Глава 31 Филип Гласс, Повелитель Мух
Джозефа Ная уложили в госпиталь в тяжелом состоянии; недолго осталось ему жить на этой земле. Кроме того, рассудок старика помутился, и практически все время он проводит либо в забытьи, либо в жутких приступах безумия. Но однажды, в один из редких периодов просветления, Джозеф взглянул на своего сына Стива и произнес: «Я ее убил». И это были последние внятные слова, которые он сказал. Изумленный и испуганный Стив решил во что бы то ни стало выяснить, кого, когда и за что убил его отец. Хотя бы потому, что он почему-то уверен: это окажется крайне важно для него самого…
Когда она позвонила на работу, Стив Най сразу понял: что-то стряслось.
Мать никогда не звонила ему на работу. Нет, не так: просто никогда ему не звонила. Или почти никогда. Когда он в последний раз с ней разговаривал – на Пасху? На День матери? Определенно, они не самая любящая на свете семья: с родителями Стив виделся лишь на днях рождения и по большим праздникам. Вот почему, когда секретарша Джина, просунув голову в дверь, сказала: «На первой линии твоя мама», Стив отхлебнул из бумажного стаканчика с логотипом «Старбакс» большой глоток кофе и лишь затем нажал красную кнопку.
– Алло! Мама?
– Я звоню из-за твоего отца.
Как обычно – ни «здравствуй», ни «как живешь». Сразу к делу. Стив не очень понимал, что отвечать, поэтому просто ждал.
– Он пытался меня убить.
Вот тут Най широко раскрыл глаза и едва не подскочил на стуле.
– Что случилось? – спросил он. – Как ты?
Мать на другом конце провода вздохнула.
– Ну у меня сломана рука…
– О господи!
Пауза.
– Думаю, тебе лучше приехать.
– Где ты сейчас? В больнице?
– Нет, дома.
– Дома? А когда это произошло?
– Вчера.
– Вчера?! Господи Иисусе, мама, почему ты мне сразу не позвонила?
– Стивен, ты уже дважды помянул Господа всуе! – резко оборвала мать.
Най внутренне сжался от ее холодного, жесткого, такого знакомого тона.
– Знаешь, мама, у меня есть причины волноваться, – огрызнулся он. – Почему ты не позвонила сразу? – Следующий вопрос почти невозможно было произнести вслух, но Стив все же спросил: – И где папа? В тюрьме?
Сама мысль об этом казалась нелепой, смехотворной. Джозеф Най – самый добропорядочный человек! Просто невозможно вообразить его за решеткой…
– Нет. В больнице, под наблюдением.
– Он действительно пытался тебя убить?
– Да.
– Убить… – повторил Стив вслух, не в силах поверить.
– Вот именно.
– Как это произошло?
– Лучше тебе приехать.
– Мама…
– Не хочу говорить об этом по телефону!
– Хорошо, хорошо. Приеду, как только смогу.
Как обычно, не прощаясь, оба повесили трубки.
Стив выключил компьютер, борясь с подступающей паникой. Рассказанное матерью не укладывалось в голове. Отец напал на нее… пытался убить… сломал ей руку… Бред какой-то. Быть может, его родители – не самая любящая пара на свете, но уж точно самая вежливая. Пусть он никогда не видел, чтобы они целовались, обнимались или хотя бы держались за руки, – однако он не помнил и ни одной супружеской ссоры, даже легкого разногласия. Да уж, согласны они были всегда и во всем, особенно в том, какой у них никудышный сын! Неизменно ровный тон, постоянные «спасибо», «пожалуйста» и прочие вежливые словечки… И вдруг – отец нападает на мать и ломает ей руку! Безумие. Просто безумие. Запирая свои заметки в нижнем ящике стола, Стив заметил, что руки дрожат.
Сказав Джине, что сегодня не вернется, и попросив переключать входящие звонки на автоответчик, он промчался мимо ее стола к кабинету Марка Маккола. Глава отдела, как обычно, откинувшись в кресле за огромным столом, читал «Уолл-стрит джорнал». Стив побарабанил костяшками пальцев по дверному косяку. Маккол поднял голову, и на его лице отразилось легкое раздражение.
– Да?
– Мне придется уйти до конца дня, – объяснил Стив. – В семье неприятности.
– Джину предупредите, – равнодушно буркнул Маккол и снова уткнулся в газету.
Стив кивнул и, помахав Джине, выскочил на улицу. Он жил и работал в Ирвайне, родители – в Анахайме; даже если не будет пробок, дорога до родительского дома займет не меньше получаса. Почему мать не позвонила ему вчера из больницы? Чего ждала? Причин могло быть множество – начиная с того, что они с матерью не слишком-то близки. Впрочем, в голове засели ее слова: «Не хочу говорить об этом по телефону». Похоже, случилось что-то еще – что-то такое, о чем лучше не говорить вслух. Путь до парковки Стив проделал бегом.
Радио, настроенное на местную станцию, каждые двенадцать минут передавало информацию о пробках, однако о заторе между шоссе на Сан-Диего и на Санта-Ану по радио ничего не сказали, и лишь час спустя Стив миновал Диснейленд и свернул к Анахайму. Повернул направо возле старого здания «Тако Белл», недавно переоборудованного в нечто под названием «Терияки-Бургер», проехал мимо длинного ряда авторемонтных мастерских и магазинов запчастей – своего рода буферной зоны перед жилыми кварталами. Светофор, «кирпич», поворот налево, снова направо… прибыли.
Родительский дом совсем не изменился со времен его молодости; а вот окрестности изменились сильно, и к худшему. На лужайке перед соседним домом, где когда-то жили Свенсоны, на выгоревшей пожухлой траве стояла, скрестив руки на груди, девочка-подросток, вся в татуировках и с торчащими зубами, и смотрела на Стивена с мрачным вызовом. Дом с другой стороны давно пустовал, лужайка перед ним заросла сорняками, и к табличке «Продается» было приписано красными буквами: «ПРАВО ВЫКУПА ПОТЕРЯНО». Через улицу, напротив ядовито-розового домика с заколоченными окнами, тусовались четверо парней-латиноамериканцев с бритыми головами и в одинаковых белых футболках.
Только дом родителей все такой же – словно вышел из фильма про семейку Брэйди[1]. Окна блестят, на стенах ни пятнышка, лужайка аккуратно подстрижена, в цветочном ящике цветет герань. «Интересно, кто подстригает им лужайку?» – мелькнуло в голове, и Стив вдруг сообразил, что никогда раньше не задавался этим вопросом. Вряд ли сам отец – для такой работы он уже староват. Должно быть, нанимают садовника или соседского мальчишку. С самого переезда в этот дом (Стиву тогда было тринадцать) и до отъезда в колледж лужайку стриг он – но никогда, даже подростком, ничего за это не получал. Отец говорил: работа по дому – его долг как члена семьи, платить за это – просто нелепость. Если Стиву нужны карманные деньги, пусть заработает их где-нибудь еще. Например, подстрижет лужайку соседям.
Не то чтобы Стив возражал. О нет! В те годы он рад был любому предлогу сбежать из дома.
Звонить Стив не стал – просто толкнул дверь, и она открылась. Ну вот, опять! Тысячу раз он просил родителей запирать дверь даже днем, объяснял, что времена изменились… Увы, они застряли в каком-то своем мире, в идеальном мирке старого телесериала, и не желали принимать простейших мер предосторожности. Просто чудо, что их до сих пор не обнесли. Или не убили…
– Мама! – позвал Стив, входя в гостиную. – Мама!
– Я здесь!
Стив вошел в следующую комнату: у родителей она называлась «комната с телевизором». Мать смотрела «Шоу Опры». Съежилась в просторном кресле, маленькая, хрупкая и какая-то неожиданно старая. Отчасти, понял Стив, такое впечатление возникло от того, что она сидит в кресле отца – он привык видеть в нем своего старика, куда более массивного; а отчасти – оттого, что она и вправду старая. В сознании Стива мать вечно оставалась женщиной лет сорока пяти, какой была, когда он ходил в школу. И всякий раз, видя ее, он с удивлением вспоминал о том, сколько воды утекло. Но сейчас – с рукой на перевязи, с бледным осунувшимся лицом – она выглядела совсем старушкой, слабой и одинокой.
Стив тяжело опустился на кушетку напротив.
– Как ты?
– Все хорошо.
Странно было разговаривать с матерью наедине. Он и не помнил, когда в последний раз видел ее одну, без отца.
– Так что произошло?
– Он на меня напал.
– Как? Где?
– Прямо здесь. Перед домом. Я приехала из «Уолмарта», только вышла из машины – и вдруг он прыгнул прямо на меня. Просто выскочил из дома и набросился на меня.
– О господи!
Мать смерила его неодобрительным взглядом.
– Извини, – пробормотал Стив. – Просто не могу поверить, что папа такое сотворил.
– Подбежал сосед и оттащил его от меня. Если б не этот молодой человек, быть может, я бы сейчас здесь не сидела. Я лежала на земле, а он меня бил. И с таким лицом… – Она вздрогнула и покачала головой. – Он хотел меня убить. Точно тебе говорю. Потом тот молодой человек оттащил его от меня, и кто-то вызвал полицию. К тому времени, как приехали полицейские, твоего отца держали уже четверо мужчин, а он вырывался и вопил что есть мочи. Я сломала запястье – упала на руку, когда он меня повалил, – но в остальном все нормально. Просто синяки.
– А ты не подумала, что стоит мне позвонить? Чего ты ждала целые сутки?
– Ты и дальше будешь меня перебивать или дашь рассказать все по порядку?
Стив промолчал и отвернулся. В столбе солнечного света, падающего из окна, кружились пылинки: появлялись, и исчезали, и снова появлялись. Такие пылинки в лучах солнца он видел в детстве, когда бывал у дедушки с бабушкой. Когда и как случилось, что дом, где он вырос, стал домом стариков?
– Меня отвезли в неотложку, в Анахаймскую мемориальную больницу, и наложили гипс. А отца – в психиатрическое отделение. Я сначала думала, что его посадят в тюрьму, но, должно быть, полицейские сразу увидели, что с ним что-то неладно – они, наверное, часто с таким сталкиваются. И отвезли его в больницу. Я пыталась с ним поговорить, но он только орал на меня. Спросили, не хочу ли я остаться с ним; я не хотела, и меня отвезли домой.
«А мне-то почему не позвонила?» – снова мысленно спросил Стив. Почему предпочла пользоваться помощью посторонних людей, а не звонить сыну? Впрочем, Стив знал: об этом спрашивать – значит ее злить. А кроме того, сомневался, что хочет знать ответ.
– В тот же вечер его перевезли в Ветеранский госпиталь, – продолжала мать. – Оттуда мне позвонил врач. Отец и сейчас там, под наблюдением.
– А они понимают, что произошло? Почему он на тебя напал? Что с ним было – удар, какой-то… не знаю… какой-то припадок или что? – Стиву требовалось какое-то объяснение, название, ярлык, который сделает то немыслимое, что произошло с отцом, чуть более реальным.
Мать кивнула.
– Да, врачи думают, что он перенес инсульт. И надо сразу тебя предупредить: говорит он по большей части бессмыслицу. Что-то перемкнуло у него в мозгу: самому ему кажется, что он говорит нормально, а на самом деле несет какую-то чушь. – На ее лице отразилась боль. – Тяжело это слушать…
– Но это не объясняет, почему отец на тебя напал.
– Верно. Поэтому он под наблюдением.
– Значит, в Ветеранском госпитале?
– Да, в Лонг-Бич. Он там уже лежал – с сердечным приступом, помнишь? Я не уверена, что там хороший уход…
– А сегодня что-нибудь было? Какие-нибудь новости? – спросил Стив. Он все не мог поверить, что мать целый день ждала, прежде чем с ним связаться.
Она покачала головой.
– Хочешь, я позвоню туда и узнаю?
Мать оскорбленно выпрямилась.
– Он напал на меня. Сломал мне руку. Называл меня… называл… я не могу повторить как… – Ее губы сжались в тонкую обиженную линию.
Отец обзывал мать какими-то непристойными словами?! Дико слышать. На памяти Стива он даже слова «черт» не произносил.
– Прости, – покаянно пробормотал Стив.
Разумеется, надо было догадаться! Мать обижена, что он не уделил должного внимания ее бедам. Хоть и сама заверила, что с ней всё в порядке, хоть и благополучно добралась домой, а отец сейчас заточен в психиатрическом отделении… Мать всегда была эгоисткой, и вряд ли возможно ее убедить, что в долгосрочной перспективе инсульт куда серьезнее сломанной руки.
Еще несколько минут они обсуждали травму матери – неловко, неумело: оба не привыкли общаться друг с дружкой наедине. Мать хотела сочувствия, однако на все вопросы отвечала, что с ней всё в порядке и беспокоиться не о чем. В конце концов, уже довольно жалким тоном, Стив спросил, чем может ей помочь: купить лекарства, сходить в магазин или, может, постирать, пропылесосить, еще что-то сделать по дому…
– Не нужно, я со всем справляюсь, – ответила она.
Стив взглянул на часы. Два часа дня – уже поздновато.
– Я съезжу к папе. Не хочешь со мной?
Мать покачала головой.
– Не могу, – проговорила она, и на лице ее промелькнуло странное выражение – сразу и смущение, и гнев, и испуг.
Телефона больницы у матери не оказалось, так что Стив позвонил в справочную службу, набрал полученный номер и попросил оператора соединить его с палатой отца. Дежурный ответил, что отец все еще под наблюдением и сейчас спит. Новостей о его состоянии нет, доктор будет чуть позже – и, конечно, встретится и поговорит со Стивом.
Най повесил трубку и снова взглянул на часы. Они с Шерри собирались сегодня вместе поужинать. Может, успеет смотаться в Лонг-Бич, вернуться и в шесть забрать ее из библиотеки? Нет, вряд ли: ведь ехать придется по шоссе в час пик…
Несколько секунд Стив раздумывал, как лучше поступить: отменить свидание с Шерри или сегодня поужинать с ней, а к отцу поехать завтра. Потом сообразил, что сам такой вопрос звучит на редкость красноречиво, устыдился, позвонил Шерри и сказал, что сегодня с ней встретиться не сможет – отец попал в больницу. Шерри заахала, даже предложила съездить в больницу с ним вместе; но тут он соврал, что уже в дороге, пообещал позвонить вечером и дал отбой. Не хватало только, чтобы Шерри увидела отца в таком состоянии!.. Затем он попрощался с матерью, ей тоже пообещал позвонить и узнать, как она, едва вернется домой, – и отправился в путь.
Ветеранский госпиталь в Лонг-Бич оказался многоэтажным зданием, со всех сторон окруженным громадной парковкой. Было в нем что-то от советских казенных учреждений – никакой красоты, строгая функциональность; унылые серые стены и грязные окна тоже не внушали особой бодрости. Стив несколько раз объехал больницу кругом, прежде чем нашел, где припарковаться: какой-то красный «Джип» прямо перед ним неожиданно попятился и освободил место. Дальше пришлось долго идти пешком, и его едва не сбил какой-то чудила на «Хаммере», гнавший по узкому парковочному проезду милях на пятидесяти в час. Наконец Стив вошел внутрь и поинтересовался, как попасть в палату 242 – к отцу. Неулыбчивый человек за конторкой ответил: «Это на втором этаже», – и махнул рукой в сторону лифта в дальнем конце почти пустого холла. В лифте Стив ехал один. Вдоволь поскрипев и повздыхав, престарелая машина разжала челюсти и выпустила его в огромный коридор, идущий, казалось, вдоль всего здания: в дальнем конце его смутно маячили человеческие фигуры.
В коридоре воняло. Воняло рвотой и лекарствами, какой-то химией и фекалиями. Стив продвигался по коридору, прикрыв нос и стараясь дышать через рот; но медсестры и санитары, попадавшиеся ему навстречу, должно быть, притерпелись к запаху и вовсе его не замечали. По обеим сторонам сквозь приоткрытые двери Най видел темные палаты со множеством кроватей: примерно так Стив представлял себе тюремную больницу. Мимо проехал пациент в коляске, без ног и с повязкой на глазу. Стив поспешно отвел взгляд, потом сообразил, что это может обидеть инвалида, взглянул на него, готовый улыбнуться. Пациент ответил ему сердитым взглядом своего единственного глаза и проехал мимо.
– Где мои таблетки?! – завопил вдруг кто-то в палате слева. В отчаянном вопле звучала такая боль, какую Стив и представить себе не мог; однако никто вокруг словно не услышал. – ГДЕ МОИ ТАБЛЕТКИ?! – снова завопил больной.
И в таком-то месте заперли отца?!
Наю здесь совсем не нравилось. А кроме того, в глубине души он боялся встречи с отцом. Да, из слов матери ясно, что мозги у него не в порядке, – и все же Стив представлял себе знакомую картину. Ему казалось: к тому времени, как он доберется до отца, тот придет в себя и, разумеется, во всем обвинит сына. Как обычно. Будет рвать и метать из-за того, что его перевезли сюда из Анахаймской больницы. Мысль эта была так неотступна, что, подходя к дверям палаты номер 242, Стив уже придумывал себе оправдания.
Таблички или чего-то подобного с надписью «Психиатрическое отделение» он нигде не заметил, так что поначалу даже подумал: произошла ошибка, отца положили не туда. Ведь он должен быть под психиатрическим наблюдением – а все пациенты, которых Стив здесь видел и слышал, страдали физически. Но потом сообразил: он же в Ветеранском госпитале. Естественно, тут кругом калеки. Должно быть, весь этот этаж и есть психиатрическое отделение.
Он постоял немного перед дверью, собираясь с духом, и заглянул внутрь. Палата оказалась небольшая, всего на троих – не как те барачного вида помещения, что остались позади. Отец лежал ближе всех к двери. Лампы в палате светили так приглушенно, что ровно ничего не освещали, однако света из коридора хватило, чтобы разглядеть: отец не просто лежит на больничной кровати – он к ней привязан. Глаза у старика были закрыты, дышал он глубоко и ровно. Стив приободрился, подошел к кровати и задернул шторку, отделявшую «комнату» отца от других пациентов.
Воняло здесь еще хуже, чем в коридоре; пришлось зажать нос. Кто-то из соседей отца явно страдал серьезными проблемами с кишечником.
– ГДЕ МОИ ТАБЛЕТКИ?! – снова завопил вдалеке беспокойный пациент, а еще один, дальше по коридору, завыл, как волк.
Но в палате отца было тихо, если не считать тихого бульканья какого-то аппарата по другую сторону от задернутой шторки. Спящий, отец выглядел бледным и изможденным – почти безжизненное тело. Ремни, пристегивающие его к кровати, очевидно, призваны были уберечь самого отца или окружающих от новых припадков ярости, а на деле усиливали ощущение, что перед Стивом лежит труп.
«Вот таким он будет, когда умрет», – подумал Най.
Он знал, что должен быть расстроен, опечален… но ничего не ощущал. Хотел хоть что-нибудь почувствовать – и не мог. Разве что стыд за свою бесчувственность. Стив пытался найти себе оправдания: говорил, что отец пожинает то, что посеял, что и в лучшие свои годы он был жестким, безжалостным человеком, никогда не упускал случая напомнить, что единственный сын горько его разочаровывает… Не помогало. В конце концов, Стив уже не ребенок и за свои чувства, поведение и действия отвечает сам.
Нет, кое-что он, конечно, чувствовал. Облегчение. Глядя на недвижное тело отца, Най радовался, что старик крепко спит и не может накинуться на него с упреками.
И за эту мысль Стиву тоже было стыдно.
Он снова взглянул на фигуру на кровати. Прежде отец был всегда безукоризненно причесан и выбрит; теперь же редеющие седые волосы растрепались, на щеках и подбородке проступила серая щетина. Одинокий, опустившийся старик. Неприятно было видеть его таким.
Стив переминался у кровати, не совсем понимая, что делать дальше. Должно быть, отец сейчас на успокоительных – значит, крепко спит и будет спать еще долго. А если проснется? Что ему сказать? Вообще-то надо найти врача и поговорить с ним; но, вернувшись в коридор, Стив не то что врача – даже медсестру найти не смог. Пришлось пройти почти до начала коридора, пока навстречу ему попался кто-то из медперсонала и рассеянно пообещал «кого-нибудь прислать».
Зажимая нос, Стив вернулся в палату, по пути отметив, что вопит здесь не только тот парень, которому нужны таблетки. Снаружи доносился целый нестройный хор орущих или воющих голосов. В такой обстановке и здоровый запросто свихнется.
Он сидел у постели отца и ждал. Обстановка госпиталя не внушала никакого доверия, и Стив готов был увидеть пожилого, замученного жизнью доктора, для которого все пациенты на одно лицо. Однако врач в белом халате, что появился наконец перед ним и с улыбкой пожал ему руку, выглядел не только компетентным, но и заботливым.
– Рад, что вы приехали, – сказал доктор Кёртис. – Понимаю, почему ваша мать пока избегает посещений; однако для нас очень важно объяснить кому-либо из ответственных членов семьи, что именно происходит с вашим отцом. Необходимо принять определенные решения, и хотелось бы, чтобы те, кто будет их принимать, были максимально информированы. – Он вытащил из ящика над кроватью медицинскую карту. – Поначалу мы решили, что ваш отец страдает от болезни Альцгеймера: именно такой первоначальный диагноз поставили ему в Анахайме. Затем мы провели некоторые дополнительные исследования…
– Я думал, у него был инсульт, – заметил Стив.
– Точнее, целая серия инсультов, как показала томография. Но, помимо этого, ваш отец, по-видимому, страдает деменцией.
Стиву показалось, что на него рухнула сверху каменная плита. Деменция. Точного медицинского значения этого слова он не знал, только обиходное, однако и этого было достаточно, чтобы понять: дело серьезное, очень серьезное. Нечего и надеяться, что отца подлечат немного и отпустят домой.
– Деменция – это общий термин, описывающий целый набор различных мозговых расстройств, – продолжал доктор Кёртис. – Ваш отец страдает, по-видимому, от лобно-височной деменции, также называемой болезнью Пика. Она характеризуется лобным дерегуляторным синдромом, при котором больной демонстрирует поведенческие проблемы, чаще всего апатию или агрессию. В случае вашего отца очевидно второе. Кроме того, пациенты с этой болезнью страдают от семантической деменции: иначе говоря, у них пропадает память на слова. Ваш отец не может вспомнить значения слов. То есть сами слова помнит, но не связывает их с соответствующим значением. Мозг выбирает их случайным образом, и чаще всего они не имеют никакого отношения к тому, что он пытается сообщить.
– И долго это продолжается? – в недоумении спросил Стив. – Я так понял, что все произошло внезапно…
– Несомненно, симптомы присутствовали уже какое-то время, хотя, очевидно, проходили незамеченными. Скорее всего, они были слабо выражены. Наверное, ваш отец часто раздражался, или его злило что-то такое, на что прежде он и внимания не обращал…
«В жизни не бывало такого, чтобы отец на что-то не обратил внимания!» – мысленно заметил Стив. Да уж, ни единой возможности разозлиться его старик не упускал.
– …возможно, ему бывало трудно подобрать слова, или он употреблял одно слово вместо другого. Скорее всего, это могла бы заметить ваша мать – хотя нередко симптомы развиваются так постепенно и проявляются так нечасто, что долго остаются незамеченными.
– А потом инсульт…
Врач кивнул.
– Инсульт, несомненно, ускорил течение болезни.
Стив глубоко вздохнул. Настало время задать главный вопрос.
– Скажите, можно ли что-то сделать? Как-то это остановить?
– Лекарства существуют, – ответил врач. – Но вылечить это нельзя. Те препараты, что мы даем вашему отцу, помогают контролировать симптомы. Остановить болезнь невозможно. Самое большее, на что мы можем надеяться, – немного затормозить ее развитие.
Стив знал, что сыновний долг требует посоветоваться с другими врачами – и он постарается уговорить на это мать, – но еще знал точно: бегать по специалистам, читать литературу и превращаться в эксперта по душевным расстройствам он не станет. Прежде всего отец опасен для себя и для окружающих. Очевидно, что он тяжело болен и должен находиться в больнице. Да и доктор Кёртис вызывал доверие: специалист явно компе- тентный.
Вдруг отец проснулся. Резко дернулся в сковывающих его путах; тело напряглось, на шее вздулись жилы, глаза выкатились из орбит.
– Папа! – позвал Стив.
– Нет!
Отец смотрел на него с нескрываемым гневом, но и с недоумением. Ясно было, что он чертовски зол на Стива, – и так же ясно, что не узнает его.
Стиву даже стало легче. То, что отец его не узнал и, быть может, тут же забудет об их встрече, не освобождало от ответственности, зато защищало от упреков; рассеялся страх, что отец начнет, как бывало, бранить его, распекать и язвить. Однако, встретившись с непонимающим взглядом старика, наряду с облегчением Стив ощутил и иное чувство: сожаление об утраченных возможностях. Никогда, никогда уже он не докажет отцу, что чего-то стоит, никогда не заставит признать и оценить себя. Даже если станет великим писателем или откроет лекарство от рака – черт, да хотя бы выиграет в лотерею! – отец не поймет. Эта дверь закрыта навсегда.
– Ручки! – завопил вдруг старик. – Карандаши!
– Сейчас вы видите оба основных симптома, – негромко заметил врач. – Беспричинную агрессию и поражение семантической памяти.
– Карандаши!
– Его раздражает, что мы его не понимаем, и это провоцирует еще большую агрессию.
Стив подошел ближе. Будь они в кино, сейчас он накрыл бы руку отца своей рукой; но в семье Наев такие нежности не приветствовались.
– Папа! Это я.
– Стив?
Взгляд старика вдруг прояснился.
– Почему я здесь? – почти жалобно спросил он. – Что случилось? Где твоя мать?
Как ни странно, это было куда хуже гнева. К гневу отца Стив привык и кое-как научился с ним ладить. Но меньше всего ожидал растерянности и страха – и что с ними делать, не понимал. Он мог лишь беспомощно смотреть на отца.
– Что произошло?
Прежде чем Стив успел придумать ответ, сознание старика померкло – разом, как пропадает радиосигнал. Отец нахмурился, затем улыбнулся и произнес отчетливо:
– Стиль жизни факсовый щенок!
– О чем я вам и говорил, – вздохнул врач. – Со временем моменты просветления будут случаться все реже и становиться все короче. Остановить процесс невозможно, можно лишь немного его замедлить. Если у вас есть несколько минут, зайдем ко мне в кабинет, я дам вам кое-какую литературу и поясню возможности дальнейшего лечения, чтобы вы могли обсудить это с вашей матерью, прежде чем решать, что делать дальше.
Стив кивнул и следом за врачом вышел из палаты.
До дома он доехал уже в темноте – и был благодарен судьбе за пробки. Возвращаться домой не хотелось, звонить матери и Шерри – тем более. Он сидел в сгущающихся сумерках, мало-помалу продвигаясь на север в плотном потоке машин, слушал радио, смотрел вперед и до боли в пальцах сжимал руль.
После Альбукерке она проснулась, заворочалась на сиденье. Ночь была темной, безлунной, и лицо ее в слабом свете приборного щитка будто светилось собственным светом.
– Где это мы? – спросила она.
– Почти в Санта-Фе.
– Останавливаться будем?
– Будем. Я устал, надо вздремнуть.
– Разбуди, когда приедем.
Она откинулась в темноту сиденья и снова заснула. Ну и слава богу. Две недели назад Сьюзи казалась ему идеальной спутницей – бодрая, энергичная, всегда в хорошем настроении. Вскоре ее неизменная бодрость перестала забавлять и начала раздражать. Он предпочитал ехать в тишине, глядя в окно, наедине с собственными мыслями. А Сьюзи требовался постоянный шум, она включала радио или заполняла паузы болтовней. Отдохнуть удавалось, только когда она спала.
В зеркале заднего вида еще маячили огни Альбукерке. Слишком много людей на свете. Все больше людей, все меньше свободного места. Вспомнилась картина из детства – заброшенная фабрика по соседству, буйная поросль молодой травы, пробивающаяся сквозь асфальт… Было в этой картине что-то утешительное: природа возвращает себе то, что по праву принадлежит ей. Увы, война с природой шла слишком долго – безжалостная, позиционная война; природа проиграла, у нее нет больше ни сил, ни воли возвращать себе утраченные позиции. Она уходит.
Хорошо, что Сьюзи спит и не мешает ему думать эти невеселые думы.
На первом же съезде к Санта-Фе он свернул и поехал мимо бесконечных заправок, магазинчиков, гостиниц, пока не увидел мотель со светящейся вывеской: «Свободно». Сьюзи крепко спала; он не стал ее будить – просто остановился, зашел в холл и вернулся уже с ключом от номера.
В номере она стянула с себя все, заползла под одеяло и немедленно уснула. Он был разочарован: в глубине души надеялся на секс. Пришлось подрочить в ванной.
Душ взбодрил, спать больше не хотелось; он прилег рядом, взял с тумбочки пульт и включил телевизор. Сьюзи, не просыпаясь, прижалась к нему, уткнулась лицом в плечо, закинула руку ему на пояс, – и он пожалел о том, что больше не хочет секса. Пожалуй, она не возражала бы, разбуди он ее таким способом. Может, ей даже понравилось бы…
Он рассеянно переключал каналы, пока не наткнулся на старый фильм с Джеком Леммоном и актрисой, на удивление похожей на его бывшую жену. Некоторое время смотрел кино, забывшись в глупенькой комедийной интриге; потом фильм прервался рекламой, и волшебство рассеялось. Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Где-то сейчас Фиби, с кем, чем занимается… Уж наверно, сейчас ей живется лучше, чем тогда с ним.
Ему-то точно лучше без нее.
Жили они в тупичке на окраине Финикса, в квартале маленьких, похожих, как две капли воды, домишек с такими же одинаковыми двориками. Дома были съемные, дешевые, садов при них не водилось. Даже после двух лет жизни никто из соседей не позаботился посеять траву; дворы зарастали желтым бурьяном, стелющимся по жесткой, выжженной солнцем земле. В бурьяне играли чумазые дети и раскидывали где попало сломанные игрушки. В соседнем доме жил коп с женой; не меньше раза в неделю они устраивали грандиозное выяснение отношений среди ночи, и кончался скандал всегда одинаково – коп хлопал дверью, вскакивал на мотоцикл и уезжал от греха подальше.
Вот в таком месте проходила их семейная жизнь; и самое страшное, что они там не были чужими. И развелись не потому, что невзлюбили друг друга, – скорее, потому, что оба ненавидели так жить. Дом продали; он переехал в Денвер, потом в Миссулу, потом в Шейенн, а она… Бог знает куда.
Порой он задумывался, чем бы дело кончилось, если бы они не расстались? Наверное, он стал бы ее бить. А может, она зарезала бы его во сне. Так или иначе без насилия не обошлось бы…
Реклама закончилась, снова начался фильм, но смотреть было уже неинтересно. Он выключил телевизор и заснул рядом со Сьюзи, думая о Фиби, и о Финиксе, и о соседе-полицейском.
Утро. Турист из Нью-Йорка тащит вниз по ступенькам Настоящую Индейскую Лестницу из Санта-Фе, сделанную на Филиппинах. Весомое доказательство, что побывал на Диком Западе. Интересно, куда он ее денет? Где разместит в своей нью-йоркской квартирке?
Хотелось посмеяться над дурнем-ньюйоркцем – но вместо этого он открыл перед ним дверь и с каким-то гнетущим чувством слушал, как тот рассыпается в благодарностях, таща свою добычу к машине. Чуть поодаль немолодая пара запихивала в багажник огромный индейский горшок: от этого зрелища стало еще тоскливее. Что они расскажут друзьям, когда вернутся домой? Как опишут свое путешествие? «Ночевали в “Мотеле номер шесть”, напротив “Денни”, по соседству с “Макдоналдсом”»? Или в рассказах приукрасят это место: придадут ему ландшафт, соответствующий их представлениям об экзотике, будут восторженно рассказывать о загадочном и диком Санта-Фе?
Он вышел в холл и отдал портье ключи. Прихватил с собой бесплатный кофе, наполнив пластиковый стаканчик до половины, чтобы не пролить, и вернулся к себе. Сьюзи уже оделась и застегивала сумку. Сегодня на ней были белые шорты, белый топ, волосы забраны в конский хвост.
– Королева корта, – сказал он.
Сьюзи рассмеялась, решив, что это комплимент. Он оглядел номер – проверить, не забыли ли чего, подхватил свою сумку, и вместе они пошли к машине.
Остановились в забегаловке под названием «Счастливая фасоль», съели на завтрак буррито, сидя на красных пластмассовых стульях за красным пластмассовым столом под красным пластмассовым тентом.
На шоссе выехали уже в десять. Небо здесь было точно такое, каким он его помнил: бескрайнее, синее, с разбегающимися во все стороны завитками облаков. Горы Сангре-де-Кристос, с покрытыми снегом вершинами, очень красивы; остановились, чтобы пофотографировать. Сьюзи хотела непременно сняться на фоне выщербленного временем и ветром известнякового столба, к которому уже выстроилась очередь. Припарковавшись, они подождали, пока снимутся и уедут остальные; затем Сьюзи, раскинув руки и подпрыгивая, перебежала через дорогу, встала у столба, и он ее снял.
Чуть позже они поссорились. Случилось это в Эль-Сантуарио-де-Чимайо, мексиканской церквушке, прославленной какой-то особой «чудесной грязью», исцеляющей болезни. Когда они туда приехали, маленькая пыльная парковка перед церковью была полным-полна, узкий немощеный подъезд тоже забит машинами, а возле церкви толпились единой массой страждущие латиноамериканцы и белые туристы.
В маленькую церквушку вошли вместе, но скоро ему стало не по себе в тесноте и духоте, и он вышел. Сьюзи догнала его несколько минут спустя, кипя от злости. Почему, он так и не понял. Решил не спрашивать. Зачем? И так ясно: он что-то сделал или чего-то не сделал, – а извиняться за то, в чем не виноват, не было никакого желания. Однако молчание не помогло избежать ссоры. По дороге к машине Сьюзи сообщила: в церкви она протянула ему руку, а он словно и не заметил! «Я действительно не заметил», – сказал он. «В этом-то и проблема, – сказала она, – вечно ты меня не замечаешь!» Дурацкий спор: но, как обычно, спорили они так, словно от этого зависела их жизнь, вспоминая предыдущие прегрешения, уходя все дальше и дальше в дебри воспоминаний, пока не обнаружили, что, стоя по обе стороны от машины, кричат друг на друга из-за чего-то, что он сказал в Вайоминге четыре дня назад.
Никто не мог победить в этом споре, и никто не хотел уступать. Надутые, не глядя друг на друга, они залезли в машину и не разговаривали, пока дорога не начала взбираться в гору; тогда Сьюзи придвинулась ближе, положила руку ему на колено и сказала: «Давай не будем ссориться!» Он подставил щеку для поцелуя, и Сьюзи, вполне успокоенная, с облегчением принялась делиться впечатлениями о поселках и зеленых долинах, мимо которых они проезжали.
С прошлого раза, когда он был в Таосе, народу явно прибавилось. На въезде в город они застряли в пробке и по главной улице тащились с черепашьей скоростью в хвосте у оливкового «Мерседеса», – а по тротуару мимо них проходил нескончаемый парад пожилых туристок в пончо, бахроме на всех частях тела и огромных солнечных очках.
– Я думала, Таос больше, – заметила Сьюзи.
Он покачал головой.
– Нет, городок маленький.
– Я думала, Таос больше, – повторила она.
Ему хотелось продолжить начатый в церкви спор: достать ее, уязвить, доказать, что замечания ее глупы, что сама она тупая, мелкая, скучная… но он промолчал – и продолжал продвигаться дюйм за дюймом в плотном потоке машин, а мимо них по тротуарам сновали нагруженные покупками пешеходы.
Сьюзи отвернулась и стала смотреть в окно.
– Очень скоро мы все всё будем делать через компьютеры. Покупать вещи. Платить по счетам. Читать книги, смотреть кино, слушать музыку. Из дома выходить вообще не придется.
Он попытался это представить – и вообразил себе нацию агорафобов, параноиков, страшащихся выглянуть за дверь, и опустевшие улицы, по которым, словно в «Безумном Максе», гоняют на футуристических мотоциклах банды психопатов. Быть может, для мира так будет лучше. Прекратится эта бесконечная застройка, мания впихивать в любой тихий уголок многоэтажные дома и торговые центры. Люди будут сидеть себе взаперти и пялиться в мониторы – и наконец оставят землю в покое.
А чем займется тогда он? Станет изгоем? Одним из тех немногих, кто предпочтет колесить по дорогам и платить наличными? Может быть…
В восточной части города дорога немного очистилась, и они свернули направо, к пуэбло – индейской деревне. Купили экскурсию, Сьюзи заплатила пять долларов сверху за право фотографировать. Молодой индеец сводил их в церковь, потом – на скромную площадь, рассказал немного о деревне и ее обитателях, поблагодарил и побежал обслуживать следующую порцию туристов.
Сьюзи громко восторгалась тем, как обитатели пуэбло близки к природе. Что до него – ему деревня напомнила городской трущобный район, очень маленький и грязный. На окнах вместо занавесок висели обрезанные простыни, на улице оборванные дети играли пыльными игрушками… Удивительно похоже на Финикс.
Пообедали в ресторанчике на краю резервации. Их провели в отдельный кабинетик у окна. Здоровенный жук с черными крыльями – таких жуков он никогда прежде не видел – громко жужжал и бился о стекло; но и официантка, и Сьюзи делали вид, что его не замечают, и он подумал: раз уж женщины не против жука, так чего выступать?
Оба заказали индейские тако: блинчики с бобами, латуком, сыром и томатами. Сквозь грязное стекло, по которому ползал обессилевший жук, он смотрел на резервацию и думал: каково это – принадлежать к народу побежденных? Чувствуют ли индейцы, работающие в ресторане, бессильную ненависть от того, что вынуждены обслуживать белых? Или для них это просто работа? Он попытался вспомнить, видел ли когда-нибудь индейца с белой женщиной или белую с индейцем. Нет, похоже, они живут замкнуто, как встарь. «Будь я индейцем, – решил он наконец, – я бы страшно злился. Просто ненавидел бы белых, все их правила и обычаи».
По дороге к выходу, оплачивая счет у кассы, он спросил официантку, какое название она предпочитает: «индейцы» или «коренные американцы».
– Ни то ни другое, – ответила она.
– Почему?
– Все это европейские слова. «Индейцами» нас назвали, потому что Колумб решил, что попал в Индию. А «американцами» – в честь Америго Веспуччи. Оба – итальянские мореплаватели, к нам они никакого отношения не имеют. Я предпочитаю называть себя… – Она произнесла слово, которого он никогда раньше не слышал и вряд ли смог бы повторить.
Такой ответ ему понравился, даже как-то при-ободрил. Быстрым шагом он вышел из ресторанчика и нагнал Сьюзи.
– Что с ней такое? – спросила та. – Отчего она разозлилась?
– Вовсе она не злилась, – ответил он, почему-то ощутив желание вступиться за официантку.
Несколько минут спустя, когда они уже выехали на дорогу, Сьюзи спросила:
– Как тебе показалось, она хорошенькая?
– Кто?
– Официантка.
Он совершенно об этом не думал, но сейчас, вспомнив ее, сказал себе: пожалуй, да, хорошенькая.
– Нет, – ответил он.
Еще несколько минут помолчали.
– Пейзаж как в кино, – промолвила Сьюзи. – Нереальный. Как будто все нарисованное.
Он кивнул.
– Наверняка тут кучу фильмов снимали.
– Ага.
– В будущем, – снова заговорила Сьюзи, – у каждого человека уже при рождении будут покупать права на фильм о его жизни. Скажем, за пятьдесят тысяч. И обо всем, абсолютно обо всем, что происходит – где угодно, с кем угодно, – киностудии и телеканалы смогут снимать кино, не боясь, что их засудят.
Он искоса взглянул на нее и промолчал, подумав про себя: не многовато ли она думает о будущем?
Завтра, перед тем как ехать в Колорадо, Сьюзи хотела побывать на гряде Рио-Гранде; вот бы скинуть ее со скалы!.. Лучше выехать пораньше, сказал он ей, если мы хотим спокойно полюбоваться видами. А про себя добавил: и чтобы никакие праздношатающиеся туристы не увидели, как я столкну тебя в пропасть.
Хотя сам понимал, что не решится на это. Слишком много хлопот. Возвращаться в Таос, рассказывать в полиции, как она упала, отвечать на вопросы… А вдруг и хоронить ее придется ему? Нет уж, черт с ней. Пусть живет.
И все же было в этой мысли что-то соблазнительное.
Интересно, а Фиби он сбросил бы со скалы?
Очень может быть.
А потом пожалел бы об этом?
Вряд ли.
В номере мотеля пахло лизолом, единственное зеркало над раковиной в ванной треснуло и покрылось мутными белесыми разводами. Телевизор показывал мыльную оперу; на всех остальных каналах стоял треск и мерцали помехи. Сьюзи пошла пописать, не закрыв за собой дверь, а он растянулся на кровати и уставился в засиженный мухами потолок. Через легкие шторы на окне виднелись смутные силуэты ребятишек, бегающих вокруг бассейна.
Несколько секунд спустя Сьюзи вышла из ванной без трусов, явно настроенная на секс. Но он был настроен по-другому – и, встав с кровати, сказал:
– Пошли поплаваем.
Она в недоумении уставилась на него, почесывая кудряшки на лобке.
– Чего?
– Хочу поплавать.
Не дожидаясь ответа, он открыл свою сумку, достал плавки и ушел переодеваться в ванную, заперев за собой дверь.
Когда вышел, Сьюзи, совсем голая, натягивала купальник. Он подождал ее, взял полотенца, и вместе они вышли из номера.
– А ключи взял? – спросила она.
Он обернулся на дверь, которую только что захлопнул.
– Нет.
Сьюзи улыбнулась.
– Ничего страшного. Я взяла. – И повертела на пальце у него перед носом кольцо с ключом.
Бассейн был полон ребятни, похоже, из двух семей: одни дети светлокожие, другие смуглые. Родители их отдыхали в шезлонгах по разные стороны бассейна. Белые отец и мать читали журналы. Мамаша-латиноамериканка не спускала глаз с детей, а ее увесистый муженек, видимо, только что вышедший из воды, отфыркивался и растирался полотенцем.
Ребята играли вместе: двое белых мальчуганов, пятеро или шестеро смуглых, и одна смуглая девочка. Играли в «Марко Поло»: девочка изображала морское чудовище – раскинув руки, бросалась на других детей, а те улепетывали от нее, визжа и брызгая водой.
Они со Сьюзи оставили полотенца на скамейке и направились в соседнее джакузи. Сьюзи села на бортик, болтая ногами в горячей воде, а он подошел к стене и включил вибрацию. Потом сошел по ступенькам в воду и устроился наискосок от Сьюзи, все еще болтавшей ногами. Мать-латиноамериканка встретилась с ним взглядом и улыбнулась, и он улыбнулся в ответ. Сделал вид, что оглядывается кругом, на самом деле просто желая рассмотреть ее повнимательнее. Лет тридцать шесть – тридцать семь, и на удивление симпатичная. Рыхловата, но вполне привлекательна. Уж точно не чета этой горе сала с ней рядом.
Будь они оба свободны, не будь с ней мужа и детей, а с ним – Сьюзи, быть может, встретившись здесь, в бассейне, они провели бы вместе ночь…
Интересно, какова она в постели?
Он снова бросил взгляд в ее сторону. Сейчас она что-то кричала детям и, кажется, была занята только ими; но все же подняла глаза, заметила, что он смотрит, – и снова быстро улыбнулась.
Он улыбнулся в ответ.
Первая его женщина была мексиканкой. Ему было тогда шестнадцать, ей – тридцать с небольшим. Она не брила ни подмышек, ни ног, да и мылась не слишком часто – и все же это было прекрасно. Много лет потом, до встречи с Фиби, он не испытывал ничего подобного. Было в ней что-то неотразимо сексуальное: в том, что она не бреется, как американки, что пахнет потом и мускусом, а не цветочным парфюмом. Что-то грязное, запретное. Вспомнилось, как отчаянно она извивалась под ним, как сжимала ягодицы, удерживая его в себе, – и от одного воспоминания в плавках стало тесно. А когда он кончил, она его не выпустила, нет, держала в себе, пока его член не обмяк, – и это, казалось, доставило ей наибольшее наслаждение.
Она была puta, шлюха – так говорили ему потом друзья. Но денег с него не взяла. Может, просто врали из зависти.
Он поднял глаза от бурлящей воды – и обнаружил, что на него смотрит Сьюзи.
– Ты о чем думаешь? – спросила она.
– Так, ни о чем, – ответил он.
Они поплавали и вернулись в номер. Сьюзи, по-прежнему в игривом настроении, стянула с него плавки. Член его скукожился от воды, стал совсем крохотным. Она опустилась на колени, взяла его в рот; он позволил опрокинуть себя на кровать и сесть сверху.
Потом Сьюзи пошла в душ, а он включил телевизор. Смотреть Таос, его магазинчики и галереи Сьюзи не захотела; надо было бы радоваться – но ему от этого стало как-то не по себе. Сам он совсем не хотел бродить по магазинам – но хотел, чтобы этого хотела она. А она, выходит, готова, как и он сам, остаток дня просидеть в номере, пялясь в телевизор… Грустно.
Сьюзи вышла из ванной голая, с мокрыми волосами, залезла на кровать и немного попрыгала на матрасе, словно на трамплине. Потом нагнулась к нему и страстно поцеловала, ожидая ответной нежности. Он отодвинул ее и сказал, что хочет посмотреть новости. Она надулась, надеясь вызвать в нем если не нежность, то хоть чувство вины, – но тоже безрезультатно; пообижалась немного и заснула во время прогноза погоды.
Час спустя или около того он разбудил ее и повел ужинать в кафе на открытом воздухе. Сказал: здесь, мол, лучшая еда в Таосе. На самом деле выдумал это на ходу – кафе было первое попавшееся по дороге. За столом Сьюзи снова болтала о какой-то ерунде; он рассеянно разглядывал низенькую, плотную, на удивление безобразную женщину, ужинавшую в одиночестве за соседним столиком. Интересно, этой тетке вообще случалось заниматься сексом? Хоть кто-нибудь когда-нибудь ее хотел? А ведь очень может быть, что в постели она хороша. Такая уродина будет из кожи вон лезть, чтобы доставить тебе удовольствие.
Женщина заметила, что он ее разглядывает, и скорчила недовольную гримасу.
Потом они вернулись в номер, и Сьюзи намекнула, что не отказалась бы от куннилингуса. Он принялся было за дело, однако процесс шел так вяло, что посреди его Сьюзи заснула, а он, усталый и с ноющей челюстью, с облегчением вытянулся с ней рядом.
Наутро он проснулся до рассвета, когда Сьюзи еще спала. Выбрался из-под одеяла, встал с кровати. Сьюзи спала спиной к нему, свернувшись клубочком. Он обошел кровать и заглянул ей в лицо: она улыбалась во сне, и улыбка эта была безмятежно, по-детски счастливой. Несколько мгновений он стоял над ней в раздумье; затем тихонько натянул вчерашнюю, сброшенную на пол одежду, взял ключи и сунул в карман бумажник.
Все остальное он оставил в номере. Чемодан, прочая одежда, бритва, термос – случайные, ненужные вещи, тянущие к земле. Бесшумно, не разбудив Сьюзи, выскользнул из номера, прокрался к машине. Завел мотор, подождал немного – вдруг шум ее разбудит, вдруг она выбежит за ним? Но все было тихо, даже не колыхнулись занавески на окне, – и он тронулся в путь.
Он ехал на север – через Таос, мимо резервации. Думал о Фиби и о Сьюзи, сладко спящей в номере. И, переезжая мост над Рио-Гранде, – улыбался.
– М-да, не повезло твоему старику! – заметил Джейсон, похлопав его по спине.
Стив поморщился: не любил, когда его трогали. Впрочем, Джейсону этого не понять. Он из тех экспансивных ребят, что вечно хлопают тебя по плечам, по-дружески пихают в бок, а то и лезут обниматься. Да, что поделаешь, люди разные… Как говорится, живи и давай жить другим.
Деннис и Уилл вели себя сдержаннее – сочувственно покачали головами, не отрываясь от стаканов.
Несмотря на все происшедшее, Стив не пропустил обычную пятничную пьянку с приятелями. Долго думал, рассказать ли им, что случилось с отцом, наконец решил ничего не скрывать – и не пожалел об этом. Хорошо, когда можно облегчить душу. Хоть с кем-то поделиться тем, чего он насмотрелся в Ветеранском госпитале, поведать об ужасах лобно-височной деменции. Рассказать о том, на какую кошмарную полужизнь обречен теперь отец, пока над ним не смилуется смерть.
Шерри он пока ничего не рассказывал, сам не вполне понимая почему. Нет, конечно, она знала, что его отец в больнице, но не подозревала ни о деменции, ни о нападении на мать. Никаких мрачных подробностей. Стив чувствовал укол вины оттого, что с друзьями откровенен, а перед невестой помалкивает; и все же, как ни странно, с ребятами говорить об этом было легче. Наверное, потому, что они не задавали лишних вопросов. С Шерри общими словами не обойдешься: она начнет расспрашивать о его чувствах к отцу, к семье…
– Таблетки не помогают? – спросил Деннис.
Стив пожал плечами.
– И что доктора говорят?
– Что дальше будет только хуже.
– А сейчас он как? – спросил Джейсон.
– Иногда меня узнает, а большую часть времени несет страшную чушь. Вчера вот увидел меня и говорит: «Высри бублик!»
Уилл невольно фыркнул, но тут же закусил губу и бросил на Стива смущенный взгляд.
– Извини.
– Да ладно, чего уж там, – усмехнулся Стив. – Это и в самом деле смешно. Даже мама рассмеялась вчера, когда он попросил ее «покрасить кошку». А что еще остается?
– Ну да, – кивнул Деннис, – лучше смеяться, чем плакать.
– Точно, – кивнул Стив.
Впрочем, плакать его не тянуло. То, что положение отца просто душераздирающее, Стив понимал умом, не чувствами. Он наблюдал за агонией отца спокойно и бесстрастно, словно за сценой из фильма. Старался убедить себя: так, мол, психика справляется с трагедией, защищает себя от боли, – и понимал, что это ложь. Он просто не любит отца. Не чувствует того, что должен чувствовать сын. И все, что делает для него, делает по обязанности.
Потребовалось два дня и несколько тяжелых разговоров, чтобы уломать мать само́й съездить в больницу и поговорить с врачом. По дороге она устроила настоящее представление: стонала, жаловалась, старательно демонстрировала свою загипсованную руку, чтобы сын, не дай бог, не забыл, что она тоже страдает; но, когда увидела наконец мужа, накачанного лекарствами и привязанного к кровати, – забыв обо всем, разрыдалась. Странное дело, подумал Стив; кажется, она в самом деле его любит. Прежде он не раз задумывался о том, любят ли родители друг друга, – и не мог ответить себе однозначно.
– Слушай, а сам-то он понимает, что говорит ерунду? – спросил Джейсон.
– Нет, ему кажется, что все нормально. Но страшнее всего – приступы ярости. То есть, я хочу сказать, ласковым солнышком папа никогда не был, однако сейчас, когда он что-то говорит, а мы его не понимаем, он просто с ума сходит. Начинает орать, багровеет, сжимает кулаки… Если б его не привязывали, думаю, он бросался бы на нас с кулаками.
– А что у тебя теперь с работой будет? За свой счет возьмешь? – спросил Джейсон. Сам он работал в отделе кадров «Отомейтед интерфейс», так что смотрел на дело с точки зрения кадровика.
Стив пожал плечами.
– Не знаю пока.
– Да ладно, работа у него, большое дело! – сказал Уилл.
Стив принужденно улыбнулся. Вечно Уилл отпускает шуточки на эту тему, словно все они работают, и только Стив какой-то тунеядец. А что не так с его работой в «Однокашниках-медиа»? Разыскивать бывших выпускников, брать у них интервью, составлять новостные рассылки и буклеты – дело как дело, не хуже любого другого.
В другой день он бы Уиллу не спустил – ответил бы «да уж побольше твоего хрена» или что-нибудь в таком роде; но сейчас устал и не хотел связываться. Вместо этого сменил тему.
– Я на этой неделе брал интервью у женщины-сексолога. Она изучает порнографию.
– Правда, что ли? – воскликнул Уилл и радостно заржал.
– Знаете, я раньше не понимал, почему говорят, что порнография унижает женщин и всякое такое…
– Ох, бога ради, только без феминизма за столом! – простонал Деннис.
– Нет, послушайте, в этом есть смысл. Она мне объяснила. Бо́льшая часть того, что показывают в порнофильмах, на порносайтах и так далее, не доставляет женщинам никакого удовольствия. Минет, анал, порка…
– А сама-то она как? – перебил Уилл. – В смысле внешности?
– Ничего, – признал Стив.
Уилл закатил глаза.
– Хорошенькая цыпочка зарабатывает просмотром порнухи с аналом… Вау!
Теперь смеялись уже все. Стив понял, что продолжать не стоит. Попытка сменить тему не удалась: следовало догадаться, что парни начнут ржать, как кони, и только. Остаток вечера они, хихикая и подталкивая друг друга локтями, предавались фантазиям о том, что хорошенькая цыпочка-сексологиня может увидеть в порнофильмах и как использует полученные сведения в личной жизни. Стив молчал и рано ушел.
Дома его встретила Шерри. Как видно, открыла своим ключом и теперь готовила что-то на кухне, а из гостиной доносились на полной громкости «Вечерние новости Эн-би-си».
В первый миг Стив разозлился – какого черта Шерри появляется без предупреждения? – потом раздражение сменилось усталой благодарностью. Он не сообразил купить еды по дороге домой, готовить был не в настроении, и если б не Шерри, сегодняшний ужин его, по всей видимости, состоял бы из кукурузных чипсов и «Доктора Пеппера»[2].
Он прошел на кухню, обнял Шерри, заглянул ей через плечо на плиту.
– Что готовишь?
– Пасту «Феттуччине Альфредо». Подумала, что тебе не помешает вкусный домашний ужин. Неделя у тебя выдалась тяжелая. Как твой папа?
Он хотел бы сказать ей правду – всю правду, – да не знал как.
«Я совсем как папа с мамой. Вечная история: ребенок клянется не быть похожим на родителей – и вырастает точь-в-точь как они. Сын своего отца». Мысль эта так его поразила, наполнила таким отвращением, что, глубоко вздохнув, Стив начал рассказывать все как есть. С самого начала – со звонка матери на работу, – и до вчерашнего посещения, когда медсестра забыла сделать отцу очередной укол и он бушевал в своих путах, гримасничая и выкрикивая бессмыслицу. Поначалу, говоря обо всем этом, Стив чувствовал себя очень неловко – и сообразил, почему так долго не хотел рассказывать. Отчасти потому, что стыдился. И отца, и своей семьи, и себя.
А еще он чего-то боялся. Что Шерри подумает о его семье что-то не то? Или что как раз то подумает? Сам не знал. Но чего-то боялся.
Когда он рассказал все, Шерри крепко обняла его и поцеловала, и на щеку ему закапали теплые слезы. Самому Стиву плакать не хотелось, особого горя он не чувствовал – только усталость. Зато Шерри рядом и сочувствует ему.
Она его не бросила.
Так вот чего он боялся?
Может, и так…
Шерри осталась у него на ночь, и субботу они провели на море. Гуляли по пирсу, пообедали в «Краб-кукере», сплавали на пароме до острова Бальбоа и обошли там все туристические магазинчики. В одном месте у моря на пляж выкинуло крупную медузу: молодой загорелый блондин и его подружка, такая же загорелая и белокурая, тыкали в нее палками, вокруг собрались люди, и в небольшой толпе Стив вдруг увидел Джину со своей работы. Джина, в ленточном бикини, стояла под руку с пузатым лысеющим мужчиной в плавках. Кем он ей приходится – отец, муж, любовник, – Стив не представлял, не знал и того, живет ли Джина на Бальбоа или, как и они с Шерри, приехала сюда на выходной. Но сама эта встреча его смутила. Как-то неприятно было видеть сослуживицу, с которой привык встречаться в рабочей обстановке и говорить лишь о самом необходимом, на пляже, почти раздетой. «Ей, наверное, тоже неприятно будет меня увидеть», – подумал Стив и, тихонько выбравшись из толпы, повел Шерри оттуда подальше.
Потом они заехали в «Сады Роджера» – Шерри хотела посмотреть цветы; и уже по дороге домой Стив вдруг сообразил, что за весь день ни разу не вспомнил о родителях. Передышка была кстати, но вызвала в нем укол вины. Что он за сын? Мать сидит дома, одна, со сломанной рукой, отец сошел с ума и пытался ее убить… да хороший сын ни о чем другом и думать не станет! А он обо всем забыл, стоило выбраться из дома в приятной компании… Стыдно. Очень стыдно.
Стивен уже начал сворачивать на парковку, когда вспомнил, что машина Шерри осталась на улице. Он объехал дом вокруг и остановился возле ее «Приуса». Вчера Шерри не собиралась оставаться на ночь и сейчас была во вчерашней одежде; ей нужно было вернуться домой, переодеться и принять душ.
– Может, поедешь со мной? – предложила она. – Останешься на ночь?
Стив устало покачал головой.
– Хочу съездить к отцу, пока еще не очень поздно.
Шерри, улыбнувшись, клюнула его поцелуем в щеку.
– Вот что мне в тебе очень нравится: ты хороший сын!
Стив заставил себя улыбнуться в ответ. Хороший сын? Бог его знает. А отец его – хороший отец? Тоже так сразу не ответишь… Нет, пожалуй, он хороший сын: вот, ездит к отцу в больницу почти каждый день, хотя тот ничего не понимает и почти его не узнает… Поменяйся они местами, небось отец к нему не ездил бы!
Но какого черта он вообще об этом думает? К чему сравнивает, кто из них лучше, высчитывает, словно старается набрать очки в игре? Неужто ждет какой-то награды за свою сыновнюю почтительность? Ни в рай, ни в ад, ни в грядущую жизнь Стив не верил. Сказать, что ходит к отцу ради самого отца, тоже нельзя: отец ничего не понимает, ему все равно. Наверное, дело в том, что уже давно, очень давно – может быть, с детства – он смотрит на свою жизнь, словно издалека, как на что-то отдельное от себя. Словно все это кино. И правда в том, что очень многие его мысли, слова, действия – не для себя, а для какого-то невидимого зрителя. Он сам – сценарист, режиссер, единственный актер и критик собственной жизни.
А подростки, не расстающиеся с наушниками, – что они делают? Снабжают свою жизнь саундтреком. Словно они на экране, словно кто-то смотрит про них кино.
Да все мы так делаем, каждый по-своему.
Стив поцеловал на прощание Шерри, обещал позвонить ей из дома, помахал рукой, и они разъехались.
«В конечном счете, – думал он, – я стараюсь поступать правильно ради самого себя. Мне так лучше. А еще потому, что, может быть – только “может быть”, – где-то в глубине души отец знает и понимает, что я для него делаю».
По дороге он заехал в «Дель Тако» и, сидя за пластмассовым столом на пластмассовом стуле, торопливо съел невкусный ужин. В Ветеранский госпиталь приехал уже на закате. Отец спал, чему Стив, со вздохом опускаясь в кресло, от души порадовался. Лучше, когда старик спит. Можно сидеть у его постели, как положено любящему сыну, но не пытаться с ним разговаривать – что из-за деменции, исключая краткие периоды просветления, почти невозможно. Да, лучше, когда отец без сознания. Сыновняя любовь, преданность и никаких хлопот.
Вдруг послышался хриплый, сдавленный кашель, и Стив подскочил в испуге. Взглянул на кровать. В палате царила тьма, даже свет из коридора падал приглушенно, неярко, словно его притушили на ночь. Шторка, отделяющая кровать отца от остальной палаты, была отдернута: одного из его соседей выписали два дня назад, второго куда-то перевели сегодня утром. Стив озирался кругом, словно ребенок, напуганный непонятным звуком в темной комнате. Только сейчас он заметил, что из других палат не доносятся, как обычно, крики и вопли. Весь этаж притих.
Отец распахнул глаза – белые ободки роговицы, черные дула зрачков в полутьме.
– Я ее убил.
Старческий голос в мертвой тишине больницы прозвучал сипло и как-то нелепо громко.
Стив застыл на месте. А в следующий миг бросился к двери и аккуратно ее прикрыл, чтобы никто, проходя мимо, не услышал отца.
– Я ее убил, – повторил голос у него за спиной.
Стив повернулся к кровати, но глаза отца уже закрылись, дыхание стало ровным; он снова погрузился в сон.
Стив судорожно вздохнул, не отрывая взгляда от приоткрытого рта старика. На миг охватило искушение встряхнуть его, разбудить, спросить, о чем это он. Но даже если отец знал, о чем говорит, скорее всего, объяснить бы не смог. По большей части он нес бессмыслицу, хаотичный набор слов, поднимающийся, словно гнилостные пары, откуда-то из глубин безнадежно больного мозга. Впрочем, бывали и моменты просветления – вот как вчера, когда он узнал Стива, задал пару вопросов о работе, о машине и только затем «поплыл» и начал принимать его за покойного дядю Джина. Так что, возможно, он – намеренно или нет – сказал правду.
И потом, здесь чувствовалась правда. Что-то реальное. Тихий шепот, серьезный, исповедальный тон. Как Стив ни старался, он не мог выбросить из головы эту загадочную фразу.
Я ее убил.
Шелестящий старческий голос преследовал его и во сне. В кошмаре, что время от времени возвращался к нему все эти годы, с детства. Во сне он снова был маленьким и спал в своей старой кровати в Финиксе. Жаркая ночь, открытое окно. Он встал на колени в изголовье кровати, раздвинул шторы и выглянул во двор. Поначалу ничего не видел – только услышал шорох, и с ним что-то вроде тихого, шипящего смешка. Затем глаза привыкли к темноте, и вдруг сквозь заржавевшие жалюзи он различил движение. По траве меж кустов полз человек – полз, извиваясь, как змея, сжав ноги и прижав руки к бокам. Свет лампы над задним крыльцом на секунду упал на него, и Стив увидел, что это клоун – клоун в драных лохмотьях, с грязной, грубо размалеванной физиономией. До сих пор все было знакомо, но дальше сон принял новое направление. Стив увидел перед клоуном неподвижно лежащее женское тело. Переползая через него, клоун поднял голову и взглянул прямо на Стива. «Я ее убил», – прошептал он сухим, шелестящим голосом. «Я ее убил». Голосом отца.
За завтраком Стиву пришло в голову: а может, отец говорил про войну? Да, скорее всего, что-то из военных лет. Отец служил во Вьетнаме, поэтому и лежал сейчас в Ветеранском госпитале. Хоть он был и не из тех старых солдат, что делятся с сыновьями фронтовыми историями (впрочем, кажется, вьетнамские ветераны особо ничего и не рассказывают – делиться воспоминаниями любили ветераны Второй мировой), – Стив знал, что его старик был на фронте. Значит, убивать ему приходилось. А солдатам приходится убивать, в том числе и гражданских. И женщин.
Конечно. В этом все дело.
«Странно, – подумал Стив. – Мой отец убивал людей. Мой отец – убийца». Никогда прежде он об этом не думал, не смотрел с такой точки зрения. Для него отец был… ну просто отцом. Мужем. Торговцем запчастями для автомобилей. Приличным человеком, законопослушным гражданином. А ведь он три года провел в чужой стране, стрелял там в людей…
Мысль странная и тревожная. Впрочем, он ведь такой не один. В сущности, поколение Стива и чуть постарше – первое поколение после отмены призыва – своего рода аномалия. В прошлом почти все мужчины в стране проходили специальное обучение, чтобы убивать людей по приказу правительства. А многие и в самом деле убивали. Почему прежде родителей не волновало, что дети гоняются друг за другом с пистолетиками и кричат: «Падай, ты убит»? Да вот поэтому. Мамы и папы пришли бы в ужас, увидав, что их маленький Джонни играет в наркодилера или крошка Джули – в проститутку, зато сами покупали детям игрушечное оружие. Хотя в реальности убийство считается куда более тяжким преступлением, чем торговля наркотиками или проституция.
Говорят, в человеке от природы заложена страсть к насилию; предположим, так и есть. Быть может, поэтому уровень преступности сейчас так повысился в сравнении с тем, что было пятьдесят-шестьдесят лет назад. В то время мужчины выплескивали свою агрессию в войнах. А сейчас, если не хочешь угробить годы на армейскую службу, тебе остается только удовлетворять те же инстинкты дома, с ближними…
Черт побери, да о чем он вообще думает?! Безумие какое-то. Совсем крыша едет от стресса. Разумеется, никого отец не убивал. Не убивал, и точка.
Вот как? Тогда почему Стив подыскивает ему оправдания?
На работе надо было писать статью, а сосредоточиться никак не удавалось. Когда в офисе с ним улыбчиво поздоровалась Джина, он машинально сказал «привет» и даже улыбнулся, но сразу вспомнил ее на пляже в бикини из веревочек, в компании лысого толстяка. Так и метались его мысли между Джиной и отцом до самого обеда; только два абзаца из себя выжал, и те дрянные.
Пообедал Стив в «Уоху фиш тако» с Шерри. Она щебетала о том, какое хлопотливое выдалось утро: в библиотеке вдруг зависли все компьютеры, должно быть, какой-то вирус… Стив не слушал. Он думал об отце.
Я ее убил.
Кого «ее»? Стив хотел бы придерживаться гипотезы о войне, но с каждой минутой все яснее понимал, что это маловероятно. Что-то слишком личное слышалось в этом «ее». Кто «она»? Подруга, знакомая, прохожая? Может, у Стива была сестра, а он не знал? Или бабушка с отцовской стороны, которую он никогда не видел? Сестра отца? Любовница?
Вопросы не давали ему покоя весь день, и вечером, у матери, он вдруг брякнул:
– Скажи, до тебя папа был женат?
Дело было после работы, они сидели на кухне, и мама здоровой рукой резала кекс.
Ответ ее прозвучал очень неожиданно.
– Да, – промолвила она, опустив глаза. – Меня он выбрал не первой.
Несколько мгновений Стив даже не знал, что сказать. Мать протянула ему вилочку к кексу, и он взял.
– И кто была его жена? – спросил он наконец.
– Школьная подруга. Поженились летом после выпуска, перед тем, как его призвали в армию.
– И что же…
– Она умерла.
«Умерла». У Стива сильно забилось сердце.
– От чего?
– Я не хочу о ней говорить.
– От чего она умерла?
– Не знаю. Это произошло до того, как я познакомилась с твоим отцом.
– Но хоть что-то ты знаешь?!
– Только от Мэрион, сестры твоего отца.
Тетю Мэрион Стив помнил. В детстве пару раз ездил с родителями к ней в гости в Нью-Мексико. Она ему не нравилась. А потом пришло извещение, что она умерла.
– В день, когда мы обручились, она сказала мне, что твой отец уже был женат. И что первая его жена подходила ему намного больше меня.
– Неужели ты никогда не расспрашивала папу? Тебе не было интересно?
Она покачала головой, плотно сжав губы.
– Нет.
– А мне почему не рассказывала?
– Мы никогда не обсуждали такие вещи. Да и зачем? Тебя это не касается. Не понимаю, к чему тебе знать.
Стив продолжал расспросы, но больше ничего из нее не вытянул. Мать явно считала, что и так сказала слишком много. Когда Стив заметил, что с психологической точки зрения здоровее говорить о таких вещах открыто, а не держать в секрете, она рассердилась и ответила: давай прекратим этот разговор, или тебе придется уйти. Однако кое-что его насторожило. Она не удивилась его вопросу, не спросила, с чего он вообще это взял, почему так заинтересовался первой женой отца. Странно. Даже подозрительно.
