Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.
Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: ЭКСТРЕМАЛЬНОЕ СОДЕРЖАНИЕ. НЕ ДЛЯ ТЕХ, КТО ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНЫЙ.
Здесь присутствуют шокирующие истории, элементы жестокости и садизма, которую должен читать только опытный читатель экстремальных ужасов. Это не какой-то фальшивый отказ от ответственности, чтобы привлечь читателей. Если вас легко шокировать или оскорбить, пожалуйста, выберите другую книгу для чтения.
Джордж Р. Р. Мартин - автор многих бестселлеров, например, фантастической эпопеи "Песнь льда и огня" ("Song of Ice and Fire"), а также серии романов, в числе которых "Грезы Февра" ("Fevre Dream"), "Шум Армагеддона" ("The Armageddon Rag"), "Умирающий свет" ("Dying of the Light") и "Бегство охотника" ("Hunter's Run"), написанный совместно с Дэниелом Эйбрехемом и Гарднером Дозуа. Кроме того, он написал множество рассказов, многие из которых были номинированы на крупнейшие фантастические премии и завоевали ряд наград, в числе которых "Хьюго", "Небьюла", премия Брэма Стокера и Всемирная премия фэнтези.
Недавно его произведения малой формы были собраны в большом двухтомнике "Песни снов" ("Dreamsongs"), где писатель, в частности, вспоминает о том, как был написан рассказ "Завсегдатай мясной лавки". Впервые его напечатали в сборнике "Орбита 18" ("Orbit 18") под редакцией Дэмона Найта, хотя написан он был изначально для "Последних опасных видений" ("The Last Dangerous Visions") под редакцией Харлана Эллисона. Однако Эллисон рассказ не принял, сказав Мартину, что из него (рассказа) нужно "вырвать кишки и переписать все начиная с первой страницы".
Что Мартин и сделал, "а заодно вскрыл себе вены". Во время создания "Завсегдатая мясной лавки" писатель переживал серьезную эмоциональную травму и излил на страницы рукописи всю свою боль. И даже теперь, почти тридцать лет спустя, ему тяжело перечитывать этот рассказ.
Тогда, в первый раз, они заявились туда прямо с рудных полей, Трегер и другие ребята, постарше него, уже почти взрослые мужчины, их трупы работали рядом с его бригадой. Из всей компании Кокс был самый старший, и он чаще других бывал в этом заведении, и он же сказал, что Трегеру придется идти вместе со всеми, хочет он того или нет. Тогда один из парней захихикал и сказал, что Трегер не поймет даже, что нужно делать, но Кокс, который был вроде как главный, так двинул ему, что насмешник затих. И когда пришел день зарплаты, Трегер поплелся вслед за остальными в мясную лавку - со страхом, но отчасти и с нетерпением, и он заплатил мужчине, который встретил их на первом этаже, и получил ключ от номера.
Входя в комнату, окутанную полумраком, он дрожал, он нервничал. Остальные тоже разошлись по своим номерам, оставили его с ней одного (то есть с ним, с неживым предметом, напомнил он себе, но сразу же снова забыл). В небольшом, обшарпанном помещении, с единственной мутной лампой.
От него воняло потом и серой, как и от всех, кто ходил по улицам Скрэкки, но с этим было ничего не поделать. Конечно, он бы лучше вымылся сперва, но ванны в номере не оказалось. Только раковина да двуспальная кровать, простыни на которой даже в полумраке казались засаленными, да еще труп.
Она лежала совершенно голая, глядя в пустоту, еле заметно дыша. Ноги у нее были расставлены: в полной боевой готовности. Интересно, - подумал Трегер, - всегда она так лежит или предыдущий мужчина просто устроил ее поудобнее? Спросить было не у кого. Он знал, как это делается (да-да, он знал, ведь он прочел книги, которые дал ему Кокс, и фильмы об этом бывают, и много еще всякого), но вообще о жизни он знал еще очень мало. Зато умел управлять трупами. Это у него получалось отлично, он был самый юный погонщик трупов во всем Скрэкки, хотя и не по своей воле. Когда его мать умерла, его насильно отдали в школу погонщиков, его заставляли учиться - вот он и учился. Но такого он еще никогда не делал (хотя знал, как это делается, да-да, он знал): это было с ним в первый раз.
Он медленно подошел к постели и сел; старые пружины дружно заскрипели. Трегер коснулся ее, и плоть оказалась теплой. Ну конечно же. Ведь она все-таки не труп, то есть не совсем труп, нет; ее тело было вполне живым, под тяжелыми белыми грудями билось сердце, она дышала. Вот только мозга не было: его извлекли из черепной коробки и заменили на искусственный, мертвый мозг. И вот она превратилась в кусок мяса - безвольное тело, которое подчиняется погонщику трупов, - как тела из рабочей бригады, с которой Трегер вкалывает каждый день под сернисто-желтыми небесами. Значит, перед ним не женщина. И нет ничего страшного, что он, Трегер, всего лишь мальчишка, юнец с отвисшим подбородком, с лягушачьим лицом, впитавший в себя запахи Скрэкки. Она (нет - оно: забыл, что ли?) этого не заметит - не может заметить.
Расхрабрившись - и возбудившись, - парень стянул с себя форменную одежду погонщика трупов и взобрался на кровать, где лежала женская туша. Он был сильно взволнован: его руки дрожали, когда он гладил ее, изучал изгибы ее тела. Кожа у нее была ослепительно-белая, волосы черные и длинные, но даже у восторженного юноши не повернулся бы язык назвать ее красавицей. Лицо слишком широкое и плоское, рот безвольно разинут, а руки и ноги, чересчур уж расслабленные, едва не растекались от жира.
На ее огромных грудях вокруг жирных темных сосков предыдущий клиент оставил следы зубов - там, где они впивались в ее тело. Трегер осторожно прикоснулся к отметинам, провел по ним пальцем. Затем, устыдившись своей нерешительности, он грубо схватил одну грудь, стиснул ее и надавил на сосок так сильно, что настоящая девушка, должно быть, взвыла бы от боли. Но труп не пошевелился. Продолжая стискивать одну грудь, он перекатился на труп и, оказавшись сверху, взял другую грудь в рот.
И тут женское тело начало двигаться. Оно рванулось к нему, обхватив его спину мясистыми руками, с силой прижимая к себе. Трегер застонал и потянулся вниз, к ее промежности. Там было жарко и влажно; горячая плоть трепетала. Он задрожал. Как они добиваются такого? Неужели тело, не имеющее сознания, способно возбудиться? Или, может быть, в нее вживили тюбики со смазкой?
Но вдруг ему стало все равно. Пошарив дрожащей рукой, он нащупал свой член, вставил в нее, с силой толкнул. Труп обхватил его ногами и сделал ответное движение. И Трегеру стало хорошо, очень хорошо - гораздо лучше, чем когда он сам доставлял себе удовольствие, и вопреки разуму он даже испытывал смутную гордость за то, что она такая влажная, такая возбужденная.
Два сильных толчка - и все, на большее Трегера не хватило: уж слишком он был юн, слишком свеж и полон желания. Пары толчков ему хватило вполне - но и ей этого хватило. Они кончили одновременно: ее кожу омыла розовая волна, все тело выгнулось и бесшумно забилось мелкой дрожью.
А затем она снова застыла без движения, как настоящий труп.
Удовлетворенный, обессиленный, Трегер, в распоряжении которого еще оставалось достаточно времени, решил в полной мере использовать все возможности, за которые заплатил свои кровные деньги. Он исследовал женское тело в мельчайших подробностях, пощупал везде, куда можно было засунуть палец, всюду потрогал, перевернул на живот, всё рассмотрел. Труп реагировал на его прикосновения, как обыкновенный кусок мяса.
Уходя, Трегер оставил ее в том положении, в котором нашел: лицом вверх, с разведенными в стороны ногами. Раз уж таков этикет мясной лавки.
Весь горизонт загораживали заводы, заводы и заводы - гигантские заводы, изрыгающие пламя и копоть, бросающие на темные сернистые небеса багровые зарницы. Юноша все это видел, но едва ли замечал. Пристегнутый к креслу, он сидел в кабине на самом верху своего аппарата - чудовищной машины высотой с двухэтажный дом, покрытой ржавчиной и желтой краской, с беспощадными зубами из алмазов и дюраллоя, и перед его затуманенным взглядом накладывались друг на друга сразу три изображения. Сосредоточенный, собранный, сильный - он отчетливо видел прямо перед собой приборную панель, руль, кнопку подачи топлива, яркий рычаг управления ковшами для добычи руды, панель сигнальных огней, которые предупредят его, если что-то случится в перерабатывающем отсеке, расположенном у него под ногами, рычаги основного и запасного тормозов. Но видел он и кое-что еще. Два смутных, туманных отражения; два накладывающихся друг на друга изображения еще двух почти точно таких же кабин, где над приборной панелью неуклюже двигались руки мертвецов.
Медленно и осторожно Трегер управлял этими руками, пока другая часть его сознания контролировала его настоящие, его собственные руки, удерживая их неподвижными. На поясе у него тонко гудел трупоконтроллер.
По бокам от него двигались две другие рудоперерабатывающие машины. Руки трупов нажали на тормоза; машины с грохотом остановились. Все три аппарата замерли на краю глубокой впадины; они выстроились в ряд, словно три потертые и побитые джаггернаутовы колесницы, готовые устремиться вниз, во тьму. Каждый день яма неотступно росла вширь: ежедневно из нее извлекали все новые слои руды и камня.
Когда-то на этом месте возвышалась горная цепь, но Трегер ее уже не застал.
Теперь все было проще простого. Машины выстроены в ряд. Заставить их двигаться в унисон совсем не трудно, с этим справится любой мало-мальски грамотный погонщик трупов. Сложно приходилось, когда нужно было заставить несколько трупов выполнять несколько разных заданий. Но хороший погонщик и с этим справлялся. У ветеранов бывало и по восемь мертвецов в бригаде: восемью телами, подключенными к одному трупоконтроллеру, управляло сознание одного человека при помощи восьми искусственных мозгов. Все мертвецы были настроены на один-единственный контроллер; надев этот прибор, погонщик, находясь поблизости от соответствующих трупов, начинал думать за них и управлять ими, как своими дополнительными телами. Или даже как своим собственным телом. В зависимости от мастерства погонщика.
Трегер быстро проверил свою защитную маску и беруши, затем коснулся кнопки подачи топлива, завел двигатель, затем щелкнул рычажками управления лазерными резами и бурами. Трупы, словно эхо, дружно повторяли его движения, и пульсирующие вспышки света озарили сумрачный пейзаж Скрэкки. Даже сквозь беруши прорывался чудовищный вой, когда ковши для добычи руды с ревом вгрызались в скалы. Утроба аппарата, куда уходила добытая руда и где она перерабатывалась, в ширину даже превышала общую его высоту.
Со скрипом и грохотом, сохраняя боевой порядок, Трегер и его бригада стали спускаться в яму. К тому времени, как они, уже в сумерках, добирались до заводов, расположенных на другом конце равнины, тонны металла уже бывали вырваны из недр планеты, переплавлены, очищены и переработаны; пустая порода размалывалась в пыль и выбрасывалась в воздух, и без того уже непригодный для дыхания. На закате юноша доставлял к зданиям, маячившим теперь на горизонте, уже готовую сталь.
Когда машины устремились вниз по склону карьера, Трегеру вдруг подумалось, что он очень неплохой погонщик трупов. Но та, кто управляет мертвецами в мясной лавке, - о, она настоящий гений своего ремесла. Он представил себе, как эта женщина сидит где-нибудь в подвале, внимательно следя за своими трупами через систему голограмм и психоцепей, заставляя их трахаться с клиентами, удовлетворять их желания. Значит, Трегеру просто повезло, что его первый секс был таким потрясающим? Или, может быть, эта погонщица всегда так хорошо справляется? Но как же, как? Разве это возможно? Управлять дюжиной трупов, даже не находясь поблизости, и удерживать их всех в возбужденном состоянии, и к тому же так чутко угадывать желания и потребности каждого клиента?
Воздух у него за спиной был черен и удушлив от каменной пыли, в уши рвались крики и грохот, горизонт вдалеке вставал грозной алой стеной, под которой ползали желтые муравьи, пожирающие камень. Но у Трегера встал и стоял все то время, пока он двигался через равнину, и под ним трясся аппарат, добывающий и перерабатывающий руду.
Трупы принадлежали компании; они содержались в специальном мертвецком хранилище. Но у Трегера была комната, кусок его собственного пространства в этом огромном складе из бетона и металла, поделенном еще на тысячу мелких кусков. Знаком Трегер был лишь с небольшой горсткой соседей, но все, с кем здесь можно было познакомиться, - это погонщики трупов. В остальном же окружающий мир состоял из безмолвных сумрачных коридоров и бесконечной вереницы запертых дверей. Общая комната отдыха, просторное помещение, обшитое пластиком, была вся покрыта слоем пыли, и жильцы ею никогда не пользовались.
Долгие вечера, бесконечные ночи. Трегер докупил себе в комнату еще несколько световых панелей, и когда все они бывали включены, то сияние становилось до того ярким, что нечастые посетители усиленно моргали и жаловались на свет. Но неизменно наставало такое время, когда он не мог уже больше читать; тогда он выключал освещение, и тьма возвращалась.
Покойный отец Трегера, которого тот едва помнил, оставил обширную библиотеку и коллекцию аудиозаписей. Юноша бережно хранил это богатство. Книги и пленки стояли всюду по стенам комнаты, еще кое-что было сложено стопками возле изножья кровати и с обеих сторон двери в ванную. Изредка Трегер присоединялся к компании Кокса и прочих; они выпивали, острили и шатались по округе в поисках настоящих женщин. Он подражал своим товарищам, насколько мог, но всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Поэтому большинство вечеров он проводил дома: читал или слушал музыку, предавался воспоминаниям или размышлениям.
Всю эту неделю он впадал в задумчивость задолго до того, как гасил свои световые панели, и в мыслях его царили смятение и хаос. Скоро опять день зарплаты, и Кокс снова потащит его в мясную лавку, и он - да, да, он хочет туда пойти. Это было так здорово, потрясающе; в кои-то веки он почувствовал себя уверенно - ощутил, что он настоящий мужчина. Но это было так доступно, дешево, грязно. Должно же существовать что-то большее, разве нет? Любовь, например, - что бы это слово ни значило. С настоящей женщиной должно быть гораздо лучше - должно непременно, а в мясной лавке он настоящую женщину не встретит. Впрочем, он еще нигде не встречал настоящих, но ведь, по правде говоря, до сих пор у него не хватало даже смелости попытаться. Но он должен попытаться, просто обязан - иначе что же это будет за жизнь?
Бездумно, почти механически мастурбируя под одеялом, он решил не ходить больше в мясную лавку.
Но прошла пара дней, и, когда Кокс поднял его на смех, Трегер согласился пойти туда. Почему-то ему показалось, что этим он что-то кому-то докажет.
На сей раз другая комната, и труп тоже другой. Черный и жирный, с ярко-оранжевыми волосами, еще менее привлекательный, чем тот, первый, если такое вообще возможно. Но теперь Трегер был подготовлен и полон желания, и ему удалось продержаться дольше. И опять все получилось просто потрясающе. Она двигалась в одном ритме с ним, четко в такт, и кончили они вместе, и казалось, она точно знает, чего ему хочется.
Последовали и другие посещения: второе, четвертое, шестое. Трегер стал уже завсегдатаем мясной лавки - таким же, как другие, и это его уже даже не беспокоило. Кокс и компания стали держать его почти что за своего, зато самому Трегеру эти люди, напротив, нравились все меньше. Он считал, что он лучше их. В мясной лавке ему удалось сохранить свое лучшее, сокровенное; он управлялся со своими трупами и рудоперерабатывающим аппаратом ничуть не хуже, чем любой из погонщиков, но при этом не разучился задумываться и мечтать. Однажды все они останутся в его далеком прошлом, он покинет Скрэкки, он выйдет в люди. Они всю свою жизнь будут оставаться завсегдатаями мясной лавки; он же способен на большее. Он верил. Он обязательно обретет любовь.
В мясной лавке любви Трегер не обрел, зато секс с каждым разом становился все лучше и лучше, при том что и в первый раз всё было великолепно. В постели с трупами Трегер всегда получал всё, чего хотел; он испробовал всё, о чем прежде читал, о чем слышал, о чем мечтал. Трупы угадывали его желания прежде, чем он сам успевал отдать себе в них отчет. Когда ему хотелось помедленней, они двигались медленно. Когда же ему хотелось, чтобы всё было жестко, и быстро, и даже жестоко - трупы и в этом ему не отказывали и справлялись прекрасно. И он пользовался всеми отверстиями, которые у них имелись в наличии: трупы всегда знали, какое подставить ему в очередной раз.
За несколько месяцев восхищение, которое испытывал Трегер перед погонщицей трупов из мясной лавки, выросло многократно и обратилось почти что в благоговение. Наконец ему пришло в голову, что, возможно, ему удастся с ней встретиться. Ведь он все еще оставался совсем юным мальчиком, безнадежно наивным, и он был уверен, что полюбит эту женщину. И тогда он заберет ее из мясной лавки и отвезет в какой-нибудь чистый мир, где нет трупов, где они смогли бы вместе обрести счастье.
Однажды, в минуту слабости, он поделился своими мечтами с Коксом и остальными. Кокс внимательно посмотрел на него, покачал головой и усмехнулся. Кто-то хихикнул. А потом все дружно загоготали.
- Ну и осел же ты, Трегер, - наконец сказал Кокс. - Нету там погонщицы ни хрена! Может, скажешь еще, что никогда не слыхал про цепь обратной связи?
Под общий смех он объяснил Трегеру, как это работает; он объяснил, что каждый из трупов подключен к контроллеру, встроенному в кровать; объяснил, что каждый клиент сам управляет доставшимся ему трупом; объяснил, почему все, кроме погонщиков, видят в мясной лавке только мертвые неподвижные тела. И тут юноша понял, почему каждый раз секс получался таким умопомрачительным. Оказывается, он отличный погонщик - до того хороший, что и сам представить не мог.
Тем вечером, оставшись один в своей комнате, включив весь свет, так что стало даже жарко, Трегер внимательно вгляделся в себя. И с отвращением отвернулся. Он прекрасно справлялся со своим ремеслом и, конечно, гордился этим, но зато в остальном...
Во всем виновата мясная лавка, решил он. Мясная лавка - это ловушка, западня, которая может его погубить, разрушить и жизнь, и мечту, и надежду. Решено: ноги его там больше не будет; слишком уж просто всё получается. Он еще покажет Коксу, он всем им покажет. Он готов выбрать самый тернистый путь, готов рисковать, испытывать боль, если придется. А может, и радость, и даже любовь. Слишком уж долго он шел по другому пути.
И Трегер действительно не пошел больше в мясную лавку. Чувствуя силу, уверенность и превосходство, он возвратился к себе в комнату. И там, год за годом, он продолжал читать и мечтать, дожидаясь, когда же начнется наконец настоящая жизнь.
Первой была Джози.
Истинная красавица, всегда была хороша собой и знала, что красива; сознание этого сформировало ее личность, сделало ее тем, чем она стала. То есть женщиной свободной, как дух. Агрессивной, уверенной в себе. Победительницей. Когда они познакомились, ей было двадцать, как и Трегеру, но за это время она успела прожить и испытать гораздо больше, чем он: казалось, она знает ответы на все мучившие его вопросы. И он сразу же полюбил ее.
А Трегер? Каким был Трегер до встречи с Джози, но уже годы спустя после последнего посещения мясной лавки? Он стал выше ростом и шире в плечах, прибавил в весе - за счет мускулатуры и жира, часто бывал мрачен, замкнут и молчалив. На рудных полях он теперь управлялся сразу с пятью трупами: его бригада теперь была больше, чем у Кокса, больше, чем у любого из погонщиков. По вечерам он читал книги - иногда у себя, а иногда в комнате отдыха. Он уже давным-давно позабыл, что прежде приходил сюда в надежде встретить кого-нибудь. Крепко сложенный, решительный и бесстрастный - вот каким стал Трегер. Он никого не трогал, и его тоже не трогали. И даже мучения его прекратились, хотя глубоко внутри остались шрамы. Впрочем, сам Трегер едва помнил об их существовании и старался их вовсе не замечать.
Теперь он отлично чувствовал себя в общей компании. В компании своих трупов.
Хотя не совсем. Внутри у него продолжала жить мечта. Что-то в нем продолжало верить, жаждать, желать. И это нечто имело достаточно власти, чтобы не допускать его до мясной лавки, до той растительной жизни, которую выбрали все остальные. И порой во мраке холодных, одиноких ночей оно вдруг обретало огромную силу. В таких случаях Трегер поднимался с постели, одевался и часами бродил по коридорам, глубоко засунув руки в карманы, пока в нутре у него что-то беспокойно вертелось, хныкало и скреблось. И всякий раз во время таких вот прогулок он принимал решение найти какой-нибудь выход, что-нибудь сделать, завтра же изменить свою жизнь.
Но когда завтра наступало, безмолвные серые коридоры блекли в памяти, и жестокие демоны отступали, и нужно было думать совсем о другом: как провести через карьер шесть ревущих, трясущихся рудоперерабатывающих машин. Трегер отдавался во власть повседневной рутине, и проходили долгие месяцы, прежде чем те же чувства накатывали на него с новой силой.
И вдруг - Джози. А встретились они вот как.
Случилось это на новом поле, очень богатом и совсем не разработанном, на широком просторе, усеянном валунами и обломками скал. Пару недель назад здесь тянулись невысокие холмы, но бульдозеры, принадлежащие компании, в которой работал Трегер, выровняли ландшафт с помощью серии ядерных взрывов, и теперь настал черед рудоперерабатывающих машин. Бригада из пяти единиц под управлением Трегера прибыла на место одной из первых, и при виде нового месторождения у него захватило дух. Старый карьер был уже практически выработан; здесь же предстояло вступить в схватку с совершенно новой территорией, вооруженной валунами и острыми осколками скал, каменными кулаками размером с бейсбольные мячи, которые злобно скрежетали на пыльном ветру. Все кругом казалось необыкновенным, полным опасностей. Трегер, в кожаной куртке, в защитной маске и очках, с затычками в ушах, вел свои шесть машин, управляя сразу шестью телами, со свирепой гордостью, обращая валуны в прах, расчищая путь тем машинам, что придут вслед за ним, сражаясь за каждый новый ярд земли и стараясь вырвать у нее всю руду, какую только сможет найти.
И вот однажды, совершенно внезапно, один из наложенных друг на друга образов неожиданно привлек его внимание. На панели приборов одной из машин, управляемых трупами, загорелся красный сигнал. Трегер потянулся своими, живыми руками - и мысленно потянулся к приборам пятью парами мертвых рук. Все шесть машин остановились, но теперь красным зажегся другой сигнал. Потом еще один и еще. А потом и вся панель, все двенадцать индикаторов. Одна из машин сломалась. Выругавшись, Трегер бросил взгляд через каменное поле в сторону злополучной машины и как следует пнул ее - разумеется, с помощью трупа. Но индикаторы остались красными. Он подал сигнал о вызове технической поддержки.
Когда она подоспела - на одноместном экскаваторе, похожем на каплю черного, испещренного вмятинами металла, - Трегер уже отстегнул ремни, спустился по металлическим дугам, укрепленным на одном из бортов машины, и подошел по каменистому полю к вышедшей из строя машине. Когда Джози подъехала, он как раз начал взбираться наверх, к кабине; они встретились у подножия горы из желтого металла, в тени ее гусениц.
Трегер сразу понял, что она эксперт в своем деле. На ней была спецодежда, какую носили погонщики трупов, в ушах затычки, глаза защищали громоздкие очки, а лицо было смазано жиром - для защиты от едкой пыли. И все равно она была красива. У нее были короткие светло-каштановые волосы, клочковатую копну которых трепал ветер; когда она подняла защитные очки на лоб, оказалось, что глаза у нее ярко-зеленые. Она тут же взяла командование в свои руки.
Держась совершенно официально, для начала она представилась, задала Трегеру пару вопросов, затем открыла ремонтный отсек и заползла внутрь машины, в утробу двигателя, и в отделение для выплавки руды, и в отсек для ее очистки. Времени это заняло совсем немного, около десяти минут, и Джози вновь вылезла наружу.
- Не ходите туда, - сказала она, движением головы отбросив со лба прядь волос, которая выбилась поверх защитных очков. - Заслонка треснула. Утечка радиации.
- М-да, - пробормотал Трегер. В этот момент ему было трудно думать о машине, но приходилось притворяться, нужно было срочно сказать что-нибудь умное. - Как вы думаете, взорвется? - спросил он, а спросив, тут же осознал, что ничего умного не произнес.
Ну разумеется, никакого взрыва не будет и быть не может; ядерные реакторы, когда выходят из-под контроля, ведут себя совсем иначе, и Трегер это отлично знал.
Но Джози его вопрос, казалось, позабавил. Она улыбнулась - впервые Трегер увидел эту ее особенную, ослепительную усмешку, - и, похоже, она увидела наконец его - лично его, Трегера, а не просто какого-то там погонщика трупов.
- Нет, - ответила она. - Он просто расплавится. Здесь даже жарко не станет, потому что в стены машины встроены специальные защитные панели. Но внутрь не ходите.
- Ладно, - Пауза. Что бы такое теперь сказать? - Что же мне делать?
- Наверное, продолжать работу с оставшейся частью бригады. А эту машину придется пустить на лом. Ее давно нужно было отправить на капитальный ремонт. Судя по виду, ее уже много раз штопали и латали. Глупо. Машина ломается, ломается, ломается, а ее используют снова и снова. Хотя можно было уже понять, что в ней что-то не в порядке. Сколько можно водить самих себя за нос, надеясь, что после стольких поломок она наконец заработает нормально.
- Наверное, так, - согласился Трегер.
Джози опять ему улыбнулась, запечатала люк и собралась уходить.
- Подождите, - остановил ее Трегер.
Это слово вырвалось у него изо рта прежде, чем он успел сдержать свой порыв, и почти вопреки его воле. Джози обернулась, вскинула голову и вопросительно взглянула на Трегера. И он вдруг ощутил в себе силу стали, и камня, и ветра; под сернисто-желтыми небесами его мечты не казались такими уж несбыточными. Кто знает, - подумал он. - Кто знает.
- Хм. Меня зовут Грег Трегер. Может, встретимся как-нибудь?
Джози усмехнулась:
- Конечно. Приходи сегодня вечером.
И дала ему адрес.
Когда она ушла, Трегер вновь забрался в кабину своей машины, и все его шесть сильных тел были полны торжества, жизни и огня, и он едва ли не с радостью вновь стал вгрызаться в камень. И темно-багровое зарево вдали напоминало едва ли не восход солнца.
Когда он пришел к Джози, в гостях у нее было еще четыре человека, ее друзья. Это было что-то вроде вечеринки. Джози очень часто устраивала вечеринки, и Трегер начиная с того самого вечера появлялся на каждой. Джози разговаривала с ним, смеялась, он ей нравился - и внезапно Трегер осознал, что вся жизнь его переменилась.
Вместе с Джози он посетил такие закоулки Скрэкки, в которых никогда прежде не бывал, и стал делать такие вещи, каких никогда прежде не делал:
- он стоял вместе с нею в толпе, которая собиралась на улице поздно вечером, стоял на пыльном ветру, при чахлом желтоватом свете, среди бетонных зданий, в которых не было ни единого окна, стоял и делал ставки, и орал до хрипоты, болея сам за себя, пока перепачканные смазкой механики гоняли туда-сюда и снова обратно на желтых громыхающих тягачах с прицепами;
- он ходил вместе с нею по тихим, белым и чистым до странности служебным помещениям, скрытым под землей, и по герметизированным коридорам с кондиционированным воздухом, где работали и жили всякие затворники и бумагомаратели, и руководители компаний;
- вместе с ней он посещал торговые центры, эти низкие, но огромные по площади здания, с виду похожие на склады, в которых, однако, всюду сияли разноцветные огни, и помещалось множество игровых залов, и закусочных, и музыкальных магазинчиков, и баров, где просиживали свободное время погонщики;
- они побывали в тренировочных залах, где погонщики, куда менее умелые, чем сам Трегер, заставляли своих мертвецов колотить друг друга, неуклюже размахивая кулаками;
- он проводил время вместе с ее друзьями, и все вместе они нарушали безмолвие тихих таверн своими веселыми разговорами, своим смехом, и однажды Трегер приметил, что из дальнего конца зала на него глазеет некто, очень похожий на Кокса, и тогда он улыбнулся еще шире и поближе придвинулся к Джози.
Трегер почти не замечал остальных людей - все эти толпы, которыми Джози себя окружала; когда они общей компанией отправлялись на какую-нибудь очередную немыслимую прогулку - вшестером, ввосьмером, а то и вдесятером, - Трегер представлял себе, будто у них с Джози было назначено свидание, а все остальные просто решили составить им компанию.
Рано или поздно обстоятельства непременно сложатся так, что они окажутся где-нибудь только вдвоем - он и она, либо у нее, либо у него. И тогда они обо всем поговорят. О далеких мирах, о политике, о трупах и о жизни в Скрэкки, о тех книгах, которые оба прочли, о спорте, об играх или о друзьях - о том, что есть у них общего. А общего было много. Трегер часто разговаривал с Джози. Но до сих пор не сказал ей ни слова.
Конечно же, он любил ее. Он заподозрил это уже в первый месяц их знакомства, и очень скоро подозрение переросло в уверенность. Он любил ее. Вот оно, настоящее, - то, чего он так долго ждал, во что верил всем сердцем, - и оно пришло.
Но любовь его была мукой. Он не мог ей признаться. Раз двенадцать он хотел это сделать, но не мог найти нужных слов. А что если она не ответит ему взаимностью?
Ночи его по-прежнему были одиноки - в маленькой комнате, среди ярко горящих ламп, среди книг и мучений. Именно теперь он был так одинок, как никогда прежде; мирный порядок его повседневной жизни, этого полусуществования рядом с трупами, был разрушен, отнят у него. Днем он по-прежнему управлял гигантскими рудоперерабатывающими агрегатами, управлял своими трупами, дробил скалы, плавил руду и мысленно подбирал те слова, которые он скажет Джози. И слышал в своем воображении те, которые она произнесет в ответ. Ведь ей тоже несладко, - размышлял он. Конечно, у нее были мужчины, но ведь она не любила их, потому что она любит его, Трегера. Но ведь ей еще труднее признаться в своих чувствах, чем ему. Как только он переборет себя, найдет подходящие слова, найдет силы - все тут же встанет на свои места. Каждый день он повторял себе это, ловко и глубоко вгрызаясь в землю.
Но стоило ему вернуться домой, как уверенность покидала его. С глубочайшим отчаянием он вдруг осознавал, что обманывает себя. Для нее он лишь друг, и не более, и глупо рассчитывать, что когда-нибудь ее отношение изменится. Зачем же лгать себе? Ее поведение по отношению к нему явно свидетельствовало обо всем. Они никогда не были вместе и никогда не будут; несколько раз он уже набирался достаточно смелости, чтобы прикоснуться к ней, и всякий раз она улыбалась и отстранялась под тем или иным предлогом - таким естественным, что Трегер неизменно оставался в замешательстве, не понимая, отвергают его или нет. Но опасения закрались в его душу и с наступлением темноты начинали рвать ее на части. Теперь он чаще стал скитаться по коридорам - раз в неделю он бродил по бесконечным переходам, угрюмый, доведенный до отчаяния, думая лишь о том, как бы поговорить хоть с кем-то, но как это сделать, он не знал. Все старые раны открылись и кровоточили.
Так продолжалось до утра. Утром он возвращался к своим машинам, а к нему возвращалась надежда. Нужно верить в себя, он понимал это, он сам кричал себе эти слова. И хватит жалеть себя. Нужно что-нибудь сделать. Нужно открыться Джози. Да, так он и сделает.
И она будет с ним, ликовал день.
И она посмеется над ним, дразнила ночь.
Так Трегер бегал за ней целый год - год, полный страданий и надежды, первый год, когда он жил по-настоящему. На этот счет его ночные страхи и полдневные ликующие голоса были согласны; он ожил. И он уже никогда не вернется к тому пустому существованию, которым была его жизнь до встречи с Джози; и уж точно никогда не вернется в мясную лавку. В этом, по крайней мере, он был твердо уверен. Возможно, он изменится и еще кое в чем, и наступит день, когда он найдет в себе силы поговорить с Джози.
В тот вечер Джози и зашла к нему в гости с парой друзей, но друзьям пришлось рано уйти. И вот около часа они просидели наедине, болтая ни о чем. Наконец ей настало время уходить. Трегер сказал, что проводит ее до дома.
Пока они шли по длинным коридорам, он слегка обнимал ее за талию и наблюдал за выражением ее лица, за игрой тени и света на ее скулах, когда они проходили от фонаря к фонарю.
- Джози, - начал он. На душе у него было так хорошо, так легко, так тепло, и слова сами собой сорвались у него с языка: - Я люблю тебя.
Она сразу же остановилась, высвободилась из его объятий, отступила назад. Рот у нее приоткрылся, совсем чуть-чуть, и что-то вспыхнуло и погасло в ее глазах.
- Ой, Грег, - проговорила она. Ласково. Мягко. Печально. - Нет, Грег, нет, не надо, не надо.
И замотала головой.
Немного дрожа, беззвучно что-то бормоча, Трегер протянул руку. Но Джози не взяла ее. Он нежно коснулся ее щеки, но она, не произнеся ни слова, увернулась от его прикосновения.
И вот тогда, впервые в жизни, Трегер по-настоящему задрожал. Из глаз у него полились слезы.
Джози провела его к себе в комнату. Там, сидя друг против друга на полу, не прикасаясь друг к другу, они наконец поговорили.
Д.: ...я уже давно знала... пыталась дать тебе понять, Грег, просто мне не хотелось действовать напрямик и... Я не хотела делать тебе больно... такой хороший человек... не сомневайся...
Т.: ...с самого начала знал... что никогда... обманывал себя... хотелось верить во что бы то ни стало... Прости, Джози, прости, прости, простипростипрости...
Д.: ...боялась, что ты снова вернешься к той жизни... не надо, Грег, пообещай мне... нельзя сдаваться... нужно верить...
Т.: Зачем?
Д.: ...у человека, который не верит, нет ничего... мертвый... ты способен на большее... отличный погонщик... уезжай из Скрэкки, найди что-нибудь... это не жизнь... кого-нибудь... у тебя получится, получится, вот увидишь, только не оставляй надежды, продолжай верить...
Т.: ...ты... всегда любить тебя, Джози... всегда... как же я найду кого-нибудь... никогда никого, похожего на тебя, никогда... особенная...
Д.: ...ох, Грег... столько людей... оглянись вокруг... откройся...
Т. (смех): открыться?.. впервые в жизни говорю с другим человеком...
Д.: ...если нужно, мы еще поговорим... я буду говорить с тобой... было столько любовников, все хотят уложить меня в койку, быть друзьями гораздо лучше...
Т.: ...друзьями... (смех)... (слезы)...
Костер уже давно догорел, и Стивенс с лесником отправились спать, а Трегер с Донелли все еще сидели у остывающих углей, возле границы чистых земель. Они тихонько беседовали, стараясь не разбудить остальных, и слова их надолго повисали в беспокойном ночном воздухе. Не вырубленный еще лес, стеной возвышавшийся у них за спинами, был неподвижен и тих, как мертвец: вся вендалийская фауна разбежалась от звуков, которые в течение дня производила флотилия лесопильных машин.
- ...полная бригада на шести лесопильных машинах - представляю, как это непросто, - говорил Донелли. Это был бледный, робкий юноша, весьма привлекательной внешности, но слишком застенчивый и оттого неловкий. В косноязычии Донелли Трегер узнавал отголоски собственной юности. - На арене ты бы многого добился.
Трегер кивнул, задумчиво глядя на угли, которые ворошил палкой.
- Ради этого я и приехал в Вендалию. И однажды пришел на гладиаторский бой - только однажды. И этого раза хватило, чтобы я передумал. Полагаю, у меня бы отлично получилось, но само это зрелище оказалось совершенно тошнотворным. Те деньги, которые мне платят здесь, смешно даже сравнить с тем, что я получал в Скрэкки, зато эта работа... как тебе сказать... чистая. Понимаешь?
- Вроде да, - ответил Донелли. - Но все-таки это ведь не то чтобы живые люди, ну там, на арене. Так, мясо... Ты просто делаешь так, что тела становятся такими же мертвыми, как их сознание. По-моему, так рассуждать логичнее.
Трегер усмехнулся:
- Знаешь, Дон, ты слишком уж увлечен логикой. Надо бы тебе научиться чувствовать. Слушай, когда в следующий раз будешь в Гидионе, сходи-ка на гладиаторский бой и посмотри, на что это похоже. Ты увидишь, как это отвратительно. Отвратительно! Трупы, спотыкаясь, неуклюже шатаются по арене, вооруженные топорами, мечами и кистенями, и рубят и режут друг друга. Это бойня, и больше ничего. А публика? Как они орут при каждом ударе! И смеются. Они смеются, Дон! Нет, - oн решительно покачал головой. - Ни за что.
Затеяв спор, Донелли никогда не сдавался.
- Но почему? Грег, я не понимаю. У тебя бы получилось отлично - лучше, чем у других. Я же видел, как ты управляешься со своей бригадой.
Трегер поднял на юношу взгляд и внимательно посмотрел на него. Тот сидел молча и ждал ответа. Вспомнились слова Джози: откройся, будь искренним. Прежнего Трегера, нелюдимого Трегера, который вел одинокое существование в своей комнатухе, в одном из спальных корпусов Скрэкки, уже не было. Он вырос, он изменился.
- Я знал одну девушку, - начал он медленно, тщательно взвешивая каждое слово. И с каждым словом открываясь. - Там, в Скрэкки, была одна девушка, Дон, которую я любил. Но у нас, как сказать, в общем, не сложилось. Наверное, потому я и оказался здесь. Я ищу чего-то другого, чего-то лучшего. Понимаешь, в этой жизни все связано, - Трегер замолчал, задумался, стараясь подобрать нужные слова. - Эта девушка... ее звали Джози... Мне хотелось, чтобы она полюбила меня. Понимаешь? - cлова приходили с трудом. - Чтобы она восхищалась мной и так далее. Так вот. Да, конечно, я бы отлично управился с трупами на арене. Но Джози бы никогда не полюбила человека, который занимается подобными вещами. Конечно, она уже осталась в прошлом, но все равно... Управляя трупами на арене, я никогда не встречу человека, которого хотел бы встретить, - oн резко встал. - Не знаю. По-моему, это самое важное, для меня, по крайней мере. Оказаться достойным Джози - кого-нибудь вроде нее, когда-нибудь. Надеюсь, что скоро.
Донелли не ответил ни слова; он безмолвно сидел в лунном свете, кусая губу и не глядя на Трегера; его логика здесь оказалась бессильна. А тем временем Трегер, для которого длинные коридоры остались уже далеко позади, в одиночестве отправился в лес.
У них сложилась дружная, хорошо сработавшаяся бригада: трое погонщиков, лесник, тринадцать трупов. Каждый день они теснили лес все дальше, и Трегер шел впереди, вступая в бой с дикой природой Вендалии, с зарослями колючего кустарника, с крепкими серыми деревьями, которые щетинились железными шипами, с хлещущими резиновыми ветвями, враждебными лесными зарослями, навстречу которым он посылал свои шесть лесопильных машин. Машины эти были куда меньше, чем рудоперерабатывающие, которыми он командовал в Скрэкки, к тому же гораздо быстрее, маневреннее, сложнее в устройстве и в управлении. Шестью такими агрегатами Трегер управлял с помощью трупов и седьмым - собственными руками. Стена диких зарослей каждый день падала под его воющими топорами и лазерными ножами. За ним следовал Донелли, который вел три лесоперерабатывающие машины, каждая размером с гору, - они превращали спиленный лес в бревна, готовые к дальнейшему использованию для нужд Гидиона и других городов Вендалии. Далее шел Стивенс, третий погонщик, который с помощью огневой пушки выжигал пни и плавил камни, а также вел грунтовые насосы, которые подготавливали почву для земледелия. Замыкал процессию лесник. Все это было очень непростым делом, за которым стояла целая наука.
