Уже час как стемнело, когда я просыпаюсь первой. Обычно я всегда просыпаюсь первой. Смотрю в потолок и притворяюсь, что нахожусь где-то в другом месте, что все это произошло не со мной, что все это было страшным сном. Мне потребовалось около недели, чтобы привыкнуть к бодрствованию по ночам и сну целыми днями. Мы редко ложимся спать раньше полудня. Это дело рук Дока. Никто не хочет насиловать девочек средь бела дня, когда солнце освещает их грех.

Я включаю лампу рядом с кроватью и смотрю на верхнюю площадку лестницы, где Док оставляет нам еду. Там стоят все те же сложенные стопкой и вылизанные дочиста пустые тарелки. Он не кормил нас уже несколько дней. Ни крошки в поле зрения. Быть голодной — это одно, но, когда еда является главным событием вашего дня, время замедляется и превращается в нечто мучительное, сводящее с ума. Если бы не Лекси и Камми, я бы уже несколько месяцев назад приложила разбитую лампочку к запястью.

Док наказывает нас. Лекси укусила парня за шею. Он пошел к Доку и потребовал свои деньги назад, жалуясь, что, черт возьми, скажет своей жене об отметинах на своей шее. Мужик не знает, как ему повезло, что девчонка не разорвала ему горло. Не то чтобы она делала это раньше, но сделала бы. Она бы с удовольствием это сделала.

— Ты чертов придурок! — кричу я.

Мой крик будит Лекси и Камми.

Лекси смотрит на лестницу накрашенными глазами и видит пустые тарелки. Она в порыве сбрасывает с себя простыни и тихонько поскуливает. Она до сих пор одета в сетку. Из нас троих Лекси единственная, кто не возражает против одежды, которую нам дает Док. Черные юбки, кожа, челка Бетти Пейдж (прим.: американская фотомодель, снимавшаяся в 1950-57 годах в таких стилях, как эротика, фетиш и pin-up). Все черное, готическое и панковское: то, что красноречиво говорит о ее бунтарском духе. То ли это ее панк-рок мышление, то ли дух анархистки в ней от чего-то другого, то ли это все вызвано слишком большим количеством лет плена Дока, не знаю. Но такой имидж ей идет, и я завидую этому.

Смотрю на Камми. Она стоит к нам спиной, ее палец что-то рисует на стене. Наверное, опять цветок. Это все, что она когда-либо рисует. Ее ночная рубашка вся в них. Как и ее простыни, разрисованные разноцветными маркерами. Я думаю, она делает это, чтобы напомнить себе, что является девочкой. Док одевает ее под мальчика, волосы коротко стрижет. У нее еще нет фигуры, только не в девять лет. И это успокаивает клиентов, которые хотят мальчиков, но не желают чувствовать себя педиками. Думаю, эта маленькая деталь помогает им спать по ночам.

Я спускаюсь по лестнице с чердака на слабых от голода ногах и стою на нижней ступеньке. Дверь заперта. Всегда. Я бью по двери ладонью.

— Ладно тебе, Док! Мы все поняли, хорошо!?

Я слушаю. Ничего. Возвращаюсь наверх.

Лекси сидит на кровати, зашнуровывая ботинки.

— Это дерьмо сегодня закончится, — говорит она. — То, о чем мы всегда говорили, но боялись сделать. Мы претворим это в жизнь. Как только он покажется здесь.

Она говорит о его убийстве.

Камми засовывает большой палец в рот и смотрит через зарешеченное окно на пляж внизу. Луна лижет набегающие волны. Звезды на черном жидком холсте. Они за миллион миль отсюда. Девочка раскачивается, подтянув коленки к подбородку. Ее ночная рубашка туго натянута, скрывая ее ноги-карандаши. Она не сказала ни слова с тех пор, как я оказалась здесь. Лекси рассказывала, что раньше она все время без умолку болтала. Но после того как Док использовал ее, больше не проронила ни слова. Лекси сказала, что последние слова, которые Камми произнесла, были «Я тоже тебя люблю», когда ее выводил из комнаты, держа за руку, Док. Наволочка Лекси до сих пор покрыта пятнами туши и подводки для глаз с той ночи. Она сказала, что никогда в жизни так сильно не плакала. И теперь Камми проводит все время у окна со своим папоротником — растением в горшке.

— Может быть, он больше не вернется, — говорю я. — Может быть, он закончил с нами.

— Нет. Он уже проделывал такое дерьмо раньше. Тебя еще здесь не было.

— Он морил вас обеих голодом?

— Нет, только меня.

— Что ты сделала?

— Выцарапала из кого-то мудака все дерьмо. Он разрывал меня на части, Стейси.

Не знаю, что сказать ей на это. Я здесь всего год, прошла через свой собственный ад. Но не такой, как Лекси. И точно не как Камми.

Я смотрю на ворсистый ковер в нашей комнате. Темно-желтый и спутанный, в пятнах там, где меня когда-то вырвало. Это был мой первый раз, клиент заставил меня выпить слишком много вина. До той ночи я была девственницей.

Ненавижу называть их клиентами. Это слово создает ложное представление, что я добровольно оказываю им услуги. У меня здесь нет воли. Они не мои клиенты, а Дока. Они мои демоны, живые шрамы, мое проклятие и предмет каждой суицидальной мысли в голове.

— Я беспокоюсь о Камми, — говорю.

— С ней все будет хорошо, как только мы выберемся отсюда.

Комната давит и вызывает клаустрофобию. Думала, что привыкну к ней, но так и не смогла. В комнате есть единственное окно, закрытое решетками. За ней находится плексиглас (прим.: твердая, бесцветная и прозрачная пластмасса, используемая в качестве заменителя стекла как более прочный материал), выкрашенный в белый цвет, с небольшими царапинами в краске. Камми сделала их ногтем, нацарапав цветок с лепестками, сквозь которые можно выглянуть и увидеть пляж. Лекси рассказывала, что раньше было еще три окна, но Док заложил их много лет назад кирпичом, а затем зашил гипсокартоном.

Она оглядывает комнату. Я знаю, что ищет оружие. Подруга действительно хочет убить его. В комнате нет ничего, кроме книг, наших кроватей и двух маленьких ламп. У нас нет комодов. Нет шкафов. Когда требуется смена одежды, Док приносит нам ее в зависимости от предпочтений клиента. Девичья школьная форма — самая популярная у меня, иногда он мне дает элегантные платья, когда пытается приукрасить. Я не выгляжу на семнадцать, когда надеваю эти платья. Думаю, в этом и заключается идея.

— Может, не будем убивать его? Что, если мы просто сбежим? — спрашиваю я.

Убийство. Кроме как мечтать о нем наяву, не думаю, что во мне есть нужные качества для него. Даже при таких обстоятельствах.

— Какого черта, Стейси? Если бы мы могли сбежать, я бы сделала это десять лет назад.

— У меня не хватит духа убить человека.

— Док — мразь, а не человек. Он заслуживает смерти. Кроме того, это то, что делают вампиры.

Это ее фишка. Вампиры. Каким-то извращенным образом я думаю, что именно так она справляется, притворяясь бессмертным, что жаждет крови, существом, избегающим солнечного света. Я позволяю ей продолжать притворяться. Никогда не спорю с ней по этому поводу. Если это удерживает ее от того, чтобы не потерять самообладание и не перерезать себе запястья, значит, так тому и быть.

— Так что давай обувайся.

Я смотрю на свою половину комнаты. В углу стоят две пары туфель на высоких каблуках. Одна пара красная, другая — черная. Это все, что у меня есть. Лекси видит их.

— Забей, — говорит она. — Пойдем.

Она хватает меня за руку и направляется к лестнице.

— Мы заманим его сюда, а потом я столкну его с лестницы. Если нам повезет, этот ублюдок свернет себе шею.

Я смотрю на лестницу. Она крутая и деревянная. Если он упадет, то уже не встанет. Мы спускаемся по лестнице. Лекси садится на нижнюю ступеньку и похлопывает по ней, приглашая меня сесть рядом с ней.

— Мы сядем здесь и выбьем дверь.

— Сдурела? Мы не сможем ее выбить.

— Нет, ты не поняла, нам просто нужно привлечь его внимание. На счет три бей по ней обеими ногами, вот так. — Лекси кладет руки на ступеньку позади себя, сжимает ее, затем поднимает ноги. — Готова? Раз... два... три!

Я обессилена от голода, и мой удар босой ногой по двери получился слабым. Но ботинки Лекси компенсируют разницу, и удар от них гремит по всему дому. Ступенька позади меня больно давит мне на спину, я чувствую ее на своем позвоночнике. Я могу с уверенностью сказать, что похудела еще больше.

— Док! Что-то не так с Камми! У нее припадок! — кричит Лекси.

Она снова пинает дверь. Затем мы взбегаем по лестнице и ждем наверху.

— Подожди, — говорит Лекси.

Отбегает и возвращается с одной из ламп.

— Если он не упадет, ударишь ею его по голове.

Лекси протягивает мне лампу. Орудие убийства.

— Поняла?

Я киваю и прячу лампу за спину.

Мы слышим быстрые шаги Дока, поднимающегося на второй этаж и направляющегося к чердачной двери, а затем звон ключей. На двери четыре отдельных замка. Мы считали их, надеялись, что однажды он забудет запереть их. Но Док слишком осторожен.

Звук открывающихся замков — это колючая проволока в моем животе. Лекси скрипит зубами.

Дверь открывается.

Док стоит там в своей шелковой пижаме бордового цвета. Она едва налезает на него и мерцает в свете прихожей. Как раздутая фасоль, обмакнутая в масло. Его волосы зачесаны назад на гигантскую голову, пистолет засунут сбоку в штаны. Он никогда не появляется без него. Он указывает на нас.

— Что, черт возьми, происходит?

— Быстрее! Она умирает! — кричит Лекси.

Он поднимается по лестнице на чердак, не сводя с нас глаз. Пистолет теперь нацелен на нас. Ступеньки скрипят под его весом. Док огромен. Я предполагаю, что он весит килограммов сто шестьдесять. Если Лекси собирается столкнуть его с лестницы, ей придется приложить все свои силы. Я не думаю, что ей их хватит на это. Она сама весит не больше пятидесяти. Он отшатнется и, скорее всего, выстрелит из пистолета. Это точно плохая идея.

— Что, во имя всего святого, случилось?

Он запыхался и крепко держится за поручень. Я слышу, как Лекси стала тяжелее дышать. Она тихо рычит. Док приближается, и рычание Лекси перерастает в оглушительный вопль. Она бросается на него. Дикая кошка на ничего не подозревающую собаку. Обхватывает его ногами, и пистолет стреляет. Пуля попадает в стену позади меня, Лекси утыкается лицом в толстую шею Дока, разрывая ему горло. Ее пальцы находят рану и разрывают кожу, расширяя ее.

Я кричу ей, чтобы она остановилась, но на самом деле я не имею это в виду. Камми бежит ко мне, прижимая папоротник к груди, большой палец у нее во рту.

Док воет, когда кровь брызжет на стены, на нас. Его колени подгибаются, и он падает, скатываясь по ступенькам и увлекая Лекси за собой. Я роняю лампу и зову Лекси. Огромное тело Дока наваливается на нее, прижимая к ступенькам. Но она держится и оказывается на нем к тому времени, когда они приземляются. Он больше не двигается, если не считать покачивания его щек, когда она зубами отрывает плоть от его шеи. Это дико. Животно. Я прижимаю Камми к себе, прикрывая ее глаза и закрывая уши, в то время как Лекси пьет кровь из шеи мужчины.

Глава 2

— Лекси!

Она не останавливается. Я не могу смотреть на это, поэтому отворачиваюсь. Но я все слышу. Это громко, грязно и неестественно.

— Лекси!!!

Наконец она прекращает. Она смотрит на меня и видит, как я обнимаю Камми. Ее взгляд сменяется с яростного к сбитому с толку. Затем она давится, и ее рвет кровью прямо на майку.

Мы смотрим друг другу в глаза, и ни одна из нас не знает, что сказать. Дверь к свободе открыта, а залитый кровью коридор блокирует выход. Это изображение невозможно стереть. Добавлю его к остальным. Ждет ли меня свобода, мне кажется, что я больше никогда не улыбнусь.

Наступает тишина, и никто из нас не двигается. Никто из нас не бросается к двери, не бежит по улице, зовя на помощь. Это шок? Или это траур? И из-за чего? Мешка дерьма, который лежит передо мной с разорванной шеей у подножия лестницы? Или это последний гвоздь, лишивший нас невинности?

Лекси вытирает лицо тыльной стороной ладони, алая улыбка красуется на бледной коже. Коже, которая годы не видела солнца. Я не понимала, насколько плохо мы выглядим, пока не увидела контраст на ее лице. Я смотрю на свою собственную плоть цвета слоновой кости. Мои ноги, руки. Они обесцвечены недоеданием и отсутствием солнечного света.

— Ну вот дверь и открыта, — говорит Лекси.

Мы втроем смотрим на дверной проем. Зияющая пасть, которая кажется ловушкой. Мысль о свободе не приносит утешения, и я не знаю почему. Весь последний год я ненавидела жизнь, свою мать, что она не нашла меня, даже саму себя за то, что позволяла бесчисленному количеству мужчин поступать со мной как им заблагорассудиться, подпитывая фетиши, о существовании которых я и не подозревала. Но вот мы здесь, неподвижные. Испуганные, растерянные.

Неужели нас уже не спасти? Я чувствую себя испорченной, будто мир не готов к нам, или, может быть, он больше не хочет нас, или это уже мы не готовы к нему. Но мы не одни. Мы сестры. Нет, наша связь сильнее. Мы мертвенно-бледные. И нет ничего, чего бы мы не сделали друг для друга.

За этой дверью, в конце концов, мы расстанемся. Разорванные на части властями. Камми отправят в приемную семью, Лекси вышвырнут на улицу, мне тоже некуда бежать. Что меня ждет дома? Мать-алкоголичка и ее парень — белая шваль. Я представляю себя дома в своей спальне, страдающей наедине со своими травмами, представляю свою мать, предлагающую мне слабые попытки утешения в перерывах между выпивкой, поскольку она понимает, что ничего не может сделать, чтобы спасти меня. Я останусь одна. Без Камми. Без Лекси. Только с воспоминаниями об этом доме на пляже. И в этот момент я понимаю, что не хочу возвращаться домой. Нет, если это означает бросить их.

Я смотрю на Камми. Она дрожит, ее глаза прикованы к трупу у подножия лестницы, сама девочка ждет указаний. Верит нам.

Наверное, мне нужно взять на себя ответственность и позвонить кому-нибудь. Но сперва есть одно дело поважнее.

— Нам нужна одежда.

Глава 3

Я возвращаюсь в нашу комнату осмотреться. Здесь нет ничего, что нам когда-либо понадобится. Не ношу каблуки и чертовски уверена, что мне точно не пригодиться школьная форма, которую лапали и пачкали старые жалкие извращенцы.

Беру Камми за руку, и мы спускаемся по лестнице. Ноги Дока мешают сделать последние несколько шагов. Я вспоминаю о фильмах с убийцей в конце, которого вы считаете мертвым, пока он не схватит за ногу главного героя, и тот не убьет его еще раз. Но Док больше не встанет. В нем не осталось жизни. Его кровь покинула тело, сначала выпитая Лекси, а затем извергнутая ею.

