особо это зацепило, но сейчас, когда Монти стал старше (или просто выше ростом?), каждое слово словно налилось ядом, впившись в душу изнутри. Может, папаша был прав? Нет яиц – отсюда все беды.

Да шел бы он, папаша, к черту.

Монтгомери подмигнул в ответ, и она вдруг зарделась.

Такого он не ожидал. Какая странная комбинация – на вид типичная фермерша, но при этом стесняется внимания.

Может, подумал он, неожиданно сконфузившись, ей просто что-то в глаз попало, а мне показалось, что она подмигивает. Вот, блин, ловелас. Опять себя выставил на посмешище.

Тут вернулся Поп со сдачей.

– Ну, Марджори…

Теперь Монтгомери не видел ее лица – только спину Попа и его седую голову.

– …девять долларов и пятнадцать центов твои.

– Спасибо, Поп, – поблагодарила она.

– Да не за что. Заезжай еще.

Она вывела пикап с подъезда к бензоколонке, и Монтгомери проводил ее машину взглядом, гадая, повел ли он себя неправильно. В конце концов, не так это и важно, наверное. Он ведь никогда больше ее не увидит.

– Что для вас, мой юный друг?

Юный друг? Совсем как в фильмах, подумал Монтгомери.

– Для меня – кое-что из магазина, и немножко бензина.

– Немножко бензина будет стоить вам множко денег. Налоги задрали до небес. Кое-кто из местных обвиняет меня – а я тут вообще не при делах. Я что, по-вашему, похож на какого-нибудь вонючего араба? Продаю так дешево, как могу. Сбавлю в цене больше – вылечу в трубу.

– Нет.

– Что – «нет»?

– Нет, вы не похожи на араба.

Поп хохотнул.

– Ну да, понял. Вам, значит, заправить машину? На сколько?

– Полный бак.

Подкатив «гольф» к бензоколонкам, Монтгомери зашел в лавку. Та будто целиком и полностью была вырезана из прошлого и перенесена сюда, в настоящее. Мелочовка и безделушки везде – на гвоздях и полках, по углам, без всякой логики в расстановке и намека на классификацию. Почти каждый товар – в тонком одеянии из пыли. Довольно много реликтов из времен попроще да пораньше: изобилие гелей для волос всяческих марок, среди которых пара-тройка вымерших; зубная паста настолько старая, что почти наверняка – заживо окаменевшая в тюбике; коробка с комиксами, на боку которой читалось: 5 ЦЕНТОВ – БЕРИ НАУГАД! Из кипы журналов только горстка самых верхних отсутствовала.

– Тут всякая интересная старина, Поп. Не возражаете, если я буду так вас звать?

Старик едва появился в дверях, вытирая руки тряпкой.

– Чегось?

– Говорю, у вас много старых товаров. Можно так к вам обращаться – Поп?

– Конечно, зовите меня как угодно, коли зовете на обед. Кстати, машине вашей не так много и нужно, как оказалось.

– Это «Фольксваген-Гольф», они по природе неприхотливые.

– Знаете, ничего личного, но я бы на этих забугорников полагаться не стал.

Монтгомери улыбнулся.

– Так вот, насчет старины…

– А чего насчет нее? Так и есть, скрывать не стану – кой-чего тут уже четверть века пролежало и еще столько же, наверное, пролежит.

Поп прошел за пыльную стойку со стеклянной перегородкой и уселся на стульчик. Монтгомери подошел ближе – посмотреть, что развешано на стене за стеклом. Там были пластиковые наживки в виде мух, почти все выцветшие, а еще – огромная арахисовая карамель в форме колеса в пленке, сделанная навскидку году в 1948-м.

– Рыбачите? – поинтересовался Поп.

– Да, подумывал сегодня либо завтра закинуть удочку.

– Вот. – Поп пошарил под стойкой и достал одну из мух. – Эту попробуйте. Их больше не делают, незнамо почему, но рыба на них клюет, это точно. У меня до сих пор одна такая водится, и я на нее еще ловлю. Вот, берите просто так, задарма.

– Как щедро с вашей стороны.

– Да пустяки. Все равно никто это дерьмо не берет.

– Что ж, – произнес Монтгомери, опуская мушку в карман, – надеюсь, купить вон ту штуку из арахиса тоже никто не решится.

Поп от души посмеялся.

– Я никому и не позволю забрать эту сукину дочь отсюда. О нее зубы сломать – раз плюнуть, а уж если кто в ту дырку в середине хрен рискнет заправить… Ей по годам как мне будет, а я, мой юный друг, динозавров застал.

Монтгомери улыбнулся.

– Вы тут новенький? – спросил Поп.

– Ну, почти… мы с женой тут не навсегда. Просто отдыхаем. Наши друзья, Ева и Дин Бомонты, сосватали нам ненадолго хижину у озера.

– Ага, знаю таких. Почти каждое лето их сюда заносит. Дин – тот еще рыбак.

– Да, у него к рыбалке душа лежит.

– Знаете, скоро здесь останутся одни клятые хижины у озер. Все как одна – городскими сколоченные, что сюда за свежим воздухом прут. Без обид.

– Да какие обиды.

– Вы же из Гэлвистона, как и друзья?

– Оттуда.

– Я слыхал, шматок океана, к которому этот клятый город прилегает, совсем в лужу нефти превратился. Правду говорят?

– Боюсь, что да.

– Черт бы побрал города. Ненавижу эти сучьи помойки. Без обид. Взять хотя бы Хьюстон. Ублюдочное место не так уж далеко от меня. Знаете, сколько там каждый день убийств? Эта зараза расползется, залезет и на нас. В самую клятую дверь скоро постучит.

– Не знаю, многим нравится Хьюстон.

– Одному Богу известно, что у этих «многих» в голове. Гребаная помойка. Гребаные города со всем их новомодным дерьмом. Из-за них моя арахисовая карамелька сгниет тут.

– Простите, но я не вижу связи…

– Ну да, она старая, давным-давно испортившаяся. Но напоминает мне о славных деньках, когда на еду всем хватало, а рукопожатие двух парней значило больше, чем десять заверенных по судам бумажек. О тех временах, когда я мог спокойно сидеть на своем крыльце и не переживать, что мне оборвет уши какой-нибудь псих. А сейчас я даже у себя дома расслабиться не могу – все жду, откуда гром грянет.

– Времена меняются, Поп.

– И это хоть что-то объясняет?

– Наверное, нет.

– Вот и я о том. Ежели нужно – тележки вон там.

Монтгомери прошел в дальний конец лавки и выкатил одну корзинку на колесиках. На стене там были развешаны в два ряда маски на Хеллоуин – парад гротескных личин. Не все пластмассовые – были и сделанные из резины, которые натягиваются целиком на голову. Когда-то в детстве он хотел подобную штуку.

Подавшись вперед, Монтгомери стал разглядывать их. Довольно страшненькие – этого не отнять. Одна являла собой простой череп с резиновыми дредами, торчащими из макушки. Другие отличались более тщательной проработкой. А самой сложной была маска типа с ножом – естественно, резиновым, – торчащим изо лба. Алый кровавый ручеек сбегал из фальшивой раны на искаженное мукой лицо.

– Поп, а эти маски тоже старые?

Старик выглянул из-за прилавка.

– Не, эти три Хеллоуина назад прибыли, где-то так. А что? Хочешь пошугать завтра ночью местный народец за конфетки?

– Может быть. Но к вам я точно не сунусь. Вдруг вы мне вашу карамельку сунете?

Оценив шутку, Поп снова заухал:

– Парень, она такая старая, что даже не воняет.

– И все равно! – Прокатив тележку вдоль одного ряда, Монтгомери смахнул в нее буханку хлеба.

– Сынок?

– Что?

– Та девчонка из пикапа, Марджори. Хороша, да?

Монтгомери почувствовал, как сердце подкатывает к самому горлу, и каждый его удар отдается во всем теле. И дело было не в возбуждении – в чувстве вины.

– Ну да, наверное.

– Наверное! Эх, был бы я моложе да свободнее – хоть чуть-чуть помоложе – ей-богу, – непременно бы с ней позависал… Вот думаю – и скучаю по тем временам, когда каждое утро со стояком просыпался. А сейчас порой и глаза продираю с трудом.

Монтгомери покатил тележку быстрее. Ему вдруг захотелось сделать все покупки и вернуться к Бекки. Вдали от нее он чувствовал себя неуютно.

Все дело в старом добром чувстве вины, подумал он. Заглядываться на селянок по причине временного воздержания – поступок, который я клялся себе никогда не совершать.

Признай, Монти-без-Яиц, что Бекки сейчас нужны время, терпение и любовь, а ты не в состоянии ей все это дать. Так?

…Нет яиц, Монти, вот, откуда все твои беды.

…Так жаль твою жену, сынок, ее изнасиловали…

…будь я дома, офицер, я бы что-то сделал, не допустил… (Конечно же.)

…отказываетесь от военной службы по соображениям совести?

(Именно так, сержант, именно так.)

…насилие любого рода вам претит?

(Претит, сержант.)

…рука ваша не поднимется, дабы защитить собственную землю?

(Я не смогу убить другого человека.)

…нет яиц…

Мысли. Слова. Лицо брата. Улыбка Билли Сильвестра, отнимающего карманные деньги у очередного сопляка. Билли Сильвестра, подцепившего собачий кал оберткой от шоколадки. Улыбайся, пока он жрет, цыпа. Его собственное лицо с впечатанным в уста сардоническим оскалом. Сбегающая по ноге струйка мочи.

Все эти образы из прошлого, ужасы и унижения посыпались из запертых сейфов в голове Монтгомери и чудовищным, бесцеремонным комом прокатились по лестнице памяти. Складывая последние покупки в тележку и выкатывая ее к кассе, он дрожал.

– Ты в порядке, сынок? – спросил Поп. – Выглядишь неважно.

– Наверное, это…

(отсутствие яиц)

простуда какая-нибудь.

– Да, сейчас самый сезон. Сучья погода все время меняется. То холодно, то жарко.

– Сколько с меня?

– Ну, давай считать. – Поп принялся подбивать старые деревянные счеты. – Тридцать долларов и двадцать три цента. Лучше наличными, чеки я не жалую, без обид.

– Понял. – Монтгомери достал бумажник, передал Попу три десятки, порылся в карманах, ища мелочь. Расплатившись, он подхватил сумки – по одной под каждую руку, – и зашагал к выходу.

– Ты заходи, если что, – напутствовал Монтгомери.

– Зайду еще.

Идя к машине, он терзался вопросом: Почему все эти, давным-давно забытые пакости и страхи вдруг восстали из могил и затрясли цепями? Почему назрел внутренний конфликт? Я будто попал в загодя расставленные сети. Мне и так нелегко, а тут еще это.

Он не собирался позволять глупым, полубезумным лишениям прошлого разрушить его жизнь в настоящем. На дворе – двадцатый век. Цивилизованному мужчине больше нет нужды таскать огромную дубину, бить себя кулаком в грудь и пить кровь врагов.

Бог ты мой, не так уж давно прошел Вудсток. Эра Водолея, время общественного просветления. И… эпоха войны, забастовок, ненависти. А еще совсем недавно случилось так, что твою жену изнасиловали.

Да! Что было – то было. Дерьмовый случай, но нужно преодолеть его последствия. И чем он поможет Бекки, если не любовью, заботой, утешением? Он ведь не рыцарь в доспехах. Просто мужчина, чьей жене сильно не повезло. Вот и все. Дело в невезении.

И в трусости.

Нет у тебя яиц, Монти.

Закинув покупки в багажник «гольфа», Монтгомери сел за руль. Старикашка Поп стоял перед магазином с «Ройал Краун» в руке, привалившись к стене, прихлебывая да поглядывая кругом.

Интересно, он понял, что я трус? Может, от трусов по-особенному пахнет? Вдруг «запах страха» – не просто слова, такие вещи реально существуют?

Посигналив, Монтгомери оглянулся на Попа и улыбнулся. Старик отсалютовал ему банкой «Краун». Махнув Попу на прощание рукой, Монтгомери выехал на асфальтовую дорогу, не оглядываясь – и потому не зная, ответил ли пожилой хозяин лавки на жест.

Дрожь прошла по телу и забралась в каждую клеточку. Он расправил плечи, стараясь сбросить ее с себя, но ничего не вышло.

Не сходи с ума, подумал он. Ты не в ответе за случившееся. Тебя там не было. Если бы ты был там,

(Билли Сильвестр снова накормил бы твоего братца говном.)

с Бекки ничего бы не произошло. Что было – то было. Отпусти и забудь.

– Тебе нечего бояться, – пробормотал Монтгомери еле слышно. – Нечего бояться. Ровным счетом нечего.

Но дрожь осталась.

На чтение «Космополитан» у Бекки ушло пять минут; после она запустила журналом в стену. Многоцветье страниц шумно перелистнулось – и упокоилось на полу, подобно мертвой птице.

Когда-то это собрание почти оголенных грудей, девчачьей моды и советов на все случаи жизни казалось взрослым, богатым на красивые словеса, увлекательным. А теперь открылась суть – это просто реклама секса и связанных с ним уловок, растянутая на добрых три сотни страниц.

Если и существовала в мире вещь, в которой она была абсолютно не заинтересована, так это секс. Спасибо большое, уберите эту мерзость с моей тарелки. Никогда больше. Ни за что. Ей не хотелось, чтобы мужчина касался ее, пусть и по-дружески, вообще хоть как-то. Даже руки Монти, в прикосновениях которых она некогда находила удовольствие, теперь казались липкими, грязными, назойливыми. Когда ночами они спали бок о бок в одной постели, ей чудилось, что она задевает какую-то гадину – если не сказать хуже. Рядом с ней обитало нечто омерзительное, пугающее и злое.

Она гадала, пробудились ли эти странные чувства из-за изнасилования – деяния человека одного с Монти пола, – или причина крылась глубже. Может, подспудное отвращение жило в ней давно, и лишь сейчас вызрело, подобно болезнетворному микробу. Может, она стала острее замечать его трусость и увидела мужа в новом свете?

Она выросла в среде, которую принято считать интеллигентной, и думала, что мужчину определяет не толщина бицепса и горячий темперамент. Так оно, в общем, и было. Но некоторые мужчины – взять того же Монти – этой истиной прикрывались, чтобы их слабина не вылезла наружу. Старое доброе «не собираюсь никому ничего доказывать» в их случае имело продолжение: «потому что от страха в обморок хлопнусь».

Улыбаясь ходу своих мыслей, Бекки подумала: слышал бы меня сейчас мой старый профессор социологии – у Монти ведь тоже он преподавал, – непременно бы назвал культурным анахронизмом и социально неразвитой.

Да, но почему ей так понравилась недавно вычитанная новость о том, как мать с детьми атаковали трое налетчиков при свете дня, на глазах у огромной толпы так называемых социально развитых, а случайно оказавшийся рядом водитель грузовика разобрался с бандитами голыми руками?

Почему ей было приятно узнать, что одному он сломал руку, другому ногу, а третьему вывихнул челюсть?

Пока социально развитые смотрели с отвисшими челюстями.

Налив себе чашку кофе, она попыталась избавиться от этих мыслей. С Монти она несправедлива – тут и ежу понятно. Но справедливая сторона у ее чувств была – еще какая.

После нескольких глотков она поняла, что ей хотелось не кофе. Где-то там, за окном, куда она бросила взгляд, расцветал чудесный теплый октябрьский денек. Его тепло воспринималось особенно приятно с учетом того, что недавно, около часа назад, стоял чуть ли не холод. Не самое подходящее время для тревог и самокопания. Такой денек звал на улицу, навстречу согревающим лучам солнца.

Вылив кофе в раковину, Бекки подобрала с пола «Космополитан», расправила мятые страницы, положила журнал на стол и вышла из дома.

Нежный бриз гулял над озером, трепал мешковатый свитер и спортивные штаны (с той поры, как ее изнасиловали, она не могла носить ничего другого – любое напоминание о половой принадлежности заставляло ее чувствовать себя некомфортно), развевал волосы.

Кругом щебетала тьма-тьмущая птичек. Маленькие пернатые бестии перелетали с одного дерева на другое и чирикали, вознося хвалу прощальному теплу осени.

У сторожки Бекки заприметила белку. Та тихонько перебирала что-то в передних лапках и поглядывала на незнакомку с легким недоверием.

Присев на колено, Бекки пощелкала языком и вытянула перед собой руку, потирая большой палец об указательный. Белка на ерунду не купилась – взгляд ее глаз-бусинок сделался еще более настороженным. Она подпустила Бекки на шесть шагов и, взяв свою крошку из лапок в зубы, стремительно забралась на середину ближайшего дерева. Оттуда, повиснув на чудо-коготках, она взглянула на прощание вниз и исчезла с удалью сверхзвукового самолета – рыжая молния, затерявшаяся среди непреходящей зелени сосен.

Бекки усмехнулась по-доброму. Вот маленькая умная зараза! Ничего, пусть бежит своей дорогой.

Развернувшись, она зашагала к дому, но у сарая остановилась. Если залезть внутрь, можно отвлечься на что-то от тяжелых мыслей. Вроде Ева говорила ей, что ключ спрятан в магнитной коробочке между стальных ступенек. Она утверждала, что в сарае хранятся рыбацкие принадлежности и инструмент. Бекки не интересовало ни то ни другое, но нужно было себя занять.

Бекки склонилась над ступеньками, отыскивая коробок.

– Я манду ей вырежу…

Она резко выпрямилась. Что за черт? Господи, только не это. По спине начал сбегать пот. Пожалуйста, только…

– …заправлю в очко…

…не сейчас.

Бекки сжала зубы. В голове повисла тишина.

О чем-то перешептывались сосны. Шуршали озерные воды. Она снова наклонилась к ступенькам, нашла коробочку и вставила проржавевший ключ в замок,

– …хочу быть первым…

…повернула его, и дверь подалась вперед.

– …ей в очко…

И тогда она вошла. Внутри маленького сарая было душно, воздух спертый. Тяпки, лопаты, топоры, молоток, пила. Еще несколько удочек с натянутыми лесками, выстроенные у стены. Бекки вспомнились слова Дина:

– Местечко, конечно, глухое, но люди честные. Все, что у нас в сарае, лежит там уже три года – никем не тронутое. А ведь ничего не стоит взломать старый и ржавый замок на нем, если возникнет такое желание.

Из-за них она испытала укол необъяснимого страха. Будто что-то важное было вдруг забыто. Что-то важное, но расплывчатое… слишком символическое.

Заправь ей в очко.

В углу сарая Бекки разглядела штуку, которую затруднялась назвать как-либо с ходу, но с подобным она, несомненно, уже сталкивалась, ибо…

Всунь с черного хода!

…у ее брата когда-то была такая – в старом доме в Глейдвотере. Она помнила, как он бегал за ней с жуткими металлическими челюстями. Это был гарпун на маленькую дичь. Острозубое приспособление, готовое в любой момент ткнуться…

До упора ей в очко…

…в ничего не подозревающую зверушку и убить. Брату подобные штуки, призванные наносить вред бессловесным тварям божьим, нравились. Порой он бегал с гарпуном за ней – случалось даже так, что на зубьях оставались какие-нибудь ошметки. Воспоминание отозвалось болью в голове.

Местечко, конечно, глухое…

Бекки выбежала из сарая, подгоняемая страхом, – словно гарпун был живым монстром. Трясущимися руками она зацепила ухом замка оба засова, защелкнула его, а ключ вернула на место, в примагниченную коробочку.

Повернув к озеру, она зашагала к причалу, надеясь, что вид озерной глади даст покой ее растревоженной душе.

Разрозненные обрывки мысленного эха трепетали в сознании, подобно летучим мышам в пещере. И от них было никуда не деться.

Вырежи ей манду.

До упора!..

Хочу первым…

Глухое местечко…

С черного хода…

Бекки села на причале и закрыла ладонями уши. Хоть бы что: голоса перекрывали друг друга в ее голове, носились ракетами туда-сюда. А потом пришли видения.

Исчезли причал, озеро, деревья. Небо почернело.

Она стояла во тьме, одна… нет, не одна. Что-то еще было. Тени. Они крались среди незримых стволов деревьев, их шаги тревожили покой сухой листвы, под их весом – отнюдь не теневым – трещал ковер из сосновых иголок цвета ржавчины.

Она бежала, а тени бежали следом, пронзая мрак.

Озеро… ей все еще было видно озеро. Но потом какое-то порождение кошмара прыгнуло прямо на нее, загородив собой весь мир.

И – перед ней снова расцвел свет дня.

Она лежала на причале на спине. Напоминающие сахарную вату облака проносились над зелеными верхушками сосен, что росли близ озера, и над ней.

Бекки села и окинула взглядом водную гладь. Ее трясло. Во рту пересохло.

Ужас мало-помалу отступал. Тени снова стали мирными и безвредными. Но остался звук – рев какого-то голодного животного, слышанный ею прошлой ночью. Потом и он умер где-то внутри.

Птицы выводили трели, плескалась вода, вздыхал тяжко ветер.

И вдруг звук раздался снаружи, в реальном мире.

На миг ее охватил страх… но почти сразу сдал, как сиюминутный приступ. Она узнала звук. Совсем не такой, как в ее голове, знакомый гул «фольксвагена», вроде уютного бормотания швейной машинки. Скрипнули шины. Мотор утих. Открылась дверь.

И Бекки побежала встречать Монти. Слезы катились по лицу, и мысль о его объятиях сейчас не внушала отвращения.

Из газеты «Гэлвистон Ньюс»,

выпуск от 30 октября, стр. 1

УБИЙСТВО СЕМЕЙНОЙ ПАРЫ

Мистер Дин Бомонт и его жена, Ева Бомонт, были найдены убитыми в своем доме на 7501 1/2 Хёрдз-Лэйн этим утром. Тела обнаружила полиция, среагировавшая на запрос из средней школы, где работал мистер Бомонт, – последние несколько дней он не являлся на работу и не отвечал на телефонные звонки. Около девяти утра сотрудники полиции проникли в дом Бомонтов и нашли в спальне тела, обезображенные так сильно, что произвести мгновенное опознание не представилось возможным. Мотивы преступления не ясны, рассматривается версия об ограблении, несмотря на то что никаких пропаж имущества до настоящего времени выявлено не было. Зафиксировано несколько актов вандализма на месте двойного убийства – так, со стен в спальне были сорваны картины, кровью жертв заполнена одна из цветочных ваз. Соседи семейной пары утверждают, что не слышали никаких подозрительных звуков. Согласно данным экспертов, смерть мистера и миссис Бомонт наступила в течение двенадцати часов до момента обнаружения…

* * *

Тогда еще никто не подозревал, что между жестоким двойным убийством и тем, что вот-вот должно было произойти с Монтгомери и Бекки Джоунсами, существовала связь.

Позже той же ночью, пока дорожная полиция, заручившись поддержкой местных властей, разыскивала машину, которую незадолго до своей смерти остановил Троулер, ее пассажиры прохлаждались под покровом лугов, проводя часы за поеданием шоколадных батончиков и запивая ожидание прогревшейся за день кока-колой.

Бекки лежала в своей кровати. Ее мучили дурные сны.

Тени сновали меж стволов деревьев. Ехидная луна проблесками освещала их лица – даже не лица, а гоблинские рыла. Был слышен их смех, говорок.

– Хочу зайти ей с черного хода…

Тьма сгущалась.

Но свет луны оставался.

Тьма…

…и свет луны, перемежающий тьму.

Тело, болтающееся в петле. Женщина, за ноги привязанная к чему-то… что Бекки не могла опознать.

Волосы длиной до плеч не колыхались на ветру. Кровь стекала с лица и волос, ее брызги пятнали землю. Лицо… его она не видела, но оно будто поворачивалось, как Земля вокруг Солнца, очень медленно, и волосы, мокрые от крови, липли к нему. В черепе зияла глубокая темная впадина. Лицо повернулось еще немного… и стало похоже на…

ХВАТИТ!

Бекки проснулась. Села. То лицо… Господи, кому оно могло принадлежать?

Проснулся Монти. Приподнялся в ее сторону.

– Что с тобой, дорогая?

– А что со мной всегда? Эти сны! Видения!

– Просто плохие сны…

– Да пошел ты!

Отвернувшись от него, Бекки легла на бок и закрыла глаза. Спать она и не чаяла. Не хотелось. Снова угодить в беспросветный кошмар? Увольте.

Монти мягко позвал ее по имени. Один-единственный раз.

Она не ответила.

Вздохнув, он лег и завернулся в одеяло. Вскоре его дыхание стало размеренным. Он заснул. Ну и хорошо, ведь именно в этом она нуждалась сейчас – чтобы ее никто не трогал. Или наоборот?

Как все чертовски запутано! С одной стороны, ей хотелось одиночества, с другой – оно ее страшило, то одаривая комфортом, то заставляя чувствовать себя забытым на Луне астронавтом, взирающим на недостижимую родную планету, оставшуюся в тысячах непреодолимых миль.

Сегодня, после очередного наваждения, когда Монти принял ее в свои объятия у причала, ей было хорошо. Его любовь к ней и забота ощущались физически – как лучи теплого солнца. Но почему теперь, когда он игнорирует ее волнения, она злится на него?

Что, если бы ситуация поменяла полюса? Если бы он твердил ей, что его преследуют некие видения – поверила бы она?

Бекки задумалась. Почему я вообще называю их видениями, спросила она себя. А как еще назвать сбывающиеся сны – вроде того, с Клайдом? Вдруг доктор прав, и все это – совпадение, иллюстрация собственных желаний? Возможно. Так, наверное, и есть.

Выждав немного, Бекки осторожно повернулась и взглянула на Монти. Он спал, прижавшись щекой к подушке. Она провела рукой по его волосам.

Почему мы перестали касаться друг друга? Что нам мешает?

Ни один ответ не шел на ум. Поэтому она снова отвернулась от мужа и уставилась в темноту, отчаянно пытаясь не соскользнуть в дрему.

И все равно скоро сон пришел – на этот раз без видений. Но когда стало заниматься утро, одна греза – особенно уродливая и неприятная – посетила ее.

31 октября, 00:02

Светловолосого парня за рулем черного «шеви», пронзающего бархат ночи, звали Брайан Блэквуд. Ветер, задувающий в салон через полностью спущенные окна, развевал его шевелюру. В глазах Брайана стояли слезы, но за ними не было ни сожаления, ни печали, ни боли – их породили холодный октябрьский ветер и скорость. Брайан больше не испытывал нужды лить слезы по вышеуказанным поводам – для этого в его душе не осталось места. Внутри он весь окаменел, а камень не испытывает никаких чувств.

Ожидание начинало претить ему. Он хотел вдавить педаль событий в пол. Перейти к делу.

Но в то же время он осознавал, что спешка хороша лишь при ловле блох. Ему стоит продержаться в тиши еще одну ночь – тогда полиция завяжет с прочесыванием окрестных полей, и план будет спасен.

И все же бездействие снедало Блэквуда, и голос в его голове звучал все настойчивее. Он решил сменить диспозицию, найти место чуть ближе к точке назначения и там обосноваться. Сокращение расстояний, разделяющих его и цель, помогло бы снять головную боль.

В уме он воскресил карту, которую под пытками для него нарисовал Дин Бомонт. Рисунок отпечатался в сознании на совесть – не требовалось глядеть на бумажку, хотя поворотов и закольцованных участков тут много.

Вскоре они будут на месте.

Ждать недолго.

* * *

В последние несколько дней на его глазах свершились три убийства. Ко всем трем он приложил руку: одно было целиком и полностью на его совести – перед глазами еще стояла та глубокая алая дуга на глотке женщины, тщательно выведенная им после того, как он отрезал ей соски.

Жаль, дорожный полицейский пал не от его руки, но, с другой стороны, иначе все равно не вышло бы. У Мультика дробовик, ему и стрелять.

Он пнул мертвого законника по яйцам, пока тот бился в конвульсиях, но лучше ему не стало. Мизерное надругательство не утолило жажду убийства. Не умаслило зудящую язву, что досталась ему от Клайда (спасибо тебе, старина, расчесывать эту штуку жуть как приятно).

Вскоре, завтрашней ночью, зуд уляжется. Два убийства по плану – хотя, нет, точнее сказать так: два устранения. Но прежде чем их устранят, они познают страх и прочувствуют страдания, которые переживал Клайд, томясь в камере. Их ждет кое-что пострашнее унылых серых стен и стальных прутьев – им уготована куда бо́льшая боль, чем та, что испытал Клайд, болтаясь в петле.

Но почему, Клайд? Почему? Это так на тебя непохоже.

Знаешь, я догадываюсь почему. Ты ли напираешь на мои мозги, Клайд? Твой ли мятежный ум спаривается сейчас с моим собственным и заражает мой дух? Ты ли я? Я ли – ты?

Что?

О да, я слышу тебя, дорогуша. Слышу, и вскоре те двое свое получат. Забудь о моих сомнениях в тебе. Я устал – и это все так странно. Что? Да, завтра ночью. Не позже. Я обещаю.

Под шинами автомобиля сгорали миля за милей. Бледный лик Брайана светился в ночи – будто Блэквуд был уже не человеком, а призраком. Его спутники спали вповалку на задних сиденьях.

Часть вторая: Рыбьи кишки

Годом раньше (от октября до октября)

Иные соседские детишки застрелят вас за мелочовку в карманах или даже просто так, смеха ради.

Я-то всякого навидался, и теперь боюсь даже собственные дела обстряпывать – притом, что сам не сопляк.

Но среди них попадаются самые настоящие монстры, уж поверьте. И знаете что?

С каждым годом они все моложе.

Анонимный автоугонщик из Чикаго

Одержимый (в знач. сущ.) – безумный человек, охваченный навязчивой идеей, маньяк (первонач. в церк. – книжн. языке – одержимый бесом, бесноватый).

Толковый словарь американского культурного наследия

Дома уподобляются тем, кто их населяет.

Виктор Гюго

(1)

Парни есть парни

Не так давно – около года назад – небо коптил один очень испорченный парень по имени Клайд Эдсон. Типичный уличный грубиян по повадкам, он был смекалист, знал, чего хочет, и получал желаемое любым доступным путем.

Он жил в большом мрачном доме на серой, издыхающей улочке в Гэлвистоне, штат Техас. И, подобно престарелой кошатнице, в этот дом тащил всякого – только не несчастных животных, еле живых от голода и паразитов, а всевозможный юный сброд, тех, кого отвергло больное общество.

Их он воспитывал. Вдыхал в них жизнь. Внушал им чувство тверди под ногами. Они были его созданиями, но Клайд не питал к ним любви. Для него они были не более чем игрушками. Краска облезет, батарейки выдохнутся – и все, на помойку.

Так было ровно до того момента, как он повстречал Брайана Блэквуда.

Потом все стало хуже.

У того парня была черная кожаная куртка и прическа «гузкой» – на нее ушло столько геля, что можно было смазать им от борта до борта целый «бьюик». Он вышагивал степенно, неторопливо, с высоко задранной головой, постреливая кругом взглядом кислотно-голубых глаз. Будто весь мир был обязан ему жизнью. Остальные ребята жались к стенам коридора, стараясь не попасться ему на пути.

Совершенно очевидно, что Клайд – типичный плохиш, повернутый на стиле 1950-х годов. Его прикид был не по моде, но такому никто не рискнул бы сказать: эй, чувак, ты одет просто смешно.

Словом, жесткий тип. Весь такой себе на уме. С собой у него не было учебников. Он вообще ничего с собой не носил, кроме собственной крутизны.

Брайан стоял у фонтанчика, когда впервые увидел его. Он зачерпывал воду, стараясь убить время между уроками, и ни о чем не думал. Но появился Клайд – и внезапно Брайан ощутил к нему нечто вроде влечения. Не сексуального, отнюдь – гомиком он не был. Тут речь шла скорее о тяготении металла к магниту: что ни делай, как ни упирайся, все равно притянешься.

Брайан знал, кем был Клайд, но впервые находился достаточно близко к нему, чтобы ощутить лучащийся от него драйв. Раньше он воспринимал его просто как случайного чувака в кожанке, большую часть времени прогуливающего уроки. А теперь…

Теперь он понимал – за душой у этого типа есть много всякого; и это всякое прорывалось наружу хищным блеском, как сталь хорошо заточенной бритвы блистает на полуденном солнце.

Да, у Клайда была крутизна.

Да, у него был свой стиль.

Да, он выбивался из массы.

Клайд был как ходячая электростанция. С таким шутки плохи.

– На что уставился?

Когда Клайд окликнул его, Брайан застыл с рукой, опущенной в фонтан. Потом ответил простодушно:

И Клайд накинулся на Брайана, сграбастал его за волосы и рванул голову вниз, навстречу своему колену. Созерцая дивные созвездия боли, Брайан отшатнулся, и Клайд врезал ему по ребрам. Потом – засветил кулаком в глаз.

И тут Брайан ударил в ответ, метя Клайду в нос сквозь водоворот искр.

Боль была сладка. Почти так же, как когда жирная сучка Бетти Сью Цветикс расцарапала ему спину до крови. Почти так же, как когда его член стал саднить, устав пинать ее потную тушку изнутри. Только эта боль была лучше. Раз эдак в десять.

Клайд не ждал отпора. Брайан явно нарывался на нечто большее – будто ловил от процесса кайф. И он решил подыграть. Клайд от души зарядил Брайану по бубенцам, потом сжал его голову обеими руками – и вмазал лбом по носу. Крови набрызгало порядочно, но силы удара не хватило на то, чтобы сломать этот хамский шнобель.

Рванувшись вниз, Брайан схватил Клайда за лодыжку и вонзил в нее зубы. Парень завопил и рванулся назад, таща его за собой по коридору.

Остальные смотрели на них во все глаза – когда еще увидишь подобное. У кого-то смешки застряли в горле, но смельчаков, готовых ржать в открытую, не нашлось.

Свободной ногой Клайд засандалил Брайану по лицу, и тот отлип от него… но ненадолго. Рванув навстречу Клайду, он врезал ему головой по животу. Когда тот согнулся, Брайан толкнул его на стену с оглушительным криком:

– Педрила!

И тут прибежал директор школы, стал разнимать их и что-то визжать. Тогда Клайд ударил директора, и тот покатился по полу. Клайд с Брайаном встали плечом к плечу и стали выбивать из тупорылого мужика дерьмо прямо посреди клятого главного коридора. Делали они это на диво слаженно, как напарники – удар сыпался за ударом: один, другой, третий, с левой и правой, их ноги ходили вверх-вниз, словно поршни жестокой механической сколопендры.

Конечно, за них взялись всерьез. Потащили в участок, а потом в суд. Дрянное вышло дельце. Мать Брайана сидела за длинным столом вместе с адвокатом и стенала на все лады, как расстроенная скрипка.

Старая добрая мамка. Все-таки и она на что-то годилась. Увещевала судью:

– Он хороший мальчик, ваша честь. Раньше никаких хлопот с ним не было. Может, если бы дома у него был отец, мужской пример, он бы не вляпался в эту передрягу…

Если бы от поведения Брайана не зависела его судьба, он бы ее освистал. А так – пришлось сидеть тихонечко в выглаженном костюмчике и давить из себя стыдливость и еще – дебильное изумление, мол, что же я натворил-то? Брайан себе взаправду немного дивился.

Он взглянул на Клайда. Тот заморачиваться с одежкой не стал. На нем были все те же кожанка и джинсы. И еще пилка, коей он демонстративно охаживал ногти.

Когда миссис Блэквуд закончила свою речь, судья Лоури зевнул. Ничего нового под луной. Реестр судебных дел пополнился, но у парнишки Блэквуда не было приводов, да и смотрелся он причесанным и примерным. А за вторым отбросом такой шлейфище стелился, что хоть святых выноси. И все равно они оба были лишь мальчишками, и у судьи Лоури было благостное настроение. Пополнять и без того раздутую корзину дел еще одним, смехотворным, ему не хотелось.

Если я отпущу только Блэквуда, подумал судья, всем покажусь избирательным – мол, парень причесанный, примерный, в первый раз проштрафился, пусть идет. Но если я придерусь к Эдсону, выйдет, что одно и то же преступление можно оценить по-разному чисто по одежке да по благочестивой нудьге-мамочке. Ладно, рассудим просто. Пусть оба катятся отсюда на общественные работы.

Именно к этому их приговорили – к общественным работам, не более. Брайану досталась «легкая стажировка», а Клайду, который уже числился на испытательном сроке, поручили докладываться отвечающему за него офицеру почаще. Конец – делу венец.

От занятий их отстранили до конца семестра, но это было даже хорошо. Раньше чем солнце заходило, оба оказывались предоставлены самим себе – и улице.

На какое-то время их пути разошлись. Но начало связи было положено.

Неделей позже, середина октября

Брайан Блэквуд сидел в своей комнате, весь во власти приятных, перехлестывающих через край эмоций. Достав из ящика стола ручку и разлохмаченную тетрадь, он принялся с остервенением писать строку за строкой:

Раньше я никогда не вел дневник. Не уверен, что продолжу, но внутри сейчас все кипит, и если я не выскажусь – меня разорвет к чертям собачьим. Однажды в школе я прочитал о писателе, который думал так же, как я – писал, когда переполнялась голова, и это спасало его. Что ж, попробую этот способ, с верой в лучшее – мне надо поделиться тем, что наболело, и что точно не смогу выложить перед дорогой мамочкой. Надеюсь, получится писать быстрее. Зуд в пальцах.

Этот парень, Клайд Эдсон, реально отличается от других. Из-за него моя жизнь изменилась. Нутром чую – даже не чую, а знаю, – и это знание меня гнобит, будто я болен. Хотя нет, не болен. Я становлюсь кем-то новым, обновленным.

Находиться рядом с Клайдом – все равно что заряжаться от источника чистой энергии. Да, как-то так. Из него сила бьет ключом, волнами, прямо сбивает с ног, и я чувствую себя так, будто наполняюсь ею. Может, и Клайд из меня что-то вытягивает – взамен. Что-то, что идет ему впрок. Сама мысль, что я могу воздать ему, делает меня сильным. Полноценным. В смысле, быть рядом с Клайдом – это как касаться зла. Ну или как в сраных «Звездных войнах»: Темная Сторона Силы и подобное дерьмо. Ощущать это – та еще встрясочка, нешуточный такой приходец, без дураков: глаза таращатся, спина гнется, очко сжимается.

Может, я не до конца еще понял, но, думаю, все, как у того философа, про которого я слышал – не помню его имя, – утверждавшего, что можно стать сверхчеловеком. Я сейчас не про какую-то супергероику толкую, не про комиксовую хрень – я про серьезные вещи. Не помню, что тот философ говорил, но память и чувства подсказывают мне, что Клайд и я – двое избранных, современные сверхлюди, новая раса с прицелом на будущее. Вижу это так: когда-то человек был подобен дикому зверю, и его прок измерялся грубой силищей, не регулируемой ни сраным правительством, ни законами. Когда-то пришло время стать цивилизованными, чтобы пережить других головорезов, но теперь это все ни хрена не надобно, потому что головорезы вымерли и осталась горстка слюнтяев, которые собственную жопу не найдут без карты и, не имея под рукой инструкции, не сообразят, как ее подтереть. В общем, люди снова эволюционируют. Вопреки ученым, считающим, что нам дико повезло выползти из болота невежества, новые центурионы должны выйти из болота, созданного гребаными слюнтяями – со всеми правами человека и защитой слабых. Но теперь все будет иначе. Человечество вышло из воды на сушу, чтобы спастись от акул – что ж, пришло время акулам выйти следом и показать крутые зубы, острые как бритва. Нам, акулам, надлежит быть чрезвычайно скрытными до поры и, что важней всего, думать в одном направлении – так нас не удастся сломить.

Не знаю, правильно ли я все говорю, голова до конца не прояснилась, сложно передать словами – но я чувствую, черт побери, все чувствую. Люди стали чересчур цивилизованными, их слишком много – и эволюция позаботилась об этом, создала социальную мутацию, сверхлюдей вроде меня с Клайдом.

Клайд – реально крутой чувак, с характером. Получает то, что хочет, не позволяет ничему стоять на пути. Блин, то, о чем мы с ним разговаривали несколько дней назад… Так, все, ладно, я сбиваюсь с мысли. Да-да, социальные мутации.

Я все время считал себя чокнутым фриком, а оказалось, что я просто другой. Сколько себя помню – всегда был другим. Я просто не могу реагировать на вещи так, как это делают остальные. Плакать над умершими щенками и прочее. Велика, мать ее, потеря! Пес сдох, какого хрена меня это должно колебать? Я-то жив, чего расстраиваться?

Помню, по соседству жила мелкая девчонка, и у нее был котенок. Она все время с ним сюсюкала, гладила вшивого ублюдка. И в один прекрасный день мой папаша – дело было до того, как он устал от мамкиного нытья и отчалил далеко-далеко, и скатертью дорога – так вот, мой папаша отправил меня подстригать газон. Нравилось ему, когда он шит да крыт, а еще больше нравилось заставлять меня им заниматься. Ну, я пошел косить травку и увидел, что котенок забрел в наш сад. Меня это почему-то взбесило, я подманил его, пошел с ним в гараж и достал лопату. Потом отправился на передний двор, выкопал в земле ямку, сунул туда мелкого и зарыл – оставил только голову торчать, остальное утрамбовал на славу. Вернулся, значит, к газонокосилке и запустил ее. Видел, как его голова туда-сюда крутится, он выбраться пытается, пасть разевает – мяукает, значит, – но мне все по барабану. Я медленно повел к нему косилку, из-под нее знай себе трава летела, и когда оставалось до того куска меха несколько футов – понял, что, без шуток, кайфую. Просто, блин, блаженствую.

С расстояния в три шага я наехал на него. Какие звуки пошли! Во все глаза смотрел на крышку, под которой лезвия: вот передок у нее был зеленым вымазан, а вот – красным. Трава смешалась с мясом, клочками рваной серой шерсти, и все это орошало лужайку.

Насколько знаю, никто меня не заподозрил. Я просто прикопал все, что осталось, и продолжил стричь лужайку. Позже, тем же вечером, когда я уже заканчивал, девчонка пришла домой и стала звать: «Кис-кис-кис!», а я со смеху про себя покатывался. А так-то пришлось хранить невозмутимую мину, когда она пришла прямо к нам и спросила, не видел ли кто Морриса. Моррис, мать его – ну и имя для кота! Я ответил: «Нет, Моррис тут ни сном ни духом, извиняйте». И тут ее понесло, она стала плакать и звать своего клятого питомчика. чертов беспредел!

Но хватит приятных воспоминаний, дорогой дневник. Суть моих измышлений такова – люди слишком привязаны ко всякому дерьму типа кошечек и собачек, слишком им озабочены. Пора найти другой подход.

Как же все-таки хорошо – когда тебя переполняют новые, крутецкие идеи, и есть кто-то вроде Клайда, который не просто понимает, но разделяет их, видит мир через те же очки. Теперь я понимаю, почему бойскаутская чушь про делание добрых дел меня никогда не цепляла: хорошие оценки и признание ума не приносили удовлетворения. Все это – та еще херня из-под коня. Мы, сверхлюди, таким не интересуемся. У нас нет совести, потому что совесть – очередная ботва, призванная сделать из тебя чертова слюнтяя, липкозадого труса. Мы делаем то, что хотим, когда хотим, и то, что нам нравится. Сдается мне, кругом все больше таких, как я и Клайд. Пройдет немного времени, и наша порода победит. Похожие на нас не будут чувствовать себя изгоями, потому что поймут – их взгляды нормальны, и мы живем в мире, где если не ты, то тебя, в мире из сочного красного, мать его, мяса, и больше не будут обращать внимания на слюнтяйские терки – просто пойдут за своим мясом и добудут его.

Эти новые люди не будут похожи на остальных мудаков, что встают по часам, пресмыкаются перед начальством и вымаливают у жены трах. Хватит, накипело. Старому порядку пора на покой. Отныне каждый мужчина будет сам за себя, брать все, что захочет, любую женщину, все. Какой прекрасный будет мир – там, где каждый ублюдок с района, каждый помоечный пес – все будут дышать полной грудью. Каждый день будет приключением – постоянным поединком ума и силы.

Клайд распахнул передо мной столько дверей! Он определенно – нечто большее, чем просто отморозок. Несколько дней назад я мнил себя простым отщепенцем, не от мира сего, а потом в моей жизни появился ОН – и столько прояснилось. О да, Клайд… это все не потому, что он какой-то суперумник. Он умен, но не в зубрильном смысле. Больше всего меня в нем впечатляет дикость, готовность к атаке. Решимость просто взять чью-то жизнь в зубовный захват и трясти, пока дерьмо наружу не посыплется.

Мы с ним словно две половины одного целого. Я – весь такой из себя «светлая голова», воспитанный, высокий и анемичный, а он – невысок, но мускулист, и никакого воспитания не признает. Я – его шестеренки, а он – мое смазочное масло. Мы друг друга дополняем. Между нами – обмен… наверное, это звучит безумно, но все же – обмен психической энергией. Мы подпитываемся один от другого.

Черт побери, я трясусь. Но чувствую себя лучше. Тот писатель был не дурак – я чувствую облегчение. Будто лет семнадцать подряд не мог просраться, а теперь – принял слабительное и выдал самую огромную говнину в мире. И какое же это хорошее, мать его, чувство, прямо-таки тянет выть на небеса.

Чуть позже Клайд зайдет за мной. Я выберусь через окно и пойду вместе с ним смотреть Дом. Он рассказывал мне о нем – на слух очень крутое место. Клайд сказал, что покажет мне такое, чего я раньше никогда не видел. Ух, надеюсь, так оно и будет.

Черт, я словно жду чокнутого колдовского благословения. Такого, что даст мне власть заражать всяких ублюдков проказой силой мысли или позволит переместить к себе в комнату Ракель Уэлч, голую и разгоряченную, и трахнуть ее так, что она будет на коленях умолять о добавке и кончать от одного вида моего члена. Но это все – пустяки, главное – вскоре мы с Клайдом будем вместе. Сяду-ка я у окна, дорогой мой дневник, – так точно его не упущу. Если мамка запалит, что я куда-то смылся без спросу, возможны неприятности, но не думаю, что она станет стучать на своего единственного и любимого сыночка в полицию. Это не в ее духе. Я все время твержу ей, что съеду, как только найду работу, и это затыкает ей рот. Блин, она порой ведет себя так, будто хочет, чтобы я на ней женился – какое-то больное отношение. Ладно, хватит на сегодня записей. Явись же, Клайд, и яви мне волшебство!

Два сотканных из полночного мрака силуэта бежали через лужайку дома Блэквудов. Покинув спасительную тень деревьев и попав в полосу лунного света, они превратились в двух подростков – Клайда и Брайана. Парни мчались на всех парах – подошвы их ботинок стучали по тротуару в сумасшедшем ритме, рождая звук, похожий на тиканье безумно спешащих часов. Будто сами силы ада спешили за этими двумя, подгоняя к некой страшной черте.

В считаные мгновения сумасшедший перестук прекратился. Хлопнули двери, зло зарычал мотор. Вспыхнули фары, и черный «шевроле» 1966 года выпуска откатился от края тротуара, заскользив по тихой улице вниз подобно лезвию, вскрывающему вену. Дома, мимо которых он ехал, были темны, лишь случайные отблески заоконного света, как исполненные страха золотые глаза, отгороженные линзами, являли себя сквозь мрак.

Низко пригнув к земле голову, рыжая бездомная собака, свершавшая традиционный ночной рейд по окрестным мусорным бакам, перебежала через дорогу, угодив в сияние фар. «Шеви» с готовностью рванул навстречу, но собаке повезло – спасла природная прыть. Бампер лишь задел ее по хвосту, прежде чем она достигла тротуара.

Дверь машины распахнулась прямо на ходу, в безумной попытке сшибить зверя, но тот уже был далеко. Попав на мгновение на пешеходную дорожку, колесо «шеви» вернулось обратно на черный асфальт дороги.

Собака исчезла, смешавшись с темнотой затененного деревьями сада.

Дверь захлопнулась, рыкнул мотор, и машина рывками продолжила загонять себя в податливое лоно ночи. Из открытых окон, гонимый ветром, несся смех – пронзительный, необузданный, молодой.

Дом Клайда стоял почти на пересечении Стокер-стрит и Кинг-стрит – склонялся скорее к той, что была поуже. С грацией катафалка, прибывшего забрать тела усопших, черный «шеви» скользнул на подъездную дорожку и припарковался в самом ее конце.

Клайд и Брайан вышли наружу и замерли перед домом, глядя на него, словно двое монахов – на громаду монастыря.

Брайана одолевала дрожь восхищения, наряду – он бы не признался, но все обстояло именно так, – с дрожью страха.

Дом был огромен. А еще – стар, сер и уродлив. Напоминал готический особняк, явно выбиваясь из архитектурного стиля остального квартала. Он будто сошел со страниц По или Натаниэля Готорна и чем-то напоминал пса, припавшего к земле в фальшивом жесте повиновения. В окнах второго этажа горел свет, они напоминали холодные квадратные глаза хищного зверя, неизвестного науке.

Луна светила достаточно ярко, чтобы Брайан смог увидеть – вся трава на лужайке перед домом зачахла. Впрочем, на остальных придомовых участках все было так же. Сама природа повелевала траве вянуть и чахнуть, но Брайану казалось, что перед этим домом поникшие былинки были коричневее и мертвее. Сложно представить, что когда-то они могли гордо возвышаться и ярко зеленеть.

Странное дело, но этот дом выглядел королем квартала. Не такой уж он и большой, каким казался на первый взгляд – хотя и не из маленьких. Окружавшие его жилища были зримо новее и привлекательнее, построены, когда люди пеклись о местах, где им предстояло жить, в «допластиковую» эру, когда зодчие не прикарманивали деньги, полагавшиеся на заклад фундамента и благоустройство. Некоторые дома превышали готический кошмар на целый этаж, но их несчастный, обветшало-анемичный вид заставлял думать, что странный серый дом по соседству – своего род вампир, лишь прикидывающийся чьим-то жилищем днем. Ночами же его квадратные окна-глаза хищно вспыхивали. Высвобождая из фундамента курьи ножки, он неспешно прогуливался вверх-вниз по улице и, раскрыв пасть-дверь с острыми деревянными зубами, вытягивал из соседних домов архитектурное изящество и то любовное старание, что некогда было вложено в их постройку. Затем, насытившись, этот монстр, под чьими деревянными шагами чахла и сохла зеленая трава, возвращался на свое место, удовлетворенно рокоча, и снова погружался в чуткий, выжидательный сон, переваривая краденую грацию и любовь соседних очагов.

– Заходи, – позвал Клайд Брайана.

Подъездная дорожка была выложена крупным белым камнем, на котором успели отыграться и время, и климат. Кое-где мощение выкорчевали, и там, лежа в кучках дерна и грязи, опутанные корнями трав, камни напоминали вырванные пеньки коренных зубов с нитевидными нервами, выпавшие из гниющих десен какого-нибудь великана.

Обойдя эти препятствия, Клайд и Брайан вскарабкались на крыльцо. Клайд открыл тяжелую дверь – та протяжно заскрипела, поворачиваясь на петлях. Они вошли внутрь, в распростершую неуютные объятия темноту.

– Обожди, – бросил Клайд и потянулся к выключателю.

Темнота ушла, но свет, пришедший ей на смену, казался ущербным, тусклым. Люстра над их головами была щедро укутана пылью, отчего обстановка выглядела сумрачно, будто ее сквозь камуфляжную сетку освещало закатное солнце.

Слева от парней располагалась высокая лестница, взбиравшаяся на не производящую надежного впечатления лестничную клетку, где перила, выбившиеся из стройной линии, явно готовились рухнуть. Под лестничным пролетом, до самого правого края помещения, тянулся ряд дверей. Точно такой же маячил за лестничной клеткой – добрая полудюжина в по-военному выверенной шеренге. Одна из дальних дверей была приоткрыта, в зазор между ней и косяком пробивался свет.

– Ну, как тебе? – осведомился Клайд.

– Мне кажется, по этой лесенке в любой момент спустится сам граф Дракула.

Клайд расплылся в улыбке:

– Граф уже здесь, с тобой, дружище. Прямо рядышком.

– Славные у тебя зубешки, граф.

– Еще какие! Ты как, готов к экскурсии?

– На все сто.

– Начнем с подвала?

– С чего пожелаешь.

– Тогда с подвала. Погнали.

Откуда-то сверху, из-за приоткрытой двери, донеслось девчачье хихиканье. Потом снова воцарилась тишина.

– Тут что, девки? – спросил Брайан.

– Об этом чуть позже.

Пройдя через прихожую, они остановились рядом с узким проемом, где была зажата видавшая виды дверь. Клайд распахнул ее. Глазам Брайана предстал мрак, неслабо вонявший тухлятиной. Три первые ступеньки он видел ясно, три следующие терялись в тени, еще одна еле угадывалась. Дальше – сплошное ничто.

– Пошли, – позвал Клайд. Возиться со светом он не стал; может, его тут и не было. Нашарив ногой первую ступеньку, уверенно затопал вниз. На глазах Брайана темень поглотила друга. Холод, идущий снизу, окутывал с головы до пят. Помявшись, он стал спускаться следом.

Перешагнув границу между светом и тьмой, Брайан оглянулся. Прямоугольник света будто отдалился и потускнел, испугавшись того, что могло вырваться из подвала.

Но здесь и сейчас – только мы с Клайдом, разве нет?

Отвернувшись, Брайан поежился и вступил в царство мрака, прощупывая путь перед собой носком ботинка и почти ожидая, что ступени резко закончатся и он, потеряв равновесие, сорвется в пасть какого-нибудь гигантского подземного монстра, точно глупая муха, усевшаяся прямо на вываленный лягушкин язык. Пахло тут не амброзией – душок в самый раз для монструозной глотки.

Клайд вдруг остановился, и Брайан застыл у него за спиной. Судя по звукам, приятель что-то искал у себя в карманах. Отрывисто чиркнула спичка, и желтовато-алый огонек заплясал у него в пальцах, высветив на стене уродливую, слившуюся воедино тень, отбрасываемую парнями: не то два сиамских близнеца, не то какая-то зверюга с четырьмя руками.

У самых мысков их ботинок стояла вода – еще шаг, и они окунули бы в нее ноги. Капля пота скатилась со лба Брайана, сбежала на нос и упала. Кажется, Клайд испытывал его на прочность.

– Подвалы в этой части страны – сплошная херня, – сообщил Клайд, – но только если использовать их по назначению.

– А на что еще они годятся, кроме как для всяких дерьмовых солений?

– Узнаешь когда-нибудь. Вообще, с чего бы мне тебе доверять?

Эти слова ранили Брайана в самое сердце, но он ничего не ответил. Первое правило сверхлюдей – быть выше эмоций. Нужно всегда оставаться сильным и крутым, тогда Клайд начнет проявлять к нему уважение.

– Это вот, – Клайд кивнул на воду, – после бури, что в прошлом месяце была.

– Хорошее местечко, чтоб барракуд разводить.

– О да.

Спичка выгорела. Каким-то шестым чувством Брайан ощутил в темноте, что рука Клайда скользнула ему за спину, в любой момент готовая столкнуть. Проглотив как можно тише слюну, он хладнокровно спросил:

– Ну, теперь что?

После довольно длинной паузы рука Клайда отклонилась назад и вернулась в карман кожаной куртки.

– Теперь пошли назад, если не хочешь немного поплавать. Не хочешь?

– Я плавки не взял. Не хочу, чтоб ты на мой член пялился.

Клайд хохотнул.

– А что не так, стесняешься своего Дюймовчика?

– Не-а, боюсь, что ты примешь его за водяную змею и начнешь ножом махать.

– Откуда ты знаешь, что у меня с собой нож?

– Я догадливый.

– Хм, ты начинаешь мне нравиться.

– Ой, чувак, да мне насрать. – Но Брайану было не насрать, комплимент приятно грел его душу. Но не прыгать же теперь вокруг Клайда с румяными щечками, как дурная девчонка.

Кожанка скрипнула. Вспыхнула новая спичка.

– Ступай аккуратно, – сказал Клайд. – Эти ступени, сдается мне, прогнили насквозь.

Брайан беспечно развернулся и, отдавая ногам весь вес, стал подниматься.

– Аккуратно, я же сказал.

Он остановился у самой кромки света. Бросил взгляд через плечо, улыбаясь. Он не знал, видит ли Клайд его улыбку, но надеялся, что чувствует. Ему хотелось отыграться.

– Аккуратно, аккуратно. Ты повел меня сюда просто для того, чтобы посмотреть, не запаникую ли я? Убедиться, что скрипучая лестница, вода, твоя рука у меня за спиной напугают меня до усрачки?

Спичка выгорела. Теперь, когда Клайда не было видно, Брайан занервничал.

– Пожалуй, ты все правильно понял, – произнес Клайд из темноты и запалил третью спичку.

– Так и знал. – Брайан продолжил подъем, ступая уверенно, но без лихачества. Ступени уважительно крякали под его подошвами.

Вернувшись на свет, он почувствовал себя лучше, увереннее. Набрав полную грудь воздуха и очистившись с выдохом от тошного запаха подвала, Брайан привалился к стене и стал ждать Клайда.

Тот показался нескоро. Закрыв за собой дверь, он взглянул на Брайана. С улыбкой.

Славные у тебя зубешки, граф.

– Ты мне определенно нравишься, парень, – мягко сказал Клайд. – Определенно.

* * *

Они прошлись вместе по веренице прокуренных комнат, заваленных давно вышедшим из употребления хламом. Впрочем, среди них попадались и пустые, жутко холодные, как сердце умершего Бога.

Комнат оказалось так много. И это лишь первый этаж, а был второй.