Чистая, тяжелая, ответственная работа; днем Трегер с рвением выполнял свои обязанности. Он стал стройным, едва ли не атлетом; черты его лица стали строже, обветренная кожа продолжала темнеть под жарким и ярким вендалийским солнцем. Трупы стали едва ли не частью его самого - с такой легкостью он управлял ими и их машинами. Так обычный человек управляется с собственными руками и ногами. Порой он чувствовал себя так уверенно, связь становилась такой отчетливой и сильной, что Трегеру казалось, будто он не погонщик, управляющий своей бригадой, а просто человек, у которого сразу семь тел. Семь сильных тел, которым покорились знойные лесные ветра. Он ликовал, обливаясь их потом.
И вечера, после окончания работы, тоже были хороши. Трегер обрел здесь хоть немного покоя, у него возникло чувство связи со своей бригадой, с людьми, чего в Скрэкки не бывало никогда. Вендалийские лесники, которых переводили то в Гидион, то еще куда-нибудь, были славные ребята и хорошие товарищи. Стивенс был сердечный парень, который так долго уже шутил не переставая, что, казалось, потерял способность говорить о чем-то всерьез. Трегеру было весело с ним. А Донелли - этот нескладный, неловкий юноша с тихим голосом, который так любил логически рассуждать, - стал Трегеру другом. Он умел слушать и сопереживать, умел сочувствовать, а новый Трегер, искренний и открытый миру, умел говорить. Когда Трегер рассказывал о Джози, изливая перед Донелли свою душу, тот слушал едва не с завистью. И Трегер знал или думал, что знает: Донелли - это он сам, прежний Трегер, до встречи с Джози, когда он не умел еще найти нужные слова.
Но время шло, и спустя недели и месяцы, полные долгих бесед, Донелли научился подбирать слова. Тогда слушать стал Трегер - и сопереживать чужой боли. И ему это нравилось. Ведь он помогал другу; он делился своей силой; он был нужен.
Каждый вечер возле остывших углей двое мужчин делились друг с другом своими мечтами. Сплетали яркий узор из надежды, обещаний и лжи.
Но вслед за вечерами по-прежнему приходили ночи.
Как и всегда, для Трегера это было самое тяжелое время - долгие часы одиноких прогулок. Да, Джози многое дала Трегеру, но и взяла взамен немало; она забрала у него странную мертвенность сознания, свойственную ему в прошлом, - умение не задумываться, открыла в его сознании тот ящик, куда он прятал всю свою боль. В Скрэкки он редко бродил по коридорам; вендалийский лес гораздо чаще становился свидетелем его одиноких прогулок.
Это случалось, когда прекращались вечерние разговоры и Донелли уходил спать - тогда в одинокой палатке Трегера вдруг появлялась Джози. Тысячу ночей он провел там, подложив скрещенные руки под голову и глядя в пластиковый потолок палатки, снова и снова переживая ту ночь, когда он признался ей в своих чувствах. Тысячу раз он прикасался к щеке Джози, но она уворачивалась от его прикосновения.
Он думал об этом снова и снова, старался отогнать навязчивый образ - и всякий раз терпел поражение. Тогда, не в силах преодолеть тревогу, он поднимался и выходил на воздух. Он направлялся через полосу расчищенной земли прямо в сумрачный лес, окутанный дымкой, он разводил руками ветви деревьев и перепрыгивал через кусты; он шел до тех пор, пока не находил воду. Тогда он присаживался на берегу подернутого пеной озера или бормочущего ручья, быстро стремящего свою маслянистую влагу, бурлящую в свете луны. И принимался кидать в воду камешки - с силой, плашмя, и темноту ночи разрывали громкие всплески.
Так Трегер просиживал часами - бросая камешки и размышляя, до тех пор, пока ему не удавалось наконец убедить себя, что солнце рано или поздно взойдет.
Гидио, главный город, сердце Вендалии, а значит, и Слэгга, и Скрэкки, и Нового Питсбурга, и всех прочих уродливых, жестоких миров, что живут за счет трупов; где живые не работают, зато вкалывают мертвецы. Огромные башни из черного и серебристого металла, парящие, воздушные статуи, сияющие в дневном свете и мягко светящиеся в ночи, большой, многолюдный космопорт, где грузовые корабли то поднимались, то опускались на невидимых столпах раскаленного газа, аллеи, где мостовые отполированы до блеска, железное дерево, мягко отливающее серым... Гидион.
Прогнивший город. Город-труп. Мясной рынок.
Ибо грузовые корабли несли в своих чревах людей - преступников, отщепенцев и смутьянов из дюжины миров. Они были куплены за звонкую вендалийскую монету (ходили, впрочем, и более зловещие слухи - о лайнерах, которые таинственно исчезали во время обычных туристических рейсов). Устремленные в небеса башни были не что иное, как больницы и морги, где умирали люди - мужчины и женщины, а потом мертвецы обретали новую жизнь. И во всю длину тротуаров, вымощенных досками из железного дерева, выстроились магазины, где торговали трупами, и мясные лавки.
Прославленные мясные лавки Вендалии. Все трупы здесь были без исключения красавицы.
Трегер сидел как раз напротив одного из таких заведений, на другой стороне широкой серой улицы, под зонтиком уличного кафе. Он потягивал сладко-горькое вино, размышляя о том, как же быстро все-таки закончился отпуск, и стараясь не смотреть через улицу. Теплое вино приятно щекотало язык, и взгляд непрерывно блуждал по сторонам.
Улица в обе стороны от кафе и прямо перед ним кишела прохожими. То были темнолицые погонщики трупов из Вендалии, Скрэкки, Слэгга; низенькие и толстые торговцы, незадачливые туристы из Чистых Миров, таких как Старая Земля или Зефир, и еще дюжина вопросительных знаков, о которых Трегер никогда и ничего не узнает - ни их имен, ни чем они занимаются, ни зачем приехали. Сидя так под своим зонтиком, потягивая вино и глядя по сторонам, Трегер чувствовал себя посторонним, отчаянно одиноким. Он не мог прикоснуться к этим людям, не мог достучаться до них; он понятия не имел, как это сделать. Нет, это невозможно, ничего не получится. Даже если он встанет, выйдет на середину улицы и попытается схватить кого-нибудь из них, то не сможет его даже коснуться. Незнакомец попросту вырвется и убежит. Все выходные прошли в тщетных попытках подобного рода: Трегер обошел все бары Гидиона, тысячу раз пытался завести знакомства с разными людьми - и ничего не получалось.
Вино закончилось. Трегер вяло посмотрел на бокал, прищурился, повертел его в руках. Затем резко встал и заплатил по счету. Руки его дрожали.
Столько лет уже прошло, - подумал он, переходя улицу. И еще: прости меня, Джози.
Трегер возвратился в свой лесной лагерь, и его трупы принялись рубить лес словно бешеные. Но вечером, возле общего костра, он был непривычно молчалив, и не было обычной ночной беседы с Донелли. В конце концов юноша, озадаченный и обиженный, пошел следом за своим старшим другом в лес. И нашел его подле медлительного ручья, черного, как смерть. Трегер сидел на берегу; возле его ног лежала кучка камней, приготовленных для метания.
Т.: ...пошел туда... после всех слов, всех обещаний... я все равно туда пошел...
Д.: ...не за что себя винить... вспомни, что ты говорил мне... главное - верить...
Т.: ...верил же, ВЕРИЛ... никаких сложностей... Джози...
Д.: ...сам говоришь, чтобы я не сдавался, так и не надо... вспомни все, о чем говорил мне, о чем говорила тебе Джози... все кого-нибудь находят... если не перестают искать... сдается - умирает... нужно только... искренность... смелость искать... перестать себя жалеть... сто раз мне говорил...
Т.: ...чертовски просто говорить тебе... не то что самому сделать...
Д.: ...Грег... не завсегдатай мясной лавки... мечтатель... лучше, чем они все...
Т. (со вздохом): да уж... но так тяжело... зачем я так над собой измываюсь?..
Д.: ...скорее уж снова стать тем, кем ты был?.. не чувствуя боли и не живя?.. как я?..
Т.: ...нет... ну что ты... ты прав...
Ее звали Лорел. У нее не было ничего общего с Джози, кроме одного: Трегер любил ее.
Была ли она хороша собой? Трегер так не считал - по крайней мере в первое время. Она была чересчур рослой, на полфута выше, чем он, к тому же слегка тяжеловата и вовсе не слегка неуклюжа. Но у нее были очень красивые волосы, красно-коричневые зимой, сияюще-белокурые летом; ниспадая по ее плечам и спине, они невероятно красиво развевались по ветру. Но красавицей она не была - не в том смысле, как Джози, по крайней мере. Хотя, как ни странно, со временем она все хорошела - возможно, потому, что худела, а может быть, потому, что Трегер все больше влюблялся и смотрел на нее все менее критически, а может быть, и потому, что он говорил ей, будто она красива, и, слушая его, она действительно становилась красивой. Точно так же, как он становился мудрее оттого, что Лорел говорила ему, будто он мудр. Как бы то ни было, через некоторое время после их знакомства Лорел стала настоящей красавицей.
Пятью годами моложе Трегера, чистенькая и невинная, она была крайне застенчива в тех ситуациях, когда Джози вела себя самоуверенно. Лорел была умна, романтична, мечтательна; удивительно свежа и энергична; так беззащитна, что нельзя было смотреть на нее без боли, и полна жажды жизни.
В Гидион она попала совсем недавно, приехала откуда-то с малонаселенной вендалийской окраины, изучала лесное дело. Как-то во время очередного отпуска Трегер заглянул в лесной колледж, чтобы увидеться с преподавателем, с которым работал когда-то в одной бригаде. В кабинете этого преподавателя и произошла встреча. У Трегера впереди было еще целых две недели, которые предстояло провести в городе, полном незнакомцев и мясных лавок; Лорел же оказалась свободна. Трегер показал ей Гидион во всем его блистательном упадке, он чувствовал себя потертым и умудренным жизнью, чему способствовало и сильное впечатление, которое произвели эти открытия на девушку.
Две недели пролетели незаметно. Настал последний вечер. Неожиданно оробевший Трегер повел ее гулять в парк на берегу реки, на которой стоял Гидион. Там они вместе присели на низкую каменную ограду у самого края воды. Они сидели совсем рядом, но не касаясь друг друга.
- Время летит слишком быстро, - заметил Трегер. В руке он держал камешек. Он метнул его в воду - параллельно поверхности, сильно закрутив. Задумчиво он проследил за тем, как камень, несколько раз шлепнув по воде, ушел ко дну. Трегер поднял глаза на Лорел. - Что-то я нервничаю, - сказал он с усмешкой. - Я... Лорел. Я не хочу уезжать.
Трудно было понять, что выражает ее лицо. Настороженность?
- Да, симпатичный город, - согласилась она.
Но Трегер решительно замотал головой:
- Нет. Нет! Я не об этом. Я о тебе! Лорел, по-моему, я... то есть...
Лорел улыбнулась ему. Глаза ее ярко сияли, в них светилось счастье.
- Я знаю, - ответила она.
Трегер не верил собственным ушам. Он протянул руку, коснулся ее щеки. Она повернула голову и поцеловала его ладонь. Они улыбнулись друг другу.
Он словно на крыльях летел обратно в лесной лагерь, чтобы покинуть его навсегда.
- Дон, Дон, ты обязательно должен с ней познакомиться, - кричал он. - Вот видишь, у тебя тоже получится, у меня ведь получилось, главное верить, пытаться снова и снова! Я счастлив прямо до неприличия!
Донелли, как всегда сдержанный и рассудительный, только улыбнулся, не представляя, как обращаться с таким количеством счастья.
- Что будешь делать теперь? - спросил он несколько неловко. - Пойдешь на арену?
Трегер рассмеялся:
- Едва ли. Ты знаешь, как я на это смотрю. Но что-то вроде того. Возле космопорта есть театр, они ставят пантомимы с участием трупов. Туда-то я и устроился. Конечно, это тоже грязные деньги, зато я буду рядом с Лорел. Все остальное не важно.
Ночами они почти не спали. Они всё болтали, обнимались и занимались любовью. Секс оказался невероятной радостью, игрой, счастливым открытием. Технически он никогда не бывал так хорош, как в мясной лавке, но Трегера это не беспокоило. Он учил Лорел раскрываться перед ним. Быть искренней. Сам он раскрыл перед ней все свои секреты и жалел еще, что у него их так мало.
- Бедняжка Джози, - повторяла по ночам Лорел, тесно прижав к Трегеру свое теплое тело. - Она даже не знает, чего лишилась. А мне вот повезло. Таких, как ты, на всем свете не сыщешь!
- Нет, - отвечал Трегер. - Это мне повезло.
И они, смеясь, принимались спорить.
Донелли переехал в Гидион и тоже поступил в театр. Он сказал, что без Трегера работать в лесу стало неинтересно. Они проводили втроем много времени, и Трегер сиял от счастья. Ему хотелось, чтобы его друзья стали друзьями и для Лорел, и он уже много рассказывал ей про Донелли. И еще ему хотелось, чтобы Донелли увидел, как он счастлив теперь, убедился в том, что вера приносит свои плоды.
- Она мне нравится, - сказал Донелли с улыбкой в первый же вечер, когда Лорел ушла.
- Я рад, - кивнув, ответил Трегер.
- Грег, ты не понял, - возразил Донелли. - Она мне действительно нравится.
Они проводили втроем много времени.
- Грег, - сказала Лорел однажды ночью, когда они лежали в постели, - мне кажется, что Дон... ну... запал на меня. Понимаешь?
Трегер перекатился на живот и подпер голову кулаком.
- Господи, - только и сказал он.
В его голосе слышалась озабоченность.
- И я не знаю, как себя вести.
- Осторожно, - ответил Трегер. - Он очень ранимый. Возможно, ты первая женщина, которая вызвала у него интерес. Постарайся быть с ним помягче. Я бы не хотел, чтобы он прошел через те же муки, что и я, понимаешь?
Секс у них никогда не бывал таким же хорошим, как в мясной лавке. И Лорел стала замыкаться в себе. Все чаще и чаще сразу же после секса она засыпала; те ночи, когда они болтали до самой зари, остались в прошлом. Возможно, им уже нечего было друг другу сказать. Трегер заметил даже, что она стала сама заканчивать истории, которые он ей рассказывал. И ему редко удавалось вспомнить что-то, чем он еще не успел с нею поделиться.
- Он так и сказал? - Трегер вылез из-под одеяла, зажег свет и, нахмурившись, сел на кровати. Лорел же натянула простыню до самого подбородка. - Ну а ты что?..
Она неуверенно помолчала, затем ответила:
- Я не могу рассказать тебе. Это касается только Дона и меня. Он сказал, это несправедливо, что я прихожу и подробно рассказываю тебе обо всем, что между нами с ним происходит. И он прав.
- Прав?! Но ведь я-то рассказываю тебе обо всем! Не забывай, ведь мы с тобой...
- Да, я знаю, но...
Трегер помотал головой. Гнев в его голосе поутих.
- Лорел, объясни мне, пожалуйста, что происходит? Мне вдруг стало страшно. Не забывай, ведь я люблю тебя. Почему же все изменилось так скоро?
Черты ее лица смягчились. Она села в кровати, протянула к нему руки, и простыня упала, обнажив ее полные мягкие груди.
- Ах, Грег, - сказала она. - Не беспокойся. Я люблю тебя и всегда буду любить, но дело в том, что, кажется, его я тоже люблю. Понимаешь?
Трегер, успокоенный, устремился в ее объятия и страстно поцеловал ее. Но вдруг снова всполошился.
- Погоди-ка! - воскликнул он, стараясь за шутливой строгостью скрыть дрожь в голосе. - А кого ты любишь больше?
- Тебя, конечно, а как же иначе?
Улыбаясь, он вернулся к прерванному поцелую.
- Я знаю, что ты знаешь, - сказал Донелли. - Наверное, нам нужно поговорить.
Трегер кивнул. Они встретились за кулисами театра. Три его трупа стояли у него за спиной, скрестив руки на груди, словно телохранители.
- Ладно, давай.
Он посмотрел на Донелли в упор, и лицо его, на котором до этих слов собеседника играла улыбка, стало вдруг непривычно суровым.
- Лорел просила, чтобы я сделал вид, будто ничего не знаю. Она сказала, что ты чувствуешь себя виноватым. Но знаешь, Дон, притворяться было нелегко. Наверное, пора нам поговорить обо всем начистоту.
Донелли опустил взгляд своих бледно-голубых глаз в пол и засунул руки в карманы.
- Я не хочу делать тебе больно, - сказал он.
- Так не делай.
- Но притворяться мертвецом я тоже не хочу. Я живой человек. И я тоже люблю ее.
- Мне казалось, что ты мне друг, Дон. Полюби кого-нибудь другого. А так ты только сам себе сделаешь больно.
- У меня с ней больше общего, чем у тебя.
Трегер молча смотрел на него.
Донелли поднял на Трегера взгляд. Потом, сконфузившись, вновь стал смотреть в пол.
- Сам не знаю. Ох, Грег. В любом случае она сказала, что тебя любит больше. Я и не должен был надеяться ни на что другое. У меня такое чувство, будто я ударил тебя ножом в спину. Я...
Трегер молча смотрел и слушал. Наконец он тихонько рассмеялся.
- Вот черт, я не могу это слышать. Послушай, Дон, вовсе ты меня не ударил, брось, не говори ты таких вещей. Наверное, раз ты полюбил ее - значит, так должно было случиться. Я только надеюсь, что все сложится хорошо.
Той ночью, лежа в постели рядом с Лорел, он ей сказал:
- Я беспокоюсь за Дона.
Его лицо, некогда загорелое, приняло пепельный оттенок.
- Лорел? - переспросил он, не в силах поверить.
- Я не люблю тебя больше. Прости. Но это так. Когда-то все было по-настоящему, но теперь прошло, как сон. Теперь я даже не уверена, любила ли я тебя вообще.
- Дон, - произнес он одеревеневшим голосом.
Лорел вспыхнула:
- Не смей говорить ничего дурного о Доне. Я устала слушать, с каким пренебрежением ты о нем говоришь. Он всегда говорит о тебе только хорошее.
- Но, Лорел, неужели же ты забыла? Вспомни, что мы говорили друг другу, что чувствовали! Ведь я - тот же самый, это мне ты говорила все эти слова.
- Зато я повзрослела, - возразила Лорел жестко, без слез и откинула за спину свои красновато-золотые волосы. - Я отлично все помню, но мои чувства с тех пор изменились.
- Не надо, - сказал он и протянул к ней руку.
Она сделала шаг назад.
- Не прикасайся ко мне. Я же сказала, Грег, все кончено. Теперь ступай. Скоро Дон придет.
Это было хуже, чем с Джози. В тысячу раз хуже.
Он пытался остаться в театре: ему нравилась эта работа, у него появились друзья. Но это оказалось невозможно. Донелли появлялся там каждый день, улыбчивый и приветливый, а иногда после дневного спектакля за ним заходила и Лорел, и они отправлялись куда-то вместе, рука в руке. Трегер стоял в стороне и наблюдал за ними, стараясь думать о другом. Но какое-то искалеченное существо у него внутри кричало и царапалось от боли.
И он ушел из театра. Чтобы больше не видеть их. Чтобы сохранить гордость.
Небо было ярким от огней Гидиона, все кругом светилось от смеха, но в парке было темно и тихо.
Трегер застыл, опершись спиной о ствол дерева, остановив взгляд на речной воде, напряженно скрестив руки на груди. Словно статуя. Казалось, он даже не дышит. Даже взгляд его оставался неподвижен.
Опустившись на колени возле низкой каменной ограды, мертвец принялся с силой колотить по ней и продолжал до тех пор, пока камень не стал скользким от крови, а руки не превратились в изувеченные куски рваного мяса. При каждом ударе раздавались однообразные, шмякающие звуки, изредка сопровождаемые скрипом костей по поверхности камня.
Его заставили заплатить перед входом в кабину. Еще битый час он проторчал там, дожидаясь, пока ее разыщут и соединят. Ну вот, наконец-то:
- Джози.
- Грег, - отозвалась она, улыбаясь своей особенной улыбкой. - Могла бы и догадаться. Кто бы еще стал звонить из Вендалии в такую даль. Как у тебя дела?
Он рассказал ей.
Улыбка исчезла с ее лица.
- Ой, Грег, - сказала она. - Мне так жаль. Постарайся не принимать это слишком близко к сердцу. Продолжай идти дорогой, которую ты выбрал. В следующий раз все будет гораздо лучше. Так всегда бывает.
Но эти слова его не успокоили.
- Джози, - сказал он, - а как там дела у вас? Ты скучаешь по мне?
- Ну конечно. А дела идут неплохо. Хотя Скрэкки есть Скрэкки. Оставайся лучше там, не стоит сюда приезжать, - oна посмотрела в сторону от экрана, потом обратно. - Мне нужно идти. А не то ты совсем разоришься. Я очень рада, милый, что ты позвонил.
- Джози... - начал было Трегер.
Но экран уже погас.
Иногда, по ночам, он был не в силах справиться с собой. Он подходил к своему домашнему экрану и звонил Лорел. Когда она видела, кто это, то неизменно щурилась и тут же прерывала связь.
И Трегеру оставалось только сидеть в темной комнате, вспоминая о том, как некогда от звука его голоса ее лицо начинало светиться невыразимым счастьем.
Улицы Гидиона не лучшее место для ночных одиноких прогулок. Они ярко освещены даже в самое темное время суток и полны людей и трупов. И повсюду мясные лавки - они выстроились длинными рядами вдоль бульваров и уличных тротуаров из железного дерева.
Речи Джози потеряли свою власть над Трегером. В мясных лавках он забывал свои мечты и находил утешение - по сходной цене. И полные страсти вечера, проведенные с Лорел, и неловкий мальчишеский секс - всё это осталось далеко позади; теперь он брал своих мертвых подружек быстро и яростно, почти что жестоко, он трахал их с дикой, неистовой силой, зная наверняка, что оргазм будет великолепен. Иногда, вспоминая свою работу в театре, он заставлял их разыграть какую-нибудь небольшую сценку, чтобы привести его в нужное настроение.
Но по ночам... это была агония.
Он опять бродил по коридорам, по мрачным, низким коридорам спального корпуса Скрэкки, в котором жили погонщики, но теперь коридоры эти запутались, превратились в мучительный лабиринт, где Трегер уже давным-давно заблудился. Он задыхался в этом воздухе, в котором повисла гнилая туманная дымка, становившаяся все плотнее и плотнее. Он боялся, что еще немного - и попросту ослепнет.
Он шел и шел, дальше и дальше, снова возвращался обратно, но за каждым коридором начинался следующий, который опять вел в никуда. По сторонам черными, мрачными прямоугольниками мелькали двери без ручек, и для Трегера они все были заперты навсегда; поэтому он не задумываясь проходил мимо них - мимо большинства из них. Правда, раз или два он все же останавливался возле дверей, по периметру которых пробивался горящий внутри свет. Он прислушивался, слышал звуки по ту сторону двери и тогда начинал бешено колотить в нее. Но на стук никто не отзывался.
И тогда он шел дальше, продолжая пробираться сквозь туманную дымку, которая становилась все гуще и гуще и, казалось, начинала уже жечь ему кожу; он шел мимо новых дверей - одной, другой, третьей, и в конце концов начинал рыдать, а его усталые ноги - кровоточить. И вдруг вдалеке, в самом конце длинного-длинного коридора, только что возникшего прямо перед ним, Трегер замечал открытую дверь. Из нее рвался свет, такой яркий и жаркий, что становилось больно глазам, и музыка оттуда лилась такая веселая и радостная, и раздавался смех. И тогда Трегер бегом устремлялся к открытой двери - несмотря на то что его кровоточащие ноги подкашивались от боли, а легкие горели, вдыхая ядовитый туман. Он все бежал и бежал - до тех пор, пока не оказывался возле распахнутой двери.
Но, заглянув внутрь, он обнаруживал, что стоит на пороге собственной комнаты, и она совершенно пуста.
Однажды за все время их недолгих отношений они отправились вдвоем на природу, и там, под сенью звездного неба, они занимались любовью. Затем она лежала, крепко прижавшись к нему, а он нежно поглаживал ее тело.
- О чем задумалась? - спросил он.
- О нас с тобой, - отвечала Лорел. Она поежилась. Подул резкий, холодный ветер. - Знаешь, Грег, иногда мне становится страшно. Я очень боюсь, что с нами что-нибудь может случиться - что-то такое, что всё разрушит. Я очень не хочу, чтобы ты меня бросил.
- Не волнуйся, - возразил он. - Я никогда этого не сделаю.
И вот теперь, с наступлением ночи, он всякий раз мучил себя, вспоминая ее слова. Хорошие воспоминания оставляли ему только слезы да золу от костра, а дурные - невыразимую ярость.
И засыпал он рядом с призраком, со сверхъестественно прекрасным призраком, с милой тенью погибшей мечты.
И рядом с нею же он просыпался каждое утро.
Он их возненавидел. И возненавидел себя за эту ненависть.
Как ее звали - не имеет значения. И как она выглядела - тоже не важно. Главное - она существовала, Трегер предпринял новую попытку, он заставил себя вновь поверить в будущее, он не опустил руки. Да, он продолжал пытаться.
Но на сей раз чего-то уже не хватало. Волшебства, быть может?
Слова произносились те же самые.
Сколько же можно повторять одно и то же, - размышлял Трегер, - повторять те же слова и снова верить в них, точно так же, как верил, произнося их впервые? Один раз? Или дважды? Или, может быть, три раза? Или сотню? И разве люди, произносящие эти слова по сотне раз, так уж лучше умеют любить? Или, скорее, обманывать самих себя? Что если на самом деле эти люди давным-давно изменили своей мечте и только растрепали ее священное имя, называя им совсем другое?
И он произносил те же слова, сжимая ее в объятиях, баюкая на груди, целуя ее. Он повторял эти слова, но сознание было вернее, и тяжелее, и мертвее, чем прежняя вера. Он произносил эти слова и старался изо всех сил, но не мог уже вкладывать в них прежний смысл.
А она - она говорила ему то же самое, но Трегер сознавал, что ее слова ничего для него не значат. Снова и снова они повторяли слова, которые другой хотел услышать, - но оба понимали, что это фальшь.
Но они очень старались. И когда он протянул руку, словно актер, вынужденный играть одну роль, проклятый вновь и вновь повторять одно и то же, - когда он протянул руку и коснулся ее щеки - кожа оказалась гладкой, и мягкой, и нежной. И влажной от слез.
- Я не хочу делать тебе больно, - сказал Донелли с виноватым видом, явно что-то скрывая, и Трегеру стало вдруг стыдно, что он причинил другу боль.
Он коснулся ее щеки, но она увернулась от его прикосновения.
- Я не хотела делать тебе больно, - сказала Джози, и Трегеру вдруг стало грустно.
Ведь она столько для него сделала, а он заставил ее чувствовать себя виноватой. Да, ему было больно, но сильный мужчина сумел бы скрыть свою боль.
Он коснулся ее щеки, и она поцеловала его в ладонь.
- Прости. Я тебя больше не люблю, - сказала Лорел.
И Трегер совсем потерялся. Что такого он сделал, в чем его вина, как он умудрился всё разрушить? Ведь она с такой уверенностью говорила о своей любви. И они были так счастливы.
Он коснулся ее щеки, и оказалось, что она плачет.
Сколько же раз можно повторять одни и те же слова, - его голос разносится раскатистым эхо, - повторять и снова верить в них, как верил, произнося их впервые?
Темный ветер нес тучи пыли, небо болезненно содрогалось, озаряемое мерцающим алым пламенем. В полутьме шахты стояла молодая женщина в защитных очках и маске, с короткими каштановыми волосами и ответами на все вопросы. Машина ломается, ломается, ломается, а ее используют снова и снова, - говорит она. - Хотя можно было уже понять, что в ней что-то не в порядке. Сколько можно водить самих себя за нос, надеясь, что после стольких поломок она наконец заработает нормально.
Труп противника - чернокожий верзила, под кожей у которого перекатываются мускулы - результат многомесячных тренировок. С таким крупным соперником Трегеру сталкиваться еще не приходилось. Он идет по арене, посыпанной опилками, неуклюже раскорячившись на мощных ногах, зажав в руке сияющий палаш. Трегер спокойно наблюдает за тем, как это чудище приближается, сидя в своем кресле, расположенном на специальной трибуне на другом конце арены. Другой труповод очень осторожен, внимателен.
Труп самого Трегера, жилистый блондин, стоит и ждет, а на пропитанных кровью опилках возле его ноги лежит гиря кистеня. Когда придет время, Трегер заставит его двигаться ловко и быстро. Противник знает об этом. И зрители тоже.
Вдруг чернокожий труп поднимает палаш и бежит на противника, понадеявшись на скорость атаки и длину своего оружия. Но когда точно рассчитанный смертоносный удар обрушивается туда, где только что стоял труп Трегера, того уже и след простыл.
Удобно развалясь в своем кресле над площадкой для боя, внизу на арене, с ногами, перепачканными опилками и кровью, Трегер-труп подает команду - замахивается кистенем, и огромный, покрытый шипами шар взмывает вверх, описывает дугу с эдакой ленцой, едва ли не с грацией. И ударяет прямо в затылок врагу - в тот самый момент, когда он пытается восстановить равновесие и обернуться. Быстро, в мгновение ока из пробитого черепа вырывается фонтан крови вперемешку с мозгом - и толпа ревет от восторга.
Трегер уводит свой труп с арены, а затем встает, чтобы собрать заслуженный урожай аплодисментов. На его счету уже десятое убийство. Еще немного - и он станет чемпионом. Он уже близок к рекордному результату, и скоро уже ему будет не найти достойного противника.
Она красавица, его женщина, его возлюбленная. У нее короткие белокурые волосы, очень стройное тело, грациозное, почти атлетически сложенное, с великолепными ногами и маленькими упругими грудями. Взгляд ее ярко-зеленых глаз всегда загорается от радости при его появлении. И в ее улыбке - какая-то особая, эротичная невинность.
Она дожидается его, лежа в постели: ждет, когда он вернется с арены; она полна желания, озорства и любви. Когда Трегер входит, она садится, улыбается ему, простыня обвита вокруг ее талии. В дверях он замирает, любуясь ее сосками.
Почувствовав его взгляд, она стыдливо прикрывает грудь, на ее щеках вспыхивает румянец. Но Трегер знает, что этот стыд - всего лишь игра, притворство. Он подходит к кровати, садится на край, протягивает руку, чтобы погладить девушку по щеке. У нее очень мягкая кожа; его рука ласкает ее, и она трется носом о его пальцы. Затем Трегер берет ее за руки, разводит их и запечатлевает на ее грудях два нежных поцелуя, а потом - уже менее нежно - целует ее в губы. Она с жаром отвечает на поцелуй; их языки сплетаются.
Они занимаются любовью, он и она, медленно и чувственно, сливаясь в любовных объятиях, которые длятся бесконечно. Их тела двигаются совершенно синхронно, в одном ритме, и каждое из них безошибочно угадывает желания другого. Трегер толкает, затем снова, и его собственное тело испытывает ответные толчки. Он протягивает руку - и встречается с ее рукой. Они кончают одновременно (всегда, всегда, ведь оба оргазма контролирует один мозг - погонщика), и тогда на ее грудях и мочках ушей вспыхивают алые пятна. Они снова сливаются в поцелуе.
Затем он разговаривает с ней, со своей возлюбленной, с дамой своего сердца. После этого всегда нужно разговаривать; он уже давно это понял.
- Тебе повезло, - говорит он ей иногда, и она уютно прижимается к нему и покрывает всю его грудь нежными короткими поцелуями. - Очень повезло. Знаешь, любимая, все они врут. Они навязывают нам глупые сияющие мечты, твердят, что главное - верить, что нужно стремиться, что нужно искать. Они говорят, будто и для тебя, и для меня, и для каждого обязательно найдется кто-нибудь. Но это неправда. Ведь вселенная устроена несправедливо, она никогда не была справедливой, так зачем же они все это говорят? И вот ты бежишь за призраком и упускаешь его, и тогда они говорят, будто в следующий раз все получится, но это чушь, полная ерунда. Мечты не сбываются никогда, а кто думает иначе - только обманывает себя, водит сам себя за нос - для того, чтобы не потерять надежду. Это губительная ложь, которой отчаявшиеся люди утешают друг друга.
Но он больше не может говорить, потому что ее поцелуи опускаются все ниже и ниже, и вот она начинает ласкать его ртом. И Трегер улыбается, любуясь своею возлюбленной, и нежно гладит ее по волосам.
Из всех жестоких и сладких обманов, которыми пичкают нас окружающие, самый жестокий - тот, что зовется любовью.
Перевод: А. Сипович
Джо Р. Лансдейл - автор более 30 романов и многочисленных сборников рассказов. Его работы были экранизированы и адаптированы для комиксов. Он является редактором или со-редактором дюжины антологий. Он получил премию Эдгара, Британскую премию фэнтези, Семь премий Брэма Стокера, премию Гринцане Кавурa по литературе и множество других наград. Он живет в Накодочес (Техас) со своей женой и рядом с сыном и дочерью.
"Этой ночью oни не пошли на ужастик" был первоначально опубликован в антологии 1988 года "Серебряный крик" ("Silver Scream") под редакцией Дэвида Дж. Шоу из издательства "Dark Harvest Press". Позже он появился в сборнике рассказов Лaнсдейла "Руками гнева" ("By Bizarre Hands"), изданном издательством "Avon Books", и в "Высокий Хлопок: Избранные рассказы Джо Р. Лaнсдейла" ("High Cotton"), опубликованном в 2000 году издательством "Golden Gryphon Press".
"Этой ночью oни не пошли на ужастик" получил премию Брэма Стокера за лучший короткий рассказ в 1988 году.
Посвящается Лью Шайнеру.
Эта история не отворачивается от боли...
Поехай они в драйв-ин, как и планировали, ничего бы не случилось. Но Леонарду драйв-ин без телочки - не драйв-ин, и еще он уже слышал про "Ночь живых мертвецов", и знал, что там снимается ниггер. Не собирался он смотреть киношки с ниггерами. Ниггеры собирают хлопок, ремонтируют дома и продают ниггерских шлюх, но ни разу он еще не слышал про ниггеров, которые убивают зомби. А еще ему говорили, что в этом фильме белая телка дает ниггеру себя пощупать, и это его бесило. Любая белая девушка, что дает ниггерам, наверняка самая грязная дрянь в мире. Наверняка из Голливуда, Нью-Йорка или Вако, или еще какой забытой богом дыры.
Вот Стив Маквин отлично бы и зомби убивал, и девок щупал. На это стоит посмотреть. А ниггер? Нет, спасибо.
Блин, этот Стив Маквин - крутой мужик. Он толкал такие речи в своих киношках, что и не подумаешь, что их кто-то для него писал. Он за словом в кармане не лез, а еще у него был реально крутой, суровый взгляд.
Леонард хотел бы быть Стивом Маквином, или хотя бы Полом Ньюманом. Они всегда знают, что сказать, да и перепадало им наверняка часто. И определенно им не было так скучно, как ему. Так скучно, что казалось, что он помрет от скуки до конца ночи. Скука-скука-скука. Ничего интересного, когда стоишь на парковке у "Дэйри квин", облокотившись об "Импалу" 64-го, и пялишься на шоссе. Он подумал, что, может, безумный старикан Гарри, который работал уборщиком в средней школе, был прав насчет летающих тарелок. Гарри вечно что-то видел. Бигфутов, шестиногих хорьков, все такое. Но, может, насчет тарелок он все же был прав. Говорил, видел одну такую позапрошлой ночью над Мад-крик, и она светила на землю лучами, похожими на карамельные палочки. Леонард думал, что если Гарри правда видел тарелки и лучи, то тогда это были лучи скуки. Отличный способ космическим уродам захватить землян – наслать смертельную скуку. Лучше уж растаять под лазерами. Это хотя бы быстро, а сдохнуть от скуки – это как если тебя защипает насмерть стая уток.
Леонард все смотрел на шоссе, представляя летающие тарелки и лучи скуки, но мысли разбегались. Наконец он сосредоточился на чем-то на шоссе. Дохлый пес.
Не просто дохлый пес. А ДОХЛЫЙ ПЕС. Псину переехала как минимум фура, а то и несколько. Казалось, будто прошел псиный дождь. По всему асфальту валялись куски, а одна лапа лежала на противоположной обочине, торчала, словно махая в приветствии. Доктор Франкенштейн с грантом Джона Хопкинса и ассистентами из НАСА не смогли бы собрать бедолагу.
Леонард наклонился к своему верному пьяному компаньону, Билли, – также известному в их банде как Пердун, потому что был величайшим чемпионом пылающего пердежа в Мад-крике – и спросил:
- Видишь там псину?
Пердун посмотрел, куда показывал Леонард. До этого он не замечал собаку, и для него это стало не таким обычным зрелищем, как для Леонарда. Пазл из пса вызвал воспоминания. Он вспомнил о собаке, которая была у него в тринадцать. Большая славная немецкая овчарка, которая любила его больше мамы.
Дурацкая псина умудрилась перекинуть свою цепь через забор с колючей проволокой и повеситься. Когда Пердун нашел собаку, увидел ее вывалившийся язык, похожий на набитый черный носок, и отметины, где она скребла лапами землю в поисках опоры. Казалось, будто собака выцарапала в грязи какое-то зашифрованное послание. Когда Пердун рассказал об этом своему старику, весь в слезах, старик только посмеялся и ответил:
- Наверное, предсмертная записка.
Теперь, посмотрев на шоссе, пока в брюхе плескались "Kола" с виски, он почувствовал слезы на глазах. Последний раз он так расклеился, когда выиграл турнир по пылающему пердежу с десятисантиметровым фонтаном огня, который выжег все волосы с задницы, и банда вручила ему в награду цветные "семейники". Коричнево-желтые, чтобы носить, не сменяя.
И вот они, Леонард и Пердун, на парковке у "ДК", облокотившись на капот "Импалы" Леонарда, попивали "Kолу" с виски, скучающие, унылые и возбужденные, глядя на дохлого пса и без единого занятия, кроме как пойти на ужастик с ниггером. Что, если уж по чесноку, было бы терпимо, если идти с телочками. Телочки компенсируют множество грехов, а то и помогают наделать парочку хороших.
Но ночь была кошмарна. Телочек не было. Еще хуже – ни одна девушка из школы не станет с ними встречаться. Даже Мэрил Флауэрс, а она вообще больная.
Все это ужасно угнетало Леонарда. Он понимал, в чем проблема Пердуна. Он урод. С рожей, которая привлекает только мух. И хотя почетная должность чемпиона по пылающему пердежу придавала значительный престиж в банде, для ухаживания за девушками в ней чего-то не хватало.
Но чтоб ему провалиться, если Леонард понимал, в чем его проблема. Он был красавчиком, хорошо одевался, и машина отлично мчала, если заправиться не дешевкой. У него даже была пара баксов на кармане от ограблений прачечных с самообслуживанием. И все же его правая рука уже разрослась до размеров бедра от мастурбаций. Последний раз он был с девушкой месяц назад, причем в компании еще с девятью парнями, так что вряд ли это можно считать свиданием. Пердун, который был тогда пятый в очереди, сказал, что это нифига не свидание, но если Леонарду хочется это так звать, ему в целом по барабану
Но Леонарду не хотелось звать это свиданием. Все же это было не то, не хватало чего-то особенного. Романтики, что ли.
Да, Рыжая Толстуха назвала его милашкой, когда он отправил своего мула в сарай, но она всех звала милашками – кроме Стоуни. Стоуни был у нее Сладкоголосым Дьяволом, и именно он уговорил ее надеть пакет с дырками для глаз и рта. Стоуни такой. Он своими сладкими речами и верблюда из-под арабского ниггера уведет. Когда он уболтал Рыжую, она даже чертовски гордилась, что надела пакет.
Как подошел его черед вставить Рыжей Толстухе, Леонард разрешил ей снять пакет в знак доброй воли. И зря. Не умел он ценить то хорошее, что у него было. Стоуни все правильно сделал. Снятый пакет в итоге все испортил. С ним – это как трахать бегемота или еще что такое, но без пакета ты абсолютно точно понимал, что происходит, а это было не очень приятно.
Даже закрыть глаза не помогло. Он обнаружил, что кошмарная рожа отпечаталась на сетчатке. Он не мог даже вообразить ее с мешком на голове. Мог думать только о пухлом разукрашенном лице с какой-то гадостью на коже, которая словно проникала до самой кости.
Он так расстроился, что пришлось симулировать оргазм и слезать, пока его дружок не сморщился, а презик не соскочил и не исчез в бесконечном вакууме.