Лекси проходит через дверной проем. Мы следуем за ней, осторожно переступая через тело Дока, когда все, что я действительно хочу сделать, так это пройти по нему, наступить на лицо и быть частью его страданий, боли. Но они закончились и, к сожалению, слишком быстро.

Когда мы переступаем порог чердачной двери, я жду звука сигнализации, нападения извращенных стариков, толкающих нас обратно на чердак для дальнейшего использования. Но в зале тихо. Только шепот ветра, швыряющего дождь в окна. Окна, через которые мы можем видеть.

В зале темно, луна едва пробивается серо-голубыми лучами к полу, как зубы старой ведьмы. Я помню этот зал. Нас водили сюда с завязанными глазами. Второй этаж служит борделем, чердак — тюрьмой. В самый первый раз я смотрю на закрытые двери, которые выходят в коридор. Помимо них, я прошла через невыразимые вещи, привыкла утолять похотливые аппетиты. Запомнила трещины на каждом потолке; паучку в углу комнаты слева я даже дала имя. Шарлотта, после прочтения книги. Помню, как хотела, чтобы она укусила мужчину, который был у меня в тот день, когда я дала ей имя. Или что бы она вплела в свою паутинку хоть одно слово надежды, что все будет хорошо, что страдания почти закончились, и я скоро буду спасена. На следующий день она ушла, паутина осталась пустой. И с тех пор она стала постоянным напоминанием о том, что надежды нет. Даже Шарлотта спряталась от зверств в той комнате.

Лекси подбегает к телу Дока и хватает пистолет. Она расстегивает его рубашку, и жир живота колышется. Я слишком много раз видела этот живот, гигантское брюхо, прижатое ко мне и мешающее остальной части его тела подойти слишком близко, проникнуть слишком глубоко. Лекси использует рубашку, чтобы вытереть пистолет от крови, затем крепко сжимает оружие, осматривает его и прижимает к боку. Она готова нажать на спусковой крючок. Теперь я чувствую себя в большей безопасности. Лекси точно будет стрелять во все, что движется.

Насколько нам известно, Док жил один, но мы крадемся по коридору, как грабители ночью, стараясь не производить ни малейшего шума. Я оглядываюсь на Дока, на его шею. И я почти улыбаюсь. Почти. Не знаю, что меня останавливает. Мысль о том, что мы еще не достигли свободы? Или о том, какая больная сука может ухмыляться смерти другого человека? Я борюсь с этими размышлениями на мгновение и решаю, что мир стал лучше без него, затем следую за Лекси на первый этаж, держа Камми за руку.

Глава 4

Мы никогда раньше не видели эту часть дома, и я немного поражена обстановкой в ней. Викторианский стиль во всех отношениях, хотя сам дом выглядит современно. Красные бархатные шторы закрывают огромные эркерные окна. Повсюду темное дерево, замысловатая резьба вдоль перил, подчеркивающие стулья, дверные проемы и ниши. Высокие, до потолка, ширмы вдоль стен, заставленные книгами, и красивые витражи, уютно примостившиеся у входной двери. Нашего выхода.

Дом оказался совсем не таким, каким я представляла. Ожидала увидеть мебель середины прошлого века, запачканную грязью, обожженную сигаретами и заваленную коробками от еды на вынос, такие были у меня предположение, учитывая, какой монстр Док.

Был.

Все это похоже на экстравагантный зал ожидания для клиентов, которые будут выбирать себе плоть из меню, заполненного соблазнительными фотографиями молодых девушек в различных нарядах, поразительных манекенщиц в позах со слезящимися глазами. Там были фотографии, и их было много. Моим первым побуждением было сжечь весь этот дом дотла. Сжечь каждый наряд. Сжечь каждую фотографию. Сжечь все это вместе с трупом Дока, пузырящимся массой в центре. Огонь все поглотит и отчистит. Но вместо этого мы направляемся на кухню. Мы умираем с голоду.

Лекси включает свет на кухне, и комната взрывается флуоресцентным блеском. Разительный контраст с темной готической комнатой позади нас. Пол выложен плиткой в шахматном порядке, столешницы из черного мрамора, а приборы из нержавеющей стали и почти промышленного размера. Кухня совершенно из другой эпохи. Яркий свет режет нам глаза, и я задаюсь вопросом, не начнет ли Лекси снова свое вампирское дерьмо, утверждая, что наша чувствительность к такому яркому свету вторична по сравнению с тем, как он может повлиять на создание ночи как она.

Кухня выглядит чистой как больничная операционная.

Лекси моет лицо и руки в раковине, пьет из-под крана, снимает рубашку и вытирает кровь с шеи. Я вспоминаю себя без лифчика и задаюсь вопросом, носила ли Лекси когда-нибудь что-нибудь, кроме белья для конкретных клиентов. Я не могу представить ее в одном из них, даже находясь вне дома. Она — свободный дух, с безрассудной самоотверженностью. Мятежный и полный страха. Удивительно, что Док смог ее приручить. Если она когда-нибудь и наденет лифчик, то он будет черным. Это никогда не изменится.

Мы собираемся у холодильника, наши пустые желудки перевешивают желание сбежать. Или, может быть, мы все знаем, что за входной дверью наши пути разойдутся. В холодильнике полно разной еды. Никто из нас не собирается тратить время на приготовление пищи. Мы делаем бутерброды. В холодильнике есть остатки китайской еды, а также пицца, но мы к этому не прикасаемся. Если бы мне нужно было догадаться, почему, я бы сказала, потому что Док уже прикасался к ней, испортил ее своими грязными руками и ртом. Нет уж, спасибо.

Смотрю, как Камми изо всех сил пытается сделать себе бутерброд, и думаю обо всей еде, которую она никогда не ела. Всю свою жизнь она питалась супом, лапшой, арахисовым маслом и овсянкой, хотя однажды клиент дал ей вишни. Она испачкала ей всю свою одежду, и Док разозлился как сука, кричал нее, что одежда стоит денег, и в следующий раз он проследит, чтобы она ее отработала. Я не уверена, что это означает, но если бы это сулило убраться к черту с того чердака и вымыть полы в другой комнате или даже в туалетах, то регулярно бы истекала кровью. Если бы знала, что за этим последует «наказание», которое могло бы нарушить монотонность видения одних и тех же стен час за часом, день за днем.

Я роюсь в шкафах и нахожу пакет картофельных чипсов, на самом деле их там несколько. Я открываю один и вываливаю немного на стойку.

— Попробуй это, Кам. Это чипсы. Ты даже можешь положить их в свой сэндвич, если хочешь.

— Черт возьми! — говорит Лекси. — Где ты их нашла? Там есть «Доритос»?

Я показываю ей шкаф. Там четыре пачки чипсов «Доритос», все запечатанные. Некоторые из них — это вкусы, которые, как я знаю, Лекси никогда не пробовала. Те, что вышли в последнее десять лет. Док все время ел такую еду, здесь, в этом прекрасном доме, в то время как кормил нас одним и тем же каждый день. Я рада, что он мертв, что Лекси убила его. Делает ли это меня плохим человеком?

Камми берет чипсину и пробует ее на вкус, затем хватает горсть и кладет ее в свой сэндвич. При виде этого мне хочется плакать. Употребление картофельных чипсов в первый раз никогда не должно быть важной вехой для девятилетнего ребенка. Она берет свой бутерброд, садится у окна в гостиной и смотрит на пляж. Мы с Лекси идем за ней и едим в тишине, стараясь держаться подальше от алых следов, которые мы оставили — тихие шаги из кухни в гостиную и обратно. И еще раз. Глаза устремлены на окна, на дверные ручки, ожидая, когда они повернутся. Это не кажется безопасным, и мы едим с жадностью. И от паранойи, и от голода. Словно мыши, поедающие сыр у подножия ловушки.

Я наливаю нам стаканы воды, и они быстро пустеют. Еще больше сэндвичей сделано, все чипсы съедены. Странно не разговаривать, но, кажется, сказать нам нечего. Я всегда представляла, как мы втроем вырываемся во входную дверь со слезами радости, бросаемся в объятия тех, кто может нас спасти. Тех, кто может каким-то образом стереть прошлое и воссоздать светлое будущее. Но на самом деле все совсем не так.

Глава 5

— Кошка.

Лекси указала на сиамского кота в детской книжке.

— Они мяукают, мяу-у-у.

— Мяу-у, — передразнила Камми.

— А это собачка. Она лает, вот так... Гав, гав.

Камми улыбнулась. Собаки звучали забавно. Детские книги не являлись некой благотворительностью со стороны Дока. Ему не нравилось быть милосердным. Они были частью происходящего. Инвестицией. Он не мог позволить, чтобы чувство вины клиентов взяло над ними верх, чтобы они внезапно усомнились в своей морали в середине сделки с такой примитивной девочкой, как Камми. Итак, Док нуждался в том, чтобы она научилась основам. Лекси занималась с Камми по его указке, но не возражала. Это помогало скоротать ей время, наполняло дни воспоминаниями, которые стоило запомнить. Ей было приятно помогать Камми чувствовать себя нормальной, менее одинокой. На первом месте стояла идентификация цветов, букв и предметов. Учиться читать они будут позже.

— Покажи еще раз.

Камми ткнула на поросят. Они были ее любимыми животными, потому что Лекси строила забавную рожицу вместе со звуком.

— Хрю-хрю-хрю.

Девочка хихикнула, и Лекси принялась ее щекотать.

Затем вошел Док. Он еще не начал брать с собой пистолет. Этот момент настанет позже, когда Лекси станет старше, более стойкой.

— Ты сегодня играешь в невинную и наивную. — Док бросил набитый бумажный пакет на кровать Лекси. — Убедись, что ты побрита. У тебя есть полчаса.

Лекси улыбнулась Камми сквозь стиснутые зубы и упрямые слезы, скрывая ад внутри себя.

Док повернулся, чтобы уйти, но обернулся обратно.

— И косички... помни полчаса.

Затем направился вниз.

В воздухе повисла мрачная тишина. Камми закрыла книгу.

— Когда ты вернешься вечером, я почитаю тебе. Я имею в виду... постараюсь, — сказала Камми, затем обхватила Лекси своими хрупкими ручками и крепко сжала.

Лекси зарылась лицом в волосы Камми и увлажнила их единственной слезинкой.

Глава 6

— Мне нужна майка, — говорит Лекси.

Мы выходим из гостиной в поисках одежды и держимся нижнего этажа дома. Я не думаю, что кто-то из нас захочет приближаться к месту происшествия у подножия чердачной лестницы. Первая комната, в которую мы входим, — это офис. Большой письменный стол в центре украшен лампой, компьютером и небольшой стопкой книг и журналов, глянец которых блестит при свете. На их обложках слишком много обнаженной кожи.

В кабинете было в два раза больше книг, чем в гостиной, и я удивилась их количеству. Представляла себе Дока скорее парнем, который весь день занимается порнографией. Тот, что отпускает свой член только для того, чтобы надругаться над одной из нас или взять деньги у человека, такого же отвратительного, как и он сам.

Затем я увидела ряд полок, уставленных коробками с DVD-дисками — все названы и пронумерованы. Я знаю, что на них записано — то, как нас лишают невинности. Еще одна причина сжечь это место дотла.

Я включаю компьютер. Думаю, что единственная, кто знает, что это такое, пока Лекси не подает голос.

— Сейчас не время играть в игры. У нас полно дел.

Пытаюсь объяснить ей, что такое интернет. Что-то, о чем раньше никогда не упоминалось в разговорах. Я предполагаю, что сеть сыграет важную роль в нашем пребывании здесь, будь то электронная почта или глубоко скрытый веб-сайт, отображающийся у тех, у кого есть специальный доступ к подобному контенту.

Загорается экран и запрашивается пароль. Я даже не пытаюсь. Это пустая трата времени. Мы не в фильме, где герой совершает невозможное.

— Ты думаешь, в нем есть адреса всех его клиентов? — спрашивает Лекси.

— Скорее всего, нет. Но список клиентов там по любому есть.

— Очень жаль. Мы могли бы убить их всех, — произносит она так спокойно, будто мы собирались отправиться собирать долги за печенье для сбора средств. — И я могла бы покормиться.

Наконец мы снова оказываемся на втором этаже. Дверь на чердак остается открытой, и мы все избегаем смотреть туда. Даже Лекси. Но я чувствую, как мертвые глаза Дока смотрят на меня сквозь щель в двери, и я задерживаю дыхание, когда мы проходим мимо.

Мы находим шкаф в конце коридора. Он набит одеждой. Большинство мы узнаем, некоторые вещи — нет. Лекси берет черную футболку с картинкой красных губ и высунутым языком на ней и улыбается, когда осматривает ее.

— Моя мама любила «Роллинг стоунз», — говорит она, затем надевает майку.

Камми находит красивое платье, которое ей подходит. Оно желто-белое. Девочка надевает его и выглядит такой красивой в нем, что я не сдерживаюсь и говорю ей об этом. На ее губах появляется слабенькая улыбка. Вынужденная вещь, которая боится показать себя.

Я ищу джинсы и не нахожу их. Клиентов не возбуждает джинсовая ткань. Она ничего не раскрывает. Джинсы не снимаются одним движением запястья, на котором красуются «Ролексы». И они не рвутся. Вместо них я нахожу черные брюки. Они для того, чтобы выглядеть деловой женщиной в комплекте с неряшливым париком и очками. Вынимаю подходящую белую блузку и надеваю ее. На данный момент этого хватит.

На дне шкафа стоят туфли, почти все на каблуках. Есть теннисные туфли для мальчиков, которые подходят Камми. Она выбирает пару и надевает их. Я наконец нахожу пару седельных туфель (прим.: повседневная обувь на низком каблуке, характеризующуюся гладким мыском и декоративной вставкой в форме седла, расположенной на середине стопы). Дерьмо для школьной формы. Лекси оставляет свои ботинки.

Мы направляемся к высокому зеркалу, вмонтированному в стену. И это первый раз за очень долгое время, когда человек, смотрящий на меня оттуда, может напоминать меня настоящую. Вместо того, чтобы убедиться, что я выгляжу возбуждающе — в соответствии с инструкциями Дока — я ищу прежнюю себя, умоляя ее все еще быть где-то там.

Камми кажется самой довольной из нас и даже крутится перед зеркалом, наблюдая за гипнотическим движением своего платья, когда оно поднимается и опускается. Она выглядит такой красивой.

Я смотрю на Лекси. Она прижимает кулак к зеркалу, оскалив верхнюю губу в стиле панк-рока.

— Я испорчена, — говорит она.

Она права. Мы все такие.

Глава 7

Лекси закрыла книгу, прочитав последнюю страницу. Это была ее четвертая книга на этой неделе — единственное, что удерживало ее от того, чтобы убить себя, кроме Камми. Она задалась вопросом, почему Док дает только книги с темной тематикой. Были ли это единственные книги, которые у него были? Или это была его идея ментальной манипуляции? Предлагая мрачные, постапокалиптические рассказы и истории об убийствах, монстрах, космическом ужасе и вампирах. Вампиры — любимчики Лекси. Обычных людей превратили в привлекательных бессмертных существ с жаждой к крови. Было ли это попыткой Дока создать своего собственного монстра? Или все было гораздо проще, и это были единственные книги, которые у него были? Или может он был слишком ленив, чтобы идти в библиотеку, но у него осталось немного сочувствия, чтобы предложить хоть что-нибудь, дабы скоротать время, не прилагая особых усилий, и он просто покупал первую попавшуюся ему на глаза книгу.