Наконец тур по низам дома закончился, пришел черед обследовать верхи. У первой ступеньки лестницы, ведущей к приоткрытой подсвеченной двери, Брайан схватил Клайда за плечо и требовательно спросил:

– Как, черт побери, ты заполучил этот дом?

Клайд улыбнулся.

– Он ведь твой, да?

– Весь без остатка, – кивнул Клайд. – А заполучил я его легко. Все, что я хочу, само идет ко мне в руки. Однажды я решил здесь обосноваться. Ну, как видишь, обосновался.

– Но как?..

– Да просто, говорю же. Когда-то этот дом сдавали внаем. Здесь тусовалось старичье в основном, этакая коробка со старыми портянками. Мне тогда тоже надо было где-то жить, потому что я чалился на улице. Дом мне нравился, но на комнату денег не было. Пришлось найти хозяина. Таковой у дома еще был, тип с больными ногами. Ну, я ему и сказал, что занимаю подвал – там вода еще не стояла, – а если ему что-то не нравится, начищу пятак. Если позовет копов – я просто уйду от них на испытательный срок, потому что суд по делам несовершеннолетних меня уже столько раз выпускал, что впору мне удостоверение на свободный проход выписывать. Сказал, что знаю про его детей, прелестную доченьку, которая на моем конце будет смотреться еще прелестнее, и что, если его что-то не устраивает, я ее у него на глазах раком поставлю, а потом всуну ей до упора и проверчу внутри, словно гребаный трубочист. Как видишь, я сначала вызнал все про старого педика – его связи, семью и то, чем он дорожит. В общем, испугу навел – как положено. Он проблем не хотел и позволил мне и моей тогдашней шкуре заехать. – В глазах Клайда блеснул огонек. – О той шкуре – просто чтоб ты знал, насколько я жесткий тип, – ее тут больше нет. И она, и мелкий панк, к которому она надумала от меня перебежать, оба получили славный урок плавания.

– Ты утопил ее в заливе?

Клайд кивнул в сторону подвала.

– Во как, – уважительно протянул Брайан, чувствуя у себя нежданный стояк. С ног до головы его бросало в волны приятного жара. Старина Клайд кого-то без шуток грохнул и не жалеет; более того – гордится. Брайану это нравилось. Похоже, Клайд – именно тот сверхчеловек, на которого он надеялся. И теперь, коль скоро Клайд признал перед ним факт убийства, значит, доверяет – признает в нем сподвижника, такого же сверхчеловека.

– Что было потом? – спросил Брайан, чтобы ненароком не облизнуть пересохшие от волнения губы.

– Ну, я со шкурой обосновался тут. Кое-каких моих дружков с ихними шкурами тоже сюда потянуло. Я пустил. В итоге нас в клятом подвале скопилось с полдюжины. Мы попросили хозяина подбрасывать нам еду, и он подбрасывал – потому что трус. А еще мы постоянно напоминали ему, как нам нравится его миленькая дочурка. Я описывал, что мы с ней сделаем, если она ненароком сюда забредет, прям язык на этом деле набил. Так продолжалось довольно долго, а потом, в один прекрасный день, он возьми и не принеси нам жрачку. Ну, я сказал парням – со шкурами на эту тему не перебалтывался, у них на все найдется свое хреновое мнение, и если тебе не приспичило узнать, как лучше всунуть «тампакс» или какой цвет хорошо сочетается с синим, лучше их ни о чем не спрашивать, – так вот, я сказал парням, что так жить нельзя. Они согласились, и мы основательно перетрясли это местечко. Стариков запугали, одну бабку побили, одну собачонку приколотили за уши к дверям хозяйки.

– И что, копы не всполошились?

– Еще как! Приехали из-за жалоб и сказали нам, чтоб держались подальше от дома. Но что еще они могут сделать? Никто не видел, как мы проказничаем, а жалобы – просто слова. Тем не менее на время мы съехали. Пообщались с коммунальщиками. Там тоже, как водится, попугали, прищучили. В общем, нам разрешили платить по счетам вместо съехавшего хозяина, а тот и не против был. К тому времени шкуры нам деньжат организовывали, сам понимаешь, каким местом. Ну а как только счета стали оплачиваться из нашего кармана, что копам оставалось делать? Только смотреть, как мы развлекалово протягиваем. А вскоре старые ветоши съехали, совсем им житья от нас не стало – и все, дом наш. Засрали мы его, правда, порядочно, а хозяин, уже отбывший, понятное дело, ни цента не хотел вкладывать – зато получил от нас не в пример больше, чем от всего старичья здешнего. Манда-то оплачивается хорошо, ежели не знал.

– Знаю-знаю, – хмыкнул Брайан.

– Ну вот и славненько. Как хорошо под чертой ответственности перед законом, ты бы знал. На судах сплошная потеха-морока. Судьи не знают, что с нами делать, вот и отпускают к чертям собачьим, а нам того и надо. После того как тебе двадцать первый стукает, жить незачем, потому что все дурацкие законы и на тебя начинают действовать. А пока мы просто сбившиеся с пути истинного дитяти, которых когда-нибудь время выправит.

– Понимаю.

– Молодец. Пошли наверх. Повидаешь кое-каких прикольных людей.

– Каких?

– Ну, девчонку одну. Хочу, чтоб ты ее отбарабанил.

– Вот как?

– Вот так вот. Она тебе не рядовая прошмандовка. Ей тринадцать по паспорту, то ли из дому сбежала, то ли еще что. Я где-то с месяц назад ее на улице подобрал. С мозгами у нее полнейший непорядок – хотя, может, так всегда было: чистый лист, ноль. Но, дружище, буфера на месте. Большие, что клятые мячи. Как у взрослой бабы, ей-богу.

– И что мне это будет стоить?

– Ты смеешься? Получаешь, что хочешь, и никакой расплаты – в деньгах точно.

– Если не в деньгах, то в чем?

– Душу твою хочу, – ухмыльнулся Клайд.

– И кто ты у нас такой тогда, дьявол? – Брайан удивленно выгнул бровь. – Я думал, ты лишь вонючий провинциальный Дракула.

– Я и Дракула, и дьявол разом.

– Значит, мне нужно расписаться кровью?

Клайд расхохотался.

– Конечно, чувак. Кровью. Написать что-нибудь долбаной кровью. Ты мне по душе, Брайан. Без бэ говорю, молодец пацан.

И они пошли смотреть комнаты наверху. В последнюю очередь зашли в ту, где горел свет. Там были люди.

В комнате воняло. На полу лежал матрас с голой девицей, которую оседлал парняга – тоже голый. Парняга двигался с отчаянной самоотдачей, а девица не подавала никаких признаков жизни.

Другая девушка, с непомерно большой грудью и огромными глазами, сидела рядом с толстым парнем – оба голышом, – на свободном краю матраса и завороженно созерцала творящееся вблизи действо. Когда Клайд и Брайан вошли, и она, и толстяк кинули на них взгляд – и по их глазам Брайан понял, что оба накурены до отказа. Они улыбнулись новоприбывшим настолько идеально в унисон, что можно было подумать: у них один набор лицевых мышц на пару.

Парень верхом на девице издал громкий полувсхрип-полустон и скатился с нее с дебильной улыбкой на лице. С его обмякшего конца капало. Девица продолжала лежать на матрасе, вытянув руки по швам и закрыв глаза.

– Это Мультик, – представил Клайд парня. – А тот Торч, – он указал на толстячка. – Никогда не слышал, чтоб этот ублюдок говорил. – Ни одна девчонка представления не удостоилась. – Лучшие из лучших, можно сказать. Остались со мной до конца.

Девица на матрасе до сих пор не шелохнулась.

Тот, которого назвали Мультиком, отрывисто хохотнул без видимой причины.

– Идите-ка отсюда и ловите крыс, – повелел Клайд. – У нас с Брайаном планы. – Тут, щелкнув пальцами, он указал на девчонку с большой грудью и придурковатой улыбкой.

Она встала на ноги, чуть пошатываясь. Будь на ней жировых отложений поменьше и реальная причина улыбаться, ее можно было бы назвать симпатичной. А еще ей явно не помешало бы помыться.

Клайд протянул ей руку. Она перелезла через матрас и ухватилась за нее; он обвил ее за талию и притянул к себе.

Парень, которого назвали Торчем, забрался на матрасную девицу.

Та все еще не колыхалась.

Теперь Брайану были видны ее полуприкрытые глаза, смахивающие на шарики из мрамора – такие же холодные и безжизненные.

Торч, на скорую руку хорошо поставившись, запихнулся в нее.

Ей было, судя по всему, абсолютно по барабану.

Каждое движение таза Торча сопровождалось довольным похрюкиванием.

Мультик хихикал.

А девица на матрасе не шевелилась.

– Так, пошли, – сказал Брайану Клайд. – Наша комната – следующая.

И они вышли в коридор, зажав своими телами лупоглазую девчонку. Ту, оставшуюся на матрасе, Брайан больше никогда не видел. И, раз на то пошло, чумазая блондинка с большими карими глазами тоже куда-то бесследно исчезла после той памятной ночи.

* * *

Во второй комнате в шкафчике был матрас, и Клайд, прокладывая себе дорогу во тьме безо всякого труда, достал его, заметив:

– Когда перестало хватать денег на оплату электричества, пришлось учиться на летучую мышь.

– Вижу, ты окончил курс с отличием, – хмыкнул Брайан. Блондинка повисла у него на плече. Она что-то пробормотала однажды, но смысла в ее бормотании не было. Мозги ей напрочь отшибло дурью и дешевым вином; она не понимала, ни где находится, ни кто она вообще такая. Пахло от нее, как от корзины с залежавшимся бельем.

Кинув матрас на пол, Клайд разделся и подозвал их. Брайан протащил блондинку через комнату.

– Вот о ней я тебе говорил, – похвастался Клайд. – Ей тринадцать, но по виду – не скажешь, правда? – Ответа от Брайана он в общем-то не ждал. – Сюда, – велел он девчонке.

Она заползла на матрас. Брайан скинул одежду, и они улеглись втроем. От матраса пахло грязью, вином и потом.

В ту ночь они занимались этим втроем, и когда Брайан позже пытался восстановить в памяти все события, осознавал, что не может вспомнить ее лицо – в памяти остались только светлые волосы, массивные груди и темные, как бассейны недавно заваренного кофе, глаза; бассейны, чье дно было глубоко-глубоко в голове; а может, и не было там никакого дна, и эти влажные туннели устремлялись прямо в бесконечность.

Она была настолько под кайфом, что они могли бить ее ножом – она все равно ничего не почувствовала бы. Все ее действия проходили на автомате. Клайд взял ее сзади, Брайан – спереди, движения проходили в унисон. Запах их совместных усилий мешался с ее ароматами, заполняя комнату.

С краев ее губ лилась слюна, она буквально захлебывалась ею, пока Брайан вгонял член все более рьяно и глубоко. Теперь он чувствовал, как ее зубы ранят его плоть, как истекает там, внутри нее, кровью, и у него возникло странное ощущение, что они с Клайдом невероятно выросли внутри этой безвольной девчонки, увеличились и удлинились, пока не соприкоснулись в самой середине – и член Клайда был как перст Божий, наделяющий вылепленного из глины Адама жизнью, а он, Брайан, был этим самым Адамом, и некая искристая благодать снизошла на него – ему живо припомнился монстр Франкенштейна и чувство, что, возможно, испытывал доктор-создатель, когда зарядил мертвое тело силой стихии и выкрикнул, перекрывая гром небесный и треск молний: Оно живое!

Кульминация – одновременная с Клайдом – стала для него чем-то большим, чем просто очередная разрядка. То был взрыв. Конец старого мира и создание нового. Уцелел лишь звук его собственного прерывистого дыхания, ощущение семени, стекающего в рот блондинки.

Клайд протянул руку к Брайану и сдавил его пальцы. Прикосновение было ледяным – и притом липким, будто его касалась сама Смерть.

* * *

Клайд довез Брайана до дома. Брайан тихо прокрался к себе. Уже из своей комнаты он выглянул в окно наружу – звук мотора «шеви» 1966 года выпуска таял вдали. И, хоть ночь была светла, видимости ничто не мешало, он так и не смог понять, в какую сторону поехал Клайд.

* * *

Позже…

…в доме девушка, которую разделили между собой Клайд и Брайан, начала стонать от ударов невидимых гарпий, существовавших в ее воображении. Клайд, утомленный стонами, оттащил ее в подвал – чтобы та «немного поплавала». Вскорости за ней следом отправилась и девушка с матраса. Ни первая, ни вторая не «проплавали» долго…

…по всему городу прокатилась серия неслыханных доселе ночных краж…

…в маленьком тихом доме у Гэлвистон-Бэй вожатый скаутов и примерный студент убил отца и изнасиловал мать…

…патрульный на службе, с хорошей семьей и прекрасными перспективами, внезапно припарковал служебную машину на темной улице, сунул дуло табельного револьвера себе в рот и спустил курок, заляпав лобовое стекло мозгами, кровью и костной шрапнелью…

…покорная домохозяйка зарезала супруга мясным ножом, пока тот спал, и позже заявила полиции, что поступила так потому, что супругу не понравился ее стейк, хотя неделей ранее она приготовила ему точной такой же – и все было в порядке…

…в своей маленькой квартирке Монти и Бекки Джоунсы предприняли тщетную попытку заняться любовью, но у Бекки не было настроения, а у Монти – эрекции. Тогда им это показалось жуть какой неурядицей, но лишь потому, что они пока не ведали, какие плохие для них времена скоро наступят.

Так или иначе, то была странная ночь в городке Гэлвистон, штат Техас. Чуть ли не все городские собаки выли.

(2)

Сладкая парочка

В начале мая Бекки и Монтгомери Джоунсы отправились на гэлвистонский пляж. С собой они взяли принадлежности для пикника, похотливые аппетиты и целую корзину ностальгии. На пляже они встретились много лет назад. Тогда тоже был май, жара стояла адская.

Как Монтгомери признавался Бекки много раз, первое, что он заметил в тот день, – ее черное бикини. Он также признался, что там было много других интересных бикини, и их он тоже подмечал, но Бекки быстро стала его любимицей – может, из-за того, что чаще других ходила мимо его пляжного полотенца, покачивая неприкрытыми ягодицами.

Из-за этих ягодиц приходилось перекатываться с живота на бок, так как ниже пояса сразу становилось некомфортно, но и на боку Монти не задерживался – шорты безбожно торчали, ничего не скрывая. Вздумай он лечь на спину, со стороны казалось бы, что он поставил себе на передок небольшую палатку, скажем для хомяка.

В итоге Монти просто садился по-турецки и щурил глаза, пока парочка Идеальных Ягодиц не исчезала из поля зрения, теряясь в людском пляжном мельтешении.

Конечно, можно было разглядывать и других девиц – среди них много вполне себе отпадных и диво каких хорошеньких… Но ни одной, подобной обряженной в черное бикини Бекки. На других он просто не мог сосредоточиться – ее образ не желал покидать его разум.

Собрав лосьон для загара, переносной радиоприемник и полотенце, которое он на манер римской тоги перекинул через грудь с заходом на пояс (словом, так, чтобы эрекции не было видно), Монти стал осторожно расхаживать по пляжу в поисках утраченного идеала.

И – о чудо, он нашел его. Парочка Идеальных Ягодиц как раз погружалась в нежную морскую пену по правую руку от него.

Тут-то Монтгомери впервые задумался головой, а не головкой. Подняв взгляд чуть выше естественной точки сексуального интереса, он узрел абсолютно сногсшибательные талию, грудь и лицо. Поплескавшись, Бекки вернулась на песок, и раздосадованная пена шепталась у ее ног, будто жалея отпускать такую красоту. Бекки была в тот момент для Монти как Венера, восстающая из моря. Да, она была очень красива, без сомнения.

Но слова «красивая» не хватало, чтобы выразить восхищение Монти. Совершенная, потрясающая – нет, все не то, слабо! Ни английский, ни французский, ни какой другой язык не смог бы ни одним словом отразить великолепие Бекки в глазах вмиг пропавшего Монтгомери Джоунса в тот день.

Она буквально зачаровала его.

Тогда он подумал: может, это всего-навсего мимолетное помрачение. Вблизи наверняка окажется, что у нее лошадиные зубы, проплешина или хотя бы плохой цвет лица.

Монти решил подобраться ближе, втайне опасаясь, что вблизи его ангел окажется очередным неказистым чертенком.

Опустив взгляд на топорщившиеся плавки, он сказал про себя: веди меня, маленький брат. Итак, для начала нужно было окунуться, чтобы вода подчеркнула все достоинства его груди. А потом – выйти к ней, подобно Аполлону, как-нибудь миленько и ненавязчиво пошутить, подобно Кэри Гранту [6], завоевать ее душу и сердце, подобно…

(Господи, солнце играет в ее волосах, будто ореол! Какая же она…)

И тут он упал.

Никакой возможности списать все на случайность не было – он шагнул прямо в кучу мокрого и скользкого песка, подвернул лодыжку и упал наземь.

Секунду назад он созерцал ангела – и вот уже кашляет и плюется соленой водой, перемазанный с ног до головы песком. Набежавшая волна захлестнула его бренное тело и потащила прочь от берега – так с театральных подмостков уводят горе-актера, который вышел на сцену под мухой.

Противясь волне, Монти сел. Намокшее полотенце облепило его, а еще он потерял лосьон для загара и радиоприемник. Хорошо, удалось спасти шорты – еще немного, и волна слизнула бы их, и торчал бы его голый зад из волн пляжу на потеху. Нет уж! Хватало и того, что приемник с лосьоном утонули – почему он вообще о них забыл? Но трясти непокрытой задницей перед ангелом – форменное богохульство.

Оглянувшись, он увидел ее. Ангел стояла на пляже и смотрела на него, держа руку у рта. Смех из нее так и рвался – тот его самый худший вид, являющий себя пред лицом чужого конфуза, самый трудный для сдерживания.

Поднялась волна – и перед ним услужливо всплыл лосьон для загара. Что ж, славно! Радио обошлось почти в двадцать долларов, но что всплывает первым? Конечно, трехдолларовая бросовая дешевка.

Подобрав лосьон, он с укоризной взглянул на ангела. По обе стороны от ее ладошки выступили зубы – совсем не лошадиные, – и Монти удивился, открыв для себя, что можно взаправду улыбаться от уха до уха.

В душе шевельнулась легкая обида пополам с возмущением.

Он встал, пошарил ногой в песке, надеясь отыскать радио. Но то явно отправилось бороздить глубины. Невезение – мое второе имя.

– Прошу прощения! – сказал он, глядя на ангела, близкого к гипервентиляции.

– За что? – с трудом выдавила она сквозь смех.

Отряхнув мокрый песок с шорт и себя, он подошел к ней поближе.

– Прошу прощения, – повторил он. – Кто рассказал вам столь хорошую шутку?

Она сделала глубокий вдох, надула щеки, но тут же ее снова пробило смеяться.

– Ты, – смогла-таки выговорить она.

– О чем вы? Я никаких шуток не рассказывал!

– Ты всегда такой не… хих… неуклюжий?!

– Только когда хочу произвести впечатление на красивую девушку.

– Я впечатлена!

– Еще бы, это всегда срабатывает.

– Срабатывает? Что? Видишь красивую девушку – и падаешь?

– Беспроигрышно, не правда ли?

– Ты не думал носить такие… подпорки для ног, когда идешь и залипаешь на девиц в купальниках?

– Подпорки быстро заржавели бы на соленом морском воздухе.

– У тебя только с ногами проблемы или еще и с?.. – Она постучала пальцем по виску.

– Кстати, о ногах, – хмыкнул Монти, краснея. – У вас красивые ноги!

– Давай на «ты», идет? Только их заметил, больше ничего?

– Как я могу сказать, что заметил твою прекрасную душу, когда мы едва встретились? Пока я вижу лишь то, какая ты снаружи, и увиденное мне нравится. Но, может, ты глупенькая или ешь свои сопли, пока никто не видит.

– Вот как! Что ж, если и ем, ты об этом никогда не узнаешь, будь спокоен.

– Извини, я задел твои чувства. Но мне правда хотелось бы узнать тебя поближе.

– Раз ты упомянул слово «глупенькая», поверь, мне хватает ума, чтобы раскусить все твои намерения. Прямо здесь и сейчас, прыщавая ты задница.

– У меня нет прыщей на заднице, эй!

– Есть-есть, я своими глазами видела, пока ты свои шорты ловил. Бывай.

– Ты что, правда видела…

– Я не слепая, как видишь.

– Слушай, ты меня не на шутку взволновала…

– У тебя есть о чем волноваться и без меня. Попробуй достать со дна свой брехунец.

– Эй, постой, не уходи! Я просто упал, вот и все! Потом попытался произвести на тебя впечатление галантной невозмутимостью – мол, упал и упал, что такого. И все бы хорошо, но меня накрыл шовинистический рецидив, когда речь зашла о твоих ногах. Но признайся, ты никогда не надела бы такое потрясное бикини, если бы с самого начала не хотела, чтобы парни перед тобой… стелились!

– Захлопнись, друг мой. – Она наклонилась, чтобы подобрать с песка большое синее полотенце.

– Это твое? – спросил он и сразу пожалел об этом.

– Конечно, нет! Я краду пляжные полотенца при первой возможности, потом сшиваю их вместе, и получаются очень крутые покрывала, которые я дарю родственникам на Рождество.

– Ох, кажется, ты на меня злишься.

– Еще чего. – Развернувшись, она пошла прочь.

– Эй! – Монти поплелся следом. – Ты не можешь уйти!

– Ты серьезно? Как видишь, могу.

– Нельзя просто так взять и уйти, говорю тебе.

Она повернулась к нему, гневно нахмурив брови, и уперла руки в бока, закинув на плечо полотенце.

– Просто так нельзя, да? Что ж, смотри у меня, я уйду от тебя сложно! – С этими словами она пошла спиной вперед, делая нелепые раскоряченные шаги.

Монти ничего не мог с собой поделать и расхохотался. Бекки сделала еще пару шагов, повернулась, положила руки на бедра и тоже засмеялась.

– Эй, приставучий тип! Иди за мной! – И она снова как-то странно, на манер не то краба, не то кенгуру-инвалида, начала удаляться от него по песку. Монтгомери пошел за ней, пробуя делать, как она, и довольно скоро они стояли рядом и дружно смеялись.

– Послушай, – сказал Монтгомери, отдышавшись. – Прости меня! Давай начнем все сначала.

– Валяй.

– Девушка, я вас где-то видел раньше. Мы знакомы?

– Не-а. Меня зовут Ребекка Шайнер.

– А меня – Монтгомери Джоунс!

– Никогда не хотел сменить имя?

– Часто об этом подумываю.

– Серьезно, одно из самых нелепых, что я когда-либо слышала.

– Погоди, ты еще не знаешь моего второго имени: Бьюфорд.

– Ты меня точно за нос водишь.

– Хотел бы я! У тебя милый носик.

– Что ж, может, позднее тебе выпадет шанс.

– Правда? Неужели?!

– Ну-ну, лежать, мальчик!

– Прости! Уже лежу.

– Монтгомери Бьюфорд Джоунс. Хм-м-м… Господи, звучит ужасно. Ты что, второй ребенок в семье? Или самый младший братец?

– Самый младший, всё так. А теперь забудь, что я тебе об этом сказал.

– Монтгомери Бьюфорд Джоунс-мла-а-адший.

– Ох, я смотрю, ты ничего не забываешь!

– Купишь мне хот-дог?

– Ты шутишь? Если пожелаешь, я ради тебя хоть весь ларек ограблю.

– Я согласна грабить и убивать, если купишь мне хот-дог. Кстати, ларек – это мелко. Предлагаю обчистить заправочную станцию.

* * *

Вскоре после этого Монтгомери выгреб все свои денежные сбережения из бардачка машины, они закупились хот-догами и стали ходить по пляжу, держась за руки и болтая – пока солнце на небосводе не сменила луна. Они обсудили все, что пришло в голову: политику, религию, книги. Он рассказал ей о своей летней подработке, она ему – о своей; об учебе в Университете Хьюстона – как выяснилось, она училась там же и была удивлена тем, что они никогда не встречались.

(– Жаль, что у нас не было общих занятий!

– О да, хитрец, еще как жаль.)

Еще он поведал ей печальную историю о множестве падений и отсутствии взлетов (то бишь о своем опыте посещения спортивных секций), на что она отреагировала долгим перечислением своих университетских успехов на поприще бегуньи и главы студенческой женской команды по плаванию, попутно заметив, что (без обид!) по Монти видно: спортсмен из него так себе – взять хотя бы сегодняшнее драматическое падение… Монти в ответ рассмеялся, и они снова говорили обо всем на свете – пока не стало очень-очень поздно. В ту же первую ночь они рука об руку отправились в его покои в Хьюстоне.

* * *

– …эй, обрати на меня внимание.

– М?

– Монти! Земля вызывает Монти.

– Что?

– Помнишь меня? Это я, твоя жена. Лежу рядом с тобой, на пляже. Намажешь меня кремом для загара?

– Черт, прости меня. Я замечтался.

– О длинных загорелых ногах?

– Да.

– Вот говнюк.

– О твоих длинных загорелых ногах.

– Ага, конечно.

– Клянусь!

– Клясться плохо, мистер Монтгомери Бьюфорд Джоунс-младший.

Он обнял ее руку.

– Я думал о том, как мы встретились.

Бекки поморщилась.

– Надо же. И как? Я вот не помню. По-моему, ты был со мной всегда. Как родовой дефект, что ли.

– Ну, пластическую хирургию никто не отменял.

– После тебя останется слишком большой шрам.

– Ты мне льстишь.

– Ты что, правда думал о моих ногах?

– Да.

– А о ногах других женщин когда-нибудь думал?

– Не дай бог!

– Ой, Монти, брось.

– Ну… иногда?

– А о чем-то большем чем ноги?

– Иногда.

– Засранец!

– Да, я такой.

– Так и знай – я фантазирую о Джиме Керри, когда ты не видишь. Одной мысли об этом гуттаперчевом человечке мне хватает, чтобы кончать кипятком.

– Звучит мило!

– Зуб даю, Монти, так и есть.

– Прямо в гостиной, да?

– Да! Прямо на софе.

– Господи, вот откуда этот запах, а я думал, нам кот подушки метит.

– Ах ты… засранец.

– Да, я бываю засранцем!

– Ты всегда такой. Немедленно намажь меня кремом.

– Как тебе… вот так?

– Ммм…

– Бекки?

– Да?

– Где то черное бикини?

– Дома.

– Ты в него еще влезаешь?

– Пощечину бы тебе влепить, Монтгомери Бьюфорд. Ты же знаешь, что влезаю. За все время я поправилась от силы на два-три фунта, на фигуре это не могло сказаться. Или ты не заметил?

– Заметил.

– Готова поспорить, ты даже не смотришь на меня.

– Смотрю! Почему ты не надела его сегодня?

– Не носила его несколько лет кряду.

– Почему?

– Ну… стала немного старомодной.

– Ты такой не была, когда я тебя в нем увидал. Бог мой, там простора для фантазии вообще не оставалось!

– Тогда я просто много чего покупала в порыве. Так он ко мне и пришел.

– М-да, звучит не очень раскрепощенно.

– Быть может, но так и есть.

– И все же, почему бы не надеть его сейчас?

– А что, этот мой наряд плохо смотрится?

– Слишком закрытый.

– У тебя шовинистический рецидив, Монтгомери Бьюфорд.

– Определенно.

– Что скажут твои дружки-либералы?

– Что-то в духе «могу я посмотреть на задницу твоей жены», наверное.

– Ох, Монти…

– Я не прикалываюсь. Ты видела их жен? Настоящий косяк белуг. Кроме того, я что, евнух? Мне нравится, как ты в нем выглядишь.

– Уломал, я надену его специально для тебя в следующий раз, когда мы пойдем на пляж.

– Уверен, ты забудешь.

– Ты невыносим.

– Можешь надеть его сегодня вечером дома. И тогда убьешь двух зайцев разом: сразишь меня наповал и не будешь сушить весь этот песок.

– Сушить песок? С чего бы?

– Все здешние мужланы слюной бы изошли, если бы увидели тебя в той штуке.

– Сейчас получишь по носу.

– Может, лучше поцелуешь?

– Можно и поцеловать.

– Отлично. По-французски?

– Монти, может, прибережешь свой пыл до дома?

– Непременно сохраню.

– Вот и славно. Намажь меня все-таки кремом.

Он подчинился, то и дело забегая пальцами на грудь, что едва выступала по бокам.

– Перестань, Монти!

– Ладно-ладно.

– Как тебе не стыдно. Монти, слушай…

– Да?

– Мы никогда не позволим ничему встать между нами, правда?

– А что может встать между нами?

– Никогда, правда?

– Эй, ты чего?

– Просто ответь мне.

– Не могу представить, что между нами что-то вдруг встанет.

– Обещай мне. Ничто нас не разделит. Какие бы беды на нашу долю не выпали – мы будем вместе и заодно.

– Никаких бед. Через несколько лет будем вовсю возиться с детьми, пока не вырастут. И тихо-мирно умрем в постели лет эдак в сто шесть, пробуя позу «шестьдесят девять».

– Будь серьезным хотя бы раз и пообещай.

– Хорошо, милая. Я обещаю. Какая бы беда ни стряслась – ничто, никто, никогда не встанет между нами. Можешь вышить эти слова на платке и хранить у сердца.

Позднее в тот же день, вернувшись домой, Бекки надела бикини для Монтгомери. И не было ничего удивительного, что две крохотные тряпочки на ней не задержались. Они занимались любовью до конца дня – долго, томно, не торопясь, и ни единое горе пока не маячило на горизонте. Бекки решила, что тот день был лучшим в ее жизни.

По милости солнца, моря и воспоминаний они вновь обрели любовь, и лето продолжалось, взывая к старым временам и не ведая, что таится в будущем.

А где-то во тьме, сокрытые до поры, тикали зловещие Часы Грядущих Бед.

(3)

Точка кипения

Из газеты «Гэлвистон Ньюс»,

выпуск от 22 мая, стр. 1

ГЭЛВИСТОНСКИЙ ПОТРОШИТЕЛЬ СНОВА НАНОСИТ УДАР

Пятое из серии жестоких нераскрытых нападений на женщин произошло прошлой ночью на улице 304 Стрэнд. Последней жертвой стала 26-летняя Лена Каррутерс. Полиция утверждает, что метод нападения, изнасилования и убийства путем перерезания горла жертвы соответствует схеме, установленной последними четырьмя нападениями, первое из которых произошло в конце октября. Новые данные свидетельствуют о том, что за личиной так называемого Гэлвистонского Потрошителя скрывается несколько человек, действующих сообща. В полиции…

Из дневника Брайана Блэквуда,

запись от 23 мая

Прошлой ночью я проснулся и понял, что не знаю, где нахожусь. А когда до меня дошло, что я заночевал у Клайда, перевернулся на другой бок. И увидел его. Он стоял у моей кровати, совершенно голый. Просто смотрел на меня сверху вниз. Я спросил, какого хрена ему нужно, а он мне в ответ – ни гугу. Просто стоял в темноте, смотрел и ничего не делал. Глаза у него были совсем бездумные, как у зомби. Тогда до меня дошло, что Клайд – лунатик.

Я не знал, что делать. Слышал, лунатика нельзя будить – он может умереть. Я в это не очень верю, но рисковать не хотел. А что еще предпринять, я понятия не имел. В итоге, наплевав на суеверия, я позвал его по имени. Поначалу он не откликнулся, а когда я позвал второй раз, чуть громче, сказал: «Это так прекрасно. Так много крови. Чертовски хорошо». Я догнал: он говорит о том, что мы делали прошлой ночью, что он еще не проснулся. После он возьми и выйди из комнаты. У меня было такое ощущение, будто я на съемки дешевого хоррора угодил. Честь по чести, мистер Дневник, напугался я изрядно, но это между нами. А вообще прикольно. Клайд горазд выкидывать неожиданные штуки, за это я его и ценю. Моя жизнь всегда была серой, скучной – ничего особенного. Теперь же, в компании Клайда, я сам начинаю привлекать к себе чудеса.

И это хорошо.

Из газеты «Гэлвистон Ньюс»,

выпуск от 12 июня, стр. 1

ПОТРОШИТЕЛЬ УБИВАЕТ И НАСИЛУЕТ ШЕСТУЮ ЖЕРТВУ

15 июня

– Я следил за ней.

– Она хорошенькая?

– О да. Ты ее знаешь. Она из старой школы.

– Да?

– Учительница. Миссис Джоунс. Преподает социологию и историю.

– Тьфу ты, конечно, я ее знаю. Та еще фифа. Но и она нас хорошо знает.

– Что с того? Гэлвистонский Потрошитель – не ты, не я и даже не Торч.

– Да, ты прав. Конечно. Когда?

– Сегодня вечером.

– Мы довольно близко подошли, правда, Клайд?

– Ты про то, попадаем ли мы в полнолуние, или о чем?

– Немного беспокоюсь о копах.

– Слушай, Брайан, если мы набегаем с перерывами в месяцы, и они не смогли нас поймать, с чего ты решил, что нас накроют, если будем щелкать по одному в день?

– Думаю, ты прав.

– Ты знаешь, что я прав. Тогда – сегодня?

– Так точно. Вечером.

18 июня, 19:45

– Ты что, прикрыла рукой слона?

– Черт! Увидела-таки.

– Ну-ну, Ева, если надумала жульничать в шахматах – старайся получше.

Ева подняла левую руку.

– Значит ли это, что я должна вернуть и пешку, Бекки? – Она приоткрыла ладонь. На ней, рядом со слоном, ютилась белая пластиковая пешка.

– Ах ты, сорока! Когда успела?

– Когда ты сбила ладью. Мне, знаешь ли, обидно, что ты сшибаешь мои фигуры, а я к твоим подступиться не могу.

– Если бы ты не зацикливалась на шашках, получалось бы лучше.

– Давай поиграем в шашки!

– Ну нет, ты в них слишком хороша. Я не играю в шашки даже наполовину так же хорошо, как ты играешь в шахматы.

– Несправедливо! Ты никогда не соглашаешься на мою игру.

– Ха-ха, на моей территории – никаких шашек.

– Не-спра-вед-ли-во.

– Поставь слона и пешку на место, Ева. Не на доску – туда, где они стояли.

– Ну что, счастлива?

– Конечно. Шах и мат.

– Вот и славно! Я даже рада, что с этим покончено.

– Еще выпьешь?

– Нет. Мне машину вести.

– От пары чашек кофе ты не будешь танцевать голышом на столе.

– Бекки, я серьезно. Кофеин на меня плохо влияет. Он отключает остаток мозгов, на который я еще могу положиться.

– Ну, как хочешь, а я себе еще сделаю.

– Черт возьми, живем лишь раз. Сделай и мне. С двумя кубиками сахара и большой долькой лимона.

Кивнув, Бекки встала и прошла на маленькую кухню.

– Знаешь, Бекки, убегать от мужиков на время – чудесно. Я люблю своего старого козла и все прочее, но как иногда приятно не слушать его блеяние!

– Да, все славно, если не остаешься одна надолго. Два сахара, ты сказала?

– Правильно, два. Что ж, я пойду домой к своему ослу, а твой и не появится. Скажи, мне можно позвонить Дину и поставить перед фактом, что я остаюсь у тебя?

– Ты подумай, тебе же на работу утром! Это я сейчас вольная птичка.

– Повезло тебе.

– Сама до сих пор дивлюсь, насколько повезло. Мы взяли отпуск сразу, как только смогли. Наверное, мне тоже стоило преподавать на летних курсах, как Монти. Наш банковский счет тоже берет отгул на лето.

– Ну, Монти платят за то, что он отправился в Хьюстон, верно? Что у него там?

– Социологическая конференция по проблемам несовершеннолетних. Докладчиков – тьма-тьмущая.

– Почему ты не поехала с ним? Это ведь и твое поле.

– Не захотела. Хочешь начистоту, Ева? Я хочу завязать с преподавательством.

– И стать домохозяйкой?

– Необязательно.

– Практики по этой части тебе явно недостает. Тут такой кошмарный кавардак!

– Где? Если ты про те колготки, что повязаны на душевой шланг, это авангардное дизайнерское решение. Тебе не понять.

– Вот как! А что ты сыплешь, листья какие-то? Это марихуана?

– Обычный чай. Я его сейчас заварю. Так, собственно, чай и готовят. Но если тебе не по душе ждать, могу опустить в твой рот чайный пакетик и кипятком залить.

– Знаешь, я лучше потерплю.

– Какая ты умница.

– Ты мне до сих пор не сказала, почему хочешь бросить преподавание. Я не стала уточнять – решила, сама все расскажешь.

– Не знаю. В последнее время мне это не очень нравится. Порой кажется, что современным детям на все плевать. Есть и такие, кто меня попросту пугает. Когда я была ребенком, сама идея напугать учителя мне бы и в голову не пришла. Не поверила бы, что кто-то может себе такое позволить. Для меня учителя были своего рода волшебниками – теми, кто все знает и хочет, чтобы и мы это знали. А теперь… иногда от одного взгляда в глаза ученикам мурашки по коже бегают.

– Сразу думаешь, тому виной наша синтетическая еда или еще что-то? Вспоминается фильм, который я видела однажды, где в городке дети почему-то мутировали прямо в утробах, а когда вырастали, у них проявлялись жуткие способности.[7]

– Им необязательно обладать странными способностями, чтобы пугать меня. Кое-кто и без этого прекрасно обходится. Конечно, есть и хорошие дети. Так грустно об этом думать.

Ева ободряюще улыбнулась.

– Но дело не только в этом, – продолжила Бекки. – Мне просто нужны перемены. В моей жизни давно не происходит ничего нового. Я не чувствую себя несчастной, и с Монти у нас все хорошо. Мне просто надоело то, чем я занимаюсь, вот и все.

– Понимаю, что ты имеешь в виду. Много воды утекло с тех пор, как каждый из нас свято желал сделать мир лучше?

– Ты ведь лимон хотела, да?

– Хотела.

– Воды утекло много. Хотела бы я быть такой же идеалисткой, как раньше. А Монти вовсе ухитрился таким остаться. Он действительно верит в ближнего, что люди по большей части хорошие, а словом человека легко склонить на сторону добра. Что этот мир можно улучшить, сделать прекрасным местом для совместной жизни.

– Какой-то диснеевский мультик. Ты в это веришь?

– Нет.

– Вот и правильно. Чепуха все это.

Бекки принесла кофе и уселась на свое место.

– Он говорит, что, если начнется дефицит провизии и магазины опустеют, само собой, будут беспорядки и хаос, но большинство людей займут разумную позицию и станут держаться вместе. Предпримут усилия, чтобы ситуация нормализовалась.

– Нет, это «Бэмби» в чистом виде. Может, когда-то все так и было, хотя бы отчасти. Но человек – плотоядный зверь. Всегда им был. Сдается мне, если бы ты попыталась образумить толпу голодающих, тебя бы просто затоптали, а то и объели местами.

– Вот и я так думаю… Теперь мне даже кажется, что все эти выживальщики – не такие уж сумасшедшие. Их все считают чудаками, а я вот понимаю их немного.

– Твой Монти наивен как ребенок. Но он симпатичный негодник. Как вышло, что ты оказалась с ним, а я – со старым уродцем Дином?

– Дин не уродец.

– Бекки…

– Красавцем его не назовешь, зато он галантный.

Ева засмеялась.

– И еще ты с ним, потому что полюбила его.

– Верно. И знаешь что? Люблю до сих пор. Это кое-что доказывает.

– Что?

– Если по прошествии стольких лет мы все еще без ума от наших мужей, значит, у человечества есть шанс – любовь ему не чужда. До «Бэмби» далековато, но хоть что-то.

– Понимаю. Ты права на все сто. – Бекки подняла кружку с кофе. – За наших мужей, наши браки и мир во всем мире. – Они дружно отпили. Горячий июньский ветер гремел оконными стеклами и яростно свистел у входной двери.

21:20

Черный «шевроле» 1966 года выпуска пронзал ночь. За рулем сидел Клайд, Брайан был рядом на переднем сиденье, сзади устроились Мультик и Торч с завернутой в бумагу бутылкой.

– Вы готовы, дети? – возвестил Клайд.

– Да, капитан! – в унисон откликнулись Брайан с Мультиком. Торч просто кивнул.

– Славненько, – сказал Клайд.

21:23

– Мне, наверное, пора, Бекки.

– Спасибо, что навестила. С тобой нескучно.

– Давай я позвоню Дину и останусь у тебя? Мне не хочется оставлять тебя одну. Неправильно это.

– Да все в порядке. Беги к своему козлику.

– Я не против остаться, правда.

– Я знаю, но со мной все будет хорошо.

– Ты уверена?

– На все сто. Я хочу посмотреть кино. Позволь мне что-нибудь, в конце-то концов!

– Очередную «Годзиллу»?

– «С леди так не обращаются»[8].

– Хорошо, но не удивляйся, если я вернусь и постучу к тебе. Ты похожа на бедного щенка, которого забыл хозяин.

– Да хватит тебе! Я в полном порядке. Обо мне не волнуйся. Немного послушаю Рэя Чарльза, пока не начался фильм. Может, сорвусь с диеты и сделаю себе попкорн.

– Хороший повод для меня остаться.

– Ева, правда, не стоит. Я уже большая девочка.

– Ладно, не хочешь делиться своим замшелым попкорном – как хочешь. Просто я не могу не волноваться! Этот недавно объявившийся Гэлвистонский Потрошитель…

– Не начинай. Сейчас вообще о нем думать не хочется.

– Извини.

Бекки проводила Еву до двери.

– Послушай, если станет одиноко – позвони мне. В любое время дня и ночи, поняла?

– Как скажешь, буду тебя доставать.

– Обещаешь?

– Ради всего святого! Обещаю, Ева.

– Пока, Бекки, спокойной ночи… И не удивляйся, если я доберусь до парковки и решу вернуться, чтобы ты позволила мне остаться.

Бекки улыбнулась, открыла дверь. В апартаменты с кондиционером подул горячий ветер. Контрастный воздушный душ заставил ее вздрогнуть.

– Боже мой, – сказала Ева. – Как думаешь, это один из тех калифорнийских шайтан-ветров, да? Как они там называются – Santa Anas?

– Будь осторожна!

– Буду! До встречи!

На глазах у Бекки Ева начала спускаться по ступенькам. Прежде чем исчезнуть за поворотом лестницы, она улыбнулась подруге и помахала рукой.

Бекки ответила улыбкой и закрыла дверь.

21:26

Фары черного «шевроле» 1966 года выпуска погасли, когда он, подобно стальной акуле в бетонном море, плавно заплыл на стоянку у многоквартирного дома.

– Мы на месте? – спросил Мультик.

– Нет, – огрызнулся Клайд, – я тут просто встал овечек, блин, посчитать.

– Прости, – пожал плечами Мультик. – Спросил без задней мысли.

– Мысли? Только не в твоей голове, Мульт, – хмыкнул Брайан.

– Не наезжай, я просто сказал, что сказалось.

– Молодец, а теперь заткнись к херам, – оборвал треп Клайд.

Когда Клайд вырубил двигатель, стало непростительно тихо. Они сидели в темноте, горячий ветер задувал сквозь приспущенные окна. Бутылка ходила по рукам, все молчали.

Женщина, покинувшая квартиру, за которой вел наблюдение Клайд, быстро сбежала с лестницы, ступила в тень, растворилась в ней, а потом снова появилась в одном из пятен света, которые разделяли лестничные клетки. Свет, тьма. Свет, тьма. Каждые несколько секунд ее бело-голубое платье в горошек мелькало на свету, как крыло мотылька, а когда она ныряла в темноту, ткань окрашивалась в темно-фиолетовый – цвет подбоя вампирского плаща.

– Как насчет нее? – спросил Мультик.

– Нет. У меня есть кое-кто на примете.

Женщина пошла к своей маленькой машине и открыла дверь. Загорелся свет в салоне, крылья мотылька засияли на мгновение, пока она забиралась внутрь, дверь захлопнулась, и наступила темнота – недолгая. Вот загорелись фары, заворчал двигатель, и маленькая машина укатила прочь.

– Какая разница, кого брать? – спросил Мультик. – По мне, так и эта на вид неплоха. Они внутри все розовые и скользкие, чего выбирать.

– У меня есть свои причины, – отрезал Клайд. – Мне нравится та учительница. Как-то раз она была добра ко мне. Я не забыл.

Мультик заржал:

– Она была к тебе добра, поэтому ты собираешься ее изнасиловать и зарезать. Боже мой, Клайд, ты отбитый, но мне это нравится.

Клайд крутанулся на месте и уставился на Мультика, чье лицо сразу стало таким же невыразительным, как у Торча.

– Я скажу тебе кое-что один раз, навозный шарик. Всего один раз. Так вот, то, что я задумал, мы – исполняем, и, если меня рядом нет, вы слушаетесь Брайана. Усек?

– Да, конечно, Клайд.

– Вот и хорошо. Заруби это себе на носу и никогда не забывай, потому что забудешь – считай, распишешься в согласии быть общей сучкой недели на две.

– Эй, я все понял. Тихо. Я понял.

– Вот и славно. – Клайд развернулся.

Горячий ветер пронесся через салон, развевая им волосы. Где-то в липкой ночной пустоте просигналила машина и зарычали моторы, гоня на красный свет.

– Поступим так, – стал объяснять Клайд. – Мы с Торчем пойдем наверх. Вы двое будете караулить.

– Эй, моя очередь идти, – завозмущался Мультик. – Торч в прошлый раз тоже пошел.

– Торч не ведет себя как куча дерьма. Заткнись и возьми пугалку. Будешь стоять на лестнице, что к нижним домам ведет, и глядеть, чтобы никто по ней не шастал, понял?

– Угу, – ответил Мультик. Наклонившись, он поднял с пола дробовик двенадцатого калибра и положил себе на колени. Ствол уперся Торчу в мошонку, но тот, не говоря ни слова, отодвинул его ладонью в сторону.

Мультик повернулся, чтобы посмотреть на Торча, и увидел, как тот хмурится. Он передвинул дробовик так, чтобы дуло смотрело в крышу машины. Мультик злился на себя – сегодня у него все шло наперекосяк.

– Вы, дурни, побудьте пока в машине, – сказал Клайд. – Я с корешем перетру о кое-каком личном дерьме.

Открыв дверь, он вышел. Брайан последовал его примеру. Они обошли «шевроле» и встали позади него.

– Корешем его кличет, – прошипел Мультик. – Носятся друг с другом, как гомики.

– Ты будешь в деле, – сказал Клайд снаружи.

– Я знаю. Мы ведь равны.

– Мне нужен толковый человек внизу. Мультик сегодня слишком много клея вынюхал. А мне как раз пригодятся мозги. Торч всегда делает то, что ему говорят, но этого мало.

– Не волнуйся. Трахни ее вместо меня.

– Так и сделаю. И половину ее горла перережу ради тебя.

– То, что она хорошо обошлась с тобой когда-то, правда?

– Да. Давным-давно дело было. На меня напал старшак, но она его увела, хоть я уже тогда мог без труда начистить ему пятак. С тех пор я по ней слюнки лил.

– Что ж, мечты сбываются.

Клайд достал из кармана пружинный нож, кнопкой выкинул лезвие.

– Сбываются. Иначе никак.

21:38

У Рэймонда Колдуэлла был запор, а пуделю хотелось посрать.

Штатная ситуация.

Жене было наплевать, что в его кишке дерьмо давно засохло, что твой проклятый бетонный столб, но дело доходило до истерики, когда она думала, что ее милипусенький пуделечек, ее розовоносик-кудряшка, опорожнит свой миленький кишечничек чуть позднее, чем нужно. И, само собой, честь выводить Мими «на покак» выпала ему.

У него, значит, валун застрял в заднице, а Мими приспичило облегчиться. Именно тогда, когда показывают рестлинг, а сегодняшний матч он ждал целую неделю. Этим прелестным вечером Биг Босс собирался задать жару ублюдку Брутусу Бифкейку, свернуть ему башку с плеч. Клочки будут лететь по закоулочкам – и угадайте, кому вдруг приспичило?

Угадайте, где Рэймонду пришлось торчать, когда матч был в разгаре?

Правильно, на улице. Торчать и смотреть, как пудель откладывает штрудель.

Сраной Мими было уже сто лет в обед – и в чем душа держалась? Собака эта, пока суть да дело, собиралась пережить его. Ему самому уже семьдесят, и через год его кресло всяко будет пустовать, а рестлинг смотреть начнет Мими.

– Господи, Тельма, отведи пса посрать! Уже почти начался матч!

– Рэй, не выражайся. Мими не может ходить в туалет так, как мы.

– Да кто в наше время может ходить в туалет? У меня такое чувство, будто мне в жопу пробку заправили!

– Рэй, я не потерплю таких выражений в доме.

– Это не дом, а квартирушка.

– Рэй!

– Не рэйкай. Всякий раз, когда говоришь таким тоном, я заранее знаю, что ты мне не дашь. Будто меня это волнует! Лет десять назад, может, и волновало, а сейчас – ни разу. Держи свое при себе сколько влезет, я свою старую сосиску сейчас даже с помощью крана не подниму.

– Рэй, немедленно выгуляй Мими!

– Мне, взрослому мужику, стыдно стоять и смотреть, как чертов пудель оставляет подарочек. Чувствую себя так, будто все фотографировать начнут. Если мы так хотим собаку, почему не завести нормальную овчарку? Собаку с достоинством, а не эту крыску с прической.

– Рэй, со мной бывает непросто.

– Уж поверь мне, я знаю. С тобой и сейчас жизнь не малина. Ты только глянь, бога ради! Матч начался!

– Они все равно будут кричать друг на друга минут пять, и про рекламу не забывай. Ты знаешь, я не могу пойти одна. Одинокую женщину…

– Да-да-да, все парни прямо дежурят у окон, чтобы попялиться на тебя.

– В свое время я была не так уж плоха!

– Динозавры вымерли, Тельма.

– Ты на год старше меня!

– Ради всего святого, неси клятый поводок – и покончим с этим!

– Не забудь совочек.

– Мне что, еще и дерьмо закапывать?

– Не можешь же ты его просто так бросить! Кто-нибудь пожалуется.

– И куда мне его девать?

– Отнесешь в мусорный бак.

– О-о-о-о черт!

21:49

Бекки поставила пластинку Рэя Чарльза и перенесла иглу к своей любимой дорожке – песне «Рожденный проигрывать».

В дверь постучали.

Она улыбнулась. Ох уж эта Ева, подумалось ей. Подойдя к двери, она распахнула ее рывком.

Оказалось, это совсем не Ева.

21:50

Мими тужилась напропалую, и Рэймонду ее страдания были что мёд. Может, проклятая псина даст дуба от перенапряжения? И так раза по два на дню едва не откидывается, плюс ко всему геморройные шишки у нее – что футбольные мячи.

Кто-то вскрикнул – коротко, словно придушенно.

Рэймонд обернулся. Крик шел через дорогу – от домов, стоявших повыше.

Потащив Мими за собой на поводке, он пошел в том направлении, но здравый смысл взял верх. Так, минутку, подумал он. Наверное, все в порядке. Просто у какого-то местного муженька в штанах слишком крупный калибр.

Еще один крик – такой же приглушенный, как и первый, – раздался в ночи. Будто голос выбился из-под перекрывающей его руки и тут же угодил обратно.

Определенно сверху, подумал Рэймонд. Сойдя с травы, он тенью стал пробираться к лестнице. Обойдя мусорные баки, увидел силуэт в двадцати футах от себя, одной ногой опиравшийся на нижнюю ступеньку лестницы. Незнакомец стоял к Рэймонду спиной, и в руках у него явно была не то винтовка, не то дробовик.

Отпустив поводок, Рэймонд перехватил совок для собачьего дерьма поудобнее, как бейсбольную биту, и решительно шагнул к странному часовому, с колотящимся не хуже боксерской груши сердцем.

Когда он почти поравнялся с ним, тот повернулся.

Это был подросток, на лице его сразу расцвел испуг пополам с изумлением. Штука в его руках оказалась дробовиком – теперь Рэймонд видел это точно. Дуло медленно поползло вверх.

Рэймонд, не раздумывая, ударил совком по стволу. Тот сильно ушел вправо, а затем прогремел выстрел. Мне кранты? – пронеслась удивленно-запоздалая мысль в голове.

Только потом Рэймонд понял, что его даже не задело. Выбросив руку вперед, он сомкнул пальцы поперек ствола и одним движением – давшимся непросто, но был еще порох в пороховницах, – вырвал дробовик из хилых рук парня. Когда горе-часовой, оскалившись, как безумный койот, двинулся на него, что-то выкрикивая, – Рэймонд, ухватившись за ручку совка обеими руками, врезал тому по голове. Острым краем совок рассек парню лоб, и тот грохнулся на колени.

Второй удар стряхнул кровавые капли – темные, словно жидкий мрак, – на асфальт.

Подбежала Мими и, остервенело рыча, вцепилась парню в ногу. Тот лежал ничком.

Рэймонд, подняв дробовик, взобрался по лестнице, твердо решив найти источник крика. Творилось что-то неладное. Возможно, ограбление, а может, чего похуже.

На самой верхней ступеньке он помедлил и глянул вниз. Парень все еще был в отключке. Совок для собачьего дерьма лежал поперек его спины, Мими жевала ботинок, упершись лапами в землю и таща его на себя, явно намереваясь если не стянуть, то урвать хороший кусок. Не такая уж бестолковая псинка, подумал Рэймонд и крикнул:

– Молодец, девочка!

В дробовике торчали два двенадцатикалиберника. Убедившись в этом, Рэймонд взял дуло и с щелчком вернул его на место.

* * *

Брайан стоял на страже у машины, наблюдая за улицей. На долю Мультика выпало следить за лестницей. Но звук выстрела из дробовика заставил его повернуться.

В тени, на некотором отдалении, он увидел двух борющихся людей. Узнал в одной из фигур Мультика – тот схватился за голову и брякнулся наземь. Какая-то собака выбежала из темноты внизу и вцепилась в его ногу. У второй фигуры что-то было в руке, и этим чем-то он колотил Мультика. Вскоре дробовик перекочевал к незнакомцу.

– Черт, – тихо произнес Брайан.

Запрыгнув в «шевроле», он повернул ключ в замке зажигания. Скорее всего, Клайд и Торч слышали выстрел, но если нет…

Он отчаянно просигналил трижды.

* * *

Рэймонд, шедший через лестничную площадку и чутко следивший за ситуацией, эти гудки тоже услышал. Взглянув на стоянку, он заметил огни фар, мазнувшие по фасаду многоквартирного дома.

Ближайший к нему по правой стороне подъезд распахнулся, и сразу два тела вдруг врезались в него с разбегу. Дробовик выпал у Рэймонда из рук, да и сам он, отлетев назад к перилам лестницы, чуть не последовал за ним.

Кулак врезался ему в лицо, и он сполз по перилам на землю. Теперь ему были видны только ноги. Он слышал музыку – пел тот черный парень, Рэй Чарльз, – и между этих ног видел женщину, лежавшую на полу, голую, с кляпом во рту и вытянутыми руками, которые были привязаны к ножкам кровати.

Затем эти видимые ноги рванулись к нему, нанося один за другим весьма болезненные удары.

Хоть Рэймонд и не любил Брутуса Бифкейка и хотел этим вечером посмотреть, как самовлюбленному павлину свернут голову, его коронный удар – «ножницы», благодаря которому того прозвали Парикмахером, – помнил хорошо.

Когда ноги вновь замахнулись, он откатился в сторону и стриганул изо всей силы своими старыми ходилками. Одна пара ног попала в захват, и ему хватило сил свалить нападавшего. Парень, ойкнув, полетел вперед и ударился о перила лбом – с отчетливым звуком, будто по спелому яблоку ударили кулаком. Он упал рядом с Рэймондом, почти прямо на него.

Рэймонд попробовал шевельнуть ногами и встать, но второй пацан сильно ударил его по голове. Отползти не получилось – удары ботинка следовали один за другим.

На мгновение он отключился, боль ушла.

Внизу кто-то кричал. Коротко взвизгнула Мими. Что-то острое резануло его по горлу, провернулось, и он почувствовал, как влажное тепло заливает лицо и грудь. Последней его мыслью было: Нет, не посмотреть мне сегодня чертов рестлинг…

Вызванные соседями полицейские приехали быстро. Они так и нашли его – рядом с отключившимся Клайдом.

Черный «шевроле» 1966 года гнал на всех парах. Внутри было трое – Брайан за рулем, Мультик, державшийся за окровавленную голову, с дохлым пуделем на коленях, и Торч сзади, с безвольно поникшими плечами.

– Тупые мрази, – рычал Брайан. – Ублюдки хреновы! Выкинь эту чертову собаку!

– Я набью ее! – простонал Мультик. – Сделаю чучело и буду пинать вместо мяча!

– Выкинь чертову собаку, дебил!

– Эта мразота мне чуть ногу не отгрызла…

– Выкинь собаку, твою мать, или сам отсюда, на хрен, вылетишь!

Схватив окровавленного пуделя за загривок, Мультик приоткрыл дверь и выбросил его наружу. Когда он шлепнулся на асфальт, кровь забрызгала борт машины и долетела через приспущенное окно до Торча. Тот по-прежнему сидел, как мешком ударенный, не двигаясь.

– Мультик, – сказал Брайан, – ты просто тупой кусок говна. Мудак. А ты, Торч, ушел и бросил Клайда. В своем уме, а?

Торч яростно затряс головой. В глазах у него стояли слезы. Хлопнув ладонью по соседнему сиденью, он издал странный звук – что-то среднее между криком и стоном.