В общем, Стив прекратил неприятный разговор, поблагодарил за кекс, пообещал завтра отвезти ее в больницу к отцу и откланялся. Расстались они по-доброму. Однако на обратной дороге, вместо того чтобы свернуть с Санта-Аны на Ирвайн, домой, он повернул на запад, на шоссе Гарден-Гроув, и направился к Лонг-Бич. Сам не понимал, куда едет; и когда впереди замаячила неуклюжая серая громада Ветеранского госпиталя, пару секунд серьезно обдумывал возможность развернуться и поехать домой.
Но не развернулся.
На этот раз отец не спал: лежал с открытыми глазами и, когда Стив вошел, проследил за ним взглядом. Стив прикрыл за собой дверь, сел на стул у кровати.
– Папа?
Старик кивнул.
Слышит. Понимает.
Стив придвинул стул ближе к кровати.
Он знал, что отец проходит терапию – управление гневом, тренировку памяти, к тому же принимает сильнодействующие медикаменты. Возможно, стоило бы сначала посоветоваться с врачом, убедиться, что он все делает правильно, что не нарушает планы лечения. Но Стив знал: если будет долго раздумывать, – никогда не решится. Поэтому наклонился к уху старика и тихо спросил:
– Папа, кого ты убил?
Ответа не было, и Стив успел испугаться, что отец снова впал в беспамятство, или, быть может, вопрос как-то навредил его больному мозгу…
А в следующий миг послышался шепот. Тот же сухой, шелестящий шепот, что преследовал Стива последние сутки.
– Жену.
Ясность сознания возвращалась к отцу очень ненадолго. Следовало спешить.
– Что произошло?
В ответ – те же слова, тем же голосом:
– Я ее убил.
– Где? Как?
Отец вдруг рассмеялся.
– На крыше, – ответил он. – На крыше банка. – И закашлялся.
А потом рассказал все.
Он уговаривает ее залезть на крышу полюбоваться видом. День выдался чудесный, а кирпичное коричневое здание банка – самое высокое в городе. Она просто в восторге. Время обеденное, так что банк и прочие офисы в здании закрыты. Вряд ли здесь кто-то остался; и все же он не может позволить, чтобы их увидели вместе, даже один востроглазый свидетель сорвет его план – поэтому идет впереди, сильно обгоняя ее, словно сам по себе. Только на бетонной лестнице, ведущей на крышу, замедляет шаг и берет ее за руку.
Потом они гуляют по крыше, смотрят вниз, любуются на город с разных сторон здания.
– Я люблю тебя! – говорит она.
– И я тебя люблю, – отвечает он.
Сначала он хотел ее отравить. С этой целью пошел в библиотеку и много читал о ядовитых веществах. Но она упорно отказывалась принимать любые «лекарства» от расстройства желудка, что он ей предлагал. Подозревала что-то? Вряд ли. Так или иначе, следовало выбрать иную тактику.
Его осенило накануне, когда она, долго просидев на скамейке, резко поднялась и вдруг упала. Мелькнула надежда, что она разбила себе голову об асфальт; увы, она начала вставать, и он протянул ей руку.
Требовались особые меры предосторожности, чтобы отвести подозрение от себя. Припомнив, что в старших классах она учила испанский и хорошо его знала, он снова отправился в библиотеку. Разыскал там англо-испанский словарь и написал измененным почерком абзац текста по-испански – с неопределенным смыслом, но таким, чтобы мог сойти за предсмертную записку. А вчера вечером попросил ее перевести. Сказал, другу с работы зачем-то понадобилось. Она начала переводить вслух, но он ответил: я так не запомню, ты лучше напиши, я ему передам.
Утром, в перерыв, он положил записку в конверт, сбегал на почту и отправил ее родителям. Адрес напечатал на машинке.
Все готово. Теперь пора.
Она поворачивается к нему, обнимает его за шею и целует.
– Что за чудесный день!
Они стоят на самом краю.
– Да, день чудесный, – отвечает он, глядя ей в глаза.
И сталкивает ее вниз.
Она летит, нелепо размахивая руками и ногами, а он смотрит, смотрит, пока далеко внизу ее голова не разбивается о бордюрный камень.
На обеденный перерыв Стив остался в офисе.
Обычно он ходил куда-нибудь пообедать – один, или с Джимом Кристлибом, менеджером по продажам, или с Питом Хагартом из арт-отдела. Но не сегодня. Сегодня он принес с собой сверток с бутербродами, подождал, пока уйдет Маккол и исчезнет Джина, включил компьютер и начал искать информацию о первой жене отца.
Это оказалось несложно. В конце концов, такой поиск Стиву был не в новинку. Добрая половина его рабочих обязанностей состояла в том, чтобы разыскивать былых выпускников, с которыми их товарищи по школе или колледжу потеряли связь. Уилл вечно прикалывался над этой работой, а вот Стиву она нравилась. Он чувствовал себя почти детективом. И – пусть это прозвучит нескромно – действительно хорошо разыскивал людей, даже женщин, что вышли замуж и переехали.
Как звали первую жену отца, он не знал, однако сразу сообразил, что надо искать по фамилии «Най» в Коппер-Сити, штат Нью-Мексико. Нужные годы он вычислил, отсчитывая назад. Стив родился в 1980-м. К тому времени его родители были женаты уже десять лет. Если отец женился сразу после школы, а на следующий год или около того пошел в армию и отслужил четыре года; значит, это было где-то в начале 1960-х. Просматривая данные о бракосочетаниях в городе между 1960-м и 1965-м, он должен найти то, что ищет.
Стив откусил от сэндвича с индейкой и набрал в «Гугле» «Коппер-Сити, Нью-Мексико». Поисковик вывел его на сайт, предназначенный для туристов. Там нашлись название местной газеты, «Коппер-Сити сентинел», и сообщение, что городок расположен в округе Сан-Мигель. Стив перешел на официальный сайт округа и скоро обнаружил там брачное свидетельство Джозефа Ная и Рут Хестер, выданное 21 августа 1961 года.
Рут Хестер.
Рут Най.
Интересно, какая она была? Как выглядела, как держалась? Вряд ли красавица – отец не был ни богат, ни особенно хорош собой. Скорее всего, обычная девушка из маленького городка. Симпатичная. Бойкая. Уж, наверное, не такая мрачная и упертая, как мать. А что, если б она стала матерью Стива? Любопытная мысль… Его бы родила и вырастила другая женщина – и сам он вырос бы кем-то совсем другим.
Возможно, был бы лучше. И счастливее.
А сейчас от нее остались одни кости. Скелет ее догнивает где-нибудь на семейном кладбище, потому что отец сбросил жену с крыши.
Зачем? Почему он это сделал? Он же не сумасшедший и не стал бы убивать просто так. Она что-то натворила. Обидела его? Солгала? Изменила?
Рут Хестер. Стив выписал имя в блокнот, затем поискал свидетельство о смерти – и не нашел. А некролог?.. Перешел на сайт «Коппер-Сити сентинел», обнаружил, что архивов в Интернете у газеты нет, выписал адрес и телефон редакции. Попытал счастья на сайте местной библиотеки – но сайт представлял собой рудиментарную страничку-визитку, и ничего полезного на нем не нашлось.
Стив доел сэндвич, открыл банку колы и нашел в Интернете телефонный справочник Коппер-Сити.
В точку!
Наев в справочнике не было, зато было четверо Хестеров. Стив распечатал их номера и адреса. Первый же набранный номер, Дж. Хестер, как оказалось, принадлежал Джессике, родной тете Рут. Вначале Стив хотел прикрыться работой, сказать, мол, собирает материал для буклета по случаю встречи однокашников, однако в последний миг решил повести дело начистоту. Представился сыном Джозефа Ная, объяснил, что ищет информацию о первой семье отца. Не признался лишь в одном – почему это его заинтересовало. Просто, мол, хочет больше узнать о своих корнях.
Джессике недавно исполнилось восемьдесят два, о чем она с гордостью сообщила, и память у нее осталась ясная. Джозеф и Рут, по ее словам, были самой обычной молодой парой. Смерть Рут, продолжала она, стала для всех большим потрясением, особенно когда по городу поползли слухи, что Рут покончила с собой.
Покончила с собой.
Стив внутренне похолодел, но продолжал спрашивать спокойным, ровным голосом: а они хорошо жили? Любили друг друга? Может быть, в семейной жизни у них что-то пошло не так?
– Нет, – твердо ответила Джессика. – После того, что случилось, уж будьте уверены, мы частым гребнем перебрали все, что она нам рассказывала. Нет, ничего такого не было. И потом, она ведь ждала большого события – ждала с нетерпением…
У Стива упало сердце.
– Какого… события?
– Да ведь она, бедняжка, была беременна! Ждала девочку.
Он зажмурился, до боли в пальцах сжав телефонную трубку. Значит, у него могла быть сестра! Единокровная сестра… А мать знает, что первая жена отца погибла беременной? Едва ли. Может, поэтому отец ее и убил? Да, такое случается: убил, потому что не хотел ребенка. Стив надеялся услышать, что Рут была шлюхой, стервой, злобной сукой, которую невозможно вынести рядом… Увы, надежда на такое оправдание стремительно таяла.
– Вы не возражаете, если я приеду и подробно вас обо всем расспрошу?
– Отлично, приезжайте! – бодро откликнулась Джессика. Похоже, она была рада, что кто-то ее навестит.
– У меня есть номера и адреса еще нескольких Хестеров в городе, – продолжал Стив. – Должно быть, ваши родственники. Кто-нибудь из них знал Рут или моего отца?
– Да, Грег знал. Остальные – дети Труди, они ее уже не застали. Сестра Рут тоже здесь; она вышла замуж и сменила фамилию, так что в телефонной книге вы ее не найдете. Есть еще старые знакомые, люди, которые знали и Рут, и Джо; они тоже смогут что-нибудь вам рассказать. Вы когда хотите приехать?
– На выходных, – не раздумывая, ответил он.
– О, тогда я всех соберу! Устроим встречу родных и друзей, посидим, повспоминаем старые времена…
Стив проверил ее адрес, продиктовал свое имя и номер телефона, многословно поблагодарил Джессику за любезность и за помощь, попрощался – и несколько мгновений сидел, тупо уставившись на телефонный аппарат. Что это он такое затеял? К чему ехать в Коппер-Сити? Глупость, пустая трата времени и денег.
И все же он поедет.
Ему нужно там побывать.
Да, всех этих людей можно опросить по телефону. Можно – и все же это не чьи-то пропавшие с горизонта однокашники, разыскиваемые для встречи выпускников. Это люди, знавшие первую жену отца…
…которую он убил…
…и ему необходимо знать, где они живут, как живут, что они за люди. Видеть выражения их лиц, когда будут рассказывать об отце. Возможно, у кого-то найдутся и фотографии. Или они направят его к другим родственникам и знакомым, которые знают больше.
А еще Стив хотел увидеть то место.
Увидеть дом, с крыши которого отец сбросил свою беременную жену. Стив сам не знал, что надеется там узнать, что ожидает ощутить. Влечение это было необъяснимым и непреодолимым: подняться на крышу, встать там, где стоял отец. Понять – увидеть, – как все это было, что произошло.
В дверях появилась Джина с большим стаканом из «Бургер-Кинга»; мгновение спустя офис снова загудел – сослуживцы по двое и по трое выходили из лифта и расходились по кабинетам. Стив скомкал и выбросил в мусорную корзину обертку от бутербродов, закрыл блокнот, вышел из Интернета и вернулся к работе. Сегодня ему предстояло написать три статьи, посвященные встречам выпускников; начал он с Калифорнийского университета.
Вечером Стив обещал свозить мать в больницу к отцу, однако ехать туда совсем не хотелось, так что он позвонил матери из машины по мобильнику и сказал, что плохо себя чувствует. На самом деле, закончив разговор, чувствовал он себя очень неплохо – по крайней мере, первые несколько секунд. Приятно было знать, что сегодня ему предстоит вечер без родителей. Впрочем, почти тут же Стив вспомнил о Рут, обо всем, что узнал сегодня, и невидимая тяжесть, спавшая было с плеч, навалилась на него с новой силой.
Придя домой, он снова застал там Шерри: на этот раз она не готовила ужин, а разбирала его почту. В руках у нее Стив увидел обычную стопку счетов, а среди них – конверт, надписанный его собственным почерком. Рассказ, который он недавно отослал в небольшой литературный журнал. Очередной отказ.
– Что это ты делаешь?
Шерри подняла на него взгляд.
– А что?
– Это же моя почта! – Он почти вырвал конверты у нее из рук и швырнул на стол.
Шерри попятилась, явно удивленная и слегка напуганная его реакцией.
– Извини, – виновато проговорила она. – Они просто лежали на полу, я и подняла, хотела отложить куда-нибудь…
Почта наверняка валялась на полу – все, что просовывали в щель для писем, падало на пол, – однако Шерри не просто подняла ее с пола и хотела убрать. Она перебирала письма! Прилив ярости охватил Стива при мысли, что она видела отказ из редакции.
Хотя нет, не ярости. Смущения. Да, он смущен, только и всего. Даже не тем, что ему в очередной раз отказали, а самим своим писательством. Прежняя его девушка, Надин, о творческих порывах знала все – они и познакомились на курсах писательского мастерства в колледже. Но после все пошло не так. Пришлось найти нормальную работу, а писательство стало чем-то вроде мастурбации: тайное одинокое наслаждение, которого стыдишься. Шерри он никогда об этом не рассказывал. Не знал, как сказать: «Я пишу рассказы, которые никто не печатает».
А если однажды все-таки напечатают? Как он тогда это объяснит? Не сочтет ли Шерри предательством, что такую важную часть своей жизни он долго прятал от нее? Не почувствует ли, что совсем его не знает? Такое внезапное откровение может сильно испортить отношения. Нет, лучше уж повести дело начистоту – прямо сейчас.
Он поднял взгляд на ее хорошенькое смущенное личико…
И понял, что не сможет.
Только не сейчас. И без того слишком много на него навалилось.
Да и потом, если до сих пор его не печатали, с чего вдруг все изменится?
Стив присел с ней рядом.
– Извини. Я… я просто… Извини.
Шерри понимающе кивнула, накрыла его руку своей.
– День выдался нелегкий. – Помолчала. – Ты не хочешь, чтобы я приходила? – Он собирался возразить, когда она быстро добавила: – Получается, я каждый раз стараюсь сделать тебе сюрприз, а тебе это не нравится.
– Неправда!
– А по-моему, правда. Ты дал мне ключи, и я подумала: ты хочешь, чтобы я иногда заходила. Но если не хочешь, я лучше верну ключи.
– Да нет же, хочу!..
– Может, мы слишком быстро двигаемся вперед, и тебе от этого неуютно, – продолжала она, опустив глаза, расстроенно и покорно. – Давай тогда встречаться так, как раньше: только по пятницам и субботам, ну и иногда где-нибудь среди недели.
Стив готов был убить себя. Не раздумывая, он обнял Шерри, крепко прижал к себе.
– Прости. У меня был нелегкий день.
Она кивнула, прижимаясь к его груди. Отпустив ее, Стив увидел, что она улыбается – хоть в глазах и стояли слезы.
– Я люблю тебя! – сказал Стив.
– И я тебя люблю, – ответила она и потянулась его поцеловать.
Они пошли поужинать в мексиканский ресторан возле Центра театрального искусства округа Ориндж, где нравилось им обоим, а потом гуляли по Саду скульптур, бок о бок с другими парами. Подсветка выхватывала из сумрака каменные инсталляции и геометрические фигуры, отбрасывающие на бетонные стены сада странные тени. В одном месте мальчишка-подросток, присев перед прожектором, изображал «театр теней» – складывал из пальцев разные фигуры к бурному восторгу своей подружки.
Стив остановился перед водопадом, там, где вода каскадом стекала по бетонным ступеням.
– На выходные мне надо будет уехать, – сказал он. – По делу.
Шерри нахмурилась.
– По делу?
– Да, у меня интервью с несколькими людьми в Нью-Мексико.
– А нельзя им позвонить? Или написать по е-мейлу?
Думать приходилось быстро. Стив был рад, что стоит в тени и Шерри не видит его лица.
– Это своего рода коммуна. Там нет ни электричества, ни телефона – вообще ничего. Полностью отрезаны от мира.
Шерри немного помолчала; а когда заговорила, неуверенность в ее голосе подсказала Стиву, что он ступил на опасную почву:
– Может быть, съездим вместе?
– Послушай, это не отдых. Просто короткая командировка. День туда, день обратно. Ничего интересного. И потом, честно говоря, я хотел попросить тебя на выходных заехать к моей маме. Ну знаешь, проверить, как она, все ли хорошо…
Сработало.
– О, конечно! – ответила Шерри, кладя руку ему на плечо.
– Спасибо! Правда, спасибо тебе большое. Просто загляни к ней, спроси, как дела, не нужно ли чего… Я ей скажу, что ты заедешь.
– А как же твой папа?
– Он и не заметит, что я не приезжал.
– Или мне…
Стив покачал головой.
– Больница довольно мрачная, и ехать далеко, почти до самого Лонг-Бич. Нет, не стоит. Спасибо. Я сам к нему съезжу, когда вернусь.
Свет, падающий снизу и под углом, придавал лицу Шерри странный, мертвенный отблеск, глаза казались ввалившимися, словно у черепа, – но Стив обнял девушку и крепко прижал к себе. Поверх ее плеча он видел, как парень у прожектора изображает пальцами кроличьи уши; визгливые восторги его подружки доносились словно откуда-то издалека.
Вылетел он в пятницу ночным рейсом и вскоре после полуночи приземлился в Альбукерке. И машину напрокат, и комнату в гостинице возле аэропорта заказал заранее; доехав до гостиницы, швырнул в угол чемодан, одежду бросил кучей на полу, заполз под одеяло на двуспальной кровати и крепко уснул.
Проснулся он на рассвете. Шторы на окне, выходящем на восток, были задернуты неплотно – ночью он этого не заметил, – и сквозь щель сочился и падал на кровать розовый утренний свет. Стив поплелся в ванную, умылся и почистил зубы, оделся. Выпил внизу, в холле, стакан апельсинового сока, съел пару рогаликов – и отправился в путь. Коппер-Сити располагался в добрых двух часах езды от Альбукерке, и Стив надеялся посидеть в библиотеке и сходить посмотреть на здание банка…
…откуда отец сбросил свою жену…
…прежде чем в полдень отправиться на встречу с Джессикой Хестер и ее родственниками.
Солнце поднималось все выше, по голубизне неба плыли ненатурально белые и пушистые облака. Скоро город по сторонам дороги сменился бесконечной песчаной пустыней справа и скалистыми горами слева. Хоть Стив и мало спал, чувствовал он себя бодро. Несмотря на мрачность дела, приведшего его сюда, было что-то приятное, воодушевляющее в том, чтобы оказаться в другом штате, среди бескрайних просторов. Стив покрутил настройку радио, нашел канал, где передавали гранж 90-х, и врубил на полную громкость.
В Коппер-Сити он приехал вскоре после десяти.
Городок этот как будто застрял в прошлом. Вместо глобальных сетей – местные заведения с умилительно провинциальными именами. Жилые дома тоже вышли из иной эпохи: никаких одинаковых кремовых домиков за одинаковыми заборами – все разные, каждый в своем стиле. Парк с эстрадой, площадь со скамейками и фонтаном… Все точь-в-точь такое же, как во времена молодости отца.
И самым высоким зданием в городе по-прежнему оставался банк.
По тротуарам, как статисты в старом фильме, ходили прохожие, на взгляд Стива, слишком уж чопорно одетые для такого жаркого дня. Припарковавшись возле аптеки, он заметил, как двое из них входят в банк. Стив запер машину, перешел улицу и устремился за ними.
В холле он обнаружил три двери, ведущие в три конторы: Национальный банк Коппер-Сити, «Уилсон и Адамс, риелторское агентство» и «Подбор персонала». В четвертой, задней стене располагался лифт: туда-то и тянуло Стива. Остановившись у металлических дверей лифта, он некоторое время изучал список офисов на верхних этажах. С каждым этажом число их уменьшалось; верхний этаж был пуст.
Стив нажал кнопку вызова, и двери сразу распахнулись, словно лифт его и поджидал. Войдя в кабинку, он нажал кнопку «6». Кнопка вспыхнула красным, двери закрылись, и лифт, поскрипывая, двинулся вверх. На шестом этаже Стив ступил в пустой холл. На закрытой двери в дальнем конце обнаружил знак «выход» – должно быть, за ней находилась лестница. Нажав на кнопку, Стив открыл дверь. В самом деле, там была лестница, ведущая и вверх, и вниз; он поднялся на пролет наверх, толкнул еще одну дверь – и оказался на крыше.
Как видно, сюда заходили не только рабочие. В центре плоской середины крыши стоял стол для пикников, на обоих концах его – полупустые пепельницы; на приподнятом участке справа – герань в горшках. Здесь и там были разбросаны складные стулья и шезлонги. Похоже, сотрудники здешних офисов любили проводить на крыше обеденный перерыв. Стив медленно обошел стол и двинулся к северному краю крыши. Отсюда был виден весь город, а за ним – высохшее русло реки и ряды пологих холмов, покрытых жухлой травой. Стив взглянул вниз, на улицу. Куда она упала, о какой тротуар разбила себе голову?.. С другой стороны здание выходило на узкий проезд между домами. Может быть, отец сбросил ее сюда?
Как ни странно, Стив совсем не волновался. Во всяком случае, не волновался так, как ожидал. Умом он понимал, какая это страшная смерть: представлял себе, как она летит, болтая руками и ногами в воздухе, как ударяется об асфальт, как кровь и мозг брызжут из треснувшего черепа… Но картинка его не трогала. Должно быть, какой-то защитный рефлекс психики, решил он. Просто не хочу сознавать в полной мере, что натворил мой отец.
Стив оперся о невысокий бордюр на краю крыши и наклонился, вглядываясь в улицу внизу. Пытаясь представить, каково было Рут Най лететь навстречу смерти, еще ощущая последнее прикосновение мужа. Мужа, который ее убил.
Что же его к этому привело? Ведь больше он ничего такого не делал. Женился во второй раз, завел сына, тридцать лет прожил тихой респектабельной жизнью… Наверное, это она что-то натворила. Наверное, он просто защищался. В конце концов, и закон признает: есть разные степени и градации преступлений. Бывают исключительные обстоятельства. Случается, что присяжные оправдывают убийц.
Отец рассказал, что сделал, однако не объяснил почему, – и Стив отправился в путь, надеясь выяснить это сам.
Теперь путь его лежал в библиотеку, но он сделал несколько кругов по городу, прежде чем нашел ее. Одноэтажное зданьице на тихой улочке рядом с начальной школой выглядело совсем крохотным; вряд ли в библиотеке было даже детское отделение, а об архиве и говорить нечего. Когда Стив вошел, у него упало сердце: на столах не было ни одного компьютера. И все же он спросил у пожилой библиотекарши, хранится ли в библиотеке архив «Коппер-Сити сентинел» за прошедшие годы.
– За какой вам месяц?
– Меня интересует начало шестидесятых, – ответил он.
Библиотекарша явно удивилась.
– Обычно номера старше нескольких недель у нас не спрашивают. Впрочем, мы храним архив номеров за все годы на микропленке. Хотя, должна вам сказать, вы единственный на моей памяти, кому он потребовался.
Тяжело поднявшись с места, она повела его между полок в заднюю комнатку, где рядом с металлическим шкафом стоял стол, а на нем аппарат для чтения микрофильмов. Библиотекарша открыла верхний ящик шкафа и достала оттуда два рулона пленки.
– Вот это – с шестидесятого по шестьдесят третий, а это – с шестьдесят четвертого по шестьдесят седьмой.
– Отлично, – кивнул Стив.
– Аппаратом пользоваться умеете?
– Не совсем, – признался он, и библиотекарша показала, как включить аппарат, как расположить плоскую ленту пленки, как прокручивать страницы.
– Спасибо, – поблагодарил Стив и начал просматривать некрологи.
То, что искал, нашлось в номере за 10 апреля 1966 года. Прежде всего он заметил заголовок на первой полосе: «БЕРЕМЕННАЯ ЖЕНЩИНА РАЗБИЛАСЬ НАСМЕРТЬ». Просмотрел статью. Из уважения ли к умершей, из желания ли поберечь чувства живых или просто в силу скромного журналистского дарования автора, никаких подробностей там не сообщалось. Разочарованный, Стив перелистал номера за следующие несколько месяцев, надеясь на продолжение истории, но никаких упоминаний Рут или отца там не встретил. Взглянув на часы, обнаружил, что уже почти половина двенадцатого, пора ехать к Джессике Хестер – он хотел попасть к ней пораньше, чтобы побеседовать наедине, до того, как соберутся остальные. Выключив аппарат, Стив свернул пленку и отдал библиотекарше.
– Спасибо, – поблагодарил он.
Города он не знал и картой не обзавелся, поэтому достал из заднего кармана выписанный на бумажку адрес Джессики Хестер и спросил у библиотекарши, как туда проехать. Оказалось, она живет от библиотеки всего в нескольких улицах.
Дом Джессики был неожиданно жалким на вид; покосившийся, с облезлыми стенами, он явно нуждался в ремонте и покраске. По бодрому голосу в телефонной трубке Стив представил себе хорошенький коттеджик, белый с зелеными ставнями, из тех, что рисуют на рекламных проспектах и на иллюстрациях к детским книжкам, – с непременным цветущим садиком и кустами роз под окном. Но, по правде говоря, таких сказочных домиков в Коппер-Сити не было вовсе. Город был откровенно беден, дни его расцвета остались далеко позади, и все дома здесь смотрелись угрюмыми стариками.
Гости, как видно, уже собрались. Еще не было полудня, но подъезд к дому был заполнен старыми легковушками и потрепанными пикапами. Стиву пришлось припарковаться на улице, а потом пробираться боком по узкой тропке между машинами и зарослями пожелтевшей, буйно разросшейся травы на обочине. Он не успел придумать, что скажет и как начнет разговор: дверь-ширма с дырой посредине распахнулась, и навстречу ему вывалилась целая толпа.
За три минуты Стив познакомился с двумя десятками местных жителей, не считая с визгом носящихся вокруг дома детей. В запоминании имен он и в лучшее время был нетверд, так что, как ни старался запомнить всех, по окончании приветственных церемоний уверенно узнавал только Джессику и Хейзел, сестру Рут.
Джессика Хестер оказалась точь-в-точь такой, как он себе представлял по телефонному разговору: бодрая говорливая старушка в огромных очках с толстыми стеклами, в свободной блузе с гавайским орнаментом и пурпурных брюках. Она всем представила Стива, снова и снова повторяя: сын мужа Рут приехал, чтобы расспросить о первой жене своего отца.
Потом сели за стол. Обед оказался в складчину: все гости, кроме самого Стива, что-то принесли с собой – и теперь, расположившись за длинным столом, разворачивали свертки и угощали друг друга жареными цыплятами, картофельным салатом, коул-слоу[3] и пирожками, пока Джессика, Хейзел и еще одна пожилая женщина, стоя в дверях, наперебой вспоминали Рут. По их словам, первая жена Джозефа Ная была просто святой: умная, добрая, любящая, терпеливая – словом, все классические добродетели молодой жены начала 1960-х. Быть может, безвременная смерть Рут побуждала ее родственниц к естественному преувеличению ее добродетелей, но, так или иначе, похоже, что Рут была милой девушкой и все ее любили.
Чуть позже подъехал Лаймен Фишер. Он учился с отцом и с Рут Хестер в одном классе, так что мог рассказать кое-что интересное. Для начала, хоть Лаймен и Джозеф дружили с первого класса, в старших классах оба соперничали за симпатию Рут – и по тону Лаймена Стив понял, что тот не вполне смирился с проигрышем. Следовательно, воспоминания Лаймена были не столь розовы и, возможно, чуть более реалистичны. Ухватившись за редкую возможность что-то узнать об отце в молодости, в ожидании десертов Стив зажал Лаймена в угол и принялся подробно расспрашивать, что за человек был Джозеф Най. Ответы звучали неожиданно: веселый парень, душа компании, любил развлечения, никогда не отказывался повеселиться. Совсем не похоже на отца, каким Стив его знал. И еще меньше – на убийцу.
Уже не в первый раз вспомнив о Вьетнаме, Стив спросил Лаймена: переменился ли отец, вернувшись с войны? Стал ли другим человеком, побывав на волосок от смерти?
Лаймен подумал, а потом сказал:
– Да нет, пожалуй… Нет, не было такого. Многие с той войны вернулись другими – знаете, с крышей набекрень. Только не Джо.
Тем временем вокруг них собрались Джессика и прочие – и, обведя их взглядом, Стив решил, что, пожалуй, настало время заговорить о смерти…
…убийстве…
… Рут.
Он повернулся к Джессике.
– Когда погибла Рут, – начал он, – вы решили, что это самоубийство?
Прозвучало это чересчур прямолинейно – но, в конце концов, надо же с чего-то начать.
– Или несчастный случай, – ответила Джессика.
«А как же записка?» – хотел спросить он. Впрочем, неизвестно ведь, кто из них знает о записке. И если выяснится, что откуда-то знает Стив, могут возникнуть вопросы, на которые он не готов отвечать.
– Кто-нибудь видел, как это произошло?
– Никто ничего толком не видел. Все произошло слишком быстро. Раз – и она уже внизу.
– О самоубийстве люди говорили только потому, что она, в своем-то положении, полезла туда, – добавила Хейзел. – Но вполне могла ведь и просто оступиться. – Хейзел сжала губы в тонкую линию, вдруг напомнив Стиву мать. – Я всегда считала, что это несчастный случай.
– А она ничего не говорила перед смертью? – поинтересовался кто-то из гостей, кажется, сын Хейзел.
– При падении она разбила себе голову, – ответила Джессика. – Умерла сразу. Поначалу надеялись, что ребенка удастся спасти, поэтому спешно повезли ее в больницу и сделали экстренное кесарево сечение. Может, в наше время и спасли бы. Но тогда не вышло. Девочка появилась на свет мертвой.
– А потом мы потеряли и Джо, – грустно заметила Хейзел.
Лаймен кивнул.
– Да, он со всеми порвал. Не хотел видеть никого из старых друзей. Мы с ребятами пытались его расшевелить, но у него уже появилась новая компания, а с нами он больше не хотел знаться. Как отрезало.
– Помню, он еще ходил к проститутке, – брезгливо поджав губы, заметила какая-то подруга Рут. И, понизив голос, добавила: – К мексиканке.
Стив все никак не мог совместить в уме отца, которого знал, с живым и веселым парнем, о котором рассказывал Лаймен Фишер, а последнее откровение совсем его подкосило. Отец, несгибаемый республиканец, каждый божий день сетующий на засилье иммигрантов – спал с мексиканской проституткой? Да быть такого не может!
Впрочем, как и того, что он убил свою жену.
Джессика кивнула.
– Верно. Я слышала, он в нее влюбился и очень горевал, когда ее выслали домой, в Мексику. А что с ним дальше было, не знаю. Вроде бы уехал из города.
– Точно, – подтвердил Лаймен. – Уехал. По-моему, в Лас-Крусес.
– А его родные? – спросил Стив. – Его родители тогда были еще живы? Сестра Мэрион?
– С семьей он… рассорился, – чуть поколебавшись, заметила Джессика.
– Из-за Рут, – добавила Хейзел.
Стив удивился.
– А мама говорила, что тетя Мэрион предпочитала ей Рут. Мол, та ей нравилась, а мама – нет.
– Это же Мэрион – ей никто не нравился! – ответил Лаймен, и все засмеялись.
Стив ненадолго задумался.
– Я знаю, что отец был во Вьетнаме, – начал он, решив обратиться с тем же вопросом ко всему собранию. – Скажите, после этого он… изменился?
Все повернулись к Хейзел.
– Я не заметила. Да и Рут мне ничего такого не говорила. А она непременно сказала бы, если вдруг что. А почему вы спрашиваете?
– Просто любопытно, – быстро ответил Стив. – Пытаюсь понять, что за человек был мой отец в молодости.
– Не война его изменила, а смерть Рут, – произнесла Хейзел, и Джессика рядом с ней кивнула.
– Будь Рут жива, сейчас все было бы по-другому, – грустно подтвердила она.
Родные и друзья Рут были хорошие люди, и сама Рут, по-видимому, тоже. А его отец – нет. Он убийца. И, как бы ни хотел Стив верить, что у отца были серьезные причины избавиться от жены, он не находил ни одного довода в его защиту.
Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Стив наконец уехал, увозя с собой ломоть пирога, завернутый Джессикой в фольгу, и добрые пожелания. На главной улице Коппер-Сити возле банка горели фонари. Путь до Альбукерке был долог. Стив выехал из города и помчался по пустыне в сгущающейся тьме, наедине со своими невеселыми мыслями.
На следующий день он позвонил Шерри. И матери. Обе сообщили, что в его отсутствие все шло гладко, никаких проблем, однако мать попросила навестить отца. Никто не был у него с четверга, и мать беспокоилась. Стиву не хотелось ехать в Лонг-Бич – да, откровенно говоря, и старика видеть не хотелось. Он еще не освоился с полученной новой информацией, так что принял компромиссное решение: позвонил в Ветеранский госпиталь и спросил о состоянии отца. Дежурная медсестра ответила: всё так же, никаких изменений. Большую часть времени отец спит и, даже когда просыпается, в ясное сознание приходит редко и очень ненадолго.
«Что он говорил, когда приходил в сознание?» – хотел спросить Стив, но не осмелился.
Он разобрал кучу счетов и рекламных буклетов, лежащих на полу, проверил автоответчик и электронную почту. Обнаружил сразу несколько сообщений от Джейсона, перезвонил ему – и услышал, что к Джейсону приехали мать и отчим, так что ему надо срочно куда-нибудь смыться.
– Я с ними свихнусь скоро! – жаловался тот. – Живут тут уже неделю, и я должен двадцать четыре часа в сутки их развлекать. В прошлый раз, когда они приезжали, в апреле, я еще жил с Марией, и теперь мама выносит мне мозг: какая, мол, чу́дная была девушка, как же это я ее не уберег!.. Скоро допросится – отвечу, что чудная девушка трахалась с каким-то обсоском у меня за спиной, поэтому я ее и выставил!
– А что, правда? – недоверчиво спросил Стив.
– Да нет, конечно. Я же тебе рассказывал. Она вообще не особо любит секс. В том-то и проблема… то есть не только… а, ладно! В общем, звякни мне через полчаса и пригласи поиграть в бадминтон или еще куда-нибудь. Мне просто нужен предлог, чтобы отсюда смыться!
– Договорились.
Так Стив и сделал: перезвонил через полчаса и пригласил Джейсона в спортзал. Оба они были туда записаны, примерно в одно время купили членские карты, но Стив почти не ходил – времени не было. И играть в бадминтон он толком не умел, так что они с Джейсоном просто встали бок о бок на «беговые дорожки» и пошли. Джейсон спросил, как отец, и Стив ответил коротко: терпимо. О своей поездке, естественно, не рассказывал.
– А скажи-ка, – спросил приятель, прибавляя скорость, – до того, как с твоим стариком случилась такая беда, вы с ним ладили? В смысле, сейчас-то тебе приходится к нему ездить, а раньше? До инсульта вы с ним часто виделись?
– Не особо, – признал Стив. – В основном по праздникам.
– А я и не помню, когда в последний раз видел своего. В смысле, родного отца. Даже не знаю, где его искать, если что, – он часто переезжает. Только звонит порой. И каждый раз у него какая-то катастрофа: то денег нет, то болен, умирает… На самом деле и денег ему хватает, и со здоровьем ничего серьезного. Он просто не знает, о чем со мной говорить. Ни разу мы не разговаривали просто так, как нормальные люди. Чтобы позвонить, ему нужна важная причина: и вот он изобретает какую-то неразрешимую проблему, вываливает на меня, а потом снова исчезает на полгода.
– М-да…
– В отличие от мамы с отчимом. Вот их в моей жизни явно слишком много… Думаю, папа, вообще-то, человек неплохой. Просто так сложилось, что мы с ним не ладим. – Джейсон вздохнул. – И вот что забавно: при всем при этом мы хотим, чтобы отцы нас одобряли. Верно? Какой бы сукин сын ни был твой папаша, как бы ни испортил тебе жизнь – все равно в глубине души хочешь, чтобы он тобой гордился.
– Это правда, – медленно ответил Стив.
Да, так и есть. Его отец – убийца; и все равно в глубине души Стив жаждет его одобрения, хоть и понимает, что в нынешнем своем состоянии отец никогда уже не сможет им гордиться.
– Уилл говорит, единственный способ стать взрослым – порвать с родителями, как только тебе исполнилось восемнадцать.
– Уилл идиот.
– Это точно! – со смехом согласился Джейсон.
У Стива начали уставать ноги; он остановил «беговую дорожку» и сошел. Присел на скамью, достал полотенце, чтобы вытереть пот. Что-то он совсем потерял форму – надо бы ходить в спортзал почаще…
– Может, поплаваем? – предложил Джейсон.
Стив покачал головой, ответил, что устал; пожалуй, примет душ – и домой. Джейсон похлопал его по спине и сказал:
– Ну да, ты сегодня и так неплохо выложился… А я, пожалуй, схожу в бассейн. Потом заверну куда-нибудь поужинать. И надеюсь – очень надеюсь – приду домой, когда эти двое уже лягут спать. Спасибо, что выручил, дружище. Отдыхай, завтра очередь Уилла.
Стив взял себе в «Макдоналдсе» пару бургеров и поужинал дома перед телевизором. Новости Си-эн-эн прервал рекламный блок, и Стив поморщился, увидев рекламу пансионата для престарелых – чистеньких сияющих старичков и старушек с болезнью Альцгеймера. Всего сутки назад он возвращался из Коппер-Сити в Альбукерке, не в силах избавиться от мыслей о первой жене отца и о ее гибели. Джессика и Хейзел показали ему свадебные фотографии: отец и Рут – юные, влюбленные, счастливые… Он все думал о том, во что превратилась эта милая юная девушка, когда отец сбросил ее с крыши. Как ударилась об асфальт – макушкой? Затылком? Лицом?
Одно другого не легче.
Мысли вернулись к отцу. Что же теперь делать? Вопрос этический, из тех, что так любят создатели настольных игр и продюсеры реалити-шоу. Пойти в полицию? Но у него нет доказательств. Вообще ничего нет, только теория, основанная на бессвязном бормотании больного с инсультом и деменцией. Да и какой смысл? Не может же отец сейчас предстать перед судом. И даже не поймет, если его накажут.
А Стив хочет, чтобы отца наказали?
Нет.
Даже не будь у старика ни удара, ни деменции, не окажись он, беспомощный, в больнице, Стив его не выдал бы.
Почему?
Этого он не знал и сам.
Ночью ему приснился отец. Не такой, как сейчас, и не такой, как на свадебных фотографиях, а какая-то безумная смесь того и другого: полумолодой, полустарый, с безумной ухмылкой на лице стоял он на крыше банка в Коппер-Сити и сбрасывал оттуда женщин, выстроившихся перед ним в ряд: Рут, Джессику, Хейзел, мать, Шерри…
На следующий день мать позвонила на работу – это у нее вошло в привычку – и спросила, не отвезет ли он ее в больницу после обеда. Хотела вдвоем с ним навестить отца. Стив согласился; но уже по дороге в больницу, сворачивая на Гарден-Гроув, передумал. Точнее, не то чтобы передумал, – просто понял, что встречаться с отцом пока не готов.
Пятнадцать минут спустя они въехали на территорию Ветеранского госпиталя. Стив молча остановился у входа, не заглушая мотор. Мать взглянула на него с удивлением.
– А ты не зайдешь?
Стив покачал головой.
– Мне нехорошо, – солгал он. – Должно быть, подхватил что-то в самолете. Там, с этой рециркуляцией воздуха, немудрено заразиться чем угодно. Ты иди, а я тебя на парковке подожду. Иммунитет у папы сейчас, наверное…
– Я не хочу идти одна.
– Да и у меня иммунитет не в лучшей форме. А в больнице представляешь, сколько микробов? Там подхватить заразу как нечего делать…
Мать плотно сжала губы.
– Я одна не пойду, – отрезала она.
Стив подумал о Коппер-Сити. Об отце, беспомощном, пристегнутом ремнями к кровати…
…«Я ее убил»…
…и понял, что не сможет. Только не сегодня. Не сейчас.
Он покачал головой.
– Нет, мам.
– Он пытался меня убить. Я не останусь с ним наедине.
– Мне нехорошо, – повторил Стив. – И я не могу себе позволить сейчас заболеть.
– Тогда отвези меня домой.
– Мама…
– Отвези меня домой.
– Ладно, если так. Едем домой, – ответил он и завел мотор.
Родителям Стива его работа не нравилась. Особенно отцу. Он вообще не понимал, как можно зарабатывать на жизнь «писаниной», а художественная литература отстояла от его представлений о достойных профессиях еще дальше, чем нон-фикшн. Однако родители не считали, что Стив зря тратит время на такую ерунду; они полагали, что ни на что большее их сын и не способен.
Поэтому, когда рассказ Стива наконец напечатали, он не стал сообщать матери. Все равно тиснули его в малотиражном, никому не известном литературном журнальчике. Мать о нем точно никогда не слышала, и ее этот успех не впечатлит. Отец же, в нынешнем своем состоянии, просто не поймет, о чем речь.
А вот Шерри Стив похвастался – и выслушал порцию восторгов и похвал. Позвонил ей сразу, едва получил письмо с известием, что рассказ принят. Событие отпраздновали в дорогом ресторане в Ньюпорт-Бич, потом отправились к ней домой и занялись сексом, бурно и с выдумкой. Стив от души надеялся, что, когда рассказ выйдет, праздник удастся повторить.
Сам рассказ он написал почти два года назад, хотя мог бы сделать это и вчера. Перечитывая его, он спрашивал себя, с чего вздумал писать о Нью-Мексико. В свете последних событий это выглядело странно. Да, там встретились и поженились его родители, – но уехали оттуда еще до его рождения, и бывал он там в детстве только дважды, в гостях у тети Мэрион, помнил эти поездки очень смутно, и то, что помнил, ностальгии не навевало. Земля Очарования[4] была ему не ближе, чем Штат Садов[5]; в большей части его рассказов дело происходило в Южной Калифорнии, и он сам не знал, с чего вдруг здесь перенес действие в пустыню.
А еще в рассказе говорилось о мексиканской проститутке. Совпадение? Разумеется, что же еще.
Всю неделю Стив избегал Ветеранского госпиталя, но теперь решил, что пора наконец навестить отца. К тому времени, как он приехал в Лонг-Бич, с небес полило. Стив поставил машину как можно ближе ко входу и, ежась под холодными каплями дождя, забежал внутрь. Ни куртки, ни зонтика он с собой не взял и, пока бежал, успел промокнуть насквозь.
В холле больницы было тепло, но дрожь не унималась. Стив нервничал из-за предстоящей встречи с отцом. Нет, не просто нервничал – боялся. После поездки в Коппер-Сити отец виделся ему каким-то чудовищем. Хотя на монстров из фильмов ужасов старик совсем не походил, эмоции брали верх над разумом; Стив даже жалел, что не взял с собой Шерри или мать для моральной поддержки.
Он поднялся на второй этаж и пошел по знакомому длинному коридору, мимо темных бараков-палат со множеством кроватей, мимо пациентов на каталках, мимо человеческих криков и стонов.
– ГДЕ МОИ ТАБЛЕТКИ?!
Подходя к палате номер 242, Стив замедлил шаг. Глубоко вздохнул, облизал пересохшие губы. Собравшись с духом, толкнул дверь и вошел.
Теперь на соседней кровати лежал еще один пациент, тоже пристегнутый к кровати. Молодой, кажется, без рук. Лежал, зажмурившись, ритмично мотал головой вправо-влево и стонал. По телевизору перед ним на тумбочке громко шла какая-то передача о путешествиях, и Стив порадовался, что голос диктора заглушает стоны. Он задернул шторку между двумя половинами палаты, не понимая, почему никто до сих пор этого не сделал. Надо будет сказать медсестрам или санитарам. Может, отец и не понимает, что рядом с ним чужой человек, но все равно это не дело.
Страх покинул Стива, едва он вошел в палату и убедился: отец его – не адское чудище, а все тот же умирающий старик, истончившаяся человеческая оболочка. Сегодня отец не спал; тем не менее смотрел на него, не узнавая и не понимая. Стив в нерешимости остановился у кровати. Иногда он просто молча сидел рядом с отцом, иногда вел с ним одностороннюю беседу, словно родитель с младенцем. Время от времени, когда замечал на лице отца какие-то проблески сознания и подозревал, что деменция отступила, старался вовлечь его в разговор. Однако сейчас старик был явно не в себе, и Стив неловко опустился на стул, не очень понимая, что делать дальше.
Отец перевел взгляд на него.
– Чемодан по пять, и тебе клоун, – сообщил он.
Стив кивнул, словно все понял.
– Чемодан по пять! – настойчиво повторил старик.
Стив решил повести дело начистоту.
– Прости, я тебя не понимаю.
– Чемодан! – с досадой выкрикнул отец. – Чемодан! – На глазах его показались слезы; теперь он вопил во весь голос: – Чемодан!
Стив вскочил и шагнул к дверям. Лекарства, которые получает отец, должны подавлять приступы ярости!..
– Чемодан!!! – орал отец.
– Я позову доктора, – сказал Стив. – Сейчас вернусь.
Но доктора Кёртиса он не нашел, да и никаких других докторов тоже. Наконец на посту медсестры наткнулся на санитара; молодой человек, явно задерганный и замученный, устало сообщил, что дежурный врач сейчас принимает нового пациента, а остальные медсестры и санитары заняты в другом крыле, где возникла чрезвычайная ситуация. Как только будет возможность, он кого-нибудь пришлет.
– Но моему отцу нужна помощь! – настаивал Стив.
– Извините, – отвечал санитар. – Сейчас никого нет.
Стив возвращался в палату, кипя от гнева – не на санитара, а на систему в целом. Ясно же, что в госпитале не хватает персонала! После всех этих скандалов с ветеранскими госпиталями правительство все равно не выделяет им минимальных ресурсов, чтобы нормально заботиться о поступающих пациентах. Так-то наши политики «поддерживают армию»!
Подходя к палате номер 242, Стив замедлил шаг. В голове звучала бессмысленная фраза отца: «Чемодан по пять, и тебе клоун». Тебе клоун. Это напомнило тот кошмар с грязным клоуном, по-змеиному ползающим по земле. И с женщиной, которую он убил.
Стив вошел в палату, и отец встретил его улыбкой – так, словно давно ждал и наконец дождался его прихода. Безумие ушло; во взгляде отца читалась не просто осмысленность – лукавство; и этот хитрый взгляд вместе с радостной улыбкой заставил Стива вздрогнуть и поспешно отвести глаза.
А в следующий миг отец заговорил. Тем сухим, шелестящим голосом, что так боялся услышать Стив. Тем же голосом, что уже больше недели звучал в его мозгу.
– Я их убил.
Вдруг стало трудно дышать. «Их»?! Стив заставил себя взглянуть отцу в лицо. Тот по-прежнему улыбался.
– Первую – в комнате, где она гладила уличное платье.
«Гладила уличное платье? Проститутка, – мелькнуло у него в голове. – Отец убивал проституток».
Ту, из Коппер-Сити, не выслали в Мексику.
Отец ее убил.
Он ждал продолжения; но улыбка сползла с губ отца, он прикрыл глаза и погрузился в сон. Представление окончено. На сегодня достаточно.
«Я их убил».
Нет! Это неправда! Быть такого не может!
Точнее, так: ты не хочешь, чтобы это оказалось правдой.
Стив задумался. В бытность его ребенком, семья несколько раз переезжала. Почему и зачем – он толком не понимал. Родители его были не из тех, кто откровенничают с сыном и объясняют свои действия. Бог знает, переезжали ли они потому, что папа нашел работу получше, или потому, что с предыдущей работы его уволили, или…
…или потому, что он убил проститутку и спешил скрыться от правосудия.
«Я их убил».
Что, если поднять старые полицейские отчеты? Если выяснится, что в тех городах, где они жили, и именно тогда, когда они там жили, совершались убийства проституток? И сколько их будет? Солт-Лейк-Сити, Флагстафф, Темпе, Тусон, Сан-Диего. Даже если всего по одной на город – еще пять смертей.
Его отец – не просто убийца.
Серийный убийца.
Стив долго смотрел на спящего отца. Что же теперь делать? Идти в полицию – совсем не вариант. Убийство бывшей жены сорок с лишним лет назад еще можно списать на ревность или кратковременное помрачение рассудка; но целая серия убийств – совсем другая история. Это затронет и отца, и мать, и его самого. Отец убивал, живя с ними одной семьей; если не полиция, то уж пресса и публика наверняка обвинят их в соучастии. Не прямо, разумеется, не в лицо; но что еще сказать о людях, которые много лет прожили рядом с убийцей и не стали жертвами? Пятно его преступлений ляжет и на них.
Как жить, когда все вокруг знают, что ты – сын серийного убийцы?
Отец заворочался во сне и что-то неразборчиво пробормотал. Стив вгляделся в его изможденное лицо, одновременно знакомое и незнакомое. Что бы ни происходило с отцом, все эти годы он хранил свою тайну. И сумел, несмотря ни на что, построить нормальную респектабельную жизнь. Так же должен поступить и Стив. Он не скажет никому. Даже матери. Унесет секрет с собой в могилу. Забудет все, что услышал, узнал, заподозрил за эти несколько недель, выкинет из головы.
Отец снова заворочался во сне. Напрягся, словно пытаясь порвать свои путы, затем расслабился. Что он скажет, когда проснется? «Чемодан по пять» или «я их убил»? Может быть, думал Стив, надо как-то заткнуть старику рот, чтобы он не вываливал свои откровения всем и каждому?
Впрочем, никто ему не поверит: вот одно из немногих преимуществ деменции. По крайней мере, у Стива есть время. Время поговорить с врачом, попросить увеличить дозы медикаментов. Хотя бы придумать какие-нибудь безобидные объяснения – на случай, если кто-нибудь прислушается к бормотанию отца и задумается над ним…
Он снова выглянул за дверь в поисках врача или медсестры. Коридор был пуст, только за приоткрытой дверью ближайшей палаты кто-то скулил тонко, жалобно, как больная собака.
В конце концов, рассуждал Стив, убить проститутку не так страшно, как нормальную женщину. Проститутки – обычно наркоманки и воровки, а иногда и сами убийцы. Как в том фильме – «Монстр» с Шарлиз Терон. Ведь в самом деле не женщина, а монстр! А фильм-то по реальным событиям…
Он понимал, что придумывает оправдания там, где оправданий быть не может. И что? Это его отец! Джозеф Най – требовательный, нетерпимый, бесчувственный сукин сын – все же отец Стива. Между ними есть нерушимая связь. Пусть порой она слишком напоминает удавку – эта связь существует, и она неразрывна.
Но вдруг отец убивал не только проституток?
Нет, сказал себе Стив, лучше об этом не думать.
В коридоре послышались голоса, и вслед за тем появилась сразу целая толпа врачей, медсестер, санитаров, интернов. Как видно, чрезвычайная ситуация разрешилась, и все они вернулись к своим обязанностям. Несколько секунд спустя незнакомый молодой доктор, деликатно постучав по металлическому косяку, заглянул в палату и спросил, что случилось.
Стив рассказал о «чемодане» и о том, как отец пришел в ярость, увидев, что сын его не понимает.
– Мне казалось, вы для того и накачиваете его лекарствами, чтобы подавить агрессивность, – добавил он.
Молодой врач взглянул на схему лечения в изголовье кровати.
– Дозировки у него высокие. Даже очень высокие. Удивительно, что такое произошло… – Достав из кармана ручку-фонарик, врач приоткрыл веки отца, проверил ему зрачки. – Сейчас он без сознания.
Стив вдруг ощутил необходимость защищаться.
– Вы думаете, я лгу?
– Что вы, конечно, нет, мистер…
– Най, – подсказал Стив.
– …мистер Най. Просто странно: тот препарат, что давали ему сегодня утром, в… – врач снова сверился со схемой, – …в шесть часов, должен был успокоить вашего отца на весь день. Конечно, я поговорю с доктором Кёртисом, его лечащим врачом, и, возможно, мы внесем некоторые изменения в схему лечения. – Он встретился глазами со Стивом. – Скажите, доктор Кёртис говорил с вами о тяжести состояния вашего отца?
Стив кивнул.
– И вы понимаете, что на этой стадии болезни излечение невозможно?
– Понимаю, – он устало вздохнул.
– Вот и хорошо. Вам нужно что-нибудь еще? Простите, меня ждут пациенты…
Стив покачал головой и тяжело опустился на стул у кровати.
«Я их убил».
Отец спал зачарованным медикаментозным сном, и лицо его было безмятежно. «Что я скажу маме, когда она спросит, как прошло посещение? – спросил себя Стив. – А Шерри?»
Ничего, решил он.
Ничего он им не расскажет.
Яд он вливает в стакан аккуратно, вместе с молоком: немного молока – капля яда, немного молока – капля яда. Молоко подогрел заранее: оно теплое, не горячее – в учебнике по фармакологии сказано, что в горячей жидкости токсин может распасться и потерять свои свойства. Наполнив стакан почти до краев, ставит на поднос. Раньше он думал, что теплое молоко любят только маленькие дети и их бабушки: но еще его любит она, и стакан теплого молока в постель стал для них своего рода ритуалом.
Она уже наверху, в постели. Чуть раньше они занимались сексом, а потом она сказала, что устала. Но секс был быстрым и не мог ее вымотать. Эта мысль бесит, как всегда, – и, как всегда, он старается не давать ей ходу. В конце концов, она шлюха. Он об этом прекрасно знает; знал и когда они познакомились (черт возьми, поэтому-то они и познакомились), – просто не ожидал, что… ну что все окажется так серьезно. Что это будет его бесить. Не думать об этом не получается: какова-то она с другими мужчинами, в разных позах, веселая, неутомимая, счастливая куда больше, чем с ним, – с ними-то небось не устает!..
Она окликает его из спальни – низким хрипловатым голосом с этим волнующим акцентом. По ее голосу он будет скучать. Окликает снова, потому что он не отвечает – поднимается по лестнице, бережно держа поднос, сосредоточившись на том, чтобы не расплескать. Смотрит на молоко в стакане.
Это ведь не обязательно, думает он. Можно остановиться. Вернуться на кухню, вылить молоко в раковину и налить другое – чистое, без добавок…
Но он не останавливается.
Добравшись до верха лестницы, поворачивает направо, в спальню. Она лежит, прикрыв глаза. Больше не хочет пить?.. Он помогает ей сесть и с ласковой улыбкой протягивает стакан. Она поправляет бретельку полупрозрачной ночной сорочки и улыбается в ответ.
– Какой ты добрый!
– Пей, – говорит он. – Выпей все. Тебе полезно. Пей. Это то, что тебе нужно.
В пятницу вечером, когда Стив вернулся из бара, дома на автоответчике ждало сообщение. Прослушав его, он возблагодарил судьбу, что Шерри сегодня не явилась, как бывало, к нему без приглашения. С самого Рождества она намекала, что пора бы им съехаться; после того как Стив разозлился и накричал на нее, стала осторожнее и уже не так рвалась нарушать его границы. Этому он теперь от души порадовался.
Вечер прошел как обычно: друзья, бар, выпивка. Делаем вид, что все нормально. Хотя неделя выдалась нелегкая, и притворяться, что всё в порядке, становилось все труднее. Уилл, как обычно, сыпал идиотскими шуточками и первый над ними ржал, и где-то в районе второй кружки пива Стив вдруг понял, что на самом деле он не слишком-то ему по душе. Как и Деннис. Встреть он их обоих не в колледже, а сейчас, – вряд ли стал бы с ними тусоваться.
Вот Джейсон – другое дело. Джейсон – славный малый.
Он чувствовал себя обманщиком от того, что скрывает от друзей тайну отца, делает вид, что все по-прежнему, когда на самом деле мир перевернулся вверх дном. И спрашивал себя: а как же отец все эти годы хранил свою тайну? Как умудрялся представать перед сослуживцами, друзьями, родными обычным добропорядочным гражданином, а не хладнокровным убийцей?
Когда Стив вернулся домой, в голове у него слегка гудело; однако, прослушав сообщение на автоответчике, он протрезвел так, словно и не пил.
Голос он поначалу не узнал, но говорящий почти сразу назвался.
– Але? Стив? Стив… кхм… Най? Это Лаймен. Лаймен Фишер, помните? Встречались за обедом у Джессики. – Долгая пауза. – Я тут подумал о том, что вы тогда спрашивали, ну помните, насчет вашего отца и… кхе… Рут. И понял: может, вы и правы. Старик ваш в самом деле изменился после войны. Может, об этом и стоит поговорить. – Еще одна долгая пауза. – Да, думаю, поговорить стоит.
У Стива перехватило дыхание.
Он знает.
Нет! Как?! Быть этого не может! И все же Стива охватила страшная уверенность: старик что-то подозревает. Наверное, подумал на досуге и понял, как это странно, что сын Джозефа Ная прилетел к ним из Калифорнии только ради того, чтобы посидеть на семейном обеде и задать несколько вопросов о своем отце и его первой жене.
Стив прослушал сообщение еще и еще раз. Достал ручку и блокнот с рекламой какого-то агентства недвижимости, записал номер Фишера. Некоторое время в нерешимости смотрел на телефон. Однако становилось поздно – а в Нью-Мексико на час позднее, чем здесь. Если он хочет перезвонить, тянуть не стоит.
Стив набрал номер. Услышал гудки – три, четыре, а затем скрипучий старческий голос:
– Алё!
– Здравствуйте, – сказал Стив. – Это…
– Да, я понял.
– Хорошо, – осторожно проговорил он.
– Думаете, стоит об этом говорить по телефону?
Да, Лаймен знает.
– Почему бы и нет? – с притворной беззаботностью поинтересовался Стив.
Пауза.
– Я тут подумал над тем, что вы тогда спрашивали. У Джессики.
– Вот как?
– Вот так. – Лаймен вздохнул. – Хороший парень был Джо, ваш старик. Веселый, компанейский. «Тусовщик» – так это сейчас называется у молодежи, верно? Вы спросили, не изменился ли он, когда вернулся из армии. И сперва я ответил «нет». А вот теперь подумал – знаете, пожалуй, что да. Веселились-то мы вроде так же, а радости той уже не было. Он серьезнее стал. Внутри, понимаете? Серьезным и каким-то… безжалостным. – Снова пауза… Стив слышал в трубке шумное дыхание старика. – Знаете, ему ведь там убивать приходилось.
Дальше слушать Стив не мог.
– Понимаю, – быстро сказал он. – Спасибо, что позвонили.
– Так вы не хотите знать?..
– Не хочу, – ответил Стив и повесил трубку. Руки у него дрожали.
Несколько минут он стоял в растерянности, глядя на телефон. Может, стоило дослушать, что скажет старик? К чему он вел? «Шантаж», – мелькнуло в голове. Где и как живет Лаймен Фишер, Стив не знал; но Коппер-Сити – бедный городок, и лишние деньги его жителям явно не помешают. Мысль эта наполнила его ужасом: он представил себе постоянно увеличивающиеся выплаты, жизнь в вечном страхе перед новыми звонками Лаймена Фишера, требующего денег. Руки все еще дрожали; он схватил левую руку правой, как делал в детстве, когда начинал дрожать от непомерных физических усилий.
«Что же делать?» – размышлял Стив, глядя на телефонный аппарат. Платить? Ну нет! Доказать ничего невозможно – и не все ли ему равно, какие слухи пойдут по Коппер-Сити? С другой стороны, что, если Лаймен Фишер раздобудет номер его родителей и примется звонить матери? Нет, такого допустить нельзя. Даже намек на такой скандал ее убьет.
А что сказал бы отец, будь он в здравом уме? Что делать с Лайменом Фишером? Резко отказать? Уговорить? Запугать? Ничего не делать и надеяться, что само рассосется?
Или… убить?
У Стива пресеклось дыхание. Что за безумная мысль! Нет, надо просто поговорить со стариком, урезонить его. Оба они – взрослые люди, знают жизнь. Стив объяснит все начистоту. Услышав, что старый друг перенес инсульт, страдает от деменции и, в сущности, уже одной ногой в могиле, Лаймен Фишер оставит свои безумные требования.
Стив снял трубку, хотел уже набрать «69» и перезвонить Лаймену, как вдруг ему пришло в голову: не лучше ли поговорить со стариком лицом к лицу? Да, в самом деле. В голове у него еще немного шумело от выпитого, но он не устал и мыслил ясно. Стив взглянул на часы на DVD-плеере рядом с телевизором. Почти восемь. Если лететь ночным рейсом, в Коппер-Сити он будет утром, а днем вернется обратно. Никто и не заметит, что он куда-то уезжал.
Стив вошел в Интернет и выяснил, что в одиннадцать часов из аэропорта Джона Уэйна вылетает самолет на Хьюстон с остановкой в Альбукерке. Обратный билет из Нью-Мексико он закажет на двенадцать и в округ Ориндж вернется чуть позднее часа по калифорнийскому времени. Дневной рейс стоил почти в два раза дороже, однако сидеть лишние восемь часов в аэропорту Альбукерке никакого смысла не было.
Стив заказал билеты туда и обратно, распечатал. Так же, через Интернет, заказал аренду машины. Задумался о том, что взять с собой. Смену белья? Бритву, зубную щетку? Да нет, ничего не нужно. Разве что чековую книжку. Если старик захочет денег и урезонить его не удастся…
Открыв в Интернете телефонный справочник, он нашел там Лаймена Фишера и выписал его домашний адрес. Чтобы не плутать по городу, как в прошлый раз, распечатал карту Коппер-Сити и отметил дом Лаймена крестиком.
Аэропорт был меньше чем в десяти минутах езды от дома. Требовалось как-то убить два часа. Стив включил телевизор, принялся переключать каналы, ничего интересного не нашел, вернулся за компьютер, включил поисковую программу, которой пользовался на работе, и попытался собрать данные о Лаймене Фишере.
Однако старик оказался «невидимкой». Нынешняя жизнь его, похоже, никак не пересекалась с киберпространством. А сведения о молодости, если и хранились в архивах, то, наверное, в таких, до которых оцифровка еще не добралась.
В самолете Стив задремал. Приснилась история, произошедшая на самом деле. Стив учился тогда в седьмом классе, и его проект занял первое место на школьном научном конкурсе. Из коробки, фольги и куска оконного стекла он соорудил примитивную солнечную печь. «Изобретение», возможно, было не столь сложным и продуманным, как у иных одноклассников, однако Стив долго провозился со своей солнечной печью и очень ею гордился. Никогда еще он не побеждал ни в каких конкурсах; и домой прибежал вне себя от радости. Целую неделю, рассказывал он родителям, его печь будет стоять в библиотеке, на виду, на специальной полочке, вместе с изобретениями, занявшими первые места в других школах, а в субботу пройдет церемония награждения, и ему выдадут приз!.. Увы, отец лишь пожал плечами и отвернулся. Мать попыталась неловко похвалить Стива, но это не смягчило его разочарования. Так было в жизни; во сне все было иначе. Во сне отец поздравил его, обнял и сказал, что гордится сыном. Когда Стив проснулся, по его щекам текли слезы, и он порадовался, что сейчас ночь и в самолете почти темно.
Когда самолет приземлился в Альбукерке, Стив, сходя по трапу, чувствовал себя так, словно возвращается домой. Он прилетал сюда лишь раз, две недели назад, но все здесь – от вывески «Макдоналдс» до стойки проката автомобилей и негра в серой униформе, подпирающего стену возле дверей туалета, – было ему знакомо. Странно, подумал Стив, как простое знакомство с местностью вызывает в тебе чувство чего-то родного. Однако чувство было приятным и придавало уверенности.
Женщина за стойкой вручила ему договор аренды и ключ от машины, Стив расписался и вышел на улицу, где в дальнем конце парковки ждала его голубая «Тойота Камри». В ней нашелся GPS-навигатор; и хотя Стив помнил, что ехать надо на восток по шоссе, и примерно представлял как, он ввел данные в систему и пополз по лабиринту улочек вокруг аэропорта, следуя инструкциям на экране.
Вскоре небо на востоке слегка посветлело, огни города растаяли за спиной, впереди замаячили смутные серые тени пологих холмов. Стив несся по пустыне сквозь умирающую ночь, сжимая руль до боли в руках, словно веревку над бездонной пропастью. Глядя только на дорогу. Без единой мысли в голове. Словно машина, запрограммированная на одно – как можно быстрее добраться до пункта назначения.
В Коппер-Сити приехал почти в семь. Увидев стрелку, указывающую направление к близлежащему озеру, вдруг вспомнил: а ведь они с Шерри договорились сегодня отправиться на блошиный рынок в Лагуна-Бич!.. Стив остановился на выселках, у какой-то заброшенной кафешки, достал мобильник и набрал Шерри. По выходным она любила поспать подольше; шесть звонков прошло, пока, наконец, в трубке не раздалось сонное «Алло!».
Он кашлянул и сказал, стараясь говорить сипло:
– Привет. Я приболел.
– Да что ты?
– Извини, боюсь, сегодня ничего не выйдет.
– А что с тобой? – встревоженно спросила она.
– Похоже, отравился. Вечером с Уиллом, Деннисом и Джейсоном ели тако…
– Хочешь, я приеду…
– Не надо, – торопливо ответил он. Заметил, что голос звучит как у здорового, и поспешно закашлялся. – Не надо, – повторил он тише. – Мне и правда нехорошо. Хочу отлежаться.
– А почему звонишь по мобильному? – спросила она.
Что-то подозревает?
– Аппарат в спальне сломался. Может, второй работает, но нет сил идти…
– Стив, как ты там?
– Ох, кажется, опять тошнит… Все, позвоню вечером.
– Поправляйся скорее! – заботливо сказала она.
– Обязательно. Пока.
Отключился. Глубоко вздохнул, молясь про себя, чтобы Шерри не вздумала в самом деле навестить больного. Не стоит ли заранее найти отговорку на случай, если явится к нему домой и его не застанет?.. Ничего не придумав, Стив снова завел машину и продолжил путь.
Лаймен обитал в настоящей лачуге. Если когда-то она и была покрашена, долгие годы, ветер и дождь оставили от краски одни воспоминания. Двор перед домом зарос буйной травой. Стив поднял с земли свернутую газету и, утопая в траве, зашагал к крыльцу. Поискал у двери звонок, не нашел и в конце концов постучал костяшками пальцев по ржавой оконной фрамуге.
Лаймен открыл сразу. Старик был в джинсах и клетчатой рабочей рубахе.
– Что надо? – ворчливо проговорил он – а в следующий миг узнал гостя.
– Вы хотели со мной поговорить, – сказал Стив.
Мгновение Лаймен нерешительно помялся на пороге, затем взял у него газету и отступил в сторону.
– Проходите.
С Лайменом Фишером жизнь обошлась сурово. Когда-то они с отцом Стива были однокашниками, но много лет назад их пути разошлись, и теперь между Фишером и Наем не осталось никакого сходства. Вместо безупречной чистоты и элегантной, пусть и несколько старомодной обстановки родительского дома, Стиву предстал настоящий свинарник. Мусорное ведро до краев заполнено пустыми банками, на всех столах и стульях – кипы старых газет. По впечатлениям от обеда у Джессики, Стив не ожидал от дома Лаймена такой запущенности. Ясно было, что старику и в самом деле нужны деньги.
Лаймен положил газету на стол и неторопливо повернулся к Стиву.
– Так что вам нужно? – спросил он.
– Вы сказали, что хотите со мной поговорить.
– Поговорить – да, но я вас к себе не приглашал.
– А я приехал.
– Ну точно как папаша, – проворчал старик.
Стив внезапно ощутил прилив гордости. Никто и никогда не говорил, что он похож на отца (да и на мать, коль уж на то пошло), и у него потеплело на душе оттого, что этот старый пердун заметил их сходство.
– И в чем же я точно как отец? Тоже безжалостный?
В глазах старика мелькнул страх: понял, что он не хозяин положения. От этой мысли Стив приободрился и шагнул вперед.
– Мне, знаете ли, не по душе, когда меня пытаются шантажировать!