Несмотря на мрачную тематику каждой страницы, Лекси находила в них утешение. Она знала, что книги о любовных историях со счастливым концом, учившие радоваться жизни или дающие надежду на светлое будущее, которого не существовало для нее, разрушили бы ее окончательно. Каким-то образом темная природа ночного существа, обрывающего жизни других, давала ей больше надежды, чем что-либо другое.

И в перерывах между чтением и обучением и чтением с Камми, между временем, когда она лежала на кровати с человеком, находясь в аду, она мечтала убить Дока. И в этом Лекси обрела надежду.

Глава 8

— Идите сюда, девочки, — говорит Лекси.

Она направляется в гостиную, где садится на большой диван, поджав ноги в индийском стиле. Ждет, пока мы сядем, затем смотрит каждой из нас в глаза.

Камми приносит свой папоротник и гладит листья, что успокаивает ее.

— Что ты думаешь о том, чтобы остаться здесь на некоторое время? Пока мы не разберемся со всем этим дерьмом.

Малышка смотрит в окно, снова наблюдая за пляжем.

— Зачем нам это? — спрашиваю я, хотя знаю ответ.

— Ты действительно хочешь вернуться домой? Обратно к своей пьяной матери, к ее придурковатому парню? Как он там тебя называет? Горячая штучка?

— Может быть, она изменилась. Что, если мое исчезновение сильно напугало ее?

— Ты действительно в это веришь?

Я обиженно смотрю в пол.

— А если кто-нибудь придет сюда? Что тогда?

— Мы не откроем дверь. Все просто.

Но не все так просто. Должно быть, есть сотня вещей, которые мы не учитываем. Я смотрю на Камми, незаинтересованную и потерянную, неспособную самостоятельно принимать решения, ожидающую, когда мы укажем ей дорогу. Я думаю о том, как бы она себя чувствовала, если бы знала, что случится с мертвенно-бледными за этой дверью из цветного стекла. Разделение. Одиночество. Если бы она знала, если бы у нее была хоть какая-то идея, то она бы умоляла нас не уходить. Только не сейчас. Может быть, она даже заговорила бы. Выкрикнула свое несогласие и изложила свои аргументы.

Я решаю, что, может быть, лучше дать себе время подумать, всего день или два, а потом спрашиваю Лекси, при ней ли пистолет. Она вытаскивает его из-под юбки и показала мне.

— Хорошо, оставь его при себе. И если кто-то еще войдет в дом, кроме нас... стреляй в него.

Не могу поверить, что я говорю такое. Не могу поверить, что мы остаемся.

Глава 9

Это был день матери. Стейси и ее мать ссорились все выходные. Обычная ругань в их семье, но обычно не до такой степени. Были пощечины, выдернутые волосы и назло вынесенное длительное наказание. Это была не обычная пьяная ругань. Ссора произошла из-за проблемы с Джеймсом — парнем, с которым мать жила последние восемнадцать месяцев. Их отношения пережили довольно бурный шторм из-за обвинений в стриптиз-баре. Точнее, танца на коленях, который закончился потраченными Джеймсоном большими чаевыми. Теми самыми, которые были предназначенные для покупок продуктов и оплаты счета за электричество.

Пятница и суббота были проведены с громкими криками между неблагополучной парой, бьющейся посудой и ударами кулаков о стены… успокоенные только визитом местных правоохранительных органов. Субботний вечер, однако, был наполнен сексом с макияжем. Преувеличенно громкий, пьяный и бесконечный. Если бы не наушники, Стейси убежала бы в ту же ночь, смущенная и испытывающая отвращение и горечь.

После того, как отец Стейси умер, когда та была маленькой, ее мать пристрастилась к бутылке, проблема усугублялась с годами и достигла пика за последние два года. Джеймс внес большой вклад в этот второй уровень ада. Постоянная борьба была утомительной, особенно для Стейси, так как она была единственной, кто мог вспомнить каждое ядовитое слово, сказанное накануне вечером. Ее мать часто просыпалась, как ни в чем не бывало.

В воскресенье Стейси притворилась, что делала то же самое. Это была трудная попытка любить безоговорочно. Глядя сквозь пьянство, пренебрежение, эмоциональное и физическое насилие, сквозь легкость, с которой ее мать, казалось, пренебрегала ею ради Джеймса. И Марка. И Брайана — бесконечная цепочка созависимостей.

Стейси с особой осторожностью жарила бекон. Не слишком хрустящий, не слишком мягкий. Она приготовила омлет с сыром, перцем и грибами, затем намазала тосты маслом, разложила все это на подносе и отнесла в комнату матери со стаканом апельсинового сока, наполненным доверху и грозящимся пролиться при каждом шаге.

Этот жест отнял у нее все, что она чувствовала, пока преодолевала препятствие в коридоре — грязное белье, пустые бутылки из-под пива, переполненное ведро для мусора, стопку книг, которые ее мама никогда не читала, но всегда собиралась. С каждым шагом, приближающим ее к двери спальни, возникало все большее нежелание заходить. Ее мать не заслуживала этой оливковой ветви (прим.: является символом мира, перемирия).

Дверь была приоткрыта. Стейси толкнула ее локтем еще дальше. Комната была разгромлена, завалена большей частью тем же, что было в холле, а также посудой, заколотой окурками. Стены были увешаны гобеленами с изображением орлов, черепов и мотоциклов. Комната напоминала холостяцкую берлогу для отверженного шовиниста, а не спальню матери сорока лет. Весь дом был заполнен подобным декором, как только Джеймс переехал к ним. Байкерские пожитки, американские флаги, Анхойзер-Буш и даже шестифутовый картонный стенд с больше грудой женщиной в розовом бикини, прибитый к стене гостиной.

Ничто больше не напоминало женщину. Ничто не отражало гордую мать, которую Стейси видела на своих детских фотографиях, — свидетельство того, что когда-то Дебора Сквайрс была совершенно другой. Кем-то, полным жизни, доброты и дарящей любви матери.

Стейси натянуто улыбнулась и вошла в комнату. Внутри воняло пропитанным алкоголем дыханием и вонью сигаретных окурков. Она сосредоточилась на полу, следя за своими шагами. Уклоняясь, маневрируя, пока она не оказалась у подножия кровати, затем посмотрела на свою мать и Джеймса.

Они лежали голые, на Джеймсе все еще был сморщенный презерватив с прошлой ночи. Это была ужасная идея — завтрак в постель. Девушка повернулась и вышла из комнаты, образ этих двоих застыл у нее перед глазами, как черные пятна от солнца.

Она наклонилась и скормила «оливковую ветвь» собаке.

Глава 10

Я включаю телевизор и нахожу мультики для Камми. Она очарована и улыбается — это лучшее, что я видела за последний год. Сижу рядом с Лекси, которая держит на коленях картотеку Дока и листает ее. Знаю, что она делает. Ищет их. Педофилов с женами дома, которые не знают, с кем живут.

— Из этого ничего не выйдет, — говорю я. — Ты же знаешь, что эти парни никогда не называли своих настоящих имен... уж точно не нам. У большинства этих людей там семьи и друзья... совершенно невинные.

— Один назвал мне свое имя. Этот засранец думал, что влюбился в меня. Рассказывал мне всякое дерьмо. Говорил о своих детях, о том, как его жена ненавидит его, потому что он не хочет покупать ей новую ванну, ибо старая еще в полном порядке. Его звали Ричард... Дик.

Она смеется и продолжает листать имена.

— А если ты найдешь его адрес здесь, что ты собираешься сделать?

— Ничего. Пока что здесь три Ричарда.

— А если бы их не было?

— Не знаю. Позвонила бы его жене. Может быть, заманила его сюда.

— Заманила его сюда?

— Чтобы покормиться.

Я тащу Лекси на кухню, чтобы Камми нас не услышала.

— Ты можешь, пожалуйста, прекратить это кровососущее дерьмо?

— Я не жду, что ты поймешь, Стейси. Очевидно, Док так и не обратил тебя.

— Лекси, он и тебя никогда не обращал. Раньше это было мило, и я всегда подыгрывала тебе, но теперь пришло время очнуться. Мы свободны. Мы должны убираться отсюда к чертовой матери.

— Во-первых, то, что происходило за закрытыми дверями, не было одинаковым для всех нас. Ты понимаешь, о чем я говорю? Ты не знаешь, что Док сделал со мной, с Камми. Посмотри на нее! Она похожа на мальчика!

Я поднимаю руку, чтобы успокоить Лекси, и смотрю на Камми. Она все еще смотрит телевизор.

— Она выглядит прекрасно. Не говори так больше.

— Я хочу сказать, что каждую из нас готовили к этому. Стать вампирами и выполнять приказы Дока. Отсутствие солнечного света, кровопускание...

— Какое еще кровопускание?

— Это именно то, о чем я и говорила. У каждой из нас были разные переживания за закрытыми дверями.

— Да, о чем ты вообще говоришь?

— Была одна пара. Им нравилась всякая кровавая дрянь. У нее были месячные и... — Лекси умолкает.

Она больше ничего не объясняет, а я не давлю на нее. Это раны, которые должны заживать, а не открываться заново.

В этот момент я начинаю больше беспокоиться об Лекси, чем о Камми, и решаю, что, несмотря на страх потерять друг друга, это небезопасное место. Оставаться здесь не очень хорошая идея. Здешние воспоминания не дают исцеления. Они тычут, подталкивают и затуманивают суждения. Они оскверняют наше осязание в виде отбеленного белья, наш слух — отдаленным грохотом волн и скрипом деревянных лестниц, а нашу психику — призраками нашей невинности. В доме чувствуется присутствие призраков, которые никогда не позволят двигаться дальше, и нам нужно как можно скорее выбираться отсюда. Я начинаю объяснять это Лекси, когда меня прерывает громкий стук в дверь.

Глава 11

Стейси сидела на диване на вечеринке всего в нескольких кварталах от своего дома. Ей было не по себе. Она знала, что здесь, вероятно, будет пиво, может быть, даже несколько подростков в задней спальне курнут косячок. Но на этой вечеринке точно не будет кокаина и таблеток.

Но в действительности даже на кофейном столике перед ней ее одноклассники лишали девственности свои носы белой пудрой, свернутыми долларовыми купюрами и линиями, разделенными водительскими правами, которых они не заслуживали. Она наблюдала за падением их нравственности, и это вызывало у нее отвращение. Девушка вспотела и вытерла липкие руки о джинсы. Она скоро уедет. Вопрос стоял лишь в том, чтобы найти в себе мужество или правдоподобное оправдание. Тем временем она наблюдала, как кокаин исчезал в здоровых, наивных организмах.

Если она уйдет сейчас, прямо посреди всего этого, то услышит об этом в школе — какой она была трусихой. Принятие было важно для нее, но не такой ценой. Она отказывалась становиться такой, как ее мать, жить на дне бутылке, довольствоваться мужчинами, которым нечего предложить.

В руке она держала большую кружку пива, которое на самом деле пить не собиралась, но все равно выпила. Это не было подражанием ее матери. Это было преодоление. Это было выживание в средней школе. Дети могут быть жестокими.

Кенни Джарвис, парень, которого она любила столько, сколько себя помнила, предложил ей дорожку, сделанную на столе всего в полуметре перед ней. Это потребовало бы всех усилий, чтобы наклониться.

— Нет, спасибо... мне нравится мое пиво.

Она поднесла кружку ко рту и не переставала пить, пока он не отвернулся. Эти прекрасные глаза.

Еще до конца вечера Стейси оказалась в задней спальне, раздетая и накачанная наркотиками.

Глава 12

Стук в дверь громкий, как выстрел. Камми побегает к Лекси и прячется за ней. Я смотрю на часы. Сейчас одиннадцать вечера. Чей-то голос прерывает стук.

— Давай, Док! У меня есть нал. Ты сказал сегодня вечером. Давай же!

Думаю, мы просто проигнорируем этого парня, но Лекси мягко подталкивает Камми ко мне и вытаскивает пистолет из-за пояса, направляясь к двери. Я шепчу не делать этого, но ее рука лежит на ручке, и она смотрит сквозь витражное стекло.

— Я знаю его, — шепчет она.

Ее слова пугают меня. Я знаю, о чем она думает: это возможность.

Я шепотом кричу ей, чтобы она отошла от двери.

— Лекси! Ты говорила, что мы не будем отвечать, если кто-нибудь придет сюда!

Она оглядывается на меня и крепче сжимает дверную ручку.

— Пожалуйста, не надо.

Взгляд, который она бросает на меня, говорит: «Мне очень жаль». Затем она открывает дверь.

На крыльце стоит мужчина в рубашке с галстуком и портфелем в руке. В любом другом месте он выглядел бы как продавец, может быть, Свидетелем Иеговы. Его кулак поднят, будучи в процессе стука в дверь. Широко раскрывает глаза при виде Лекси и направленного на него дула пистолета.

— Заходи в дом.

— Где Док?

— Он наверху, — говорит она.

Парень смотрит на меня, видит, что я держу Камми, видит выражение моего лица, и снова смотрит на Лекси.

— Я сказала, заходи в дом!

— Или что?

— Ты что, бл*ть, не видишь пистолет перед своей рожей?

— Ты не выстрелишь в меня.

— С х*я ли, бл*ть? Ты в натуре настолько тупой, чтобы выяснять, готова ли девушка, которую ты связал, заткнул рот кляпом и изнасиловал, всадить в тебя пулю?

Я полагаю, если бы Лекси знала, что делать с пистолетом, она бы отдернула курок, чтобы подчеркнуть свою угрозу. Вместо этого она сжала пистолет обеими руками и закричала на парня.

— Сука, тащи свою извращенскую задницу в дом, или я тебе хер отстрелю!

Она опускает пистолет и целится ему в промежность. При этих словах он начинает двигаться, делает несколько шагов в дом, ставит свой портфель и поднимает руки вверх. Камми плачет, и я говорю Лекси, чтобы та успокоилась.

Я хочу сказать ей, что речь больше не должна идти о том, чтобы оставаться вместе, что это эгоистичные мысли, потому что даже если Камми заберут у нас, приемная семья будет лучшей жизнью, чем у нее когда-либо была. Но не хочу говорить это при Камми и отвлекать Лекси, давая этому выродку шанс схватить пистолет, чтобы в одну долю секунды наша свобода оборвалась.

Решаю подыграть, заставить этого придурка сесть и помолчать, пока я успокаиваю Лекси настолько, чтобы она могла рационально оценить наши варианты. Потому что если она может перегрызть мужчине горло зубами, то уж точно сможет нажать на спусковой крючок.

— Бросай свой портфель вон туда! — говорю я громко, властно.

— Нам надо посмотреть, что в нем, Стейси.

— Зачем? Что в нем может быть?

— Наручники, кляп, набор фалоимитаторов, чтобы компенсировать свой крошечный член. Он еще тот урод.

Имеет смысл надеть на парня наручники и держать его прикованным, пока мы не вызовем полицию. Я надеюсь, что это все, что Лекси имеет в виду. Я оглядываю комнату и вижу деревянный стул в углу.

— А ну, садись сюда!

— Нет! На кухню, подальше от окон.

Лекси хватает стул и тащит его на кухню. Пистолет все еще направлен на парня.