Брайан проехал на красный, свернул направо в переулок, вдавил педаль газа.

Черный «шевроле» слился с ночью. Растворился в ней.

(4)

Одержимость

Лето прошло.

Клайд не назвал имена сообщников, и вся троица, бывшая с ним в ту ночь, выдохнула облегченно. Брайан назидательно сказал Торчу и Мультику:

– Я не удивлен. Он ведь сверхчеловек.

Вскоре после этого сверхчеловек повесился на решетке в камере, и Брайан много раз задавал себе один и тот же вопрос: «Почему?»

Страшный Дом Клайда опустел. Позже явился настоящий владелец и затеял ремонт. В затопленном подвале нашлись трупы, газеты долго об этом шумели. Мультик и Торч на какое-то время легли на дно, лишь изредка навещая Брайана темными ночами, когда улица ложилась спать. Все трое вели себя тише воды ниже травы, и в конце концов газеты, телевидение, радио утратили интерес к Гэлвистонскому Потрошителю, не ведая о том, что три четверти легендарного убийцы еще разгуливали на свободе.

Просто убийства прекратились. Город вздохнул спокойно. Лето уступило осени.

Однажды ночью, в середине октября, Брайан, лежа в своей постели, впервые ощутил чье-то присутствие, наводняющее мозг, – будто в голову залезли щупальца.

Ему приснился переулок – длинный и узкий, окутанный тьмой. Ему навстречу кто-то шел по тенистой аллее – шел не спеша, каждый шаг будто хлюпал по грязи. Когда неизвестный обрел очертания, Брайан сразу, на подкорке, признал его. Страшный демон навестил его во сне, и звали его Богом Лезвий.

Брайан испугался. Он попытался проснуться – без толку. Навязать сну свою волю невозможно.

Бог Лезвий шел к нему, издавая ужасные шлепающие звуки.

Наконец он подступил вплотную, выпроставшись из темноты.

Бог Лезвий был высоким и черным – не негром, но черным. Его глаза походили на разбитое стекло и мерцали точно звезды; зубы напоминали тридцать две шпильки из полированного серебра. На его голове красовался цилиндр с тесьмой из хромовых лезвий. Плащ Бога – Брайан не был уверен, откуда знал такие подробности, но знал, – был сшит из кожи убитого в незапамятные времена ацтекского воина, как и брюки. Окровавленные мертвые пальцы торчали из карманов брюк, как припрятанные конфеты после фуршета, а Часы Грядущих Бед – еще одна вещь, о которой Брайан знал, но понять откуда, не мог, – свисали с завязанной узлом кишки, торчащей из кармана плаща Бога, кармана, сделанного из куска кожи, некогда обрамлявшего глаз. На ногах у воплощения кошмара были две гильотинированные головы, и маленькие Божьи пятки вписывались в раззявленные рты без всякого труда.

Вместо ногтей у него были бритвенные лезвия. Потерев палец о палец, Бог высек сноп искр. Буквально из ниоткуда рядом с ним появилось кресло, сделанное из множества человеческих ребер, укрытое сшитым из скальпов чехлом. На него Бог и сел, закинув одну обутую в голову ногу на другую. На колени ему прямо из воздуха упала кукла в джинсах, черной футболке, теннисных туфлях и кожаной куртке с молниями. У этого болванчика – такого, какими балуются обычно на сеансах чревовещания, – было вырезанное из дерева лицо, смехотворно-красное, грубая пародия на лицо сверхчеловека, Клайда.

Бог засунул руку в Клайдову спину и усадил его поудобнее на колено.

– Ну как, наотдыхался без меня? – заскрежетал болванчик, раскрыв рот.

Брайан тоже раскрыл рот – и не произнес ни звука. Он не понимал, сон это или явь.

– Пришла пора раздупляться, – сказала кукла-Клайд. – У нас есть работенка. Та сука училка не получила сполна. Тебе нужно закончить начатое.

Брайан все еще не мог говорить. Это не было похоже на сон. Слишком страшно.

– Ты знаешь, кто со мной, да? – спросила кукла.

– Бог Лезвий, – вымолвил Клайд, внезапно обретя голос.

– Правильно. Он важная шишка. Те, на чей зов он является, всегда знают, как его величать. По сути, все это время я был его марионеткой. А ты будешь моей. Я буду жить в твоей голове. Заберусь туда сегодня вечером… но платить за аренду и коммуналку не собираюсь, так и знай.

– Я знаю, – прошептал Брайан. – Ты никогда ни за что не платишь.

– Приятно слышать, что ты усвоил урок! В общем, я хочу, чтобы ты снова созвал компанию придурков – Торча, Мультика, может, еще кого. И я хочу, чтобы ты пошел и разобрался с училкой. Вырезал ей сердце и подвесил за пальцы на ногах. Понял?

– Да… но…

– Но?! Никаких «но». Вы только посмотрите на него – он говорит «но»! Честно сказать, сверхчеловек из тебя так себе, Брайан. – Кукла-Клайд повернула голову со скрипом и взглянула в ужасное лицо Бога Лезвий, покачала ею туда-сюда – и Бог покачал головой в ответ, выглядел он очень несчастным. Он нахмурился так сильно, что его зубы-иголки вывернулись наружу и заскребли по нижней губе, оставляя после себя сочащиеся темной жижей шрамики.

Кукла-Клайд подняла деревянную ручку и сказала:

– Подождите. Давайте минутку подождем. Брайан в порядке, просто слегонца облажался. Не вполне проснулся, понимаете?

Кукла повернулась к Брайану, наклонилась вперед и зашептала.

– Это не сон, Брайан, дружище. Все реальнее некуда. И я, – кукла постучала по своей деревянной груди деревянными костяшками пальцев, – поклялся Богу Лезвий, что ты – надежный человек. – Кукла подалась так далеко вперед, что едва не свалилась с колен хозяина. – Ты же не подведешь меня, друг?

– Нет, – ответил Брайан. – Ни за что не подведу.

– Я так и знал.

– Я просто подумал, что ты мне снишься, вот и все. В смысле, я не знал, что это ты. Что это настоящий ты.

– Понимаю. – Кукла откинулась на Божьи колени и повернулась, глядя тому в лицо. – Видите, мессир? Я же говорил вам – Брайан человек надежный.

Бог ничего не ответил, но зубы-иглы втянулись обратно в пасть. Страшный лик чуть расслабился, сделался не таким беспросветно-уродливым и зловещим.

Кукла повернулась к Брайану и сказала.

– Соберись, мужик. Возьми себя быстренько в руки. Сегодня же я пакую чемоданы и занимаю пустую комнатку, что у тебя вместо мозгов. Часов через шесть тебя устроит? Вот и славно. Теперь проясним некоторые вещи. Бог Лезвий – парень терпеливый, даже более терпеливый, чем я, а уж кому, как не тебе, знать, что я клятый святой во всем, что касается терпения. К примеру, я так и не отрезал Мультику яйца, хотя следовало. Если б сделал это раньше, мы бы сейчас с тобой говорили не так вот, а как обычно. Не то чтобы я против изменений. Я, без шуток, отчаялся, мужик, но Бог явился прямо ко мне в камеру и сказал: «Клайд, старина, у меня на тебя большие виды. Но тебе придется шагнуть со мной во Тьму». И я подумал – какого черта? Мне терять уже нечего, правда? И вот он я. – Кукла развела деревянные ручки. – Здесь совсем неплохо. Всего в достатке, особенно крови. Кровь, Брайан, – самая красивая вещь в мире. Здесь я лью ее столько, сколько хочу. И у тебя есть выбор – исполнить мою просьбу и явиться сюда, на Темную Сторону, и жить как гребаный король, или облажаться и все равно очутиться на Темной Стороне, но королем тебе уже не быть. С лажовыми ребятами здесь не церемонятся. Будешь сидеть на громадной бритве и чувствовать, как твои мудя вместе с брюхом разъезжаются в стороны. Только умереть тебе не дадут, кореш, – сошьют и посадят заново. Я все ясно обрисовал?

Брайан кивнул.

– Ты – мой особый друг, правда. Я желаю тебе лучшего, но сначала выполни мое поручение. Поверь, я знаю, что это непросто. Просто охренеть как непросто, чуешь каламбур? Но я помню, как много хорошего ты мне сделал, и не забуду тебя, дружище. В общем, повторяю последний раз: разберись с училкой и всеми, кто встанет у тебя на пути к ней. А потом, когда закончишь, можешь сбежать к нам на самую большую вечеринку сезона. – Клайд снова повернулся к Богу. – Я же прав, мессир?

Бог слегка наклонил свою страшную голову.

– Я понял, – произнес Брайан.

– Вот и славненько. Очень славненько.

– Разобраться с ней – не проблема.

– Кореш, да я сейчас от счастья умру, так рад твоим словам! Теперь слушай: все это время я буду с тобой, прямо у тебя в башке. Я – это ты, ты – это я. Ведь так?

Брайан кивнул.

– Хорошо. – Кукла еще раз повернулась к Богу. – Что-что?

Брайана это удивило – он не слышал, чтобы Бог произнес хотя бы слово.

– Верно, – согласился Клайд. – Он говорит, что мы убиваем время, а могли бы убивать людей. И знаешь, он чертовски прав.

Бог поймал подвязанные на кишку часы и поднес их к лицу. Нахмурился – иголки-зубы снова полезли изо рта. Обратил часы циферблатом к Брайану.

Брайан посмотрел на часы, на два отрубленных костистых пальца, которые служили стрелками, и заметил, что у них нет циферблата. Вместо него – лицо, настоящее лицо, его лицо, запертое внутри, извивается и прижимается носом к маленькому мокрому пятну, образовавшемуся от дыхания на запотевшем стекле.

И Бог отодвинул часы назад и посмотрел на них, и в первый раз он заговорил, и это был голос грома и молнии в страшную, грозовую ночь:

– БЛАГОСЛОВЛЯЮ ТЕБЯ.

Он уронил часы. Повиснув меж его ног, они стали качаться как маятник, царапая пол и высекая искры.

Брайан застонал, думая: пусть этот кошмар прекратится.

– Это не кошмар, – сказала кукла-Клайд, как если бы Брайан произнес что-то вслух. – Не тот кошмар, что забудется. Нам нужно кое-что сделать. Я дал тебе время. – Тут деревянное лицо куклы треснуло вокруг рта и глаз, и Брайан различил за ним настоящую живую, красную плоть. – ХОЧУ ЭТУ СУЧКУ! МНЕ НУЖНА ЭТА СУЧКА! ХОЧУ, ЧТОБЫ ОНА СДОХЛА-СДОХЛА-СДОХЛА! – После этого мимолетного прорыва голос снова упал до дружелюбно-спокойного: – И если я не получу ее, угадай, кто займет ее место? Ты его знаешь. Я его знаю. Все мы знаем. Его имя начинается на Б, и фамилия – на Б. Ну, как думаешь, кто это?

– Я поймаю ее для тебя, Клайд.

– Эй, неужто в голосе моем – волнение? Я не сомневаюсь в тебе, друг. Знаю, что ты ее поймаешь. – Болванчик поднял руку и потряс деревянным пальцем, из которого во все стороны торчали ошметки настоящей плоти. – Я – это ты, ты – это я. – Еще больше трещин расползлось по деревянному личику. Одна из них расширилась, пробежала по щеке, зашла на правый глаз, и тот треснул. В трещине показалось настоящее безумное око, когда-то явно принадлежавшее Клайду.

– Я достану ее тебе, говорю же, Клайд!

– У тебя нет выбора, если не хочешь провести вечность, сидя на лезвии. Наш с тобой Бог – Бог Лезвий. Он повелевает всеми острыми штуками. Ножи… бритвы… колючая проволока… иглы, ножницы, края свежей бумаги! Он – наше все! Он будет там, с тобой, в тот момент, когда ты вырежешь ее сердце, и я буду с тобой! Он направит наши десницы! Он…

Клайд-болванчик внезапно обмяк. Куски дерева посыпались с его лица. Бог Лезвий снял свой цилиндр – возможно, будь Брайан не так напуган, лысая голова с молнией-застежкой посередине показалась бы ему забавной, – и, потянув молнию вниз, запихнул куклу в разверзшееся отверстие. Затем он вернул шляпу на место, и Брайан отчетливо услышал звук застегиваемых под ней зубчиков.

Бог схватил кишку, на которой болтались часы, в одну руку и одним резким жестом намотал ее на другую. Брайан ощутил, как пружина взводится в его мозгу, затягиваясь до отказа.

– TEMPUS FUGIT,[9] – прогремел он, и Брайан вскочил прямо в своей постели, и по ушам его ударил новый грохот, но то был обычный гром, а не глас Бога Лезвий. За окном вспыхнула цветистая, сильно изломанная ветка молнии.

Брайан понял, что обмочился в постель – совсем как маленький ребенок.

На следующее утро Брайан сорвал простыни и снес их вниз на стирку, бросив матери, что они мокрые от пота. Она не стала задавать вопросов, потому что ей ничего не приходило в голову, и Брайан спокойно вернулся наверх. Когда треть лестницы осталась позади, он остановился и прислушался. Услышал звук, похожий на скрежет стула об пол. Звук… шел из его головы?

Сегодня же я пакую чемоданы и занимаю пустую комнатку, которая у тебя вместо мозгов. Часов через шесть – тебя устроит?

Брайан побежал вверх по лестнице, в свою комнату, к зеркалу в ванной. В глубине собственных глаз он видел глаза Клайда – слабо, но все же.

– Вижу тебя, – прохрипел он. – Не парься, друг. Я сделаю все для тебя. Готовь мой столик в Аду.

Октябрь, ведьмовское время.

Ветер шелестит в стылой ночи как последний долгий вздох умирающего. Деревья качают кронами, еле слышно поют карнизы домов.

По улице едет темная машина – фары мигают, мотор ворчит.

Перед домом Блэквудов она останавливается. Мягко хлопают двери.

Через минуту в спальне Брайана гремит стекло. Раз, потом другой.

Брайан ворочается с боку на бок, прислушивается. Опять Клайд причесывает мне мозги? – думается ему.

Дрожа, он садится на кровати.

Стекло снова дребезжит.

Откинув покрывала, Брайан сует ноги в тапки и тихо идет к окну.

С той стороны кто-то бросает в стекло маленькие камушки. Он выглядывает наружу и видит машину, стоящую у обочины. Узнает ее.

Стекло дребезжит.

Брайан поднимает оконную фрамугу и смотрит вниз, на две знакомые фигуры.

Они машут ему, приглашая в машину, и он поднимает руку в ответ.

Закрыв окно, быстро одевается и неслышной тенью сбегает вниз.

– Клайд приходил ко мне, – объявил Брайан Мультику и Торчу.

Те переглянулись.

– Бьюсь об заклад, от него дерьмово пахло, – сказал Мультик, явно думая, что Брайан подшучивает.

– Он пришел во сне. Сказал, что мы должны убить учительницу, из-за которой его загребли. Мы и впрямь должны это сделать.

Мультик снова взглянул на Торча.

– Я знаю, как это звучит, но все – правда. Клайд вселился в мою голову. Считай, как в кукольный домик.

– Да, конечно, – кивнул Мультик.

– Я знаю, ты думаешь, что я сумасшедший, но он говорит, что мы должны…

– Да плевать, сумасшедший ты или нет, – брякнул Мультик, потом быстро добавил: – Сам-то я так не думаю, если что. Ну, раз ты говоришь, что нам надо, значит, мы сделаем. Я за все, что ты скажешь. Мне вообще нравится, когда говорят, что делать. Сам по себе я слишком часто лажаюсь. Как и Торч. Правда, Торч?

Торч кивнул.

– Поймите, Клайд теперь внутри меня, – твердил Брайан. – У меня в голове!

– Конечно. Как скажешь, – покивал Мультик. Он нанюхался растворителя краски, и сейчас ему ничто в мире не казалось странным или чудны́м.

– Скоро мы возьмемся за нее…

– Скажи когда. Если хочешь – хоть сегодня вечером.

– Нет. Я не хочу поступать необдуманно. Нам нужны благие знамения.

– Знамения?

– Знаки.

– Какие еще знаки?

– Двадцать восьмого октября.

– Что в нем такого?

– Это день рождения Клайда. Тогда мы ее и прищучим.

– Ну, тебе виднее.

– Да, мне виднее. – Брайан напрягся. – Эй, какого черта. Вы двое – тут. А кто сидит в машине?

– А, там… Джимми и его старушка.

– Какой еще, мать его, Джимми? Кто это?

– Да ты не серчай. Он нам помогает.

– Как?

– Работает в здании суда.

– Мне не нужна биография этого ублюдка. Хочу знать, на кой хер ты привез его к моему дому.

– Он мой друг, говорю тебе.

– Хочешь сказать, он купил тебе тюбик клея?

– Он работает в здании суда, – заканючил Мультик.

– Какое это имеет отношение к делу?

– Я пытаюсь тебе рассказать. Успокойся и послушай.

– Давай выкладывай.

– Я подумал, он сможет нам помочь, раз работает в суде. Даст какую-нибудь подковерную инфу о том, как там Клайд. Но Клайд повесился и сам себя подставил!

– Он сейчас в моей голове.

– Да, я понял. Конечно. В общем, да, я думал, Джимми расскажет нам, как там у них все устроено, в обезьяннике, и решил, что мы вытащим Клайда оттуда, но он сам себя расписал, и… вот. Но Джимми разрешил нам жить у него.

– Он знает, чем мы промышляем?

– Ну…

– Ну – что?

– Ну… в некотором роде… да…

– Дебил! – Брайан съездил Мультику по уху.

– Черт возьми, полегче, чувак, – сказал Мультик. – Он постоянно нам помогает. И хочет стать одним из нас. Клайд всегда приводил разных людей!

– У него были мозги, он умел выбирать. Ты ему не ровня.

– Да нормальный Джимми парень, правда, Торч?

Торч кивнул.

– Вот видишь, даже Торч со мной согласен.

– Торч согласится, даже когда на его глазах его собственную бабушку зажарят и сожрут. Я отпустил вас ненадолго – и какой херни вы успели наворотить?

– С той ночи мы решили не возвращаться в дом. Ты послушай, – Мультик склонился к Брайану. – Еще спасибо мне скажешь. Этот парень – тюфяк, простофилька. Он нас просто боится. Хочет, чтобы мы его за друга держали, – мы и держим пока. Расстраивать нас он не станет, чтобы мы на его подруженьке не отыгрались. Да, мы не говорили ему, что обычно делаем, но я вроде как намекнул.

– Вроде как намекнул?!

– Говорю тебе, он нормальный. Одним человеком больше. Это же неплохо.

– С его прихвостней мы можем нажить проблем.

– Для девки она вполне нормальная.

– Черт возьми, Мультик, почему ты просто не дал объявление в клятую газету?

– Он нормальный! Будет чудить – сам его распишу. Хоть здесь и сейчас. Если он тебе не понравится, я ему яйца отрежу и запихну в глотку его девке. Ты только скажи. Можешь не знакомиться с ними, если не хочешь. Просто скажи «убей их», я пойду туда и убью. Ты теперь главный. Как скажешь, так и будет.

– Давай я гляну на них.

– Конечно. Если они тебе не понравятся, просто дай мне знак. Ты скажешь, и я все сделаю. Торч мне поможет. Ты же с нами, Торч?

Торч кивнул.

Мультик задрал свою толстовку. Нож был заткнут у него за пояс джинсов.

– Просто дай знак, Брайан.

– Хорошо. А теперь давай познакомимся с Джимми и его прихвостней.

– Ее зовут Анджела.

– Меня не волнует, как ее зовут.

– Ну, я просто говорю.

– Не надо ничего говорить, Мультик. Ты сходишь за умного, когда молчишь.

– А, хорошо, все, молчу. Я тупой, да.

Они подошли к машине. Задняя дверь открылась, и вышел долговязый парень с прыщавым лицом. Темноволосая девушка – действительно, ничего – юркнула за ним.

– Голубки, – цыкнул зубом Брайан.

Ответа на выпад не последовало. Анджела обняла Джимми за талию.

– Ты из латиносов, что ли? – спросил ее Брайан.

– Да, наверное.

– Наверное? Отвечают да или нет.

– Да.

– Хотите в нашу компанию?

– Да, – сказал Джимми, – хотим.

– А ты чего отмалчиваешься? – спросил Брайан Анджелу.

Она взглянула на Джимми.

– Конечно, хотим.

– Мы тут не в бирюльки играем. Вы в курсе?

– Да, в курсе.

– Не играете по нашим правилам – удобряете своими тушками центр поля.

– Мы…

– Я достаточно ясно выражаюсь?

– Да, – сглотнув, кивнул Джимми, – мы поняли.

– Это хорошо, потому что в нашей команде вам может достаться любая из позиций. Первая база, ловец, шорт-стоп. Как скажу я – так и будете играть. Понял?

– Понял, – закивал Джимми.

– А ты? – Брайан стрельнул глазами в Анджелу.

– Поняла, – ответила она. – Сделаю все, что Джимми скажет.

– Сделаешь все, что я скажу.

– Обязательно, – сказал Джимми.

– Хорошо. Очень хорошо. Приятно видеть девушку, знающую свое место в жизни. И напоследок, не вздумайте нас за дураков держать. В случае чего вы нигде не спрячетесь и никакая полиция вас не защитит.

– Заметано, – сказал Джимми.

– Значит, вы двое в деле. Теперь – обратно в машину. Мне нужно поболтать с моими парнями.

Джимми и Анджела спрятались в «шевроле». Брайан с Мультиком и Торчем пошли на середину лужайки.

– Ну, что думаешь? – спросил Мультик.

– Пусть будут. Но ты за ними следи. Если надумают стучать на нас копам или еще какой-нибудь фортель выкинуть, я из твоих причиндалов глазунью с сосиской себе приготовлю, лады?

– Они не настучат. Мы будем следить за ними, правда, Торч?

Торч кивнул.

– Я рассчитываю на вас, ребята. Пока исчезните до двадцать восьмого. Готовьте дробовик и кучку ножей. Обязательно нужны острые ножи. Я вырежу этой клятой училке сердце.

– Мы достанем ножи.

– Идите и доставайте. А мне спать давно пора, утром в школу.

– В школу?

– Да, в отличие от вас, ребята, люди знают, что я жив, и я рискую нажить проблем, не пойдя в школу. На мне никаких подозрений висеть не должно.

Мультик пожал плечами:

– Я думал, тебя исключили.

– Пока нет. Мать за меня вписалась.

– Дерьмово дело.

– Двадцать восьмого – мой последний учебный день. А после мы поставим на уши всю страну, клянусь вам.

– Мы в деле.

– Вот и славно. Теперь – пропадите.

Прошло больше недели, прежде чем полиция нашла мать Брайана зарезанной в своей постели. Ее хватились только потому, что соседи стали жаловаться на вонь. Она жила на пособие, и у нее не было друзей – только сын, поэтому никто не обеспокоился.

Как показала экспертиза, она была убита ранним вечером 28-го числа. На стене в ее спальне было кровью написано лаконичное послание:

Спокойной ночи, мамочка! Я отправляюсь в Ад, возвращаться не собираюсь. Твой любящий маленький мальчик.

P. S. Клайд Эдсон передает приветик.

28 октября, 23:30

Они подрулили к квартире, где жили Бекки и Монтгомери Джоунсы, выбрались из машины и некоторое время постояли в звенящей октябрьской страде.

– Джимми, ты пойдешь с нами. Анджела, сиди в машине и будь готова сигналить, если случится что-то, о чем нам лучше знать заранее. Если это произойдет, врубай мотор и подкатывай вплотную к лестнице, чтобы мы могли заскочить. Поняла? Ну что ж, а теперь сделаем это.

Брайан, Мультик, Торч и Джимми перешли улицу и поднялись на крыльцо. Брайан прижал ухо к двери – ни звука. Тогда, вынув пружинный нож, он сунул его между дверью и замком и отжал язычок лезвием.

– Проще пареной репы, – шепотом сообщил он.

Они зашли внутрь. У Брайана, Торча и Джимми были ножи. Мультик нес дробовик.

Менее чем через минуту они убедились, что квартира пуста, не считая кошки. Мультик подманил ее, взял на руки и стал гладить.

– Она завела себе кошечку! – с глупой улыбкой сообщил он во всеуслышание.

Брайан, выругавшись, огляделся. На кухонном столе лежала записка:

Дорогие Дин и Ева! Один раз смените Кейси лоток. Свежий наполнитель в мешке под раковиной, кошачьи консервы там же. Спасибо, что кормите ее! И еще раз спасибо за то, что дали нам пожить вдали от всех.

Бекки

– Они уехали за город! Черт! – распалился Брайан.

– Вернутся когда-нибудь, – заверил его Мультик, почесывая кошку за ушами.

– Вот еще, ждать. Мы найдем их.

– И как же?

Брайан включил свет над баром, отыскал маленькую записную книжку. Как он и ожидал, Дин и Ева Бомонты были туда вписаны. Они жили на Хердз-Лэйн.

– Нанесем им визит вежливости, – озвучил Брайан новый план, вырвав страницу из книжки. – Узнаем, где это – «вдали от всех».

После того как Мультик убил кошку, они поехали туда.

* * *

На горелке в Аду начал закипать чан с кровью.

Часть третья:

Акула скалит зубы

31 октября, Хеллоуин

В Соединенных Штатах каждые 26 минут

кого-нибудь жестоко убивают.

Статистика

Во гневе фуриям подобны, как Преисподняя, страшны.

Джон Мильтон. Потерянный рай

Кровь застыла, пальцы – лед, что-то страшное грядет.[10]

Шекспир. Макбет

31 октября, 00:02

…И кипел в адской печи котел с грешниками.

Извивалась впереди глиняная дорога.

Ревел двигатель «шевроле» 1966 года выпуска.

Бледное лицо Брайана светилось в ночи.

Он вел – остальные спали.

31 октября, 00:27

Они устроили очередной привал. Брайан остановил «шевроле», и Мультик вышел наружу открыть ворота, обмотанные сверху колючей проволокой.

Когда «шевроле» проехал за ограду, Мультик затворил ворота как было и прыгнул назад в салон. Они миновали пастбище и группку спящих коров, лениво покачавших ушами, когда черная хромовая акула проплыла мимо них.

Пристроившись в тени сосен, что росли неподалеку от вытянутого жестяного бака с водой, машина застыла. Свет в салоне погас. Брайан открыл дверь, огляделся.

– Я ненадолго, – сообщил он и был таков.

Выждав минут пять, Джимми и Анджела тоже покинули автомобиль и зашагали в противоположном направлении. За маленьким всхолмьем, поднимающимся к пастбищу, они нашли кустистую рощу, слегка ободранную осенью, и засели в ней, привалившись спинами к растущему рядом дубу.

– Мне страшно, Джимми, – сказала Анджела.

– Знаю. Мне тоже.

– Что мы будем делать?

– Я не знаю. – Джимми не хотел признавать, но он был напуган больше, чем думала Анджела. Когда она сдавалась и показывала явный страх, сдавал и он: его мачо-бравада трескалась по швам. Анджела была для Джимми якорем, и когда ее обычное спокойствие и невозмутимость уходили, последний бантик на его личном самообладании грозил развязаться.

– Он сумасшедший, Джимми. Все они – просто сумасшедшие.

– Я знаю.

– О Пресвятая Дева, как мы в это впутались?

– Из-за меня. Я хотел друзей. Хотел стать самым жестким парнем на свете. Но я не такой крутой, Анджела. Я совсем не крутой.

– Кому нужна деланая крутизна! Я с детства на нее насмотрелась. Мне не нужен крутой парень, Джимми. Мне хватит и просто любящего. Я хочу выбраться из этой компании. Это насквозь плохие люди, Джимми!

– Я знаю… Пока ты караулила, Брайан… заставил меня порезать ту женщину… Она уже была мертва, но он заставил меня взять нож и сделать кое-что с ее грудью… Клянусь, я не хотел, но, если бы я его ослушался, они убили бы меня… и тебя.

– Предварительно наложив на меня лапы, да. Ты видишь, как Мультик смотрит на меня?

– Вижу. Я хочу убить его, но… мне не хватает духу, Анджела. Я просто… я – это я, вот и все.

– Мы должны отделаться от них, Джимми. Брайан собирается убить какую-то женщину, а я даже не понимаю зачем.

– Чем меньше мы знаем, тем лучше.

– Господи, он псих. Самый чокнутый из всех. Прошлой ночью, когда мы стояли на другом лугу, я спряталась в кустах – и там было круто, я даже подумала, что здорово убежать прочь и не оглядываться.

– Тебе надо было так и сделать.

– Я не могла оставить тебя. Ни за что! Лучше я умру первой. И потом, там был Брайан. Чуть в стороне, в пятне лунного света. Он не видел меня, и я испугалась – знаешь, не хотелось показываться ему на глаза. Черт знает, как он себя поведет. Вдруг подумает, что я шпионила или типа того. Я просто сидела неподвижно, ждала, что он уйдет, и вдруг он начал говорить сам с собой. Это было правда страшно, Джимми. И я слышала, как он отвечал себе – но не своим голосом. Каким-то другим, и, клянусь тебе Пресвятой Девой, – она перекрестилась, – он звучал не так, как его. Я вся пошла мурашками от одного звука. Это был человеческий голос, но… с ним что-то не так, Джимми. Он обращался к нему как к Клайду.

– Наверное, это парень, о котором все говорили недавно. Повесившийся убийца.

– Не знаю. В любом случае, я не двигалась – просто смотрела. Мне было очень страшно. Пока я за ним наблюдала, он начал ходить туда-сюда, будто нервничал, и вскоре появился еще один голос… Это уже был совсем нечеловеческий голос, Джимми, очень громкий и надсадный, будто кто-то полощет горло водой с кусками битого стекла и умудряется произносить слова. Вот тогда я снялась и побежала. Боялась, понимаешь? Брайан – настоящий псих, бесповоротный. Говорит сам с собой и себе же отвечает двумя другими голосами. Я не знаю, как у него получилось сделать тот, самый последний. Они оба звучали непохоже на него, а в какой-то момент мне вообще показалось, что они друг на друга накладываются… словно говорят одновременно.

– Ты поняла, о чем они говорили?

– Нет. Он сидел слишком далеко. Я расслышала что-то про «бритву» и «завтра», а потом он резко сел – будто его ноги растаяли, – и сказал что-то… совсем безумное. Брайан сказал: «Клайд, выключи чертов телевизор». Я каждое слово расслышала. Так сказал, словно у кого-то неподалеку слишком громко включен телик, и это его бесит. Потом он замолчал и просто сидел с опущенной головой, и я тогда вернулась. Говорю тебе, Джимми, смотреть было страшно. Он сумасшедший.

– Я знаю, – нетвердым голосом откликнулся Джимми.

– Думаю, вот куда он пошел. Поворить с этим Клайдом… И с тем, вторым. Джимми, ты бы слышал! Я не знаю, что нужно сделать с голосом, чтобы он так звучал. Похоже на голос демона из того фильма, где мелкая девчонка блюет на священника, из…

– «Изгоняющего дьявола».

– Да, Джимми. Господи, Пресвятая Дева… это было ужасно.

31 октября, 05:49

Он проснулся до звона будильника и понял, что в постели один. Там, где обычно лежала Рокси, была лишь вмятина на простынях, над которой витал ее сладковатый запах, мешавшийся со свежим утренним воздухом.

Тед Олсен выключил будильник, потянулся и позвал:

– Рокси, ты здесь?

– Да, готовлю завтрак, – откликнулась она с кухни. – Иди сюда, здесь теплее.

Взлохматив волосы и поправив причиндал через прореху в трусах-боксерах, Тед отправился в ванную – умыться и почистить зубы. С утра он всегда первым делом чистил зубы, даже если собирался потом завтракать. Впрочем, чистка зубов переполняла его таким дивным ощущением собственной цивилизованности, что после завтрака он шел в ванную снова – и чистил еще раз. Доходило до того, что он забирал щетку и пасту на работу и два-три раза в день улучал момент, чтобы сбегать к умывальнику. В этом было что-то от фетишизма. Наверное, всему виной – извечно плохие зубы родителей.

Покончив с умыванием и решив не лезть в душ, он надел халат и из холодрыги ванной вышел в теплоту кухни – навстречу запаху бекона и яиц, навстречу Роксане.

Она стояла у плиты с лопаткой в руке, в своей короткой синей ночной рубашке, из-под подола которой, дразня, выглядывали нижние половинки ягодиц. Тед почувствовал приятное возбуждение, но часы его осадили. Встань он на полчасика раньше, у них было бы время. М-да, и так – всю жизнь. Времени нет ни на что. Ему всего тридцать пять лет, а уже надо подгадывать расписание, чтобы выкроить часок и переспать с женой. Великий боже…

Тед уставился на неумолимый бег секундной стрелки, прикидывая.

Нет, не выйдет. Этот говнюк Ларри скоро придет, и если вчерашняя ситуация повторится, придет раньше. Возможно, теперь, когда психопат, убивший патрульного Троулера, разгуливал на свободе, им следовало объединиться, но Тед был бы чертовски рад скорейшему возвращению всего на круги своя и отдельному, «под себя», служебному автомобилю.

Тед снял со спинки стула пояс с кобурой – Роксана готовила его каждое служебное утро, то есть почти каждый день, – и надел его. То была глупая привычка. Он ведь еще завтракал. Но после многих лет в дорожном патруле это стало таким же естественным действием, как застегнуть ширинку, – на самом деле, даже более естественным.

Мужчины и их оружие, подумал Тед.

Он сел за стол, стараясь не ловить взглядом зад Роксаны, что было чертовски трудно – когда готовила, Рокси крутилась буквально повсюду.

Тед вздохнул.

Она повернулась к нему, держа в руке тарелку, на которой лежали яичница и бекон, поставила ее перед ним, и они обменялись улыбками. Выскочили тосты будто по команде – и как у нее получалось так подгадывать время? Подцепив тосты вилкой, она подвинула их ему. Следом на столе появились кофе и масло. Перед ней же была только чашка с кофе. Как обычно, себе она готовила после его ухода.

Порой Тед чувствовал вину перед ней. У Рокси было высшее образование, но каждое утро она готовила ему, как официантка в грошовой забегаловке. А все, что было у него, – среднее образование и дерьмовая неблагодарная работа, на которую он устроился в двадцать лет. Если бы захотел сменить ее сейчас, его бы никуда не взяли. Теперь везде нужен колледж – по меньшей мере шестьдесят часов.

На самом деле, это ему следовало бы готовить Рокси завтраки, а ей – бегать на работу каждое утро, одевшись в стильный деловой костюмчик, который ей чертовски шел бы. А так у нее даже нет возможности надеть что-то более эффектное, например, платье. Ни денег, ни повода…

Жизнь в пригороде, в доме, где его большую часть времени не было, с мужчиной, который, возвращаясь, оказывался слишком вымотанным, чтобы делать что-то еще, не шла такой умнице и красавице. Еще хуже было то, что работа Теда с каждым днем становилась более постылой и утомительной.

А теперь еще Ларри.

Чокнутый Ларри! В дорожном патруле он до сих пор держался лишь божьей милостью да с протекции друзей в верхах (господи, откуда у такого типа друзья?).

Вчера, первый день дежуря вместе, они чуть не подрались. Парень оказался даже хуже, чем ходившие о нем слухи. Сначала он спрашивал его про политические взгляды, и, когда Тед назвался демократом, Ларри обозвал его «вшивым комми»; затем доставал его расспросами о том, как Тед относится к «ниггерам, латиносам и макаронникам», и когда тот сказал, что все эти прозвища находит оскорбительными, подвергся ликбезу минут на пятнадцать о том, что «уважающие ниггеров утырки просрали всю страну подчистую».

Если и сегодня предстоит то же самое… Как жаль, что сукиного сына нельзя просто прихлопнуть по-тихому, сгрузить в канаву и с поникшим видом объявить: «Коллега трагически погиб при исполнении»! Нет, придется по всей округе гоняться за психом – в одной машине с психом другим.

– Тебе понравился завтрак, лапа? – спросила Рокси.

– Да, очень! – улыбнулся Тед.

– Ты немного хмурый.

– Это не из-за еды, а из-за Ларри.

– Неужто он такой непереносимый?

– Непереносимый – мягко сказано.

– Ох, жаль.

– Когда снова выпадет одиночное дежурство, буду петь и плясать. Когда-то я даже хотел, чтобы был напарник, но такой, как Ларри, – увольте. Когда узнаю, кто посадил меня с ним, все в лицо скажу.

– Думаешь, эти люди еще на свободе, Тед? Те, что убили Вимиса?

– Да, их не поймали. Думаю, они где-то в Луизиане. Округа́ прочесаны от и до.

– Тут много проселочных дорог.

– Это, конечно, да. Если им хватит ума спрятаться где-нибудь и не паниковать, они могут быть где-то здесь. Но я сомневаюсь.

– Его просто убили без причины.

– Какие-то чокнутые. Жаль, что им не Ларри попался под горячую руку.

– Тед, зачем ты так!

– Прости. Но если не они хлопнут Ларри, то я.

– Ты неисправим. Машину отследили?

– Вышло довольно глупо. Вимис сообщил номер прежде, чем его застрелили, но произошел какой-то компьютерный сбой, и имя владельца мы не узнали. Они даже не могут найти его в записях. Ничего подобного раньше не случалось, насколько я знаю.

– Подумать только, умер ни за что ни про что.

Тед чувствовал, что, говоря это, Рокси думает, что так могло произойти и с ним.

– Эй, Рокс. Никто не снесет мне голову. Я подумываю уйти из полиции.

Она оторвала взгляд от чашки с кофе.

– Я пока не знаю, чем буду заниматься, но как только определюсь – уйду.

– Но тебе нравится эта работа.

– Давно не нравится.

– Ты сейчас так говоришь, а потом…

– Нет. Не знаю почему, но, проснувшись однажды утром, я больше не ощущал себя рыцарем в сияющих одеждах, идущим творить добрые дела.

– Это пройдет.

– Боюсь, что нет. То было не месяц назад и даже не два. С тех пор каждый день становится хуже. Может, я просто сделал для этой работы все, что мог, не знаю. Больше не чувствую себя нужным. Пропал азарт. Мне больше не нравится эта работа, вот и все.

– Ты правда собираешься уйти?

– Правда.

– Ты говоришь это не потому, что…

– Нет, дело не в твоих словах. Просто я хочу бросить курить, иметь человеческий график и жить как нормальный женатый мужчина. Завести детей и не волноваться о том, что меня кто-нибудь убьет, прежде чем я к ним доеду. Просто вести обычную жизнь. Как только я найду замену, с полицией будет покончено.

– Еще не определился с новой работой?

– Нет.

– Я могу вернуться на свою, пока ты думаешь.

– Об этом позаботимся позже. Я могу совмещать раздумья и дело.

Она улыбнулась.

– Ешь завтрак, пока не остыл.

Тед улыбнулся ей в ответ и приступил к трапезе.

* * *

Он снова чистил зубы, когда услышал Роксану с кухни:

– Ларри приехал.

– Черти бы его побрали, – пробормотал Тед сквозь щетку и пасту. Потом, сполоснув рот и сложив запасную щетку с пастой в затертый бумажный пакет, ответил: – Бегу!

Когда он вышел из ванной, Рокси подала ему шляпу. Он обнял ее, приник губами к ее губам.

– Это было романтично, – улыбнулась она, когда они отхлынули друг от друга.

– Да, так и было. – И он снова жадно поцеловал ее.

– Бог мой, Тедди, – произнесла она, чуть склонившись и прижав палец к его эрекции. – Я подумала, что твой пистолет из кобуры выпал. – Она чуть сжала его.

– Ох, сейчас мне этого не хватало…

– Вот как? – Рокси мило надула губы.

– В смысле, я очень хотел бы… но время поджимает.

– Я понимаю.

Она поцеловала его снова.

Снаружи заныл клаксон.

– Вот зануда, – выдохнул Тед. – Он ведь раньше, чем нужно, приехал!

– Когда вернешься домой, мы наверстаем упущенное.

– Если бы я знал, когда вернусь…

– Когда бы ты ни вернулся, я буду ждать.

Они еще раз поцеловались. Гудок стал более нетерпеливым.

– Послушай, мне нужна всего минута, чтобы пойти туда и задушить его, затем я вернусь.

Она усмехнулась и хлопнула его по заднице.

– Тебе нужно идти.

У самого порога он обернулся:

– Послушай, когда я найду новую работу… ты сможешь как-то реализовать свое образование, я обещаю. Ты не будешь просто домохозяйкой.

– Посмотрим.

– Пока, крошка.

– Люблю тебя, – произнесла Рокси, и Тед вышел. – Будь осторожен, – тихо, почти про себя, добавила она.

Тед вышел на улицу, надел шляпу. Ларри открыл дверь машины и стоял, опираясь на нее. Он закричал:

– Шевелись, Тед! Пошли!

– Просто заткнись, Ларри, будь добр.

– Вот ты как со мной, да? Ладно-ладно. – Он залез в машину, положил руки на руль и уставился прямо перед собой.

Тед обогнул патрульный автомобиль и взглянул на Ларри через ветровое стекло. Тот выглядел как маленький ребенок, запертый в комнате без игрушек. Тед покачал головой – откуда взялся этот паря? Будто с луны свалился и еще не освоился.

Тед открыл дверь и громко вздохнул. Не глядя на него, Ларри завел машину, начал сдавать назад с подъездной дорожки.

– Черт, – наконец сказал он, – ты сводишь меня с ума. Из всех, кого я знаю, ты, мать его, самый невыносимый.

– Это я-то? – спросил Тед. Ему так понравилось само звучание, что он повторил: – Я, значит? Я?

– А что, похоже, что я с кем-то на задних местах болтаю? Да, ты.

– Боже, Ларри, да ты настоящий мозготрах, а еще говоришь, я – чудак.

– У тебя каша в голове. И ведешь ты себя странно. Уважаешь коммунистов, всяких ниггеров…

– Ларри, прошу тебя, хватит.

– То, что ты уважаешь афромазых, невыносимо.

Тед задался вопросом, стоит ли ущипнуть себя. Вдруг он проснется, и Ларри окажется сном?

– Ларри, позволь мне сказать тебе это в последний раз. Мне наплевать, кого ты уважаешь, а кого нет. Просто живи – и дай жить мне, я не против. Хорошо?

– Ты католик?

– Что?

– Католик, спрашиваю?

– Какая тебе разница? Хочешь найти еще один повод меня не любить?

– Значит, католик.

– Я так не сказал.

– Но ты и не отрицаешь.

– Нет, я не католик. И даже не баптист. Я ни во что не верю.

– Проклятый атеист! Я так и знал. Чертов отрицала.

– Даже если так, что с того?

– А то, что я по долгу службы ставлю жизнь на карту и должен знать, как мой напарник смотрит на такие вещи. Получается, мне с чертовым отрицалой на дежурство отправляться?

– Ох, Ларри, иди к черту.

– Черти ждут только тебя, приятель, ты же атеист.

– А вдруг я не атеист, Ларри? Вдруг меня просто не привлекает религия, все эти обряды? Я не верю в необходимость ходить в церковь – вот что хочу сказать.

– Ну, я так и думал.

– В смысле «так и думал»? – Тед уже пожалел, что этот вопрос слетел с языка.

– Ты атеист. Сам только что сознался.

– Да ни в чем я перед тобой не сознавался!

– А что же ты сделал?

– Я просто сказал, что не хожу в церковь.

– Вот видишь.

– Это не одно и то же! Мне просто не хочется никуда ходить.

– Одно и то же дерьмо, приятель. Не ходишь в церковь – значит, не веришь.

Тед вздохнул.

– Будь по-твоему, Ларри. Неужели вчера тебе не хватило? Я из-за тебя с головной болью домой пришел. Ты всех своих напарников так доводишь?

– У меня не так много коммунистов-афролюбов в напарниках ходит, знаешь ли.

– Притормози-ка.

– Что?

– Притормози, говорю.

– Какого хрена?

– Просто подрули на клятую обочину!

– Это еще зачем?

– Я хочу надрать тебе задницу посреди шоссе, вот и все.

– Ага, и дружков-ниггеров своих позовешь?

– Остановись, чертов ублюдок.

– Хорошо, черт возьми, хорошо. Ты пожалеешь, что не закрыл свой гребаный рот, – вот что я тебе скажу.

Двигатель заглох. Патрульная машина качнулась на осях.

Ларри рывком распахнул дверь и вышел наружу. Тед сделал то же самое.

– Хорошо, приятель, – бросил Ларри. – Давай покажи, из чего ты сделан.

Тед уронил его с одного пинка по шарам. Затем подался вперед, чувствуя себя одним из Трех Балбесов[11], положил руку на верх шляпы Ларри и с силой надвинул ее тому с ушей на глаза.

Мимо проехала машина, за рулем которой сидела пожилая дама. Она сбавила скорость и уставилась на них. Когда Тед дружелюбно помахал ей рукой, она резко свернула за поворот шоссе и уехала, несколько раз притормаживая по пути и, видимо, таращась в зеркало заднего вида.

Ну да, подумал Тед, не каждый день можно увидеть, как парочка патрульных стопорят посреди шоссе и выясняют отношения.

– С тобой все в порядке? – осведомился он у Ларри.

Оторвав одну руку от промежности, тот задрал шляпу.

– Ты еще спрашиваешь? – В его глазах плескалась ненависть. – Ты мне орехи разбил и спрашиваешь, все ли у меня в порядке?

– Извини. Может, вернемся к дежурству?

– Какого хрена ты ударил меня по яйцам, чувак?

– Просто потерял терпение.

Отпустив свое богатство, Ларри кое-как встал на ноги.

– Харе меня бить!

– Ларри, я не собираюсь бить тебя.

– Ты только что ударил! Пнул по яйцам! Это, мать его, не по-мужски!

– Ты просто перешел все границы, Ларри. Ты какой-то чокнутый, и я немного с тобой чокнулся. Но все в прошлом. Давай пожмем друг другу руки.

– Фиг тебе! Не буду я жать руку типу, который только что ударил меня по яйцам!

– Ну, как хочешь. Мне повести машину, чтобы ты мог держать?..

– Ты, я смотрю, с цепи сорвался?

– Черт, да поехали уже.

Тед сел за руль. Ларри пристроился с другой стороны, держась за промежность.

Тед взглянул на него.

– Не стоило бить меня по шарам, чувак! Если бы ты не нанес первый удачный удар, я бы тебя отделал!

– Да, Ларри, мне очень повезло.

Они проехали молча несколько миль, затем Ларри предложил удивительно бодрым голосом:

– Хочешь сникерс?

Тед уставился на него. Ларри достал из бардачка две шоколадки и, вяло улыбаясь, предложил одну ему. На миг Тед задумался, не начинена ли та лезвиями от бритвы.

– Возьму, пожалуй, – сказал он. – Спасибо.

– Мне они нравятся, – сообщил Ларри.

Тед взял шоколадку. Ларри стал разворачивать свою. Придерживая руль локтями, Тед разорвал обертку и надкусил батончик. Никаких лезвий внутри не было.

Он еще раз взглянул на Ларри. Тот двигал челюстями с энтузиазмом коровы, которой подсыпали свежей травы. Будто по шарам ему недавно вовсе не засвечивали.

Что ж, подумал Тед, видимо, иногда полезно быть сукиным сыном.

08:50

Она проснулась вскоре после сна об окровавленной руке. Во сне из ладони торчало что-то яркое, и повсюду – на запястье, пальцах, ногтях – была кровь.

Когда она села и прислонилась спиной к изголовью кровати, поняла, что Монти тоже проснулся. Приподнявшись на локте, он сонно сощурился.

– С тобой все в порядке?

Она кивнула.

– Опять кошмары?

– Да.

* * *

Он вылез из-под простыней и подобрал с пола штаны. Бекки смотрела на него, за все это время впервые ясно видя его тело и то, как он выглядит. Оказалось, его мужское начало все еще возбуждало ее.

Впервые за это время. Надо же.

Натянув штаны, он поднял рубашку и влез в нее. Когда повернулся к ней, их взгляды встретились.

– Расскажи мне о своем сне, – попросил он.

– Не стоит. Неважно.

– Это важно, Бекки. – Он осторожно присел на край кровати.

– Все хорошо.

– Нет. Не хорошо. Я не знаю, как правильно сказать… эх. Я знаю, ты веришь, что это не просто сны, думаешь, что я… ну… не пытаюсь даже понять. Но поверь, я хочу понять, очень хочу. Взгляни на это с моей стороны.

– Я пыталась.

– Я хотел сказать… мы можем начать все сначала?

– Ты о чем?

– Я хотел бы начать все сначала. Но… наверное, это надо сказать как-то иначе… я не знаю как.

Она на мгновение замолчала. Потребность и желание угодить шли от Монти подобно волнам тепла. Не так давно она вспомнила, как попросила его обещать, что между ними ничего не встанет, и он пообещал. И вот это встало между ними, так же прочно, как металлическая стена.

– Чего ты хочешь? – спросила она.

– Хочу послушать тебя. Расскажи мне о снах. Я не буду пытаться их объяснить. Никакой популярной психологии, обещаю.

Она слабо улыбнулась.

– Монти… я знаю, что в это трудно поверить. Просто эти вещи настолько реальны… – и, прежде чем сама поняла, что делает, она снова рассказывала ему все о своих снах, описывая новые детали, еще более безумные и сюрреалистические – о монстрах и окровавленной деснице.

– Не знаю, может, я просто схожу с ума. Я уже ни в чем не уверена. Но эти сны не похожи на обычные кошмары. В них все отчетливо. Я слышу звуки, чувствую запахи и даже вкус, Монти. Дуновения ночного ветра… Более того, ощущаю такой всепоглощающий страх, будто иду с завязанными глазами по доске над пропастью и вот-вот упаду.

– Я верю тебе, – мягко сказал он. – Мы можем что-нибудь с этим сделать? В смысле, давай посмотрим на все так: эти сны реальны. Они что-то значат. Но что именно? Как нам их разгадать и понять, что нам грозит?

– Я не знаю. Может, это символы. Меня преследуют монстры. Черти, дьяволы, не знаю, как их назвать. Мы уже проходили через это раньше. – Бекки настигло внезапное чувство, что беспокойство Монти было еще одним способом привести ее на путь психоанализа, но она не сказала ничего вслух. Презумпция невиновности, старушка. Всегда должна быть презумпция невиновности.

Монти покачал головой:

– Честно, я в тупике. Я не знаю, что значит окровавленная рука. Та женщина – ты сама, тут все понятно. Монстры – надвигающаяся угроза. Но от кого нам ее ждать? И нам ли ее ждать вообще? Я… не понимаю.

– Прошло всего пять секунд от силы, а ты уже хочешь все понять.

– Я…

– Ладно, извини. – Ей вдруг стало стыдно. – Послушай, Монти. Может, ты прав, и все это – лишь в моей голове. Не стану врать тебе, этот разговор… в смысле, даже то, что мы просто говорим об этом и ты меня слушаешь, а не пытаешься слепо жалеть, – это мне помогает. Я не могу разобраться в себе с наскока, но мне лучше. Как в старые времена, когда мы сидели, болтали и решали мировые проблемы.

– Наивняк, правда? Мировые проблемы решали, а вот как с собственными…

– Да. Дурачье.

– Может, хочешь еще что-то рассказать?

– Нет. Не сейчас. Пока достаточно. Не хочу торопиться. – Она потянулась и взяла его за руку. – Хочешь, я приготовлю завтрак.

– Я был бы не против.

Встав с постели, Бекки сняла пижаму, взяла рубашку и джинсы.

Повернувшись и держа одежду перед собой, она наткнулась на вожделеющий взор Монти. Он выдавил хилую улыбку. Она продолжала смотреть на него… и наконец дала одежде упасть.

– Эй, здоровяк, не желаешь опрокинуть меня в сено?

Боже мой, пронеслось у Монти в голове, ей правда этого хочется.

– Конечно.

Не торопись, твердил он себе, будь неспешным и нежным.

Он разделся, и вместе они забрались под простыни. Он коснулся ее бедра, и их губы встретились… но, когда его эрекция коснулась ее живота, она рванулась прочь и закричала.

– Ты… ты уверена, что все в порядке?

– Да, Монти. Хватит спрашивать, это действует мне на нервы.

– Прости. Я просто волнуюсь. Вот, выпей еще кофе.

Обхватив чашку обеими руками, Бекки отпила немного.

– Господи, прости меня, Монти. За все время…

– Что ты, не извиняйся.

– Все было хорошо, пока я не закрыла глаза. Твои губы… они были… как у того парня.

(Крикнешь – и я вырежу тебе сердце.)

И я вновь почувствовала этот запах, его дыхание, вонь пива и луковых чипсов. И простыня запуталась у меня в ногах, будто руки того, второго, чье лицо я не запомнила.

(Держи ее… держи.)

И я вспомнила, как меня привязали за руки, и этот парень забрался на меня, хрипя, как другой держал меня за ноги. Это было как… вернуться назад во времени. Словно ты был не ты, а он.

(Дернись, и я тебе глотку перережу, сука.)

Будто меня снова… держали. Я чувствовала его запах, слышала песню Рэя Чарльза – я же говорила тебе, что выбросила ту пластинку? Чувствовала, как он давит на меня своим… членом.

– Я понимаю. (Господи, он будто отнял ее у меня!)

– Клянусь, дело не в тебе. Я… даже хотела этого. Впервые за все время, но стоило закрыть глаза…

– Я знаю. Не переживай больше.

– Мы так давно не любили друг друга, Монти…

(Больше трех месяцев… но это неважно.)

– Это не твоя вина.

– Обними меня, Монти.

– Конечно.

12:35

На обед были бутерброды с тунцом, жареная картошка и холодный чай. И без того больной желудок Монти бунтовал. Он даже обрадовался, когда Бекки настояла, чтобы он пошел рыбачить. В его смутные планы входило закинуть пару раз удочку, но пока он даже не видел, что лежит у Бомонтов в сарае. В юности Монти был неплохим рыбаком. Может, рыбалка приведет его мысли и чувства в порядок? Надев свитер – на улице дул холодный ветер, – он поцеловал Бекки в лоб и пошел в сарай.

Найдя ключ от сарая и раздобыв внутри удочку и поплавок, он отправился к озеру и пару раз закинул крючок на пробу. Оказалось, хватка никуда не ушла. Точность чуть сбилась, но спасибо Богу и за то, что есть. Почему-то ему стало важно, что хоть что-то – пусть лишь отчасти, – осталось таким, как прежде.

* * *

Под раковиной (рыскать по хижине в поисках незнамо чего быстро вошло у нее в привычку) Бекки нашла маленький телевизор с погнутыми кроличьими ушами, обмотанными алюминиевой фольгой.

Может, стоит попробовать. Жвачка для мозгов. Она достала телевизор, отнесла к тумбочке, распрямила печально поникшие уши, включила в розетку. На экране вскоре появился какой-то канал – весь в помехах, будто сигнал шел с Луны.

Ну вот, подумала Бекки, когда изображение худо-бедно прояснилось, «Герои Хогана»[12], самое ненавистное шоу моей жизни. Ладно, какого черта? Она уселась поудобнее в кресле, налила себе еще чашку холодного чая (за последние полчаса она прикончила уже три) и стала смотреть.

* * *

Так оно всё и шло.

Монти закидывал удочку.

Бекки смотрела телевизор.

Черный «шевроле» 1966 года притаился на пастбище.

По хайвеям и большакам разъезжала патрульная машина, подобно маленькой слепой мышке, которой не суждено найти свой кусочек сыра.

13:30

– Ты со мной, наверное, шутки шутишь. Хочешь обить тут каждый порог и у всех ниггеров спросить, видел ли кто машину, подпадающую под описание Троулера? Ты рехнулся?

– Да, на это уйдет много времени, но что еще делать?

– Блин, неужто ты не понимаешь, что Троулера убил афромазый?

– Нет, об этом я не знал. И ты не знаешь.

– Нутром чую, так и было. Когда этих подонков поймают, они окажутся черными что твой уголь. Думаешь, ниггеры выдадут тебе своих?

– Ларри, ты опять?

– Опять – что?

– Ладно, забей. – Тед решил, что, когда узнает, кто распорядился прикрепить Ларри к нему, устроит тому долгую мучительную пытку. Может, все зубы повыдергивает или скальп снимет дамскими щипчиками. – Давай просто сделаем свою работу. Если тебе что-то не нравится, можешь сидеть в машине.

– Как скажешь, поступай по-своему.

Третий дом, у которого они остановились, принадлежал Малахии Робертсу. Сидя за рулем, Ларри прищурился и сказал:

– Чертова негритянская хижина.

– Ты останешься в машине?

– Нет, задолбался тут штаны просиживать.

– Тогда вопросы буду задавать я, хорошо?

– Эй, я болтаю с ниггерами, только когда другого пути нет.

– Отлично.

Они вышли из машины, прошли к дому, постучали. Крупный чернокожий мужчина в джинсовом комбинезоне открыл им дверь. Он был с ног до головы перепачкан машинным маслом.

– Офицеры? – спросил он радушно.

– Доброе утро, – кивнул Тед. – Могу я задать вам несколько вопросов?

– Конечно. Но, если можно, не затягивайте. Меня машина на станции ждет.

– На станции?

– Я механик. Держу маленькую мастерскую вниз по дороге, напротив хайвея.

– Да, я видел ее.

Ларри сошел с крыльца, сел на перила, пнул мыском ботинка пустующую клумбу. Тед поставил одну ногу на ступеньку, оперся локтем.

– Двадцать девятого числа, два дня назад, полицейский дорожного патруля был убит тут, неподалеку. Он успел передать нам описание машины – черный «шевроле», модель 1966 года выпуска. Сказал, что внутри было несколько пассажиров…

– Я видел эти колеса.