Вспомнив все, Леонард вздохнул. Ему точно не помешало бы сходить на свиданку с девочкой, которая не тормозила поезда головой или у которой не было между ног такой дыры, что на ней только сидушки от унитаза не хватает. Иногда он завидовал Пердуну, который всегда был счастлив. Все его радовало. Дай ему банку чили "Wolf Brand", здоровый шоколадный пирог и "Kолу" с виски – и он бы всю жизнь так и трахал Рыжую Толстуху, да поджигал газы из жопы.
Блин, но разве это жизнь. Без женщин и веселья. Скука-скука-скука. Леонард поймал себя на том, что выискивает на небе летающие блюдца и лучи скуки, но увидел только пару мотыльков, пьяно порхающих у вывески "Дэйри Квин".
Когда он снова опустил взгляд на шоссе и пса, его вдруг озарило.
- А может, достанем цепь из багажника и примотаем Рексакa к тачке? Прокатим его.
- В смысле, протащим по асфальту дохлую тварь? – спросил Пердун.
Леонард кивнул.
- Все лучше, чем хуи пинать, - сказал Пердун.
Пока на дороге было пусто, они выкатили "Импалу" на середину дороги и вышли посмотреть. Вблизи псина выглядела куда хуже. Кишки лезли из пасти и жопы, и несло от них ужасно. На псе был толстый ошейник с металлическими вставками, к нему они и прицепили один конец пятиметровой цепи, а второй – к заднему бамперу.
Боб, менеджер "Дэйри Квин", заметил их через окно, вышел и крикнул:
- Вы что, дебилы, творите?
- Везем песика к врачу, - ответил Леонард. – Кажется, засранцу нехорошо. Наверное, машина сбила.
- Так оборжаться, что сейчас уссусь, – сказал Боб.
- У стариков бывает такая проблема, - заметил Леонард.
Леонард сел за руль, а Пердун залез на пассажирское сиденье. Как раз во время убрали машину и пса с дороги проезжающего трактора. Боб кричал им вслед:
- Надеюсь, придурки, вы размажетесь на своем говенном "Шеви" об столб!
Пока они неслись вперед, позади, как хлопья с песочного торта, облетали ошметки пса. Тут зуб. Там шкура. Клубок кишок. Прибылой палец. И какая-то неопределимая розовая хрень. Ошейник и цепь время от времени выбивали искры, как огненные сверчки. Наконец они въехали на 75-ю, и пса на цепи болтало все шире и шире, словно он искал, где припарковаться передохнуть.
Пердун на ходу налил себе и Леонарду по "Kоле" с виски. Протянул Леонарду пластиковый стаканчик, но Леонард отказался, став теперь куда счастливее, чем секунду назад. Может, ночь окажется все-таки не таким дерьмом.
Они проехали мимо компании у обочины, коричневого универсала и развалюхи-"Форда" на домкрате. Только успели заметить, что посреди толпы ниггер, и окружали его недружелюбно настроенные белые парни. Он скакал, как свинья с петардой в заду, пытаясь отыскать, где проскочить между парней и сбежать. Но просвета не было, а противников было слишком много. Девять парней толкали его, словно он был пинбольным шариком, а они - зловещей аркадой.
- А это не один ли из наших ниггеров? – спросил Пердун. – И это не ребята ли из команды "Уайт Три" хотят ли его убить?
- Скотт, - произнес Леонард так, словно во рту у него было собачье дерьмо.
Это был Скотт, которого взяли вместо него на позицию квотербека. Чертов негритос придумывал планы на игру запутанней, чем банка с червяками, и они всегда срабатывали. И носился он, как красножопая макака.
Пока они отъезжали, Пердун сказал:
- Прочитаем о нем завтра в газетах.
Но, проехав немного, Леонард дал по тормозам и развернул "Импалу". Рекс по инерции метнулся и срезал, как серп, пару высоких высушенных подсолнухов на обочине.
- Вернемся и позырим? – спросил Пердун. – Вряд ли парни из "Уайт Три" будут против, если мы только позырим.
- Он, может, и ниггер, - сказал Леонард, сам не веря своим словам, - но он наш ниггер, и мы им его не дадим. Убьют его – уделают нас в футболе.
Пердун тут же увидел зерно в его словах.
- Вот реал. Не имеют права трогать нашего ниггера!
Леонард снова пересек дорогу и поехал прямо на парней из "Уайт Три", ударив по сигналу. Парни тут же бросили свою добычу и разлетелсь во всех направлениях. Лягушки так бодро не прыгают.
Скот замер, ошарашенный и изможденный, колени подвернулись и касались друг друга, глаза круглые, как сковородки для пиццы. Раньше он не замечал, какие у машин здоровые решетки бампера. Как зубы в ночи, а фары – как глаза. Он почувствовал себя глупой рыбкой, которую сейчас проглотит акула.
Леонард затормозил резко, но для грязи у шоссе этого было мало, и они врезались в Скотта так, что он перелетел через капот и влетел в лобовуху, прилипнув лицом, а потом сполз, зацепившись и оторвав футболкой дворник.
Леонард распахнул дверь и позвал Скотта, лежащего на земле:
- Сейчас или никогда.
Парень из "Уайт Три" добежал до машины, и Леонард выхватил из-под сиденья молоток, вышел из машины и врезал. Тот рухнул на колени и сказал что-то будто по-французски, но не по-французски. Леонард схватил Скотта за шкирку, рывком поднял, обернулся и забросил в раскрытую дверь. Скотт переполз через переднее сиденье назад. Леонард швырнул молотком в парней из "Уайт Три" и отступил, бросился за руль. Снова завел машину и вдарил по газам. "Импала" рванула вперед, и Леонард, держась рукой за дверь, раскрыл ее и сбил одного из "Уайт Три", словно взмахом крыла. Машина вскочила назад на шоссе, цепь натянулась и срезала еще двух из "Уайт Три" так же гладко, как сушеные подсолнухи.
Леонард посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как двое из "Уайт Три" тащат того, которого он вырубил молотком, в "универсал". Остальные, кого снял он с псом, поднимались на ноги. Один выбил домкрат из-под машины Скотта и теперь долбил им фары и лобовуху.
- Надеюсь, она у тебя застрахована, - сказал Леонард.
- Я ее одолжил, - ответил Скотт, отрывая от футболки дворник. – Вот, тебе еще пригодится. – он бросил дворник между Леонардом и Пердуном.
- Одолжил? – сказал Пердун. – Так же еще хуже.
- Не, - сказал Скотт, - владелец не знает, что я ее одолжил. Я бы заменил пробитое колесо, если бы у жмота была запаска, но я залез, а там, блин, только обод. Кстати, спасибо, что спасли от смерти, а то бы мне с вами больше не кататься. Хоть вы и меня славно переехали. Грудь теперь болит.
Леонард снова заглянул в зеркало. Парни из "Уайт Три" быстро нагоняли.
- Жалуешься? – спросил Леонард.
- Не, - ответил Скотт, и оглянулся на заднее стекло. Увидел болтающегося пса и разлетающиеся куски. – Надеюсь, ты не забыл, что у тебя пес на привязи.
- Твою мать, - сказал Пердун, - и он заметил.
- Не смешно, - оборвал их Леонард. – Чуваки из "Уайт Три" на хвосте.
- Так ускорься, - сказал Скотт.
Леонард заскрипел зубами.
- Знаешь, я всегда могу скинуть бесполезный балласт.
- Если выкинуть дворник, это мало поможет, - ответил Скотт.
Леонард оглянулся и увидел, как ниггер лыбится на заднем сиденье. Нет ничего хуже, чем черный юмор. И даже ни капли благодарности. Леонард вдруг во всей ужасающей четкости вообразил, как его перехватывают парни из "Уайт Три". А если его убьют на пару с ниггером? Да плевать, что убьют, а если завтра его найдут в канаве с Пердуном и ниггером? А может, эти чуваки из "Уайт Три" заставят его делать какие-нибудь гадости с ниггером перед тем, как убьют. Типа заставят отсосать черный член или еще чего. Леонард вдавил до упора; пролетая мимо "Дэйри Квин", он резко свернул влево и еле успел, а Рекс пролетел дальше и вмазался в фонарный столб, и потом снова вернулся на место.
Парни из "Уайт Три" не могли вписаться на "универсале", но они даже и не пытались. Проскрипели на парковку чуть дальше, а потом развернулись. Но к этому времени задние фары "Импалы" уже быстро удалялись, как два пылающих геммороидальных узла на жопе ночи.
- Сверни дальше направо, - сказал Скотт, - потом увидишь проселок налево. Выруби фары и пили туда.
Леонард терпеть не мог указания Скотта на поле, но тут было еще хуже. Оскорбительно. И все же Скотт предлагал неплохие планы игры, да и привычка подчиняться приказам квотербека взяла свое. Леонард свернул направо, и Рекс последовал за ними, окунувшись в придорожную лужу.
Леонард заметил проселок, выключил свет и свернул. Он вел между рядами огромных жестяных складов, затем свернул между двумя наугад, немного проехал по переулку, окруженному очередными складами. Остановился, они замерли и прислушались. Через пять минут Пердун сказал:
- Кажись, уделали этих папаебов.
- Ну что, отличная мы команда? – спросил Скотт.
Несмотря ни на что, Леонарду было хорошо. Как когда этот ниггер предложил на поле отличный план, который сработал, и они хлопали друг друга по задницам, забыв, кто какого цвета, потому что все были просто существами в футбольной форме.
- Давайте отметим, - сказал Леонард.
Пердун достал из бардачка стаканчик Скотту и налил ему теплой "Kолы" с виски. В прошлый раз, когда они ехали в Лонгвью, он нассал в этот стаканчик, чтобы лишний раз не останавливаться, но с тех пор уже давно все вылили, да и, кроме того, это все равно ниггер. Леонарду и себе он разлил по старым стаканчикам.
Скотт глотнул и сказал:
- Блин, чуваки, че-то воняет.
- Как моча, - сказал Пердун.
Леонард поднял стаканчик.
- За "Диких Котов" Мад-крика и нахер парней из "Уайт Три"!
- Мне их нахер даром не надо, - сказал Скотт.
Они стукнули стаканчиками, и тут машину залил свет.
Застыв со стаканчиками на весу, три мушкетера, моргая, обернулись. Свет исходил из открытых ворот склада, и посреди свечения застыл жирдяй, словно муха в лимонаде. Позади него висел большой экран из простыни, а на нем показывали какое-то кино. И хотя свет был яркий и приглушал фильм, Леонард, сидевший удобнее всего, кое-что разобрал. А разобрал он девчонку на коленях, отсасывающую мужику (мужика было видно только до пуза), пока мужик приставил ей ко лбу тупорылый черный револьвер. Она на секунду оторвалась от него, мужик кончил ей на лицо и выстрелил. Голова женщины вылетела из кадра, а на простыне появилась кровь, как темные капли на окне. А потом Леонард уже не мог ничего разобрать, потому что в дверях появился еще один мужик, такой же жирный, как первый. Оба казались огромными шарами для боулинга в ботинках. Позади возникло еще больше мужиков, но один жиробас обернулся, поднял руку, и остальные скрылись. Оба жиробаса вышли и один почти захлопнул дверь, оставив только тонкую полоску света, что легла на переднее сиденье "Импалы".
Жиробас Номер Один подошел к машине, открыл дверь Пердуна и сказал:
- Вы, уебаны, и ниггер – наружу.
Это был голос рока. Они только думали, что парни из "Уайт Три" опасные. Теперь они осознали, как обманывались. Вот это была реальная тема. Этот мужик сожрал бы молоток, а высрал бы гвозди.
Они вылезли из машины, жиробас махнул им развернуться, выстроил в ряд и оглядел. Парни еще держали в руках выпивку и, не считая это, были похожи на подозреваемых с опознания.
Жиробас Номер Два подошел, глянул на троицу и ухмыльнулся. Было очевидно, что толстяки – близнецы. Одинаковые кривые черты на одинаковых толстых рожах. На них были гавайские рубашки, отличавшиеся только видом и цветом попугаев, белые носки, слишком короткие черные слаксы и черные, блестящие итальянские туфли с такими острыми носками, что хоть в иглу продевай.
Жиробас Номер Один забрал у Скотта стаканчик и принюхался.
- Ниггер с бухлом, - сказал он – Это как пизда с мозгами. Не идут друг к другу. Небось, накачивался, чтобы потом запустить черную змею в шоколадный пудинг. Или, может, тебя на ванильку потянуло, а эти мальчики и рады служить.
- Я ничего не хочу, только домой, - сказал Скотт.
Жиробас Номер Два посмотрел на Жиробаса Номер Один и сказал:
- Чтобы мамашу трахнуть.
Жирдяи посмотрели на Скотта, чтобы узнать, что он ответит, но он промолчал. Они бы могли собак трахать, он и то был бы не против. Черт, да тащите псину, он сам трахнет, лишь бы отпустили.
Жиробас Номер Один сказал:
- От вас, пидоров, гуляющих с братом из джунглей, меня просто тошнит.
- Это просто ниггер из школы, - сказал Пердун. – Он нам самим не нравится. Мы его подобрали только потому, что его пиздили парни из "Уайт Три", а мы не хотели потом проиграть в футбол по той причине, что он наш квотербек.
- А, - сказал Жиробас Номер Один. – Ясно. Лично мы с Винни против ниггеров в спорте. Стоит им начать принимать душ с белыми ребятами, как уже хочется присунуть белой телочке. От одного до другого - всего шаг.
- Мы тут причем? - сказал Леонард. – Это же не мы интегрировали школы.
- Нет, - сказал Жиробас Номер Один, - это сделал старый Ушастый Джонсон, но вы зато катаетесь с этим вот, и пьете.
- Мы ему в стакан нассали, - сказал Пердун. – Это такой прикол, понимаете. Он нам не друг, клянусь. Просто ниггер, который играет в футбол.
- В стакан нассали, а? – сказал тот, кого звали Винни. – А мне нравится, Хряк, а тебе? Нассали в сраный стакан.
Хряк уронил стаканчик Скотта и улыбнулся.
- Поди сюда, ниггер. Хочу кое-что тебе сказать.
Скотт посмотрел на Пердуна и Леонарда. Без толку. Их вдруг заинтересовали носки их кроссовок; они изучали их с таким интересом, будто это чудеса света.
Скотт подошел к Хряку, и Хряк, еще улыбаясь, положил ему руку на плечи и подвел к большому складскому зданию.
- Что мы делаем? - спросил Скотт.
Хряк развернул Скотта лицом к Леонарду и Пердуну, все еще державшим стаканчики и исследовавшим кроссовки.
- Не хотел пачкать новый гравий на дорожке, - сказал Хряк.
Придвинул голову Скотта ближе к своей, свободной рукой потянулся назад, под гавайскую рубашку, и извлек тупорылый черный револьвер, и приставил к виску Скотта, и спустил курок. Раздался хруст, будто кто-то разминал коленку, и ноги Скотта одновременно поднялись и сдвинулись в сторону, и что-то темное брызнуло из головы, и ноги качнулись назад к Хряку, и ботинки зашаркали и задергались по бетону перед зданием.
- Как мило, - сказал Хряк, когда Скотт обмяк и свесился с его руки, - держит ритм до последнего.
Леонард не мог издать ни звука. Кишки подступили к горлу. Хотелось растаять и затечь под машину. Скотт умер, и мозги, которые изобретали планы закрученней, чем червяки в банке, и командовали его ногами на футбольном поле, размазались, как яичница на завтрак.
Пердун сказал:
- Твою мать.
Хряк отпустил Скотта, его ноги разъехались, он сел, качнулся вперед, голова стукнулась о цемент между коленок. Под лицом расплылась темная лужа.
- Так ему лучше, мальчики, - сказал Винни. - Ниггеров зачал Каин с обезьяной, поэтому они ни люди, ни обезьяны. И нет им места в этом мире, неприкаянным. Начнешь дрессировать их водить тачки да в футбол гонять - не выйдет ничего доброго ни для них, ни для белых. На рубашку не попало, Хряк?
- Ни капли.
Винни зашел в здание и что-то сказал там людям, что можно было услышать, но нельзя разобрать, потом вернулся со смятой газетой. Подошел к Скотту и обернул ее вокруг окровавленной головы, затем уронил обратно.
- Попробуй отмыть эту херню, как засохнет, Хряк, и больше не будешь париться за гравий. Гравий еще что... - затем Винни сказал Пердуну: - Открывай заднюю дверь.
Пердун едва ногу не подвернул, так торопился исполнить приказ. Винни взял Скотта за шкирку и ремень и забросил на пол "Импалы".
Хряк почесал яйца стволом револьвера, затем убрал пушку назад, под гавайскую рубашку.
- А вы, пацаны, поедете с нами в низовья и поможете выкинуть ниггера.
- Да, сэр, - сказал Пердун. - С радостью забросим его в Сабину.
- А ты чего? - спросил Хряк Леонарда. - Зассал, что ли?
- Нет, - прохрипел Леонард. - Я с вами.
- И хорошо, - сказал Хряк. - Винни, возьми грузовик, дорогу показывать будешь.
Винни достал ключи из кармана и открыл соседние ворота с теми, где горел свет, зашел, затем сдал назад на новеньком золотом пикапе "Додж". Встал с заведенным мотором перед "Импалой".
- Никуда не уходите, пацаны, - сказал Хряк. Зашел ненадолго на склад. Они слышали, как он сказал внутри: - Смотрите киношку дальше. Только пиво еще нам оставьте. Сейчас вернемся, - затем свет потух, и Хряк вышел, захлопнув дверь. Посмотрел на Леонарда и Пердуна и сказал: - Допивайте, пацаны.
Леонард и Пердун опрокинули теплую "Kолу" с виски и уронили стаканчики.
- Теперь, - сказал Хряк, - ты лезь назад к ниггеру, а я сяду к водителю.
Пердун сел назад и поставил ноги на колени Скотта. Он старался не смотреть на голову в газете, но не вышло. Когда Хряк открыл дверцу и включился свет, Пердун увидел, что газета отлипал и под ней видно глаз Скотта. Бумага у лба стала темной. У рта и подбородка была реклама спиннинга.
Леонард сел за руль и завел машину. Хряк потянулся и нажал на сигнал. Винни покатил пикап вперед, и Леонард последовал за ним в низовья реки. Все молчали. Леонард обнаружил, что всем сердцем жалеет, что не пошел в кинотеатр на фильм, где снимается ниггер.
В низовьях было туманно и жарко от изобилия деревьев и кустарников. Ведя "Импалу" по узким проселкам из красной глины, среди густой растительности, Леонард думал, что его машина – как мандавошка, что ползет по лобковым зарослям. Он чувствовал, что пес и цепь цепляются за кусты и ветки. Он уже и думать забыл про пса, а теперь заволновался. А если пес запутается и придется встать? Вряд ли Хряк благодушно отнесется к остановке, когда на полу дохлый "уголек", а ему хочется избавиться от тела.
Наконец они добрались до просвета и дальше ехали по берегу реки Сабин. Леонард всегда ненавидел воду. В лунном свете речка казалась потоком ядовитого кофе. Леонард знал, что под водой тысячами плавают аллигаторы, сарганы размером с мелких аллигаторов и щитомордники, и от одной мысли об их скользких, рыскающих телах у него засосало под ложечкой.
Они добрались до Упавшего Моста. Это был старый мост, провалившийся посередине, так что земли он касался только одним концом. Иногда тут рыбачили. Сегодня никого видно не было.
Винни остановил пикап, и Леонард подъехал рядом, капот "Шеви" смотрел на въезд на мост. Все вышли, Хряк заставил Пердуна вытащить Скотта за ноги. С головы Скотта отшелушилась газета, обнажив ухо и часть лица. Пердун прижал газету на место.
- Да похер, - сказал Винни. - Если землю заляпает, не страшно. Вы, лохи, поищите чего тяжелого, чтобы утопить обезьяну.
Пердун и Леонард принялись носиться, как белки, в поисках камней или больших и тяжелых бревен. Вдруг они услышал крик Винни.
- Батюшки-святы, охуеть. Хряк. Ты глянь.
Леонард оглянулся и увидел, что Винни обнаружил Рекса. Он стоял над ним, положив руки на бедра. Хряк подошел к нему, потом обернулся и уставился на них.
- Эй, ебланы, быстро сюда.
Леонард и Пердун присоединились к кружку вокруг пса. Теперь от него осталась в основном одна голова, с ошметком мяса и шерсти, свисающим с хребта с переломанными ребрами.
- Самое пиздецовое зрелище в моей жизни, - сказал Хряк.
- Батюшки-святы, - сказал Винни.
- Так с псом поступить. Да у вас что, сердца нет? Пес. Лучший блядский друг человека, а вы двое его так убили.
- Мы не убивали, - сказал Пердун.
- Ты что, блядь, втираешь, что это он сам? Покончил с собой после неудачного дня?
- Батюшки-святы, - сказал Винни.
- Нет, сэр, - ответил Леонард. - Мы привязали его уже после того, как он умер.
- В это я верю, - сказал Винни. – Обосраться и не жить. Убили псину. Батюшки-святы.
- Только представлю, как он старался угнаться, пока вы, уебаны, гнали все быстрее и быстрее, и аж кровь закипает, - сказал Хряк.
- Нет, - сказал Пердун. – Все было не так. Он был дохлый, а мы бухие, и мы ничего не делали, так что...
- Завали хлебало, - сказал Хряк, ткнув пальцем в лоб Пердуну. – Просто завали хлебало. Мы видим, что вы, уебаны, за ебаторию учинили. Таскали собаку, пока вся шерсть не слезла... Да что у вас за матери такие были, что не научили животных любить?
- Батюшки-святы, - сказал Винни.
Все замолчали, глядя на собаку. Наконец Пердун сказал:
- Нам искать дальше тяжелое, чтобы ниггер не всплыл?
Хряк поглядел на Пердуна так, словно он только что вырос из-под земли.
- Вы, уебаны, хуже ниггера, раз такое с собаками творите. Быстро дуйте в машину.
Леонард и Пердун подошли к "Импале" и уставились на труп Скотта примерно так же, как пялились на пса. Под тусклым лунным светом, приглушенным в тени деревьев, из-за бумаги на голове Скотт казался гигантской куклой из папье-маше. Хряк подошел и пнул Скотта в лицо так, что газета слетела, и над водой разнесся такой стук, что лягушки запрыгали.
- Забейте на ниггера, - сказал Хряк. – Давай ключи, творог подзалупный, – Леонард достал ключи и передал Хряку, а тот подошел к багажнику и открыл. – Волоките ниггера сюда.
Леонард взял Скотта за одну руку, Пердун за другую, и они подтащили его к Хряку.
- В багажник, - сказал Хряк.
- Зачем? – спросил Леонард.
- Затем, что иначе пизды втащу, - ответил Хряк.
Леонард и Пердун забросили Скотта в багажник. Он выглядел жалко по соседству с запаской, с лицом, скрытым остатками газеты. Леонард подумал, что если бы ниггер угнал машину с запаской, то они бы здесь не оказались. Он бы сменил колесо и уехал прежде, чем появились парни из "Уайт Три".
- Ладно, а теперь ты лезь к нему, - сказал Хряк, показав на Пердуна.
- Я? – спросил Пердун.
- Нет, не ты, а ебаный слон у тебя на ебаном плече. Да, ты, лезь в багажник. Я всю ночь ждать не буду.
- Господи, но мы же ничего не делали с собакой, мистер. Мы же сказали. Клянусь. Мы с Леонардом прицепили его, когда он уже сдох... Это Леонард придумал.
Хряк не сказал ни слова. Просто стоял, придерживая крышку багажника, не сводя глаз с Пердуна. Пердун посмотрел на Хряка, потом на багажник, потом опять на Хряка. Наконец посмотрел на Леонарда, затем влез, спиной к Скотту.
- В тесноте, да не в обиде, - сказал Хряк и захлопнул крышку. – Теперь ты, как тебя, Леонард? Иди сюда, – но Хряк не стал ждать, когда Леонард пошевелится.
Он схватил его за глотку и толкнул туда, где на конце цепи лежал Рекс и все еще стоял Винни, не сводя глаз с пса.
- Что думаешь, Винни? – спросил Хряк. – Понял, что я задумал?
Винни кивнул. Он нагнулся и снял ошейник с собаки. Надел на Леонарда. Леонард почувствовал в ноздрях запах дохлой псины. Он наклонился и сблевал.
- Ну вот, трындец туфлям, - сказал Винни и без замаха врезал Леонарду в живот.
Леонард упал на колени и вытошнил еще виски с "Kолой".
- Вы, уебаны, самые мерзкие куски говна на земле, раз такое с собакой учудили, - сказал Винни. – Даже ниггеры получше.
Винни достал из пикапа прочную леску и связал Леонарду руки за спиной. Тот начал плакать.
- Ой, заткнись, - сказал Хряк. – Не так все плохо. Переживешь.
Но Леонард не затыкался. Теперь он так завывал, что от деревьев доносилось эхо. Он закрыл глаза и хотел представить, что пошел на фильм, где снимается ниггер, и заснул в машине, и просто видит кошмар - но не смог представить. Он вспомнил летающие блюдца с карамельными лучами Гарри-уборщика, и теперь понял, что если блюдца и стреляют лучами, то вовсе не лучами скуки. Ему было совсем не скучно.
Хряк снял кроссовки Леонарда, повалил его на землю, стянул носки и заткнул в рот Леонарда так глубоко, что не выплюнуть. Не то что бы Хряк боялся, что Леонарда кто-то услышит – ему просто не нравились завывания. Аж уши в трубочку.
Леонард лежал на земле в блевотине рядом с псом и молча плакал. Хряк с Винни подошли к "Импале", открыли двери и встали так, чтобы половчее толкать машину. Винни потянулся и поставил на "нейтралку", потом принялся с Хряком тащить машину вперед. Сперва она двигалась медленно, но под легкий уклон у въезда на мост покатилась резвее. В багажнике в крышку легко стучал Пердун, словно бы в шутку. Цепь натянулась и Леонард почувствовал, как его дернуло за шею. Он пополз по земле, как змея.
Винни и Хряк отскочили с дороги и смотрели, как машина вкатывается на мост, переваливается через край и исчезает в воде в поразительной тишине. Мимо них прошуршал Леонард, влекомый тяжестью машины. Когда он врезался в мост, щепки так вцепились в одежду, что сорвали с него штаны и трусы едва не до коленей.
Цепь сдвинулась к левому краю моста и гнилым перекладинам, и Леонард попробовал зацепиться ногой за торчащую доску, но тщетно. Вес машины лишь вывернул ему ногу и сорвал доску со визгом дерева и гвоздей.
Леонард набрал скорость, цепь зазвенела через край моста, в воду и прочь из глаз, потянув за собой вес как игрушку. Последнее, что видели Винни и Хряк – пятки Леонарда, белые, как рыбьи брюшки.
- Там глубоко, - сказал Винни. – Я там однажды старого сома поймал, помнишь? Здоровый засранец. Там метров пятнадцать глубины, не меньше.
Они сели в "пикап" и Винни завел.
- По-моему, мы пацанам услугу оказали, - сказал Хряк. – Носятся с ниггерами, псов мучают, все дела. Говно нынче, а не дети.
- Знаю, - сказал Винни. – Надо было это снять, Хряк, нормально бы получилось. Когда машина и негроеб ухнули в воду, вот был момент.
- Не, без телок же.
- Точняк, - сказал Винни, развернулся и въехал на тропу, которая вела прочь из низовий.
Перевод: Сергей Карпов
Рональд Келли - автор таких романов ужасов с Юга, как: "Ретроспектива" ("Hindsight"), "Ловушка" ("Pitfall"), "Что-то там" ("Something Out There"), "Маленький помощник отца" ("Father’s Little Helper"), "Одержимость" ("The Possession"), "Страх" ("Fear") и "Кровная родня" ("Blood Kin"). Его аудиоколлекция "Темный Дикси: Рассказы ужасов с Юга" ("Dark Dixie: Tales of Southern Horror") была номинирована на премию "Грэмми" в 1992 году за лучшую устную или немузыкальную запись. Его первый сборник рассказов "Полуночный Скрежет & Другие Сумеречные Ужасы" ("Midnight Grinding & Other Twilight Terrors") был опубликован издательством "Cemetery Dance Publications" в 2009 году, а его последний роман "Адская лощина" ("Hell Hollow") вышел в 2010 году. Среди его предстоящих публикаций - "Луна гробовщика" ("Undertaker’s Moon"), "После Сожжения" ("After the Burn"), "Камберлендская печь и другие басни, выкованные страхом" ("Cumberland Furnace & Other Fear-Forged Fables"), а также сборник "Жизненно важная коллекция Рональдa Келли" ("Essential Ronald Kelly Collection").
Он живет в Браш-Крик, штат Теннесси, со своей женой и тремя маленькими детьми.
Это была моя первая по-настоящему экстремальная история ужасов. После публикации Ричард Чизмар из журнала "Cemetery Dance Magazine" сказал: "Эта история намного темнее и противнее, чем типичная история Рональда Келли", и он был прав. С "Дневником" я преодолел некоторые личные барьеры, с точки зрения художественной литературы, и с тех пор не сдаюсь.
"Дневник" был впервые опубликован в журнале "Cemetery Dance Magazine", №3 в 1990 году.
21 августа
Они хотят знать, почему я убил тех людей в Теннесси. Они хотят знать, почему такой бездельник, как Джерри Веллер, пересекся с типичной американской семьей и систематически пытал, насиловал и убивал их, одного за другим.
Они кажутся очень настойчивыми в своих вопросах. Но я им ничего не скажу. Я отвечаю на их вопросы только собственными вопросами.
Почему сатана побудил меня совершить такие зверства?
Почему Бог допустил такие зверства?
Они думают, что прижали меня к стенке. Они заклеймили меня как жестокого психопата и изливают свою психиатрическую чушь, но все еще не понимают сути. Если бы они не были такими чертовски глупыми, они смогли бы посмотреть мне в глаза и увидеть извивающуюся, кишащую личинками душу, которая гниет внутри моей разлагающейся плоти.
Понимаете, моя извращенность - это моя сильная сторона.
А эта нормальность сводит меня с ума.
29 августа
Мои родители очень долго не говорили мне, что у меня когда-то был брат-близнец. Когда они признались, они только сказали, что он умер вскоре после рождения. Я знал, что они скрывают все кровавые подробности. В конце концов, они рассказали мне всю историю... и, это... это было круто!
Оказывается, когда-то нас было двое, два брата-близнеца по имени Джерри и Джейми. Вскоре после прибытия домой из роддома мама и папа уехали на ночь в город, оставив малышей на попечение няни-подростка Кэролайн. Через час появился бойфренд Кэролайн, битник Родни с большой сумкой вкусностей. Они много пили, курили марихуану и нюхали клей. Вскоре Кэролайн и Родни сильно накурились и подумали, что было бы невероятно забавно засунуть маленького Джейми в кухонную духовку. Они глотали водку и употребляли наркоту, доводя огонь до максимума и запекая вопящего младенца, как мясной рулет.
Предположительно, я был свидетелем всего этого, но я этого не помню. Черт, мне тогда было всего три месяца.
У этих долбанных болванов была правильная идея, но они сделали одну ошибку.
Они испекли не того пряничного мальчика.
5 сентября
Как насчет хорошей сказки на ночь?
Жила-была чисто типичная американская семья. Они никогда не ссорились друг с другом, регулярно ходили в церковь и жили по Золотому правилу[2]. Они жили в уютном загородном доме, ездили на "Вольво" и отправляли детей в общественную школу...
Это были похожи на те прекрасные семьи из телевизионных шоу пятидесятых и шестидесятых годов - "Нельсоны", "Кливеры", "Брейди Банч".
Однажды летом эта семья решила съездить в национальный парк Смоки-Маунтин. Они делали снимки достопримечательностей, наблюдали, как индейцы чероки танцуют "танец дождя", и нашли уединенный кемпинг, чтобы общаться с природой и наслаждаться прекрасным видом на природу. Они пели песни, жарили зефир на костре и обменивались историями о привидениях. Они прекрасно провели время.
Затем из ниоткуда появился мужчина с дружелюбной улыбкой и в украденной форме смотрителя парка.
12 сентября
Когда мне было шесть лет, я навещал бабушку. У нее была милая маленькая канарейка по имени Пенни. Пенни вылетал прямо из клетки в углу, где бабушка обычно занималась шитьем, и садился мне на ладони. Обычно он сидел совершенно неподвижно и пел красивые песенки.
Однажды, когда бабушка работала в своем саду, я проскользнул в швейную и открыл дверь Пенни. Он вылетел из клетки и сел мне на руку.
- Спой мне песню, Пенни, - сказал я, но он промолчал.
Я вынул булавку из корзины для шитья бабушки и сунул ее в маленький черный глаз Пенни. Онa пронзилa крошечный мозг птицы и вышлa с другой стороны.
Тогда Пенни спел мне песню, очень громкую и неистовую... но очень короткую.
23 сентября
Сказка на ночь. Часть вторая.
Смотритель парка поздоровался, сел у огня и выпил предложенную ему чашку кофе. Во время приятной беседы он изучал типичную американскую семью. Отец, мама, седая бабушка и двое детей, мальчик и девочка. Некоторое время он наслаждался их обществом, пока мог это выдержать. А потом это проклятое желание закралось в его безумный разум...
7 октября
Когда мне было семнадцать, меня отправили в исправительную школу за то, что я отрезал груди моей подруге перочинным ножом. По прошествии всех этих лет я до сих пор не понял, в чем был мой истинный мотив. Может быть, когда-нибудь я позвоню ей в государственный приют и спрошу, помнит ли она, почему я сделал такой ужасный поступок.
14 октября
Сказка на ночь. Часть третья.
Отец был первым.
Дружелюбный смотритель парка вынул из-за пояса охотничий нож и, рывком вверх, вонзил острие в челюсть отца. Отточенное как бритва лезвие без усилий проткнуло его язык, небо и вонзилось в нежный мозг. Он упал в костер и обжег лицо, в то время как рейнджер расправлялся с остальными членами типичной американской семьи...
19 октября
Мой адвокат хотел, чтобы я подал заявление о невменяемости. Я уволил его и взял себе другого адвоката с менее привлекательной репутацией.
Я все время говорю им, чего хочу, но они, кажется, не воспринимают меня всерьез.
Я хочу, чтобы меня поджарили.
Я хочу, чтобы сок хлынул из моего тела, пока мои вены не лопнут, и я не начну шипеть, как кусок сырого мяса на горячей сковороде.
31 октября
Сказка на ночь. Часть четвертая.
Бабушка, какие у тебя большие глаза... лежащие в моей ладони.
4 ноября
Парни, я очень скучаю по Вьетнаму. Иногда я плачу перед сном, мне так его не хватает.
Знаете, я сам вызвался добровольцем. Не потому, что я был патриотом, а потому, что слышал, что там происходит много странного дерьма. Некоторые думали, что я сошел с ума, потому что сам решил пойти туда, но они не поняли. Все они ненавидели Вьетнам, а для меня это был настоящий рай.
В первый день сержант взвода вытащил трех новобранцев на улицу и завел за барак. В канаве лежали четыре мертвых гука[3], изрешеченные пулевыми отверстиями и покрытые полчищами мух. Сержант заставил нас спуститься в эту канаву и пинать их ногами по головам. Он сказал, что это должно было избавить наши головы от брезгливости, прежде чем он выпустит нас в джунгли. Он заставлял нас пинать, пинать и пинать, пока их черепа не раскроются, и их мозги не покроют наши боевые ботинки.
Некоторые из парней, чуть не выблевали свои кишки. А вот если бы меня не вытащили, я пробыл бы весь день в этой канаве.
Будь тем, кем ты можешь быть...
8 ноября
Вчера какой-то здоровяк по имени Альфонсо попытался оприходовать меня в тюремном душе. Но я был намылен и слишком быстр для него. Я загнал его в угол и решил развлечь сукина сына.
К тому времени, как охранники подошли к нему, бедный Альфонсо лежал на мокрой плитке душевой кабины, хватаясь за рану и истекая кровью. Я просто стоял там и смотрел с окровавленной улыбкой, как они искали недостающую часть анатомии Альфонсо... ту, которую они никогда не найдут.
Знаете, я могу произвести впечатление - Боггарт[4], Кэгни... партия Доннера.[5]
11 ноября
Сказка на ночь. Часть пятая.
Эй, детки, давайте представим, что сейчас Рождество!
Представьте, что та сосна может быть рождественской елкой, и мы можем украсить ее... кусочками вашей дорогой и любимой мамы.
Мы можем использовать ее пальцы в качестве мишуры, ее внутренние органы для украшений. Будет очень весело, просто подождите и все увидите.
Украсим все вокруг мамочкиными кишками...
28 ноября
Вернувшись с войны, я провел некоторое время в Мексике, занимаясь контрабандой наркотиков и перебросками нелегалов через границу. Деньги были хорошими, по крайней мере я мог позволить себе текилу и дешевых шлюх. Там я познакомился с одним парнем, и мы начали снимать фильмы.
Мы заманивали какую-нибудь цыпочку с улицы и приводили ее в номер в мотеле. Мы напаивали ее и пичкали ее кокаином с добавлением "Испанской мушки"[6]. К тому времени, как мой напарник настраивал камеру, она уже была готова.
Затем я выходил голый из ванной, если не считать одной из тех странных кожаных масок для садо-мазо. Потом я должен был заняться с ней сексом. Когда она открывала рот и начинала кричать в экстазе, я брал нож для разрезки линолеума и, просовывал его между нашими вздымающимися телами...
Где-то в моем фургоне был спрятан этот фильм вместе со всеми моими другими альбомами и трофеями, но у меня не было 8-миллиметрового проектора, чтобы посмотреть его. Однажды я подумывал передать это на Fotomat, чтобы перенести его на DVD... но, в последний момент передумал.
1 декабря
Сказка на ночь. Часть шестая.
Как насчет детских стишков?
Этот поросенок пошел на рынок.
ЩЕЛК!
Этот поросенок остался дома.
ХРЯСЬ!
Этот поросенок съел ростбиф.
ЩЕЛК! ХРЯСЬ! ХЛОП!
13 декабря
Однажды я ограбил заправочную станцию в Тосконе и заставил обслуживающего персонала съесть дерьмо из мужского туалета, пообещав пощадить его жалкую жизнь, если он выполнит эту простую просьбу.
Он это сделал.
А я нет.
22 декабря
Сказка на ночь. Часть седьмая.
О, я совсем забыл сказать. У типичной американской семьи был младенец.
Честно говоря, я собирался оставить его в живых. Но потом я подумал, эй, а какая жизнь будет у ребенка, если я это сделаю? Его, вероятно, отправят в какой-нибудь сраный приют, а потом его усыновят какие-нибудь садистские родители, которые будут оскорблять и избивать его, и он вырастет больным ублюдком... точно таким же, как и я.
Так что я отнес его к мусорным бакам, на территории кемпинга, и оставил там.
Знаете, где завтракают все голодные медведи.
7 января
Что ж, теперь все официально. Присяжные вынесли вердикт, и следствие окончено. Смертная казнь. Я почти кончаю, от одной мысли об этом.
В одних штатах используют смертельную инъекцию, в других - газовую камеру. Здесь, в Теннесси, используют "Старый Спарки" - проверенный временем электрический стул.
Что касается моего дневника, то это будет последняя запись. Проволока, которую я выдернул из пружин моей койки, затупилась, и слова теперь еле разборчивы. Как видите, подвиги, которые я написал, были предназначены не для бумаги, а для человеческой плоти. Я живой фолиант; все мои грехи и злодеяния были вырезаны на каждом сантиметре кожи или, по крайней мере, на местах, до которых я мог добраться.
Возможно, после моей казни ужасные отчеты о работе моей жизни будут обнародованы. Возможно, какой-нибудь недобросовестный человек подкупит дежурного в морге, чтобы он позволил им сфотографировать мое тело, и в конечном итоге они попадут в неряшливый таблоид или на какой-нибудь оригинальный сайт. Тогда весь мир станет свидетелем моих стремлений к варварству и извращениям.
Итак, если вы просматриваете Интернет поздней ночью и наткнулись на меня... пожалуйста, побалуйте свое болезненное любопытство.
Давайте... почитайте мой дневник.