Я обнимаю Камми и говорю ей, что все в порядке, чтобы она шла смотреть мультики, что мы скоро уезжаем. Неохотно она отпускает меня, бежит, хватает свой папоротник и садится на диван, потирая листочки цветка.

Направляюсь на кухню с портфелем. Мужчина сидит в центре комнаты на стуле. Лекси стоит у стойки, нацелив на него пистолет. Я открываю портфель. Лекси была права. Наручники, кляп с шариком и набор фалоимитаторов разных размеров. Перебор.

— Заведи руки за спинку, скотина, — говорит она.

Он повинуется, и я протягиваю одну манжету через спинку стула и через другое отверстие, затем защелкиваю манжеты на запястьях.

— Стейси, не забудь кляп.

— Я не буду разговаривать. Буду молчать, — говорит он.

— Заткнись, Стив! Используй кляп, Стейси. Давай посмотрим, как ему это понравится.

Я беру кляп и осматриваю его. К счастью, никогда не видела его раньше, но знаю, как им пользоваться.

— Я обещаю, что не скажу ни слова. Просто буду сидеть здесь и делать все, что ты скажешь.

Смотрю на Лекси. Она не сдается.

— Открывай свой гребанный рот, — говорит она.

— Я обещаю...

Лекси хватает кастрюлю из раковины и замахивается ею на голову парня. Раздается громкий глухой удар, и мужчина обмякает. Мне приходится удерживать стул от опрокидывания.

— Тебе не надо было этого делать.

— Очнись уже, Стейси. Эти твари заслуживают этого. — Она помогает мне усадить парня прямо на стул. — Ты ведешь себя так потому, что здесь всего год?

— Что ты имеешь в виду?

— Док, этот парень, остальные. Они заслуживают всего, что с ними случилось, но у тебя как будто есть это... сочувствие.

— Это не сочувствие. Лично я надеюсь, что они сгниют в тюрьме, где их будут трахать до тех пор, пока они не смогут сидеть, но не хочу, чтобы их кровь была на моих руках. Не хочу быть частью этого, чтобы Камми участвовала в этом. Она не сможет справиться с подобным дерьмом.

— Вот как раз ради Камми я и делаю это. Чтобы она знала, что ей больше никогда не придется бояться.

Я слышу, как громкость телевизора увеличивается, когда включается реклама «Kool-Aid» (прим.: бренд ароматизированной смеси напитков).

— Это не способ все исправить, нам не нужно становиться похожими на них.

— Похожими на них? Мы не такие, как они. Ты что думаешь, полиция обвинит нас в убийстве Дока? Или за то, что мы связали этого мудака? Им будет на это насрать. Они ни капельки не будут винить нас.

— Послушай, я помогу тебе держать его здесь, пока мы не решим, что нам делать дальше, но не причиню ему вреда. И ты тоже. Как только рассветет, мы вызовем полицию, а затем уйдем.

— Я никуда не смогу пойти, как только взойдет солнце. И ты это знаешь.

То, что я пережила за последний год, было сущим адом. Удивительно, как быстро я потеряла надежду, как быстро это изменило меня. Но страдания Лекси находятся на совершенно другом уровне. Полностью отделенные от реальности. Раньше я просто думала, что вся эта история с вампирами была ее способом справиться, стать частью книг, которые она читает. Ролевые игры в некотором смысле, как у ребенка, бренчащего ручкой метлы под музыку, волнение и комфорт от того, что ты кто-то другой. Но она будто бы застряла. Это то, во что она верит. Сейчас это вся она.

Глава 13

Стейси прищурилась, когда вспышки камеры едва пробудили ее от сна. Для нее свет был не чем иным, как солнцем, взошедшим слишком рано. Глаза не желали сотрудничать после ночи выпивки. Две фигуры с глубокими голосами вошли в комнату. Пытаясь сосредоточиться, она никого не узнала из них.

Ее конечности словно стянули и обмотали носками, рубашкой, брюками, а затем оставили в покое, чтобы она снова уплыла, когда мигание прекратилось и в комнате воцарилась тишина. На следующий день, проснувшись на чердаке прибрежного дома, она ничего из этого не вспомнила.

Глава 14

Лекси сидит на стойке и смотрит, как парень пускает слюни себе на грудь. Небольшое количество крови украшает его волосы. Это неплохо, наверное, он проснется с головной болью.

Я присоединяюсь к Камми на диване и беру ее за руку. Мультфильмы слишком угнетают, поэтому я смотрю в окно и наблюдаю, как пляжная трава колышется перед океаном. Мы можем быть где угодно на побережье, хотя я подозреваю, что мы все еще на западе.

Протягиваю руку и беру картотеку, где Лекси оставила ее на маленьком столике возле дивана. На столе стоит фотография женщины в платье в рамке. Судя по качеству фотографии и самому платью, снимку несколько десятилетий, возможно, это мать Дока в молодые годы. Может быть, даже бабушка. Это единственное, что я когда-либо видела в качестве доказательства, что Док человек.

Я листаю картотеку в поисках адресов. Ищу названия города или хотя бы штата. Калифорния повторяется, но это может быть семья, поддерживающая связь после переезда. Я говорю Камми, что сейчас вернусь, и иду искать почту. Направляюсь в кабинет Дока и сразу же нахожу нужный фрагмент. Мы находимся в Вудгроув-Бич, штат Орегон, на Сисайд-лейн. Дальше от дома, чем я думала.

Дом.

Иду на кухню и говорю Лекси, но она уже знает. У нее в руках бумажник парня, и она роется в нем. Она берет у него деньги и листает фотографии.

— Семьянин... гребанный семьянин. Ты из тех мужчин, которые вешают рождественские гирлянды самыми первыми в квартале. Семейный человек. Я хочу распять тебя на входной двери гвоздями из твоего хорошо укомплектованного гаража, семьянин.

Она смотрит на меня, видит беспокойство на моем лице.

— Расслабься. Это всего лишь текст песни.

Я все еще обеспокоена.

— Ну, теперь у нас есть деньги.

Она поднимает купюры.

— Хорошо. Давай убираться отсюда к чертовой матери.

— Не раньше завтрашнего вечера.

— У тебя есть план? Какие-нибудь идеи? Что-то, что ты можешь мне дать, чтобы я не сидела без дела, гадая, собираешься ли ты выпить кровь этого парня... или заманить кого-то еще, используя телефон?

— Вообще-то я не заманивала вот этого сюда.

— Нет, но мы не должны были открывать дверь. Это же было твое предложение.

Лекси ничего не ответила. Она знает, что ошиблась.

— Ты же знаешь, что я все еще здесь только из-за тебя и Ками.

— Знаю.

— Давай, Лекси. Дай мне хоть что-нибудь, ладно?

— Что ты хочешь, чтобы я сказала?

— Я не хочу, чтобы ты что-нибудь говорила. Хочу, чтобы ты вышла со мной за эту дверь и покончила с этим дерьмом.

— Я не позволю им забрать ее.

— Ты ведешь себя эгоистично.

— За закрытыми дверями, Стейси.

Выхожу из кухни и подхожу к входной двери, глядя сквозь витражное стекло на окрашенный в красный цвет мир, зная, что мне следует бежать. Зная, что я этого не сделаю.

***

Я устала. Это была долгая ночь. И хотя обычно мы не спим до полудня, адреналин, стресс — все это захватывает меня. Я просто хочу спрятаться в комнате, заполненной водяными кроватями и атласными простынями, светом телевизора и бессмысленными голосами ведущих на низком уровне, составляющими мне компанию. Конечно, Лекси и Камми тоже были бы там, в своих собственных удобных кроватях. И мы бы просыпались от запаха бекона и черничных пирожных прямо из тостера, ни о чем не заботясь.

Я благодарна за то, что здесь есть телевизор. Он развлекает Камми в течение нескольких часов. Она едва прикасалась к папоротнику с полуночи. Знаю, это означает, что она расслаблена, полностью отвлечена. Хорошо.

Лекси не выходит из кухни. Она дважды изучала картотеку и проводила односторонний допрос с парнем, пока он в отключке. Я провожу время между кухней и гостиной, присматривая за Лекси, а затем немного сижу с Камми.

Мы находим немного хлопьев, и Камми пробует свою первую миску глазированных хлопьев. Я думаю о выпечке печенья после того, как увидела коробку со смесью в шкафу. Заняться хоть чем-то, чтобы скоротать время. Это все, что мы делаем, убиваем время. Напрасная трата времени.

И снова я пытаюсь заставить Лекси уйти. Она говорит, что сейчас слишком близко к рассвету. Прошу ее подумать о том, чтобы позволить полиции разобраться со всем, просто взять трубку и позвонить. Звонок может быть даже анонимным. Но она снова не соглашается. Она говорит, что мы не можем звонить, пока не уйдем, но она не уйдет до завтрашнего вечера.

Поскольку на нашем чердаке было только одно закрашенное окно, я никогда не замечала ее опасений по отношению к солнцу. Я бы хотела, чтобы там был хоть какой-то свет. Может быть, тогда я смогла бы вразумить ее раньше.

Хождение туда-сюда, мультики и споры с Лекси надоедают. Мне нужно подышать воздухом, свежим воздухом.

— Я пойду и прогуляюсь, — говорю. — Тебе, кстати, тоже бы не помешало пройтись, прочистить голову.

— Я не оставлю этого парня одного... Обещаешь, что не пойдешь в полицию?

— Если бы я собиралась это сделать, просто бы сняла трубку.

— Хорошо... Как там Камми?

— Настолько хорошо, насколько это возможно. Она все еще смотрит телевизор.

— Она что-нибудь сказала?

— Почему ты спрашиваешь об этом?

— Я не знаю... просто надеялась, что, как только мы освободимся, может быть, она снова заговорит.

— Мы еще не освободились.

— Завтра вечером, хорошо? Я обещаю.

— Да... И дай мне денег. Я хочу «Поп-тартс» (прим.: название печенья, наиболее популярный бренд компании Kellogg).

Лекси озадаченно смотрит на меня.

— На случай, если поблизости есть магазин.

— Никакой полиции... Ты обещала.

— Обещаю. — Это не ложь. И Лекси была права, ущерб, который был нанесен — Доком, этим парнем — нас никогда не обвинят в содеянном. Но только до тех пор, пока это не зайдет слишком далеко.

Она дала мне деньги — горсть двадцаток, несколько десяток и несколько монет, — я целую ее в щеку и шепчу еще одно обещание, чтобы она не волновалась. Я иду сказать Камми, что сейчас вернусь, а затем выхожу через парадную дверь. Ту, через которую я не помню, как входила.

Глава 15

Стейси проснулась дезориентированной. Это была не ее комната. Девушка сидела на краю кровати, держа ее за руку и лаская. Ее бровь была изогнута, отражая беспокойство, сочувствие. Другая девочка сидела в конце кровати, подтянув колени к подбородку.

Были заданы вопросы, вызывающие панику. На все были даны ответы со слезами от откровений.

Это была первая встреча мертвенно-бледных.

Глава 16

Я выхожу за дверь, и меня обдает океанским бризом. Это как объятие, приветствующее мое возвращение в мир. Инстинктивно я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, позволяя себе расслабиться. Никогда раньше не испытывала эйфории, но вот как я ее себе представляю. Моя кожа покрывается мурашками, и на моем лице появляется улыбка, которая кажется трещиной в фарфоре… чем-то, чему там не место. Мысли о прошедшем годе и беспорядке внутри — эмоциональной травме, пролитой крови — они крадут улыбку и лишают меня всего, что кажется счастьем.

Мои глаза приоткрываются, и луна кричит «привет», рисуя кончики пляжной травы на песке и тихие волны. Это самая прекрасная вещь, которую я когда-либо видела, но не могу наслаждаться этим.

Я смотрю вниз и вижу стул на крыльце, рядом с ним маленький столик с раскрытой книгой. Читальный зал Дока. Побег Дока от реальности. Где он сидел, оправдывался, смотрел на берег и наслаждался тем, чего не заслуживал.

Дом находится в конце тупиковой дороги, а следующий дом находится, по крайней мере, в одном квартале от города. Окна затемнены. Либо жильцы спят, либо это пляжный домик для отдыха и пустует большую часть года. Удобство для Дока и его клиентуры.

Я спускаюсь по ступенькам крыльца и иду по дороге направо. Уже вижу сияние уличных фонарей и магазинов где-то дальше по дороге и за поворотом. Я хочу с криком броситься к ним и объявить, что я пропавшая девушка. Та самая из Калифорнии, чья мать потеряла дочь в пьяном угаре. Та, кого, насколько она может судить, накачали наркотиками, потом продали, затем...

Но я дала обещание. На самом деле, даже два. Другое — самой себе. Обещание, что, как только снова зайдет солнце, я уйду. Несмотря ни на что.

Проходя по подъездной дорожке к дому Дока, я обращаю внимание на две машины на подъездной дороге. Обе новые. Очень милые. С черными тонированными стеклами. Сделаны так, чтобы казаться безобидным, но в то же время предупреждать любого ребенка, выросшего с мантрой «Не разговаривай с незнакомцами».

Несмотря на покой, исходящий от луны и волн, и тихий шепот пляжной травы, я не могу не чувствовать себя параноиком. В моей голове прокручиваются сценарии встречного движения, когда меня узнают из-за слепящих фар и везут обратно в дом, на чердак, где мы дорого заплатим за наш побег на долгие годы. Я бы вечно сожалела, что не позвонила в полицию, когда у меня была такая возможность.

Я поворачиваю, и улица впереди окрашивается в желтый цвет, что заменяет сине-серый оттенок луны. Это как-то успокаивает, и я хочу, чтобы Камми и Лекси тоже его увидели. Лучи надежды прямо впереди. Это могло бы изменить мнение Лекси, и мы бы отправились в путь.

Все магазины на улице закрыты, кроме одного. Как и должно быть. Уже поздно. Или слишком рано. Мини-маркет ярко сияет неоновыми огнями, рекламирующими пиво, сигареты и то, что открыт круглосуточно. Он стоит на стоянке, как прямоугольное НЛО, или, что более уместно, электрический жучок, заманивающий ночных сов тратить в нем свои деньги.

Неприятно думать, что жилище Дока находится так близко к цивилизации. Прямо под носом у Вудгроува. Извращенные требования и завершающее ворчание монстров, которым место в тюрьме, почти в пределах слышимости.

В магазине никого нет, кроме одного-единственного продавца. Он сидит за прилавком и читает. Подобно океанскому бризу, звон над дверью — еще одно виртуальное объятие, успокаивающее своим знакомым тоном, возвещающее, что я здесь в безопасности.

В магазине ярче, чем днем, и я прищуриваюсь. Моя кожа выглядит полупрозрачной под флуоресцентными лампами. Как могла бы выглядеть кожа вампира. Теперь я рада, что Лекси не пошла со мной. Она бы использовала это, чтобы подтвердить свою безумную вампирскую теорию. Подруга уже придумала оправдание тому, почему мы можем видеть ее отражение. Но то, как свет заставляет меня чувствовать, выглядеть, она бы согласилась и попыталась убедить меня, что меня тоже «обратили».

Я нахожу проход со сладостями и беру несколько шоколадных батончиков. Конфета, которую, я знаю, Камми никогда не пробовала. Она раньше ела чупа-чупсы и жвачку. Мы все их получали время от времени. Они нередко были частью желания клиента.