Ларри, смотревший на дорогу, повернул голову к Малахии.

– Вы уверены? – спросил Тед. – Прошло несколько дней, и…

– Видел, уверен. Но не два дня назад. Всего один.

– К тому времени они бы уже давно смылись, – поморщился Ларри.

– Но я их точно видел.

– Опишите машину, – попросил Тед.

– Это было в ту ночь, когда умерла жена моя. Проезжали они поздно, где-то в час ночи. Мне никак не удавалось заснуть, я сидел на крыльце и курил трубку. Увидел их фары, услышал мотор. Да что там услышал – почувствовал. Тот автомобиль был – что черная кошка: сразу видно, от него одни беды. Когда ударила молния, я увидел его так ясно, будто стоял день, яснее, чем сейчас. Увидел и людей внутри – если это были люди, мать их за ногу.

– Погодите, вы сказали если это были люди? – переспросил Тед.

– Можете думать, я сбрендил, офицер. – Малахия невесело хмыкнул и устремил взор вдаль. – Если вам так удобнее – пожалуйста. Но в машине были не люди. Какие-то черти, не знаю. Дьяволы. Я это почуял так же хорошо, как чую все остальное.

– Вы абсолютно уверены, что это – та машина?

– Мистер, забыть бы я не смог. Этим утром мне на похороны идти, и я сейчас хочу хоть немного поработать, чтоб сразу их оплатить. Я хороню жену, понимаете? И умерла она в ту ночь, когда я видел эту машину. Сразу после того, как увидел, по факту. Такое не позабудешь. Эта ночь, клянусь вам, надолго останется в моей памяти.

– Мне жаль вашу жену, сэр.

– Даже вполовину не жаль так, как мне. Вы уж извините.

– Можете сказать, куда ехала машина?

– Поворачивала на Минанетт. Большего не знаю.

– Спасибо. Мне правда жаль вашу жену.

– Мне пора на работу. Несколько часов осталось. Потом надо привести себя в нормальный вид и пойти в церковь.

– Понимаю. Спасибо вам.

Тед и Ларри вернулись в машину.

– Ну, что думаешь? – спросил Тед.

– А что думать?

– У нас есть свидетель, видевший машину.

– Говорит, что видел, а как оно на самом деле…

– Возможность всегда остается. Я ему верю. А ты?

Ларри поразмыслил.

– Не уверен. Он явно напутал с днями.

– Может, и нет. Скорее всего, нет. Он видел машину в ночь, когда умерла его жена. И с чего мы уверены, что типы, убившие Троулера, так нас боятся, что сразу поджали хвост и укатили в Луизиану?

– Раз свернули на хайвей – значит, скорее всего, так.

– Не спорю, но это было утром тридцатого. Значит, день они где-то прятались. И если он заметил их неподалеку, значит, они не слишком удалились от места, где убили Троулера. Они ведь не идиоты. Судя по всему, убивать им не впервой.

– Черти какие-то, – сказал Ларри, стараясь передать карикатурный «черный» голос. – Дьяволы.

– Ну, Ларри, может, они и не черти, но злобы им не занимать. Мозги Троулера были разбросаны по всей дороге.

– Троулер был тупицей. Слишком привык работать с напарником. Городок-то у нас сонный, ничего, кроме скуки смертной, не происходит, вот патрули и объединили, чтобы много бензина не катать. Напарника с ним не было, вот он и забыл про осторожность. К прикрытию привык.

– Мы ведь теперь тоже напарники, Ларри.

– Только потому, что в управлении думают – к нам реальный маньяк пожаловал. А я готов спорить, виноватой окажется компашка подвыпивших черножопых.

– Без разницы. Мы имеем дело с хладнокровными убийцами, и раз этот старик хочет назвать их чертями, я против ничего не скажу. Господи, представь только – идти на работу в день, когда хоронишь свою жену, чтобы заплатить за ее погребение.

– Будь у этого болвана страховка, никаких проблем не было бы.

Тед покачал головой, и они поехали к повороту на Минанетт.

17:20

Забрасывал Монти хорошо, а вот ловил – похуже. До сих пор ему ничего, кроме плавающих сорняков, не попалось. Их он собрал уже столько, что хватило бы сплести корзинку.

Он забросил еще раз, но сматывать не стал – решил сесть на причал: уж с позиции сидя ему должно повезти.

Сев, он оперся на левую руку – и ее тут же прострелила боль. Рванув руку назад, он только ухудшил ситуацию. Поднеся ладонь к глазам, Монти обнаружил, что в нее впился старый крючок, наполовину съеденный ржавчиной. Видимо, до поры он торчал из доски причального настила. Болело сильно.

Монти вспомнился сон Бекки, тот, самый последний. С окровавленной рукой и чем-то острым, торчащим из нее. Острым и ярким. Крючок, пусть и ржавый, местами ту самую яркость сохранил – и вполне себе блестел на солнце.

– Так, погодите минутку, – произнес он вслух. А потом уже про себя: Но ведь это не какой-то эпизод «Сумеречной зоны». Возьми себя в руки и не сходи с ума!

Но я видела эту руку, Монти, она была вся в крови, и что-то яркое и острое из нее торчало. Этот сон… он так задел меня, будто рядом произошло что-то плохое.

Совпадение. Просто совпадение.

Монти посмотрел на свою руку. На крючок. На кровь.

Он бросил удочку на причал, не заметив, как та соскользнула в воду. Встал и пошел назад к дому, глядя на руку как зачарованный.

Зайдя внутрь, он позвал ее, и хоть старался говорить спокойно, голос все равно дал трещину:

– Бекки?

Она не откликнулась. Был слышен только звук едущей машины, передаваемый из телевизора.

– Бекки? – Монти видел, что она сидела на кухне. Видел ее затылок над креслом. – Бекки!

Тишина.

Он подошел к ней.

Бекки будто впала в транс. Она сидела в кресле неестественно прямо, крупные капли пота катились по ее лицу. Глаза были широко раскрыты, а звук, напоминающий протяжный стон, трепетал в гортани.

– Бекки? Бекки! – Экран телевизора привлек его внимание, и он повернулся к нему. Расплывчатая черно-белая картинка застыла там… что-то с ней было не так. Темный силуэт машины выглядел ирреальным, будто вынырнувшим из сна. Звук двигателя искажен странными обертонами, делавшими его похожим на рычание зверя, да и фары смахивали скорее на глаза.

Чертова тачка напугала его – совсем как мелюзгу, смотревшую свой первый ужастик. Собственно, это и был старый черно-белый ужастик…

Отвернувшись, Монти положил руку на плечо Бекки и слегка потряс ее:

– Милая?

Ее глаза сразу открылись.

– Бек… – начал он, но прямо за спиной Люсиль Болл протянула: «О-о-о-о-о, Рикки!»

Он резко повернулся к экрану. Никакой машины – показывали старую комедию, «Я люблю Люси», причем с середины. И все эти помехи исчезли… Но как?

– Монти! – ахнула Бекки. – Твоя рука!

15:49

Минанетт являл собой типичный милый маленький городок, не знавший боли. Да, порой молодежь устраивала драки и выпивала слишком много пива, но ничего такого, что могло бы дать фору Нью-Йорку или остальному миру.

За все годы существования города наиболее пикантным был случай Хайрема Райана, который десять лет назад приставил к голове пистолет, намереваясь вышибить себе мозги, так как его жена сбежала с Талли Гришемом, страховым агентом из Оклахомы. Но рука Хайрема дрогнула, и пуля его не убила. Впрочем, жизнью его последующий быт в государственной больнице Рескора назвать было нельзя. Поп, владелец бензоколонки, всегда говорил по этому поводу: жаль старину Хайрема, стал форменным овощем.

Но после этого дня фольклор Минанетт пополнился новыми историями.

Гораздо более страшными.

* * *

Поп сидел у прилавка, смотрел в окно на сгущающиеся сумерки и думал: надеюсь, жена приготовит мне что-нибудь вкусное на ужин, чертова мексиканская еда до сих пор жжет задницу.

Он весь день рыгал и пускал газы в своей лавчонке. Один раз ему стало стыдно – когда миссис Бэнкс спросила:

– Поп, ты чувствуешь запах? Воняет так, будто что-то скисло.

– Это все арахисовая карамелька, – бросил он, чувствуя, как краснеют уши, и взглянул на часы. Ужин должен прибыть с минуты на минуту. А потом – до закрытия всего пару часиков.

* * *

Пятью минутами позднее Попу достался его ужин и поцелуй жены. Когда та ушла, он отведал жареной курицы, картофельного пюре с медовым соусом и зеленым луком и запил все чаем из термоса. Был и десерт: кофейный пудинг со сливками. Все любимое и такое родное. Он неподдельно наслаждался каждой ложечкой, каждым кусочком.

Но съесть десерт ему не довелось.

* * *

Пока Поп в «Поповьей лавке» уплетал ужин, Мозес Франклин, ругаясь на чем свет стоит, заталкивал трех своих охотничьих псов в пикап. После того, как все уместились внутри, он загрузил в салон ружье, бутерброды с салями и пару банок пива. Глядя на небо, Мозес отметил, что луна кажет свою лукавую мордаху, и подумал: крышка вам, чертовы опоссумы, я иду по ваши души.

* * *

Пока Мозес слал хулу на опоссумов, «Минанеттские Адские Гончие» (так компания, ни много ни мало, предпочитала величать себя) готовились весело провести Хеллоуин. Их было четверо, у них было много пива, всем по пятнадцать лет, и они успели пошалить на пастбище старика Рида, сбивая оградки. Для полного отрыва оставалось выбить пару-тройку окон, нагадить на пару-тройку заранее выбранных порогов и чуть-чуть пошвыряться сырыми яйцами.

Ключом к осуществлению этих манящих планов стал маленький белый «Додж Дарт», в который они с грехом пополам и под дружное сквернословие загрузились вместе со своим реквизитом. Взревел двигатель, и самопровозглашенные «Адские Гончие» рванули навстречу ночи.

* * *

Ларри и Тед уже совершили три поездки в Минанетт: каждый раз – по разным закоулочным маршрутам. Каждый раз они проезжали мимо «Поповьей лавки», и каждый раз старик махал им, а они махали ему в ответ. Казалось, все дороги ведут к Попу.

Становилось скучновато.

Наконец они решили вернуться на шоссе, немного подняться по дороге, остановиться на разведанном пит-стопе и перекусить. После этого им предстоял еще один намеченный круиз. Но первым делом, конечно, жареный куриный стейк и картошка фри, обильно политые кетчупом.

* * *

А Брайан и его соратники – истинные Адские Гончие, – едва сумерки сгустились, снялись с насиженного убежища на пастбище и помчались к Минанетту.

Вот-вот грозил грянуть гром.

Огни «Поповьей лавки» зажглись как раз к их приезду. «Шевроле» вкатился на парковку, и Брайан с Мультиком вылезли наружу.

Поп отвлекся от трапезы, вышел наружу и оглядел новоприбывших. Зрелище ему не очень приглянулось, но он все равно поприветствовал:

– Помочь вам чем, мальчики?

– Мальчики? – переспросил Мультик. – Мальчики? Эй, старик, ты крокодила тоже ящеркой зовешь?

Поп ухмыльнулся:

– Я всегда называю вещи своими именами, коли они мне на глаза попадаются, и сейчас у меня на глазах кодла желторотых салаг, которые хотят сойти за крутых перцев. Только не на моем газоне, губошлепы. Разворачивайте свой дерьмовый антиквариат и катитесь с моей стоянки, живо.

Сказав все, что думал, Поп развернулся и пошел назад к лавке и недоеденному десерту.

Брайан в мгновение ока подскочил к нему.

– Эй, старик, ты не очень вежлив.

– Уйди с дороги, сынок, не то я тебя проучу.

– Что, настолько крутой, ветошь?

«Ветошь» крутанулся на подошвах и метко сунул мосластый кулак под дых Брайану. Тот сразу припал на колено, свистя застрявшим в горле воздухом.

Мультик, прыгнув Попу за спину, огрел его кулаком по затылку, сбив с ног.

Брайан поднялся, прижимая руку к животу.

– Сейчас ты пожалеешь о том, что сделал, дед.

– Точно? – прорычал Поп, пытаясь встать, но Мультик поставил туфлю ему на затылок и припечатал лицом об асфальт, мигом окропившийся красным.

– Точно как божий день, – процедил Брайан.

Ладонью Поп стер кровь с разбитой брови.

– Тащите его к бензоколонкам, – приказал Брайан. Мультик ухватил Попа за воротник и поволок к насосам. Старик упирался и вырывался, но держал Мультик крепко, на славу.

Торч, Джимми и Анджела к этому моменту тоже выбрались из машины. Торч побежал помогать Мультику, и на пару они впечатали Попа спиной в насосный модуль.

– Заправь полный бак, – кивнул Брайан Мультику, и тот, выхватив шланг с наконечником, побежал к черной стреле «шевроле».

Обойдя старика справа, Брайан двинул его ногой под ребра. Поп попытался перекатиться на руки-ноги и встать, но Брайан ударил снова, опрокидывая хозяина «Поповьей лавки» наземь.

Дальше удары посыпались со всех сторон. Брайан наскакивал то с одной стороны, то с другой. Поп поджал ноги к животу, и газы, как им и полагается, покинули его в самый непрошеный момент – с абсурдно громким, возмутительно комичным звуком.

– Нет, вы это слышали? – крикнул Брайан. – Подушка-пердушка!

Мультик вернулся со шлангом под мышкой.

– Полный бак, – отчитался он.

– Дай мне сюда эту штуку, – протянул руку Брайан.

– Какую? – захлопал глазами Мультик.

– Заправочный шланг, говносос. Торч, Джимми – держите его.

Ухватив Попа за бока, Торч перевернул его на спину, подтянул голову старика к себе на колени, сдавил борцовским захватом шею.

– Джимми? – окрикнул Брайан. – Не стой столбом.

– Нет, – ответил Джимми. На какое-то мгновение он едва ли поверил, что ему хватило духу возразить.

– Что-что? – переспросил Брайан.

– Вы… творите, что хотите, – выдавил Джимми. – Я вам мешать не буду…

– Еще б ты нам мешал, – фыркнул Мультик.

– …но меня не впутывайте. Мы с Анджелой не хотим марать руки. Просто делайте, что хотите, но я не буду никого мучить. Это слишком… для меня.

– Ну все, тебе звиздец, – бросил Мультик.

– Нет, – тихо сказал Брайан. – Все в порядке. Я понимаю.

– Мы никому ничего не скажем, – добавил Джимми. – Я обещаю.

– Никому и ничего, – эхом откликнулась Анджела. – Мы просто хотим уйти.

– Без проблем, – пожал плечами Брайан.

– Эй, – Мультик ошалело уставился на него. – Ты в своем уме? Да ладно, Брай…

– Заткнись, Мультик. Я тут пока главный. Они обещали не пробалтываться – значит, не проболтаются. – Брайан выразительно глянул на Джимми с Анджелой. – Я прав? Вы же клянетесь нас не сдавать?

Оба кивнули в унисон.

– Видишь, Мульт. Теперь ступай и помоги Торчу со старой калошей.

– Ты их что, просто так отпустишь? Ты сказал…

– Мультик, делай, что я сказал, пока еще можешь что-то делать.

Челюсть Мультика отвисла, но выражение лица Брайана уберегло его от возражений. Вдоль левой щеки главаря прохаживался тик, захватывая все больше с каждым спазмом, и выглядело это так, будто что-то живое отчаянно металось у него под кожей.

Мультик наклонился и, схлопотав попутно пару пинков в подбородок, налег на брыкающиеся ноги Попа, сев на них верхом и придавив всем весом.

Нервный тик Брайана унялся. Склонив голову, он бросил Джимми с Анджелой:

– Никаких проблем, – и пружинисто зашагал навстречу Попу.

– Пустите, ублюдки, – хрипел старик.

Брайан занес над ним насадку шланга и слегка полил грудь Попа бензином. Потом наклонился к нему, ухватил за нижнюю челюсть и резко сдавил. Зубные протезы старика сползли с десен, и Брайан поддел их большим пальцем и отшвырнул в сторону.

– Шволочь, – прокряхтел Поп.

Брайан всадил насадку старику в рот.

– Кажется, придется записать это на наш счет, дед. Полный бак! – Брайан вдавил рычажок на насадке, и бензин бурным потоком хлынул Попу в глотку.

Поп замотал головой, но насадку вытрясти не смог. Брайан прошел к колонке и поддал напору. Бензин потек с уголков губ Попа, забрызгал щеки, сбежал по подбородку на грудь.

– Ну-ну, пока с тебя хватит. – Снова подскочив к Попу, Брайан рванул шланг наружу.

Свесив голову набок, Поп стал блевать. Торч ослабил хватку, чтобы рвота не заляпала его. Перекатившись на живот, старик, содрогаясь в спазмах и кашляя, исторг на асфальт бензин, расползшийся маслянистым пятном.

Брайан присел на корточки рядом с Попом.

– Старичок-боровичок, я собираюсь задать тебе вопрос. Я ищу одну училку. Хорошенькую такую стерву. Возможно, с ней на пару муженек пожаловал. Один добрый самаритянин мне карту нарисовал, как к ним добраться, очертил, так сказать, область. Но пойми – точное расположение он мне зажал. Конечно, я могу обхаживать одну лачугу за другой, пока не найду мою дорогую учительницу, сам понимаешь. Самаритянин тот был, конечно, немного не в себе, пока карту эту рисовал – что мы там делали, Мульт, по титькам его жены ножом чиркали?

– Уши ей отрезали, – поправил Мультик.

– Твоя правда. – Брайан развернулся вновь к Попу. – Проблема ясна, надеюсь? Парочка, что нам нужна, остановилась в домишке на озере Минанетт, и домишко тот принадлежит неким Бомонтам, и, бьюсь об заклад, ты и их знаешь, и где эта хатка стоит, правильно?

– Пошел на хрен, козел, – булькнул Поп.

– Вот как? Ну, сам напросился.

Брайан схватил Попа за голову и силой приложил оземь. Рывком спустил старику штаны вместе с линялыми боксерами. Задвинул насадку – точно туда, куда метил. Бензин сразу заляпал одежку Попа изнутри. Старик закричал.

Пошарив по карманам, Брайан свистнул:

– Торч, Мультик, у кого спички?

Поп попробовал подняться и побежать, но Брайан, ухватив старика за спущенные портки, опрокинул того на землю и со всей силы впечатал тому пятку в живот. Потом – повыше живота, еще и еще раз. Раздался хруст, будто раскололи орех, – треснули ребра.

– Лежи и не рыпайся, – сказал Брайан.

Поп захрипел. Сил встать не было.

Мультик кинул Брайану коробок спичек. Брайан поймал, попутно втолковывая Попу:

– Сейчас мы с тобой сыграем в игру, дед. Я как-то ловил у мусорных бачков енотов. Потом сливал бензин с газонокосилки и полоскал их в нем, хорошенько так. Потом – отпускал и бежал следом, швыряя в них горящие спички. Так вот, ни один ублюдочный енот от меня не сбежал. Ты же понимаешь, что это значит?

С огромным трудом Поп встал на колени, помогая себе руками. Сломанное ребро упиралось в легкое, подобно раскаленному острию копья.

– Так вот, мы с тобой сыграем в эту игру. И ты будешь моим енотиком. На счет три, раз…

Рывком Поп распрямился – и побежал.

– Шулер! – заорал Брайан и швырнул ему вслед спичку.

Ударившись о спину старику, она скатилась тому в спущенные штаны – и они вспыхнули разом. Огромный язык огня обвил Попа со спины, и загорелась его облитая бензином голова. Даже рубашка расцвела огненным цветком. Крича, Поп выписал пару безумных слепых зигзагов по парковке, упал, покатился по асфальту, трепыхаясь словно рыба, выброшенная из воды.

– Класс, – присвистнул Мультик.

– Вы, двое, – Брайан махнул Джимми с Анджелой. – Идите в лавку и возьмите нам питья и еды. Мы отсюда сваливаем.

– Конечно, – откликнулся Джимми, не отводя помертвевших глаз от катающегося в огне Попа. Анджелы рядом не было – согнувшись в три погибели, она приникла к борту «шевроле». Ее тошнило.

– А ну отойди от клятой машины! – крикнул Брайан. – Ты ее, мать твою, заляпаешь!

– Я уведу ее, – поспешно заверил его Джимми. Он, пусть неловко, но с большой нежностью, обнял ее и аккуратно повел в сторону.

– Пошевеливайте батонами, оба! Несите жратву и попить!

– Мы идем, идем! – В голосе Джимми стояли слезы, он осторожно вел Анджелу к магазину. Когда они оба скрылись внутри, Мультик спросил:

– Как с ними быть? Ты же не будешь их отпускать, а?

Брайан уставился на него, и зловещий тик вновь распустил рябь по его бледному лицу.

– А ты как думаешь, друг мой?

– Мы с ними разберемся, да?

– Да, черт возьми, мы с ними разберемся. Но позже. Сейчас я не готов.

Они взглянули на Попа. Он уже не шевелился. Пламя объяло его равномерно с головы до пят. Над телом, затмевая огни вывески, вился черный дым, будто исходящий дух.

– Ты, – Брайан похлопал Торча по плечу, – пока сядь за руль.

Торч кивнул.

– Мультик, иди в лавку и поторопи наших голубков.

Тот побежал выполнять поручение. Минуты через две в дверях показались Джимми с Анджелой. Мультик маячил за их спинами. В руках он держал полную охапку масок на Хеллоуин.

– Эй, Брайан! – крикнул он, счастливо улыбаясь. – Ты только глянь! Разве сегодня – не та самая ночь?

– А ну, все в машину, живо, – холодно скомандовал Брайан, и троица быстро миновала его.

Он забежал в «Поповью лавку» и выскочил оттуда некоторое время спустя. В руках у него был коробок спичек. На распахнутую стеклянную дверь уже ложились, идя изнутри, трепещущие отблески пламени.

– Ко мне, сукин сын! – голосил Мозес Франклин.

Черно-подпалая гончая скрылась в сумерках. Секунду назад пес копался в кустах – и вот его уже нет.

– Чертова собака, – пожаловался вслух Мозес. – Поймаю тебя – хвост накручу так, что мало не покажется!

Он был не на шутку разозлен, почти взбешен. Сто пятьдесят долларов отдал за эту псину на ярмарке и что получил? Охотник из нее такой же, как из него – балерина. Пес только и мог, что жрать да на луну брехать, когда скучно.

Две другие гончие выбежали к нему, болтая языками по ветру. А черно-подпалый недоумок так где-то и носился дикарем.

Мозес включил налобный фонарь на резинке и, вздохнув, пошел туда, где последний раз мелькал пес. Гончие затрусили следом. Вот – нормальные собаки, пусть и след берут не так чтобы хорошо, но хоть отзываются, когда их зовешь. Всякая блохобаза должна свое место знать – на то она и собака, а не человек.

Проламываясь сквозь кустарник и выкрикивая псовье имя, Мозес не получал ни ответа ни привета. Видимо, придется подуть в охотничий рожок. Он уже почти поднес его к губам, как краем глаза уловил что-то подозрительное.

Красное марево.

Мозес прищурился. Какого черта? В той стороне – только главная дорога и…

«Поповья лавка».

– Бог ты мой, – крякнул Мозес, – «Лавка» горит!

Сбросив лямку ружья с плеча, он повесил рожок обратно на пояс и быстрым шагом пошел на огонь, расшвыривая по пути бурелом и переступая через коряги.

Псы ступали за ним шаг в шаг. С высокого дуба за их передвижениями тихо следил маленький опоссум.

* * *

По темной глиняной дороге ехали две машины – «Додж Дарт» и черный «шевроле». «Додж» опережал «шеви» на несколько миль, но шел на скорости значительно ниже, под завязку набитый счастливым подвыпившим молодняком. Внутри «шеви» ни о каком счастье речь не шла – трех парней гнали вперед жажда крови и жгучая ненависть. А два их незадачливых пассажира, Джимми и Анджела, были буквально приколочены к своим сиденьям гвоздями страха.

Сэм Гриффит, самый подпитый из всей компании в «додже», швырнул бутылку из-под пива за окно – с хорошего размаху, назад. Сверкнув в лунном сиянии, словно улыбка Чеширского Кота в тридцать два серебряных зуба, бутыль упала на середину дороги, два раза крутанулась на месте и замерла.

«Додж» взял влево, выкатившись на узкую боковую дорожку. Гриффит знал, что их впереди ждут летние домишки, как правило в эту пору пустующие – а что самое ценное – легко и просто взламываемые.

«Шеви», с ревом набирая скорость, наехал на выброшенную Сэмом бутылку, и та стрельнула из-под заднего левого колеса на тридцать футов в сторону, разлетевшись на три крупных и острых осколка.

* * *

Тед и Ларри, объевшиеся жареной курицы и выпившие слишком много кофе, катили назад к Минанетт, по самому очевидному пути. Оттуда они планировали проверить еще несколько объездных трасс – и, если там ничего не обнаружится, поискать где-нибудь еще.

* * *

– Боже, боже, боже! – причитал Мозес на бегу.

«Поповья лавка» была вся в огне, над охваченной оранжевыми языками крышей вился темный густой дым.

На подъездной дороге лежал Поп, теперь больше похожий на головешку.

– Боже! Боже! – не переставал твердить Мозес. Подбежав к Попу, он упал на колени. – Поп? Поп! Ты слышишь меня?

Одна рука старика приподнялась, дрожа, как умирающая бабочка, но почти сразу шлепнулась обратно на цемент.

– Господи боже, Поп…

* * *

Столб дыма и сполохи пламени, выбивающиеся из-за сосен, попались на глаза Теду и Ларри. Развернув машину, они заложили крюк. Теперь им была видна «Лавка» – вернее, то, что от нее осталось: увитый огнем, стремительно разрушающийся остов. Мужчина стоял на коленях у какого-то темного тюка, лежавшего поперек подъезда.

Черный «шевроле» почти поравнялся с поворотом на домик, где временно поселились Бекки и Монтгомери Джоунсы, но никто из охотников об этом не знал. Брайан проклинал себя за то, что позволил умереть Дину Бомонту так рано. Возможно, ему удалось бы раздобыть более точные ориентиры, не возьмись он вырезать тому глаза.

Но мы все равно их найдем, думал Брайан, даже если всю округу придется на уши поставить. Они где-то здесь. Бомонт не соврал, я чувствую. Они близко.

* * *

– Я ничего не сделал! – поднял руки Мозес.

Тед забрал у него винтовку.

– Я и не сомневаюсь, – сказал он.

– Что здесь, черт побери, произошло? – спросил Ларри.

– Я ходил по лесу. Я охотник. Искал одного из моих псов. – Мозес махнул рукой на гончих, которые нюхали землю поблизости. – Потом увидел огонь. Прибежал сюда – и нашел Попа в таком виде!

– Похоже, старые насосы рванули, – протянул Ларри скучающим тоном.

– Он мертв? – спросил у Мозеса Тед.

– Когда я позвал его по имени, он чуть шевельнул рукой.

Ларри присел на корточки рядом с телом старика.

– Тут шансов нет, – цыкнул он зубом. – Прожарен до корки.

– Бога ради, – возмутился Тед, – хоть сейчас придержи свой язык!

– Да чего ты наезжаешь? Сам на него глянь!

Одна из гончих подбежала к телу Попа и стала нюхать. Ларри шлепнул ей по морде тыльной стороной ладони. Заскулив, пес отпрыгнул.

Тед наклонился над головой умирающего.

– Вы меня слышите?

Палец на безвольно откинутой в сторону руке чуть приподнялся и слабо стукнул по дорожному покрытию.

– Мы собираемся вас перенести. Вы слишком близко к бензоколонкам. Слышите?

Палец поднялся еще раз – и упал.

– Ларри, бери его за ноги. – Тед закинул ружье Мозеса на плечо.

– Если мы его сдвинем, он развалится, – покачал головой Ларри.

– А если не сдвинем, его разнесет на куски, когда рванут колонки. И нас с ним – за компанию.

Ларри схватил Попа за ноги. Под тканью ботинок, носков и самой кожей ощущался страшный жар. Черные хлопья пепла прилипли к его рукам.

Они унесли его с подъездной дороги в сторону и уложили на землю. Теперь от бензоколонок их отделяла добрая сотня футов. Не то чтобы совсем безопасно, но лучше, чем раньше.

Мозес все это время вился за ними, причитая:

– Господи, Поп, Господи. Боже.

Тед и Ларри отряхнули руки от пепла и кусочков сгоревшей кожи.

– Эта херня воняет, – пожаловался Ларри.

Тед взглянул на него и покачал головой. Снова склонился к Попу:

– Сейчас мы подгоним машину и посадим вас туда. Нам нужно отъехать от заправки на безопасное расстояние и помочь вам. Думаю, мы сразу повезем вас в больницу, потому что ваше… хм… состояние… очень плохое. А пока сюда доедет скорая…

Старик попытался что-то сказать. Из его глотки наружу рвался надсадный хрип.

– Не напрягайтесь, пожалуйста, – увещевал его Тед.

– …ростки. Под…

– Что? Я не…

– Подростки, – выдавил Поп.

– Послушайте, не напрягайтесь, пожалуйста. Я подгоню машину.

Тед побежал к служебному автомобилю. Ларри наклонился над стариком, глядя в почерневшее, наполовину сгоревшее лицо.

– Кто это с вами сделал, сэр? Какие-нибудь ниггеры, да?

Губы Попа шевелились, но звук наружу не шел.

– Я вас не слышу, сэр.

– Черный… «шевроле».

– Подростки в черном «шевроле», значит?

Поп стукнул пальцем по земле.

– Это «да», верно? Я вас понял.

Палец поднялся снова.

– Что такое, сэр?

– Хотели… убить… пару. – Слова давались Попу с трудом, их становилось все труднее разобрать.

– Те подростки?

Палец стукнул оземь.

– Понял. Понял вас.

– Летний дом… Бомонт. – Голос старика все больше напоминал скрежет ножовки по металлу.

– Что-что?

– Он имеет в виду летний дом Бомонтов, – сказал Мозес. – Я их встречал иногда. Он говорит про их домик у озера.

– Вы знаете, где это?

Мозес кивнул.

Тед подъехал к ним поближе, вылез.

– Слушай, – кивнул ему Ларри, – старик кое-что сказал…

– Что же? – осведомился Тед.

– Что-то про подростков и летний дом. Они хотят убить какую-то пару здесь, что-то в этом роде. Я не вполне расслышал.

– Может, он бредит.

– Не думаю. Эй, мистер! Сэр! Вы меня слышите? – Ларри похлопал по обгоревшим щекам старика, попробовал нащупать пульс. На таковой не было и намека. – Мертв, – подытожил Ларри и распрямился.

– Учитывая, как сильно он обгорел… может, оно и к лучшему, – сказал Тед.

– Пресвятой Боже, – забормотал Мозес.

– Он знает, где находится летний дом Бомонтов, – кивнул на него Ларри.

– Летний дом? – переспросил, нахмурившись, Тед.

– О нем твердил перед смертью старик. Что-то про летний дом Бомонтов. Охотник, – Ларри ткнул в Мозеса пальцем, – говорит, что знает, где это.

– Это так? – уточнил Тед.

Мозес кивнул.

– Забирайся в машину, – скомандовал ему Ларри. – Поедем туда.

– Мы не можем его туда пустить, он не коп, – покачал головой Тед.

– Я когда-то хотел стать… ну, пожарным, – потупился Мозес.

– Послушай, – упер руки в бока Ларри, – ты хочешь поймать тех ублюдков или нет?

– Да, но мы не можем просто с ходу довериться… как ваше имя, простите?

– Мозес.

– Еще как можем, – небрежно бросил Ларри. – У меня уже руки чешутся скорее там оказаться. Мозес не пострадает – мы его высадим пораньше.

– Мне это не нравится, – вздохнул Тед.

– Мне тоже, – поддакнул Мозес.

– Вы, оба. Гляньте на этого бедного засранца. – Ларри ткнул пальцем в лежащего на земле Попа. – Что, хотите, чтобы им это сошло с рук?

– С каких это пор ты стал сентиментальным, Ларри?

– Мы – хорошие ребята, они – плохие, вот и все. Нам надо пойти и посбивать с них шапочки к чертям собачьим.

Тед взглянул на горящую лавку. Потом – на обгоревшее тело у своих ног.

– Ладно, убедил, – выдохнул он. – Мозес? Садитесь в машину. Пожалуйста, снимите этот дурацкий фонарик со лба.

– Я даже не знаю, – осторожно сказал Мозес. – Как быть с моими псами?

– К черту псов. Живо в машину, – приказал Ларри и обернулся к Теду: – Верни-ка ему его пугач. Он один без оружия.

Подумав, Тед кивнул и передал Мозесу ружье. Распахнул заднюю дверь. Охотник забрался внутрь, стянув с головы фонарик и бросив на сиденье, уложил ружье себе на колени. Дверь за ним захлопнулась.

– Если что, отвечать будешь ты, – предупредил Тед Ларри.

– Да я с радостью. Запрыгивай, я поведу. И отзвонись пожарным. Бензоколонка, не ровен час, взлетит на воздух.

Они сели в машину. Ларри, вцепившись одной рукой в руль, повернул ключ в замке зажигания. На прощание он выглянул в окно и помахал телу Попа рукой:

– Мы им за тебя головы скрутим, старик. Кавалерия уже в пути.

– Монти! Не двигайся. Я сейчас что-нибудь сделаю.

Бекки кусачками срезала бо́льшую часть крюка и пинцетом извлекла из раны острие – к счастью, не ржавое. Бросив стальную занозу в пепельницу, она полила порез спиртом.

– Совсем как во сне, – пробормотал Монти. – А по телевизору… передавали тот образ, о котором ты мне говорила.

– Не может такого быть. Прямо по ящику?

– Теперь я несу бред, а ты мне не веришь. Ловко мы махнулись ролями. Говорю тебе, я видел ту адскую машину на экране. Как ты сама ее не застала?

– Я просто сидела здесь, смотрела «Люси», и у меня в голове вдруг что-то щелкнуло. А потом я очнулась – и увидела твою руку, всю в крови.

– В этом есть логика, – сказал Монти. – Если ты – своего рода приемник… и есть нечто, что пытается до тебя достучаться, передать сообщение… может, телевизор поймал его волну, совсем как ловишь ее ты – во сне.

– Хочешь сказать, что-то прошло через мою голову и угодило в телевизор? – В ее голосе не было ни капли веселья. – Бип-бип, спутник «Ребекка-1» на связи.

– Хорошо, может, я все нафантазировал. Сбылся сон про руку, вот и причудилось. Когда я зашел, ты была в трансе, а я взглянул на экран… Слушай, может, просто одна сетка вещания наползла на другую? Да, точно, там были помехи. Много помех.

– Звучит разумно, – протянула Бекки и вдруг захихикала. – Черт, это сильно. Теперь я – само благоразумие и говорю, что у тебя галлюцинации. А говорила, что если бы была на твоем месте, не стала бы так поступать. – Она помолчала. – Монти, эти сны реальны. Может, и ты говоришь правду. В смысле – черт возьми, ты поранил руку, а я ведь это предчувствовала! Клайд повесился в камере – я тоже все угадала заранее. Если сбылось это, сбудется и остальное. Та женщина, которую я видела…

– Погоди, Бекки…

– …то была я, Монти. Она была мертва, ее повесили за ноги… и это была я. Я знаю наверняка.

– Как ты можешь знать?

– Знаю, и все. Те монстры…

– Монстров не существует!

Бекки улыбнулась:

– Снова смена ролей. Людей, чьи сны предсказывают будущее, тоже не существует!

Монти замолк. Потом заговорил снова:

– Может, это предупреждения. Если бы я понял, что твой сон – про торчащий из причала рыболовный крючок… и если бы я тебе поверил… возможно, я просто не пошел бы сегодня рыбачить.

– Может, будущее нельзя изменить. И ты ни за что не угадаешь, что опасаться нужно именно крючка, даже если веришь. Я вот не распознала во сне. Ухватила только кровь и образ руки.

– Послушай. Мы не станем так просто поддаваться, чем бы эти сны ни были.

– Я скоро умру, Монти, – мягко сказала она. Ее глаза блестели от слез. До истерики ей оставался один маленький шажок. А ему, честь по чести, и того меньше.

– Если хочешь потерять голову, я не смогу тебя остановить. – Он приобнял ее. – Но помни: чем дольше мы продержимся в спокойствии, тем больше у нас шансов все преодолеть. Может, над нами подшучивает наше воображение, и когда-нибудь мы посмеемся над этим.

– Эти сны не связаны с воображением.

Кажется, я опять не то говорю, вздохнул Монти.

– Мы будем спокойны. Итак, твой сон предупреждает нас о машине, деревьях, озере. Значит, если с нами должно случиться что-то плохое, оно случится здесь. И выход один – мы уезжаем. Прямо сейчас. Даже не собирай вещи – пойдем со мной.

– Но Монти…

– Нет времени, пошли. Попробуй вспомнить сон в мельчайших подробностях. Пока мы будем ехать, рассказывай мне. Чем больше информации у нас будет на руках, тем выше шансы уцелеть.

Он взял Бекки за руку, и, когда они вышли на улицу, мимолетное ощущение абсурда всего и вся накрыло его. Это форменное безумие. Поддадитесь сейчас – и у обоих поедет крыша.

Он был почти готов дать отбой, но перед глазами встал отчетливый образ.

Экран телевизора. Помехи. Машина.

Но как, КАК? Как оно могло попасть в телевизор? Безумие!

Чем больше Монти думал о черном автомобиле из видений Бекки, тем меньше ему хотелось возвращаться в дом. Поэтому они рванули с места в такой спешке, что даже не закрыли дверь и забыли потушить свет.

Окончательно стемнело. Луна вознеслась высоко в холодные чертоги ясного неба. Ветер шелестел в кронах сосен. «Шевроле» 1966 года гнал вперед, раздвигая яркими лучами фар завесы теней.

* * *

Монти, выкручивая руль то влево, то вправо, вывел свой «гольф» на главную дорогу и поехал в город.

* * *

Автомобиль дорожного патруля мчался на всех парах. Ларри ухмылялся. Тед елозил на своем сиденье, держась за обивку руками. Мозес, опустив голову между колен, сжался на заднем сиденье и все твердил:

– Господи. Боже. Боже.

* * *

Пока Монти вел на хорошей скорости, Бекки в деталях пересказала ему свой сон еще раз. Но рассказ внезапно оборвался на полуслове.

– Вот оно, – упавшим голосом сказала Бекки. – Вот оно, Монти.

– Что? – Он взглянул на нее. Беки указывала вперед, на приближающиеся огни.

И до него вдруг дошло, что Бекки имеет в виду. Картинка с экрана телевизора у него на глазах стала чем-то реальным, осязаемым.

Страшная черная машина стремительно надвигалась на них.

* * *

– Эй! – крикнул Брайан, когда они миновали «гольф». – Это машина нашей училки!

Он рванул руль на себя. Из-под колес «шеви» темным облаком взвился песок. Не успел он осесть, как черная акула упала «гольфу» на хвост и отправилась в погоню.

* * *

Монти, глядя в зеркало заднего вида, наблюдал, как фары «шеви» приближаются к ним. Он вдавил педаль газа с такой силой, что пятку прошили горячие иголки боли. «Гольф», не готовый к таким перегрузкам, подскакивал на ухабах и трясся, словно шлюпка в шторм.

«Шевроле» был совсем близко.

– Я вырежу ей сердце, – провозгласил Брайан.

* * *

Патрульная машина тоже приближалась, и вскоре они поравнялись бы с «гольфом».

Могли бы поравняться, если бы Ларри заметил осколки бутылки, лежащие на дороге. Но он не заметил – машина шла на семидесяти милях в час. Истертая служебная покрышка, налетев на стекло, лопнула. Автомобиль повело юзом, во все стороны полетел дорожный суглинок, и, сделав полный оборот вокруг оси, он вылетел на обочину.

Распахнув дверь, Ларри спрыгнул в грязь и взвыл:

– Твою ж мать!

* * *

«Шевроле» и «гольф» шли бок о бок, и разойтись им было, казалось, невозможно. Бросив взгляд налево, Монти уставился в дикие, как две пылающие луны, глаза Мультика.

– Почему? – вслух взмолился он. – Почему мы им нужны?

«Шевроле», отклонившись, легонько задел «гольф». Монти услышал, как Мультик смеется – визгливые смешки скакали по ветру, будто живые существа.

Монти взглянул на огни приборной доски. Что-то уже пострадало. Мигал индикатор перегрева[13] – совсем как лампа на взлетно-посадочной полосе.

Он снова перевел взгляд на «шевроле». У парня на переднем пассажирском месте был дробовик, и он уже пристраивал стволы на стойку спущенного окна.

Монти ударил по тормозам, и машину круто занесло. «Шевроле» пролетел мимо них со скоростью пули. Бекки, качнувшись в сторону, ударилась виском об оконное стекло, на котором остался кровавый развод, вскрикнула, но ничего плохого с ней не случилось. Значит, позаботиться можно потом – сейчас времени не было.

Монти повел «гольф» задним ходом – в направлении, откуда они приехали.

«Шевроле» уже развернулся к ним – лучи его фар мазнули по зеркалу заднего вида.

* * *

У патрульной машины лопнуло левое переднее колесо. Она съехала в канаву так, что передние шины болтались в воздухе, не касаясь земли.

Мозес, у которого носом шла кровь, обтирал лицо платком.

– Что теперь? – спросил он.

Тед стоял, положив руки на бедра, и думал.

– Вытянем ее? – предложил Ларри.

– Вряд ли получится. Нужно заменить шину, а затем столкнуть ее в канаву.

– В канаву?

– Ну да, пока колеса не коснутся земли. Потом врубить двигатель, повести вперед…

– Постой-постой, в канаву?

– Да, черт побери, именно туда! Без тяги мы ее назад не выволочим. Справа по краю пробуксуем, но на дорогу, глядишь, выскочим.

– Мы бампером вон те деревья поцелуем, если вообще из канавы выедем.

– Есть идеи получше? Если да – готов выслушать.

– Нет, никаких.

– Тогда что?

– Тогда давай сменим шину и рискнем.

* * *

«Шевроле» стремительно надвигался. Монти не надеялся, что один трюк прокатит дважды, но, вероятно, то была не единственная карта, припрятанная в рукаве.

Он забрал влево, пользуясь преимуществом маленькой маневренной машины, и развернулся передом к «шевроле». Бампер «гольфа» принял удар, врезавшись в правое крыло «шеви», и инерцией черную машину отбросило влево, к придорожной канаве.

Монти осознавал, что при должной реакции водителя «шеви» вильнул бы в сторону и удержался – вес старой машины с лихвой превышал массу «гольфа». Но прыти кому-то за рулем «шеви» не хватило. Черный автомобиль полетел вперед под углом, пару-тройку раз вильнул задом, и Монти погнал на него слева, намереваясь спихнуть в канаву.

Почти успеваю.

Давай, детка. Еще чуть-чуть.

Еще немного, «гольф», дорогой.

Есть!

Левое колесо «шевроле» сверзилось в канаву, и Монти рванул «гольф» обратно на дорогу. Без повреждений не обошлось – маневр основательно покоробил перед, да и задняя габаритная фара разбилась еще в первом столкновении с «шеви». Но все это было ничтожной ценой за свободу.

– Я их скинул! – возопил Монти. – Богом клянусь, я их скинул!

И он развернул автомобиль – не раньше чем быстрый взгляд в зеркало заднего вида сказал ему, что шалость удалась не до конца. «Шеви» вылетел не так уж далеко, и ему хватило тяги выкатиться обратно на дорогу.

Теперь он мчался на них. Снова.

* * *

Ларри и Тед сменили шину, и теперь Ларри сидел за рулем, а Тед и Мозес толкали сзади. Они намеревались раскачать машину в канаве, надеясь, что передние колеса твердо встанут наземь и откатят ее назад.

– Толкайте! – кричал Ларри в окно, пуская двигатель.

Навалившись спинами, Мозес и Тед толкали.

* * *

Монти вписался в поворот. Фары «шевроле» пропали из поля зрения.

Боже, подумал он, мы почти вернулись к дому. Он бросил взгляд на Бекки. Та была белее простыни, а лунный свет делал ее внешне еще более больной. Она вытерла кровь со лба рукавом, но та выступила снова – яркими алыми горошинами.

– Ты как, держишься? – спросил он.

Бекки ничего не ответила.

Впереди, после отметки мили, был поворот, забирающий вверх. Как раз перед домом Бомонтов. Монти решил попытать удачу. Может, они наткнутся на соседей. Или кто-нибудь им поможет.

Зловещее марево фар «шевроле» сзади подгоняло его. Тени ветвистых сосен, как большие черные пауки, прыгали по дороге, спугиваемые светом от «гольфа».

Дрожь пробежала по всему телу Монти. Сосны, подумал он. Озеро. Он посмотрел на лицо Бекки – окровавленное, бледное. Вспомнил ее слова о женщине, подвешенной вниз головой и истекающей кровью.

– Бекки! – отчаянно позвал он.

Та не отвечала – просто смотрела прямо перед собой, пока алые горошины набухали.

* * *

Грязь фонтанами била из-под передних колес патрульной машины, угодившей в кювет. Задний мост подскочил и снова коснулся земли.

Тяга была набрана, и передние шины, как лапы норной собаки, роющей землю, потянули автомобиль вперед. Передний мост вышел из кювета, но его место тут же занял задний, на маневр не хватило буквально пары сантиметров дорожного покрытия. Колеса с чавканьем утонули в грязи, провалившись сразу до середины покрышек.

Ларри изо всех сил жал на педаль газа.

Покрышки увязли еще глубже.

– Держи ее! – кричал Тед. – Держи, черт возьми!

* * *

Дорога сузилась, и Монти вдруг понял, что знает, что ждет его за поворотом: тупик.

Он не ошибся – так и оказалось.

Проезд внезапно оборвался. Под колесами место суглинка занял ворсистый ковер из опавших хвойных иголок. Его глазам предстала беседка для пикника. За беседкой высился частокол деревьев, а за деревьями виднелось озеро.

Они угодили в ловушку.

– Вылезай из машины! – крикнул он Бекки.

– Зачем, Монти?.. Нам конец… мне конец.

Он схватил ее за руку и рванул на себя:

– Вылезай из этой сраной машины, или они убьют нас, слышишь?

Бекки буквально вывалилась наружу будто во сне, заковыляла на нетвердых ногах. Монти потащил ее за собой влево, к темной полосе деревьев.

– Бежим, черт тебя дери! Бежим! – кричал он.

И она вняла его крикам. Высвободившись из захвата, выстрелила вперед как пущенная из лука стрела. Уменьшая разрыв хотя бы до трех футов, Монти сбил дыхание напрочь. Запоздало вспомнилось – Бекки как-то говорила, что выступала бегуньей в школьной сборной по легкой атлетике.

Свет ударил им в спину. Фары «шевроле».

Они продирались сквозь древостой, царапаясь ногтями, безжалостно сбивая на пути колючие лозы, расшвыривая подошвами опаль.

Фары погасли, но Монти услышал, как захлопали двери машины, и представил, что за ними бегут. По крайней мере у одного из этих охотников за людьми – дробовик.

Свет снова показался – но уже впереди. Там был чей-то дом.

– Беги, Бекки, беги! – кричал он, несмотря на то, что жена порядком опережала его, сметая упругие ветви. Пару раз ему пришлось уклоняться – ветка хлестнула в опасной близости от глаз. Вытянув руки перед собой, он гнал во весь опор, стиснув зубы и тяжело дыша.

Деревья внезапно кончились. Огни окон казались ослепительными после мрака чащи – да и сам дом был залит сиянием луны. Монти рассмеялся бы, не будь ситуация безумно страшной.

Они вернулись туда, откуда начали. В самое сердце кровавых видений Бекки.

В летний дом Бомонтов.

Монти оглянулся через плечо. Ничего и никого – их будто не преследовали. Но этот факт не вселял оптимизма.

– Иди внутрь, – теряя дыхание, бросил он Бекки. – Я… захвачу кое-что из сарая. Кое-какое… оружие.

И Бекки пошла, но, дойдя до двери, остановилась и повернулась, чтобы посмотреть на Монти. Он бежал к сараю. Дверь туда была не заперта – так он ее и оставил после того, как достал рыболовные снасти.

– Поторопись, Монти! – крикнула она ему. – Пожалуйста!

Вскоре он выскочил из сарая – с топором и гарпуном.

* * *

– Застряло на совесть. – Мозес шмыгнул кровоточащим носом.

Тед вздохнул.

– Начинай собирать палки, камни, все, что сможешь найти, чтобы навалить под шины. Мы сделаем подпорки и выедем на них.

– А получше идея есть?

Тед повернулся и нацелил на Ларри указательный палец:

– Не начинай, дружище, если не хочешь носить штаны вместо шляпы.

И они стали искать вокруг лесной сор.

Погоня приостановилась. Когда все пятеро высыпали из «шеви», Брайан повернулся к Мультику и сказал: «Хватай этих двоих», – указав на Джимми с Анджелой.

Мультик нацелил в ту сторону дробовик и расплылся в глупой ухмылке.

– Но ты обещал! – вскрикнул Джимми.

– Он – да, я – нет, – произнес Брайан голосом Клайда.

– Мужик, – Мультик взглянул на Брайана и покачал головой. – У меня, блин, от тебя мурашки по коже. У тебя сейчас голос точь-в-точь как у старины Клайда.

Брайан мрачно стрельнул глазами в Мультика.

– Я и есть Клайд, придурок. – Голос изменил тональность: – Но я же – и Брайан. – И снова огрубел: – Что, не допетрил еще, кусок дерьма?

– Да, да, Клайд… Брайан… ребята. – Кадык Мультика испуганно дернулся. Торч, который все это время столбом стоял неподалеку, таращился на Брайана с приоткрытым ртом.

– На что уставился? – рыкнул голос Клайда.

Торч замотал головой.

– Тащи этих двоих в беседку, живо.

– Не делайте нам больно, – взмолился Джимми. – Отпустите. Мы никому не скажем.

– Конечно, не скажете. Давай их сюда. На стол.

– Беги! – вскрикнул Джимми и со всей силы толкнул Анджелу вправо, а сам рванул влево. Но Торч подсек его по ногам, и он брякнулся на землю. Подбежав, Мультик двинул Джимми прикладом дробовика по затылку, и тот затих.

Анджелу Торч настиг у самой чащи. Схватив за волосы, он, словно пещерный человек, поволок ее к остальным. Швырнул под ноги Брайану. Тот, подкинув в руке нож, наклонился к ней.

– Повеселимся немного? – спросил он голосом Клайда.

– Мужик! – Мультик содрогнулся. – Перестань, меня этот голос стремает!

Брайан злобно уставился на него через плечо.

– Ты думаешь, это забава? – Вернулся голос Клайда: – Так считаешь, да?

– Нет, нет! Я просто… как у тебя так хорошо получается?

– Тупой ублюдок, – ругнулся голос Клайда, – у нас на двоих одна голова. – Лезвием ножа он легонько постучал по лбу. – Что непонятного?

– Ничего.

– Это я, – произнес голос Клайда.

– А это – я, – добавил голос Брайана. – И мы отдаем приказы. А теперь вы, два дурня, перестаньте забивать головы тем, что вас не касается, а то остатки скудных умишек перегреете. Тащите девчонку на стол.

– Пожалуйста, – прошептала Анджела, – оставьте меня в покое.

Торч ухватил ее за волосы и взвалил на стол, хоть она и вырывалась изо всех сил, и кричала, и била его кулаками по груди. Мультик вцепился в воротник поло Джимми и приподнял его с земли. Торч привалился к столу, все еще держа Анджелу за волосы.

– Ты любишь этого цыпу? – спросил Брайан голосом Клайда, показывая на Джимми.

– Отпусти нас, прошу, – выдавила она.

– Ты глухая? – Голос Клайда опасно зазвенел. – Любишь этого придурка? У нас тут викторина «Правда или действие», так что хорошенько подумай над ответом и запомни, что ляпнула.

– Кто ты такой?

– Здесь я задаю вопросы, – отрезал голос Клайда.

– Прошу тебя…

– Святые яблочки! Последний раз спрашиваю – ты его любишь?

– Да! Да!

– У меня есть предложение, – продолжил голос Клайда. – Отправишься гулять, если попросишь меня – хорошо попросишь! – порезать его заместо тебя.

Анджела вылупила глаза.

– Именно так! – подвел черту голос Клайда. – Говоришь: «Порежь его, Клайд, просто покромсай его, нашинкуй подчистую», – и я тебя отпускаю. Брайан дал такой же шанс жене Бомонта. Она им не воспользовалась. Что насчет тебя?

– Нет… я не стану, – выдавила Анджела.

– Держи ее руку, Торч.

Торч таращился отсутствующим взглядом на Брайана. Жесты, голос – все недавно принадлежало Клайду. Это было слишком. Даже для него.

– Вы что, оглохли все, на хрен? Дай мне ее руку!

Торч, приподняв Анджелу за волосы, оттянул ее тонкую руку в сторону и навалился.

– Ага, вот так. Будь добр, держи крепко. – Говорил все еще Клайд, но со странной теплотой, едва ли не участием. И Торч узнал этот тон. Он сулил одно: Клайд что-то задумал, что-то очень недоброе. Такие нотки прорезались у него только перед чем-то по-настоящему отвязным.

– Не надо! Пусти! – всхлипнула Анджела.

Локоть Торча опустился ей на запястье, почти расплющив его.

Брайан обошел стол по кругу, запустил руку в ее длинные темные волосы. Анджела затряслась, как теленок перед убоем.

– У меня для тебя кое-что есть, – прошептал он, наклонившись к ее уху. – Длинное, острое и блестящее.

Брайан пропал из поля ее зрения на мгновение, и она замерла.

– А вот что! – возопил голос Клайда, и руку вдруг пронзила боль – сильная и тупая.

Она рванулась прочь изо всех сил, крича. Нож Брайана отсек ей указательный палец, прямо под костяшкой. Подняв обрубок, он наклонился над ней и поковырял переставшим принадлежать ей ногтем в своих зубах.

Крик перешел в рыдания. Она лишилась чувств. К сожалению, ненадолго.

Когда Анджела пришла в себя, Брайан примерялся ножом к среднему пальцу. Торч ассистировал ему, мертвой хваткой держа запястье. Увидев, что она пришла в себя, Клайд (или Брайан?) улыбнулся и наклонился к самому ее лицу. Отрезанный палец торчал у него изо рта – он перекатывал его из стороны в сторону, как киношный наркобарон – сигару.

– Ну-ну, – протянул голос Клайда. – Что теперь скажешь о своем любимчике?

Свет луны отражался в глазах Брайана-Клайда, делая их такими же яркими и колкими, как и нож, который он держал, и в глубине этих металлически-ярких глаз бурлило что-то плохое, нечеловеческое.

– Порежь его, – простонала она. – Не делай мне больше больно. Режь его!

Брайан-Клайд улыбнулся.

– Стяни с него портки, – приказал он Мультику. – И растряси, пускай оклемается.

Торч и Мультик подняли Джимми, расстегнули его штаны, спустили их на колени. Мультик схватил Джимми за ноги, Торч отвесил ему пару пощечин, приводя в чувство.

– Трусы тоже снимай, – сказал Брайан торжествующим голосом Клайда.

– Пресвятая Дева, – прошептала Анджела и заплакала.

Брайан обернулся к ней. Теперь он мало напоминал себя. Его лицо будто сделалось тверже, шире, смуглее, брови нависли ниже, чем прежде.

– У тебя еще есть время, сеньоритка. – Он показал ей нож, с которого капала кровь. – Ты или он?

– Он, – тихо сказала она и приникла лицом к столу.

Джимми очнулся и уже успел понять, что ему грозит.

– Ради всего святого, нет. Не делай этого, Брайан. Пожалуйста, я прошу тебя!

Брайан, который все больше походил на Клайда и двигался как тот, обогнул Мультика и сел между ног у Джимми.

– Боже, не надо! Боже, пожалуйста, нет! – И вдруг, неожиданно, Джимми стал читать нараспев молитву. – Отец наш небесный!..

Подавшись вперед, Брайан сдавил его мошонку левой рукой. Лезвие ножа в правой улыбнулось хищным серебром в лунном свете.

До них донеслись крики Джимми, за ними – девичий визг. Монти и Бекки, пусть и не видели, что происходит, понимали: они – следующие.

– Монти… – начала Бекки, но если и хотела донести какую-то мысль, то та умерла, едва родившись.

– Вскипяти воду, – сказал Монти.

Бекки посмотрела на него из недр кресла, где сидела, сжимая в руках топор до белизны в пальцах. Ее лоб был перемазан кровью.

– Вскипяти воду, – повторил Монти.

– Самое время для кофе, – ее голос вибрировал на грани истерики, но и сарказм в нем каким-то чудом остался.

– Просто послушай меня и вскипяти воду! Достань самые большие кастрюли, какие найдешь. Наполни и поставь на плиту. Я видел такой приемчик в кино. Мы ошпарим этих психов, как только они сюда вломятся. Займись, а я пока забаррикадирую нас.

Бекки побежала на кухню и принялась за работу.

Монти проверил хижину и убедился, что все внешние двери заперты. Он загородил дверь спальни диваном на случай, если они войдут через окно. На то, чтобы открыть дверь, придавленную этим монстром, у них уйдет чертовски много времени – он успеет что-то придумать, выиграет время.