Перевод: Грициан Андреев
Элизабет Мэсси - лауреат премии "Scribe Award" и двукратный лауреат премии Брэма Стокера, автор романов ужасов, короткометражной фантастики, медийных вставок, исторических романов, современной массовой литературы, а также некоторых вещей в учебниках американской истории, среди прочего. Ее первая любовь - хоррор, и с 1984 года у нее было более 100 короткометражек ужасов в многочисленных журналах и антологиях, а также 5 сборников ужасов и 7 романов ужасов, опубликованных "Berkley", "Simon & Schuster", "Carroll & Graf", "Leisure" и другими. Недавно некоторые из ее работ начали появляться в виде электронных книг через "Crossroad Press" и "Necon E-Books". К ним относятся ее "Пожиратель грехов" ("Sineater"), получивший премию Стокера, ее сборники "Отчет о страхе" ("The Fear Report") и новая коллекция "Испуганные" ("Afraid"), а также новый популярный роман "Доморощенный" ("Homegrown"). В настоящее время она усердно работает над новым романом о зомби (пока без названия), действие которого разворачивается в диких горах западной Вирджинии. Бет живет в долине Шенандоа с талантливым иллюстратором Кортни Скиннер. Она любит походы, кемпинги, чай и самые мягкие носки в мире. Она думает, что сыр - это пища ночных кошмаров. Я имею в виду... Это старое, сгнившее, свернувшееся молоко. Чего тут не бояться? Ее веб-сайт: www.elizabethmassie.com.
У "В постель" была довольно противоречивая жизнь. После первоначальной публикации в "Все еще мертв" ("Still Dead") он был отклонен для более поздней антологии о зомби (в качестве переиздания), потому что издатель (а не редактор) посчитал ее слишком натуралистичной. Дважды независимым кинематографистам приходилось откладывать его в долгий ящик, потому что другие, которые должны были участвовать в производстве, струсили и сказали, что просто не могут зайти так далеко. Однако теперь, похоже, из этого можно сделать короткометражный фильм... Скрестим пальцы. (Я предпочитаю, чтобы большая часть того, что происходит в истории, происходило "за сценой"; вы поймете, что я имею в виду, как только прочтете это.) Лично я рассматриваю это как печальную историю изоляции, отчаяния и смирения... но все это заключено в красивую натуралистичную упаковку. :) В недавнем интервью Джон Скипп сказал: "В постель" Элизабет Мэсси, вероятно, по-прежнему остается самым тяжелым рассказом о зомби, который я когда-либо читал".
"В постель" впервые появился в книге "Все еще мертв" ("Still Dead"), под редакцией Джонa Скиппa и Крейгa Спекторa и опубликованной издательством "Bantam Books" в 1992 году.
На Мэгги желтое платье, яркое, как новый одуванчик во дворе, и мягкое, словно ножки грибов, что Мэгги находила в лесах вокруг фермы. На нем не так уж много пятен, всего пара клякс на подоле. Мама Рэндольф - мать Квинта и свекровь Мэгги - сегодня утром отутюжила это платье и со снисходительной улыбкой отдала его невестке, прежде чем снова заперла дверь в спальню. Мэгги знает, что Мама любит это платье, ведь оно совсем не напоминает об ужасном положении, в котором они оказались, как вся оставшаяся ее одежда - перепачканная и окровавленная.
Освежающий ветерок дует в окно и колышет шторы, но умирает в комнате, потому что окошко всего лишь одно, и вылететь ему некуда. Летняя жара поселилась в доме и расположилась здесь надолго.
Дождя не было уже четырнадцать дней. Мэгги отмечала дни в календаре "Шенадоа Дэйри", который она хранит под кроватью. Мама не вспоминала о внучке уже почти месяц; это Мэгги тоже отмечает. Улыбка Мамы Рэндольф и свежевыглаженное платье подсказывают Мэгги: пришло время нового оборота цикла.
Мэгги снует от кровати к окну и обратно. В углу возле двери стоит стул, но его обивка неприятно пахнет, и Мэгги не хочет на него садиться. Матрац на кровати пахнет еще хуже, но один его край чист, и Мэгги ложится на него, если устает. Она шагает по комнате, ощущая, как легко покачиваются волосы, когда она водит головой взад-вперед, вспоминая теплые от солнца волосы Квинта и темные кудри, делавшие его грудь самой лучшей подушкой.
У окна Мэгги глядит сквозь москитную сетку на огороженный цепью дворик. Сорняки там так разрослись и спутались, что напоминают дикую лесную чащу. Ограда увита жимолостью. Видна старая песочница, в которой Квинт играл ребенком. Песок смешался с землей, и теперь песочница стала домом для тунбергий. Мама ждет ребенка, который сможет снова играть во дворе. Она говорит, что когда дитя появится, они с Мэгги вычистят двор и сделают такую площадку, что позавидует любой ребенок во всем округе Нортон.
Как-то Мэгги сказала, что не уверена, будут ли еще дети в стране вообще, и Мама ее отлупила.
На тумбочке у кровати Мэгги стоит треснувшая ваза с букетом из купыря, душистого горошка, красного клевера и цикория. Мама сказала, что это подарок Квинта, но Мэгги знает, что Квинт теперь никому не дарит цветов. За вазой - фотография Мэгги и Квинта в день их свадьбы три года назад. Мэгги в белом платье до пола, в руке - белая гвоздика. Квинт смущенно улыбается в камеру, борода только начала расти - тень, накрывшая нижнюю часть лица. Бороде нужно еще месяца четыре, чтобы она устроила Квинта, а вот его мать она не устраивала никогда.
- Живешь в моем доме - будешь делать то, что я скажу, - говорила она Квинту.
И хотя Мэгги соглашалась с ее правом ставить условия и могла жить по правилам свекрови, Квинт всегда делал, что хотел, подшучивая над матерью и одаривая ее лестью. А ночью, уединившись с Мэгги, он, лежа в ее объятиях, обещал, что вот-вот накопит достаточно денег и построит небольшой домик у реки на подаренном матерью акре земли.
Но это было в прошлом, в те времена, когда Квинт работал на ферме у матери и подрабатывал вечерами на заправке на Трассе 146. Тогда у них был счет в "Фермерском банке" в Хэнфорде, а счастливая Мэгги собирала ненужные свекрови тарелки для того, чтобы пользоваться ими в новом доме у реки.
А потом настало время перемен. Все в округе Нортон пошло наперекосяк. Старая мисс Лаудри умерла, а после, в похоронном бюро, встала, хрюкая и рыча; ее глаза побелели от бальзамирующих химикатов, но она стучала зубами в поисках свежей живой пищи. Потом босс Квинта на заправке, мистер Конрад, неожиданно упал, меняя шину, и умер на месте от сердечного приступа. Не успел Квинт набрать номер Добровольной спасательной команды Нортона, как Конрад уже поднялся на ноги и облизывал свои мертвые губы; его руки не слушались из-за спазмов, но зубы оказались достаточно острыми, чтобы прокусить Квинту шею. Квинт окатил его бензином, бросил свою зажигалку "Бик" и закричал, когда все кончилось, потому что не мог поверить в случившееся.
Теперь все, конечно же, верят.
Мертвецы блуждают по проселочным дорогам и пожирают все, что могут, и все в округе Нортон знают, что это - не шутка, потому что каждый видел хотя бы одного или двух. В газетах пишут, что с проблемой покончено; но в больших городах, вроде Ричмонда, Вашингтона и Чикаго, мертвецов пруд пруди. Из-за этого в городах ведутся бесконечные побоища. В округе Нортон - это тоже проблема, и пару человек даже съели, но в основном мертвецов сжигают бензином или просто избегают.
Услышав глухой стук внизу, Мэгги подскакивает и хватается за лиф своего желтого платья. Внутри просыпается страх. Она сжимает кулаки до боли. Она ждет. Бусинки пота проступают на руках и между грудями. Мама Рэндольф еще не пришла.
Мэгги отворачивается от свадебной фотографии и пытается вспомнить какую-нибудь песню из тех, которые она пела в церкви до ее закрытия. Но в голову приходят только псалмы. Она подходит к чистому краешку кровати и садится. Смотрит в окно, на свой шкаф, на перепачканный стул, стоящий у запертой двери. Если бы она знала, что Иисус думает об этих переменах, она могла бы с ними смириться. Если бы Мэгги могла поверить, что Иисус узнает о свободно разгуливающих по Земле мертвецах, что настанет день, когда Он все это остановит, стоит лишь подождать, - тогда Мэгги могла бы пережить заключение в этом доме с верой в душе. Но Иисус на картине улыбается и держит на руках маленького ягненка; у его ног пасется еще несколько ягнят. Похоже, он совершенно не ведает, какой ужас бродит теперь по миру. Если бы он знал, неужто не поразил бы мертвецов грохочущей рекой огня с небес, не вернул бы их в могилы до Bторого Пришествия?
Мэгги соскальзывает с кровати и преклоняет колени перед картиной. Улыбающееся лицо Иисуса трогает ее, а Его отчужденность не дает ей покоя. Она складывает руки для молитвы и твердым голосом начинает:
- Господь - Пастырь мой; я ни в чем...
Грохот в столовой за дверью подымает Мэгги на ноги. Ее руки все еще подняты для молитвы, но Мэгги задрала их выше, словно замахиваясь для удара, и сцепила пальцы. Звук этот - оттого, что поднос с едой уронили на пол, и тарелки с шумом разлетелись. Мама Рэндольф приносит Мэгги завтрак, обед и ужин каждый день, но сегодня Mама слишком рано.
Мэгги смотрит на окно с москитной сеткой и жалеет, что не может выброситься вниз, не обрекая себя на вечное проклятие за самоубийство. Часов в комнате нет, но Мэгги знает, что Мама сегодня рано. Солнце еще не добралось до пятна на ковре, так что до полудня далеко. Но Мэгги чувствует, что Мама сегодня думает не только о еде. Она волнуется, поэтому и нарушила расписание. Мама тоже ведет календарь. Сегодня Мама думает о внуках.
Мэгги держит руки перед собой. Это нехорошо, думает она. Она не может ударить Маму Рэндольф. Может, Иисус решит, что она молится, и придет ей на помощь.
Дверь открывается, и Мама Рэндольф входит, шелестя старым фартуком, со свернутой салфеткой в руках. Поднос и его содержимое видны в зале за ее спиной, но еда сейчас - последнее, что волнует Маму. Когда дело решится, о еде она еще вспомнит.
- Мэгги, - говорит Мама, - тебе так идет это платье! Ты в нем похожа на рыжего котенка.
Мама вешает полотенце на спинку вонючего стула и оценивающе смотрит на невестку. В кармане маминого фартука что-то тихонько звякает.
- Ну что, так и будешь стоять или скажешь "Доброе утро"?
Мэгги смотрит в окно. Из-за пары слов-то она не умрет. А если и умрет, то всего лишь присоединится к ходячим мертвецам. Она снова поворачивается к Маме и шепчет:
- Доброе утро.
- Тебе тоже, - весело отвечает Мама. - Ты можешь поверить, что так жарко? Сочувствую фермерам в этом году. Кукуруза жарится прямо на стеблях. Посмотри в окно за деревья - увидишь посевы Джона Джонсона. Жалкое зрелище: все сгорело.
Мама наклоняет голову и улыбается. Фартук снова звякает.
Никто не произносит ни слова целую минуту. Воздух горяч и тяжел; глаза Мамы горят. Обычно так горят глаза мертвецов, но Мэгги знает, что Мама не умерла. Она даже слишком жива и переполнена мечтами о будущей семье.
- Садись, - говорит Мама.
Мэгги садится на чистый край матраца. Мама прикасается к ее сухим губам и произносит:
- Ты же знаешь, что дом - не дом, если в нем не поют дети.
Господи Иисусе, - думает Мэгги.
- Когда родился Квинт, я почувствовала себя совершенством. Я стала женщиной. Я испила свою чашу до дна; я выполнила свое предназначение. Женщине без детей не понять этого, она должна это пережить.
Мэгги чувствует, как большая капля пота падает и застревает над пупком. Она глядит на пол и вспоминает, как здесь стояли туфли Квинта, рядом с ее. Бесценные туфли - туфли фермера, стоптанные, покрытые слоем земли. Туфли, которым нипочем был вес любви и тяжелой работы. Туфли, которые Квинт обещал не выбрасывать, пока не построит новый дом. Туфли, которые Мэгги теперь хранила на память в своем кедровом сундуке.
Теперь Квинт не носит туфли.
- Ты же знаешь, что я переживаю за вас с Квинтом и готова на все, чтобы вы были счастливы, - Мама медленно кивает. - И я поняла, что снова пришло твое время. Я знаю, что последние два месяца ничего не выходило, но у меня ушло полтора года, пока я забеременела Квинтом.
Мама подходит к Мэгги. Низко наклоняется. Ее дыхание пахнет имбирем и кислым молоком.
- Ребенок - вот лучик света в нашей жизни, Мэгги. Мир изменился. Приходится не жить, а выживать. Но ребенок вернет нам Радость.
- Ребенок, - вторит Мэгги. - Мама, пожалуйста, я не могу...
- Тихо, - рявкает Mама. Улыбка гаснет быстрей, чем изображение на выключенном телевизоре. - Семья - дело серьезное. Ложись, - это слово жалом впивается Мэгги в живот. - В постель, - командует Мама Рэндольф, и Мэгги медленно, покорно скользит по матрацу, пока голова не находит подушку.
Мама одобрительно сжимает губы.
- А теперь давай посмотрим, правильно ли мы рассчитали время.
Мэгги закрывает глаза; рука тянется к запачканному подолу платья. Боль пронзает ее, душит и давит. Дыхание спирает. Мэгги тянет подол вверх. Под ним ничего нет. Мама Рэндольф не разрешает носить нижнее белье.
- Перевернись.
Мэгги переворачивается. Снова слышится звон - Мама лезет в карман. Мэгги нащупывает уголок подушки и хватается за него, словно тонущий ребенок за спасательный круг. Лицом прижимается к провонявшей наволочке.
Термометр входит глубоко внутрь. Мама цокает языком и проталкивает термометр дальше, пока тот не оказывается на удовлетворяющей ее глубине. Кишечник Мэгги сжимается, живот напрягается в отвращении. Она не шевелится.
- Одна минуточка, и мы узнаем, что нам нужно, - ликует Мама. - А ты знаешь, я думала, что Квинт будет девочкой. И накупила ему розовых вещичек, когда его ждала. Он был хорошенький, но я не могла одевать его в такое - он же маленький мужчина. Я всегда думала, что девочка бы нам не помешала. Маленькая девочка - это же прекрасно, правда?
Господи, помоги мне, - молится Мэри.
- Ну, вот, - говорит Мама.
Она вынимает термометр, и Мэгги подтягивает ноги под подол платья. Мэгги не хочет слышать результат.
- Благослови меня Боже, - Мама едва ли не смеется. - Почти до предела. И время как раз. Мой календарик не дает сбиться с курса. Пойду приведу Квинта.
Мама выходит, и Мэгги глядит ей вслед. После она падает с кровати и на коленях ползет к изображению Иисуса.
- Господь - пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться, я ни в чем не...
Иисус смотрит на ягнят и не видит Мэгги.
Мэгги бежит к окну и смотрит вниз: на цветы, на мертвую песочницу, на сожженное кукурузное поле за веселым лесом. Этот самый лес и убил Квинта. Отвлекся на секунду - и череп размозжило падающее дерево. Квинт пошел помочь соседу, Джону Джонсону, расчистить немного леса под зерновые. Джон и Квинт были лучшими друзьями со школы и всегда обменивались услугами. Но в тот раз Квинт оказался под упавшим стволом, разбрызгал кровь с мозгами и умер, а когда снова встал, ему уже было не до услуг. Он хотел от Джона большего, чем когда-либо в жизни. И он это получил. Того, что осталось от Джона, было недостаточно, чтобы воскреснуть, как другие мертвецы - лишь несколько позвонков и изжеванная ступня.
Мама Рэндольф нашла Квинта вскоре после этой трапезы. Он не выказал никакого желания съесть ее следом, так что она привела сына домой и обнаружила, что тот вполне удовлетворялся, поедая молодых козлов и визжащих свиней, которых разводил при жизни.
Мама снова стоит в дверях. За ней - Квинт. На нем лишь брюки, которые держатся на его костлявой талии с помощью коричневого кожаного ремня со следами от зубов.
- В постель! - командует Мама. - Давайте покончим с этим делом.
Мэгги возвращается в постель. Ложится. Она знает, что за этим последует. Это - самое худшее.
Мама ставит Квинта перед старым стулом. Теперь Мэгги не видит Иисуса, но это даже хорошо. То, что должно случиться, не предназначено ни для чьих глаз, особенно не для очей Спасителя. Мэгги смотрит на своего супруга. Его волос больше нет, как нет и плоти его губ и большей части носа. Язык на месте, но он липкий и серый, как старая протухшая форель. Левая сторона головы разбита, а обнаженный мозг почернел и поблескивает, напоминая Мэгги о грибе, который она как-то решила припрятать в пакете из-под сэндвича. Левый глаз выпал, но правый широко распахнут и покрыт влагой. Живот непомерно вздулся и колышется, словно под кожей носятся личинки. На одной руке нет пальцев, зато на другой их целых три, и они неуклюже нащупывают ширинку. Каким-то образом Квинт знает, зачем его сюда привели.
Мама Рэндольф подходит к Мэгги и тянется, чтобы задрать ее платье вверх. Мэгги вздрагивает и мнется, поэтому Мама ее сильно ударяет.
Мама закатывает рукава.
- Квинта надо бы подзадорить. Пусть полюбуется хорошенько, ты же сама понимаешь. Так что успокойся и не мешай.
Небрежно, словно собираясь поменять грязную пеленку, Мама раздвигает Мэгги ноги, чтобы Квинту открылся вид получше. Потом она начинает медленно потирать Мэгги клитор, другой рукой поглаживая внутреннюю сторону бедер. Мэгги не смотрит. Она впилась ногтями в бока, пока боль не заструилась ручейком крови к ее гениталиям.
- Квинт, ты помнишь? Ты видишь Мэгги? Ее красивое платье? - говорит Мама. - Погляди, Квинт, какая она красавица.
Она наклоняется к промежности Мэгги и начинает лизать. Ее дыхание, струящееся из носа, теплое; влага ее слюны холодна. Мэгги стонет. Стыд раскаляет ее разум и душу. Удовольствие дразнит тело.
Мама, Квинт, Иисусе, нет! Господь мой, пастырь мой!
Квинт ворчит. Мэгги поднимает голову и смотрит на него. Он уже расстегнул ширинку и нашел пенис. Пенис пожелтел и разложился, словно рыба, выброшенная на берег реки. Квинт дергает его, и член медленно поднимается. Льется багровое предсемя.
Мама начинает сосать. Сначала нежно, а потом - с остервенением, и тело Мэгги рефлекторно выгибается дугой. Желчь огнем выжигает себе тропу вверх по ее глотке и капает из уголков губ. Когда губы Мамы на секунду прерываются, Мэгги падает спиной на матрац. Кислота снова взмывает вверх, и Мэгги давится в кашле.
Мама снова подносит язык к отверстию, а потом засовывает в него большой палец. Мэгги чувствует, как мокнут стенки ее влагалища, предавая ее в момент ужаса и отвращения.
Я ни в чем не буду нуждаться, Господи Иисусе, я не буду!..
- Хорошая девочка, - говорит Мама сухо.
Мэгги корчится на кровати, слезы ярости льются из ее глаз и бегут на матрац. Мама встает.
На том, что осталось от верхней губы Квинта, застывшая капелька жидкости. Одна сторона его рта дергается, словно в попытке улыбнуться.
Мама жестом указывает на сына.
- Давай, Квинт, Мэгги не может ждать.
Квинт пристально смотрит вперед, ворчит, а потом идет вперед. Когда он проходит рядом с матерью, та говорит:
- Я очень хочу внученьку!
Мэгги отворачивается и закрывает глаза, пытаясь вспомнить прошлое лето. Дни света и теней, игр и купания, дни работы и испытаний, дни обещаний вечности. Но у нее получается лишь вдыхать зловоние существа, взбирающегося на нее. Все, что она может - чувствовать, как хлопает по ее щеке язык-форель и ощущать вкус бегущего вниз по ней почерневшего мозгового вещества на губах. Квинт, изгибаясь, неуклюже входит между ее колен, и усыпанный язвами член, будто оглушенная, полуживая змея, проникает внутрь.
Мэгги до крови закусывает язык, чтобы не почувствовать холодное извержение семени. И словно в ответ на это стенки ее влагалища сжимаются в ужасающем, унизительном оргазме.
Конец подходит быстро. Мама оттягивает Квинта прочь, после чего целует Мэгги в лоб и велит ей оставаться в кровати еще по меньшей мере час, чтобы семя нашло свое место.
Одна, за запертой дверью, наедине с подносом с завтраком на вонючем стуле, Мэгги лежит, не двигаясь. Ее платье все так же задрано кверху. Она берет свою левую руку в правую, представляя, что правая - это теплая, живая рука Квинта, и кладет ее на лицо, наслаждаясь нежным прикосновением. После она опускает эту руку на живот и крепко давит. Скоро там будет новая жизнь, если Мама права. Она могла быть там и раньше. Это было бы для Мамы величайшим счастьем. Мэгги мучает один вопрос. Нет, она не хочет знать, когда родится ребенок; вовсе не это выворачивает ее мозг наизнанку.
Она смотрит в окно. Ветерок утих. Осталась только неослабевающая жара. Луч солнца по-прежнему на ковре.
- Все изменилось, - говорила Мама. - Мир теперь другой. Это как привыкать к холодной воде. Может, и не хочется, но иногда ничего не поделаешь. Надо как-то выживать, вот и все.
Мэгги успокаивает себя и закрывает глаза. Она думает, родится ли ребенок, который вырастет и будет играть на площадке у дома? И думает, будет ли ребенок живым и хорошеньким, как мама?
Или же окажется мертворожденным и уйдет вслед за своим отцом?
Перевод: Амет Кемалидинов
Рэнди Чэндлер - автор книг "Плохой ЖуЖу" ("Bad Juju"), "Адские колокола" ("Hellz Bellz"), "Мёртвый ЖуЖу" ("Dead Juju") и различных рассказов. Он также является автором книг "Демон темного леса" ("Daemon of the Dark Wood") и "Детектив Дайм" ("Dime Detective"), которые скоро выйдут в издательстве "Comet Press". Он живет в Джорджии.
т. Уинтер-Деймон был писателем и иллюстратором из Тусона, штат Аризона, чьи художественные, научно-популярные и поэтические произведения появились в сотнях журналов и антологий. Тим скончался в 2009 году.
"Я есмь Тот, Кто был Жив и был Mертв... И Имею Ключи от Aда и Смерти" был впервые опубликован в журнале "Grue" № 14, летом 1992 года. Эта история представляет собой отрывок из их романа "Дуэт для Дьявола" ("Duet for the Devil"), опубликованного издательством "Necro Publications" в 2000 году.
Тим Уинтер-Деймон был бы рад, если бы этот отрывок из "Дуэтa для Дьявола" был включен в эту книгу. У меня такое чувство, что он смотрит на меня из Необъятного Потустороннего Мира со злобной ухмылкой на лице.
До того как он стал чем-то большим, чем просто человеком, он любил тусоваться в панк-клубах и кофейнях типа "Nouveau Expresso" и "90 Night" - фанковых маленьких клубах, где молодые радикалы, пост-битные поэты и панк-музыканты собираются для взаимного массажа своего "эго" или для того, чтобы их философия была стилизована по последней моде. В той, прошлой, жизни Слайс был сердитым молодым поэтом, известным как "Бард Костей", потому что он всегда носил свой костюм из кожи и костей, когда читал свои безумные стихи на публике. Т-образные куриные, свиные, собачьи и кошачьи кости (выкрашенные в черный цвет), беличьи черепа, человеческая бедренная кость - все это музыкально гремело, когда он двигался, как сумасшедший колдун, бормоча свои леденящиe душу стихи и гимны смерти. Его наряд был увенчан жутким головным убором худу, сделанным из коровьего черепа и увешанным куриными лапками и птичьими перьями. Он напыщенно расхаживал в этих своих убийственных вещах, и тугие маленькие "киски" в аудитории (те, у кого было более извращенное либидо, которое мрачно пылало под искрой его адских углей и гри-гри-груженого рэпа) становились мокрыми и извивающимися, жаждущими этой "большой кости", выпирающей под его набедренной повязкой. В те дни у Барда Костей было много пёзд.
Затем последовали его "Кровавокостные Поэмы" и последующий арест за непристойную одержимость грязным сексом, городской кровавой баней и меганасилием. Они также не оценили его ультрасовременную коллекцию подпольных журналов садо/мазо, фетиша и бондажа. Их каблуки ботинок и сжатые кулаки в его животе ясно давали это понять...
Он был осужден, получил испытательный срок и получил предписание пройти психиатрическую консультацию. Ему нравились интеллектуальные игры в кошки-мышки, в которые он играл с психиатром, развлекая личные фантазии о чрезвычайно творческой бойне. Недостатком было то, что он потерял интерес к написанию стихов. Но он убедил доктора Говарда (который был слишком похож на Мо из "Трех марионеток"), что у него нет никакого желания снова выступать на публике. Шарлатан с мешковатыми глазами никогда не касался поверхности ядра его разума - этой темной комнаты интеллекта, ужасов, населяющих психику, обезумевшую от штормов зла. Глупый психоаналитик даже не уловил проблеска жажды крови, кипящей в этих полуприкрытых глазах. Его фрейдистское бла-бла было полным провалом. Бард Костей стал "Слайсом" прямо под большим носом герра Доктора, и теперь он стал кем-то другим - чем-то другим. Чем-то большим, чем человек. Ночным хищникoм, настроенным на поэзию окровавленной плоти. Он видит вселенную в костях, обнаженных его клинком. Слайс стал охотником голубого ноктюрна.
Он ворвался в "90 Night", как грозовая туча, собирающая бурю.
- Кости! Это ты, парень? - пропищал педик с крысиной мордой.
Слайс покачал головой.
Не угадал, придурок.
Он уловил знойный запах отборной добычи.
Cапожный нож шевельнулся у его лодыжки.
Хорошенький трансвестит сидит на табуретке и читает в микрофон длинное стихотворение о гей-чуме.
Слайс прокрался через комнату и сeл за свободный стол. Активная лесбиянка с дилдо на веревке вокруг шеи посмотрела ему в лицо, потом быстро отвела взгляд. Он смог представить, что она там увидела: увидела, как он засовывает этот фаллоимитатор в ее гребаное горло, трахает ее им, пока кровь не заполняет разорванный кратер ее рта. Ты не настолько сильна, чтобы справиться со мной, пизда. Подавись им, сука-получеловек.
Tрансвестит на табурете закончил свою эпопею тем, что сoрвал с себя белокурый парик и крутанулся на табурете, обнажая маску мертвой головы на затылке. Публика аплодировала и подбадривала. Слайс отхаркнул густую мокроту из задней части горла и выплюнул синий комок на пол, заставляя трех панков за соседним столиком с отвращением посмотреть на него и перейти к другому столу. Разве вы не понимаете художественную критику, когда видите ее?
Запах стал сильнее.
Что-то темное и мощное зашевелилось в его животе и паху.
Симпатичный МС подошел к микрофону и сказал:
- Леди и джентльмены - мисс Федра Флейм!
Жертва взбирается на сцену. Черный блеск ее длинных волос, черный корсет для тела и черный блеск для губ - подчеркивают ее молочно-белое лицо.
Демоническая ухмылка пронзила лицо хищника.
Федра Флейм держала тонкую книгу в красном переплете и сказала:
- Это мои "Cтихи о Факеле".
B другой руке она держала паяльную лампу, и язык огня лизнул книгу. Затем пламя охватывает книгу, и она бросила ее в ведро с водой.
- Настоящим я объявляю о смерти печатного слова!
Публика свистела и аплодировала. Безмозглые овцы.
- Теперь я напишу настоящие стихи, - лукаво улыбнулась Федра.
С Олимпа своего обостренного синего сознания новый бог - Слайс - смотрел сверху вниз на комнату, полную оборванных смертных, и наслаждался грядущим творением. Разрушение в творении. Редукционист[7] до N-го... Его художественная среда будет плотью/костью/кровью. Каждый зарезанный ягненок - произведение искусства, непостоянное, как ледяная скульптура. Искусство, которое буквально посылает духов парить в великую неизвестность.
Федра вкладывает свое тело и душу в импровизированную говно-поэзию, двигаясь с кошачьей грацией, изящно и соблазнительно, обращаясь непосредственно к новому богу, хотя и не осознает этого. ...голодный в гамбургерном аромате, отброшенный в сторону, как использованный презерватив, носящий эмблему смытой революции, наедине с моим собственным кровавым абортом...
Слайс изучал каждое ее движение, покачивание полных грудей, дрожь крепких бедер, складку губ, когда она произносила каждое слово. Он мысленно намечал свой художественный подход, планировал импульс своих мазков, находил космическое вдохновение в поэзии ее движущегося тела.
Откровение обрушилось на него с такой силой, что он откинулся на спинку стула, его длинные руки свисали ниже сиденья. Он видел все это с кристально-голубой ясностью: его работа должна быть выставлена на всеобщее обозрение, а не только для полиции, отдела по расследованию убийств и коронера. Он выставит свое кровавое искусство, как человеческое граффити, на всеобщее обозрение. Пламя Федры станет его первым посланием миру. Более чувствительные души увидят смысл за пределами вырезанной и содранной плоти. Возможно, некоторые из них даже мельком увидят грядущую синюю гибель.
Демоническая ухмылка вернулась и осталась на его лице, словно маска.
Когда он последовал за ней через заднюю дверь заведения "90 Night" на плохо освещенную парковку, он внезапно почувствовал страх. Не его собственный страх, а слабую эмоцию вторгшегося разума из Психушки. Разумa четырехглазого профессора, того самого, который нечаянно превратил его в нового бога.
Добро пожаловать на борт, профессор. Добро пожаловать в мой ебанутый мозг. Пойдем, и я покажу тебе, что я собираюсь вместе с тобой сделать. Теперь ты на моей орбите.
Он почувствовал, как слабак извивается, ощутил вкус его ужаса, ощутил его тщетное сопротивление.
Ты не можешь спрятаться от меня, придурок. Теперь ты это знаешь. Ты только начинаешь видеть мою силу.
На другом конце города он беспомощный съежился.
Ты думал, что можешь контролировать меня? Жирный ублюдок. Мы сделаем ее, ты и я, а потом превратим ее в необработанное искусство. Я знаю, что ты получаешь удовольствие от смерти. Представь, какой кайф ты получишь, когда я сделаю тебе...
Она наклонилась, чтобы отпереть дверцу своей потрепанной бронзовой "Тойоты", и Слайс прижал кончик лезвия к ее пояснице.
- Ни звука... - прошипел он.
Тело Федры напряглось, дыхание перехватило.
Он подошел к ней, обнял, словно любовник, и переместил острие ножа на нижнюю часть ее правой груди.
- Мне понравились твои стихи, - прошептал он. - Они погружают меня в абстрактное настроение.
Он повел ее к зеленому мусорному контейнеру за заведением.
- Я собираюсь сделать кое-что очень абстрактное, - сказал он ей. - О тебе будет говорить весь мир искусства.
Он завел ее за мусорный контейнер и прижал спиной к его прохладной поверхности.
- Если ты закричишь, я перережу твою прелестную глотку.
Он разрезал тонкий материал ее чулочного корсета от шеи до промежности, затем снял его с ее гибкого тела.
- Я чую твою сущность. Я слышу, как твоя кровь бежит по венам, желая вырваться наружу.
Он ловко пробрался пальцами сквозь ее лобковый куст и проник в теплые губы ее промежности.
Она попыталась отстраниться от его прикосновения, но ее ягодицы уже были прижаты к мусорному контейнеру.
Его молния расстегнулась с громким скрежетом, и тяжеловесный пенис толкнулся в ее сухую щель.
- Пожалуйста... не надо... - прошептала она.
- Ты сухая, как кость, - хихикнул он, - но я могу это исправить.
Он зажал левой рукой ее рот и провел лезвием вниз, по животу.
- Я трахну тебя, - сказал он и вонзил лезвие глубоко в ее влагалище.
Профессор чувствует укол зависти, когда огромный член скользит глубоко в кровавый туннель разрушенной плоти. Если бы он был так хорошо одарен, то, возможно, никогда бы не прошел через свои различные стадии превращения в книжного червя, оставшись без женщин в средней школе и колледже, через серию неудачных сексуальных контактов с проститутками и шлюхами, которые легкомысленно относились к его члену-червю, и дальше в одиночестве занялся наукой. Если бы судьба дала ему эту великолепную оглоблю, вместо этого сумасшедшего садиста, то, возможно, он не вызвал бы суккуба в своем ЛСД-ритуале секса и самоуничтожения, ту, которая подсказала ему формулу и возможности Ли Ди 1...
Зависть, сожаление и, теперь, отвращение - когда он пойман в ловушку в сознании монстра, будучи больным свидетелем убийства умирающей женщины. Ее разум кричит от ужаса и неверия, когда лезвие разрезает ее грудь.
Топор с короткой рукояткой мелькает в тусклом свете далекого уличного фонаря и ударяет женщину в плечо, полностью отделяя ее руку от тела. Фонтан крови хлещет из разорванной глазницы, заливая тебя/ее убийцу-психопата и усыпанный мусором тротуар горячим разливом ее жизненной сущности. Она входит в оцепенение и милосердный шок/ты чувствуешь, как центр ее разума тает, рассеиваясь случайным образом/каждое капающее направление приближает к смерти/его шик мясной лавки/немного не в себе...?
Ее голова легко отрывается, хотя топор продолжает скользить в его смазанных кровью руках. Как крики котенка упавшего в колодец, мяуканье обезглавленной женщины эхом отдается где-то в глубине его мозга, как психические крики из запертого коридора. Затем наступила мертвая тишина. Tы начинаешь напевать беззвучный поток мелодий, пока лепишь мясо и кости. С глазами, горящими синим огнем, легко работать в темноте.
Он/ты/она/ОНО... блаженство духа и плоти, уносящее эоны назад... назад к большому гребаному взрыву!
Из своего безуглого уголка ослепительно голубой галактики ты чувствуешь, как ее призрак улетает прочь.
Ты работаешь вслепую, на ощупь, под звук раздираемой плоти и перемалываемых костей, при свете внутреннего голубого сияния, там, где межзвездные радиосообщения просачиваются в кривые зеркала и разбитое пространство и время, вызывая навязчивые воспоминания об идиотских телефонных разговорах, врывающихся в твою старую реальность, как то дерьмо, что льется из твоего телевизора и заставляет тебя хотеть найти этих деревенщин и заставить их истекать кровью, как застрявших свиней. Ах, сладкие воспоминания. Чьи воспоминания...?
Плохой до последней косточки. Обжигающее синее тепло изгибает зеркала, зеркала ловят мелодии, которые ты напеваешь, делая свою лучшую работу. Искусство монстров. Скоро открытие в твоем подпольном театре.
Орбита спутника начала распадаться, когда он проходил над Манилой. Его неизбежное проникновение огнем в плотную атмосферу Земли еще не было рассчитано теми, кому платят за наблюдение за подобными вещами; когда будет намечена гибель "Ком-Сата", он будет считаться еще одним куском дорогого космического мусора, способного пролить минимум опасных обломков на планету. Несколько минут спустя обреченный спутник прошел высоко над Гонконгом и к югу от него и, в конце концов, над Майами, где Люси Нэйшн и Пинчон соединились на борту ее яхты "Восставший из ада", и в нескольких милях от берега, где патрульная машина остановилась перед кофейней "90 Night". Если бы бортовое оборудование спутника все еще работало, его камера могла бы сфотографировать окровавленный, искореженный труп, свисающий на веревке с крыши кофейни, могла бы увеличить масштаб ужаса и тошноты на лицах некоторых людей в толпе, собравшихся засвидетельствовать странные мерзости. Но "Ком-Сат" был выключен, бесшумно прокладывая свой путь к неизбежной гибели где-то над океаном южного полушария, через некоторое время после того, как он мелькнет у пляжей Галвестона... Eго громада была видна только как блестящая точка над крайним горизонтом, где море встречается с небом...
Это была самая большая муха, которую он когда-либо видел. Не слепень, не зеленая муха, а чертова домашняя муха. Tакая большая, что офицер Роббинс подумал, что это, должно быть, чертов мутант, учитывая все загрязнение и дерьмо, витающее в воздухе. И почему он (мутант), в своем нелетающем поведении, все еще совершал свой обход глубокой ночью?..
Теперь он смотрел в кровавую пещеру, в которой минуту назад исчезла муха. Вот, что напоминала ему зияющая рана в груди девушки - сырую пещеру. Господи!
Это могут быть две девушки, - подумал Роббинс, - судя по тому, как все части тела свисают, сочась кровью и дерьмом, рука засунута в задницу так, что кажется, будто она срет отрубленной рукой, а голова, - о, Господи, - голова зажата между бедер, как будто она рожает свою собственную гребаную голову. Какой-то псих устроил знаменательный день с этой бедной малышкой. Судя по тому, что видно по ее лицу, она, вероятно, была красавицей. До того, как мясник обработал ее.
Парень в деловом костюме подошел поближе, чтобы получше рассмотреть изуродованное существо, слегка извивающееся на веревке, когда соленый бриз с берега, кажется, наделил его мгновенным, насмешливым дыханием псевдожизни.
- Назад, - приказал Роббинс Kостюму с широко раскрытыми глазами. - Что-то падает с нее, и ты получишь от этого эмоциональную пощечину.
Он повернулся к небольшой толпе зевак и скрытых упырей и сказал:
- Все отойдите. Это не второстепенное шоу. Господи!
Он закурил сигару и стал ждать прибытия парней из отдела убийств. Пока он ждал, он ждал, когда эта проклятая муха-мутант вылезет из этой кровососущей пещеры.
Перевод: Грициан Андреев
Эдвард Ли - автор почти пятидесяти книг и многочисленных рассказов. Несколько его работ были экранизированы, а "Головач" ("Header") был выпущен на DVD в 2009 году; кроме того, он был опубликован в Германии, Англии, Румынии, Греции и Австрии. Недавние релизы включают "Пуля в Лоб" ("Bullet Through Your Face") и "Мозговой Студень" ("Brain Cheese Buffet") (сборники рассказов), "Головач-2" ("Header-2") и хардкорные версии Лавкрафта "Ужас в Иннсвиче" ("The Innswich Horror"), "Тележка №1852" ("Trolley No.1852"), "Вырванные Страницы из Путевого Журнала" ("Pages Torn from а Travel Journal"), "Мы идем к монстрам" ("Going Monstering") и "Затаившийся у Порога" ("Haunter of the Threshold"). Предстоящие работы включают роман "Головач-3" ("Header-3"), новеллу-версию Лавкрафта "Данвичский роман" ("The Dunwich Romance") и сборник рассказов "Хирургия Плоти" ("Carnal Surgery"). Ли живет в Ларго, штат Флорида.
"Шипе" впервые появился в "Тошниловка: Экскурсии в неизвестное" ("The Barrelhouse: Excursions into the Unknown") зимой 1993 года, а позже был опубликован в его сборнике "Привратники и другие истории" ("The Ushers and Other Stories") издательством "Obsidian Books" в мае 1999 года.
Улыбка, широкая, пустая - всплыла в его мозгу. Короткие, толстые ручки потянулись к нему через кровавый дождь.
Смит открыл глаза. Потолок двигался, он лежал на спине. Темные лица склонились над ним. Бутылочки звякали, ролики каталки пищали. Чей–то голос, мужской, выкрикнул:
- Desé prisa![8]
Смит подумал, что умирает.
Та улыбка, широкая, пустая - откуда? Он закрыл глаза, увидел вспышку из дула, унюхал вонь пороха. Две фигуры падали. И услышал крик - свой собственный.
Проехала табличка: ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА/PERSONAL UNICAMENTE. Двери с клацаньем открылись, каталку вкатили в лифт и рваное движение прекратилось. Картины всплывали в мозгу - воспоминания. Сердце Смита колотилось. Меня подставили, - внезапно понял он, - Рамирес меня сдал. Рамирес уже был у них на крючке, а там еще был фэбээровец.
Воспоминания наплывали - раздирающая тяжесть на спине, звон разбитого стекла, отдача револьвера калибра .38 в руке. Но Смит носил "Глок". Застрелил фэбээровца из его же оружия? И удачи этому подонку Рамиресу, если он думает, что сможет раскрутить сеть Винчетти. Смит почти ничего не помнил, но в одном был уверен: Рамирес - мертв.
Лифт гудел. Смиту хотелось спать.
- Что это за больница?
- Сан–Кристобаль де ла Грас, миистер Смиит, - ответил доктор, - мы обеспечим вам полную безопасность.