– Не понимаю, о чем вы.
– Правда? А кто позвонил, чтобы рассказать, что мой отец кого-то убил?
– Я не об этом говорил… – начал Лаймен.
Но Стив был уже рядом. Охваченный яростью, такой, что зрение затуманилось и кровь стучала в висках («сейчас этот старый ублюдок узнает, как вытягивать из меня деньги!»), он обхватил рукой морщинистую шею старика и сжал в локтевом захвате.
Лаймен сипло, сдавленно вскрикнул и умолк. Костлявыми руками он цеплялся за руку Стива, тщетно пытаясь разжать его хватку.
Стив сжал сильнее. Хоть он и взял с собой чековую книжку, но в глубине души с самого начала знал, что этим кончится. Для этого и летел сюда. Иначе – зачем вылетел ночью, никому ничего не говоря, к чему позаботился о том, чтобы не спрашивать дорогу?
Под рукой, в сгибе локтя, Стив ощущал сухую морщинистую кожу, вялую складку второго подбородка, а глубже – жесткие бугорки хрящей. Жизнь старика была у него в руках. В самом прямом смысле.
Еще не поздно остановиться. Просто отпустить его и уйти.
Нет, поздно. Он слишком далеко зашел. Лаймен вызовет полицию, Стив окажется в тюрьме. Вся жизнь пойдет прахом. Не говоря уж о том, что отцовские дела выйдут на свет, что все узнают…
И вдруг его озарило. Он понял, почему отец убил жену! Она была беременна от другого. Вот от этого ублюдка, Лаймена Фишера. Пока отец воевал, жена спала с его другом. А может, они еще со школы были любовниками… Может, Рут обманывала отца уже в медовый месяц!
Так что Стив делает это не только ради себя. Он мстит за отца.
Лаймен брыкался и пинался. Ударил его пяткой по колену, попал рукой по лбу. В ответ Стив еще сильнее сжал ему горло, перекрывая доступ воздуха. Старик бился в его руках, отчаянно борясь за жизнь, – вперед, назад, вправо и влево, пытаясь высвободиться из мертвой хватки. Но все напрасно. Наконец, с последним судорожным рывком, Лаймен обмяк. Стив отпустил его – и тело рухнуло на пол. Тело, не человек. То, что делало Лаймена Фишера Лайменом Фишером, ушло; осталась безжизненная оболочка, которая скоро начнет разлагаться.
Стив тяжело дышал от напряжения и страха. Торопливо огляделся, стараясь сообразить, что он трогал в доме. Кажется, ничего. Постучал в дверь костяшками пальцев. Дверь открыл сам Лаймен. Здесь, в доме, Стив просто стоял и разговаривал. Нигде не должно быть его отпечатков, разве что…
На газете.
Точно! Он подобрал газету и сунул ее под мышку, решив выбросить где-нибудь в аэропорту. Затем подошел к двери, осторожно выглянул наружу. Ни на тротуаре, ни на улице никого не было. Через рукав, чтобы не оставлять отпечатков, Стив повернул ручку двери, выскользнул на крыльцо, прыгнул в машину и помчался прочь.
Уже милях в двадцати от города он остановился, отъехал на обочину, и его вырвало. Раньше Стив видел такое в кино – и никогда не понимал, почему люди блюют после того, как кого-то убили. Теперь понял. Чистый рефлекс, телесная реакция. Ты сделал то, чего тебя учили никогда не делать: организм протестует. При этой мысли его вырвало еще раз.
Дорога была пуста; никто не проезжал мимо, никто не попался навстречу. Стив утер рот рукой, вытер руку о штаны, сел за руль и поехал дальше, в Альбукерке.
В Калифорнии лил дождь. В округ Ориндж пришел холодный циклон, необычный для этого времени года, и самолет заходил на посадку сквозь бесконечные плотные тучи. Но терминал напрямую соединялся с закрытой парковкой, так что под ливень Стив не попал, а когда выехал на бульвар Макартура, проливной дождь уже сменился моросью. И слава богу. Стив свернул на шоссе 405, к Лонг-Бич. Не спал он уже часов тридцать, не считая того короткого сна в самолете, и, вообще говоря, ему следовало бы ехать домой. При таком недосыпе просто опасно сидеть за рулем. Но спать Стиву совсем не хотелось – да и чувствовал он, что не уснет, пока не навестит отца.
Слева вынырнул красный «Корвет», плеснул водой на ветровое стекло. На несколько мгновений – пока «дворники» не начали возвратное движение – Стив ослеп: шоссе перед ним превратилось в расплывчатый мир теней и малиновых огней. Окажись он чуть ближе к «Эксплореру» впереди, пожалуй, врезался бы в него. Однако «дворники» благополучно прошлись по стеклу, и поле зрения очистилось.
На полдороге к Фаунтин-Вэлли движение стало замедляться, а затем и почти остановилось. Шоссе впереди поворачивало, и Стив видел мили и мили красных огней, уходящих в жилую часть города. Быстрее всего двигалась крайняя правая полоса, и Стив помаленьку перестроился туда. В пробке, черепашьим шагом, он полз не меньше часа, и, когда шоссе сузилось до двух полос, наконец понял, что случилось: на крайней левой полосе столкнулись мотоцикл, легковушка и пикап. Легковушка, с удовлетворением отметил Стив, была тем самым «Корветом», что его подрезал. В сумерках, под дождем, в неверном свете полицейских маячков, отражающихся в лужах, трудно было оценить ущерб; вроде бы «Корвету» досталось как следует.
Шерри при виде дорожных происшествий всегда ахала и охала, а вот Стив, скорее, злорадствовал. Он знал, что чаще всего в аварии попадают безответственные водители – те, кто гонит на полной скорости, не вписывается в повороты, подрезает кого-нибудь (нередко – самого Стива), и приятно было видеть, что они получают по заслугам. Вот как сейчас. Если в этой аварии кто-нибудь ранен или погиб, будем надеяться, что водитель красного «Корвета».
Дальше пробка рассосалась, и до Ветеранского госпиталя Стив доехал без приключений. Машину пришлось оставить в дальнем конце стоянки, а зонтика с собой не было; пока добрался до входа в госпиталь, промок насквозь.
Отец выглядел еще хуже, чем в четверг, – хотя, казалось, хуже и быть не может. Землистое изможденное лицо, седая щетина. Щетина эта не просто делала его старше, но и придавала какой-то чужеродный вид, словно перед Стивом лежал не отец, а его куда менее удачливый двойник. Глаза под сомкнутыми веками хаотично двигались, руки сжимались в кулаки, словно лапы у спящей собаки. Еще не так давно Стив был бы рад увидеть отца в таком состоянии. Да, о чем-то таком он и мечтал. Теперь он смог себе признаться в том, в чем никогда раньше не признавался: он ненавидел своего старика. Но это в прошлом. Что-то изменилось. Истинные ли чувства вышли на поверхность, или, быть может, изменился сам Стив… Теперь ему было до слез жаль отца.
Как он хотел, чтобы отец очнулся, пришел в себя, чтобы узнал и понял, что сделал для него сын!
Стив сел у кровати и стал ждать, пока отец проснется. В палате было тепло и душно, слишком душно, и через несколько минут глаза стали сами собой закрываться. Недостаток сна все-таки взял свое. Как ни старался Стив держать глаза открытыми, в них словно песку насыпали. Пора домой, думал он, надо отдохнуть. И уже хотел потрясти отца за плечо и разбудить, когда старик вдруг подскочил на кровати, широко распахнув глаза и издав короткий полукрик, полувздох.
– Папа! – позвал Стив.
Старик повернул голову и посмотрел на него. Он молчал, но по одному взгляду было ясно: сейчас он все понимает. Стив оглянулся – нет ли кого рядом? Затем, наклонившись к отцу, торопливо рассказал, как ездил в Коппер-Сити, познакомился там с Джессикой и Лайменом Фишером, как Лаймен обо всем догадался и пытался его шантажировать, и единственный способ с этим покончить был покончить с самим Лайменом.
Он умолк, ожидая ответа – но ответа не получил.
– И я это сделал, папа, – устало закончил он. – Я обо всем позаботился.
– Футон! – ответил отец. – Золотой бульон говяжий!
И улыбнулся ему ясной улыбкой идиота.
Влюбилась она в его руки.
Он был сварщиком, и его руки она увидела прежде, чем лицо. Сильные загорелые руки с крупными гибкими пальцами трудились над листами металла, как скульптор над глиной. Что-то неотразимо чувственное было в том, как двигались эти руки, как придавали свежесть и новизну тяжелой обыденной работе. Он был в синем рабочем комбинезоне, в маске, в тяжелых ботинках – в броне с ног до головы, но почему-то без перчаток: ладони и пальцы его были ничем не защищены; и именно они привлекли ее внимание.
Она опаздывала на встречу и все же остановилась у желтой ленты, огораживающей участок дорожных работ, чтобы полюбоваться. Движения его рук ее заворожили, она не замечала ничего вокруг – и лишь когда руки на миг замерли, заметила, что он тоже на нее смотрит.
Она невольно залилась краской, а он нажал красную кнопку на своем аппарате и откинул щиток. Видела она лишь небольшую центральную часть его лица – глаза, нос, рот; лоб, щеки и подбородок оставались скрыты сварочной маской, – но то, что увидела, ей понравилось. Доброе и умное лицо. Такое же, как руки.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил он.
Она покачала головой, перехватила поудобнее папку с бумагами и пошла дальше.
Однако, зная, где он работает, сумела выяснить в Интернете его имя и должность – Джим Макмиллан, старший сварщик, часы работы и время перерывов. И на следующий день как бы случайно столкнулась с ним в столовой.
Он и думал всегда, что встретились они случайно. Она не призналась, что заметила его, выследила и решила сделать своим, когда он еще и не знал о ее существовании. Так или иначе, они вместе по-обедали, и к концу обеда Джим был совершенно очарован и пригласил ее на ужин.
А после ужина они легли в постель. Потому что она поняла: Джим – тот, кто ей нужен.
Нет, конечно, ухажеры у нее бывали и раньше. Мальчишки, неуклюже и торопливо старавшиеся «завести» ее на заднем сиденье родительской машины. Больше всего нравилась ей именно эта стадия отношений – когда мужские руки ложились ей на грудь, расстегивали на ней джинсы, старались проскользнуть между ног. Она сопротивлялась ради приличия, но оба понимали – это ничего не значит, это лишь потому, что так положено; и когда мужские пальцы наконец проскальзывали внутрь ее, в тугие джинсы, почти не позволявшие двигаться, она закрывала глаза и блаженно плыла на волнах ощущений, забывая о мужчине, о его лице, обо всем, кроме трудящихся над ней пальцев, представляя себе эти белые пальцы в зарослях темных лобковых волос. Дольше всех продержался Тони Ливси: паренек, во всех прочих отношениях непримечательный, обладал длинными гибкими пальцами и касался ее мягко, словно опытный массажист. Пусть она его не любила, но он был хорош и, главное, ничего больше от нее не требовал. Его все устраивало. Они встречались каждую неделю, она позволяла ему то, что эвфемистически именуется «глубоким петтингом», и, когда бывала особенно им довольна, дарила в ответ то, что без всяких эвфемизмов именуется «отдрочить».
Джим был не такой, как остальные. Совсем другими были его руки – прекрасные, умелые и уверенные, мужественные и нежные. Да, руки Джима ее не разочаровали: на ощупь они были такими же, как на вид, прикасались к ней именно так, как она мечтала. И этим рукам она позволила то, чего не позволяла еще никому: снять с нее блузку, лифчик, стянуть брюки и то, что под брюками.
Даже когда он поставил ее на четвереньки и вошел в нее сзади, руки его лежали у нее на груди, и сильные пальцы ласкали плоть, играя с сосками; и она прижималась к нему, впускала глубже, еще глубже, так что казалось, что они слились воедино и поодиночке уже не существуют.
Через два месяца они поженились.
И оставались женаты десять лет спустя.
Руки его с годами становились все более чуткими, все лучше понимали потребности ее тела – и страсть их оставалась жаркой, словно в первые месяцы брака.
Спрашивают иногда, что важнее для человека: голова или сердце. Она знала ответ: важнее всего руки, все воплощающие в жизнь. Стихи рождаются в мозгу поэта – но без рук их не записать. Скульптор воображает прекрасные формы – но без рук их не вылепишь, не отольешь в бронзе. В душе композитора рождается музыка – но чем, если не руками, ее сыграть? Руки – посредники между эфирным и материальным, между небесным и земным; и нигде это не проявляется в такой полной мере, как в любви. В руках есть гибкость и маневренность, которой недостает члену, они способны совершать много движений одновременно. Что может член? Расти и опадать, двигаться вперед-назад, как придаток к тазу – и только. А возможности рук бесконечны. Часто, когда она ублажала мужа ртом, он вводил большой и указательный пальцы в оба ее отверстия, в вагину и анус, и массировал тонкую стенку плоти между ними; и это ощущение его руки с двух сторон неизменно возносило ее к оргазму.
Руки многолики и бесконечно разнообразны. Рука внутри ее может быть крохотной, как кончик мизинца, или огромной, как кулак. Руки проникают, гладят, потирают, сжимают, щекочут. Была у нее тайная фантазия: оказаться во власти нескольких мужчин, на четвереньках в коробке со множеством отверстий – и пусть они просовывают туда руки, щупают ее, ласкают, шлепают. Она представляла множество мужских рук: руки на грудях, в волосах, во рту, в киске, в заднице. Пусть мнут ее, тыкают, пронзают! Об этом фантазировала она, лаская себя в одиночестве, – и эта фантазия, вместе с собственной рукой, дарила ей такой оргазм, какого никогда не давало обычное совокупление.
Руки способны и ранить, и исцелять; в двух гибких отростках красноречивее, чем в какой-либо иной части тела, проявляется двойственная природа человека.
В детстве она смотрела фильм ужасов «Руки Орлака». О том, как пианисту, потерявшему руки в какой-то катастрофе, хирург пришил руки убийцы. Возможно ли такое? Если Джим умрет, возможно ли спасти его руки и пришить их кому-нибудь другому? Разумеется, можно сделать бронзовую отливку или гипсовый слепок; однако больше всего она любила в его руках не форму, а движения, их чуткость и гибкость. Что, если, пришитые к другим плечам, они утратят свои чудесные свойства? Другой мозг будет управлять ими, и попытка воссоздать чудо обернется фальшивкой, бледной копией реальности.
Это был ее самый страшный кошмар – потерять руки Джима. Каждый вечер она молилась о том, чтобы оба они жили долго и счастливо, а когда придет время умирать, пусть она умрет раньше. Только бы ей не пришлось жить без Джима!
И без его рук.
Даже сейчас, годы спустя, он не понимал ее истинных чувств. Секс для него был сосредоточен в гениталиях. Член и киска, простые движения. А руки – так, для прелюдии, своего рода необходимое зло, чтобы подготовить ее и себя к настоящему сексу.
Для нее же, напротив, совокупление было не более чем умиротворенной лаской, расслаблением после оргазма, испытанного в его руках. Он входил в нее, начинал двигаться туда-сюда, – а она просто лежала, чувствуя, как растекаются по телу и постепенно затихают волны наслаждения. В сущности, она делала ему одолжение, хоть он этого и не понимал. И ладно, пусть думает, что ее возбуждает его член, что к вершинам восторга ее возносит его мужественность.
По иронии судьбы, ее руки казались Джиму слишком грубыми. Ему нравился минет, нравилось, как она ласкает его губами и языком, но руками он позволял ей лишь сжимать свой пенис у основания, а потом останавливал ее со словами: «Если б я хотел, сделал бы это сам. – И легонько надавливал ей на затылок, придвигая голову к своим коленям. – Поработай-ка лучше язычком».
Она счастливо вбирала его в рот, принимала и глотала его семя; но руки ее бесполезно висели вдоль тела, словно ненужные. Единственное, чего ей недоставало в их любви, – возможности использовать руки.
…Она сидела на работе, у себя в кабинете. Позвонил начальник Джима и сказал: Джиму стало плохо, его отвезли в больницу Святого Иуды. Что, как и почему случилось, он не объяснил, а она не спрашивала: не готова была услышать. Вместо этого в панике бросилась в больницу – и там узнала, что Джима больше нет. Обширный инфаркт. Умер на месте.
Неделя прошла как в тумане. А в конце недели она рыдала у свежей могилы, представляя себе, как Джим лежит в гробу, и его руки, его прекрасные руки бесполезно сложены на груди; и, казалось, от подобной боли может избавить лишь собственная смерть. Никогда больше она не встретит такого, как Джим, никогда не найдет таких рук, и жизнь ее отныне не имеет смысла.
Много раз затем она думала о самоубийстве, однако пугалась и отступала в последнюю минуту; и уже совсем было собралась выпить целиком флакон снотворных пилюль, когда случайно увидела фильм, изменивший ее жизнь.
Детский фильм.
По Доктору Сьюзу[6].
«Пять тысяч пальцев доктора Т.».
В сюрреалистическом мире этого фильма безумный учитель музыки поймал 500 мальчишек и надел каждому на голову круглую шапочку с реалистичной резиновой рукой на макушке. От вида этих рук с растопыренными пальцами, гордо торчащих на мальчишечьих головах, по ее телу прошла дрожь: зародилась между ног и электрическим током побежала по нервам, спавшим с тех пор, как умер Джим.
Она купила программу кабельного телевидения, узнала, где и когда снова пойдет этот фильм – его показывали поздно ночью, – подключила видеомагнитофон и поставила таймер на запись. Фильм записался, пока она спала. Проснулась не просто бодрой – полной энтузиазма.
Она пересмотрела фильм.
Еще раз.
И еще.
Это множество рук на экране и то, что режиссер, кажется, понимал и молчаливо признавал их особое значение, придали ей отвагу и надежду. Руки словно возвращали ее к жизни, оттаскивая от края могилы. Ей вспомнилось: много лет назад, еще до знакомства с Джимом, она читала статью о каком-то племени в Новой Гвинее, что поклоняется богу в облике руки. Тогда она вырезала статью и сохранила ее – и теперь перерыла весь дом в поисках этого пожелтевшего клочка бумаги. Нашла его там, где никак не ожидала найти, – между страниц поваренной книги, по соседству с полученным от подруги и записанным на листочке в клетку рецептом лимонного пирога, – и, перечитав, немедленно отправилась в библиотеку, чтобы собрать больше информации об этом племени и его боге.
Однако никакой другой информации не было. Ни в книгах, ни в журналах, ни на сайтах ей не удавалось найти об этом ни слова. Впрочем, выходные данные на вырезке имелись. Не раздумывая, она бросилась домой, села на телефон и заказала билеты на несколько авиарейсов, которые, один за другим, должны были в конце концов доставить ее в Порт-Морсби, Новая Гвинея. Там-то, думалось ей, она найдет кого-нибудь, кто знает, где обитает это племя.
В реальности все оказалось несколько сложнее; однако три дня спустя она ехала на «Джипе» по джунглям Папуа, с водителем-переводчиком, по направлению к отдаленному ущелью, где обитал народ лингбакао. Дорога становилась все у́же и у́же, грязнее и грязнее, наконец превратилась в едва заметную тропку, так заросшую травой и кустарником, что им пришлось выйти из «Джипа» и идти дальше пешком.
Первым признаком того, что они недалеки от цели, стал рисунок на скале – огромное, подробное, явно законченное совсем недавно изображение человеческой руки. И вокруг него – множество мелких отпечатков ладоней, куда более старых на вид. Словно дети вокруг отца, подумала она, или король со своими подданными.
Или Бог и его церковь.
Словно завороженная, смотрела она на рисунок. Даже если бога-руки не существовало – что ж, здесь обитал народ, понимающий божественность руки, ценящий ее значение и важность. В этом она убедилась, когда они наконец пришли в деревню и старейшина встретил их словами:
– Ваш приход – честь для нашей общины. Мы всегда рады новым рукам.
Переводчик повторил приветствие по-английски. Затем она попросила перевести:
– Я тоже поклоняюсь рукам. Поэтому я здесь.
Выслушав переводчика, старейшина кивнул, улыбнулся и быстро заговорил на своем языке.
– Руки возделывают поле, – перевел переводчик, – руки охотятся на оленя, руки собирают плоды. Благодаря рукам мы вместе. Благодаря рукам мы живы.
Старейшина лингбакао сказал что-то еще и указал в дальний конец деревни.
– Бог живет там, – перевел переводчик. – В той хижине.
Хижина была крошечная, чуть больше складского навеса.
Она сама не знала, чего ждала. Должно быть, чего-то вроде иудео-христианского Бога: ощущения невидимого присутствия, перед которым люди падают ниц. Но никак не того, что бог будет физически жить в определенном месте!.. В нерешимости смотрела она на хижину, не понимая, чего в ней больше, возбуждения или страха.
Однако ради этого она приехала сюда – и вот, обернувшись к переводчику, попросила разрешения войти туда и увидеть бога.
Туземец снова выпалил несколько фраз, а переводчик перевел их одним коротким:
– Разумеется.
Она медленно двинулась вперед; взгляд ее не отрывался от закрытой деревянной двери хижины и от единственного ее окна, завешенного какой-то черной тканью, колеблющейся в безветрии. Деревня вокруг, голоса людей, даже английская речь переводчика – все померкло и слилось в невнятный гул. Хотя было жарко и влажно, по спине бежали мурашки, и сердце стучало так, словно хотело вырваться из груди; а положив руку на ржавую дверную ручку, она на миг испугалась, что сердце ее разорвется.
– Подождите здесь, – попросила она переводчика.
Она сама не знала, чего ждет. Что должно случиться? Окажется ли она одна в пустой комнате – или встретится лицом к лицу с разъяренным божеством, готовым сожрать ее за непрошеное вторжение в святилище? Так или иначе, это ее судьба, и свою судьбу она встретит одна.
Она открыла дверь, шагнула внутрь, прикрыла за собою дверь. Скоро глаза привыкли к полумраку, и она различила у противоположной стены хижины человека. Человек этот показался ей знакомым; подойдя ближе и вглядевшись, она вскрикнула в изумлении:
– Тони?!
Да, это был Тони Ливси, давний приятель, возмужавший и постаревший, в каких-то лохмотьях, с суровым, изможденным лицом. Его щеку пересекал старый шрам; уголок рта был бессильно опущен и не двигался, когда двигались губы. Правый рукав оканчивался пустотой.
– Ты меня помнишь? – спросила она, шагнув к нему.
Он встретился с ней взглядом и кивнул.
– Я никогда тебя не забывал.
Она огляделась. Вокруг было пусто.
– Так ты и есть… их бог?
– Нет, – устало ответил он. – Не совсем.
И рассказал ей свою историю. После школы он пошел в ВМС, служил на корабле, армейской жизни нахлебался досыта. В Саудовской Аравии дезертировал, стал уличным актером и музыкантом. Однако дела пошли туго, он начал воровать и попался. Саудовская Аравия – ближайшая союзница Америки на Ближнем Востоке, но в этой стране до сих пор отрубают руки за воровство. Так поступили и с ним.
Бог – его рука. Ибо она не умерла; она живет и растет. И следует за ним. Поначалу он пытался бежать от нее: с Ближнего Востока в Южную Африку, оттуда в Южную Америку и на Тихоокеанские острова. Но она всюду с ним. «Смотри!..» Тони медленно встал – и она увидела, что он сидел не на стуле, как показалось ей сперва… о нет, он сидел на ладони огромной руки с обрубленным запястьем. На глазах у нее рука зашевелила пальцами и изменила форму; теперь она напоминала не сиденье, а скорее, чудовищного паука из старых научно-фантастических фильмов.
– Я все еще связан с ней, – продолжал Тони. – Я чувствую все, что чувствует она. Когда здешние женщины подстригают и полируют ей ногти, когда садятся верхом на ее огромные пальцы, чтобы доставить себе наслаждение, – я чувствую все. Все чувствую, а управлять ею не могу, – закончил он. – Она делает, что хочет.
– Она творит чудеса?
– Она и есть чудо, – ответил Тони.
Так и есть, подумалось ей. Она снова взглянула на пустой рукав Тони, затем – на руку у противоположной стены. Что, если и руки ее мужа могли вот так же выжить после ампутации? Каждую ночь она брала бы их с собой в постель, и они блуждали бы по ее телу, ласкали, дарили наслаждение… Делали все, что хотят… При этой мысли все в ней заныло от желания.
– Она и вправду Бог?
Тони кивнул.
– Ее почитатели есть по всему миру, – тихо ответил он. – Верующие в нее. Не только в этом селении. Существуют общины даже в Соединенных Штатах. Мужчины и женщины поклоняются моей руке. Она – не тот бог, к которому мы привыкли. Но – да, Бог.
Она потянулась к Тони, коснулась его пустого рукава. Ей вспомнилось, что делал он с ней этой рукой.
– Это мой Бог, – прошептала она.
– Так иди же к своему Богу, – хрипло произнес он.
Больше они не сказали друг другу ни слова.
Рука снова изменила позу – теперь растянулась, напоминая ложе. Коснувшись руки, женщина изумилась мягкости кожи. Судя по ее истории, рука должна была быть жесткой, загрубелой; однако неровная поверхность с отчетливо выдающимися складками была мягкой, как шелк. И как приятно было ее трогать!
Рука молчала… Впрочем, слов и не требовалось; она знала, что делать. Сев на пол возле руки, она стянула с себя ботинки, носки, блузку, лифчик. Поднявшись, скинула брюки и трусы, а затем взобралась на ладонь. Ей показалось, что рука ее узнает. Сама-то она точно ее узнала – ясно помнила и неповторимые черты ее, и движения. Она легла на спину и закрыла глаза.
Однако рука была слишком велика для нее – слишком велика для того, чего хотелось им обеим. Мощные пальцы, огромные, как ее ноги, раздвигали ей бедра, терлись об нее, толкались, пытались войти, – и на лице Тони на другом конце комнаты появилась досада.
Вспомнив, как поступают туземные женщины, она оседлала один огромный палец, словно механического быка. Но и это было не то, чего хотела она, чего хотел Тони, чего хотел Бог. Тогда она схватилась за большой палец, повисла на нем, крепко его обняла, чувствуя, как в ее объятиях, под ней, вокруг нее бурлит и переполняет ее сила.
– Слезай! – крикнул Тони. В его голосе звучал страх.
– Все хорошо, – негромко ответила она.
– Не надо!
Вдруг она поняла, чего он боится. И поняла, что именно этого и хочет. Пусть так.
– Все хорошо, – повторила она.
И снова легла, вытянувшись на мягкой ладони.
Гигантская рука дрогнула и сжалась в кулак. И через миг после того, как закричал Тони, и переводчик вместе с туземцами, толпящимися снаружи, ворвался в хижину – и за миг до того, как рука выжала из нее жизнь, – она успела подумать: какая прекрасная смерть.
Все оказалось удивительно просто.
Вот что не давало ему покоя.
Первые дни были сущей мукой. Всякий раз, стоило на работе зазвонить телефону, Стив воображал: сейчас войдет усталый коп, вроде Коломбо из сериала, забросает его ничего не значащими на вид вопросами и как-нибудь заставит выболтать истину. Сидя дома, он ждал стука в дверь – и не сомневался, что за дверью окажется полиция с ордером на арест. Боялся даже искать информацию о смерти Лаймена Фишера в Интернете – вдруг по тому, что заходил на сайт, его и вычислят?
Но шли дни, складывались в недели, и никто не приходил. Слетал, сделал дело, вернулся – и живи себе как ни в чем не бывало, привычной обыденной жизнью.
Может, стоило заодно свернуть шею и Джессике Хестер?
Отец, будь он в здравом уме и пойми, что сделал сын, гордился бы им. В конце концов, разве сам он не поступил бы так же? Одна проблема: никогда, ни единого разу в жизни Джо Най не одобрил ни одного поступка своего сына. Так что, скорее всего, он и здесь нашел бы, к чему придраться. В конце концов, специалист: убивал людей годами, десятилетиями. Стив прямо слышал язвительный голос отца: кто же так убивает? С бухты-барахты, ничего толком не продумал, наследил… А если Лаймен поделился своими подозрениями и планами с Джессикой?
Если б Лаймен поделился с Джессикой, после убийства та пошла бы в полицию, и Стива уже допрашивали бы.
Довольно! Он и так зашел слишком далеко – куда дальше, чем следовало бы. Не было дня, когда он не жалел о том, что поехал в Коппер-Сити. С Шерри или с друзьями – с нормальными людьми – он ощущал себя грязным, словно прокаженным. В самые неожиданные минуты рассудок возвращался к тошнотворной сцене в темной, пропахшей старостью лачуге; снова он ощущал под рукой складки морщинистой кожи и упругие хрящи, снова чувствовал последние судороги старика.
Да лучше б его отец просто умер от удара!
И все же…
И все же теперь Стив ощущал неожиданное родство с отцом – родство, основанное на общем опыте. Отец будто стал ему куда ближе, чем раньше. Оба они убивали людей (Господи, что за мысль!) – и оба притворяются, что они вовсе не преступники. Теперь Стив понимал, как жилось отцу все эти годы. Ему случилось прочесть о «миллионерах по соседству» – самых обычных на вид людях с многомиллионными состояниями, о которых их приятели и соседи ведать не ведают. А они с отцом, думал Стив, «убийцы по соседству». Интересно, много ли еще таких?
Он совершил страшное дело; яркие, чувственные воспоминания об этом – вид, запах, ощущение, звуки – преследуют его до сих пор и, должно быть, не стихнут до самой смерти. Но правда в том, что, думая о происшедшем, вместе с ужасом и омерзением Стив испытывал пьянящее ощущение силы. Выдавливая жизнь из Лаймена Фишера, он был почти богом. Проблема, вставшая перед ним, не имела нормального решения: шантаж мог продолжаться вечно, разрушить не только его собственную жизнь, но и жизнь всей его семьи. И тогда он вышел из обычной человеческой парадигмы, отринул половинчатые решения и компромиссы, принятые в обществе: он покончил с проблемой одним смелым и точным ударом – словно Бог всемогущий, забрал у Лаймена Фишера жизнь.
А дальше все вернулось на круги своя. Как прежде, он ходил на работу, смотрел телевизор, тусовался с друзьями, встречался с Шерри.
Шерри.
Что бы она сказала, случись ей узнать? Ничего хорошего, это уж точно. Да и как иначе? Он – убийца и сын убийцы; люди таких не слишком любят. Он не заслуживает эту чудесную девушку.
Однажды в субботу, когда Шерри осталась у него на ночь, Стив дал ей прочесть свой очередной рассказ. Ободренный первым писательским успехом, новый рассказ он решился показать Шерри еще до того, как отправлять в журнал, и ожидал от нее одобрения. Однако та промолчала, а когда он стал расспрашивать, призналась, что рассказ вызвал у нее неприятные чувства.
– Так вот как ты смотришь на женщин? – спросила она. – Считаешь, мы способны думать только о сексе, нам важно лишь то, что в штанах?
– Да нет, что ты! – отвечал он, смущенный, не понимая, с чего она такое взяла. – Я совсем не об этом писал…
– А о чем же? У нее муж умер, а она тоскует только о его руках и о своих оргазмах! – Шерри покачала головой. – Извини. Я не хотела критиковать. Спасибо большое, что показал мне свой рассказ. Но он… Ну не знаю. Он страшный.
– Он и должен быть страшным. Это же страшная история. – Стив был задет, но не хотел этого показывать.
– По-моему, она какая-то неправильно страшная.
В ту ночь ему снова приснился клоун. На этот раз он прятался в доме Лаймена Фишера, и Стив должен был его найти. Тело Лаймена лежало на полу, на прежнем месте, уже разложившееся: сквозь гниющую плоть проглядывала белизна черепа. Стив, озираясь, стоял на пороге; позади него хлопала на ветру дверь и дребезжали ржавые жалюзи. Откуда-то из глубины дома донесся смех – сдавленный, тонкий, словно женский. Безумный смех. Клоун, подумал Стив. Он не хотел искать его, он боялся встречи с ним, но почему-то должен был искать; пришлось переступить через тело Лаймена и войти в темный дом. Мебель вокруг – кушетка, столы, стулья – в полумраке казалась живой, словно его окружали какие-то сгорбленные полулюди или чудовища. Все они из одного цирка, думал Стив. Из цирка уродов. Выйдя в темную переднюю, он заметил, что из-под закрытой двери ванной комнаты сочится луч света, окрашенный в мерцающие калейдоскопические цвета. На цыпочках, стараясь не шуметь, Стив подкрался к ванной, взялся за ручку двери и резко распахнул ее. Клоуна там не было; не было никого – ни в ванне, ни в душевой, ни в туалете. Только перед включенной лампой возле раковины вращался круглый многоцветный фильтр, окрашивая свет во все цвета радуги. Стив повернулся, решив поискать в спальне…
…и увидел клоуна прямо перед собой: разноцветные блики плыли по его раскрашенному лицу, и он смеялся тонким, сдавленным, безумным смехом…
Стив проснулся, тяжело дыша. Лицо Шерри на соседней подушке на миг показалось ему мертвенно-белым, словно в клоунском гриме. Глядя в потолок, он сделал несколько глубоких вздохов. Вспомнил вдруг, что со смерти Лаймена прошел ровно месяц. Тихонько встал, скрылся в ванной, закрыл и запер за собой дверь, и его стошнило.
В понедельник он решил поискать информацию о нераскрытых убийствах проституток в тех городах, где жил с родителями в детстве. Настало время больше узнать о преступлениях отца. Пока Стив довольствовался обрывками знаний и собственными догадками, это немногим отличалось от сознательного отказа знать; хоть правда его и пугала, он чувствовал, что должен выяснить все.
В эти дни Стив как раз готовил буклет к 20-летнему юбилею выпуска одного религиозного колледжа в Юте. Очень удобно – заодно можно поискать сведения о нераскрытых преступлениях в Солт-Лейк-Сити за те два года, что прожила там его семья. Когда они собрали пожитки и переехали во Флагстафф, Стиву было пять лет, так что Юту он почти не помнил. Помнил голубой дом, красный трехколесный велосипед, пикник на заднем дворе, и как вместе с каким-то другим мальчиком ел сэндвичи с медом и арахисовым маслом – вот и всё. Негусто. Однако те же годы интересовали его для буклета; так что он начал разыскивать жителей города, в ту пору таинственно убитых или пропавших без следа.
Исчезли и не были найдены три девочки-подростка и один мальчик. Отставного полицейского застрелили у него в гараже – очень похоже на заказное убийство или месть. Какого-то бродягу зарезали у входа в бар. Одну женщину изнасиловали и задушили. Два брата погибли на пожаре, полиция подозревала поджог. Сперва Стив обратил внимание на задушенную женщину – хоть и не думал, что отец способен кого-то изнасиловать, – затем вспомнил слова, брошенные отцом как-то в больнице, в одно из посещений: «Оба сгорели». К чему и зачем отец сказал это – непонятно, и тогда Стиву показалось, что это обычная его бессмысленная болтовня. Сейчас вдруг мелькнула мысль: а что, если речь шла о братьях, сгоревших в собственной квартире?
«И если я действительно думал, что эти слова ничего не значат, почему вообще их запомнил?»
Потому что в глубине души знал: они значат нечто очень важное. Стив постарался припомнить еще какие-нибудь слова, обрывки фраз, что могли бы стать ключами к прошлому. Пока ничего не припоминалось. Что ж, быть может, дальнейшие поиски освежат его память…
Пока что он занялся сгоревшими братьями. Алекс и Энтони Джонс, так их звали. Детали происшествия скрывались в полицейских отчетах; однако и общедоступных материалов было достаточно, чтобы понять, что произошло. Солт-Лейк – не Коппер-Сити, здесь имелись аж две городские газеты с архивами в Интернете. Стив изучил репортажи о пожаре, выписал даты, названия, имена. Отыскал в телефонном справочнике номера и адреса живых родственников и свидетелей происшествия, продолжающих жить в городе двадцать лет спустя. Закончив, задумался над выписанными в блокнот данными. Неужели он серьезно верит, что к этому пожару причастен его отец?
Да.
Но если так, его теория неверна. Отец убивал не только проституток.
Вообще не только женщин.
Алекс и Энтони Джонс. Зачем отец их убил? Почему? Они ему угрожали, обманули его, чем-то обидели? Должна же быть какая-то причина! Не мог отец убивать людей просто так!
Почему не мог? Серийные убийцы так и делают.
На этой мысли Стив задерживаться не стал и поскорее перешел к Флагстаффу, где поселилась их семья после Солт-Лейк-Сити. Убийств здесь в нужный ему период произошло немного. Одного человека зарезали в драке в баре, другого, тоже в баре, пристрелили. И еще жестоко убили студентку колледжа при университете Северной Аризоны. Оба убийства в баре произошли открыто, при толпе свидетелей, убийц сразу схватили; нераскрытым осталось только убийство студентки. Стив сомневался, что это дело рук отца. Девушка возвращалась к себе в кампус со дня рождения подруги; убийца набросился на нее и буквально искромсал. Изрезал ей лицо, наносил удары в грудь и в живот с такой силой, что все вокруг было залито кровью. Именно эта безумная ярость заставила Стива подумать: нет, не отец. Поджог он мог себе представить. Сбросить кого-то с крыши? Пожалуй. А вот забрызганным кровью, в дикой злобе кромсать и кромсать девушку ножом…
Оставались еще два нераскрытых похищения детей; но мысль, что отец причастен к таким преступлениям, была для Стива столь же невероятна и еще более отвратительна.
Может, во Флагстаффе убийств не было? И год спустя они переехали в Темпе по какой-то вполне уважительной причине?
Будем считать, что так.
Тем временем офис начал заполняться людьми – сослуживцы возвращались с обеденного перерыва. Стив закрыл реестр пропавших без вести и сунул в верхний ящик стола блокнот со своими заметками. Подошла Джина, спросила, как отец. В последнее время она что-то часто с ним заговаривала, искала для этого любой предлог (может быть, тоже видела его тогда на пляже?); Стив старался держать дистанцию, вот и сейчас буркнул бессодержательное «хорошо» и уткнулся в компьютер, повернувшись к ней спиной. Джина отошла и села на свое место; он украдкой смотрел ей вслед. Снова спросил себя, кем же ей приходится тот старикан на пляже, – и снова разозлился на себя: ну какое ему дело?
После работы Стив отправился в Ветеранский госпиталь. На этот раз отец не спал. Он никак не отреагировал на появление сына, однако взгляд его казался осмысленным. Пожалуй, стоило с ним поговорить и попытаться вытянуть из него что-нибудь еще. Стив прикрыл дверь в палату, убедился, что второй пациент за шторкой спит, и придвинул стул вплотную к изголовью отца.
– Папа, ты помнишь Солт-Лейк-Сити? – тихо спросил он.
Ответа не было. Стив повторил вопрос, прибавив к нему фразу отца: «Оба сгорели», – он надеялся, что эти слова вызовут какую-то реакцию. Ничего. Тем не менее старик не улыбался, не болтал чушь, и Стив предпочел думать, что на каком-то уровне он его понимает.
– Папа, я знаю: ты убил тех двоих братьев. Алекса и Энтони Джонса, – продолжал он, глядя отцу в глаза. – Именно ты поджег их квартиру. Скажи мне, они погибли в огне или ты убил их раньше и устроил поджог, чтобы замести следы? И за что ты их убил? Что они натворили?
Отец молчал; несколько секунд спустя глаза его закрылись. Заснул или притворился спящим? Стив выжидал несколько минут, пока глубокое ровное дыхание не подсказало ему, что отец действительно спит. Разговор окончен. Даже если поначалу старик притворялся спящим, чтобы избежать разговора, теперь вырубился по-настоящему и очнется не скоро.
А однажды, подумал Стив, не проснется совсем…
Домой он вернулся уже затемно. Квартира показалась непривычно тихой и пустой; прислушиваясь к ровному гудению холодильника – единственному звуку в доме, – Стив думал о том, не пора ли в самом деле съехаться с Шерри. Найти на двоих новую квартиру или даже дом – их дом. Может быть, не в Ирвайне, а в каком-нибудь соседнем городе подешевле. Чтобы дома тебя встречал включенный свет и шум, чтобы было с кем поговорить за ужином. Чтобы было к кому возвращаться…
Но, если он действительно этого хочет, почему же так нервничает и злится всякий раз, когда Шерри приходит без приглашения?
Разболелась голова, ныли шея и плечи. От стресса, должно быть. Где-то в шкафу валялся массажер, подаренный родителями на Рождество несколько лет назад; но искать его было лень. Вместо этого Стив сел на кушетку и включил телевизор.
Будь рядом Шерри, она бы растерла ему плечи…
Хотя… а она согласилась бы? Шерри вообще из тех женщин, что делают мужчинам массаж?
Бог ее знает. Он никогда раньше не просил.
Может, позвонить ей? Нет, не стоит. В последние дни, вспоминая о Шерри, он всякий раз вспоминал и Лаймена Фишера. Какой-то условный рефлекс. Милое, нежное, доверчивое личико – и тут же труп старика, и мысль о том, что Стив ее не заслуживает.
Он ведь убийца.
Впрочем, ему не в чем себя винить. Лаймен Фишер был шантажист. Преступник. Очень дурной человек. И Стив совсем не такой, как отец. Он это сделал только для того, чтобы защитить семью.
Но отец не заслуживает защиты.
Как ни рассуждай, приходишь к одному: виноват.
Стив прикрыл глаза и некоторое время сидел неподвижно. Боль не проходила. Тогда он пошел на кухню, открыл упаковку «Тайленола», бросил в рот сразу три таблетки и запил колой. Сунул в микроволновку замороженный готовый ужин, разогрел и там же на кухне съел, глядя в окно на аккуратный зеленый дворик перед домом.
Затем позвонил Шерри. «Ты где был? Почему не звонил?» Стив объяснил, что плохо себя чувствует; она мгновенно сменила тон, начала спрашивать, что случилось и чем помочь. По иронии судьбы, где-то к середине разговора голова у него прошла, а ближе к концу он забыл и про ноющую шею. Должно быть, «Тайленол» подействовал. Однако Стив, продолжая поддерживать иллюзию нездоровья, сказал, что позвонит Шерри завтра перед работой, а сейчас лучше ляжет отдохнет.
Назавтра он продолжил поиски и к пятнице составил более или менее ясное представление о «послужном списке» отца. В Темпе замужнюю женщину средних лет кто-то вывез за город, привязал к скале и оставил там на верную смерть. В Тусоне в дешевом мотеле задушили сутенера. В Сан-Диего утонула в заливе мать-одиночка. Способы убийств всякий раз разные – должно быть, поэтому отца так и не нашли.
Невозможно поверить, что у всех этих убийств есть какие-то уважительные причины. Первая жена – хорошо, может быть. Даже мексиканка-проститутка. Но одно убийство за другим, в разных городах… Как такое можно оправдать? Допустим, отец и считал, что все эти люди чем-то его обидели; но убийство – определенно слишком суровое наказание за такие прегрешения. Нет, не оставалось ни одного шанса, что отец был прав.
И все же, как и с Коппер-Сити, Стив испытывал жгучее желание – нет, тягу – отправиться туда и увидеть все своими глазами. На этот раз он не повторит своей ошибки, не станет слишком много говорить или задавать наводящие вопросы. Нет, повторять такой опыт ему определенно незачем! Просто побродит вокруг и попытается понять, что произошло. Если отец действительно убил всех этих людей – надо же узнать почему!
Буклет для религиозного колледжа почти закончен, работы осталось на пару дней. А дедлайн для следующего проекта – только в будущем месяце. И в прошлом году он сэкономил довольно много отпускных дней. Самое время оформить короткий отпуск и провести расследование. Он возьмет с собой ноутбук и будет останавливаться в отелях, где есть вай-фай, чтобы собирать информацию в дороге. Состояние отца достаточно стабильно, его вполне можно оставить на неделю. Если Стив хочет выяснить, что же произошло, – когда этим заняться, как не сейчас?
В пятницу после работы он не поехал выпивать с друзьями, а решил заглянуть к Шерри. Никто ему не открыл. Прогулявшись на автостоянку возле дома, Стив обнаружил, что ее машины на месте нет. Достал телефон, набрал ее номер – но после первого же гудка его перебросило на автоответчик. Сообщение Стив оставлять не стал, вместо этого вернулся к квартире и открыл дверь своим ключом.
Уже довольно давно Шерри дала ему ключ и пригласила заходить, когда захочет. Но до сих пор Стив так не делал; сейчас он осторожно прикрыл за собой дверь и остановился на пороге, чувствуя себя незваным гостем. Как-то странно было оказаться дома у Шерри без нее. Он включил свет, огляделся. Увидел на кофейном столике вчерашнюю «Лос-Анджелес таймс», расческу и маникюрные ножницы. На кушетке – раскрытый номер «Тайм» за прошлый месяц с Джекки Онассис на обложке. Стив нахмурился. Откуда у Шерри «Тайм» и зачем он ей?
Его охватило странное чувство. Здесь, в квартире Шерри, он не просто шпионит за ее жизнью, он делает что-то более интимное, как будто… как будто в каком-то смысле становится ею. Примеряет на себя ее жизнь. Она не знала, что он придет, – значит, не убиралась, ничего не переставляла, не старалась прикрыться фальшивым фасадом. Перед ним – ее жизнь, как есть, без прикрас. Вот грязные тарелки в раковине, ложечка в кофейной чашке, вот на дне одной тарелки остатки молока и пара размокших хлопьев. Теперь он знает не только, что она ела сегодня на завтрак, но и даже как ела.
Да: это-то проникновение в святая святых, в личное и частное, заставляло его напрягаться всякий раз, когда Шерри являлась к нему без приглашения. Быть может, она права и он пока не готов к настоящей близости – раз не хочет, чтобы она входила в его жизнь. Быть может, поэтому и сам сейчас чувствует себя почти что взломщиком.
Но ведь она дала ему ключ. Значит, разрешила…
Он открыл холодильник, разыскивая себе что-нибудь выпить, но обнаружил там только апельсиновый сок и бутылку воды. Выбрал воду, отвернул крышку и выпил одним глотком чуть не полбутылки. Часы на стене над столом показывали 6:23; любопытно, где Шерри. По пятницам библиотека закрывается в пять, а сидеть с сослуживицами после работы она не имеет привычки. Все они или намного старше ее, или замужем, или же школьницы, подрабатывающие в выходные. Уж не случилось ли с ней чего? Он снова набрал ее номер – и снова услышал лишь механический голос автоответчика.
А что, если она с каким-нибудь парнем?
Эту мысль Стив отогнал усилием воли и направился в спальню. Здесь он обнаружил неубранную постель и вчерашнюю одежду, сваленную кучей на стуле: как видно, Шерри была не такой уж аккуратисткой. «Ну нет, сюда она точно никого приводить не собирается», – подумал Стив, неожиданно для себя ощутив облегчение.
Шнырять по спальне Шерри показалось ему как-то совсем некрасиво, даже не слишком прилично, и Стив вернулся в крохотную переднюю. Бросил быстрый взгляд в сторону приоткрытой двери ванной…
И замер.
В мусорном ведре возле унитаза лежал дохлый щенок.
У Шерри никогда не было щенка. Вряд ли в ее квартире вообще позволялось держать животных.
Стив подошел ближе и присмотрелся. Щенок лежал поверх картонного цилиндра от туалетной бумаги и кучки белых салфеток: морда притиснута к желтой пластмассовой стенке ведра, одно ухо торчит вверх, тельце странно перекручено, словно у щенка свернута шея. Очевидно, этому была какая-то причина – но, хоть убей, Стив не мог представить какая. Допустим, Шерри нашла мертвого щенка на улице. Зачем тогда подобрала и принесла домой? Допустим, она нашла его у себя дома. Почему же ничего не рассказала, не вызвала администратора? Допустим даже, она принесла домой живого щенка и по какой-то непостижимой причине его убила; почему не вынесла в мусорный ящик во дворе? Зачем выбрасывать труп в мусорное ведро в собственной квартире?
Непостижимо. Нахмурившись, Стив вернулся в гостиную – не найдется ли там еще каких-нибудь странностей.
Несколько секунд спустя раздался звук ключа в замочной скважине, и вошла Шерри. Стива она застала на полу сидящим на корточках и изучающим содержимое нижнего ящика ее гардероба. Он обернулся, смущенный, чувствуя себя пойманным на месте преступления; однако Шерри отреагировала совсем не так, как сам он, когда застал ее у себя. Никакого раздражения, никакой враждебности. Наоборот, едва в ладоши не захлопала от восторга; бросила сумочку, кинулась к нему, обняла и расцеловала. В каждом слове, в каждом движении читалась неподдельная радость встречи.
– Вот так сюрприз! Как я рада, что ты пришел!
Ее вовсе не волновало, что он явился без приглашения и даже что копался в ее вещах.
Очевидно, и дохлому щенку в ванной есть какое-то нормальное, совершенно логичное объяснение. Так заключил Стив. Однако спрашивать не стал.
Они пошли ужинать в итальянский ресторан в Ньюпорт-Бич, а потом Шерри пригласила его к себе на ночь. Стив подумал было, что это хороший повод спросить про щенка – ведь если он останется ночевать у Шерри, ему так или иначе придется зайти в ванную, – но сообразил, что тогда придется заниматься любовью и спать в одном замкнутом помещении с мертвым животным, вздрогнул и ответил: «Давай лучше ко мне». Так они и сделали.
В субботу Шерри работала – подменяла кого-то в отпуске, и с утра ушла, а Стив поехал к матери, у которой уже почти неделю не был. Сразу после того, как отца положили в больницу, им с матерью пришлось много общаться, вместе обсуждать ситуацию и принимать решения, и оба они, пожалуй, чувствовали от этого усталость. Даже отца теперь предпочитали навещать поодиночке, хоть Стив и отвозил мать в больницу всякий раз, когда она просила.
Он въехал во двор и припарковался возле старого отцовского «Крайслера», заметив между выхлопной трубой и правой задней шиной белесые нити паутины. Надо бы сесть за руль и проехаться, сказал он себе, – просто чтобы поддерживать машину на ходу. Трава на лужайке перед домом весело зеленела – ее явно поливали, однако начала перерастать. Видимо, подстригал ее отец. Стив мысленно упрекнул себя за то, что раньше об этом не спрашивал. Надо пригласить садовника. Еще не хватало, чтобы двор зарос, как у соседей!
Одно хорошо: после всего происшедшего мать начала, наконец, запирать двери. Он подергал ручку, затем позвонил и стать ждать. Несколько секунд спустя за дверью послышались шаркающие шаги. Звякнула задвижка, зазвенела цепочка, мать отворила дверь и пригласила его войти.
Не было ни объятий, ни поцелуев – даже все происшедшее не расположило их к взаимным нежностям. Мать просто провела его на кухню и усадила за стол. Стив налил себе кофе, от кекса отказался. Нервно кашлянул, понимая: то, что он скажет сейчас, матери едва ли понравится.
– Мне нужно уехать, – сказал он. И добавил: – По делу.
– Вот как? – Губы матери сжались в ниточку.
– Примерно на неделю. Съезжу в Юту и в Аризону.
– А меня, значит, бросишь здесь?
– Мама, я тебя не бросаю…
Она смерила его уничтожающим взглядом.
– Мама!
– Вот что я тебе скажу: если б мой отец умирал в больнице, и на мою мать напал бы сумасшедший и сломал ей руку, я бы любые катания-гуляния отложила до другого случая!
– Мама, я же сказал, я еду по делу!
– Я очень разочарована, Стивен, – с каменным лицом продолжала мать. – И отец был бы очень тобой разочарован, если бы знал.
– Черт побери, мама…
Она перегнулась через стол и дала ему пощечину. Сначала он услышал треск, оглушительный, как выстрел, и лишь миг спустя пришла боль, такая, что защипало в глазах. Инстинктивным защитным движением Стив поднял руку – и мать с визгом отпрянула. Он тут же опустил руку – разумеется, ему и в голову не приходило бить мать в ответ, – но она смотрела на него широко раскрытыми, испуганными глазами.
– Как отец! Совсем как твой отец!
– Мама, прости…
– Не смей, никогда не смей ругаться в этом доме! – взвизгнула она.
Никогда еще Стив не видел мать в таком состоянии. Его это напугало, и впервые он подумал: а у нее-то все в порядке с головой?
– Извини, – быстро проговорил он, умоляюще поднимая руки. – Пойми, мне действительно нужно уехать. Всего на несколько дней. Самое большее на неделю. Перед отъездом я загляну, куплю тебе продуктов. Можем вместе съездить к папе…
– Я не инвалид! Я могу сама сесть за руль!
– Разумеется, – примирительно ответил он, – но ты ведь не любишь ездить по шоссе.
– Ты ничего обо мне не знаешь, – непримиримо отрезала она. – Как и твой отец. Два сапога пара. Все, убирайся. С меня хватит. Я сыта тобой по горло.
Следовало бы привыкнуть. Давно следовало бы привыкнуть к этим вспышкам гнева. Ребенком он с ними сталкивался едва ли не каждый день – и никогда нельзя было предугадать, что на этот раз выведет ее из себя. В отличие от матерей его товарищей, мама не умела и не считала нужным щадить чувства сына. Так что он рос не по годам серьезным парнем, зная, что от родителей нечего ждать поддержки. И до сих пор, как ни смешно, боялся рассердить мать.
– Мне надо еще здесь кое-что закончить, – сказал Стив, вставая, – так что уеду я через неделю или около того. Может быть, в следующую субботу. Завтра тебе позвоню.
– Можешь не звонить, – отозвалась мать. Гнев ее, кажется, уступал место более привычному состоянию – обиде и жалости к себе.
Стив вздохнул.
– Пока, мама.
На улице при виде «Крайслера» и травы он невольно скривился – так и не поговорил об этом с матерью… Ну ладно, в другой раз.
Уже садясь в машину, он задумался о том, как с ней ладил отец. Впрочем, кажется, у отца с этим проблем не было. Сколько он помнил своих родителей, друг с другом они никогда не спорили и были безукоризненно вежливы – сплошные «спасибо» и «пожалуйста», словно в учебнике хороших манер. Только после инсульта эта благостная картинка затрещала по швам.
Стив выехал задом со двора, помахав на прощание в сторону темного окна, – хоть и не знал, видит ли его мать – и с облегчением покатил домой. Лишь уже на шоссе, через несколько километров, заметил, что до боли в пальцах сжимает руль, и с усилием разжал руки.
В последнее время Стив начал избегать Шерри. Трудно быть романтичным, когда мысли заняты убийствами, совершенными отцом, когда чуть ли не все вызывает в памяти горло Лаймена Фишера под сжатой рукой, его хрип и падение на пол грязной хижины. Но последняя ночь пошла на пользу, и теперь Стив решил сделать Шерри сюрприз – заехать за ней в библиотеку. Когда у нее перерыв, он точно не знал; сейчас только половина одиннадцатого, надо взять журнальчик, присесть где-нибудь в уголке и подождать.
Шерри за стойкой выдавала читателям книги; перед ней выстроилась небольшая очередь. Погруженная в свое дело, Стива она не заметила. Улыбаясь про себя, он подошел к стенду «Новые поступления», взял оттуда не глядя какую-то книгу и встал в очередь за толстухой со стопкой женских романов и огромным пакетом, украшенным надписью «Спасем природу!». Дождавшись своей очереди, протянул книгу Шерри.
– Ваш билет, пожалуйста, – проговорила она; затем подняла глаза и широко улыбнулась. – Ты что здесь делаешь?
– К тебе пришел. Пообедаем вместе?
Старик, стоящий в очереди за ним, выразительно покашлял. Стив смерил его взглядом, от которого старик поспешно отвел глаза в сторону, и снова повернулся к Шерри.
– Перерыв у меня в одиннадцать тридцать. Только на полчаса.
– Отлично.
– У меня с собой только йогурт и орехи.
– Ну и ладно. Я схожу чего-нибудь куплю. Поедим в парке, там есть где присесть.
Старик у него за спиной вновь звучно пошевелился, и Стив метнул в его сторону еще один сердитый взгляд.
– Тако, – сказала она. – Возьми мне два цыплячьих тако. И «Спрайт».
– Будет сделано. Найду столик и подожду тебя там.
– А книгу возьмешь? – с улыбкой поинтересовалась она.
Тут только Стив заметил, что за книжку подцепил со стенда. Ярко-розовая обложка, на картинке девушка в мини-юбке говорит по телефону. Роман для школьниц.
– Извини, – со смехом ответил он, – я, кажется, забыл читательский билет.
Помахав на прощанье Шерри и смерив последним суровым взглядом старикана из очереди, Стив вышел из библиотеки и сел в машину. Доехал до «Чипотля» чуть дальше по улице, купил тако и «Спрайт» для Шерри, буррито и колу для себя. Нашел на лужайке неподалеку от библиотеки несколько столов для пикника и расположился за одним из них. За соседним столом сидел бездомный с огромным пухлым пакетом на коленях и что-то бормотал себе под нос, но Стив решил не обращать на него внимания. Несколько минут спустя из библиотеки показалась Шерри. Стив помахал ей, а когда она подошла, разорвал бумажный пакет и вручил ей обед.
– Полное обслуживание! – проговорила она. – Все как я люблю!
Времени было немного, так что поели они второпях, выбросили мусор в ближайшую урну и, с банками газировки в руках, пошли прогуляться по парку. Шерри рассказывала что-то о своей работе. Навстречу, по другой стороне улицы, шел мужчина в костюме, и его костюм напомнил Стиву о жителях Коппер-Сити, словно застрявших в пятидесятых.
– Стив!..
Шерри остановилась. Он удивленно обернулся – и по ее лицу понял, что она обращается к нему уже не в первый раз.
– Что с тобой? Ты в последнее время какой-то странный.
– Да нет, почему же… – пробормотал Стив, пытаясь улыбнуться.
– Точно тебе говорю! Понимаю, тебе очень тяжело из-за этой истории с родителями. И я не об этом. Я о том, что… – Она глубоко вздохнула. – С тобой что-то случилось в Нью-Мексико? С тех пор, как вернулся оттуда, ты сам не свой.
– Нет, ничего, – ответил Стив, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
– Может, ты там кого-то встретил? Ты не к какой-нибудь старой подружке ездил?
У Стива отлегло от сердца.
– Да нет! – ответил он уже вполне искренне. – Ну что ты! Ничего подобного. С чего тебе такое в голову пришло?
Она смущенно пожала плечами.
Стив улыбнулся.
– Поверь, я ни с кем, кроме тебя, не встречаюсь. Ни о ком, кроме тебя, не думаю. И никого, кроме тебя, у меня нет.
– Что-то у тебя на уме… – промолвила она.
Стив подумал о своем отце – еще в расцвете лет, полном сил. Как он травит людей, поджигает дома, душит, топит…
– Ничего, – твердо ответил он.
Но Шерри явно не собиралась отказываться от подозрений.
– Я ведь тебя знаю!
Стиву вспомнился Лаймен Фишер, лежащий на грязном полу. И щенок в желтом мусорном ведре, с расплющенной мордочкой и ухом кверху.
Никто из нас никого не знает, подумал он.
– Кстати, – сказал Стив, повинуясь внезапному порыву, – мне скоро опять уезжать. И на этот раз я хочу пригласить тебя с собой.
Шерри мгновенно просияла.
– Поездка по работе, – уточнил он. – Не увеселительная. Мы не сможем все время проводить вместе. Мне понадобится кое-что выяснить, кое с кем встретиться. Но в промежутках…
Шерри радостно поцеловала его в щеку.
– Здорово! У меня есть несколько свободных дней – сэкономила в прошлом году, к тому же сейчас я работаю сверхурочно. Только надо будет за несколько дней предупредить…
– Я хочу отправиться в следующие выходные.
– А надолго?
– Пока не знаю. – Стив быстро посчитал в уме. – Думаю, дней на пять. Самое большее на неделю.
– Отлично! А куда мы поедем?
Он рассказал о буклете религиозного колледжа и этим объяснил необходимость попасть в Солт-Лейк-Сити. А после этого, продолжал Стив, съездим в Темпе, Тусон и Аризону – для следующего моего буклета. Здесь он в подробности углубляться не стал, а Шерри, слава богу, не спрашивала.
– Будем останавливаться в каких-нибудь приятных местах. Полюбуемся видами.
– Чудесно!
Еще нужно съездить в Сан-Диего, напомнил себе Стив. Посмотреть на залив, тоже кое с кем поговорить… Но это-то можно сделать в любой день – Сан-Диего меньше чем в двух часах езды от Ирвайна; никто и не заметит, что он уезжал.
Перерыв у Шерри почти закончился, и они пошли по парку обратно. По дороге Шерри болтала о том, как здорово будет побывать в Юте и в Аризоне, говорила, что непременно выяснит, на что там стоит посмотреть, и составит план. У дверей библиотеки он поцеловал ее и пригласил приехать к нему после работы.
– Я посмотрю в Интернете расписание самолетов, – пообещала она. – Мы полетим из аэропорта округа Ориндж? Или из Онтарио?
– Нет, – ответил Стив.
– Значит, из Лос-Анджелесского?
– Мы не полетим, – ответил он и снова ее поцеловал. – Мы поедем.
Сам не зная почему, Стив хотел непременно объехать города в хронологическом порядке. Ему казалось, что если идти точно по следам отца, он больше сможет понять. Вот почему сперва они направились в Солт-Лейк-Сити. Выехали из Южной Калифорнии утром в воскресенье, в пять часов утра, чтобы не попасть в пробку; наскоро перекусили в «Макдоналдсе» в Барстоу, объехали стороной Лас-Вегас, пообедали в «Сабвее» на стоянке грузовиков между Сент-Джорджем и Сидар-Сити, и в Солт-Лейк-Сити прибыли уже на закате.
Путешествие было долгим, но Шерри не скучала. Она оживляла путь веселой болтовней, любовалась видами за окном, перебирала книги и журналы, взятые с собой из библиотеки, зачитывала вслух распечатки из Интернета о малоизвестных достопримечательностях Юты. Путешествовать с ней оказалось куда веселее, чем с родителями, всю дорогу сидевшими в каменном молчании, и Стив был рад, что взял Шерри с собой. Она отвлекала от неприятных мыслей.
Номер на две ночи он забронировал в «Ройял-армс-лодж». Туристический справочник, как и сайт с рейтингами отелей, обещал три звезды; подъехав к убогому на вид зданию, зажатому между мини-маркетом и обшарпанным складом, Стив понял, что и одной звезды здесь будет многовато.
– Мы что, здесь остановимся? – спросила Шерри, с опаской взирая на покосившуюся вывеску с отбитым краем и на подозрительную белую заплатку на рыжеватой оштукатуренной стене.
– Только на одну ночь, – успокоил Стив.
Машину они оставили на парковке, за два места от единственного здесь автомобиля – пыльного черного «Бьюика» с трещинами, паутиной расходящимися по заднему стеклу. Переглянувшись, но промолчав, вышли из машины. В дверях стояла и смотрела на них, почесывая живот, толстуха в мужских пижамных штанах и футболке с какой-то рок-группой: и название, и лица музыкантов выцвели до полной неузнаваемости.
– Дыра какая-то, – пробормотала Шерри.
– Три звезды! – напомнил ей Стив.
– Ага, как же… Не знаю, кто там кому проплатил, но, должно быть, минус три!
– Завтра съедем, – заверил он.
Вошли в маленький грязноватый холл. Пахло жареным беконом и застоявшимся сигаретным дымом.
– Чем могу помочь? – окликнула их пугающе костлявая женщина за конторкой и улыбнулась, обнажив дырку на месте переднего зуба.
Стив протянул ей распечатку.
– У нас забронирован номер. На фамилию Най.
Она ввела что-то в компьютер и сообщила, глядя в экран:
– Двое суток.
– На самом деле всего одни. У нас изменились планы.
– Бронь отменяется не меньше чем за двадцать четыре часа, – недовольным тоном сообщила женщина.
– Вот поэтому я вас сейчас и предупреждаю, – терпеливо объяснил он.
– Уже почти шесть. А расчетный час у нас в четыре. Так что осталось меньше двадцати четырех часов.
Стив нагнулся к ней через конторку, чувствуя, как твердеет на лице вежливая улыбка.
– Нечего мне мозги трахать, – проговорил он негромко. Женщина за конторкой побледнела, и он ощутил, как рядом напряглась Шерри. – Мы проживем здесь одну ночь – и заплатим за одну ночь. Понятно?
– Но…
– Понятно?
Женщина кивнула, протянула ему ручку и карточку.
– Можно взглянуть на ваше водительское удостоверение? – нервно спросила она.
– И что это было? – поинтересовалась Шерри несколько минут спустя, когда они шли к машине за багажом.
Стив пожал плечами.
– Тебе не кажется, что ты малость переборщил?
– А ты хочешь торчать в этой дыре два дня?
– Нет, – признала Шерри. – Но…
– Ну вот, я сделал так, что оставаться нам здесь не придется. Ладно, пошли за вещами. День выдался нелегкий, – выдохнул он, примирительно взяв ее за руку.
Путешествовали они почти налегке, с сумкой на каждого, хотя у Шерри было еще два пакета – с книгами и с закусками. В номере Стив открыл сумку, достал ноутбук, сообразил, что не стоит заниматься розысками при Шерри, и как ни в чем не бывало положил ноутбук на тумбочку.
– Куда пойдем ужинать? – спросила женщина, открывая свою сумку.
– Если честно, не хочется никуда идти, – признался Стив. – Я устал. Давай купим что-нибудь и поедим в номере.
– Отличная мысль, – ответила она, доставая из сумки смену одежды. – Тогда я быстренько приму душ, а потом сходим в магазин.
– Душ? – переспросил он, нахмурившись.
– Ну да. Хочу быть чистой.
Тут он понял. У нее месячные.
М-да, плакали его планы на вечер…
Шерри скрылась в ванной и закрыла за собой дверь. Несколько секунд спустя послышался шум воды и громкое гудение труб. Стив торопливо двинулся к своему ноутбуку, но по дороге бросил взгляд в раскрытый чемодан Шерри – и застыл на месте.
В чемодане, поверх аккуратно сложенной желтой блузки, лежал красный собачий ошейник.
Стив присел, взял ошейник в руки. Маленький – как раз для щенка. На серебристом сердечке-жетоне выгравировано: «Гав». Стив подумал немного, затем положил ошейник на место. В ванной шумела вода и гудели трубы, однако ясно, что Шерри пробудет там не вечно – а у него, помимо загадочных щенков, есть и свои дела. Он включил ноутбук и вошел в Интернет.
Их отель находился недалеко от дома, где нашли смерть в огне Алекс и Энтони Джонсы. Впрочем, случилось это двадцать с лишним лет назад, и не исключено, что теперь на месте дома стоит что-нибудь другое. Ни ручки, ни блокнота в номере не было, и хорошо, что Стив предусмотрительно захватил свои; теперь он выписал адрес дома и указания, как туда добраться, – а затем двинулся дальше.
Отец братьев все еще жив и живет здесь, в Солт-Лейк-Сити. Стив выписал его адрес и телефон. Первым делом завтра нужно будет навестить его – конечно, сначала позвонив. Но что делать с Шерри? Не тащить же ее с собой… И на месте пожарища ей делать нечего. Значит, придется повременить: с утра найти себе другой отель, а затем полдня позаниматься чем-нибудь невинным. Жаль, конечно, терять столько времени, однако другого выхода Стив не видел.
Он торопливо выписал в блокнот еще несколько адресов, вырвал страничку и сунул в бумажник. Только тут заметил, что шум воды в ванной прекратился; поспешно захлопнул ноутбук, схватил пульт от телевизора, растянулся на кровати и принялся переключать каналы.
Через несколько секунд из ванной вышла Шерри, чистая, благоухающая и с сияющей улыбкой.
– А теперь пойдем купим что-нибудь поесть, – сказала она. – Умираю от голода!
Наступило утро. Прекрасное утро, солнечное, ясное и не жаркое – хоть по телевизору и обещали, что днем воздух прогреется до тридцати двух. Небо – такое синее, какого в Южной Калифорнии не увидишь, и над городом, не застланные смогом, высятся заснеженные вершины гор.
