Эдвард Ли Ты — все для меня
Новая история о любви и мести от мастера экстремального хоррора. И нет мести лучше, чем «головач». Дедушка Истер Каттлер, Орн, всегда говаривал: «Все мужики одинаковы, если разобраться. Все они — глупые, похотливые развратники. Никогда не умеют контролировать свои жизненные потребности…». И Истер убедилась в этом на собственной шкуре. Но у нее есть способ наладить отношения с мужем. И Нут обязательно узнает, как его жена любит его. Поскольку дедушка Истер хранил кое-какие секреты. На древних страницах, подшитых в старый потрепанный блокнот, который он передал любящей внучке, сокрыты врата в темнейшую магию, которая была известна миру. В магию, благодаря которой Нут узнает, что Истер сделает все, чтобы сохранить их любовь. Бедняга Нут… Он узнает, как многое для Истер значат ее слова «ТЫ — ВСЕ ДЛЯ МЕНЯ»… СТРОГО 18+
Тебя зовут Истер Катлер. Тебе пятьдесят лет, и ты всю жизнь прожила на холмах. Жила праведно и честно. Всегда поступала с другими так, как хотела, чтобы поступали с тобой. Жила с земли, сама шила себе одежду. Готовила для своей семьи на дровяной печи. И с твоего лица никогда не сходила улыбка. Улыбка благодарности. «За каждый божий день, что мы живем, Истер… мы должны быть благодарны», — всегда говаривал дедушка Орн, и ты верила ему.
До настоящего момента.
Пока ты не заглянула в приоткрытую дверь собственной спальни.
Ты обладаешь уникальной способностью находить выход своему гневу и разочарованию через разумное обоснование, памятуя наставление дедушки Орна. И хотя ты не можешь смотреть в приоткрытую дверь без слез, ты думаешь, что все мужчины одинаковы, если разобраться. Все они — глупые, похотливые развратники. Никогда не умеют контролировать свои жизненные потребности…
А видишь ты вот что: Твой сорокадвухлетний муж, Нут, вступил в интимную связь с твоей двадцатилетней дочерью, Линетт. Довольно странно, но ты находишь в увиденном нечто позитивное. По крайней мере, у него хватило совести не трахать ее в нашей кровати. Вместо этого, он стоит у края самодельного комода, а твоя дочь, голая и вся в поту, лежит на столешнице. Ее лодыжки сцеплены у Нута за спиной. Ты целую минуту наблюдаешь за жесткими, ритмичными толчками. Что беспокоит тебя больше, чем этот оголтелый инцест, так это жадные ухмылки на их лицах. А еще цикличные влажные шлепки его яичек о нижнюю часть ее вагины.
О, Нут, — думаешь ты, давая выход своему отчаянию через брань. Ты — все для меня, милый. Разве не знаешь? И посмотри, что ты делаешь. Трахаешь собственную дочь, потому что всегда был похотливым САМЦОМ. Видишь? Видишь, что с тобой сделал этот гадкий мир?
— Боже, папочка, — шипит сквозь стиснутые зубы Линетт, в то время как огромных размеров пенис орудует в ней. — Я люблю тебя, очень…
— Да, детка, да, — кряхтит в ответ потный мужчина.
Шлеп-шлеп-шлеп.
— Твоя дырка в сто раз приятней, чем мамашина…
Проливается очередная слеза.
— У скольких парней ты отсосала сегодня возле ««Каменщика»? — между делом спрашивает Нут.
— У двадцати шести.
— Хорошо. На две дозы хватит…
Шлеп-шлеп-шлеп.
— Все проглотила?
Она развратно ухмыляется, закрыв глаза, и выгибет спину.
— У-гу…
— Зачем? Вот маленькая уродка, — усмехается он. — И это моя дочь. Как я всегда учил тебя? Если собираешься что-то делать, делай это правильно. А, знаешь, мне нравится эта мысль.
— Какая мысль? Что ты имеешь в виду?
— Мысль, что все парни кончают тебе в рот, а я — тебе в дырку…
— О, папочка! Ты такой глупышка.
Снова шлепки и кряхтение. Нут ускоряет темп.
— Но тебе лучше поторопиться, папочка, — советует Линетт, еще сильнее сосредотачиваясь на ощущениях. — Мама может прийти в любую минуту.
Шлеп-шлеп-шлеп.
— Не, ее еще пару часиков не будет. Она мне так сказала. У нас будет время принять дозу и, возможно, еще раз перепихнуться. Твоя мама у Дори Энн Слейт, шьет салфетки или типа того. Так она сказала.
Линетт издает смешок.
— Салфетки?
— Ага, как будто я поверил, — усмехнулся Нут. — На самом деле вылизывают, наверно, друг другу их огромные старые дырки. Надеюсь, они цепляют себе на нос прищепки, когда делают это.
— Папочка!
Шлеп-шлеп-шлеп.
Линетт хихикает.
— Что… Что, по-твоему, она сделает, если… ну, ты понимаешь… Если узнает?
— А, я бы об этом не беспокоился. Твоя мамаша — очень понятливая девка. И она так меня любит, что, скорее всего, не скажет ни слова. Черт, я сплю с ней уже двадцать лет. Она хорошо знает, что мужику нужна время от времени новая дырка. Особенно сейчас, когда она становится старая и дряблая. Такие вот дела…
Шлеп-шлеп-шлеп.
По твоему лицу начинают катиться слезы, хотя ты понимаешь, что сказанное им — правда, и даже улыбаешься. Я люблю его больше жизни. Он — все для меня…
Темп становится бешенным. Подтянутое, мускулистое тело Нута блестит от пота.
— Я вот-вот кончу, детка! Давай, садись, как ты обычно делаешь…
— Нет, — надменно отвечает Линетт. — Не сяду, пока не скажешь.
Искаженное от похоти лицо Нута хмурится.
— Скажу что?
— Что любишь меня.
— А, едрен батон, Линетт, ты же знаешь, что я тебя люблю…
— Скажи, что любишь меня больше, чем маму.
Нут тяжело вздыхает.
— Блин, девчонка, ладно! Я люблю тебя больше, чем маму.
— Так-то лучше! — с этими словами она садится прямо.
— Да, да, детка… Теперь давай, суй мне палец в задницу, чтобы кончун у меня был, что надо…
Линетт хихикает, слюнявит палец и запускает его в…
— Да, да… Вот так… Суй глубже. Едрен батон, сейчас я залью твою дырку до краев. Я уже…
Шлеп-шлеп-шлеп.
И в этот момент ты входишь в спальню, поднимаешь пистолет и…
— Я-я, да! Вот оно!
БАМ!
Комната приглушает звук выстрела. Линетт пронзительно визжит, и в тот же самый момент половина черепной коробки Нута отлетает вправо и ударяется об стену, словно шмат говяжьего фарша. Голый мужчина валится на пол. Глаза у него выпучены, губы продолжают шевелиться. Его инцестуозный эрегированный член исторгает брызги спермы, в то время как из головы у него продолжают вываливаться испещренные кровью мозги. Затем глаза у него медленно закрываются.
Крики Линетт то затихают, то усиливаются, как газующий двигатель, когда твои натруженные руки стаскивают ее щуплое тело с комода на кровать. Она сопротивляется изо всех сил, но тщетно. Через считанные секунды она оказывается связанной по рукам и ногам.
— Мама, пожалуйста! Не стреляй в меня!
Несмотря ни на что, ты улыбаешься.
— Милая, признаю, сейчас я не самая счастливая женщина на земле, однако — милосердная! Стрелять в тебя? Линетт, я же тебя люблю. Ради бога, девочка! Я не стану в тебя стрелять.
Девчонка вопит во все горло.
— Прости, мама! Прости, но… но… ты же понимаешь… Это он заставил меня!
Ты нежно улыбаешься и обходишь кровать кругом. Она — твоя плоть и кровь. И, да, ты любишь ее. Но еще ты знакома со всеми превратностями жизни… Иногда просто любить — недостаточно. Ты роешься в развратных обрезанных шортиках Линетт и находишь именно то, что ожидала найти.
— Так, что это здесь? Что за штучка?
Маленькая стеклянная трубка.
Глаза Линетт испуганно расширяются.
— Этим ты куришь ту гадость, на которую подсадил тебя Нут?
— Нет, нет, мама! Он заставил меня подсесть на нее, клянусь!
Из шортиков ты также вынимаешь пачку мятых купюр, которые пересчитываешь. Читать ты не способна, но вот считать определенно умеешь.
— Пятьдесят шесть долларов, хммм. Так вот, сколько ты заработала, отсосав у всех тех парней?
— Нет, мама.
— Ты занимаешься этим каждый божий день, как я слышала. Отсасываешь целой толпе парней.
— Это Нут заставляет меня этим заниматься! Чтобы он мог покупать «кристаллы».
Ты не слушаешь ее.
— Так вот к чему свелась вся твоя жизнь. К этому… — Ты машешь перед ней купюрами. — К торговле своим телом.
— Это все Нут! Это Нут!
Ты садишься на кровать рядом с ней.
— Милая, расслабься. У каждого в этом мире есть проблемы. Насчет Нута у меня всегда были некоторые опасения. Его большой член постоянно доводил его до беды. И это началось еще задолго до того, как мы поженились. Но такова их природа, Линетт. Так уж сделаны парни. Но глубоко в душе, еще до того, как он подсадил тебя на эту штуку, Нут был хорошим человеком.
Ты смотришь на свою связанную дочь.
— Но вот ты никогда не была хорошим человеком. С некоторыми так бывает. Без какой-либо на то причины. И неважно, как тебя растили, где ты живешь, или кто на тебя повлиял, ты просто плохой человек. Родилась такой…
— Нет, мама.
— Я любила Нута больше всего на свете, дорогая моя. Он был всем для меня… — Ты продолжаешь тепло улыбаться ей. — А ты взяла и все испортила…
— Мама, пожалуйста! Прости меня!
Ты гладишь ее по щеке.
— Не беспокойся, детка. Я не виню тебя. Как я уже сказала, люди бывают такими не всегда по своей вине…
Кровать дергается от порывистых рыданий Линетт.
Ты поворачиваешься к двери.
— Блаббер? Ты чего не заходишь?
Медленные, размеренные шаги топают в комнату. А вместе с ними приходит едкий смрад. Запахи немых подмышек, давно нестиранной одежды, мочи, фекалий, грязных трусов, и плохо вытертой задницы — все эти «ароматы» смешались в одно целое.
Блаббер Смиттс стоит в дверном проеме, разинув рот, словно ждет чего-то. Босоногий, косоглазый и лысый. Он обладал огромным количеством врожденных дефектов. Из-за какого-то железистого расстройства он страдал ожирением. Гигантское пузо выпирало из-под комбинезона, который он никогда не менял. Жировые мешки на груди походили на женские сиськи. Такие же болтались подмышками, а к подбородку вела целая лестница жировых складок. Один зрачок у него был красным, другой — карим. Его тело было лишено какой-либо растительности, толстая нижняя губа отвисала, словно кусок колбасы.
— Привет, Блаббер, — говоришь ты. — Спасибо за то, что ты делаешь для меня.
Блаббер таращится на Линетт, и издает что-то вроде:
— Пж-пж-пжаллллл-ста…
Линетт вопит:
— Мама! Зачем ты привела сюда этого грязного ненормашу? От него же смердит так, что на небесах слышно! Он в жизни никогда не мылся!
— Прекрати сквернословить, — говоришь ты. — Блаббер — просто другой, милочка. Потому что природа постаралась для него чуть меньше, чем для большинства из нас. Понимаешь, его мама была алкоголичкой, и пила все время, пока была беременна им. Это его и испортило. Но он хороший мальчик…
Линетт пытается освободиться от пут.
— Он — грязный толстый оборванец, мама! Ненормаша, живущий в старом флигеле. Он ест скунсов и лягушек сырыми — я видела! Я даже видела, как он ест какашки опоссума! А еще он шатается днем и ночью по лесу и мастурбирует! Он ест собственную молофью, мама! Зачем ты привела его сюда?
Несмотря на источаемую ею злобу, ты продолжаешь улыбаться. Да, Линетт настолько ужасна, что питает неприязнь даже к такому несчастному человеку.
— Я наняла Блаббера, чтобы он сделал для меня кое-какую работу, вот и все.
— Работу? — вопит твоя дочь. — Что за глупости! Какую работу? Этот ненормаша ни на что не способен!
Ты цыкаешь на нее. Как это печально.
— В тебе столько ненависти, Линетт. Представить не могу, в какой момент я тебя упустила, когда растила. Твое лицо прямо горит от злобы…
Ты хлопаешь Блаббера по плечу.