Обыскиваю остальную часть магазина и беру немного апельсиновой содовой, три пакетика арахиса, три упаковки пончиков, попкорн для микроволновки и ассортимент закусок «Маленькая Дебби». Ничего полезного в этом нет, но это праздничная еда. Я хочу поделиться с Камми всем, чего ей не хватало. Наконец нахожу «Поп-тартс». С черникой. Я хватаю их, а также полгаллона мороженого и упаковку шоколадного печенья.

Стоя у прилавка, я добавляю кусочки лакрицы к куче сладостей. Я научу Камми откусывать концы и использовать их как соломинку, делая лакрицу липкой и еще слаще.

Мое внимание привлекает витрина с солнцезащитными очками, и я хватаю пару в толстой белой оправе. Рядом с ними — тюбики лосьона от загара. Я беру бутылку того, что считаю самым защитным, и ставлю все на прилавок. Когда кассир упаковывает все в пакеты, он смотрит на меня подозрительно, будто узнает меня. Я паникую, хватаю сумки, бросаю две купюры на стойку и убегаю. Я даже не уверена, что заплатила ему достаточно.

— Эй! — кричит он мне вслед.

Я выхожу из магазина и бегу по дороге, быстро оглядываясь назад. Кассир все еще в магазине, за прилавком. Я бегу быстрее и поворачиваю, продукты бьют меня по ногам. Здесь, в тихой темноте, все слишком громко — мои шаги, шелест пакетов. Я останавливаюсь и перевожу дыхание.

Как только я добираюсь до дома, еще раз смотрю на океан, делаю еще один глубокий вдох. Это очищает, и мои легкие больше не чувствуют, что они наполнены годичной домашней пылью. Камми встречает меня у двери. Я думаю, она наблюдала за мной. Широко улыбаюсь, когда вижу ее, вспоминая все вкусности, которые я купила только для нее.

— Мы сейчас побалуем себя, — говорю я ей.

Она наклоняет голову, глядя на меня, как растерянный щенок.

Я веду ее на кухню и, когда мы проходим мимо лестницы, чувствую запах Дока, дерьма в его штанах, мочи. Вонь незаметна, но она есть. Я не думаю, что Камми может ее учуять. Она не выходила на улицу, не дышала свежим воздухом, не прочищала нос.

На кухне Лекси сидит в углу в укромном уголке. Она приготовила себе кофе и что-то пишет в блокноте, рядом с ней лежит картотека. Парень все еще сидит, развалившись на стуле, хотя теперь еще и храпит. Это успокаивает меня — знать, что он жив.

Лекси отрывает взгляд от блокнота.

— Ну? Каково это? Тебе было страшно?

— Немного.

Не говорю ей, что убежала из магазина. Я слишком взволнована, чтобы делиться всем спектром эмоций, который получила, выйдя на улицу.

— Я пришла с подарками.

Я ставлю пакеты на столешницу и роюсь в поисках солнцезащитных очков и солнцезащитного крема.

— Закрой глаза. — Пока Лекси закрывает глаза, я кладу очки и солнцезащитный крем на стол перед ней. — Хорошо, теперь можешь открыть их.

Сначала она видит солнечные очки и улыбается. Она немедленно надевает их и начинает принимать притворные позы.

— Я похожа на кинозвезду? Или, может быть, панк-рок-мегеру, скрывающуюся от Джонни Лоу?

— Они — это ты на всем пути, — говорю я ей. — Ты выглядишь сногсшибательно. Утонченно, но в то же время злой и предприимчивой.

На это она улыбается, затем видит солнцезащитный крем. Я смотрю, как ее лицо складывает все это воедино, и могу сказать, что она не видит добрых намерений в моих действиях. На ее лице появляется хмурый взгляд, и она на мгновение замолкает, затем снимает очки, будто внезапно чувствует себя униженной.

— Это что, шутка такая?

— Я просто подумала, что это поможет... защитить тебя днем.

Слова звучат странно, и я беспокоюсь, что позволяю подпитывать своей ложью ее заблуждение. Есть тонкая грань в этом вампирском дерьме, но эти девушки… они хрупкие. Мы не заставляем Камми говорить. Позволяем ей быть той, кем она хочет быть, чтобы защитить себя. Почему я должна пытаться разрушить стену, которую построила Лекси?

— Это ничего не даст. Если я выйду на солнце в этом дерьме, поджарюсь... в буквальном смысле.

Ее слова напоминают мне фильм, который я однажды видела, где человек победил Дракулу, сорвав занавес и открыв солнце. Может быть, я могла бы сделать также, когда Лекси этого не будет ожидать, и это поможет доказать ей, что с ней все будет в порядке, что она не вампир. Никто из нас не монстр. Мы просто облажались каждая по-своему, по-разному.

Моя ненависть к Доку и его клиентам растет. Он построил Лекси эту добровольную тюрьму. Даже когда мы уйдем отсюда, она все равно не будет свободна. Всегда будет убегать, прятаться. Она всегда будет бояться.

— Мне жаль, Лекс. Я не знаю правил. Просто подумала, что это может помочь.

— К сожалению, это не поможет. Зеркала — это одно. Это миф, сверхъестественная чушь собачья. А это наука. Ультрафиолетовые лучи. Они реальны. Как соль на слизняке.

— Ладно. Мне очень жаль.

Она возвращается к записи в блокноте, а Камми дергает меня за рубашку, ожидая обещанных вкусностей.

— О, прости, Кам. Тебе это понравится. Помнишь в книге, где у девочки было мороженое, и она уронила его, и все муравьи, которые ели его, стали толстыми и липкими?

Камми взволнованно кивает головой.

— Ну, у меня есть мороженое!

Я протягиваю ей ведерко с мороженым. Она никогда не чувствовала такого холода. В ее глазах такое удивление от холода на коже, что на мгновение я думаю — нет, надеюсь, — что она могла бы заговорить, хотя бы несколько слов, хотя бы один звук.

Но девочка этого не делает.

Лекси успокаивается и смотрит, как я разбираю пакеты, затем хватает три ложки и помогает Камми с крышкой для мороженого. Малышка набрасывается на него и проглатывает большой кусок.

— Осторожно, ты ешь его слишком быстро, у тебя могут мозги замерзнут. Голова может заболеть, прямо здесь.

Лекси зажимает переносицу между глазами.

Я сажусь и беру ложку. Лекси смотрит на стол и видит всю еду, что я купила.

— Мне жаль, Стейси. Я знаю, что ты просто пыталась.

Она касается моей руки.

В другой комнате звонит телефон, и время останавливается. Мороженое капает, дыхание задерживается. Он звонит четыре раза, прежде чем включается автоответчик.

— Здравствуйте, это Джонатан Филдс из «Приморской недвижимости». Если вы хотите записаться на прием, чтобы осмотреть дом, можете либо связаться со мной в рабочее время, либо оставить сообщение, и я вам перезвоню. Хорошего вам дня.

— Эй, Док. Это Кевин. Я отменяю сегодняшний вечер. Кое-что произошло. Ладно, увидимся завтра.

Джонатан Филдс, «Приморская недвижимость». Я вижу, что Лекси уже проводит мозговой штурм с этой новой информацией.

— Все кончено, Лекс. Это больше не наше дело.

Лекси начинает говорить, и мужчина в кресле просыпается, поднимает голову и стонет. Мы втроем сидим и смотрим, как он приходит в себя. Кровь в его волосах засохла, полоска ее покрылась коркой сбоку на лице. Я ничего не чувствую. Если быть до конца честной, я нашла небольшое удовольствие в том, когда мы его связали и избили до полного подчинения. Это чувство беспокоит меня, но что еще я должна чувствовать? Сочувствие может зайти слишком далеко. Хочу ли я его смерти? Нет, не от моей руки. Или Лекси. Хочу ли я, чтобы он сидел в тюрьме? Вечно.

Он открывает глаза, и они снова закрывают, как будто они слишком тяжелые. Он снова открывает их, прищуривается. Он пытается сосредоточиться, пытается понять, что произошло и где находится. Смотрит на Лекси пустым взглядом, складывая кусочки вместе, пока наши животы остывают от бургундского вишневого мороженого.

Глава 17

— Ну, и какой у тебя план, Лекси? — спрашивает парень.

Мне не нравится, что он называет ее по имени. Я не могу объяснить почему. Будто он этого не заслуживает.

Лекси ухмыляется, и у нее выходит явно зловещая улыбка с дурными намерениями.

— Хорошо, Стив. Будь моя воля, ты бы никогда не покинул этот дом живым.

— Ты глубоко увязла, девочка. Похищение, нападение... убийство.

— Я только начинаю.

Она постукивает по блокноту, когда говорит это, и я понимаю, что она сопоставляет имена, которые знает, с их адресами.

Массовое убийство.

— Да ладно тебе... здесь же не так уж и плохо. Бесплатная комната и питание для тебя и твоей дочери.

— Заткнись.

— Как будто Док платит тебе алименты на ребенка, и тебе даже не надо было просить его об этом.

— Я сказала тебе заткнуться!

— Лекси, что он имеет в виду, говоря «твоя дочь»?

— Сейчас ты сдохнешь, паскуда!

Глаза Лекси стали дикими, ее губы дрожат. Я вижу, как в ней закипает гнев.

— Лекс... Что он имеет в виду?

— Паскуда? Воу, ты можешь лучше.

— Чувак, заткнись, черт возьми... Лекс, о чем он говорит?

— Подожди... она что, не знает?

Я в замешательстве и напугана. Боюсь того, что может сделать Лекси. С Доком была самозащита, но это… тут все будет по-другому.

— Лекси... не обращай на него внимания. Он отправится в тюрьму. Никогда больше не сможет причинить боль ни тебе, ни кому-либо еще.

— Тюрьма? — спрашивает парень. — Я так не думаю. Я не сделал ничего плохого. Пришел сюда навестить друга, и на меня напали какие-то сумасшедшие сучки, которых я никогда раньше не видел!

Прежде чем у меня появляется шанс удержать ее, Лекси прыгает на стол, на землю и пересекает кухню. Ложки и мороженое падают на пол. Краем глаза я вижу, как Камми прикрывает глаза, когда Лекси набрасывается на мужчину и, как и в случае с Доком, утыкается лицом ему в шею.

Стул наклоняется, и Лекси заваливается вместе с ним. Мужчина кричит, и я тоже. Ору, чтобы Лекси остановилась, но уже слишком поздно. Я вижу боль на лице этого человека, ужас. Его руки вырываются, и он бьет ее, царапает ногтями. Перелезаю через стол и пытаюсь дотянуться до них. Лекси отпрыгивает назад, ее лицо окрашено красным. Она вздыхает и падает на пол на колени, не подозревая, что Стив вырвался на свободу. Она снова вздыхает, но ничего не выходит, пока нет. Я иду за сковородкой, которую Лекси использовала раньше, но парень бьет меня по ногам. Мои колени подгибаются, и я падаю. Моя задница падает на пол, и я клацаю зубами от удара. Боль пронзает мою спину и отдается в голове. Это раздражает, как удар током — неожиданно, шокирующие. Все мое тело чувствует это.

Даже не вижу ложку в руке парня, пока ее ручка не вонзается в грудь Лекси. Она хрюкает от удара, падая плашмя на спину.

Я кричу. Стив кричит. Он хватается за горло, встает и бежит в гостиную. Каким-то образом Лекси встает и бросается в погоню. К этому времени Стив уже выскакивает за дверь, а Лекси следует за ним. Я начинаю задаваться вопросом, действительно ли он ударил ее ручкой ложки. Но когда она вбегает в дверной проем, я вижу, как у нее подкашиваются ноги, и она, кувыркаясь, исчезает со ступенек крыльца. Прежде чем побежать к двери, я бросаю быстрый взгляд на Камми. Ее глаза плотно закрыты, уши зажаты ручками.

Глава 18

Лекси провела пальцем по швам на нижней части живота. Они были похожи на паучьи лапки, целое гнездо из них пробивалось наружу.

— Нельзя допустить, чтобы ребенок повредил товар, — сказал ей Док. — И никакой кормежки грудью. Я хочу, чтобы твои сиськи как можно скорее пришли в норму. Растяжки — это не совсем то, что нужно клиентам.

Но они все равно у нее были, тонкие белые линии вдоль бедер. Девушка полюбила их. И возненавидела.

Док вошел в комнату. Тогда он был худее, почти красив, от него пахло одеколоном. В его дыхании чувствовалась вонь бифштекса и пива.

— Ты начнешь принимать их.

Он бросил на кровать упаковку противозачаточных средств.

— По одной каждый день. Каждый. День. По одной. Мы не можем допустить, чтобы это повторилось снова. Пропустишь хоть один прием, отправишься в шкаф.

Шкаф. Карцер, предназначенный для дисциплины. Никакого света и еды. Только немного воды, ведро и ваш собственный разум. Уйма времени на размышления. Слишком много времени.

— Если они закончатся, скажи мне.

— Могу я ее увидеть?

— Нет... может быть, через несколько лет. А пока поработай над своим телом. Приседай, отжимайся, делай что угодно. Но избавься от лишнего сама, или я сделаю это за тебя.

Док закрыл дверь, повернул все четыре замка. Лекси вернулась к перебиранию паучьих лапок и запела колыбельную, притворяясь, что ее ребенок все еще там.

Глава 19

Когда я выхожу за дверь, Лекси сидит на земле у подножия лестницы и смотрит на ложку, торчащую у нее из груди. Она очень глубоко. Очень. Я касаюсь ее рук и заставляю ее посмотреть на меня. Я плачу. Внутри у меня истерика, но я пытаюсь держать себя в руках.

— Лекс, с тобой все будет хорошо.

Это, похоже, самая большая ложь, когда-либо сказанная мной.

Она снова смотрит на ложку, прикасается к ней.

— Серебро.

— Не трогай ее. Я вызову скорую помощь.

Девушка хватает меня за руку.

— Нет!

— Лекси! Тебе нужна помощь.

Я даже не замечаю, пока он не выезжает с подъездной дорожки, что Стив добрался до своей машины. Не видела его горла, но заметила количество крови, и, если его рана хоть немного похожа на рану Дока, он не очень далеко уедет.

— Они заберут Камми. Обещай мне, что ты им не позволишь.

— Мы должны кому-нибудь позвонить.

— Обещай мне!

Ее голос слаб, и кровь вокруг ее рта теперь принадлежит не только Стиву. Я смотрю на ложку, торчащую из нее. Так глубоко.

Затем я вижу улыбающуюся Лекси, смотрящую на океан, и замечаю огонек в ее глазах. Солнце раскололо горизонт светящейся оранжевой линией.

— Я хочу встретить рассвет, — говорит она. — Он... он пришел, чтобы забрать меня.

— Лекси, пожалуйста... Ты не...

— Позволь ему забрать меня, Стейси.

Камми стоит на крыльце, держа свой папоротник, его листья между ее нежно потирающими пальцами. Ее лицо мокрое от слез, глаза красные.

— Камми, принеси мне телефон.

Малышка исчезает в доме, и я не могу быть уверенной, что она вообще знает, как выглядит телефон, но Лекси многому ее научила. Многому научила свою дочь.

— Пожалуйста, не надо, — умоляет Лекси. Она кашляет кровью. — Возьми ее с собой и присматривай за ней.

Появляется Камми с телефоном, и я беру его, но выражение лица Лекси. Сияние в ее глазах становится ярче, когда солнце готовится показать себя.

— Посмотри вместе со мной.