Уже в восемь Стив и Шерри собрали вещи и выписались. Позавтракали в «Денни», а затем отправились по намеченному туристическому маршруту. Посмотрели мормонский храм – точнее, ту его часть, что открыта для публики, – прогулялись по историческому центру города, зашли в музей искусств. Было весело и спокойно, почти как в настоящем отпуске, – хотя Стив ни на секунду не забывал о том, зачем приехал сюда на самом деле.
После обеда нашли новый отель, посимпатичнее. Расчетный час здесь был в три, но Стив объяснил, что они ехали на машине от самой Калифорнии и очень устали, и служащий пошел им навстречу. На втором этаже, сказал он, найдется свободный номер, если только никто не возражает против вида на парковку.
Они заселились и распаковали вещи. Теперь, наконец, можно было заняться делом.
– Встреча у меня назначена на час пятнадцать, – соврал Стив. – Так что лучше я пойду. Не знаю, сколько она продлится, так что давай, на всякий случай до вечера. – И наклонился ее поцеловать.
– Подожди-ка минутку.
Он остановился, недоуменно глядя на нее.
– Ты, значит, вот так уйдешь и оставишь меня здесь?
– Ну, я же тебя сразу предупредил: поездка деловая, мы не сможем все время быть вместе. Ты согласилась.
– Я не для того сюда ехала, чтобы сидеть в номере и смотреть телевизор!
– Здесь есть бассейн.
– Я сейчас не могу в бассейн, – отрезала Шерри.
– Тогда, хочешь, подброшу тебя в какое-нибудь историческое место? Или в торговый центр. Погуляешь там, купишь себе что-нибудь… А я, когда закончу, за тобой вернусь.
– А может, лучше я тебя подброшу? – предложила она. – Не хочу быть прикованной к одному месту. Когда закончишь, позвони мне, я подъеду и заберу тебя.
Тут пришлось соображать быстро.
– Встреча назначена в колледже, но дальше, может быть, мы поедем туда, где планируется встреча выпускников…
– Тогда пусть они тебя подвезут.
На это Стив ответа не придумал – и позволил Шерри отвезти себя в колледж. Ноутбук и мобильник он взял с собой и, едва она скрылась из виду, направился в кафе неподалеку с гостеприимной табличкой на двери: «Бесплатный вай-фай». Заказал себе кофе, поставил ноутбук на маленький квадратный столик, нашел информацию о Фрэнке Джонсе и, вытащив телефон, набрал его номер.
Ожидая ответа, Стив задумался об отце. Как-то он сейчас? Благодаря высоким дозам лекарств, состояние его день от дня почти не менялось, не считая кратких просветлений; но, если верить доктору Кёртису, в любой момент оно могло ухудшиться.
– Алло! – послышался голос в трубке, старческий и довольно раздраженный. Только тут Стив сообразил, что не придумал себе заранее гладкую и удобную «легенду», чтобы войти к старику в доверие.
– Здравствуйте, – начал он. – Фрэнк Джонс?
– А кто спрашивает?
– Я… я репортер, – нашелся Стив. – Я…
– Как зовут? – рявкнул старик.
«Вот черт!»
– Джейсон Грин, – ответил он, поморщившись при мысли, что назвался именем реального друга. – Я пишу статью о…
– На кого работаете?
Этого вопроса Стив предпочел не услышать.
– …пишу статью о нераскрытых убийствах. Я хотел бы поговорить с вами об Алексе и Энтони.
На том конце воцарилось молчание. Стив невольно задумался: что происходит сейчас со стариком? Вспоминает сыновей? Думает о том, какими они были в детстве? Или о том, как погибли?
Была в этих секундах молчания какая-то мощная подлинность, и в первый раз Стив поймал себя на том, что отчаянно надеется: хоть бы не отец их убил! То, что было для него головоломкой, интеллектуальной игрой, вдруг стало до боли реальным. В конце концов, он ведь вовсе не уверен, что это отец. Съездив в Коппер-Сити, Стив легко поверил, что отец сбросил жену с крыши банка; было намного труднее вообразить, что он холодно и безжалостно отнял жизнь у двоих молодых парней. И от того, что сам Стив жил здесь с отцом в детстве, еще нелепее казалась мысль, что отец поехал на другой конец города и кого-то там убил.
Фрэнк Джонс все молчал.
– Я хочу задать вам несколько вопросов…
– Идите к черту! – рявкнул старик, а вслед за тем в трубке раздались короткие гудки.
Должно быть, бросил трубку, подумал Стив. Как выглядит Фрэнк Джонс, он понятия не имел, но представил себе этакого пожилого пузатого Харви Кейтеля[7] посреди грязной лачуги, напоминающей дом Лаймена Фишера.
И все же Стив твердо решил увидеться с Фрэнком Джонсом, поэтому вызвал такси и продиктовал водителю адрес. Живя в Калифорнии, он ни разу не ездил на такси; это оказалось намного проще, да и дешевле, чем он опасался. Водитель – не индус или араб, как гласят стереотипы о таксистах, а обычный белый парень – подвез его прямо к дому Джонса в приличном на вид пригороде. Стив попросил таксиста подождать, сказав, что долго не задержится. Тот только плечами пожал.
– Счетчик тикает… На здоровье.
Идя по асфальтированной дорожке к крыльцу, Стив спросил себя, не нужно ли дать таксисту чаевые. Он плохо в этом разбирался – никогда не понимал, чего от него ждут, и всегда испытывал смущение в таких ситуациях. Жаль, что отец его не научил.
Стив поднялся на крыльцо, постучал. Нет ответа. Позвонил в звонок – ничего не услышал. Снова постучал, громче. Несколько минут спустя стало ясно: если Фрэнк Джонс и дома, то открывать ему не намерен. Стив хотел уже сесть в такси и поехать по следующему адресу (Айзек Донован, сосед, что первым заметил огонь и вызвал пожарных), как вдруг заметил, что в соседнем дворике поливает цветы старушка в цветастом халате. Фрэнк Джонс с женой вырастили сыновей, и, судя по возрасту, эта соседка вполне могла их помнить.
– Извините! – крикнул он.
Женщина подняла глаза.
– Да? – настороженно спросила она.
Стив остановился на углу ухоженного дворика.
– Простите, что беспокою… Не разрешите мне войти и задать вам пару вопросов?
– Смотря каких. Если хотите что-то продать мне…
– Нет-нет, – заверил Стив. – Несколько вопросов о вашем соседе.
Она вопросительно покосилась на дом Джонса, со стороны которого он появился.
– Я репортер, – пояснил Стив; на этот раз ложь далась ему без запинки.
Женщина кивнула и жестом пригласила его войти.
– Работаю над статьей о нераскрытых убийствах, – продолжал он, проходя через калитку в невысокой изгороди. – Надеялся поговорить с мистером Джонсом о его сыновьях, Алексе и Энтони. Но он, похоже, не настроен со мной разговаривать.
– Ясно дело, – бросила женщина.
– А почему так?
– Знаете, когда мальчики погибли, он после этого так и не оправился. Все у него прахом пошло. Работу потерял, дочь из дома выгнал… Одна жена с ним осталась – на ней-то он и срывал горе. Тяжело ей приходилось, пока ее, бедняжку, рак не сожрал.
Старушка боязливо оглянулась и добавила:
– А парни-то, Алекс и Тони, были, правду сказать, настоящие бандиты. Никто у нас не удивился, что они померли дурной смертью. Я, коли на то пошло, – добавила она, понизив голос, – вообще ждала, что их полиция пристрелит, когда те будут банк грабить.
Нехорошо радоваться чужому несчастью, но эта новость сильно приободрила Стива. Может, у отца все-таки была уважительная причина их убить? Например, самооборона. Или возмездие за какое-то преступление… Впервые Стив смог себе представить, как отец разделывается с этими двумя паршивцами, и не содрогнуться от ужаса и отвращения.
– А кто еще мог бы рассказать мне что-то об Алексе и Энтони или о пожаре? – спросил он.
Старуха покачала головой.
– Давно дело было. Больше двадцати лет прошло. Тех, кто их знал, наверное, и в живых уже нет.
– Не вспомните имена каких-нибудь их друзей? Или врагов?
– Не припоминаю, – ответила она. – Да, по совести сказать, никогда и не знала.
– А что было после пожара? Полицейские расспрашивали вас или еще кого-нибудь из соседей?
– Приходил ко мне полицейский. Но он и тогда был не мальчик, а сейчас уж точно давно на пенсии, если вообще жив.
Стив продолжал расспросы, однако женщина – Лурлин Лэнгфорд, так ее звали, – ничего больше сообщить не смогла. Наконец он поблагодарил ее, сел в такси и назвал таксисту адрес дома, где погибли братья Джонсы. Увы, на месте многоквартирного здания теперь высился торговый центр под названием «Мишень», останавливаться там никакого смысла не было, и Стив велел таксисту ехать прямо по следующему адресу, к Айзеку Доновану, человеку, который вызвал пожарных. По дороге он задумался о смерти Алекса и Энтони. В официальном заключении говорилось просто, что они сгорели; теперь Стив понял – этого мало. Даже если их перед этим не застрелили, не зарезали, не задушили, что-то помешало им поднять тревогу и выбраться из охваченной огнем квартиры. Жилье малогабаритное, время – десять часов утра: даже если братья спали в такой поздний час, дым и огонь должны были разбудить их. Почему они не выбежали на лестницу, не попытались выпрыгнуть в окно? Возможно, были без сознания? Пьяны до бесчувствия? Или под наркотой?
А может быть, кто-то накачал их наркотиками.
Или связал.
И тогда они умирали в полном сознании, корчась от ужаса и боли, отчаянно хватая воздух, вопя в муках, чувствуя, как кожа на теле вздувается и лопается, словно дешевая свинцовая краска…
Стив позвонил Шерри, сказал, что встреча затянется надолго, в отель его подвезут, – и повесил трубку, не дав ей возразить или начать задавать вопросы. Сегодня предстояло еще много сделать, и он не хотел терять время, возвращаясь в колледж и притворяясь перед Шерри, что выходит из тамошнего конференц-зала.
– Можете еще меня подождать? – спросил Стив, когда такси остановилось возле пансионата для престарелых.
Таксист ухмыльнулся и похлопал по счетчику.
– Сколько хотите! С вами я уже заработал больше, чем за целую неделю!
Стив взглянул на счетчик. Там исправно прибавлялись мили и минуты. Откровенно говоря, он не ожидал, что выйдет так долго – и так дорого. Может, дешевле будет отпустить такси, а потом вызвать новое? Но он сказал себе: в конце концов, это дом престарелых, с какой стати мне надолго здесь задерживаться? Просто задам Доновану несколько вопросов. Управлюсь минут за десять.
– Подождите здесь, – попросил он.
– Без проблем!
Однако в доме престарелых Стив задержался куда дольше, чем ожидал. Айзек Донован, бывший сторож в банке, прекрасно все помнил, точно и подробно рассказал о том, как заметил огонь и как вызвал пожарных, – но ничего нового или интересного сообщить не смог, и Стив просидел с ним почти час в унылой комнате с голыми стенами лишь по одной причине: старик явно тосковал в одиночестве и был отчаянно рад собеседнику. Стиву стало его жаль. К тому же Донован чем-то напомнил ему отца, и к жалости присоединилось чувство вины.
Убравшись наконец оттуда, он съездил еще по трем адресам: двое репортеров, писавших о происшествии, и свидетель, упомянутый в одной из заметок. Однако дома оказался лишь один репортер, да и тот с трудом припомнил, о чем речь. День клонился к вечеру, пора было заканчивать, и Стив назвал таксисту адрес отеля.
А впереди еще Темпе и Тусон… Зачем вообще он потащил с собой Шерри? Было бы куда больше времени и свободы. Не пришлось бы втискиваться в два-три часа; он занимался бы своими розысками с девяти утра до девяти вечера, избавленный от нужды притворяться отдыхающим. Так зачем тогда он взял ее с собой? Из-за чувства вины, подумал Стив. В последнее время он мало с ней общался. А еще потому, что она помогает ему оставаться в реальности. Пока Шерри рядом, он прочно стоит на земле.
Пока она рядом, он не натворит никаких… глупостей.
Стив вспомнил, как сдавливал горло Лаймена Фишера, и поспешно отогнал эту мысль.
Это никогда больше не повторится. Никогда.
В последнюю минуту он попросил таксиста высадить его возле итальянского ресторанчика, в двух домах от отеля. Заплатил, прибавил десять процентов чаевых, хоть и не очень понимал, надо ли, сказал «спасибо» и пошел к отелю пешком.
У входа разворачивалась драматическая сцена. На красном коврике у крыльца горько рыдал мальчуган лет пяти; его обнимала мать. Мужчина средних лет – видимо, отец мальчика – и служащий отеля в униформе и с совком в руке, стоя в центре парковки, разглядывали что-то на земле.
Должно быть, на лице Стива читалось любопытство; когда он подошел ближе, мать мальчика повернулась к нему и гневно сообщила:
– Кто-то убил щенка моего сына!
Стив сочувственно кивнул, полагая, что щенка сбила машина, но женщина добавила:
– Его задушили!
Добавила вполголоса, словно для того, чтобы не услышал ребенок, – но тот, разумеется, услышал и заревел еще громче.
– Все хорошо, милый, – запричитала женщина, крепче обнимая его. – Не плачь, все хорошо!
Стив похолодел и машинально поднял глаза на окна своего номера. Из окна за происходящим наблюдала Шерри, видимо, привлеченная громкой сценой у входа. Стива она не заметила. Прыгая через две ступеньки, он быстро поднялся на второй этаж, к себе в номер.
Шерри радостно бросилась ему навстречу.
Стив подошел к окну и выглянул наружу. За окном служащий в униформе нес на совке через парковку мертвого щенка.
– Кто-то убил щенка маленького мальчика. Задушил.
– Да? – без особого интереса откликнулась Шерри. – Бывает.
И скрылась в ванной. Некоторое время Стив раздумывал, спросить ли ее о мертвом щенке в мусорном ведре, – и решил не спрашивать.
Когда Шерри вышла, он лежал на кровати, сбросив ботинки, и смотрел Си-эн-эн.
– Ну что, – весело спросила она, – куда пойдем ужинать?
На «каникулы» Стив выделил всего шесть дней, и два из них уже прошли, однако он решил остаться в Солт-Лейк-Сити еще на день.
Хотя никаких ниточек у него не было, шестое чувство подсказывало: если покопать еще, что-нибудь да отыщется. А Стив начал верить в шестое чувство.
Впрочем, кого он обманывает?
Его приятель Уилл не уставал напоминать: Стив – самый скучный и предсказуемый человек на планете. Предусмотрительный до тошноты. Выходные он начинает планировать за неделю. Записная книжка или органайзер ему не требуются: все свое расписание он держит в голове. И не выносит, когда меняются планы. Впрочем, в последнее время Стив меняется к лучшему. Сорвался же он вдруг в это путешествие – хоть и неделю к нему готовился. Заехал без приглашения к Шерри…
…и увидел мертвого щенка…
…просто так, по своей прихоти. И вчера, когда кружил по городу в такси, можно сказать, ехал куда глаза глядят.
А убийство Лаймена Фишера? Его-то Стив точно не планировал!
Или…
Он ведь не только никому не сказал, что летит в Нью-Мексико. Вылетел ночью, соврав Шерри, что заболел. И взял билет на самолет, летящий в Хьюстон с остановкой в Альбукерке, чтобы всякому, кто вздумает проследить его маршрут по Интернету, подумалось: он летит в Техас…
В общем, Стив сказал Шерри, что сегодня назначена еще одна встреча. Очень важная. Ради нее он сюда и приехал.
– А надолго? – спросила Шерри.
– Постараюсь отделаться побыстрее.
На этот раз машину взял он. Шерри уже посмотрела в Солт-Лейк-Сити все, что хотела, да и развлекаться в одиночку не умела, так что решила просто посидеть у бассейна, почитать книгу, пока он не вернется. Уехал Стив вскоре после девяти. Шерри как раз облачалась в купальник: он поцеловал ее в губы, а потом, нагнувшись, чмокнул в обнаженную грудь.
– Убирайся! – сказала она со смехом и оттолкнула его.
Остановившись на пустой парковке у закрытого в этот ранний час торгового центра, Стив позвонил нескольким людям, которых вчера не застал. Один из них – Гил Патрик, в старой газетной заметке названный другом Алекса Джонса, – сегодня был дома и готов поговорить, но только по телефону. Стива это вполне устраивало. Чтобы усыпить бдительность собеседника, он задал несколько общих вопросов, а потом спросил:
– Как вы думаете, кто устроил пожар? У братьев могли быть враги?
Он надеялся – и страшился – услышать имя отца. Вот сейчас Патрик скажет: да, был такой Джозеф Най… Снова странное чувство подлинности охватило Стива. Он ясно припомнил голубой дом, свой трехколесный велосипед – и понял вдруг: если это действительно сделал отец, значит, после поджога он как ни в чем не бывало вернулся домой. К нему и к матери.
– Даже не знаю, – подумав, ответил Гил Патрик. – Поначалу я думал: может, тот чокнутый парень, Илайджа? Он бы, пожалуй, мог. Хотя он был такой болван, что непременно все разболтал бы или как-нибудь себя выдал. А вообще врагов у Алекса и Тони хватало. Они, видите ли, в те времена толкали порошок – и подрезали дозы, а покупатели, понятно, оставались недовольны… Черт его знает. Поговорите с бывшей девчонкой Тони, она небось больше знала.
– А как ее зовут?
– Анна… не помню фамилии. Еще бы, двадцать лет назад дело было!
– Может, знаете, где она сейчас?
– Понятия не имею. – На заднем плане послышался раздраженный женский голос, затем треск помех, и Патрик, повысив голос, торопливо сказал: – Ладно, извините, мне пора.
«Анна», – подумал Стив, прислушиваясь к гудкам в трубке. В заметках о пожаре, которые он читал, никакая Анна не упоминалась. Не исключено, что она фигурировала в полицейских отчетах, но к этим документам у него доступа нет.
Не раздумывая, он набрал номер Фрэнка Джонса. Старик взял трубку сразу, и Стив быстро сказал:
– Я ищу Анну, девушку Тони.
– Анну Френч?
На такой ответ Стив и рассчитывал! Он надеялся: если не представляться и задать вопрос быстро, застав старика врасплох, тот что-нибудь да ответит.
– Да, – ответил он.
Тут старик, должно быть, узнал его голос.
– Идите к черту! – заорал он, а затем в трубке раздались короткие гудки.
«Анна Френч». Отлично, теперь у него есть имя и фамилия. Стив отправился в кафе возле колледжа – единственное место, где точно был бесплатный вай-фай, – и, использовав кое-какие из своих рабочих программ, быстро получил информацию об Анне Френч. Как видно, она не вышла замуж – или не стала менять фамилию, – потому что нашлась сразу. Обнаружилась даже фотография. К своему удивлению, Стив узнал эту женщину; где-то он ее уже видел. А прочтя анкетные данные, сообразил, где: она – одна из выпускниц колледжа, к встрече которых он готовил буклет.
«Вот так совпадение!» – восклицают люди в таких случаях. И еще что-нибудь о том, как тесен мир. Однако Стив знал, что мир вовсе не тесен, и в совпадения больше не верил.
Согласно информации на мониторе, теперь Анна работала в школе. Что студентка религиозного колледжа, а затем школьная учительница забыла рядом с бандитом и наркоторговцем Энтони Джонсом, Стив не понимал – но случаются на свете и более странные вещи. Он уже готов был набрать ее номер – тем более что буклет давал прекрасный повод с ней пообщаться, даже ничего сочинять не пришлось бы…
Затем подумал и отложил телефон.
Нельзя объяснять ей, кто он. Нельзя называться настоящим именем, давать ключи к разгадке личности. Он должен остаться безымянной тенью.
Чтобы нельзя было его выследить.
Почему?
Об этом Стив думать не желал.
Он встал и сунул под мышку ноутбук, решив заехать сейчас к Анне, посмотреть, дома ли она. Друзьям Стив не раз говорил, что его работа – нечто среднее между профессиями журналиста и детектива; пожалуй, настал час ощутить себя детективом. Найдет Анну, проследит за ней, выяснит, что…
– Эй, гляди, куда прешь!
Молодой бородатый парень – наверное, студент – толкнул его в плечо так, что он едва не уронил ноутбук. Специально толкнул, мелькнуло в голове у Стива.
– Глаза, что ли, дома забыл, придурок? – добавил парень.
Без раздумий, без колебаний, Стив со всей силы ударил его кулаком в нос – и с наслаждением ощутил, как хрустнул и провалился под ударом носовой хрящ. Брызнула кровь; парень завопил пронзительно, тонко, по-заячьи, каким-то нечеловеческим голосом, согнулся и закрыл лицо руками. Кровь капала у него из-под пальцев и стекала на бороду. Все в кафе вдруг замерли и обернулись к ним, с почти одинаковыми выражениями потрясения и ужаса на лицах. Несколько мужчин угрожающе двинулись к Стиву.
– В полицию звоните! – крикнул кто-то из-за стойки.
Стив бросился бежать.
Подхватив ноутбук и сунув в карман телефон, он вынесся на улицу. Машина стояла недалеко отсюда, на общественной парковке – перед кафе мест не было. Однако бежать прямо туда Стив опасался: вдруг по дороге наткнется на полицейских, спешащих на место происшествия? Поэтому он бросился в другую сторону, решив обогнуть квартал и добраться до стоянки кружным путем. Завернув за угол и убедившись, что никто не бежит за ним следом, Стив перешел на шаг, стараясь побыстрее отдышаться и выглядеть обыденно, не вызывая подозрений.
Ему еще ни разу не случалось по-настоящему драться, и теперь он гордился, что не сплоховал и показал этому наглецу, где раки зимуют. Первый и единственный раз его побили в школе, в пятом классе. Джо Лопренци придрался к нему за что-то и сказал: «Пошли выйдем». Стив ничем его не обидел, не нарушил никаких неписаных правил – Джо просто хотелось помахать кулаками, а Стив оказался рядом. На школьном дворе Джо толкал его в плечо, наступал на ногу, пихал кулаком в грудь и в бок и приговаривал: «Ну что ты, как баба, дерись!» Но Стив даже не пытался бить в ответ – он не понимал как; просто стоял, терпел удары и старался не плакать. А ребята собрались вокруг кружком и смеялись над ним. Наконец Джо это надоело, он плюнул и оставил Стива в покое.
Когда вечером Стив рассказал об этом родителям, мать словно не услышала, молча встала и пошла по каким-то своим делам на кухню. А отец еще долго распекал его за то, что струсил, как девчонка.
Видел бы отец его сейчас – победителя, с разводами крови на костяшках разбитых пальцев! Слышал бы, как заорал тот сукин сын!..
Стив подобрался к парковке с другой стороны и прислушался. Все тихо. Не слышно сирен, не видно патрульных автомобилей. Пригнувшись, он перебежал через парковку к своей машине, не сразу (руки дрожали) открыл дверь и сел за руль. Надо немедленно уезжать. Не хватало только, чтобы его арестовали и отправили за решетку!
Очень аккуратно, останавливаясь на каждом светофоре, отправился он назад, в отель. Бросив взгляд на окровавленные пальцы, сообразил, что хорошо бы вымыть руки – нельзя в таком виде попадаться на глаза Шерри. Заехал на заправку и помыл руки в туалете, с радостью увидев, что костяшки у него не разбиты, вся кровь – того подонка, не его собственная. Поплескал водой в раковину, чтобы смыть следы крови, поднял глаза к зеркалу. Несколько раз глубоко вздохнул – ему все еще не хватало воздуха. Вгляделся в собственное лицо. В нем появилось что-то чужеродное: поначалу он даже себя не узнал. Уши, волосы, глаза, нос, рот, подбородок – вроде бы все как прежде; но все вместе неуловимо и пугающе изменилось.
Постепенно Стив успокоился: дыхание вернулось в норму, со щек сошел багровый румянец, лицо снова стало узнаваемым. Бумажных полотенец в уборной не было: он оторвал туалетную бумагу, скатал в комок, смочил в раковине и вытер ею кровь с руля и ручки дверцы. А следующей порцией бумаги протер руль насухо.
В последний раз взглянул на себя в зеркало. Пора идти. Сейчас он как ни в чем не бывало вернется в отель, объявит Шерри, что с делами в Солт-Лейк-Сити покончено, а завтра трудный день в Аризоне, так что давай-ка выедем прямо сейчас.
Разумеется, уезжать бы не пришлось, если б не этот бородатый урод. Стив радовался, что сломал ему нос, но в глубине души хотел бы большего.
Хотел бы его убить.
По дороге в Темпе они переночевали во Флагстаффе. Стив рассказал Шерри, что жил здесь с родителями, когда ему было шесть лет. Хотел даже съездить поискать свой старый дом – но в те времена он был так мал, что понятия не имел, в какой части города они жили. Помнил только сосну, росшую на заднем дворе. «Может, позвонить матери и спросить?» – подумал он. Впрочем, мать и так на него сердится. А если услышит, что он в своей «командировке» катается по окрестностям и любуется видами, то и вовсе с ума сойдет. Да и Шерри верила, что Стив здесь по делу, поэтому он не стал ей рассказывать, что жил и в Солт-Лейк-Сити, и в Темпе, и в Тусоне.
В тот год, когда они жили здесь, во Флагстаффе убили лишь одного человека – ту студентку, и Стив никак не мог поверить, что это отец изрезал ее ножом. Так что, сказал он себе, будем считать, что здесь убийств не было.
В Темпе тоже не повезло. Город с 1980-х изменился до неузнаваемости; появился даже огромный пруд, которого прежде не было. Хоть здесь Стив и сумел почти на весь день избавиться от Шерри, ничего разузнать ему не удалось: все нити обрывались или вели в пустоту.
Похоже, зря он затеял это путешествие. Бессмысленная трата времени и денег.
В период жизни в Тусоне Стив был уже постарше и помнил больше; многие названия и обстоятельства, связанные с убийством, были ему знакомы – и это не только помогало в поисках, но и укрепляло в его сознании связь между убийством и отцом.
Покойника звали Сальваторе Гарца – имя, в 1990-е годы хорошо известное в здешнем полицейском участке. Арестовывали его шестнадцать раз, за самые разные противоправные деяния, от сводничества до скупки краденого. Дважды судили. Во время убийства, собственно говоря, он был отпущен под залог.
В который уже раз Стив перечитывал заметку об убийстве Гарца – и, хоть рядом не было отца, чтобы восполнить недостающие детали, ясно представлял, как все это было. Словно видел своими глазами.
Он входит, прикрывает за собой дверь. В гостиничном номере темно, лишь неоновая вывеска за окном мигает то красным, то синим, то красным, то синим, выхватывая из тьмы под странными углами потертую и исцарапанную мебель. Где-то неподалеку грохочет музыка: сложный ритм, бой джазовых барабанов, а между ними, словно ощупью, пробирается зыбкая пронзительная мелодия.
На кровати лежит без сознания полуголая женщина. Она накачана наркотиками, и понятно, что ее только что как следует оттрахали. Скорее всего, не в одиночку.
Гарца – невысокий и плотный, с блестящими, словно смазанными маслом волосами и усиками-мерзавчиками – сидит за столом. Не нервничает, не боится – улыбается самоуверенно и удовлетворенно. Что бы ни произошло здесь, ясно, что Гарца этим очень доволен.
Он входит в номер, направляется прямо к нему.
– Ключи! – приказывает он, и Гарца подчиняется. Еще без страха; хотя противная улыбочка его тает, и в черных маслинах глаз отражается тревога.
Гостиница старая, двери и отпираются, и запираются ключом. Он запирает дверь и кладет ключи к себе в карман.
Затем поворачивается к Гарце. Тот, очевидно, только сейчас сообразил, что он в ловушке и бежать некуда. Он отступает, спотыкаясь, оглядывается по сторонам, будто надеется, что из теней, окрашенных красным и синим, явится спасение. Музыка за окном грохочет громче – оглушительно громко. Гарца бросается к двери, дергает за ручку – но дверь, разумеется, заперта. Подпрыгнув, он срывает штору с окна над дверью, разбивает окно… и в этот миг его сдергивают на пол.
Гарца ползет на четвереньках, забивается в угол. Панические, дерганые движения странно контрастируют с ритмичными вспышками красного-синего, красного-синего – и с неутомимым грохотом барабанов.
Он подходит к хнычущему Гарце. Неторопливо сдергивает со спинки кровати чулок, брошенный туда то ли самой проституткой, то ли кем-то из ее клиентов. Растянув чулок обеими руками, накидывает его внахлест толстяку на шею и затягивает. Гарца задыхается, беспомощно машет руками во тьме, во вспышках красного-синего, красного-синего, сучит ногами в ритме барабанов, словно пляшет под эту бесконечную музыку.
А потом тело его тяжелеет и обмякает.
Он отпускает чулок – и мертвый Гарца падает лицом вверх, устремив глаза на спинку кровати, туда, где валяется бесчувственная женщина и кружатся, как в калейдоскопе, блики красного-синего, красного-синего, красного-синего…
Сальваторе Гарца был законченным негодяем, и отца можно лишь поблагодарить за то, что он очистил от него мир. В сущности, отец сделал то, что должна была сделать полиция. Он герой, а не злодей. Даже если не было никакой личной связи, никакой конкретной причины убить сутенера, все равно он поступил правильно. Да и кто его обвинит? Он решил проблему, не имеющую решения в рамках человеческих законов и правил. Взял на себя ответственность, поступил как должно.
«Некоторых людей просто нельзя не убивать!» Эту фразу Стив прочел в какой-то юмористической миниатюре. Так и есть. Он не слишком склонен осуждать ближних (да и с какой стати? – его самого вечно осуждали родители), но, по зрелом размышлении, согласен с тем, что некоторые люди не заслуживают жизни. Отец открыл ему на это глаза: и чем больше Стив видел, узнавал, переживал, тем лучше понимал, что старик был прав.
Как-то в юности он смотрел вестерн «Шейн». Там Шейн говорит: револьвер – это просто револьвер, он не может быть хорошим или плохим. Хороши или плохи люди, которые им пользуются.
Так ведь можно сказать и об убийстве, думал Стив. Убей кто-нибудь мать Терезу – это было бы страшное злодеяние. А вот убить Гитлера или Чарльза Мэнсона – благое дело. Что дурного в том, чтобы убить убийцу?
Стиву вспомнился Лаймен Фишер. И тот ублюдок в кафе, с кровью, стекающей по бороде.
«У меня тоже есть шанс изменить мир, – подумал он. – И только от меня зависит, сумею ли я этим шансом воспользоваться».
– Что это ты смотришь? – спросила Шерри, заглядывая ему через плечо.
Стив поспешно закрыл браузер.
– Ничего.
– Ну ты же что-то смотрел!
Он встал, потянулся.
– Просто работал.
– Я думала, в Тусоне мы с тобой наконец побудем вместе!
– Обязательно, – пообещал он.
Вдруг Шерри нахмурилась.
– Что это? Ты слышал?
– Нет. Что такое?
– Кажется, собака залаяла, – все еще хмурясь, проговорила Шерри. – Неужели в отеле позволяют останавливаться с собаками?
Стив улыбнулся и покачал головой.
– Насколько я знаю, нет.
– Надеюсь, что нет, – откликнулась она. – Не люблю собак.
Стив улыбнулся шире. Сам не зная почему, он вдруг почувствовал себя необыкновенно легко – словно с плеч свалился тяжелый груз.
– Так я и думал! – ответил он.
Она хочет, чтобы я оттрахал ее прямо дома. Я говорю: а как же твои родители? Ничего, отвечает она, им все равно, я всегда так делаю. Мне это не нравится, это как-то неправильно. Она хороша собой, пусть и всего с одной сиськой, и где-нибудь в машине или в кино я бы запросто ее отымел – но в квартире… Я думаю о своих родителях – и понимаю, что не смогу. Она обзывает меня бабой, педиком, хватает за ширинку и говорит: да у тебя же там ничего нет! Мы стоим внизу, ее отец распахивает окно и смотрит на нас. Широкоплечий, загорелый, в темно-зеленом пиджаке на голое тело. Весь в татуировках – это я даже отсюда вижу.
– Ну что же ты! – ревет он. – Давай! Поднимись и дай моей дочери то, чего она хочет!
– Да он не может! – кричит она в ответ, в ее голосе гнев и обида. – Импотент вшивый!
Я сам не ожидал, что так разозлюсь.
– С одногрудыми не сплю! – кричу я в ответ, прыгаю в машину и качу прочь, по расчлененным телам кошек, собак, крыс и других мелких зверьков.
Окно в машине открыто, но почему-то я не чувствую обычной вони. Глубоко вдыхаю. Нет, воздух сухой и жаркий, но вони нет. Ни горящей резины, ни серы. Совсем как в деревне, думаю я. Как на севере.
И еду куда глаза глядят.
Даже в поздний час на тротуарах полно народу. Толпы длинноволосых людей шаркают, шмыгают, шастают во всех направлениях, каждый по своим делам. Уже вечер, ВРЕМЯ пришло, так что все молчат: вместо обычной оглушительной болтовни слышен лишь прилив-отлив шаркающих ног по асфальту. Молчание меня пугает; кажется, за шорохом шагов я слышу гул моторов, скрип натянутых канатов и визг шестеренок. Выстрелов не слышно.
Тишина и чистый воздух.
Меня начинает бить дрожь. Проезжая мимо узкого проезда между домами, я оборачиваюсь туда. Проезд пуст – лишь посреди стоит безобразный коротышка в темно-зеленом пиджаке.
Он манит меня рукой.
В страхе я жму на педаль и быстро сворачиваю на другую улицу. Этого уродца я где-то видел, хоть и не помню где. На фотографии? В кино? Во сне? Воспоминание смутное, расплывчатое, словно из третьих рук, – скорее, отзвук чего-то далекого, чем память о чем-то реальном. Но оно наполняет меня страхом. Улицы начинают казаться темнее обычного. Я сворачиваю налево, потом направо, стараясь покинуть знакомые места, зная: если поеду на восток, то рано или поздно окажусь на шоссе.
«Это было предупреждение, – говорю я себе. – Тот человек предупредил, что мне стоит держаться подальше от знакомых улиц – и только. Если я послушаюсь, то буду в безопасности». Однако мне страшно и очень жаль, что в машине нет радио. Я напеваю себе под нос песни, которым учила меня мать, хотя это не слишком помогает.
На углу, на тележке с колесиками, недвижная среди бегущей толпы, сидит безногая мексиканка и нянчит в руках неподвижный сверток. Будем надеяться, что это кукла.
«Почему из свидания ничего не вышло? – думаю я. – С чего вдруг я ее не захотел?» Еще в прошлом году – да что там, в прошлом месяце – я бы пошел на что угодно, любые препятствия одолел, лишь бы затащить в постель любую женщину от четырнадцати до сорока. Но что-то изменилось: тишина, и чистый воздух, и человек в темно-зеленом пиджаке – все это не уходит из моих мыслей и усугубляет страх.
Останься я с ней еще минут на десять, сделай то, что она хотела, и я не встретил бы этого человека. В темно-зеленом пиджаке.
Больше всего пугает меня пиджак.
Проезжаю мимо гладкого белого фасада одного из ДОМОВ, и, как всегда, ДОМ наводит на мысль о дедушке. Дедушка и его друзья в вытертых джинсах и розовых рубашках. Интересно, у дедушки есть темно-зеленый пиджак? Дедушка вдруг представляется мне в ином свете: не веселый, добродушный, по-старчески болтливый бывший учитель, а какой-то мрачный, загадочный человек, со своими тайнами, который только притворяется, что меня любит.
Снова сворачиваю. Тротуары здесь чистые, а на самой улице разбросаны пустые коробки, тела спящих, всякий мусор, упавший с грузовиков. Надо бы снизить скорость. Но я не торможу – огибаю их на полном ходу, словно мчусь по полосе препятствий. Смотрю только на дорогу. Хотел бы я закрыть глаза и никуда не смотреть. Я боюсь того, что могу увидеть.
У съезда на шоссе, как обычно, караулят грабители. Впрочем, уже поздно, они тоже устали, так что не появляются из своих укрытий. Я проскакиваю мимо выдолбленных ими колей и рытвин и, никем не остановленный, выезжаю на шоссе.
Стараюсь припомнить, что говорила мне мама утром насчет моего гороскопа. Не опасно ли сегодня выезжать на шоссе?
Мимо проносятся машины, но полоса для грузовиков свободна. На ней темнеет что-то вроде кучи тряпья. Наверное, труп. Я думаю о брате, смотрю вверх, однако веревок, свешивающихся с путепровода, не вижу.
Хотя теперь в воздухе появляется привычная вонь, ночь еще ясная, и сквозь облако смога смутно мерцает луна. Кажется, я даже вижу по обеим сторонам, вдалеке, огни офисных и жилых зданий.
Ладно, свидание я провалил, девушку больше не увижу – ну и черт с ней. Мне вспоминается ее одинокая сиська, нехватка пальцев на руке, отец, ревущий из окна, чтобы я наконец трахнул его дочь, – и я понимаю: все равно ничего не вышло бы.
И все-таки, почему я ее не захотел?
Возле скунсовой фабрики выстроились в ряд, сияя противотуманными фарами, пять автомобилей. Одна машина забрызгана грязью, из нее выглядывает перепуганный альбинос. Взяв с соседнего сиденья блокнот, я записываю: «5».
Вчера было десять.
Вполовину меньше – дурная примета.
За автомобилями шагает к съезду с шоссе высокий человек в темно-зеленом пиджаке.
Я так напуган, что дышать не могу. Не глядя на него, прибавляю скорость. И все же, по-моему, он знает, кто я, и провожает меня глазами, и улыбается.
Последние шесть миль я ни о чем не думаю. Просто еду вперед. Съезжаю на Болкоме, на полной скорости врываюсь в трафик. Кто-то рядом гудит мне. Я так взвинчен, что показываю «фак» в окно, не посмотрев, кто там, – и тут же вздрагиваю, ожидая пули. Но за рулем какой-то старик, а рядом его жена. Помигав мне фарами несколько раз, они оставляют меня в покое.
Я сворачиваю на Брэдли. Рядом останавливается на светофоре другая машина, серый «Форд». Что-то в нем кажется очень знакомым. Оглянувшись, вижу за рулем своего отца. Обычно в такое время он уже дома, спит, и я не знаю, погудеть ему или не привлекать к себе внимания. Он смеется во весь рот; не припомню, когда он в последний раз улыбался дома.
Плечи его обвила, как змея, женская рука, и, когда отец меняет позу, я вижу женщину с ним рядом. Дряхлая, изрытая морщинами, густо намазанная – макияж лишь подчеркивает ее уродство, желчная физиономия семидесятилетней проститутки. Отец смеется и целует женщину; мазок губной помады у него на губах, как кровь. Затем их машина трогается; я замечаю, что красный свет сменился зеленым, давлю на педаль и мчусь следом. Уже теряя их из виду, уголком глаза успеваю заметить, что на отце темно-зеленый пиджак.
Я просто хочу домой. Лучше б я сегодня вообще не выходил из дома. Думаю о маме. Вернувшись домой, об отце я промолчу, но расскажу о нежданно чистом воздухе, гуле и скрежете шестеренок – и послушаю, что она скажет.
Открытые гаражи по обеим сторонам от нашего ярко освещены, а в нашем гараже то ли перегорела, то ли выкручена лампочка, там темно. Въезжая в него задним ходом, я вижу стопки газет и горы консервных банок, освещенные красноватым светом тормозных огней. Потом останавливаюсь, снимаю ногу с тормозной педали, и вновь наступает тьма.
Открываю дверцу машины, и тусклый свет из салона освещает центр гаража. В углу я вижу какую-то тень, темнее прочих теней. Меня охватывает дрожь, мурашки бегут по плечам; дрожа от страха, я захлопываю дверцу и спешу уйти. Хочу выбраться из гаража как можно скорее. Уголком глаза вижу тень, словно подвешенную в воздухе. Она не касается земли. Как будто у нее нет ног.
А вот плечи есть. Прямые, как вешалка.
Я закрываю глаза. Пожалуйста, думаю я, пожалуйста, пусть это будет грабитель. Насильник. Убийца.
Кто угодно.
Только не темно-зеленый пиджак.
Отец умер в одиночестве.
Никого не оказалось рядом во вторник, приблизительно в десять утра, когда он оставил бренный мир. Стив был на работе, мать – дома, медицинский персонал где-то занят. Только в одиннадцать, подойдя сделать ему укол, медсестра обнаружила, что больной скончался.
Услышав об этом, Стив заплакал. Сам удивился – такого он от себя не ожидал. Сдерживался, пока пробирался между столами коллег, мимо поста Джины, вдоль по коридору к дверям мужской уборной. Встал перед раковиной, взглянул на себя в зеркало – и тут потекли слезы. Не сама смерть отца огорчила его. Ее он ждал – и, откровенно говоря, испытал скорее облегчение. Однако нестерпимо грустно было думать, что умирал отец один, что никто не сидел с ним рядом, не утешал, что ставить точку в своей долгой и запутанной жизни ему пришлось в одиночестве. Оплакивал Стив не только отца, но и себя, думая, что и сам может кончить так же. Правда, он намерен жениться на Шерри – но где гарантия, что они не разойдутся? Быть может, и он перед смертью останется один.
Когда слезы утихли, Стив всмотрелся в свое отражение в зеркале. Кто-то (должно быть, посетитель, вряд ли кто-то из числа служащих) нацарапал на стекле слово «угрёбок»: оно красовалось у Стива под подбородком, как подпись. Он сам не знал, что ожидал увидеть, вглядываясь в свои дрожащие губы, покрасневшие глаза, блестящий след слезы на щеке. Сходство с отцом? Если так – зря, сходства почти не было. По крайней мере, физического.
Стив смотрел, пока не перестал себя узнавать. Этому трюку, вроде самогипноза, он научился в детстве. Еще маленьким мальчиком обнаружил, что, если долго стоять перед зеркалом и смотреть на себя не мигая, начинаешь выглядеть по-другому. Лицо становится как-то четче, яснее, все остальное расплывается в тумане, а лицо заслоняет собой все поле зрения и выглядит уже совершенно иначе – отдельным, неузнаваемым, чужим. Наконец, в последний момент, перед тем как мигнуть, голова как будто становится объемной и отрывается от плоскости зеркала. Стиву всегда нравилось это ощущение «раздвоения личности», то, что он смотрит на свое лицо со стороны, словно на чужое; однако очень давно – уже, пожалуй, со школы – он этого не делал. На самом деле к той игре с зеркалом он прибегал обычно, когда ссорился с отцом.
В уборную вошел Джей Ботиджи из отдела продаж, и Стив сделал вид, что мыл руки: оторвал кусок бумажного полотенца, скомкал, бросил в урну и вышел.
Вернувшись к себе за стол, он позвонил матери и сказал, что сейчас приедет. Потом сообщил Джине и Макколу, что сегодня не вернется и, скорее всего, не появится до следующей недели. Джина громко сочувствовала, от чего ему стало очень не по себе; Маккол не проявил никакого интереса, за что Стив был ему почти благодарен. Поскорее убравшись из офиса, он поехал прямиком к родителям.
К матери.
Это больше не «родительский дом», «родителей» у него уже нет – только мать. Стив вдруг понял, сколько теперь свалится дополнительной работы и ответственности. Тяжкое бремя лежало на его плечах с самого несчастья с отцом, но почему-то казалось, что эта ситуация временная. Разумеется, он не строил иллюзий, что отец поправится, – и все же ему чудилось, что это как-то так, не навсегда, надо просто перетерпеть. Теперь же он один отвечает за мать, за дом, за их сбережения… за все. Чудовищный груз; и, не будь Стив таким послушным и ответственным сыном, рванул бы он сейчас по шоссе, не останавливаясь, куда глаза глядят, лишь бы отсюда подальше… В какой-нибудь далекий незнакомый город, где можно начать новую жизнь…
Но Стив был не из таких; и скоро он въехал во двор и припарковал машину рядом с отцовским «Крайслером». Мать, похоже, ждала его; едва он взошел на крыльцо, она распахнула дверь. Стив полагал, что мать будет плакать или хотя бы встретит его с покрасневшим лицом и опухшими глазами, но ее лицо было таким же, как обычно, и выражение его совершенно непроницаемым.
– Хочешь кофе? – спросила она.
Он внимательно взглянул на нее.
– Нет, мама, нам надо ехать. Нас ждут.
– Я тут прибираюсь. – С этими словами мать провела его через гостиную в спальню, где на кровати лежали грудой отцовские вещи.
«Неужели она ничего не чувствует? – думал Стив. – Они же столько лет прожили вместе! Ну хоть что-нибудь!..»
Мать, все с тем же каменным лицом, спокойно продолжала:
– Посмотри его вещи, отбери, что тебе нужно. Остальное я отдам Армии спасения.
– Сначала нам нужно съездить в больницу, – повторил Стив. Мать кивнула, и он показал на ее убогое выцветшее платье. – Переодеться не хочешь?
Она удивленно взглянула на него.
– Зачем?
– Ну, я думал…
– Не хочу.
– Ладно, – вздохнул Стив. – Тогда поехали.
Всю дорогу они молчали. Стив боялся заговорить, не доверяя себе, а мать не выказывала никакого желания с ним разговаривать. Стива переполнял гнев: пусть только скажет об отце что-нибудь дурное, пусть даже заговорит о чем-нибудь постороннем, делая вид, что ничего особенного не произошло, – и он просто высадит ее посреди дороги. Эгоистка чертова, давно пора преподать ей урок!
Однако мать молчала; оба они молчали до самого прибытия в Ветеранский госпиталь. Во время посещений – час дня – парковка была забита под завязку. Высадив мать у входа, Стив поехал искать свободное место. Весь квартал покрывали знаки «Парковка запрещена», и в конце концов он поставил машину у «Венди» в двух кварталах от больницы. Здесь парковка была разрешена только посетителям, так что он купил стакан колы, сунул в карман чек, чтобы, если что, доказать, что он посетитель, – и бегом побежал назад.
Мать так и стояла перед входом, даже не зашла внутрь, где работал кондиционер, – просто стояла, чопорно прижимая к себе сумочку, глядя на забитую парковку и на волосатого мужика в кресле-каталке, что курил на крыльце.
– Пойдем, мама, – сказал Стив и повел ее внутрь.
По привычке он двинулся было к лифту на второй этаж, затем опомнился, подошел к информационной стойке и спросил, где тело отца. Человек за стойкой начал куда-то звонить.
– Мистер Най внизу, в морге. На этом лифте, пожалуйста… – Он указал в сторону лифта. – Нажмите кнопку «П1». Выйдете – сразу сверните направо, а там не пропу́стите. Доктор Кёртис вас встретит.
– Спасибо, – поблагодарил Стив.
– Соболезную вашей потере.
Нагое тело отца не было прикрыто простыней, не пряталось в ящике; оно лежало на металлическом столе посреди комнаты, куда их ввел санитар. Рядом стоял доктор Кёртис и читал, судя по всему, отцовскую медицинскую карту. Отец выглядел сразу и меньше, и плотнее, чем был при жизни; глаза и рот его были плотно закрыты, однако лицо не хранило выражения мира и покоя; напротив, на нем читалась какая-то мрачная решимость, словно отец стоически терпел невыносимую боль.
Стив украдкой покосился на мать – как-то отреагирует она? Мать словно не заметила. Все с тем же бесстрастным, непроницаемым лицом она смотрела только на врача и только к нему обращалась.
Доктор Кёртис, поздоровавшись и выразив соболезнования им обоим, принялся за подробный рассказ о том, как Джозеф Най покинул этот мир. Особенно подчеркнул, что медсестра и интерн заходили к нему дважды – перед завтраком, который приносил санитар, и после завтрака – и что именно такой порядок был заведен с самого его прибытия. Стиву показалось, что доктор стремится заранее оправдаться от возможных обвинений в адрес больницы. Однако он не сомневался, что больницу здесь винить не в чем, и, скорее всего, так же думала и мать.
Точная причина смерти, продолжал доктор Кёртис, будет установлена только после вскрытия. На данной стадии можно высказать лишь предположение: скорее всего, случился еще один инсульт.
Дальше пришлось заполнять и подписывать документы – целую стопку документов, процедура почти на час. Должно быть, думал Стив, обычные семьи благодарны больнице за возможность отвлечься от своего горя. Но у них семья необычная, и отвлекаться им не нужно; ни он, ни мать не расклеятся и не впадут в истерику. Наконец, заполнив все бумаги и обсудив с доктором Кёртисом и служителем в морге еще несколько мелочей, они церемонно распрощались и отбыли.
Вскрытие, назначенное в тот же день немного позже, показало, что, несмотря на все лекарства и процедуры, отца постиг еще один инсульт, на сей раз смертельный. Позвонил с этой новостью доктор Кёртис – и заверил Стива, что отец умер мгновенно, без боли, без страданий. Перед этим он с той же целью позвонил матери, и Стив из любопытства поинтересовался, задавала ли она какие-нибудь вопросы.
– Нет, никаких, – ответил доктор. – Думаю, она еще в шоке.
«Да ей просто наплевать», – хотел ответить Стив, но вовремя прикусил язык и согласился с врачом. «А мне не наплевать?» Самому ему собственный интерес к смерти отца казался холодным, скорее клиническим, чем эмоциональным; но, пообещав позаботиться о вывозе тела и повесив трубку, он вдруг обнаружил, что снова плачет.
Разозлился, велел себе прекратить – и слезы сразу высохли.
Налив себе выпить – стакан старого доброго виски, как любил отец, – Стив позвонил матери, чтобы обсудить похороны. Он предпочел бы поговорить об этом лицом к лицу; увы, по дороге домой мать стала совсем невыносима, и когда он предложил остаться у нее, сердито отрезала, что нянька ей не требуется. Ну и отлично. Стив вообще-то от нее тоже был не в восторге и не жаждал составлять ей компанию. Только из чувства долга спросил.
По телефону она отвечала раздраженно и не проявила к погребению никакого интереса. Выбирай, мол, похоронную контору сам и вообще делай что хочешь. Стив попытался втянуть ее в обсуждение, а почувствовав, что она вот-вот швырнет трубку, поспешил спросить о вещах отца.
– Когда я приехал, ты разбирала его вещи. Если нужно помочь…
– Помогать мне не надо! – отрезала она. – Я уже все разобрала. Приезжай и забирай что хочешь. А остальное я отдам на благотворительность.
Стив не понимал, что за нужда так срочно избавляться от всех следов отца в доме, но все равно пообещал приехать наутро. А затем стал обзванивать похоронные бюро. Никогда еще он никого не хоронил – и по каким признакам выбирать, не имел понятия, – поэтому просто взял «Желтые страницы» и принялся обзванивать весь список по алфавиту, выбирая, где поближе и подешевле. Остановился на «Рейхмане и сыновьях» в Санта-Ане: поговорил с самим Рейхманом, тот заверил, что сегодня же заберет тело отца из больницы и доставит в морг. Пожеланий насчет кладбища у Стива не было; он еще не видел ни гробов, ни могильных камней, не решил даже, что лучше – хоронить или кремировать, так что на десять утра завтрашнего дня Рейхман назначил ему «консультацию».
Стив попрощался и повесил трубку. Сейчас, думал он, Рейхман отправит какого-нибудь своего мальчика на побегушках в Ветеранский госпиталь за телом отца. Интересно, на чем его повезут? Как выглядит машина для перевозки трупов – как «Скорая помощь» или, скорее, как катафалк? И в чем возят трупы? В ящиках? В коробках? Во временных гробах?
Снова вспомнив безжизненное тело отца (воспоминание это весь день маячило где-то на задворках сознания), Стив поймал себя на мыслях о вскрытии. Никогда раньше он об этом не задумывался, ибо о вскрытии слышал только в новостях да в детективных телесериалах. А теперь задумался. Любопытно, каково это – разреза́ть человека, видеть его мышцы, жир, кровеносные сосуды? Наверное, одно дело – резать мертвого и совсем другое – живого. Вскрывать ножом или скальпелем живую плоть, из которой хлещет кровь, должно быть, куда интереснее. И приятнее. Грязное, но сильное удовольствие…
Он выглянул в окно, на трехэтажный дом напротив – копию своего собственного. Большинство окон в нем темнели черными прямоугольниками, и даже в тех немногих, где горел свет, за жалюзи или шторами ничего было не разглядеть. Тротуары, как всегда, пустовали – в Ирвайне никто не ходит пешком, – лишь случайные машины проносились иногда по соседней улице.
«Ночь в городе».
Старая песня группы ELO. Вроде бы припев из нее потом превратили в рекламу. Почему Стив ее вспомнил? Давным-давно у отца был диск с этой песней. Интересно, что с ним стало?
Вдруг по бледному небу промелькнул быстрый росчерк падающей звезды. Редкое зрелище в Южной Калифорнии. Звезда по какой-то ассоциации навела Стива на мысль о Флагстаффе, и он подумал: вдруг отец все-таки причастен к смерти той студентки? До сих пор Стив смотрел на убийство глазами жертвы, через фильтры, предоставленные полицией и журналистами; а если взглянуть на дело с другой стороны… он же об этой девушке ровно ничего не знает. Студентка – еще не значит святая девственница. Может, она была хитрой и подлой шлюхой-золотоискательницей? Или издевалась над детьми и животными? В том, что отец тут ни при чем, поначалу убедила жестокость убийства; но если такая жестокость была оправдана… почему бы и не предположить, что это отец?
Определенно, стоит наведаться во Флагстафф и разобраться.
Как ни странно, мысль, что он может еще что-то узнать об отце, его успокоила.
Десять минут спустя – Стив все еще смотрел в окно – позвонила Шерри. Спросила: может, ей зайти, сделать для него что-нибудь? «Да, – подумал он, – зайди, отсоси у меня, а потом убирайся восвояси». Но, разумеется, ничего такого не сказал – напротив, устыдился своих мыслей. Вслух ответил, что очень устал, хочет спать и позвонит ей завтра утром.
Стив и в самом деле вымотался, однако заснуть не мог. Всю ночь он беспокойно проворочался в постели, а перед рассветом встал сделать себе кофе с тостами. Позвонил Джине, оставил на автоответчике сообщение, что на работу сегодня не придет. Потом позвонил Шерри, разбудил ее, сообщил, что с утра будет занят и заглянет к ней в библиотеку в обеденный перерыв. Опасаясь, что мать, одержимая своей странной спешкой, избавится от вещей отца, не дав ему на них взглянуть, решил перед «консультацией» в десять заехать в родительский дом. Ну в дом матери.
Та, похоже, как и он сам, провела ночь без сна. Когда он приехал, она сидела на кухне, пила кофе и слушала какую-то передачу по радио. Они обменялись несколькими вежливыми репликами, коротко и холодно, затем мать показала ему вещи отца: одежда в спальне, все остальное в гостиной. Посмотри прямо сейчас, сказала она, хочу сегодня же все отдать.
Ростом Стив был выше отца, так что отцовская одежда ему не подходила; однако он перебрал груду рубашек и брюк в поисках чего-нибудь, что захотелось бы взять на память, – и ничего такого не нашел. Затем перешел к другим вещам и тут в одной из коробок наткнулся на «Дон Кихота». Эту книгу Стив хорошо помнил – читал в старших классах и тогда еще удивлялся, откуда она взялась у отца. Джозеф Най определенно не был любителем изящной словесности, из всех литературных жанров признавал разве что биографии известных спортсменов и бизнес-воротил. Почему вдруг «Дон Кихот»? Этого Стив не знал – и не знал даже, читал ли отец эту книгу; но его очаровала и привлекла картинка на обложке. В стиле старинной гравюры, она изображала костлявого рыцаря с длинной седой бородой, верхом на тощем коне, а рядом веселого толстяка на ослике. Из-за этой-то обложки Стив взял книгу, начал читать и, несмотря на тяжелый язык, скоро по-настоящему увлекся историей старого фантазера и его практичного оруженосца. Что-то в этой книге его привлекло: в последующие годы он несколько раз ее перечитывал, а в колледже даже написал курсовую о многослойном образе рассказчика в «Дон Кихоте».
Эта книга помогла ему понять, что он хочет стать писателем.
Охваченный ностальгией, Стив достал книгу из коробки, открыл, осмотрел форзацы, надеясь понять, кто и когда преподнес отцу такой подарок.
Первая жена?
На книге не было дарственных надписей, посвящений, отметок – ничего. Может быть, подумал Стив, она принадлежала кому-то из жертв отца? И он взял ее на память, как сувенир?
Эта мысль ему понравилась.
В следующей коробке он нашел старый блокнот, где мелким острым почерком отца были выписаны названия магазинов-конкурентов по продаже автозапчастей и их цены. Тут его осенило: а что, если отец вел дневник или записки, где делал какие-нибудь заметки… об убийствах? Правда, в этом не было бы никакого смысла – к чему плодить улики против себя? И все же Стив потратил на поиски несколько часов: не только рылся в коробках, но и обшарил все возможные уголки, так хотелось ему найти хоть какие-нибудь описания или объяснения тому, чем занимался отец во всех этих городах.
Наконец мать раздраженно поинтересовалась, что он там копается, и Стив прекратил поиски. Так или иначе, пора было ехать в Санта-Ану, в похоронное бюро.
Не в первый раз он задал себе вопрос: а мать-то знает? Не потому ли она так боялась отца перед смертью? То есть не только потому, что он в помрачении ума напал на нее, а потому, что и раньше знала: он способен на жестокость?
– Ну ты закончил? – поинтересовалась она.
– Закончил, – ответил Стив, взяв в руки «Дон Кихота». – Может быть, хочешь поехать со мной и…
– Нет, – отрезала она.
Несколько секунд он молча смотрел на нее, а она, плотно сжав губы, – на него.
– Ладно, – наконец сказал Стив.
И отправился на встречу с похоронщиком.
Похороны прошли коротко и очень просто. Ни Стив, ни его отец верующими не были; мать Стива была религиозна до чудачества, но не принадлежала ни к какой определенной церкви. В их семье не существовало привычных ритуалов, чтимых и уважаемых дедовских традиций. Поэтому Стив попросил распорядителя все организовать покороче и без всякого выпендрежа – самый необходимый минимум, для приличия. И тот, как видно, прекрасно его понял. Не было ни бдения у гроба, ни погребальной службы, ни прощания с покойником. Только короткая безличная надгробная речь: «Джозеф Най был прекрасным человеком, нам всем будет его не хватать», – а затем гроб опустили в землю.
Будь Стив здесь один или вдвоем с матерью, он не стал бы делать и этой уступки приличиям – попросил бы похоронить отца молча, без речей. Однако вокруг могилы стояли и другие – не родственники, но знакомые, – так что пришлось пойти на компромисс.
Когда гроб опустили в могилу, мать вдруг достала потрепанную Библию и принялась громко, с выражением зачитывать оттуда какие-то стихи о гневе Божьем и суде. К отцу, на взгляд Стива, они не имели никакого отношения.
Народу пришло на удивление много. Явились и Джейсон, и Деннис, и Уилл, хоть Стив и не помнил, чтобы кого-то из них приглашал. Вообще странное дело: всеми приготовлениями распоряжался он, а бо́льшая часть гостей явилась как-то в обход, без его ведома. Стоя рядом с Шерри, Стив оглядывался. Было здесь много людей из прошлого, тех, кого он не вспоминал годами. Все они, один за другим, подходили к нему и выражали соболезнования, а он вежливо улыбался и благодарил. Мать была в своем репертуаре: не забывала сообщить всем и каждому, что Джозеф умер от второго удара, а после первого сошел с ума и едва ее не убил.
Перед ними зияла открытая могила, и в ней гроб. Стив никогда раньше не был на похоронах, и по фильмам и сериалам у него сложилось впечатление, что все стоят и скорбят, пока могилу не засыплют землей. Однако люди начали расходиться – а куча земли, вытащенная из могилы, все так же смирно лежала в стороне, и, хотя рядом стояла какая-то машина вроде мини-экскаватора, не видно было тех, кто должен ею управлять. Что собирается делать мать, Стив не знал; сам он намерен был оставаться здесь, пока отца не похоронят до конца. Впрочем, мать приехала на кладбище вместе с ним, так что ей тоже придется ждать, если хочет, чтобы ее отвезли домой.
Подошел Уилл. Стив почувствовал, как напряглась у него в руке рука Шерри – она терпеть не могла Уилла и не скрывала этого, хоть и старалась быть с ним вежливой.
– Сочувствую, чувак, – сказал Уилл. И ничего больше. Кивнул и отошел. Шерри он словно не заметил, мать тоже.
Деннис неловко протянул руку, и Стив также неловко ее пожал.
– Если что-нибудь будет нужно… – пробормотал Деннис – и отошел вслед за Уиллом.
Только Джейсон посочувствовал по-настоящему. Обнял сперва Шерри, затем самого Стива. Тот не был любителем объятий и не стал обнимать его в ответ, но все оценил и был благодарен за такое выражение чувств.
– Я тебе позвоню через пару дней, – сказал Джейсон. – Когда все уляжется.
Шерри осталась со Стивом до конца. Вместе с ним она пошла в кладбищенскую контору выяснить, когда же закопают могилу, и была рядом, когда он настоял, чтобы это сделали прямо сейчас, у них на глазах. Втроем – Стив, Шерри и мать – они смотрели, как могила заполняется грязью; потом кладбищенские работники ушли, а мать прикрыла глаза и начала читать молитву.
– А когда надгробный камень поставите? – спросила Шерри.
– Где-нибудь на следующей неделе.
Она понизила голос:
– Хочешь, я поеду к тебе? Могу у тебя остаться.
Стив покосился на мать и вздохнул.
– Да, было бы неплохо.
Когда он отвез мать домой и вернулся, Шерри была на кухне, резала цыпленка. По дороге она заехала в магазин и купила продуктов, и теперь на кухонном столе лежала самая разнообразная снедь.
Едва Стив вошел, Шерри быстро сполоснула руки в раковине, подбежала к нему и крепко обняла, прижавшись щекой к щеке. Она не целовала его, и в объятии не было ничего сексуального – просто молчаливое выражение любви и поддержки. Однако у Стива встал. Смущенный таким явлением в самый неподходящий момент, он попытался отодвинуться так, чтобы, обнимаясь с Шерри, не прижиматься к ней нижней частью туловища. Но она заметила это движение и крепче прижалась к нему; а потом, по-прежнему в обнимку, они двинулись к кровати, на ходу срывая друг с друга одежду. Они занимались любовью быстро и грубо и кончили вместе: она – с серией тонких, сдавленных полустонов, полувскриков, он – со звериным рычанием. Затем молча встали и оделись.
– Как ты? – заботливо спросила Шерри перед тем, как скрыться на кухне.
– Нормально, – ответил Стив и включил телевизор.
Он сам не знал, как себя чувствует, что чувствует, да и чувствует ли вообще что-нибудь. После ужина Стив сказал Шерри, что ей не обязательно оставаться на ночь…
…сделала свое дело, и молодец, а теперь вали…
…но она ответила, что хочет остаться. Помыла посуду, приняла душ и встретила Стива в постели. Оба были обнажены, но ничего уже не хотели; со странной чопорностью поцеловались в щечку и пожелали друг другу спокойной ночи.
– По крайней мере, этот день окончен, – сказала ему Шерри. – Худшее позади.
– Ага, – ответил Стив и повернулся к ней спиной.
Закрыл глаза.
Сразу заснул.
И увидел во сне похороны клоуна.
Клоун лежал в открытом отцовском гробу: над бортиками гроба торчали огромные остроносые клоунские башмаки. Глаза у него были закрыты, но на сомкнутых веках нарисованы другие, открытые глаза. Это пугало – как пугали и сжатые губы под кроваво-красной, грубо намалеванной ухмылкой на выбеленном лице. Шла погребальная служба; вокруг гроба стояли не клоуны или еще какие-нибудь циркачи, а одноклассники Стива из начальной школы, только уже взрослые. Вряд ли они скорбели – скорее, скучали. Стив один стоял возле гроба. Ему было страшно, хотелось убежать, но он был здесь главным и должен был следить, чтобы клоун не ожил и ни на кого не набросился. Затем в открытом гробу что-то изменилось. Глаза клоуна, понял он. Уже не нарисованные – настоящие, открытые глаза, глядящие на него с неутолимой ненавистью. Клоун сел в гробу, и Стив с криком отпрыгнул. Зал опустел, все бывшие одноклассники куда-то исчезли; и Стив бросился бежать, слишком ясно слыша за спиной, как хлопают по линолеуму длинные носки дурацких клоунских башмаков…
Когда он проснулся, звук этот – липкое хлопанье башмаков по линолеуму – еще стоял у него в ушах, и на миг ему показалось, что клоун здесь, в спальне. Потом реальность вернулась на свое место, и кошмар померк. Стив у себя в кровати, рядом Шерри, сегодня день похорон отца. Он взглянул на часы. Измотанные, они легли рано, но все же странно было видеть, что еще только без пяти одиннадцать. Шерри безмятежно спала на левом боку, повернувшись к нему спиной; одеяло свалилось на пол. Некоторое время Стив смотрел на нее. У него снова встал, и подумалось: а что, если засадить ей в зад? Он улыбнулся этой мысли – но, конечно, никогда бы на такое не осмелился. Вместо этого Стив потянулся за одеялом, укрыл ее и себя. Взял с тумбочки пульт и включил телевизор, надеясь, что монотонные голоса телеведущих его убаюкают, – и действительно, задремал где-то посреди прогноза погоды в вечернем выпуске новостей.
Стив снова проснулся несколько часов спустя – резко, словно и не спал, сразу ощутив, что они с Шерри в спальне не одни. По коже его пошли мурашки. Он осторожно повернул голову и увидел, что на стуле у окна сидит отец. Недвижную фигуру освещал телеэкран: по телевизору шло какое-то ночное ток-шоу. Отец не улыбался, и его немигающие глаза, темные и блестящие в голубоватом телевизионном свете, бездумно смотрели вперед, однако на лице не было безумия, к которому Стив привык в больнице. Отец был… нормальным.
Все выглядело очень реальным. На старике был не костюм, в котором его похоронили, а белая рубашка и какие-то темные брюки: одежда, в которой он обычно ходил на работу. На левом боку и рукаве виднелись темные пятна разных форм и размеров. Стив сильно подозревал, что это кровь.
Как ни странно, инстинктивный страх, с которым он проснулся, отступил, уступив место глубокой печали. Как жаль, думал Стив, что мы с отцом совсем не разговаривали, когда он был жив! Конечно, на то были причины. С раннего отрочества Стива любой, даже самый простой разговор между ними неизменно оборачивался скандалом – что уж говорить об обсуждении каких-нибудь сложных и серьезных тем… И все же – если б только Стив мог поговорить с отцом! Если б они сумели поговорить друг с другом! У них нашлось бы много общего; им было бы что обсудить.
Жизнь – это цепь оборванных связей, подумал Стив.
Как там отозвался Джейсон об отцах и взрослых сыновьях? «Мы хотим, чтобы отцы нас одобряли».
Это правда: все, что угодно, отдал бы сейчас Стив за одно только слово одобрения, гордости, любви от призрака своего отца. Но тот молчал; а когда Стив на миг отвел глаза проверить, отражается ли он в зеркале, – растаял и исчез без следа. Растаял, оставив по себе чувство потери столь горькой и непоправимой, что у Стива засосало под ложечкой, и на глаза навернулись слезы.
А потом к нему повернулась Шерри, и он поспешно вытер слезы, чтобы она не видела. Шерри не проснулась, она просто ворочалась во сне, но когда он это понял, то чувство уже ушло. Стив откинулся на подушку, закрыл глаза и через несколько мгновений крепко спал.
На этот раз ему ничего не снилось.
В первый раз после колледжа Стив взялся перечитывать «Дон Кихота» – вечерами, после работы. И обнаружил, что книжка на редкость нудная. Читал с усилием, заставляя себя, и постоянно что-то его отвлекало. Прочел абзац – пошел попить воды; прочел страницу – вдруг понял, что сидеть неудобно, надо пересесть или снять ботинки; дошел до конца подглавки – вспомнил, что начинаются вечерние новости, и надо бы включить, посмотреть, что на свете творится…
Шерри горячо одобрила его выбор книги; отчасти из-за нее он не сдавался и продолжал читать. Но не только из-за нее. Было в этом и что-то другое. Попытка вернуть прошлое? Оживить старые мечты? Точно сформулировать ему не удавалось. Одно было ясно: он уже не тот читатель – не тот человек, – каким был. Попадись книга Сервантеса ему сейчас впервые, вряд ли он одолел бы больше нескольких первых страниц. И это было как-то грустно – словно он утратил часть себя.