Ну вот, - подумал Смит, - опять мексы. А кто же еще мог тут быть. Смит испугался, неужели его везут в тюрьму. Но медсестра пожала ему руку и жарко зашептала в ухо:
- Полиция вас не тронет, мы вас надежно спрятали.
Смит воспрял духом. Винчетти его не бросил, Винчетти все предусмотрел и заплатил нужным людям. Иначе, здесь бы были фэбээровцы. Слава Богу!
И Смит вспомнил лицо с пустой улыбкой и имя. И все остальное.
Шипе.
- Это - Шипе, - сказал бармен.
Смит уставился на маленькую каменную статуэтку на полочке над кассой - черную, похожую на Будду в индейских перьях. Сидит на корточках, протягивает короткие толстые ручки вперед, улыбается.
- Чего? - переспросил Смит.
Бармен, тощий, как рельса, заговорил с явным мексиканским акцентом:
- Шипе защищает верных. Он - Податель Урожая, Видящий Красоту, Бог Добрых Намерений. Он приносит удачу, как ваша отрезанная кроличья лапка.
Не вижу я тут особой удачи, - подумал Смит. "Ла Фиеста дель Соль", как и все остальные бары тут, была стоячей свалкой. Липкие от грязи пол и стены, тусклый свет, пронзительная мексиканская музыка. В углу американский солдат тискается с двумя шлюхами, но больше посетителей нет. Рамирес всегда выбирал для встреч такие сортиры, возможно, это напоминало ему о родном доме.
Смит был человеком Винчетти, отвечал за южный регион того, что между собой они называли "Канал": подпольная мафиозная порносеть. Винчетти говорил, что валовый доход "Канала" - несколько миллионов в год, и это еще было мало в сравнении с теми доходами, которые сеть приносила c видеокассет. Но они удерживались на уровне, без убытков - никто теперь не возился с хрупкими кинопленками, стандартная 3.4–дюймовая видеокассета может переписываться до тысячи раз как "мастер", десяток проверенных распространителей, которые покупали каждую запись за тысячи долларов – и сеть процветает, вне зависимости от заказов. И никаких тебе грузовиков с товаром в Южный Техас. И практически без риска - люди Винчетти в ФБР иногда сдавали агентам старый товар или выдавали парочку мексов, для статистики. В ФБР думали, что эффективно борются с порнографией, а Винчетти зарабатывал миллионы. И безопасней было распространять - анонимные почтовые ящики, зашифрованные имена. Даже сам Винчетти не знал, кто его покупатели. И даже когда несколько раз арестовывали посылки, не было никаких зацепок.
Кассеты снимались на мексиканской стороне, так безопаснее, мы же не эти придурки из мафии Дикси или парни из Лэвендер Хилл с "домашним видео". "Канал" занимался тем, что федеральные агенты называли "андеграунд" - настоящий S&M, пытки, снафф и детское порно. Сраные извращенцы в Штатах платили за третичную двадцатиминутную запись "CP"[9] с белыми детьми до трех тысяч. Смит закупал мастерпленки и перевозил их в Сан-Анжело, а другие люди Винчетти копировали. Смит не стыдился – спрос рождает предложение, и мы живем в свободной стране, правда? Единственной серьезной проблемой было перевезти кассеты через границу, но этим занимался Рамирес. Везучий человек, очень везучий.
И где его черти носят? - подумал Смит. Лапето был городом–призраком, одним из безликих мест на границе с Техасом, унылой смесью быстрой речи, смуглых лиц и недобрых ухмылок. 99% жителей - мексы, половина из них - нелегалы. Такие города жили за счет почты EMS из Лэкленда и Форт–Смита - сопляки находили дешевые отели, ночевали там и ехали дальше, в Мексику, посмотреть на ослиные шоу в Акунье или Фуэнте. И Смиту было плевать на все это.
- Меня ни разу не грабили, - бармен протирал стаканы и улыбался.
- А?
- Меня ни разу не грабили, даже не обворовывали. Никаких проблем.
- Тоже мне, - пробормотал Смит.
- Это Шипе. Он приносит удачу.
Идиот! - подумал Смит и снова уставился на статуэтку. Улыбается почти как бармен, такой же пустой улыбкой. Смит не верил в каменных или каких–нибудь еще богов. Боги и бизнес не сочетались.
- Повтори! - Смит соскочил со стула и направился в туалет.
Туалет был исписан непонятными граффити. Кажется, они были даже не на испанском. Xoclan, ti coatl. Ut zetl! Huetar, Coatlicue, славься! Рядом кто–то нарисовал колибри, срубающую головы человечкам из палочек. Смит хмыкнул, застегнул ширинку. На плечи ему упала тень. Он развернулся, выхватывая "Глок".
Всего лишь подвеска на светильнике – пластиковая черная фигурка с протянутыми вперед пухлыми ручками и пустой улыбкой.
Шипе.
Поганое тут место. Смит хотел в Сан-Анжело, в реальный мир, немного кокаина, шлюха на ночь - и жизнь прекрасна.
Тощий человек в мятом лазурном костюме сидел согнувшись, рядом со стулом Смита. Повернул голову, будто зная – широченная белая улыбка с золотым зубом, жирное лицо, жирные волосы.
- Амиго, - поздоровался Рамирес, - как поживает мой обожаемый янкии? - он протянул бледную руку для пожатия, но Смит не стал отвечать.
- Я ждал целый сраный час!
- Эй, мы - мексиканцы, мы всегда опаздываем.
- Пошли, бизнес ждет.
Рамирес кивнул, ухмыляясь, оплатил счет. Золотозубая улыбка не покидала его лица. Он пропустил Смита вперед, шатаясь, как наркоман при ломке.
Улица была пустой, воняла пылью. Одинокая проститутка свистнула паре солдат, выходивших из машины, глянула на Смита, отвернулась. Главная дорога не была даже вымощена - грязь вперемешку с мусором. Смит глянул в переулки – нет ли хвостов, но там было пусто.
- У меня сегодня много хорошего для вас, Миистер Смиит, - Рамирес придержал перед ним дверь мотеля.
Неоновая вывеска сияла "PARADISA". Господи, ну и гадюшник, - подумал Смит.
Тусклые лампы освещали холл, на облезлых стенах были нелепые фетровые обои с матадорами и испанками. Толстенная, сильно накрашенная мексиканка с прической–хвостом стояла за прилавком. На полочке с сувенирами среди прочих улыбался пластиковый Шипе.
Смит скривился.
Они поднялись по лестнице, где воняло сигаретным дымом и мочой после пива. Но в комнате Рамиреса воняло еще хуже. Библия лежала на прикроватном столике, рядом с грязной постелью, из корзины для бумаг выглядывали использованные презервативы. Рамирес возился с замками чемодана, но Смит увидел единственный рисунок в комнате, рисунок на стене, картину на штукатурке - головной убор из перьев кетцаля, пухлое тело, сидит на корточках, Руки протянуты вперед, будто для объятий. Широкая, пустая улыбка.
- Шипе, - пробормотал Смит.
Рамирес глянул на стену, золотозубо улыбнулся.
- Податель Урожая, Защищающий Bерных, Бог...
- Добрых Намерений, знаю, знаю, - перебил Смит.
Пустые глаза Шипе, как и улыбка, пустые жирные ручки. Назначение такой пустоты раздражало Смита. Ему казалось, что за пустым лицом скрыто знание, что пустота просит быть заполненной.
- Он приносит удачу, Миистер Смит. Он защищает нас от врагов.
Смит моргнул. У него на несколько секунд закружилась голова, будто только что выпил рюмочку узо и сразу встал, и улыбка Шипе стала раскрытым ртом,
Смит отвернулся, ему было не очень – плохое пиво или слишком жарко. Он с отвращением глянул вниз.
- Мать твою, ты принес весь товар в таком чемодане?
- Все под контролем, кому надо, тем заплачено.
- Ты что, подкупил всех таможенников на границе?
- Нет, конечно, - Рамирес улыбнулся Шипе, - это просто buena suerte.
- Чего?
- Удача.
Смита передернуло, картина действовала ему на нервы.
- Сколько мастерпленок?
- Десять, новые лица, новые актеры и прелесть что за девочки!
Смит вез с собой сорок тысяч долларов, цена мастерпленки была от трех тысяч, но только если пленка была хорошего качества, иначе запись с нее была отвратительной. Рамирес уже подключил видеомагнитофон, который поставил на комод, и вставил первую кассету. Теперь начиналась самая нудная часть работы - просмотреть по куску из всех. Смит уселся поудобнее, вздохнул и уставился на экран.
И охренел от того, что увидел.
Вместо обычных комнат с яркими лампами, детей с отсутствующим выражением лица, лыбящихся латиносов–порноактеров и визжащих женщин, которым втыкали иглы в перетянутые ремнями груди Смит увидел черно–белые, зернистые кадры: человек выходит из машины перед складом в Сан-Анжело. Смит, своей собственной персоной, выходит! Идет по переходу в аэропорте Далласа на Форт–Уорт. Передает человеку Винчетти в ФБР деньги и список с выдуманными явками на пустой стоянке в Дель Рио.
- Ну как товар, Миистер Смит? - Рамирес сиял, сверкая золотым зубом.
- Сраный черножопый перцеед! - но прежде чем Смит потянулся к своему пистолету, у него за спиной щелкнул взведенный курок.
Смит медленно обернулся и увидел трехдюймовый "Смит–Вессон" модели 13.
- Добрый вечер, мистер Смит. Моя фамилия Петерсон, я - федеральный агент. Я арестовывая вас за неоднократные нарушения статьи 18 Свода Законов США, - тот солдат из бара. Улыбнулся пустой улыбкой. - Мистер Рамирес передал нам достаточно информации, чтобы обеспечить вам минимум тридцать лет тюремного заключения. Вы имеете право...
Слова расплывались. За агентом стоял Рамирес и хихикал. Смит не собирался сдаваться, такой срок, за детское порно, в федеральной тюрьме был равнозначен смертному приговору. Он же станет сучкой в первый же день!
Со стены, из–за плеча Петерсона, улыбался Шипе. Смит прыгнул вперед, вырывая револьвер армейским приемом. Пуля пролетела мимо, чиркнув Смита по скальпу.
Запястье агента хрустнуло, Смит перехватил револьвер и быстро всадил в грудь агента две пули. Сопляк грохнулся под Шипе, как приношение.
Рамирес кинулся ему на спину, царапаясь, кусаясь. Смит попылася сбить его локтем, неудачно. Мексиканец вгрызался ему в ухо. Револьвер упал на пол, Смит пошатнулся, вопя от боли – Рамирес сумел откусить ему правое ухо. Шипе почему–то стоял перед глазами. Смит попытался шваркнуть Рамиреса о стену, но вместо этого они вылетели в окно.
И ни черта не замедлилось. Смит и его ноша вылетели из окна, в быструю южную ночь, и грохнулись на улицу, как кирпич на пару совокупляющихся лягушек.
Хрустнуло, потом затихло. Смит скатился с Рамриеса, который смягчил его падение. Кто–то на них смотрел, сверху? Оглушенный, Смит сумел встать на ноги, смог вытащить длинный осколок стекла из подмышки и второй такой же – из живота. Кажется, Шипе действительно приносит удачу – Смит смог ничего себе не сломать при падении с третьего этажа, а Рамирес лежал и булькал проткнутыми ребрами легкими. Смит увидел какое–то движение в номере. Или ему почудилось? Может, Петерсон был не один? Смит взвел "Глок", но окно было пустым.
Хихиканье снизу. Рамирес выплюнул откушенное ухо. Несмотря на сломанный позвоночник и пробитые легкие, мексиканец глядел победителем.
- Неудачный у вас сегодня день, Миистер Смит.
- Лучше, чем у тебя, - Смит выпустил Рамиресу в голову восемь пуль из "Глока".
Череп раскололся надвое, выпуская наружу мозг. Золотозубая улыбка уставилась в небо.
Смит похромал прочь. В баре зажегся свет, люди выглядывали из окон, некоторые улыбались широченными пустыми улыбками.
В голове пульсировала боль на месте откушенного уха, Смит хватал ртом воздух, кровь лилась по ноге. Кажется, артерию перерезало или тоже легкое проткнуло. У него стало темнеть в глазах.
Но - повезло и в этот раз! В переулке стояло такси, как по заказу. Он влез в машину, на заднее сиденье, хлопнул дверью, почти теряя сознание.
- Я кровью истекаю, нужно в больницу.
Водитель повернулся, широко улыбаясь.
- No hablo Ingles, señor[10].
Смит кое–как вытащил тысячу, швырнул водителю, попробовал на испанском:
- Hospitala! Pronto!
- Конечно, миистер.
Такси тронулось с места. Теряя сознание, Смит увидел протянутые пухлые ручки, улыбку, широкую и пустую - маленькая пластиковая куколка свисала с зеркала заднего вида.
Шипе.
Смит огляделся вокруг с высоты каталки - они привезли его в палату интенсивной терапии и стояли вокруг. Красивая темноглазая медсестра умыла его влажной марлей, другая медсестра считала его пульс.
Я умираю? - подумал Смит.
- Мы остановили кровотечение, угрозы для жизни нет, - сказал доктор.
И из угла поднялся другой человек. В черном костюме, с белым обратным воротничком.
Смит икнул. Священник?
Он взял Смита за руку и спросил:
- Раскаиваешься ли ты в своих грехах?
Смит испугался.
- Нет, нет, - пробормотал он, - пожалуйста, я не хочу умирать.
Священник стоял возле него, глядя с добротой и заботой. Распятие блестело в свете ламп, в руках - книга.
- Раскаиваешься ли ты в своих грехах? - повторил он, с сильным акцентом.
Смит не расслышал. Он увидел, что на шее у священника висит не распятье, а серебряная фигурка в головном уборе из перьев кетцаля, с простертыми вперед пухлыми ручками без ногтей.
- Шипе, - прошептал Смит.
Cвященник начал говорить на науатле, языке ацтеков. Нож, который он занес, был не стальным, а кремневым. И не католическую литанию читал он из книги, а Псалом Жертвоприношения и Гимны Подателя Урожая, имя которому - Шипе–Тотек.
И сердце Смита билось, как гром.
Перевод: Дарья Кононенко
Рэй Гартон - автор более 60 книг, в том числе романов ужасов "Ножницы" ("Scissors") и "Хищный" ("Ravenous"), а также триллеров "Секс и насилие в Голливуде" ("Sex and Violence in Hollywood") и "Лекарства" ("Meds"). Его рассказы появлялись в журналах, антологиях и в восьми сборниках. Его вампирский роман 1987 года "Живые девушки" ("Live Girls") был номинирован на премию Брэма Стокера, а в 2006 году он получил премию "Великий мастер ужасов". Он живет в северной Калифорнии со своей женой Дон и их семью кошками, где в настоящее время работает над тем или иным проектом.
"Приманка" был первоначально опубликован в журнале "Cemetery Dance", том 5, номер 3/4, осень 1993 года и перепечатана в его сборнике рассказов 2006 года "Осколки ненависти" ("Pieces of Hate").
- Сходите в молочный отдел и принесите молока, - сказала им мама, стоя в овощном отделе супермаркета "На побережье" и поочерёдно ощупывая плоды авокадо, выбирая самые спелые. - Только не жирное, не забудьте.
Они оба и так это знали, и девятилетний Коул, и его семилетняя сестра Жанель. Их мать покупала только обезжиренные продукты или продукты с низким содержанием жира. Кроме того, они знали, как выглядит нужная упаковка. Дети направились вглубь по проходу между двумя полками с продуктами.
- И побыстрее! - крикнула мама им вслед. - Я хочу скорее убраться отсюда, мне надо покурить. Ждите меня возле касс.
- Она всё время торопится, - спокойно сказала Жанель.
- Ага. Обычно торопится покурить.
Они отыскали молочный отдел и подошли к полкам, разглядывая упаковки с молоком: те были разных размеров и от разных производителей. Заметив нужную упаковку, Коул открыл стеклянную дверцу, встал на цыпочки, потянулся и, чуть не уронив, схватил коробку с четвёртой полки сверху. Когда дверца захлопнулась, они уже направлялись в сторону касс, где должны были встретиться с матерью. Но, Коул медлил:
- Ещё один, - тихо проговорил он.
Жанель обернулась.
- Что - ещё один?
Он повернул коробку и показал ей пятнистый чёрно-белый портрет маленького улыбающегося мальчика. Фотография была такая нечёткая - казалось, что лицо мальчика пытались скопировать на неисправном аппарате, - что вызывала скорее страх, нежели жалость. Но, судя по надписи, покупатели должны были испытывать именно чувство жалости. Коул прочитал надпись вслух для Жанель:
- Потерялся ребёнок. Питер Мелрейкс, 9 лет, последний раз его видели в г.Юрике, на парковке "Калифорния" возле супермаркета "Сэйфуэй". Разыскивается 1 год и 7 месяцев.
Коул пропустил некоторые подробности, в том числе телефонный номер, по которому следовало звонить всем, кто видел мальчика или обладал какой-либо информацией о его местонахождении. В самом конце была подпись: "Некоммерческая поисковая служба Валенсия Дэйрис".
- А Юрика - это далеко? - спросила Жанель.
- Кажется, в паре часов езды отсюда, если ехать вдоль берега, - ответил Коул, не сводя глаз с призрачного лица, черты которого были настолько смазаны, что глаза были похожи на пару пятен. - Интересно, куда они все деваются, - бормотал он вполголоса. - Что с ними происходит, когда они пропадают... кто их забирает... и зачем?
Он повернулся обратно к полке, открыл дверцу и начал перебирать молочные коробки один за другим.
- Мама сказала, надо торопиться, - сказала Жанель. - Она хочет курить.
- Сейчас.
На каждой коробке было изображено лицо, там были разные дети: маленькие мальчики и девочки, чёрные и белые, азиаты... Но все портреты были такими нечёткими и смазанными, что детей вряд ли можно было узнать, даже если бы они стояли сейчас прямо перед Коулом.
- А знаешь, их ещё на продуктовых пакетах печатают, - сказала Жанель своим обычным небрежным тоном.
- Ага... Знаю.
- Какого чёрта вы тут топчетесь?
Коул повернулся, дверца снова захлопнулась. Мать с тележкой стояла неподалёку и недовольно смотрела на них.
- Пойдёмте, я забыла взять рыбу, - она махнула им рукой. - Не задерживайтесь, я хочу побыстрее уйти.
Чтобы покурить, - подумал Коул.
Они подошли к прилавку с рыбой. Жанель и Коул рассматривали товар, лежащий под стеклом. Там были креветки, моллюски, кальмары, осьминоги, рыба, устрицы, крабы, омары, угри...
Прямо как специальный выпуск Нэшнл Джеографик, только про мёртвых животных, - подумал Коул.
Некоторые из рыб были не разделаны, их мёртвые выпученные глаза казались стеклянными.
- Коул, а как их убивают? - спросила Жанель.
Он моргнул. На секунду он подумал, что сестра спрашивает о детях, чьи портреты были напечатаны на молочных коробках, они никак не выходили из его головы.
- Кого, рыб? А, их ловят на крючок.
- Как это?
- На приманку.
- А на какую приманку?
Он терпеть не мог, когда сестра так вела себя.
- Иногда на другую рыбу. Ну, на маленькую. А иногда на другие, э-э... вещи, которые едят рыбы.
Продавец спросил у матери, что ей нужно, и она ответила:
- Парочку стейков из меч-рыбы, пожалуйста.
- Извините, их раскупили. Будут только завтра.
Она вздохнула.
- Хотите сказать, мы живём на морском побережье, и у нас закончилась рыба?
- Так бывает.
- Ну ладно... А акулье мясо есть?
- Да, как раз есть несколько стейков из акулы. Сколько вам?
- Два. И ещё... - она посмотрела на Коула и Жанель. - Дети, а вы что хотите на ужин?
- Только не рыбу, - отозвался Коул. - Ненавижу рыбу.
- И папочка тоже, он сам так говорил, - добавила Жанель.
- Что ж, тем хуже для него. Ему бы не помешало немного сбросить вес, а обычное мясо жирное, и кроме того, оно вызывает рак. А вот рыба очень полезна, так что выбирайте.
Они ничего не ответили, и она взяла белой рыбы.
Жанель прошептала Коулу на ухо:
- Бедные рыбки, я не хочу их есть. Их обманули, чтобы убить.
Коул посмотрел вверх на висящую на стене над прилавком меч-рыбу. Она была блестящая, величественная, с длинным острым носом. И, разумеется, она была мёртвая.
Когда мама наконец выбрала рыбу и направилась к кассе, им пришлось идти быстрее, чтобы не отставать. Они постояли в очереди какое-то время, подошли к кассе и стали рассматривать полки со сладостями и жевательной резинкой. Спросили у мамы, можно ли им что-нибудь из этого взять.
- Нет, конечно же нет, ни к чему вам эта гадость, - прошипела она, наклонившись к ним. - Просто идите на улицу и ждите меня у машины, я сейчас приду.
Так они и сделали. Но перед этим Коул обратил внимание на коричневые бумажные пакеты, в которые на кассе упаковывали покупки.
С пакетов на него смотрели смазанные лица. Казалось, будто они провожали его с сестрой взглядами, пока они шли к выходу. Лица были испуганными... И пугающими.
По пути к машине были газетные киоски, и Коул задержался у одного из них, увидев на первой полосе местной газеты фотографию маленького ребёнка, под которой шла надпись: "Разыскивается". Это слово заставило его остановиться. Нахмурившись, он прочитал заголовок: "Двухмесячный ребёнок был похищен из кроватки посреди ночи. Подозреваемых нет".
Какое-то время Коул, нахмурившись, смотрел на фото ребёнка и гадал, что с ним могло случиться. Кому мог понадобиться младенец? И для чего? В животе появилось неприятное ощущение. Он повернулся и поспешил вслед за младшей сестрой к машине.
Они стояли возле автомобиля и пинали по грязному тротуару смятую жестяную банку из-под газировки. От океана поблизости дул прохладный ветер. Воздух был влажным, пахло солью. Над головой с пронзительными криками кружили чайки.
В нескольких метрах от них раздался мелодичный голос маленькой девочки:
- Эй! Хотите посмотреть на щенков?
- Каких щенков? - спросил Коул.
Он и Жанель сделали несколько шагов вперёд.
- Они маленькие и разношёрстные.
Девочка протянула руки чуть вперёд, чтобы им было лучше видно.
- Пойдём, посмотрим щеночков! - сказала Жанель, широко улыбаясь.
- Ладно. Только следи, не подойдёт ли мама.
Мама протолкнула тележку с покупками через автоматическую дверь и остановилась у входа в магазин. Дверь за её спиной с шумом закрылась. Она достала из сумочки сигарету и повернулась против ветра, чуть наклонившись, чтобы закурить.
Когда она зажгла сигарету, мимо проехал серый фургон.
К тому времени, как она подняла голову, фургон уже нигде не было видно.
Как и детей.
Коул очнулся в кромешной, непроглядной, почти осязаемой темноте. В ушах звенело, в голове стучало. Наконец звон в ушах постепенно утих - и сменился плачем ребёнка.
Точнее, плачем двух или трёх... нет, нескольких детей. Но было что-то ещё. Что-то странное. Что-то неправильное.
Пол под ногами и холодная сырая темнота вокруг него двигались. Покачивались взад и вперёд. Туда-сюда. Взад-вперёд.
Он наклонился, чтобы потрогать пол, но вдруг почувствовал, что не может пошевелить руками. Его запястья были крепко связаны за спиной. Колени тоже.
Затем он заметил ещё кое-что: из-под пола доносился низкий гул, который пронизывал всё его тело и концентрировался где-то в груди, вызывая чувство тошноты. По звуку было похоже на гул двигателя.
Мы в автобусе, или что-то вроде этого? - подумал он. - Мы? Мы...
- Жанель! - позвал он хриплым и тихим голосом. - Жанель, ты здесь? Ну же, Жанель, ответь!
- С кем ты разговариваешь? - спросил другой голос.
Это был голос ребёнка, мальчика, примерно ровесника Коула.
- Что? Я... Я говорил со своей сестрой, - тихо и неуверенно сказал Коул.
- С кем? С кем ты говорил? - откуда-то из темноты донёсся дрожащий голос маленькой девочки. Но это была не Жанель. - С кем ты разговаривал?
- С моей сестрой, Жанель. Жанель! Ты здесь? Ну же, Жанель, ты должна быть где-то здесь!
Голоса на мгновение стихли. Коул слышал плач малышей, некоторые из них издавали звуки, похожие на бульканье и откашливание. Прислушавшись, он даже мог слышать дыхание других детей. Некоторые из них сопели и похрапывали. Из темноты доносился шорох, было слышно, как дети неловко двигались.
Он ещё несколько раз позвал Жанель, всё громче и громче, несмотря на головную боль и тошноту от укачивания.
Наконец, послышался слабый голос, очень тихий и испуганный:
- Коул? Ты здесь?
- Да, малютка, я здесь. Я рядом.
- Где?
- Я здесь, совсем рядом. Ты меня слышишь?
- Я тебя не вижу.
- Да, я знаю, но ты ведь меня слышишь, так?
- Ага...
- Хорошо, и это сейчас главное. Мы увидим друг друга чуть позже, хорошо? Просто сиди тихонько и ничего не бойся, потому что я рядом.
- Ладно. Хорошо...
Её голос звучал очень тихо, казалось, будто он тянулся сквозь темноту тоненькой нитью.
Они сидели тихо. Несколько детей перестали плакать. Коул думал о портретах на молочных коробках и бумажных пакетах. Нас забрали так же, как и всех их, - подумал он. Он представил, как будут выглядеть его с Жанель лица на этих коробках и пакетах. Они будут такими же пятнистыми и смазанными? Интересно, хотя бы мама сможет их узнать?
Снаружи послышались голоса, даже можно было разобрать слова. Но Коул слышал только обрывки фраз:
- ...потому что этих грёбаных акул, оказывается, так легко поймать! Эти идиоты идут в рыбный отдел в местном магазине, и они настолько тупые...
- ...не догадываются, о чём ты там думаешь. Они приходят, чтобы купить стейк из акулы и даже не подозревают, что мы...
Какой-то ребёнок застонал, и голоса на несколько секунд слились в единый неразборчивый гул, а затем снова:
- ...идут в магазины и рестораны, где продают дешёвых моллюсков и стейки из меч-рыбы, ну и из акулы, конечно, так что мы-то неплохо зарабатываем, а они...
- ...почему в некоторых местах всё так дёшево? Потому что мы тут...
- ...сегодня люди чаще стали есть рыбу, заботятся о здоровье и фигуре ...
Кроме голосов был слышен другой звук, который Коул сперва не мог распознать, потому что звук этот был очень уж знакомым и привычным. Коул был уверен, что слышал его ещё вчера, и частенько до этого. Внезапно он понял, что слышал этот звук каждый день - это же шум океана! Они были в океане! Вот почему они раскачивались из стороны в сторону - они были на судне!
Дверь с грохотом распахнулась, и темноту разрезал ослепительный луч света. Коул отвернулся и крепко зажмурил глаза.
Он услышал стук шагов по деревянному полу и резкий щелчок - комната наполнилась ярким светом, который как острый нож вонзился Коулу в глаза и проник в сознание. Один из мужчин громко рассмеялся, в то время как второй пролаял:
- Видишь? Все тут! Всё, что нам надо! Поглядим-ка, что тут у нас...
Коул попытался открыть глаза. У него не сразу получилось: ему было больно из-за ослепляющего света. Тогда он попытался открывать их постепенно, понемногу, пока не смог смотреть, прищурившись. Сначала он видел только яркий свет, затем разглядел фигуры, которые перемещались по комнате. Затем свет начал понемногу терять яркость, и он разглядел лица людей.
- Так, это нам тоже понадобится, - сказал один из мужчин, показывая на полки, заставленные картонными коробками.
Другой мужчина - повыше, широкоплечий, с большими руками - сказал:
- Ага, ладно, ты бери их, а я возьму этих. Парочку из них... Только которых? Поглядим-ка...
К этому времени зрение Коула достаточно прояснилось, и он увидел склонившегося над ним бородатого мужчину.
- Что, парень, проснулся? - прорычал мужчина, ухмыляясь.
- А? Чего?
Мужчина пнул Коула своим тяжёлым сапогом по правому колену. Сильно пнул.
- Аааай! - вскрикнул Коул, стараясь не заплакать.
- Ага, ага, ты проснулся, всё нормально. Ты - в самый раз.
Мужчина нагнулся и подхватил Коула, перекинув его через плечо, как мешок картошки. Теперь Коул видел только деревянный пол внизу.
- И ты тоже! - прорычал мужчина, и от его голоса всё тело Коула задрожало.
Коул почувствовал, что мужчина взял ещё одного ребёнка. Потом он повернулся и сказал своему напарнику:
- Ещё, ещё, достань из коробок четыре штуки. Давай ещё, они нам понадобятся. Наверно, придётся ещё возвращаться за ними.
Коул приподнял голову и увидел детей, прислонившихся к стенам и лежащих на деревянном полу. Затем он увидел Жанель. Она посмотрела вверх, и их взгляды пересеклись.
- Коул! - вскрикнула она тонким дрожащим голосом.
- Не бойся, малютка, просто сиди здесь, не шевелись и ни о чём не беспокойся. Скоро увидимся, ладно?
Её рот был широко раскрыт, она не могла произнести ни слова и просто кивнула.
Мужчина, державший Коула, долго и громко хохотал. Коул подумал, уж не его ли с Жанель слова так его рассмешили.
Дети исчезли из вида, как только мужчина захлопнул за собой дверь. Затем они вышли на ослепительно яркий солнечный свет, и Коул застонал, крепко стиснув зубы и зажмурив глаза.
Мужчина бросил Коула, и тот с грохотом упал на пол. У него перехватило дыхание. Он ловил ртом воздух и извивался, при этом верёвки на его руках и ногах натягивались. Наконец он смог перевернуться на спину и теперь смотрел вверх: в голубом небе тут и там нависали тяжёлые тёмные тучи.
Он увидел, как второй мужчина что-то несёт... что-то завёрнутое в белую ткань... что-то стонущее... кричащее... всхлипывающее.
Младенцы. Это были младенцы.
- Ладно, вот они, - сказал мужчина, который их принёс. - Начнём, парни.
Лёжа на спине, Коул попробовал пересчитать младенцев. Их было трое... нет, четверо. Или вон там лежит пятый? Было трудно разобрать, и он тут же забыл об этом.
Один из мужчин взял младенца за ноги и высоко поднял. Он снял с него белую ткань и передал ребёнка другому мужчине со словами:
- Не забудь, надо за плечо.
- Знаю, знаю! Что я, по-твоему, школьник какой-то?
Он грубо взял малыша в левую руку. Коул ахнул, увидев в правой руке мужчины огромный крюк с зазубринами.
Он вонзил крюк в плечо младенца. Из раны брызнула кровь. Малыш кричал так долго и пронзительно, что его лицо покраснело, он молотил по воздуху руками и ногами.
Крюк прицепили к канату и бросили за борт. Мужчины громко рассмеялись.
Коул уставился на них, глаза его были раскрыты так широко, что было больно. Казалось, его вот-вот стошнит.
Мужчина на другом конце судна держал удочку - Коул раньше никогда не видел такой огромной удочки - и кричал:
- Ого! Ну-ка, посмотрим, что тут у нас, а?
Один из мужчин склонился над Коулом, схватил его обеими руками и поднял.
- Я его подержу, - сказал он. - А ты разрежь верёвки.
Ещё один мужчина прокричал издалека:
- Эй, мне раньше это в голову не приходило! Слушайте-ка! Мы ведь так делаем либералов счастливыми: ещё ни один дельфин не погиб, так ведь?
Остальные, включая того, кто держал Коула, расхохотались.
Кто-то разрезал верёвки, руки и ноги Коула освободились.
Чьи-то большие руки с толстыми грубыми пальцами сорвали с него рубашку и стащили штаны, как шкурку с сардельки. Они же сняли с него ботинки и носки, сорвали нижнее бельё, и Коул остался полностью голым. Он дрожал.
- Ладно, бери его, - сказал мужчина, - и тащи к Корни. Он умеет тех, что побольше, на крюк насаживать.
Через мгновение Коул увидел большого мужчину с бородавками по всему лицу. Он улыбнулся, глядя на Коула:
- Вот что, малой, я не задену твои органы, артерии или ещё там чего. Будет больно, но это ж ничего страшного. Всё будет нормально, обещаю.
Он воткнул огромный зазубренный крюк в правое плечо Коула. На секунду Коул почувствовал такую мучительную боль, что закричал и потерял сознание.
Он очнулся от того, что огромные руки хлопали его по лицу.
- Малой! Эй, малой! - мужчина хлопал его по щекам и кричал. - Тебе нельзя спать, понял? Ты же должен дёргаться!
Как только Коул сообразил, что сейчас произойдёт, и стал звать на помощь, один из мужчин подхватил его - при этом боль от раненого плеча пронзила всё тело мальчика, - высоко поднял и бросил за борт, прямо в холодную воду.
Оказавшись под водой, Коул задержал дыхание, его надутые щёки походили на два маленьких воздушных шара. Боль была невыносимой, но в данный момент его больше беспокоило отсутствие воздуха.
Он начал извиваться и дёргать ногами.
Достигнув поверхности, он вскинул голову и закричал:
- Помогите! Пожалуйста, помогите! На помощь! На помощь! На...
Его глаза были затуманены. Он увидел мужчин, те перегнулись за борт и ухмылялись.
- Давай, лови их, мальчик! - кричал один из них, смеясь.
Коул снова ушёл под воду, совершенно неожиданно, всё ещё извиваясь и молотя руками по воде. Его рот был закрыт, а глаза открыты. И тут он увидел её.
Акула.
Она плыла прямо на него из темноты, не отрывая хищных чёрных глаз от добычи, в полуоткрытом рту виднелись ряды кривых, острых как бритвы зубов.
Повинуясь внезапному импульсу, Коул резко дёрнулся.
Его кровь облаком расплывалась по воде вокруг него, а безмолвный хищник был похож на призрака из ночных кошмаров, плывущего в ночной темноте.
Коул выпустил воздух из лёгких и закричал под водой, когда увидел прямо перед собой морду акулы, рот её был открыт.
Всё ближе и ближе...
Перевод: Анна Домнина
Джерард Хоуарнер днем работает в психиатрической лечебнице, а ночью пишет, в основном о темноте. Недавние публикации включают "Дерево теней" ("Tree of Shadows"), электронное издание романа "Зверь, который был Максом" ("The Beast That Was Max") в издательстве "Crossroads Press", "Траур по костям мертвых" ("Mourning With the Bones of the Dead"), "Библиотека ужасов 4" ("Horror Library 4"), "Блошиный рынок" ("The Flea Market"), антологию "Eibonvale Press" "Слепой пловец" ("Blind Swimmer"), "Молния не может поймать меня" ("Lightning Can’t Catch Me"), "Тьма на Грани: Мрачные сказки, вдохновленные песнями Брюса Спрингстина" ("Darkness On The Edge: Dark Tales Inspired by the Songs of Bruce Springsteen") и "Мертвая Целительница женщинa-змея" ("Dead Medicine Snake Woman") - индейский кантри-нуар. Он также работает редактором художественной литературы в журнале "Space and Time".
"Сладкая Боль" был впервые опубликован в "Во Тьму" ("Into the Darkness") #1, апрель 1994 года.
"Сладкая Боль" начиналась как (слегка) искаженный взгляд на элитную клубную сцену и не очень элитные желания, удовлетворению которых служат такие сцены. С тех пор клуб то тут, то там появлялся в моей работе, иногда как своего рода врата в ад, иногда как перекресток между мирами и желаниями. Это не то место, где происходят хорошие вещи.
Липкие нити страха крутили Тони Ламберта, когда Лиза выскочила из такси, которое остановилось перед закрытым бруклинским складом в квартале от его укрытия на Белк-Парквай. Она снова собиралась в "Сладкую Боль".
Лиза, безымянная в своем черном дождевике и шляпе, рысью пробиралась сквозь легкую ночную морось к погрузочным докам. Ее стройная, миниатюрная фигурка танцевала в свете уличного фонаря, который время от времени включался и выключался. Он следил за ней от квартиры ее подруги до последнего секретного места плавучего клуба неделю назад, и с тех пор наблюдал за ней каждую ночь. Он еще не вошел вслед за ней. Страх в его животе предупреждал его не преследовать ее дальше. Приятель сказал, что люди не всегда выходят из "Сладкой Боли".
До сих пор Лиза это делала. Конечно, Гай называл их обоих "туристами", а не "игроками", в тот вечер, семь лет назад, когда он познакомил Тони с клубом, и они познакомились с Лизой. Игроки пошли на реальный риск. Как и Гай, которого безболезненно называли больным СПИДом. Туристы просто смотрели и жалели, что у них не хватает смелости присоединиться к веселью. Сдаться, отдаться своим фантазиям. Туристы боялись идти до конца. Гай был прав: Тони и Лиза отказались от клубной жизни, особенно от болевых ощущений, после того, как встретились. Но они все еще были живы.
Вот только теперь Лиза ушла от него и вернулась в "Сладкую Боль". Тони не знал, почему. Они начали жить вместе в ту ночь, когда встретились, и вскоре поженились. За семь лет, прошедших с тех пор, Тони ни разу не испытывал искушения погнаться за другой женщиной. Лиза оплачивала свою долю расходов, никогда не жаловалась и не упоминала о детях. Они жили тихо, с немногими друзьями или семьей, чтобы отвлечься от своих личных игр. И именно личные игры, как и более мягкие в "Сладкой Боли", и сцена, к которой они принадлежали, держали его верным Лизе. Они всегда занимались сексом так, как нравилось Тони. Он всегда думал, что ей это нравится. Фантазия не совсем за гранью. Любовь с костюмами и устройствами из видео порнофильмов и каталогов; игры без ограничений; ролевые и c частями тела. Этого было достаточно для него и, как он думал, для нее. Он понятия не имел, какие еще желания остались неосуществленными в Лизе, так же как не знал источника страха, который удерживал его от того, чтобы последовать за ней.
Он знал только, что боится узнать об этом.
Тони прижался к одной из стальных опорных балок бульвара, словно пытаясь извлечь силу из вибрации проезжающих мимо машин. Холодный металл украл тепло из его рук и лица. Шорох шин по мокрому дорожному покрытию над головой донесся до него, когда Лиза постучала в стальные ворота одного из отсеков. Она ждала совершенно неподвижно, глядя вниз. Приоткрылась боковая дверь. Она на мгновение протянула руку в сторону темноты у входа. Она кивнула и скользнула в темноту за дверью.
Тони переступил с ноги на ногу. С Манхэттена донесся гром, сверкнула молния. Скоро морось превратится в сильный дождь. Скоро, возможно, сегодня ночью, "Сладкая Боль" начнет двигаться. Исчезнет из города совсем, вновь поселившись на некоторое время в Париже, Бангкоке, Берлине, Лос-Анджелесе или каком-нибудь другом городе путешественников? Гай сказал, что такие клубы, как "Сладкая Боль", это всего лишь идея, которая остается в голове большого города на некоторое время. Различные социальные сцены, из которых возникали такие элитные клубы, не имели энергии для поддержания той деятельности, которая происходила внутри. В любой момент времени, в любом месте было только так - много игроков. Как только энергия истощалась, идея просто перемещалась в другой ум. Другой город. Лиза может быть сметена со сцены и оказаться потерянной в чужой стране. Или, движимая какой-то болью и отчаянием, которые привели ее в клуб, в первую очередь, зная, что клуб может быть вне ее досягаемости в течение длительного времени, она могла бы сделать переход от туриста к игроку. И даже если она снова выйдет оттуда целой и невредимой и вернется завтра вечером, обнаружив, что "Сладкая Боль" исчезла, Тони сомневался, что она вернется к нему. Он все еще не знал источника боли и отчаяния, которые заставили ее внезапно покинуть его, отказаться от любого контакта с ним и бежать в "Сладкую Боль". А если он не узнает, то она будет потеряна для него навсегда.
Склад молча стоял в заброшенном деловом районе. Из окон не вырывалось ни единого огонька. Ни музыки, ни каких-либо других звуков не доносилось до него с улицы. Тони оглянулся на свой "Лексус", припаркованный у обочины служебной дороги. Вода капала с шоссе в неглубокие лужи, разбрызгиваясь по бетону. Город ждал его, огромный и загадочный, не предлагая ни поддержки, ни угрозы. Он должен был сделать свой ход самостоятельно. Сегодня вечером. Или отказаться от Лизы.