— Линетт, ты наверное не помнишь дедушку Орна, потому что он умер, когда ты была еще совсем малышкой. Так вот дедушка был так же преисполнен мудрости и доброты, как ты — лжи и ненависти. Однажды он сказал мне: «Истер, иногда плохой человек может искупить свою вину, сделав что-то доброе для попавшего в беду хорошего человека». Так проклятие можно обратить во благо…
Жилы на шее у Линетт выпирают, словно провода, когда она злобно таращит глаза.
— О чем ты говоришь?
— И да, Блаббер действительно часто онанирует. Но лишь потому, что у него, как и у любого другого парня, тоже есть естественные потребности. Но из-за того, что природа сотворила с ним, девушки не вступают с ним в половую связь.
Ты поворачиваешься к Блабберу, который продолжает стоять, как робот, таращась на голое, привязанное к кровати тело Линетт.
— Блаббер, у тебя же никогда раньше не было девушки? Никогда не совал сюда свой «петушок»? — При этом ты хлопаешь по волосатой промежности Линетт. — Никогда, верно?
На лысине Блаббера выступают капли пота.
— Ни-ни-ни-кааа-дааааа, — с трудом выдавливает он.
— А ты бы хотел?
Массивное туловище ходит ходуном, когда он топчется своими грязными босыми ногами.
— Ды-ды-ды-ды-ДА!
Искаженное яростью лицо Линетт напоминает маску.
— Мама! Хочешь сказать… что это мое наказание? Ты дашь этому грязному ненормаше оттрахать собственную дочь?
Ты светишься улыбкой.
— Все, что я делаю, милочка, это обращаю проклятие во благо.
Ты снова смотришь на Блаббера и говоришь:
— Ступай на улицу и дерни шнур на генераторе, как я тебе показывала!
Он энергично кивает, болтая нитями слюны.
— А потом возвращайся сюда.
Блаббер поспешно покидает комнату, мяукая и ловя толстыми ручищами невидимых мышей.
— Мама, что происходит? Ты же не дашь этому вонючему ненормаше трахнуть меня?! И за каким хреном тебе потребовался генератор?
Но ты уже слышишь, доносящееся с улицы ровное тарахтение генератора. Единственная электрическая лампочка в комнате медленно загорается, и вскоре в комнату возвращается Блаббер. Он трет заскорузлую промежность комбинезона.
— Ты сделаешь кое-что хорошее для этого бедного несчастного мальчика, Линетт.
Ты запускаешь руку под кровать.
— Тогда, может быть, всего лишь может быть, ты искупишь свою вину. — С этими словами ты извлекаешь из-под кровати электродрель с закрепленной на ней четырехдюймовой кольцевой пилой.
Линетт кричит так громко, что у тебя закладывает уши.
— О, да, ты же знаешь, что такое «головач», дорогуша. Мы все знаем. Все знают, но никогда не признаются в этом. И нет лучшего способа смыть страшный грех… Как тот, который ты совершила, сперва подсадив Нута на свое тело, а затем — на ту гадость. А все ради того, чтобы ты могла контролировать его.
— НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!
— А знаешь, что все парни говорили мне про «головач»? Это лучшее ощущение, какое может испытывать мужчина. Лучше любого хорошего траха. Никто не знает, почему. Просто так оно и есть.
Она визжит, пока ты говоришь и отрываешь длинный кусок скотча.
— Однажды Винчелл Коннер рассказал мне кое-что. Помнишь то время, когда один ужасный человек вышел из окружной тюрьмы, пришел сюда и стал насильничать меленьких девочек? Так вот, Винчелл и его дружки поймали этого парня и устроили ему «головач». Человек десять собралось, чтобы оттрахать в башку этого негодяя. И Винчелл сказал, что мозг трахать приятно, поскольку в нем есть особенные соки, которые смачивают «петушок». И от этого получается лучший кончун, который только может поиметь мужик. Лучше любой женской письки, как они говорят. Лучше любого отсоса…
— Блаббер, почему бы тебе сейчас не поднять Линетт и не положить на комод… На тот самый, на котором она трахалась с моим мужем…
Линетт, не переставая, кричит, в то время как жирный увалень с легкостью поднимает ее и кладет на комод. Ты зажимаешь ей рот ладонью и заклеиваешь губы скотчем. Затем командуешь:
— Держи ее, Блаббер, пока я сверлю дырку…
Он наклоняется и крепко прижимает вырывающуюся Линетт к столешнице комода. В это время ты удерживаешь левой рукой ей голову, а правой…
Теперь начинает визжать электродрель.
Линетт конвульсирует. Ты осторожно начинаешь напирать циркулярным лезвием, из-под которого в большом количестве летят кусочки кости и скальпа. И прорезаешь в центре ее темени идеальное круглое отверстие. Дрель затихает. Ты вынимаешь костяной кружок и бросаешь его на пол.
— Ну, вот. Почему-то я думаю, что сделала все правильно…
Крови из раны вытекает на удивление мало. Линетт бьет дрожь. Белки ее глаз покрываются крошечными красными точками.
— Блаббер? Можешь пока готовиться. Скидывай комбинезон и помогай себе рукой.
Блаббер раздевается, и запах немытого тела усиливается. Смрад настолько отвратительный, но, несмотря ни на что, ты продолжаешь улыбаться. Бедный мальчик ничего не может с этим поделать. Он не умеет мыться…
— Боже… А у тебя приличное мужское достоинство, Блаббер! — говоришь ты ему. Ты хочешь подбодрить его, но это недалеко от истины. Из зловонной промежности выпирает толстый и длинный пенис. Забитая смегмой крайняя плоть напоминает свиное рыло. Чтобы достичь эрекции, ручных манипуляций не потребовалось. Одного лишь предвкушения Блабберу с его недалеким умом уже было достаточно. Лицо парня искажается от похоти, его косые глаза мечутся от дыры в голове Линетт к ее связанному, трепещущему телу.
— Ха-ха-ха-рашо, — выдавливает он. Колени у него дрожат.
— Тебе будет очень хорошо, — обещаешь ты и берешь в руки старый нож. — Лучше делать это, когда она еще жива.
Ты суешь лезвие ножа в отверстие и быстро выдергиваешь.
— Давай, детка! Вперед! Суй туда быстрее свой «петушок», пока она не померла!
Потом ты подводишь неуклюжего толстяка к комоду, берешь в руку его отвратительный член и помогаешь ввести его.
— Вооооооот так, детка. Вооооооот так…
Инстинкты берут верх, когда его огромные ручищи зажимают голову Линетт в тиски…
И он начинает сношать.
Из горла у Блаббера вырываются самые невероятные звуки.
— Да, Блаббер, вот так, — подгоняешь ты его. — Давай, трахай башку этой грязной девчонки…
Глаза Линетт расширяются с каждым толчком. Живот втянулся, каждый мускул тела напрягся. А затем она обмякает.
Блаббер с чавкающим звуком продолжает соитие.
Ты смотришь на заклеенное скотчем лицо своей дочери и видишь, как жизнь уходит из нее.
— Хорошо тебе, Блаббер? Хм? Нравится?
— Ды-ды-ды-ды-дааа! — пыхтит он.
— Не останавливайся, кончай прямо туда…
Огромные бедра Блаббера двигаются все быстрее, потом его спина дергается назад, и он издает крик, в котором сливаются хрюканье, фырканье и мычание. Затем…
БАЦ!
…он валится на пол. Оргазм был таким мощным, что у него подогнулись колени. От удара жирной туши об деревянный пол со стены падает несколько фотографий в рамках.
— Ну, вот, Блаббер! Теперь ты настоящий мужик. Наконец, ты как надо присунул девке.
Он мяукает, свернувшись в самой гротескной пародии на позу эмбриона, слепо теребя свой поникший пенис. Улыбаясь, ты переводишь взгляд с Блаббера на Линетт. Сейчас она лежит на боку. Глаза устремлены вверх, в пустоту. Затем она издает предсмертный хрип.
Ты слегка наклоняешь ей голову вниз. Интересно наблюдать, как вязкая смесь из крови и спермы сочится из отверстия.
Не без труда ты помогаешь Блабберу подняться на ноги и натянуть комбинезон.
— Блаббер, надеюсь, ты понимаешь, что трахнув мою дочь в башку, ты отчасти помог ей искупить вину за совершенные ошибки. Так что я благодарю тебя.
Умственно отсталый парень молча стоит, покачиваясь, словно от головокружения.
— Бьюсь об заклад, тебе было хорошо, хм? Такого кончуна у тебя никогда еще не было. Я права?
Он медленно кивает, все еще ошеломленный, продолжая слепо хватать себя за промежность. Длинная нить слюны свисает с оттопыренной нижней губы.
— И ты будешь помнить это всю оставшуюся жизнь.
Ты кладешь руки ему на плечи и подводишь его к комоду.
— Но все уже позади, поэтому нам нужно закончить начатое.
Он кивает, пуская слюни.
Ты надеваешь свой рюкзак.
— Ладно, хватай ее и следуй за мной.
Ты выходишь из дома, позади тащится Блаббер, с трупом Линетт на руках. Твоя судьба ведет тебя глубоко в лес. Сквозь бреши в тяжелых ветвях проникает солнечный свет. Ухает филин.
— Привет, мистер Филин!
Ты идешь по лесу несколько сотен ярдов и оказываешься возле результата своего предыдущего задания. Да, именно здесь ты была, когда Нут думал, что ты у Дори Энн. Сегодня утром ты действительно провела несколько часов здесь, вместе с Блаббером.
Ты опускаешь глаза и снова улыбаешься.
Смотришь на яму, очень глубокую яму, которую Блаббер выкопал для тебя.
— Ладно, Блаббер, бросай ее и закапывай. И до вечера ты свободен.
Но глаза Блаббера умоляюще смотрят на тебя. Голова у него наклонена, тело возбужденно подрагивает.
— Пу-пу-пу-пу-жааааааааста!
— О, прости, Блаббер, я не подумала. Хочешь сперва еще раз трахнуть Линетт в голову?
Он трясется еще сильнее, и труп у него в руках трясется вместе с ним.
— Ды-ды-ды-ды-дааа!
— Что ж, валяй. — Но ты указываешь на него пальцем. — При условии, что похоронишь ее до заката, лады?
Дебил радостно визжит, энергично кивает и…
БУМ!
…бросает мертвое тело на землю. В одну секунду сбрасывает с себя комбинезон и падает на колени, а в другую… Уже отчаянно долбит Линетт в голову.
Хлюп-хлюп-хлюп-хлюп-хлюп!
Его восторг выражается в звуках, напоминающих свинячий визг. «Уиииииии! Уиииииии!»
Мальчишки есть мальчишки, — думаешь ты.
— Не забудь похоронить ее потом, хорошо, Блаббер?
Мяукая, он кивает.
— Потом вечером приходи.
Хлюп-хлюп-хлюп-хлюп-хлюп!
Какой похотливый бедняга, — задумчиво смотришь ты на него. Похоже, он еще с полдюжины раз трахнет Линетт в башку, пока не обессилит.
Потом ты поворачиваешься.
Улыбаешься.
И уходишь прочь.
Слава Богу! — подумал Уэстмор, неожиданно заметив «Бест Бай»[1]. Сперва он даже не поверил, хотя он считал, что, проделав долгий путь из округа Колумбия на арендованной машине, находится в городе Пуласки, шт. Вирджиния. Весна, сменяющаяся летом, принесла преждевременную жару, на которую он хмуро обратил внимание, как только припарковался и вылез из машины. Стоило ему закрыть дверь, как какой-то непроизвольный импульс привлек его внимание к ветровому стеклу. О, черт, это же не пчела, верно? — подумал Уэстмор, увидев за ним скребущееся жирное насекомое. У Уэстмора была аллергия на пчелиные укусы. Но когда он присмотрелся, оказалось, что это просто муха. Крупная, волосатая, синяя муха. К черту, прихлопну, когда вернусь.
Большие двери магазина открылись перед ним и словно втянули его в широкое пространство приятного прохладного воздуха. Ему нужна была простая «флэшка», и он поразился, насколько далеко вперед шагнули технологии по сравнению с его старой. Новая обошлась ему в двадцать долларов и объемом была в пятьдесят раз больше. Он немного замешкался, наслаждаясь кондиционированным воздухом, затем произвел покупку и вышел на улицу.
Этот город можно было бы назвать ничем не примечательным. Уэстмор остановился возле входа, закурил. Жизнь в городе, казалось, шла размеренно. Люди, проходя мимо, здоровались. Автомобили ездили спокойно. Никто не сигналил, не кричал, не показывал средний палец. Никакой суеты. Да, это не округ Колумбия.