После совместного путешествия они с Шерри во многих отношениях стали ближе друг к другу, а смерть отца сблизила их еще сильнее. В женихах Стив ходил уже с полгода – сделал предложение Шерри на ее день рождения, в легкой, шутливой манере, а она так же шутливо приняла, – но пока что это была очень расплывчатая договоренность: обещание жениться как-нибудь в неопределенном будущем, к которому ни он, ни она не относились слишком серьезно. Однако в последнее время они начали серьезно обсуждать будущую жизнь вдвоем, и Стив обнаружил, что уже не избегает, как раньше, мыслей о совместном будущем. Напротив, эти мысли ему по душе.
С друзьями он, наоборот, теперь общался меньше, не тусил с ними по пятницам. После похорон Джейсон звонил два раза и предлагал встретиться вечером в спортзале, а вот Уилл и Деннис не появлялись совсем. Надо сказать, Стив по ним совсем не скучал. Хоть бы и вообще больше не появлялись, думал он.
Общение – вернее, необщение – с матерью вернулось в прежнюю колею. Из-за этого Стив чувствовал себя виноватым. Она ведь теперь одна, и сын нужен ей, как никогда, – если не для моральной поддержки, то хотя бы для работы по дому. Машина, лужайка, Бог знает, что еще: менять лампочки, чинить краны, подрезать деревья – все требует мужской руки. Но мать ни о чем не просила, а сам он не вызывался. В последний раз они обсуждали счет за похороны, и телефонный разговор этот длился не более минуты.
На работе дела обстояли отлично. И путешествие, и смерть отца как-то внутренне раскрепостили Стива, сделали его сильнее. Не то чтобы он плюнул на свою работу или перестал стараться; скорее, увидел ее со стороны и отвел ей более правильное место в жизни. Разыскивать былых однокашников, брать у них интервью, составлять новостные рассылки и ежегодные альбомы – все это, быть может, и важно, но не настолько. В сущности, Стив и раньше понимал, что ничего настолько важного в его деле нет. Но он всегда старался угодить начальству и произвести на него впечатление – так же, как в школе трудился изо всех сил, чтобы нравиться учителям и учиться на одни пятерки. А теперь вдруг понял: одобрение всех этих менеджеров и начальников отделов, в сущности, совсем ему не нужно. Если им вдруг что-то не понравится – черт с ними. В конце концов, на этой работе свет клином не сошелся. Есть на свете и другие компании, и другие занятия.
Эта простая мысль расковала его ум, избавила от страха неудач – и хорошо сказалась и на количестве сделанного, и на качестве.
Часто он с удовольствием вспоминал свой поединок с бородачом в Солт-Лейк-Сити. В фантазиях этот случай несколько преображался. Бородач превращался в однозначного негодяя, он уже по-настоящему нападал на Стива, а тот героически сопротивлялся. Иногда бой длился дольше, и вокруг собиралась толпа, подбадривающая Стива криками и аплодисментами. Больше всего ему нравилось представлять, как он валит бородача наземь и лупцует до полусмерти, топчет ногами, превращая его лицо в бесформенное кровавое месиво.
С удовольствием вспоминал он и о Лаймене Фишере.
У Стива прибавилось уверенности в себе, и это отразилось и на положении в офисе. Фоторедакторы стали обращаться к нему за консультациями, а недавно приходил за советом даже видеооператор. К сожалению, не давала покоя Джина – использовала любой предлог, чтобы подойти к нему и заговорить, всеми возможными способами старалась вовлечь в беседу; избегать ее становилось труднее и труднее. Чем-то, как видно, Стив ее заинтересовал, хотя и не вполне понимал, что ей нужно. Она прекрасно знала, что он не свободен – фотография Шерри в рамочке стояла у него на рабочем столе рядом с компьютером, – да и сама Джина, помнится, загорала на пляже вдвоем с каким-то толстяком, явно не отцом и не дядюшкой. И все же она определенно заигрывала со Стивом, прямо-таки лезла к нему. Дошло до того, что он перестал обедать в офисе и стал уходить на ланч, чтобы пореже с ней встречаться.
Однажды после работы, сидя в машине на стоянке, Стив перебирал пачку CD-дисков, решая, какую музыку послушать по дороге домой, как вдруг увидел, что из здания выходит Джина и направляется к припаркованному вблизи выезда серебристому «Сатурну». Стив с любопытством проследил за ней глазами. Раньше они никогда не уходили из офиса в одно время – или, по крайней мере, он этого не замечал. А теперь ему вдруг стало любопытно: где она живет, с кем, что у нее вообще за жизнь в нерабочее время. Притворившись, что по-прежнему роется в дисках, уголком глаза он следил, как Джина достает из сумочки ключи, открывает машину, садится за руль. Вот она сдала назад, развернулась и выехала на улицу.
Не раздумывая, Стив завел мотор и двинулся за ней. Странно было вот так за кем-то следить – странно, но очень, очень приятно. В радостном возбуждении он свернул следом за «Сатурном» на Калвер-стрит.
К его удивлению, жила Джина в кондоминиуме с отдельным входом недалеко от его собственного дома. Почему-то Стив был уверен, что она живет вблизи пляжа. Как видно, на Бальбоа она просто ездила на выходной, а жила здесь, в Ирвайне.
Джина подъехала к дому. Припарковавшись на другой стороне улицы, Стив следил, как она выходит. Джина повернулась в его сторону, и он тут же пригнулся на сиденье. Через пару секунд, осмелившись выглянуть, увидел, как она отпирает дверь и входит в дом. А еще несколько секунд спустя раздвинулись жалюзи на передних окнах, но что там, внутри, – Стив со своего места разглядеть не смог.
Вдруг ему пришло в голову: если она выглянет в окно и заметит его машину, то может решить, что он за ней следит. Или что он к ней неравнодушен. Трудно сказать, что хуже. Может, объехать вокруг квартала и припарковаться подальше, там, где его не будет видно из окна? Пожалуй, в другой раз. На сегодня достаточно.
Стив тронулся с места и неохотно направился домой.
Где ждала Шерри.
На следующее утро на работе Джина передала ему почту и напрочь не желала уходить: стояла возле его стола, трогала то степлер, то пресс-папье с Бэтменом, и несла какую-то ерунду, отчаянно стараясь втянуть его в разговор.
«Я знаю, где ты живешь, – думал Стив. – Могу появиться у тебя на пороге и…»
Эта мысль помогла ему вытерпеть ее надоедливую болтовню.
С работы он ушел рано, поехал к Джине и припарковался за голубым «Приусом» так, чтобы его не было видно из окна, а сам он видел все. Джина появилась, как и вчера, в 17:24. Вышла из машины, захлопнула дверь – и вдруг начала отчаянно дергать ее за ручку, хотя ясно было, что дверь заперта. Она суетилась вокруг машины, заглядывала в окно, и Стив понял, что произошло. Забыла в машине ключи! Вот умора! Улыбаясь, он откинулся на спинку сиденья и продолжил свои наблюдения.
Он думал, Джина достанет мобильник и вызовет службу помощи автомобилистам; вместо этого она подняла один из цветочных горшков на крыльце и что-то достала из-под него. Ключ! Отперла входную дверь, положила ключ обратно под горшок, несколько секунд спустя выбежала из дома, по-видимому, с комплектом запасных ключей и открыла машину.
Стив подождал, пока она окончательно скроется в доме, и, все еще улыбаясь, поехал домой.
Теперь ему известно, где она хранит запасной ключ от дома.
На следующей неделе Джина оставила дом без присмотра, а во вторник поведала во всеуслышание, что после работы идет на свидание с «по-тря-са-ющим мужчиной». Еще и Стиву сообщила это отдельно, несколько раз, таким игривым тоном, словно надеялась вызвать в нем ревность.
Итак, несколько часов ее не будет дома, а ключ от входной двери – под цветочным горшком. И что с того? Да ровно ничего. Он ничего не станет делать. Нет ни единой причины проникать к ней в дом. Она ему не нравится, ему на нее плевать, она его вообще не интересует! Зачем за ней шпионить, чего он этим добьется? Не говоря уж о том, что это незаконно. Проникновение в чужой дом… за это и посадить могут. Нет, разумеется, после работы он поедет прямо к себе домой и пригласит приехать Шерри. Они поужинают, посмотрят кино или еще чем-нибудь займутся, а потом проведут вместе ночь…
Он позвонил Шерри.
И сказал: сегодня он работает допоздна, позвонит ей завтра.
Ровно в 19:15 Джина появилась на пороге своего дома, заперла дверь, села в машину и отбыла. Стив знал об этом, поскольку следил за ней из собственной машины, припаркованной на другой стороне улицы. Он ожидал, что за ней кто-нибудь заедет – возможно, тот лысый с Бальбоа, – и удивился, когда увидел, что она уехала одна. Для надежности выждал пятнадцать минут – Джина не возвращалась – и тогда, выйдя из машины, прогулочным шагом двинулся по тротуару к ее микроскопическому дворику. Остановился на секунду, будто бы проверяя, не развязался ли шнурок, а на самом деле глядя, нет ли других прохожих, не смотрит ли кто на него из окон. Еще два быстрых шага – и вот он уже у нее на пороге, поднимает цветочный горшок, хватает ключ…
Стив открыл дверь и замер на пороге, готовый бежать. Однако сигнализации у Джины, похоже, не было. Он сунул ключ обратно под горшок, вошел внутрь и захлопнул дверь. Затем включил свет и огляделся.
Так вот как живет секретарша Джина…
Мебели в гостиной было очень мало. У стены кушетка, перед ней кофейный столик, на противоположной стене телевизор с плоским экраном. Возле кушетки в белом горшке чахнет фикус.
У дальней стены, между двумя дверями – книжная полка. Однако стояли на ней, как обнаружил Стив, подойдя ближе, вовсе не книги. Точнее, не настоящие книги. Верхние четыре полки были плотно уставлены ежегодными альбомами «Однокашников-медиа». На нижней – ряд чего-то вроде гроссбухов в самодельных белых картонных переплетах. Вытащив и перелистав один из таких гросс-бухов, Стив обнаружил подшитые и переплетенные выпуски новостных рассылок своей компании.
У компании есть архив, и лежит он в огнестойком хранилище с климат-контролем. Значит, Джина держит все это у себя дома для каких-то личных целей…
Спальня производила очень странное впечатление. Для начала, здесь явно никто не спал. Комната пуста, всей мебели – один чертежный стол посередине, на нем стопка фотографий, ножницы и канцелярский нож. А все стены заклеены фотоколлажами. Человеческие лица, тела, руки, ноги – все это вырезано и склеено друг с другом самым причудливым образом, словно в какой-то безумной головоломке.
Изумленный, Стив подошел ближе к стене и стал рассматривать коллажи. Людей на них было буквально сотни, и все – мужчины. На создание таких «полотен» ушло немало времени и труда, но больше всего поражала, прямо-таки ошарашивала полная их бессмысленность. Стив не видел в этих изрезанных человеческих телах никакой темы, идеи, никаких попыток создать композицию. Может, она считает себя художницей?.. Впрочем, похоже это было не на искусство, а скорее на одержимость. Так школьницы оклеивают стены фотографиями своих кумиров.
Стив медленно прошелся вдоль стен, подмечая детали, гадая, сколько же часов и дней убила Джина на свое странное… хобби. Даже подсчитал коллажи – их было тридцать три.
Интересно, подумал он, а где же она спит? Квартирка-то маленькая: гостиная, спальня, кухня, ванная – и всё. Может, кушетка раскладывается? Или Джина спит на полу? То, что в жертву своему безумному увлечению она принесла спальное место, – однозначно нехороший признак. Очень нехороший. Заигрывания секретарши смущали его и раньше; теперь Стив брезгливо передернулся при одной мысли, что вообще о чем-то с ней говорил.
Он решил проверить и ванную. Открыл дверь, зажег свет.
И застыл, словно громом пораженный.
Потолок был заклеен одним огромным коллажем. От стены до стены, от верхнего дверного косяка до стенки душевой, словно фреска в соборе, красовалась многофигурная композиция – десятки цветных изображений мужчин, вырезанные из самых разных источников.
И здесь общая тема была.
С коллажа смотрели на Стива десятки размалеванных лиц клоунов.
Кровь застыла у него в жилах. Он представил себе, как Джина принимает ванну, душ, чистит зубы, да что угодно делает, – а на нее взирают с потолка сотни недвижных клоунских глаз. От одной мысли об этом у него мороз прошел по коже!
Стив попятился, торопливо выключил свет и поспешил на кухню. Ничего так не хотелось, как бросить все и уехать домой, но он понимал, что должен завершить начатое. Пройти все до конца. Зажег свет, обвел кухню взглядом, мысленно отмечая холодильник, плиту, раковину, стойку, микроволновку, обеденный стол. Обычные элементы, роднящие кухню Джины с любой нормальной кухней.
Что же до элементов необычных…
На стойке рядом с микроволновой печью обнаружилась диорама, сооруженная из обувной коробки. Мужчина сидит в лесу у костра. Мужчину он узнал: тот лысый пузан, что был с Джиной на пляже. Интересно, подумал Стив, Джина его выслеживала? Он не припоминал никаких выпускников из Ньюпорт-Бич или Бальбоа: но ведь вполне может статься, что этот человек учился где-то еще, Джина наткнулась на его имя, фотографию и нынешний адрес и постаралась с ним познакомиться. Само по себе это, может быть, не вполне этично, но в целом нормально. Многие сейчас знакомятся в Интернете, на сайтах знакомств, а это ведь почти то же самое.
Он перевел взгляд на большой коллаж в рамке над плитой. На нем тоже были мужчины: почти все без рубашек, многие со случайно или намеренно обнаженными половыми органами, некоторые вовсе без штанов. С такими вещами Стив время от времени сталкивался на работе – случалось, что для альбомов выпускников присылали такие вот, совершенно неподходящие, фотографии. Если они приходили по «мылу», Стив просто уничтожал письма, если бумажной почтой – рвал и выбрасывал. А Джина, как видно, собирала их многие годы – собирала и приклеивала в подчеркнуто сексуальных позах и сочетаниях, явно желая изобразить какую-то оргию. Тошно и жутко было смотреть на это, особенно оттого, что коллаж висел не в спальне, не в ванной, вообще не в каком-нибудь интимном уголке квартиры, а над плитой, там, где готовят еду.
Такого рода женщину, подумал Стив, отец, пожалуй, назвал бы шлюхой.
Отец таких женщин презирал. Стив тоже. Он поймал себя на мысли: если с Джиной что-нибудь случится, никто и не заметит. В «Однокашниках-медиа» она просто секретарша, болтливая и надоедливая, и заменить ее проще простого. Ясно, что ни мужа, ни постоянного любовника у нее нет. Судя по состоянию дома и отсутствию фотографий родных, нет и семьи – по крайней мере, здесь, в Южной Калифорнии.
Тогда-то он и понял, что убьет ее.
Нет. Неправда. На самом деле он понял это гораздо раньше. Когда увидел чертежный стол и фотографии.
Когда вошел к ней в дом.
Когда решил к ней пробраться.
Когда в первый раз за ней следил.
С самого начала он понимал, что убьет ее, – и сейчас, признав это, ощутил удовлетворение.
Стив взглянул на часы. Казалось, он провел здесь лишь несколько минут, но прошло уже больше получаса. Джина может вернуться в любую минуту. Что, если свидание ее быстро закончится, если что-то там пойдет не так? Или если и не было никакого свидания?.. Не надо, чтобы его застали врасплох, не надо совершать торопливых опрометчивых поступков. На этот раз он все спланирует, все хорошенько обдумает и подготовит первоклассное убийство. Без сучка, без задоринки.
Такое убийство, каким гордился бы отец.
Стив еще раз прошелся по дому, выключил везде свет, запер дверь и побежал к своей машине. Сев в машину, осмотрелся: на тротуарах никого. Убедившись, что все чисто, завел мотор и вырулил на улицу.
Выезжая из квартала Джины, он заметил на тротуаре автостопщика. Необычного автостопщика: парень был одет по-деревенски, в комбинезоне и соломенной шляпе, и как-то странно приплясывал на месте, стоя на углу улицы: время от времени делал широкий взмах рукой и показывал выставленный большой палец. Когда Стив проезжал мимо, автостопщик пристально на него уставился – пожалуй, слишком пристально. Сперва ему подумалось, что парень в шляпе едет на какую-нибудь костюмированную вечеринку, однако день был будний, да и время года неподходящее для такого рода праздников. К тому же у Стива сложилось впечатление, что для парня это не карнавальный костюм, а повседневный наряд.
Не глядя в его сторону, упорно глядя на дорогу, растопырив пальцы на руле, Стив прибавил скорость и промчался мимо. Сердце его сильно колотилось. «Может быть, это дурное предзнаменование? – подумал он. – Знак, что лучше все отменить? Отказаться от своих планов?»
Нет, от таких планов не отказываются.
По дороге домой он купил готовый ужин и съел его перед телевизором, за репортажем о преступности среди мексиканских иммигрантов. Очень хотелось сразу начать планировать смерть Джины, – но Стив так наслаждался предвкушением, что решил растянуть удовольствие и подумать об этом завтра.
Так что он посмотрел почту, потом работал над новым рассказом, пока не начали слипаться глаза, и наконец пошел спать.
В эту ночь ему приснился клоун в комбинезоне и соломенной шляпе, с красным носом-картошкой и ярко-зелеными волосами. Клоун «голосовал» на дороге, приплясывая и подняв большой палец вверх. Стив – он и сам ехал в клоунской машине, в крошечном смешном «Фольксвагене» – остановился, чтобы подвезти его.
– Куда едем? – спросил он.
Огромное, словно луна, лицо клоуна притиснулось к крошечному боковому стеклу.
– Сам знаешь, – со зловещей ухмылкой ответил тот.
И Стив знал.
Они остановились у «Макдоналдса» в Блите. Съехали с дороги на перекрестке, там, где среди темных рекламных щитов и зданий спящего города, призывно горел знакомый красно-желтый знак. «Макдоналдс» только что открылся, и на парковке стояли лишь автомобили служащих. Дейв вылез из машины, с хрустом потянулся, не оглядываясь на сестру.
Небо на востоке уже слегка посерело, и на его светлеющем полотне обозначились темные силуэты гор. На западе, куда они направлялись, ночь оставалась ночью.
С самого Тусона они почти не разговаривали друг с другом, не считая фраз о самом простом и необходимом – вроде того, куда положить ее багаж. Из-за этого Дейву было неуютно – он все-таки старший и, наверное, обязан первый разбить лед.
– Есть хочешь? – спросил он. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Давай позавтракаем.
Внутри «Макдоналдс» был залит мертвенным, почти режущим глаза белым светом. Других посетителей не было. Дейв хотел уже сказать: «Бери что хочешь, я заплачу», однако сестра подошла к стойке, сама заказала себе «большой завтрак» с горячим чаем и протянула кассирше десятидолларовую бумажку.
Получив заказ и сдачу, она отошла за столик в углу. Дейв тем временем заказал макмаффин, две картофельные оладьи и кофе. Он догадывался, что сестра хочет поесть одна, и чувствовал сильное искушение ее не беспокоить, но в последний момент все-таки подошел к ее столику, сел со своим подносом напротив и взглянул на то, что она ест.
– Сосиски? – сказал он. – Готовишься?
Она улыбнулась. Точнее, постаралась улыбнуться. Куда больше эта вымученная улыбка напоминала болезненную гримасу.
Дейв немедленно пожалел о сказанном и, смутившись, принялся за оладьи. Хрустящий жареный картофель оказался таким горячим, что слезы подступили к глазам.
Странно, он совсем не помнил, как выглядела сестра маленькой. Помнил, как играл с ней – или дрался – дома, во дворе, в школе, в церкви, но никак не мог припомнить ее лицо. Воспоминания словно пришли из вторых рук: события помнились, а человек, с которым эти события происходили, расплывался в памяти, превращался в абстрактную фигуру «маленькой девочки».
Она все не поднимала глаз, и в первый раз Дейву представилась возможность внимательно ее рассмотреть. Он заметил и первые морщинки возле глаз, и намечающиеся жесткие складки в уголках рта. Необычное впечатление: словно сквозь нынешний ее облик просвечивал будущий, словно теперешнее ее лицо было фантомом, привидением, которое вот-вот рассеется и обнажит куда более реальное лицо старухи.
В «Макдоналдс» вошла латиноамериканская семья и остановилась у мусорных баков, с этого неожиданного угла читая меню, – вероятно, не желала подходить к кассам, где с требовательными улыбками уже ждали их девицы в уродливой маковской униформе. Родители говорили по-испански, дети отвечали им без акцента по-английски. Отец был в грязной синей ветровке, мать – в потрепанной шали, двое детей – в выцветших футболках с мультяшными героями, популярными несколько лет назад.
Дейву вдруг стало очень тяжело. Не хотел он здесь сидеть, да и вообще не хотел всего этого. Но он дал слово отцу – и, разумеется, не мог это слово нарушить.
– Все потому, что я не родила ему внуков, – сказала вдруг сестра. – Он не простил мне, что я так и не вышла замуж.
Дейв был с этим согласен, так что промолчал. Посмотрел через столик на ее руки, сжимающие стакан с чаем, и вдруг заметил, что у нее растут волосы на пальцах. Раньше он этого не замечал. Мелкие темные волоски на плоских участках между костяшками.
У отца тоже были волосы на пальцах; и сейчас, когда сестра поднесла чай к губам, ему вдруг показалось, что он видит перед собой уменьшенные руки отца. На миг подкатило желание вскочить и броситься бежать – и черт с ним, с обещанием и со всем на свете, он не сможет, просто не сможет!..
Дейв заставил себя отвести взгляд. Стал смотреть в окно, на детскую площадку при «Макдоналдсе» – пустые пластмассовые горки, лестницы и трубы, едва видимые в полумраке раннего утра.
Он не хотел встречаться с отцом. Доктора и Иокаста говорили, что старику хуже, что он превратился в обтянутый кожей скелет и бо́льшую часть времени проводит в полузабытьи. Дейв рассчитывал приехать после его смерти и уговорить Иокасту похоронить отца в закрытом гробу, чтобы и мертвого тела не видеть. Однако у отца случилось просветление длиной в неделю; он позвонил и через микрофон, через кошмарный микрофон, специально попросил Дейва приехать поскорее. Он хотел перед смертью взять с него некое обещание – и, как обычно, стремился получить это обещание лицом к лицу, глядя сыну в глаза.
Выхода не было. На следующее утро Дейв полетел в Лос-Анджелес, арендовал в аэропорту машину и отправился в Брентвуд, в дом – точнее, в особняк, – что купил отец своей четвертой жене. Отец лежал в огромной гостиной на больничной кровати, подключенный к мониторам, капельницам, кислородным трубкам; рядом сидела в кресле толстуха в белом халате и читала «Ю-Эс мэгэзин».
Рак взял свое: отец походил скорее на труп, чем на живого человека. Под прозрачной кожей на облысевшей голове просвечивали вены, зубы выдавались вперед, словно у черепа. Но никуда не исчезло ощущение силы и власти, для Дейва навсегда связанное с отцом. Даже толстуха в белом халате, хоть и сохраняла равнодушный вид, свойственный сиделкам у постели умирающих, что-то в напряженности ее позы подсказывало, что в любой момент, по первому слову отца она готова вскочить и броситься выполнять приказания.
Дейв всегда боялся силы, исходящей от отца, – потому и не хотел с ним встречаться, – и сейчас, подойдя к кровати так, чтобы отец его видел, вновь в полной мере ощутил страх и трепет.
– Здравствуй, – сказал он. – Как ты?
Отец оглядел его с ног до головы и промолчал.
– Я прилетел, как только смог, – нервно добавил Дейв.
Отец заговорил медленно, с трудом:
– Ты… все еще… с ней… с этой сучкой?
– Нет, – ответил Дейв. – Мы с Пэм разошлись, помнишь?
– Разумеется… помню… – Уму непостижимо, как этому еле слышному голосу удавалось звенеть сталью и сочиться презрением. – Но тебе… хватило бы ума… приползти обратно к ней.
Дейв попытался улыбнуться.
– Как… твоя… сестра?
– Не знаю. Давно с ней не разговаривал. – «Много лет, если быть точным», – добавил он про себя.
– Ну а я-то… знаю. Плохо… у нее все плохо…
– М-м… – Дейв не знал, что тут еще сказать.
Отец заворочался на кровати, придвигаясь к нему ближе.
– А теперь… сделай мне… одолжение…
Началось. Вот зачем он здесь. Вот что нужно отцу. Ничего хорошего не жди. Будь у него хоть капля мужества, в эту самую секунду он вышел бы, не оглядываясь! Однако вместо этого наклонился и спросил:
– Чего ты хочешь, папа?
И отец прошептал ему свое желание. Желание, идущее вразрез не только со всеми представлениями Дейва о добре и зле, но и с его инстинктами; желание грязное, извращенное – такое, какого только и можно было ждать от отца. Больше всего сейчас ему хотелось перевернуть отцовскую кровать, выдернуть из руки капельницу и вскричать: «Сдохни, старый ублюдок!» Но перед отцом он по-прежнему был трясущимся мальчишкой; поэтому кивнул, а когда этого оказалось недостаточно, вслух пообещал, что непременно выполнит желание отца.
– Ты хочешь, чтобы я позвонил…
– Иокаста позвонит… твоей сестре… и объяснит…
– А если она не захочет?
– Захочет, – ответил отец и рассмеялся сухим скрипучим смешком, от которого у Дейва холод прошел по коже.
Он ни секунды больше не мог находиться в этом доме. Просто выбежал вон, поехал в аэропорт и обменял обратный билет на другой, чтобы улететь пораньше.
Через несколько часов, когда Дейв прилетел домой, отец был уже мертв.
Услышав об этом, он только кивнул и сказал: «Хорошо».
Дейв доел свои оладьи и допил горькие остатки кофе. Сестра тоже почти закончила завтрак. Пора ехать. Первый яркий луч солнца на востоке, пробившись через грязное оконное стекло, ударил по глазам.
Наклонившись через стол, Дейв взял обе руки сестры в свои. Сестра вздрогнула, но не отняла руки. На ее лице читалась покорность.
– Это последнее, – сказал ей Дейв. – Обещаю. Больше он никогда ни к чему нас не принудит.
Она подняла на него глаза и улыбнулась – впервые со времени их встречи в Тусоне по-настоящему улыбнулась, радостной, счастливой улыбкой.
В этот миг Дейв вспомнил, как выглядела она маленькой. Вспомнил длинные светлые волосы, сарафанчик, миниатюрную черную сумочку, пластмассовые белые бусы. Она была почти хорошенькой, понял он.
И улыбнулся в ответ.
Она была почти хорошенькой.
– Ничего не хочешь мне сказать? – спросила на следующее утро Джина.
Она подошла к Стиву и оперлась задом об угол его стола, нагло выставив вперед лобок. Тонкие брюки в обтяжку, что были на ней, почти ничего не скрывали.
Стив отвел глаза.
– Я знаю, что ты был у меня дома.
Сердце упало, а в следующий миг отчаянно заколотилось о ребра, во рту мгновенно пересохло. Стив боялся заговорить, не доверяя своему голосу. «Откуда она знает?!»
– У меня в каждой комнате «видеоняня». На всякий случай. Не хочу, чтобы любой, кому взбредет в голову, шарился в моих вещах. – Джина интимно наклонилась к нему и понизила голос. – Даже в ванной камера есть!
Стив по-прежнему не мог ответить: все силы уходили на то, чтобы его лицо ничего не выражало, а за вдохом следовал выдох.
– Да ладно! – проговорила она, игриво толкнув его в плечо. – Я ведь знаю, что ты ничего дурного не хотел! Откровенно говоря, я даже польщена. Я видела, что ты ко мне неравнодушен, и все ждала, когда ты сделаешь первый шаг… – И, рассмеявшись, добавила: – Что ж, вчера вечером ты этот первый шаг определенно сделал!
– Я… – начал Стив и умолк.
– А мои коллажи тебе понравились? Спорю, понравились! – Джина снова понизила голос. – Если хочешь, могу и тебя туда вставить.
– Н-не понимаю, о чем ты, – сумел наконец выдавить он.
– Неужели? А вот мои четыре видеопленки говорят совсем иное. Впрочем, если хочешь поиграть в невинность…
Он решил избрать другую тактику.
– Присваивать корпоративную собственность «Однокашников-медиа» незаконно. Это воровство. Карается тюрьмой.
– О, да ты умеешь давать сдачи! – обрадовалась Джина.
Тут к столу Стива подошел Род Зиндел из пиар-отдела.
– Можно тебя на минутку? Нужен твой совет.
Сердце Стива отчаянно колотилось, мозг лихорадочно работал; однако внешне он оставался спокоен.
– Извини нас, ладно? – обратился Стив к Джине, а затем, равнодушно отвернувшись от нее, развернул свое кресло к Роду. – Слушаю тебя. Что такое?
Секретарша отошла; с каким выражением лица – он не знал, не смотрел на нее в это время. Род говорил о том, что хотел бы включить в онлайн-рекламу «Однокашников-медиа» новостную рассылку, но не знает, какую выбрать, и Стив начал давать ему советы – но в то же время думал о том, что Джина должна умереть как можно скорее. Если вовремя о ней не позаботиться, окно возможностей схлопнется и не выйдет убить ее так, чтобы не навлечь на себя подозрения.
Все надо сделать по-умному. Как отец: спланировать заранее, а не импровизировать на месте. Беда с убийствами в том, размышлял Стив, что большинство убийц паникуют. Как с политическими скандалами: именно отчаянные попытки скрыть их наносят максимальный ущерб. Спрятать или уничтожить тело, обеспечить себе алиби. С Лайменом Фишером он ничего подобного не делал – и с Джиной не станет. Однако подробности самой ее смерти необходимо тщательно продумать.
Остаток дня Стив успешно избегал Джину, а после работы отправился прямиком к Шерри, сперва убедившись, что за ним не следят. Даже если Джина пока не знает, где он живет, она вполне может выяснить это; и Стив вовсе не хотел, чтобы она появилась без приглашения у него на пороге, объявив миру, что между ними существует какая-то связь, помимо общего места работы.
Лучше всего сделать дело прямо сегодня вечером. Хотя нет – сперва требуется хорошенько все обдумать…
На работе он, пожалуй, сможет держать ее на расстоянии еще несколько дней, возможно, даже неделю, подогревая ложными надеждами и пустыми обещаниями. Однако вечно так не проживешь, и чем дальше, тем сложнее будет выпутаться. Задача и без того нелегкая: заставить Джину поверить, что он к ней неравнодушен, так, чтобы никто больше этого не заметил! Впрочем, трудность и неординарность задачи лишь привлекала: подъезжая к дому Шерри, Стив улыбался, вполне довольный собой.
Шерри еще не вернулась с работы, и он использовал свободное время, чтобы обыскать ее дом. Сегодня Шерри его не ждала, так что представился редкий шанс застать ее врасплох. Пройдясь по квартире, Стив не обнаружил ни мертвых животных в мусорных ведрах, ни каких-либо их следов: ни крови в ванной, туалете или раковинах, ни недавно вымытых ножей, топориков или иных орудий убийства.
Пожалуй, ему понравилось, что Шерри ненавидит собак.
Понравилось, что убивает их.
Они будто становились чем-то вроде команды, пусть Шерри об этом и не ведала. Родственные души, горошины из одного стручка. И если Шерри когда-нибудь узнает о нем или он сам ей скажет – быть может, ей будет легче это принять…
Стив открыл корзину для белья и принялся рыться в грязной одежде. Он искал следы крови, шерсть, порванный собачьими зубами рукав или штанину – словом, что-нибудь, что говорило бы о… о недавней встрече с собакой. Ничего не нашел и быстро сложил одежду обратно в корзину. Заметив трусики, попробовал их понюхать – сам никогда этого не делал, но постоянно слышал шутки об этом, – однако шелковые трусики не пахли сексом. Он уложил их обратно и закрыл корзину.
Скоро пришла Шерри, очень обрадовалась, увидев его, и они отправились ужинать в один из любимых своих мексиканских ресторанов. Стив поглядывал вокруг – проверял, не следит ли за ними Джина. Вроде бы не следила. На обратном пути они зашли в книжный магазин купить «Нортенгерское аббатство», единственный роман Джейн Остин, который Шерри еще не читала. Пока она искала книгу, Стив направился в отдел DVD-дисков. На стенде «Новые поступления» красовался недавно вышедший триллер. Обложка диска изображала сидящую женщину, которую мужчина у нее за спиной – зловещий темный силуэт на фоне окна – душил петлей, накинутой на шею.
Тут Стива озарило.
Вот так он и убьет Джину!
Он не стал брать фильм в руки; более того, притворился, что рассматривает соседний диск, полкой выше. Паранойя тут ни при чем, просто осторожность никогда не помешает. Нельзя допустить, чтобы хоть кто-то хоть как-то связал его с чем-то, хоть отдаленно похожим на то, что вскоре произойдет.
На обложке DVD был не кадр из фильма, а рисунок «по мотивам», не слишком реалистичный и без подробностей. Непонятно было даже, связана ли женщина на стуле. Стив решил, что Джину лучше связать, прежде чем душить. Пусть видит, кто ее убивает. Эта мысль ему понравилась: он с удовольствием представлял себе ее лицо, когда она будет сидеть, обездвиженная, не в силах шевельнуться, и видеть, как он затягивает петлю у нее на шее.
Надо будет не только связать ее, но и рот заткнуть, чтобы она не вздумала звать на помощь. Мысленно Стив принялся составлять список необходимых припасов: веревка, клейкая лента…
– Я всё!
Шерри похлопала его по плечу, и он с готовностью обернулся.
– Отлично. Пошли.
На следующий день, проходя мимо стола Джины, Стив кивнул ей, а она игриво помахала ему пальчиками. Стив представил себе, как эти пальцы будут судорожно цепляться за веревочную петлю на шее, и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.
Позже в тот же день, когда он составлял алфавитный список любимых музыкантов и групп выпускников («Дюран Дюран», Майкл Джексон, «Деф Леппард» и прочие звезды четвертьвековой давности), Джина прислала ему по электронке две фотографии. На одной – голый мужчина средних лет, тычущий в камеру эрегированным членом; на другой – женщина в карнавальной ведьмовской шляпе, с распахнутыми в изумлении глазами и разинутым ртом. Фотографии Джина расположила рядом, так, чтобы казалось, что мужчина вот-вот кончит женщине в открытый рот.
Стив уничтожил письмо.
Скоро, скоро она умрет.
После работы он поехал не домой, а по магазинам. Заехал сначала в «Лоу» в Тастине, затем – в «Хоум-Депо» в Санта-Ане; купил толстую веревку, бечевку потоньше, клейкую ленту и, на всякий случай, растворитель. Покупки распределил между двумя магазинами, так, чтобы никто не видел его со всеми припасами сразу, а чеки сразу рвал и выбрасывал на автостоянках. Возвращаясь в Ирвайн по плотно забитому шоссе Коста-Меса, Стив чувствовал себя спокойно и уверенно. Теперь у него есть все, чтобы решить проблему с Джиной. Можно приступать в любое время.
Беспокоили только ее «видеоняни», система безопасности. Четыре пленки, сказала она. Зафиксировали его в каждой комнате. Прежде всего надо будет найти и уничтожить эти пленки. Если полиция найдет их в доме… это все равно что пойти и самому во всем признаться. Сначала нужно избавиться от улик, а потом уже от нее.
Он снова принялся следить за домом. Его машину Джина могла знать, так что Стив арендовал на неделю красную «Хонду Аккорд» и припарковал на улице в квартале от своего дома. Каждый день после работы он рылся в бумагах, или смотрел что-то в Интернете, или делал лишний телефонный звонок – словом, дожидался, когда уйдет Джина. Затем ехал домой, оставлял свою машину в гараже, пересаживался в арендованную, ехал к Джине и, остановившись в каком-нибудь безопасном месте неподалеку, присматривал за ее входной дверью.
В первый раз она тоже попыталась задержаться: сперва кому-то звонила, затем начала курсировать от своего стола к рабочему месту Стива, наконец остановилась прямо перед ним и принялась выполнять упражнения на растяжку – с красноречивыми позами и вполне очевидными целями. Стив улыбнулся ей – как надеялся, многозначительно – и укоризненно сказал, что ему в самом деле нужно к сроку закончить проект, а вот на следующей неделе у него будет больше свободного времени. Джина все поняла правильно и, игриво попрощавшись, удалилась.
А два часа спустя он наблюдал со своего места на другой стороне улицы, как она поливает из лейки два розовых куста, занимающих почти весь ее микроскопический дворик.
Выяснилось, что Джина не слишком-то любит куда-то ходить и по вечерам большей частью сидит дома. Это Стив понимал – сам был такой. Однако предпочел бы, чтобы она отправилась на свидание, или с подругой по магазинам, или куда-нибудь еще – словом, исчезла бы на пару часов и дала ему возможность поискать новое месторасположение запасного ключа. Ясно ведь, что под прежним цветочным горшком искать его теперь бессмысленно.
В четверг – на третий день – Стиву повезло. Вскоре после того, как он занял свой пост, Джина выскочила из дома, желая, видимо, что-то забрать из машины. Дул ветерок, совсем слабый – но его оказалось достаточно, чтобы захлопнуть входную дверь. Ключи Джина, по всей видимости, оставила в доме; и теперь, положив свою поклажу, подняла все тот же цветочный горшок и вытащила из-под него тот же самый ключ! Стив глазам своим не верил. Отперев дверь, Джина вернула ключ на прежнее место.
Может, только и ждет, чтобы Стив им воспользовался?
Что ж, думал Стив, с улыбкой провожая ее глазами. Так он и сделает.
Так и сделает.
Убийство он назначил на вечер понедельника.
Конечно, чем скорее, тем лучше, но вечером в пятницу и все выходные он был занят с Шерри. Кроме того, по выходным на улицах слишком много народу: играют дети, тусуются подростки, семьи идут в кино – незамеченным не проскользнешь.
Так что он выбрал понедельник.
Поначалу он планировал назначить ей свидание: пригласить в какой-нибудь ресторан минут в пятнадцати или двадцати от ее дома, пока ее не будет, вломиться в дом и разыскать камеры и пленки. А потом, когда она вернется, – убить. Затем ему пришло в голову: вдруг не все пленки удастся найти или где-нибудь спрятаны копии? Нет, разумнее прийти, когда она будет дома, выпытать у нее все, уничтожить камеры и пленки, а потом разобраться и с ней.
Но что, если, когда он вытащит у нее изо рта кляп, она начнет звать на помощь и привлечет внимание соседей? Что, если соврет и не скажет, где все пленки?
Возможно, первая мысль была правильнее. Или просто убить ее, а потом обыскать весь дом?
Стив прикидывал и так, и этак, но к окончательному решению так и не пришел. А в понедельник днем Джина, остановившись возле его стола, заговорщическим тоном сообщила: не все фотографии голых мужчин достались ей от «Однокашников-медиа», некоторых она снимала сама. «Нет, все-таки придется пытать», – решил Стив.
Он подождал, пока стемнеет, поехал домой, поужинал, посмотрел новости, затем позвонил Шерри поболтать и сказать, что любит ее, а попозже позвонит ей еще раз и поговорит о «Кабинетном гарнитуре», старом фильме с Кэтрин Хепбёрн и Спенсером Трейси, который идет сегодня по Ти-си-эм. Стив смотрел его раньше, и фильм создаст ему нечто вроде алиби – если алиби понадобится.
Все «инструменты» лежали в полиэтиленовом пакете на заднем сиденье «Аккорда», готовые к работе. Стив сунул в карман латексные перчатки и дошел пешком до арендованной машины. Проехал около мили в противоположном направлении, затем развернулся и кружным путем добрался до дома Джины.
Пешеходов, как обычно по будням, не было, и Стив припарковался прямо перед домом – не хотел, чтобы кто-нибудь заметил его по дороге. Он натянул перчатки, взял свой пакет, запер машину и уверенным шагом двинулся к крыльцу. Страшно хотелось оглянуться и проверить, не следят ли за ним. Однако тому, кто ни в чем не виноват, озираться незачем. Наоборот, если кто-то на него смотрит, а он начнет оглядываться, это привлечет внимание и, возможно, вызовет подозрение. Так что Стив заставил себя смотреть только вперед. Подойдя к крыльцу, вытащил из-под цветочного горшка ключ и открыл дверь.
Где Джина, он понятия не имел. Свет над входом горел, машина ее была здесь – так что, по всей видимости, она дома. Наверное, готовит ужин на кухне, или смотрит телевизор в гостиной, или вырезает и клеит свои коллажи в «мастерской». Ему нужно действовать быстро: застать врасплох, броситься на нее, обездвижить и заткнуть рот, а потом заставить признаться, где пленки и камеры.
Он переступил порог, закрыл за собой дверь…
Джины не было.
Телевизор работал, свет в квартире горел, однако в первый миг Стив не заметил никаких следов женщины. Потом до его слуха донесся какой-то шорох или щелчок из приоткрытой двери справа от книжного шкафа, и Стив замер. Но никто не вышел – лишь в проеме мелькнула какая-то тень. Стив бесшумно запер за собой дверь и на цыпочках пересек гостиную.
Секретарша была здесь, в ванной. Голая – видимо, собиралась принять душ. При виде его она сперва испуганно вскрикнула, а потом узнала, и страх на ее лице сменился предвкушением. Сладко улыбаясь, Джина двинулась к нему особой, явно тщательно отработанной походкой от бедра.
– Так и знала, что ты не утерпишь… – начала она. И тут заметила на нем резиновые перчатки и пакет в руках.
Закричать Джина не успела: он прыгнул на нее, одновременно выхватывая из пакета клейкую ленту, и сильно ударил в живот. Пакет полетел на пол. Джина ахнула; Стив, схватив ее за волосы, быстро и ловко заклеил ей рот. Женщина испуганно замахала руками, стараясь вздохнуть через нос. Стив толкнул ее, и она полетела на пол, задев плечом унитаз. Он поставил ногу ей на спину и потянулся за мотком бечевки, вылетевшим из пакета. В этот момент Джина, пожалуй, еще могла бы вырваться, однако все ее силы уходили на то, чтобы дышать. Она билась у него под ногой, пыхтя и издавая придушенные стоны. Правой рукой Стив размотал бечевку, левой поймал Джину за запястье, обмотал его. Затем поймал другое запястье и связал руки вместе. Обрезав бечевку ножом, сделал то же самое с ногами. Затем поднял Джину и посадил на унитаз.
Она смотрела на него безумными глазами, шумно дыша через нос, с багровым лицом. Стив отлепил клейкую ленту с правой стороны рта и дал ей вдохнуть. Поначалу Джина просто не могла кричать; подождав несколько секунд, пока у нее восстановилось дыхание, он убедился, что кричать она и не будет. Тогда подцепил пальцем остаток клейкой ленты, содрал ее и отступил на шаг.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Джина, судя по лицу, ничего не понимала.
– Ты решил, что мне так нравится? – проговорила она наконец.
– Где пленки? – спросил Стив.
На ее лице отразилось понимание.
– А-а!
– Где пленки, на которых есть я?
– Ну зачем ты… – протянула Джина. – Я и так тебе все рассказала бы!
– Где пленки? И камеры?
– Пленки в ящике стола. Все подписаны. А камеры в Буддах.
Стив ожидал криков, борьбы, сопротивления. Но никак не такой безропотной покорности.
В ванной, на полочке рядом со стаканом в виде женской головки, из которого торчали расчески, щетки, заколки и прочая утварь для волос, в самом деле обнаружился гипсовый Будда. Осмотрев статуэтку, Стив обнаружил у нее сзади черный выключатель. Он со всей силы грохнул статуэтку об пол – и среди гипсовых осколков увидел провода, миниатюрные механизмы и крохотную видеокассету.
– Ну, ты мне отплатил, – сказала Джина. – Теперь мы в расчете.
– Да, – ответил Стив. – В расчете.
Он снова заклеил ей рот, сунул кассету в карман и отправился искать в других комнатах. Там тоже нашлись Будды; всех их Стив разбил и извлек видеокассеты. В ящике чертежного стола он нашел целую стопку кассет, аккуратно сложенных, с надписанными на них именами и датами – видимо, датами съемки. На четырех кассетах, лежащих сверху, стояло его имя. Впрочем, проверить, те ли это, на которых запечатлен он в квартире Джины, Стив не мог – и решил забрать с собой все кассеты, а потом избавиться от них.
Он вернулся в ванную. Джина не двигалась, не пыталась освободиться или сбежать. Хочет показать, что она на его стороне? Или что не боится? Черт ее знает…
Вообще-то самое время ей испугаться.
Стив молча достал веревку и принялся ладить петлю. Джина что-то забормотала сквозь кляп. Не молила о пощаде – скорее пыталась что-то ему объяснить или убедить. Стив не понимал, что она говорит, да и не интересно было. Он завязал скользящий узел и накинул петлю ей на голову.
Теперь Джина задергалась и забормотала громче: кажется, до нее начала доходить серьезность ситуации.
«Вот и хорошо», – подумал Стив. Вспомнив, как она приставала к нему на работе, как не давала покоя своими дурацкими наглыми заигрываниями, а потом и попытками шантажа, он затянул петлю потуже и, отойдя на пару шагов, внимательно посмотрел на шею Джины. Толстая лохматая веревка на нежной коже выглядела особенно грубой. Колючие волоски врезались в шею, царапали ее; Стив не сомневался, что это больно.
Он потянул – и Джина упала вперед, ударившись головой об унитаз.
Теперь она заорала так, что слышно было даже сквозь кляп. Стив дернул за веревку, туже затягивая петлю, и крики прекратились. Джина билась, словно рыба, выброшенная на берег, а он отступал, шаг за шагом, затягивая петлю все туже. Из ссадины на ее голове текла кровь; капли крови выступили и там, где веревка вреза́лась в шею.
В зеркале Стив поймал свое отражение – и поразился: на лице отражалось физическое усилие; но с таким же выражением он мог бы, допустим, тащить тяжелый чемодан или двигать мебель. Ничто в его чертах не говорило о том, что он убивает женщину.
Тем временем глаза Джины выкатились из орбит, с шеи ручьем текла кровь; кожа вокруг веревки приобрела насыщенный красный цвет, приближаясь по оттенку к лицу. Женщина билась, суча связанными руками и ногами, в беззвучном крике тщетно пытаясь разинуть заклеенный рот…
А потом умерла.
Внезапно, как и Лаймен Фишер. Просто вдруг перестала сопротивляться и, обмякнув, перекатилась на бок. Голова ее со стуком упала на пол, между ног расплылась лужица мочи. Стив бросил веревку, подобрал пластиковый пакет, куда сложил пленки, и вернулся в гостиную. Интересно, спрашивал он себя, что подумает полиция? Что они заподозрят? Попытку изнасилования? Какую-то сексуальную игру? Вряд ли ограбление – ведь, кроме камер, ничего не пропадет. А что подумают о коллажах и диораме?
Так или иначе, ни в одном из мотивов и сценариев, какой они могут предположить, не будет места для Стива.
Все заняло меньше двадцати минут. Осторожно, не раздвигая занавесок, он выглянул в окно – улица была по-прежнему пуста, – вышел, захлопнув за собой дверь, направился прямо к машине. Сел за руль и тихо, чтобы не привлекать к себе внимания, поехал домой.
Добравшись до дома, Стив первым делом принялся уничтожать видеопленки. Разбивал кассеты, пленки методично резал ножницами и спускал в туалет. Смыл воду двадцать два раза, и заняло все это почти час. Обломки кассет, вместе с остатками бечевки и клейкой ленты, он сунул обратно в пакет и выкинул в мусорный бак возле соседнего дома. Вернувшись к себе, изрезал латексные перчатки и тоже спустил в унитаз.
Вот и всё.
Дело закончено.
По Ти-си-эм еще шел «Кабинетный гарнитур»: Стив включил телевизор, посмотрел немного, чтобы припомнить сюжет фильма и свои впечатления от него, затем позвонил Шерри. Небрежно, как бы между прочим, спросил, видела ли она этот фильм. Она ответила: нет. «Обязательно посмотри, – сказал он, – тебе понравится. Вот только что его по телевизору показывали, я прямо оторваться не мог». Они еще немного поговорили; наконец Шерри сказала, что завтра у нее в библиотеке дискуссионная группа, и ей надо подготовиться, а потом она примет душ и ляжет спать.
– Хотел бы я сейчас быть с тобой рядом! – заметил Стив. – По крайней мере, в душе.
– Не хочешь заехать завтра? – спросила она.
– Конечно, – ответил он и понял, что действительно этого хочет.
– Завтра я тоже буду принимать душ.
– Хорошо, приеду.
Попрощавшись и повесив трубку, Стив решил принять душ и сам. Сбросил всю одежду, сунул ее в стиральную машину на кухне, засыпал стиральным порошком и запустил на полный цикл. Крови у него на одежде не было, да вряд ли кто-то станет искать на нем кровь, – и все же дополнительная предосторожность не помешает. Вымывшись, он развесил одежду на сушилке над стиральной машиной и отправился в постель.
Однако заснуть сразу Стиву не удалось – слишком он был взвинчен. Немного почитал, немного пописа́л, посмотрел вторую половину другого фильма с Хепбёрн и Трейси и тогда уже лег спать.
Проснулся он после полуночи.
И сразу увидел отца.
Как и в прошлый раз, старик неподвижно сидел у окна, молча глядя в пустоту немигающими черными глазами. Белая рубашка снова была запятнана кровью, только сейчас пятна увеличились, стали более насыщенными, и невозможно было понять, чужая это кровь или его собственная.
На этот раз отец выглядел как-то неприятно, даже пугающе. В темной фигуре у окна ощущалась какая-то несговорчивая реальность; кроме того, уголком глаза Стив заметил, что отец отражается в зеркале. Призрак? Пусть так; ниоткуда не следует, что призраки являются с какой-то определенной целью. Это может быть и чисто природное явление, вроде молнии, не выбирающей, куда ей бить.
Только сейчас Стив внезапно понял, что совсем замерз и по плечам его бегут мурашки. Холод ведь, кажется, традиционно сопутствует привидениям?
Он не шевелился и не сводил глаз с отца – а тот медленно-медленно поворачивал голову к нему. Свет луны и уличного фонаря, проникающий сквозь щель в шторах, скользил по белому лицу. И наконец попал ему на нос… На большой красный нос картошкой.
Как у клоуна.
«Чемодан по пять, и тебе клоун!»
В нелепой фразе отца, вдруг пришедшей на память, Стиву почудилось нечто зловещее. Словно это не бессмыслица, а какое-то зашифрованное послание, которое он должен был, но не смог разгадать.
Теперь отец смотрел прямо на него – блестящими черными глазами в глаза. А в следующую секунду растаял в воздухе; но за миг перед тем, как исчез, рот его широко распахнулся… в крике?.. нет, в смехе.
В эту ночь Стив больше не спал.
Наутро Джина не пришла на работу. И не позвонила. Трубку она не брала. Днем Маккол обратился в агентство временных секретарей и попросил прислать ей замену.
Лишь через неделю стало известно, что Джина мертва.
Кто и как обнаружил тело, Стив не знал, а спрашивать боялся. В понедельник утром Маккол собрал весь отдел и объявил: Джину нашли у себя дома; по заключению коронера, она была мертва уже, по крайней мере, неделю. Об убийстве он не упоминал. Должно быть, решил Стив, полиция, коронер или кто там связывался с «Однокашниками-медиа», оставили эту информацию при себе, чтобы расставить ловушку убийце. Ждут, что он случайно обмолвится о чем-нибудь таком, что узнать ему было неоткуда.
Или Маккол знает об этом, но решил не говорить… «Но почему? – думал Стив. – С какой стати? Что он выиграет этим молчанием?»
А может, глава отдела был знаком с Джиной теснее, чем кажется?
Эта мысль заставила его задуматься. С секретаршей Маккол всегда был как-то неожиданно любезен – куда любезнее, чем со всеми прочими, – и, как видно, не считал ее глупой, надоедливой особой. Более того, на работе он общался с ней удивительно мало – куда меньше, чем обычно начальники отделов общаются с секретаршами. Словно намеренно избегал ее, чтобы никто не заметил связи между ними. Не обнаружился бы на уничтоженных пленках Маккол…
В заключение глава отдела зачитал решение кадровиков: если кому-либо из сотрудников требуется помощь, чтобы справиться с горем, компания готова частично оплатить из страховки посещение психолога. Затем, грустные и подавленные, люди разошлись по рабочим местам. Стив держался, как все.
– Поверить не могу, – произнес Род Зиндел, когда они вместе проходили мимо секретарского стола, где вместо Джины хозяйничала теперь временная секретарша из агентства.
– И я, – отозвался Стив.
По счастью, работа в этот день не требовала интеллектуальных усилий: требовалось расположить имена и фамилии выпускников, отмечающих десятилетний юбилей, в алфавитном порядке. Сосредоточиться на чем-то более сложном или творческом Стив сейчас не смог бы. Все утро он думал о том, как обнаружили тело Джины. Какой-нибудь сосед почувствовал дурной запах? Руководство компании заявило в полицию о ее исчезновении? Поднял тревогу обеспокоенный друг или родственник? Кто знает…
Все же очень смущало, что Маккол не упомянул об убийстве. Ловушка? Тогда кого подозревает полиция? Стив нервничал, но понимал: сейчас нужно быть особенно осторожным. Следить за собой. Как ни тщательно он все продумал и исполнил, что-то мог упустить.
После обеда Маккол вызвал Стива к себе в кабинет.
– Закройте, пожалуйста, дверь, – попросил он.
Стив, нахмурившись, выполнил просьбу и сел напротив.
– Хотел поговорить с вами о смерти Джины. Вы ведь с ней были близки.
У Стива страшно заколотилось сердце, однако он сумел сохранить внешнее спокойствие.
– Близки?
– Да. Я заметил, что она часто с вами разговаривала, и…
Дальше Стив не слушал. Маккол заметил, что Джина часто с ним разговаривала? Вранье собачье! Ничего такого заметить он физически не мог. Даже если б глава отдела не сидел целыми днями, уткнувшись в газету (а именно так он и проводил свой рабочий день), его кабинет расположен так, что оттуда не видно ни стола Джины, ни рабочего места Стива. И когда Джина лезла к Стиву со своей болтовней, Маккола рядом никогда не бывало. Значит, либо он шпионил за секретаршей – бог его знает, следил тайком, использовал какие-нибудь шпионские приспособления, расспрашивал сослуживцев, – либо Джина сама ему что-то рассказывала. Выходит, в любом случае Маккол был связан с Джиной куда теснее, чем кажется.
И теперь, возможно, что-то подозревает.
– …вот я и подумал: не известно ли вам что-то такое, что прольет свет на происшедшее?
– А что же произошло? – спросил Стив. – Вы сказали, что она умерла, но не сказали, как и почему.
– Полиция подозревает, что ее убили.
Стив едва не расхохотался. «Подозревает?! – хотелось воскликнуть ему. – Что же навело их на эти подозрения: связанные руки-ноги или петля на шее? А может, разбитые видеокамеры?»
– Я подумал: может, она признавалась вам, что чем-то обеспокоена или кого-то боится?
Стив не отвечал: он делал вид, что поражен.
– Убили?! – повторил он.
– Честно говоря, мне подумалось, что вы уже знаете.
Вот он, его шанс!
– Я знаю? Что вы, откуда?
– Ну, раз вы были друзьями…
– С чего вы взяли, что мы были друзьями? Вовсе нет! Мы работали здесь вместе, вот и всё. Откровенно говоря, она мне даже не особенно нравилась, да и я ей, кажется, тоже.
– Вот как? – Маккол натянуто улыбнулся. – Значит, я ошибся.
Слова эти прозвучали явно неискренне, и Стив вышел из кабинета Маккола обеспокоенным. Начальник отдела явно что-то подозревает.
А значит, ему тоже придется умереть.
Стив вдруг понял, что с каждым разом делать этот шаг становится все проще. Как ни печально признавать, убийство постепенно становится для него не крайним, а первым и самым естественным выходом из ситуации. Как и у отца? Не стало ли убийство, впервые совершенное по необходимости, для него соблазном? Пагубным пристрастием? Но отец был серийный убийца. А Стив пока от этого удерживается.
Хотя… разве сам Стив – не серийный убийца?
Нет, нет! Двоих он убил лишь по необходимости, в обоих случаях у него были уважительные причины. А серийные убийцы убивают случайных людей – просто потому, что им нравится убивать. В их действиях нет логики.
А если он убьет Маккола? Кем станет после этого?
Да никем. Этот человек – угроза, он опасен, его нужно остановить. Тут не станет спорить и непредвзятый наблюдатель.
Стив вежливо улыбнулся временной секретарше, проходя мимо ее стола, сел на свое место и вернулся к работе.
Иногда лучше всего действовать напрямик; и некоторое время он обдумывал идею войти к Макколу в обеденный перерыв, вогнать нож ему в глаз и как ни в чем не бывало вернуться к себе за компьютер. Но в убийстве Джины ему очень понравилась упорядоченность, планирование. Он следил за ней, изучал ее, постарался как можно больше о ней выяснить, прежде чем сделать дело… Профессионально. Стив не сомневался, что именно так поступал отец.
Его отец, серийный убийца.
Хотя, быть может, еще профессиональнее было бы сперва уточнить, в самом ли деле Маккол представляет угрозу, – и разделаться с ним, только если не будет другого выхода.
По-настоящему мастерское убийство выглядит как несчастный случай – чтобы никто ничего не заподозрил. Поэтому Стив ничего не писал – опасался оставлять улики; однако в уме составил длинный список разных случаев со смертельным исходом, которые могут произойти с человеком на работе или дома. Любых: от «поскользнулся на мокром полу и разбил себе голову» до «подавился куриной костью».
В местных газетах пошли подробные публикации об убийстве Джины, и следующую неделю это происшествие горячо обсуждал весь офис. Стив тоже не отставал. Глава отдела больше не заводил с ним бесед на эту тему, но о том разговоре Стив не забыл – и знал, что не забыл и Маккол.
Он проследил за шефом, чтобы выяснить, где тот живет. Потребовалось три дня. Маккол был умнее секретарши и, без сомнения, подозрительнее; Стив опасался ехать за ним всю дорогу до дома. В первый вечер он, старательно держась в трех машинах позади, проехал за ним лишь часть пути; во второй – возобновил слежку с того места, где остановился накануне, а последний отрезок пути преодолел лишь на третий вечер. Пока что он планировал только последить за Макколом, собрать о нем сведения. Однако, если вдруг подвернется случай, не стоит его упускать – поэтому все шесть вечеров, дежуря через улицу от дома Маккола, Стив держал рядом с собой на полу бейсбольную биту и тесак. Жил шеф в симпатичном домике на краю Ньюпорт-Бич, напротив Ирвайна. Типичный дом зажиточного обитателя пригорода – двухэтажный, в средиземноморском стиле, обсаженный по сторонам кустами, с гаражом на две машины и ухоженной лужайкой перед входом.
Была у Маккола и семья: жена и две дочери, лет тринадцати или четырнадцати, по-видимому, близняшки. По счастью, Макколы относились к той новой поросли городских жителей, что не считают нужным вешать на окна занавески. Все окна на первом этаже, ярко освещенные вечерами, были открыты, и Стив со своих наблюдательных пунктов в разных местах улицы видел такие семейные сцены, какие в прежние времена оставались недоступны даже самым любопытным соседям. Сам он не понимал, как можно так жить – у всех на виду, словно на сцене или в стеклянном аквариуме.
Дочери, как вскоре выяснилось, с родителями почти не общались и бо́льшую часть времени проводили на втором этаже, у себя в спальнях – где занавески были. Когда вся семья ужинала в столовой, девочки старались сесть подальше от родителей; в их позах и движениях читалась неприязнь. Дважды, в пятницу и в субботу, Стив стал свидетелем семейных скандалов в гостиной. Слов он, разумеется, не слышал, но искаженные криком лица, махание рук и топанье ног не оставляли сомнений в том, насколько обе стороны друг другом недовольны.
Что касается самого Маккола, то время он проводил в основном перед телевизором в гостиной или за компьютером у себя в кабинете. Жена его, как правило, с улицы была не видна – наверное, находилась на кухне или у себя в комнате в задней части дома.
Спать семья ложилась в одно и то же время, словно по раз и навсегда заведенному ритуалу. Сперва выключала свет в задних комнатах первого этажа и поднималась наверх жена. Затем наступала очередь самого Маккола: один за другим гасли огни в комнатах первого этажа, затем в ванной и в спальне на втором. Стив дежурил на посту – мысленно он называл это «дежурством» – с восьми или четверти девятого и примерно до полуночи. Он начал наслаждаться своими ночными дозорами. Была в них какая-то успокоительная рутина. Ему нравилось наблюдать за семьей Макколов, подмечать их манеры, привычки, способы общения друг с другом. Кроме того, это давало ощущение силы – ведь в любой момент он мог войти в дом и положить жизни Маккола конец. Стива даже начало раздражать то равнодушие и высокомерие, которое шеф демонстрировал на работе. Правда, так он общался всегда и со всеми; однако теперь, вспоминая, что лишь благодаря его благородству и душевной широте, Маккол еще жив, Стив чувствовал себя оскорбленным. Что этот человек о себе воображает? Да ведь он, если захочет, в любой момент может вломиться к нему в дом и отрезать голову его дочери – или обеим дочерям. Или раскромсать груди и влагалище его жены, или просто размозжить ей череп. Или разрубить надвое самого Маккола. Причем он ничего такого не делает. Он великодушен!
А Маккол этого совсем не ценит.
Часто, вернувшись домой, Стив был еще бодр и полон энергии. Тогда он включал компьютер, писал час или два, пока не начинали слипаться глаза, и лишь после этого ложился. Новый рассказ получался очень хорош – быть может, лучший из всего, что писал Стив до сих пор; и, закончив, он сразу отослал рассказ в журнал.
Уже давно – пожалуй, с колледжа – он не испытывал такого творческого подъема, такого вдохновения. Странно все же устроен человеческий мозг.
На шестой вечер, в среду, после того как в доме Маккола погасли огни, Стив прождал в машине еще около часа, рассеянно поглаживая ручку тесака – новая привычка, на которой он часто ловил себя в последнее время. Наконец понял, что устал и пора домой, завел машину, огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что других проезжих или прохожих в поле зрения нет, и поехал по улице на север. Справа и чуть впереди, между припаркованных автомобилей, ему почудилось какое-то движение. Пешеход, понял Стив. Он не знал, прибавить ли скорость, притормозить или продолжать ехать, как раньше, но выбрал последнее, надеясь, что не привлечет к себе внимания.
Однако, подъехав ближе к ночному пешеходу, Стив невольно затормозил. В облике пешехода, в нелепой длинной фигуре, мелькающей между машинами, сквозило что-то очень знакомое.
Дальше вырос знак «Парковка запрещена», машины исчезли, и Стив наконец увидел пешехода ясно и целиком.
Старый знакомый – деревенщина в комбинезоне и соломенной шляпе.
Стив сразу его узнал. Тот, кого он видел на углу за неделю до убийства Джины. И сейчас он стоял на углу, под фонарем, – точнее, не стоял, а двигался на месте. Очень, очень странно двигался…
Сердце у Стива застучало, словно японский барабан. Что все это значит? Дурное предзнаменование? Или какое-то безумное совпадение, вроде как с Линкольном и Кеннеди[8] или с «Волшебником страны Оз» и «Обратной стороной Луны»?[9] Так или иначе, ночной автостопщик пугал его до дрожи. Пугала странная пляска под беззвучную музыку, пугала манера вертеть рукой с большим пальцем кверху… Снова, как и в прошлый раз, странный человек проводил его машину пристальным взглядом, и Стив не мог отделаться от ощущения, что автостопщик увидел его сквозь темное стекло и узнал, зачем Стив оказался ночью в чужом квартале, что здесь делает и что хочет сделать.
Несмотря на страх – или, может быть, из-за страха, – у Стива мелькнула мысль остановиться. Открыть дверь, спросить, куда нужно автостопщику. Предложить подвезти.
И убить.
И все же он промчался мимо, не остановившись на красный свет. Нет, слишком опасно…
Или опаснее оставить его в живых?
Стив мчался вперед, до боли в руках сжимая руль, страшась оглянуться.
До дома он добрался, намного превысив скорость. Его не задержали – очень повезло: сложно было бы объяснить полиции тесак и бейсбольную биту. Он следил за Макколом на арендованной машине и парковал ее не у себя в гараже, а на улице неподалеку от дома; при мысли о том, что сейчас придется идти домой пешком, по пустынным улицам, Стиву в первый раз стало не по себе. Глупо, конечно, все это детские страхи; но его не покидала мысль, что стоит оглянуться, и на другой стороне улицы он увидит приплясывающую фигуру в нелепой шляпе. Стив ускорил шаг, а под конец пути уже практически бежал.
Писа́ть ему сегодня не хотелось, хотелось только завалиться в постель и уснуть – и пусть эта ночь поскорее останется позади. Не потрудившись даже почистить зубы, Стив сбросил одежду и заполз под одеяло. Он старался думать о чем-нибудь еще, о чем угодно, – однако перед глазами у него стоял парень в комбинезоне, приплясывал на одном месте и странно, дергано крутил рукой с поднятым большим пальцем.
«Что же это такое? – думал Стив, тщетно пытаясь заснуть. – Что это значит?»
В субботу утром Стив съездил домой к матери подстричь лужайку и прочистить засорившуюся раковину. Удивительно, как быстро «родительский дом» стал для него «домом матери». Очевидно, человеческий разум бесконечно гибок и приспособляем. Хотя Стив часто вспоминал отца, следы его присутствия в материальном мире исчезли вместе со смертью.
А вспоминал он об отце действительно часто: вот и вчера вечером, увидев по телевизору рекламный ролик «Морского мира», вспомнил вдруг, что так и не окончил свое путешествие. Не побывал в Сан-Диего, где отец, судя по всему, убил свою последнюю жертву. Может, стоит съездить? Да, в предыдущем своем путешествии он ничего толком не выяснил, зато оно прочистило мозги и помогло успокоиться. Кроме того, после той поездки он почувствовал близость к отцу. Отца больше не было в живых, и Стив хотел восстановить это чувство единственным способом, какой был ему доступен.
Если же спуститься на землю… ну ему по-прежнему было любопытно, что сделал отец. Как.
И почему.
Сан-Диего, похоже, стал для отца лебединой песней. После этого переезды закончились, семья пустила корни в Анахайме. Впрочем, если подумать, отец мог изменить своим привычкам и начать убивать, не трогаясь с места. Если поискать нераскрытые убийства за эти годы в округе Ориндж, наверняка найдется несколько десятков, и очень может быть, что ко многим из них причастен отец…
Но, по правде говоря, Стив в это не верил.
Сам не зная почему, он не сомневался, что, утопив в заливе ту мать-одиночку, отец завязал. Интересно, что заставило его остановиться? Внезапное раскаяние? Постепенно накопившиеся сожаления и недовольство собой? Или он просто закончил свою работу – убил всех, кого нельзя было не убить?
Стив отыскал у себя распечатку заметки о том случае в Сан-Диего и следующие несколько дней разыскивал информацию об этом убийстве, используя все доступные ему средства. Увы, не поговорив с людьми, знавшими жертву, не побывав на месте, где произошло преступление, невозможно установить правду.
Шерри он решил с собой не брать. Хотел съездить один. Поэтому позвонил ей вечером в среду и сказал: на выходных встретиться не выйдет, он везет мать в гости к ее сестре, живущей в Сан-Диего. «К подруге!» – мысленно поправил он себя, едва с губ сорвалось слово «сестра». Конечно же, к подруге! Но сказанного не вернешь. Теперь придется помнить, что в Сан-Диего у него есть тетушка, то есть выдумать ей имя и какие-нибудь правдоподобные детали биографии – и их тоже запомнить навсегда.