Он сделал шаг, потом еще один. Он вышел из уютной темноты над бульваром Белт, пересек служебную дорогу и уверенно зашагал по тротуару. Он старался не думать о том, куда идет, что делает. Он пытался сосредоточиться на Лизе: на ее сильных ногах, нежных руках, широком рте и полных губах, на том, как она смеялась, вздыхала и отворачивалась от него после того, как они оба насытились сексом.
Тони ссутулился, защищаясь от дождя и ветра, который стал холодным и свежим. Холодный дождь стекал по его шее. Склад нависал над ним, но его все еще не было на погрузочных доках.
Мысли о ней напомнили ему о пустой квартире, об одиночестве, которое он чувствовал, когда спал один. Он скучал по ней, сидящей на диване, читающей, пока он смотрел телевизор. Он скучал по тому, как она убирала на кухне после того, как он приготовил им еду, и возвращалась из прачечной с их одеждой, упакованной в мешки, и вытаскивала купоны, когда они делали покупки в супермаркете. Он проиграл в голове стук ее высоких каблуков по керамической плитке пола, игру мышц под кожей, когда она затягивала ремни и щелкала хлыстом, то, как кожа и латекс обнимали ее тело. Без Лизы он был пуст. Он не мог отказаться от нее.
Поставив ногу на бетонную ступеньку, ведущую к погрузочной платформе, он вдруг понял, что это пустота доводит его до исступления. Чувство пустоты внутри него росло с тех пор, как она ушла, не сказав ни слова, несколько дней назад. Каждая неудача в восстановлении контакта с ней высасывала из него еще одну частичку его внутреннего "я". Она не ходила на работу уже неделю; Тони позвонил ей и ждал возле ее офиса. Она убежала от него возле дома своей подруги. Она попросила швейцара предупредить его, что вызовет полицию, но он упорно пытался поговорить с ней.
Он задавался вопросом, как он справился с ужасной, сырой и ноющей дырой в центре своего существа, прежде чем встретил ее. Это была боль от этой пустоты, которая преодолевала его страх, заставляя его вернуться в "Сладкую Боль", чтобы найти то, что он потерял.
На погрузочной платформе Тони глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Хотя он и боялся, отчаяние от боли было сильнее. А теперь ему нужно было кое-что сказать Лизе. Он понимал, что внутри него было нечто большее, чем страх. Конечно, она могла понять его пустоту. Возможно, подумал он, когда рядом прогремел гром и внезапно полил дождь, она чувствовала то же самое. Она пуста. Не хватает чего-то существенного. Возможно, он подвел ее каким-то неизвестным образом. Возможно, он довел ее до исступления своей неудачей.
Теперь у него были другие слова, кроме жалких "пожалуйста, вернись, не оставляй меня". У него были вопросы: ты так же пуста, как и я? Что ты ищешь в этом месте? Как я могу заполнить твою пустоту, как ты заполнила мою?
Дрожащим кулаком Тони постучал в ворота. Зазвенела сталь. Порыв ветра пронесся по открытому причалу. Боковая дверь открылась, и Тони приблизился к темноте.
Тени зашевелились; затем высокая широкая фигура отделилась от черноты и заблокировала вход. Лысый мужчина с толстой шеей скрестил руки на груди и посмотрел на Тони сверху вниз.
Тони полез в карман за деньгами, потом остановился и уставился на швейцара. У него было еще несколько шрамов на лице и руках, и он был одет в серо-черное вместо более красочных фасонов, модных в его первый визит, но не было никаких сомнений, что швейцар был таким же, как когда Гай привел его. Казалось, он вовсе не постарел.
Кто-то протянул руку и схватил Тони за правое запястье, когда он вытаскивал свои деньги. Сильные пальцы вывернули его руку назад и скрутили, парализовав его в болезненном суставном замке. Тони опустился на колени, чтобы избежать агонии рвущихся мышц и связок, затем поднял глаза. Худощавый азиат в темном костюме и водолазке бесстрастно смотрел на него, а швейцар, все еще скрестив руки на груди, стоял позади него. Деньги Тони развевались на ветру.
- Только рекомендации, - тихо сказал азиат. - Пожалуйста, уходите.
- Моя жена только что вошла... - начал было Тони, но тут же ахнул, увидев, что азиат еще сильнее вывернул ему руку.
Неправильный ответ, но какой правильный?
Гай привел его в первый раз, поговорил со швейцаром. Деньги? Hет, но что? Рука. Как и Лиза, он показал швейцару свою руку. Там была ручная печать с невидимыми чернилами, позволяющая посетителям уходить и возвращаться в ту же ночь. И Гай, и Тони были проштампованы, но это было так много лет назад. Глупо даже думать...
- Был здесь, парень привел меня, давно...
Азиат отпустил его, и швейцар осторожно помог ему подняться на ноги. Они уставились на тыльную сторону его левой руки. Слабый контур костяной метки светился на его коже. Тони поискал ультрафиолетовую лампу, но нашел только черноту за двумя мужчинами.
Азиат отступил назад, в то время как швейцар поставил печать на тыльную сторону левой руки Тони. Его тело покалывало, и он вспомнил ощущение от своего первого визита. Швейцар отступил в сторону и жестом пригласил его войти.
- Всегда показывай метку, - укоризненно сказал азиат, прежде чем раствориться в темноте.
Тони кивнул и поспешил на склад, его сердце билось быстро, а запястье все еще пульсировало. Все эти годы он носил метку "Сладкой Боли", даже не подозревая, что она выжжена на его теле. Лиза тоже ее носила. Он не сомневался, что она знала о невидимой печати на своей руке, так же как всегда знала, как найти клуб. Пара секретов, которые она хранила от него, как несбывшиеся мечты, которые преследовали ее, как боль, которая заставляла ее возвращаться к "Сладкой Боли". Интересно, сколько отметин у нее на руке?
Узкий коридор, по которому он шел, был тускло освещен в противоположном конце единственной лампочкой над узкой, извилистой металлической лестницей, которая вела вниз. Не видя другого выхода, Тони спустился по ней. Бас пульсировал вверх по лестнице из динамиков клуба, посылая дрожь через стальные поручни. Повторяющаяся механическая мелодия эхом разносилась по широкому коридору, который он нашел у подножия лестницы. Он направился к другой далекой лампочке, и музыка стала громче, бас бился внутри него, как второе сердце; холодные, синтезированные ноты втягивали его мысли в бесконечную, бессмысленную петлю. У стальных двойных дверей под лампой Тони покачал головой, вытер ладони о бедра и толкнул тяжелую дверь.
Музыка нахлынула на него, как волна холодной воды. Что-то в музыке, похожее на сочетание потрескивания электричества и слабого стона обратной связи, заставило короткие волосы на затылке встать дыбом. Все изменилось со времени его последнего визита. Во-первых, музыка была другой. И он не помнил, чтобы видел так много клеток.
Семь лет - слишком долгий срок, чтобы вернуться в "Сладкую Боль".
Тони подошел к длинному бару - обшарпанным столам разной высоты и ширины, стоявшим вплотную друг к другу, за которыми патрулировали два голых бармена, - и нашел пустую бочку, на которую можно было сесть. Что-то заскулило внутри бочки, когда его вес заставил стенки треснуть. Он беспокойно заерзал на теплом металле. Ногти или когти слабо царапали стенки бочки. Новая вариация извращений "Сладкой Боли", - решил он.
Мужчина-бармен подошел к нему и поставил на стол высокий бокал с чем-то похожим на пенистый фруктовый пунш. Тони сунул руку в карман и вспомнил, что потерял деньги. Он повернулся и поднял пустые руки в жесте извинения. Бармен покачал головой, вытер ладони в жесте отказа и отошел. Тони тоже не помнил, чтобы в прошлый раз платил за выпивку.
Он сделал осторожный глоток смеси, зная из новостей, что наркотики могли быть смешаны с пуншем. Сладкий аромат тропических фруктов на мгновение заглушил несвежие запахи подвала склада. Острые ароматы танцевали на его языке, прежде чем немного горький привкус и пятно холодного онемения сказали ему, что было мощное нечто, скрывающееся за соблазнительным соблазном напитка. Покачав головой, он поставил бокал на стол. Кокаин был излюбленным наркотиком в его дни, когда все казалось проще.
Тони окинул взглядом тела, прыгающие, вращающиеся, метающиеся, судорожно дергающиеся на танцполе. В одиночных клетках, подвешенных на разной высоте к потолку, были голые женщины и мужчины; некоторые - запертые по двое и по трое в клетке, корчились, потели и гремели решетками своих тюрем. Цветные огни пульсировали стробоскопическим эффектом на толпу, освещая на мгновение отдельные лица, искаженные экстазом. Он не удивился, что Лизы среди них не было. Они оба были слишком стары для этой чепухи. Как Лиза могла это вынести? Теперь, когда им перевалило за 30 и они замедлились, ни у одного из них не было ни сил, ни выносливости, чтобы броситься в такую вакханалию. На самом деле, встреча друг с другом была изящным способом покинуть мир клубов, сцен и вечеринок для них обоих. Может быть, ей не хватало юношеских приключений? Смелости? Может быть, она пыталась вернуть себе то чувство, которое возникло у нее, когда она была молода и жила на грани жизни и смерти? Его аппетит уже не был таким острым. Наблюдая за неистовыми движениями танцующих и извивающимися клетками, он понял, что теперь больше, чем когда-либо, у него были пределы. Он не хотел отдаваться музыке, кричащей вокруг него, или наркотикам, гудящим изнутри, или участвовать в усталых, задыхающихся играх, которые пытались захватить мечты о сексе и власти, жизни и смерти. Он не хотел танцевать на краю. Он хотел только Лизу.
Пустота скручивалась внутри него в тугую пружину, когда он представил ее такой же уставшей от этой сцены, как и он, но желающей чего-то другого, чего-то большего. Он крепче сжал бокал, представив себе, как она чувствует, что сделала неправильный выбор, уйдя с ним той ночью, что ей следовало остаться и погрузиться еще глубже в боль. Он закрыл глаза от минутного головокружения, представив, как ей нужно переступить через край, упасть в пустоту. Войти в "Сладкую Боль" и никогда не выходить.
Не раздумывая, он сделал большой глоток из бокалa, а затем быстро поставил его, когда понял, что делает. Он вытер пену с губ и отодвинул бокал. Оглядевшись, он заметил пожилую пару, стоявшую у стены и наблюдавшую за ним. Они оба были солидными, одеты в вечерниe костюмы и сверкали драгоценностями. Женщина улыбнулась и кивнула ему с голодным блеском в глазах.
Тони вспомнил, как видел их в последний раз. Kогда Тони спросил о тех, кто выглядел совершенно неуместно в клубе, Гай сказал, что они не были туристами или игроками. Именно они оплачивали счета, договаривались, творили бюрократическую магию, которая позволяла "Сладкой Боли" появляться и исчезать без следа. Они были частью городского разума, который ощущал потребность в ткани городской жизни. Они делали больше, чем просто договаривались и наблюдали; они заполняли свою собственную пустоту, когда другие танцевали на краю и зa краeм. Они кормились, и когда больше нечем было питаться, они устраивали так, чтобы "Сладкая Боль" двигалась дальше.
Все больше и больше Тони вспоминал, почему он оставил эту сцену. Он вздрогнул и отвернулся.
И нашел Лизу.
Он увидел коротко остриженные каштановые волосы, голову, качающуюся вверх и вниз в знакомом ритме, быстрый профиль, который показывал длинную линию лба и носа. Лиза, прорезая толпу, направилась к двери на другой стороне клубного этажа.
Тони вскочил на ноги, выкрикивая ее имя. Музыка заглушила его голос. Лиза исчезла на мгновение, когда он пробирался сквозь толпу танцующих, отчаянно ища ее. Он мельком увидел пожилую пару, стоявшую у стены; они смеялись и разговаривали с другой пожилой парой, указывая в его сторону.
Кто-то, кто мог быть Лизой, вошел в дверь. Тони пошатнулся, когда девочка-подросток врезалась ему в спину. Ее пронзительный вой пронзил его разум, прежде чем руки затащили ее обратно в танцующую стаю, подняли в воздух и понесли к центру зала. Тони бросил последний быстрый взгляд на Лизу и вышел за дверь.
Он прошел через ряд звуковых перегородок, сделанных из полос пластика и материала, свисающего с потолочных труб. Он вышел в темную пещеру, освещенную туманными огнями. Тони замер, поднял глаза, ожидая увидеть звезды сквозь тонкий дым. Уличная решетка, вделанная в сводчатый потолок, убедила его, что он не перенесся в какой-то чужой мир. Когда-то это место должно было быть муниципальным складом, как те, что внутри опор моста и вне туннелей метро. Покинутая пещера была превращена в инкубатор для более серьезных игр "Сладкой Боли".
Тони закашлялся от запаха дыма и потер слезящийся глаз. Музыка отсутствовала; вместо нее человеческие голоса кричали, вопили, кричали и кричали, поодиночке и небольшими группами. Их ритмы были случайными, громкость далеко не так высока, как в танцевальной зоне клуба. Другие звуки смешивались с голосами: скрежет металла о металл, звон цепей, плеск воды, шипение выходящих газов, мягкий стук падающих тел, треск ломающегося дерева. Или костей... От этих звуков ему стало холодно, хотя в пещере было жарко и душно.
Несколько человек пробежали мимо него, шлепая босыми ногами по бетонному полу. Они быстро растворились во мраке, но он видел достаточно, чтобы понять, что никто из них не был Лизой. Тони побежал к ближайшему костру.
Он уже почти добрался до огня, когда заметил, что кто-то бежит рядом с ним. Вздрогнув, он обернулся, ожидая увидеть любимую.
Высокий худой мужчина был обнажен, и его длинные белые волосы волочились за ним, когда он шел в ногу с Тони. Его лицо было костлявым, безбородым, а глаза - черными в тусклом мерцающем свете. Он улыбнулся, признавая свое открытие.
- У меня никогда не было возможности показать вам задние комнаты, - сказал мужчина, и его улыбка стала шире. - Вы с Лизой так быстро подружились, когда впервые приехали сюда.
Это был не Гай. Парень был мертв. Зубастая улыбка была его, как и выступающая челюсть и тело, которое было плотью, накинутой на кости, еще до того, как СПИД забрал ее. Голос мужчины звучал, как у Гая, саркастический и сухой, на грани едкого замечания. Но это не мог быть Гай. Пещера обернулась вокруг Тони, и он чуть не упал.
Тони остановился за пределами внутреннего круга света костра, и мужчина остановился через несколько шагов. Они смотрели друг на друга, мужчина упер руки в бока. Сквозь свое тело Тони видел, как пламя прыгает, словно сквозь полупрозрачный занавес.
- Видишь что-нибудь, что тебе нравится, морячок? - мужчина пошевелил бедрами.
- Кто ты, блядь, такой?
Поверить не могу... Ни за что... Это невозможно...
Мужчина надул губы.
- Я мог бы понять, что ты забыл меня, если бы мы трахались, Тони. Но, черт возьми, после двух лет совместной жизни я решил, что сексуальное напряжение между нами сделало бы меня запоминающимся, - мужчина разразился истерическим смехом, скрестив руки на животе и несколько раз топнув ногой. - Нет ничего лучше безответной жажды вернуть мертвых, - сказал он, отдышавшись, и снова рассмеялся.
Тони обошел вокруг мужчины и подошел к костру. Это был Гай. Живой или мертвый, но все равно Гай. Невозможно, но реально. Внезапно мир перестал казаться таким твердым и осязаемым.
- Колледж был очень давно, - сказал Тони, тщательно подбирая слова.
Он взглянул на фигуры на периферии света костра, пытаясь отрицать тот факт, что он разговаривал с Гаем, пока искал Лизу.
- О, пожалуйста, перестань вести себя, как туристская сука, - сказал Гай, его хорошее настроение стало злым. - Я - тот ублюдок, который умер, придурок.
Тони отошел к другой стороне костра, пытаясь увеличить расстояние между собой и призраком. Гай лениво обошел вокруг костра вслед за ним. Тони взглянул на вход в пещеру - далекое серое пятно в темноте. Он думал о пустоте, о Лизе, что, может, ждала его.
- Я сожалею о том, что случилось с тобой, Гай, - oн действительно разговаривал с призраком? - Но я здесь ищу Лизу.
Тони начал поворачиваться, отчаянно пытаясь выбросить из головы мысль о Гае, о разговоре с призраком. Лиза. Он охотился за Лизой. Это был его якорь к тому, что было реальным.
- Ты всегда искал сучку, Тони, - насмешливо сказал Гай. - Вот почему тебе нравилось жить со мной. Плевать мне было на то, что говорили ребята. Я был хорошей сукой для тебя, даже если ты никогда не прикасался ко мне, даже если ты никогда не позволял мне прикасаться к тебе. И я заставил других твоих сучек чувствовать себя хорошо, когда они пришли. Мистер чуткий и самоуверенный, такой мужественный, что мог бы относиться к гомосексуалистaм, - сказал он, закатывая глаза, плечи, бедра, двигая руками вверх и вниз, - и не чувствовать угрозы. Ооооо, они действительно съели его, не так ли?
Лицо Тони вспыхнуло, и он быстро отвернулся, когда вспышка гнева захлестнула его.
- Почему бы тебе не избавить меня от этой беспомощной педерастической рутины, Гай.
- И если они испугались, когда встретили меня, ты знал, что они не будут веселыми, верно? Слишком напряженный и серьезный. Они бы начали с твоего имиджа и репутации, как будто я собирался затащить вас обоих в социальную канаву. И я бы тоже так поступил, - Гай рассмеялся, но не сводил глаз с Тони. - Нет, тебе нравились те, кто спрашивал, смотрел ли ты когда-нибудь, как я занимаюсь сексом с моими любовниками, кто интересовался, как геи это делают, кто слушал твои разговоры о коже, кольцах для члена и фистинге.
Тони ткнул пальцем в Гая.
- Я использовал тебя, а ты использовал меня. Тебе нравилось, когда твои маленькие жеребцы играли со мной в соблазнительные игры, или когда вы вдвоем сидели и смеялись надо мной, пока я был в доме. И ты знал, что все было не так, когда твой член стал ревновать. Ты тоже не возражал, когда я снял с твоего хвоста парочку этих психов.
- Ты же знаешь, как я люблю, когда ты злишься, Тони. Уверен, что не хочешь узнать, в чем дело на самом деле?
- Иди нахуй.
- Только в крайнем случае, - Гай немного подождал, потом улыбнулся. - Как в старые добрые времена, да?
Гнев Тони испарился. Гай был прав: он ввязался в мелкий спор, который они обсуждали сотни раз - обычное извержение сдерживаемого разочарования, которое накапливалось всякий раз, когда два человека решали жить вместе. Только теперь он спорил с призраком. Его страх вернулся, сильнее, чем прежде. Чтобы справиться с этим, ему пришлось закрыть глаза и представить Лизу, лежащую на его кровати и ожидающую его с соблазнительной улыбкой. Он зашел слишком далеко, чтобы убежать. Он был слишком близко к ней, чтобы сдаться только потому, что призрак из его прошлого решил преследовать его в приступе боли.
Его страх никуда не делся.
Наркотики. Галлюциногены в напитке, в дыму от костров, дающие жизнь воспоминаниям, вызванным его возвращением в "Сладкую Боль". Плохая поездка.
Разум успокоил его страх до приемлемого уровня. Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Он мог справиться с тем, что происходило. Это было не по-настоящему. Просто подыграй, сказал он себе. Вспомни Лизу.
- Какая же мы были пара хищников, Тони, - сказал Гай, подойдя к краю костра и усевшись на пол, скрестив ноги. - По правде говоря, я даже не могу себе позволить хорошенько потрахаться. Почему бы тебе не посидеть немного и не помочь вернуть хорошие времена? Это единственный способ, которым я могу выйти сейчас.
- Я не могу, - сказал Тони. - Лиза ушла от меня, приехала сюда. Наверно, она что-то ищет, но она мне нужна. Я должен найти ее, заставить вернуться.
Гай покачал головой из стороны в сторону.
- Я знаю, куда она пошла. Я могу привести нас к ней, если ты посидишь со мной несколько минут. Это не слишком большая цена, чтобы заплатить, не так ли?
Тони колебался. Он прислушивался к звукам, вглядывался в темноту между кострами. В дальнем конце пещеры были выходы, и Тони представил себе сеть туннелей, простирающихся под Бруклином и остальной частью города. Лиза может быть где угодно. Реальный или нереальный, был шанс, что Гай сможет помочь.
Он сел рядом со своим старым соседом по комнате.
- Ты выглядишь хуже туриста, Тони, - сказал Гай с оттенком грусти. - Ты выглядишь, как добыча. Что с тобой случилось?
Тони вздохнул и провел рукой по лицу. Его ладонь и кончики пальцев стали скользкими от грязного пота.
- Пожалуйста, не говори мне, - продолжал Гай, рассмеявшись. - Пожалуйста, не говори мне, что ты влюбился.
- Не совсем. Не влюблен. Но я во что-то провалился, - oн искал слова, чтобы передать то, что у него было с Лизой. - Безопасность, дружба. Может быть, я просто впал в секс-эйфорию. Но сейчас ничего нет, только пустота.
- Это все, что когда-либо было, особенно для таких людей, как мы. Ты просто не понимаешь этого. Вы не знаете пустоты... как глубоко она уходит. Вот почему ты не сделал первый шаг, чтобы быть реальным игроком. Но не расстраивайся. Даже я не понимал пустоты полностью, когда был жив, и я был игроком там, ближе к концу. Мы думали, что это чувство пустоты, которое мы испытывали, было жаждой чего-то, что другие люди могли бы дать нам. Это не беспокоило нас большую часть времени, потому что мы думали, что наполняем себя каждый раз, когда приходим. Что за пара акул мы были, путешествуя по нашим собственным маленьким сценам. Знаешь, что позволило нам так хорошо жить вместе? Мы были такими же людьми под всей этой ерундой. Хищники. Мы охотились за такими же людьми. Пустые маленькие ничтожества, которые не отличали свои задницы от своих членов или пезд. Но прелесть нашей совместной жизни заключалась в том, что у нас были свои маленькие территории. Ты охотился за пездами, а я за членами. Расскажи мне о тех временах, Тони. Я хочу помнить, я хочу знать подробности. Внутри меня больше ничего нет. Ни чувств, ни воспоминаний. Это все тени и пустота.
Гай смотрел на него не мигая, как будто призраки забыли моргнуть. Его рот был открыт, руки лежали на коленях ладонями вверх. Он был похож на ребенка, который ждет, когда его накормят.
Тони закрыл глаза и погрузился в воспоминания, стремясь успокоить Гая. Разговор призрака о пустоте и хищниках только усилил его собственную потребность в Лизе. И если этот призрак не сможет помочь ему найти ее, по крайней мере, его виновное присутствие не будет отвлекать его, пока он догонит Лизу и попытается вернуть ее.
Имена из его собственных приключений, а также Гай вернулись к нему, и их лица. Энн, Шанель, Кико. Турман, Джордж, Ларри. Вспомнились эпизоды, о которых он не вспоминал уже много лет: секс на крыше общежития, в шкафу, пока другие слушали и комментировали снаружи, используя ранние модели видеомагнитофонов, принадлежавших колледжу. Были игры унижения, игры боли и развлечения в костюмах. Простые и сложные, он повторил их все с Лизой. Но сначала он обнаружил их с одноразовыми партнерами, которыми они с Гаем наслаждались. Он начал говорить, и когда воспоминания хлынули наружу, Тони открыл глаза и посмотрел вверх, позволяя словам течь, прошлое догоняло его.
И когда прошлое затопило его, темнота за костром, казалось, стала светлее. Он начал понимать, что происходит между огнями. Сначала он отвел взгляд. Он говорил быстро, как будто что-то бормотал, но Гай не перебивал и не просил его говорить яснее, а только сидел и смотрел на него пустым взглядом, тусклыми, безжизненными глазами. Чем больше он говорил, тем яснее становился воздух, пока он не увидел выражение лица извивающейся женщины, которую хихикающие мужчины тащили к потолку на крюке и длинной цепи; до тех пор, пока он не увидел пот, стекающий по телу мужчины, подвешенного под углом на вытянутых руках и ногах, отчаянно вонзающего свой возбужденный пенис в толстую, смеющуюся женщину, дико танцующую под электронный вой только что начавшего играть оркестра; до тех пор, пока он не увидел сломанные кости, упирающиеся в мышцы и кожу, искажающие гладкие линии тел двух борцов, дерущихся и кричащих в луже воды под одобрительные возгласы и насмешки нескольких человек, стоящих рядом.
Кровь хлынула из ближайшего зверства и брызнула ему на лицо, щекоча губы. Потрясенный, он поднял руку, чтобы вытереть кровь, сплюнуть, потереть кожу и защитить лицо от новых брызг. Внезапный импульс заставил его остановиться. Кровь была горячей на его плоти, как пот Лизы, смешанный с его собственным, когда они занимались любовью. Он высунул язык, как змея, и облизал губы, как будто это было тело Лизы. Он ощутил медный привкус соли, затем сглотнул. Удивленный своим поступком, он вздрогнул. Пустота внутри него зевнула, угрожая взять его. Ожидая всплеска страха, он еще больше удивился тому, что его взволновало то, что он сделал. Его эрекция прижалась к молнии брюк, как будто он только что услышал стук каблуков Лизы по керамической плитке.
Кровь. На мгновение он забеспокоился, что она заражена, заражена смертью. Кровь смерти. Он думал о Гае, мертвом, призраке, и о тех временах, когда он поддавался на придирки Гая и участвовал в его сексуальных играх. Целуясь, поглаживая, они заканчивали тем, что глотали сперму друг друга.
Когда он описывал Гаю сцену, которую только что вспомнил, по его телу пробежал электрический разряд удовольствия. Он поставил себя на место Гая, и в этой сцене его любовником был не другой человек, а смерть. Кровавая сперма смерти была на его губах, во рту, в нем.
Поток его слов прервался, воспоминания спотыкались друг о друга. Внезапно пустота, которая заставила его последовать за Лизой в "Сладкую Боль", расцвела обещанием тайного исполнения. Он ясно видел пустоту, вокруг которой прожил всю свою жизнь. Игры, костюмы, смесь боли и удовольствия, которые он преследовал с таким отчаянием, внезапно превратились в мерцающие завесы, скрывающие его истинное желание. Он не хотел заполнять пустоту сексом. Он не хотел подчинять себе или быть подчиненным удовольствию и боли. Он не хотел подпитывать пустую жажду опытом, ощущениями, жизнью. Он хотел сдаться этой пустоте. Он хотел быть поглощенным пустотой, смертью.
Тони замолчал. Мгновение спустя электронный вой музыки изменился, стал громче, вспыхнул с внезапной энергией, как будто группа нашла свою канавку. Рев, похожий на рев разъяренного зверя, эхом разнесся по пещере, глубокий и грубый, окаймленный рваным воем электрогитар. В грохоте, похожем на тусклое сердцебиение, была скрыта неистовая пульсация барабанов и басов. Обратная связь взвизгнула, пронзила ухо и разум, и мысль. Тони согнулся пополам от боли, прижимая ладони к ушам. Сквозь слезы он увидел пожилую пару рядом, указывающую на него и смеющуюся. Они отвернулись. Он проследил за их взглядом до грубой конструкции клетки, окруженной неистовой толпой, пытающейся разрушить стены, чтобы добраться до оркестра, играющего внутри.
Тони встал, но музыка заставила его сгорбиться. Неужели Лиза хотела играть в группе? Неужели это была ее фантазия? Участники группы были теневыми фигурами, танцующими, имитирующими и распиливающими воздух своими инструментами, потерянными в момент страсти. Он понятия не имел, была ли она среди них или среди их зрителей. Он сделал шаг к клетке.
Стена клетки упала, сбив одного музыканта. Толпа хлынула в пространство сцены, когда другие стены рухнули. Один за другим приборы умирали. Последним был пульсирующий бас, трепещущий собственной жизнью, прежде чем утонуть в визге и криках толпы, сражающейся за любой кусок мяса.
Он слышал, как хрустят кости, рвется плоть.
- Красиво, не правда ли? - cказал Гай, стоя рядом с ним и глядя на оргию. - Все это так... романтично, тебе не кажется? Искусство, смерть и, черт возьми, даже участие зрителей.
Он хихикнул.
Тони сделал еще один шаг к толпе, но остановился, почувствовав прикосновение Гая к своей руке. Это не было твердое прикосновение; пальцы Гая чувствовались на коже, как холодный ветер.
- Ее там нет, - сказал он, внезапно посерьезнев. - Это не ее игра.
- Что именно? - cпросил Тони.
- Это то, что ты хочешь знать? Или ты хочешь узнать, что есть у тебя? Это я тоже могу тебе показать, - oн погладил Тони по руке, и холод сжал его кожу, словно обжег кость. - Хочешь стать игроком, Тони?
Тони застонал, когда пустота потянулась к нему. Он хотел этого, он хотел Лизу.
- Лиза, - прохрипел он, пытаясь уцепиться за рушащееся здание своих прошлых желаний и удовольствий, когда будущее взывало к нему.
Гай цыкнул.
- Ну, ты никогда не был по-настоящему авантюрным типом, Тони. Ты бы никогда не нашел "Сладкую Боль" самостоятельно. Не то что Лиза. Она была на этой сцене лет с пятнадцати. Она никогда не говорила тебе? Я часто видел ее, когда еще был рядом. Я чертовски удивился, когда она вцепилась в тебя. Последний шанс романтики, я думаю. Одна последняя попытка нормальной жизни с парнем, который мог бы дать ей хотя бы немного действия. А что бы сказал мой старый психотерапевт? Оскорбленный ребенок, очевидно. Убегая от чего-то ужасного, возвращаясь в него с дальнего пути. Дорогая, дорогая, это история всей нашей жизни, я уверен.
Тони отдернул руку.
- Иди нахуй.
Гай подошел к Тони, стараясь не прикасаться к нему.
- Скажи что-нибудь подобное еще раз, - прошептал он на ухо Тони, - и это может сбыться.
Тони отступил назад и посмотрел налево и направо, ища направление, в котором можно войти. Он вздрогнул от холода, который принес с собой Гай, и от холода в его словах.
- Нет? Опять отказал? Право. Я действительно пытался соблазнить тебя однажды, не так ли? После того, как мы закончили школу?
- Ты пытался переехать ко мне, когда у меня появился собственный дом, - ответил Тони. Он вспомнил панику в голосе Гая, когда тот предложил себя, пообещал сделать все, что Тони захочет, просто чтобы они могли продолжать быть вместе, продолжать играть в свои игры вместе. Страх просочился из каждой поры его тела, такой же грубый и сильный, как у Тони, когда Лиза ушла от него. Выпускной, ожидания от взрослого мира, переезд Тони - все это обострило панику Гая. - Я пнул тебя обратно в лифт, - продолжил Тони. У него была своя собственная паника, своя растущая пустота, с которой он должен был справиться. - Чтобы наверстать упущенное, ты повел меня в "Сладкую Боль".
- Мой психиатр сказал бы, что это был очень враждебный шаг. Не смог добраться до тебя, поэтому я привел тебя сюда, чтобы обезболивающая печать соблазнила тебя. Черт, как бы я хотел вспомнить ту сцену в лифте. Интересно, что я использовал на тебе. Нет, нет, не говори мне. Воображая, что это будет развлекать меня бесконечно, по крайней мере до твоего следующего визита. Может быть, тогда я попрошу тебя рассказать мне об этом.
- Я никогда не вернусь сюда после того, как вытащу Лизу.
- Конечно, ты вернешься. Что еще ты будешь делать, когда Лиза уйдет?
Тони отпрянул, отвел взгляд от Гая. Он двинулся в произвольном направлении, отыскал следующий костер, направился к его огню. Гай схватил его за руку, и Тони пошатнулся от холода. Костяная метка "Сладкой Боли" светилась на руке Тони.
- Не валяй дурака, любимый. Ты пропустишь ее момент как игрока. Здесь, позволь мне показать тебе.
Гай потянул Тони за руку, потащил его мимо женщин, колотящих по телам мужчин, растянутых и привязанных к полу, дикими, танцующими шагами; мимо женщины, связанной, слепой, с кляпом во рту, изнасилованной другой женщиной с фаллоимитатором, привязанным поперек ее лона; мимо мужчин, борющихся друг с другом в неглубоких ямах, ломающих друг другу конечности, откусывающих куски плоти, слизывающих кровь, льющуюся из их ртов; мимо мужчины с окровавленным мачете поперек живота, лежащего среди отрубленных голов женщин и занимающегося тем, что вытаскивает язык изо рта одной головы и проводит синими губами по его коже.
Гай остановился перед очередной ямой, но крепко держал Тони за руку. Внизу две обнаженные женщины приблизились к обнаженному толстяку, чьи распростертые руки и ноги были крепко привязаны наручниками к кольям. Одна женщина села за его голову и зафиксировала ее между своих бедер. Мышцы ее ног вздулись, когда она надавила, и он задергался и задохнулся, когда его глаза расширились. Другая женщина устроилась на его лице, полностью закрыв его, и начала двигать бедрами.
- Лиза, - прошептал Тони.
Он наклонился вперед, но холодная хватка Гая удержала его на месте.
Лиза подняла глаза, когда ее руки массировали грудь, и она сильнее уперлась бедрами в лицо, зажатое под ней. Ее глаза смотрели сквозь Тони, как будто он был таким же призраком, как и Гай. Пот покрывал ее тело. Улыбка, милая и эгоистичная, танцевала на ее губах. Тело толстяка дернулось, содрогнулось. Его руки ухватились за что-то неуловимое в воздухе. Его спина выгнулась, и из ямы вырвался отчаянный, приглушенный стон. Лиза откинула голову назад и ахнула. Толстяк рухнул, и его тело обмякло. Лиза дернулась вперед и вскрикнула. Она соскользнула с лица мужчины и упала на землю, закрыв глаза и улыбаясь. Другая женщина приподняла бедра, повернула ноги так, что у мужчины хрустнула шея, и отпустила его. Она придвинулась к Лизе, оседлала ее, прижалась бедрами к ее лицу.
- Лиза, - позвал Тони.
Его голос все еще был шепотом, рука Гая все еще служила холодным якорем.
Руки Лизы затрепетали в воздухе. Ее ноги дергались, как пойманная рыба, брошенная на причал. Женщина подалась вниз, согнувшись вперед, использовала ее руки, чтобы держать ее бедра прижатыми к лицу. Сопротивление Лизы ослабевало до тех пор, пока ее последние слабые движения наконец не прекратились. Женщина осталась над ней, заключенная в крепкие объятия.
- Лиза! - крикнул Тони, падая на колени.
Женщина встала, взяла Лизу за ноги и потащила вверх по пандусу. Она направлялась в сторону человека с мачете, когда Тони потерял их из виду. Тогда он понял, что Гай отпустил его и исчез. Только холодная боль в костях и мышцах напоминала ему о руке призрака.
- Пойдем, дорогой, - раздался за его спиной голос старухи.
Кто-то легонько похлопал его по плечу.
- По-моему, на сегодня с тебя хватит, молодой человек, - сказал старик, беря Тони под руку, чтобы помочь ему подняться. - Тебе пора домой. Всегда есть завтрашний вечер, знаешь ли.
Пожилая, хорошо одетая пара, которая наблюдала за ним весь вечер, обняла его, когда он встал. Каждый из них обнял его за плечи и помог уйти от ямы. Бриллиантовый браслет женщины впился в его плоть. Тони чувствовал себя, как ребенок, которого бабушка с дедушкой забирают домой с детской площадки. Будет ли молоко и печенье на кухне? Сказки на ночь сегодня вечером?
Тони попытался вспомнить своих бабушку и дедушку и обнаружил, что не может.
Пожилая пара проводила его обратно к входу в пещеру, провела через звуковые перегородки, помогла ему пробраться сквозь танцующую толпу во внешнем клубе. У стальной двойной двери, ведущей в клуб, парочка отпустила его.
- Ты вернешься, когда почувствуешь себя лучше, - сказала женщина.
Она улыбнулась, и трещины расширились в запекшемся макияже, покрывающем ее лицо.
- Мы пробудем здесь еще пару ночей, - сказал старик. Он дружески, по-отечески похлопал Тони по плечу. Его дыхание было затхлым, как воздух в логове хищника. - Конечно, ты всегда можешь прийти, когда дом переезжает. Всегда есть необходимость в помощи.
Пара посмотрела друг на друга и рассмеялась, когда они мягко подтолкнули его к дверям. Тони прислонился к металлу, почувствовал, как тот поддается, и оказался в коридоре под единственной яркой лампочкой.
Возвращаясь к погрузочным докам, он почувствовал во рту привкус пепла. Усталость заставила его немного отдохнуть на лестнице, но слабое эхо танцевальной музыки "Сладкой Боли", наконец, заставило его двигаться дальше. Он никого не встретил на пути к погрузочной платформе, где дождь прекратился и рассвет осветил небо. Земля все еще была влажной, воздух был влажным. Тони оглянулся через плечо на вход в склад. Двое швейцаров посмотрели на него в ответ. Позади них Гай висел вниз головой, подвешенный за ноги на длинной цепи, раскачиваясь взад и вперед, как часовой маятник.
- Ты чувствуешь это? – спросил Гай, его голос стал высоким, почти истеричным.
И в этот момент пустота внутри него открылась, как бездонный колодец. Тони почувствовал, что стоит у колодца, перегнувшись через край, а ветер свистит у него в ушах. Он облизнул губы, пытаясь ощутить вкус крови. Его эрекция напряглась, как будто хотела вырваться из своих пределов и искать удовлетворения.
- Ты хочешь этого? - парень поддразнил его. - Скажи мне, каково это, хотеть этого. Хотеть пустоты. Вымирания. Сначала скажи мне, на что похожа эта пустота. Это так трудно понять, когда ты в ней. Скажи мне, что такое пустота снаружи. Тогда скажи мне, каково это - хотеть этого.
- Завтра вечером, - ответил Тони дрожащим голосом. - После того, как вы покажете мне игры, которые мне очень понравятся. После того, как я стану игроком.
- Завтра вечером, сэр, - ответил швейцар-азиат с легким поклоном.
Гай исчез.
Тони вернулся к своей машине и поехал домой. Он не потрудился забрать свою почту или ответить на телефонные сообщения.
Хотя его страх прошел, и он устал, ему все еще было трудно заснуть. Возбуждение не давало ему уснуть. Он начал расслабляться, нежно поглаживая большим пальцем тыльную сторону левой руки.
Он медленно заснул, поглаживая невидимые отметины "Сладкой Боли" на своей плоти.
Перевод: Dear Esther
Последний сборник Уэйна - "Изверги при свете факела" ("Fiends By Torchlight"), который был опубликован издательством "Annihilation Press" в 2007 году, а одна из оригинальных историй, "Высокая луна" ("High Moon"), будет переиздана в журнале "Лучший хоррор 21 века: Первое десятилетие" ("Best Horror of The 21st Century: The First Decade") (издательство "Wicker Park Press"). "Железнодорожный всадник" ("Rail Rider") появился в книге Дж. Н. Уильямсона "Иллюстрированные маски" ("The Illustrated Masques") ("Gauntlet Press"), а его роман "Священный ужас" ("The Holy Terror") и сборник 1995 года "С еще влажными ранами" ("With Wounds Still Wet") доступны на Kindle ("CrossRoads Press"). Его мета-мемуары: "Упреждающее раскаяние" ("Proactive Contrition") и "Могу ли Я И Сейчас?" ("Can I And Now?") - обе являются эксклюзивными работами, опубликованными в Германии издательством "Blitz Verlag". В настоящее время он пишет криминальный роман "Город без второго шанса" ("City With No Second Chances") и серию антиутопических историй, действие которых разворачивается в недалеком будущем, чреватом нашим нынешним политическим климатом. Его веб-сайт: www.wayneallensallee.com, и его блог: www.frankenstein1959.blogspot.com.
"Кукла-любовник" был впервые опубликован в журнале "Маленькие Смерти" ("Little Deaths") под редакцией Эллен Дэтлоу и издана издательством "TOR" в 1994 году.
Это моя любимая история в том смысле, что первая часть почти полностью правдива и взята из моего детства в районе Гумбольдт-парк в Чикаго.
Она спит.
Это День поминовения 1994 года, и, возможно, уместно, что я размышляю о своём прошлом. О нашем прошлом.
Я смотрю в окно, на восток. Где рассвет, в конце концов, унесёт ночь струями летнего солнца и озёрного бриза. Цифровые часы цвета плазмы мигают с интервалом в три секунды. Сейчас 04:57 утра.