Оживленное щелканье привлекло его внимание. Любопытно… Через выжженную солнцем парковку вышагивала высокая, вульгарно одетая женщина с прямыми черными волосами и сияющей улыбкой. Несмотря на обветренный вид, она источала здоровье. Длинные, крепкие ноги несли ее к магазину, щелкая шлепанцами по асфальту. Уэстмор старался не таращится слишком откровенно, но по мере ее приближения, это становилось все труднее. Выцветшаая голубая блузка прикрывала ее тело, которое само по себе казалось экзотически женственным, и в то же время закаленным тяжелой работой. Настоящая деревенская баба, — подумал Уэстмор. Из глубинки.
Женщина шла прямо на него.
— Здорово! — прозвучало энергичное приветствие. Голос у нее оказался выше, чем он предпологал. Обветренность ее форм делала невозможным определить ее возраст. Женщина остановилась и ухмыльнулась Уэстмору.
— Магазин лектроники здесь находится?
Уэстмор счел ее деревенский акцент очаровательным.
— Магазин электроники, да. Телевизоры, компьютеры, стереосистемы, и все такое.
Она вздохнула, ее улыбка сменилась разочарованным выражением.
— Вот ведь, столько топала сюда и сейчас чувствую себя полной дурой.
Уэстмор рассмеялся.
— Почему вы так говорите? — Хотя он обращался к ней, глаза у него были прикованы к ее груди — довольно пышной груди. Сквозь изношенную ткань блузки было видно, что, во-первых, она не носит лифчик, во-вторых, соски у нее диаметром больше двух дюймов. Уэстмор даже почувствовав легкое покалывание в области промежности, когда мимолетный взгляд вниз уловил намек на пышный пучок лобковых волос.
— Вот, блин, я никогда не была в таком магазине, и ничего о нем не знаю. — Она вдруг спохватилась. — Ой, простите! Меня зовут Истер!
Женщина протянула руку.
— Привет, Истер, я — Уэстмор. — Но когда он пожал руку, он снова ощутил покалывание. Рука у нее была горячей и влажной. Ладонь мозолистая от работы, но верхняя сторона — изящная, элегантная, белая, как алебастр. Наконец, он спросил:
— Полагаю, вам что-то нужно в этом магазине?
— О, да, мне нужен магнитофон. Его еще называют «кассетник».
— Наверняка, они у них еще есть.
Она обеспокоенно посмотрела на него.
— Что значит, «еще есть»?
— Кассетники в наши дни — антиквариат. Сейчас все цифровое. Айподы, музыка чрез интернет, цифровые плейеры…
— Е-мое… О таких вещах я ничего не знаю. Я — с холмов, как вы, наверное, догадались. Теперь ее взгляд выражал полное замешательство.
— Уэстмор, если я не смогу найти магнитофон, я попала.
— Должен быть именно кассетный? — недоверчиво поинтересовался он.
— Ну, я даже не знаю. Мне просто чтобы разговор записать.
Уэстмор тщетно пытался не поддаваться ее очарованию. В ложбинке между грудей словно медовая глазурь блестел пот, призрачные очертания сосков убивали наповал. Он подумал, что могло бы прийти в голову писателю. Эта женщина… нетипично привлекательная. Он извлек из нагрудного кармана свой мемо-рекордер.
— Возможно, подойдет что-то вроде этого, — он показал ей устройство размером с мобильник. — Эта штучка для напоминаний.
— Напоминаний?
— Видите, когда хотите что-то записать, просто нажимаете эту красную кнопочку и говорите.
Он поднес рекордер к ее лицу.
— Скажите что-нибудь, Истер.
Она уставилась на устройство, с трудом переваривая услышанное.
— Э…э… ну, э… привет! Меня зовут Истер!
— Отлично. Когда вы записали, что хотели, отжимаете красную кнопочку. А если хотите проиграть запись, нажимаете большую черную кнопку с надписью «Играть», и все.
Из мемо-рекордера раздалось:
— Э…э… ну, э… привет! Меня зовут Истер!
Истер взвизгнула, как будто только что стала свидетелем какого-то умопомрачительного фокуса. Даже подпрыгнула от восторга. Уэстмор тоже испытал восторг, увидев, как подпрыгнули у нее при этом груди. СРАНЬ господня. Эта деревенская баба просто ВОСХИТИТЕЛЬНА.
— Именно то, что мне нужно, — хихикнула она. — Думаете, у них в магазине есть такая машинка?
— Конечно, есть…
— Ох-ох-ох… — Она неловко протянула себе за спину руку, немного наклонившись. Тут Уэстмор заметил у нее на спине очень старый рюкзак. Но он не успел упасть духом, поскольку, когда она наклонилась, он увидел кусок сногсшибательной голой груди и края темных, цвета розового мокко сосков. Ох, блин…
Она извлекла неряшливую пачку купюр.
— Думаете, шестьдесят пять долларов хватит на такую?
Уэстмор рассмеялся.
— Они стоят гораздо дешевле, Истер. Может, баксов десять, включая аккумуляторы. Но потом он пожал плечами. Какого черта?
— Оставьте деньги себе. Возьмите себе эту.
— О, я не могу.
— Нет, берите. У меня много таких штучек.
Он настойчиво протянул ей рекордер, и она, после долгих колебаний, взяла его.
— Я же даже отблагодарить вас как следует не могу, — воскликнула она. — Позвольте мне вам заплатить…
— Нет. Просто возьмите. Поверьте мне, Истер. Клянусь, в машине у мня еще три таких.
Женщина изумленно уставилась на простое маленькое устройство.
— Батюшки, какой вы хороший человек, Уэстмор. Теперь мне даже не придется идти в этот магазин, где меня бы уж точно облапошили. Спасибо вам большое!
— Да на здоровье.
Глаза у нее буквально светились от радости.
— Позвольте мне, хотя бы, угостить вас кофе.
Все чувства у Уэстмора, казалось, обострились. Тебя же тянет к ней, кретин. Не делай этого.
— Конечно, — ответил он.
Они расположились возле «Старбакса», стоявшего прямо через дорогу. Уэстмор чувствовал себя неловко, со своим полувозбужденным членом в штанах. Из-за жары им пришлось взять кофе со льдом, и Уэстмор заводился лишь еще сильнее, глядя, как Истер посасывает свои кубики льда, словно они из нектара.
— Хорошо-то как, — произнесла она. — А мы вот никогда не делаем лед.
Мы, — мрачно подумал он, а потом бросил проверяющий взгляд на ее безымянный палец. Она замужем. Хотя, о чем, черт возьми, он думает?
— Если нам его хочется, приходится идти в «Халлс» и покупать мешок. «Халлс» — это магазин недалеко от нашего дома.
Без задней мысли он задал банальный вопрос:
— Хотите сказать, у вас нет холодильника или морозильника?
— О, нет, конечно, — ответила она с изумленным видом. — Жителям холмов не нужны все эти современные штуки. Мы коптим мясо, закатываем фрукты и овощи, маринуем всякую всячину. И нам почти никогда не приходится тратиться в магазине.
— Думаю, в этом много плюсов, — предположил он. Ему даже немного захотелось такой простой жизни. Но еще больше ему хотелось ее тела. Блестящая белая кожа лица, ложбинка между грудями, голые плечи — все слилось в некое подобие ауры. От выступившего на груди пота соски у нее стали еще больше заметными.
— Кстати, вчера мы коптили ондатру и белку. Мой муж, Нут, построил коптильню.
— Это же своего рода искусство. — Уэстмор сделал паузу. — Но… у вас же нет электричества?
— Да, но нам не так много его нужно.
Она взяла своими изящными пальцами пластиковую карточку с рекламой кофе и десертов и принялась обмахиваться ей.
— Иногда мы запускаем генератор на древесном газе, чтобы посмотреть старый телевизор, или когда моему мужу Нуту нужно поработать своими инструментами.
— Генератор на древесном газе?
— Не слышали о таких?
При каждом взмахе самодельного веера черные завитки ее волос трепетали. Скрестив свои голые, в шлепанцах ноги, она откинулась в кресле и принялась раскачиваться взад-вперед.
— Нут собрал его сам по инструкции моего дедушки. Взял старый нагреватель воды, положил в него еще две небольших металлических бочки, подсоединил медные трубы и поставил на костер. Но сперва наполнил нагреватель древесной щепой и закрыл крышкой. Жар от костра не сжигает щепу, а превращает ее в газ, который по трубам поступает в маленький двигатель, а тот запускает генератор. Дедушка Орн говорил, что люди в войну так ездили на машинах, потому что тогда у них было какое-то там «лимитирование расхода горючего».
Это она про вторую мировую, — догадался Уэстмор.
— Потрясающе, — сказал он. Хотя подумал, — это ТЫ потрясающая.
— Современность заставляет людей, особенно таких, как я, воспринимать все, как должное, — усмехнулся он. Но затем едва не застонал вслух, когда она выловила из своего стаканчика кубик льда и стала изящно вести им по горлу… к груди.
— Как классно есть лед в такой жаркий день. Знаете, там, где мы живем, не бывает слишком жарко из-за тени от деревьев…
Уэстмор замер, наблюдая, как вода от таящего кубика стекает между ее грудей блестящими струйками. Она пытается соблазнить меня? БОЖЕ, надеюсь, что так оно и есть. Хотя он понимал, что все это — глупости. Это всего лишь простая женщина из глубинки.
— Но разрешите мне спросить вас кое-что, Уэстмор, если, конечно не возражаете.
Она взяла мемо-рекордер и с улыбкой посмотрела на него.
— Вы говорите, что у вас полно таких машинок, но… зачем они вам?
— Для работы.
Кубик льда растаял, и верхняя часть ее груди сейчас блестела от влаги.
— Если я думаю о чем-то и мне неудобно это записывать, я просто вынимаю мемо-рекордер и наговариваю все, что мне пришло в голову. Я писатель.
Ее брови поползли вверх.
— Писатель? Типа… книги пишите?
— Ага, — ответил он, слегка смутившись. — Будете смеяться, но я пишу документальные книги о… домах с привидениями.
Истер выпрямилась, явно заинтересованная услышанным.
— Правда? Я никогда раньше не встречала писателя.
— Ничего особенного. Мне повезло, несколько лет назад выпустил бестселлер, — Уэстмор снова усмехнулся. — Называется «Хилдретский дом ужасов». Про особняк во Флориде, в котором предположительно обитают привидения. Книга имела успех, поэтому теперь мой издатель хочет что-то в том же духе. Как сказал мой редактор, это должен быть Амитивилль нового тысячелетия.
Она прищурилась, продолжая обмахиваться.
— Не знаю никакой Амитивилль, но я знавала одну девчонку по имени Эмити, Эмити Пирс… Но она умерла, бедняга, отравилась плохой самогонкой. От этой самогонки одно зло. Многие клянутся, что это муженек ее, Делани, подлил ей что-то в самогон, чтобы отравить — возможно, олифу. Понимаете, у Делани была любовь на стороне. — Истер наклонилась ближе и прошептала: — Только не с девкой, а с парнем.
Уэстмор не нашел, что ответить.
— Хотя здесь есть целая куча нехороших домов, — продолжала она. Она посмотрела ему прямо в глаза, ее улыбка стала жестче.
— Вы верите в подобные вещи? В призраков и все такое?
Уэстмору показалось, что он покраснел.
— Скажу лишь, что я верю в то, что вижу собственными глазами.
Истер рассмеялась.
— Классно сказано!
Потребовалось сознательное усилие, чтобы не таращиться в открытую на ее грудь, Прикрывающая ее ткань блузки заметно потемнела от влаги, сквозь нее выпирали соски размером с кончик его мизинца.
— Но мой редактор хочет, чтобы я написал об одном конкретном доме. Проблема в том, что нет никаких записей или документов, подтверждающих его существование. Им владел какой-то эксцентричный парень. Ни записей о рождении, ни налоговых отчетов, ни финансового следа, ни названия дома. Одни лишь слухи. Очевидно у парня был банковский счет, с которого платился налог на имущество. Как будто он не хотел, чтобы его могли отыскать. Его звали Крафтер…
Истер прервала его уверенным кивком.
— Ах, да. Старик Крафтер, помню его.
Уэстмор поперхнулся, резко наклонился и, выплюнув в стакан набранный в рот кофе, закашлялся. Наполовину встревоженная, наполовину позабавленная, Истер подалась вперед.
— Что такое, Уэстмор? Что-то не так?
— Кофе не в то горло пошло, — ответил он, приходя в себя. — Вы застигли меня врасплох.
— Разве?