Он пытался придумать, как заблокировать двери, ведущие в другие комнаты, и вспомнил, что в одной из них были свалены плотницкие инструменты.

Сбегав туда, Монти вернулся с полным ртом гвоздей, молотком в одной руке и узкими досками в другой. Он сложил их и вернулся за остатками. На все про все ушло несколько ходок. Он стал заколачивать двери крест-накрест, отрезая комнаты от остального дома. Остатки досок пошли на окна. Только два больших фасадных окна, выходивших на озеро, и одно кухонное остались без защиты. Но, по крайней мере, их шансы чуть выросли, да и окно кухни, узкое и высоко расположенное, было бы относительно легко оборонять.

Монти стал прикидывать, где лучше применить гарпун, и на мгновение ощутил себя вполне довольным собой, но все это как рукой сняло, когда в окно на кухне влетел камень. Он упал на пол, а следом за ним кинули что-то еще, небольшое и странное на вид. С улицы в дом ворвался насмешливый крик:

– Угостите, а не то напугаем, засранцы!

Бекки выбежала из кухни, прижав ладонь ко рту (про себя издеваясь над безотчетным жестом – вот ведь куколка-балетница!). Ей на глаза попалось то, что лежало в груде осколков на полу.

Даже когда Монти с отвращением пинком загнал это в дальний угол, она не могла прогнать образ из головы.

К ним забросили парочку окровавленных тестикул.

– Свет, – сказал Монти. – Выключи свет.

Он пригнулся, подошел к окну и выглянул наружу, чувствуя себя персонажем второсортного боевика. Для полного сходства осталось вынести остатки стекла из рамы прикладом, чтобы было удобнее палить по врагам. Жаль только, ни приклада, ни самого ружья нет – палить не из чего.

На заднем дворе, между сараем и домом, творилась настоящая вакханалия. Был там какой-то парень, смотрящий на них во все глаза, странный на вид, который выделывал причудливые кренделя – двигаясь изящно, но совершенно неестественно. В руке у него был нож, время от времени серебристо бликующий в лунном свете, как и оскаленные зубы парня. Раскинув руки на манер взлетающей цапли, чудак-пришелец скакал то на одной правой, то на обеих ногах, то на одной левой. При этом порой он умудрялся сгибаться и громко хохотать.

Пританцовывая в сторону хижины и качаясь как набирающий обороты маятник, парень двинулся вперед, выбивая подошвами фонтанчики земли.

Монти изо всех сил вцепился в гарпун. Оглянулся на Бекки. С топором наперевес та застыла у входной двери.

Замерев в нескольких шагах от дома, парень остановился.

– Учительница! – закричал он. – Помните меня?

За спиной Монти глухо стукнуло. Оказалось, Бекки уронила топор и схватилась за голову.

– Это он, – пробормотала она.

– Он? Ты о ком?

– Клайд. Тот парень, что напал на меня.

– Бекки, возьми себя в руки!

– Это он, я узнала его голос! Я…

– Возьми топор, – спокойно сказал Монти.

– Учительница! – снова раздался голос Клайда. – Дадите мне еще один приватный урок? Мне понравилось в прошлый раз! Вы у нас горячая штучка! Могу поспорить, что и ваш муж так считает!

– Заткнись! Заткнись! – Слова вылетели изо рта Монти так быстро, что он поверить не успел, что осмелился подать голос.

Парень еще немного покрутился на каблуках, вытянув руку с ножом перед собой и любуясь игрой света на лезвии.

– Мы ждем вас, учительница! – провозгласил Клайд, и голос Брайана подхватил: – Да-да, мы собираемся вырезать ваше миленькое сердце!

Монти увидел, что со сменой голоса неуловимо изменилась и осанка парня, сама манера движений, будто бы даже выражение лица.

– Мы тебя на кусочки покромсаем, слышишь? Слышишь меня? Я буду сношать тебя в самые мозги, и в этот раз, клянусь, я снова буду первым!

Брайан засмеялся и подхватил уже своим голосом:

– Мы будем первыми!

Показалось, что двое смеются одновременно, хоть звук и шел от одной фигуры.

Монти заморгал. Его рассудок сдавался. В чем смысл этого…

Грохот в передней части дома все расставил по местам. Его одурачили, обули самым древним методом. Пока он отвлекался на этого шута, остальные зашли с другой стороны.

Вне себя от злости Монти оглянулся.

Двухголосый парень пропал.

С гарпуном наперевес Монти двинулся ко входной двери.

Бекки, дрожа от воспоминаний о голосе из могилы, стиснула топорище.

Монти подкрался к двери, прислушался. Он услышал звук капающей воды, будто огромные капли падали с крыши и разбивались о передние ступени крыльца.

Опустившись к окну, он наклонился и нашел незабитую досками щель. Выглянул.

Его пробрала дрожь. С карниза над крыльцом свисало тело. Ветер шевелил длинные волосы. Он не сразу понял, что оно обращено к нему лицом: на маске из темной засохшей крови лишь распахнутые глаза выделялись, да и то не сильно. Это была девушка. Джинсы в ее промежности выглядели так, будто там произошел взрыв.

– Кто… кто это? – спросила Бекки, запинаясь.

– Та, кого ты видела во сне, – медленно ответил Монти.

Когда под колеса набилось достаточно коряг, камней и сплющенных пивных банок, Ларри сумел сдать назад. Срывая протекторами траву и оставляя черные полосы, патрульная машина выкатилась на середину дороги.

Тед с Мозесом сразу запрыгнули внутрь.

– Как я помню, – сообщил Мозес, – мы повернули на трассу, что примыкает к подъездной дороге Бомонтов, а она довольно длинная.

– Просто скажи, когда будем на месте, – отмахнулся Ларри, выжимая газ.

Они напялили хеллоуинские маски, те, что Мультик прихватил из «Поповьей лавки», – Брайан выбрал себе образину с торчащим изо лба ножом. Когда-то, в свой первый визит в «Лавку», Монти счел ее самой страшной.

Мультик взмахнул дробовиком:

– Ну что ж, покажем им сплаттерпанк.

– Покажем-покажем. Так, как надо, – произнес Брайан голосом Клайда. – Торч, ты спускайся к дороге и карауль там, да смотри, чтобы к нам гости не пожаловали. Я собираюсь долго провозиться с этой парочкой и не хочу, чтобы мне кто-то мешал. Дрянь училка будет страдать. Как я страдал в той камере.

За спиной Брайана Мультик поглядел на Торча, пожал плечами и повертел пальцем у виска. Впрочем, когда Брайан повернулся к ним, он отдернул руку в мгновение ока.

– А ты, Мульт, пойдешь со мной, – велел он голосом Клайда.

Торч огорченно притопнул ногой.

Отвернувшись, Брайан продолжил голосом Клайда:

– Не куксись. Мы тебе что-нибудь прибережем. Урвешь свой кусок веселья. Мульт, отдай ему дробовик.

Мультик подчинился. Закинув стволы на плечо, Торч пошел вниз по подъездной дороге, помахивая зажатой в свободной руке маской монстра.

В самом низу, у поворота на дом Бомонтов, он нашел небольшое дерево с широким расщепом в стволе; забравшись в расщеп, положил заряженный дробовик на колени и стал ждать.

* * *

Через пять минут после того, как Торч встал на караул, патрульная машина с Ларри за рулем свернула не туда, куда надо, и покатила по дороге, на которой остались черный «шеви» и «гольф» Бекки и Монтгомери Джоунсов.

Ларри отругал Мозеса за ошибку и повернул назад. Но перед этим Тед выбежал на минутку и перочинным ножом порезал шины на обоих автомобилях. Теперь из этого места был единственный выезд, и он упирался в их колеса.

Сорвавшись в обратном направлении, они быстро нашли нужный поворот. Дом Бомонтов был уже совсем близко.

* * *

Монти и Бекки бегали от одного заколоченного окна к другому, обследуя дом. Когда приходилось миновать разбитое окно на кухне, они пригибались низко-низко.

Пока, похоже, никто не пытался вломиться к ним.

* * *

Прижавшиеся к одной из стен летнего дома, Мультик и Брайан заметили, как через деревья пробиваются сполохи света от полицейского автомобиля.

– Какого хрена? – спросил Мультик после паузы. – Это еще кто?

– Я знаю? – ответил ему Брайан голосом Клайда. – Я тебе что, хрустальный шар?

– И что нам теперь делать?

– Пока ничего. Когда они повернут сюда, Торч разберется с ними.

У них на глазах машина свернула на дорогу к Бомонтам и начала приближаться.

Дальше происходило следующее.

Мозес сказал, что хочет выйти по своим делам, но Ларри проигнорировал просьбу. Он повел машину вверх по дороге. Торч, притаившийся в расщепе дерева, взвел стволы дробовика и выстрелил. Шина на одном из передних колес лопнула. Патрульный экипаж занесло, он остановился.

Торч, прицелившись получше, выстрелил снова. В этот раз заряд из дробовика попал в окно с правой стороны и угодил Теду в голову.

Стекло вперемешку с костными осколками и мозгами метеоритным дождем рвануло в салон. Пуля прошла через лоб Теда, зацепила руль, разминулась с лицом Ларри на дюймы и вылетела с левой стороны, царапнув по металлической стойке окна и чуть не срикошетив в потолок.

Ларри распахнул дверь, схватил пистолет с заднего сиденья, выкатился из машины и упал на землю. Еще один выстрел разбил заднее окно, и Ларри отполз к задней двери. Как и полагалось в конструкции полицейской машины, открыть ее изнутри было нельзя. Он распахнул ее и выволок невредимого, лишь усыпанного стеклом Мозеса наружу, вместе с винтовкой. Горе-охотник трясся как осиновый лист.

– Он… он мертв? – спросил он, кивая на Теда.

– А ты как думаешь? – Ларри протянул руку и смахнул с плеча обломок черепа, который лег кошмарной пародией на эполет. – А мы пока живы, приятель. Держи это у себя в голове.

– Господи, – застонал Мозес. – Он собирается нас убить.

– Черта с два. Сначала я надеру ему задницу.

Еще один выстрел сотряс машину. Стекла брызнули в их укрытие.

– Он просто палит наугад. Для верности. Если мы не покажем носу, он уймется. А ты слушай внимательно: я собираюсь его прикончить. Отползу вон туда, в чащу, пойду вниз и посмотрю, можно ли подкрасться к нему незаметно.

– Ты что, хочешь меня тут оставить? Не надо! Не бросай меня!

– Увы, брошу. Нужно преподать мудаку урок. Тед был славным парнем, пусть и коммунистом, католиком и ниггером.

Сглотнув, Мозес кивнул.

– Скорее всего, этот тип не один, так что будь начеку.

– Не оставляй меня одного! Меня эта передряга не касается! Ты обещал отпустить до того, как мы приедем!

– Убери свою клешню с моей. Вот так, молодец. Я пошел.

– Ты сказал, что отпустишь меня!

– Ты и так на свободе, разве нет? Слушай сюда: будь начеку или умрешь. В любой момент, когда захочешь бросить оружие и сдаться, вспомни, что стало с беднягой Тедом. Понял?

Мозес ничего не ответил, Ларри не стал ждать. Двигаясь тихо, как лазутчик-индеец, он скрылся в лесу за машиной.

Брайан вытянул из-за пояса пистолет, позаимствованный у патрульного Троулера.

– Что ты хочешь делать? – спросил Мультик. Они стояли, прислонившись к стене летнего дома. Видели патрульную машину, слышали выстрелы. Коповозка не подавала признаков жизни, моргала огнями и все, но от нее откатилась темная фигура и скрылась в лесу.

– Сделаю все, что потребуется. Держись ближе к дому. Если они сунутся наружу – помаши у них перед носом ножом. Я вернусь так быстро, как смогу.

Говорил Брайан, и Мультик, каким бы отбитым ни был, уже находил эту игру с двумя разными личностями сбивающей с толку.

– Где Клайд? – спросил он.

– Да тут я, – откликнулся голос Клайда, и, когда Мультик взглянул Брайану в лицо… это был человек, очень похожий на Клайда. Какая дичь! Пародисты по телевизору могли сильно смахивать на кого-то, но Брайан давал им прикурить. Может, и правда одержим? Мультик решил, что поверить в такое трудно, даже под хорошим затягом парами клея (всю дорогу он жалел, что при нем нет пакетика – руки начали дрожать; реальность, серая и суровая, разрывала привычный утешительный дурман в клочья).

– Жди здесь, – приказал Мультику голос Клайда. Развернувшись, Брайан-Клайд тихо прянул в лес и пропал. Как, черт побери, он выделывает штуки с голосом? Мультика очень волновал этот вопрос.

Вода на плите закипела, и Бекки выкрутила горелки на ноль. Взяв топор, она пошла обратно к Монти.

– Готово? – спросил он.

– Да, – прошептала она. – Монти, его голос… это тот самый тип, Клайд.

– Это не тот. Тот мертв и похоронен.

– Мне знаком голос.

– Это его дружок. Он просто копирует голос.

– Не выйдет копировать так похоже.

– Мертвые не оживают, Бекки!

– Скептик вернулся?

– Видеть будущее – одно, а то, о чем ты говоришь, – совсем другое. Мертвые мертвы. Тот тип просто невменяемый. Может, он втемяшил себе в голову, что стал тем парнем, но в этом нет ничего сверхъестественного. У всех нас есть способность к такого рода мимикрии, и наше подсознание устроено гораздо сложнее, чем ум. Ему ничего не стоит воспроизвести мельчайшие детали голоса, научить верхние этажи мозга говорить им. Парень просто псих, не более. Ты должна это понимать. Если мы хотим дать ему отпор, должны помнить, что перед нами человек, а не какой-то беспокойный злой дух.

– Господи, опять ты со своим психоанализом.

– В любом случае сейчас не лучшее время для споров.

– Монти, говорю тебе, это голос Клайда. Можешь и дальше посыпать мне голову психологической чепухой – тебе меня не убедить.

– Хорошо! Это сейчас не главное.

– Черт побери, все как в том сне. Все сбывается. Нам не выкрутиться.

– Почему? Вспомни девушку на крыльце – ты думала, что это ты, но ошиблась. Раз ошиблась – значит, мы можем выйти из передряги живыми. Все возможно. Разве не ты всегда упрекала меня за то, что я легко сдаюсь, за нетвердость? Или то были просто слова?

– Может быть, – сказала Бекки, помолчав. – Может, я просто хотела видеть в тебе то, чего никогда не было во мне самой.

* * *

Мультик, без паров клея в голове, с натянутыми до отказа нервами, сорвался и ослушался приказа Брайана-Клайда. Ему требовалась отдушина, на роль которой вполне годилась притаившаяся в доме женщина.

Мультик стал нервно оглядываться.

Он знал, что необходимо ждать. Если он подведет Брайана (Клайда?), потом не оправдается.

Достав нож, Мультик стал водить им по ладони. К черту Брайана, решил он в конце концов, Брайан чокнутый, как подзаборный боров.

Забежав за угол дома, он подскочил к разбитому кухонному окну и провыл:

– Угостите, а то напугаю!

Монти с Бекки увидели его. Как он высунул язык из щели, что была у маски вместо рта.

Ларри крался по чаще вдалеке от них.

Торч, все еще не решившийся идти к патрульной машине, чтобы проверить, есть ли выжившие, не глядел по сторонам. Да и маска, которую он все-таки напялил, мало способствовала остроте периферийного зрения.

Ларри, воспитанный отцом, знавшим лес и умевшим охотиться, медленно подкрался к Торчу. Под его ногами не хрустнула ни одна веточка.

* * *

– Чудовища из твоего сна, – прошептал Монти. – Маски! Теперь все имеет смысл.

Но прежде чем Бекки успела ответить, раздался звон стекла.

Лезвие ножа скользнуло между подоконником и рамой незащищенного окна, одного из двух фасадных, и задвигалось вверх-вниз, из стороны в сторону, расширяя зазор.

Монти положил гарпун на пол. Забрал топор у Бекки. Дрожа, но стараясь ступать тихо, он пересек комнату и ударил топором по лезвию.

Удар получился сильный, но нож не сломался. Вместо этого из рамы выбился крупный клин дерева, стукнувшись о пол с левой стороны. Мультик, налегая на пробоину, другой рукой колотил по раме и заходился надсадным смехом.

Монти ощутил, как его переполняет редкое, кипящее чувство: злость.

Он страшно закричал, перекрывая звук дебильного смеха. Кровь бросилась ему в голову. Ослепленный порывом, он изо всех сил метнул топор в кривляющуюся за окном ненавистную маску.

Во все стороны брызнуло стекло. Мультик, кажется, успел что-то понять, но не успел уклониться: лезвие топора с хрустом вонзилось ему в лоб, глубоко разворотив череп, и смех перешел в вопль. Еле устояв на ногах, Мультик отшатнулся от оконного проема. Дрожащей рукой он дернул за низ маски – та не слезла. Потянул сильнее – резина лопнула вокруг трещины во лбу, и во все стороны брызнула кровь.

Его глаза закатились. Выронив нож, Мультик плашмя рухнул на спину и больше не шевелился.

– Так тебе! – крикнул, празднуя победу, Монти.

И тут до него донесся звук выстрела.

* * *

До снайперской позиции Торча Ларри крался медленно и осторожно. Теперь он видел, что на стрелке – хеллоуинская маска. Ну что, пугалка или угощение? – спросил Ларри про себя, и недобрая улыбка расползлась по его лицу. Он поднял пистолет. Тот был заряжен разрывными пулями – все дорожные патрули снабжали именно такими в расчете на то, что палить им приходится по машинным стеклам, гасящим силу выстрела.

Но здесь стекол не было – лишь недоносок в маске, сидевший на дереве. Да и расстояние для выстрела – пустяковое. Прицеливаясь, Ларри не испытывал ни тени сомнения.

Он выстрелил Торчу в шею. Разрывная пуля сломала парню шейные позвонки и едва не оторвала голову. Хеллоуинская маска слетела, удар пули качнул Торча вперед, и он грузно полетел с дерева на устланную сосновыми иголками землю. Его ноги какое-то время еще дергались, пятка отстучала по земле нервный ритм, но вскоре все функции тела отказали, и бесполезно-молчаливая вредоносная жизнь Торча наконец оборвалась.

Ларри размышлял над удивительным фактом, что бандит оказался белым, когда за его спиной раздался шорох.

Он развернулся, поднимая оружие, – и уставился прямо в дуло револьвера. Дуло ему показалось таким же большим, как туннель метро. И этот туннель изрыгнул огонь. Пуля вошла Ларри в рот, разорвав губы, высадив зубы из десен и пройдя сквозь голову, найдя выход сзади, чуть выше шеи.

Когда Ларри падал, его правая рука дернулась, и палец рефлекторно дернул спусковой крючок пистолета. Он отстрелил сам себе коленную чашечку. Та скатилась со штанины форменных полицейских брюк, будто съемная деталька.

Как жаль, подумал Ларри, что я еще не умер.

Брайан, впрочем, исправил ситуацию. Нагнувшись к полицейскому, он приставил к правому глазу Ларри ствол и выстрелил в упор.

Сделав дело, он подкрался к патрульной машине.

Никого не было. Никто не шевелился и не стрелял в него. Он заглянул в салон. Там, на приборной доске, лежал труп второго копа с дыркой в голове.

Припав на колено, Брайан заглянул под машину. Чисто. И за багажником – никого.

Он побежал вверх по дороге к летнему дому Бомонтов. На валявшуюся под деревом тушу Торча даже время тратить не стал. На его глазах патрульный выстрелил, и шея недоумка разлетелась на куски. А без головы помирает даже самый тупой удав.

* * *

Мозес притаился в тени под соснами. Из своего укрытия он слышал, как выстрелил Ларри, и с той же позиции увидел Брайана, появившегося из чащи на его стороне. Через некоторое время после того, как Брайан перешел дорогу, раздался второй выстрел. И снова показался новоприбывший юнец – осторожно обойдя патрульную машину, он проверил у нее под брюхом и побежал обратно к дому Бомонтов.

Мозес мог убить его, еще когда впервые увидел, у него были и время, и шанс, но он смертельно боялся промаха. У него – семья и три охотничьи собаки, о которых надо заботиться (для начала хотя бы найти, раз он бросил их в лесу). Если он промахнется, пацан с револьвером может оказаться метким. И что тогда? Лежать ему, Мозесу, с вышибленными мозгами под дурацкой сосной.

Кроме того, он был испуган. Так сильно, что наложил в штаны.

* * *

Услышав выстрел, Монти выглянул в окно, но увидел только огни машины. За тем, первым, вскоре последовал второй, и на сей счет у Монти не было предположений. Может, подростки палили наугад, пытаясь нагнать на них страху?

Он посмотрел на руки: ладони дрожали.

Если бы Монти поднял глаза снова, увидел бы Брайана, бегущего с револьвером Троулера к дому. В свете луны двигавшийся скачками Брайан походил на витийствующего дьявола со средневековых гравюр. На гротескной хеллоуинской маске туда-сюда качался воткнутый в лоб резиновый нож, как абсурдная антенна.

Пусть руки тряслись, Монти впервые почувствовал себя способным на решительные действия. Отец был не прав, говоря, что у него нет яиц. Он чувствовал истинно первобытное удовлетворение, вспоминая, что сделал с Мультиком. Да, это было жестоко и неприглядно, но Монти чувствовал себя победителем, не иначе. Ему хотелось, чтобы старый недобрый Билли Сильвестр очутился здесь сегодня. Он бы без проблем заставил того жрать собачье дерьмо и улыбаться.

Монти посмотрел на Бекки. Держа гарпун, та опасливо выглядывала в разбитое окно.

– Он мертв? – спросила она, кивнув на лежащего снаружи Мультика.

– Мертвее некуда.

– Хорошо, – тихо сказала она. – Как думаешь, сколько их еще?

– Я не знаю.

– Я люблю тебя, Монти.

– Я тоже.

– Несмотря ни на что, я люблю тебя. Помни об этом.

– Я никогда не сомневался.

* * *

Брайан нашел тело Мультика и разозлился не на шутку. Он же сказал этому идиоту с клеем вместо мозгов стоять и караулить. А что он сделал? Пустился в самоволку.

Брайан пнул труп по ребрам, поднял пистолет и дважды выстрелил ему в разбитую топором голову.

Правильнее сказать, это сделал Клайд.

– Полегче, Клайд, полегче, чувак, – осадил его Брайан.

– Ладно, хорошо, – прохрипел Клайд, восстанавливая дыхание. – Просто добудь мне училку. Мне уже сейчас жуть как надо ее сердце.

– Я сделаю это. Мы сделаем.

– Ты сто лет так говоришь!

– Время пришло, Клайд.

– Хватай нож. Нам нужен нож. Я хочу покромсать ее. Во славу Бога Лезвий и всех его остреньких детей, аминь. Хочу сунуть нож ей в…

Брайан хлопнул рукой по поясу.

– Клайд, друг, нож у меня.

– И чего ты стоишь? Иди и разберись с ней! Сейчас же!

Монти и Бекки слышали его голоса. Два совершенно разных голоса. Сумасшедший юнец снова был рядом и говорил за двоих. Может, дело лишь в его безумии, душевной болезни. Но теперь и Монти не был уверен до конца.

Сбегав на кухню, Монти принес мясницкий нож. Снаружи шел разговор. Диалог.

Заметив Бекки краем глаза, он увидел, что каждый раз, когда вступал голос Клайда, она напрягалась. Ужасные картины изнасилования явно оживали в ее голове благодаря этому ущербному звуку, и Монти снова начал переполнять гнев. В этот раз он даже не хотел его сдерживать, а раскрыл объятия, позволил расти и цвести.

Голоса смолкли. Монти и Бекки затаили дыхание. На короткое мгновение мир, казалось, вернулся к нормальной жизни. Из разбитого окна тянуло ночной прохладой, пахло озером и соснами. Они слышали, как вода плещется о берег и где-то далеко поет ночная птица.

Потом раздался звук около входной двери, словно упало что-то тяжелое. Монти понял, что это: кто-то сбросил с крыльца тело девушки.

Зачем?

Ответ пришел сразу – с треском.

Парень вытянул из тела Мультика топор и возомнил себя Полом Баньяном[14]. Подвешенный труп он убрал, чтобы ничто не мешало замаху.

Лезвие било по двери гулко, звонко, сталь скрежетала о дерево. Удары падали один за другим, без устали, снова и снова.

– Угостите, не то напугаю, придурки! – ревел Клайд, с каждым разом – все громче и исступленнее. – Угостите, не то я вас так напугаю, что мало не покажется!

Топор вывел последнюю ноту, сверкнул серебром в дверном проеме – и пропал.

Воцарилась тишина.

Бекки схватила Монти за руку. Тот покрепче, до боли в пальцах, перехватил нож. Не говоря ни слова, он выскользнул из ее хватки и прошел через комнату к двери. Встал у заколоченного окна и прислушался.

Все еще тихо.

Он стал ждать очередного удара топора, понимая, что много времени на снос двери у Брайана не уйдет. Сквозь многочисленные пробоины в дом проникала ночь, неся с собой далекие отблески огней патрульной машины.

Но удары не возобновлялись.

Потом на Монти снизошло ужасное озарение, но что-то предпринимать было уже поздно. Доски вылетели одна за другой, и Брайан, размахивая топором как берсерк, всем телом вломился в окно у двери. Ногами он ударил Монти в грудь и опрокинул на пол. Нож, вылетев из его руки, канул в тень.

Монти и Брайан покатились по полу.

Оседлав мужа Бекки сверху, психопат с силой рубанул топором. Но Монти успел увернуться, и, вместо того чтобы раскроить его голову надвое как спелую дыню, лезвие лишь оторвало ему половину левого уха.

Монти перехватил топор одной рукой, а другой ударил Брайана по лицу. Скользнув под маску пальцами, он сорвал ее с головы противника.

Бекки выступила из тени, держа наготове гарпун.

И тут из-за стиснутых зубов Брайана прорезался голос Клайда:

– Только попробуй, сука, и я эту штуку тебе в очко заправлю!

Голос хлестнул ее, словно кнут, воспоминания нахлынули с новой силой. Когда-то он принадлежал другому человеку. Не человеку – мерзкому чудовищу. Тому, что напало на нее, навалилось, терлось своим мерзким щупальцем о ее нутро, наполнило его своей мерзкой слизью, хрипело и постанывало от удовольствия.

Зарычав, она метнула гарпун изо всех сил.

Брайан уклонился. Острие срезало полоску скальпа с его головы и воткнулось в пол.

Монти, опомнившись, ударил Брайана по лицу еще раз. То был плохой удар под еще более плохим углом, но, развернувшись, он сумел выбраться из-под наседающего врага и отползти на руках и коленях.

Встав на ноги, Брайан подхватил топор и пошел на Бекки. Она отпрянула от его замаха. Топор опустился ей на ногу, рассек ботинок и вошел в живую плоть между большим и вторым пальцами ноги.

Бекки с визгом выдернула ногу из ботинка, и прежде чем Брайан снова замахнулся на нее, Монти поднялся и бросился к нему. Он руками обвил топорище и потянул на себя.

Брайан пнул Монти в пах и выпустил топор. Потеряв равновесие, Монти оступился.

Тогда Брайан вытянул из-за пояса револьвер и выстрелил в него – дважды.

Пули, угодив Монти в бедро, отбросили его к стене. Он соскользнул на пол.

Бекки вскочила Брайану на спину, царапая лицо пальцами. Он развернулся, пытаясь стряхнуть ее с себя, но она держалась крепко и, нагнувшись, впилась зубами в его шею. В рот потекла кровь – мерзкая на вкус, но в тот уникальный миг – сладкая, как райская роса и сама победа.

Бекки обвила талию Брайана ногами, пытаясь собственным весом свалить его с ног, но он стоял на удивление твердо. Разогнавшись, он побежал назад и ударил ее спиной о стойку бара. Бекки удержалась, несмотря на боль.

Второй удар получился сильнее – по ее хребту прошла дрожь. Выпустив лохмотья шеи Брайана изо рта, Бекки скатилась на пол.

Ухмыльнувшись, Брайан развернулся к ней, наставил револьвер вплотную и дернул за спусковой крючок.

Выстрела не было – боек щелкнул вхолостую, по пустому цилиндру.

Вскочив, Бекки бросилась к плите на кухне, где ждали своего часа кастрюли, полные кипятка. Взвыв, Брайан отшвырнул револьвер и пошел за ней, рванув из-за пояса нож.

Схватив одну из кастрюль, Бекки развернулась и плеснула кипятком ему в лицо. Ручки были настолько горячими, что содрали кожу с подушечек пальцев.

Визг Брайана чуть не выбил все оставшиеся в доме стекла. Уронив нож, он прижал обе ладони к лицу. Пробежав мимо него, Бекки ударила юнца руками в грудь. Он припал на одно колено, вытягивая жуткий, клокочущий в груди стон. Правая сторона его лица раздулась и покраснела, стремительно покрываясь волдырями размером с мячи для игры в гольф. Правый глаз побелел, как зефир – Бекки ошпарила его до слепоты.

Выдернув из половицы гарпун, она развернулась к нему, готовая стоять до конца.

Нашарив у себя в ногах нож, Брайан встал перед ней, тяжело дыша.

На мгновение они оба замерли, словно гладиаторы на ринге.

А потом Бекки со всех ног рванулась ему навстречу и, задолго до того, как Брайан осознал, что ему грозит, вонзила острие гарпуна в ширинку его джинсов.

В этот раз крик точно долетел до озера. На гарпуне она протащила его до самого разбитого окна, насаживая все прочнее, и Брайан вылетел наружу спиной вперед.

Бекки осторожно, стараясь не попасть на зазубренные осколки, перегнулась через подоконник и посмотрела вниз. Брайан лежал на животе, под ним стремительно расползалась лужа крови. Нож валялся в ярде от него, равнодушно отражая лунный свет.

Я сделала это, подумала она. У меня получилось!

Навалилась усталость, тяжкая, валящая с ног. Выпростав руки вперед, Бекки без сил повисла на подоконнике. Мир вокруг померк.

И тут, распрямившись словно пружина, Брайан схватил ее за запястье и вывихнул до щелчка кости.

Бекки закричала и попыталась вырваться, но не смогла. Цепляясь за нее одной рукой, другой Брайан подтягивался на подоконник. Его обваренное лицо окончательно перестало походить на человеческое, само по себе став страшной маской.

Бекки попался на глаза большой клин стекла, торчащий из разлохмаченных остатков рамы. Свободной рукой она схватилась за него и вырвала, сильно порезавшись, но все равно, стиснув зубы и превозмогая боль, занесла его над головой Брайана и вонзила в тот глаз, что еще что-то видел – не обваренный, левый.

Брайан рухнул вниз без звука. Перекатился на колени. Повернул ослепшую голову к ней. Его лицо лишилось выражения, сделавшись еще страшнее – на нем более не читалось ни злости, ни муки. Развернувшись, он пополз по лужайке прочь от летнего дома семьи Бомонтов, но далеко уползти ему было не суждено.

– Мне так больно, Клайд, – вдруг пожаловался он плаксиво. – Я ничего не вижу. – Он стал ползти по кругу, как издыхающая от угодившей под хвост дроби собака.

– Ты-идиот-Брайан! – заскрежетал голос Клайда. – Клятый-неудачник-дурак!

– …ради тебя, Клайд… я пытался… ради тебя…

– Ты-все-провалил! Она-жива-слышишь!

– Прости… как больно, ужасно больно… ничего не вижу…

– Ты-будешь-кататься-по-лезвию-в-аду! Сукин-ты-сын!

– Я знаю… знаю… но ты же будешь там, Клайд?.. Я смогу тебя увидеть?.. Ответь мне… пожалуйста, ответь…

– Да…

– …ты будешь там? Со мной?..

– Да-я-буду-там… Мы-оба-будем-страдать-теперь… на-лезвии… сукин-сын…

– Я… я никогда не был сверхчеловеком, как ты… Клайд…

– Я-тоже-Брайан…

– Я… я люблю тебя, Клайд.

– Я-тоже-тебя-люблю-сукин-ты-сы…

Он упал лицом на траву, вздрогнул всем телом и затих, свернувшись калачиком.

Рукоять гарпуна так и осталась торчать у него между ног.

Бекки положила израненные руки на подоконник. Надеясь, что секунду-другую этот заморыш еще проживет, она громко и отчетливо сказала:

– Счастливого Хеллоуина, урод.

Бекки подошла к Монти, плача. Опустилась перед ним на колени. Он не откликнулся на зов. Не повернул голову, чтобы взглянуть на нее.

– Монти? – еще раз тихо позвала она.

Он молчал, смотря в потолок невидящими глазами. Всхлипнув, Бекки протянула к его лицу руку и убрала волосы со лба.

– Прости меня, Монти.

– За что? – вдруг мягко сказал он.

Она упала к нему на шею, прильнув своими губами к его губам.

– Тебе очень больно? Как ты?

– Не знаю. – Он пошевелился. – По-моему, правая рука сломана. И еще одна из пуль точно застряла в ноге. Потому что одну ногу я не чувствую. Совсем.

– О, Монти…

– Не переживай, милая. Умирать я не собираюсь. Мне больно… но я никогда себя не чувствовал так здорово. Будто воспарил к небесам. Знаешь что, Бекки?

– Нет, Монти, что?

– Там все не так скучно, как в Библии.

Он явно бредил. Бекки всплеснула руками:

– Монти, лежи тихо. Я приведу помощь. Не вздумай умирать, слышишь?

Но он уже не слышал ее. Его затянула дивная греза. В ней был Билли Сильвестр, но на этот раз он не заставил его брата есть собачье дерьмо, а сам отведал его с протекции Монти. И это был самый вонючий, мерзкий, скользкий шмат собачьего дерьма во всей обозримой Вселенной, наверняка выпавший из-под хвоста псины, которая болела самыми страшными болезнями мира и недержанием стула в довесок. И он, поставив колено на грудь маленькому засранцу Билли, запихнул ему это воплощение всемирной непотребности в раззявленный слюнявый рот и заставил прожевать. А Джек, его младший братишка, смеялся на пару с Монти – они оба хохотали как сумасшедшие, и звук их чистого юного смеха отскакивал аж от самой обратной стороны Луны…

* * *

Уложив мужа поудобнее, Бекки вышла из дома в поисках помощи. Но не успела она отойти далеко, как ее подобрала патрульная машина. Они усадили ее рядом с мужчиной, от которого дурно пахло поносом. Оказывается, тот тоже был неподалеку, видел, как двое полицейских офицеров умерли от рук Брайана и его помощников. Пробежав отсюда добрых пять миль, он нашел жилой дом, где ему открыли дверь, и позвонил в местное полицейское управление.

Бекки откинулась на спинку сиденья и стала думать, что теперь будет с Монти. Она испытывала странную уверенность в том, что больше не увидит те кошмарные пророческие сны. Но как им жить и спокойно воспринимать мир после всего, что случилось? Темная изнанка жизни явилась им – суровая, лишенная правил и логики. И вот они уже не те, что прежде – старая жизнь разбилась на миллион хрустальных осколков. Как много времени им понадобится, чтобы все склеить, да и смогут ли они?

Оставалось лишь надеяться, что смогут. И эта надежда ныне значила для нее всё.

Эпилог

После того как увезли в больницу Монти и Бекки, а все тела убрали, маленький пылевой вихрь образовался на том месте, где лежал мертвый Брайан Блэквуд. Он покружился вокруг летнего дома Бомонтов с тихими, еле слышными завываниями, подребезжал целыми стеклами и двинулся к озеру. Там, над водой, он и слег, оставив после себя лишь легкую рябь. Волнение это задержалось на мгновение, а потом гладь озера успокоилась, став, как прежде, темной и тихой.

Бог лезвий

Перед вами – изъятый из «Пронзающих ночь» фрагмент, претерпевший минимум изменений, хотя бы в части описания Бога Лезвий.

Мне нравится описание этого парня – звучит хвастливо, но, увы, дела обстоят так. Он жил в моей голове еще до «Пронзающих ночь», этот гибрид сказочного чудовища и современной городской легенды, выходец из страшного сна – собственно, именно в страшном сне я и узрел его образ.

Бог Лезвий стал для меня наваждением, и я, мягко говоря, расстроился, когда выяснилось, что быстрая публикация «Пронзающим ночь» не светит и что мир не скоро узнает об этом монстре. Вскоре мне пришла идея посвятить ему отдельный короткий рассказ, и, хоть его нельзя назвать лучшим образцом моей прозы, «Бог Лезвий» худо-бедно производит эффект. Его перепечатывают, даже выпустили радиоподкаст на его основе – мне результат очень даже понравился. Возможно, из истории получится классный эпизод недавних «Мастеров ужаса»[15] от «Шоутайм», но, так или иначе, здесь, в книге, она представлена на пике формы – прозаической. Наслаждайтесь.

Ричардс прибыл около восьми. Полная луна светила ярко, несмотря на завесу из облаков, и дом предстал перед ним во всем своем отсутствующем великолепии. Именно таким его описал хозяин – старый, полуразрушенный, до неприличия безобразный.

В нем было что-то готическое, что-то – от плантаторского особняка, а что-то – от расколоченного ящика из-под апельсинов. Задумавший его архитектор то ли не смог до конца определиться с воплощением своей фантазии, то ли напился перед сдачей проекта, то ли питал странную любовь к непостижимым углам.

Достав вверенный ему ключ из кармана, Ричардс зашагал к дому, надеясь, что поездка не окажется напрасной. Уже не раз его охота за антиквариатом превращалась в ловлю водяной струи ситом. В этот раз все могло закончиться тем же. Хозяин, болезненный старик по имени Кляйн, не бывал в доме уже двадцать лет – за это время со всем, что внутри, многое могло произойти, несмотря на замки и заколоченные окна. Кто-то мог забраться внутрь и что-то украсть, или фундамент сточили термиты, в стенах завелись крысы, начала протекать крыша. Любой из этих факторов, поодиночке или с чем-либо в сочетании, был способен превратить лучшие образцы фурнитуры в опилки и материал на растопку. Но игра стоила свеч. Если внутри дом уцелел, Ричардса, вероятно, ждала удача.

Когда плотная темная туча закрыла луну, Ричардс, подсвечивая путь фонариком, взобрался на скрипучее крыльцо, снял с двери экран и повернул в замке ключ.

Оказавшись внутри, он пошарил лучом по сторонам. Кругом, казалось, были только пыль да тьма, но давешняя туча миновала, и столбики лунного света проникли в дом через прорехи в заколоченных окнах, нарисовав замысловатый частокол. Глазам Ричардса предстали отклеившиеся обои, свисавшие почти до пола, подобно ветвям плакучей ивы.

По левую руку от него вверх поднималась широкая винтовая лестница. Посветив туда, Ричардс заметил, что перила местами держатся лишь на добром слове.

А прямо напротив была дверь, узкая и побитая временем. Рассудив, что здесь, в первом помещении, ничего интересного на глаза не попалось, Ричардс решил начать осмотр дома с того, что за ней. Особой разницы выбор отправной точки, видимо, не давал.

Следуя за лучом фонарика и смахивая по пути паутину, он подошел к двери и открыл ее. Поток холодного воздуха окутал его, увлекая за собой кисловатый душок, как от холодильника, где долго лежало тухлое мясо. Его почти хватило, чтобы вывернуть желудок Ричардса наизнанку, и на долю секунды он был почти готов закрыть дверь и забыть, что за ней. Но представив себе залы, полные скрытых полумраком ценных вещиц, он решился на повторный, более уверенный шаг. Если уж, миновав все препоны, выторговал ключ от этого места и приехал сюда в поисках антикварной мебели, придется тут все хорошенько осмотреть – и плевать на запах.

Подсвечивая себе фонариком, на помощь которому пришел лунный свет, Ричардс убедился, что нашел вход в подвал. Ступени, ведущие вниз, казались древними и небезопасными, да и пол при взгляде сверху выглядел странно-стеклянным.

И все же Ричардс рискнул. Аккуратно поставив ногу на первую ступеньку, он не спеша перенес на нее весь свой вес. Та сдюжила, не хрустнула и не провалилась. Сойдя еще на три ступеньки вниз с большой осторожностью, он наслушался скрипов и стонов, но остался цел.

Дойдя до шестой ступеньки, Ричардс ощутил безотчетный дискомфорт. По спине у него пробежал холод, будто какой-то шутник, стоявший сзади, налил ему за шиворот ледяной воды.

Теперь он понял, почему пол показался стеклянным: его и видно-то не было. Всему виной стоявшая в подвале вода. Исходя из общей подвальной площади, Ричардс прикинул, что глубина тут должна быть минимум шесть-семь футов. Или того больше.

Что-то проскочило в луче фонарика, и он попытался отследить движение. Оказалось, здесь сновала огромная крыса. Улепетывая от Ричардса вплавь, она тащила что-то перед собой – что-то вроде старого, частично сдувшегося волейбольного мячика. Так ли это, он не мог сказать наверняка. Непонятно было и то, пытается крыса забраться верхом на этот странный объект или обгрызть его.

Какая, к черту, разница. Только две вещи вызывали у него мурашки – крысы и вода, а тут, как назло, было и то и другое. И бонусом ко всему шел размер крыс: таких огромных тварей поискать. И вода такая грязная, насколько возможно. В нее будто годами сливали масло и всевозможные отходы, и все это основательно протухло.

Сгустилась тьма, и Ричардс понял, что луну снова закрыла туча. Что ж, все равно тут больше не на что смотреть. Развернувшись, он стал подниматься назад. И замер.

Огромный мужской силуэт заслонил проем.

Рывком подняв луч фонаря вверх, Ричардс с облегчением убедился, что виной всему игра теней. Не такой уж и крупный неожиданный визитер. Да и шляпы на нем не было. Поначалу Ричардсу казалось, что шляпа есть, и какая – настоящий высокий цилиндр, но теперь ошибка очевидна. Голова у парня была непокрыта, непослушные темные космы ничто не стесняло. Черты его лица – молодого лица – казались расплывчато-никакими. В них с равным успехом мог вписаться любой характер. Когда Ричардс опустил фонарик, ему показалось, что он заметил блеск скоб на зубах незнакомца.

– В этой части страны подвалы – сплошное разочарование, – сообщил юноша. – Наверное, глупые янки заявились сюда и сделали все через одно место. Тот, кто строил этот дом, явно не знал ни об уровне грунтовых вод, ни о здешней погоде в целом.

– Я не знал, что тут есть кто-то еще, – сказал Ричардс. – Тебя Кляйн послал?

– Не знаю никакого Кляйна.

– Он хозяин дома. Одолжил мне ключ.

Юноша ненадолго умолк.

– Луна зашла за тучу – обратил внимание? Тучи меняют вид ночи. Как люди меняют свою одежду, настроение, выражения лиц – так свой вид меняет ночь.

Ричардс неловко переступил с ноги на ногу.

– Знаешь, – продолжил молодой незнакомец, – этим утром я не смог побриться.

– Чего-чего?

– Когда попытался заправить лезвие в бритву, увидел, что на нем – глаз. И этот глаз моргал, часто-часто. Прямо как… а, тебе же снизу не видно, да? Да, очень часто. Я ее уронил, бритву, она прокатилась по краю раковины, упала на пол, взобралась как-то оттуда на край ванной и шлепнулась в мыльную воду. Тогда глаз закрылся, но она стала мяукать – как кошка, просящая молока. У-у-у-у-у-у-ува-а-а-а-а, у-у-у-у-ува-а-а-а, – вот как это звучало на самом деле, но я почему-то подумал о кошках. Я, конечно, знал, что ей нужно. Им всем нужно одно, всем этим острым штукам. Но мне от самой мысли стало плохо, и я блеванул в унитаз. И выблевал лезвие. На нем тоже был глаз – он моргал до тех пор, пока я не смыл. А когда смыл, бритва в воде стала петь, громко, как блаженный у церкви. Я знал, как эта штука попала в меня. – Юноша поднес руку к гортани, помассировал ее пальцами. – Вот здесь утром был маленький красный след, сейчас уже почти сошел. Пара-тройка всегда найдет способ в тебя попасть. Иногда это гвозди. Пока я сплю, они ввинчиваются мне в ступни. Но теперь я сплю, не снимая ботинок, и им в меня не попасть.

Ричардс ощутил, как по коже, вопреки сырости подвала, бежит пот. Он прикидывал, что разумнее – сбить парня с ног и убежать или просто попытаться обойти его, но потом осознал, что хлипкие ступени явно не сдюжат неожиданный маневр. Может, этот сумасброд просто выговорится и пойдет дальше по своим делам.

– Им наплевать на все мои ухищрения, – продолжал юноша. – В конце победа всегда за ними.

– Думаю, мне лучше подняться, – сказал Ричардс, стараясь говорить непринужденно.

Юноша присел на корточки. Лестница протестующе заскрипела, содрогнувшись. Ричардс пошатнулся и чуть не рухнул в воду.

– Эй, осторожнее! – вскрикнул он.

– Одна труха, – покачал головой юноша. – Тут много над чем надо попотеть. Еще лучше – заново отстроить.

Восстановив равновесие, Ричардс вернул себе и относительное самообладание. Он не мог понять, чего в нем сейчас больше – злости или испуга, но подниматься он пока точно не собирался. Позади – вода и откормыши-крысы, впереди – прогнившие ступеньки и мистер Лунатик собственной персоной. Те самые молот и наковальня.

– Может, туч соберется много и пойдет дождь, – задумчиво произнес юноша. – Как думаешь? Будет сегодня ночью лить?

– Мне-то откуда знать, – нашелся с ответом Ричардс.

– Тучи серые, хмурые, дождь недалек. Кстати, я рассказал тебе о Боге Лезвий? Я, без шуток, хочу все кому-нибудь выложить как на духу. Он правит острыми предметами и покровительствует тем, кто живет на грани. Мой друг Донни молился ему. А ты знал, что и Джек-потрошитель ему молился?

Запустив руку в карман, юноша в мгновение ока извлек что-то блестящее, и его рука метнулась от плеча к плечу, будто он осенял себя незавершенным крестом – одной лишь поперечной перекладиной. Даже тусклого света луны хватало, чтобы предмет в его руке заиграл серебристыми бликами.

Ричардс снова поднял луч на незнакомца. Юноша вытянул руку перед собой, будто пытаясь лучше рассмотреть то, что лежало у него в кармане. Ричардсу все и так было ясно – то была опасная бритва внушительных размеров.

– Досталась мне от Донни, – сообщил юноша. – Он купил ее на блошином рынке. В Глейдуотере[16] вроде как. Она из набора брадобрея. А сам набор был куплен в Англии. Так сказано в описании. Посмотри, какая у нее ручка – слоновая кость! На ней такая тонкая резьба – все эти символы и рисуночки. Донни нашел, что они значат. Их геометрия служит для призыва демонов. Знаешь, а ведь Джек-потрошитель был совсем не врачом, как считают, а брадобреем. Я знаю наверняка, потому что едва у Донни появилась эта бритва, его стали посещать видения. О том, как к Джеку-потрошителю являлся Бог Лезвий, как они разговаривали. Как он объяснил ему, для чего она нужна. Донни сказал, что они обратили на него внимание, потому что как-то раз он ею порезался, когда брился. Кровь пробуждает магию, магия открывает врата. И Бог Лезвий миновал их и поселился в голове у бедняги Донни. А сам Джек-потрошитель сказал ему, что сталь, из которой выковано лезвие, закалили еще друиды на жертвенных алтарях.

Юноша умолк, рука с бритвой безвольно упала. Он оглянулся через плечо.

– Туча такая темная… она движется медленно. Думаю, будет дождь. – Он обернулся к Ричардсу. – Я же спрашивал у тебя насчет дождя?

Ричардс понял, что не может вымолвить ни слова, будто язык проглотил. Но юношу наверху, судя по всему, его молчание не очень и волновало.

– После видений Донни только и говорил, что об этом доме. В детстве мы тут играли. Доски на одном из задних окон расшатаны, их можно было раздвинуть и сюда пролезть… до сих пор так. Донни говорил – когда ты здесь, тупые углы твоего ума острятся. Теперь просекаю, что это значит. Тут уютно, правда?

Ричардс, ни капли уюта не ощущавший, промолчал. Просто стоял не двигаясь, с направленным вверх фонариком, слушал и потел от страха.

– Донни говорил: когда на небе полная луна, углы остры сполна. Я не понимал тогда, о чем он толкует. Не понимал ничего о жертвах. Может, ты помнишь? Все газеты шумели, даже по телевизору об этом говорили. Палач – вот как его прозвали.

* * *

– Это был Донни. Я сразу неладное заподозрил – когда он странно начал себя вести, говорить о Боге Лезвий, Джеке-потрошителе, этом доме с углами. Дошло до того, что за несколько дней до полнолуния – и в само полнолуние, – он вообще не показывался. А когда луна на убыль шла, он менялся. Успокаивался. Я повадился следить за ним, но все без толку. Он отъезжал к Сэфвэю, оставлял машину и куда-то шел. Быстро и юрко, как кошка. Стряхивал меня с хвоста за здорово живешь. А потом я призадумался… вспомнил все его речи про дом… и в одно полнолуние я затаился здесь, стал ждать его, и он прибыл. Ты знаешь, что он делал? Приносил головы сюда и бросал в подвал, в воду. Как те индейцы в Южной Америке, которые заполняли распотрошенными трупами жертвенные ямы… Все дело в уголках дома, понимаешь?

Снова ощутив спиной холод страха, Ричардс вдруг понял, что именно подвальная крыса волокла по воде. И что пыталась с этим сделать.

– Все семь голов нашли место здесь, похоже, – продолжал вещать юноша. – Я видел сам, как он топил одну из них. – Он указал бритвой. – Стоял почти там же, где ты сейчас. Когда обернулся и увидел меня, ринулся вверх. Я замер, не мог пальцем шевельнуть. Он бежал ко мне, казался таким незнакомым… чужим. Порезал мне грудь – глубоко, сильно. Я упал, а он завис надо мной с бритвой в руке, вот так. – Юноша занес руку с бритвой над Ричардсом. – Я вроде кричал. Но он не стал меня больше резать. Будто какая-то часть старого Донни, моего друга, отвела руку. Он встал, выпрямился, будто заводной солдатик, спустился обратно в подвал. И когда я посмотрел вниз, он, глядя мне прямо в глаза, перерезал себе глотку. Чуть голову сам себе не отсек. Упал в воду – и утоп как топор. Бритва выпала у него из руки. Осталась лежать на последней ступеньке. И как я не пытался отыскать тело, вытащить его из подвала, все без толку, будто никакого Донни и не было. А бритва осталась, и я слышал ее. Слышал, как она всасывает его кровь, как младенец молоко. В секунду все в себя вобрала – ни капельки не осталось. Я поднял ее. Она так блестела… чертовски ярко. С ней я пошел наверх и там потерял сознание от кровопотери.

Поначалу мне казалось, что я сплю или брежу, потому как лежал в конце темной аллеи – между мусорными баками, привалившись спиной к стене. Из баков торчали чьи-то ноги, словно манекены выбросили. Но это были не манекены. Из пяток у них торчали гвозди и бритвенные лезвия, все было в крови. А потом я услышал такой шум… будто кто-то в медицинских тапочках вышагивал по деревянному полу. Шлеп-шлеп-шлеп. И вот я увидел его. Бога Лезвий.

Сначала передо мной не было ничего, кроме теней, а потом – раз, и он уже передо мной. Высокий и черный. Не негр… но черный, как обсидиан. Глаза словно куски битого стекла, зубы будто полированные шпильки. На голове – цилиндр, с тесьмой из хромовых лезвий. Плащ и брюки выглядели так, точно были сшиты из человеческой кожи, и из карманов у него обглоданные пальцы торчали, что твои объедки. А откуда-то с подкладки часы свисали… старые такие, с крышкой… знаешь, на чем? На человечьей кишке. И те шлепки, знаешь, что их издавало? Его тапки. У него были маленькие-маленькие усохшие ножки. Всунутые в рты отрубленных голов. Одна из них была женской. Пока он шел, ее длинные черные волосы мели тротуар.

Я все твердил себе – просыпайся. Но не выходило. Откуда ни возьмись – кресло, из костей сделанное, с чехлом из скальпов. И он на него уселся, одну ногу на другую закинул, и давай покачивать. Эта голова на его ноге у меня прям перед лицом маячила. Потом смотрю – у него кукла, как у чревовещателя, ни дать ни взять из воздуха нарисовалась. И была она копия Донни, даже одежка – та самая, в какой я его последний раз видел, там, на лестнице. Он усадил Донни на колено, тот открыл глаза и заговорил со мной. Эй, приятель, сказал, как дела? Что думаешь об укусе бритвы? Если от него не умираешь, он как вампирский, сечешь? Придется ее поддерживать. Острые штуки тебе скажут, когда ей надо – и если упрешься, они тебя доконают, и ты порежешь сам себя, и угодишь сюда, во мрак, ко мне, Джеку и остальным. Пойду я, присоединюсь к компашке. Мы с тобой еще поговорим – у тебя в голове.

А потом он как бы обмяк у Бога на колене, и Бог снял цилиндр. Через всю лысую голову у него шла молния-застежка – посередке, можешь представить? Он ее приоткрыл, и оттуда дым повалил, и шум пошел такой, будто машины вдалеке сталкиваются, и вопит кто-то истошно. Взял он Донни, тряхнул – тот совсем мелким сделался – и забросил внутрь. Будто датского дога собачьей печенюхой покормил. Потом застегнулся по-старому и надел шляпу. Ни слова не проронил. Зато вдруг резко подался вперед и ткнул мне под нос свои часы. Вместо стрелок у них – костистые пальцы. И еще там было лицо, прямо под стеклышком циферблата, расплющенное… мое лицо. Хоть я и не слышал, рот у него был распахнут – оно кричало. Потом все это – и Бог, и темная аллея, и ноги, торчащие из мусорных баков, – исчезло. И порез на моей груди исчез. Залечился полностью, даже следа не осталось.

Я тогда ушел отсюда. И ни одной живой душе не сказал. А Донни меня не обманул – его голос с тех пор часто у меня в голове звучал, и бритва ночами пела мне песни, как поют морякам сирены. А в каждое полнолуние какие-нибудь острые штуки стенали и втыкались в меня. Тогда я знал, что нужно делать. Этой ночью я тоже все сделал. Быть может, пойди сегодня дождь, мне не пришлось бы… но было слишком ясно.

Юноша на мгновение пропал из поля зрения, наклонившись к полу. Распрямился – и Ричардс обомлел. В занесенной над лестницей руке он торжественно держал отрезанную голову девушки-подростка, прямо за светлые волосы.

Облачная завеса спала с луны, и жуткое зрелище озарилось ее светом.

Замахнувшись, парень бросил голову прямо в Ричардса. Страшный снаряд поразил его в грудь, и он уронил фонарь. Голова ударилась о ступеньки у ног Ричардса и скатилась в воду, погрузившись с тихим всплеском.

– Послушай… – начал Ричардс, но слова застряли у него в глотке.

В переливах лунного света юноша, вытаращив глаза, стал спускаться по лестнице, держа перед собой бритву словно боевой штандарт.

Ричардс испуганно заморгал. На мгновение ему показалось, что на голове парня – странный головной убор… высокий цилиндр, темная громада с отливающей металлом тесьмой. И ростом парень стал будто выше. Улыбка обнажила серебристые зубы, больше напоминающие иглы.

Шлеп-шлеп, звучали его шаги. То ли тени так падали, то ли лицо юноши почернело, будто покрывшись сажей. Шляпа и прибавка в росте не стали единственными переменами в его облике – что-то стало с его ногами. Они словно торчали из двух небольших тыкв… вот только на тыкве никак не могли расти длинные темные волосы.

Шлеп-шлеп.

Ричардс закричал. Звук отскакивал от стен подвала мячиком.

Из-под полей цилиндра на него победно взирали глаза-осколки, глаза-звезды. На угольном лице расцвела сардоническая улыбка, переливающаяся серебром. Темная рука с бритвой устремилась к нему, рассекая воздух со свистящим звуком.

Он уклонился от ее зловещего блистания, неловко отступив назад. Нога угодила в воду, но нащупала ступеньку. Правда, устоять на ней не получилось. Гнилое дерево треснуло, и Ричардс, вывихнув лодыжку, рухнул в холодное, плохо пахнущее подвальное болото.

Перед тем как по глазам, будто по иллюминаторам тонущего корабля, ударила вода, он увидел, как монстр, коим обернулся юноша, Бог Лезвий собственной кошмарной персоной, занес над водой ногу, обутую в отрезанную голову, и ступил следом за ним.

Крутнувшись, Ричардс попытался отплыть от наваждения, руками размашисто загребая воду. Его пальцы случайно ткнулись во что-то холодное, липкое и податливое, напоминающее тухлый плод.

Вдобавок ко всему прямо перед его глазами на поверхности воды все еще плавала голова девушки-блондинки. На ней громоздились две крысы, жадно приникшие мордами к глазницам.

Внезапно в сторону ее оттолкнула восстающая из-под воды громада цилиндра – оба грызуна с возмущенным писком свалились в мутную воду.

Прямо на Ричардса несся страшный лик Бога Лезвий. Распахнутая акулья пасть с туго оттянутыми назад краями губ не сулила ничего хорошего. Рванувшаяся следом рука монстра ударила его под подбородок, намертво вцепилась в воротник. Бог дохнул на него смрадом склепа, демонстрируя игольчатый оскал, напоминающий радиаторную решетку какого-то авто из ада, и Ричардс в страхе обмяк.

Над ним взмыла готовая к удару бритва.

И тут луна зашла за густую темную тучу.

Никакой шляпы и страшных зубов – мучнисто-белое лицо под шапкой буйно-взлохмаченных волос. Юноша вцепился в Ричардса, отведя тонкую руку с бритвой.