Селандин прижимается ко мне чуть ближе, погрузившись в фазу быстрого сна. Она говорила мне, что её сны чёрно-белые. Мы снимаем квартиру на Уолкотт-стрит, обычном месте из гангстерских фильмов, снятых здесь в сороковых и пятидесятых годах. Я вижу цветные сны, и в моих снах всегда кажется, что это предрассветные часы. Как теперь. Улицы пустынны. Мой разум настороже. Я слышу биение своего сердца в ноздрях, в ушах.
Селли натянула простыни до талии. Она спит обнажённой. Я одет в шорты и старую футболку. Я слышу тихий храп, спокойный звук. Мягкие волны бьются о берег Фуллертон-Бич.
Я оглядываюсь, узнавая звук. Более гнусавый, чем у Селли.
Рудиментарный близнец, растущий из грудной клетки моей возлюбленной, храпит.
Мягкие звуки навевают воспоминания.
"Мир ломает каждого и потом многие сильны на изломанных местах".
- Эрнест Хемингуэй
1959 год
Кристал-стрит в те дни была миром, удалённым от территории банд, которой она является сейчас. Не было сгоревших многоквартирных домов, не было нужды в оранжевых табличках в каждом окне трёхквартирного дома, говорящих прохожим, что они проходят через районную зону наблюдения за преступностью. Были клубы по интересам. Но все мы смотрели "Школьные джунгли"[11] и знали, что ситуация вот-вот изменится.
Мои родители жили на пересечении Кристал-стрит и Ваштено-стрит, когда я родился. Это был польский район, из тех, где никто никогда не переезжал. Жители просто умирали, и после этого их сыновья и дочери оставались жить там, пока не женились и не переезжали в дом побольше в Бактауне или на Логан-сквер. Или, может быть, они тоже умирали.
Лето 1959 года было жарким. Я помню, как намного позже услышал это от родственников, которые пошли на игру Мировой серии, чтобы увидеть "Уайт Сокс". В день моего рождения, девятого сентября, было девяносто восемь градусов по Фаренгейту[12].
Моя мать и двое её друзей с завода по производству радиевых часов, на котором она работала - красили циферблаты люминесцентными чернилами по десять часов в сутки - ездили на Дивизион-стрит и Милуоки-авеню на выставки, чтобы спастись от жары тем летом. "Баннер", "Роял", "Билтмор"; все выставки были с кондиционерами.
Моей матери пришлось работать во втором триместре; в то время мой отец едва зарабатывал, чтобы прокормить семью из двух человек, работающий охранником в "RB’s", ныне несуществующем универмаге в Милуоки. Я с теплотой вспоминаю, как купил в том магазине игрушки "Whamm-O Monster Magnet" и "Rock-’em Sock-’em Robot" в честь выпускного в детском саду.
Отец позволял мне выбирать всё, что я хотел, и к шести годам слово "монстр" прочно вошло в мой мозг.
Когда я родился, моя шея была обмотана пуповиной, и я уверен, что воздействие радия на мою мать тоже не помогло. Завод в конечном итоге был закрыт после многих лет судебных баталий; если вы стоите на эстакаде Огден-авеню, вы всё ещё можете посмотреть вниз и увидеть омерзительное лимонно-зелёное свечение в тех окнах, которые не были выкрашены в чёрный цвет.
В сентябре 1959 года моя мать и её друзья отправились в "Билтмор" на Дивизион-стрит на премьеру "Бен-Гура". Мне рассказали, что она тут же начала рожать меня.
Скорая помощь вовремя добралась до лютеранской диаконисы. Когда я появился на этот свет, моё лицо было синим, а из носа и ушей текли следы крови. Чтобы дать вам представление о том, насколько ограниченными мы были с медицинской точки зрения всего тридцать пять лет назад, всё, что врачи могли сказать моим родителям, это то, что у меня было дегенеративное заболевание мышц, вызванное травмой матки.
Моя мать винила себя много лет.
Когда я учился в начальной школе, одна из школьных экскурсий была в музей Рипли "Хотите верьте, хотите нет" в Олдтауне, где была выставка уродов из цирка Барнума и Бейли. Уроды на самом деле были термином Финеаса Барнума для быстрого обогащения. Позже его партнёр назвал таких людей, как я и Селандин, "человеческими диковинками". Я - с увеличенной головой и выпуклыми глазами, Селли - со второй головой, торчащей из грудной клетки.
Один из дисплеев отображал Тома Тумба. Его мать искренне считала, что миниатюрность её сына была вызвана горем, которое она испытывала из-за того, что её щенок утонул, когда она носила Чарли (настоящее имя мальчика). Я пошёл домой и рассказал маме историю о том, как Том-мальчик-с-пальчик разбогател и женился на женщине, которая сказала ему, что он такой же красивый, как и она, так что моей матери не нужно беспокоиться обо мне.
Моя мать грустно улыбнулась, когда я сказал ей это, и теперь я понимаю, что это было потому, что она знала, как мои взрослые годы причинят мне боль, и что мои ближайшие школьные годы будут только предвещать эту боль. Она улыбнулась, как улыбаются, когда вспоминают, что человек, с которым они разговаривают, был таким маленьким и крошечным. Печаль первого осознания смертности. Мама ожидала худшего. И поэтому, я до сих пор слышу её плач по ночам.
Но школа, в которую я пошёл, называлась "Институтом Святых невинно убиенных младенцев", одна из клиник округа Кук.
На первом году обучения я познакомился с Селандин Томей. Некоторые другие дети и их родители шептались о ней.
Возраст детей в классе был разным; некоторые учились медленнее, у других были заторможены функции организма, и их нужно было учить с бóльшим терпением.
Селли родилась в 1959 году, как и я.
Она была первой девушкой, которую я увидел голой.
"Институт Святых невинно убиенных младенцев" был одним странным грёбаным местом. Вы входили в этот лабиринт зданий на пересечении Восемнадцатой улицы и Оноре-стрит, миновав небольшой кусочек чего-то похожего на филадельфийский рядной дом; это здание, которое было ожоговой палатой для всего округа, и Маяк для слепых. На северо-восточном горизонте манила пара огромных красных неоновых губ, рекламирующих ковры "Магики".
Уроки чтения и правописания не были слишком сложными; наши сеансы реабилитации отражали наши потребности. Терапевты были великолепны. Клянусь, Вонни Ллевеллин и Рон Шавлус обладали терпением святых. Реабилитация в основном состояла из упражнений на координацию, игр, чтобы каждый человек использовал свою правую и левую стороны независимо друг от друга или в тандеме.
Что было странным в "Институте Святых невинно убиенных младенцев", так это мои одноклассники. Не всем из нас разрешали ходить с классом на экскурсии, вроде той, что была у Рипли. Иногда мне казалось, что это тюрьма. Со мной никогда не обращались плохо, но я чувствовал, что всеми нами манипулируют каким-то образом, который я никак не мог понять.
Реабилитационный центр для несовершеннолетних, где мы находились, был в комнате под номером восемнадцать, большие чёрные цифры на оранжевой двери. В комнате номер двадцать должно было быть ожоговое отделение, но там находились люди всех возрастов, подключенные к разным аппаратам. Я слышал, как несколько санитаров ворчали по поводу того, что им приходится работать с "Куском боли", который находился в углу комнаты номер двадцать. Пустая синяя дверь.
Я никогда не видел ничего из того, что происходило в этом длинном коридоре из подкомнат. Но я слышал крики. Несколько раз за эти годы меня вырвало на ладонь или в мусорное ведро, как удобнее, когда я вспоминаю эти проклятые, пронзительные, ужасные крики.
Когда-то это не имело ничего общего с воспоминаниями. В медицинском журнале я наткнулся на фотографии мертворождённых талидомидных детей, таких, какой был у Селандин.
Один из этих "мертворождённых" детей был не чем иным, как нервным столбом, обёрнутым вокруг кости в плаценте.
Я возвращаюсь в спальню, мои руки вымыты и свежие. Я до сих пор чувствую запах рвоты в слабом весеннем воздухе. 31 мая, первый настоящий отход Чикаго от зимних дней. Это не плохой запах. Это пройдёт через несколько минут, как когда мы с Селли были детьми и тайком курили на заднем крыльце двухквартирного дома Плихта.
Селандин крепко спит. Скоро взойдёт солнце, небо уже цвета морской волны. Её груди поднимаются и опускаются, снова поднимаются. Голова под её левой грудью склоняется набок.
Когда Селандин дышит, голова выглядит как буй, качающийся у Фуллертон-Бич. Её глаза открыты, и она смотрит на меня.
Смотрит молча.
Столько уродств в одном классе. Мальчик, у которого череп был проломлен свинцовым стержнем, у другого был выпученный глаз, как будто его голова была пузырём, выдуваемым из пластиковой трубы. Многие едва могли стоять. Я мог, но избыток крови в мозгу заставил мою голову опускаться. Мой подбородок часто касался груди, я смотрел вверх, мои брови обрамляли мой взгляд на прекрасную Селандин.
В ней не было ничего заметно плохого. По крайней мере, по сравнению с другими. Её позвоночник был изогнут вправо; я слышал, как Рон Шавлус упомянул, что в конечном итоге он может перестроиться. Она всегда носила пышные платья в цветочек. Конечно, это был 1966 год, и все девушки были одеты в одежду, которая скрывала все возможные аспекты их юной сексуальности, а цветы источали невинность. В эти дни я вижу те же самые узоры на женщинах, одетых в одежду для беременных.
К середине 1967 года расписание многих моих одноклассников изменилось. И Селандин, и я, а также несколько других настолько улучшили свою подвижность и координацию, что нам приходилось приходить на терапию только три раза в месяц. Так продолжалось, пока мне не исполнилось тринадцать. Терапевтические кабинеты - двухквартирный дом в Абердине - были ближе к нашим домам.
Исчезли воспоминания о мальчике в ожоговом отделении, о котором говорили санитары в "Куске боли". Его мать оставила его спать на вершине змеевика нагревателя. Вместо пересадки кожи врачи сняли несколько дополнительных слоёв кожи с ягодиц мальчика и провели эксперименты с инъекциями Т-лимфоцитов.
Исчезли и странные люди, которых держали в психиатрической палате, как я тогда её называл. Теперь я знаю, что Джимми Дворак, Фрэнки Хейд, Билли Бирс и другие печально известные чикагские убийцы недавнего прошлого были диагностированы как шизофреники. Но этого слова мои родители не знали, и мне пришлось довольствоваться фонетикой.
Я видел Селандин только на занятиях по терапии. Селли ходила в государственную школу Уэллса, которая была намного ближе к терапевтической клинике.
Я многое узнал о ней. Дело в том, что она была ребёнком талидомида, того чудесного успокоительного, которое беременным выписывали до 1963 года, когда оно было запрещено. Её матери прописали препарат под торговой маркой "Кевадон", и в конце концов у неё диагностировали периферический неврит. Будучи молодым, я думал, что это действительно интересно. Успокоительное, которое дало обратный эффект. В терапии мы с Селандин практиковали метод Фельденкрайза. Это придумал бывший инструктор по дзюдо, чтобы улучшить осанку и самооценку. Последнее было то, что мне, безусловно, нужно. Селли с каждым днём становилась всё краше. Этим летом я мечтал о первой, второй и четвёртой средах каждого месяца. Я узнал, что её мать была приверженкой холистической терапии и что она делала Селли ежедневные инъекции аконита, который на самом деле был волчьим ядом, чёрт возьми, и это, по-видимому, действовало как вспомогательное средство для её "блуждающего нерва", который был идеальным ингибитором боли. Позже я часто задавался вопросом, сколько боли она на самом деле пережила? Красивая, но по-прежнему носила платья с оборками вместо шорт и блузок, как почти все в Уикер-Парке, даже самые толстые девушки.
И она мне очень нравилась.
Моя мать была рада, что я нашёл друга в Селандин Томей. Вспоминая об этом, я не припомню, чтобы они когда-либо встречались во время нашего пребывания в "Институте Святых невинно убиенных младенцев". Мы с Селли часто гуляли рука об руку по Гумбольдт-Парку. Она и её мать жили на пересечении Дивизион-стрит и Эрмитаж-стрит, по соседству с домом холистического исцеления, который обычно посещали поэты-битники и художники-абстракционисты. Отец Селли до своей смерти работал водителем, тем, кто подбрасывал потенциальных игроков в покер и геймеров в "Mania’s Lucky Stop Inn", польский клуб, расположенный на другой стороне от их дома.
В первый раз, когда я пришёл в дом Селли, я увидел цитату в рамке, которая была задолго до милых логотипов, вышитых декоративно-прикладным искусством. Цитата, написанная простыми печатными буквами, гласила:
ЗДОРОВЬЕ И БОЛЕЗНЬ МОГУТ БЫТЬ ПРЕДСТАВЛЕНЫ КОНТИНУМОМ.
Селли показала мне книжные полки своей матери, "Холизм и эволюция" Джен Смэт, "Гомеопатия и родственные заблуждения" Оливера Уэнделла Холмса и другие. Я помню, как увидел книгу об ЭДТА. Не понимая, что это значит, я пролистал её. Буквы обозначали этилендиаминтетрауксусную кислоту. В книге были изображения карликовых скелетов и тел в позе эмбриона. Я прочитал, что ЭДТА хелатирует кальций, уходящий с отходами организма. Я начал спрашивать миссис Томей, что это значит, когда она вошла в комнату с вишнёвым "Kool-Aid", но она быстро убрала книгу, поставив её подальше от меня и Селли.
В тот вечер я задержался допоздна, потому что моя мать работала сверхурочно на радиевом заводе. Я должен был быть дома засветло, но она не могла позвонить, и я знал, что сумасшедшая Анна Банана, соседка снизу, которая должна была меня проведать, была на ипподроме в Цицероне.
Мы наблюдали за Уолтером Кронкайтом на чёрно-белом экране светлого "Philco", который очень серьёзно рассказывал о последнем космическом полёте на Меркурий. Так оно и было, да, четырнадцатого июля 1967 года. Мы переключали каналы и увидели "Я мечтаю о Джинни и Бэтмене". Женщина-кошка выстрелила в Dynamic Duo дротиками с успокоительным. Робин сказал: "Святой д'Артаньян", и они оба рухнули. Это была Джули Ньюмар в роли Женщины-кошки. Телевизионное изображение не было таким снежным, как у нас, Томеи заказали "Channel-Master" в штате Нью-Йорк (единственное место, где их продавали), я думаю, они были первыми в округе, у кого он появился. Вы видите их повсюду сейчас; они выглядят как двухсторонние грабли рядом с дымоходами.
Той ночью, после того как миссис Томей подвезла меня домой на их "Olds Holiday" 1956-го года, мне приснился мой первый взрослый сон. Это была пожилая и полная Селандин в костюме Женщины-кошки. Моё нижнее бельё было мокрым, и в то утро было трудно пописать. Я чувствовал себя виноватым. Я не помнил сам сон до полудня, после я как бы понял.
Я пошёл к Селли в тот же день, на следующий после моего сна. Селли предложила поиграть в доктора. Её мать ушла за покупками в "RB’s", и я подумал, может, она встретится с моим отцом и потратит дополнительное время на сплетни. Мы прошли в заднюю гостиную, и шторы трепетали каждый раз, когда эстакада Паулина-стрит гремела словно судьба.
Селли спросила меня, буду ли я бояться? Я сказал: чего, быть пойманным? Она сказала: нет и отвернулась.
Я так ясно всё это помню. "Westclox" с изображением татуировки тикают через всю комнату, нас обоих разрывает от страха и предвкушения. Мы знали, что в тот день больше ничего не будем делать, кроме как смотреть друг на друга голыми. Мать Селли оставила на комоде пачку сигарет "Hit Parade". Я никогда не видел, чтобы она курила, и думал, что сигареты предназначались для её посетителей-мужчин.
Селли была босиком, всё ещё в цветочном платье. Я двинулся вперёд, чтобы взять лямки в свои потные руки.
Что-то пнуло меня. Это была не Селандин, если только она не смогла поднять ногу с двумя суставами и вонзить её мне прямо в бедро. Она быстро попятилась.
Я был обеспокоен тем, что она передумала. Прошёл ещё один поезд за окнами, и я начал думать о времени. Я сказал ей не волноваться.
Селандин сказала, что сама снимет платье.
- Закрой глаза, - сказала она.
Когда я плотно закрыл их, я услышал, как она прошептала:
- Ты знаешь, я никогда не смеялась над твоей головой или глазами.
Я открыл глаза. Я благодарю меньших богов за то, что моя деформация позволила моим глазам не вылезать больше, чем они уже это сделали.
Я посмотрел на Селли. Она стояла в стороне от меня, обнажённая, на её теле не было волос. Но...
Из неё росла часть тела. Как в той книге, которую я рассматривал, которую мама Селли передвинула на более высокое место на книжной полке.
Я понял, что её грудная клетка была слегка колоколообразной. Для размещения головы, которая выступала из-под последнего из левых рёбер. Её глаза были закрыты, мирно-подобные, как будто во сне.
Но это ещё не всё.
У Селли из тазовой кости росла крошечная ножка; это, должно быть, было то, что ударило меня. Из области вокруг её плоского живота я мог видеть три перепончатых пальца.
Большой палец без ногтя торчал из её пупка.
Мне было всего семь с половиной, но вы быстро учитесь, когда не знаете, что следующий парень на улице скажет или сделает с вами. Я сказал Селли, что она красивая, сильная, но уязвимая. Теперь я понял причину платьев в богемном стиле. Она начала плакать.
Всё ещё одетый, я пошёл вперёд, осторожно целуя её лицо. Она ответила взаимностью. Через несколько минут я почувствовал, как меня дёргают за талию. Я подумал, что это могли быть руки Селли, работавшие над моими штанами.
Я посмотрел вниз краем своего бóльшего глаза.
Голова под грудной клеткой Селандин сосала мою рубашку, затягивая её в рот. Жевала её.
Я услышал шум и запаниковал, думая, что входная дверь открылась. Селандин спросила меня, испугался ли я? Я сказал - да, я боялся, что её мать может поймать нас.
Селли посмотрела вниз и сказала, что её матери всё равно, что кто-то может увидеть её такой. Миссис Томей явно гордилась тем, что Селли не боялась показывать своё тело.
Когда я немного попятился, голова качнулась вверх. Глаза уставились на меня. Рот не выпускал мою рубашку.
Боже, я просмотрел так много медицинских терминов, когда вернулся в Чикаго, к Селли. Я пытался найти фразу "материнская эклампсия" и нигде не мог её найти. Наконец я позвонил в Библиотеку Гарольда Вашингтона, девушка по имени Коллин сказала мне, что это означает заболевание, при котором есть угроза жизни матери и ребёнка из-за возникновения судорог у женщины и резкого скачка артериального давления.
Селандин и я оставались хорошими друзьями в течение следующих нескольких лет. Мы играли в доктора ещё несколько раз, когда её мамы не было рядом.
Чаще всего мы просто гуляли по Уикер-Парку, и я иногда, в стальных тенях эстакады, поднимал её платье, засовывал руку и гладил голову близняшки. В книгах о цирковых представлениях их называли "рудиментарными близнецами".
У матери Селандин была аномалия множественной кисты плода.
В настоящее время это можно обнаружить с помощью УЗИ. Так что Селли, безусловно, уникальна, тем более, что она жила. И голова не была мертворождённой.
Селли держала ногу, крошечную, как у цыплёнка, обмотанной вокруг ноги чем-то вроде ремня для ходьбы Поузи, вроде тех, что используются, чтобы поднимать пациентов с инвалидных колясок. Пальцы медленно рекальцинировались в её теле из-за дополнительного набора веса в препубертатном возрасте. Много раз, как я читал, рудиментарный близнец так и не сформировался, потому что он фактически перекальцинировался в более сильного близнеца во время пребывания в утробе матери.
Примерно в 1970 году компания "Ray-Ban" изобрела солнцезащитные очки, которые идеально подходили моим глазам, и страховая компания "Bankers Life Insurance" оплатила счёт. Если бы у меня не было копны светлых волос, я мог бы выглядеть как один из самых ярых панков, которые всё ещё можно увидеть в старых северных кварталах. Я думаю обо всём, что знаю сейчас, чего не знал тогда. Все медицинские термины, которые не имели для меня ни малейшего значения. Я любил Селандин Томей.
Вы можете найти аномалию Селандин, если хотите назвать её более верно, в любой книге, в которой перечислены эффекты дисплацентации плода при монозиготной многоплодной беременности. В справочнике Вашингтонской библиотеки по врождённым дефектам сказано: СМОТРИ также детский синдром Мишлен. Страница 1433. Нихрена. Это заставляет меня думать о болезни Джона Меррика и о том, как она стала известна как "элефантиаз" из-за того, что его мать упала перед слоном во время парада в первые дни её беременности. Интересно, сталкивалась она когда-нибудь с матерью Тома Тамба и обменивалась ли плохими суеверными историями?
Голова, растущая из Селли, была частью кисты плода с дисплазией скелета. Большие выпоты органов кисты были под подкожной областью Селли вокруг её нижней части грудной клетки. У большинства талидомидных детей, рождённых таким образом, наблюдаются общие выпоты в плевральной и перикардиальной областях, то есть в лёгких, сердце и селезёнке, может возникать многоводие. Кажется, я припоминаю такого ребёнка в "Институте Святых невинно убиенных младенцев", сама болезнь заключалась в избытке воды в органах.
Апрель 1968 года.
Наше счастье было недолгим. Весной, после того как мы впервые увидели друг друга обнажёнными, Джеймс Эрл Рэй убил Мартина Лютера Кинга-младшего в Мемфисе. Окрестности вокруг нас сгорели дотла. Самой крупной бандой в этом районе были "Блэкстоунские рейнджеры", и они вымещали своё недовольство на пуэрториканцах, которые продвигались к западу от нас. Ежедневно происходили драки с "Латинскими королями".
В ту пятницу, когда в забегаловке "Ricky’s Deli" на нашем углу взорвали зажигательную бомбу, мои родители разорвали договор аренды квартиры на Кристал-стрит. Я надеялся, что продолжу видеть Селли на занятиях по реабилитации, когда всё это закончится, но этого не произошло. Мой отец уволился с работы в "RB’s", и мы переехали в Шелбивилль, штат Кентукки, к родственникам.
Селли и я обменивались письмами, и она часто писала, как горько ей смотреть на то, как все, даже терапевты, смотрят на неё. Я сказал ей не переживать. Мои родители говорили, что скоро мы вернёмся в Чикаго, может быть, в более симпатичный район вокруг Олбани-Парк.
"Скоро" наступило в 1970 году, и когда мы вернулись в место, где я родился, я обнаружил, что Томеи переехали. За предел штата и где-то на запад - вот всё, что я смог узнать. Я получил несколько писем от Селандин с почтовыми штемпелями Айова-Сити и Термополис, Вайоминг. Она звучала всё более подавленно, рассказывая, как её мать везёт её в климат, который поможет ей чувствовать себя более здоровой. Они могут переехать в Альбукерке.
Я смотрел сериалы "MASH" и "Все в семье", видел окончание войны во Вьетнаме и отставку Никсона. Примерно во время падения Сайгона я получил письмо от матери Селандин из Нью-Мексико. Она сказала мне, что Селли ушла из дома.
В своей комнате она нашла корешки билетов до Денвера. Она поехала за ней.
"Слово уроды... звучит как крик боли".
- Энтони Берджесс
- Ты ничего не узнаешь, пока не почувствуешь язык зомби.
Несколько мужчин на Фремонт-стрит в центре города повторяли это, словно молитву, всю первую ночь, когда мы с Нормом были в Лас-Вегасе.
Мы взяли отпуск на неделю, работая в "Логове льва". Норм Брейди был вышибалой, а я - диджеем. Эти закруглённые очки "Ray-Ban" теперь были в моде. Это был июнь 1987 года, и я жил в районе Денвера почти с тех пор, как шесть лет назад окончил колледж.
"Да здравствует Лас-Вегас!" - пел Элвис, когда я был в "Институте Святых невинно убиенных младенцев" с Селандин. "Да здравствует Visa!" - больше походило на правду. Всё было чертовски дорого! Ну, тарелки с креветками были дешёвыми. Похожи на маленьких морских обезьян, вспоминаю, как однажды пошутил Дэвид Леттерман.
Мы шли по более захудалой части города, обдумывая свои давние мысли и держа их при себе. Мы были просто чертовски рады покинуть Денвер.
Крутой неон "Монетного двора" и "Золотой самородок", которые были так заметны в "Криминальной истории", остались далеко позади. На Восьмой улице находились поручитель и "Бобровая Сумка Рэя". На Девятой мы увидели гостиницу "Орбита", но не смогли войти, потому что безрукий толстяк в лиловой толстовке потерял сознание во вращающейся двери. Никто внутри, казалось, не заботился об этом. Мы продолжали идти, забавляясь тем, как дети швыряют пенни между ног уродливых шлюх. Оглянувшись назад, в сторону "Блестящего ущелья", мы увидели лишь крошечную каплю розово-голубого неона. Это и воспоминание о голосах, заговорщицки шепчущих о зомби-языках.
У меня была степень бакалавра английской литературы в Университете Иллинойса. Я пробовал свои силы в бихевиористских науках, но не смог. Думаю, это потому, что я всё ещё думал о Селандин. Мне было десять, когда она уехала из Чикаго на запад. Я думаю, именно холистический центр сказал миссис Томей, что более сухой воздух может принести Селли пользу, снимая стресс и "позволяя лучше видеть себя".
На самом деле я думал, что Томеи хотят больше уединения. Беспорядки были не только расовыми. Негры также нападали на чёрных инвалидов. Я мог понять опасения Жозефины Томей.
Моя семья удивила меня, вернувшись в юго-западную часть Чикаго. Бриджпорт, в нескольких кварталах от дома мэра Дейли на Эмеральд-стрит. Тогда хороший район, межштатная автомагистраль Стивенсона - новая и удивительная вещь, и большинство кварталов, заполненных убожеством, были обнесены новенькими заборами "Tru-Link", любезно воздвигнутыми мэром. Он сделал это за несколько лет до этого, потому что во время съезда Демократической партии 1968 года Чикаго собирались изобразить как прекрасный город на всех сетевых телеканалах.
У меня было несколько сувениров от Селли; тактильные ощущения, а не просто воспоминания о ней обнажённой и о том, что она видела меня таким же.
Мы часто обменивались книгами, и у меня до сих пор хранилась одна из её загадочных "Счастливых Холлистеров". Они были где-то на ранчо, это всё, что я помню. Меню из закусочной "Ricky’s Deli", с которым мы играли в "соедини точки".
Я чувствовал себя комфортно на Кристал-стрит, где мы выросли. Я понял это, проходя мимо казино и неоновых вывесок. Даже в Лас-Вегасе, как и в Денвере, никто не считал меня другим. Чёрт, у меня были обе руки, чёрт возьми, и я не блокировал вращающуюся дверь. Вот как это было - вернуться в район Гумбольдт-Парка.
Старые поляки любили нас - не просто терпели нас - потому что они были не слишком далеки от зверств Дахау. Дети нашего возраста, нормальные, ну... это была совсем другая песня.
Для них мы были уродами. Вот они, уроды. Некоторые высказывали мнение, что мою мать трахнула в домике горилла в зоопарке Линкольн-Парк. И хотя недостатки Селандин были не так очевидны, у неё была небольшая сутулость, как у пожилых женщин, которые убирали офисные здания в Чикаго-Луп после окончания часа пик.
Ещё одна вещь, которая делала Селандин уродом в глазах других детей, заключалась в том, что она околачивалась со мной. Это было до того, как я надел чёрные солнцезащитные очки, и я был похож на тех существ из "Графства Паук" в эпизоде "За гранью возможного". Селли целовала меня на публике. Те неуклюжие, предподростковые поцелуи, когда это словно целовать сестру. Самым грустным воспоминанием о Селли у меня была фотография, сделанная моей матерью, с белой рамкой и датой, напечатанной справа. Когда все из Сент-Фиделус отправились на школьную экскурсию, моя мама сделала цветную фотографию меня и Селли перед входом из жёлтого кирпича. Чтобы хвастаться перед родственниками и коллегами, которым никогда не говорили, что я на самом деле зачислен в "Институт Святых невинно убиенных младенцев". Никогда. И всегда в реальном мире. Джеймс Трейнор и Селандин Томей, февраль 1967 года. Здесь, в реальном мире.
В реальном мире я закончил колледж и уехал из города. Нашёл работу в книжном магазине в Стриторе, затем переехал в Навау, недалеко от Миссисипи. Я тоже собирался на запад, понимаете? Однажды ночью в последнем городе я пришёл домой с работы из национальной сети ресторанов "International House of Pancakes" и обнаружил, что моё место ограблено.
Воспоминания о Селандин пропали. Всё остальное не имело значения. Я уехал из штата той же ночью. Картаж, штат Миссури. Колкорд, штат Оклахома. Кто захочет взять меня на работу? Не так много мест. А те, кто это делал, в конце концов находили оправдания, чтобы избавиться от меня. Я был чёртовым бродягой всё начало восьмидесятых. Как и в сериале, у меня была какая-то чёрная работа, я находился там несколько недель, а затем какой-нибудь самоуверенный человек или группа распускали слухи, чтобы выставить забавно выглядящего парня с выпученными глазами жука из их безопасной маленькой деревушки вон.
И вот Денвер. Это была чистая удача, что я услышал о программе адаптации для людей с ограниченными возможностями, когда проезжал через Седалию, штат Колорадо. Я не знаю, почему я отказался от неё ради выступления диджеем; наверное, мне больше нравились ночи. Компактный горизонт Денвера, горы Флэтайрон, невидимые до серого ложного рассвета.
Что ещё лучше, я нашёл друга в лице Норма Брейди. Я был в магазине звукозаписей "Wax Traxx" на Двенадцатой авеню в Капитолийском холме, разыскивая копию Роберта Митчема, поющего "Thunder Road" для одного из тематических вечеров в баре. Норм пропел последние сорок пять секунд до того, как я ушёл по проходу. Мы завели разговор об Элвисе и актёрах, которым не следовало записывать альбомы, пока шли по многоквартирному дому "Colfax On The Hill". Норм жил в однокомнатной квартире над кафе "Метрополис" на Логан-стрит; я был в трёх кварталах от Галапаго-стрит. Норм работал в баре на Вази-стрит, рядом с виадуком, а также подрабатывал в "Логове льва".
Жизнь там была лучшим временем в моей жизни. Я просыпался в этих красивых и гипнотических голубых горах на западе, всегда покрытых снегом, даже в июле. Пока мы случайно не поехали в Лас-Вегас, и я не увидел, что город и реальный мир сделали с Селандин Томей.
Наше любопытство взяло верх над нами. Мы играли; безубыточность, более или менее. Никто из нас много не пил. Алкоголь оказывает неблагоприятное воздействие на моё здоровье, и у меня сильные головные боли. Так что наше решение было трезвым. Человек, одетый в сиреневое, поддельный Принс, выдающий себя за известного певца, рассказал нам, где найти этот... язык зомби.
Я чувствовал себя хорошо; одетый в не туристический чёрный цвет и оливково-зелёный пиджак. Тонкие лацканы, галстук в цветочек, но разбавлен значком Элвиса Пресли, играющего на укулеле в "Голубых Гавайях". Норм был одет в джинсы и футболку с надписью "Дорожный убийца", которую он купил в Арваде, в "Маленьком книжном магазине ужасов", и носил бейсболку "Сент-Луис Кардиналз".
Направления были не такими сложными. Мэриленд-Паркуэй соединяется с Рю-Х-стрит за Одиннадцатой улицей. Посреди трёхстороннего перекрёстка, заштрихованное тенями, стояло белое здание в стиле железнодорожного вокзала. Логотип представлял собой женщину в бирюзовом и шляпе с низкими полями.
Название места, также написанное бирюзовым шрифтом, было:
"БЕЛЛАДОННА".
Селандин говорит, что мало что помнит о тех днях в Лас-Вегасе. Чёрт, да она сейчас вообще мало что помнит, из-за наркотиков, которые она всё ещё принимает, пытаясь забыть всё это. Штаб-сержант базы ВВС Неллис подсказал Селли способ заработать деньги, такую чушь вы прочтёте в любом из чикагских объявлений. Селли знала, что никогда не будет работать официанткой в какой-нибудь засаленной забегаловке на Фламинго-роуд.
Заведение угодило тем, кто действительно хотел острых ощущений, чего-то другого. Чего-то непристойного.
Ампутанты, обожжённые. Парад уродов на сцене. Я задавался вопросом, посещал ли когда-нибудь безрукий мужчина, упавший в дверном проёме, все эти месяцы "Белладонну"?
Язык зомби.
Лас-Вегас похож на конкурс "Мисс Америка". Он использует вас, и вы используете его в ответ.
Здание вибрировало от проезжающих по бульвару грузовиков. Покрытые гелем красного и синего цвета, дверные проёмы украшены бисером. Мигающие квадраты мягкого света на полу, чередующиеся в шахматном порядке. Может, это была дискотека в другое время? Декор напомнил мне бары Go-Go в Калумет-Сити в Иллинойсе.
Женщина на сцене была жертвой ожога; в свете и никотиновой дымке нельзя было сказать, если не смотреть на неё снизу вверх. Она посвящала бóльшую часть своего времени стайке скелетов на другом конце заведения.
Там, где мы сидели, мимо прошла карликовая женщина с волосами, растущими из родинки на щеке, с пустой банкой из-под чипсов. Собирала деньги на музыкальный автомат. Нынешняя песня была какой-то старой, но хорошей из семидесятых. "Fool For The City" группы Foghat, может быть. Или "Toys In The Attic". Aerosmith всегда собирали самые большие толпы в стрип-барах. Родинка была размером с выходное отверстие тридцать восьмого калибра. Женщина сдула длинные пряди волос со своего рта, прежде чем попытаться соблазнить нас раздутым серым языком.
Это заставило меня подумать о Селандин. И о себе. Время не меняет ничего, кроме контуров наших тел. Жертва ожога на сцене вообще не имела контуров - мы видели это, когда она двигалась в нашу сторону; она была вечно молода. На самом деле пережившая Вьетнам. Её промежность была гладкая, как у куклы Барби.
Шли часы, и выпивка брала своё.
Я думал, что термин "язык зомби" - это какое-то уличное выражение для шлюх, как мет-мокси в любом другом месте для наркотиков. Но я не мог уйти. В середине песни про окна Уайтчепела - жертва ожога трётся своим гладким, абсолютно непривлекательным тазом о дальнюю стену - я попытался вприпрыжку пойти к туалету. Зелёные ворсистые ковры покрывали стены и потолок комнат дальше по коридору. Мне это напомнило "Комнату джунглей" Элвиса в Грейсленде, плюшевая отделка которая служила звукоизоляцией. Я увидел знак с пометкой "мужской туалет" справа.
Возле противоположной двери, выкрашенной в чёрный цвет, из комнаты вышел высокий парень в рубашке с надписью "Я ЛЮБЛЮ ЮМУ, АРИЗОНА", кивая головой в знак "твоя очередь". Я заметил кровь на его губе, пурпурную в тонкой дорожке света, вкраплённой в ковровое покрытие над головой. Я был готов пойти в ванную комнату, когда мой взгляд мелькнул на что-то за всё ещё открытой чёрной дверью.
Книжный шкаф и в клине света безошибочно узнаваемый - по крайней мере для меня - жёлто-красный переплёт книги "Счастливые Холлистеры". Я подумал: блядь, нет. Выжимая из себя все эмоции, я толкнул дверь. Я увидел Селандин.
Она была обнажена и привязана, распластавшись на кровати. Её тело было тоньше, чем я мог ожидать. Но я знал, что это она, понимаете, из-за головы. Куст Селли вырос тонкой прямой линией, словно пушистый чёрный червяк. Её соски были маленькими и розовыми. Конечно же, с возрастом пальцы, торчавшие из её живота, декальцинировались обратно в неё. Там, где была маленькая ножка, над тазовой костью образовался бледный бугорок. Возможно, он был отшлифован.
Селандин выглядела одурманенной или усталой от слёз. Я не мог смотреть на неё. Но я нашёл в себе смелость войти в комнату. Я оглядел пустой прямоугольник гостиной. Чёрт, да это был особняк по сравнению с закоулками в Калифорния-Сити, где женщин трахали на лестничных площадках, у стен, как в викторианской Англии. Если её трахали раком, она проводила несколько минут, рассматривая новое граффити.
Тюбики с мазью и "Бен-Гей" превратились в странные фигурки, выложенные линиями. Баночки с таблетками валялись на туалетном столике, как флаконы из-под духов. Трициклики, антидепрессанты вроде Элавила, более сильное дерьмо вроде Дензатроплина. Все помечены почтовым индексом в Грум-Лейк, штат Невада. Имя доктора было непроизносимым. Пустые открытки, её собственные сувениры. Олени кормятся возле государственного парка Бэкбоун, штат Айова. Закусочная "Thornton’s Truckstop Diner" (Ждём вас с большим удовольствием!) Бомонт, Техас. Отель "Big Chief" в Гила Бенд, Аризона. Солнце садится над Розуэллом, Нью-Мексико.
Другие, более "взрослые" книги: "Человек с золотой рукой" Нельсона Алгрена и "Яма" Фрэнка Норриса. "Сестра Кэрри" Теодора Драйзера, вся собранная коллекция Шервуда Андерсона. Все чикагские авторы; Селли никогда не забывала о своих корнях. Я увидел на столе небольшой кассетный магнитофон и пролистал кассеты. Наткнулся на саундтрек к фильму Элвиса "Тюремный рок". Представил, как он поёт заглавную песню "You’re So Young And Beautiful".
Я услышал стон.
Это была голова. Рот открыт, как у собаки, выпрашивающей печенье. Кончик языка был откушен. Она узнала меня. Она указывала на меня.
Я выбежал за дверь и в туалет, рвота уже приближалась к моим зубам. Потливость, онемение. И вот он, мой новый друг, в ближайшей ко входу кабинке без дверей. Человек, который был в комнате Селандин до меня.
Человек с кровью на губе. Он улыбается, говорит, как голова не чувствовала боли. Он знал, что я знаю, о чём он говорит. Сказал, что это как изнасиловать девушку, а потом убить её, потому что она знает, кто ты.
Совершить преступление, не думая о последствиях.
Когда он ухмыльнулся кровавыми тонкими губами и сравнил это с тем, как заполучить лучший кусок торта и съесть его, поправляя ремень, как настоящий мужчина, я ударил его. Застал его врасплох. Я бил его до крови. Оставил его лицом над треснувшей фарфоровой чашей, волосы свисали в воду, как будто он мыл голову в унитазе.
Я прошёл мимо автоматов с презервативами к зеркалу. Снял свои "Ray-Ban" и уставился на своё выпуклое лицо. Я хотел выбить всё дерьмо из зеркала, из моего отражения.
Но хватило здравого смысла помыть руки и успокоиться.
Я вернулся к сцене, засунув руки в карманы куртки, и сказал Норму, что хочу вернуться в "Plaza".
У девушки, танцующей на сцене, когда мы вышли, было два шрама от мастэктомии[13].
Той ночью мне снились ужасные вещи, как парню, которого заставили уснуть в ночь перед тем, как его наутро привяжут к электрическому стулу.
Я снова был в "Белладонне", сидел в центре сцены. Селли танцевала со стеклянными глазами. Убаюкивая голову, когда Пэтси Клайн распевала "I’m Back In Baby’s Arms". Толпа сходила с ума.
Селли исполняет танец змеи под песню "The Stroll", веет по сцене, свесив голову с края. Мужчины запихивают голове в рот долларовые купюры. Селли стоит и качает головой взад и вперёд, кистозная голова внизу болтается, как мешок для калоприёмника. Селли не обращает на меня внимания, голова единственная, кто узнаёт меня во всём месте, во всём городе, во всём мире.
Она встаёт на руки и колени, пихая свою задницу кому-то в лицо. Медленно спускается по сцене, под красным, синим, оранжевым светом. Её соски крошечные точки. "Киска" Селандин кажется огромной в тени её тела. Сцена усыпана смятыми купюрами, выплюнутыми изо рта головы.
Голова с собственным разумом, заставляющая Селли двигаться ко мне.
Чтобы "язык зомби" мог слизать запёкшуюся кровь с моих костяшек.
Проснувшись, я обнаружил, что уже почти два часа дня. Норм смотрел CNN. Он сказал мне, что пора вставать, он уже не спал, когда я вернулся.
Я спросил его, о чём, чёрт возьми, он говорит?