Опьяненный эйфорией, Уэстмор постарался снова взять себя в руки. Его трясло. Не может быть, не может быть…
— Истер. Это очень много значит для меня. Я шесть месяцев пытался отследить Крафтера, и безрезультатно. У меня есть лишь обрывочные догадки букинистов и антикваров. Но говорите, — он сделал глоток, — вы знаете кое-то о Крафтере.
— Да, конечно. В этом нет ничего особенного. Она покрутила кубик льда вокруг языка. — В общем-то, это был просто старый чудак. Имя у него было забавное, что-то вроде… Эф-ри-эм…
Уэстмор задрожал.
— Да, Эфриэм. Когда он исчез?
Она склонила голову на бок.
— Он не исчез. Он просто взял и помер. Лет пятнадцать назад. Если он и исчез, то под землей, на глубине шести футов.
— Он умер? Как он умер? Это была загадочная смерть? Убийство?
Теперь ее изумление было нескрываемым.
— Не. Обычный сердечный приступ. Он же был где-то на восьмом десятке.
Черт. С этим я уже могу работать. У Уэстмора ускорилось кровообращение. Он словно машинально потянулся через стол и коснулся руки Истер.
— Истер. Пожалуйста.
Он сделал глубокий вдох.
— Вы знаете, где находится дом Крафтера?
— Конечно, — ответила она. — Неподалеку от Говернор Бридж Роуд. Там даже почтовый ящик до сих пор стоит. Но знаете, что? Почту Крафтеру туда никогда не доставляли. Он забирал ее где-то в другом месте. Раз вы так сильно хотите найти его дом, мне будет несложно показать вам его. До него отсюда миль пять-шесть.
У Уэстмора едва не случилось кровоизлияние в мозг. За считанные минуты он сумел достичь цели. А все потому, что встретил возле «Бест Бай» эту невероятную деревенскую женщину.
— Похоже, вы только что спасли мне карьеру…
— О, я очень рада буду помочь, особенно после того, как вы мне помогли, — сказала она и указала на мемо-рекордер.
— Вы действительно знали Эфриэма Крафтера?
— Ну, в некотором смысле. Все мы время от времени видели его. По слухам, он в основном путешествовал за границей. Богатым был. Я знала его не очень хорошо, поэтому просто здоровалась, но он почти никогда не здоровался в ответ. Не очень приятный тип. И Бог знает, чем он там у себя в доме занимался. Вам нужно понять одно… Этот Крафтер был, как его там… неккер-мантом.
Ее большие глаза стали словно пьяными.
— Знаете, что это, Уэстмор?
— Конечно, некромантия. Он был колдуном.
— Верно! Хотя, по правде говоря, он был скорее, любителем… новичком.
Не важно. Мне платят за то, чтобы я написал о нем книгу. И ты дала мне за пять минут больше информации, чем я получил за шесть месяцев!
Над столиком повисла пауза. Затем Истер посмотрела на его руку, все еще лежащую на ее руке, и улыбнулась.
Уэстмор словно не замечал ничего вокруг. Убрав руку, он достал ручку и записную книжку.
— Позвольте мне записать кое-что из этого. Значит, дом находится на Говернор Бридж Роуд? А какой это город?
— Люнтвилль, вроде бы. В стороне от проселочных дорог все одинаково.
Уэстмор принялся энергично записывать.
— И говорите, он умер от сердечного приступа примерно пятнадцать лет назад… Это можно как-то проверить? Его имя никогда не появлялось в Индексе скончавшихся Министерства соцстрахования.
Она непринужденно усмехнулась, продолжая обмахиваться.
— Уэстмор, в этих местах нет никакого соцстрахования. Если люди умирают, их просто хоронят. Хотя я знаю мальчишку, который хоронил его — Вальдо Пэркинс. Только он уже не мальчишка, а скорее где-то моего возраста. Знаете, он работал на Крафтера, возил его на большущей навороченной машине, работал во дворе, выполнял разные поручения…
Успех, успех, успех! Уэстмор продолжал записывать.
— И мы хорошие подруги с его тетушкой, Идой. Вальдо живет с ней возле Крик Сити. Просто скажете Вальдо, что вы — мой друг, и они с радостью расскажут вам все про Крафтера. Это Вальдо нашел Крафтера мертвым и похоронил. Похоронил его прямо на участке возле дома. Даже сделал маленькую деревянную дощечку вместо надгробия, как он мне сказал.
Прекрасно! Прекрасно! Уэстмор не успевал записывать. Он сможет сфотографировать эту дощечку!
— Так, так, — пробормотал он. — Как мне добраться до этого Вальдо Пэркинса?
— Просто позвонить ему. У меня дома записан номер его тетушки.
Уэстмор едва не лишился чувств.
— Истер! Вы ниспосланы мне свыше! Его номер?
— Угу. У нас самих нет телефона, но если нужно позвонить, мы пользуемся таксофоном в «Халлсе» А после того, как я покажу вам, где находится дом Крафтера, вам потребуется отвезти меня в мою лачугу, потому что номер телефона у меня дома. И вам придется найти его из списка самому. Это дедушка и Нут хранили телефоны соседей. Сама я читать не умею.
— Без проблем, Истер. Без проблем. — Но тут до Уэстмора дошло: «Черт, мне же придется познакомиться с ее мужем».
— Ну, что ж… Рад буду познакомиться с вашим мужем.
— О, это невозможно, потому что мой замечательный муж Нут умер.
Уэстмор замер.
— Истер, мне очень жаль это слышать…
Она отмахнулась.
— Не стоит, Уэстмор. Как раньше говаривал мой дедушка Орн, смерть это всего лишь перемещение духа в другое место.
— Да, — ответил он, не найдя других слов. Вдруг его осенило, и он достал свой сотовый телефон.
— Если номер Пэркинса есть в базе, я смогу найти его здесь…
Истер с любопытством прищурилась.
— Что это… О, это один из тех сотовых телефонов, о которых я постоянно слышу.
Уэстмор кивнул.
— И я могу заходить с его помощью в интернет.
Он зашел в телефонную базу данных и набрал имя Пэркинса.
— А в каком городе живет Вальдо со своей тетушкой?
— Крик Сити.
ОТЛИЧНОЕ название для города. Через несколько секунд он нашел номер.
— Пэркинс, Ида. Похоже, то, что надо.
— Потрясающе, вот что значит современные тех-но-логии.
— Это большое удобство, и вместе с тем большой геморрой, — сказал Уэстмор. Находясь в состоянии стазиса, он осознал, что искреннее восхищение ее откровений, наряду с неослабевающим влечением к ней, держат его член в болезненном состоянии эрекции. У меня есть примерный адрес, телефонный номер и свидетель… Это же золотая жила! Ухмыляясь, он отложил ручку, чтобы сделать очередной глоток кофе, но тут…
щелк
ручка скатилась со стола.
Когда он наклонился, чтобы подобрать ее, Истер, чисто механически, раздвинула ноги.
Уэстмор замер в изумлении.
Из ее промежности на него смотрело густое гнездо черных волос. Внутренняя сторона бедер была кремово-белой. У Уэстмора перехватило дыхание. Он сумел разглядеть под мехом восхитительную складку плоти, и представил, как заползает под стол и зарывается лицом у нее между ног.
Вставай!
Он схватил ручку и вернулся на свое место. Она сделала это намеренно? Нет, это просто его очередная грязная фантазия. Истер тут же продолжила разговор, словно ничего не заметила…
— Когда вы будете разговаривать с Вальдо, обязательно спросите его про подвал Крафтера. Он говорил, что все неккер-мантские дела совершались там. Угостите его парой рюмочек — поверьте мне — он вам кое-что расскажет.
— П-понял, — произнес Уэстмор. После такого зрелища ему было трудно дышать. И ему казалось, что у него по-прежнему дрожат руки.
— Истер, не могу передать словами, как вы мне помогли…
Еще один снисходительный смешок.
— Послушайте, вы ведете себя так, будто я рассказала вам, где зарыт клад. Крафтер был всего лишь чокнутым старикашкой…
— Эта информация лучше, чем клад. Послушайте, позвольте мне заплатить вам гонорар за консультации…
— О, успокойтесь, Уэстмор. Я не беру деньги с друзей.
Но в этот момент ее глаза словно впились в его, а затем она потянулась и коснулась его руки.
— Вы были так любезны, отдав мне ту маленькую машинку, но… могу я попросить вас еще об одном одолжении?
— Говорите, — сказал он.
— Понимаете, как я вам только что сказала, я не умею читать, но мне нужно, чтобы кто-нибудь прочитал мне кое-что. То есть, я могла бы найти кого-то другого, но здесь слишком большие налоги…
Уэстмор не совсем ее понял, но сказал:
— Я прочитаю вам все, что вы хотите, Истер.
— Это, ну… это нечто особенное. На самом деле, это то, для чего в первую очередь мне и нужен этот маленький рекордер. У меня есть те слова, которые вы должны прочитать. Но мне нужно, чтобы вы прочитали их громко, — она снова коснулась мемо-рекордера — в эту штуку.
Уэстмор пожал плечами.
— С радостью. Но… что именно?
— О, думаю, можно назвать это молитвой. Типа молитвы на удачу.
— Хорошо. Я сделаю это прямо сейчас, если хотите.
Она поджала губы.
— Думаю, будет лучше, если вы сделаете это в каком-нибудь более уединенном месте. Например, в вашей машине…
Из старого рюкзака Истер извлекла такой же старый обклеенный тканью блокнот, потускневшие кольца которого удерживали листы обычной линованной бумаги, заполненные каракулями.
— Это особая книга дедушки Орна, — пояснила она с пассажирского сиденья. Глаза Уэстмора метались от книги к ее груди, от книги к ее бедам, от книги к ее ослепительно белым ногам. Даже едва заметные вены на бедрах казались ему экзотическими и привлекательными. Черт, — внезапно подумал он. Ему оставалось лишь надеяться, что она не заметила его возбуждение. Женщина, казалось, была вся увлечена книгой, и улыбалась неизменной нежной улыбкой. Она напоминала Уэстмору мать, листающую фотоальбом со своими детьми.
Он сразу же завел машину, включил кондиционер. А затем, бросив рассеянный взгляд на приборную доску, увидел, что жирная синяя муха, которая еще недавно жужжала вокруг, мертва. Наверняка, это жара убила ее. Скатертью дорожка…
— Дедушка Орн был добрым человеком. Я очень по нему скучаю…
Уэстмор заметил, что в блокноте есть неподшитые, странного оттенка листы.
— Что за, — начала было она, но потом вытянула один.
— Вот оно, — сказала она. — Только осторожнее.
Святые угодники, — подумал он, сразу же поняв по внешнему виду, что это.
— Истер, это же пергамент, а может, даже велень[2].
— Хм?
— Должно быть, очень старый. На чем писали раньше, до изобретения бумаги. На самом деле, это шкура животного, очищенная и обработанная особым способом.
— О, я знаю, что он старый. Он принадлежит нашей семье по моей линии. Эти листы приехали из Европы. Родственники моего дедушки были в числе первых прибывших сюда колонистов. Они обосновались в месте, называвшемся… что-то вроде Чу-ситс Бэй. — Она поморщилась. — Не помню точно.
Но внимание Уэстмора оставалось приковано к тому первому листу веленя. Тесные строки были написаны непонятно каким алфавитом, также непонятен был состав чернил, которыми пользовался автор. Характер росчерка говорил скорее о пере, чем о древней ручке. Просто… какое-то нагромождение странных символов, типа пиктограмм или логограмм. Среди них встречались другие, более странные символы — клиновидные, но не являвшиеся клинописью, а больше напоминавшие геометрические диаграммы. Каждая диаграмма была тщательно прорисована. Все углы клиньев отличались друг от друга, причем Уэстмор был уверен, что это было сделано преднамеренно. Ему в голову пришло определение «антипланетарный». Углы вместо цифр? Но затем он, прищурившись, всмотрелся в отрывок, выделенный современным фломастером. Какой вандализм, — подумал он. Коллекционер взвыл бы от ярости…
Тем не менее, он никогда не видел ничего подобного.
— Истер, я немного знаю о древней письменности, но, — он покачал головой, — я и через миллион лет не смог сказать бы, что это такое.
— О, понимаю. Дедушка говорил, что это письмо существовало задолго до того, как люди научились писать.
Уэстмор пропустил ее слова мимо ушей. Конечно же, дедушка любил всякие небылицы.
— Я в том смысле, что не могу прочитать вам это…
Она рассмеялась, словно он сказал что-то смешное.
— О, Уэстмор, никто не сможет, если не знает, как. Только дедушка умел читать это. Но он записал кое-что и приложил к этой странице. Транзер-крицию какую-то.
Уэстмор посмотрел на нее.