Почувствовав надежду, Ричардс вырвался из захвата и оттолкнул парня. Тот упал, но быстро оправился. Они схватились в мутной воде. Подвернулась удачная возможность, и Ричардс вышиб из рук парня бритву. Вскрикнув, молодой сумасброд нырнул в воду, ища свое оружие, и тогда оценщик всем весом налег на него и стал топить.

Юноша запаниковал, забился под ним. На секунду его голова оказалась над водой.

– Я не умею плавать! – провизжал он. – Не умею…

Ричардс навалился снова, не давая ему всплыть. Вскоре все было кончено. Что-то коснулось ноги Ричардса под водой, и он, отпустив обмякшее тело, одним отчаянным рывком достиг ступенек. Застойная взвесь быстро улеглась.

Стараясь не обращать внимания на белокурую голову девушки, осажденную уже четырьмя крысами, Ричардс ухватился за свободно свисающий планшир и подтянул себя наверх. Старая доска держалась на одном расшатанном гвозде, но сдюжила Ричардса до самого верха лестницы, и лишь когда он снял с нее руку, та со стоном обрушилась в воду, присоединившись к гниющей древесине, отрезанным головам, утопленникам – словом, ко всему мрачно-увядшему наследию Бога Лезвий.

Поднявшись, Ричардс заполз в комнату на четвереньках, перевернулся на спину… и что-то мелькнуло у него под ногой. Это была бритва. Она прилипла к подошве его ботинка. Видимо, именно ее прикосновение он ощутил под водой – утонувший убийца напоследок задел его. Быть может, ненамеренно.

Сев, Ричардс осмотрел ручку из слоновой кости. Высвободил лезвие. Встал кое-как на ноги и направился к двери. Лодыжка чертовски болела после вывиха – едва получалось идти.

А затем он почувствовал, как липкая, теплая влага сочится из его ноги, смешиваясь с хлюпавшей в ботинке холодной водой – и понял, что порезан.

Но мысль быстро ушла. Ушли все мысли и даже боль. Луна выкатилась из-за облака бесцветным оком, и Ричардс застыл, разглядывая свою тень на лужайке… тень невероятно высокого человека в цилиндре и с тыквами на ногах, сжимающего в длинной руке чудовищную бритву.

Такое с конвейеров в Детройте не сходит

Работая над «Пронзающими ночь», я написал одну сценку, где плохие ребята едут на страшном черном автомобиле, и сверхъестественная (быть может) природа машины влияет на жизнь престарелой четы. Кто-то из этой парочки просто увидел, как по хайвею сквозь темную дождливую ночь несется колесный демон. Этим (быть может) я лишний раз напоминаю вам, что мистический аспект книги всегда под вопросом.

До того как роман ушел издателям, я изъял сценку и аккуратно переработал ее в виньетку под названием «Автомобиль, проносящийся мимо». Результат я отправил в литературный журнал под названием «Миссисипи Артс энд Леттерс». Там его приняли, он был опубликован. Но вскоре я внес еще одну редакторскую правку, и вот перед вами – рассказ «Такое с конвейеров в Детройте не сходит». Эту версию я считаю лучшей. Конечно, привязок к «Пронзающим ночь» в ней осталось не так уж много, но роман определенно вдохновил сию историю.

И вот еще что. До того как моя идея обрела форму рассказа, я попытался пристроить ее в одно давным-давно почившее телевизионное шоу под названием «Дивные истории». Консультантом у меня был Ричард Мэтисон. Ему задумка понравилась, и он предложил мне заставить персонажей петь дуэтом в конце эпизода. Я согласился с ним – здорово ведь! Наше общее детище просилось на экран, и все к тому шло, но… кто-то из высшего руководства шоу зарубил идею на корню.

Позже я взял тот синопсис, смешал с идеей Мэтисона о песне в конце, добавил туда немного от «Автомобиля, проносящегося мимо» – и так родился этот рассказ.

Снаружи царили холод и слякоть. Гневаясь, непогода сотрясала маленький дом, и ветер задувал в трещины, просовывал незримые лезвия в плохо подогнанные рамы, всячески свирепствовал. Но супружеская чета, которая жила в доме, не обращала внимания на разгул стихии – им было уютно сидеть у потрескивающего камина, в скрипучих креслах-качалках. Их колени укрывали теплые шерстяные пледы, пальцы рук были переплетены. Вода из пробоины в крыше капала в специально поставленное ведро. Оно давно наполнилось, и капли больше не звенели, как бросаемые в жестянку гвозди, – лишь тихо шлепали.

Эти двое, муж и жена, прожили вместе полвека. Им было хорошо в компании друг друга, несмотря на то, что они редко разговаривали, предпочитая словам скрип качающихся кресел и треск огня, сполохи которого наполняли комнату причудливыми тенями. Но сегодня Марджи решилась заговорить:

– Надеюсь, Алекс, я умру раньше тебя.

Старик перестал качаться.

– Что ты такое говоришь?

– То и говорю, что слышишь. Надеюсь, я уйду первой.

Она не смотрела на него – на огонь.

– Знаю, это звучит слишком… себялюбиво, что ли. Но я действительно этого хочу. Мне незачем жить без тебя. Все равно что сердце из груди вынуть. А кем я буду без сердца? Каким-нибудь зомби, как в этих новомодных фильмах.

– Есть же дети, – промолвил Алекс. – Умру я – они тебя примут.

– Я буду для них обузой. Люблю их безумно, но жить с ними – уволь. У них своих забот полно. Лучше я раньше тебя помру – так проще будет.

– Мне – не будет, – ответил Алекс. – Не хочу, чтобы ты ушла первой. Как тебе такое? Мы оба – те еще себялюбцы.

– Не очень хороша тема для разговора перед сном, – с легкой улыбкой согласилась Марджи. – Но почему-то из головы не идет.

– Я и сам об этом подумывал, – признался Алекс. – Надо думать, так и должно быть. Молодыми нам не стать.

– Ты ведь здоров как конь, Алекс Брукс. Всю жизнь только и пахал, что автомат, – теперь тебя запросто не сломаешь. А вот я… У меня и артрит, и меланхолит, и устаю я с одного присеста… Старость не в радость.

Алекс снова стал раскачивать кресло. Их взгляды устремились к огню.

– Отбудем вместе, старушка, – сказал он. – Таким, как мы, – одна дорога…

– Интересно, увижу я ее – или нет?

– Кого ее?

– Смерть, Алекс. Мать говорила, что старуха с косой лично явилась в ту ночь, когда отец умер. И она ее видела.

– Ну и дела. Ты мне никогда про это не рассказывала.

– Не шибко я жалую эту тему… И бабушка, помнится, говорила, что к их дому подкатила черная карета. Кучер трижды щелкнул хлыстом – и муж ее, то бишь дед мой, тут же преставился. А ей дед говорил, что видел Смерть в детстве. Было раннее утро, он проснулся, стал в хлеву хозяйничать, а когда на улицу вышел – увидел перед домом фигуру в черном. На плече у ней коса висела. Она возьми и трижды пальцами щелкни, а потом брата деда, что от оспы мучился, в кровати мертвым нашли.

– Байки это все, старушка, старые как мир. Не стоит из-за них переживать. Я лучше схожу и молока нам согрею.

Поднявшись, Алекс бросил плед на кресло, пошел за молоком, вылил его в кастрюлю и поставил на плиту. Пока молоко грелось, он смотрел на Марджи со спины. Старушка глядела в огонь, но уже не качалась. Просто следила за пламенем и думала о чем-то. Наверное, о неизбежности смерти.

Попив молока, супруги отправились спать, и вскоре Марджи уже выводила храпом дивные рулады. Алексу не спалось – отчасти из-за бури, входившей в апогей, а скорее – из-за слов старухи. Ему вдруг стало жутко одиноко. Как и жена, он страшился не смерти, а тоскливого быта. Целых пятьдесят лет они провели вместе – какая у него будет без нее жизнь? Так, жалкое существование.

– Господи, – взмолился он тихонечко, – когда подойдет наш срок, забери нас разом.

Алекс взглянул на Марджи. С ее лица будто сошли все морщины, оно сделалось и свежее, и моложе. Его радовало, что она обретала покой хотя бы во сне – у него так никогда не получалось.

Может, я просто голодный.

Выскользнув из постели, натянув штаны, рубашку и смешные тапочки-кролики, внучкин подарок, Алекс тихо прошаркал на кухню. То была не просто кухня, еще и кабинет, гостиная, столовая. В доме всего три комнаты, не считая кладовой, и одну из них почти целиком занимала ванна. Порой Алекс думал, что мог бы добиться и большего ради Марджи – например, купить дом попросторнее; а в этом они растили детей – на этой же кухне те когда-то дремали в люльках. Алекс вздохнул.

Работай не работай, ничего не изменилось. Все та же босота.

Он подошел к холодильнику, достал пачку молока в половину галлона, отпил из нее. Поставил на место и стал наблюдать, как в ведро капает вода. Зрелище его огорчило – он ведь сам, будучи на пенсии, дал дому превратиться в развалину, и этому не было оправдания. Чудо, что Марджи не жаловалась. Этой ночью пусть все будет как будет. Но он обещал себе, что, как кончится дождливая пора, залезет на крышу и заделает течь.

Алекс тихонько вытащил миску из шкафчика. Надо опорожнить ведро, чтобы уже не вставать до самого утра. Плеснув в миску немного воды, чтобы капли не звенели слишком громко, он открыл переднюю дверь и вышел на крыльцо с ведром. Глянул на свой грязный двор и на старый красный тягач с поблекшим логотипом на борту: «АВТОСЕРВИС БРУКСА. РАЗВАЛ И СХОЖДЕНИЕ».

Вид старой боевой лошадки нагнал на него больше грусти, чем обычно. Та давненько не использовалась по прямому назначению – для работы. Теперь это просто колеса. До самой старости ручной труд содержал Алекса, ныне же его руки годились лишь на то, чтобы принимать подачку от государства.

Перегнувшись через перила крылечка, Алекс вылил воду из ведра в сухую мертвую клумбу. Подняв голову и окинув взглядом сад еще раз, он увидел на Пятьдесят девятом шоссе свет, размазанный дождевой завесой. Кто-то катил с юга, подсвечивая дорогу фарами, – катил издалека, быстро, прямо навстречу ему, прорываясь сквозь бурю.

Ну и сумасброд, подумал Алекс. Даже по сухому, как кость, покрытию гнать на такой скорости опасно, а тут еще дождь – гонщик явно нарывался на неприятности.

Когда машина приблизилась, Алекс разглядел ее: черная, продолговатая, странной обтекаемой формы. Раньше ему такие не попадались, хотя на автомобили он за свою жизнь насмотрелся. Такое с конвейеров в Детройте не сходит – похоже, что-то из-за бугра.

Чудесным образом затормозив так, что даже шины не взвизгнули, черное авто встало без заноса, поравнявшись с домом. Удивительно, но даже мотор словно не шумел – только покрышки тихо шуршали по мокрому асфальту. На полнеба полыхнула молния, и Алекс увидел водителя – вернее, его силуэт, рельефно очерченный вспышкой. Некто в высокой шляпе и с тлеющим угольком сигары у рта восседал за рулем. Его лицо было повернуто к дому.

Свет молний угас, оставив громаду автомобиля темнеть, а сигарный огонек – алеть. Алекс вдруг ощутил себя так, будто его с головы до пят пронзил огромный ледяной сталактит.

Водитель трижды посигналил. Три жутких образа встали у Алекса перед глазами.

Гудок! Насыщенно-красные розы нисходят в желтый, а потом и черный цвет траура.

Гудок! Похоронная процессия медленно опускает гроб в жерло земли.

Гудок! Черви истачивают мертвую плоть, делая ее своим домом.

А потом грянула тишина – еще более оглушительная, чем пронзительные сигналы. Машина вдруг сорвалась с места и стремительно набрала скорость. Габаритные огни на прощание мигнули Алексу из темноты. И холод отпустил, пригвоздившая к месту сосулька растаяла.

Ему вспомнились слова Марджи: однажды видела Смерть… черная карета подкатила в дому… трижды щелкнул хлыст… черная фигура трижды щелкнула пальцами… а потом его нашли мертвым в постели…

В горле Алекса застрял ком. Ведро выскользнуло из пальцев, покатилось по крыльцу и упало в клумбу. Развернувшись к дому, он на всей своей стариковской скорости рванул в спальню.

(Не может быть! Ведь это просто байка!)

Руки тряслись от страха.

(Просто небывалое совпадение.)

Марджи больше не храпела.

Алекс схватил ее за плечо. Потряс.

Никакой реакции.

Тогда он перевернул ее на спину, позвал по имени.

Ничего.

– О нет, милая, нет.

Пульс не прощупывался. Он приложил ухо к ее груди. Сердце не билось.

Тишина. Идеальная и непогрешимая.

– Ты не мог, – пробормотал Алекс. – Не мог! Нам полагалось уйти вместе…

Тут на него снизошло прозрение. Он видел, как Смерть уводит черный экипаж прочь, вниз по хайвею.

Решительно поднявшись, Алекс подхватил плащ со спинки стула и поспешил к двери.

– Ничего у тебя не выйдет, – вслух произнес он. – Ничего.

Сняв с крючка в прихожей ключи от тягача, Алекс выбежал на улицу, в стужу и дождь. Вскоре он уже гнал по хайвею – отчаянно и безрассудно преследуя страшную черную машину. Тягач был стар и не предназначен для скоростной езды, но Алекс поддерживал его в хорошей форме, недавно сменил шины, и «старичок» держался на мокрой трассе достойно. Педаль газа все резче клонилась к полу – ритм погони нарастал.

И вот примерно через час Алекс нагнал Смерть.

Фары тягача выхватили из мрака номерную пластину – персонализированную, с надписью ВС9 СМ6РТН0.

На дороге были только они двое – тягач и черный автомобиль. Приблизившись, Алекс просигналил, и ему ответили – совсем не тем звуком, который он слышал у дома. Рука Смерти высунулась из окна и помахала ему, как бы веля объехать.

Алекс поравнялся с машиной и повернулся к водителю. Фигура Смерти была почти неразличима – виднелась лишь тень высокой шляпы и мягко тлел кончик сигары, напоминающий кровоточащее пулевое ранение.

Алекс резко бросил тягач на машину, и Смерть подала вправо, а потом – обратно на дорогу. Он снова пошел в атаку, и колеса черного автомобиля забуксовали по дорожному гравию. Теперь они шли бок о бок, и Алекс не позволял автомобилю вернуться на шоссе, тесня его к зарослям придорожной травы. И вот – невероятно! – зловещую черную фурию повело в сторону, она скатилась с насыпи и уткнулась передком в стоящее внизу дерево.

Алекс осторожно затормозил, сдал назад и вышел из тягача. Достал из-под сиденья небольшую монтировку и внушительный разводной ключ, первую опустил в карман плаща, второй крепко зажал в руке – и начал спускаться по насыпи.

Дверь черного автомобиля распахнулась, и Смерть вышла наружу. Дождь перестал, луна выглядывала из-за облаков, словно застенчивое дитя – из-за края занавеса. Ее свет коснулся лица Смерти – неожиданно розового, здорового, напоминающего натертый воском гранат. Сигара у нее во рту переломилась надвое.

Оглянувшись на насыпь, Смерть увидела, что на нее бежит старый как мир, но крепко сбитый старик в тапочках-кроликах и замахивается разводным ключом. Выплюнув загубленную сигару, она метнулась вперед, схватила Алекса за запястье и вывернула его с недюжинной силой. Старик выпустил ключ из руки, споткнулся и тяжело грянул оземь – навзничь, тяжело дыша.

Смерть склонилась над Алексом. Теперь тому были видны рытвины на ее лице – и стало очевидно, что как минимум часть здорового розового цвета создана макияжем. Смерть, конечно, пеклась о своем облике: в едином черном цвете были выдержаны ее блузка-безрукавка, брюки и мокасины – и, само собой, шляпа, не пострадавшая в аварии и не слетевшая от конфронтации со стариком.

– Вот что с тобой не так, а? – спросила Смерть.

Алекс отчаянно выравнивал дыхание, из его глотки рвались хрипы.

– Зря… ты ее… забрала… не тронь.

– Ты о ком вообще?

– Не… строй из себя… дурочку. – Алекс приподнялся на локте, силы мало-помалу возвращались к нему. – Ты – Смерть… и ты забрала мою Марджи.

Смерть распрямилась.

– Ты знаешь, кто я такая. Славно. Но что с того? Я просто выполняю свою работу.

– Ее время не пришло.

– Моя разнарядка утверждает, что еще как пришло. И она никогда не врет.

Алекс почувствовал, что какой-то предмет подпирает ему бедро – и вспомнил про маленькую монтировку. Хоть Смерть и приложила его оземь, штуковина из кармана не выпала. Она лежала там же, прямо под бедром, давя на старые кости и заставляя их сильнее ныть.

Он перекатился, освободил карман, сунул в него руку и вытащил монтировку. Ею он без жалости вдарил Смерти прямо по шляпе – та села. Изысканный головной убор на этот раз слетел, обнажив сухокостный окровавленный лоб.

Прежде чем Смерть опомнилась, Алекс вскочил и бросился на нее. Головой как тараном он ударил ее под дых и опрокинул на спину. Прижав коленями руки Смерти к земле, старик вцепился своими старыми, но сильными руками в ее шею.

– Я никогда ни на кого руки не поднимал, на дам – тем паче, – сказал он. – Но ты – Смерть, и ты забрала у меня Марджи. И даже так – не хочу тебя мучить. Верни мне ее – и я перестану.

Поначалу глаза Смерти оставались равнодушными, но потом в их глубине зажегся огонек. Она с легкостью выпростала руки из-под коленей Алекса, привстала, взялась за запястья старика и играючи развела их в стороны, подальше от своей глотки.

– Старый ты шакал, – произнесла Смерть. – Удивил – хвалю.

Она завалила Алекса на бок и поднялась. Улыбаясь самодовольно, пошла к своей шляпе – но взять ее не успела. Старик, карабкаясь словно краб, нагнал ее и, вцепившись в лодыжки, повалил ничком.

Тогда Смерть привстала, опершись ладонями о твердь, и вывернулась из хватки Алекса словно змея, без усилий. На сей раз она подняла-таки шляпу, водрузила ее себе на голову и встала, с интересом разглядывая старика.

– Ты меня не очень-то боишься, я смотрю? – спросила она.

Алекс заметил, что кровь с ее лба исчезла – ни капельки не осталось.

– Нет, – бросил он. – Не боюсь. Я просто хочу вернуть Марджи.

– Ну, как скажешь, – пожала плечами Смерть.

Алекс привстал, не веря своим ушам.

– Что?

– Говорю – как скажешь. На время я тебе ее верну. Не всякому смертному удавалось подловить меня или прижать к земле. Хвалю твое безрассудство – его у тебя в достатке. И мне это по душе. Я верну тебе Марджи… на время. Подойди ко мне.

Смерть прошла к черному автомобилю (необычному – такое с конвейеров в Детройте не сходит). Алекс, встав на ноги, последовал за ней. Вытащив ключ из зажигания, Смерть вставила его в замок багажника. С шипящим звуком крышка подскочила вверх.

Внутри лежало бесчисленное множество спичечных коробков. Смерть провела над ними рукой, тщательно выбирая… и наконец ее пальцы взяли один коробок, на взгляд Алекса ничем от собратьев не отличавшийся.

Смерть передала коробок Алексу.

– Ее душа – здесь, старик. Встань над ее смертным ложем и открой его. Запомнил?

– И все?

– И все. А теперь иди, покуда я не передумала. И помни – я возвращаю ее тебе на время.

Алекс поспешил прочь, прижимая коробок к сердцу. Идя мимо автомобиля Смерти, он заметил, что вмятины, оставленные бортом его тягача, разгладились. Он с сомнением обернулся к Смерти, закрывавшей багажник.

– Может, тебя вытащить на дорогу? – спросил он.

Тонкие губы Смерти искривились в улыбке.

– Да брось, – сказала она.

Алекс стоял над кроватью. В ней они когда-то занимались любовью, спали, разговаривали, видели сны. Он стоял, зажав коробок в руке, не сводя глаз с застывшего лица Марджи. Наконец решился. С величайшей осторожностью раскрыв маленькую картонку, он увидел, как маленький и стремительный огонек, напоминающий светлячка, покинул ее – и снизошел на губы Марджи. Тяжко и хрипло вдохнув, она открыла глаза. Повернув голову, уставилась на Алекса и улыбнулась.

– Бог ты мой, Алекс. Что ты тут делаешь, хоть бы прикрыл чем свои старые кости! И что у тебя в руке – спички?

Алекс хотел ответить ей, но понял – не выйдет. Он мог лишь глупо улыбаться.

– Ты совсем, старый, сбрендил? – поинтересовалась Марджи.

– Может, совсем чуть-чуть. – Он сел на кровать и взял ее за руку. – Я люблю тебя, Марджи.

– И я тебя. Ты что, выпил?

– Нет.

И вдруг грянул оглушающий клаксон черного автомобиля Смерти. Звук сотряс дом, и сквозь окно, сквозь каждую трещинку пролился яркий свет фар – будто светомузыка на дешевом клубном представлении.

– Кто это? – удивилась Марджи.

– Опять она. Сказала же… обожди здесь.

Достав ружье из чулана, Алекс вышел на крыльцо. Экипаж Смерти был обращен к дому. Бьющие из фар лучи света скрестились на старике – как на застигнутом беглом преступнике.

Смерть ждала его на нижней ступеньке.

Алекс прицелился в черную фигуру из ружья:

– Уходи! Ты отдала ее мне! Дала слово!

– И я сдержала слово. Чем ты слушал? Отдала на время.

– Но этого слишком мало!

– Большего дать не могу. Подарила, сколько смогла.

– Но ведь так хуже, чем совсем ничего!

– Будь умницей, Алекс. Отпусти ее. Разнарядка есть разнарядка. Я ведь все равно ее у тебя заберу – ты понимаешь?

– Не сегодня. Не дождешься. – Алекс взвел курки. – И не завтра. Не скоро!

– Ружье тебе не поможет – это ты и сам знаешь. Смерть нельзя остановить. Я могу, стоя здесь, трижды щелкнуть пальцами. А могу пойти к машине и трижды просигналить. Результат будет один – в мою пользу. Но я ведь не поступаю так, а пытаюсь тебя образумить. Ты смел, Алекс, и я наградила тебя за отвагу. Мне не хочется забирать Марджи, не объяснившись с тобой. Вот почему я стою тут. Ей придется уйти, пойми. Сейчас.

Алекс опустил ружье.

– Возьми меня взамен Марджи. Ты можешь!

– Ну, знаешь ли, это нештатная ситуация…

– Можешь, можешь! Бери меня. А ее оставь.

– Ладно. Попробую.

Дверь вдруг скрипнула, и показалась Марджи в домашнем халате.

– Ты забыл, Алекс, что я не хочу оставаться одна.

– Иди в дом, милая.

– Я знаю, кто эта особа. Слышала, как вы говорили. Я не хочу, чтобы она оставила меня без тебя. Она пришла за мной, я с ней и пойду.

Повисло молчание. Никто не дерзнул его нарушить.

А затем Алекс промолвил:

– Прими нас двоих. Ты же можешь? Я знаю, что в твоей разнарядке есть и я – и не так уж много мне осталось. Старик вроде меня при любом раскладе долго не протянет. Забери меня чуть пораньше – можешь ведь? Скажи!

* * *

Марджи и Алекс сидели в креслах-качалках, их ноги укрывали пледы. В камине больше не горел огонь. За их спинами в ведро капала вода, снаружи завывал ветер. Старики держались за руки. Смерть стояла перед ними, задумчиво крутя в тонких пальцах портсигар Эдвардианской эпохи.

– Вы оба уверены? – спросила она наконец. – Двоим уходить не обязательно.

Алекс посмотрел на Марджи. Потом на Смерть.

– Уверены, – ответил он. – Делай свое дело.

Смерть кивнула. Открыв портсигар, она обратила его нутром к старикам. Пальцы ее свободной руки щелкнули.

Раз. И ветер завыл отчаяннее, злее.

Два. Капли дождя неистово застучали по крыше.

Три. Сверкнула молния, рыкнул гром.

– Покойтесь с миром, – объявила Смерть.

Тела Алекса и Марджи обмякли, их головы склонились навстречу друг другу в просвет между креслами-качалками. Их пальцы остались переплетенными. До конца.

Закрыв портсигар, Смерть вышла из дома и зашагала к машине. Дождь стучал по полям ее монументальной шляпы, ветер трепал подол блузки-безрукавки, но Смерти, похоже, было все равно. Открыв багажник, она намеревалась бросить портсигар внутрь, но замешкалась.

Захлопнула крышку.

– Ну вот, – пожаловалась она вслух, – становлюсь сентиментальной идиоткой.

Когда она открыла портсигар, из него вылетели два голубых огонька, коснулись земли… и вдруг приняли облик Алекса и Марджи. От полупрозрачных фигур стариков шел тускловатый свет, разгонявший ночной мрак.

– Хотите прокатиться немного? – предложила Смерть.

– Почему бы и нет! – ответила Марджи.

– Да, не откажемся, – подтвердил слова жены Алекс.

Смерть распахнула задние двери и пригласила пожилую чету в салон, а сама заняла место за рулем. Сверилась с разнарядкой, прикнопленной к приборной доске. В госпитале «Тайлер мемориал» ее ждала женщина, умирающая от инсульта. Туда черная машина и направится.

Кивнув, Смерть завела мотор. Необычный был механизм – такое с конвейеров в Детройте не сходит.

– Судя по звуку, ты оказываешь машине должный уход, – заметил Алекс.

– Оказываю, а ты что думал? – ухмыльнувшись, ответила Смерть.

Когда они тронулись с места, мрачный жнец вдруг запел:

– По реке кораблик плыл, не ложась в уклон…

Алекс и Марджи подхватили:

– Весел, беззаботен был – жизнь всего лишь сон!

И машина устремилась вдаль. Свеченье задних фар угасало, как и звуки песни, а черный металл бортов вплавлялся в ночь, становясь с ней единым целым. Вскоре остался лишь шорох новеньких шин по мокрому асфальту, но пропал и он, уступив место завыванию ветра и бесконечному бормотанию дождя.

Король теней

После романа и рассказа из «дисишной» антологии, которые мы не сумели сюда добавить, это – моя любимая история о Боге Лезвий. Сюжет ее снизошел на меня в мгновение ока, вещица была написана в предельно короткий срок. Я намеренно создавал ее в «южанской» манере, желая показать Бога Лезвий с неожиданной стороны. Читателям судить, преуспел ли я в своем намерении.

Впервые рассказ появился в антологии «Повелители Лезвий», посвященной моему персонажу. Разные авторы написали для нее собственные истории о Боге Лезвий – каждый со своей позиции. Некоторые подошли близко к оригиналу, были и те, кто ушел далеко – в этом прелесть их рассказов. Появились даже своего рода черные юморески. Книга получилась замечательной, я жутко ею гордился – приятно, когда издатель затевает нечто подобное, чтобы уважить твое творчество и персонажей.

Скажу так, как сказал бы Элвис: «спасибо-спасибо вам огромное!»

Кстати, такое удвоение – распространенная на юге Штатов фишка. Правда, слава Элвиса привела к тому, что «спасибо-спасибо» начали ассоциировать именно с ним. Я однажды осознал, что так и говорю, и, наверное, кто-то подумал, что я ссылаюсь на Элвиса, так как ему посвящена моя повесть «Бубба Хо-Теп».

Но нет, старик Король тут не при делах, я просто парень из Южного Техаса.

Так что еще раз – спасибо-спасибо всем.

Лерой чувствовал себя так, будто ему сунули в руки провод под напряжением – такова была его реакция на новость о скором появлении младшего братика. Ладно бы все было по-божески, так нет – братец объявится перед ним одиннадцатилетним. В свои четырнадцать Лерой был прекрасно осведомлен о том, как получаются дети и откуда они берутся. Появление «готового» братца навело шороху в его голове, что оказалось ему совсем не по душе. В итоге он воспылал праведным гневом сродни библейскому.

Мамочка сказала ему, что новоявленного родственничка зовут Дрейтон и что Лерою предстоит делить с ним комнату, потому что ничего другого не остается – домишко у них маленький.

– У меня есть младший брат? Ему одиннадцать? Его зовут Дрейтон? Это что, без шуток, настоящее имя? – посыпались вопросы.

Теперь, когда образ одиннадцатилетнего пацана, выползающего из утробы мамочки и восклицающего: «Ну что ж, первый раз – в пятый класс!» – покинул его ошарашенный мозг, пришла другая идея, более разумная: отец успел заделать ребенка на стороне, и это, видимо, вскрылось. Теперь приемыш с мудацким именем Дрейтон будет жить в одном с ним, Лероем, доме, спать на его кровати и есть его еду.

Он недоумевал, как вышло, что мамочка спокойно восприняла ребенка не от нее, а от другой женщины, но все прояснили ее слова:

– Дрейтон тебе брат не по крови: он сын друга твоего отца, очень хорошего друга, Джимми Тернера. Однажды Джим слишком много выпил и потерял голову. Он всегда был нервным. Убил свою жену, а потом и себя. И ей, и себе вскрыл глотку огромной старой бритвой. А в завещании написал, что хочет, чтобы Дрейтон жил у нас. В суде решили – пусть так и будет.

– Почему батя и его не пришил? – спросил Лерой.

Мамочка подумала, что вопросец простой, без подвоха, но на деле это было заявленное во всеуслышание разочарование в бедолаге Джимми Тернере.

– Он был в лагере с бойскаутами, когда все случилось. На две недели укатил в горы, Нью-Мехико или Аризону. В глушь, одним словом. Джимми уже тогда себя вел странно, на работе все замечали. Наверное, понимал, что дело идет к худу, и оставил завещание. За два или три месяца до этого несчастного случая.

– Несчастный случай? Черта с два, – хмыкнул Лерой.

– Ну да, сынок, здесь ты, по идее, прав…

– По идее? – переспросил он. – Разве можно назвать убийство или самоубийство «несчастным случаем»?

– По идее, нет, сынок.

Что ж, грозил нежданчик, и Лерой воспринял его ровно так же, как и все неудобства по жизни – в штыки. Пойдя в свою комнату, он дважды погонял шкурку, решив, что нужно сбросить балласт загодя, коль скоро в считаные дни нарисуется сосед. Сама мысль о том, что придется делать интимные дела на глазах у кого-то, пусть даже парня, в перспективе – брата, была противна Лерою. А в школе были отморозки, которым подобное даже нравилось: они собирались и гоняли шкурку кружком. Представив, что какой-то другой пацан видит его причиндал – или, боже упаси, трогает его, – Лерой схватился за живот. Что удивительно: те мудаки из школы не видели в «кружке» ничего дурного; мол, это забавно и ни капельки не смахивает на развлечение педиков. Зато его из-за очков и некрасивой рожи они горазды были называть если не гомиком и педрилой, то додиком, ботаном, четырехглазым.

Лерой лишь в прошлом году кое-как осознал, что причиндал пригоден не только для развлечений с «Клинексом» в руке, но и как-то связан с соответствующими девчачьими особенностями. Связь эту ему не без помощи щеколды на двери раздевалки объяснил один старшеклассник, и открывшиеся подробности повергли Лероя в дрожь: акт показался противоестественным и омерзительным, но не более, чем, скажем, перспектива жить с новым братцем, у которого какие-то свои мысли и взгляды, а возраст такой, когда может проклюнуться желание мериться с кем-то силой. Что будет, если клятый Дрейтон окажется сильнее и поколотит его? Ему уже достались две звучные пощечины от девчонки в школе – прыщавой дуры, причем настолько прыщавой, что на школьном дворе в компании таких же буйно цветущих ублюдков она со своими пятнами йода поверх гнойников казалась беженцем из лепрозория. И ладно бы только это – она еще была слабоумной: один глаз на вас, другой – на Техас, и не могла самостоятельно найти дорогу к клятому школьному автобусу.

И да, те пощечины, что она ему влепила, – Лерой их не заслужил. Просто намекнул, что ее глазной пинг-понг его раздражает, так что пусть она нацепит темные очки или хотя бы пиратскую повязку на глаз. Но это скромное предложение повлекло за собой вспышку неслыханной ярости. Еще хорошо, что он сбежал от нее тогда, иначе пощечинами не обошлось бы – да что там, и об этих шлепках до сих пор шепчутся на переменках. Хуже того, девчонка, которую все потом стали называть Шизоглазой, испив его крови, вошла во вкус и избила кого-то столь же легкомысленного, как Лерой, чуть не до полусмерти.

В общем, случай научил Лероя держать язык за зубами. Теперь он слегонца жался насчет того, что новоявленный братец будет ходить в ту же школку и, услышав от сплетников, что слабоумная девчонка едва не устроила Лерою взбучку, захочет сам размять на нем кулаки. Тогда пиши пропало – кроме «гомика», «додика», «педрилы» и «четырехглазого», уже не говоря о Мальчике-для-Битья-Госпожи-Шизоглазой (это реально обидно!), в список, пополняемый всеми, кому не лень, добавится пара-тройка гнусных прозвищ. Только этого ему до полного счастья не хватало!

Он даже подумал, что лучше сразу броситься на маленького ушлепка и поколотить до состояния фарша, чтобы Дрейтону неповадно было замахиваться на право получать все лучшее. Хотя задумка могла выйти ему, Лерою, боком – поколотили бы его, несмотря на приготовления и заранее спланированную атаку. Потому как, хоть с новоявленным братцем еще предстояло встретиться, одно его имечко указывало на возможные проблемы. Эти старомодные деревенские имена обычно цеплялись на прирожденное хулиганье. Впрочем, Дрейтон был записан в бойскауты – может, в той среде его пообтерли, поубавили пыла. Бойскауту полагается являть собой образец гражданского долга, доброты и нравственности. Поперек положению такого рода ложился хотя бы тот факт, что пара-тройка бойскаутов, которых Лерой знал лично, входили в приснопамятный кружок любителей коллективной дрочки и зачастую проворачивали свои грязные делишки прямо в походах. Душили змея под открытым небом – кем для этого нужно быть!

Но это не важно, важно другое – с хулиганьем-деревенщиной ему будет сложно сладить. Лерой знал это, потому что у него до сих пор перед глазами стояла косая дебилка, отделавшая его так, что дай боженька каждому, а на пару с ней – семилетний кузен Вилли, которого он, будучи девятилеткой, пытался прижать к ногтю. Тот Вилли, который, несмотря на вечно засохшие под носом шматки зеленых соплей, обладал нравом и умишком бультерьера. Подонок в натуральную кусался – шрамы у Лероя до сих пор не сошли. Одно хорошо – ублюдочная мелюзга ходила в другую школу.

В общем, прибытия братца Дрейтона Лерой ждал с камнем на сердце.

* * *

Дрейтон явился пасмурным днем, когда воздух пах дождем, но самого дождя не было – лишь ветер гулял. Лерою наказали принять душ, помыть за ушами и надеть костюм для походов в церковь. Все это он счел полной дичью – вот еще, наряжаться ради какого-то пацана с дурацким именем и без родни! Но чтобы не разгневать маменьку, пришлось исполнить наказ. Вскоре он стоял на крыльце, выжидая.

Родительница так нервничала, будто вот-вот грянет Страшный суд, – бегала из угла в угол и болтала без умолку, словно болтовня могла защитить ее от погоды, становившейся с каждой минутой холоднее задницы копателя колодцев.

На глазах Лероя отцовский «шеви» показался из-за поворота. Подрулив, отец вышел наружу, и через мгновение с задов вылез пацан-коротышка, одним видом переводящий слухи о том, что у бойскаутов есть нижняя планка роста, в разряд небылиц – подобное квазитребование Лерою озвучил местный вербовщик, когда тот загорелся идеей вступить в их ряды. Видел бы он этого гнома! Похоже, тот вербовщик наврал ему с три короба. Поверх штанин на ногах у парня красовались фиксаторы, при себе он имел малых габаритов сумку и вышагивал, как недобитый нацист на военном параде – одну ногу резко выбрасывал вперед, другую переставлял следом, и так далее. Лерой не удивился бы, козырни новоиспеченный родственничек по-военному.

Более ничего примечательного в Дрейтоне не было – стрижка «горшком», волосы цвета свежего навоза, большая голова и очки с уродливыми толстыми линзами. Само лицо парня напрашивалось на плевки жеваной бумагой из трубочки. Несмотря на это, матушка Лероя спустилась с крыльца и прямо бросилась на Дрейтона, схватила его за голову, будто то был баскетбольный мяч, а не голова, поцеловала его в лоб и проворковала:

– Разве ты не милейший ребенок на свете?!

Лероя неприкрытая ложь поразила – очевидно же, что Дрейтона лучше всего посадить на шест и вынести в кукурузное поле, чтобы он ворон распугивал.

– Это Дрейтон, – представил героя дня отец – на случай, если Лерой или мать ждали кого-то еще. Лерой спустился по ступенькам, подошел и протянул парню руку, как его учили. Дрейтон пожал ее – в лапище Лероя его ладошка казалась маленькой мокрой тряпочкой. Тут Лероя охватило волнение. Он превосходил мальчишку – ростом, силой, скорее всего, и размером причиндалов. Иметь под рукой кого-то слабенького было не так уж и плохо. Вряд ли мальчишка с фиксаторами на ногах сможет избить его или прижать. В голове Лероя сразу родилась уйма идей для забав с растяжками, и все они в итоге увенчались успехом – всякий раз Дрейтон брякался и дрыгал лапками, словно опрокинутый на спинку жук.

* * *

С самого начала Лерой решил обозначить правила.

– Свое барахло можешь держать во-он в том углу. Я не против, коль скоро будешь там порядок наводить, чтобы это с моим добром не мешалось. И да, мои вещи не бери, коли не спросил. Кроме, пожалуй, фломастеров.

– Спасибо, – скромно отозвался Дрейтон.

– Пока не за что. Меня вообще учили быть добрым. Но я так считаю: важно знать, чей навоз где лежит, чтобы непониманий не возникало. Сечешь?

– Да, Лерой. Ты очень добр ко мне.

– Просто хочу, чтобы ты сразу знал, что к чему. Кровать у нас одна, но я буду ложиться на ту сторону, на какую хочу. Будешь во сне пердеть – сброшу на пол. В ванную первым хожу я, полотенцем первый пользуюсь я.

– Разве у меня не будет отдельного полотенца?

– Сомневаюсь. Мы ими не так часто пользуемся. Мать говорит, если тереться одним полотенцем, меньше воды и мыла расходуется, так что тебе придется брать его после меня.

– Ну ладно.

– Что у тебя с ногами? Болят?

– Да. У меня с ними какая-то беда, с ними и со спиной. Доктор говорит, может, это пройдет, когда я вырасту.

– Сильно на это не рассчитывай. Доктора и матери рады для тебя все в розовые тона красить, чтобы была надежда, ты сам себя не расписал, и все прочее. Будь я тобой – планировал бы житуху инвалида. Может, когда вырастешь, тебе дадут кресло с колесиками. Найдешь себе какую-нибудь работенку по плечу – ну, марки там лизать, на конверты наклеивать, такая ботва. Есть у нас один такой – башка вся раздута, гидроцефалия, или что-то вроде того. Так вот, он карандаши точеные продает. Работка непыльная, барышей особо не приносит, но хоть что-то. И важнее всего – для нее тебе даже образования не надобно.

– Я вообще оптимист…

– И куда тебя этот опти-глист завел? Твой старик пришил мамашу бритвой, потом себя по горлышку чик-чик, и, если б ты был в городе, а не с сопляками-скаутами, тебе тоже досталось бы. Может, он еще успел бы твои подпорки загнать, чтобы на прощание в баре накатить – кто знает, чего от психов ждать? И вот еще что хочу тебе сказать – ты тут сильно не обустраивайся, корни не пускай – скоро выдернут, зуб даю. Может, за тобой из детдома приедут – оно так и будет, скорее всего. Получишь койко-место в громадной комнате. Ты нос не вешай, я просто хочу тебя подготовить – это все тебе на пользу.

Зарыдав, Дрейтон своей нацистской походкой вышел из комнаты и спустился вниз, в ванную, где заперся.

Лерой ухмыльнулся, глубоко вдохнул и рухнул на кровать.

Жизнь в кайф.

* * *

Поразительно, но этому убогому Лерой, кажется, нравился. Дрейтон всюду за ним таскался, и теперь Лероя всюду сопровождал лязг ножных подпорок «братца» – будто сломанная машина. Лерою звук не нравился, вгонял в мурашки. Если он ускорял шаг, ускорялся и Дрейтон, и даже если Лерой оглядывался, и их с Дрейтоном делила дистанция, убогий всеми силами старался нагнать – на лице решимость, как у разведчика на задании, шаг максимально тверд и широк.

В школе они неизменно сталкивались в коридорах. Дрейтон всегда подмечал его первым, громко звал по имени и махал рукой. Ему, похоже, нравилась роль Лероева брата – он всем так и представлялся, хоть сам Лерой отнекивался: мол, это обездоленный парень, которому дура мамаша решила помочь. Учитывая, что у Лероя в школьной иерархии изначально не было высокого статуса, маленький братец-инвалид не красил дело – в итоге Лероя приравняли к отсталым и всяким любителям поесть из носу козявок, которые выстраивались снаружи во время обеденной переменки и прилюдно, у всех на глазах, дегустировали содержимое собственных носов.

Более того, связь с Дрейтоном привела к тому, что все подколки и оскорбления, по логике вещей уготованные убогому, достались ему – по прихоти неочевидной социальной компенсации. Эй, четырехглазый, вы с мамкой, наверное, часто брательника твоего смазываете? А ты его на металлолом сдать не думал? И самое обидное: а когда ты у него в рот берешь, о подпорки не режешься?

Все это было жуть как обидно, и Лерою казалось, что справедливость чуть-чуть восторжествует, если хотя бы часть адресованной ему гадости перепадет и тому, кто в ней пусть невольно, но повинен.

* * *

Прошел почти месяц. Оскорбления, судя по всему, не выбили Дрейтона из колеи. Он умело огибал их, как летчик-ас в ураган. Но однажды в его защите образовалась пробоина. Случилось это в день, когда они всей семьей явились в дом, где отец Дрейтона убил сначала жену, а затем себя.

Идея принадлежала терапевту, к которому ходил Дрейтон, – тот решил, что прошло достаточно времени после трагедии, и Дрейтону неплохо бы наведаться туда, где все произошло. Однажды ночью Лерой подслушал, как мать говорила с отцом на лестнице – сам предмет обсуждения к тому времени мирно дрых. Лерой вышел на лестничную площадку и притаился, навострив уши. Родители обсуждали состояние его нового братца – говорили, дескать, какой он хрупкий и все прочее. Отец был против чего-то, но Лерой не был уверен, против чего именно.

– Этот тип ни разу из своей чертовой конторы не выходил – разве что на учебу. Так какого дьявола ему судить о чувствах маленького мальчика? – вещал родитель. – Здравый смысл говорит, что в его идее нет ничего хорошего, даже если за такое дело прибавку в деньгах и золотое колечко на член дадут. Куда уж там, паренек и без того весь в металлических кольцах.

– Дорогой, не надо так говорить.

– Извини, но все равно затея ни к черту.

– Но он – доктор!

– Вот именно – думаю, слушать стоит кого-то, кто на деле медицину изучал, а не олуха-психолога.

– У него есть ученая степень, награды…

– У нашего автомеханика тоже есть ученая степень, а он даже шину мне как надо не смог надуть. Помнишь?

По прошествии нескольких дней Лерой пронюхал, что Дрейтона позвали в кухню на приватный разговор. Прижавшись к стенке рядом с косяком, он стоял и подслушивал. Дело обстояло так: братца хотели отвезти в старый дом, осмотреться, примириться с ним и с тем, что там произошло. Так сказала мать. Примириться с домом, хмыкнул про себя Лерой, это же не дом, мать его, перерезал мамке пацана глотку. О чем весь сыр-бор?

Очевидно, отцу авантюра с возвращением Дрейтона в дом, где умерли родичи паренька, была не по душе, и той ночью обсуждалось странное предложение терапевта. В конце концов мать и терапевт победили в споре. Лерой подумал: Ох уж эти матери и врачи. Такими глупыми порой бывают, что хоть волком вой.

* * *

День тот выдался дождливым и промозглым, в небе собрались темные тучи. Врач – тощий мужичонка с торчащими вперед зубами – сидел с ними в машине, на заднем сиденье, между Дрейтоном и Лероем. Мать – впереди, рядом с отцом, у которого явно было настроение побухтеть о всяком-разном. Лерой радовался, что его взяли. Ему причиталось, в идеале, оказывать Дрейтону поддержку, но такой идеал – курам на смех. Втайне он надеялся, что у Дрейтона случится какой-нибудь болезненный флешбэк, он зальет всё горючими слезами, станет кататься по полу, и из дому его выволокут в смирительной рубашке, а свою старость он мирно встретит в дурке, в комнате с мягкой обивкой.

Дом оказался совсем не таким, как Лерой себе представлял. В общем, просто дом. И не было в нем ничего жуткого – ни столетней паутины по углам, ни заросшей сорной травой лужайки. Кто-то до сих пор ее подстригал, похоже. А еще дом был яркий, старательно выкрашенный – единственный сиреневый в округе. Уныние наводили только пустые клумбы (по времени года им и полагалось быть такими) да небо, давившее на крышу дома грузом серых, спутанных комков хлопка.

Внутри дом тоже не поразил – самый обычный, как кусок хозяйственного мыла. Ни пятен крови, ни опрокинутых вещей, ни меловых фигур на полу. Даже желтая лента с надписью «ПОЛИЦИЯ / НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ» не была натянута перед дверью. Скука.

– Что ж, Дрейтон, – начал терапевт. – Когда это произошло, тебя здесь не было…

– В том-то и суть, – произнес отец Лероя. – Его здесь не было. Он ничего не видел. И совсем не обязательно его сюда тащить. Добра оно ему не сделает.

– Все в порядке, – подал голос Дрейтон. – Я хочу посмотреть.

Терапевт поджал губы, как бы говоря: видите, я прав.

Дрейтон кивнул. Миновав диванчик для гостей, они открыли дверь и зашли в одну из комнат. Наконец проявилось что-то странное, прибытие начало себя оправдывать. Стены оказались выкрашены в черный цвет, окна – тоже. Кисти, которыми тут орудовали, лежали на полу и подоконниках. Кровать была перевернута и оттащена к стене, дверь шкафа распахнута: глазам Лероя предстала одежда на вешалках. Над ковром в спальне витал тяжелый запах, и в одном месте ворс был темным и жестким, как щетка.

– Здесь, – указал терапевт на пятно, – лежала твоя мать, Дрейтон.

– Это, черт побери, жестоко, – пробормотал отец Лероя. – Дрей, уходи, если хочешь.

Дрейтон покачал головой.

– Нет, сэр, я останусь.

– Не думаю, что Джимми хотел бы такого, – промолвил отец.

– Его разум, само собой, был помрачен, – сказал терапевт. – Он не знал, чего хотел. Или, скорее, то, чего он хотел, было… довольно-таки страшно.

– Вы знаете, о чем я. – Отец Лероя встал прямо и подбоченился. На терапевта жест, судя по всему, впечатления не произвел, и в итоге родич сдулся. Мать внимательно оглядывала углы спальни, будто проверяя, не осталось ли там чего от жертв.

– Ладно, мы лучше выйдем. – Скрестив руки на груди, отец вышел, следом за ним – мать. Они так торопились, что забыли о Лерое, которому тут было вполне по душе.

Вау, думал он, убийство. Бритвой – от уха до уха. Вау.

– Раньше эта комната не была черной, – сообщил Дрейтон.

– Он покрасил ее примерно за день до инцидента, – пояснил терапевт. – Никто не знает, зачем он все затемнил, даже окна. Вероятно, сделал это сразу после убийства, наверняка никто сказать не может.

– Здесь папочка убил себя? – спросил Дрейтон.

Терапевт покачал головой.

– Нет. Когда он закончил здесь, пошел вон туда.

Лерой с Дрейтоном прошли следом за терапевтом сначала в гостиную, затем – по короткому коридору в кухню, а оттуда по черному ходу попали в гараж. Врач спросил у Дрейтона, где включается свет, и тот щелкнул рычажком на стене. Машина стояла на месте – никто на нее не покусился. Воздух в гараже был преотвратный.

– Тут он умер, – сказал терапевт, указывая на кладовку в дальнем конце гаража. – Забрался внутрь, сел на табуретку и перерезал себе глотку.

Да, крутой из тебя целитель душ, дядя, подумал Лерой. Если наш пацан не тронулся умом раньше, после поездочки ему это светит, как пить дать.

На окостеневших ногах Дрейтон подошел к кладовке и рванул на себя дверь – с таким остервенением, будто мог вернуться в прошлое и спасти отца от самоубийства. Лерой с интересом заглянул внутрь через его плечо.

Там стояла табуретка. Нутро кладовки пахло кровью. Когда Дрейтон включил свет, тараканы, недовольно стрекоча, шуганули по углам. На мгновение в одном углу, где, казалось, остались тени, несмотря на свет, Лерою на мгновение показалось, что тараканы собрались вместе и выстроились в высокую и широкую форму, а затем снова разбежались и удалились… неизвестно куда. Все произошло мгновенно. Пол и стены казались настолько плотно подогнанными друг к другу, что спрятаться здесь даже таракашке было нереально. Тем не менее усатая орда рассосалась, и угол больше не казался темным. Лерой почувствовал холод, будто ему за пазуху сунули сосульку. Да уж, яйца тут поджимаются будь здоров.

Лерой оглянулся на терапевта, оставшегося в гараже и спокойно там курившего. Судя по всему, ему этот спектакль нравился. Вероятно, он ждал, когда Дрейтона хватит нервный срыв, с последующим буйством и санитарами.

Если так – напрасно.

Дрейтон постоял в тени, затем вошел внутрь и обошел кладовку по периметру. Очень медленно. Закончив обход, он сел на стул, задрал голову и стал смотреть вверх.

Лерой тоже поднял глаза. Наверху – засиженная мухами лампочка где-то на сорок ватт, больше ничего; но она чем-то привлекла Дрейтона. Он задумчиво покачал головой и задал вопрос – громко, чтобы курящий терапевт в гараже услышал:

– Он умер на этой табуретке?

– Да. – Подойдя поближе, терапевт встал в проеме. – Его нашли лежащим позади нее. Рука была протянута к стене.

– Где бритва? Ее забрала полиция?

– О, Дрейтон, тут небольшая загадка. Ее не нашли. В полиции решили, что он сделал это бритвой из-за внешнего вида раны. Может, это был нож. Орудие исчезло.

– С чего они тогда решили, что это он все сделал?

– Он оставил записку.

– А…

– Там было только два слова: «Мне пришлось». И все.

– Но где тогда бритва?

– Знаю, смахивает на убийство, раз ее нет. Но, опираясь на записку и следы крови на стене, полицейские решили, что твой отец сначала нанес себе рану, потом спрятал бритву.

– Где? И как он мог перерезать глотку, а потом спрятать бритву?

– Странно, правда? Но это не значит, что твой отец ни при чем. Да, ему это далось непросто, но в полиции решили, что ничего невозможного нет. В доме был кот…

– Снежок, – уточнил Дрейтон.

– Да. Твой кот. Он мог взять бритву зубами и убежать с ней. Кровь привлекает…

– Вы хотите сказать, что Снежок убежал с орудием убийства?

Вопросы задаешь прямо в цель, восхитился Дрейтоном Лерой. А ты неплох.

– Не знаю, Дрейтон, – ответил терапевт. – Я просто передаю слова полицейских.

– Они тупые, – заявил Дрейтон.

– Ну… они – полицейские.

– Тупые! Даже я знаю, что кот не мог бы унести бритву, а я лишь ребенок! Где Снежок?

– Он был дома, но окно на кухне нашли открытым, и он… в общем… Дрейтон, он убежал через окно над кухонной мойкой и попал под машину.

– Он тоже умер?

– Боюсь, что да.

Тут Дрейтон наконец сломался. Спрятав лицо в ладонях, он поник на табуретке и глухо зарыдал.

Офигенски, подумал Лерой. Даже коту влетело.

* * *

Прошло несколько дней, и Лерой осознал, что общество нежданного брата с ногами в железках ему даже приятно. Может, виной тому было впечатление, которое произвел на него Дрейтон. Ему понравилось, как парень говорил с терапевтом (не убоялся копов назвать тупыми!), и, несмотря на то, что в конце концов его оборона дала слабину, было очевидно – оправляется Дрейтон хорошо, на удивление быстро. Даже в школу пошел на следующий день.

Однако в общую картину добавился новый мазок: однажды Лерой помог Вильяму Таунсону с домашней работой (если честно, Вильям его принудил, но это мелочи), и Таунсон стал проявлять к нему сдержанную симпатию. Да, он все звал Лероя «четырехглазым» и «додиком», но из его уст подколки звучали скорее дружественным прозвищем, какое дают любимым, пусть и слегка обременительным, непривлекательным домашним питомцам. К примеру, одноглазой или одноухой собаке, псу без лапы или с оборванным хвостом. Это как называть псину без глаза, уха и на трех дрыгалках Счастливчиком.

Их приятельство крепло, и вскоре Дрейтон обнаружил себя в компании ребят позабористее да покруче. В этой среде Вильям выступал его защитником и наставником, предупреждая всех с ходу: да, может, он и тупорылый ублюдок, но свой ублюдок, усекли? Бейте его только разок и по плечу. Наверное, так в компашке было принято – и, коль скоро принимали его самого, Лерой не возражал. Более того, вокруг Вильяма вились девчонки, а это был дополнительный плюс. Пусть они не обращали внимания на нового неказистого дружка Таунсона, доселе так близко Лерой к ним не подбирался. Если забыть о том, что когда-то он сидел позади одной симпампуськи, и не брать в расчет мелочи вроде столкновений в школьных коридорах и во время поездок в школьном автобусе на соседних сиденьях. Да, на Лероя смотрели как на пустое место, но, прибиваясь к Вильяму, у которого с девчонками все шло гладко, а некоторые даже позволяли ему себя лапать, он чувствовал, что благодаря этой собачье-хозяйской связи с ним может урвать для себя хотя бы малость: понюхать попки женской школьной популяции и помечтать о том, как бы однажды совокупиться с чьей-нибудь нерадиво отставленной ногой. Большего пес в любом случае не заслуживает.

Оставалась одна-единственная проблема – Дрейтон.

Какое-то время Лерой чувствовал, что присутствие Дрейтона приемлемо, потому что в школе оно обеспечивало ему своего рода ручного зверька, кого-то, на кого он мог смотреть свысока и унижать, но притом – чувствовать связь. А когда Вильям принял его в компанию, жестконогий Лероев псевдобрат стал слишком похож на рану, которая никак не заживет.

Однажды на стоянке Лерой курил на пару с Вильямом – не потому, что курево ему нравилось, а потому, что знал: сигареты делают Вильяма крутым. И посему думал, что они придадут ему крутизны. Тогда Вильям и спросил:

– Кто этот маленький дебил, с которым я вижу тебя время от времени, инвалид?

– Он живет со мной.

– Видок у него незачетный, «четырехглазка». Коли водишься со мной, у тебя все должно быть зачетным. Мне два прыща на жопе не нужны. Не знаю сам, зачем мне один – понимаешь, к чему клоню?

– Конечно, Вильям. Конечно.

– Моя домашка у тебя?

– Ага.

– Не всю хоть сделал? Надо пропускать, а то поймут, что я жульничаю.

– Наши домашки не похожи, – сказал Лерой, роясь в рюкзаке и доставая тетрадь. – Я вроде твой почерк неплохо скопировал.

Вильям взял тетрадку и придирчиво уставился на нее.

– Вот ботан гнилозадый, а в обложку чего ее не обул?

– Погоди! У меня есть обложки. Сейчас.

Когда с «обуванием» покончили, Вильям соизволил пролистать работу:

– Выглядит неплохо.

– Спасибо, – козырнул Лерой. – Я очень старался.

– Еще бы ты не старался, – хмыкнул Вильям.

* * *

Так Лерой стал отдаляться от Дрейтона. Во время ланча они больше не садились вместе – Лерой подсаживался к Вильяму и друзьям оного. В той компании над ним подшучивали, иногда поколачивали и ставили подножки, но Дрейтон с ними сидеть не мог, и это был большой плюс.

Лерой заработал дополнительные очки, когда Дрейтон промаршировал к нему на своих жестких ногах с недоумением в глазах, надеясь, видимо, что ему разрешат подсесть. Когда недобрат подрулил к столу, он выставил ногу – и Дрейтон растянулся на полу. Содержимое его подноса разметалось по всей столовой.

Под звуки всеобщего веселья Дрейтон кое-как поднялся – никто не подал ему руки, – собрал осколки и ошметки и, подергивая плечами, побрел в дальний конец столовой. А Вильям протянул Лерою кулак, Лерой в ответ протянул свой, и они дружно стукнулись костяшками.

Лероя приняли. Это была победа.

* * *

Вечером того же дня Дрейтон уселся в их комнате спиной к стене, вытянув увечные ноги перед собой. Таким его застал Лерой, выйдя из душа и поднявшись наверх. Сначала он решил, что убогий упал и не может подняться, но Дрейтон не стал просить о помощи. Подняв к нему глаза, он просто спросил:

– Почему, Лерой? Почему ты это сделал?

– Сделал что?

– Ты знаешь, о чем я.

– Ну да. Знаю. Просто потому, что я могу.