Ложь, словно брошенный в воду камень, рождает круги. Так что врать надо поменьше. Нельзя позволить себе запутаться и допустить, чтобы поймали на вранье. Чем проще, тем лучше.
На работе у Стива было несколько сэкономленных часов, так что он решил уехать днем в пятницу (до Сан-Диего всего полтора часа езды, если без пробок) и вернуться днем в воскресенье. Вечер пятницы, субботу и утро воскресенья он посвятит расследованию.
Так что в пятницу Стив пропустил обеденный перерыв, сделал все, что от него требовалось, раньше срока, сообщил Макколу, что уйдет пораньше, и в час дня отчалил. Возле Сан-Онофре он попал в затор – полиция проверяла документы у водителей, отлавливала нелегальных мигрантов, – но, если не считать этого, доехал без приключений.
После того как его семья переехала в Анахайм, они не бывали в Сан-Диего (вообще никогда не навещали места, где жили раньше, и только теперь Стиву пришло в голову, что это подозрительно), и он обнаружил, что помнит город совсем не так хорошо, как ему казалось.
На холме над шоссе высился огромный, выше дома, белый крест – словно надгробный памятник великану. Этот громадный крест, нависающий над городом, словно задал собой тон дальнейшему путешествию. Ноутбук и распечатки с информацией о жизни и смерти матери-одиночки Стив взял с собой, однако решил прежде всего найти отель и заселиться, а потом уж заниматься всем остальным. Номер он заранее не бронировал, положившись на удачу; и теперь, заметив у дороги зеленый знак «Отель» и стрелку, указывающую вправо, съехал с шоссе. Узкая дорога, проходящая по дну былого каньона, по обе стороны была застроена отелями, мотелями, апартаментами внаем: они стояли вплотную друг к другу – и с каждой крыши, с каждой двери сияли и перемигивались неоновые надписи «Мест нет». Возле одного отеля, на парковке и на тротуаре, Стив заметил группу одинаково одетых людей, словно вышедших из фильма «Звуки музыки»; должно быть, приехали сюда на какой-то фестиваль. В другом месте, под вывеской «Холидей-Инн», увидел, как из автобуса выгружается толпа китайцев в костюмах и с портфелями.
По другую сторону дороги, между двумя дорогими отелями скромно жалось четырехугольное здание ржавого цвета под вывеской «Хиртстоун-лодж». На вывеске «Мест нет» светилось только слово «мест». Стив расценил это как добрый знак и свернул на узкую парковку при гостинице.
Холл здесь был маленьким, с обстановкой, словно вышедшей из семидесятых, однако чистым, и пожилая женщина за конторкой дружелюбно улыбнулась Стиву.
– Добрый день, сэр. Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Надеюсь, – ответил он. – Я ищу комнату.
– На сегодня?
– На сегодня и на завтра. Найдется у вас свободный номер? Я видел вашу вывеску там, снаружи…
Женщина сверилась с какой-то тетрадью у себя на конторке.
– Да, номер у нас есть, только, боюсь, в нем еще не убрано. Если подойдете через час, мы его для вас подготовим.
– А можно зарегистрироваться сейчас?
– Конечно! – улыбнулась женщина. – И вещи свои можете оставить здесь, за конторкой, мы будем только рады.
– Спасибо. У меня только один чемодан. Он спокойно полежит в машине.
Стив протянул ей кредитную карточку, показал водительское удостоверение, заполнил форму, назвав модель и номер своей машины. Женщина протянула ему чек.
– Вот, пожалуйста. Возвращайтесь через час, номер будет вас ждать. Вы в «Морской мир» приехали или в зоопарк?
Он молча покачал головой.
– Значит, на конвент?
– Да нет. Просто отдохнуть на выходные.
– Знаете, по другую сторону холма, в миле или двух отсюда, у нас Старый Город. Сходите туда обязательно, там очень интересно. Прекрасные виды, разные исторические места, есть парк, хорошие рестораны. А еще Дом Уэйли – самый известный в Америке дом с привидениями!
– Может быть, завтра, – ответил Стив. И, оглянувшись вокруг, спросил: – Простите, а можно у вас зайти в туалет?
Женщина кивнула и указала за окно.
– Вон туда, наружу, мимо автомата со льдом и налево. Мужской и женской уборной у нас нет, туалет один, для семейного пользования. Так что не забудьте запереть дверь. Вот ключ.
И протянула ему золотистый ключик на деревянном брелоке с нарисованным розовым цветком.
– Спасибо, – поблагодарил Стив и вышел на улицу.
Уборная, как и холл, была маленькой и скромной, но чистенькой: раковина, унитаз, урна для бумаги, бумажное полотенце. Стив запер за собой дверь, включил свет, пристроил ключ с брелоком на край раковины и поднял крышку унитаза.
Из-под крышки на него смотрела стеклянными глазами кукольная голова. Пластмассовая детская головка с длинными ресницами и приоткрытым, словно в насмешливой улыбке, ртом. Шея куклы оканчивалась черной дырой.
Несколько мгновений Стив недоуменно смотрел на куклу. Что-то очень странное было в этой кукольной голове в унитазе…
Откуда она здесь? Кто ее выбросил в унитаз? Зачем?
…и мочиться на нее казалось неправильным. Стив спустил воду, и пластмассовая голова, подпрыгнув, нырнула в сливное отверстие и исчезла под водой…
И снова вынырнула на поверхность.
Стив опять спустил воду, надеясь хоть со второго раза избавиться от нее. Однако в бачке еще не набралось достаточно воды, и кукольная голова лишь лениво закачалась на волнах, взирая на него из-под ресниц, весело скаля крошечные белые зубки.
Стив понял вдруг, что пи́сать ему не хочется, погасил свет и вышел из туалета, не оглядываясь. Вернул ключ, поблагодарил женщину за конторкой и направился к своей машине.
Некоторое время, сидя за рулем, он просматривал распечатки и восстанавливал в памяти то, что узнал за эту неделю. Как выяснилось, эту женщину, Карен Сомерс, вовсе не утопили. Первые сообщения были ошибочными. Дальнейшее расследование показало: ее ударили ножом, а затем бросили тело в воду. В газетах подробности не приводились, и даже из полицейских рапортов – по крайней мере, из тех их частей, что попали в газеты, – невозможно было понять, что привело к убийству. Естественно, ведь оно осталось нераскрытым, следовательно, неясны были и его причины. Однако Стив знал своего отца и умел читать между строк.
Задав направление по GPS, он направился к заливу. Пятнадцать лет назад на этом месте был открытый берег, сейчас же здесь стоял небольшой торговый центр: магазин купальников, магазин для серфингистов, «Чипотль» и «Баскин Роббинс». Машину Стив оставил на парковке за домами и пошел взглянуть на море. Берег огораживала шлакобетонная стена высотой ему по грудь; он остановился у стены и вгляделся в даль. Справа, на чем-то вроде острова, виднелся «Морской мир» с огромной вышкой. Слева, на дальнем берегу, – жилые дома, явно недавней постройки, белые с красными крышами, как две капли воды напоминающие его жилой комплекс в Ирвайне. Впереди, на противоположном берегу, – дикая земля, кустистая, болотистая, заросшая высокой травой.
А внизу…
Внизу-то все и случилось.
Опершись о стену, Стив свесился вниз, вгляделся в зеленовато-коричневую, мягко колышущуюся воду.
И понял, как все это было.
Она в постели. Не спит – просто валяется, глядя в потолок, и болтает. С ним, с самой собой, бог знает с кем. Они у нее в спальне. Старый деревенский домик. Рассеянно прислушиваясь к ее болтовне, он встает, подходит к креслу, где висит его пиджак. Она все что-то говорит, он все слушает и, слушая, достает из кармана перочинный нож. Подходит к ней, наклоняется, будто чтобы поцеловать, но вместо этого поднимает руку и наносит удар в грудь. На ее лице отражается чистосердечное изумление – с тем она и умирает.
Пока ее дети крепко спят в своих кроватях, он выволакивает тело наружу, сажает в старый драндулет, припаркованный возле дома, и пристегивает ремнем к пассажирскому сиденью. Сидит она в неестественной позе, но, если не подходить слишком близко и не присматриваться, кажется, что пьяна или, самое большее, спит. Он едет через ночь к заливу – к тому месту, где вода глубока, где берег не сходит полого, а круто обрывается в море. Никто не видит, как он отпускает тормоз и сталкивает драндулет в воду…
День или два спустя тело найдут – не полиция, а рыбак, зацепившись леской за зеркало заднего вида. Перегнувшись через борт своей лодчонки, он вглядится в море, пытаясь понять, за что зацепилась удочка, и увидит машину, а в ней – женщину на пассажирском сиденье, глядящую в никуда широко раскрытыми глазами…
Стив стоял у стены и смотрел в море, пока к нему не подбежал разъяренный администратор из магазина для серфингистов, как видно, принявший его за бродягу. «Убирайся отсюда, – кричал он, – а то полицию вызову! Вон, видишь знак? Ты что, читать не умеешь? Нечего здесь шляться!»
Стив улыбнулся, примирительно помахал рукой и пошел назад к машине. Прошел уже почти час; номер, скорее всего, уже подготовили.
Захотелось есть, и по пути в гостиницу он остановился в «Карлс-джуниор». Во время между обедом и ужином посетителей в ресторане было всего ничего – только трое ребят лет по тринадцать, чьи велосипеды стояли на улице. Стив заказал себе самую большую «Кока-колу» и двойной вестерн-чизбургер и сел за столик ждать заказа. Мальчишки, громко смеясь какой-то шутке, подошли к кассе. Один из них покосился на Стива, что-то сказал товарищам, и все трое расхохотались еще громче.
Толстуха за стойкой выкрикнула номер Стива, он забрал свой обед. Все тот же парень ткнул в него пальцем, снова сказал что-то – Стив не разобрал что, – и вся троица снова покатилась со смеху. Несколько минут спустя подоспел и их заказ, и мальчишки понесли свои подносы на улицу.
Стив не торопясь поел, взял себе еще одну колу, затем выкинул одноразовую посуду в урну и вышел за дверь. Мальчишки были еще здесь – обедали неторопливо, громко обсуждая между собой какую-то знакомую девочку. Стив подошел прямо к тому малолетнему подонку, что показывал на него пальцем, и со всей силы ударил его кулаком в лицо. Брызнула кровь: не закапала, как у того бородача в Солт-Лейк-Сити, а прямо-таки полилась ручьем, не только ему на руку, но и на футболку мальчишки, и ему в тарелку. Это все-таки был ребенок, далеко не такой крупный и сильный, как тот бородач. Лицо его под ударом Стива смялось, словно бумажная маска.
Двое других мгновенно вскочили и бросились прочь, ища укрытия за соседним столиком.
– Что вы делаете?! – завопил один – тот, что повыше. – Я полицию позову!
Стив спокойно схватил того парня, которого бил, за волосы и поднял его окровавленную голову, чтобы товарищи могли хорошенько ее рассмотреть.
– Зови, – негромко и веско сказал он. – Меня арестуют. Но потом я выйду. И в постановлении об аресте будет адрес человека, который вызвал полицию. Твой адрес. Знаешь, что я тогда сделаю? Пойду прямиком к тебе домой, убью твоих родителей, братьев и сестер, если они у тебя есть, а потом и тебя. Твоей мамочке я вспорю живот и заставлю съесть собственные кишки. Папочке отрежу яйца и засуну их тебе в рот. Потом выколю тебе глаза. А потом вспорю грудь и живот. Умрешь ты медленно и в муках. – Стив перевел взгляд на другого мальчишку. – А потом я приду к твоим друзьям.
Он отпустил волосы своей жертвы и улыбнулся, вытирая окровавленную руку о футболку мальчишки.
– Или можешь забыть о том, что здесь произошло, – и остаться в живых. Выбор за тобой.
И, не оглядываясь, пошел прочь, к своей машине. За спиной его стояла мертвая тишина – ни криков, ни рыданий, ни перешептывания. Ни, уж конечно, смеха.
Довольно улыбаясь, Стив сел в машину. Достал из отделения для перчаток салфетку, тщательно вытер окровавленную руку, бросил скомканный красно-белый комок на асфальт.
И тронулся.
На шоссе была пробка, так что Стив при помощи GPS нашел кружной путь в гостиницу – с восточной стороны, через жилой квартал. Примерно посередине квартала он заметил с правой стороны какое-то движение. Собака – мохнатый темно-коричневый комок – выскочила из проезда между двумя домами, пересекла лужайку и вскачь побежала к улице.
Возможно, следовало бы притормозить. Но он не притормозил – наоборот, прибавил скорость. Послышался удар, хруст, машину тряхнуло, и, взглянув в зеркало заднего вида, Стив увидел на асфальте в центре дороги неподвижный мохнатый холмик темно-коричневого цвета.
Он улыбнулся своему отражению.
Дохлая собака посреди дороги.
Жаль, что нет Шерри.
Ей понравилось бы.
Вечером Стив отправился в Старый Город, намереваясь взглянуть на тот дом с привидениями, о котором рассказывала женщина в гостинице – Дом Уэйли, – и сейчас шел с толпой туристов по пыльной улочке, словно вышедшей из фильмов про Старый Запад.
Сам по себе Дом Уэйли не слишком впечатлял – старинное кирпичное здание, на вид такое же, как и дома по соседству. Стив долго стоял перед ним, вглядываясь в темные окна. Если верить брошюре, дом был населен призраками людей, которых живший здесь когда-то судья приговаривал к смерти, а также самого судьи и его домочадцев. Кроме того, он был выстроен на месте, где прежде стояла виселица.
Стив в привидения не верил. Правда, он видел отца у себя в спальне, но склонялся к мысли, что это игра воображения. Галлюцинация, вызванная стрессом. И потом, если привидения, как в Доме Уэйли, жаждут мести тому, кто их убил, то и у него должна сидеть на хвосте парочка злобных призраков. Нет, такого совсем не хотелось бы!
Он прошелся по улице, затерявшись в толпе туристов. Возле одного ярко освещенного сувенирного магазина стоял клоун: надувал воздушные шарики в форме животных и то ли продавал, то ли так раздавал их туристам с детьми. Стив обогнул клоуна по широкой дуге. Почему-то человек с раскрашенной физиономией и причудливыми воздушными шарами в руках казался ему куда страшнее дома с привидениями.
Добравшись до мексиканского ресторана в конце улицы, Стив остановился и задумался. А его семья ходила в этот ресторан, когда они жили в Сан-Диего? Он не помнил. Вообще почти ничего не помнил о жизни здесь. Школа, друзья, дом… все остальное расплывается в каком-то тумане. Что это говорит о нем? А о его семье? Если не помнишь собственную жизнь, с тобой определенно что-то не так. Быть может, думал Стив, он замечал какие-то странности в поведении отца, что-то в словах или делах старика вызывало в нем подозрения. Быть может, на каком-то подсознательном уровне понимал, что происходит в другой части жизни отца, – и, чтобы об этом не думать, предпочел вовсе избавиться от воспоминаний.
Так или иначе, Сан-Диего был ему практически незнаком. И постепенно у блужданий по городу появился странный и нездоровый привкус. Словно потерял память и бродишь по местам, которые должен знать, но не можешь вспомнить. Стиву стало не по себе; он повернул обратно, перешел на другую сторону улицы, чтобы не встречаться с клоуном, прошел мимо Дома Уэйли и свернул на парковку, где оставил свою машину.
В номере он включил телевизор и некоторое время бездумно смотрел в экран, потом позвонил Шерри и болтал с ней около часа. Безрадостно помастурбировал и лег спать.
Проснулся Стив уже после десяти, когда утренние облака разошлись и небо сияло голубизной. В поездку он взял с собой плавки, хоть и не очень понимал зачем, и теперь решил провести день у моря. Спросил у администраторши за стойкой, не посоветует ли она хороший пляж, где не слишком много народу. В ответ женщина развернула карту и показала ему место, не слишком живописное для туристов и не слишком подходящее для серфинга, с точки зрения местных жителей.
– Мой любимый пляж, – добавила она. – Там почти никого не бывает.
По дороге Стив остановился у забегаловки под названием «Счастливый тако», взял себе на завтрак буррито и бутылку «Кока-колы». На пляже расстелил белое гостиничное полотенце, улегся на него и сразу заснул. Проснулся уже после полудня, ощутив, что обгорел на солнце. Сел и, приставив руку козырьком к глазам, стал оглядываться. Справа от него рассекал небо гигантский мост, соединяющий материк с островом Коронадо, такой высокий, что под ним без труда мог проплыть самый большой корабль. Стив невольно подумал о том, как, наверное, приятно сбросить с такого моста тело. Мертвое или живое, неважно. Такого падения никто не переживет.
Хотя наверняка там есть перила. Ограждения. Возможно, камеры. Самоубийцы должны на этот мост толпами валить.
Стив улыбнулся, представив, как сбрасывает с моста вопящего Маккола. Встал, отряхнул полотенце от песка и вдруг подумал: интересно, а отцу, когда он видел этот мост, приходили в голову те же мысли?
Скорее всего, приходили.
В воскресенье Стив проспал до полудня. Потом выписался из отеля и поехал домой.
Маккола он убил на следующий день после возвращения из Сан-Диего.
Убийство это не было спланировано – по крайней мере, так тщательно, как убийство Джины; но он был уже отлично знаком с расписанием и привычками своей жертвы и мог обойтись без продуманного плана.
В понедельник с утра Маккол вызвал Стива к себе: якобы для того, чтобы обсудить новых клиентов – неполную среднюю школу из Резеды, – а на самом деле, чтобы снова запустить удочку насчет убийства Джины.
– Как вам новая секретарша? – спросил глава отдела после того, как они поговорили о новом клиенте.
– Вроде ничего, – осторожно ответил Стив.
Маккол кивнул.
– Да, вроде справляется. Конечно, ей нужно время, чтобы во всем разобраться, но в целом нормально. И все же мне не хватает Джины. – Он покачал головой. – Прямо не верится, что ее убили. В собственном доме! Что за псих мог такое сот- ворить?
Слово «псих» и особенно акцент на нем показались Стиву оскорбительными. Он промолчал, встретил взгляд Маккола – и решил про себя, что шеф должен умереть как можно скорее. Он уже понял, что инсценировать несчастный случай, как собирался вначале, ему вряд ли удастся, и вместо этого решил инсценировать самоубийство. Пусть даже какой-нибудь подозрительный ум свяжет смерть Маккола со смертью Джины. Идея была не слишком-то продумана, но сам Стив ощущал, что между ними двумя есть какая-то связь, и надеялся, что та же догадка появится и у посторонних зрителей, особенно у полиции. Маккол и Джина были связаны друг с другом; по какой-то причине он ее убил, а затем, терзаемый раскаянием, покончил с собой. Такое вполне может случиться. Почему бы и нет?
Макколу повезло, что жены и дочерей в этот вечер не было дома. Стив твердо решил убить его, несмотря ни на какие преграды. Куда их понесло – в спортзал, на баскетбольный матч, на рок-концерт, – он понятия не имел, но надеялся, что они задержатся там подольше. Ибо, если вернутся слишком рано…
Мусоровоз приезжал в этот квартал утром во вторник, и каждый понедельник вечером, примерно в восемь. Маккол выволакивал из дома на тротуар два мешка: один со всяким домашним мусором, другой – с садовым. Можно было бы, проезжая мимо в этот момент, пристрелить его из автомобиля, однако стрельба была не в духе Стива. Он предпочитал ручную работу.
Вытаскивая мешки с мусором через боковую дверь, Маккол оставлял ее открытой. Этим Стив и воспользовался: приехал пораньше, спрятался в густых кустах возле дома и, пока Маккол был на улице, проскользнул во двор и, через открытую дверь, в постирочную. Быстро пересек кухню и игровую комнату, стараясь держаться в задней части дома, чтобы его нельзя было заметить из окна. Дождался, пока со стороны боковой двери послышатся шаги, и бесшумно взбежал на второй этаж, надеясь, что никакой сосед или прохожий его не заметит. Торопливо проверил все комнаты – хозяйскую спальню, спальни дочерей, гостевую – и решил занять позицию в ванной. Помимо удобного расположения и малых размеров, ванная совпадала с местом убийства Джины – пусть это заставит призадуматься полицию.
Внизу послышался звук закрываемой двери, затем шаги, стуки и звяканья, указывающие, что Маккол чем-то занят на кухне. Стив замер на пороге ванной, размышляя, что его жертва станет делать дальше. Обычно Маккол поднимался наверх, только чтобы лечь спать. Но так долго ждать нельзя – вернутся его родные. Если Стив хочет быстро с ним покончить и убраться отсюда – а именно этого он и хочет, – надо как-то его заманить. И побыстрее. Только так, чтобы не вызвать подозрений.
Стив подождал, пока внизу не воцарится тишина, означающая, что Маккол развернул газету или уткнулся в компьютер. Затем проскользнул в туалет, поднял сиденье и с силой его опустил. Звук получился громкий, однако Бог знает, слышный ли на первом этаже. Стив подождал, никакого шума внизу не услышал, вернулся в ванную, взял с полки у зеркала стеклянный кувшин, наполненный сухими цветочными лепестками, и с силой грохнул его об пол.
На сей раз внизу послышалось движение.
Пора!
Стив шагнул в душевую и выхватил из кармана свое оружие. Кроме латексных перчаток, сегодня на нем был непромокаемый дождевик. Он ожидал, что будет грязно. И приготовился.
Ждать пришлось недолго. На лестнице, крытой ковром, послышались шаги, и в холле второго этажа показался Маккол. Стив наблюдал за ним сквозь щель в дверце душевой. Глава отдела не выглядел обеспокоенным или напуганным – должно быть, в доме жила кошка или еще какое-то животное, гуляющее на свободе, и он решил, что она что-то разбила. Так или иначе, Маккол явно не боялся.
Он вошел в ванную – а там ждал его Стив.
С ножницами.
Стив хотел застать врага врасплох. А еще хотел, чтобы Маккол узнал его, чтобы в последний миг понял, кто отбирает у него жизнь. То и другое удалось блестяще. Стив шагнул навстречу своей жертве: на лице Маккола отразилось узнавание, глаза его изумленно расширились – а в следующий миг, не дав ему заговорить, закричать, сделать хоть что-нибудь, Стив выбросил вперед руку. Ножницы разрезали воздух и вспороли Макколу горло. Кровь хлынула, словно вода из прорванной трубы. Стив быстро отступил на шаг, не столько желая защититься от брызг, сколько ради того, чтобы на залитой кровью стене не осталось его белого контура, чтобы никто не догадался, что здесь был еще один человек.
Маккол упал лицом вперед. Он еще судорожно хватался за шею, пытаясь зажать рану, но был уже слишком слаб. Через несколько секунд тишину в ванной нарушало лишь журчание кровавого ручейка из раны. Стена над головой напоминала картину Джексона Поллока[10] в кроваво-красных тонах, по белому кафельному полу расплывалась алая лужа. Стив сообразил, что еще немного – и ему придется идти по крови, оставляя следы; поэтому он перешагнул кровавую лужу и выбрался на сухое место. Затем нагнулся над Макколом и рукой в перчатке осторожно положил его руку на рукоять ножниц – так, словно Маккол сам вонзил ножницы себе в горло.
И дождевик, и перчатки Стива были в крови. Он постарался размазать кровь по дождевику ровным слоем – меньше вероятности, что на обратном пути кровь начнет капать на пол. Как странно… Совсем недавно эта кровь текла в теле Маккола, поддерживала в нем жизнь – а теперь она на Стиве. Размазывать по одежде чужую кровь, кровь мертвеца… Как-то это неправильно. Но что поделаешь. Ему пришлось убить Маккола. Он не хотел – шеф, можно сказать, его заставил. Сам виноват.
Следя за тем, чтобы никуда не капать кровью и ни к чему не прикасаться, Стив вышел в холл, быстро спустился по лестнице и вернулся в постирочную, откуда начал свой путь. И остановился перед дверью.
А дверь-то!
Она ведь закрыта. Может быть, даже заперта…
Как открыть дверь и выскользнуть из дома, не оставив на дверной ручке ни следов крови, ни отпечатков пальцев? Дверные ручки полиция обязательно проверяет!.. Мгновение поколебавшись, левой рукой Стив стянул правую перчатку, вывернул ее и снова натянул. Холодная влажная кровь на коже показалась ему липкой и отвратительной, однако снаружи перчатка была чиста. Он открыл дверь и вышел во двор. Мелькнула мысль, что на внутренней стороне перчатки должны быть следы пота, – вдруг на ручке двери останется его ДНК? Но Стив отбросил эту мысль. Реальность – не полицейский сериал; даже если полиция позаботится снять с дверных ручек биологические следы, его ДНК не значится ни в каких картотеках.
Однако что делать с перчатками? И с дождевиком? Тащить с собой в машину? Все перепачкается в крови. Выбросить в мусорные пакеты Маккола? Там их найдет полиция… Мозг напряженно работал, ища способ избавиться от улик.
Возле забора, прислоненный к ржавому мусорному баку, лежал черный полиэтиленовый пакет, полный банок и бутылок. Горловина его была раскрыта – видимо, чтобы легче кидать туда мусор. Пакет был уже почти полон. Благодарный судьбе, Стив стащил с себя дождевик и перчатки и бросил туда. Затем схватил мешок за края, расправил их, завязал и понес к машине. Единственная беда заключалась в том, что бутылки и банки гремели на ходу, но тут уж Стив ничего не мог поделать. Он добрался до машины, положил мешок на пассажирское сиденье, сел за руль и тронулся с места.
Хотя дождевик был длинный, до лодыжек, низ штанин и туфли он не прикрывал. Сейчас, в темноте, Стив ничего разглядеть не мог; не исключено, что брюки и теннисные туфли забрызганы кровью. Значит, надо их выстирать, а затем – завтра, или послезавтра, или на следующей неделе – отдать в Армию спасения. В каком-нибудь другом городе, подальше от Ирвайна. А мешок с мусором сегодня ночью зашвырнуть в мусорный бак, тоже где-нибудь подальше от дома: в Гарден-Гроув, или в Уэстминстере, или еще в каком-нибудь городке победнее. Если окровавленные вещи вдруг и найдут, пусть решат, что это дело рук кого-то из местных.
Теперь Стив понимал, насколько нелегко жилось отцу. Даже удивительно, как ему удавалось со всем справляться: вести свое дело, быть главой семьи – и убивать тех, кого следовало убить. В детстве и юности Стив с отцом не ладил, а после колледжа, покинув родной дом, совсем отдалился от родителей. У них была дисфункциональная семья: теперь он это понимал, хотя в то время это его не беспокоило. После отцовского инсульта что-то изменилось. Несмотря на все препятствия, отец и сын стали ближе друг к другу. Стив узнал, что во многом – даже, пожалуй, в главном – он похож на отца. Теперь он горько сожалел о годах, проведенных вдали друг от друга, и в то же время благодарил судьбу за то, что сумел все-таки – лучше поздно, чем никогда, – узнать, что за человек был Джозеф Най.
Пусть он умер; но сейчас Стив ближе к нему, чем когда-либо при жизни.
Интересно, сожалел ли отец о том, что делал? Раскаивался ли в убийствах? Стив – нет. Во всяком случае, пока нет. У него ведь в самом деле нет иного выхода. Наверное, еще настанет время, когда простая черно-белая картина мира замутится, появятся полутона, оттенки серого и пространство для интерпретаций. Например… да вот хотя бы сегодня: если б жена и дочери Маккола вернулись не вовремя, если б пришлось позаботиться и о них – Стив очень сожалел бы об этом.
Но они не вернулись.
Значит, всё в порядке. Пока в порядке.
Приободрившись, Стив поехал по бульвару Макартура на север, в Гарден-Гроув.
«Иногда лучше, когда человек умирает. Мертвого можно любить таким, каков он есть. Его недостатки больше не имеют значения».
Об этом Лидия писала в шестнадцать лет – и Зельда запомнила. Но только теперь, когда умер отец, поняла всю мудрость этих слов. Разумеется, она всегда любила отца, однако нередко он бывал груб и бессознательно жесток с дочерью. Ему не хватало такта и деликатности, чаще всего он думал только о себе, не понимая, как его слова и действия сказываются на окружающих. Порой с ним было очень тяжело, и в глубине души Зельда даже желала ему поскорее умереть.
А когда он и в самом деле умер, она поняла, какими пустыми, ребяческими были все ее недовольства и жалобы. Право, даже с худшими проявлениями отца, с самыми неприятными его чертами вполне можно было жить. Зельда обращала внимание лишь на недостатки вместо того, чтобы видеть картину в целом, – и теперь очень об этом жалела.
«Иногда лучше, когда человек умирает…»
Нет, не лучше, конечно. Так говорить не стоит. Но смерть дает новый, более правильный взгляд на вещи. И зачастую помогает живым кое-что узнать о себе.
Именно Лидии Зельда изливала душу после смерти отца. Лидия была ее старейшей и лучшей подругой. Чего только они не пережили вместе! И радости, и горести, и скуку. Доверяли друг дружке свои надежды и страхи, успехи и провалы. Делились секретами. Лишь Лидия знала, как Зельда потеряла девственность, и лишь Зельда – о коротком романе Лидии с наркотиками.
Лидия тоже лишилась отца – в четырнадцать лет, во время аварии в литейном цеху, – так что прекрасно понимала Зельду.
Дружба с Лидией порой заставляла ее задуматься о судьбе. Возможно ли, что нашей жизнью правит случайность? Случайно ли Зельда в четвертом классе послушалась совета учительницы миссис Левин и решила поискать себе подругу по переписке? Случайно ли из двух десятков имен и фамилий, которые прислали ей организаторы, выбрала Лидию?
Вряд ли.
Судьба, не судьба – ее определенно что-то направляло.
Они с Лидией ни разу не встречались лицом к лицу, но уже двенадцать лет еженедельно обменивались письмами, а по особым случаям и перезванивались. Помимо писем, присылали друг другу и фотографии, отмечая этапы взросления. Удивительно, как похожи они были друг на дружку во всем – физически, эмоционально, интеллектуально. Зельда даже шутила: уж не близняшки ли они, разлученные в детстве, иначе откуда у них столько общего?
Зельда писала Лидии о своем отце. Прежде она только жаловалась на него – теперь же сожалела о том, как много внимания уделяла его мелким промахам и как мало ценила все, что было в нем хорошего. Она рассказывала Лидии о его любви к животным, об увлечении Старым Западом. О том, как он ее любил. Она оплакивала отца и, исписав десять страниц и запечатав их в конверт, почувствовала себя выжатой досуха.
В ту ночь, одна в пустом доме, Зельда услышала на кухне шаги отца.
Но это, конечно, было лишь ее воображение.
«После того как отец умер, мы с ним стали лучшими друзьями. Понимаю, звучит странно, и все же это правда. Мы действительно очень сблизились после его смерти. Я больше не искала в его поведении скрытых мотивов, не истолковывала по-своему его слова. Я наконец поняла его – и впервые в жизни не просто любила как отца, но и уважала, и ценила как человека».
Зельда несколько раз перечитала письмо Лидии, особенно абзац о дружбе с отцом. Так и есть, думала она, смерть – не конец всему. Разве не слышит она то и дело шаги отца? Разве, входя в ванную по утрам, не ощущает его мужской запах? Отец умер почти месяц назад, а дом все еще хранит необъяснимые следы его существования.
Или она сходит с ума?
Нет. Лидия понимает, о чем речь. Лидия чувствует то же самое.
А может, обе они сошли с ума?
«Разве что так», – с улыбкой подумала Зельда и, сложив письмо Лидии, убрала его в открытый конверт. Внизу, на кухне, ей послышался какой-то звук, словно открылась и закрылась дверь холодильника. Как всегда вечерами, когда отец запивал свою батарею таблеток и витаминов апельсиновым соком.
Зельда замерла и прислушалась; звук не повторился. Следовало бы испугаться: как-никак она в пустом доме наедине с привидением! С призраком отца. Однако, как ни странно, необъяснимые звуки ее успокаивали. Приятно было думать, что отец, живой или мертвый, по-прежнему здесь и присматривает за ней.
…сошла с ума…
Новости по телевизору сменились старым фильмом ужасов, и Зельда, сев писать ответ Лидии, переключила канал.
Зельда не любила фильмы ужасов. Они ее пугали.
Три письма и одно первое свидание (кошмарное первое свидание, надо сказать) спустя, Зельда получила ежегодный двухнедельный отпуск. Перспектива двух недель без дела ее пугала. Раньше она всегда отдыхала с отцом, он решал, куда им ехать; теперь Зельда не знала, куда отправиться. Может быть, к кузине Кэрри? Но Кэрри недавно родила и вряд ли сейчас готова принимать гостей. Или остаться дома, навести порядок? Нет, эта мысль радовала еще меньше. В последнее время Зельда не только слышала отца, чувствовала его запах, ощущала его присутствие – краем глаза она его и видела.
И опасалась, что, две недели сидя дома, рано или поздно столкнется с ним лицом к лицу.
Зельда давно поняла, что с ней что-то не в порядке, и всерьез. В глубине души она не желала признавать, что отец мертв. Сознание упрямо выискивало или выдумывало стимулы, поддерживающие иллюзию, что он все еще с ней, в доме.
Смерть любимого человека – всегда большое горе; но если не можешь признать ее реальность и смириться с ней, то с тобой определенно что-то не так.
…сошла с ума…
И тогда Зельда позвонила Лидии, хотя были у нее и другие подруги, географически поближе.
Обо всем договорились просто и невероятно быстро. Лидия от перспективы наконец увидеть подругу пришла в такой же восторг, как и сама Зельда. Подробно объяснила, как добраться к ней из аэропорта. Пообещала, что Зельда сможет жить у нее сколько пожелает.
Зельда собрала вещи, попросила соседку миссис Декамп заходить к ней кормить кота и поехала на такси в аэропорт. Было у нее искушение оставить записку отцу, написать, куда она едет и когда вернется, но Зельда сказала себе, что это уже ненормально, и ничего писать не стала.
Таксист высадил ее прямо у терминала, и Зельда с сумкой и небольшим саквояжем побежала на регистрацию. В рентгеновских лучах саквояж запищал, и плечистый охранник попросил Зельду отойти в сторону. Стали пересматривать ее вещи: и, к ужасу своему, Зельда увидела, что положила в сумку вместе со своей одеждой несколько рубашек и брюк отца.
Она этого совсем не помнила.
Открыли саквояж. В нем обнаружилось отцовское белье.
А на дне, под бельем – кухонный нож.
Потея и запинаясь на каждом слове, Зельда объяснила охране, что мужскую одежду и нож везет отцу в Нью-Йорк. Плечистый охранник объявил ей: брать холодное оружие с собой на борт запрещено, и если она не хочет, чтобы нож конфисковали, то должна сдать его в багаж вместе с прочими потенциально опасными предметами.
Зельда не возражала.
Нью-Йорк оказался еще мрачнее и грязнее, чем в полицейских сериалах по телевизору. Получив багаж, Зельда позвонила Лидии. Подруга сказала, что не сможет встретить ее в аэропорту – она не водит машину; но подробно объяснила Зельде, как добраться.
Зельда записала все указания. А потом потеряла их.
Теперь, во второй раз записав маршрут на конверте от билета, она пообещала, что уже совсем скоро будет на месте. «Не могу дождаться, – радостно ответила Лидия, – когда же мы с тобой наконец встретимся!»
Зельда вспомнила об одежде отца и ноже в саквояже…
…сошла с ума…
Доехала она намного быстрее, чем думала, даже несмотря на нью-йоркские пробки. Всего через час с небольшим такси остановилось у симпатичного бело-зеленого домика в пригороде. Зельда расплатилась и выволокла из такси сумку и саквояж. Ладони у нее вспотели, во рту пересохло. Она поднялась на крыльцо и, поколебавшись, позвонила.
За дверью послышался мягкий перезвон колокольчиков.
Дверь открыла пожилая женщина в цветастой гавайской накидке, с тускло-седыми волосами, стянутыми в узел, и строго посмотрела на Зельду сквозь толстые стекла очков.
– Да? – сказала она.
Зельда улыбнулась.
– Я к Лидии.
– К Лидии? Это какая-то ошибка.
– Да нет же. Я Зельда, ее подруга по переписке!
– Если это шутка, то несмешная, – отрезала женщина.
– Она же знает, что я приехала, – недоуменно проговорила Зельда. – Я ей звонила. Мы обо всем договорились.
– Лидия умерла, – сообщила женщина.
Зельда ощутила, как саквояж выскальзывает из руки. Что?! Как же так? Она только что разговаривала с Лидией! Еще и часа не прошло!
Зельда сглотнула. Она вдруг узнала пожилую женщину. Мать Лидии. В прошлом году та присылала ей фотографию: они с матерью в Атлантик-Сити.
– Но я же ей звонила… – услышала она свой собственный голос.
– Лидия умерла при рождении, – ответила женщина. – Не знаю, откуда вы выкопали ее имя, но, если немедленно не уберетесь отсюда, я позвоню в полицию.
Подавив крик, Зельда наклонилась, расстегнула саквояж и достала то, что лежало в самом низу, под мужским бельем. Она не издала ни звука. Кричать больше не хотелось. Наоборот, почему-то стало вдруг очень, очень спокойно.
На следующее утро секретарши не было на месте, а сотрудники, собравшись кучками, приглушенно и взволнованно переговаривались. Едва выйдя из лифта, Стив понял, что это значит. Он подобрался, стер с лица следы всякого выражения и подошел к Рону Зинделу и Бобу Мэттаксу из пиар-отдела, стоявшим рядом с бухгалтером.
– Я слышал в новостях, – сказал Стив. – Даже не знаю, надо ли было приходить сегодня.
– Ужас какой! – нервно проговорил бухгалтер. – А вдруг убийца выслеживает людей из нашей компании? Вдруг кто-нибудь из нас… следующий?
– Да брось, – скривился Рон. – Мы же не в фильме ужасов, чтобы за нами гонялся какой-нибудь спятивший выпускник.
– А я вот думаю, – встрял Мэттакс, – это он убил сначала Джину, а потом себя. Наверняка! Ведь у них был роман.
– Откуда ты знаешь? – спросил Стив.
– Да все знают! – уверенно отозвался Мэттакс.
– Хватит ерунду болтать, – ответил Рон. – Какие еще «все»? Ты сам это и выдумал.
– Да нет же! Точно тебе говорю! За что купил, за то и продаю!
– И все-таки вполне может быть, что кто-то нас выслеживает и убивает по очереди, – повторил бухгалтер, не желая расставаться со своей теорией. – Например, кто-нибудь, кто раньше здесь работал… – И отошел к соседней группке, чтобы попытать счастья со своей версией у них.
«Вот и отлично, – подумал Стив. – В верном направлении мыслят». Служащие начали потихоньку расходиться по рабочим местам; он тоже сел за компьютер и погрузился в работу.
К середине утра тема себя исчерпала, и уже почти получалось притворяться, что ничего не произошло.
В середине дня позвонила мать. В последний раз она звонила ему на работу сообщить, что отец напал на нее и лежит в больнице с инсультом. На этот раз объявила, что продает дом. Вот так, без долгих предисловий, даже не поздоровавшись: «Я продаю дом».
Стив не знал, как реагировать. Да и ждет ли от него мать какой-то реакции? По тону ее было ясно, что решение принято и Стива оно не касается. Первым делом он ощутил облегчение от того, что избавится от обязанностей по дому – непрошеного отцовского наследства. Затем подумал, что, пожалуй, не слишком разумно с финансовой точки зрения продавать дом, полная стоимость которого уже выплачена.
Никаких сентиментальных чувств он не испытывал. Хоть Стив и провел в этом доме свои подростковые годы, но не привязался к нему. Это место так и не стало для него ДОМОМ. Просто жилье матери.
– И куда переедешь? – спросил он.
– Пока не знаю. Хочу что-нибудь поменьше. Квартиру, может быть. Соседи у нас, конечно, уже не те, что раньше, и все же, думаю, за дом удастся выручить больше, чем мы в него вложили. Наверное, перееду в какое-нибудь поселение для пожилых.
– Но ты все хорошенько… – начал было он.
– Не указывай мне, что делать! – рявкнула она. – Ты совсем как твой отец!
И бросила трубку.
Некоторое время Стив сидел, прислушиваясь к коротким гудкам, затем положил трубку. Хорошо бы она уехала куда-нибудь подальше. В Северную Калифорнию. Или вообще. Чтобы не видеть ее больше и не слышать.
Когда отец попал в полицию, а потом в больницу, она позвонила сыну только на следующий день. А сколько выжидала сейчас? На какой стадии ее план продажи дома? Уже состоялся разговор с агентом по недвижимости? Нашлось новое место? Может, она уже собрала вещи и готова съехать? И дай-то бог, подумал Стив. Лучше всего, чтобы просто снялась с места и исчезла, не сказав куда. Только вряд ли стоит надеяться на такое счастье.
Но что, если в доме что-то… осталось от отца? Что-то под полом или на низком чердаке? Какие-нибудь улики?
Или и того хуже?
Если дом будет продаваться, перед продажей его осмотрят и проверят. А еще раньше мать соберет вещи – и, без сомнения, найдет множество мелочей, которые пропустила, когда очищала дом от следов существования отца. Вполне может случиться, что что-то всплывет… что-то такое, что всплыть не должно.
Этого допустить нельзя.
После работы Стив поехал к матери. Не звонил ей, не предупреждал, что приедет, – просто появился на пороге. Она его не ждала и, кажется, разозлилась. Интересно, думал Стив, многие ли матери злятся, когда единственный сын неожиданно приезжает их навестить?
Он не очень понимал, что говорить и что делать. В конце концов сказал: «Если ты в самом деле хочешь переехать, давай я помогу собрать вещи». Она не ответила ни да ни нет, а вместо этого сообщила: пожалуй, она переедет в Мир Досуга[11].
– Мама, его переименовали. Теперь это то ли Лагуна-Хиллс, то ли Лагуна-Нигель…
– Тебе главное спорить! – взвилась она.
– Да я не спорю…
– И не смей со мной пререкаться!
Стив вздохнул и, выйдя из кухни, прошел в свою бывшую комнату. Огляделся вокруг, но никакой ностальгии не ощутил. Вообще ничего не почувствовал, только бесстрастно отметил: вот здесь стоял его стол, здесь кровать, здесь висели постеры с актерами и рок-звездами… Пожалуй, слишком много времени в юности он провел в этой комнате. Ребят его возраста по соседству не было; целыми днями он сидел здесь, читал и писал. Будь иначе – кто знает, что бы из него выросло?
Определенно, он стал бы совсем другим человеком. А вот лучше или хуже?
Вчера вечером Стив наконец закончил «Дон Кихота». По крайней мере, первый том. Второй, сколько он помнил, был написан позже и по меркантильным соображениям. Сервантес не хотел продолжать историю рыцаря, однако находился на мели и отчаянно нуждался в деньгах. Так что Стив дочитал первую часть и решил, что на этом можно остановиться. Вторая часть – что-то вроде «Крестного отца-3», с ней знакомиться не обязательно.
Он уже понял, что не сентиментален – не испытывает привязанности к предметам или местам из прошлого. Должно быть, как и отец. Иначе тот не таскал бы жену и сына из Нью-Мексико в Юту, из Юты в Аризону, из Аризоны в Калифорнию.
«Не пора ли и мне переехать?» – думал Стив. Мысль эта ему нравилась. Он представлял себе, как открывал новые земли отец: каждый новый город вставал перед ним словно чистое полотно, на котором рукам отца предстояло вышить неповторимый алый узор. Но это пустые мечты. В экономике сейчас кризис, и на новом месте сложно найти работу. Тем более, как не уставали напоминать ему родители, настоящей квалификации-то у него и нет, и он должен быть счастлив, что хоть такую работу себе нашел.
Не говоря уж о том, что здесь Шерри…
И у нее тоже очень неплохая работа. Бог знает, удастся ли в другом городе найти такую же.
Стив вышел из дома и отправился в гараж. Солнце садилось, отбрасывая на задний двор длинные тени. В кустах у забора проскользнуло что-то длинное и темное. Хоть бы кот, а не опоссум, подумал Стив. Опоссумов он боялся.
Он открыл большую гаражную дверь и дернул за шнур выключателя. Неуверенно замигав, вспыхнула флуоресцентная трубка, повешенная здесь отцом, и осветила правую половину гаража, оставив левую в полумраке. Здесь царил все тот же беспорядок: сваленные в кучу садовые инструменты, банки с краской, коробки, ящики, старая мебель. В грязное окно над верстаком, заставленным стеклянными банками и заваленным журналами, сочились оранжевые лучи заходящего солнца и освещали то, что обычно оставалось в тени.
Стив шагнул вперед и сразу заметил то, чего раньше здесь, кажется, не было. Со стропил под потолком свисал обрывок истертой веревки.
Стив нахмурился, приподнялся на цыпочки, пытаясь дотянуться до веревки, но не достал. Зачем она здесь? Воспоминания последних пятнадцати лет не давали ответа.
Эта веревка, свисающая с балки, походила на… на петлю.
Мысль эта Стиву не понравилась, но не было никакой возможности ее избежать. Задрав голову, он разглядывал измочаленный конец веревки и крепкий, туго затянутый узел, крепящий ее на балке. Такое впечатление, что веревка должна была выдержать немалый вес.
Для кого же петля? Отец собирался повеситься? Повесить мать?
Или, может быть, единственного сына?
Или кого-нибудь из соседских детей? Или их родителей?
Или совсем постороннего человека?
Возможностей множество, и самое обидное, что правды не узнать.
На фанерных полках в дальнем конце гаража стояли коробки – такие же, как и те, что разбросаны по полу, но почему-то сложенные отдельно. Стив подтащил к полкам приставную лестницу, забрался наверх, осторожно снял с верхней полки одну коробку и спустил ее на цементный пол. Вскрыл клейкую ленту. Внутри обнаружились десятки голубых коробочек, а в них – сотни и сотни зубочисток, куда больше, чем вся семья могла бы израсходовать за целую жизнь.
Странно.
Заинтригованный, Стив полез за следующей коробкой. Эта оказалась доверху набита пачками копировальной бумаги из докомпьютерных времен.
В следующей коробке – фотографии старых самолетов в рамках, а также, судя по всему, коллекция солонок и перечниц. Отдельно, в кожаном футляре, – деревянный ящичек, а в нем несколько старых ножей. Стив сидел на цементном полу, разложив перед собой ножи, когда за спиной у него отворилась дверь. Он обернулся и с удивлением увидел, что солнце уже село. За дверью была тьма. В гараж вошла мать. Левая половина лица ее оставалась в тени, а правая в холодном свете флуоресцентной лампы выглядела плоской и мертвенно-белой. Не знай Стив, что это его мать, наверное, не узнал бы ее.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Смотрю, что в коробках.
– Ищешь что-нибудь?
Стив опустил глаза на зубочистки, на пачки копирки, на разложенные перед ним ножи.
– Не знаю, – ответил он.
– Слушай, старик, – сказал Джейсон. – Ты с нами не тусовался уже… да и не помню сколько!
Последние несколько недель Стив успешно избегал Джейсона: не брал трубку, не перезванивал, а если по оплошности отвечал на звонок, делал вид, что очень занят. Но сегодня, в половине пятого в пятницу, Джейсон явился к нему на работу, и никакого способа вежливо его спровадить не предвиделось.
Что ж, хотя бы Денниса и Уилла с собой не притащил. И то хорошо.
– Да что с тобой творится? – продолжал Джейсон, в излюбленной своей манере кладя руку Стиву на плечо. – Мне-то можешь сказать!
– Мне сейчас нелегко, – пробормотал Стив. – Отец и… и все такое.
– Понимаю, – бодро откликнулся Джейсон. – Понимаю. Старик, мы ведь друзья! Помнишь, как в песне: «Кто поможет, если не друзья?» – ухмыльнулся он.
Стив переминался и смотрел на свои ботинки. Пожалуй, он и вправду скучал по пятничным посиделкам с друзьями. Однако жизнь в последнее время страшно осложнилась. Сейчас он четко понимал: чем проще жить, чем меньше отвлекаться, тем безопаснее.
– Обещаю, мы тебя надолго не задержим. Выпьем по пиву, и пойдешь. Личных вопросов задавать не будем. Да и вообще никаких вопросов. Просто у нас, знаешь ли, интересные вещи происходят. Деннис встречается с моделью – прикинь, с настоящей фотомоделью! Познакомился с ней на съезде программистов, она снимается в рекламе компьютеров. А я новую работу нашел. Теперь у меня свой кабинет и тысяча в год сверху…
Стив слишком устал, чтобы противиться, и слишком неодолимо было искушение вернуться в прошлое и снова ощутить себя нормальным человеком. Он неуверенно кивнул.
– Ну вот и молодец! Пошли!
– Я сам поведу машину, – предупредил Стив.
– Конечно, конечно! Не хочешь задерживаться. Все понимаю. Только собираемся мы теперь в другом месте, там скидки намного больше; ты пока не знаешь, где это, так что лучше поезжай прямо за мной, быстрее найдешь!
– Боишься, что я сорвусь с крючка? – слабо улыбнулся Стив.
Джейсон расхохотался и приобнял его за плечи.
– И это тоже!
Стив отодвинулся – не любил, когда его трогали.
– Ладно, дай мне закончить работу. Встретимся внизу, в холле. Через пятнадцать минут.
– А черного хода у вас тут нет? – подозрительно поинтересовался Джейсон.
Стив улыбнулся:
– Не удеру. Обещаю. Встретимся в холле через четверть часа.
«Новое место» называлось «Эль-Торито» и располагалось в районе высотных офисных зданий неподалеку от аэропорта. Одноэтажный мексиканский ресторан среди башен из зеркального стекла смотрелся чужеродно, но гостеприимно. Войдя вместе с Джейсоном, Стив сразу ощутил ароматы мексиканских блюд и вдруг понял, что проголодался.
Зал был переполнен; не сразу они увидели за столиком Уилла и Денниса. Лавируя между любителями скидок, Стив и Джейсон пробирались к ним. Уилл развалился на стуле, потягивая «Хайнекен». Едва увидев наглую физиономию своего друга, Стив понял, что приходить сюда не стоило.
«Друга?»
Да какой Уилл, к черту, друг! Будем откровенны: еще в колледже Стив терпеть его не мог. Этого самодовольного эгоиста, хвастуна и позера, презирающего людей. Но в колледже с ним хоть иногда было весело, а сейчас…
– Глядите-ка, кого нам сорока на хвосте принесла! – громко объявил Уилл; и в голосе его, и в ленивой усмешке, как всегда, читался не просто сарказм, но злоба и презрение.
– Это я-то сорока? – откликнулся Джейсон.
– Ладно, уговорил, чижик. Чижик-пыжик, где ты был?…
Все четверо засмеялись, хотя, по правде сказать, ничего смешного в этой шутке не было. Уилл вечно насмехается над остальными. Почему же они угодливо ему подхихикивают? Строго говоря, он не друг никому из них. Когда Уилл рядом, Деннис, по его примеру, тоже начинает вести себя как последний козел, хотя сам по себе он ничего, нормальный парень. А Джейсон как-то наедине сказал Стиву, что Уилл – тот еще сукин сын…
Если Уилл умрет, хоть кто-нибудь будет по нему скучать?
«Нечего об этом думать», – сказал себе Стив и сосредоточился на тарелке с такито.
– Так где пропадал? – поинтересовался Уилл.
– Занят был, – расплывчато ответил Стив.
– Так занят, что и друзей не вспоминаешь?
– В самом деле, – вклинился Деннис, – где ты прятался?
– В последнее время, – отчеканил Стив, – приходится много помогать маме. Знаете, ей тяжело после смерти отца.
Он надеялся, что это их заткнет; так и вышло.
– А ты, говорят, встречаешься с фотомоделью? – немного расслабившись, обратился Стив к Деннису.
Тот ухмыльнулся.
– Ага! Хочешь, фотку покажу? – И потянул из кармана бумажник. – Без нее мне никто не верит…
– А я и с фоткой не верю, – вставил Уилл.
– Ух ты! – проговорил Стив, глядя на фото.
Надо признать, красотка на снимке впечатляла. Не совсем во вкусе Стива – слишком «пластмассовая», на его взгляд, – но настоящее воплощение рекламного идеала красоты: точеные скулы, пронзительные голубые глаза, маленький носик и роскошная грудь. В самом деле, настоящая фотомодель!
– Фигня! – громогласно объявил Уилл. – А вот в постели она как?
– Лучше всех твоих подружек.
– А в жопу дает?
– Хочешь – поверь, не хочешь – проверь, – ухмыльнулся Деннис.
– Что это ты такое несешь? – воскликнул Джейсон. – Как, по-твоему, он проверит?
– Да это просто выражение такое, фигура речи. Что, никогда раньше не слышал? – Деннис убрал фотографию в бумажник, обвел взглядом смеющихся приятелей. – Да пошли вы, парни! Вы просто завидуете!
– Вообще-то, конечно, завидуем, – согласился Джейсон.
Дальше разговор потек своим чередом; и Стив невольно признался себе, что с друзьями ему хорошо. В самом деле, в последнее время он как-то совсем оторвался от общества. Ходил на работу, общался с коллегами по деловым вопросам, разговаривал с разными людьми по телефону, тоже по рабочим надобностям… и всё. В личной жизни у него осталась только Шерри, да и с той в последнее время он виделся нечасто.
А посидеть с ребятами в самом деле очень приятно. Все хорошо…
Кроме Уилла.
Стив то и дело косился на него и всякий раз обнаруживал в нем какой-нибудь новый порок. Даже зубы у него какие-то противные. Отбелил он их, что ли? Зубы прямо сверкали, как у ведущего старой телевикторины.
Насколько было бы лучше без Уилла!
Стив тряхнул головой, отгоняя эту мысль, и отправился к шведскому столу за энчиладой и тортильями. Обернулся мимоходом: Уилл развалился в центре стола – ни дать ни взять король, а Джейсон и Деннис, словно лакеи, сидят по сторонам и ловят каждое его слово. А ведь Уилл никому из них не нравится. Все только рады будут, если он сдохнет.
Убив Уилла, Стив им всем окажет услугу.
Однако это убийство должно выглядеть как несчастный случай. С Джиной и Макколом ему повезло – удалось намекнуть на их связь друг с другом, и к прочим в их окружении никто особо не присматривался. С Уиллом все иначе. Уилл – его друг, каждый знает. Убить его – все равно что встать перед отделением полиции с мегафоном и заорать: «Ловите меня!»
Нет, нельзя, чтобы в смерти Уилла заподозрили убийство. Пусть это будет несчастный случай, прискорбный инцидент, нечто такое, что происходит естественным путем.
Когда Стив вернулся к столу, друзья обсуждали женские месячные.
– Куда делся токсический шок? – спрашивал Деннис. – Помнится, когда я был пацаном и ничего еще толком не знал о сексе, из каждого утюга неслось: осторожнее с тампонами, они опасны, от них бывает токсический шок!.. От него нашли лекарство? Или тампоны сейчас какие-то другие? Что изменилось?
– Спроси у своей модельки, – ухмыльнулся Уилл.
– И спрошу, – ответил Деннис.
– А мне вот интересно, – вступил Джейсон, – что случилось с прокладками. Ими вообще кто-нибудь еще пользуется?
– Твоя матушка, – немедленно предположил Уилл.
– В точку!
Все трое расхохотались, и только Стив не смеялся: он просто смотрел на Уилла, на его слишком белые зубы, слишком модную стрижку, слишком шикарные шмотки, на расчетливую и вызубренную грубоватую небрежность во всем его облике.
Несчастный случай.
Эта мысль грела душу. Он вспомнил списки возможных несчастных случаев, которые составлял для Маккола, и принялся заново перебирать их в памяти. Хороших идей не было – пока не было. Ничего, времени полно.
Он что-нибудь придумает.
– Ой! – вскрикнула Шерри. – Ой-ой! Хватит!
Он не остановился – напротив, принялся долбить еще энергичнее.
– Угол не тот! Больно!
Они пробовали новую позу в постели. Ему было неудобно, он хотел уже выйти и заняться сексом как обычно, когда Шерри начала ойкать, и то, что ей больно, что она просит остановиться, вдруг страшно понравилось Стиву. Несмотря на неудобную позу, он ощутил прилив желания.
– Ой-ой! – закричала она.
И тут Стив кончил.
Кончая, он держал ее за бедра и не позволял отстраниться, а потом отпустил.
– Какого черта? – возмутилась Шерри. – Я же просила тебя прекратить!
– Извини.
– Больно же, черт! – Она потрогала себя и поморщилась. – До сих пор больно!
Стив перекатился на спину и сел, опираясь головой об изголовье кровати. Следовало бы чувствовать себя виноватым, однако никакой вины он за собой не ощущал. Ему понравилось. Очень понравилось.
– Почему ты не любишь собак? – спросил он вдруг.
– Что? – недоуменно нахмурилась Шерри.
– Просто стало интересно, почему ты не любишь собак.
– Не знаю. Нипочему. Просто не люблю.
– Может, тебя в детстве собака укусила или что-нибудь такое?
– Да вроде нет. У соседей была злая собака, но я с ней не сталкивалась… А что? – Она нахмурилась. – Ты просто переводишь разговор на другое!
– Да нет, я…
– Ты сделал мне больно!
– Извини. Мне правда жаль.
Шерри вгляделась ему в лицо.
– Врешь ты все, – сказала она.
Во сне он сидел на полу в темной комнате, ничего не видя и не слыша. Воздух был теплым и влажным, и Стив сильно вспотел. Он знал: он не один здесь, кругом враги, и нельзя выдавать им свое присутствие. Стоит пошевелиться, издать какой-нибудь звук – и они бросятся на него.
Раздался громкий щелчок – щелк! – и яркий свет с потолка залил середину помещения. Там, на невысоком деревянном помосте, словно на сцене, разворачивалась кровавая «живая картина». Окровавленный мужчина за зеркальной рамой смотрел на изувеченное женское тело. Мертвая женщина сидела в кресле: ее полуотрубленная голова свисала на грудь – точнее, на то место, где больше не было груди, а были лишь потоки крови, неопрятные лохмы кожи и изрезанных мышц. Мужчина, обнаженный, пугающе уродливый, сидел в таком же кресле. Открытых ран на нем Стив не видел, однако неподвижное лицо и немигающие глаза заставляли и в нем заподозрить мертвеца.
Свет прожектора, направленный на эту гротескную «сцену», выхватывал из тьмы и первый ряд «зрительного зала». Сперва Стив заметил на полу перед креслами ряды башмаков – ног в огромных, остроносых клоунских башмаках. А затем и их хозяев.
Все это были клоуны.
Новый громкий щелк! – и свет погас.
Снова наступила тьма.
И в этой тьме Стив ощутил на щеке теплое чужое дыхание, пахнущее леденцами и попкорном.
– ПРИВЕТ! – сказал ему чей-то ласковый голос.
– Уилл! Привет, старина!
– Стив? – переспросил Уилл, кажется, немало удивленный.
«Еще бы!» – подумал Стив.
– Сколько времени?
– Часов десять. Я не слишком поздно?
– Да нет, я только что вошел.
– Просто хочу узнать, какие у тебя планы на завтра, – самым беззаботным тоном поинтересовался Стив.
– Да никаких особенно. – Пауза. – А что?
– Видишь ли, мы с Шерри собирались завтра с утра в пеший поход в каньон Моджеска, но она меня кинула. Кто-то там заболел у нее в библиотеке, пришлось подменить. – Все это была ложь, от первого до последнего слова. – Вот я и подумал: не хочешь ли сходить со мной? Ты же любишь поразмяться.
– А Джейсону ты звонил?
– А ты разве не хочешь? – с хорошо рассчитанным удивлением в голосе спросил Стив.
– Я просто подумал…
– Нет, Джейсону не звонил. Послушай, мы с тобой уже давненько ничем не занимались вместе. День на природе, прогулка в горах – по-моему, самое оно, чтобы восстановить связь.
– Хм… ну, может быть… – В голосе Уилла звучало подозрение.
Стив невольно улыбнулся. Знал бы только Уилл, насколько оправданны его подозрения!
– А разве библиотека в воскресенье не закрыта?
– Для публики закрыта, но библиотекари работают. – Тоже вранье.
– Хм…
Звонил Стив по «левому» мобильнику, купленному за наличные, чтобы звонок не проследили. Завтра надо разбить телефон и разбросать его осколки по нескольким мусорным ящикам в разных районах округа Ориндж. Лишние предосторожности никогда не помешают.
– Можем встретиться в начале туристической тропы завтра утром, в восемь или в половине девятого. Пока не слишком печет. Подъемы там довольно крутые, так что лучше выйти пораньше.
– Напомни мне, где это.
Стив рассказал, как доехать от Ирвайна до каньона Моджеска.
– По одну сторону вход в заповедник Такера, – заключил он, – а по другую начинается туристическая тропа. Прямо рядом с парковкой.
– Договорились, приеду.
Они попрощались. Стив улыбнулся своему отражению в зеркале над кухонной раковиной. Весь день он провел в горах: изучал тропу за тропой, составлял в уме карту местности, прикидывал, где лучше устроить «несчастный случай» с Уиллом. В горах Санта-Ана множество заброшенных старых шахт, и многие из них не огорожены и не обозначены: просто зияют в земле, зарастая высокой травой. В прошлом году в «Реджистере» поместили статью об этих шахтах. Помнится, какая-то девочка, пойдя с классом в поход, туда свалилась, разбила голову о камень на дне и умерла на месте.
То, что искал, Стив нашел около полудня. Плоская верхушка одного из холмов у подножия гор была сплошь покрыта сухой травой. Неофициальная туристическая тропа, что туда вела, обрывалась у ближнего края этого травяного поля и возобновлялась в дальнем его конце. По полю можно было идти как вздумается.
И все оно было испещрено шахтами.
Судя по примятой траве, кто-то проходил здесь совсем недавно. Стив осторожно двинулся по чужим следам. Справа от себя он скоро заметил недавно заброшенную разработку – сооружение вроде колодца и примитивный подъемник, – а слева три старые шахты в куда худшем состоянии, со сгнившими и обрушенными надземными сооружениями; две из них были заколочены досками и снабжены предупреждающими знаками. А дальше… шахта без подъемника, без деревянных конструкций, возвышающихся над землей, без предупреждающих знаков. Просто дыра в земле. Черная яма, заросшая по краям какой-то высокой травой с метелками. На вид глубокая. Стив подобрал камень примерно с ладонь размером и швырнул его вниз. Звук удара послышался лишь через несколько секунд и был довольно слабым. Бог знает, какая тут глубина, но тот, кто сюда свалится, скорее всего, сразу умрет.
Стив еще раз заглянул в черную дыру и улыбнулся.
Следующие несколько часов он готовил ловушку: сплел что-то вроде решетки из веток, прикрыл ею шахту, сверху набросал сухой травы, чтобы замаскированная яма полностью сливалась с местностью. Жесткая трава резала ладони, и под конец руки у него покрылись волдырями. Зато вышло отлично – хоть, может, и нескромно так оценивать собственную работу. Теперь даже сам Стив с трудом мог определить, где кончается твердая земля и начинается едва прикрытая пустота.
На всякий случай он положил на краю шахты три небольших камня, чтобы не упасть туда самому, – и двинулся в обратный путь.
Завтра в это время, говорил он себе, Уилл уже будет валяться на дне шахты, мертвее мертвого. Приятная мысль. И кто знает, когда найдут его тело… Если вообще найдут.
Хотя нет, машина-то его останется на парковке. Пройдет несколько дней, и рейнджеры поднимут тревогу. Начнут искать. Скорее всего, с собаками. Собаки-то точно его найдут.
Стив уже направился в душ, как вдруг остановился, пораженный новой мыслью.
А если Уилл кому-нибудь расскажет, куда идет?
И не только куда, но и с кем?
Ладно, сейчас-то что об этом думать… Всё уже на мази. Может быть, завтра, если удастся завести об этом разговор, не вызывая подозрений, он попробует выяснить, говорил ли кому-нибудь Уилл о своих планах.
А если говорил, то что? Все отменять?
Стив ненадолго задумался.
Нет. Нет, отменять нельзя. Он и так слишком долго ждал.
Будь что будет, а с Уиллом он завтра разделается.
Наступило утро – теплое и ясное, из тех, что рисуют на открытках. «Розовое утро» – так говорил его отец. Проезжая по шоссе Коста-Меса к Чапмен-авеню, Стив чувствовал себя совершенно счастливым. Он хотел пообедать с Шерри и провести с ней остаток дня – не для того, чтобы создать себе алиби, а потому что действительно хотел этого; однако Шерри пошла к беременной подруге на вечеринку по случаю скорого рождения ребенка. Так что увидятся они только за ужином. И вместе проведут ночь…
А хорошо все-таки жить!
Заворачивая на парковку, Стив сразу заметил «Хаммер» Уилла. Кроме него, на парковке стояли только две машины. Людей не было.
Отлично, сказал себе Стив. Никто не увидит, что они вместе.
На случай, если они на кого-нибудь здесь наткнутся, у Стива был и альтернативный план. Возвращаясь с гор, последнюю четверть мили пробежать, чтобы вспотеть и сделать вид, что бежал всю дорогу, и сообщить о падении Уилла самому. Рейнджерам или первому, кто попадется. «Мой друг оступился и упал в шахту, а я не мог позвонить – забыл дома телефон!»
Однако этот план ему не нравился. Вдруг Уилл не умрет сразу? Переломает себе руки-ноги, но не умрет… Нет уж, будет куда спокойнее, если он проторчит там несколько дней, а то и неделю!
Уилла он поначалу не заметил. «Хаммер» был заперт, в нем никого, вокруг людей тоже не видно. Потом сквозь листья деревьев и кустов, окаймлявших начало туристической тропы, мелькнуло что-то красно-синее. Подойдя ближе и вглядевшись сквозь листву, Стив увидел: Уилл разминается, стоя возле тропы.
Вот и чудесно.
Если даже сейчас кто-нибудь въедет на парковку или появится из леса, их с Уиллом вместе не увидят, не заметят между ними никакой связи. Два человека независимо друг от друга решили прогуляться по каньону, и только.
Чтобы поддержать эту иллюзию, Стив не стал останавливаться или здороваться с Уиллом.
– Готов? – бросил он на ходу, проходя мимо, – и, поправив флягу на ремешке через плечо, двинулся вперед.
– Пошли! – откликнулся Уилл и рысцой устремился за ним.
Лучше и придумать нельзя.
К тому времени, как они преодолели первый холм и оказались над каньоном, оба шли вровень и с одной скоростью – словно два незнакомца, которые встретились на тропе и разговорились. Уилл, как обычно, хвастался последним своим приобретением, на сей раз каким-то телефоном-компьютером, который поступит в широкую продажу только через полгода. Стив кивал, улыбался, задавал вопросы, и вообще демонстрировал необычный для себя доброжелательный интерес к успехам Уилла.
Он ведь знал, чем все это скоро кончится.
Однако скрытое соперничество между ними никуда не исчезло; оно ощущалось и сейчас. Хоть Стив не спорил с Уиллом, тот держался напористо и агрессивно, словно постоянно помнил о некоем молчаливом соревновании между ними и стремился взять верх.
Солнце пекло все сильнее, а они поднимались выше и выше.
Скоро с холмов открылся вид на океан. Здесь «друзья» остановились отдохнуть и попить воды – под огромным рыжелистым деревом в форме креста. Неизвестно уж, само оно так выросло или его подстригли, но раскинутые ветви в самом деле очень напоминали крест. Стив сказал: жаль, камеры нет, можно было бы сфотографировать и продать снимок какому-нибудь таблоиду за большие бабки.
– Ты отстал от жизни, – ответил Уилл. – Таблоиды теперь пишут только о знаменитостях и о том, как похудеть. А все эти инопланетяне, снежные люди и прочее – прошлый век. Отправь лучше на какой-нибудь христианский сайт; может, там еще возьмут…
– Боюсь, они не заплатят.
Уилл снисходительно ухмыльнулся.