— Правда?
— Он записал это особым образом — для этого есть название, но я его не помню. Он записал это так, как оно звучит.
— Фонетически.
— Да! Точно.
Она принялась листать подшитые листы обычной бумаги.
— У него были обрывки из множества старинных книг, но он постоянно говорил, что этот — самый важный.
Зажав между пальцев лист, она замолчала и посмотрела перед собой.
— Манеер-что-то там. Маннер-скрит.
— Манускрипт, — поправил ее Уэстмор.
— Угу, и это был… Она принялась жевать нижнюю губу.
— Мо-тик, э… кротик, э… пу-но-тик.
Ее голые плечи поникли.
— Блин, не помню, как именно он называл это.
Уэстмор, заинтересованно подался вперед.
— Я хотел бы посмотреть ту фонетическую транскрипцию, Истер.
Она расстегнула металлические кольца и вытащила отдельный лист.
Уэстмор понятия не имел, что это могло быть. И почему она так хочет, чтобы именно он прочитал это? Магнитофон, — вспомнил он. Что-то насчет молитвы на удачу… Фонетическое воспроизведение включало в себя лишь несколько строк. Все просто. Он взял в руку мемо-рекордер.
— Ладно, Истер. Поехали. — Он нажал кнопку записи, всмотрелся в расшифровку, и принялся читать вслух: — Гу-нарл-эбб, дру-нуг ли ай снуб негг адд-ук зинн… ее-у, ее-у, фу-тай-ган, мем-блуд дукс… йог-со-тот…
Он отпустил кнопку записи.
— Ну вот, Истер. Всякий раз, когда захотите услышать свою молитву на удачу, — указал он, — просто нажмите на эту большую черную кнопку.
Ее глаза расширились от изумления, когда он проиграл ей странное бормотание. По щеке у нее прокатилась слеза. Эта простая и скорее абсурдная задача лишила ее дара речи.
— Это значит для меня больше, чем вы думаете, Уэстмор… — Ее рука внезапно оказалась на его бедре, затем она наклонилась и поцеловала его в щеку.
Черт, — снова ругнулся про себя Уэстмор. Одно ее безобидное прикосновение заставило его пенис съежиться.
— Без проблем, — сказал он, стараясь вести себя непринужденно. После того, как отвезу ее домой… подрочу. Как следует.
Он еще раз посмотрел на велень, затем вернул его ей.
— Действительно, это очень интересно, Истер. Если хотите, я могу дать вам имя и телефон торговца антикварными книгами. Он может хорошо заплатить за этот листок, а также за все остальное, что у вас есть в этой книге.
Она выглядела ошеломленной.
— Да, но… Я никогда не продала бы его. Его оставил мне дедушка. Моя семья хранила его сотни лет, еще до того, как перебралась сюда.
Уэстмор улыбнулся.
— Истер, вам и вашему миру можно позавидовать. В моем мире все завязано на деньгах. Люди делают все ради них. Деньги — это их бог. Только ради них они и живут. Встреча с человеком, вроде вас, для меня как глоток свежего воздуха. Такое чувство, что деньги вас не волнуют.
Она вернула листы в блокнот, и положила его обратно в рюкзак.
— Деньги редко когда бывают нам нужны. Никогда не хочется от них зависеть. Чем больше люди начинают нуждаться в деньгах… тем менее настоящими они становятся.
— Хорошо сказано.
— У жителей холмов, коли на то пошло, деньги сродни болезни. Вещи, для которых они нужны людям, портят их, и даже губят. — Она сглотнула. — Вот, что случилось с моим добрым мужем, Нутом.
Она смотрела перед собой.
— У меня есть дочь — ее зовут Линетт. И я боюсь, что Линетт — одна из тех людей, которые плохие уже с рождения.
Какие-то странные вещи ты говоришь о собственной дочери, — подумал Уэстмор.
— Нут был замечательным человеком, и я очень сильно его любила. Мы поженились более двадцати лет назад. Он был всем для меня… Но потом Линетт подсела на ту штуку, которую называют «мет». Многие люди подсаживаются на нее. Раньше самогонка выворачивала людские жизни наизнанку, а сейчас у молодых появился этот «мет».
— Боюсь, эта штука разрушает уже всю страну.
Истер безучастно кивнула.
— И Линетт, моя с Нутом плоть и кровь, подсадила на эту штуку и Нута тоже. Понимаете, им вдруг стали нужны деньги, чтобы покупать ее. А этот «мет»… Эта проклятая штука заставила моего мужа влюбиться в мою же дочь.
СРАНЬ господня! Жесть какая-то!
Это все из-за той штуки, Уэстмор. Это она их испортила. Поэтому Нут начал продавать вещи из дома. Продал много золотых вещей, оставшихся от дедушки. А также драгоценности, хранившиеся у нашей семьи веками. А Линетт, она делала ради денег куда более худшие вещи. Вещи, о которых мне стыдно вам говорить…
Уэстмору не пришлось удивляться. Он попытался найти какие-нибудь утешительные слова, но смог лишь произнести:
— Истер, не ворошите то, что вас расстраивает.
На что она снова нежно улыбнулась.
— О, я не расстроена. Нут, как я вам сказала, умер из-за нее. Но как говорил дедушка, смерть это всего лишь перемещение духа в другое место.
— Конечно, — пробормотал Уэстмор.
— Каждое утро, просыпаясь, я говорила Нуту: «Ты — все для меня". И ради него я пошла бы на все. На все. Это была правда, и он знал это. А потом…
Долгая пауза была хуже рыданий.
— Я потеряла все.
Это была трагедия. Уэстмор едва знал ее, но не мог не посочувствовать этого. Однако, даже после всего рассказанного, Истер продолжала еле заметно улыбаться.
Это было хуже всего. Улыбка была всем, что у нее осталось, учитывая разрушившую ее жизнь потерю.
Истер посмотрела на него, не из жалости к себе, а скорее из простого любопытства.
— Вы когда-нибудь любили кого-нибудь очень сильно, Уэстмор? Так сильно, что пошли бы ради этого человека на все?
Уэстмор чувствовал себя ошеломленным. Он с трудом пытался подыскать слова для ответа. И при этом испытывал к ней еще большую зависть. Он ответил жестко, тоном, который, как он надеялся, звучал лишь полусерьезно:
— Боюсь, аллеям любви я никогда не найду места в своей жизни…
— О, очень жаль. Потому что когда все по-настоящему, как у нас с Нутом — это настоящее чудо.
Она понизила голос.
— Думаю, я привыкла любить его так же сильно, как он привык к этому «мету»… и Линетт…
Уэстмор включил сцепление, отчаянно желая сменить тему.
— Что ж, теперь, когда ваша молитва записана, вы можете показать мне дом Крафтера, потом я отвезу вас домой.
Уэстмор выехал с парковки, а затем, следуя предварительным инструкциям Истер, покатил дальше.
Он не заметил одного: крошечный трупик синей мухи больше не лежал на приборной доске. Вместо этого, насекомое ползало по одному из задних окон.
Спустя считанные минуты они выехали из Пуласки и оказались на одной из основных проселочных дорог. Мимо пролетали пастбища и сельхозугодья, полуденное солнце возвещало о наступлении раннего вечера.
— На следующем повороте сверните, — сказала она. — Это будет Тик Нек Роуд.
Уэстмор рассмеялся.
— Ну и название для дороги[3].
Она, казалось, не слышала его. Вместо этого, расслабившись, откинулась в плюшевом кресле арендованной машины. Та нежная улыбка ни на секунду не сходила с ее лица. Казалось, она отражала ее внутренние мысли. И Уэстмор мог лишь предположить, что это приятные мысли, несмотря на то, на что она намекала накануне. Инцест, — подумал он. Что это, шаблон, или нечто большее?
Всего лишь еще одна испорченная сторона человечества. Не только среди деревенщин, не только среди жителей глубинки и трейлер-парков. Он встречается повсюду. Запретный плод. Зависимость, похоть, ложь, кровосмешение, жадность… Ни один из этих грехов не выбирает своих фаворитов, мы просто ПРИТВОРЯЕМСЯ, что так происходит.
Мощным мысленным усилием он приказал себе не смотреть на ее тело. И, тем не менее, все это время его пенис оставался на три четверти в возбужденном состоянии.
Когда от кондиционера стало слишком холодно, он выключил его и опустил окна. Следующая сигарета вызвала эйфорию.
— Не помню, когда в последний раз ездила на машине, — сказала Истер. Ее черные волосы развевались от ветерка.
— Как бы мне хотелось жить без автомобиля. Спущенные шины, автостраховка, агрессивные водители, пробки.
Уэстмор покачал головой.
— Мне даже хочется жить здесь.
Истер усмехнулась.
— Зависит от того, из какого теста вы сделаны. Жизнь на холмах не для всех, но я довольна.
— Вы прожили в этой местности всю жизнь?
— О, да, как и вся моя семья, с той самой войны, которая называлась, по-моему, Гражданская. Но эта земля давала нам почти все, что нужно.
Его глаза смотрели в окно, частично — на обширные сельхозугодья. А еще он украдкой успевал поглядывать на огромные соски Истер, проглядывавшие сквозь ткань ее блузки.
— Для меня настоящее удовольствие видеть все это — фермы, луга, пастбища.
— Наслаждайтесь, пока можете, потому что скоро все это останется позади, и мы окажемся в глубоком лесу. На самом деле… — Прищурившись, она подалась вперед. — Скоро будет еще один поворот, так что будьте внимательны.
На этот раз в Уэстморе зажглось возбуждение несексуального характера. Скоро он увидит дом Крафтера. Он свернул на узкую дорогу, словно зажатую с обеих сторон вековыми деревьями.
— Вот та самая Говернор Бридж Роуд…
Истер снова подалась вперед.
— И… и… Вот! Этот поворот.
Машина, замедлившись, выехала на открытое место, которое оказалось грунтовой подъездной дорожкой, уходящей вверх. Э. КРАФТЕР гласила надпись на большом металлическом почтовом ящике, но время и непогода сделали буквы почти нечитаемыми. Нужно тоже сфотографировать. У Уэстмора вспотели ладони.
— Далеко еще? — спросил он, но следующий быстрый взгляд ответил на вопрос. На небольшой возвышенности маячил дом.
— А вот там, — сказала она, — дом Крафтера.
Огороженная деревьями дорожка закончилась прогалиной, на которой стоял дом. Классическая полу-георгианская и эдвардианская архитектура пыталась устоять под натиском полного обветшания. Первый этаж распирало от огромных полукруглых окон, второй был усеян мансардными, в то время как выступающая башенка в северном крыле, казалось, приглашала к осмотру. Как ни странно, но окна разбиты не были, и огромный тимпан из витражного стекла тоже оставался нетронутым. Казалось, что дом клонится набок. Уэстмор изучал второй этаж, и ему показалось, что он заметил в одном из темных окон лицо.
Померещилось…
Солнце начинало садиться за деревья.
— Поверить не могу, — пробормотал Уэстмор. — Спасибо вам…
Истер улыбнулась.
Он собирался уже выйти с фотоаппаратом, когда его охватил озноб. Волосы на затылке буквально встали дыбом. Фасад загадочного дома, всего лишь на секунду, словно, превратился в сплющенное, кричащее лицо.
— Ммм… — Он заерзал. — Думаю, с фотографированием и осмотром я подожду до завтра. А то… становится темно.
— Нет ничего плохого, если вам не хочется идти туда в темноте. Что насчет меня, то я легко пошла бы туда, ночью или днем.
Да, на закате здесь… как-то тревожно, что ли.
Он сдал назад и покатил по подъездной дорожке прочь, восторженный, и вместе с тем подавленный. Что нашел бы он, если б продолжил осмотр?
— Поверните здесь. Тут недалеко.
Уэстмор поехал дальше. Высокие деревья почти не пропускали свет. Часть его сознания оставалась зацикленной на женщине, другая — на доме. Я получил свою работу на блюдечке… благодаря ей. Бросив быстрый взгляд в зеркало заднего вида, он увидел ее грудь. Черт… В конце концов, она все поймет, если он не перестанет пялится. Уэстмор чувствовал себя полной скотиной — он использовал ее знания в интересах своей карьеры, и ее тело — в качестве пищи для мастурбации. Человек Года. Да. Это я.
Десять минут спустя они свернули на дорогу с не менее веселым названием — ХОГ НЕК РОУД[4]. И вскоре ехали по узенькой грунтовке, больше напоминавшей тропинку. Вокруг была почти кромешная тьма.
— Вот и приехали, — объявила Истер. — Не смотрите, что темно. Я никогда не оставляю свечи гореть, если никого нет дома.
— О, а как же ваша дочь?