* * *

За месяц Дрейтон сильно изменился. Теперь он не пытался притворяться, что дружба с Лероем ему важна. Рядом с ним он всегда держался угрюмо и отказался от одной кровати – спать стал на одеяле у дальней стены. Лерой не возражал – во-первых, кровать снова целиком принадлежала ему, во-вторых, не приходилось поддерживать с Дрейтоном общение в школе. Смотреть на него теперь было все равно, что пялиться на призрака – вроде что-то есть, а вроде пустое место.

Но кое-что любопытное в этом призраке было.

Как-то раз, проснувшись среди ночи, Лерой понял, что Дрейтона в комнате нет. Волноваться он не стал – решил, что калека поперся в ванную, – но следующей ночью все повторилось, и из-за чуть приоткрытого окна в этот раз донеслось бряцанье подпорок для ног. Встав с кровати, Лерой выглянул наружу. Луна светила тускло, но на подъездной дорожке он различил фигуру Дрейтона, движущуюся с непривычной прытью. Лерой следил за недобратом, пока темнота не поглотила его.

Может, попадет под машину, пронеслась в голове беззаботная мысль. Или кто-нибудь его похитит. Может, в городке у кого-то пунктик на инвалидах. Если так – весьма кстати, потому что на своих ходулях Дрейтон далеко от маньяка не убежит. Его либо убьют, либо изнасилуют.

Лерой не смог с ходу представить, что творится в голове у извращенца, которому захотелось бы отведать Дрейтона. Пожалуй, это должен быть робот. Кто-то, сделанный из стали. Железку-то может к железке привлечет. Но всегда остается сценарий с убийством. Убить Дрейтона мог любой псих, которому не по душе калеки.

Оставалось надеяться и молиться, что так и будет.

Лерой, позевывая, вернулся в кровать.

* * *

Однажды, проснувшись поздно ночью, он обнаружил, что Дрейтон сидит в углу их комнаты на табуретке. Той самой, на которой перед отлетом в ад сидел его отец. Над ним горела лампа, утлый рюкзак покоился меж его закованных в металл ног. Дрейтон что-то искал внутри. Лерой приподнялся на подушках и с отстраненным любопытством уставился на парня. Смешно, но еще вчера эта комната целиком принадлежала ему и была такой большой, а теперь он вынужден ее делить… И она стала заметно меньше.

– Что ты делаешь? – спросил Лерой.

– Ищу кое-что, – ответил Дрейтон, не поднимая глаз.

– У тебя тут всяко не чемодан перебежчика. Хотел бы что-то найти – нашел бы вмиг.

– Уже нашел, не волнуйся.

На глазах у Лероя Дрейтон достал продолговатый деревянный футлярчик.

– Это что?

– Кое-что от моего папы.

– Что именно?

– Бритва.

– Вроде той, которой он мамку твою и себя распотрошил?

– Та самая.

– Не может быть.

– Может. Это она. – Дрейтон поставил футлярчик на коленку.

– Говорю тебе, не может быть, Металлолом. Ее даже копы не нашли.

– А я нашел.

– Ты ходил в дом? – Лерой знал, что ходил. Где еще он достал табуретку? И все же сам факт ошеломлял.

– Да, – кивнул Дрейтон. – Я там был.

– Вот куда ты ходил ночью.

Дрейтон снова кивнул, открыл футляр и извлек бритву. Даже со своего места на кровати Лерою было хорошо видно лезвие – бурое от засохшей крови.

– Твою мать, – протянул он.

– Он перерезал себе глотку, вернул бритву в футляр и спрятал ее в тайнике за стеной кладовки.

– Мы же были в кладовке. И полиция тоже. Нет там тайника!

– Они плохо искали. Стены обшиты, но в одном месте обшивка отходит. Там есть маленькая ниша. Туда он ее засунул. Потом сел на табуретку и умер.

– Так говоришь, будто знаешь наверняка, что так и было.

– Я знаю. Так и было.

– С перерезанной глоткой он не смог бы ничего и никуда спрятать, сам знаешь.

– Но он смог. Ты знаешь про одиннадцать измерений?

– Ты о чем?

– Их одиннадцать, и они сталкиваются. Или встревают одно в другое, но так бывает редко. Эти столкновения и встревания происходят с огромной силой. Возможно, когда-то именно так случился Большой взрыв – из-за слияния материй нескольких разных измерений. Они существуют одновременно с нашим, и мы не можем ни потрогать их, ни увидеть – разве что при столкновениях и встреваниях…

– Ты дурью какой закинулся? Или тебе не то прописали? Ты же все время по врачам шатаешься – мать с отцом тебя возят. Так?

– Повелитель всех острых предметов, Лерой, живет в одном из этих измерений, и его можно призвать. Он способен проникнуть сюда. Его мир – мир лезвий, и в нем он Бог – Бог Лезвий, Лорд Убийств, Король Теней.

– Ты втираешь мне какую-то дичь. Где ты этого нахватался?

– Это правда, Лерой. Если нанести себе порез особым орудием, твой разум откроется иным измерениям. Всем сразу. Одиннадцать сольются в одно. Иногда, при нужных условиях слияния, они множатся, вплоть до сингулярности бытия – и далее, за ее пределы. За гранью сингулярности тоже есть время – можешь себе представить?

– Нет. Я, блин, в душе не ведаю, что такое сингулярность.

– Я видел расстояния. Огромные расстояния. Длящиеся вечно и способные свести с ума… великолепные. Так много всего, о чем мы не знаем. Говорю тебе, разум можно открыть всему.

– Ну да, если черепушку расколоть.

Дрейтон покачал головой.

– Нет. Хватит и одного пореза особым орудием. – Он поднял левую руку и показал ему большой палец. Лерой увидел большую красную отметину – кровоточащий шрам, и ему стало не по себе, потому что Дрейтон, восседавший на табуретке в тени, с бритвой в руке и футляром на колене, говорил совсем не как Дрейтон. Никто из знакомых Лероя так не говорил; никто о таком не говорил.

– Эта бритва, – продолжал Дрейтон, – сделана из особого металла, который образовался в доисторическую эру при столкновении измерений с большой силой; по факту, в начале времен. Из-за Большого взрыва материя разных типов перемешалась, и кое-какие ее типы занесло сюда из измерений, которые мы не можем воспринять, чью физику не способны понять. Мой отец купил бритву в антикварной лавке. «Чудна́я какая-то» – так он сказал. Отец случайно поранился, как раз перед тем, как я отправился в лагерь скаутов. Я помню. Он порезался и стал говорить о том же, о чем я сейчас. Я подумал, как это все странно звучит. Мама тоже так подумала. Теперь я все понимаю. Ничего в этом странного нет. Если орудие благословлено открывающим словом, как эта бритва, они открывают твой разум, и ты падаешь в самую глубину, вечно.

– Что-то я нервничаю из-за тебя, кореш, – заявил Лерой.

– Я заставляю тебя нервничать?

– Еще как.

– Ты тоже мне нервы накрутил. В школе. То, что ты делал, раздражало. Я себя чувствовал еще более жалким, чем есть. Неважным. Но теперь я себя так не чувствую. Теперь – гораздо лучше. Порез открыл мой разум.

Одним взмахом руки Дрейтон раскрыл бритву.

– Хорошо, спокойно, – торопливо сказал Лерой, резко садясь в постели. – Я не хотел. Не хотел, чтоб ты чувствовал себя неважным. Правда.

– А мне кажется, хотел.

– Может быть. Я вел себя как говнюк, признаю.

– Признаешь?

– Дерьмо вопрос!

На глазах у Лероя тени, отбрасываемые тучами и проникавшие в комнату через окна, чтобы скопиться в том углу, где заседал Дрейтон, отхлынули, явив миру знакомого и привычного очкастого паренька с ногами в стальных рамках… и с большой-пребольшой бритвой, недобро поблескивающей лезвием, в отставленной руке.

– Может, ты ее почистишь? – скривился Лерой. – Почистишь и уберешь.

– Думаешь, стоит?

– Думаю, да.

– Какой-то ты нервный, Лерой.

– Да все со мной в порядке. Не хочу, чтобы ты порезался. Эта штукенция здоровенная как бегемот. Не понимаю, как ею бриться.

– Не думаю, что ее создали для бритья, – произнес Дрейтон, и с его мелких глазок-пуговок, спрятанных за стеклышки очков, будто спала пелена. Теперь это точно был просто Дрейтон, инвалид-хлюпик.

Он смерил Лероя пытливым взором, взглянул на бритву в руке, осторожно ее сложил и вернул в футляр, который в свою очередь кинул обратно в рюкзак. Со стула он так и не слез – просто сидел и смотрел.

– Ты похож на клятую сову, кореш, – заявил Лерой. – Спать пора.

– Да, наверное.

– Только ко мне на кровать не лезь. Бери одеяло и кладись у стены.

– Хорошо.

Лерой протянул руку к лампе, от которой света было и так, как от козла молока, и выключил ее. Натянул одеяло до подбородка, лег на бок, чтобы видеть Дрейтона, и наполовину прикрыл глаза, чтобы можно было наблюдать за ним. Дрейтон не сдвинулся с места. Он сидел без малейшего шороха и трепета на табуретке отца, с бритвенным футляром на колене и таращился в пустоту, будто видел в ней что-то. Лерою поведение убогого не нравилось, и он решил присматривать за ним. Но вскоре сон одолел его. Лишь единожды за ночь он проснулся от холода и потянулся за сползшим одеялом. Сквозь слипшиеся веки он бросил взгляд в угол, где стояла табуретка – и остолбенел. Огромная тень, на которую падал один-единственный луч темного света… то был Дрейтон? А кто же еще! Но почему он стал огромным? Откуда высокая шляпа на его голове? Луну снова заволокли тучи, и все вроде пришло в норму.

Лерой попытался нормально проснуться, но не смог. Скользнув обратно во мрак, он почти поверил, что увиденное было странным дурным сном, который забудется утром.

Вот только проснувшись, первым делом он увидел Дрейтона на табуретке и сразу все вспомнил. Дрейтон что-то ожесточенно черкал в тетради – похоже, так он просидел всю ночь. Обдумав это явление, Лерой осознал, что день – суббота, в школу идти не надо, потому закрыл глаза и отъехал еще ненадолго.

* * *

Пробудившись окончательно и спустившись на завтрак, Лерой заметил, что Дрейтон отсутствует.

– А где брательник? – спросил он у матери.

– Он встал сегодня рано, – ответила та, суетясь с тарелками. – И съел мало. Сказал, хочет прогуляться в парке.

– В парке?

– Да, так и сказал.

На тарелку Лероя плюхнулась глазунья, сверху насыпались поджаренные ломтики бекона. Он уже не был уверен в том, что увиденное ночью – лишь сон. Но, по сути, иным оно быть не могло? Никак нет, сэр!

Иначе ерунда какая-то получается.

– Мы с отцом хотим наведаться к тетушке, – сказала мать, когда он покончил с завтраком и опрокинул в себя стакан молока. – Ей последнее время нездоровится. Мы не вернемся допоздна. Ты присмотришь за Дрейтоном? Запри дом, пока не стемнело. Не выходи после позднего вечера. Я дам тебе денег, чтобы вы купили гамбургеры и пошли в кино до темноты. Но когда стемнеет, я хочу, чтобы вы вернулись домой.

– Конечно, – сказал Лерой.

– Мы надеемся уехать в течение часа. Отец сейчас заправляет машину на станции. С тобой точно все будет хорошо? Мы могли бы найти Дрейтона и поехать вместе. Как семья. Но я не уверена, что вы двое захотите весь день сидеть в больнице.

– Все будет тип-топ, – заверил мать Лерой. – Я скоро пойду и найду Дрейтона. Верну нашего Железного Дровосека домой до сумерек, обещаю.

* * *

Когда мать с отцом отбыли, Лерой поднялся наверх и оглядел комнату. Внимательно изучил табуретку в углу – никаких сомнений, та самая, что стояла в доме Дрейтона в гаражной кладовке. Он приподнял ее и осмотрел, ища следы крови. Они там даже были.

С сидушки на пол упала тетрадь, в которой черкал Дрейтон. Лерой взялся за нее, поднял и пролистал. Страницы были испещрены какой-то чепушней – символы, крючки, рисунки, немножко текста. Темные кляксы – не кровь ли?

На одной из последних страниц он нашел сделанный грубыми штрихами рисунок, от которого стало не по себе. Та самая темная фигура с цилиндром на голове, которая ему почудилась! Здесь ее можно было разглядеть. У этого человека (человека ли?) очень худые ноги и узкие лодыжки оканчивались не ступнями, а чем-то вроде по-детски нарисованных человеческих голов. Или то странные домашние тапки? Существо изображено черным – не как негр, а абсолютно черное тело, будто межзвездный мрак космоса. Эффект достигался за счет тщательной карандашной штриховки, надо думать… Хотя было в черноте рисунка нечто потустороннее. Изо рта существа зубы торчали как иглы, и с помощью, наверное, маркера Дрейтон придал им серебряный цвет. Что-то в этом достаточно простом рисунке повергало Лероя в легкую жуть. В руке фигура держала бритву. Огромную раскрытую опасную бритву.

Лерой пролистал оставшиеся страницы. Там были рисунки старомодных бритвенных лезвий, заточенных с обоих краев, изображения ножей и еще одна «сюжетная» картина, показывавшая, судя по всему, римского солдата, который вонзал копье в бок анорексичной фигуры Христа. Чтобы ее рассмотреть, Лерою пришлось повернуть тетрадь вверх тормашками – рисунок представлял собой как бы отражение по вертикали относительно остального, лица солдата и Спасителя были в самом низу страницы. Интересно, это часть умысла или Дрейтон просто открыл тетрадь наугад, не глядя, где верх, а где низ? И вообще, он ли это нарисовал? Может, тетрадь принадлежала Джиму, его отцу. Если так, в этом было чуть больше смысла.

Лерой попытался прочитать вкрапления английского, втиснутые среди символов, но вскоре у него голова закружилась, и зловещие закорючки стали куда-то уползать прямо по страницам. Это уже перебор. Лерой швырнул тетрадь в угол комнаты, и ему показалось, что из взлохмаченных страниц метнулась тень – острая как бритва – и, подобно разделительному барьеру, легла на пол, протянувшись к его ногам.

Лерой примерз к месту. Ему казалось: еще чуть-чуть – и он упадет куда-то вбок. Но, вытянув перед собой руку, обнаружил, что стоит неподвижно и прямо, а ощущение движения – иллюзия.

На ватных ногах он прошел к кровати и заметил то, на что раньше не обратил внимания. А стоило бы! Но его отвлекли табуретка и тетрадь. Едва прикрытые одеялом Дрейтона, на кровати лежали его ножные подпорки.

Самого «братца» в них не было.

* * *

Поиски Лерой начал с парка, но там Дрейтона не оказалось. Тогда, решив плюнуть на все, он пошел в кафешку по соседству с аптекой и на деньги, оставленные матерью, купил себе гамбургер, жареную картошку и большой стакан вишневой кока-колы. Со снедью он отправился в кинотеатр через дорогу, там посмотрел ужастик, а после двинулся домой.

Дрейтона все еще не было.

Лерой почитал комиксы. За окном темнело. Он встал и выглянул из окна. До ночи оставалось всего ничего. Предки, наверное, будут поздно. Что делать? Можно включить телевизор, но не хотелось. Сидеть в большой гостиной внизу одному? Увольте!

Вместо этого Лерой снова взял тетрадь и начал рассматривать письмена и рисунки. Что-то изменилось. Теперь его преследовало неуютное чувство, будто темная фигура с бритвой перемещается от одного края страницы к другому и даже – от страницы к странице. Словно тонкая нога, не то сращённая с чьей-то головой, не то обутая в нее, переступила край собственной плоскости и перетащила своего хозяина на плоскость новую, еще не открытую.

Сумерки.

Они подползли неожиданно, окутав Лероя неуютной пеленой. Он потянулся, чтобы перевернуть страницу – и тут же отдернул руку. Острый край бумажного листа порезал ему палец. Чертова плотная бумага! Он отпихнул тетрадь. Тьма, заполонившая комнату, трепетала как крыло нетопыря. Лерой осознал, что сидеть дома одному невыносимо. Слишком страшно.

Одевшись, он снова пошел в город. Заглянул в аптеку, чтобы купить пластырь, но та оказалась закрыта. Заявился в кафешку и съел еще один бургер, запив колой. Снова вышел на улицу, понимая, что домой придется вернуться. Но там былая чертова тетрадь, которая ему совсем не нравилась. Лерой решил сжечь ее по прибытии.

Посасывая порезанный палец на ходу, он, сам того не понимая, отрешился от мира, и ноги привели его к порогу старого дома Дрейтона.

Ночью он выглядел иначе. Страшнее, чем при свете дня. Лерой потянулся к дверной ручке – и замер. Наверняка закрыто, и зачем ему туда вообще? Обогнув дом с торца, он встал у закрашенного черным окна спальни и, приложив ладони к лицу, стал вглядываться внутрь там, где краска легла неравномерно, с прорехами.

При темноте снаружи и темноте внутри ловить было особо нечего. Лерой уже хотел развернуться и пойти прочь, как вдруг что-то закопошилось внутри.

Дрейтон.

Лерой взглянул мельком. Это был он, причем двигался быстро, не в обычной своей манере. Это озадачило Лероя. Как он справлялся без подпорок? Чудесным образом исцелился? И что он здесь делал?

– Дрейтон, – позвал Лерой, но вышло тихо, слабо и неуверенно.

Он снова почувствовал порыв вернуться домой, но передумал. Дрейтона он не любил, но еще больше не любил одиночество. На ум пришел Вильям – может, позвать его на прогулку? Нет, дохлый номер. Лерой не знал, где тот живет, да и Вильям наверняка не знал, где живет Лерой, – скорее всего, тому на это было начхать. Для Вильяма Лерой – не более чем мальчишка, помогающий с домашкой, которого иногда приятно назвать «додиком» или ткнуть кулаком в плечо. О дружбе речь не шла.

Лерой глубоко вздохнул. Черт! Ему вдруг разонравилось пребывать на правах униженного просителя. Нужно занять место Вильяма, а Дрейтона сделать своим побегушником. Хватит исполнять роль ручной зверушки Вильяма! Он хотел завести собственную, но постоянно что-то мешало. Вода не текла под его лежачего бомжа – оно и понятно! Ведь он сам позволил Дрейтону заморочить себя до дрожи в ногах ведьмовской чепухой, безо всякой на то причины. Что ж, пришло время вернуть себе штурвал и все исправить. Раз он знает теперь, что Дрейтону не особо нужны подпорки, скорее всего, он пользуется ими как преимуществом: выигрывает поблажки и сочувствие. Еще Лерой вроде бы слышал, что власти выписывают ему денежную компенсацию за инвалидность. Стопроцентной уверенности не было, но можно разузнать. И если все подтвердится, у Лероя появится козырь против мелкого хитрого ублюдка – фора, нависающая над головой Дрейтона подобно наковальне на тонком тросике.

Лерой вернулся к входной двери, чувствуя себя смелым. Что может сделать с ним мелкая какашка по имени Дрейтон? Он рассердился на себя за иррациональные страхи и за то, что позволил тетрадке нагнать страху. Да, сэр, он сожжет эту чертову штуку, когда вернется домой!

А прямо сейчас он собирался отплатить Дрейтону за головоломку, дерьмо с монстрами и бритвами. Пора показать, кто главный, и притащить ублюдочного калеку назад в дом. Ведь он должен быть калекой. Не мог же он в один прекрасный день просто встать и пойти аки Лазарь? Наверное, где-то у него припрятаны запасные подпорки. Да, Лерою показалось, что за окном Дрейтон двигался плавно и быстро, но это не значит, что подпорок у него не было. И где он заныкал лишнюю пару? В его рюкзаке подпорки не поместились бы, а больше негде. Не вытащил же он их из задницы. Хотя оставался шанс, что они ему в принципе не нужны.

Лерой решительно повернул ручку двери. Открыто. Сунув голову внутрь, он позвал:

– Дрейтон!

Голос не проявил задуманной силы. Звук имени осторожно ступил за порог дома – и тут же, в предбаннике, остался, не рискуя углубляться в тень. Как мышь, учуявшая кошку.

Лерой позвал снова, громче. Дрейтон не ответил.

– Выходи немедленно! Мать с отцом уехали, но скоро вернутся. Нам давным-давно пора быть дома! Выйдешь сейчас – так и быть, куплю тебе гамбургер!

Ни отклика, ни ответа.

Лерой скользнул внутрь и осторожно закрыл дверь. Кругом сомкнулся мрак, будто он угодил в брюхо огромного зверя, который вот-вот его переварит. Теперь он пожалел, что не взял с собой фонарик. Лерой подумал открыть дверь, чтобы впустить больше света, но мысль оставить ее открытой могла показать, что он трусит. К тому же было что-то захватывающее и пугающее в том, чтобы находиться здесь, и это вовсе не плохое чувство. По крайней мере, пока.

Лерой прошел через гостиную в сторону гаража. Наверное, там сидел Дрейтон, по-прежнему молча оплакивая свою семью. Когда он поравнялся с дверью, лунный свет упал на нее через кухонное окно, являя во всех мерзких подробностях распятую жирную крысу. За лапки ее приколотили гвоздями к дереву, тушку вспороли, и до самого пола дверь была покрыта выведенными крысиной кровью символами из тетради.

Это было уже слишком, но потом Лерой вспомнил, что находится не у себя дома, а значит, винить его за это не будут. Он положил руку на ручку двери в гараж – и с ужасом обнаружил, что та вся в крови. Не подумав, Лерой вытер руку о штаны, а потом, осознав, что сделал, почувствовал себя еще хуже. Придется объяснять родным, где вымазался. Ну, погоди, Дрейтон, родилась в голове исполненная отчаяния мысль, я тебя так отметелю, что мало не покажется. Был мальчик – станешь футбольный мячик.

Лерой осторожно спустился в гараж. Тот был совершенно пуст: кто-то отогнал машину и убрал валявшийся мусор. Смотреть не на что, но Лерой почувствовал, как волосы на загривке встали дыбом, и этого почти хватило, чтобы рвануть на всех парах. Но вдруг он вспомнил про Дрейтона. Убогого калеку, с которым справиться как два пальца об асфальт.

Дверь гаражной кладовки была распахнута. Лерой осторожно подошел к ней и заглянул внутрь. Кладовка тоже пустовала.

* * *

Тяжесть пустого гаражного пространства пригвоздила Лероя к полу. Тени окутали его, подобно удушливому шерстяному одеялу. Он вернулся на кухню.

И услышал, как хлопнула входная дверь.

Он со всех ног рванул к ней и забарабанил кулаками. Навалился всем телом – она не открывалась, почти не подавалась вперед. Отчаявшись, Лерой зашел в спальню, где была убита мать Дрейтона, и распахнул окно. Вылезая наружу, он ощутил, как кто-то или что-то вторгается в комнату следом за ним. В прямом смысле выпав из окна, Лерой встал, пошатываясь, с земли и заглянул в комнату – там ничего не было, кроме ореола темноты вокруг прямоугольника уличного света.

Пройдя к входной двери, Лерой осмотрел ее. Кто-то загнал под порог толстую ветку, поэтому дверь и не шла вперед. Дрейтон, чертов сумасброд, подумал он, сжав кулаки, теперь я точно тебя достану.

Сквозь запах дождя, срывающегося из черных туч, и текучую темень Лерой обежал дом. На глаза ему попалась машина, подозрительно смахивающая на родительскую. Она была припаркована в самом начале дорожки к дому, передняя пассажирская дверь открыта. Сходство было настолько сильным, что он подался вперед, намереваясь подойти ближе и посмотреть, но на краю поля зрения мелькнула тень, и он обернулся. То был Дрейтон – без ошибки. Ублюдок вышагивал уверенно и быстро – казалось, ни кости, ни мускулы его ног никогда не знали проблем. Хотя было что-то не так с его ступнями. Что-то странное, но на расстоянии Лерой не мог понять, что именно.

Он попытался нагнать Дрейтона, когда тот заворачивал за угол дома. Свернув туда же, Лерой уставился в пустую аллею.

Трясясь и клацая зубами от недоумения вперемешку со страхом, Лерой зашагал домой. Уже издали он стал щуриться, стараясь разобрать, стоит ли у дома машина родителей. Нет, ее там не было. Забравшись на крыльцо, он дрожащими руками вставил ключ в замочную скважину, но дверь свободно подалась вперед раньше, чем он повернул его.

У Дрейтона был свой ключ.

В прихожей царил мрак, и когда Лерой щелкнул выключателем на стене, свет не загорелся. Оказалось, ни один светильник не работал. Дрейтона нигде не было. Воздух в доме имел странный запах, и откуда-то тянуло сквозняком. Видимо, на подстанции авария, электроэнергию вырубило. Значит, и отопления нет. Что до запаха, прошло не так много времени, чтобы в холодильнике что-то успело испортиться.

Лерой взобрался по лестнице. На последних ступеньках что-то зачавкало у него под ногами. Наклонившись, он потрогал их. В темноте было трудно разобрать, в чем их вымарали. В чем-то липком и мокром.

Замечательно! Когда предки явятся домой, влетит ему, а не Дрейтону. Ему – не бедному маленькому калеке. Кажется, этот хренов придурок приволок с улицы какую-то падаль. Рывком распрямившись и буквально закипая от гнева, Лерой в мгновение ока преодолел коридор и очутился у двери их с Дрейтоном комнаты.

Открыто, заходи кто хочет.

Сейчас зайду – и ты выйдешь, Дрей, злорадствовал про себя Лерой, пинком отбивая дверь в сторону и занося над порогом ногу.

Лучше бы он не заходил.

* * *

Комнату ярко освещала сияющая луна. Прислонившись спиной к оконному стеклу, на подоконнике застыл силуэт. Фигура, ни капельки на Дрейтона не похожая. Маленькая тучка-соринка заставила лунное око моргнуть, и там, в полумраке, вдруг образовался Дрейтон – он самый, без сомнения. Но сияние снова хлынуло внутрь через окно – это уже не Дрейтон.

Это был высокий темный мужчина в цилиндре, обмотанном колючей проволокой там, где у обычной шляпы есть лента. Серебристые иглы-зубы торчали из растянутой в ухмылке пасти. Лерой попытался отступить назад, но ноги будто приколотили к полу. Ноги этого монстра были необычайно худыми, длинными… и оканчивались парой неких шарообразных объектов. Лерою стало дурно – он согнулся, схватившись за живот.

Это были головы. Как на том рисунке. Ртами нанизанные на ступни монстра – так, что тех даже не было видно. Теперь Лерой понял, что машина у дома Дрейтона все-таки принадлежала родителям. Просто от тетушки они вернулись раньше, чем наметили, по пути заприметили калеку, решили подбросить его и…

Дальше рассудок сдался. Лерой не знал, что предпринять. Надо бежать. Кричать. А он стоял и таращился на эти головы, ставшие чьими-то тапками, – головы отца и матери.

– Проходы между измерениями во многом похожи на оставленные лезвием раны на живом, кровоточащем теле. С единственной разницей: момент для удара по тканям бытия нужно подгадывать, и найти уязвимую точку гораздо сложнее, чем при работе с налитой кровью смертной плотью.

Душа Лероя ушла в пятки. Голос твари на подоконнике, вибрирующий и множащий собственное звучание, напоминал треск патефонной иглы, скользящей вхолостую; звук бьющегося стекла; скрежет лезвия ножа по разделочной доске. Монстр улыбнулся ему шире прежнего, и Лерою стало ясно как божий день, что надо развернуться – и бежать, бежать, бежать. Но он не мог. Между ног разлилось предательское тепло – он обмочил себе штаны и ботинки. Терпкий запах собственного позора заполнил комнату. Тварь привстала с подоконника и понюхала воздух.

– О-о-о, лимона-а-а-ад, – проскрежетал страшный голос, и чудовище неожиданно резко выбросило руку вперед. В костистых пальцах была зажата огромная опасная бритва.

– Дрей… Дрейтон? – еле живой от ужаса, спросил Лерой.

– Он здесь, – сказала тварь, похлопав себя по груди. – В плену теней, под чарами прельстительной луны. Одной ногой тут, другой – там.

Лерой не имел ни малейшего понятия, что это значит. Тучи снова спрятали луну, на ее бледный лик легла тень, и чудовище мигом превратилось в Дрейтона. На нем не было привычных очков. Он застыл, пригнувшись, с бритвой в руке. От прежнего дьявола на нем остались лишь головы на ногах с чудовищно распахнутыми в немых криках ртами, из которых будто росли окровавленные лодыжки.

– Мой отец, – произнес Дрейтон, – купил бритву в антикварной лавке. Она древняя. Очень древняя.

Сглотнув, Лерой наконец обрел способность говорить:

– Дрей. Ты… ты болен. Тебе нужна помощь. Мам… пап… как ты мог?

– Они помогли мне раскрыть врата. Много крови, много смерти – вот что неизменно открывает врата и пускает в наш мир иные сущности, иные ипостаси.

Дрейтон шагнул вперед – будто всю жизнь носил вместо ботинок чьи-то головы. Уверенным широким шагом. Его жуткая обувь влажно шлепала о доски пола.

– Он алчет жертв, – сказал Дрейтон.

Этого хватило, чтобы разбить транс. Лерой рванул прочь. Свист воздуха и шлепанье за спиной указывали на то, что Дрейтон мчался следом. У самой лестницы Лерой оглянулся – и чуть не ткнулся носом в лицо преследователя. Рот Дрейтона был раззявлен на небывалую ширину. Лерой вспомнил о головах родителей на ногах приемыша, и где-то на задворках сознания возникла непрошеная, до ужаса нелепая мысль: Как он в них влез? Но уже в следующее мгновение он бежал, перемахивая через две-три ступени зараз.

Дрейтон все равно настиг его, вцепился в плечи и опрокинул. Падая, Лерой увидел, как лезвие бритвы несется к нему сверху, и, инстинктивно выбросив обе руки вперед, схватил Дрейтона за запястье. Они оба врезались в деревянные перила – и те треснули.

Схватившись, они оба полетели вниз.

Гостевой диванчик остановил падение, с него они скатились на пол.

Выскользнув из-под Лероя с грацией угря, Дрейтон встал на свои ужасные ноги и отступил в тень, поглотившую его словно омут. Из мрака выпросталась рука, вцепилась в шторы и сдернула их.

Луна вторглась в комнату, и Дрейтон опять перестал быть Дрейтоном, стал монстром. Лордом Убийств, Королем Теней.

– Говорит мышонку кошка, я тебе отрежу ножки! – пропел Бог Лезвий своим странным голосом, в котором смешались звон стекла и перестук гравия по крышке гроба, вопль рожающей кошки и чириканье лезвия по карандашному грифелю.

Лерой поднялся и побежал. Через гостиную на кухню. Шлеп-шлеп-шлеп – звук голов, мягко стучащих по полу, преследовал его, и он в ужасе завопил. Крича до боли в легких, он врезался в двери черного хода, и те распахнулись, выбрасывая его в ночь, на задний двор. Луна снова, будто впопыхах, укрылась в облачном чертоге. Лерой резко развернулся – Дрейтон, в своем обычном виде, бежал к нему. Он зависел от света ночного светила – не полностью, но отчасти. Поэтому Лерой, вложив в удар всю свою силу, засветил привычному Дрейтону по шарам. Тот согнулся, но натиск не ослабил. Лерой, полагаясь лишь на инстинкт, выставил вперед ногу, как делал это много раз, и когда Дрейтон в своей ужасной обувке споткнулся – даже став монстром, он не научился замечать подножки, – добавил ему локтем в спину. Упал Дрейтон неудачно, звонко приложившись головой о крыльцо – звук был такой, словно лопнула перезревшая тыква, – и покатившись кубарем по лужайке. В конце концов он замер, лежа лицом к небу.

Лерой тоже обратил к нему взор. Облака стремительно наступали, очень темные – в воздухе крепчал горький запах дождя. Но дождь когда-нибудь кончится, и луна воцарится безраздельно. Даже сейчас, наползая на небо фронтом, тучи были не способны отгородить ее до конца. Побежав к сараю, что стоял близ дома, Лерой выхватил из кучи инструментов у стены самую большую и тяжелую лопату.

Он бросился к Дрейтону. Тот открыл глаза и уставился на него. Лицо стремительно менялось – бледные блики, секунду назад сиявшие на бледной коже, расползались кляксами тьмы, нижняя губа уродливо оттягивалась вниз, освобождая дорогу игольчатым зубам.

Лерой поднял лопату обеими руками и с силой опустил ее острый край на горло Дрейтона. Раздался звук, словно кто-то пополам разрезал садовый шланг. Из-под полотна лопаты во все стороны брызнула кровь. Рука Дрейтона с бритвой взметнулась яростно вверх… застыла… безвольно упала наземь. Бритва выпала из ослабших пальцев.

На всякий случай Лерой повторил удар, на этот раз полностью отделив голову от тела. Споткнувшись, он рухнул на лужайку. Весь двор был залит лунным светом, покрыт им как тонкой серебристой глазурью.

Лерой не знал, что теперь делать. Он почти ждал, что кто-нибудь выйдет из дома напротив и поднимет шум, но ничего подобного, в окнах даже не загорелся свет. Никто ничего не слышал и не видел. Он бросил взгляд через дорогу. Дома на другой стороне тоже были темным-темны.

Как он все это объяснит? Как быть с матерью и отцом?

Он не был уверен, что поступает правильно, но начал копать, и плодом его долгих усилий стала внушительная траншея поперек лужайки. Первым делом он сбросил туда тело Дрейтона – вместе с головами родителей на пятках; стащить их у него не хватило духу. Затем подошел к голове Дрейтона, остекленевшим взором изучающей небосвод, и разозленным пинком отправил ее следом за телом. Споро махая лопатой, Лерой засыпал могилу землей и разровнял дерн.

Когда он закончил, его взгляд упал на лежащую в траве бритву.

Лерой поднял ее.

С бритвой в руке он вышел на улицу и заглянул в машину родителей. Их тела были там. Символы из тетради Дрейтона, начертанные кровью, покрывали лобовое стекло изнутри.

Чувствуя в душе болезненную пустоту, Лерой вернулся в дом, поднялся наверх и сел на табуретку, принадлежавшую отцу Дрейтона. Так он просидел почти час, потом встал и поднял с пола тетрадь. Еще раз пролистал, разглядывая символы и изучая рисунки. Теперь они совсем расшалились и свободно перемещались по страницам.

Лерой пососал саднящий после бумажного пореза палец. Бросил взгляд за окно.

Дождь.

Вскоре он кончится. Это был один из дождей, которые льют нещадно, но проходят быстро. Ночь в разгаре, скоро покажется луна. Небо, быть может, станет чистым.

Лерой уставился на порез на болезном пальце. Прямо на его глазах края маленькой ранки раздвигались. Внутри что-то было. Поднявшись, он нашел спички, которыми, по обыкновению, баловался, поджигая собственные газы, запалил одну и поднес вплотную к пальцу. Тепло, шедшее от огня, было приятным. Стоило ему вглядеться, как оставленная испещренным Открывающими Символами листом тетради рана разверзлась вширь. Там, внутри, он узрел такое, чего глаза людские обычно не видят, не должны видеть. Сила его зрения многократно возросла, как если бы к глазам поднесли мощный телескоп.

Он увидел головы отца, матери и Дрейтона, подвешенные на крюках. Увидел подобие трона, сделанное из отрубленных ног и обшитое снятыми скальпами. На троне сидел Бог Лезвий. Задрав голову кверху и взирая на Лероя из раны, он широко улыбался, скаля иглы-зубы. Его окружали трупы и еще живые, заживо освежеванные, кричащие, лезущие из раны и обращающие к Лерою окровавленные остатки лиц. Какие-то странные существа, напоминающие летучих мышей, парили у самых краев пореза, полоща смрадный воздух кожистыми крыльями, но прорваться наверх не стремились.

Бог Лезвий взмахнул черной рукой, разгоняя свою жуткую свиту, и осталось одно его лицо, выступающее из раны, скалящее серебряные зубы-иглы в недоброй улыбке.

Лерой взглянул на свои пятки. Их вид его почему-то не устраивал – надо разжиться обувью. Отстранив руку, он уселся с тетрадью на табурет, полистал ее, бритвой расширил разрез на пальце. Кровь, торжествуя, выступила алыми каплями. Ею Лерой продолжил записи Дрейтона. Теперь он понимал эти символы, которые помогали преодолеть барьер между измерениями и диктовали миру волю Бога Лезвий, Короля Теней.

Закончив писать, он неподвижно застыл на табуретке, сжав в руке раскрытую бритву. Когда-нибудь дождь хлынет. Когда-нибудь перестанет. Он ждал этого часа и явления лунного света. Ждал необычайных и завораживающих перемен, которые сулил этот свет.

Дом-оборотень

В «Пронзающих ночь» описан момент, из которого родилась эта история. Когда Брайан приходит во владения Клайда – старый дом, где Клайд с дружками по большей части отсиживаются, а не живут, – создается впечатление, что дом – вампир: он высасывает жизнь из других зданий.

Поскольку продажи «Пронзающих ночь» шли не очень хорошо, я стал искать новые сюжеты в этой истории. Я в буквальном смысле взял идею дома, который питается энергией других домов, и написал книжку для детей, которая называлась «Что-то дряхлое грядет». Заголовок явно отсылал к «Макбету», а также обыгрывал название романа Рея Брэдбери «Что-то страшное грядет» – тот напрямую заимствовал строчку из Шекспира. Героями детской истории стали двое мальчишек и маленький пес. Прошли годы, прежде чем мне удалось продать эту книгу небольшому издательству «Сабтеррейниан».

Ну а пока детская история пылилась на полке, я решил превратить ее в рассказ под названием «Дом-оборотень», в котором главными персонажами стали два старика. Сперва я оставил изначальное название, которое дал детской книге, но Уильяму Ф. Нолану, купившему рассказ для сборника «Городские ужасы», оно не понравилось, и тогда я предложил альтернативу. Мне показалось, что «Дом-оборотень» создает атмосферу чего-то дикого и загадочного.

Под таким заглавием рассказ и был напечатан. А недавно вышел мультфильм, который чем-то схож по сюжету и с рассказом, и с романом. Увы, шансы на то, что мое произведение перенесут на экран, канули в лету. Ужасно! Я всегда считал, что уж если какая из моих историй и заслуживает экранизации, то непременно «Что-то дряхлое грядет».

Но столько крови уже утекло – не будем предаваться минутным слабостям. Перед вами «Дом-оборотень».

Старенький «форд» еле слышно плыл сквозь ночь, минуя улицу за улицей. Водитель, пожилой седовласый мужчина, опустил окно и явно больше разглядывал дома, мимо которых ехал, чем смотрел на дорогу. Передним колесом машина заскочила на тротуар, и он, тихо ругнувшись, вернул ее на темную и тихую проезжую часть.

Бомонт-стрит вылилась в тупик. Развернувшись, автомобиль с пожилым водителем покатил обратно. За ночь эта поездка по коротенькой улочке была третьей – уже в третий раз мужчина убедился, что дома здесь умирали, серели, осыпались, становились больными на вид. Страннее всего было то, что поветрие накрыло их, судя по всему, за одну ночь.

Дом, принадлежавший мужчине-водителю, выглядел хуже всех. Краска шелушилась, а ведь он покрасил его всего-то в прошлом году. Окна напоминали собравшие богатый улов липучки для мух – несмотря на то, что трупиков насекомых не было, – и что-то в самом здании обрело преждевременную дряхлость, словно жилище это было столь же старо, как и хозяин, и дух только покинул его древесное тело.

Близлежащие дома выглядели не лучше. Впрочем, этого стоило ждать: они были старыми изначально, и их населяли, главным образом, пенсионеры. Почти весь квартал – старики да старушки, парами либо врознь; самые молодые, как водитель, уж разменяли шестой десяток. Однако все здесь старались поддерживать дома в надлежащем виде, подстригать лужайки, подновлять краску. За одну ночь на этих благих усилиях был поставлен крест.

Похоже, все началось, когда по соседству возник тот жуткий дом. Казалось, он просто вырос из земли, заняв пустующий участок напротив владений пожилого мужчины-водителя. Новый дом был выдержан в давяще-готическом стиле – такой же темно-коричневый и мертвый на вид, как трава поздней осенью.

Невероятно, но никто не слышал традиционного и привычного для строительства шума. Просто однажды местные жильцы отправились в свои кровати, а выйдя утром на улицу, столкнулись с нежданным соседом, похожим на раздувшуюся голодную жабу с холодным, пытливым, вычисляющим взглядом глаз-окон второго этажа.

Разве когда-нибудь и кому-нибудь удавалось построить целый дом за одну ночь? Не могла же вся эта старая на вид, потрепанная погодой готическая отделка изначально быть такой? И, если на то пошло, почему никто не видел, чтобы новые жильцы входили или выходили из дверей дома? Он простоял неделю, а в него так никто и не заехал, на лужайке не красовалось извещение о продаже, в газете не мелькали объявления об аренде – мужчина-водитель лично проверил. Конечно, добрую часть тайны можно списать, если права его жена.

– Ты старый идиот, Гарри, – сказала она. – Этот дом просто перевезли сюда и поставили на новый фундамент. А заехать жильцы могли бы аккурат когда мы сидели на крыльце да на небо глазели. В нашем возрасте нормально многое не замечать.

Гарри сжал зубные протезы так сильно, что с верхних коронок посыпался тальк – и сообщил салону машины:

– Что ж, Эдит, может, ты и постарела, стала невнимательной, а я покамест нет.

Не так уж он стар, чтобы не заметить перемен по соседству. Не обратить внимания на то, как все дома поразил недуг упадка. И в том, что виной всему новый дом, Гарри почти не сомневался. Оставалось понять, как именно – и что с этим можно сделать.

В свете фар мелькнула какая-то фигура. Гарри вжал педаль тормоза. В ответ на маневр шины недовольно взвизгнули.

Пожилой лысоватый тип возник в окне с водительской стороны и склонился к Гарри.

– Лем! Ты что, с жизнью хочешь распрощаться?

– Черта с два, Гарри. Просто решил прийти и спалить этот дом к чертям.

– И ты тоже?

– Ну, я заметил, ты за ним следишь. Думаешь о том же, что и я, да?

Гарри смерил Лема настороженным взглядом.

– И о чем я, по-твоему, думаю?

– О том, что от этого чертова новичка добра не жди и нужно что-то с ним делать, пока вся округа не легла руинами.

– Ты заметил, что стало с домами?

– Любой дурак с глазами и очками поверх них заметит, как тут все плохо.

– Но почему?

– Какая, к черту, разница, почему. Пора вмешаться. У меня тут спички и смесь для розжига…

– Одумайся, это форменный поджог. Слушай, забирайся в машину. Мне неуютно торчать на улице одному.

Лем оглянулся на дом.

– Мне тоже. Мурашки по коже от одного вида.

Обойдя машину, он забрался внутрь. Гарри проехал квартал и припарковался на пересечении двух улиц. Лем достал трубку и стал ее набивать. По салону «форда» расползся пряный аромат корицы.

– Когда-нибудь рак заработаешь, – заметил Гарри.

– Мне девяносто, друг. Если раку я нужен, ему бы поторопиться.

Гарри хмыкнул. Определенная логика в этих словах была. Месяц назад Эдит принудила его бросить курить – в целях «оздоровления».

Покопавшись в нагрудном кармане, Лем разжился флягой, свинтил с нее пробку и отложил трубку, выпустив ту из захвата старых зубов.

– Твое здоровье, – произнес он.

Гарри принюхался.

– Это что, виски?

– Сливовая настойка, – криво усмехнулся Лем.

– Так я тебе и поверил.

– Ну и не верь. – Запрокинув голову, Лем сделал щедрый глоток. – Заряд бодрости на весь день!

– Ну-ка, дай и я попробую.

Гарри отпил из фляги и вернул ее Лему. Тот завинтил крышку, спрятал ее обратно и снова взялся за трубку.

Они оба непроизвольно посмотрели в зеркало заднего вида, где четко отражался дом. Гарри подумал, что островерхая крыша слишком смахивает на карикатурную ведьмовскую шляпу, попирающую лунный шар.

– Нынче ночи светлые, – дрогнувшим голосом протянул Лем. – Боже, Гарри…

– Я вижу. Вижу.

Старый дом сотрясала дрожь – он двигался.

Он повернул свою… голову? Похоже, да – другими словами зрелище было не описать. Дом – или монстр, внешне его напоминавший, – оказался довольно подвижным и гибким. Два окна второго этажа больше не смотрели через улицу – теперь они взирали непосредственно на улицу, в сторону Гарри и Лема. Затем голова сделала еще один поворот, в другом направлении: так осторожный пешеход, готовящийся перейти оживленную дорогу, осматривается – нет ли поблизости лихача. Движения дома-монстра сопровождались протяжными скрипами – как если бы старое дерево гнулось под порывами сильного ветра.

– Гос-споди, – выдохнул Гарри.

Дом встал, выпростав из земли толстые курьи ноги, покинул котлован и начал пересекать улицу. На обоих торцах его окна распахнулись, а две суставчатые конечности словно выросли из них, до поры спрятанные где-то в недрах. В отличие от колончатых ног солидного обхвата, эти руки были тонкими, растущие из них пальцы смахивали на дубовые ветки.

– Оно тащится к моему дому! – возмущенно произнес Гарри.

– Да замолчи ты! – шикнул Лем. – Слишком громко говоришь.

– Как же Эдит! Она внутри!

– Эдит он не тронет, – помотал головой Лем. – Бьюсь об заклад, ему нужен дом, а не жильцы. Смотри!

Крыльцо дома гармошкой откатилось назад, и парадная дверь распахнулась, явив ряды длинных, похожих на заостренные щепки зубов. Со скрипом подавшись вперед, тварь припала ртом к коньку крыши дома Гарри и вонзила в нее зубы, словно пиявка на ноге пловца. Низкий, едва слышимый посвист, напоминающий стенание ночного ветра, заполнил эфир; обычно такие звуки являются нам во сне, а когда просыпаешься, тихий чарующий голос из подсознания твердит: причин для тревоги нет, просто ветер гуляет по крыше, вот-вот все стихнет. Однако пробуждение не наступает.

С дома Гарри посыпалась черепица, планируя наземь. Ступени крыльца чуть заметно продавились. Откуда-то изнутри донесся приглушенный треск ломающейся древесины. Оконные стекла разом потемнели, дребезжа в своих рамах будто в страхе.

Минула вечность – хотя вполне могла пройти минута-другая, – когда монстр поднял свою гротескную голову. Некая темная субстанция стекала с нижнего края его пасти, падая на крышу дома Гарри и в передний двор. Странный утробный звук – не то смешок, не то удовлетворенное урчание – объявил об окончании трапезы.

Развернувшись на уродливых ногах и со скрипом втянув в себя руки, монстр заскрежетал вниз по улице, а потом, с грацией изрядно уставшего после работы человека, падающего в кресло, зарылся в свой котлован. Оба окна второго этажа потемнели, как если бы за ними сомкнулись светонепроницаемые шторы. Крыльцо распрямилось, уткнувшись порогом в землю, – и дом-монстр погрузился в безмолвие, неподвижный, как и прежде.

Гарри обернулся к Лему – тот прикладывался к фляге.

– Ты видел…

– Конечно. – Лем вытер губы рукавом.

– Как… как такое возможно?

– Как-то.

– Но как?!

Лем качнул головой.

– Знаешь, как в фантастических книжках, что я почитываю. Пришельцы с других планет, к примеру… или что-нибудь похуже. Может, такие штуки давно живут бок о бок с нами, просто мы их не раскусили. Они как хамелеоны маскируются под жилища людей. Их природа – вампирская по сути, но они тянут не кровь, а энергию наших домов.

– Нет у домов никакой энергии.

– Ну… – Лем потряс флягу. – Я бы так не сказал. Какая-то энергия у них есть. Послушай, раньше люди строили дома с любовью. Еще до того, как бездушные высотки из стекла и пластика уперлись в небо, до того, как строители стали засыпать фундамент мусором и грязью вместо гравия, до того, как главным принципом продажи недвижимости стало прикарманивание денег… До всего этого, раньше, люди просто хотели построить крепкий оплот. Их дома, возведенные с любовью и верой, впитывали эти чувства. А разве любовь и вера – не особый вид энергии? Я не прав, Гарри?

– Наверное, но… ладно, продолжай.

– Таким образом, стены домов старой закалки впитывали любовь зодчих и хранили ее, она становилась их движущей силой… сердцем, очагом, если угодно. Теперь понимаешь, куда я клоню, Гарри? Кто, как не люди наших лет, заставшие времена, когда о строительстве жилища по-настоящему пеклись, более зависимы от своих стен и благодарны тому, что отгораживает их от нового сумасшедшего мира, солнца, дождя и от тех, кто желает нам зла? Возможно, это существо чувствует богатые энергией дома, является в ночи, обосновывается неподалеку и начинает вытягивать из них жизнь, как вампир, пьющий кровь жертвы. Страдающий от вампира человек слабеет, дряхлеет и бледнеет, и с нашими домами происходит почти то же самое. Потому что, как видишь, Гарри, они по-своему живые. Не в привычном смысле – жизнь-то иная, тихая и созерцательная.

Гарри несколько раз моргнул.

– Но почему он принял форму готического особняка? Почему не чего-то попроще?

– Может, в свою последнюю охоту он пребывал среди таких домов. Когда закончил там – прибыл сюда. В его глазах готические особняки ничем не отличаются от остальных жилищ. Пойми, Гарри, он не пытается подстроиться под наш стиль, просто имитирует какой-то дом.

– Это звучит дико, Лем.

– И чем больше я пью из этой фляжки, тем выше градус дикости. Учти, он может выглядеть как угодно. Подумай о гетто этого мира, спальных районах и трущобах, которые не поддерживаются городскими дотациями. Может, эти твари-хамелеоны – не знаю, как правильно назвать, – живут и там, потому что отчаяние впитывается в стены не хуже любви. Они занимают верхушки брошенных многоэтажек, прикидываются хижинами на берегах Луизианы…

– И питаются благополучием или упадком?

– Да. И когда не остается ни первого, ни второго – только руины, они меняют охотничьи угодья.

– И как с этим быть?

Лем пожал плечами, завинчивая флягу.

– Как-то надо быть, очевидно.

* * *

Они вышли из машины, на цыпочках пересекли улицу, садами пробрались к дикому дремлющему хищнику. Когда до котлована, где он покоился, осталось всего ничего, они остановились у платана и, притаившись в его тени, отхлебнули каждый понемногу из фляги.

Издалека, со стороны города, доносились шумы оживленного трафика. Чуть ближе к пригороду располагался порт, заявлявший о себе одинокими гудками с буксиров.

– И что теперь? – спросил Гарри.

– Мы подкрадемся к нему с тылов. С черного хода.

– С черного хода? Если спереди – рот, сзади, выходит…

– Мы не станем заходить внутрь, дуралей. Лишь проведаем, что да как. Потом уже что-нибудь предпримем.

– Что, например?

– Этот насущный вопрос предлагаю решить по ходу дела. Пошли!

Черный ход выглядел вполне обычно – двери как двери, ничего особенного. Лем потянулся к дверной ручке и хмыкнул.

– Ну вот, начинается, – прошептал он. – Это просто черное пятно, похожее на ручку – как тебе? С расстояния – черт, даже вблизи – не скажешь, что что-то не так, если не коснешься. Пошли, проверим, что там с окнами.

– Окнами? – переспросил Гарри, а Лем уже обогнул дом с угла и, когда Гарри его нагнал, заглядывал в одно из окон, повиснув на подоконнике, упершись ногами в стену.

– Чертовски странно, – отозвался он сверху. – Тут лестница, мебель, даже паутину вижу. Хотя, погоди… ага! Только дотронься!

Гарри, кряхтя, забрался следом и осторожно прикоснулся к стеклу. На ощупь это было что угодно, но не стекло. К тому же непрозрачное. Холодная и колкая, странная мембрана напоминала рыбью чешую.

– Такая же уловка, как и дверная ручка? – спросил Гарри.

– Да, но посложнее, – отозвался Лем. – Вероятно, оно что-то делает с нашим разумом. Там на самом деле нет мебели и лестниц, ничего внутри – кроме странных кишок, по которым течет энергия наших домов.

По дому прошла дрожь, отдаваясь в пальцах Гарри. Ему вспомнились длинные руки, которые ранее выпростались из этих окон. Он представил, как одна такая рука показывается сейчас, хватает его и втягивает в недра монстра.

Громкий отрыжечный рокот сотряс дом.

Гарри свалился с подоконника и повис на ноге Лема.

– Слезь с меня! – заскрипел Лем. – Ты оторвешь мне ногу, идиот!

Кое-как Гарри спустился.

– Лем, это слишком. Даже для кино. В кино в таких случаях зовут армию.

– Тихо, – ругнулся Лем. Из кармана он поочередно вытряхнул вместительную бутылку дешевой зажигательной смеси, коробок спичек и перочинный нож.

– Ты скорее нас спалишь, чем этого монстра! Вдруг он вообще негорючий?

В кармане брюк нашелся платок. Смочив ткань смесью, Лем один ее конец с помощью ножа заправил в бутылочное горлышко. Поставив полученный снаряд на землю и положив рядом спички, он вооружился перочинным ножом, с размаху вогнал лезвие в стену дома и рванул его вниз.

Что-то черное и вонючее стало сочиться из прореза. Дом снова содрогнулся.

– Ему это все равно что комариный укус, – сообщил Лем. – Давай бутыль и спички.

– Не нравится мне это, – вздохнул Гарри, но просьбу выполнил.

Лем наполовину втиснул снаряд в рану – наружу торчало лишь горлышко и свисающая из него тряпица.

– А теперь беги со всех ног, – сказал Лем и чиркнул спичкой.

Гарри побежал прочь по улице – так быстро, как ему позволял артрит.

Лем поджег платок. Вымоченный в зажигательной смеси, он занялся быстро и ярко.

Тогда Лем кинулся следом за другом. Он не пробежал и трех шагов, как рванула бутыль. Жар хлестнул его по спине. Очутившись на уличном тротуаре, Лем опасливо оглянулся.

Распахнув парадную дверь, дикий дом завыл, как делающий шестьдесят миль в час торнадо. Окна второго этажа ожили – теперь то были глаза, горящие в ночи озлобленным пламенем. Но это светилось мнимое пламя – щупальце настоящего огня взметнулось откуда-то сбоку.

Гарри бежал к собственному дому, когда решил обернуться. Монстр снова завыл. Из внутренних укрытий выпростались два кожистых крыла… И тут, вопреки всем ожиданиям, чудовище легко и непринужденно взмыло в небо.

По всему кварталу хлопали двери, раздвигались ставни окон.

– Гарри? – окликнул голос Эдит из одного открывшегося окна.

– Спрячься! – крикнул Гарри жене и побежал вперед. За его спиной Лем бросил:

– Кардиостимулятор, только не подведи меня!

Вскоре они оказались у машины.

– Оно там… впереди, – выдохнул Лем. – Вперед!

Яркая оранжево-красная точка с визгом неслась по ночному небу в направлении порта. По мере приближения к ним она начала терять высоту.

Кашляя мотором, «форд» загрохотал по улице. Вывернув налево, друзья гнали во весь опор. Лем, высунувшись из окна, смотрел вверх и корректировал курс:

– Вон он! Давай направо! А, нет, теперь туда! Налево!

– Он почти у порта! – крикнул Гарри. – Там он потушит себя!

– Он падает, – покачал головой Лем.

И не ошибся.

Они подъехали к мосту. Дом-монстр, полыхая над ними, ревел достаточно громко, чтобы окна «форда» дребезжали. Небо заволокло густым дымом.

Гарри притормозил у перил моста, припарковался, и они с Лемом выпрыгнули наружу. Там уже было столпотворение других машин. Женщины, мужчины, дети выбегали из них, толкались у перил, смотрели то на воду, то на небо.

Огромный пламенный зверь издал последний утробный вздох и тяжело рухнул в воду, которая уже ничем не могла ему помочь. Брызги полетели во все стороны.

– Да! – выкрикнул Гарри. – Лем, черт побери, мы сделали это! Наши дома свободны! Завтра мы снова покрасим их, заменим окна, перестелим дранку…

Останки чудовища с шипением уходили под воду. Черное облако дыма ненадолго накрыло причал, но вскоре посерело и рассеялось. На торчащем остове некоторое время тлели угли, но затем в темноту канули и они.

Лем помахал им на прощание флягой:

– И все-таки он сгорел!

Случай на горной дороге

Посвящается Джо Фоши

Признаю, эта история не слишком вписывается во вселенную Бога Лезвий. Он здесь даже не упомянут, как и его привычная атрибутика. Однако Билл Шефер, редактор из «Сабтеррейниан», решил, что в рассказе есть намек на принадлежность к моему канону Лезвий. Что за намек, я уже забыл, но в принципе согласен с Биллом. Общее настроение рассказа – такое же, как у прочих историй под этой обложкой. Что-то заставляет меня думать, что Луноликий – «инструмент» Бога Лезвий или по меньшей мере побочный продукт его деятельности. Ведь Бог, похоже, управляет теми, кто изначально расположен к насилию, хотя и невинные души от него не застрахованы. Луноликий же, в зависимости от того, кем вы его видите, подходит под ту или иную категорию. И атмосфера у этого рассказа – очень даже в духе Бога Лезвий, разве нет?

Даже если нет, он все равно прикольный, скажу я вам. Так что – вперед!

Доехав до освещенного луной горного виража, Эллен выплыла из омута тревожных дум и спустилась на землю. Тогда-то она и поняла, что ведет машину чересчур быстро. Знак предупреждал: на вираже следует сбросить скорость до тридцати миль в час. А она гнала на всех пятидесяти.