Лекси похлопывает по земле рядом с собой. Я сажусь и обнимаю ее, лаская по волосам. Но не смотрю на солнце. Наблюдаю за улыбкой Лекси, за удивлением в ее глазах, когда она впервые за много лет видит солнце. Мы втроем сидим на земле, плачем и обнимаем друг друга, пока солнце забирает Лекси и освобождает ее.

И это был конец мертвенно-бледных.

***

Разрываюсь между желанием позвать на помощь и пониманием того, что Лекси умерла бы в любом случае. Между тем, чтобы оставить ее здесь или попытаться похоронить должным образом. Но это не дикий запад. Вы не выбираете местечко для ямы, не копаете и не складываете камни поверх неглубокой могилы.

Две вещи я знаю точно. Лекси никогда бы не захотела быть похороненной на этом куске дерьмовой земли, а с другой стороны, она бы хотела, чтобы я ушла прямо сейчас. Забрала Камми и убралась отсюда к чертовой матери.

Я целую Лекси и говорю ей, что люблю ее. Хватаю Камми и направляюсь внутрь. Нет времени для трогательной хвалебной речи. Нет времени даже на минуту тишины. Уже рассвело, и Лекси лежит в передней части дома, вся в крови. А Стив… он либо погиб в своей машине, либо ищет помощь, может быть, даже посылает сюда полицию. Все это приведет к Доку, нам нельзя быть здесь, когда это произойдет.

Бегу наверх и нахожу спальню Дока. Роюсь у него под кроватью и в шкафу и решаю, что если я сразу не найду спортивную сумку, рюкзак или какой-нибудь любой другой багаж, то мы уйдем налегке. Но я нахожу чемодан в его шкафу на полке. Когда опускаю его, понимаю, что он не пуст. Я бросаю его на кровать и открываю. Внутри папки, порнографические журналы и полароидные снимки, по меньшей мере, дюжина. На каждом снимке написано имя, дата, вес и рост. На фотографиях изображены обнаженные девушки, раскинувшиеся на кроватях. Их глаза закрыты, они спят. Накачанные наркотиками.

Я пробираюсь сквозь них в поисках своей. Нахожу ее, а также ту, которую, как мне кажется, зовут Лекси, но у нее волосы светлее. Она моложе. Намного моложе. Там нет фотографии Камми.

Вытряхиваю содержимое чемодана на кровать и кладу наши с Лекси фотографии в маленький внутренний карман. Не хочу, чтобы их кто-нибудь видел. Я закрываю эту штуку и бегу вниз. Камми сидит у окна и смотрит на улицу, на Лекси. На свою мертвую мать. Бедная девочка сейчас самое хрупкое существо в мире, и я так боюсь, что она сломается, что никогда не заживет, никогда не заговорит.

— Кам? Я возьму немного еды, и мы уйдем, хорошо?

Она медленно кивает, вытирая лицо.

Я направляюсь на кухню и, кроме мороженого, кладу в чемодан всю купленную еду, включая апельсиновую содовую и три бутылки воды, которые нахожу в холодильнике. Я представляю, как мы идем по автостраде, подавленные, с чемоданом в руках, и как подозрительно мы будем выглядеть. Мы не можем идти вот так, только не пешком.

Ищу на каждом столе ключи Дока. Крючки возле двери, на кухне, в его кабинете и на его столе. Ничего. Нам нужно идти. Куда? Я еще не уверена. Просто подальше отсюда. Подальше от угрозы потерять Камми, нарушить свое обещание.

Не давая себе времени подумать об этом, я бегу наверх, вонь от испачканных штанов Дока усиливается с каждым шагом. Я направляюсь к лестнице на чердак. Лицо Дока — серо-голубая маска, раздутая и похожая на глину. Я роюсь в его кармане в поисках ключей, и мои руки становятся влажными от мочи. Проверяю другой карман и нахожу их. Мои глаза притягиваются к его, и я замираю. Понимаю, что никогда раньше не смотрела Доку в глаза. Всегда отводила взгляд либо из страха, либо из отвращения. И теперь, находясь в полуметре от его лица, я изучаю эти молочные твари. Мутные глаза бездушного человека. По горлу поднимается горечь, и почти рефлекторно я плюю монстру в лицо. Я ничего не чувствую. Никакого исцеления не происходит, никакого покоя или удовлетворения. Но это все, что я когда-либо хотела ему сказать, но так и не смогла.

Прежде чем спуститься вниз, хватаю его бумажник и беру двести долларов, которые ему все равно не понадобятся.

Глава 20

Я опускаюсь на колени рядом с Камми у окна и беру ее руки в свои.

— Кам, послушай меня. Ты знаешь, что я люблю тебя и сделаю для тебя все, что угодно. Лекси... ее больше нет с нами, так что мне нужно, чтобы ты доверяла мне. Мы уезжаем отсюда, прямо сейчас. Возьмем грузовик Дока и уедем. У меня есть деньги и еда. Помнишь все вкусности, которые я купила? Мы возьмем их и поедем на машине, поедим и будем свободны.

Ее взгляд пустой.

— То, что произошло в этом доме, никогда, никогда больше с тобой не повториться. Хорошо?

Она кивает и поднимает свой папоротник. Я говорю ей, что она, безусловно, может взять его с собой, и когда мы устроимся, у нее может быть столько папоротников, сколько она захочет.

— Держи его крепче и держись за меня.

Наклоняюсь и позволяю ей запрыгнуть мне на руку, оседлав меня сбоку. Малышка обвивает руками мою шею. Она весит не столько, сколько должна. Никто из нас.

Я стою на пороге двери и смотрю на Лекси, ссутулившуюся, как марионетку, у которой наконец-то перерезали веревочки. Мы должны были уехать прямо сейчас. С этим сожалением я буду жить вечно. Спускаюсь по лестнице с чемоданом и с Камми в одной руке, стараясь на последней ступеньке не задеть Лекси. Я кладу другую руку на затылок Камми и прячу ее лицо в своих волосах. Не хочу, чтобы она смотрела.

Бегу к грузовику и открываю дверь для Камми. Все, начиная с этого момента, для нее в новинку. Хотя она читала книги, видела картинки и даже слышала истории от нас с Лекси, я точно не знаю, что будет выглядеть для нее знакомо, а что — чуждо.

— Садись на сиденье, Кам.

Она кладет свой папоротник на половицу и забирается в грузовик. Пытаюсь пристегнуть ее и говорю, что это для ее безопасности, но она не хочет. Либо идея быть связанной, либо сам ремень что-то провоцирует. Она хватает свой папоротник и сажает его себе на колени, почти инстинктивно ощупывая листья, в то время как взгляд сосредоточен на приборной панели и всех ее ручках, переключателях и рычагах.

Я бегу к водительской стороне и прислушиваюсь к сиренам, ищу другие машины. Но на улице тихо. Мне кажется таким неправильным уходить в ту секунду, когда Лекси мертва, оставлять ее позади, и мне нужно постоянно напоминать себе, что у нее не было другого выхода. Я не могу даже взглянуть на нее снова, иначе я остановлюсь и никогда не сдвинусь с места, нарушив все обещания.

Я забираюсь в грузовик и вставляю ключ в замок зажигания. Двигатель легко заводится. Включаю задний ход и ожидаю, что мне преградит дорогу банда мужчин, которые только что потеряли свое меню на Приморской улице. Когда мы выезжаем, я вижу, как Камми смотрит на свою мать. Ее подбородок дрожит, и она прикасается к стеклу.

Это прощание.

Шаг за шагом я пытаюсь составить план. Первая часть состоит в том, что мы отвезем грузовик Дока до железнодорожной станции и там бросим его. К тому времени, как я буду стоять перед билетной кассой, надеюсь продумать следующий шаг. Но сейчас мы просто едем.

Трудно наслаждаться облегчением от того, что мы покинули этот проклятый дом, когда тело твоей лучшей подруги находится в зеркале заднего вида. И когда появляются небольшие вспышки радости, их прогоняет чувство вины. Чувство вины и утраты. Сейчас мне нужно подумать о Камми. Я унаследовала эту драгоценную жизнь, которую понятия не имею, как защитить.

Мы не отъехали и километра от дома, когда я замечаю впереди какое-то движение. Это Стив, передняя часть его машины прижимается к телефонному столбу. Машина окружена парамедиками, полицией и прохожими, и, пока мы стоим на светофоре, я вижу его, склонившегося над рулем, пропитанного кровью.

Я поворачиваю налево, чтобы избежать этой сцены, и навязчиво смотрю в зеркало заднего вида, пока мы не выезжаем из этого района. Понятия не имею, куда направляюсь, но в конце концов нахожу автостраду и направляюсь на юг. Несмотря на ее мокрые и опухшие глаза, Камми выглядит очарованной всем, что ее окружает. Другие машины, холмистая местность. Но больше всего — люди. Когда она видит, как они идут или едут в машинах, трудно сказать, боится она или любопытствует.

— Мир полон хороших людей, Кам. Вот увидишь.

Она смотрит на меня, слегка улыбаясь. В ней сидит эта стена, нездоровое оцепенение. Когда Лекси убили, не было ни криков, ни паники. Простые слезы и тихая скорбь. И слышала ли она Стива? Понимает ли, кто такая? Откуда она взялась?

Пока мы едем, я говорю ей, какая она особенная, как сильно я ее люблю, о ее блестящем будущем впереди. Я даю ей все, что могу, чтобы побороть внутреннюю боль, и молюсь, чтобы она понимала меня.

Глава 21

Я останавливаюсь на заправке и спрашиваю кассира, не подскажет ли он мне дорогу до ближайшей железнодорожной или автобусной станции. Он спрашивает другого работника, и они обсуждают, какая из путей ближе и как туда быстрее добраться. Наконец они останавливают свой выбор на железнодорожной станции Орегон-Сити недалеко от Портленда. Они не могут подсказать мне дорогу, но у них есть карты, так что я покупаю одну. Рядом с прилавком стоит плюшевый мишка с розой в руках. Я тоже покупаю его и направляюсь к грузовику.

Вижу мужчину, качающего бензин и пристально смотрящего на меня. Я, наверное, вообще бы его не узнала, но у него такое выражение лица… немного беспокойства, немного растерянности. И я до смерти напугана тем, что этот человек знает меня.

Он отходит от своей машины и выходит на солнце, и искра света на его голове показывает серьгу, которую я видела раньше. Длинная безвкусная штука, которая какое-то время парила над моим лицом, касаясь моей шеи.

Я начинаю быстрее идти к грузовику.

— Эй! — кричит он сзади.

Я игнорирую его и иду еще быстрее. Камми видит, что я напугана. Слышу, как шаги мужчины приближаются ко мне. Он бежит за грузовиком и подрезает меня у двери с водительской стороны.

— Где Док? — спрашивает он.

Мужчина произносит это сквозь стиснутые зубы, тихо, но решительно.

— Он в доме.

— Какого черта ты делаешь с его грузовиком?

Я смотрю на Камми. Она дрожит, ее ноздри раздуваются, и я могу с уверенностью сказать, что она тоже видела его раньше.

— Думаю, тебе лучше пойти со мной.

Он едва успевает произнести эти слова, как Камми бросается на него через окно, впиваясь ногтями ему в лицо, открыв рот и готовясь укусить. Совсем как ее мать. И мне интересно, вырвет ли она его горло, если вцепится в него. Мужчина потрясен и медленно реагирует, его лицо покрыто краснеющими морщинами от напряжения. Он бросает Камми на землю и тянется к своему лицу, чувствуя растущие рубцы и неглубокие порезы от ее ногтей.

Прежде чем он заканчивает нянчиться со своим лицом, я изо всех сил бью его в колено, и он падает на тротуар. Хватаю Камми за руку и открываю дверь. Она забирается внутрь. Я прямо за ней. Слышу, как мужчина кричит, схватившись за ногу. Завожу грузовик и выезжаю на улицу. Пока я мчусь по дороге, в моей голове прокручивается то, что я сказала Камми.

«Мир полон хороших людей, Кам. Вот увидишь».

Это фраза подобно соли в зияющей ране.

Камми почти задыхается, ее руки дрожат.

— Кам, мне так жаль. Этот человек там сзади... Нам просто нужно убраться отсюда, из этого города, из этого штата. Тогда ты увидишь хороших людей. Мир такой большой, намного больше, чем ты думаешь. И то, что мы там наткнулись на того парня... Мы просто слишком близко к Доку. Как только мы сядем в поезд, ты больше никогда никого из них не увидишь.

Я учу ее вдыхать через нос и выдыхать через рот, чтобы отдышаться и расслабиться. Мы делаем это вместе, и ее дыхание сразу же замедляется. Понимаю, что все еще сжимаю в руке пакет из магазина. Я даю Камми медведя, и она тут же обнимает его, нежно поглаживая его мех рукой. Кладет папоротник на половицу, чтобы освободить место для медведя у себя на коленях. Медведь занимает свое место.

Все время думала, что она просто любит растения, особенно папоротники, ощущение листьев или, может быть, идея заботиться о чем-то и поддерживать в нем жизнь помогли ей справиться. До сих пор мне никогда не приходило в голову, что это была просто отчаянная попытка установить связь с чем-то. Хоть чем-нибудь. Цветок был всем, что у нее было. Растение. Ни глаза, в которые можно было бы заглянуть, ни шерсти, которую можно было бы погладить, ничего, что можно было бы обнять и принять его любовь. Ничего, что можно любить в ответ. Да, у нее была Лекси. А позже — я. Но мы тоже боролись. Когда ты также растерян, также напуган, невозможно нести бремя другого. Оставаться позитивным, носить улыбку, которая ничего не значит. Камми не глупая. Она знает, что эти улыбки ненастоящие.

— У меня дома есть еще, — говорю я.

И тогда понимаю, что возвращение домой к моей матери всегда было тем самым планом. Несмотря на ее алкоголизм. Несмотря на Джеймса и всю ту обстановку, мне нужна моя мать. У меня нет выбора.

Мы не можем добраться до железнодорожного вокзала достаточно быстро. Я не хочу иметь ничего общего с этим грузовиком. Он принадлежит мертвецу, и его узнают те, кто с ним общался.

По словам кассиров, станция находится почти в двух часах езды. Я подумываю о том, чтобы включить радио, что-нибудь приятное и расслабляющее, что, как мне кажется, могло бы понравиться Камми, но потом решаю не делать этого. Я не хочу, чтобы она была подавлена. Пытаюсь взглянуть на мир ее глазами. Мне нужно быть осторожной. Вместо радио я пою ей. Знакомый голос со знакомыми словами.

И после того, как все чувства пройдут, я вижу, что все еще люблю тебя.

Я просто решил, что дам тебе знать, что все в порядке.

И ты на пути назад, туда, откуда пришел.

Она сказала с болью в сердце, что это было с самого начала.

Теперь я знаю, почему все становится серым, но мы рисуем наш собственный мир.

И я хочу самого яркого. Я хочу флуоресценции, каждый день и ночь, до конца своей жизни.

Открой глаза, ладно? Разве ты не видишь, что ты так прекрасна для меня?

Я не знаю, чья это песня и какой в ней смысл, но слышала, как Лекси пела ее бесчисленное количество раз (прим.: песня «The Crab Song» группы «Фейт ноу мо»). Камми, казалось, всегда она нравилась. Может быть, это не самая подходящая песня, но, как я уже сказала: знакомый голос, знакомые слова.