Она покачала головой.
Фары высветили длинную лачугу, формой напоминающую перевернутую букву «Г», с полосками жести вместо крыши. Стены состояли из деревянных досок, потемневших от какого-то неочищенного лака, отчего строение казалось черным. Тут Уэстмор понял, что проник в другой мир.
По какой-то причине он почувствовал себя неловко.
— Опять же, я не могу отблагодарить вас как следует за все ту информацию по Крафтеру, которую вы мне предоставили.
— Рада была помочь, Уэстмор.
— Скажите, какие-нибудь мотели поблизости есть?
— Ну, конечно. На шоссе полно, а ближе — она коснулась подбородка, — да, в Люнтвилле есть «Гилман Хаус». Не супер, зато дешевый.
— Как раз то, что надо…
— И извините за мою негостеприимность. Я не могу предложить вам остаться на ночь, поскольку у меня еще есть кое-какие домашние дела.
— Все в порядке. Я и не хочу навязываться. К тому же, вы уже мне очень сильно помогли.
Ему показалось, что между ними вдруг возникла какая-то неловкая пауза.
— Позвольте, я заберу свой рюкзак и…
Неловко повернувшись, она потянулась за своим рюкзаком, который лежал на заднем сидении. Затем воскликнула:
— Ну, надо же!
— Что такое?
— Мой гадкий рюкзак перевернулся, и половина вещей высыпалась под сиденье…
Напрягшись, она потянулась назад еще сильнее.
— Я достану, — сказал Уэстмор. Включив в салоне верхний свет, он вылез из машины и открыл заднюю дверь. В нише для ног он увидел высыпавшиеся вещи. Некоторые отдельные листы, кроличью лапку, яблоко, спички, старые карманные часы. Он наклонился, чтобы собрать их…
Его глаза ненадолго метнулись вверх. Истер по-прежнему висела между сиденьями.
Из-за такой позы свободный вырез ее блузки отвис, предоставив Уэстмору почти идеальный вид ее голых грудей.
Этот секундный взгляд, казалось, длился минуты. В этот момент их общая неловкость достигла высшей точки. Ее груди были такими белыми, что, казалось, светились, контрастируя с огромными, словно набухшими, коричневато-розовыми сосками. Эта картина повлияла на него словно окрик.
Уэстмор с трудом оторвал взгляд и стал собирать вещи.
Черт, хоть бы она не заметила. Он неуклюже забрался обратно на переднее сидение, держа в руках ее бумаги.
Сердце у него отплясывало шимми.
— Вы такой милый, — сказала она и принялась перекладывать вещи себе в рюкзак.
Ее образ притягивал его, словно отлив прибоя. Уэстмор понимал, что должен сказать что-то, иначе неловкость лишь усилится.
— Значит… все эти отдельные листы — из старых манускриптов?
— Ну, да. С давних времен передавались от поколения к поколению. Ее изящные руки принялись рассортировывать листы веленя. Один лист был заполнен тщательно прорисованными планетарными символами, пентаграммами, тринами и секстилями[5], гадальной таблицей.
Без какой-либо задней мысли Уэстмор спросил:
— Истер? Тот отрывок, который я начитал на рекордер… это действительно молитва на удачу?
Вопрос вызвал у нее какую-то забавную реакцию.
— Это вопрос терп-ретации…
Она откинулась на спинку сидения, чтобы правильно сложить в рюкзак свои вещи.
— Люди смотрят на разные вещи по-разному.
Уэстмор внимательно слушал ее, одновременно внимательно глядя на ее грудь.
— Забавно…
— Что именно? — пробубнил он.
— То, как сильно вы заинтересовались стариком Крафтером, — она бережно держала рюкзак, как будто там было нечто ценное, — но, вы, наверняка, не слышали, как дедушка Орн смеялся над ним.
— Над Крафтером? Я вас не понимаю.
— Как я уже вам сказала, Крафтер был просто любитель…
— Верно. Некромант-любитель. Думаю, здесь больше подошло бы слово «шарлатан». Он вообразил себя колдуном, но на самом деле был просто…
Уэстмор тихо рассмеялся.
— Чокнутым старикашкой.
— Именно! А вот мой дедушка Орн, — она похлопала по рюкзаку, затем посмотрела своими огромными, ясными, как хрусталь глазами Уэстмору в глаза. — Он не был новичком, нет.
— Так вы говорите… ваш дедушка был настоящим чернокнижником? — на удивление нейтральным тоном спросил Уэстмор.
— Ага. — Она буквально сверлила ему глаза своим взглядом. На лице у нее сияла улыбка.
— Вы верите в это, Уэстмор?
— Почему нет?
— Но это же как все вокруг — есть черное и белое, добро и зло. Дедушка использовал свои знания ради добрых дел, в отличие от Крафтера. Заставляет задуматься, верно? Я думала об этом накануне, когда шла в тот магазин электроники…
Гипнотическое воздействие, которое она оказывала на Уэстмора, внезапно куда-то исчезло.
— Постойте. Вы проделали весь этот путь отсюда до «Бест Бай»?
— Ну, да.
Уэстмор посмотрел на одометр.
— Это же миль пятнадцать!
— Не, миль восемь-девять от силы, если по прямой, — отмахнулась она. — К чему, к чему, а к работе и ходьбе мне не привыкать. Это полезно для души и тела.
Уэстмору показалось, что она посмотрела на него еще внимательнее.
— Хорошая долгая прогулка каждый день — лучший способ поддерживать форму. Опустив взгляд, Уэстмор оценивающе посмотрел на ее живот.
— Не растолстела, как множество баб моего возраста, — она покачала головой. — Самый быстрый способ потерять своего мужика — это растолстеть. Хотя моя хорошая форма мне никак не помогла…
— Вы очень красивая женщина, Истер, — спонтанно произнес Уэстмор и едва не поперхнулся. Что я говорю! Она подумает, что я стал заигрывать с ней, после того как узнал, что ее муж МЕРТВ!
Ее голос смягчился.
— Приятно слышать. Вы и вправду хороший человек, Уэстмор. И я у вас в долгу больше, чем вы думаете.
Уэстмор до сих пор не мог оправиться от своего неуместного замечания.
— Что?
Да, ее взгляд стал более интенсивным, как и улыбка.
Ого, — подумал он, когда она положила ему на бедро руку.
— Сегодня вы сделали мне очень приятно…
— Начитав молитву на рекордер?
— Нет, вы знаете, что я имею в виду, Уэстмор, — и в следующий момент…
О, боже…
…она сбросила с плеч лямки блузки. В одно мгновение, без какого-либо предупреждения, перед лицом Уэстмора возникли огромные, идеальной формы груди, с сосками, нацеленными прямо на него.
Ее рука гладила его по бедру.
— Мне было очень приятно, Уэстмор, от того, как вы смотрели на меня весь день…
Уэстмор едва не взвыл. Лицо у него стало горячим, как капот машины на солнце.
Истер издала высокий смешок.
— Вы как-то резко покраснели!
— Я… я… — заикаясь, выдавил он. От стыда он уронил лицо себе на руки. Она застукала, как он на нее пялился.
— Срань господня, Истер. Мне очень стыдно. Я… Просто не знаю, что сказать…
А что он мог сказать? Ему казалось, что от унижения лицо у него пульсировало, словно сердце.
Истер продолжала смеяться. Она словно наслаждалась ситуацией. Ее пальцы коснулись его подбородка, заставив его снова поднять глаза. И он опять увидел те роскошные груди, с похожими на маленькие рты сосками. На ее животе не было ни намека на жир, лишь маленькие складочки, вызванные ее позой. Вся эта идеальная белая кожа оказывала на Уэстмора какое-то галлюциногенное воздействие. В ее годы кожа у нее отчасти потеряла эластичность, но даже это не умаляло привлекательности.
В конце концов, он прохрипел:
— Извините меня, Истер. Я пялился на вас весь день. Это не оправдание тому, что я не мог ничего с собой поделать, но… — Он судорожно сглотнул. — Вы просто… такая… красивая…
— Тише, — с энтузиазмом произнесла она. Затем ее левая рука легла ему на плечо, и она притянула его лицо к своей груди. Ее голос упал до шепота.
— Приятно от вас это слышать. Мой муж Нут раньше всегда говорил так. А теперь, давайте же… пососите их…
Она направила его рот прямо на разбухшие ареолы. Уэстмору показалось, что он утратил рассудок. Он отчаянно принялся сосать, и сразу же понял, что не желает останавливаться.
— Да, вот так, — вернулся энергичный шепот. — Все парни любят сосать женские сиськи — это напоминает им детство, — теперь ее левая рука гладила его по волосам, — когда их еще ничего не волновало. Ни стрессов, ни тягот, ни тревог…
Уэстмор действительно продолжал сосать, словно ребенок, ищущий безопасность и комфорт единственным известным ему способом. Слабый мускусный запах, исходящий от ее кожи, пьянил его. В паху покалывало от возбуждения.
— Умм-хмм, — издавала она, плавными круговыми движениями гладя ему промежность. — Так и думала, — а затем: — Уммммм. Мне это нравится.
Уэстмор принялся сосать еще сильнее, погружаясь в плотную текстуру сосков и восхищаясь тем, как они набухают еще сильнее.
Продолжая гладить ему промежность, она многозначительно прошептала:
— Как я уже сказала, мне было приятно, когда вы смотрели на меня. Когда парни пялятся на меня, мне это совсем не нравится. Но вы. Вы — другой, Уэстмор. Чем старше женщина становится, тем легче ей говорить. Можно сказать, страсть — сродни неккер-мантии — есть хорошая… а есть плохая. Ваша страсть не злая и не эгоистичная, как у большинства мужчин. Вот о чем я. То желание, которое вы испытываете к моему телу, оно хорошее. Доброе. В таком возрасте это очень бодрит…
Но Уэстмор почти не слышал ее. Он просто продолжал сосать, закрыв глаза и обхватив ее руками, словно цеплялся за единственный шест над бездной.
Еле слышным шепотом она произнесла:
— Знаете, я уже хочу взять у вас в рот либо просто оттрахать вас до бесчувствия.
При слове «оттрахать» Уэстмор едва не кончил.
— Но, как ни странно это звучит… Мне будет казаться, что я изменяю Нуту. — Она издала смешок, содрогнувшись всем телом. — Знаю, глупая мысль. Даже если он изменял мне постоянно, и даже если умер, я буду ощущать себя… неверной. Вы понимаете, о чем я, Уэстмор?
Уэстмор кивнул, почти ничего не соображая. Он потерялся в ее плоти, ее запахе, ее мелодичном голосе, и конечно, в ее руке, гладящей его медленно, но неистово.
Рука поднялась, расстегнула ему ремень, а затем «молнию». Теперь ее шепот был едва слышен. Он стал каким-то призрачным, неземным.
— Но я не считаю, что это будет неверность, — теперь ее губы были у самого его уха. — Снимайте же их.
Очередной смешок.
— И судя по тому, что у вас в штанах, я не думаю, что у вас есть какие-либо возражения…
Не отрывая рта от сосков, Уэстмор стянул с себя штаны.
Он содрогнулся, почувствовав, как ее горячая рука тут же сжала его гениталии. Его член буквально истекал предэякулятом, и она воспользовалась им вместо смазки. Соединив большой и указательный пальцы в кольцо, она принялась мучительно медленно надрачивать Уэстмору. Ноги у него напряглись, ягодицы приподнялись над сидением. Он хотел просто продолжать сосать. Но почувствовав его движение, она слегка оттолкнула его назад и прошептала:
— Просто откиньтесь, чтобы я могла смотреть. Мне нравится смотреть, как парень кончает…
И тут Уэстмор кончил — совершенно спонтанно. Он ахнул, вытянул шею, и в момент оргазма почувствовал, как его член напрягся и выпустил струю спермы. Казалось, каждое нервное окончание у него трепетало, а эрегированный член продолжал выбрасывать струю за струей. При каждом обильном выбросе Истер издавала высокий смешок. Первая струя попала ему на подбородок, вторая — на шею, третья — на рубашку в районе солнечного сплетения, остальные — на живот. Уэстмор просто лежал, ошеломленный, чувствуя, как, наконец, стихают спазмы. В паху гудело. Он не мог шелохнуться.
— Ну, надо же, Уэстмор! — воскликнула она, словно мать, игриво ругающая ребенка. — Только посмотрите, какой бардак вы навели, — она наклонила лицо к его заляпанной и промокшей рубашке. — Похоже, вы долго в себе копили, судя по такому количеству спермы…
Ее слова щекотали его. Уэстмор закатил глаза, когда ее рука принялась играть с его опустошенными яичками. Он заметил, что взгляд у Истер стал пристальным, а лицо светилось каким-то потворством. Она придвинулась еще ближе и простонала:
— Просто позволь мне все здесь убрать, только… ммммм, я очень люблю запах мужского семени… а еще его вкус. Не представляю, почему. Оно такое противное и липкое, но… Оно просто меня заводит.