– Сколько я тебе говорю: найди нормальную работу! Глядишь, и не придется думать о том, как заработать на фабрикации чудес.
«А ты скоро умрешь», – подумал Стив.
Удивительно, как от этой мантры сразу становилось спокойнее.
Они давно свернули с главной тропы и шли теперь, следуя тайным знакам Стива – сломанным веткам и камням, которыми он вчера отмечал маршрут. Стив немного беспокоился о том, что делать, если Уилл захочет сам выбирать дорогу, но этого не произошло. На все «давай свернем сюда» или «теперь пошли туда» Уилл отвечал равнодушными «ладно» или «ну давай».
Вот они и на месте.
Стив вспотел от жаркого солнца и крутого подъема; а еще у него вспотели ладони – уже не от жары. Его охватило радостное возбуждение. Как бы невзначай, обогнув колючий куст и замедлив шаг, он оказался от Уилла справа. Намеренно держался на полшага впереди, ведя Уилла вперед по еле заметной тропе, которую вчера сам же и проложил. Оба молчали уже минут двадцать, исчерпав все темы для разговора, а теперь Стив заговорил снова.
– Слушай, почему ты такой мудак? – спросил он.
Уилл и глазом не моргнул.
– Что? О чем это ты?
– Ты чертовски хорошо знаешь, о чем.
Они подходили к ловушке. Стив чуть сдвинулся влево, чтобы в нужный момент толкнуть Уилла.
– Вообще-то ты мне никогда не нравился, – сказал Уилл. – Даже в колледже. Я как раз Деннису говорил в ту пятницу, когда ты уехал. Ты всегда был какой-то ущербный…
Дальше Стив слушать не стал – быстро шагнул влево и со всей силы толкнул Уилла в спину. Тот повалился, выставив перед собой руки; попытался шагнуть вперед, чтобы сохранить равновесие, но запнулся об один из камней, которыми Стив обозначил ловушку, проломил непрочную решетку из веток и травы и полетел вниз, в дыру.
– Сдохни! – крикнул Стив ему вслед. Он сам не ожидал, что закричит, однако вышло здорово, ему понравилось, и он крикнул еще раз: – Сдохни!
Впрочем, Уилл вряд ли его слышал. Он издал короткий, сдавленный, быстро оборвавшийся крик; за ним наступила тишина. Стив на четвереньках подобрался к краю ямы, всмотрелся вниз, прислушался, ничего не увидел и не услышал. Подождав немного, встал, попил из фляги и двинулся в обратный путь.
Добрался до парковки, сел в машину, включил кондиционер и поехал домой.
По дороге зашел в «Ин энд Аут», взял себе бургер, жареную картошку и шоколадный коктейль.
Дома сел и написал новый рассказ.
Вечером он занимался с Шерри сексом – грубо, как ему нравилось.
А Уилл лежал на дне шахты мертвее мертвого.
На похоронах Уилла Стива мучило странное чувство – ощущение своей неуместности. Пришел он туда, как и Шерри, из чувства долга. Погребальная служба проходила в католической церкви, народу собралось на удивление много. Впрочем, Уилл был весьма популярен еще в колледже, просто у Стива это вылетело из памяти: сам-то он уже лет десять встречался с ним только по пятницам в тесной компании. А здесь была целая толпа незнакомых людей: и ровесников Стива, и старше, и моложе. По большей части выглядели они искренне расстроенными – может, потому, что не знали Уилла близко?
И они задавали вопросы. По большей части самые невинные вопросы, однако Стив не мог понять, что у них на уме, и нервничал все сильнее. Шерри даже заботливо спросила, хорошо ли он себя чувствует. Пришлось соврать, что у него начинается грипп.
Сразу после того, как гроб опустили в могилу, они ушли. Стив завез Шерри к ней домой, потом поехал к себе, и дома его вырвало в туалете.
На следующий день, чтобы поддержать свою легенду, он сказался больным, и Шерри приехала к нему с куриным супом в баночке.
Теперь Стив понимал, почему отец часто менял место жительства. Классическая ситуация: нельзя гадить там, где ешь. Сам Стив этому правилу не следовал, и теперь напряжение становилось для него почти невыносимым. Все вокруг напоминало о содеянном: стол Джины, кабинет Маккола, улицы, на которых он за ними следил, агентство, где арендовал машины, хозяйственные магазины, где покупал «инструменты», бары и рестораны, где тусовался с Уиллом и остальными… И, конечно, собственная квартира. Квартира, где он обдумывал планы и принимал решения.
Почему его до сих пор не нашли? Неужели полиция совсем мышей не ловит? Или, быть может, они сейчас потихоньку собирают улики и доказательства? Плетут вокруг него сеть, из которой уже не выбраться? Да нет, вряд ли. Стив был уверен, что его никто не подозревает; но, странным образом, это усиливало его тревогу. Как будто он неуязвим для законов и правил повседневного мира, для преследования и наказания. Словно он – избранный, защищенный какими-то невидимыми силами.
А ни в какие невидимые силы Стив не верил.
Все это смущало его и тревожило; и он все лучше понимал, почему отец так часто переезжал, почему предпочитал не задерживаться в прошлом, а снова и снова начинать жизнь сначала. Это единственный способ держать в узде дурные мысли.
В довершение всего он опять видел отца. И на этот раз не в спальне.
Стив ночевал у Шерри и встал, чтобы сходить в туалет. Будильник на тумбочке у кровати показывал пять часов утра. Осторожно, чтобы не разбудить Шерри, Стив слез с кровати и босиком пошлепал в ванную. Шерри не любила спать в темноте и оставляла в ванной ночник – старинную штучку с абажуром в форме цветка, включенную в розетку возле раковины. Ночник освещал ванную тускло, неуверенно, слабым желтоватым светом, оставляя углы во тьме.
Однако отца Стив увидел сразу.
Старик стоял в душевой кабине…
…как же так, ведь дверцы душевой были за-крыты!..
…бессильно опустив руки. Одет он был по-новому, так, как никогда в жизни не одевался, – в футболку и джинсы, и весь покрыт кровью; теперь Стив видел темные капли и на кафельном полу, словно кровь стекала с тела отца. Образ этот пугал, и Стив вздрогнул; однако сильнее страха была охватившая его глубокая печаль. Отец выглядел таким потерянным, несчастным, что хотелось ему помочь, – и в то же время хотелось, чтобы отец помог ему. Как горько, что они разлучены смертью!
Стив не мог мочиться на глазах у отца. Он прикрыл дверь. Через несколько секунд снова открыл, надеясь – нет, даже зная откуда-то, – что теперь отца там не окажется.
Так и случилось.
Шли дни.
Секретарь отдела Стива, его начальник и друг погибли при странных обстоятельствах, но им по-прежнему никто не интересовался. На работе он нервничал, хоть и успешно это скрывал, а вне работы его одолевали тяжелые мысли. Тяжелее всего было полное одиночество. Одна Шерри, быть может, поняла бы его и поддержала, – но она так ему верила, что и в страшном сне не заподозрила бы ничего подобного. Теперь он жалел, что не повел с ней дело начистоту гораздо раньше, что не рассказал все с самого начала. А теперь уже поздно. С каждым убийством по отдельности она, пожалуй, еще могла бы смириться. Поняла бы, почему он заставил замолчать Лаймена Фишера, возможно, даже одобрила бы убийство Джины. Пожалуй, не стала бы возражать и против смерти Уилла – он ей никогда не нравился. Но как выложить все это разом? Подбери самые мягкие и обтекаемые выражения – все равно будешь выглядеть каким-то маньяком. Да, сама она душит щенков, но люди – совсем другое дело, и этого ей никогда не принять.
Стива смущало внимание других людей, их дружелюбие, симпатия. В пятницу после работы он отправился в бар с Джейсоном и Деннисом, но говорили они только о том, какой классный парень был Уилл да как с ним было весело. «Зачем? – спрашивал себя Стив. – Они же так не думают! Явно разыгрывают спектакль, только непонятно зачем». Какой реакции от него ждут? Провоцируют, чтобы он начал спорить или обвинил их в лицемерии?
Мать, вероятно, тоже что-то подозревает. Отношение ее к сыну было враждебным, как всегда, однако Стив заметил некоторые тонкие изменения. На этой неделе он дважды заезжал к ней – помогал прибраться в задних комнатах и вынести в гараж мебель, которую она хотела продать перед тем, как переезжать; несколько раз они поспорили из-за мелочей, но в целом у Стива возникло ощущение, что мать чуть ли не боится его.
Как будто знает, что он сделал.
А знает ли она, что делал отец?
На этот вопрос Стив по-прежнему не мог ответить.
По дороге от матери домой, стоя в пробке на шоссе Санта-Ана неподалеку от Диснейленда, он вдруг спросил себя, оставил ли отец завещание.
Мать ничего об этом не говорила; да если отец и писал завещание, скорее всего, все завещал ей. И все же Стиву было любопытно. С матери станется, думал он, наложить руку на отцовское имущество, даже на то, что по закону ей не принадлежит.
А написала ли завещание мать?
Впрочем, какая разница… Насколько ему известно, он – ее единственный живой родственник. Все автоматически отойдет ему.
Интересно, как умрет мать. Сколько ей лет, он точно не знал. Шестьдесят пять? Шестьдесят восемь? Семьдесят? Где-то около того. Отец ее умер рано, а вот мать дожила до девяноста. Так что, похоже, еще не скоро Стив избавится от матери. Скорее всего, скончается она во сне в глубокой старости.
Если, конечно, ее не настигнет какой-нибудь несчастный случай… Мало ли какой. Можно поскользнуться в ванной и свернуть себе шею. Споткнуться о порог и разбить голову. Забыть о включенной конфорке и устроить пожар. Погибнуть в автокатастрофе. Переехать на новую квартиру и там подавиться бутербродом… Или стать жертвой преступления. Допустим, в дом вломится грабитель. Или ее случайно застрелят на улице в бандитской перестрелке… Или явится какой-нибудь псих, изнасилует ее и убьет…
Мало ли что может случиться!
Пробка начала рассасываться; Стив утер пот со лба и двинулся вперед. Случись матери стать жертвой преступления, первым подозреваемым будет он. Так всегда: в первую очередь подозревают членов семьи. Сперва мужей, потом сыновей. Полиция начнет копаться в его жизни. Лаймен, может, и не всплывет, а вот Джина, Маккол и Уилл всплывут обязательно.
Вот почему страшно, когда все так близко. Отец действовал иначе – убивал в разных штатах, в разных городах…
Приехав домой, Стив понял, что не может сидеть дома. Он предупредил Шерри, что весь день проведет у матери, так что она договорилась сверхурочно поработать в библиотеке, чтобы получить отгул. Теперь он пошел к ней в библиотеку. Выяснилось, что Шерри занята; тогда Стив взял пару CD-дисков, вставил в проигрыватель, надел наушники и слушал, пока Шерри не подошла к нему и не сказала, что библиотека закрывается. На двух машинах они доехали до ее квартиры, вместе приняли душ, занялись любовью, потом на его машине поехали в «Остров моды» и гуляли там, глазея на витрины, до закрытия. Вернулись к Шерри. Она снова захотела секса, но у него не встал, они поссорились и надутые легли спать.
В эту ночь Стиву снились родители: совсем молодые, с маленьким сыном, и все у них было совсем, совсем иначе.
Проснулся он в слезах. Шерри сидела рядом, гладила его по голове и утирала слезы со щек.
– Ш-ш-ш, – приговаривала она, – ш-ш-ш, все хорошо!
Ей нравилось его утешать. И Стив расслабился, благодарный. «Какая же она хорошая!» – думал он.
Что бы ни ждало их в будущем – никогда он ее не обидит.
Никогда не причинит ей боли.
Никогда.
Он терпеть не мог быть «культовым писателем». Просто был собой: писал о том, что его занимало, и так, как ему нравилось. К несчастью, его писательская манера находила отклик у довольно узкой категории читателей – и именно у той, что была ему глубоко и искренне неприятна. У псевдоинтеллектуалов. Позеров. Бледных девиц с вампирическим макияжем и их лохматых кавалеров. У тех, что клянутся в верности Керуаку, Гинзбергу и Жене, слушают только «альтернативу», а книги покупают скорее для того, чтобы красиво расставлять их на полках.
Печально. Хотел бы он стать Филипом Ротом! Черт, да что там Ротом, хотя бы Томом Клэнси!.. Но был собой – и регулярно объезжал колледжи и университеты, отвечал на вопросы серьезных молодых людей о деконструкции и экзистенциализме и украшал форзацы своих новых книг размашистым нечитаемым автографом.
Да, свою «культовость» он от души ненавидел – и с фаталистической покорностью признавал, что обречен навеки оставаться в этом литературном гетто.
Должно быть, поэтому первое его убийство прошло так гладко.
Он выступал в университете Лос-Анджелеса, в небольшом лекционном зале, битком набитом студентами. Эта девушка подошла к нему после выступления. Скромно стоя в сторонке, подождала, пока он подпишет все экземпляры и ответит на все вопросы. А потом сказала:
– Убейте меня.
Писатель изумленно уставился на нее – ведь ожидал он вопроса о феминистической теме в его последнем романе или, на худой конец, «что вы сейчас читаете?» (вопрос-тест, проверяющий, достаточно ли сложны и причудливы для «культового писателя» его вкусы).
– Прошу прощения?
– Убейте меня. Заберите мою жизнь.
Она не шутила, а если и шутила, превосходно это скрывала. В ее словах, в том, как она держалась, не чувствовалось никакого легкомыслия. Он пригляделся. Девушка была совершенно типичной, можно сказать, совершенно обыкновенной: черные джинсы, черная футболка, очки в черной пластмассовой оправе, короткая стрижка, серебряное колечко в ухе. Под мышкой зажата его новая книга. Он не знал, как реагировать. И рассмеялся.
– Уже поздно. Мне пора.
– Убейте меня, – повторила она.
Он оглянулся вокруг в поисках подмоги. Один из профессоров, организовавших выступление, подошел к нему и улыбнулся девице.
– А, Дейдра!
– Я говорила мистеру Чайлдсу о том, как восхищена его новой книгой, – соврала девица.
– Дейдра – одна из лучших наших студенток, – сообщил профессор.
Девица просияла.
Профессор пригласил его в паб при кампусе выпить, и Чайлдс согласился, надеясь, что Дейдра с ними не увяжется. Однако час спустя, когда он, слегка под хмельком, вышел на парковку, она ждала у машины.
– Убейте меня.
Он покачал головой и попытался ее отстранить, чтобы открыть дверцу машины.
– Убейте меня. Заберите мою жизнь.
И он ее убил. Без дальнейших приглашений. С легкостью – словно вылил на нее всю скопившуюся за годы ярость. Схватил ее за подставленное горло, впившись пальцами в нежную мягкую плоть, и душил, ощущая под кожей напряженные артерии, вены и хрящи. И, сам не зная почему, испытывал такой восторг, словно наконец-то наносил ответный удар Судьбе, запершей его в невидимой клетке «культовости».
Жизнь затрепетала и умерла в Дейдре; тело девушки вдруг стало намного тяжелее. Он выпустил ее из рук, и она упала, глухо стукнувшись головой об асфальт. С застывшей на губах улыбкой.
Тело он оставил на стоянке. Ни полиция, ни кто другой его назавтра не побеспокоил. И послезавтра. И послепослезавтра. Вслед за катарсисом убийства какая-то глубокая летаргия охватила Чайлдса, и остаток недели он провел у себя дома, бесцельно слоняясь из комнаты в комнату.
В следующий понедельник в Брентвуде, где он подписывал книги для читателей, на пути к машине его остановило томное существо неопределенного пола – все-таки скорее парень, решил Чайлдс.
– Убейте меня, – сказал он.
Чайлдс окинул взглядом его стильную стрижку, выщипанные брови, модный костюм, облегающий костлявое, почти истощенное тело.
– Хотите, чтобы я вас убил?
– Да. Пожалуйста. Заберите мою жизнь.
Чайлдс немного подумал.
– Садитесь в машину, – сказал он.
Они поехали в горы – в пустынные места, не посещаемые туристами. По дороге оба молчали. Поглядывая украдкой на своего спутника, Чайлдс видел на его женственном лице не страх, не сомнения, а лишь устало-презрительную мину, словно андрогин играл на сцене или позировал перед невидимой камерой.
Чайлдс убил его монтировкой.
Металл сокрушил кость, кровь и мозги брызнули во все стороны, и Чайлдс вновь испытал то же радостное возбуждение. На этом можно было бы и остановиться – юноша умер после первого же удара, – но он бил и бил, снова и снова, пока голова юноши не превратилась в кровавое месиво.
Летаргия, охватившая его после этого, длилась недолго – лишь до следующего дня, когда Чайлдс пошел на встречу с читателями в книжный магазин. На этот раз он пригласил девушку к себе домой и зарезал кухонным ножом.
У нее тоже был экземпляр его романа.
Он налил себе выпить и задумался. Новый роман… Очевидно, все это как-то связано с его последней книгой. Предыдущие его произведения тоже иной раз вызывали у читателей странные отклики, но он приписывал это особенностям читателей, а не своего письма. А теперь старался припомнить, сталкивался ли в прошлом с подобными «психическими эпидемиями», с одинаковыми необычными реакциями разных людей, – и ничего такого не припоминал.
Что происходит? Возможно ли, что новая книга каким-то образом обратилась напрямую к коллективному бессознательному, что выбранная им последовательность слов роковым и неизбежным образом нажимает на кнопку человеческого мозга, ответственную за жажду самоуничтожения?
Похоже на сюжет еще одного романа…
Он перевел взгляд на тело девушки. Пожалуй, еще более странным и пугающим было то, что он шел навстречу желаниям своих читателей, что сам ощущал позыв их убивать. Он убил уже троих. Но воспоминания об этих убийствах плоски, бесцветны, словно о том, что он написал, а не совершил своими руками. Даже сейчас, глядя на лужу свернувшейся крови на полу, Чайлдс не чувствовал ни горя, ни гнева, ни раскаяния, ни отвращения. Быть может, написанные им слова заставили читателей приносить себя в жертву – а в него впрыснули противоположное стремление, стремление забирать у них жизнь?
Он прикончил выпивку, загрузил тело девушки в багажник, прибрался на кухне. Потом отвез тело в парк и забросал сухими листьями и травой.
Проснулся Чайлдс бодрым и свежим, и в первый раз за год – с того времени, как отдал в печать свой последний роман, – сел писать. Занял пост перед компьютером в восемь утра и поднялся – с ноющей спиной, затекшими ногами и глазами, в которых словно песку насыпали, – в девять вечера. В лотке принтера лежали тридцать страниц, покрытые текстом с обеих сторон. Причем хорошим текстом. Весьма хорошим. Перечитывая его завтра, он не будет морщиться, не порвет страницы и не отправит в мусорное ведро, как частенько приходилось делать. Он написал начало нового романа – и этот роман будет доступен не только избранным; знакомые темы и стиль остались в неприкосновенности, но к ним добавилось что-то новое – какая-то универсальная мощь, дающая силы достучаться до читателей самого разного возраста, образования, вкусов.
Он надеялся…
Нет, знал.
Знал, что эта книга станет для него переломной.
Это дело следовало отпраздновать. Чайлдс сложил листы бумаги в конверт, убрал его в ящик письменного стола и вышел на улицу. Был теплый вечер. Облачное небо, затянутое смогом и подсвеченное огнями ночного Лос-Анджелеса, отливало рыжеватым пурпуром. Пить он не хотел – хотел только как-то отметить свою победу, выпустить пар и повеселиться.
Подчиняясь неожиданной мысли, Чайлдс сел в машину, поехал в Уэствуд и зашел там в самый модный книжный магазин. Продавщица за прилавком была немолода и выглядела вполне обычной, нормальной женщиной. Она его не заинтересовала. Зато в задней части магазина, в отделе классики, разглядывал корешки молодой человек в черной футболке и линялых черных джинсах, бритый наголо, в круглых проволочных очках, как у Леннона. Улыбнувшись про себя, Чайлдс подошел к нему.
– Простите, меня зовут Гарольд Чайлдс, я собираю материал для новой книги. Не могли бы вы мне помочь?
– Тот самый Гарольд Чайлдс?!
– Так вы обо мне слышали…
– Только что прочел ваш новый роман. Гениально!
– Благодарю вас.
– Убейте меня, – сказал молодой человек.
– Вы уверены?
– Убейте меня. Заберите мою жизнь.
– Я надеялся, что вы это скажете. – Чайлдс улыбнулся. – Что ж, идемте со мной.
Весь остаток года он писал и убивал, убивал и писал. Несколько убийств попали в газеты, однако никто не связывал их ни с Чайлдсом, ни друг с другом. Последнее было странно, если учесть, что все жертвы – люди одного типа и круга; наверное, копов сбивали с толку разнообразные способы убийства. Каждый раз Чайлдс убивал по-новому. Прежде он ничего не умел делать руками: на кухне, в саду, в гараже, в спорте – во всех занятиях, кроме работы со словом, оставался неуклюжим и никчемным. Но в убийствах словно наконец нашел себя. Он дал волю своему воображению, отдался инстинктам – и изобретал мириады новых способов отнять человеческую жизнь.
Его новый роман вышел в свет и имел большой успех, как у критиков, так и у широкой публики.
В те несколько месяцев, что прошли от сдачи в печать до публикации, Чайлдс бросил и писать, и убивать. Он и из дома-то почти не выходил – только в магазин, за самым необходимым. В нем вдруг пробудилась совесть, спавшая весь год: сожаление о содеянном, запоздалое раскаяние обрушились на него, словно бурный поток. Бывали дни, когда он не мог встать с постели, целые недели, когда существовал в каком-то сером аду. Боль была почти невыносима. Каждый день он брался за телефон, готовый позвонить в полицию и во всем признаться, – но какие-то остатки самосохранения побуждали его вовремя вешать трубку. Как будто где-то в глубине души, на подсознательном уровне, он понимал: эти муки совести – лишь еще один этап его творческого пути, переходная фаза, которая рано или поздно останется позади.
И действительно, чувство вины ушло, воспоминания о содеянном померкли в памяти, стали плоскими и безжизненными, словно сюжет не слишком удачного романа. И после того, как новая книга заняла пятое место в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс», Чайлдс наконец согласился выступить с серией презентаций.
Теперь он подписывал свои книги не в колледжах, не в маленьких магазинчиках для избранных; презентация прошла в «Бордерс», в крупном торговом центре округа Ориндж. Среди слушателей, подпирающих книжные полки, привычная струйка хипстеров и вампирических девиц терялась в общей массе вполне обычных на вид и самых разных читателей.
Первым подошел к нему немолодой человек, должно быть, его ровесник, седобородый, в очках и в твидовом пиджаке.
– Я всегда был вашим почитателем, – сказал он, – но, должен признаться, последняя ваша книга меня просто сразила. Это совершеннейший шедевр!
Чайлдс с улыбкой подписал ему экземпляр.
– Чем вы занимаетесь? – спросил он.
– Преподаю английскую литературу в университетском колледже в Ирвайне. В этом году хочу включить ваш роман в список для чтения на курсе современной литературы. Скажите, не согласитесь ли вы выступить перед моими студентами?
Чайлдс кивнул, чувствуя знакомый прилив восторга.
– С радостью, – ответил он и записал на клочке бумаги номер своего мобильника. – Позвоните мне.
– Непременно, – пообещал профессор.
Еще несколько часов Чайлдс подписывал книги и общался с поклонниками. Его новые читатели производили впечатление людей разумных и уравновешенных – ничего общего с прежней экзальтированно восторженной аудиторией.
Затем он прошелся по торговому центру, рассеянно любуясь витринами магазинов, и вышел к парковке, где оставил машину.
На парковке его перехватила молодая девушка.
– Мистер Чайлдс! – окликнула она. – Мистер Чайлдс!
Он остановился. К нему подбежала юная азиатка в строгой прямой юбке до колен и белой блузке, с длинными черными волосами и точеными скулами. Остановилась, улыбаясь, приложив руку к груди, чтобы унять возбужденное дыхание. Скромно потупив глаза, протянула ему экземпляр его новой книги.
– Вы не подпишете?..
Мгновенно вспомнилась ему другая парковка, другая настойчивая девушка, жертвоприношение… Чайлдс отбросил эти мысли и кивнул.
– Конечно.
Он достал ручку и открыл книгу.
Между обложкой и форзацем лежали белые шелковые трусики.
– Я сняла их в туалете, – пояснила девушка, не поднимая глаз.
Он смотрел на нее и молчал.
– Изнасилуйте меня, – попросила она.
– Что?
– Изнасилуйте меня. Используйте мое тело.
Он подумал немного.
И улыбнулся.
– Садитесь в машину, – сказал он.
Всю субботу Стив и Шерри провели вместе с матерью Стива в ознакомительной поездке по поселениям для людей старшего возраста. Как ни странно, именно мать пригласила их обоих и вела себя довольно сдержанно – насколько могла. Втроем они присутствовали на вызубренных до последнего жеста презентациях, задавали вопросы о налогах и скидках. Даже отлично пообедали в Бреа, и мать – вот неожиданность! – заплатила за всех.
Все поселения, где они побывали, были вполне милы и различались, на взгляд Стива, лишь ценами. Однако сердце матери, как видно, лежало к Миру Досуга; хоть она была неизменно мила с агентами, но, садясь в машину, всякий раз объявляла: «Нет, это не то, что мне нужно!»
Он оказался прав. Мир Досуга в округе Ориндж влился в более крупное поселение и утратил свое имя. Зато оставался другой Мир Досуга, в Сил-Бич: его они посетили последним. Доехали быстро, пробки по дороге не встретились, однако дорога не понравилась Стиву: те же шоссе, что и по дороге в Ветеранский госпиталь, слишком назойливо напоминали о больничных посещениях отца. Как ни старался он думать о чем-нибудь другом, мысли возвращались к отцу, привязанному к кровати и накачанному психотропами. Что за ужасная смерть, думал Стив. А как-то умрет он сам? Будем надеяться, что быстро, во сне…
Въезд в Мир Досуга был оформлен как ворота тематического парка, и рядом с воротами красовался огромный глобус; кроме этого, ничто Стива особенно не поразило. На его взгляд, поселок ничем принципиально не отличался от предыдущих. Но мать, похоже, твердо решила поселиться именно здесь: уже на въезде она пришла в восторг, и дальше ее восторг только усиливался. Они полистали рекламные брошюры, поговорили с агентом, осмотрели четыре свободные на данный момент квартиры. Агент не давил, не торопил, однако к концу экскурсии мать объявила, что готова немедленно заключить договор долгосрочной аренды на одну из показанных квартир. Стив в этой квартире ничего особенно привлекательного не заметил – и пока они сидели за столом и ждали возвращения агента с документами, постарался ее отговорить. К чему так спешить? Дом еще не продан, даже не выставлен на продажу. Незачем принимать поспешные решения. Надо хотя бы показать договор юристу…
Мать ничего не желала слушать и немедленно подписала договор.
Дальше давить Стив не стал, понимая, что мать только сильнее заупрямится. Кончится, пожалуй, тем, что она не станет снимать квартиру, а купит ее! Поэтому он подождал, пока они сели в машину, и лишь затем продолжил:
– Тебе нет никакого смысла привязывать себя к определенному месту. Люди здесь часто умирают, и квартиры освобождаются. Уж, по крайней мере, стоило сначала подумать и показать контракт какому-нибудь знающему человеку, чтобы тебя не надули! Господи, мама…
– Не упоминай всуе имя Господне! – рявкнула она. – Сколько раз тебе говорить, чтобы до тебя наконец дошло?
– Я просто хочу сказать…
– Не упоминай всуе имя Господне!
– Господи Иисусе! – пробормотала Шерри.
Стив едва не рассмеялся вслух. Он рад был, что Шерри на его стороне; однако ее вмешательство не поправило дела. Орать на Шерри или распекать ее мать не осмелилась, но остаток пути просидела молча, плотно сжав губы и метая глазами молнии.
Едва они остановились возле дома матери, как та выскочила из машины, хлопнула дверью и, воинственно выпрямив спину, двинулась к крыльцу.
– Может, нам тоже выйти? – спросила Шерри. – Извиниться?
– Не надо. – Стив развернул машину и поехал прочь.
Пусть хоть сдохнет от злости.
На пересечении Эуклид-стрит и Кресент-стрит, перед самым съездом на шоссе, голубой «Фольксваген» перед ними не тронулся с места, когда красный свет сменился зеленым. Дама за рулем «Фолькса» разговаривала по телефону и, увлеченная беседой, не замечала ничего вокруг. Стив погудел ей. Дамочка показала ему из окна «фак» и сорвалась с места; при этом пересекла двойную сплошную и едва не врезалась в другой автомобиль, который тоже отчаянно загудел ей.
– Вот дура! – сказал Стив.
– А ведь, по-моему, запрещено разговаривать по сотовому за рулем, – заметила Шерри.
– Можно, если у тебя беспроводная гарнитура.
– У нее-то гарнитуры нет… – Шерри огляделась вокруг. – Почему, когда нужны копы, их никогда нет рядом? По-моему, штраф она заслужила.
Она заслужила не только штраф, подумал Стив. И представил себе, как въезжает в «Фольксваген» на полной скорости, с визгом и скрежетом сминая металл, как рулевое колесо пробивает наглой дамочке грудь и она медленно, в муках умирает… Мысль его успокоила. Но несколько минут спустя снова пришлось разозлиться, когда откуда-то справа выскочил какой-то ублюдок в синем пикапе.
– Да что такое сегодня со всеми? – возмутилась Шерри. – Может, полнолуние?
Нет, подумал Стив. Проблема в другом.
Просто есть на свете люди, которых нельзя не убивать.
Это он понимал все лучше и лучше с каждым днем. Любопытно, что прежде люди так сильно его не раздражали. В школе. В колледже. Да хотя бы и в прошлом году. Наверное, чувства эти жили в нем всегда – он просто сдерживал их, не умея выразить; а вышли они на свет и обрели голос, когда Стив узнал, что отец его был не тем, за кого себя выдавал…
…серийным убийцей…
…что лишь притворялся добропорядочным обывателем. Знание это не только помогло ему понять мотивы отца, но и вывело на свет его собственные, очень схожие желания.
– Извини, что я разозлила твою маму, – сказала Шерри.
– Не беспокойся, – ответил Стив. – Поделом ей.
– Да, но она ведь уже пожилой человек, и это она нас пригласила…
– Она живет в своем мирке, а на остальных людей смотрит как на грязь. Стоит время от времени возвращать ее в реальность.
Так живет большинство – каждый в своем замкнутом мирке.
Пока в их мирок не ворвется пуля или нож…
Пробок не было, и уже через пятнадцать минут они доехали до Ирвайна. Оба устали и в кино, как собирались, не пошли; вместо этого решили поехать к Шерри и посмотреть какой-нибудь фильм на DVD.
На телефонной будке возле подъезда Шерри висело распечатанное на ксероксе объявление: «Пропал лабрадор». Дальше – расплывчатое фото веселой собачьей морды в колпаке Санта-Клауса под рождественской елкой. «Откликается на клички Саманта или Сэм, – гласил текст объявления. – Пропала в понедельник. Вознаграждение гарантируем. Звоните 555-65-43, спросить Джима».
Стив с улыбкой повернулся к Шерри.
– Видела? Кто-то собаку потерял.
– И что? – спросила она.
– Может, знаешь, где она? Смотри, награду предлагают…
Шерри, нахмурившись, достала из сумочки ключи.
– Пойдем.
Стив хотел спросить, где она спрятала собачье тело, но решил, что давить не стоит. Достаточно и того, что Шерри убила собаку. Эта мысль почему-то очень его приободрила; едва они вошли в квартиру, он потянулся поцеловать Шерри. Та со смехом отодвинулась.
– Эй, что ты делаешь?
Но он схватил ее в объятия, снова поцеловал, помял ладонью ягодицы. Потом отпустил и, глядя ей в глаза, принялся расстегивать ремень.
Она ответила таким же взглядом – и начала расстегивать джинсы.
Они занялись любовью на кушетке в гостиной.
Утром Шерри отправилась завтракать с сестрой. Пригласила с собой и Стива, но он не пошел, сказал, что хочет еще поспать. Сестра Шерри не слишком-то ему нравилась, и потом, он полагал, что вдвоем им будет веселее.
После того, как Шерри ушла, Стив пошарил на кухне, нашел хлеб и апельсиновый сок, поджарил себе тосты. Шерри говорила, что вернется только после одиннадцати. Быстро и привычно он обыскал ее квартиру, затем включил телевизор и стал смотреть «Встречу с прессой». Вскоре ему стало скучно. Вернуться домой, позвонив Шерри? Нет, она может обидеться. И потом, хотелось бы сегодня снова заняться с ней сексом. Так что он решил выйти прогуляться. Проверил, при нем ли ключ, захлопнул дверь, повернул от дома Шерри направо и пошел куда глаза глядят.
Пешком Стив почти не ходил, все больше выезжал на машине, поэтому не замечал, как мало пешеходов в Ирвайне. Довольно много машин, попадались велосипедисты, но пешком шел он один, словно в каком-нибудь рассказе Рэя Брэдбери.
Во дворе перед домом играли в траве двое ребятишек. Едва заметив его, дети бросили игру и побежали в дом. Должно быть, вид одинокого горожанина был для них настолько непривычен, что в любом пешеходе они видели опасность. Проходя мимо опустевшего двора, Стив чувствовал себя чудовищем Франкенштейна. Дети опасливо наблюдали за ним из окна, и он с трудом поборол искушение подбежать к окну, скорчить гримасу и страшно зарычать.
Наконец он вышел на улицу пошире, которая вела к заправке и торговому центру. Утро было не то чтобы жарким, но влажным, и, прежде чем возвращаться домой, Стиву захотелось выпить чего-нибудь холодного. Например, «Гаторейда». Он заглянул в мини-магазинчик при заправке, однако холодильник там был сломан, и работал только питьевой фонтанчик с разными видами содовой.
Тогда Стив зашел в торговый центр. Небольшие магазинчики, как обычно в воскресенье, были закрыты, и он направился через пустую парковку ко входу в супермаркет. Справа от автоматических дверей тощий подросток с немытыми волосами и приклеенной к лицу ухмылкой продавал какие-то буклеты.
– Не хотите ли поддержать нацию без наркотиков? – поинтересовался он.
Стив покачал головой и вошел внутрь.
В супермаркете работал кондиционер, было прохладно, и Стив с удовольствием задержался здесь на несколько минут, разглядывая полки, пока не высохли капельки пота на лице. Затем извлек из холодильника в задней части магазина бутылку «Гаторейда», расплатился и вышел.
Тут на него по второму разу налетел юный борец с наркомафией.
– Не хотите ли купить наш буклет, чтобы спасти молодое поколение от наркотиков?
– Я уже купил, – соврал Стив.
– И сколько стоил? – не отставал подросток.
Стив остановился, повернулся к нему. Что, мелкий ублюдок сомневается в его словах? Хочет сказать, что Стив лжет?
– Сколько вы за него заплатили? – настаивал парень.
Улыбнувшись, Стив перехватил бутылку «Гаторейда» поудобнее, за горлышко, и изо всей силы двинул ею мальчишке в лицо. Из рассеченной щеки и изо рта парня хлынула кровь.
– Значит, хочешь знать, сколько я заплатил? – негромко спросил Стив, придвигаясь к нему. – Действительно хочешь знать?
Буклеты разлетелись по асфальту.
– Не трогайте меня! – завопил подросток и убежал в магазин.
Ощущая застывшую на лице улыбку, Стив небрежным шагом направился через парковку прочь. У дверей магазина вполне могут быть камеры, думал он. И, скорее всего, и парень, и продавщица в магазине смогут его опознать. Ну и что? Его не поймают. Его просто невозможно поймать. Бог знает, как и почему, но так и есть. В этом Стив больше не сомневался.
«Гаторейд» он прикончил в несколько быстрых глотков, стараясь не испачкать кровью руки или одежду, затем выбросил бутылку в мусорный бак возле заправки. Быстрым шагом вернулся к дому Шерри – и оказался там в одно время с ней. Вежливо кивнул ее сестре Денизе, сидевшей в машине. Та попрощалась с сестрой, намеренно проигнорировав Стива, и уехала.
– Чем ты занимался, пока меня не было? – спросила Шерри.
– Гулять ходил.
– И как? Понравилось?
Стив немного подумал.
– Да, – ответил он. – Понравилось.
На работе все шло по-старому. Как ни странно, Стив скучал по Джине и Макколу. Пока здесь обитали его противники, а он строил против них козни, было куда интереснее. Теперь, когда их не стало, он вдруг заметил, что работа его, в сущности, скучна и бесполезна.
Уилл, пожалуй, был прав.
Теперь Стив обращал больше внимания на людей, о которых писал. Собирая биографические данные бывших выпускников, воспоминания тех, кто их знал, перечитывая их собственные интервью, он задумывался: кто из них ему нравится, а кто нет? Кто из них недостоин жить?
Одна биография особенно привлекла его внимание. Выпускник 1999 года, приговоренный к пожизненному заключению за убийство жены, отбывал свой срок в федеральной тюрьме в Канзасе – и очень просил бывших однокашников писать ему в тюрьму.
Стив перечитал его биографию несколько раз и в конце концов снял для себя копию. Какой смелый парень, думал он. Прямо признается в том, что натворил и где очутился – в то время как однокашники его из кожи вон лезут, стараясь представить себя в биографиях успешнее, чем они есть. А с другой стороны, что ему терять? Всю оставшуюся жизнь ему предстоит провести в тюрьме, вдали от общества…
В следующем году намечался десятилетний юбилей его собственного школьного выпуска. Ехать на встречу выпускников Стив не собирался, но готов был прислать биографию для буклета и сейчас подумывал, что можно написать о себе. Перебирал в памяти свою жизнь после окончания школы – колледж, работу… И всякий раз мысли возвращались к убийствам. Разумеется, писать об этом нельзя; но, как ни странно, говоря о достижениях, похоже, больше всего он гордится убийствами.
Это совершенно неправильно, в этом невозможно признаться ни единой живой душе. Хотя так оно и есть.
Сколько убийств на его счету? Четыре. Всего за несколько месяцев! Отцу для этого потребовались годы. Конечно, старика связывала семья, да и в обществе в те времена было куда меньше насилия, ему было труднее скрыться от подозрений. Тем не менее четыре убийства за такой короткий срок – не шутка! Отец завидовал бы ему.
Если только…
Если только не сказал бы, наоборот, что Стив глупо и безрассудно рискует.
Да, вот это, пожалуй, более вероятно. Стив вздохнул, огорченный тем, что не может добиться одобрения даже от идеализированного образа отца из собственных фантазий.
И все же, как бы там ни было, они с отцом одной породы.
Разница между ними в том, что отец, если не считать Рут, первой жены, убивал людей, с которыми у него не было никакой очевидной связи, а Стив убивает знакомых. Наверное, отец раньше осознал свою задачу – сумел выйти из узких рамок собственной жизни и понял, что должен улучшить мир в целом. Да, без Джины, без Маккола, без Уилла мир определенно стал лучше. А убийство Лаймена Фишера было необходимостью – как иначе сохранить доброе имя отца?
Но, быть может, Стиву пора найти своим талантам лучшее применение? Избавлять мир от тех, кто действительно недостоин жить? От хулиганов. Наглых подростков. От тех, кто болтает по телефону за рулем. От женщин, которые бьют детей. Или мужчин, которые бьют жен. От воров. Лжецов. Религиозных фанатиков.
Разумеется, нельзя просто убивать людей направо и налево – кидаться на всех, кто тебя разозлит. Надо хирургически точными ударами класть конец существованию тех, чья жизнь – чума для человечества, кто не приносит окружающим ничего, кроме проблем. Он уже доказал, что способен убивать и не попадаться; применить свой талант на благо общества – его цель, его священный долг.
Он – избранный. Как и его отец.
Интересно, простирается ли эта избранность дальше в глубь прошлого? Как насчет деда, отцова отца? У него тоже было высшее призвание?
Наверняка.
Это у них в крови.
Другой вопрос, всегда ли он верно выбирает себе цели. Убивать он научился отлично; но одно дело – знать, как убить, и совсем другое – знать кого. Каждый раз, оглядываясь на все, что совершил…
…чего достиг…
…Стив не представлял себе, как можно было действовать иначе. Он убивал только тех, от кого требовалось избавиться. И все же…
И все же на работе он теперь скучает. Пятничные посиделки с Деннисом и Джейсоном утратили свою привлекательность. Хотя Джина, Маккол и Уилл были отвратительными людьми, они вносили в его жизнь что-то важное, пусть и негативное, чего он теперь лишился.
Может быть, решать, кто заслуживает жизни, а кто нет, должен кто-то другой?
Стив потянулся за кофе. Его он купил в «Старбаксе» внизу, просто по привычке. На самом деле ему вовсе не хотелось пить. Бумажный стаканчик в руке был теплым – значит, кофе внутри горячий. Неожиданная мысль заставила Стива улыбнуться. Он сжал стакан в руке, оглянулся вокруг – не идет ли кто, и, убедившись, что его никто не видит, со всей силы швырнул его через комнату. Стакан перелетел через ближайшие рабочие отсеки и приземлился где-то посреди зала. Послышался громкий визг – как видно, кофе обжег какую-то женщину. Стив скорчился на стуле, зажмурился и прикрыл рот рукой, едва удерживаясь от смеха.
– Эй, старик, мы с Деннисом уже на месте. А ты где? Я-то думал, ты нас тут встретишь… Позвони, когда доедешь, ладно?
Стив удалил сообщение от Джейсона.
Потом он позвонил Шерри. К счастью, попал на автоответчик.
– Я заболел, – соврал Стив. – Боюсь, желудочный грипп. Поеду домой и лягу спать. Позвоню тебе завтра.
На самом деле он был уже дома: сидел на полу, прислонившись спиной к кушетке, с мобильным телефоном в руке. И сидел так, не включая свет, пока солнце не скрылось за холмами и комната не погрузилась в полумрак, затем в густой сумрак, и, наконец, в непроглядную тьму.
В субботу Шерри пришлось выйти на работу, а Стив поехал в Анахайм навестить мать. Она готовилась к своему великому переезду: нетронутыми в доме остались только кровать и кухонный стол. На всех столах стояли ящики с посудой, на диванах и кушетках – горы тряпок, даже на старом телевизоре – шкатулки со швейными принадлежностями. Вначале мать хотела нанять грузчиков, но Стив пообещал, что они с Джейсоном и Деннисом все погрузят и перевезут сами, так что платить не придется. Тут ее природная жадность взяла свое, и она согласилась.
Стив помогал матери собирать вещи, надеясь найти какие-нибудь забытые пожитки отца, способные пролить свет на его тайную жизнь, однако пока ничего не нашел. Весь дом был вычищен, кое-какая работа оставалась только в гараже; там-то Стив и проводил бо́льшую часть времени. Обрывок веревки, свисающий со стропил, все еще притягивал его; каждый раз он смотрел на эту веревку и гадал, для чего она могла предназначаться. Сегодня, войдя, обнаружил в гараже мать: сидя на полу, она разбирала какую-то заляпанную машинным маслом коробку, которую он прежде не видел.
Мать подняла на него глаза.
– Ты знал об этом? – спросила она.
– О чем? – поинтересовался он, присаживаясь на корточки рядом.
– Вот об этом!
Стив невольно улыбнулся, увидев, что мать держит в руках. Иллюстрированный журнал, по нынешним понятиям очень скромный, даже целомудренный, с безыскусным названием «Обнаженные красотки». Стив взял у нее журнал, но страницы слиплись от машинного масла, открыть его не получалось. В коробке лежала еще стопка журналов – таких же, кроме одного, носившего название «Грудастые красотки».
– Мама, ну такая ерунда!
– Ты об этом знал?
– Нет, – ответил он. – Конечно, нет. Неужели, ты думаешь, папа стал бы делиться со мной такими вещами?
– Я понятия не имею, на что был способен этот человек, – ответил она.
На дне коробки Стив обнаружил бумажную фигурку куклы-голышки, также запачканную черным и прилипшую ко дну. Лицом кукла до странности походила на Ширли Темпл[12]. Бледное бесполое тельце: ни груди, ни половых органов. Рядом – разноцветные бумажные трусики и лифчики.
Вот это, пожалуй, будет похуже.
Стив поднялся, смущенный. Думать о том, что это значит, он не хотел – и тем более не хотел обсуждать это с матерью.
– Пойду выпью воды. Пить хочется.
По дороге в гараж он уже проходил через дом, но в тот раз не присматривался и заметил лишь общую картину сборов. Теперь же обратил внимание на то, что было разложено в гостиной на полу, между двумя кушетками. Этого он раньше не видел.
Холодное оружие. Короткий меч, мачете, ножи.
Стив остановился. Затем подошел поближе и стал рассматривать оружие. Откуда оно? Из Вьетнама? Да, скорее всего. Раньше Стив этих вещей не видел. И ничего удивительного: своими военными воспоминаниями – ни в каком виде – отец с ним не делился, и об этом периоде в жизни отца Стив ровно ничего не знал.
Он наклонился, поднял мачете, повертел в руках. Представил себе, что, как в кино, прорубается сквозь джунгли. Пожалуй, рубить пришлось бы двумя руками.
Лезвие выглядело блестящим и очень острым. Все лезвия блестели, словно ими никогда не пользовались.
– Твой отец хранил, – послышался сзади голос матери.
От неожиданности Стив едва не уронил мачете. Он не слышал, как она подошла.
– Я нашла их, когда собирала вещи. Он держал их в нашей спальне. У нас в шкафу.
Трудно было поверить, что на памяти Стива эти двое ни разу не повысили друг на друга голос. Нередко они сердились на него, но никогда – друг на друга. Кто бы мог подумать, что под внешним благоообразием скрывается такая неприязнь?
Впрочем, в жизни отца было немало такого, о чем Стив прежде и подумать не мог.
Он осторожно положил мачете.
– Должно быть, привез их из Вьетнама.
– Не знаю, откуда он их привез. Не знаю, откуда что он брал. Да и плевать мне.
– Мама, он умер, – мягко сказал Стив.
– И что? Это не извиняет того, кем он был. И чем занимался.
Чем занимался?!
Сердце Стива учащенно забилось. Он облизнул вдруг пересохшие губы.
– Мама…
– Не мамкай!
– Но…
– Почему ты все время его защищаешь? Твой отец был чудовищем!
«Чудовищем»?
Она знает.
Стив застыл. Затем медленно повернулся к матери. Она не сводила глаз с коллекции оружия; на ее лице читались ненависть и омерзение. С такой неутолимой злобой жертва смотрит на труп своего мучителя: ее не жалели – и она не знает жалости.
Это все меняет, лихорадочно думал Стив. Он не знал, что видела или пережила мать; но она знает об отце – а значит, нельзя полагаться на ее молчание. Она ненавидит отца и в гневе может проболтаться. Мать никогда не умела держать себя в узде; а кроме того, она религиозная фанатичка и верит, что всеми ее словами и действиями руководит Бог.
Ей придется уйти. Он этого совсем не хочет; но, как и во всех предыдущих случаях, такова необходимость. Надо защищать не только доброе имя отца, но и собственную жизнь. Если власти узнают, что совершил его отец, им нетрудно будет перебросить мостик и к сыну.
– Ты не знаешь, что за человек был твой отец, – сказала мать.
Стив рассеянно кивнул. Думать приходилось быстро. Она – пожилой человек. В жизни ее в последнее время было много горя: смерть мужа, а перед этим – постигший его инсульт, безумие, агрессия. Вполне понятно будет, если эта ноша окажется для нее непосильной, если она решит разом со всем покончить.
Но как?
В доме много рецептурных таблеток – и ее, и оставшихся от отца. Оба они принимали множество лекарств от разных болезней, а когда отец сломал ей руку, матери выписали болеутоляющие и антидепрессанты. Именно так люди чаще всего кончают с собой, верно? Чисто, относительно безболезненно, куда проще, чем вешаться или резать вены.
Стив схватил мать за руку: он хотел отвести ее на кухню, где хранились лекарства. Она, нахмурившись, отстранилась.
– Что ты делаешь?
– Хочу тебе кое-что показать.
– Ну покажи. – Руку она не дала, но пошла за ним через столовую на кухню.
На всякий случай он задернул занавески.
– Так что же? – спросила она.
Не отвечая, Стив открыл крайний правый ящик кухонного шкафа над раковиной. Здесь, на нижней полке, стояли в несколько рядов флакончики с белыми колпачками.
Отлично.
Он принялся быстро, один за другим, отвинчивать колпачки флаконов и высыпать таблетки в ладонь. Мелкие, средние, крупные; круглые и овальные; белые, красные, желтые, голубые.
– Стивен!
Он повернулся. Правая рука была занята; левой он сильно толкнул мать в плечо и повалил на пол.
– Стивен!
Она сидела на полу; в одно мгновение он опрокинул ее на спину, прижал руки коленями. Это было самое страшное. Напасть на мать, ударить ее, повалить – это противоречило всему, чему его учили, его естеству. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы выдержать, чтобы не убежать, погибая от ужаса и стыда.
Но он выдержал. И готов был идти дальше.
Прижав мать к полу, Стив заставил ее открыть рот. Она хотела закричать, и тогда он ударил ее кулаком в подреберье. Останется синяк, мелькнула мысль. Ничего: у пожилых людей легко возникают синяки. Вполне могла удариться о стол, о спинку стула или еще обо что-нибудь. Вряд ли кто-нибудь заподозрит, что это родной сын бил ее кулаком, перед тем как запихать таблетки ей в глотку.
Мать лежала под ним, хватая ртом воздух, и он начал сыпать в ее приоткрытый рот таблетки. Первые несколько штук она выплюнула; он насыпал новых и силой закрыл ей рот. Мать боролась с ним, отчаянно пыталась вдохнуть; но Стив заставил ее проглотить, затем силой разжал ей челюсти и всыпал еще порцию таблеток. Что это за таблетки и как они действуют, он не знал; но после третьей порции она вдруг забилась под ним. Стив не знал, реакция ли это на лекарства или просто отчаянная борьба за жизнь, однако мать выгибалась под ним всем телом, брыкалась, словно норовистая лошадь. Ее глаза закатились.
Стив уже не сыпал таблетки ей в рот – втискивал, одну за одной, сквозь плотно сжатые губы.
– Сама виновата! – кричал он, всовывая ей в рот таблетку за таблеткой. – Ты сама во всем виновата!
Это обвинение он повторял снова и снова, сам не понимая, о чем говорит. В чем она виновата? И все же Стив выкрикивал эти слова, а она билась под ним, мотала головой из стороны в сторону, брызгала слюной…
И вдруг все кончилось.
Мать перестала биться и брыкаться, ее голова упала набок. Густая рвота потекла изо рта по щеке и вниз, на пол, глаза выкатились из орбит, из одной ноздри сочилась струйка крови. Стив ничего не чувствовал: ни горя, ни вины, ни гнева. Мертвая мать лежала перед ним, как препятствие, проблема, которую он решил. Непонятная ярость, охватившая его несколько мгновений назад, стихла, оставив лишь усталость и пустоту.
Стив огляделся вокруг, подумал. Отпечатки его пальцев здесь везде – но это нормально, это ведь дом его матери. Разумеется, он здесь бывал и все трогал. Однако надо стереть отпечатки с пузырьков от таблеток. Стив оторвал край бумажного полотенца, смочил в воде и тщательно протер пузырьки, а затем расставил на столе, как будто это мать достала их и опустошила.
Рвота уже собралась лужицей на полу, и по кухне распространялся ее запах. Задержав дыхание, Стив направился в заднюю часть дома. Теперь ему предстояло уехать так, чтобы не привлекать ненужного внимания, а завтра он вернется и «обнаружит» тело. Стив не знал, насколько точно врачи могут определить время смерти, однако намеревался поклясться, что в субботу днем, когда он уезжал, с матерью все было в порядке. Пусть считают, что она наглоталась таблеток вечером, в крайнем случае – сразу после его отъезда. Впрочем, предосторожность никогда не повредит: «найти» ее стоит ближе к вечеру.
На секунду он остановился в гостиной, раздумывая, не взять ли с собой отцовские ножи, затем решил, что безопаснее будет оставить их здесь, и двинулся дальше.
И замер.
Посреди холла стоял отец.
У Стива перехватило дыхание. Такого он не ожидал. Строго говоря, призрак отца всегда являлся неожиданно; и все же одно дело – ночью, в постели, при пробуждении, там это как-то более нормально и понятно. И совсем другое – при свете дня.
Солнце на улице светило вовсю, но занавески в доме были задернуты, и в холле царил полумрак. На этот раз отец выглядел почти так же, как в последнюю их встречу со Стивом, перед инсультом: в рубашке с коротким рукавом, домашних брюках и мокасинах. На его лице читалась печаль, и Стиву стало стыдно. «Ты тоже пытался ее убить!» – хотел он выкрикнуть в свою защиту.
Отец повернулся и пошел через холл. Стив понимал, что должен последовать за ним, но не решался. Родительский дом стал ему чужим, и он боялся того, что может скрываться в его недрах. Отец вошел в открытую дверь гостевой комнаты и скрылся во мраке. Стив повернулся, чтобы бежать в противоположном направлении.
И в этот миг в дверь позвонили.
Запаниковав, он бросился было к черному ходу, однако сразу сообразил: попытка к бегству однозначно докажет его вину.
Звонок повторился. Вслед за ним послышался стук.
Что же делать? Вторым инстинктивным импульсом было затаиться, сделать вид, что никого нет дома. Однако это испортит его «легенду». И потом, перед домом стоит машина. Незваный гость, особенно если это сосед, уже догадался, что здесь кто-то есть.
Придется открыть.
Стив поспешил к входной двери, на секунду остановился перед ней, собираясь с духом, затем распахнул. И увидел незнакомую пожилую женщину, приблизительно ровесницу матери.
– Вы, должно быть, Стивен? А я Джун. Я к вашей маме.
Джун, Джун… Не упоминали ли отец и мать при нем женщину по имени Джун? Впрочем, они так редко друг с другом разговаривали, и разговоры их обычно носили такой общий и неконкретный характер, что Стив практически ничего не знал о повседневной жизни родителей – как и они о нем.
Не знали.
И не узнают. Теперь они мертвы.
Оба мертвы.
Но Джун, очевидно, – подруга матери и явно ждет, чтобы ее пригласили внутрь. Соображать требовалось быстро.
– Мама сейчас спит, – ответил он.
Джун только рукой махнула.
– О, разбудите ее, пожалуйста! Она возражать не станет.
– Мама плохо себя чувствует, – уточнил Стив, стараясь подавить тревогу в голосе. – Боюсь, она заболела.
Уголком глаза он видел в кухне на полу ноги матери, носками вверх. «Как у Злой Ведьмы Запада», – подумал он вдруг и едва удержался от смеха. С ужасом поняв, что улыбается, поспешно стер улыбку с лица.
– Мы с ней виделись утром, – нахмурившись, проговорила женщина, – и она была вполне здорова. Что с ней?
– Не знаю, – ответил Стив. – Главное, что она отдыхает и просила ее не беспокоить. Я скажу ей, что вы заходили.
Он хотел закрыть дверь у соседки перед носом, но сообразил, что это будет слишком подозрительно, и просто стоял, ожидая, пока она уйдет.
– Ну хорошо, – неуверенно сказала Джун. – Понимаю. Вы скажете ей, что я зайду попозже?
– Разумеется, – пообещал Стив. – Конечно, скажу. И рад с вами познакомиться, – добавил он.
– Я тоже рада наконец с вами познакомиться, – ответила Джун.
Стив понял: мать наверняка рассказывала Джун что-то о нем – и, уж наверное, ничего хорошего.
Сойдя с крыльца, Джун обернулась; он помахал ей и закрыл дверь. Руки тряслись; с минуту Стив стоял, привалившись спиной к двери, глубоко дыша и стараясь успокоиться. Покосился на неподвижное тело матери на кухонном полу. «Я в ловушке, – думал он, – я в ловушке, я обречен убивать тех, кто со мной рядом».
А не обман ли это? Может, и нет никакой высшей цели? А он – просто жертва невезения и дурной наследственности и обречен убивать людей лишь потому, что отцом его был Джозеф Най, неведомый миру серийный убийца?
Мрачная мысль.
Стив запер переднюю дверь. Прошел через дом к задней и запер ее тоже. Закрыл гараж. Самым беспечным прогулочным шагом, на какой был способен, подошел к машине. Последний штрих – помахал рукой занавешенному кухонному окну. Видит ли его кто-нибудь из соседей, он не знал; но осторожность никогда не помешает.
Отъехав от дома, Стив почувствовал себя лучше, а на шоссе совсем приободрился. Сегодня дома он поупражняется перед зеркалом изображать шок и горе. А завтра после обеда вернется сюда и позвонит в полицию.
Воскресенье, конец весны. Жара и безветрие. Вниз, в библиотеку, за CD-диском. Диски из проката: Аарон Коупленд, Филип Гласс, Бак Оуэн. Пожалуй, начнем с Гласса. Что-нибудь из старенького: после «Эйнштейна на пляже» и до «Койяанискатси». Долгая, протяжная, с повторяющимися аккордами и музыкальными фразами: ощущение движения на месте. Где-то посреди композиции появляются мухи. Вижу их на стене. Жужжания не слышу – музыка заглушает; только стайку мух на белой стене над австралийским орнаментом. Как они сюда попали? Дверь закрыта. Открыты окна, но на них противокомариные сетки, дыр нет. Мух уже десятки, и они прибывают с каждой минутой. Колеблются пятном Роршаха с расплывчатыми краями, словно амеба, музыке в такт.
Теперь вижу, откуда они явились. Крохотная щель между стеной и потолком. Мухи танцуют. Движения отдельных мух отвечают отрывистому ритму музыки, очертания всей стаи – ее гармоническим переходам.
Выбегаю наружу через заднюю дверь. Мухи везде: на стене, за окном, на соседнем доме, на кустах, на деревьях. Слышу их жужжание. Музыка привлекает их, зовет. Назойливые повторы, раздражающие соседей, притягивают мух.
Возвращаюсь в дом. Под кухонной раковиной есть «Черный флаг». Прикончит он их всех – или только разозлит? Мухи покрывают уже не только белую стену, но и оконные рамы: их тысячи, они покрыли больше половины стены. Музыка звучит как их жужжание – или громкое хоровое жужжание стало частью музыки?
Мушиный танец становится плавным. Черное озеро мух меняет очертания, сжимается и расширяется. Мухи облепляют острые углы, закругляют их. Мухи и звуки вместе гипнотизируют, вводят в транс. Дыхание замедляется, медленнее бьется сердце. Расслабляюсь. Успокаиваюсь. Готов принять.
И
Я я я я я
Они говорят мне: мы дадим тебе все, что хочешь. У них, у мух, есть власть, доселе мне неведомая. Я призвал их своей музыкой, я пробудил их, я помог им услышать голос повелителя. Теперь я, я, я могу получить от них все, чего жаждет мое сердце.
Не знаю, на что способны мухи, не знаю, почему они способны на все. Это бессмыслица, и рационалист во мне предлагает просто выключить проигрыватель и посмотреть, что будет. Но тот же рационалист знает: нападения такого множества мух я не переживу.
Значит, музыка должна длиться вечно? Нажать кнопку «Повтор», чтобы Филип Гласс никогда не кончался? Тогда они будут счастливы и меня не тронут?
Я я я
Все новые мухи летят издалека – темная туча насекомых закрывает белое выцветшее небо. Зов музыки притягивает этот живой смерч к моему дому.
А мухи – насекомые?
Неважно, все неважно. Я снова смотрю и слушаю. Движение, звук. Покой.
Все, чего захочу.
Хочу, чтобы умерла моя мать.
Женщина
– Отлижи мне, а я у тебя отсосу!
Тортон огляделся. Никого больше не было на улице – и слова эти донеслись из «Лексуса», остановившегося у тротуара, где сидела роскошная блондинка. Смотрела она прямо вперед, на него вообще не обращала внимания, и Тортон подумал, что ему почудилось. «Может быть, переспросить?» – подумал он. Но нет: она, разумеется, не могла сказать ничего подобного. Поэтому он отвернулся и зашагал дальше.
– Эй! Я сказала: отлижи мне, а я у тебя отсосу!
Говорила именно блондинка – и точно обращалась к нему. Теперь она смотрела на него через пассажирское окно и улыбалась. Поколебавшись, он открыл дверь машины. Сел на переднее сиденье и сразу увидел, что на ней нет ни штанов, ни трусов. Мгновенно возбудившись, он захлопнул дверь – и только тут заметил, что ноги ее не того же цвета, что лицо и руки. И что от них исходит вонь.
Ноги ее были покрыты размазанным засохшим дерьмом.
Он зажал нос, стараясь дышать через рот.
– Выпустите меня! – потребовал он. – Я хочу уйти!
Но дверь была заперта.
– Извини, – ответила она, и в голосе ее слышалось искреннее сожаление. – Не могу.
Потом
Мы жили тогда в городе клоунов…
Стиву не удавалось закончить ни один рассказ. За компьютером он проводил столько же времени, сколько и раньше, писал – точнее, пытался писать, однако все идеи вели в никуда, и, написав страницу-две, дальше он совершенно терялся. Что происходит? Раньше с ним никогда такого не случалось. Может быть, это и есть пресловутый писательский затык? Так или иначе, злило это посильнее отказов из редакций.
Забавно, что один из его старых рассказов тем временем опубликовали в «бортовом» журнале крупной авиакомпании. Причем гонорар оказался весьма впечатляющим, а рассказ теперь в течение месяца прочтут тысячи людей, летающих самолетами. Такой обширной аудитории у него еще не было!
Стив не мог понять, что с ним. С точки зрения писательства, последние несколько месяцев стали самыми продуктивными: новый жизненный опыт обогащал и усиливал творчество. Казалось бы, так должно продолжаться и дальше. И вдруг… словно творческая часть его мозга ушла в отпуск. Стив говорил себе, что, должно быть, это именно «отпуск», некий естественный спад, идущий за подъемом, время отдохнуть и перезарядить батарейки. Творчество оставалось одной из немногих стабильных сторон его жизни, и он боялся лишиться и этого.
Отчасти, возможно, проблема была в самоопределении. Стив, разумеется, помнил, кто он, но больше не понимал, что собой представляет. Корпоративный журналист, который пишет рассказы, а еще иногда убивает людей? Убийца, который притворяется редактором новостной рассылки, а еще немножко пишет? Писатель, живущий, чтобы убивать, а работающий, потому что надо на что-то жить? Стерлись все границы: Стив больше не различал, где работа, где призвание, где хобби, чем он занимается ради развлечения, а чем по нужде.
Мать он кремировал – хотя при жизни она этого не хотела, – и прах ее, в безликой урне, выданной в крематории, стоял сейчас в углу его кабинета. Что делать с урной, Стив понятия не имел. Каких-то особенно любимых мест у матери не было, а если б и были, вряд ли он станет развеивать там ее прах. Временами его посещало искушение просто выбросить урну или спустить прах в унитаз, но это очень сложно было бы объяснить Шерри.
«Найдя» тело и позвонив в полицию, Стив не возвращался в дом к матери. Тогда он провел там много часов – отвечал на вопросы, изображал убитого горем сына. Возвращаться боялся. Трудно сказать, чего именно, – пожалуй, больше всего отца, исчезающего во тьме гостевой комнаты.
Именно после этого случая у Стива наступил писательский затык, и его не оставляло ощущение, что две эти вещи неким образом связаны. На каком-то иррациональном уровне он чувствовал даже, что должен вернуться в дом – тогда чары развеются и проблема будет решена.
Но никак не мог решиться.
Сидя перед компьютером, он долго смотрел на рассказ про клоунов – точнее, на первую и единственную его фразу; потом стер фразу и удалил файл. Удалил и все остальные фрагменты. Если не способен написать рассказ от начала до конца, лучше уж вовсе ничего не писать.
Ночью ему приснился клоун. Все тот же, что и обычно, только на этот раз он бежал по беговой дорожке в черно-белом зале. Клоун был обнажен, и тело его размалевано, как и лицо: красный живот, зеленая грудь, голубые соски, желтый пенис.
И бежал он по дорожке из человеческой кожи.
В черно-белом зале были две двери, в разных его концах. На пороге одной стоял Стив и думал, как бы пробраться через зал и выйти через другую дверь, не потревожив клоуна. Почему-то ему очень нужно было попасть в ту, другую дверь. Но еще он знал: если клоун его заметит – освежует заживо, расчленит, а кожу его пустит на обивку разных гимнастических снарядов.
В какой-то момент клоун опустил глаза вниз, на контрольную панель – быть может, проверял, сколько уже пробежал или с какой скоростью, – и Стив, воспользовавшись этим, рванул мимо него вперед. Он был уже в шаге от второй двери, когда огромная белая рука опустилась ему на плечо. Стив пытался бежать, но, словно мультяшный герой, только перебирал ногами на месте. Он поднял глаза. Клоун вырос. Вырос и черно-белый зал – полосатый потолок его теперь маячил где-то этажах в трех над головой Стива. А клоун стал вдвое выше его ростом. Желтый восставший член его уперся Стиву в плечо, и тот ощутил боль и ожог в том месте, где клоун к нему прикоснулся.
Сквозь дверной проем он видел страну голубого неба и зеленой травы. Страну, где отцы и сыновья удили вместе рыбу, кидали друг другу фрисби или ели бутерброды, сидя на траве. Страну, до которой ему не добраться никогда.
Тут зазвенел будильник, и Стив проснулся.
С мокрым от слез лицом.
Едва проснувшись, Стив понял: надвигается беда. В предчувствия он едва ли верил, сам их никогда прежде не испытывал, но ощущение было четким и неоспоримым: близится что-то важное.
Важное и страшное.
Он принял душ, оделся, позавтракал хлопьями и кофе. Ощущение надвигающегося ужаса только усиливалось.
На работу Стив ехал очень осторожно, тормозя, как только видел желтый сигнал светофора, и доехал без приключений. На свой этаж поднялся пешком, а не на лифте – на всякий случай. Понимал, что ведет себя суеверно и глупо, однако с ощущением, что близится беда, невозможно было спорить.
Что же такое должно случиться? Землетрясение? В офис ворвется безумный сотрудник с автоматом? Стива уволят? Компания разорится? Что?
Он не знал этого – и уже почти желал, чтобы неведомая беда разразилась скорее, настолько невыносимо было ожидание.
Вскоре после восьми Джерри Торталья, исполняющий обязанности главы отдела, созвал Стива и еще нескольких руководителей подразделений к себе на совещание. К ним обратился новый клиент – особый клиент, подчеркнул Джерри, работа на которого, возможно, позволит «Однокашникам-медиа» расшириться и охватить смежные области бизнеса.
– Выпускники бывают не только в школах и университетах, – начал Джерри. – Например, люди, работавшие в той или иной компании, а затем ушедшие по собственному желанию, – это ведь тоже своего рода выпускники…
– Да-да, понятно, – отмахнулся Рон Зиндел. Несмотря на то что Джерри очень старался занять место главы отдела – а может быть, именно поэтому, – подчиненные относились к нему без особого уважения. – И что это за новый клиент?
Джерри откашлялся.
– Ну, – продолжил он, – в данном случае клиент – еще одно учебное заведение. Совершенно особого рода. – Он сделал драматическую паузу. – К нам обратился за помощью в составлении буклета и каталога выпускников колледж клоунов «Мир развлечений»!
Вокруг послышались смешки.
– Я не шучу, – продолжал Джерри. – Дело серьезное. Они готовы заплатить хорошую цену за уникальный продукт, который в будущем станет нашей визитной карточкой.
Стив не смеялся вместе со всеми. Он похолодел.
Колледж клоунов. Одна мысль о таком месте пробирала до костей.
– Я хочу, чтобы двое из вас съездили в этот колледж. Поговорите с нашим контактным лицом, Хербом Сливицем, постарайтесь понять, чего именно они хотят, чего от нас ждут и как нам адаптировать свои ресурсы к их потребностям. Мне нужен один человек из пиар-отдела и один из редакции. – Джерри обвел взглядом стол. – Например, Боб и… ну и ты, Стив. Отправляйтесь туда, выясните все, что сможете, подготовьте презентацию будущего проекта, и приступим к делу.