Эллен знала, что резко вдарить по тормозам – плохая идея, поэтому решила остаться на своей скорости, бросить вызов виражу и одолеть его. Ей казалось, что она сможет.

Луна светила ярко, так что с видимостью проблем не было, и ее «шеви» пребывал в прекрасной кондиции. С ним было легко управляться. Вдобавок она умелый водитель.

Но вот незадача – когда Эллен почти преодолела вираж, синий «бьюик» вырос словно ниоткуда и прямо перед ней. Он был припаркован на ответвлении дороги, на самой вершине взъезда, и его передок выдавался на добрый лишний фут, не позволяя спокойно разминуться.

Если бы она вела на требуемой скорости, проблем с «бьюиком» не возникло бы, но на пятидесяти милях в час ее повело вправо, прямо на таран, и Эллен таки пришлось вдарить по тормозам. Задние колеса «шеви» проскользнули, двигатель жалобно закашлял, и ее бампер на скорости поцеловал «бьюик». Что-то громыхнуло, будто взорвавшись, и на несколько мгновений ей показалось, что она угодила в нутро стиральной машины.

Где-то за ветровым стеклом попеременно мелькали то лунный свет, то тьма.

А потом «шеви» застыл на краю виража с заглохшим двигателем. Еще чуть-чуть – и он пробил бы ограждение и полетел с головокружительной высоты вниз.

Эллен поморщилась, когда в ноге стрельнула резкая боль, и наклонилась проверить понесенный урон. Наверное, ударилась о переключатель скоростей, пока «шеви» прыгал. Сквозь порванный чулок кровь текла прямо в ботинок. Потерев раненое место, Эллен поняла, что ничего страшного не случилось, в остальном руки-ноги целы.

Отстегнув ремень безопасности и по привычке накинув лямку сумочки на плечо, она осторожно вышла из машины и прислонилась к ее борту. Бамперу досталось, капот тоже помялся. Из-под радиатора с шипением валил пар, поднимаясь в лунное небо и где-то там рассеиваясь.

Она посмотрела на «бьюик»: теперь он был обращен задом к ней. Подойдя ближе, Эллен увидела, что левый борт машины серьезно пострадал. Боясь того, что предстояло увидеть внутри, она заглянула в салон.

Луна ярким прожектором светила сквозь ветровое стекло. В машине никого не было, но все задние сиденья вымокли в чем-то темном. Обильно вымокли. Дурной запах шел из приспущенного окна со стороны пассажира – тяжелый, медный аромат, щекотавший ноздри и вгонявший в тошноту.

Господи, из-за меня кто-то пострадал.

Похоже, тот, кто был в «бьюике», выполз наружу. Но куда здесь ползти? «Шеви» не так уж долго кувыркался, и Эллен сразу выбралась наружу, когда машину устаканило. Она бы увидела, как кто-то выходит. А если бы удар выбросил пассажира наружу, разве не была бы хотя бы одна дверь открыта? Конечно, она могла захлопнуться сама, но не закрылась бы полностью, а в «бьюике» все двери были именно закрыты. И все стекла уцелели – только с пострадавшей левой стороны одно приспущено на пару сантиметров. Достаточно, чтобы она уловила запах крови. Но человеку через такой зазор не выбраться, разве что змее.

С другой стороны «бьюика», на земле у задней двери, виднелись следы, будто кто-то кого-то тащил. Была там и довольно большая лужа крови. Кровь виднелась и на ограде – потек черной радиоактивной патокой сиял под луной.

Осторожно подойдя к ограждению, Эллен взглянула за него.

Ничье искалеченное и окровавленное тело внизу не лежало. Откос был не так опасен, как ей представлялось – весь в гальке, с достаточно плавным сходом и даже тропкой, слегка петлявшей по мере схода и терявшейся в густых зарослях травы по обеим сторонам, и уходившей в чащу внизу, где щетинились сосны и другие деревья, которые было труднее идентифицировать.

Эллен увидела, как внизу кто-то шевелится. Надвигается со стороны чащи, словно призрак. На его бледном лице что-то металлически посверкивало – скобы во рту, быть может. По походке она определила, что это мужчина. Он поднимался по тропинке, сокращая дистанцию между ними и, похоже, разглядывая Эллен так же внимательно, как и она его.

Это что, водитель «бьюика»?

Пока он приближался, Эллен поняла, что не может распознать выражение его лица. Не радость, не гнев, не страх, не усталость – все это будто смешалось, став чем-то совсем иным.

Когда их разделяли какие-то десять футов, Эллен услышала, как дышит незнакомец: натужно, по-прежнему глядя на нее, со странной застывшей гримасой на лице. Натуга эта, впрочем, шла не от усталости или ранения – так мог дышать кто-то, кому предстояло вот-вот славно потрудиться.

– Вы в порядке? – окликнула она мужчину.

Он чудаковато склонил голову, будто собака, пытающаяся понять адресованную ей команду, и Эллен сообразила, что парень мог крепко приложиться головой из-за нее и схлопотать контузию.

– Я врезалась в вашу машину, – произнесла она. – С вами все хорошо?

Выражение его лица сменилось на вполне узнаваемое. Он был удивлен и разозлен. Ускорив шаг, незнакомец быстро преодолел остаток тропинки и схватился за ограждение. Его пальцы вляпались в пятно крови и двинулись дальше, упершись в гальку.

Эллен отступила назад, с дороги, предпочитая наблюдать за мужчиной на расстоянии. Что-то в его поведении сильно нервировало, даже немного пугало.

Он обшарил ее быстрым взглядом, глянул на «шеви», потом на «бьюик».

– Это моя вина, – признала Эллен.

Он не ответил ей, повернулся и снова склонил голову на манер любопытной собаки.

Эллен заметила, что один его рукав запачкан кровью и на коленях джинсов расползлось по темному пятну. Только он не смахивал на раненого. Незнакомец извлек что-то из кармана и изящным мановением запястья собрал нож-бабочку. Лезвие, поймав лунный свет, разбрызгало его каплями росы. Вертя нож словно игрушку для снятия стресса, мужчина начал приближаться. Его губы разъехались в широкой улыбке, демонстрируя не скобы, а вставные металлические зубы, сделанные будто из того же материала, что и серебрящееся лезвие.

Эллен пришла в голову мысль рвануть назад, к «шеви». Но она в ту же секунду осознала – не успеет, просто не успеет.

Подавшись в сторону, Эллен перепрыгнула через ограждение. И очень вовремя: краем глаза она заметила, как нож несколько раз пронзил то место, где она только что была. Приземлившись на живот, Эллен покатилась вперед ногами вниз по тропинке. Коренья и галька порвали подол платья, превратили чулки в лохмотья, впились в кожу. Вскрикнув от боли, она задрала голову и увидела, что мужчина перелез через ограду и бежит за ней, спотыкаясь на пути, но твердо держа перед собой нож.

Не уверенная в том, что правильно поступает, Эллен вскочила на ноги и побежала. Тропинка резко забирала вправо, в темноту, но другого пути не было.

Хотя… был.

Зажав лямку сумочки в зубах, она рванулась с тропы в чащу, сквозь частокол веток, упругих и наотмашь бьющих по лицу. Под ногами то и дело попадались коряги и плющи, споткнуться о которые было проще простого.

Мужчина с ножом не отставал – она слышала его утяжелившееся дыхание. Измотан он явно не был, но спешить спешил. Впервые за несколько последних месяцев Эллен мысленно поблагодарила Брюса за безумное пристрастие к навыкам выживания в естественной среде. Его стремление во что бы то ни стало прийти в форму и за компанию привести ее дало полезные всходы. Регулярные пробежки по утрам укрепили легкие, и ноги Эллен больше не страшились бега. Цитата из одной книги Брюса про выживание пришла ей на ум: Действуй внезапно.

Она отыскала тропу среди сосен и пробежала по ней, потом резко ушла в сторону и снова углубилась в чащу. Передвигаться там было сложнее, но она надеялась, что преследователь сочтет ее любительницей легких путей.

Сосны теснили друг друга. Эллен, опустившись на колени, поползла между ними – так было легче. Забравшись достаточно далеко, она привалилась спиной к стволу потолще, подтянула ноги к подбородку и вслушалась. Она небезосновательно чувствовала себя во временной безопасности – сосновые сучья здесь стелились низко, у самой земли.

Несколько раз глубоко и с перерывами вдохнув, Эллен восстановила дыхание. В стороне от нее, по тропе, бежал мужчина с ножом и приближался. Она прижала ладони ко рту.

Порой он останавливался, и ей представлялось, как он смотрит по сторонам и как рыщет в поисках нее взгляд странных глаз на странном лице. Вскоре он снова побежал – не отклоняясь от тропы.

Эллен решила повременить, а после добраться до машины и уехать. Конечно, «шевроле» досталось при столкновении, но кто сказал, что он не поедет? Оставлять укрытие и тем более выходить на свет было страшно – но лучше рискнуть, чем сидеть и ждать. Если она ничего не предпримет, мужчина сам вернется на дорогу и станет ее караулить. На проход через леса, покрывавшие акры округи, уйдет несколько дней, а без воды и еды, не будучи посвященной в тонкости здешней географии, она станет бродить кругами, быстро выдохнется и в итоге протянет ноги.

И снова в голове зазвучало кредо выживания по Брюсу. Эллен припомнила слова, сказанные им на одном из занятий по самообороне – главной аудиторией этих собраний были восторженные реднеки, молящиеся на зомби-апокалипсис, чтобы продемонстрировать полученные знания во всей красе. Так вот, Брюс сказал тогда:

– Пользуйтесь тем, что под рукой. Оцените свой инвентарь и придумайте, что можно приспособить под оружие.

Как скажешь, подумала она. Как скажешь, Брюси, сукин ты сын. Посмотрим, что у меня под рукой.

Итак, маленький фонарик. Не густо, но шарить в сумочке с ним удобнее. Зажав его в зубах, она поднесла сумку к лицу и заглянула внутрь. Еще до того, как найти, Эллен подумала о своем маникюрном наборе. За маленькой бутылочкой растворителя лака завалялись шлифовальная полоска и две стальные пилочки для ногтей. Они-то ей и нужны – тянут на оружие более всего. Опять же, не густо, но что-то.

Еще при ней были очень маленькие ножнички для подрезки ногтей – оба лезвия примерно с четверть дюйма длиной. Снова не густо, но Эллен взяла их на заметку.

Вытянув из набора пилку, она выключила фонарик. Взвесила вещицу в руке. Ткнула несколько раз в воздух перед собой. Пилка казалась такой пустяковой и смешной.

Чтобы сумка не спадала, Эллен продела в лямку голову и руку разом. Сжав покрепче пилку, она приподнялась на коленях и выглянула из-за ствола на тропу.

Он стоял где-то в десяти ярдах от нее и осматривал окрестности. Нож был при нем. Свет луны холодной маской лежал на его лице, и на маску эту падали колеблющиеся тени тревожимых ветром ветвей. Казалось, Эллен заглянула в бассейн и увидела мужчину на дне, под толщей воды… или его отражение – на самой глади.

Она сразу поняла: ее преследователь прошел до конца тропинки и понял, что так быстро исчезнуть без хитрости у нее не получилось бы. Поэтому он решил вернуться сюда и обдумать, куда она делась. Теперь Эллен сама дала ему убийственную подсказку, высунув дурную голову наружу.

На мгновение они оба застыли, а потом мужчина сошел с дорожки. Когда он побежал, Эллен на четвереньках поползла в самую гущу сосен.

Удалилась она всего ничего – дальше толстая ветвь, нависшая над землей, преградила путь. Опустившись на живот, Эллен проползла под ней, и, когда осталось лишь высвободить из-под нее голову, она увидела, как луноликий преследователь сам ползет по чаще, причем быстро. Успех закрепился, когда он неожиданным рывком покрыл половину разделявшего их расстояния. Нож свистнул в опасной близости от нее.

Эллен рванулась назад и почувствовала, как земля уходит из-под ног. Выпустив из руки пилку, она ухватилась за толстую ветвь. Та прогнулась под ее весом. Внезапно под ней снова прощупалась твердь, и Эллен с облегчением поняла, что свалилась в образованную эрозией промоину, а не повисла над глубоким оврагом с острыми камнями.

Фигура преследователя нависла над ней. Блики луны танцевали на его серебряных зубах. Он положил руку на ветвь, за которую держалась Эллен, намереваясь спуститься. Тогда она резко разжала руки.

Ветвь, тихо шурша листвой, распрямилась – и припечатала его в лицо. Он упал.

Эллен не стала медлить и оценивать нанесенный врагу ущерб. Обернувшись, она увидела, что промоина упирается в холм, утыканный деревьями, будто то были большие, богато украшенные перьями копья.

Эллен побежала вниз, позволяя уклону нести ее, периодически хватаясь то за ствол, то за ветвь, чтобы замедлить близкое к падению нисхождение и восстановить равновесие. Она слышала, как Луноликий карабкается следом, но оглядываться не смела. Чем ниже спускалась, тем круче становился откос; если продолжать, ей придется полагаться лишь на деревья. Возможно, прыгать с ветки на ветку. Плохи дела…

Единственную надежду давали растущие по правую руку сосны, идущие под хорошим углом к откосу, с добротными стволами толщиной в обхват рук. Эллен свернула к ним и вновь стала продираться сквозь ветви и листья в надежде обрести защиту у леса.

Перед этим она улучила краткий миг и обернулась. Мужчина, которого она про себя окрестила Луноликим, находился поодаль.

По мере углубления в чащу ветви росли все ближе к земле, а стволы там стояли вплотную, почти как органные трубы. На четвереньках она проползала между ними, стараясь сбить преследователя со следа.

Чтобы нагнать Эллен, Луноликому приходилось изрядно корячиться. Поначалу она слышала какие-то звуки за спиной, но вскоре шум стал исходить от нее одной.

Она помедлила и прислушалась.

Ничего.

Позади виднелись переплетения ветвей, пропускавшие тонкие лучики света. Были слышны только ее собственные прерывистые вздохи и разгоряченный стук сердца. А Луноликий будто отстал. Похоже, ее уловки сработали: пусть на время, но псих был сбит с толку.

Потом до Эллен дошло, что, если она остановилась прислушаться, Луноликий мог поступить так же. Интересно, можно ли в лесной тиши уловить стук сердца? Она сделала глубокий вдох и задержала дыхание, маленькими порциями выпуская воздух через нос. Потом еще раз – так же. Теперь дышалось спокойнее, и пусть сердце еще билось напропалую, ей больше не казалось, что оно вот-вот разорвется в груди.

Привалившись к сосновому стволу, Эллен прислушивалась и осматривалась, ища среди ветвей странный лик преследователя и боясь, что он вот-вот прорвется сквозь перехлесты ветвей – мерзкий, расплывшийся в кошмарной ухмылке. Или того хуже – псих подкрадется к ней сзади с ножом и прикончит одним движением.

Она снова покопалась в сумочке. Нащупала маникюрный набор и достала вторую, последнюю пилку, пообещав себе найти ей более достойное применение, чем первой. Хотя – какой от нее толк? Тот тип явно сильнее. Вдобавок – чокнут как Мартовский Заяц.

Мысли Эллен снова обратились к Брюсу. Что бы он предпринял в такой ситуации? Ему она более под стать, и он наверняка словил бы от нее кайф. Бросил бы вызов Луноликому – один на один, на краю ущелья. И с одной пилкой для ногтей наверняка одолел бы его.

В ней снова закипела ненависть – даже теперь, когда она была свободна от Брюса. Как вышло, что она связалась с этим тупым ублюдком, повернутым на замашках мачо? Он казался ей таким привлекательным поначалу. Сильным, уверенным, ответственным. Да, его выживательские замашки всегда казались странными, но не более чем увлечение гольфом или астрологией. Знай она, что все настолько серьезно, ни за что не пошла бы за ним.

Нет. Это не сыграло бы роли. Он приманил ее – силой, грубым шармом. Винить некого – сказались ее собственные влечение и наивность. Что еще обиднее, когда ситуация ухудшилась, она осталась с ним – и сделала все хуже. У них бывали светлые моменты, но их быстро затмило стремление Брюса подготовиться к Великому Дню, как он его называл. Ведь кто-нибудь – он свято в это верил! – когда-нибудь непременно начнет войну, скорее всего, ядерную; на улицах вспыхнет бунт, и лишь неприхотливый индивидуалист, хорошо вооруженный, тренированный, сильный духом и телом, переживет напасть. Отвечающие этому стандарту выжившие позже создадут партизанское движение, организуют точечные атаки и рано или поздно отвоюют страну у… кого бы то ни было. Даже если нет, они будут свободны от чужой воли и отвечать станут только перед самими собой.

Глупо. Мечта каждого мальчишки – жить, полагаясь на извилины, с ружьем и ножом. И, конечно, владеть женщиной. Вот ей и выпала такая роль. Брюс поначалу был довольно обходителен, уважал ее. Конечно, шовинист никуда не делся, но то, как ей казалось, был мило-старомодный шовинист. Однако, когда они перебрались в горы, на смену безвредному шовинисту пришел настоящий диктатор, а тоненькая трещинка в благоразумии Брюса превратилась в черную глубокую впадину.

Она была нужна ему только для стряпни и в постели; любые ее возражения признавались глупыми. Брюс постоянно зачитывал ей вслух свои пособия по выживанию и заставлял учить выдержки из них, чтобы она могла выстоять против надвигающихся агрессоров.

К тому времени, как он окончательно перешел черту и стал жить будто горец, пользуя ее, обретя бегающий взгляд и подозрительность по малейшему поводу, готовясь услышать по радио о начале Третьей мировой, захвате черным меньшинством правительства и высадке крайне враждебно настроенных инопланетян на лужайку Белого дома, Эллен осознала: горная хижина Брюса стала ей тюрьмой. А бежать некуда – ключи от обоих автомобилей, ее «шевроле» и его джипа, всегда были при нем.

Какое-то время она боялась, что паранойя Брюса вырастет настолько, что однажды он заподозрит ее в лояльности «плохим парням» и застрелит из обреза. Но теперь она была свободна от него и этого кошмара… Зато угодила в лапы еще одного безумного мужика с лицом, похожим на луну, зубами, отделанными металлом, и, что хуже всего – вооруженного острым ножом.

Она опять вернулась к вопросу, на что пошел бы Брюс, кроме рукопашного боя с Луноликим. Прокрасться назад к «шеви» и уехать – самый разумный ход, с применением всяких партизанских штучек. Пользуйся тем, что под рукой, говорил он всегда. Что ж, она изучила весь «подручный» арсенал – целая пара пилочек для ногтей, одна из которых уже утеряна.

Вообще, может, она смотрит не под тем углом. Конечно, одолеть Луноликого у нее не выйдет, но почему не обдурить его? Обдурила же она Брюса, хотя он мнил себя мастером стратегии и подготовки.

Эллен попыталась залезть в мозги преследователя. О чем он думает? Поначалу наверняка считал ее легкой добычей, испуганным загнанным животным. Возможно, после уловки с веткой он стал поосторожнее – хотя вполне мог списать все на то, что ей повезло, и не такая уж это неправда. Но что, если открыть охоту на него?

Неожиданно где-то что-то хрустнуло. Эллен проползла несколько футов на звук, аккуратно раздвигая ветки. Впереди, сопровождаемое бликами электрического света, что-то двигалось. Она знала: то был Луноликий. Видимо, наступил на ветку – отсюда и звук.

Склонив голову, он стоял и разглядывал землю, подсвечивая себе маленьким карманным фонариком. Она не сомневалась, что сейчас ему был хорошо виден след, оставленный ее ладонями и коленями, ведущий в сосновую рощу.

Эллен смотрела, как фигура преследователя приближалась к ней, ныряя между стволов и ветвей. Ей хотелось бежать, но она не знала, куда.

Ладно, подумала она, ладно. Наплюй на него пока. Думай.

И быстрое решение пришло-таки на ум. Достав из сумочки ножницы, Эллен быстро разулась, стянула рваные чулки и снова обулась. Разрезав нейлон на три длинные полосы, она связала их вместе морскими узлами, подхваченными у Брюса. Еще три полоски, потоньше, – отрезая их, она слышала, как к ней подступает Луноликий, – ушли на то, чтобы крепко привязать пилку, острием вперед, к концу маленькой гибкой сосновой ветки. На этой же ветке она закрепила длинную связку – аккурат под пилкой – и поползла назад, осторожно оттягивая ее, насколько возможно. Достигнув упора, Эллен мертвой хваткой вцепилась в связку, натянула ее через ствол сосенки, убедилась, что привязанная ветка жестко зафиксирована, и на своем пути собрала перегородку из скользящего узла. Остатками одного из чулок она закрепила петлю, осторожно протянула добавочную длину через подход к себе и привязала за конец еще к одному тонкому деревцу. Если задумка сработает, когда Луноликий подползет сюда, он руками или коленями непременно заденет растяжку, узел соскользнет – и ветка полетит прямо на него, пилкой вперед. Если Эллен очень повезет, острие ударит его в глаз.

Помедлив и бросив последний взгляд на ловушку, она увидела, как Луноликий ползет на карачках к ней, легко преодолевая чащу. Оставались считаные мгновения.

Эллен поползла прочь на животе, не заботясь о том, чтобы передвигаться бесшумно. Напротив, теперь она надеялась, что ее возня быстро направит Луноликого.

По резко забирающему вверх склону холма она ползла до тех пор, пока деревья не поредели. Появилась возможность встать. У нее остался еще один чулок – отрезав от него пару полосок, она наспех связала растяжку между двумя стволами на высоте лодыжек. Если Луноликий споткнется, это выведет его из себя. А следующая западня, задуманная ею, должна окончательно его сломить.

Забравшись еще выше, остатки нейлона Эллен протянула между двумя худенькими деревцами и, ухватившись за тонкую короткую ветвь, отломила ее. Вышло именно так, как она рассчитывала – палка с довольно острым концом. Сломав ветвь о колено, чтобы острие появилось и на другой оконечности, Эллен быстро прикинула все в уме и вонзила палку в мягкую землю, оставив самый острый конец кверху.

В этот же момент стало очевидно, что первая ловушка сработала: за пронзительным свистом распрямляющейся ветви последовал короткий вскрик. Завыв едва ли не по-волчьи, Луноликий выбрался из чащи на тропу, прижимая руку к щеке. Он взглянул на нее и убрал пальцы – пилка оставила ему неплохой порез, из которого сочилась кровь. Махнув в ее сторону окровавленной рукой, психопат издал такой нечеловеческий визг, что Эллен, вздрогнув, снялась с места и быстро побежала вверх по склону. Шум за ее спиной недвусмысленно указывал на то, что Луноликий пустился в погоню.

Тропинка петляла, делая неожиданные и абсурдные повороты. Эллен следовала им. Один раз оглянулась, когда преследователь споткнулся о первую растяжку и упал наземь. Эта детская уловка, как она и рассчитывала, взбесила его: рьяными прыжками сокращая дистанцию, Луноликий потерял осторожность – и тут его подсекла растяжка номер два. Повалившись вперед, он вытянул перед собой руки, но это его не спасло – ветка, торчащая из земли, воткнулась под горло.

Эллен застыла, сверху вниз зачарованно глядя, как Луноликий, отжавшись, привстал на колено и воздел руки к глотке. Даже будучи на расстоянии, при свете одной луны, она поняла – ему крепко досталось. Рана была глубокой.

Ну и отлично!

Луноликий обратил в ее сторону почти ощутимый тяжелый взор и подался вперед. Эллен развернулась и побежала. Петляя, тропинка мало-помалу становилась легче в преодолении, и Эллен даже задумалась, не выбежала ли туда же, откуда начался путь.

Но надежда угасла, когда сосен осталось всего ничего, тропа резко пошла вниз и уперлась в обрыв. Сбавив ход, Эллен поняла, что очутилась на своего рода маленьком плато, выдававшемся над горами и по форме напоминавшем доску для серфинга, с коей и оставалось спрыгнуть в великое ночное ничто.

Вместо сосен по сторонам теперь стояли распятые на перекладинах пугала – целый взвод. А на самом краю плато, выбиваясь из представления о доске для ловли волн, стоял вигвам, сделанный из веток и укрепленный глиной.

Глубоко вдыхая ночной воздух, Эллен мигом сообразила, что ее окружают не пугала. То, что она приняла за них, было людьми. Когда-то было.

Запах мертвечины ударил в ноздри.

На каждой стороне тропы их было по дюжине. Они свисали с перекладин; их ноги, чуть согнутые в коленях, касались земли. Все были одеты. Кого-то разложение обчистило почти до костей, кто-то сохранился лучше. В их затылках, параллельно пустым глазницам, были пробиты дыры, в которые проникало сияние луны. Эллен с ужасом отметила, что в голове трупа, одетого в белое летнее платье и розовые пластиковые тапки, ей видны звезды. Обручальное кольцо на пальце держалось только благодаря суставу – пальцы мертвой женщины сгнили.

Мужчина, следующий за ней, отличался большей свежестью. Он тоже остался без глаз и обзавелся пробоинами в затылке, но плоти на его остове сохранилось не в пример больше, а с носа даже не съехали очки. Из нагрудного кармана рубашки торчали карандаш и ручка. Он был обут в один-единственный ботинок.

Имелся тут и скелет в комбинезоне ремонтника с втиснутой в зубы жухлой сигарой. И еще один «свежий» в форме курьера: шапочка сбита на залихватский манер, к руке куском колючей проволоки примотана схваченная зажимом квитанция о доставке. Его ноги были закреплены таким образом, чтобы казалось, будто он шагает. Близ курьера с перекладин свисал труп женщины с почти разложившейся продуктовой сумкой под боком, чье содержимое давно просыпалось сквозь раскисшее дно, упокоившись у ее ног кучей выцветших пачек и битого стекла. Исхудавшее тело в наряде балерины с примотанными к груди сгнившими апельсинами, видимо изображавшими груди, застыло напротив в полутанцевальной позе – руки заведены за голову, ступни выгнуты кончиками пальцев вниз, не то перед прыжком, не то перед пируэтом.

Но больше всего Эллен напугали дети. Маленький мальчик, на чью смерть указывал лишь пустотный мрак глазниц, с плюшевым медведем, висящим на локте, в ногах – две машинки: пластиковый грузовичок и жестяной трактор. Маленькая девочка в шапочке с пропеллером, с клоунским красным носом, приклеенным к лицу, маленькой сумочкой на плече и куклой, примотанной к ладошке изолентой; в пластиковой головке Барби тоже были проделаны дырки – чтобы игрушка ничем не отличалась от хозяйки.

Ситуация прояснялась. Теперь Эллен понимала, что здесь забыл Луноликий. Он не находился в «бьюике», когда она врезалась, а избавлялся от улик. Убийца, который стаскивал жертв с дороги сюда и пополнял свою коллекцию, жестоко пародирующую то, чем эти люди занимались при жизни. Он вырезал им глаза и пробивал в черепах дырки, впуская в опустевшие головы сияние звезд и дыхание мира.

С помертвелой отстраненностью Эллен осознала, что драгоценное время уходит, Луноликий вот-вот найдет ее, и нужно скорее вернуться к машине. Но стоило ей резко развернуться и приготовиться к бегу, как лед испуга сковал ее ноги.

В тридцати футах впереди, где у тропинки росли последние редкие сосны, в позе эмбриона восседал Луноликий, сжав в свисающей с колен руке нож. Он казался ей едва ли не счастливым, умиротворенным – несмотря на огромное размазанное пятно подсыхающей крови на щеке и на рану в горле, наполняющую тишину уединенного местечка жуткими свистящими звуками.

Похоже, он смаковал момент. Наслаждался перед тем, как выколупать ей глаза, выбить из головы мозги, проделать дырки в затылке. Эллен представила себя висящей рядом с мальчишкой и плюшевым медведем… или около балерины, почему бы нет? Ведь так здорово висеть и позволять звездам посверкивать в своих пустых глазницах, быть живым фонарем, сквозь который луна освещает уединенную тропку…

Неожиданный гнев закипел в ней. Эллен твердо решила, что не подарит Луноликому легкую победу. Раз он хочет заполучить ее в свою коллекцию – пусть попотеет.

Очередная цитата из книжек Брюса всплыла в памяти: просчитывай альтернативы.

И она просчитала – в один миг. Альтернативы были не из лучших, мрачноватые. Можно рискнуть пробежать мимо Луноликого – вернее, притвориться, а потом резко свернуть и дать деру в чащу. Но вряд ли получится забраться далеко раньше, чем псих ее схватит. Спуститься по обрыву? Там слишком круто, она сразу упадет и расшибется. Оставалось взять курс на хижину и поискать внутри оружие. Эта идея тянула на годную – такой шаг Брюс однозначно одобрил бы. Как он говорил? Если не получается сбежать, разворачивайся и сражайся тем, что у тебя есть.

Эллен заспешила к хижине, поглядывая через плечо на Луноликого. Он не бежал за ней – просто стоял и смотрел, спокойно, будто располагая всем временем этого мира. Когда до входа осталось всего ничего, она обернулась к нему в последний раз. Преследователь застыл на месте, глядя ей вслед, рука с ножом безвольно свисала вдоль бока. Эллен знала: он уверен, что заполучит ее там, где ему хотелось бы. Именно такой уверенности она от него и добивалась. Все шансы упирались в неожиданную атаку – оставалось лишь надеяться на то, что в хижине найдется что-то, чем можно удивить Луноликого.

Забежав внутрь, она непроизвольно ахнула.

Местечко смердело, и на то были причины. В центре крохотной хижины стоял маленький раскладной столик, вокруг которого выстроилось несколько стульев. На один стул была посажена женщина, с чьей головы, подобно размякшему воску, сползла, сгнив, почти вся кожа. Снова – без глаз и с дырами в затылке. Рука умершей покоилась на столешнице, в окостеневших пальцах была зажата початая бутылка виски. За ней, такой же безглазый, держащийся стоя благодаря колючей проволоке, обмотанной вокруг торса и закрепленной на крыше, высился мужчина. Его убили совсем недавно. Он был крупным, в брюках цвета хаки, рабочих сапогах и майке. В одной руке он сжимал сложенный вдвое ремень; его рука была отведена назад с помощью все той же проволоки, будто он намеревался кого-то стегануть. В его верхнюю губу были продеты рыболовные крючки; леску, идущую от них, связали за головой тугим узлом, награждая мужчину посмертной ухмылкой упыря. На его зубах красовались коронки из станиоли, и лунный свет, идущий сквозь дыру в потолке хижины, делали их похожими на металл во рту Луноликого.

Голова Эллен пошла кругом, но она взяла верх над ощущениями. О трупах еще будет время позаботиться. Сейчас главное – самой не пополнить их ряды.

Она подвергла хижину молниеносному осмотру. Слева – ржавый каркас кровати на колесиках с тонким грязным матрасом поверх, у дальней стены – младенческая люлька, рядом с ней – керогаз с маленькой сковородкой.

Выглянув быстренько наружу, Эллен увидела, что Луноликий вышагивал по тропе, окруженной распятыми на шестах трупами, медленно, с задранной головой, оглядываясь – будто любовался звездами.

Ее сердце все равно отчаянно заколотилось.

Она метнулась обратно в хижину, глазами выискивая оружие.

Сковородка?

Схватив ее, Эллен увидела ненароком, что было в люльке. Младенец. Но мертвый. От роду несколько месяцев, не больше. Кожа – тонкая, как полиэтиленовый пакетик, – туго натянулась на маленьких ребрышках. Глаз нет, в затылке дырки, в почерневших пальчиках ног зажаты прогоревшие спички. На младенце был подгузник; ноздрей Эллен коснулся поднимающийся из него смрад застарелых фекалий. Погремушка лежала в ногах маленькой жертвы.

От нахлынувшего ужасного осознания Эллен содрогнулась. Младенец попал в руки к сумасшедшему живым и умер здесь, от голода и мук. Она сжала ручку сковороды с такой силой, что костяшки пальцев захрустели. Теперь ей стало понятно, что изображали мертвецы вокруг – семью. Пусть ужасную, но семью. Луноликий воссоздал на лоне природы собственное маленькое семейство – мертвое, ибо лишь с убитыми людьми он хорошо ладил. Теперь псих намеревался сделать ее частью этой жестокой инсталляции.

Когда Эллен решила снова выглянуть наружу, что-то попало ей под ногу. Оказалось – крупная золоченая зажигалка.

Маньяк уже преодолел половину пути до нее. Остановился, чтобы поправить плашку с квитанцией в руке убитого курьера. Эллен решила атаковать наскоком – ударить сковородкой по голове, едва Луноликий сунет свою безумную голову внутрь. Впрочем, он оказался довольно крепким парнем – схлопотал прокол в глотке и до сих пор шагал как ни в чем не бывало. У него имелись все шансы пережить и атаку сковородкой, и Эллен.

По заветам Брюса требовался запасной план. Ей вспомнилась подруга из колледжа, Кэрол, наловчившаяся использовать трусики-бикини в качестве рогатки. Из нее Кэрол палила по плюшевому медведю, усаженному в кресло, а потом и по яблоку, пристроенному у него на голове. Вышло так, что Эллен и еще несколько соседок по общежитию подхватили забаву, и вскоре она прослыла самым метким стрелком. Но это было десять лет назад. Верная рука давно сбилась, острый глаз замылился – и все же…

Бросив сковородку на керогаз, Эллен задрала подол платья, стянула с себя трусы и подобрала зажигалку. Поместив ее в центр, она оттянула эластичную (достаточно, чтобы снаряд вылетел, как она надеялась) ткань от пальцев, продетых в отверстия для ног.

О’кей, пусть жиденькое, но начало. А для начала все неплохо.

Эллен бросила сумочку подальше, чтобы та не угодила в лапы Луноликому, выхватила из руки висящего на проволоке трупа мужчины бутылку виски и разбила ее донышко о керогаз. Виски и стекло брызнули во все стороны. Получилась отменная «розочка» – ее Эллен положила на конфорку рядом со сковородой.

Снаружи Луноликий медленно шагал к хижине, словно робкий подросток, идущий на первое свидание.

У Эллен оставались секунды. Она огляделась, надеясь в последний момент обнаружить упущенный путь к спасению, но пути не было.

Пот тек со лба на глаза, и Эллен заморгала, стараясь не ослабить хватку на импровизированной рогатке. Она прекрасно понимала, что сделанное на скорую руку орудие – слишком слабое и не способно нанести серьезный урон, но, возможно, благодаря ему удастся выиграть секунду-другую, и тогда можно будет пустить в ход «розочку». Если она сразу начнет с острой стекляшки, Луноликий, вне всяких сомнений, разоружит ее и расправится одним махом. Только бы застать психопата врасплох…

Опустив руки, Эллен получше прицелилась из рогатки.

Луноликий появился в проходе, неся за своей согбенной фигурой кисло-сладкий дух распада. Его шейный прокол посвистывал, будто чайник, готовый закипеть. Лишь теперь Эллен осознала, что убийца куда больше, чем ей поначалу казалось, – высокий, широкоплечий и сильный.

Он уставился на нее. На лице снова появилось то странное, неясное выражение. Лунный свет, лившийся через дыру в потолке хижины, заблестел в его глазах и на зубах. Казалось, Луноликий зависим от этого свечения – может, оно давало ему силу. Набрав полную грудь воздуха, он стал казаться еще выше – на целых два дюйма, не меньше. Взглянув на труп женщины в кресле, мертвого мужчину, увитого проволокой, и колыбельку, убийца наконец остановил взгляд на Эллен – и с улыбкой, ужасающим сюсюканьем в голосе, выдал:

– Вот наш здоровяк и дома, сестричка!

Я тебе пока не сестричка, подумала Эллен. Еще нет.

Луноликий двинулся к ней, огибая столик. Она истошно закричала, заставив его втянуть голову в плечи, как кролика в лучах фар, и отпустила край трусиков. Зажигалка полетела вперед и приземлилась прямо в центре столешницы с громким стуком.

Луноликий опустил на нее глаза.

Пробыв несколько секунд в ступоре, Эллен шагнула вперед и пнула столик изо всех сил. Краем он врезался Луноликому выше пояса, удивив – но не ранив.

Вперед! – подумала она, хватаясь за сковородку и «розочку». Сейчас или никогда!

Острыми стеклянными зазубринами Эллен полоснула убийцу по лицу. Он вскрикнул – по столешнице забарабанил дождь ярко-алой крови. Она увидела, что нос Луноликого разрезало надвое. А потом жутко засаднила ладонь – стекло треснуло, и осколки бутылки располосовали ее до мяса.

Игнорируя боль, она уклонилась от взмахнувшего ножом Луноликого. Острое лезвие взрезало платье на груди – но не ее саму, поэтому Эллен, замахнувшись сковородкой, с силой саданула ею маньяка по руке. Удар пришелся в локоть, и нож, пролетев через всю комнату, упал где-то за кроватью на колесиках.

Луноликий замер, таращась в том направлении, куда улетело оружие. Без ножа он пообмяк и сконфузился.

Эллен замахнулась снова, но в этот раз он схватил ее за запястье и резко вывернул. Сковорода выпала из руки Эллен; саму ее отбросили к кровати, и она тяжело рухнула на матрас. Кровать покатилась вперед и врезалась в тонкую стенку хижины, собранную из веток, – один ее край свесился в черноту обрыва, коварно поджидавшего снаружи. Эллен скатилась с матраса, аккурат под ноги Луноликому. Когда те согнулись в коленях, она отползла назад и забилась под кровать, шаря по полу в поисках ножа. Наконец тот попался в руки, и Эллен вонзила его в ботинок убийцы, пробивая ступню – со всей силой, на которую была способна.

Луноликий завизжал. Его нога рванулась назад, забирая нож с собой.

– Сестричка! Мне больно!

Согнувшись, он вырвал нож, подбежал к кровати и оттащил ее в сторону. Краем та задела люльку, и мертвый младенец, вылетев наружу, покатился по полу под перестук собственных костяшек. Схватив Эллен за платье на спине, Луноликий рывком поставил ее на ноги, повернул лицом к себе и одной рукой крепко вцепился ей в горло. Другая рука, с ножом, заплясала у самого лица Эллен, готовясь к решающему удару. Лезвие, поймав лунный блик, шаловливо подмигнуло ей.

За ножом маячило похожее на луну лицо, бледное и обезображенное гримасой боли, в чем-то даже жалкое. Дыхание убийцы рвалось наружу отрывистыми вонючими толчками. Рана в шее свистела тише, по ее краям запеклась кровь. Остатки носа болтались красно-влажными лохмотьями над верхней губой, задранной вверх и являющей миру серебристо-металлический, не сулящий Эллен будущего оскал.

Все было кончено, но тут мимолетной вспышкой к ней вернулись слова Брюса: когда кажется, что побеждена и ничего не попишешь, попробуй хоть что-нибудь.

Рывком подняв руку, она ткнула Луноликого пальцами в глаза – этого хватило, чтобы он отбросил ее прочь от себя и пошатнулся. Но подолгу оправляться психу явно не пристало. Рыча, он подался вперед, и Эллен, подхватив с пола трупик младенца за ножку, ударила им Луноликого наотмашь, дважды – в лицо и грудину. Полуразложившееся дитя буквально взорвалось в ее руках фейерверком мумифицированной плоти и ошметков внутренностей. Ткнув оставшейся в руке ногой в лицо Луноликому, Эллен обежала по краю кровати на колесиках и нацелилась на маячивший впереди проем, ведущий к спасению. Луноликий, пребывая на другом конце кровати, приметил ее маневр, и, когда она была почти у цели, покатил кровать вперед, протаранив ее сзади. Подсеченная, Эллен плюхнулась на матрас, к вящей радости убийцы, расплывшегося в ухмылке.

Она снова рванула к двери, и Луноликий снова попытался ее подсечь, но на этот раз Эллен остановила несущийся на нее край кровати руками и навалилась на него всем весом. Подавшись назад, стальная конструкция ударила убийцу по ногам и, как только он упал, наехала на него. Выпустив нож, Луноликий попытался остановить ее, но разгон от удара Эллен протащил его по утлому земляному полу. Головой маньяк пробил дальнюю стенку хижины – переломившиеся с громким хрустом ветки выпали наружу, во тьму; сам Луноликий наполовину последовал за ними вместе с кроватью. Он канул бы целиком, не зацепись задние колеса за край обрыва, утонув во взрыхленной ими же грязи.

Эллен яростно рванулась к кровати и споткнулась, упала лицом вниз. Едва подняв голову, она увидела, что стальной скелет лежака сотрясается и шатается из стороны в сторону. Матрас съехал набок, вот-вот грозя сорваться вниз, в ничто.

Показались руки Луноликого, крепко вцепившиеся в края кроватной рамы. Эллен всхлипнула. Он, похоже, собирался забраться в хижину. Колесики застряли прочно и вполне могли выдержать его вес.

Вытянув ноги вперед, Эллен сначала поджала их, а потом распрямила с поистине дикарской силой, чувствуя, как удар отозвался в каждой несчастной косточке. С громким «чпок!» колесики выскочили из грязевых борозд, и кровать полетела с обрыва вниз, таща Луноликого за собой.

На коленях она подползла к пробоине в стене хижины. Там, за краем, царила тьма – на миг мелькнули белый матрас и какой-то белый шар, напоминающий планету, покрытую тонкой коркой серебра, несущиеся сквозь стылую пустоту. И вдруг все стало черным-черно. Далеко внизу раздался звук – будто пакет, наполненный водой, ударился об асфальт и разорвался.

Откинувшись на спину, Эллен перевела дыхание. Когда силы вернулись к ней и стало ясно, что сердце не выпрыгнет из груди, она встала и оглядела хижину, раздумывая над увиденным.

Разыскав сумочку и трусики, она вышла на воздух и побрела по тропе. Несколько раз свернув неправильно, она нашла путь к холму, где осталась ее машина. Взойдя по откосу, она, казалось, лишилась последних сил.

На дороге все было как прежде. Эллен задалась вопросом, видел ли кто-нибудь ее машину и «бьюик», останавливались ли тут. Потом она решила, что это не имеет значения. Здесь и сейчас никого, кроме нее, не было. Это важнее всего.

Достав из сумочки ключи, Эллен села за руль и попробовала завести двигатель. Тот спокойно завелся. Какое облегчение! Заглушив его, она вернулась на дорогу, открыла багажник «шеви» и посмотрела на Брюса. Его лицо походило на один сплошной синяк, губы раздулись до размера сосисок. Почему-то сейчас, глядя на него, Эллен испытывала едва ли не счастье.

Собравшись с новоприбывшими силами, она ухватила тело под мышки, вытащила из багажника и сволокла за ноги сначала за край дороги, а потом и вниз по склону. Там, внизу, она взяла Брюса за руку и потащила по тропе, позволяя инерции помогать себе. Она чувствовала себя здоровой, полной сил. Да, Брюс пытался доминировать над ней, запугивал ее, думал, что она слабачка – потому что женщина. И вот одной ночью, после того, как он избил и изнасиловал ее, а потом погрузился в хмельной сон, Эллен связала его простыней и прикрутила веревкой к кровати, закрепив конструкцию узлом, которому Брюс ее научил.

Потом, достав кочергу из лепной печи, Эллен била его до тех пор, пока вся злость не покинула ее вместе с силами и земля не ушла из-под ног. Она не хотела убивать, лишь наказать за то, как он обходился с ней, но, начав, не смогла остановиться. И когда слабость взяла верх, она обнаружила, что Брюс отошел в мир иной.

Ее это не особенно зацепило. Нужно было где-то схоронить тело и вернуться в город, сказать, что он ушел от нее незнамо куда и не вернулся. Хлипкий план, но другого у нее не было… до настоящей поры.

С несколькими передышками, когда она лежала на спине и смотрела на звезды, Эллен дотащила Брюса до хижины Луноликого, заволокла внутрь и усадила на один из стульев. Навела внутри какой-никакой порядок, собрала останки младенца и уложила их в люльку. Затем, подобрав с земляного пола нож убийцы, она принялась работать над телом своего никудышного бывшего. Когда с остекленевшими глазами было покончено, она наклонила голову затылком к себе и стала работать лезвием на манер дрели. В итоге получившиеся дырки пришлись ей по душе. Теперь, если полицейские, найдя «бьюик», спустятся по холму и найдут тропу и хижину, они не отличат Брюса от других жертв маньяка. Возможно, решат, что Луноликий однажды поставил кровать слишком близко к хлипкой стенке, ворочаясь во сне, проломил ее – и выкатился наружу, с обрыва, прямо навстречу смерти. Хорошо, если все сложится так. Держа Брюса за подбородок, Эллен еще раз придирчиво осмотрела свою работу.

– Ты здесь будешь, дядюшка Брюси, – сказала она, похлопав труп по плечу. – Что ж, дядюшка, спасибо тебе за все советы и помощь. Без них я бы эту ночь не пережила.

Найдя в углу хижины, рядом со стопкой любовных романчиков в мягкой обложке, рубашку – не то Луноликого, не то одной из жертв, – Эллен вытерла нож, сковородку и все, чего касалась, чтобы не осталось отпечатков, покинула хижину и пошла назад, к своей машине.

Джанет находит бритву

А это – скорее атмосферная зарисовка, нежели что-то еще, и читать ее лучше, если вы уже знаете о Боге Лезвий. Хотя, чтобы получить удовольствие от истории, это необязательно. Билл Шефер решил, что будет неплохо, если я напишу новый рассказ специально для этой книги, и я долго думал, что бы такого добавить, был почти готов бросить идею, как меня осенило этим вот.

Продукт главным образом лексических ассоциаций, этот рассказ родился в моей голове в тот момент, когда Билл упомянул, что ждет от меня новинку – я просто не знал, как к нему подступиться. Но потом название само вспыхнуло во тьме, как неоновая вывеска, и локомотивом потащило за собой историю.

В сценарии, который мы с Нилом Барретом-младшим так и не пристроили, по мотивам «Пронзающих ночь», есть финальная сцена, где девушка и парень находят бритву – этакий задел для продолжения. Даже если таковое не последовало бы, она ставила изящное многоточие после истории Бога и передающего его злонамеренные чары артефакта.

Я подумал: что будет, если бритву найдет кто-то другой? Скажем, девушка по имени Джанет. Так появился этот рассказ.

Джанет нашла бритву лежащей в траве – свет луны падал прямо на лезвие, заставляя его ослепительно сверкать. Бритва была старая, громоздкая, и стоило Джанет взять ее в руки, как вещица ужалила ее.

Нет, лезвие не раскрылось и не порезало ей пальцы, что-то иное вонзилось в нее – и стоило ей переложить бритву в другую руку, как Джанет обнаружила, что ту, свободную теперь, прокусили до крови.

Она оглядела бритву, но не нашла ни заноз, ни неровностей, о которые можно было порезаться. Лезвие держалось в рукоятке крепко. Странные дела…

Прижав рану к губам, Джанет внимательно осмотрела рукоятку. Та, похоже, была сделана из кости. Ее украшали странные узоры, напоминающие иероглифы.

На пути к дому Джанет почувствовала себя странно. Не в смысле плохо, а как-то иначе – во всяком случае, обычно она себя так не ощущала. Ей было пятнадцать, и, надо думать, в этом возрасте полагалось гулять с друзьями, а не подбирать на улице старые стрёмные бритвы, но у нее друзей не было, да и дома Джанет ничто не держало. Ее родители не догадывались, что она шастает по ночам. Ей даже не приходилось скрывать свое отсутствие – она просто шла через гостиную, где они пялились в телевизор, шмыгала за дверь, и дело сделано. Ее не спрашивали, куда она идет и зачем. Скорее всего, ее уход попросту не замечали.

Выходя, Джанет прогуливалась и размышляла о всяких вещах. Однажды, не так давно, во время очередного ночного променада она подожгла старую, сто лет как закрытую прачечную – нашла открытое окно, пролезла внутрь и наткнулась на огромную кипу старых газет. За кипой нашлись пустые бутылки из-под вина и крысиный помет. Она решила, что по ночам в прачечной дрыхнут алкаши. Вполне возможно, они сюда заявятся. Быть пойманной вонючими пьянчугами Джанет не улыбалось, а мыслишка взять и оставить их без ночлега, выгнать на мороз, ее повеселила. Так что, подбив газеты и достав из кармана стянутую у отца зажигалку, она подожгла макулатуру и сбежала из прачечной тем же путем, каким явилась. Огонь, увы, не прожил долго.

На большее она пока не была способна, поэтому, отправившись домой, заснула, и в ее сне из окон прачечной взметнулись колонны огня, подпершие небо и запалившие сам лунный шар. Объятое пламенем, ночное светило рухнуло с небосвода, врезалось в землю и разбросало кругом всполохи, сочась зелеными струями космической радиации.

Сон был, конечно, лучше реальности, и где-то в душе остался неизгладимый след, семечко, которое теперь, как она чувствовала, прорастало. И когда бритва ужалила ее, этот рост обрел безумные темпы, значимо ускорился. Теперь она чувствовала себя так странно – поначалу накатила слабость, но скоро это уже была сила.

Когда Джанет увидела свою тень, перетекающую по тротуару на уличную дорогу, ползущую среди других теней, отбрасываемых вязами и домами, ей показалось, что это совсем не ее тень – скорее отражение ее нового состояния. Эта тень была большой, сильной и ни капельки не девчачьей. Она принадлежала массивному мужчине с черным цилиндром на голове, и откуда-то у нее взялся усмехающийся рот, полный серебряных зубов, – хотя, казалось бы, зубы у тени? И в руке у него была совсем не бритва, как у Джанет, а длинный серебряный ятаган.

Опустив глаза, Джанет обнаружила, что бритва в ее пальцах раскрыта. Она не помнила, как сделала это. Каждый шаг теперь сопровождал странный звук. Взглянув еще ниже, она увидела, что ее ноги будто вытянулись, удлинились, а ступни, напротив, сжались. Более того, каждая новая маленькая ступня была втиснута в распахнутый рот отрубленной головы. Именно головы на ее ногах создавали шлепающий звук при ходьбе.

Шлеп. Шлеп. Шлеп. Шлеп.

Подойдя к своему дому, она попыталась разглядеть собственное отражение в оконном стекле, подсвеченном луной. Перед окном, как оказалось, стояла не пятнадцатилетняя девочка со скобами на зубах, горбинкой на носу и взлохмаченными бурыми волосами. В стекле отражался кто-то, кому приходилось сгибаться, чтобы заглянуть в окно. Лицо чужака было худым, нездоровым – почти череп, обтянутый тонкой кожей; из его рта торчали зубы, напоминающие длинные блестящие серебряные иглы. Глаза чужака были как яркие угли, а голову венчала высокая черная шляпа. Вместо шлепанцев страшный незнакомец взаправду носил две отрубленные головы. Посмотрев вниз, Джанет узнала их – те принадлежали соседям, живущим напротив. Соседи были хорошими людьми, с ней неизменно вежливыми. Они заботились о ней, выслушивали ее, когда родители не желали. И теперь она кое-что помнила, пусть и слабо. Теперь она вспомнила, как пошла к их дому и раскрыла лезвие, как мистер Дженкинс, открыв дверь на ее стук, уставился вверх – и ей пришлось наклониться, чтобы ответить на его испуганный взгляд.

Ему наверняка хотелось закричать, но крик застрял в глотке, будто зверь, в своей же берлоге и умерший. А потом она прикончила его: одним взмахом лезвия снесла голову. А затем прошла, пригнувшись, в дом и добралась до миссис Дженкинс. Та уже кричала, пусть и недолго – лезвие было быстрым и срезало вопль на корню.

Джанет, или нечисть, в которую она превратилась, забрала головы, села на край софы и натянула их на свои крохотные ссохшиеся пятки, после чего вышла за дверь и направилась к своему дому.

И вот теперь наконец она вошла внутрь…

* * *

Три дня ушло на то, чтобы округа поняла – у Дженкинсов и в доме Джанет стряслось что-то неладное. В конце концов дома проверили, и то, что там узрели доблестные стражи порядка, заставило их – стражей, само собой не дома, – заблевать съеденными на завтрак пончиками обе прилегающие лужайки.

В доме Дженкинсов все было плохо: тела обезглавлены, самих голов нет, в крови и стены, и пол. С домом Джанет дела обстояли еще хуже. Там на стенах кто-то нарисовал кровью какие-то символы. Тела родителей Джанет были не только обезглавлены, но еще и объедены, а снятая с них кожа висела на вешалке в прихожей. Собаку тоже лишили головы – как в случае с Дженкинсами, ее хозяевами, та была унесена неизвестным убийцей с собой; ее не нашли.

Джанет лежала у себя в спальне, на кровати. С головы до середины бедер кожа на ее теле отсутствовала. И никто не смог понять, как так вышло, что в левой руке, освежеванной не до конца, она крепко сжимала скатавшийся на бедрах кожный рулон. Выглядело так, будто она сама попыталась, подобно змее, сбросить шкуру, и лишь жуткая потеря крови не позволила ей осуществить задуманное до конца.

Никаких острых предметов на месте не обнаружили. Никто не смог внятно объяснить, как у Джанет получилось провернуть подобное.

На ее кровати, а также на полу, стене и подоконнике, сквозь обильные лужи и пятна крови тянулся ползучий след, как если бы что-то продолговатое прокатилось по комнате и забралось по стенке к окну. Стекло было разбито, кровавый след нашел продолжение уже за ним, на улице – сквозь траву, вдоль кромки сада. Оборвался он у решетки канализационного люка, отгораживающей городские стоки от верхнего мира.

Решетку сняли, воду откачали… конечно, не всю. Они физически не могли откачать всё – если только не хотели протаскивать шланг многие мили под городом и запускать его в самое сердце зловонной клоаки.

В общем, на странный случай махнули рукой. Полицейские не нашли ни голов, ни того загадочного инструмента, коим Джанет могла отделить их, поэтому сочли, что она этого не делала. Видимо, кто-то неизвестный – псих, каких сейчас полно, – залез в дома и сотворил с их жильцами весь этот кошмар, наполовину освежевал несчастную девочку да еще зачем-то втиснул край ее собственной кожи ей в руку, чтобы выглядело так, будто она сама учинила над собой такое. Сочтя версию удовлетворительной, полиция умыла руки.

Никто потом не обсуждал кровавый след, что шел от кровати к окну, из окна – в сад, а из сада – к канализационной решетке. По крайней мере, в официальных рапортах по делу он не упоминался. На самом деле тот след долго был притчей во языцех среди полицейских и тех, с кем они общались. Даже теперь нет-нет да и кто-то помянет его тихим обеспокоенным шепотом. Но тайна, какой бы будоражащей она не была, остается тайной.

Примечания

Subterranean Press – основанное в 1995 году Мичиганское издательство, ориентированное главным образом на хоррор и «темные» жанры. – Здесь и далее примечания переводчика.

«Темные силы» (англ. Dark Forces) – антология 1980 года под редакцией Кирби Маккоули с произведениями таких авторов, как Деннис Этчисон, Джойс Кэрол Оутс, Рэмси Кэмпбелл. С повестью «Туман» в ней отметился и Стивен Кинг.

В оригинальном тексте машина Монтгомери называется Volkswagen Rabbit. Именно под таким названием модификация «Гольф I» 1974 года распространялась в США и Канаде. Однако в русскоязычной среде более узнаваемо изначальное название «Гольф» (сокращение от «Гольфстрим»), поэтому в переводе будет использоваться именно оно.

Хоум Генри, лорд Кеймс (1696–1782) – философ, юрист, агроном-новатор. Его основной труд «Опыт о принципах нравственной и естественной религии» вызвал негативный отклик клерикалов, обвинивших Хоума в утверждении доктрины иллюзорности человеческих свобод.

«Клуб 700» (англ. 700 Club) – передовая телепрограмма «Христианского вещания», сателлита CBN, выходящая в эфир по будням.

Англо-американский актер Кэри Грант (1904–1986) прославился в первую очередь благодаря созданному экранному образу «невозмутимого и обаятельного джентльмена», блещущего остроумием и сохраняющего добродушное хладнокровие в самых патовых ситуациях. Крайне показателен фильм «Пятничная невеста» («His Girl Friday»), где Грант играл в паре с Розалинд Рассел.

Имеется в виду фильм «Кукушата Мидвича», экранизация одноименного романа британского фантаста Джона Уиндема.

«С леди так не обращаются» (англ. «No Way to Treat a Lady», 1968) – комедийный триллер Джека Смайта о начальнике театра, который, пребывая в депрессии после смерти своей матери-актрисы, задумывает серию «маньячных» убийств.

Время пошло (лат.).

Перевод Льва Жданова.

Три Балбеса (англ. The Three Stooges) – американское комедийное трио (Ларри Файн, Карли Говард и Мо Говард), известное благодаря 190 короткометражным фильмам, снятым Columbia Pictures в жанре комедии положений с 1922 по 1970 г. В 2012 году братья Фаррелли сняли по их мотивам полнометражный ремейк с Шоном Хейсом, Уиллом Саззо и Крисом Диамантополосом.

«Герои Хогана» (англ. Hogan’s Heroes) – сериал (1965–1971) о группе американских военнопленных, попавших в немецкий концлагерь во время Второй мировой войны. Товарищами по несчастью руководит изобретательный и неунывающий полковник Хоган.

На английском индикатор называется heat light и может отмечать ряд неполадок: перегрев выхлопной системы, забитый выхлоп, выход из строя катализатора или клапана воздухозаборника.

Пол Баньян – персонаж американского фольклора, богатырь-дровосек.

Американский телесериал Мика Гарриса, известного по нескольким ТВ-экранизациям Стивена Кинга.

Глейдуотер – город на пересечении округов Грегг и Упшур в штате Техас, США.