И потом…
О, это уж слишком, — подумал Уэстмор, находясь в посторгазмическом тумане, потому что теперь ее губы принялись собирать капли спермы с его подбородка и шеи, потом опустились и стали собирать склизкие сгустки с ткани рубашки. Что ж, — подумал он, — это определенно превосходит все эротические фантазии мужчины средних лет.
Несколько минут спустя его рубашка была высосана начисто. Неизменная улыбка Истер стала слегка развратной. Сглотнув, она издала горлом щелчок, отчего член у Уэстмора съежился.
— Это было… черт. Просто здорово, — произнес он пересохшим ртом. — Спасибо вам…
Она засмеялась, помогая ему натянуть штаны и застегнуть ремень.
— Не нужно благодарить меня за то, что вам подрочила. Пустяки…
Ничего себе, «пустяки»… Он жадно смотрел, как она натягивает на себя блузку, и совершенно бессознательно прохрипел:
— Вы действительно очень красивая, Истер…
На лице у нее сияла улыбка, но в глазах блестели слезы.
— Вы доставляете мне просто неземное удовольствие, потому что именно это Нут всегда говорил мне. А то, как вы смотрели на меня весь день? Нут смотрел на меня точно так же…
Уэстмору было душно. Это суровое испытание — как и весь день — казалось каким-то странным, неправдоподобным и захватывающим.
Истер снова проверила содержимое рюкзака, убедившись, что мемо-рекордер на месте, а затем ее улыбка слегка погрустнела.
— Пора расставаться, Уэстмор. Больше мы не увидимся, но… спасибо вам за все, что вы сделали.
Уэстмор уставился на нее.
— Я хотел бы остановиться на некоторое время. Мог бы… пригласить вас на ужин или вроде того, — он тут же поморщился, осознав, какую нелепицу несет.
— Нет. Понимаете, теперь, когда Нут умер, я пойду дальше… в том смысле, что уеду отсюда куда-нибудь…
По непонятной причине ее ответ показался ему каким-то противоестественным, или даже зловещим. Он хотел спросить ее, куда она собирается переезжать, но понял, что в том нет никакого смысла. Это поставило бы ее в неловкое положение, поэтому он лишь сказал:
— Желаю вам всего самого хорошего.
— И вам того же, — ответил она призрачным голосом и слегка чмокнула его в губы. — И удачи вам с вашей книгой про Крафтера…
Уэстмор невесело рассмеялся.
— Я смогу написать ее лишь благодаря вам.
Тут ее глаза внезапно прищурились, словно она задумалась о чем-то.
— Подождите-ка. Чуть не забыла…
Она порылась в рюкзаке, и из блокнота выскользнули неподшитые листы манускрипта и фонетические транскрипции ее дедушки.
— Мне тут пришло в голову, что мне уже не понадобится все это, так что…
Она протянула ему эти, по всей видимости, бесценные листы.
— Я хочу, чтобы они были у вас.
Такого Уэстмор не ожидал.
— Истер, я ни за что не могу принять эти листы. Это самое ценное, что есть у вашей семьи. Фамильная реликвия.
— Нет. Пожалуйста, порадуйте меня, возьмите их. Для чего мне они? Но вы, вы питаете к ним интерес. А такой умный писатель как вы сможет изучить их и однажды узнает, о чем в них речь.
— Я не могу их взять, — сказал Уэстмор, как бы ему не хотелось этого.
— Можете, Уэстмор. И причина этому только в вас, и я доверяю их вам. Лучше, чтобы они были у вас, и дедушка Орн обязательно со мной согласился бы. Я верю всем сердцем, что такой хороший человек как вы никогда не использует их во зло.
Она положила листы ему на колени.
Уэстмор смотрел на них и слышал при этом тиканье собственных часов. Я не могу! — гремел его внутренний голос. Но когда он поднял глаза, чтобы возразить, Истер уже вылезла из машины. Она закрыла дверь и улыбнулась ему сквозь окно.
— Прощайте, Уэстмор. Пусть все ваши мечты сбудутся…
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но она уже растворялась в подсвеченной лунным светом тьме, окутавшей ее ветхое жилище. У входной двери она быстро помахала ему, а затем исчезла.
Уэстмор издал самый долгий в своей жизни вздох. Он завел двигатель, бросил последний взгляд на дом, и укатил прочь.
Ты возвращаешься в свою лачугу, сияя от радости. Во рту стоит послевкусие семени Уэстмора. Ты чувствуешь легкость в ногах, не потому что подарила мужчине оргазм, а потому что он захотел этого от тебя. Сейчас ты полна решимости и уверена, что способна пробудить в Нуте такое же желание.
Потому что, даже после всего произошедшей трагедии, он — все для тебя.
Блаббер, топая, входит в переднюю. Его уродливое, мясистое лицо слабо светится от свечи в его руке.
— Привет, Блаббер. Я вернулась, как и обещала.
Парень таращит глаза, пуская слюни.
— Ты предал Линетт земле?
Он резко кивает головой и фыркает:
— Ды-ды-ды-ды-дааа!
— Спасибо, Блаббер. Какой ты хороший мальчик.
Ты кладешь рюкзак на стол, который Нут сделал собственными руками. Достаешь маленький рекордер, а также пятьдесят шесть долларов, которые твоя дочь заработала столь гадким образом.
— О, совсем забыла. Возьми эти деньги и завтра купи себе что-нибудь. Это за то, что ты сделал для меня, — и затем ты даешь их ему.
Его грязная рука забирает банкноты. Косые глаза вспыхивают каким-то подобием благодарности. Брызги слюны слетают с толстых губ, когда он выдавливает:
— Пааа-пааа… пасибааа.
— Брось, не стоит благодарности.
Однако твои глаза становятся серьезными.
— Только, чтобы заслужить эти деньги, ты должен сделать для меня кое-что еще. Я тебе уже объясняла в прошлый раз.
Он снова кивает.
— И ты сделаешь это именно так, как я сказала, потому что иначе… Иначе я буду очень расстроена. Но ты же не хочешь этого, верно?
Его затуманенный рассудок буйно реагирует на вопрос.
— Не-не-не-не-нееееет!
Ты улыбаешься и треплешь его по жесткой щеке.
— Знаю, что не хочешь, Блаббер. Теперь иди во двор и дерни шнур на газовом генераторе, как ты уже делал раньше. А затем возвращайся в спальню.
Блаббер передает тебе свечу и, шатаясь, выходит в переднюю дверь.
Ты словно вплываешь в спальню. Хорошо, что ты оставила дверь и окно закрытыми, потому что иначе труп Нута уже кишел бы насекомыми. В комнате стоит удушливый смрад. Хотя это не важно. Скоро такие вещи не будут иметь значения. Ты скидываешь с плеч лямки блузки, и она соскальзывает с твоего тела. Слабый желтоватый свет свечи освещает отражение в старом зеркале. Твой обнаженный образ улыбается тебе в ответ, мягкой, спокойной улыбкой. В груди и в паху у тебя покалывает.
Ты опускаешься перед телом Нута на колени и переворачиваешь его на спину. Похожие на веер брызги крови на стене и полу уже засохли. Рот у Нута широко разинут, глаза закрыты. Дыра в голове похожа на кратер, набитый кусочками мяса. Но, несмотря на кровавое зрелище, ты продолжаешь улыбаться, глядя на его безмятежное лицо и соблазнительное тело.
Твоя рука играет с его мертвым членом. Странная идея, но ты просто не можешь смириться с осознанием того, где он побывал. Поэтому опускаешь голову и начинаешь сосать безжизненный и сморщенный орган. Ты обсасываешь его начисто, потому что не хочешь, чтобы на нем оставались интимные соки Линетт. Одна лишь мысль об этом кажется тебе оскорбительной.
Для кого-то другого это действие показалось бы отвратительным — ты сосешь член трупа. Но для тебя…
Ты даришь утешение человеку, которого любишь.
Единственная в комнате лампочка начинает моргать, а затем загорается ровным ярким светом. Со двора доносится тарахтение генератора.
Ты встаешь, и тут в комнату неуклюже вваливается Блаббер. Его тяжелая нижняя губа отвисает, демонстрируя сломанные зубы. Он удивленно скулит, заметив твою наготу, и трет себе промежность.
— Ничего страшного, дорогой. Ты сможешь заняться этим позже, когда вернешься домой, хорошо?
Он молча кивает.
— Потому что сейчас тебе нужно еще кое-что сделать. Ты идешь к прикроватной тумбочке, на которую положила рекордер и обращаешься к Блабберу, грамотно подбирая слова.
— То, что ты сейчас увидишь, Блаббер, ты не сможешь понять. Знай лишь, что это магия.
Ты внимательно смотришь на него.
— Поэтому не бойся того, что увидишь, — а затем…
Затем ты нажимаешь маленькую кнопку на рекордере, и раздается голос Уэстмора…
Широко раскрыв глаза, Уэстмор катил по темным, петляющим дорогам. Он до сих пор не мог отойти от случившегося. Ему не верилось, что все это произошло на самом деле, но его влажная, пахнущая семенем рубашка была тому подтверждением.
Как и страницы манускрипта, лежавшие на переднем сидении.
— Господи, — пробормотал он.
Но эта работа словно была создана для него. Кто знает, что на этих листах? Если повезет, из этого получится еще одна книга. От такой перспективы у него едва не закружилась голова.
Но еще он был совершенно обессилен.
Шины шуршали по старому асфальту. Нужно найти тот мотель, — подумал он. «Гилман Хаус». Какой город она назвала? Потом он вспомнил: — Люнтвилль.
Название казалось Уэстмору знакомым, но он не знал, где именно находится этот город. Он сразу вспомнил про карту и сунул руку под пассажирское сидение.
Его рука нащупала карту… а также кое-то еще.
Что за… Его пальцы извлекли продолговатый кулон на цепочке, размером с серебряный доллар. Откуда он взялся? Наверное, случайно оставил тот, кто брал машину до меня, — пришел к выводу Уэстмор. Он остановился у обочины и включил свет в салоне.
О, нет…
На задней стороне кулона было надпись курсивом: ИСТЕР, В ЧЕСТЬ ГОДОВЩИНЫ СВАДЬБЫ. С ЛЮБОВЬЮ, НУТ. И дата: 2 февраля 1991. Уэстмор открыл кулон и обнаружил крошечную фотографию молодой, лучезарно улыбающейся Истер и худого, темноволосого, хулиганского вида мужчины. В руках Истер бережно держала ребенка.
Черт, — ругнулся про себя Уэстмор. Очевидно, кулон выскользнул у Истер из рюкзака, и он не заметил его, когда доставал остальные вещи.
Нужно отвезти ей его, — решил Уэстмор, несмотря на усталость. Очевидно, Истер бережно хранила эту вещицу. А после того как она отдала ему страницы манускрипта, он будет конченным подонком, если не вернет ей кулон.
Уэстмор чертыхнулся, закурил, и развернул машину.
Темная дорога, казалось, заклинала его вернуться. Один поворот, второй. Потом деревья стали клониться к дороге, образуя некий мистический туннель. Звезды едва пробивались сквозь густые ветви. Ему пришлось прищуриться, когда автомобиль замедлился перед едва заметным проездом. Уэстмор медленно повернул и покатил по грунтовой подъездной дорожке.
Он сразу же заметил странность. Из всех окон лачуги лился яркий свет — несомненно, электрический. Уэстмор был уверен, что Истер услышит шум подъезжающей машины, но когда выключил фары и заглушил двигатель, то услышал ровное тарахтение, как у мотора газонокосилки. Теперь понятно, откуда взялось электричество, и почему она не услышала, как я подъехал… Ранее она упоминала о генераторе, который сейчас очевидно работал.
Боже, надеюсь, я не потревожу ее, — подумал он и вышел из машины. Жители глубинки — известные затворники.
Сжимая кулон в руке, Уэстмор приблизился к примитивному крыльцу. У угла дома он заметил скромный генератор, стоявший возле переделанного нагревателя воды.
Внезапно его охватило какое-то… мистическое чувство. Поморщившись, он почесал голову. Какое-то гудение проникло ему в разум настолько глубоко, что заглушило шум генератора. Уэстмор никогда не узнал бы причину, но вместо того, чтобы постучать в дверь…
Он подошел к окну.
Когда Уэстмор заглянул внутрь, оттуда на него глянуло безумие.