– Колледж клоунов? – оживился Боб Мэттакс. – Это где, в Орландо? А командировку нам оплатят?
– Это в Лос-Анджелесе, – ответил Джерри. – Вам оплатят бензин.
Стив совершенно не хотел ехать, но не видел способа отказаться, тем более что не смог бы объяснить причины отказа.
– Хорошо, – тихо произнес он.
– Вот такой подход к работе мне по душе! – объявил Джерри.
– Ну что за кретин! – сказал Боб несколько секунд спустя, когда они вышли из конференц-зала. – И зря он надеется, что получит должность; они всегда берут кого-то со стороны. Вот увидишь, и месяца не пройдет, как он вернется к нам в окопы. – Боб покачал головой. – Право, начнешь жалеть о Макколе, верно?
Стив сухо улыбнулся и промолчал.
При слове «колледж» он представлял себе кампус и здание с аудиториями, так что с некоторым удивлением увидел среди небольших магазинчиков здание, по очертаниям напоминающее склад. Оно было выкрашено ярко-розовой краской, под крышей красовалась вывеска – огромными разно-цветными буквами, раздутыми, словно воздушные шары. Над дверью, по обе стороны, располагались матовые окна; таким образом, случайно или намеренно, дверь с окнами при взгляде с улицы напоминала физиономию с глазами и ртом.
Из здания вышел человек с суровым загорелым лицом, на ходу срывая с бритой головы ярко-зеленый парик. В руках он держал пистолет с длинным дулом – Стив очень надеялся, что водяной.
Боб вышел из машины, сделав глубокий вдох.
– Просто повторяем про себя: у них такая работа, у них такая работа…
Стив улыбнулся в ответ, хотя ничего веселого здесь не видел. Из дверей им навстречу выкатился еще один человек в костюме, парике и гриме, явно практикующийся в пантомиме: он помахал Бобу и Стиву рукой, затем сорвал с газона невидимый цветок и с поклоном протянул. Приезжие его проигнорировали.
Стив толкнул дверь, и они вошли.
Внутренность колледжа напоминала обычное средней руки учреждение. Стив и Боб прошли мимо трех пустых комнат с обшарпанными металлическими столами, складными стульями и дешевыми лампами. О клоунах здесь напоминали только картинки с цирковыми сценами на облезлых стенах. В четвертой комнате тоже обнаружился пустой стол; однако напротив него на провалившейся кушетке сидела тощая девица в «готическом» наряде; она курила и заполняла от руки какую-то таблицу.
Стив постучал по дверному косяку.
– Здравствуйте! – сказал он.
Девушка подняла глаза.
– Да?
– Мы ищем Херба Сливица, – сказал Боб. – Мы из «Однокашников-медиа». Он должен нас ждать.
– Он, наверное, еще в классной, – с неизбывной скукой в голосе откликнулась девица. – Пойдемте, я проведу вас.
Она встала, отложив свою работу, и провела их по коридору в комнату побольше, полную разных принадлежностей для жонглирования: мячей, шаров для боулинга, коробок, металлических колец. У дальней стены пожилой человек, на вид вылитый Уильям Фроули[13], складывал в стопку красные маты.
– Херб! – позвала девица. – К вам посетители!
– Спасибо… – начал было благодарить Стив, но она уже исчезла.
Херб оставил маты и подошел к ним.
Боб, прирожденный продажник, с широкой улыбкой протянул ему руку.
– Боб Мэттакс, «Однокашники-медиа». А это мой коллега Стивен Най.
Стив кивнул и не без усилия улыбнулся. Кажется, он различал в уголках глаз Херба маслянистые остатки грима.
– Мило у вас здесь! – соврал Боб, с ненатуральным восхищением оглядывая просторный зал.
– У нас восемь классных комнат, три аудитории для практических занятий, двенадцать человек в штате и двадцать новых студентов каждый семестр. Сейчас у нас учится рекордное число студентов – пятьдесят восемь.
– Впечатляет, – одобрил Боб.
Херб гордо кивнул.
– Мы уже тридцатый год в этом бизнесе, наши клоуны трудятся во всех крупнейших цирках мира!
– И поэтому вы решили составить каталог выпускников, – вставил Боб.
– Вот именно.
Тут вступил Стив:
– Уверен, вы или ваши коллеги уже видели примеры нашей работы.
– Да, разумеется. В сущности, мы узнали о вас, когда Тед Теккери, наш директор, отмечал сороковой юбилей окончания школы. Вот почему мы решили обратиться к вам. Смотрите: нам хотелось бы составить список наших выпускников, с указанием мест, где они работают или работали, а также что-то вроде телефонной книги с их нынешними телефонами и адресами.
– Звучит фантастически! – одобрил Боб.
– Нам понадобится получить от вас много информации… – начал Стив.
– А мы уже начали ее собирать. Кэт – та девушка, что проводила вас сюда, – составляет список всех наших учеников за тридцать лет. Мы постараемся найти фотографии, адреса и вообще все, что сможем. Конечно, данные наверняка будут неполны – в нашем бизнесе с отчетностью вообще все не очень гладко, но мне говорили, что вы предоставляете услуги по поиску людей и информации…
– Да, если получим точные имена и фамилии, – ответил Стив.
– О, здесь проблем не будет. Все, что вам нужно, мы предоставим к концу недели.
Стиву казалось, что на этом можно и закончить. Однако Боб свою задачу видел в том, чтобы раскрутить колледж клоунов на постоянное сотрудничество, и принялся перечислять все, что предлагают «Однокашники-медиа»: видео, CD-диски, DVD-диски, сайты в Интернете.
– Буклет или каталог – это, в сущности, только отправная точка, – затараторил он. – У меня такое чувство, что вам нужен намного более полный пакет услуг…
Херб смерил его взглядом.
– Нам нужен именно каталог.
– Хорошо, хорошо, – сдаваясь, отозвался Боб. – А вы не покажете нам свой колледж? Мы ведь ничего не знаем о том, чему и как учат клоунов, а это наверняка очень интересно. И, возможно, даст нам какие-то идеи для оформления каталога.
– С удовольствием, – ответил Херб. – Сейчас, только закончу с этими матами…
Тут из-за двери у них за спиной высунулся клоун и громко задудел в красную шутовскую дудку. Стив подпрыгнул и охнул от неожиданности.
Боб и Херб покатились со смеху.
– Что, нервишки шалят? – проговорил Херб, как-то сально ухмыльнувшись, словно под «нервишками» подразумевал что-то неприличное.
Стив повернулся к клоуну лицом, выдавливая из себя улыбку: он, мол, и сам не прочь посмеяться над собой и не возражает, когда над ним смеются другие.
Клоун, приплясывая, уже удалялся вдоль по коридору. Выглядел он точь-в-точь как тот странный автостопщик, которого видел Стив перед убийством Джины и затем после убийства Маккола – в комбинезоне и соломенной шляпе.
Волосы зашевелились у Стива на голове. Это была бессознательная, телесная реакция. Разум его спрашивал: «Что, если это тот самый человек? Что, если он меня узнал?»
– Бо-Джо, – со смехом пояснил Херб. – Один из наших студентов. Очень талантливый парень.
Стив снова обернулся, однако клоуна уже не было. Напуганная детская часть его сознания подсказала, что клоун спрятался в одной из пустых комнат и точно прыгнет оттуда на них, когда они будут проходить мимо. Стив вздрогнул: о таком даже думать не хотелось.
Боб и Херб все еще улыбались. Боб с деланым дружелюбием похлопал собеседника по спине.
– Так что же, Херб? Устроите нам экскурсию?
Тот с широкой улыбкой перевел взгляд на Стива.
– Ну, если никто здесь не боится клоунов…
– Да бросьте, со мной все нормально, – со смехом ответил Стив.
«Сукин ты сын, – подумал он. – Вспороть бы тебе глотку, как свинье, и оставить подыхать в луже собственной крови».
Эта мысль помогла ему успокоиться, и Стив с улыбкой пошел по коридору вслед за Хербом.
CD-диск и папка с документами пришли из колледжа клоунов в следующую среду – немного позднее, чем обещал Херб. Впрочем, сроки проекта еще не утвердили, так что спешки не было. На диске находились отсканированные фотографии и актуальная информация о нынешних учащихся, а также тех выпускниках, с которыми колледж поддерживал контакт; в папке – старые списки учащихся и старая контактная информация.
Каждому из четырех сотрудников, работающих над проектом, Джерри раздал особые задания. Стиву поручили собрать всю имеющуюся информацию о выпускниках, чьи контактные данные известны, проверить ее, с каждым связаться и договориться о предварительном интервью. Выходит, в ближайшие несколько недель с утра до вечера ему предстояло разглядывать на экране компьютера физиономии клоунов. Мысль об этом наполняла Стива ужасом; но, сказав себе: «Ладно, раньше начнешь – раньше кончишь», он принялся за дело.
Глотнул кофе, кликнул на диск, открыл файл и поднял глаза на фото на экране.
Это был клоун.
Очень знакомый клоун.
Кровь застыла у Стива в жилах. Он не встречал этого клоуна в колледже, не видел во сне, но откуда-то знал. Знал его лицо.
Он смотрел на экран во все глаза, пытаясь понять, где же и когда встречался с этим человеком. Несколько секунд ничего не мог сообразить.
А потом вспомнил.
Флагстафф.
Стив прикрыл глаза. Он тяжело дышал, словно пробежал несколько миль…
…убегая от чудовища…
…сердце так колотилось, что его стук больно отдавался в ушах.
Да, теперь он вспомнил все. Еще несколько секунд назад этого воспоминания не существовало, – а теперь оно вернулось, ясное, четкое и болезненное, словно все произошло миг назад. Не обезвреженное разумом, не смягченное годами.
Они с отцом пошли в цирк… Идиллическая картинка, верно? Впрочем, для начала, это был не обычный цирк – не «Братья-жонглеры», не «Цирк Варгаса» или еще какое-нибудь известное шоу, а непонятный какой-то цирк – просто изъеденный молью шатер, возведенный в чистом поле. Отправились они туда в выходной, после обеда, причем мать осталась дома – может, домашние дела занимали, а может, решила дать отцу с сыном побыть вместе. Стив очень хотел, чтобы мама пошла с ними, очень просил – в то время он был с ней куда ближе, чем с отцом, – но она не согласилась.
Ехать пришлось долго, а приехав, они поставили машину рядом с другими прямо на поле, в грязи. В фанерной будке у входа в шатер купили билеты и зашли внутрь. Внутри шатер оказался таким же серым и выцветшим, как и снаружи; его когда-то яркие краски давным-давно превратились в серо-бурые депрессивные тона. Они выбрали себе места посреди ряда, а потом отец встретил какого-то знакомого, тоже пришедшего с сыном. Мужчины заговорили между собой о чем-то взрослом, а тот мальчик, на пару лет старше Стива, спросил, можно ли им выйти наружу и посмотреть, что там. Оба отца ответили: можно, и мальчики пошли на разведку.
Эту часть Стив помнил плохо. Кажется, они бродили вокруг шатра, искали клетки львов и вагончик слона, как в мультике «Дамбо». Зато хорошо запомнилось то, что было дальше. На задах цирка, позади грязного трейлера, мальчики наткнулись на клоуна, наносящего себе грим. Он сидел на складном стуле и смотрелся в зеркало, закрепленное на металлической стенке трейлера. Перед ним на земле было разложено что-то вроде гигантской палитры, а в ней – краски. Лицо в зеркале казалось увеличенным, каким-то ненатуральным, со странно закругленными чертами. Клоун наложил пока только белую основу и черные штрихи вокруг глаз, но уже, словно оборотень в фильме ужасов, больше походил на клоуна, чем на человека.
Мальчики остановились посмотреть.
Клоун, должно быть, заметил их в зеркале и резко обернулся.
– Что вам здесь нужно? – спросил он.
Кто-то из них – Стив не помнил, он сам или другой мальчик – ответил:
– Ничего. Просто гуляем.
– Идите-ка сюда! – приказал клоун. Его голос звучал как-то грубо, зло. Опасно звучал его голос.
Мальчики переглянулись.
– Ну?!
Второй мальчик кинулся бежать. Стив хотел бежать за ним.
– Стой, где стоишь! – заорал клоун.
И Стив остался.
Второй мальчик скрылся за углом шатра и исчез из виду. Стив знал: стоило ему добежать до угла – и он тоже был бы в безопасности. Но клоун его поймал. Нет, не держал его руками: но он был взрослым, а Стив не знал, как ослушаться взрослого.
– Иди-ка сюда! – приказал клоун.
Стив повернулся и медленно, загребая ногами, пошел к трейлеру. Во рту у него пересохло, сердце стучало так, словно сейчас взорвется. Какой-то камешек или сучок попал ему в сандалию и колол ногу, однако Стив не осмеливался даже остановиться и вытряхнуть сучок. Смог бы остановиться – быть может, сумел бы и убежать. Но он шел вперед.
– Пришел посмотреть на клоуна? – спросил клоун и улыбнулся, оскалив грязные зубы; нескольких сзади недоставало. – Вы с дружком хотели узнать, каков клоун без грима? Ну, смотри!
С ужасом Стив увидел, что клоун расстегнул ширинку и приспустил штаны. Из открытого пространства выглядывал восставший член, длинный, блестящий, скользкий на вид. Ничего страшнее Стив в жизни не видел.
Он подошел уже совсем близко, и клоун схватил его за плечо, больно сжав пальцами.
– Потрогай! – приказал он, кивнув на свой член.
Стив выполнил приказ: как ни боялся он трогать чудовище, еще сильнее боялся ослушаться. На ощупь член был теплым и тошнотворно упругим, как губка.
– Теперь потри! – приказал клоун.
Стив не понял, чего хочет клоун, и в первый раз взглянул ему в лицо. Под полуналоженным гримом увидел он злобную ухмылку и глаза, мертвые, словно у куклы. Он все еще не понимал, что должен сделать, но боялся спрашивать – и стал тереть член пальцем, словно кусок ткани интересной текстуры.
– Рукой обхвати, дурень!
Не поднимая глаз – он уже плакал и не хотел, чтобы клоун это заметил, – Стив обхватил скользкий член ладонью.
– Не так сильно! – Клоун отбросил его руку и дал ему затрещину.
На этот раз Стив бросился бежать.
Клоун кричал ему вслед: «Вернись!», но Стив бежал, бежал так быстро, как только мог. Тот, другой мальчик смог спастись, думал он, значит, убегу и я. Слезы застилали ему глаза. На углу шатра он споткнулся о натянутую веревку, тут же вскочил и побежал дальше – к людям, к безопасности.
На него начали оглядываться, и Стив спрятался за туалетной кабинкой, чтобы отдышаться и перестать плакать. Он не хотел, чтобы кто-то видел его слезы. Особенно отец.
Потом Стив увидел этого клоуна на арене. Уже с полностью раскрашенным лицом, он надул шарик и с улыбкой вручил его маленькому мальчику в первом ряду. Другие ребята побежали к сцене. Стива затошнило; а когда отец сказал ему: «Хочешь шарик? Иди к нему, попроси, он и тебе даст!» – Стив подумал, что его сейчас вырвет.
Сразу после представления они ушли. Никогда больше Стив не видел этого клоуна. И, кажется, даже никогда о нем не думал.
До сегодняшнего дня.
Неудивительно, что, будучи с Шерри во Флагстаффе, он почти ничего не смог вспомнить об этом городе. Стив постарался обо всем забыть. Его память блокировала не только сам случай с клоуном, но и все, что к нему привело, и все, что было после. Весь год, что семья прожила во Флагстаффе, стал пробелом в его жизненном резюме.
А если б тогда в цирк с ними пошла мать? Когда Стив был маленьким, она тщательно его оберегала: едва ли она разрешила бы ему бегать без присмотра с другим мальчишкой. Велела бы сидеть спокойно на месте или сама пошла с ними. И ничего бы не было. Ничего.
Может, это она во всем виновата?
«Сама виновата! Ты сама виновата во всем!»
Стив снова взглянул на лицо на экране. Белая лысина в обрамлении рыжих кудрей. Лицо, естественно, тоже белое. Красный нос-картошка. Мягкие пурпурные и зеленые линии вокруг улыбающегося рта, странные черные загогулинки в углах глаз. Даже сквозь фильтры времени, фотографии и компьютерного монитора Стиву казалось, что глаза клоуна смотрят на него злобно, с ненавистью.
Он промотал страницу вниз и прочел анкетные данные. Звали клоуна Джим Адамс, и, как ни странно, жил он во Флагстаффе. Стив переписал его адрес – от руки, не желая оставлять на компьютере возможные следы своих действий. Сложил листок с адресом и сунул в бумажник, спрашивая себя, почему же этот человек живет во Флагстаффе. Сперва-то он думал, что это был бродячий цирк, что только несчастливая случайность привела клоуна в тот день в Северную Аризону. Не исключено, что он понял неверно. Вполне возможно, что цирк был местный, любительский, и устраивал представление, например, раз в год. Вот чем объясняется потертый шатер и прочее цирковое оборудование: все было куплено по дешевке у настоящего цирка, где-нибудь хранилось и лишь раз в год извлекалось из закромов. Может быть, и выступали в этом цирке не настоящие циркачи, а местные бизнесмены, один из которых когда-то, в дни идеалистической юности, учился в колледже клоунов…
Стив снова вернулся к фотографии.
А может, этому парню просто понравился Флагстафф, и он решил там остаться?
И охотиться на других маленьких детей?
Как бы там ни было, дни его сочтены.
Стив его убьет.
Мысль эта не просто вызвала прилив энергии, как когда он планировал убийства Джины и Уилла, но и дала нечто более глубокое и ценное. Похоже, все это не случайность, а кульминация цепи взаимосвязанных событий. Он, Стив, – часть чего-то большего; раньше он видел лишь намеки, отблески своего истинного предназначения, теперь же оно встает перед ним в полный рост. Все вело его к этому. Все, о чем он думал, что делал, чему учился. Ради этого он шел по стопам отца, ради этого оттачивал умение выслеживать и настигать добычу. У отца, вероятно, была иная задача – сколько мог судить Стив, он убивал в основном сутенеров и распутных женщин, – однако Стив избран, чтобы положить конец существованию клоуна.
А может быть, и других клоунов.
А также священников, раввинов, учителей, скаутских вожатых.
Он – защитник детей. Сам он пострадал – но сделает все, чтобы другие дети избежали его участи.
А те, что всё же не избегнут?
Он будет убивать и их, чтобы положить конец страданиям.
Мысль о великой цели и благородная решимость поддерживали Стива на протяжении всего дня. Работал он с энтузиазмом и успел намного больше, чем обычно, с коллегами был куда общительнее и дружелюбнее обыкновенного. Даже фотографии клоунов уже не так его пугали. Неприятное чувство оставалось, но он мог без страха смотреть на размалеванные физиономии.
После работы Стив отправился в родительский дом за мачете. О нем он часто вспоминал и даже специально тренировал руку – когда была возможность, поднимал правой рукой тяжелые пакеты, стопки книг или другие предметы. Ему нравилось чувство тяжести в руке, и, сам себе не признаваясь, он с нетерпением ожидал случая пустить мачете в ход.
Трава на лужайке перед домом уже разрослась, все цветы матери завяли, на стене кто-то накорябал бессмысленный набор букв. «Если соберусь его продавать, – подумал Стив, – надо будет все тут привести в порядок».
Пошарив по правой стене, он нащупал выключатель и включил свет. Одежда, сложенная на диване, запакованные коробки, оружие, разложенное на полу… Стив медленно двинулся вперед, стараясь дышать через нос: в доме стоял затхлый запах тлена. Поверх химической вони дезинфектантов, использованных полицейскими и парамедиками, – запаха, напоминающего о морге в Ветеранском госпитале, – Стив различал другую, тяжелую вонь засохшей рвоты, крови и дерьма.
Он дошел до середины гостиной, присел перед разложенными ножами, взял в руки мачете. Нож оказался не таким уж тяжелым, как помнилось Стиву, и удобно лег в руку.
Отличная штука, чтобы покончить с клоуном.
С Джимом Адамсом.
Да, с Джимом Адамсом. Слишком простенькое, слишком обыденное имя для чудовища в человеческом облике. Стив предпочитал мысленно называть его «клоуном». Так проще.
Хотя все и так достаточно просто. Он хочет убить клоуна – и убьет.
Поскорее бы!
Стив пару раз взмахнул мачете, рассекая воздух, прислушался к свистящему звуку. Потом перевел взгляд на меч и ножи поменьше. Надо забрать всё. Взяв из кучи на диване пару платьев матери, он завернул в них оружие. Затем, порыскав вокруг, нашел крепкий черный полиэтиленовый пакет, вытряхнул из него материнские пожитки и сложил туда ножи.
Из задней части дома вдруг раздался громкий щелчок, словно хрустнула сухая ветка…
…Отец? Мать?..
…Стив подхватил мешок обеими руками и потащил к входной двери. Мешок получился очень тяжелым, в машину его пришлось волочь волоком. Наконец он сложил все оружие в багажник. Подумал было о том, чтобы вернуться и выключить в доме свет, – но страх пересилить не смог. Просто захлопнул дверь и поспешил назад, к машине.
Довольный тем, как благополучно все обошлось, Стив выехал со двора и направился домой.
На этот раз он не придумывал никаких объяснений, даже не предупредил Шерри, что уезжает. Просто сорвался с места, взяв с собой лишь самое необходимое, и отправился на восток, в Аризону. Не желая, чтобы его выследили по билетам, лететь самолетом не стал – поехал на машине, проспав в пятницу всего несколько часов и встав в субботу в три часа утра.
В маленьком городке посреди пустыни под названием Кварцит Стив остановился заправиться, принять душ и съесть на завтрак макмаффин. Вскоре после десяти проехал Финикс, а к полудню достиг Флагстаффа.
Дом клоуна располагался в небогатом районе вблизи железной дороги, идущей параллельно старому 66-му шоссе. Стив проехал мимо череды мотелей, знававших лучшие времена, и свернул на разбитый двухполосный проселок, приведший его в квартал одноэтажных кирпичных строений с выгоревшей травой под окнами. Дом Джима Адамса в точности повторял соседские, если не считать того, что из клумб вместо цветов торчали детские вертушки, а на почтовом ящике была намалевана выцветшая радуга.
Стив дважды объехал вокруг квартала, собираясь с духом. Наконец решил не тянуть и действовать, как бог на душу положит, полагаясь на инстинкты. До сих пор чутье верно ему служило, и теперь также нет оснований в нем сомневаться. Припарковавшись на соседней улице, Стив порылся в вещах, лежащих на заднем сиденье, и достал мачете. Взял его за гладкую теплую ручку, вышел из машины и просто зашагал вперед. Завернул за угол, на соседнюю улицу – так, словно ходил здесь с ножом в руках каждый день. Перед соседним домом двое мальчишек играли в баскетбол, во дворе дома напротив сидел в шезлонге с банкой пива какой-то старикан; никто из них, судя по всему, ничего необычного в Стиве не заметил.
У дома Адамса его охватило напряжение. Он осознал, что не просто идет к своей цели – уже пришел к ней. Пригнувшись, не желая быть замеченным, он пересек выгоревшую лужайку, поднялся на крыльцо. Сам себя Стив ощущал, как Мартин Шин в «Апокалипсисе сегодня», когда тот выскакивает из воды и бросается на Марлона Брандо, и даже поймал себя на том, что тихонько напевает какой-то воинственный рок-мотив.
Сперва он хотел позвонить или постучать и напасть на клоуна, когда тот откроет дверь. Однако сейчас ему пришло в голову, что не стоит убивать его у всех на виду; лучше обойти дом и прокрасться внутрь через черный ход. По-прежнему мыча себе под нос воинственную мелодию, Стив завернул за угол дома и оказался на неогороженном заднем дворике. Здесь, подняв нож и озираясь, он пробрался сквозь чахлые заросли к задней двери. Не считая мертвого безлистого дерева и скелета мотоцикла, гниющего в грязи, двор был пуст.
Если клоун здесь, он в доме.
Стив осторожно взялся за дверную ручку. Дверь легко поддалась, и он бесшумно проскользнул внутрь. Прикрыл за собой дверь – но не до конца, чтобы не щелкнул, привлекая внимание, язычок замка.
В своего рода предбаннике хранились лыжи, грязные лыжные ботинки, пластмассовые санки и прочая зимняя утварь. К стене напротив была прислонена лопата. Открытый дверной проем в центре узкой комнаты вел собственно в дом. На цыпочках, чтобы пол не скрипнул, Стив двинулся туда. Сперва просунул в проем голову, огляделся, никого не обнаружил и шагнул внутрь.
В первой же комнате (спальня? гостиная? кабинет?) на стенах он увидел яркую роспись, изображающую игрушечные поезда, а с потолка свисали на лесках мультяшные машинки. Вместо обычной мебели здесь был длинный стол с ярко-красной пластмассовой столешницей, вокруг него – штук шесть стульев из металла и пластика, какие используются в школьных классах, а на столе – неоконченная модель корабля и несколько моделей самолетов. В центре комнаты была собрана детская железная дорога, у стены стоял открытый ящик, полный игрушек.
Стива затошнило. Быть может, конечно, Джиму Адамсу просто нравится жить в такой обстановке. Возможно, в свои игрушки он играет сам. Однако Стив увидел за этим скрытые мотивы – и невольно подумал о том, сколько маленьких мальчиков придут в восторг, попав в такое место.
Чем дольше Стив искал клоуна, тем сильнее чувствовал страх. Все тот же детский страх, что при первой встрече…
… Потрогай его!..
…и все сильнее хотелось бросить все, бежать сломя голову и никогда не возвращаться. Никакого веселого азарта, наслаждения, как когда он выслеживал Джину и Маккола или готовил ловушку для Уилла, здесь и в помине не было. Не было и освобождающего гнева, как при поединках с Лайменом Фишером и с матерью. Впервые Стив боялся встречи с жертвой и не знал, справится ли со своей задачей.
Он перешагнул через железную дорогу, обогнул автомат с жевательной резинкой и споткнулся о невидимый резиновый мячик на дороге. Удержался на ногах, не упал; однако мяч откатился в сторону и врезался в игрушечный вагончик. В тишине грохот прозвучал оглушительно, как выстрел. Стив замер, прислушиваясь, никаких других звуков не уловил и продолжил путь, не сводя глаз с пола. Мачете он держал перед собой; впрочем, рука наливалась тяжестью, и Стив опасался, что в нужный момент тело его подведет.
Очень стараясь не шуметь, он добрался до противоположного конца комнаты. Логика подсказывала, что дверь должна открываться в холл; однако за дверью обнаружилась другая комната.
И здесь, посреди комнаты, на водяной кровати лежал человек.
Джим Адамс.
Стив остановился. Назначение этой комнаты, как и предыдущих, было сложно определить. Да, здесь стояла кровать – но еще холодильник и плита. Кривые зеркала на стенах множили искаженные отражения. На потолке над кроватью Стив тоже заметил зеркало.
Клоун, должно быть, был мертв или мертвецки пьян, раз шум его не разбудил. Выглядел он, разумеется, старше, чем двадцать с лишним лет назад, но в целом не сильно изменился, разве что отяжелел. Даже во сне лицо его оставалось грубым и жестоким, и Стив задумался о том, скольким еще детям этот монстр испортил жизнь за все эти годы.
Сам того не замечая, он снова напевал себе под нос все ту же мелодию и шел, пригнувшись, выставив перед собой нож, словно хищник, готовый к прыжку. Адамс все-таки открыл глаза… Стив не дал ему сесть или заговорить: перехватив мачете обеими руками, высоко поднял свое оружие и с силой опустил клоуну на шею. Лезвие легко рассекло кожу и мышцы, глубоко вошло в кости и хрящи. За секунду до удара Адамс раскрыл глаза и рот, готовясь закричать. Но не успел. Вместо крика раздался глухой стук ножа и тошнотворное урчание, донесшееся не изо рта, а из разреза на горле.
Хлынула кровь вместе с водой из пробитого матраса. С немалым трудом Стив вытащил мачете из шеи противника и нанес второй удар.
А потом еще.
И еще.
Несколько секунд – и то, что прежде было человеком, превратилось в растерзанные ошметки плоти, плавающие в красной воде.
Стив покончил с клоуном, но ярость его не насытилась. Как безумный, он метался по дому, переворачивая столы и стулья, топча игрушки, срывая картины со стен. Попадись кто-нибудь на его пути – покончил бы и с ним. По счастью, дом был пуст, и Стив метался из комнаты в комнату, словно тасманский дьявол, уничтожая все на своем пути.
В конце концов он попал в помещение, когда-то, видимо, бывшее кухней, – здесь стояла длинная стойка и раковина в центре, – но сейчас служившее пристанищем множеству кукол и мягких игрушек всех размеров и форм. Здесь Стив выронил мачете и остановился, согнувшись, упираясь руками в колени, стараясь отдышаться. На него вдруг навалилась страшная усталость. Болели руки, болело горло – похоже, он, сам того не сознавая, кричал. Стив прислушался, ожидая и страшась услышать поверх собственного шумного дыхания приближающийся вой полицейских сирен.
Дыхание и сердцебиение постепенно успокаивались, а все было по-прежнему тихо, и Стив начал понимать, что ему снова повезло. Осталось только убраться отсюда.
Он выпрямился, подобрал с пола мачете. Руки и одежда были красными от крови; щеки и подбородок стягивала засыхающая жидкость – должно быть, лицо тоже в крови. Он хотел вернуться тем же путем, каким пришел, но мысль о теле клоуна – или о том, что от него осталось, – наполнила его страхом, и Стив решил уйти через переднюю дверь.
Он вышел на крыльцо, заморгав от яркого солнечного света, только теперь заметив, как темно было в доме у клоуна. На крыльце соседнего дома какая-то толстуха вытряхивала коврик; увидев Стива, она с воплем бросилась в дом. Пару секунд спустя на крыльцо, с выражением свирепой решимости на лице, выскочил мускулистый, бритый наголо мужчина. Толстуха у него за спиной торопливо набирала телефонный номер. Бежать было поздно; Стив поднял мачете и приготовился к встрече с героем.
Бритый парень, наверное, увидел, что его ждет, и начал оглядываться в поисках какого-нибудь оружия, но хода не замедлил, и Стив этим воспользовался: высоко подняв мачете, ударил его в широкую грудь. Бритый испустил дикий, животный крик. Впрочем, Стив не дал ему кричать долго: едва парень упал, со всей силы опустил мачете ему на голову. Череп раскололся, оттуда, словно красный белок огромного яйца, хлынула кровь. Еще двумя ударами Стив отрубил бритому руки.
Вдали послышался вой сирен. Ничего так не хотелось Стиву, как вбежать в дом и отрезать руки-ноги той жирной суке, что вызвала полицию, но он понимал, что на это уже нет времени. Машину он оставил на соседней улице, эта женщина ее не видела и не узнает. Однако окровавленный человек с огромным ножом, бегущий по улице, непременно привлечет внимание.
Хотя он готов был все же попытать счастья, ему пришло в голову, что есть куда более короткий и безопасный путь. Не кругом, а напрямик, через задний двор Адамса и двор дома за ним. Так он выйдет прямо к своей машине!
Сирены завывали все громче. Стив повернулся и бросился бежать назад, вокруг дома. Пробрался через жухлые заросли, проскочил мимо мертвого дерева и мотоцикла и оказался у невысокой сетки-рабицы, отделяющей двор Адамса от соседнего двора. По другую сторону забора росли неряшливые кусты. Стив перепрыгнул через ржавую сетку, продрался через кусты…
И оказался лицом к лицу с маленькой девочкой, сидящей на качелях.
Он хотел пробежать мимо, когда девчонка крикнула:
– Я все расскажу!
Спорить с ней времени не было. Сирены раздавались все ближе. Та жирная сука небось уже все выложила оператору из «911».
Стив развернулся и бросился к качелям.
Должно быть, девчонка прочла что-то на его лице, в движениях, в языке тела, потому что вдруг очень испугалась.
– Не надо! – прохныкала она. – Я не скажу! Никому не скажу!
Но Стив понимал: скажет. Едва он скроется и опасность исчезнет, она расскажет всем, кто захочет слушать: подружкам, родителям, учителям. Полиции.
Стив схватил девчонку за руку и сдернул с качелей. Она вскрикнула – короткий, придушенный вопль изумления и страха.
Тогда он свернул ей шею.
И она умолкла.
Тело упало на траву, и Стив помчался дальше, удивляясь про себя тому, как легко все прошло. Убивать взрослых – трудная, грязная работа, требующая внимания, тщательного планирования и физической силы; а избавиться от ребенка оказалось просто, словно выбросить надоевшую игрушку.
Он пробежал мимо дома на улицу, никого не встретив, – ни родителей девочки, ни братьев или сестер, ни подруг. Его машина стояла перед следующим домом. Стив бросился к ней, на ходу доставая из кармана ключи. Мальчишки больше не играли в баскетбол, а вот старикан с пивом по-прежнему нежился в шезлонге. К счастью, смотрел он в другую сторону, на дальний конец улицы, откуда доносился рев мотоцикла. Стив распахнул дверь, прыгнул в машину и сорвался с места.
В зеркало заднего вида он смотрел на дом девочки и размышлял о том, скоро ли родители ее найдут. Если достаточно быстро и сразу позовут полицию, думал он, это поможет ему выиграть еще немного времени.
Стив вспомнил, как хрустнула у него в руках шея девочки. Приятное ощущение. Неожиданный плюс – убил с большим удовольствием.
Выходит, он еще хуже клоуна?
Нет, нет. Это совсем другое дело!
В чем разница, он не смог бы объяснить, – но это совсем другое.
Добравшись до перекрестка, Стив заметил на параллельной улице справа красно-синие полицейские мигалки и немедленно повернул налево. Взглянув на свои окровавленные руки на руле, поймав в зеркале отражение лица, сообразил, как подозрительно выглядит даже для встречных водителей. Надо умыться. И поскорее. Сменная одежда у него с собой, но где помыться и переодеться? Приехав в город, следовало сперва зарегистрироваться в мотеле, а потом уже идти убивать клоуна. Тогда сейчас не гадал бы, где принять душ и даже отсидеться, пока тебя будут искать. Но мысль о встрече с клоуном так пугала его, что он предпочел идти поскорее, пока не пропала решимость. Позволил эмоциям взять над собой верх и не продумал пути отхода…
Что ж, то, что хотел, он сделал. Убил клоуна и ушел.
Стив ехал вперед, держась боковых улочек, спокойно, не привлекая к себе внимания. Впереди показался Университет Северной Аризоны, слева от него – пустое недостроенное здание на месте бывшей парковки, а на углу – бирюзовая кабинка передвижного туалета. Въехав на тротуар и резко затормозив, Стив отстегнул ремень безопасности, перегнулся назад, достал с заднего сиденья свой чемодан и извлек две рубашки и джинсы. С переднего сиденья взял две бутылки воды «Спарклетт», завернул все в одну из рубашек и поспешил в туалетную кабинку.
Как он и подозревал, там не было ни зеркала, ни раковины – лишь вонючий химический туалет. Стив запер дверь, стащил с себя окровавленные рубашку и штаны, бросил их в унитаз. Открыв одну бутылку, полил водой на запасную рубашку и как следует протер себе лицо. Для проверки вытер лицо рукавом, на котором еще не было крови, и увидел на нем лишь слабые розовые разводы. Так определенно лучше. Вторую бутылку он начал лить на руки… и остановился, глядя на свои пальцы и чувствуя себя полным идиотом. Он же не надел перчатки! Теперь его отпечатки пальцев повсюду: в доме клоуна, на рабице, на двери туалета, внутри…
Ну и что? Его отпечатков нет в базах данных. Пока его не поймают и не «откатают пальцы», найти по отпечаткам не смогут.
Стив домыл руки, выкинул обе бутылки и грязную рубашку в унитаз, закрыл крышку, переоделся в чистое и вернулся в машину.
Старикан на лужайке мог видеть его машину. Да и не только он. Но, похоже, никто не связал его машину с убийствами. Будем надеяться, что полиция сейчас возится в доме клоуна и на заднем дворе у девочки, собирая улики, или в крайнем случае рыщет по окрестным улицам в поисках безумца с мачете в руках.
Стив проехал мимо входа в университет и свернул на автомагистраль. Не превышая скорости, миновал книжный магазин «Гастинг’c», «Бургер-Кинг», «Оливковую рощу». За городом магистраль перешла в шоссе, здесь можно было ехать побыстрее. Он прибавил скорость до 75 миль в час и вскоре уже мчался через сосновые леса на юг, к Финиксу.
Впереди по дороге полз грузовик. Стив посигналил ему, обогнал и улыбнулся своему отражению в зеркале заднего вида.
Все вышло, как он хотел.
«Увидимся завтра», – сказал Стив, попрощался с Шерри, повесил трубку и вздохнул с облегчением.
Поверила. Вот и хорошо.
Вернувшись вечером домой, он обнаружил не только двадцать сообщений от Шерри на автоответчике, но и записку, приклеенную к двери. А включив мобильник, нашел сообщения от Шерри и там. Похоже, она отчаянно его разыскивала, и теперь предстояло придумать какое-то объяснение тому, куда он исчез и почему не брал трубку.
Стив слишком устал, чтобы возвращаться из Флагстаффа в Калифорнию без остановок. В городке под названием Гудьер, с западной стороны от расползшихся по пустыне пригородов Финикса, он заехал в мотель «Дейз-Инн». Чуть раньше, в общественном туалете в Седоне, еще раз помылся и выглядел теперь если и не блестяще, то вполне презентабельно. Стив снял номер, принял душ, упал на кровать.
И проспал пятнадцать часов.
Когда он добрался до Южной Калифорнии, было почти шесть вечера. Возвращался домой, немного нервничая. Что, если аризонские следователи уже его вычислили? И дома ждет взвод полицейских с револьверами наготове?
Но дома ждала только гора сообщений от Шерри.
В конце концов Стив рассказал ей такую историю: ему предложили повышение, однако необходимо было пройти собеседование в головном офисе «Однокашников-медиа» в Нью-Йорке, и он летал туда на самолете компании. Улетел в пятницу вечером. Позвонить ей не успел. А трубку не брал, потому что мобильник разрядился, а он и не заметил.
Все это, разумеется, было вранье от первого и до последнего слова. Ни собственного самолета, ни головного офиса в Нью-Йорке у «Однокашников» отродясь не водилось. «Однокашники-медиа» – небольшая компания всего в пятьдесят человек, и базируется она здесь, в Ирвайне. Но Стив поставил на то, что Шерри ему доверяет и не станет проверять достоверность его истории.
И кстати: надо придумать правдоподобное объяснение своему отсутствию для сослуживцев. Он прогулял день, не звонил и не сообщал, что болен; на работе непременно спросят, где он был.
Ладно, разберемся.
А что дальше?
Куда ж нам плыть?
Все, что произошло во Флагстаффе, он вспоминал с удовольствием. И уже хотел повторить. Да: это его призвание, для этого он и создан. Как-то даже странно и неправильно теперь возвращаться к обыденной жизни. Что толку сидеть дома и попусту тратить время? Его ждут великие дела!
Очевидно, думал Стив, нужен какой-то план или метод, позволяющий определять: кого убить, как, когда, где.
Вычислять тех людей, которых просто нельзя не убивать.
Что ж, на работе у него лежит целый CD-диск с фотографиями и анкетными данными клоунов из клоунского колледжа. И еще бумажный список тех из них, кого только предстоит найти. Для начала неплохо.
А ведь наверняка есть и другие школы клоунов…
Недавно он читал статью о священнике, обвиненном в растлении малолетних. Жертвы не смогли подать на него в суд – истек срок давности. Этот человек определенно заслужил смерть.
А может, бросить работу и колесить по стране, убивая клоунов, священников и… ну мало ли кого еще? Вот было бы здорово! Но на что тогда жить? Подрабатывать по дороге? Стив улыбнулся. Кого он обманывает? Не выйдет. К физическому труду у него нет ни склонности, ни способностей. Нет, лучше остаться на своем месте, а в выходные и отпуска охотиться на хищников, что угрожают детям…
Но ведь он тоже убил ребенка! И ему понравилось!
Ладно, неважно. Главное, у него есть миссия, долг – очищать общество от нежелательных элементов, с которыми не в силах справиться полиция и закон. Он – убийца драконов, рыцарь со сверкающим мечом. Избранный. Как и его отец.
Интересно, подумал Стив, а как отец нашел свой путь? Что заставило его убить первую жену? И как он понял, что в убийствах – его предназначение?
Хотя Стив знал по опыту, что с каждым разом убийство дается все легче, ему не давал покоя психологический и духовный путь, проделанный отцом. Не в первый раз он пожалел, что тот не оставил дневника или каких-нибудь записок, из которых можно было бы понять, что с ним происходило.
Часы на DVD-плеере показывали почти одиннадцать. Одиннадцать? Всего несколько минут назад он разговаривал с Шерри – и было четверть восьмого! Что случилось со временем?.. Нахмурившись, Стив пошел в кухню проверить часы на микроволновке. Они показывали 10:57.
Как такое может быть? Неужели он незаметно задремал? Или впал в какой-то транс и забыл о времени?
Или сошел с ума?
Стив открыл холодильник и достал пиво. Прикончил его в несколько глотков; ледяной напиток освежил и помог успокоиться. Однако Стив не знал, чем заняться. Спать не хотелось, читать тоже, писать не было настроения. Он бродил из комнаты в комнату, наконец сел на диван, включил телевизор, переключал каналы, пока не остановился на Ти-си-эм, где…
Где молодой Роберт Вагнер в университетской библиотеке читает о ядовитых веществах. Крадет химикаты из университетской лаборатории, но его подружка, Джоан Вудворд[14], упорно отказывается принимать любые «лекарства» от расстройства желудка, которые он ей предлагает.
Так что Вагнер решает избавиться от нее иначе. Мысль эта приходит ему однажды, когда он видит, как она, резко поднявшись со скамьи, теряет равновесие и падает. Сперва мелькает надежда, что она разобьет себе голову; затем Джоан пытается встать, и он протягивает ей руку.
Вагнер понимает: случись с ней что, он будет первым подозреваемым. Он пишет записку с расплывчатым смыслом, которую можно истолковать как предсмертную, и просит ее перевести. Записку запечатывает в конверт и отправляет ее родителям.
Затем заманивает Джоан Вудворд на крышу банка. Обеденный перерыв, банк и другие офисы в здании закрыты. Людей вокруг очень мало, но он не может допустить, чтобы их увидели друг с другом – один остроглазый свидетель может все испортить, – поэтому идет впереди, притворяясь, что они не вместе. Только на лестнице, ведущей на крышу, поднимаясь по бетонным ступеням, замедляет шаг и берет ее за руку.
Потом они гуляют по крыше, смотрят вниз, любуются видом на город с разных сторон здания.
– Я люблю тебя, – говорит он ей. – Ты никогда не узнаешь, как сильно я тебя люблю.
И сталкивает ее вниз. Она летит, вопя в ужасе, нелепо размахивая руками и ногами, а он смотрит, смотрит, пока далеко внизу она не разбивается о бордюрный камень…
Стив смотрел – и кровь холодела у него в жилах. Все, как рассказывал ему отец. Точно так же. Как будто папа посмотрел фильм – а затем точно по фильму, кадр в кадр, спланировал убийство своей первой жены Рут.
Но это же бессмыслица! Как можно точно воспроизвести сценарий фильма в жизни? И зачем? Отец был настолько впечатлен фильмом – или просто решил, что такую ситуацию легко продублировать? А может, это какое-то безумное, невозможное совпадение?
Стив смотрел дальше; ему становилось все сильнее не по себе. Все показалось вдруг зыбким, неверным, словно он очутился в какой-то альтернативной вселенной. В собственной квартире, где все было ему знакомо, он чувствовал себя как на сцене, сооруженной чужими руками. Что, если и сам он – всего лишь киногерой?
Вот что: надо позвонить в Коппер-Сити. Джессике Хестер, тетке Рут. О молодости отца она знает все. И все прояснит. Быть может, этому пора- зительному сходству смерти Рут с сюжетом старого фильма найдется логическое объяснение. Какое – Стив не представлял, но, охваченный лихорадочной надеждой, бросился разыскивать номер телефона почтенной дамы.
В Нью-Мексико была уже полночь, и Джессика Хестер сняла трубку далеко не сразу.
– Алло! – В ее сонном голосе слышалась тревога. Поздний звонок – обычно дурные вести.
– Здравствуйте, – сказал он. – Это Стив Най.
– Кто? – недоуменно переспросила она.
– Стив Най. Сын Джозефа Ная. Помните, я несколько месяцев назад приезжал к вам в Коппер-Сити расспросить об отце и Рут, его первой жене?
– А… да. Да, помню. – Послышался щелчок и треск помех, словно она что-то прилаживала к телефонной трубке; затем голос ее зазвучал яснее. – Молодой человек, вы знаете, который час?
– Да, прошу прощения, – торопливо откликнулся Стив. – Я только что вернулся из… из поездки в Лондон и еще не привык к смене поясов. Извините, пожалуйста, что побеспокоил вас. Я просто хотел задать еще несколько вопросов о моем отце и о Рут.
Долгая пауза.
– Может быть, вы перезвоните завтра? Уже поздно.
– Буквально минута! Обещаю.
– Ну, хорошо.
– Скажите, когда Рут упала с крыши…
– С крыши? – переспросила Джессика, и в ее голосе прозвучало искреннее удивление. – Рут не падала ни с какой крыши.
– Но я думал…
– Ох, господи! Вы решили, что она упала с крыши? Да нет же! Упала она с Черепаховой скалы в Коллинз-парке. Но как же вы… По-моему, мы вам обо всем рассказали. Она была в парке, на скале, упала оттуда и разбила себе голову о бетонную дорожку.
– Вы говорили, она покончила с собой…
– Да, многие так думали, – живо откликнулась Джессика; теперь-то она вполне проснулась. – Просто потому, что не понимали, зачем она туда полезла. Думали, для того, чтобы прыгнуть оттуда и убиться. Да что я говорю: «многие»! – фыркнула она. – Я и сама так думала! А потом Хейзел напомнила мне: ведь Рут еще девочкой обожала лазить на эту скалу! Если ее кто-то обижал или просто хотела побыть одна и поразмыслить о том о сем – всегда туда шла. Ну а беременной-то, конечно, есть о чем поразмыслить! Ей ведь было тогда всего лет девятнадцать или двадцать – сама, можно сказать, еще ребенок… И Хейзел верно сказала: оттуда очень легко свалиться.
– А Черепаховая скала…
– Это в центре нашего Коллинз-парка. Весь парк вокруг нее и устроен. Названа она так, потому что похожа на черепаший панцирь. Там несколько скал, Черепаховая – самая высокая, а вокруг детские площадки да мангалы для пикников. Детишки очень любят там лазить.
– Но зачем она туда полезла? – В своем голосе Стив сам слышал жалкие, хныкающие нотки. Он хватался за соломинку – мечтал получить хоть какое-то подтверждение, что к смерти Рут причастен отец, хотя теперь было уже очевидно, что это не так.
– Многие тогда решили, что она нарочно залезла туда и спрыгнула. А Хейзел мне и говорит: да она всегда туда залезала, когда хотела посидеть одна и подумать! Оступилась, должно быть, когда поднималась или спускалась, ну и… и умерла. – Джессика вздохнула. – Будь она сейчас жива, все было бы иначе!
Все было бы иначе…
Стив ощутил, как подступает паника.
– Спасибо, – торопливо сказал он. – Вы мне очень помогли. Не буду вас больше задерживать. Всего доброго.
И повесил трубку.
Значит, отец не убивал свою жену. Она сорвалась со скалы в парке. А то, что рассказал ему отец, – просто сцена из старого фильма.
Одно – реальность, другое – кино, и между ними ничего общего.
Стив начал ходить по комнате. Сходство есть, но самое поверхностное. Ровно такое, чтобы можно было, не интересуясь подробностями, перепутать вымышленное убийство с реальной смертью.
Но, если отец не убивал свою первую жену…
Тогда закономерный следующий вопрос: а кого-нибудь вообще он убивал?
Стив отчаянно перебирал в памяти все, что ему известно, стараясь вычленить из груды свидетельств надежные, несомненные факты. Но фактов не было. Все свидетельства – косвенные. Набор нераскрытых убийств в городах, где жила их семья, отдаленно напоминающих те убийства, – нет, те фильмы об убийствах, – что пересказывал ему обезумевший отец.
Ибо теперь Стив ясно понял: старик говорил не о реальных убийствах. Никогда не признавался он в том, что лишил кого-то жизни. К такому выводу Стив пришел сам. Отец всего лишь описывал сцены из старых фильмов. Должно быть, своих любимых. Тех, что смотрел и пересматривал. Поврежденный мозг цеплялся за воспоминания о прошлом – но то были воспоминания не о реальности. Он пересказывал сюжеты фильмов, как что-то очень важное для себя, и Стив поверил, что это действительно важно.
Причем на каком-то подсознательном уровне, похоже, все это время он знал правду. Ведь и те убийства, о которых отец не рассказывал, те, что Стив додумал и восстановил сам, тоже пришли из фильмов. Да и те, о которых отец рассказывал, – за исключением первого, с Робертом Вагнером, – он не описывал в подробностях, лишь обрисовывал двумя-тремя словами. Стив сам заполнял пустоты в рассказах, добавлял новые эпизоды в повествование, уже сложившееся в его сознании. Мексиканская проститутка (наверное, она в самом деле уехала, а не умерла) была отравлена точь-в-точь, как Ингрид Бергман в «Дурной славе» Альфреда Хичкока. Сутенер в Тусоне задушен, как криминальный авторитет Дядюшка Джо в «Печати зла» Орсона Уэллса. Мать-одиночка в Сан-Диего зарезана и брошена в воду, как Шелли Уинтерс в «Ночи охотника» Чарльза Лотона.
Теперь Стив понимал: все это ему знакомо. Потому он так легко и представлял себе эти сцены, потому и верил им так безоговорочно, что уже видел их. Просто переносил в реальность убийства, представавшие перед ним на экране.
А на самом деле, скорее всего, и не было никаких убийств.
Ему вспомнился Дон Кихот – рыцарь-мечтатель, видящий мир сквозь призму своих романтических литературных вкусов. Мельницы казались ему великанами, стадо овец – армией врагов. Вот и Стив заблуждался, увидев в воспоминаниях о старых фильмах убийства, совершенные отцом.
А получив «позволение» от него, начал убивать людей и сам.
Притом что отец ничего такого не делал.
Всё лишь он сам.
Стив перестал бегать по комнате, остановился у окна, вглядываясь в темноту. Он заперт в кошмаре, из которого нет выхода, и кошмар этот – дело его собственных рук…
Хотя нет.
Выход есть.
Можно подчистить концы. Избавиться от всех, кто может что-то знать или подозревать, начиная с Джессики Хестер в Коппер-Сити. И, разобравшись с ними всеми, уйти на покой, как и отец, зажить честной и простой жизнью добропорядочного гражданина…
Но отец не уходил на покой. Отец просто никогда ничего такого не делал. Он не был серийным убийцей!
Неважно. Отец такого не делал – а вот ему придется. Убрать, одного за одним – всех, кто может указать на него пальцем. Обеспечить себе безопасность…
Нет! Именно этого и нельзя. На самом деле надо завязать. Просто завязать. Прекратить убивать, немедленно, и двигаться дальше, не оглядываясь.
А как же те, кто может его разоблачить? Им надо заткнуть рты…
Нет. Стоп.
Дело ведь не в этом, правда, Стив? Никто тебя ни в чем не подозревает, никто не идет по твоим следам.
Никакой опасности нет.
Ты просто хочешь убивать. Снова и снова.
Стив опустил глаза на свои руки. Увидел, что они сжаты в кулаки, усилием воли разжал пальцы. Покосился на приоткрытую дверь в спальню, темную и мрачную, словно гробница. Там, в шкафу, лежит вместе с прочим оружием отца блестящий, чисто вымытый мачете. Оружие – вот единственное, что не укладывалось в новую картину. Зачем отец купил эти ножи, зачем хранил их все эти годы? На этот вопрос Стив никогда не узнает ответа. Может, как сувенир на память, а может, втайне и мечтал…
Стив зажмурился так, что заболели глаза. Нет, довольно! Все это должно остаться позади. Да, он… наделал глупостей. Совершил много ошибок. Но пусть прошлое в прошлом и остается. Прошлого не исправишь; зато в будущем он сам себе хозяин. Какими станут все эти дни, месяцы, годы жизни – зависит только от него самого.
С прошлым покончено. Он никогда больше никого не убьет.
Никогда.
Никого.
Не убьет.
Я – Бог. Сижу на задней парте, притворяюсь, что учусь в шестом классе и слушаю ту скучищу, что рассказывает миссис Киф про Колумба. То и дело она строго смотрит на меня: я притворяюсь, что пропускаю мимо ушей ее вопросы, и она думает, что я не читал главу учебника, заданную на сегодня.
Она ведь не знает, что я Бог.
Никто не знает, что я Бог. Я здесь всего несколько мгновений – но создал воспоминания о Стивене Блае, том мальчике, которым притворяюсь, и внушил их всем окружающим. Джейсон Бивенс, тот, что сидит рядом, думает, что я его лучший друг. Думает, что мы росли вместе. Что живу я в трех домах от него и всегда там жил. Что моя сестра встречается с его братом, а наши отцы каждое утро вместе ездят на работу.
Но все это я внушил ему сам. У меня нет сестры. Нет отца. Я не живу в трех домах от него и никогда не жил.
Мне нравится сочинять такие истории. Надо же как-то развлекаться! Скучно быть Богом. Я придумываю себе жизнь и заставляю всех вокруг поверить, что я обычный человек. А потом, когда надоедает, стираю их воспоминания – и никто обо мне не вспоминает.
Миссис Киф вызывает меня к доске. Я притворяюсь, что не знаю урока, а она хочет меня на этом поймать. Тридцать один человек в классе, любого можно вызвать, но вызывает она почему-то меня.
Вот почему я притворяюсь тупым. Хочу посмотреть, как обращаются люди с теми, кому повезло меньше, чем им.
Она смотрит на меня и ждет, что я отвечу. А я притворяюсь, что прослушал вопрос.
– Чего? – спрашиваю я.
И все смеются.
Миссис Киф обводит взглядом класс, заставляя притихнуть.
– Какой из кораблей Колумба первым вернулся в Испанию?
Я молчу и хлопаю глазами.
– Не знаешь, верно, Стивен?
Я мотаю головой.
– Тогда сегодня вечером ты…
Я не даю ей закончить. Я ведь всемогущ. Испускаю молнию из пальцев и поджариваю ее на месте, до хрустящей корочки. Рука ее, протянутая ко мне, превращается в обгорелую кость и черным пеплом осыпается на пол. От миссис Киф остается обугленный скелет, и на глазах у всего класса я превращаю этот скелет в огромную куклу Гамби.
Весь класс поражен. Смотрят на меня во все глаза. А потом начинают хлопать в ладоши. Теперь я – их герой. Больше незачем слушаться учителей, теперь я тут – главный учитель! И вот моя первая заповедь: никакой математики! Математика отныне запрещена. И история тоже. Такая скучища эта история!
Одноклассники сажают меня к себе на плечи и торжественно носят по классу. Они не знают, что я Бог, но видят, что я обладаю властью, превышающей самые смелые их мечты. Я могу делать все, что захочу.
Однако довольны не все.
Уилл Николс смотрит на меня со злобой и завистью. Я внушил ему воспоминания о том, как в прошлом году разбил его термос, а он меня за это побил, а я нажаловался отцу, а отец пошел к директору, и Уилла две недели оставляли в школе после уроков. Он думает, что с тех пор терпеть меня не может, хотя ничего этого не было. А теперь завидует из-за того, что я сделал с миссис Киф.
Я пристально смотрю на Уилла – и вся одежда на нем исчезает. Теперь он стоит посреди класса голый, а все девчонки показывают на него пальцами и смеются. Он хочет убежать, но я делаю так, чтобы он не смог шевельнуть ногой. Хочет прикрыться – но и руки у него не работают. Пусть стоит, как столб, а все вокруг смеются и пальцами на него показывают.
Но смеются не все. Лаймен Маккол, друг Уилла, смотрит на меня со страхом. Он хотел бы помочь ему, но боится. Боится меня. Я читаю все его мысли и точно знаю, о чем он сейчас думает.
Лаймена я превращаю в вишневое мороженое, и он красной лужицей стекает на пол.
А его приятеля Денниса Меррика превращаю в муху, он садится на мороженое и тонет.
Теперь все ощущают на себе мой гнев – гнев Божий! Они бегут в страхе, пытаются добраться до дверей, но я не даю им. Джессике Харрисон я приклеиваю подошвы к полу. Она хочет бежать, и ноги у нее переламываются – вот умора! Джину Сузуки, которая воображает, что слишком хороша для меня, поднимаю в воздух и сдираю с нее одежду. Пусть повисит там голая, вертясь в разные стороны, чтобы все могли получше ее разглядеть.
Близнецов я заставляю задушить друг друга.
Калека Джоуи Линн, тот, что еще маленьким попал под машину и охромел, пытается всех успокоить. Но я приказываю Дону, Джефу и Роланду наброситься на него с кулаками и лупить, пока его сердчишко не остановится. А потом пусть раздерут его на части и съедят.
Все это начинает мне надоедать. Как-то это уж слишком. Я гляжу на часы над доской, там, где замерла в неподвижности огромная кукла Гамби. С тех пор, как я поджарил миссис Киф, прошло десять минут. Пожалуй, хватит.
Я оборачиваю время вспять – и все становится таким, как было. Никто не помнит, что происходило в эти десять минут. Я подгоняю все так точно, что миссис Киф продолжает с того же места, где я ее прервал:
– …ответишь не на шесть, а на двенадцать вопросов в конце главы!
Я киваю и улыбаюсь. «Чему он улыбается? – думает она. – Идиот какой-то».
Миссис Киф не понимает, что я добрый, милосердный Бог. Я мог бы сохранить ей воспоминания о том, каково это – сгорать заживо. Мог бы растворить ее живьем в кислоте. Или заставить выйти на дорогу и бежать, бежать, пока не порвутся мышцы на ногах. Или вернуться в прошлое и подарить ей несчастливое детство. Сделать так, чтобы она никогда не рождалась. Или чтобы ее убили в десять лет.
Но я добрый. Я ничего такого не сделаю.
Жизнь коротка, а вечность длинна. Может быть, мне стоит остаться Стивом Блаем на целую человеческую жизнь? Создам себе отца и мать, семью. Внушу всем вокруг воспоминания о себе. Почему бы и нет? Выйдет забавно. Что для меня какие-то шестьдесят лет? Я проживу на земле жизнь Стива Блая. Или сменю имя. Может, и сам стану учителем. Кто знает? Да мало ли всего я могу сделать!
Я ведь Бог.
Работу над буклетом и каталогом для колледжа клоунов «Мир развлечений» Стив закончил в срок и без происшествий. С облегчением он обнаружил, что лица клоунов больше его не пугают.
Джерри Торталья вернулся на прежнее место, а главой отдела стал приглашенный специалист Милтон Хаузер.
Очередной свой рассказ Стив продал в еще один журнал.
Все шло хорошо.
Настало время прибраться в родительском доме, и, выбрав субботу, когда Шерри не работала, Стив поехал туда с ней. Он и раньше приезжал сюда раз в две недели подстричь лужайку, но внутрь не заходил – боялся, сам не очень понимая чего. Теперь они вошли сюда вместе.
Запах стал слабее. Еще чувствовался дезинфектант, и поверх него тонкая струйка тяжелой, темной вони…
…запах смерти…
…но над этими ароматами преобладал обычный спертый воздух дома, в котором давно не открывали окон и дверей. Стив и Шерри распахнули окна, и вонь рассеялась.
Открыв окно на кухне, Стив огляделся. Реальная смерть его матери как-то померкла в памяти, сделалась ненастоящей, словно услышанное и отвергнутое мнение, а официальная версия казалась теперь реальностью. Он прекрасно представлял себе, как мать, стоя у раковины, глотает таблетки одну за другой, запивает водой, а потом падает и умирает.
Шерри подошла сзади, положила ему на плечо мягкую руку.
– Как ты? – осторожно спросила она.
Стив похлопал ее по руке и улыбнулся.
– Нормально. Давай разберем вещи в коробках – посмотрим, что отдать на благотворительность.
– Может быть, сначала устроить гаражную распродажу? – предложила Шерри. – Глядишь, и выручишь пару сотен.
– Можно и так, – ответил он.
И они стали разбирать вещи, начав с задних комнат и продвигаясь вперед. В сущности, почти всю работу за них уже проделала мать. Готовясь к переезду, она упаковала все свои пожитки; Стиву и Шерри оставалось только просмотреть коробки и решить, что куда.
Стив открыл коробку, стоящую возле телевизора.
– Что там? – спросила Шерри.
– Смотри-ка, – удивленно откликнулся он, – это же мои старые игрушки! Я и не знал, что она их хранила…
– Похоже, она была более сентиментальна, чем ты думал.
– Похоже, – согласился Стив.
Его мать – сентиментальна? Стиву почему-то стало грустно, и впервые он задумался о том, что в их взаимном отчуждении, быть может, виновата не только она.
Шерри склонилась над коробкой и вытащила оттуда большого плюшевого цыпленка.
– Вот это помнишь?
– Не очень.
– А это? – И она достала игрушечный поезд.
– Помню. – Стив взял у нее поезд, задумчиво улыбнулся. – В детском саду я очень любил с ним играть.
Он повертел поезд в руках, уложил его обратно к цыпленку и закрыл коробку. Пускаться в плавание по волнам памяти сейчас не хотелось. Слишком грустно. Как-нибудь в другой раз.
– Знаешь, – сказала Шерри, – я до самого последнего времени хранила свою любимую игрушку. Плюшевого щенка по имени Попо. Он жил у меня в шкафу. А потом, такая жалость, заплесневел… Должно быть, в шкаф откуда-то попала влага.
Стив насторожился: он почуял, к чему это клонится.
– И ты его выбросила? – спросил он, вспомнив щенка в мусорном ведре.
Она кивнула.
– Жаль, конечно, а что было делать?
Стив попытался припомнить, что именно видел у нее в ведре. Маленький коричневый щенок, как-то странно перекрученный, мордочка притиснута к стенке ведра, одно ухо кверху… Близко к нему Стив не подходил. Кто же знал, что это игрушка?.. Выходит, и этого не было. Шерри никогда не убивала собак. Как ему вообще такое в голову пришло? И это тоже – его фантазия, ошибочная интерпретация воспаленного воображения, принимавшего мельницы за великанов.
Сам. Все сам.
– Ты как? – спросила она, положив руку ему на плечо.
Стив кивнул.
– Нормально… пошли дальше.
Все сам.
Да. Он все сделал сам. Но точно ли это плохо? Становятся ли его действия автоматически дурными от того, что он не шел по стопам отца? В последнее время Стив много об этом думал. Поначалу он радовался и гордился тем, что делал…
…убивал людей…
…считая, что именно этого хотел бы от него отец. Думая, что старик гордился бы им. Но истина в том, что чужое одобрение ему не нужно. Отец его был обычным, слабым человеком; теперь Стив не мог взять в толк, отчего так страстно желал отцовского одобрения, почему мнение этого старика было для него так важно. Да отец, может, мечтал бы стать хоть вполовину таким же, как Стив! Чужое мнение неважно – в любом случае Стив поступал правильно. Он убивал тех, кто заслужил смерть. Какая разница, что кто-то об этом подумает?
Нет. Нет.
Неверно. Убийство «правильным» быть не может.
От этих мыслей снова разболелась голова, и Стив сосредоточился на работе. Скоро они с Шерри пересмотрели все оставшиеся коробки.
– Все это отдадим на благотворительность, – сказал он.
– И игрушки?
– Ага.
– А ты не хочешь?..
– Не хочу.
Они принялись складывать коробки в машину. На дорожке стоял мексиканский мальчик с велосипедом и тупо смотрел на них.
– Уйди с дороги, парень, – сказал ему Стив.
Мальчик плюнул в его сторону.
– Pendejo! – крикнул он. – Pendejo![15]
Открывая багажник и укладывая туда первую коробку, Стив улыбался. Маленький засранец не знает, как ему повезло, что рядом Шерри. Не будь ее здесь, Стив просто свернул бы ему шею. И будьте уверены, времени и сил ушло бы меньше, чем на то, чтобы принять следующую коробку у Шерри из рук и поставить рядом с первой!
Но нет. Нет. Он больше не убивает, он чист, он завязал. И это оказалось совсем не сложно. На самом деле это легко. Ему даже больше не хочется. Так что нет нужды себя контролировать. Быть может, пройдет время – и он даже думать об этом перестанет. Убийства померкнут в памяти, станут далеким прошлым, как для отца, когда он…
Стив потряс головой. Нет, неверно. Его отец никогда никого не убивал. Это была просто… ошибка. Неверная интерпретация.
Надо всегда об этом помнить.
– Еще несколько коробок можно поставить на заднее сиденье, – сказал Стив, – а остальные давай заберем в следующий раз.
– Давай, – ответила Шерри. – Тем более что мне не стоит сейчас таскать тяжести.
Стив поднял на нее глаза.
– Почему?
– Потому что я беременна, – сообщила она.
На лице ее Стив прочел радостное волнение. Похоже, Шерри была счастлива – только не уверена, что правильно и в нужный момент сообщает такую новость. Стив ободряюще улыбнулся.
– Вот здорово! – воскликнул он, хоть и не был уверен, что это так уж здорово. – Значит, пора назначить дату свадьбы, верно?
– О, Стив! – Она прильнула к нему и потянулась с поцелуем; в ее глазах стояли слезы.
Стив приложил палец к ее губам.
– Знаю, мы этого не планировали, но… ты ведь хотела, верно?
– Я и сама не знала, – ответила Шерри. – Но теперь понимаю, что да, очень хочу. На самом деле хочу двоих. Мальчика и девочку.
– Отличная мысль!
– Ты правда так думаешь? – воскликнула Шерри и прижалась к нему еще крепче.
Стив кивнул. «Девочку», – подумал он, вспомнив девочку из Флагстаффа и то, как хрустнула ее шея. Заметил, что руки у него сжались в кулаки, и с усилием разжал их.
– Я так тебя люблю! – сказала Шерри.
– И я, – ответил Стив. – Я тоже тебя люблю.
«Семейка Брэйди» (1969–1974) – популярный американский телесериал-ситком об идеальной семье.
«Доктор Пеппер» – популярная марка безалкогольного газированного напитка.
Разновидность капустного салата.
Неофициальное прозвище штата Нью-Мексико.
Неофициальное прозвище штата Нью-Джерси.
Доктор Сьюз, или Доктор Зойс (англ. Dr. Seuss, наст. Теодор Зойс Гайзель; 1904–1991) – американский детский писатель и мультипликатор.
Харви Кейтель (р. 1939) – известный американский актер.
Множество совпадений в обстоятельствах жизни и смерти президентов США А. Линкольна (1809–1865) и Дж. Ф. Кеннеди (1917–1963), ставшие частью американского фольклора.
В концептуальном альбоме группы «Пинк Флойд» «Обратная сторона Луны» (1973), при проигрывании его одновременно с просмотром кинофильма «Волшебник страны Оз» (1939), можно заметить более ста текстовых и музыкальных совпадений с событиями фильма. Этот феномен не имеет объяснения: сознательная синхронизация альбома и фильма при тогдашнем уровне развития техники была технически невозможна.
Пол Джексон Поллок (1912–1956) – знаменитый американский художник-абстракционист.
Первый в США город, созданный исключительно для людей старшего возраста. Чтобы поселиться там, нужно быть не моложе 55 лет.
Ширли Темпл (1928–2014) – знаменитая американская актриса, наиболее известная по своим детским ролям в 1930-х гг.
Уильям Фроули (1887–1966) – популярный американский актер.
Роберт Вагнер, Джоан Вудворд – известные американские киноактеры 1950—1960-х гг.
Грубое испанское ругательство.