Могу с уверенностью сказать, что Камми устала: променяла сон на пейзаж. Всю дорогу я борюсь с тем, чтобы просто отправиться в полицию. В любом случае это кажется неизбежным. Но продолжаю представлять Камми на заднем сиденье полицейской машины, в одиночестве, ожидающую, когда ее допросят, осмотрят, допросят и, в конечном счете, посадят в клетку, ожидающую начала новой жизни и неуверенную в том, что будет дальше, когда рядом нет никого, кто мог бы успокоить ее. Никого, кому она могла бы доверять.

Мои заботы кажутся утомительными — монотонная борьба за принятие правильных решений. И если я не успокоюсь и не буду мыслить здраво, то только усложню ситуацию. Я считаю, что каждое решение, которое принимаю с этого момента, является правильным, всегда с учетом наших наилучших интересов. Больше никаких сомнений. Больше никакого чувства вины. Больше никаких терзаний.

Глава 22

Прошел час нашего путешествия, и Камми наконец заснула, разбитая адреналином, который поддерживал нас в движении. Я смотрю одним глазом на дорогу впереди, другим — назад, высматривая полицейские машины. Еду на максимально допустимой скорости. Наконец я включаю радио и переключаю на музыку, чтобы отвлечься. Но мой разум все равно блуждает, перескакивая с одной тревожной мысли на другую. Впервые за год я увижу свою мать. Думаю о забрызганном кровью доме на Приморской улице, о человеке, который найдет Лекси, и что это может сделать с ублюдками. Будет ли это дружелюбный местный житель, вышедший на утреннюю пробежку? Или это будет один из клиентов Дока, кошелек, полный денег, жаждущий юной плоти? Я надеюсь на последнее. Надеюсь, что образ ее безжизненного тела будет вечно преследовать хищника до его последнего болезненного вздоха.

Я останавливаюсь в зоне отдыха и бужу Камми. Мы обе хотим в туалет, и я достаю «Поп-тартс», и мы едим их там, прямо в грузовике. Малышке, кажется, они нравятся, и я говорю ей, насколько они вкуснее, когда их немного поджарить. Объясняю, как работает тостер, и она внимательно слушает меня. Разговор помогает нам забыть, хоть немного отвлечься.

Семья из четырех человек паркуется рядом с нами. Они разминают ноги и идут в сторону туалета. Я могу сказать с уверенностью, что они в отпуске. Полны энтузиазма и, не переставая, болтают о том, как им не терпится попасть в Диснейленд. Муж жалуется, что, возможно, им следовало бы полететь, а жена продолжает рассказывать о преимуществах поездки туда на машине: осмотр достопримечательностей, качественное совместное времяпрепровождение, отели, рестораны. Их взаимодействие — самое близкое к нормальному, что когда-либо видела Камми.

Я трачу время на то, чтобы объяснить, куда они направляются, и что, возможно, однажды мы тоже сможем туда отправиться. Но не обещаю. Обещания, которые дала, уже кажутся невыполнимыми, а я хочу, чтобы Камми доверяла мне, чувствовала себя в безопасности. Всегда.

Мы доедаем наши печенья и наблюдаем, как семья готовиться к пикнику на траве. Двое детей играют, пока их родители расстилают одеяло и достают еду из плетеной корзины. Один из мальчиков выглядит ровесником Камми, и я вижу, как она с любопытством наблюдает за ним, когда он играет со своей младшей сестрой.

Камми находит ручку в подстаканнике между сиденьями. Она берет карту и начинает писать на ее обложке. Лекси научила дочь письму. К тому времени, как я попала в дом, Камми уже умела писать простые предложения. Но она нечасто это делает. Мы никогда не давили на нее, не хотели, чтобы она взволновалась или была растерянной.

Она не торопится писать, старательно сосредотачивается на каждой букве, затем протягивает мне карту и внимательно наблюдает за мной. Я борюсь со слезами, читая ее слова.

Нам нужно покормиться? Если да, то я выбираю мальчика.

Несмотря на то, что я изо всех сил стараюсь сдерживаться, слезы проливаются, и я быстро смахиваю их. Камми наклоняется и гладит меня по руке, затем протягивает мне своего медведя. Я плачу еще сильнее. Мысль о том, что Камми представляет опасность для кого бы то ни было, просто убивает меня. Но я должна быть сильной. Просто моя любовь к ней не положит конец ее страданиям. Она не залечит раны. Не остановит потенциальное психическое заболевание, ПТСР или депрессию. Я могу нервничать, нянчиться и действовать как защитная сетка для Камми, но когда нанесен столь сильный ущерб ее психике, это похоже на игру в ожидании. Заговорит ли она когда-нибудь снова? Сможет ли когда-нибудь полюбить мужчину и создать семью? Сможет ли она однажды замаскировать боль от злоупотребления ее телом?

Станет ли убийцей?

Я вытираю слезы и поворачиваюсь к ней лицом. Ее глаза большие и удивленные, встревоженные и смущенные.

— Камми... нам не нужна кровь. Никогда не понадобится. Нам нужна еда, вода, сон и солнечный свет. Нам нужны хорошие люди. Честные, заслуживающие доверия и любящие люди.

Произнося эти слова, я чувствую, что иду против всего, чему ее научила Лекси, прямо или косвенно. Дети умные. Они улавливают все, подражают, будь то плохое или хорошее. Они смотрят, слушают и учатся. И еще до того, как становятся достаточно взрослыми, чтобы подвергать что-либо сомнению, уже начинают действовать.

Есть исключения, например, те, кто вырос в семьях алкоголиков и бежит в другую сторону, а не идет по тому же пути. Мой план состоит в том, чтобы стать одной из них. Но это похоже на бросок костей, когда на кону наши жизни.

— Кровь — это... это то, из-за чего убили Лекси. Ее образ мыслей? Это вина Дока. Он сбил ее с правильного пути. Но ты и я... мы должны быть сильными и не позволить ему разрушить нас.

Не знаю, как далеко смогу зайти, чтобы Камми не потеряла ход моих мыслей.

— Я покажу тебе, какой должна быть жизнь, но в то же время ты должна попытаться отстраниться от всего плохого. Хорошо?

Она кивает головой, и с нее словно сваливается тяжесть. Я возвращаю ей медведя, говорю, что очень ее люблю, и целую в макушку. Когда мы отъезжаем от остановки для отдыха, я вижу, как она наблюдает за мальчиком. Надеюсь и молюсь, чтобы ее мысли были сосредоточены на их счастье, а не на крови.

Глава 23

Когда мы добираемся до Орегон-Сити, я чувствую себя намного легче. Мы почти в двух часах езды от Вудгроува и близки к тому, чтобы бросить грузовик. Я останавливаюсь на заправке, чтобы узнать более точную дорогу. Бензобак приближается к E (прим.: значок empty, с англ. «Пустой»), но решаю не заправляться. В этом нет никакой необходимости.

Я спрашиваю Камми, не хочет ли она зайти со мной внутрь, и та кивает. Вижу, что девочка нервничает. Это будет ее первый выход на публику. Я беру ее за руку, и мы входим. Ее девственным глазам есть, на что посмотреть. Красочные витрины, холодильники, наполненные напитками и мороженым, журналами и людьми.

Мимо нас проходит мужчина, он подмигивает ей и улыбается. Она крепко обнимает меня и утыкается лицом в мой бок. Мужчина посмеивается и думает, что это мило.

Мы стоим в короткой очереди перед прилавком, и Камми держится поближе ко мне, больше не интересуясь своим окружением. Я спрашиваю у кассира дорогу и с удивлением обнаруживаю, что мы почти на месте, поэтому решаю проехать на грузовике еще несколько миль и припарковать его на какой-нибудь боковой улице.

***

Я нахожу район, где можно припарковать грузовик, недавно вымощенную дорогу с широкими полосами движения. Достаточно широкую, чтобы припарковать грузовик, не мешая движению и не вызывая лишних подозрений. Камми оставляет свой папоротник в грузовике — он больше не нужен ей — и мы начинаем идти.

Мы с Камми пьем воду на ходу, и я бы хотела, чтобы чемодан был рюкзаком, спортивной сумкой или даже пакетом из магазина. Чем-то, что не объявляет всему миру, что мы двое беглецов, бегущих из штата. Это также заставляет нас выглядеть отчаявшимися и уязвимыми — мишенями для таких придурков, от которых мы убегаем в первую очередь.

Камми возвращается к осмотру достопримечательностей, проявляя глубокий интерес к таким простым вещам, которые мы все считаем само собой разумеющимися. Указывая на ухоженные кусты на лужайках перед домами, пожарные гидранты, лающую собаку через забор из сетки. С каждым указательным пальцем я даю ей объяснение — короткое, но подробное по каждому ее вопросу.

Если что-то и может помочь ей отвлечься во время исцеления, так это исследование совершенно нового мира. Но это та ночь, о которой я действительно беспокоюсь. Когда мы привыкаем к нормальному распорядку дня и ночи, она лежит в постели в затемненной комнате, ее глаза устремлены в потолок. Когда тьма пользуется слабыми умами, похлопывая вас по плечу, она напоминает вам о грехах и о тех, кто согрешил против вас. Когда сон не приходит, а времени на размышления слишком много. Это те моменты, которых я боюсь. Для нас обеих.

Глава 24

Мы на вокзале, и чем ближе к тому, чтобы по-настоящему освободиться, тем больше я волнуюсь. В двух часах езды от Вудгроува, и все же чувствую, что мы только сейчас выбегаем из парадной двери на Сисайд-лейн, ожидая, когда нас остановят и затащат обратно. Рассказать миру прямо сейчас обо всем, что там произошло, намного проще. Рассказать хотя бы одному человеку. До тех пор я не уверена, что действительно буду чувствовать себя в безопасности.

Когда я говорю женщине за прилавком, куда мы направляемся, начинаю беспокоиться о деньгах. Я никогда раньше не покупала билет на самолет, автобус или поезд и понятия не имею, сколько они могут стоить. Она нажимает клавиши на клавиатуре, и я задерживаю дыхание. Внутри у меня все горит, словно я бегу по улице, зову на помощь, хочу вернуться в прошлое. Хочу прыгнуть в эти детские фотографии и быть крепко обнятой матерью, чье дыхание пахнет защитой и нежностью, а не отравленной печенью и табаком. Чье прикосновение похоже на любовь и преданность, а не на холод и отстраненность.

— Наличными или картой? — спрашивает женщина, и это разрушает пузырь паники, в котором я задыхалась.

— Наличными.

Затем она называет мне цену, и я понимаю, что денег у меня достаточно. Слава Богу, у меня их достаточно.

Я даю женщине деньги. Она протягивает мне билеты.

— Поезд отправляется в два тридцать.

Смотрю на часы на стене позади нее. У нас есть три часа. Целая вечность.

Мы с Камми сидим на траве в тени дерева за станцией и пьем апельсиновую содовую через соломинки из лакрицы. Я говорю ей, куда мы направляемся. Она знает все о моей матери и Джеймсе, но я уверяю ее не волноваться, что мы все выясним, и, если будет небезопасно или неудобно, мы уйдем оттуда. У меня все еще осталось много денег, плюс я немного сэкономила на обедах до похищения. Деньги спрятаны в моей спальне. Возможно, они и не приведут нас далеко, но, по крайней мере, это уже кое-что. Для нового начала и их хватит.

Мы лежим в тени дерева, и я указываю на лица и животных в облаках, сочиняю о них истории. Камми прижимается ко мне, и мы обе дремлем, то засыпая, то просыпаясь от случайных гудков, шума закрывающихся дверей машин, что дает нам краткие проблески ярко-голубого неба, прежде чем мы снова засыпаем. Небо над нами такое прекрасное, и я надеюсь, что Камми может его оценить, потому что я не могу.

Глава 25

Нас в последний раз будит приближающийся поезд. Мы смотрим, как люди выходят, а затем встаем в очередь на посадку. Ладошка Камми в моей. Я рассказываю ей, как спокойно в поездах, что мы можем даже гулять в них, пока они идут. Никогда раньше не ездила в них, но их отдаленный звук из окна моей спальни всегда был мне приятен. Я представляла, что быть частью этого звука будет еще лучше.

Камми нервно трет свой большой палец о мой, и я продолжаю говорить, чтобы успокоить ее. Подшучиваю над шляпой старушки, над тем, какая она большая, что ей самой понадобится два места, чтобы для нее хватило места. Камми издает беззвучный смешок, который подходит мне больше, чем что-либо еще, затем наступает наша очередь садиться на восьмичасовую поездку в Джекстон.

Мы поднимаемся по ступенькам, и нас ведет к нашим местам очень добрый человек, который напоминает мне учителя математики, который был у меня в средней школе, мистера Артвелла. Он обычно стоял у двери, когда входили ученики и всегда говорил что-то приятное ученикам, когда они заходили в класс. «У тебя там классные туфли. Держу пари, ты сможешь пробежать милю меньше чем за семь минут в этих малышках» или «Я рад видеть, что сегодня ты чувствуешь себя лучше. Класс без тебя уже не тот». Приятное приветствие для каждого ученика. А когда он переехал в Луизиану, некоторые ученики даже плакали. Я была одной из них. Раньше думала, что если бы мой папа был еще жив, он мог бы быть очень похож на мистера Артвелла.

Я уступаю Камми место у окна, чтобы она могла любоваться пейзажем и, возможно, чувствовать себя в большей безопасности вдали от прохода. Засовываю чемодан под наше сиденье и нахожу там журнал. Я хватаю его. Это журнал для родителей с улыбающимся ребенком на обложке с большими красивыми глазами. Мы листаем журнал, и Камми показывает на фотографии, которые ей нравятся. В основном на них мирно спящие дети или малыши, которые держат на руках домашних животных или мягкие игрушки.

Наконец поезд покидает Орегон-Сити, и я говорю «скатертью дорога» за нас обеих. Я протягиваю ей журнал и говорю, что попробую поспать, а когда проснусь, мы попробуем печенье, которое я купила. Камми держит своего медведя и осторожно убирает все волосы, которые могут касаться его черных мраморных глаз.

Проходит совсем немного времени, прежде чем поезд убаюкивает меня, и я проваливаюсь в глубокий сон. Мне снится, словно Камми мое домашнее животное и я держу ее в клетке в шкафу у кровати. Кормиться она из пары мисок: одна — с печеньем и мороженым, другая — с кровью. И во сне я продолжаю говорить себе, что все это к лучшему.

***

Проходит три часа, и я просыпаюсь в панике. Тянусь к Камми. Она прямо рядом со мной, спит. Я думаю о своем сне и задаюсь вопросом, значит ли он что-то. Ловлю себя на том, что делаю именно то, что обещала не делать. Подвергаю сомнению все. Неужели я веду себя эгоистично? Действительно ли это к лучшему? Означает ли этот сон вообще что-нибудь, или это просто бессмысленный кошмар, вызванный травмами?

Медведь покоится в объятиях Камми, журнал открыт у нее на коленях и перевернут на страницу с фотографией молодой матери, держащей на руках своего драгоценного ребенка — фотография, на которую Камми смотрела дольше всего. Убеждена, что она знает, кто ее мать.

Я встаю, чтобы размять руки и ноги, и смотрю на окружающих меня людей. Улыбаюсь тем, кто смотрит мне в глаза, и считаю улыбки. Мой способ отыскать надежду в человечестве — то, что я попросила Камми сделать, борясь сама.

Три улыбки. Я принимаю их.