Мысли у него замерли, рот открылся.
Истер стояла голая и блестящая от пота, в ярком свете лампы. От этого образа у Уэстмора разыгралось либидо. Она что-то говорила, но гудение в голове, плюс шум от генератора исключали любую возможность расслышать слова. Однако…
С кем это она разговаривает?
Очень осторожно Уэстмор сделал шаг назад и в сторону.
Да. Безумие.
Перед кроватью стоял молодой, лысый и очень толстый мужчина. Он смотрел косыми глазами на Истер, в то время как та разговаривала с ним. Нижняя губа у него была такая тяжелая, что свисала почти к самому подбородку, изо рта тянулись нити слюны. Какой-то слабоумный, — подумал Уэстмор. Дефективный вырожденец, или вроде того. Из-под грязного комбинезона выпирал жир.
Что за хрень там происходит?
В следующий момент Уэстмор сделал еще один шаг в сторону, чтобы посмотреть, кто еще находится в комнате. И действительно, в комнате был еще один человек.
Парень из кулона… Нут. Уэстмор сразу узнал его. Мужчина был голый.
Да. Это был Нут.
Человек, про которого Истер сказала, что он умер. Половина головы у него отсутствовала, однако он стоял, и как тот слабоумный, тоже слушал Истер.
Тело у Истер блестело. Она подошла к этому мужчине — да, к мужчине у которого не было полголовы — обняла его и поцеловала в губы…
Тебя зовут Блаббер. И ты думаешь, что фамилия у тебя — Смиттс. Сколько ты себя помнишь, твоя голова всегда напоминала ведро, набитое мусором. Но с возрастом ты начинаешь уже кое-что понимать. Тебе не ведомо, что такое смерть, но ты хорошо знаешь, что если человек долгое время не двигается, значит, он умер. Вот почему ты пришел в замешательство, поскольку тот человек был уже некоторое время мертв, но после того, как мисс Истер нажала кнопку на маленькой черной машинке и прозвучали те чудные слова, он снова поднялся на ноги.
Хотя, не то, чтобы тебя это как-то обеспокоило. Поскольку именно так сказала мисс Истер всего минуту назад. Она сказала: «Не беспокойся ни о чем, Блаббер. Ты увидишь вещи, которые ты не в силах постичь, но все в порядке». А ты очень доверяешь мисс Истер, так что если она говорит не беспокоиться, ты не беспокоишься.
Вместо этого, ты слушаешь, или хотя бы стараешься слушать изо всех сил. От вида голого тела мисс Истер у тебя пульсирует в паху. Поэтому тяжело сконцентрироваться на том, что она говорит. Она такая красивая. Тебе хочется, чтобы она была твоей матерью. Но этому не суждено быть, поскольку у тебя уже есть мать, и она не любит тебя. Она заставляет тебя жить в ящике посреди леса.
Ты хотел бы трахнуть мисс Истер, но этому тоже не суждено случиться, потому что мисс Истер — твой единственный друг. Она — единственный человек, который всегда был добр к тебе. И когда она сегодня позволила трахнуть в голову ту тощую белобрысую девку… это было самое приятное, что случалось с тобой в жизни. Мисс Истер, конечно же, была удивительным человеком, раз позволила трахнуть в голову ту белобрысую девку. Ничего лучше он никогда не испытывал. На самом деле, в лесу ты трахнул ту девку в голову еще четыре раза, потому что мисс Истер разрешила. Потом ты положил ее в яму и засыпал землей, как и сказала тебе мисс Истер.
Да. Мисс Истер — очень хорошая. Вот почему ты делаешь все, что она говорит.
— …магия, — говорит она тебе и мужчине по имени Нут, которого ты считал мертвым. — Магия из прошлого.
Но затем ее внимание фокусируется на мужчине по имени Нут. И внезапно она начинает плакать, не переставая при этом радостно улыбаться. Затем обнимает Нута и целует его.
— Я так сильно тебя люблю, милый.
Теперь она стоит на коленях, держит «петушок» мужчины во рту, и двигает головой вперед-назад. Рот у Нута открывается. Похоже, что он пытается что-то сказать, но по какой-то причине слова не выходят.
Через некоторое время Истер удается поднять «петушок» Нута.
— Ты — все для меня, дорогой. И сейчас я докажу тебе это…
Ты продолжаешь стоять и смотреть на нее, потому что знаешь, что она хочет, чтобы ты сделал кое-что еще.
Она подходит к тебе. Смотрит на тебя внимательно, продолжая улыбаться.
— Сейчас я умру, Блаббер… но все в порядке. Так и должно быть. Ты слышишь меня?
Ты киваешь.
— Не пугайся ничего, хорошо?
Ты киваешь. Нет, ты не понимаешь, но когда мисс Истер говорит, что все будет в порядке, то ты знаешь, что все будет в порядке. Мисс Истер никогда тебе не лгала.
Она придвигается совсем близко. И шепчет прямо тебе в ухо:
— Я хочу, чтобы ты сделал дрелью именно то, что я сделала сегодня с Линетт. Именно то, Блаббер, не больше и не меньше. А когда закончишь… — Она показывает тебе маленькую машинку, из которой минуту назад исходили чудные слова, а потом — на большую кнопку посередине. — Я хочу, чтобы ты нажал вот эту копку. Затем поставишь машинку на тумбочку. И пойдешь домой. Хорошо?
Ты киваешь.
— А затем ты будешь жить своей жизнью и забудешь, что здесь произошло.
Ты таращишь на нее глаза, из горла у тебя вырывается невнятный звук.
Она гладит тебя по плечу.
— Так должно быть, Блаббер. Все в порядке.
Она улыбается тебе своей лучезарной улыбкой.
— Поэтому… ты сделаешь это для меня, верно?
Ты киваешь.
— Спасибо тебе, Блаббер. — Затем она целует тебя в щеку.
Направляясь к комоду, она говорит мужчине по имени Нут:
— Все мы иногда оступаемся, милый — как вы с Линетт — но я понимаю и прощаю тебя. И сейчас, чтобы доказать, как сильно я люблю тебя, я дам тебе то, что ни одна другая женщина не сможет тебе дать.
Она снова целует Нута. А затем…
Ложится спиной на комод.
— Я готова, Блаббер.
Какое-то время ты медлишь, потому что озадачен. Но потом понимаешь, что все в порядке. Так сказала мисс Истер. Ты ничего не понимаешь, но все в порядке.
И ты сделаешь именно то, что она попросила тебя сделать.
Громкий шум от дрели нисколько не беспокоит тебя. Ты прижимаешь ее к темени мисс Истер, как она делала сегодня с той тощей белобрысой девкой. Из-под пилы летят какие-то кусочки, а мисс Истер трясется на столешнице комода. Ее тело напрягается, и все же…
Она продолжает улыбаться.
— Вот так, Блаббер, именно так! — произносит она, хотя зубы у нее стучат друг о руга. — Дави еще сильнее…
Ты понимаешь ее. Давишь еще сильнее, пока пила не начинает вращаться легче. А потом ты извлекаешь ее. Кружок кости вываливается и падает на пол, и ты видишь внутри черепа мисс Истер бледно-розовое вещество. Ее тело продолжает трястись и напрягаться. Слегка заплетающимся языком она произносит:
— Нож, Блаббер! Нож!
Да. Нож.
Ты берешь нож. Когда ты втыкаешь его в отверстие, спина у Мисс Истер выгибается, а голые пятки колотят по комоду.
Из раны вытекает красное вещество.
Ты делаешь шаг назад и смотришь на содеянное. Что-то в этом тебя беспокоит, но потом ты понимаешь, что зря, поскольку этого хотела сама мисс Истер.
Глаза мужчины по имени Нут расширяются. Его «петушок» пульсирует. Ты видишь, что из кратера у него в голове торчит какая-то противная дрянь. Но понимаешь, что раз «петушок» у него пульсирует, значит, с ним все в порядке. Слегка дрожащей рукой он берет свой «петушок» и начинает помогать себе.
Мисс Истер продолжает трястись на комоде, ее огромные прекрасные груди ходят ходуном от учащенного дыхания. Но потом…
Ее груди перестают двигаться. Она прекращает трястись.
Ты смотришь на дыру у нее в голове и отчасти даже думаешь, что неплохо бы было сунуть туда свой «петушок» и оттрахать, как ты сделал с той тощей белобрысой девкой.
Но… Нет! Ты понимаешь, что не можешь сделать это! Мисс Истер не разрешала!
Ты смотришь на нее еще немного, потом что-то щелкает в твоем маленьком мозгу. Она хотела, чтобы ты сделал что-то еще?
Да!
Ты топаешь по деревянному полу к тумбочке возле кровати. Нажимаешь на большую кнопку на машинке и снова кладешь ее на тумбочку.
Второй раз за вечер раздаются те чудные слова:
— Гу-нарл-эбб, дру-нуг ли ай снуб негг адд-ук зинн… ее-у, ее-у, фу-тай-ган, мем-блуд дукс… йог-со-тот…
Внезапно мисс Истер снова начинает шевелиться, и это тебя радует. Она трогает свое тело, то вытягивает, то поджимает пальцы ног и улыбается.
Его голос звучит сейчас как-то иначе, он стал скрипучим и заикающимся.
— Большое тебе спасибо, Блаббер, — произносит она.
— Пж-пж-пжаааалста, — говоришь ты.
— Теперь ты можешь идти домой…
— П-п-п-п-покааааа!
Ты собираешься уже выйти из комнаты, но потом останавливаешься и поворачиваешься, потому что хочешь взглянуть на мисс Истер в последний раз.
Мужчина по имени Нут, у которого нет полголовы, уже сунул свой «петушок» в дыру. Он приступает к соитию, при этом мисс Истер улыбается и говорит:
— Это заставит тебя забыть о нашей грязной доченьке, милый. Хочешь знать, что лучше всего?
Мужчина по имени Нут трахает голову мисс Истер еще жестче.
— Лучше всего то, какими мы сейчас стали. Мы всегда будем вместе, и ты сможешь делать это, когда только захочешь. Всегда и в любое время. Как тебе такое, милый?
Мужчина по имени Нут продолжает сношать мисс Истер в голову, но при этом учащенно кивает.
Мисс Истер играет со своей писькой и говорит:
— Это потому что ты — все для меня, детка, и надеюсь, теперь ты знаешь это.
Мужчина по имени Нут продолжает трахать и кивать.
Ты выходишь из комнаты, идешь по коридору и покидаешь дом через заднюю дверь. Ночь приветствует тебя стрекотом сверчков и кваканьем лягушек. Тебе всегда нравились эти звуки. Но еще ты слышишь шум той штуки возле дома, штуки, на которой ты дергал шнур. Штуки, которую мисс Истер называла генератором. Ты гадаешь, нужно ли тебе ее выключать, но потом решаешь, что не нужно, потому что мисс Истер ничего про это тебе не говорила.
Ты идешь в лес, в направлении коробки, в которой живешь. Трешь себе промежность, потому что твой «петушок» отвердел от увиденного. Ты немного поскуливаешь, потому что чувствуешь, что твой «петушок» должен выпустить то белое вещество. А потом скулишь еще сильнее, когда ты вспоминаешь, как накануне трахал в голову ту тощую белобрысую девку.
Это было… очень приятно.
Пройдя еще немного, ты понимаешь, что не можешь больше терпеть. Ты понимаешь, что должен остановиться и поиграть сам с собой, и тут ты осознаешь…
Осознаешь, где находишься.
Ты стоишь на том самом месте, где положил ту тощую белобрысую девку в яму и засыпал землей.
В голову тебе приходит первая за всю твою жизнь, конструктивная мысль…
Тебе понравилось трахать ту тощую девку в голову, так почему же сейчас снова не выкопать ее и трахнуть в голову еще раз? Ты мог бы даже отнести ее к себе в коробку и трахать ее в голову всегда, когда захочется…
Несколько минут ты стоишь, размышляя. Сперва ты думаешь, что не должен делать это, потому что мисс Истер не разрешала тебе.
Но опять же…
Опять же…
Она и не запрещала тебе, верно?
Да. Не запрещала.
Радостно бормоча себе под нос и пуская слюни, ты хватаешь лопату и начинаешь копать.
С выпученными глазами и разинутым ртом, Уэстмор, наконец, смог оторваться от ужаса в окне. Покачиваясь, он вернулся к машине, сел за руль и укатил прочь.
© Edward Lee 2009
© Локтионов А.В., перевод на русский язык, 2016
сетевой магазин бытовой электроники (здесь и далее прим. пер).
материал для письма из шкур млекопитающих
Tick Neck — шейка клеща.
Шея борова
астрологические термины