Сажусь обратно, и Камми просыпается. Она крепче сжимает своего медведя и улыбается мне опухшим от сна личиком.

— Мы на полпути к цели, милая. Хочешь пойти прогуляться?

Она кивает. Я беру наше печенье, и мы проходим через вагон в следующий, где есть бар с прохладительными напитками, и все сиденья обращены к окнам. Мы сидим и смотрим, как деревья проносятся мимо красивым зеленым пятном, я рассказываю Камми о яблоне на своем заднем дворе и о том, как мы можем взобраться на нее и сидеть на ветвях, есть печенье и наблюдать за птицами.

Зеленое пятно сменяется открытым полем, насколько могут видеть наши глаза, и я представляю, что для Камми это должно быть похоже на золотой океан. Ветер колышет пшеницу, что похоже на волны, которые она наблюдала из окна мансарды на Приморской улице.

Я беру каждой из нас молоко из бара, и мы тихо сидим и съедаем все печенье, наблюдая, как расстояние между нашей старой жизнью и новой становится все больше.

В конце концов, мы возвращаемся на свои места, и каждый раз, когда поезд останавливается, у меня сводит живот от совершенно другого страха. Возвращение домой. Быть разочарованной и разочаровать Камми.

Поскольку наш разговор идет односторонне, мне трудно оставаться в сознании. В это время мы обычно долго лежали в постели — лучшая часть каждого дня за прошедший год, тихое избавление от дремоты, когда мы молились о снах, которые унесли бы нас прочь, пусть даже ненадолго.

Мы с Камми снова засыпаем, а в следующий раз просыпаемся от голоса, сообщающего, что мы прибыли в Джекстон.

***

Когда мы выходим из поезда, я больше не боюсь быть узнанной кем-либо из людей Дока. Возможно, я боюсь местных жителей, которых знаю, или даже людей, которые грустными глазами смотрели на мое лицо в местных новостях, в газетах или на телефонных столбах и витринах магазинов.

Пропавшая без вести: Стейси Энн Сквайрс, 170 сантиметров, 55 килограммов (хотя сейчас я ближе к 50), голубые глаза. В последний раз ее видели одетой...

Узнает ли мать меня вообще? Или, что еще хуже, удосужилась ли она сообщить о моем исчезновении? Или она списала меня со счетов как сбежавшую, ее здравый смысл поколебался из-за манипулятивных методов Джеймса? Мне начинает казаться, что я ползу назад. И когда доберусь туда, я пожалею, что вообще показалась здесь.

Увижу Джеймса в дверях, который поприветствует меня: «Надоело жить самостоятельно, да? Может быть, теперь ты начнешь ценить то, что мы с твоей матерью делаем для тебя. А сейчас приберись на кухне, а потом иди и зарабатывай себе на жизнь».

Мы примерно в трех километрах от моего дома. Я больше не хочу таскать чемодан с собой, поэтому мы идем в круглосуточный магазин, я прошу сумку и покупаю бейсболку с пальмами на ней. Она уродливая и плохо сидит, но я беру ее, чтобы заправить волосы и спрятать лицо. Узнавание вызовет слишком много вопросов и, в конечном итоге, полицию.

Я достаю из чемодана остатки нашей еды и воды и кладу их в сумку, даже попкорн, который мы, возможно, никогда не съедим. Я беру полароидные снимки и кладу их в карман так, чтобы Камми не видела, затем бросаю чемодан в кусты и направляюсь навстречу заходящему солнцу. По направлению к дому.

Глава 26

Это так сюрреалистично — идти домой, проходя мимо средней школы, которую я должна была бы заканчивать. Кирпичное здание не хранит хороших воспоминаний. Это просто еще одно место, где я сидела и чувствовала себя одинокой. Дети внутри управляют своим собственным королевством, наполненным разделенными племенами, которые не говорят на одном языке, но все же едят одну и ту же еду, сидят на одних и тех же стульях и ходят по одним и тем же коридорам.

Я вспоминаю свою первую ночь у Дока, когда лежала в чужой постели, мечтая о том, чтобы на следующий день оказаться в этом одиноком кирпичном здании. Место, которое презирала, с людьми, которые мне не нравились. Я страстно желала этого. Даже если бы на следующий же день я оказалась в женской раздевалке, окруженная хихикающим шепотом о моих крошечных грудях и плоской заднице. Я бы приветствовала это. Молилась бы об этом.

И все же, когда сейчас я прохожу мимо здания, у меня не возникает вздоха облегчения от того, что делала это. Никакой полуулыбки. Моя свобода не должна была быть такой: тащить испуганного немого ребенка в свой собственный ад, наполненный дисфункцией и алкоголем, а также одной мужской особью, которая навсегда испортит ее представление о мужчинах.

Я сжимаю руку Камми, и она стискивает мою в ответ. Самое большее, что она мне когда-либо говорила. Но я знаю, что это означает: «Я люблю тебя».

Говорю Камми, что мы почти на месте и что я не могу быть уверена, как все сложится, но, несмотря ни на что, каждый день ее жизни с этого момента будет лучшим, что у нее когда-либо был. Я не думаю, что она действительно понимает, что имею в виду. И хотя боюсь за нее, сейчас нервничаю больше, чем когда-либо в жизни.

Когда мы сворачиваем на мою улицу, вижу силуэт своего дома, вырисовывающийся, как гигантский зверь, готовый поглотить всю надежду. На улице темно, за исключением единственного уличного фонаря, который обычно не светит, в основном из-за того, что соседские дети бросают в него камни. Будучи помладше, мне нравилось, как мрачно и таинственно выглядели дома, когда не было света: древние дома с закрытыми ставнями, выстроенные в ряд. Но повзрослев, уличные фонари перестали излучать свой свет, и я почувствовала себя неуверенной, забытой и незначительной, а улица превратилась в логово воров, где крали велосипеды и разрушали дома под безжалостным черным небом. Но все же, каким бы прекрасным ни был вид на океан на Сисайд-лейн, это ничто по сравнению с привычностью родного дома.

Спазмы в моем животе превращаются в тошноту, когда мы с Камми идем по улице, мой дом в двух шагах. Свет включен, а шторы в эркерных окнах распахнуты, открывая полный вид на гостиную.

Когда мы подходим ближе, он совсем не похож на мой дом. Он такой же грязно-белый, та же крыша с отсутствующей черепицей и даже тот же приветственный коврик с выцветшими зелеными буквами. Но вдоль дорожки посажены цветы, окруженные мульчей, сорняки выдернуты, а трава аккуратно подстрижена. Здесь был проделан труд.

Я смотрю в окно. Гобелены и плакаты с орлами, мотоциклами, черепами и женщинами были заменены свежей краской и картинами в рамках с пейзажами и нарисованными цветами.

У меня внутри все наливается свинцом, когда я понимаю, что моя мать переехала. Дом, в котором я провела всю свою жизнь, теперь принадлежит кому-то другому. Кому-то, кому соседи, без сомнения, ежедневно радуются в отличие от напасти, которая когда-то здесь жила.

Камми видит, что я плачу, и сжимает мою руку. Но я не отвечаю ей, потому что на самом деле я потеряна. Она снова проделывает то же движение, касается моей руки и ласкает ее, затем снова предлагает мне своего медведя.

У меня никогда не было плана «Б». В своей голове я каким-то образом видела, что у нас все получиться, даже не обдумывая все до конца. Наверное, думала, что моего желания, веры будет достаточно для чуда, и, может быть, моя мама попытается помочь нам, бросит пить, начнет думать обо мне, может быть, ради меня и Джеймса выгонит.

Я вытаскиваю деньги из кармана и пересчитываю их. Этого должно хватить хотя бы на несколько ночей в дерьмовом мотеле и еды, настоящей еды. Не печенье и конфет, не мороженого и содовой. Прямо сейчас начну искать работу, даже какую-нибудь дерьмовую работу в закусочной быстрого питания — все, что угодно, лишь бы мы держались на плаву.

А теперь я объясню Камми, что понятия не имею, какого черта мы делаем. Когда я смотрю на нее, улыбаюсь, и это искренняя улыбка, потому что знаю, что даже спать под открытыми звездами сегодня ночью будет лучше, чем под гнетущим одеялом, которым являлся дом Дока и его многочисленных демонов.

Движение в окне привлекает мое внимание. Там женщина. Она пылесосит, повернувшись к нам спиной. И на мгновение я позволяю себе поверить, что это мама готовит дом для моего возвращения. Но ее фигура не такая хрупкая и изможденная. Ее волосы не собраны в беспорядочный конский хвост. Моя мать слишком ленива для чего-то другого. Но ее движения. Они мне знакомы.

Я выползаю на лужайку, таща за собой Камми, и наблюдаю за женщиной. В то время как обстановка в доме изменилась, большая часть мебели осталась прежней. На книжной полке стоят те же книги, но они упорядочены, а не хаотично разбросанные стопки среди пепельниц и пустых бутылок.

Но это моя мама убирает. Это она, только поправившаяся на десять килограммов. Это та самая красивая женщина с моих детских фотографий.

Я бегу к входной двери и стучу. У меня выходит робкий стук, испуганный и неуверенный. Я все еще слышу звук пылесоса. Она меня не слышит. Должна ли я просто войти? Это же мой дом.

Мой дом.

Я стучу снова, громче, и пылесос выключается. Мои руки дрожат, во рту пересохло. Дверь открывается со знакомым звуком резинового уплотнения на металлической раме. Выражение лица моей матери… я сохраню навсегда, оно компенсирует все годы пренебрежения. Это неподвижная картинка, к которой я могу обратиться в трудные времена, как к старой песне, которая возвращает к лучшим дням.

Раздается крик удивления и радости, когда лицо моей матери искажается клубком дрожащих морщин, ее руки лихорадочно работают с защелкой на сетчатой двери. Я никогда не видела, чтобы другой человек обнимал кого-то так, как она меня. Полна любви, облегчения и извинений. Мое отсутствие сокрушило ее.

Она дрожит в моих объятиях, безудержно рыдает и пахнет шампунем и духами. А не сигаретами. Не алкоголем. В этот момент мне так легко простить ее. Так чертовски просто.

Камми тоже обнимает меня, прижимаясь ко мне лицом, и присоединяется к нашему дрожащему месиву слез и радости. Это самое тяжелое, что я когда-либо видела, как моя мама плачет, и, клянусь, я почти слышу ее.

После того, как мы наконец отстраняемся, мама приглашает нас войти, даже требует этого. Она маниакальна в своих действиях и голосе, постоянно спрашивая, голодны ли мы, нужно ли нам что-нибудь и что, черт возьми, случилось со мной.

Дом почти неузнаваем, как по внешнему виду, так и по запаху. Моя мама не может усидеть на месте, не может перестать дрожать, улыбаться и плакать. Это тот прием, на который я надеялась, о котором молилась, но никогда по-настоящему не ожидала. Из всей этой безумной болтовни больше всего маму беспокоит вопрос: где я была? И что случилось со мной?

В конце концов, приходят слова, откровение. И пока я их произношу, моя мать разваливается на части. Она обнимает меня, задыхается и всхлипывает, и я могу сказать, что во всем винит себя. Во время объяснений я рассказываю ей об Лекси, Камми и погибших мужчинах. Она не задает вопросов. Просто слушает и, глядя прямо в мои глаза, уделяет мне все возможное внимание. Слезы, которые я проливаю, и то, что я заново переживаю последние двадцать четыре часа, вижу свою мать, которую всегда хотела, но никогда не имела…

Она также обнимает Камми. Целует ее, плачет о ней и проклинает каждого мужчину, который надругался над ней. Я опускаю часть о том, что Лекси — ее мать, потому что все еще не могу быть уверена, что Камми знает об этом. Однажды узнает, когда будет готова, и, может быть, даже из ее собственных уст.

Мы разговариваем часами, и это так сюрреалистично. Внимание, советы, сочувствие моей мамы, мгновенная любовь, которую она испытывает к Камми. И хотя все это кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой, я принимаю все это близко к сердцу. Каждую частичку этого. Потому что это не сон. Я не буду просыпаться в комнате на Сисайд-лейн. Я проснусь в Джекстоне.

Мама готовит нам полуночный ужин из блинов с черникой. Я наливаю нам всем большие стаканы молока и, пока нахожусь в холодильнике, замечаю, что в нем нет алкоголя. Ни пива, ни водки, ни даже вина. Перемена в доме, появление моей матери, а теперь и отсутствие выпивки — все это так на нее не похоже. Но я поднимаю этот вопрос. Я должна знать.

— Мам... а где весь алкоголь?

Она делает паузу, и ее глаза наливаются слезами, что кажется невозможным, учитывая, сколько она уже выплакала сегодня вечером.

— Я больше не тот человек, милая... И мне так жаль, что мне потребовалось столько времени, чтобы проснуться. Я знаю, что причинила тебе боль... Но обещаю...

— Все в порядке, мам.

Она кладет свою руку на мою, и ее подбородок дрожит под тяжестью вины и силы прощения. Я могу сказать, что воздержание от алкоголя для нее не в новинку. Но сейчас она совершенно изменилась, видимо мое исчезновение стало катализатором происходящих перемен. Это не фаза. Это образ жизни. Теперь это она.

— А Джеймс?

— Я вышвырнула этот кусок дерьма почти год назад. Теперь только ты и я.

Она смотрит на Камми и улыбается.

— И эта драгоценность.

Мы открыто говорим о том, чтобы утром обратиться в полицию и все им рассказать. Мама говорит, что в идеальном мире полиция пришла бы, выслушала, что мы им рассказали бы, а затем оставила бы нас в покое, включая Камми. Но говорит, что этот мир неидеален, так что не это ожидает нас.

— Знаешь, наихудший сценарий заключается в том, что вы с Камми некоторое время будете порознь, немного. И на этом все. Они не запирают таких детей за решеткой, подальше от людей. И если бы мне пришлось делать предположения, я бы сказала, что она временно побудет в больнице, прежде чем вернется к нам навсегда. Между вами двумя есть история. Которая будет рассмотрена и учтена.

Затем мама называет несколько имен, оба из которых связаны с той самой системой, в которую я так боюсь, что Камми попадет. Оба человека — близкие друзья мамы. Новые друзья, которые видели только новую ее версию. Она говорит мне, что, хотя Камми, возможно, не сможет полностью избежать системы, но мама сделает все, что в ее силах, чтобы обеспечить ей безопасный и любящий дом, прямо здесь, в нашем доме.

Мама кажется оптимистичной, и после нашего разговора я могу сказать, что Камми все понимает, и на ее лице появляется улыбка, которая, кажется, не может уйти.

Мы с Камми направляемся в постель, и мама не хочет оставлять нас, поэтому она хватает одеяло и садится на стул в углу моей комнаты. Камми восхищается мягкими игрушками на моей кровати. Я говорю ей, что она может спать с теми, с какими захочет. Кажется, она любит их всех, но выбирает медведя, которого я ей купила.

Мы включаем свет, и мама читает молитву за нас, прося Бога защитить нас и благодаря Его за то, что Он освободил и нас, и ее.

С животами, полными блинчиков с черникой, мы с Камми держимся за руки и закрываем глаза. Теперь у нас все хорошо. Мы свободны. Я целую ее в лоб и шепотом желаю ей спокойной ночи. И как раз перед тем, как я проваливаюсь в лучший ночной сон за последние годы, она шепчет то же самое мне в ответ.

Конец