Он сказал мне, что на полпути к "Plaza" я вышел из такси и сказал, что хочу вернуться к "Белладонне". Потом он сказал мне пойти что-нибудь сделать с моим дыханием.
Мы вернулись в Денвер. Часть меня хотела вернуться в Лас-Вегас, к Селли. Но я был смущён, потрясён, мне даже стало противно от той глубины, в которую я опустился. Я принял немного запасного Тегретола для моих головных болей. Несколько месяцев я пытался забыть то, что видел в "Белладонне".
Я смотрел новости Чикаго на кабельном WGN после игр "Чикаго Кабс" и "Чикаго Буллз". Прочитал о "Болеутолителе", убившем жертв инвалидных колясок в Чикаго-Луп в конце восемьдесят восьмого года, и о Ричарде Спеке (так и не раскаявшемся), умершем за день до своего пятидесятилетия от вздутия кишечника, хотя причиной смерти была указана эмфизема, в декабре 1991 года. Все чувствовали себя обманутыми из-за того, что этот никчёмный человек, изувечивший восемь медсестёр в 1966 году - примерно в то время, когда мы с Селли лучше узнавали друг друга, - так легко отделался. По вечерам мы с Нормом Брейди околачивались в "Логове льва", и я целыми днями перечитывал старые медицинские учебники из Денверской библиотеки на Семнадцатой улице. Я также читаю новости Роки-Маунтин, мой родной город появляется всё чаще, поскольку гражданская война в бывшей стране Югославии не ослабевает. Мой родной город действительно был плавильным котлом, бóльшая часть репортажей шла из чикагских телеграфных служб. Заметки о Среднем Западе в целом, разлив Миссисипи от "Четырёх городов" до Сент-Луиса, сумасшедший стрелок, убивающий посетителей в ресторане Кеноша, штат Висконсин. Скинхед, стреляющий в пластического хирурга, который "осмелился" изменить чьи-то арийские черты лица; что неонацист подумает обо мне или о Селли?
Мне приснился горячий неон цвета запёкшейся крови, уродливые лица, которые выглядели так, словно их зажали безжалостные двери лифта. Иногда я осознавал, что не сплю и смотрю в зеркало.
Время от времени я натыкался на экземпляры газеты "Чикаго Трибьюн" в библиотеке. Обычно у них были только газеты Западного побережья, такие как "Сиэтл Интеллиджер" или "Вальехо Вестри".
Однажды, шесть месяцев назад, я прочитал о скандале с участием известной тележурналистки из Чикаго. Ходили слухи о лесбийском романе с женщиной с акардиальным близнецом. Это конкретное дерьмо было замято, потому что женщина должна была появиться в национальном отделе новостей. Но всё-таки... Я прилетел обратно на "United Airlines", чтобы узнать, вернулись ли Томеи в город.
Жозефина и Селандин вернулись в Чикаго летом 1991 года. Кто-то, кроме меня, видел её в Лас-Вегасе и знал, как ещё лучше её использовать. Местный писатель описал её историю, чтобы вызвать шок в одном из своих романов, говоря, что она стала одной из самых высокооплачиваемых девушек по вызову в городе, и что голова под грудной клеткой была мертва и часто искалечена.
Парень из Лас-Вегаса был прав. Голова не чувствует боли.
Но это не значит, что вам нужно это делать.
Она спит.
Я смотрю в окно, на восток. Жозефина Томей умерла в прошлое Рождество. Только я и Селандин. Я позвонил Норму и сказал, что у меня здесь семейные дела.
Я оставил вещи там.
Она спит, потому что всё ещё принимает наркотики, которые начала принимать в Лас-Вегасе. Единственная причина, по которой она не потеряла всю свою самооценку. Клянусь, я поправлю её. Сейчас 05:30, и солнце встаёт.
Я слушаю саундтрек Элвиса к "Тюремному року". "I Wanna Be Free"; заглавная песня. Наконец, "Lover Doll"[14].
Я слушаю молодого, ещё не раздутого Короля рок-н-ролла, который поёт о том, как он безумно любит свою любовную куклу.
Я осторожно стягиваю простыни с одурманенного тела Селандин. Голова всё ещё смотрит на меня. Свет рассвета падает по диагонали на чёрные лобковые волосы Селли. Я стягиваю шорты.
Я наклоняюсь вперёд, целуя закрытый рот Селли. Он не открывается. Я облизываю её грудь, левую, потом правую.
Я засовываю руку в её "киску", по одному пальцу за раз. Я спокойно могу вставить три пальца. Она не отвечает. Мой член всё ещё вялый.
"...позволь мне быть твоим любовником..."
Я вынимаю пальцы из Селандин и глажу волосы на голове. Её рот открывается. В глазах есть определённое любопытство.
Клянусь, я избавлю Селли от наркотиков, и мы наладим нашу жизнь. Я возьму её с собой в Денвер.
Я двигаюсь к голове, мой член становится полумачтовым. На улице раннее утро. В реальном мире. В нашем реальном мире.
Наполовину оседлав спящее тело Селли, одна нога на полу, колено другой ноги возле её подмышки. Занимаю позу над головой. Направляя мой член в её рот.
Нетрудно догадаться, что она начинает сосать.
Перевод: Alice-In-Wonderland
Чарли Джейкоб публиковалась в области ужасов в течение двадцати лет. Когда-то плодовитая писательница, но теперь инвалидность и множество лекарств вынудили ее прекратить писать. Библиографию ее работ смотрите на ее веб-сайте: charleejacob.com
"Волки-духи" был впервые опубликован в "Во Тьму" ("Into the Darkness") #4, 1995.
Пять лет назад, когда Майло было всего тринадцать лет, он разрезал старый медвежий ковер своей матери на полоски, а затем пришил эти кусочки к своей плоти. Потребовалась большая часть ночи, чтобы подавить крики боли, пока он снова и снова вдевал в иглу толстую шерстяную нить и продевал ее в петлю за петлей, чтобы прикрепить мех к своему телу. Мех стал довольно скользким от его крови, но это лишь придавало ему магический блеск, когда он смотрелся на себя в зеркало.
Я вошел в шкуру животного.
Я стал зверем! Я стал хоть немного волком.
Затем он убежал, чтобы присоединиться к "Шатру Уродов Фатимы" за чертой города. Все симпатичные дамы-мутанты приветствовали его, кудахтая и щебеча от восторга. Они трогали его своими культями и ластами, проводили своими бородатыми щеками по его безбородым щекам, зажимали его задыхающееся лицо между своими грудями, которые были либо скелетными, либо мамонтовыми курганами благоухающего жира. Они ворковали над испорченной плотью и поддельной шкурой Майло, ползали вокруг него на четвереньках, провозглашая:
- Ты - король волков!
Потом пришла мать и палкой погнала его домой, изводя его на каждой миле пути.
Если бы только она била его своими руками, царапала его до крови. Но она никогда не прикасалась к нему.
Трогала ли она его когда-нибудь? Майло не мог вспомнить ощущение ее рук. Она подталкивала к нему еду, даже подталкивала к нему бутылочку, когда он был маленьким. Она оставляла его голым на несколько дней в его собственных экскрементах, прежде чем наконец вымыть его из шланга.
Но когда-то она должна была дотронуться до него. Чтобы научить его ходить, заботиться о себе, чтобы ей не пришлось вступать в контакт. Он не помнил.
Хотел ли он быть животным? Он видел манящих женщин из шоу уродов Фатимы, и ему нужно было, чтобы к нему прикасались. Он всегда был слишком совершенен. Майло был не просто красивым мальчиком, он был безупречным красавцем. Возможно, он и стал бы популярным в своей изысканности, если бы не был таким мрачным красавцем, с такими острыми гранями, что казалось, он был вырезан из темной кости. И это, вероятно, помогло бы ему, если бы он охотно разговаривал с людьми. Но Майло в основном рычал на людей, глубоко сидя в своем бархатном домике, как зверь. Большинство людей вокруг, вероятно, не знали, что он умеет говорить. И он никогда не разговаривал со своей матерью. А что бы он сказал? Потрогай меня! Держи меня? Используй свои кулаки и зубы.
Его мать шипела:
- Дьявольское отродье.
Она оставляла его на дюжине разных порогов, когда он был младенцем, но шериф всегда заставлял ее забирать его обратно. Почему же тогда она не оставила его у Фатимы, где его так сразу приняли - даже если для этого ему пришлось измениться? Может быть, потому что она привыкла издеваться над ним на расстоянии? Давало ли это ей выход и оправдание той разрухе, в которую превратилась ее собственная жизнь?
Майло сидел, скрестив ноги перед зеркалом, голым задом на холодном полу, наблюдая, как его проколотая кожа медленно заживает без шрамов. Нет, он был слишком великолепен, чтобы раны от игл остались на его плоти. Он хотел бы, чтобы следы остались, чтобы он навсегда остался с дюжиной шрамов, потому что совершенство отличало его от всех остальных. Это приводило его в ярость: он сидел и царапал себя, проводя изящными полумесяцами ногтей по рукам и лицу, отчаянно нуждаясь в прикосновениях, в ощущениях. Иногда потребность в прикосновениях становилась настолько неистовой, что издевательства превращались в пародию на контакт. Ему снилось, что его разрывают на части животные, и это должно было быть символом близости, сожженным чучелoм. Он исцелялся. Kаждый раз. Король волков бесславно исчез из печальной жизни Майло.
Особые дамы Фатимы отвернулись от него, совершенно не узнав его, когда несколько месяцев спустя дядя Рэйб пригласил его на Kарнавал. Они демонстрировали свои пышные уродства на простой, ветхой сцене, тряся студенистыми кусками жира, или катаясь на тележках, или делая извращенную гимнастику с двумя суставами, уставившись в пространство. Улыбки застыли на их лицах, отказываясь признать его присутствие у подножия сцены, умоляюще глядя на них, жаждая поласкать их сладострастие, желая любого лакомого кусочка, который они сочтут нужным предоставить этому несчастному, одинокому мальчику.
Может быть, они знали, кто он такой, но поняли, что он - не один из них? Он хотел заверить их, что он не смеялся над ними. Это был не розыгрыш. В душе он тоже урод, что просто изнывает от желания быть кем-то.
- Я не издевался над тобой, Леди-ящерица, - прошептал он, когда мимо него проплыла морщинистая девица. - Я люблю тебя. Я только хочу погладить тебя и быть поглощенным твоей пародией.
Она не смотрела в его сторону, но, казалось, замедлила шаг, проскользнув мимо него в процессии.
- Ты что-то сказал, Майло? - удивленно спросил Рэйб.
Он никогда раньше не слышал, чтобы ребенок говорил.
Майло прорычал в ответ, чувствуя, как зудит в горле.
Два года назад, на шестнадцатый день рождения Майло, он пошел в тату-салон Кейна и покрыл себя зубами. Это были оскаленные волчьи зубы и желтые клыки, кровавые клыки, сверкающие дикие шипы, обнаженные в рычащей гримасе и в открытой атаке. Все его тело превратилось в опасную пасть.
- Похоже, ты еще жив, - усмехнулась его мать, сплюнув.
- Грррррррррррооооовввввввв, - ответил он.
Его съели или это был защитный камуфляж?
Я вхожу в пасть смерти.
Я становлюсь челюстями смерти.
Войти в них - это то же самое, что стать?
Майло начал поднимать тяжести, пока его стройная фигура Адониса не обросла катушками мышц, растягивая угрожающие оскалы зубов в риктусы животной агонии, муки страсти существа. Бицепсы и трицепсы, смазанные маслом и гибкие, ощетинились в клетке клыков. Он чувствовал, как их гнилая, но мощная эмаль царапает его кожу. Он просыпался ночью, борясь со сном насилия, и обнаруживал, что кто-то исцарапал его плоть и оставил Майло в пятнах горячей крови.
- Это интересно, - сказал он себе и улыбнулся, слизывая кровь и переосмысливая ее.
Он откинул локти и колени назад, как он видел у женщин Фатимы. Он вымыл свои гениталии так хорошо, как только мог, стряхивая с губ капельки слюны. Она имела сумрачный привкус, медно-соленый, как тела женщин-уродов.
Он представлял себе, что духи зверей, которым принадлежали многочисленные зубы, впившиеся в его кожу, подкрадываются в ночных тенях, чтобы забрать свои украденные челюсти. Затем они уходили на охоту под дикой луной, которая даже не обязательно должна была быть полной, как говорилось в сказках.
Полная луна - это хорошо, потому что она представляла собой кусок мяса, но полумесяц - тоже хорошо, потому что он больше походил на зуб. По скользкой земле они преследовали охваченных ужасом людей и животных, которых Майло видел в своих кошмарах. И когда они настигали свою добычу, о, как они дразнили их, кружась с беззвучным рычанием в глубине эротических глоток. Дотягивались, чтобы разрезать мясистую, но не смертную область, кружили, кусали и громогласно рычали, смеясь шакальим смехом, даже демонстрируя волчью доблесть. Затем они делали выпад, сотрясая мягкие, живые тела, пока от рваного мяса не шел пар.
И Майло мечтал об этом, хорошо знал, что замышляют эти волки-духи, игриво пощелкивая струйками артериальной крови, которые взлетали в воздух, словно батальоны алых бабочек. Как они катались в лентах кишок, словно щенки в клубках пряжи. Они так возбуждались от перечного плотского запаха трупов, вязнущего в шерсти друг друга, что без разбора садились друг на друга. Они лизали друг другу мохнатые яйца и задницы, доминировали и подчинялись с воплями ярости и восторга. Майло знал это, потому что носил изображения их клыков. Волки-духи вернули себе клыки, и его дух скакал в их пастях, когда они совершали свои плотские преступления с безудержным состраданием хищника. Графические слои разложенных туш, течка, даже изнасилование свежих трупов убитых, оставляли Майло скулить во сне, лихорадя от экстатических ощущений грубого манипулирования.
Он просыпался, чувствовал прикосновение клыков к своей плоти, жар крови на коже, который, казалось, становился все более явным с каждой ночью. Его опьянял этот прилив того, что всегда было для него под запретом - контакта. Даже если это была жестокая расправа. Он был там и пробовал на вкус каждый клочок крови, ощущая боль от ее ожогов, смакуя феромоны резни и секса, которые выделялись, как пузырьки кипящего сахара. Он очнулся рядом со своим саваном из зубов, липкий и раскрасневшийся.
Однажды ночью, открыв глаза, он обнаружил на простынях окровавленную половину груди: сосок был разорван, а лимфатические железы тянулись неровными нитями. Майло вскочил и помчался в спальню матери. Ему пришлось подглядывать через замочную скважину, потому что она всегда держала дверь запертой на ключ. Но ведь он мог проникнуть к ней через окно, не так ли? Неужели, он наконец-то убил ее, разорвал голыми руками ее бездушное тело, пока ему снился меркуриальный лунный свет и бред, который можно найти в гальваническом убийстве?
Ее храп подсказал ему, что с ней все в порядке. Он видел, как она плюхнулась на матрас и захрапела, а по комнате поплыла кислая вонь дешевого виски. Майло покачал головой в облегчении и замешательстве. Чья это была грудь? Чья кровь на его подушке?
Он обыскал дом и двор. Других частей тела не было. Была ли кровь на его коже не его собственной?
На следующую ночь волки-духи пришли, чтобы вернуть свои зубы. Он скакал на их языках, цепляясь за балюстрады их отточенных резцов, пока они мчались через два округа, чтобы убить трех лошадей на сине-зеленом пастбище. Глаза лошадей выпучились, когда они взревели, пытаясь защититься копытами. Волки прыгнули им на спины, чтобы вонзить смертоносные клыки в их шеи и черепа. Они кричали почти как люди. Фаллос одного жеребца был жестким, как старый сапог, но жеребенок внутри одной из кобыл был нежным, как масло.
Сон поблек, и Майло с трудом проснулся. Он увидел тени, выходящие из его комнаты. Пошатываясь, он встал с кровати и пошел следом. Во дворе их фигуры сутулились, извивались, мучительно изгибались. А потом они превратились в людей. Он задохнулся. Разве они не были волками-духами? Всегда ли они обладали настоящей плотью и костями?
Майло последовал за ними, когда они вышли за окраину города, к цирковому Шатру Фатимы. Заглянув через щель в палатке, Майло увидел, как уродливые женщины купают мужчин, растирают их пушистыми полотенцами, заворачивают в шелковые халаты. Они гладили и ласкали мужчин, но никогда не целовали их, не раздвигали для них ноги. Их рабская преданность заключалась только в прикосновениях, как они делали это с Майло, когда он приходил в палатку много лет назад в шкуре волка из ковра.
Знали ли женщины, что в эту ночь эти существа резали скот, а в другие ночи - людей? Разве они не могли почувствовать запах мяса и крови?
Он зарычал во все горло. Да, женщины знали! Но это не имело значения. Должно быть, они приняли его за одного из них, когда он сбежал к Фатиме, когда ему было всего тринадцать лет, пришив к своей шкуре медвежью шкуру.
А может, они просто подшучивали над ним, признавая в нем потенциального детеныша, начинающего зверя.
Майло резко вдохнул, испугавшись того, что он собирается делать дальше. Он напряг мышцы, чтобы придать себе храбрости, а затем смело вошел в палатку. Женщины вскрикнули от удивления и тревоги и отступили на позиции за мебелью. Мужчины вскочили на ноги, их глаза были тускло-красными по краям и черными в центре, как луны, выходящие из полного затмения.
- Я знаю, кто вы. Я хочу стать одним из вас, - заявил он, как будто это было разумно.
Разве он не носил их силу на своей коже в виде татуировки? Разве он не ездил с ними верхом на места их резни в тенях своих кошмаров?
Мужчины посмотрели друг на друга, затем повернулись к нему и хмыкнули.
Его разозлило, что он нарушил свое обычное молчание, чтобы поговорить с ними. А они молчали в ответ.
- Неужели вы не поможете мне? - потребовал он.
Один из мужчин шагнул вперед, смачивая губы вином из кубка.
- Мы не можем укусить тебя, - сказал мужчина невнятно, с запинками. - У нас нет зубов.
Мужчины засмеялись, розовые десны выпирали в полумраке от ламп палатки.
Женщины-уроды хихикали за мебелью, робко поглядывая на Майло.
- Пожалуйста, помогите мне, - умолял Майло. - Я хочу жить вашей жизнью. Мне нужно прожить ее. Это единственное прикосновение, которое я когда-либо знал.
Один из мужчин потер заросший щетиной подбородок.
- Есть один способ, - неуверенно ответил он. - Не только слюна несет в себе вирус оборотня. Сперма тоже.
Майло вздрогнул, как будто ему дали пощечину. Он представил, как перегибается через стол, чтобы каждый из этих мужчин по очереди вводил свой твердый член в его прямую кишку, пока они не кончат, а он не "заразится". И по мерзким взглядам на их лицах он понял, что ему придется вытерпеть их всех, а не только того, кто, возможно, наделит его способностью к перевоплощению. Способностью становиться настоящим волком не во сне, а по ночам, когда желтая луна освещает небо.
Но он так сильно этого хотел.
Я вхожу в пасть смерти.
Я становлюсь пастью смерти.
В конце концов, волки, резвящиеся среди кусков убитых ими животных, трахали друг друга. Тогда это не оттолкнуло его.
Даже самое жестокое прикосновение все равно было прикосновением в пустыне изоляции. И это должно было быть больно, ведь ему было шестнадцать, и он был девственником. А они были существами, пристрастившимися к очень грубым играм.
- Я согласен.
Майло начал расстегивать брюки.
- Нет, - сказал один из мужчин. - Не так. Самый новый член стаи всегда должен подчиняться.
Они сбросили свои халаты и стояли, выпрямившись и готовые к бою, как потревоженные животные. Майло понял, кивнул и опустился на колени перед первым в очереди.
Женщины-уроды начали заниматься сексом друг с другом в оргии разочарованной, вуайеристской страсти. "Скелеты" скрежетали каменными лобками о шарообразные лица толстух. Бороды с обоих концов были покрыты влажным мускусом и менструальными соками. Обрубки, толстые, как дилдо, вибрировали от песни. Жабры Леди-ящерицы в бешенстве открывались и закрывались. Зародыш абортированного гермафродита в банке был согнан со своей полки, так как два переплетенных двуликих вундеркинда постоянно натыкались на стол, на котором он стоял. Он разбился об пол, а увлеченные женщины продолжали перекатываться через него. Упругое тело младенца разминалось, а осколки стекла, впивающиеся в их ягодицы, заставляли их вскрикивать от удовольствия.
Мужчины качались над ним. Их необычайно длинные, черные, изогнутые ногти царапали его кожу головы и плечи, когда он сосал их толстые члены. Они были беспощадны в своей сексуальной агонии, они держали его за затылок, насаживая его рот на свои чресла. Он чувствовал, как его кровь течет по лицу в глаза, стекает по плечам. У него была эрекция, но не от того, что он совершал, а от ржавчины собственной крови, от ее ожогов на его плоти. Ее аромат наполнял его ноздри, стекая по лицу, и он всасывал ее большими красными каплями, втягивая в себя. Он не мог не наслаждаться этим, потому что это было прикосновение. Любое прикосновение, которое заставляло людей и зверей осознавать, что они живы. Он всегда хотел, чтобы его любили, и насилие было своего рода любовью - связью в контакте между двумя участниками, желающими освободиться, испачкаться в ночи. В ярости была своя грация и свой дар, который можно было подарить каждому возмутителю. Майло услышал, как мужчина над ним застонал в невнятном оргазме.
Он попытался проглотить горькую сперму, но не смог. Она не проходила. Он попытался выплюнуть ее, прежде чем сползти вниз к следующему, но она не поддавалась. Он сосал, пока не кончил следующий мужчина, затем перешел к следующему. Он рычал, обхватывая ртом каждый ствол, порываясь откусить самую взрывоопасную часть мяса. Но он сдержался.
Скоро я смогу действительно бегать с ними...
Но когда он покончил со всеми, вытирая подбородок, все еще не в силах проглотить или выплюнуть их семя, Майло оглянулся и увидел, что все мужчины мертвы. Их лица были спокойны, словно они спали. У них не было напряженных, потных лиц толпы, насытившейся оральной содомией. Женщины-уроды обнимали слегка сморщенные тела и улыбались, воркуя с ними, словно мужчины были мужьями и сыновьями, павшими в достойной битве.
- Ты - король волков, - сказали ему дамы сквозь счастливые слезы.
Майло выбежал из палатки, захлебываясь спермой.
Он не пошел домой. Он рухнул где-то в поле, обессиленный, царапая татуированную кожу, чувствуя, как зубы крепко прижимаются к нему, закрывая его; жесткие, как поцелуй, с открытой пастью и обнаженными клыками.
Когда он снова проснулся, взошла луна. Он потянулся в темноте и сначала подумал, что его татуировки зубов почернели. Но он потер их, и они взъерошились. Это были волосы, прорастающие по всему телу, щекочущие его гениталии, проникающие в задницу, заполняющие подмышечные впадины, стекающие по бедрам. По его животу ползали зудящие любящие пальцы. Его морда высунулась вперед, и ему показалось, что он слышит треск носовых костей. Его челюсти стали пещеристыми со злыми клыками.
Он ликовал и нюхал воздух в поисках признаков жизни, восхитительного запаха крови и звука учащенного сердцебиения. Сработало, он стал волком. Настоящим.
Внутри него сперма оборотней перестала его душить. Она покрыла его язык, стала слизью на деснах. В лунном свете он ухмылялся, как маньяк, каковым он и был. Он ухмылялся, когда бежал на охоту, чтобы разорвать на куски и накормиться, зная, что волки-духи идут с ним.
Где бы он ни бродил и кого бы ни убивал своей страшной любовью, они будут до смерти мечтать о его подвигах.
Перевод: Константин Хотимченко
Брайан Ходж - автор десяти романов, более 100 рассказов и новелл, а также четырех полнометражных сборников. Среди последних книг - его второй криминальный роман "Бешеные псы" ("Mad Dogs") и сборник "Собирая кости" ("Picking The Bones"), выпущенный в 2011 году издательством "Cemetery Dance Publications". В последнее время он также занят переводом своих старых произведений в различные форматы электронных книг. К тому времени когда эта книга увидит свет, ему будет чертовски лучше закончить работу над своим следующим романом, который похоже никак не хочет заканчиваться. Он живет в Колорадо, где занимается музыкой и саунд-дизайном, фотографией, органическим садоводством, тренировками по бразильскому джиу-джитсу.
Связаться с Брайаном можно на его сайте (www.brianhodge.net), на Facebook (www.facebook.com/brianhodgewriter) или в его блоге "Warrior Poet" (www.warriorpoetblog.com).
"Божественная плоть" впервые появилась в серии "Горячая кровь: Hочной незнакомец" ("The Hot Blood Series: Stranger By Night") 1995 года, под редакцией Джеффа Гелба и Майкла Гарретта.
Семена этой истории были посеяны одной из классических книг издательства "Feral House". Их второе издание "Культура Aпокалипсиса" ("Apocalypse Culture") содержит увлекательную статью о различных духовных применениях обжорства и анорексии в истории, а также о склонности отдельных гностических групп к ампутации всего, что они могли удалить. В ней также упоминается порноактриса Лонг Джин Сильвер, чья отсутствующая нога послужила вдохновением для одного из самых нежных моментов этой истории. С тех пор у меня была возможность посмотреть одно из ее выступлений на пленке, что я не могу особенно рекомендовать, но если вы настаиваете, то это... незабываемо.
Вскоре после публикации этой истории со мной связался представитель общества фетишистов-ампутантов в Чикаго, желая узнать одну вещь: Есть ли у вас еще подобные истории?
Поскольку она была женщиной которая гордилась тем, что идет своим собственным, обдуманным путем, представьте себе иронию судьбы: ее горизонты навсегда расширились благодаря экстатическому мужчине без ног.
Днем она была Эллен и знала ряды книжного магазина так же хорошо, как складки на своей ладони, как дымчато-серые глаза, тонко прорисованные линии в уголках рта, придающие ему теплоту и мудрость, словно высеченные любящим скульптором. Она ходила по рядам в скромной юбке, задевающей колени и чувствовала запах каждой страницы на перчатках корешков. Для терпеливого покупателя это было вознаграждением. Каждая книга должна быть так подобрана, чтобы попасть в любящий дом.
В тот день не было ничего особенного, вплоть до того самого момента, когда они вышли из книжного магазина. Когда она и Джуд позволили вечерним продавцам взять на себя управление магазином. С такой тугой подтяжкой лица Джуд могла бы стать старшей сестрой, по крайней мере, она так думала. Oна знала, что заставляет Эллен нервничать. Они вместе вышли на парковку на соседней улице. Район книжного магазина был похож на большую часть самого города: старый и очаровательно разрушающийся днем, но не такое место, где многие захотят гулять в одиночестве ночью. Облупившиеся дверные проемы, странные кирпичи положенные криво, заброшенные и покосившиеся дымовые трубы и дымоходы... они притягивали странные тени, которые увеличивались когда день переходил в вечер, и тени рождали ночных людей.
Они присоединились к потоку людей и Джуд бодро зашагала рядом с ней. Городская мелюзга - вот кем они все были и не дай бог кому-нибудь сбиться с шага. Если бы не ночи, Эллен знала, что в один прекрасный день она бы вырвала свои волосы - аллергическая реакция на этот мир солнечного света и его готовые формы.
- ...а потом знаешь, о чем меня спросил этот маленький болван? - говорила Джуд. - Он спросил: Есть ли у вас "Старик и море" в примечаниях Клиффа? Я сказала ему, что в оригинале было едва ли сто страниц, так почему бы ему не прочитать это, а он просто посмотрел на меня...
Они подошли к пролому в зданиях, устью переулка, который зиял как грязное, прыщавое горло. И все же он манил к себе, ведь за этими запертыми дверями скрывались тайны. Подсобные помещения часто возбуждали ее любопытство.
- ...oн посмотрел на меня так, будто я предложила: Вот, почему бы тебе не раскусить этот кирпич пополам. Тогда я сказала: Послушайте, я могу описать вам это в пятнадцати словах: Человек ловит рыбу, человек сражается с рыбой, человек теряет мертвую рыбу из-за голодного... - Джуд застыла, за исключением своей руки, когда она начала указывать вдоль аллеи.
- О, Боже мой, - eе рука отпрянула назад к боку. - Не смотри Эллен... Просто не смотри.
Это были неправильные слова и, все равно, было слишком поздно. Эллен не пропустила бы ничего, что заставило Джуд прервать себя.
На вид мужчине было около сорока лет и она никогда бы не приняла его за одного из бездомных, из тех, кто передвигается в своих инвалидных колясках с печальными историями о причинах и следствиях: авария и потеря средств к существованию, ранение на войне и потеря стабильности. С этого расстояния - скажем, в двадцати футах вдоль стены - его одежда выглядела опрятной и чистой, волосы были уложены в прическу. Он мог бы быть достаточно привлекательным мужчиной, который сделал все возможное, чтобы выжить после потери обеих ног.
И все же, он мастурбировал в своем инвалидном кресле. Не похоже, чтобы он просто поправлял свою промежность. Он был полностью поглощен этим занятием - сердцем, душой и обеими руками.
- Он... он прямо в открытую! - сказала Джуд, добавив свое отвращение к отвращению менее самозабвенных прохожих. - Я... я не думаю, что он даже знает, что кто-то смотрит!
Нет. Нет, он не знал, не так ли? Его ликующая несдержанность, - Эллен нашла это самым захватывающим аспектом демонстрации. Возможно, он выбрал неудачное место и время, но на его лице она увидела больше страсти и экстаза, чем на лицах восьми или десяти любовников вместе взятых.
Улыбка Моны Лизы мелькнула на ее губах, и она не заметила, как Джуд дернула ее за руку.
- Давай, давай, - cказала Джуд. - У такой милой и правильной особы как ты, такое зрелище может оставить шрам на долгие годы. У тебя был сосед? Любил показывать себя другим соседям? По сей день Сильвию Миллер тошнит от вида колбасы, - Джуд вздрогнула. - Если бы только у меня было ведро воды, я бы залила огонь этого извращенца. Ты не должна видеть такие вещи.
Если бы ты только знала, - подумала Эллен и позволила Джуд поверить, что спасает ее от того, что она на самом деле смотрела уже две тысячи раз.
Эллен умела быть доброй.
Дни шли своим чередом.
Ночью - Элль. Просто Элль. "Что в имени?" - спрашивал Шекспир, и она решила, что много. Отрезав одну букву, она создала совершенно другую жизнь.
Она даже чувствовала себя по-другому, когда так ее называли другие и она сама. "Эллен" - было безопасным и респектабельным, прекрасным именем для подписи на обратной стороне зарплатных чеков. Но "Элль" звучало таинственно и звонко, вызывая в памяти мокрую алхимию капитуляции и соблазна.
Уже много лет это имя охотно принимали в клубах, которые посещают только те, кто знает где их найти. В которые новые члены приходят только по приглашениям и осторожным слухам.Где никого не выгоняли на улицу за неподобающее поведение, потому что каждый там точно знал, за чем пришел другой.
Ее красота и готовность к экспериментам ценились. Она была высокой, ее вороненые волосы, когда они были распущены, контрастировали с бледной светящейся кожей и спелыми губами в восхитительной ночной строгости. Талия у нее была двадцать три дюйма[15], но корсет мог уменьшить ее до восемнадцати[16]. И мужчины, и женщины любили обхватить ее руками или погладить по гладким тугим изгибам на пути к жаркому телу между бедер.
Сегодняшние любовники не были исключением, иногда все шесть рук ласкали ее крошечную серединку, одни с легкой нежностью, другие грубо и настойчиво. Клуб назывался "Внутренний круг", и разнообразие было пикантной приправой для всех.
Последние пару часов она провела в составе четверки - одна из ее любимых конфигураций. Двое мужчин и две женщины - она находила в этом идеальную симметрию, нечто, предусмотренное природой, наряду с четырьмя ветрами и временами года, кардинальными точками компаса. "Внутренний круг" предлагал центральную комнату для оргий, светящуюся туманным светом, или более уединенные покои с множеством подушек - они выбрали последнее.
Она заполняла свой рот Дэниелом, пока Митч заполнял ее сзади. Она обнимала Джилл, глубоко целуя ее, пока мужчины менялись между женскими ногами. Она и Джилл ласкали жаркие клиторы друг друга, пока Дэниел и Митч были заперты внутри них. Джилл овладела ее ртом, держа ее за лодыжки... и Элль с таким большим опытом обычно требовалось больше мужчин, потому что их железы предавали их и они изнашивались гораздо быстрее. Тем не менее, они отдавали все свои силы и она пила их ртом, "киской", анусом. Она громко кричала, втягивала в себя остальных по одному, парами, всех троих. Она приготовила ужин из спермы, десерт из мускусной росы на набухшей и покрытой лепестками щели Джилл.
И всегда было так много тишины, когда тела замирали, не в силах больше ни отдавать, ни принимать. Всегда было ощущение, что мир только что закончился, и все они лежат голые и мокрые на пепелище.
- Ты проголодалась? - спросил ее Дэниел.
Светловолосый, с хорошим тонусом, он лежал в потном полусне рядом с ней, протягивая один палец, чтобы заглянуть под край черного корсета. Джилл и Митч лежали в собственном сыром изможденном клубке в нескольких футах от нее.
- Я бы хотел увидеть тебя снова.
- Возможно, - cказала она. - Я здесь частый гость.
- Понимаю, - ухмыляясь, он подтянул локти ближе, подползая как солдат. - Как долго ты сюда ходишь? Слушай, тебе не обязательно вступать со мной в разговор, хорошо? Я трахал тебя сегодня и, наверное, буду трахать снова.
Он перекатился на спину, расслабленный, невозмутимый.
- Хотел бы я снова стать девятнадцатилетним, - вздохнул он. - Когда мне было девятнадцать, я мог кончать по пять раз за ночь. Но печально то, что большую часть времени я был один, - oн с надеждой посмотрел на нее. - Ты уже чувствуешь жалость ко мне?
Он был настолько очевиден и знал это, что Элль пришлось рассмеяться.
- Вы, поздно расцветающие, вы - такие, когда начинаете задумываться о том, что вы упустили.
Дэниел сказал, что он доблестно борется с притяжением гравитации, находясь на нисходящей стороне сексуальной кривой. Признался, что ему тридцать пять - совпадение или карма? Ей самой быстро приближалось к тридцати пяти, но не все они были такими. Она позволила ему говорить, и он был достаточно приятен, не казался навязчивым. Некоторые из парней в этих местах, несмотря на их покладистое поведение, прижимали тебя к себе один раз и это было похоже на то, что они на тебя претендуют. Поэтому она позволила Дэниелу говорить, но мысли ее уже уносились вперед.
Завтрашняя ночь, или последующая... будущие ночи в других клубах; гадая где она будет, что она будет делать, с кем она будет это делать.
Может быть в "Чистилище", с кольцами в затвердевших сосках и прикованная кожаными ремням, пока какая-нибудь доминатрикс в капюшоне насиловала ее страпоном.
Или в "Обществе Иезавели", где групповуха была специализацией. Где стоя на коленях и локтях, в нее могли проникнуть трижды, где будет член в каждой руке и дырке.
Или в других местах, с компанией еще более экзотической, но всегда уверенной, что она выжимает из своего опыта больше, чем ее партнеры. Это был своего рода вызов, что-то глубокое и первобытное.
Она была уверена, что где бы она ни была, после того, как она насытится и будет лежать тяжело дыша, она уже начнет мечтать о следующем разе еще до того, как высохнет липкая жидкость этой ночи.
Могли ли вы вообще с нетерпением ждать следующего раза, когда вы так легко можете предсказать свою позу к его концу? Даже в таких закрытых клубах как "Внутренний круг", "Чистилище" и прочих, секс мог стать таким же рутинным и предсказуемым, как полуразвратная возня какой-нибудь толстой пригородной парочки, назначенная на второй вторник каждого месяца. Это был лишь вопрос времени.
И она подумала, не означает ли это, что ей скучно думать об этих вещах в комнате с тремя другими обнаженными людьми, чья мощная сексуальность только что пропитала стены.
Oна подумала, что спрашивая - уже получила ответ.
Через несколько дней Эллен вернулась с обеда, бросила взгляд за прилавок и подумала, не начал ли распутываться один из лицевых узлов Джуд. На лбу женщины, казалось готовы были лопнуть вены.
- Он... наверху, - cказала она сквозь стиснутые зубы.
Эллен нахмурилась.
- Кто? Кто?
- Это... это существо! - Джуд, казалось, нуждалась в том, чтобы стойка оставалась вертикальной. - Из переулка!
- О-х-х-х, - cказала она и снова нахмурилась, более задумчиво. - Все ли было на месте, когда он вошел?
Глаза Джуд расширились, ужасаясь самой мысли о том, что она посмотрела вниз, чтобы проверить.
- Видишь ли, именно такие типы как он, это ужасная помеха для остальных. Неизвестно, что он там делает.
Эллен направилась к лестнице.
- Может быть, ему нужно помочь дотянуться до книги. У нас нет лифтов для полок, ты никогда об этом не думала?
- Ты собираешься подняться? - Джуд вцепилась в стойку, все костяшки пальцев побелели. - А что, если он снова высунет свою "палку"?
Через плечо Эллен улыбнулась с ободряющей улыбкой.
- Тогда я предложу ему найти более подходящую закладку.
Это сбило с толку бедняжку Джуд. Поднявшись наверх, Эллен стала проверять проходы, полки, более старые, высокие и пыльные, где хранились подержанные, старинные и редкие книги. Она всегда с большим уважением относилась к тем, кто проводил здесь время.
Она нашла его в художественной литературе, он сидел в своем кресле так же прочно и жизненно, как будто оно было его продолжением. Он сидел погрузившись в книгу, но не настолько глубоко, чтобы не заметить ее приближения. Его лицо озарила самодовольная улыбка, и она постаралась не вспоминать, каким он выглядел в тот день, довольный и бесстыдный. И так мощно настроен на свое тело. Ни один из тысячи не смог бы пройти мимо его недостатка благоразумия, и она предположила, что то, что она считает это простым делом, делает ее тоже странной.
- Могу я вам помочь? - cпросила она.
Он указал на вторую полку сверху.
- Даже шимпанзе используют инструменты, чтобы достать то, до чего не могут дотянуться, но... - oн развел пустые руки. - Одиннадцатая слева, если вы не возражаете.
Она потянулась, достала книгу и просмотрела обложку прежде, чем передать ее ему.
- Де Сад, "Жюстин". Не часто покупают такие книги...
Его ухмылка была извиняющейся, но совершенно очаровательной на обветренном, румяном лице. Волосы рассыпались по лбу.
- Одолжил свою и так и не вернул. Без нее дом кажется неполным.
Эллен улыбнулась в ответ. А может, на этот раз это была Элль. Элль при дневном свете, грохочущая в своей тюрьме.
- А я предпочитаю "120 дней Содома".
Он выглядел просто восхищенным, но не удивленным.
- Я уверен, у каждого из нас есть свои причины, - oн энергично похлопал "Жюстин" по обложке, как будто это было плечо старого друга. - Я ценю его философию. Полное отсутствие награды за добродетельную жизнь. И каждый из этих больных сукиных детей здесь, излагает свои причины вести себя, как развращенное чудовище, с таким красноречием, что хочется плакать, - oн пожал плечами. - Но, очевидно, вы это знаете.
Ее ухмылка стала слегка лукавой, и она проверила, что они одни.
- Хочешь знать, что мне показалось наиболее красноречивым? Когда Жюстин попадает в плен к бандиту, и де Сад доносит до нее идею минета, не используя ни одной конкретной анатомической ссылки. Мне это понравилось.
И так продолжилась, импровизированная критика и оценка произведений человека, который оскандалил целый континент, о чьих дебошах ходили легенды, чье имя само по себе обогатило лексикон эротики. Времени прошло уже много, и она начала смеяться, представляя, что сейчас должно быть происходит в голове у Джуд внизу. Бедная женщина в бешенстве звонит парамедикам, священникам, спецназу. Она должна пойти и развеять страхи Джуд.
- Мне это нравится, - cказал он наконец. - Мне действительно нравится. Знаешь, как иногда бывает, что ты можешь поговорить с кем-то и пройдет полчаса, а ты даже не заметишь этого? Я знал, что ты будешь той, с кем я смогу поговорить.
- И как оно?
Она должна была знать. Либо он был гораздо более интуитивным, чем Джуд и большинство дневных жителей, которые копошились внизу, либо она позволила показаться чему-то ночному внутри.
- Ты не отвернулась на улице, во второй половине дня. Ты стояла на месте... и смотрела, - eго взгляд был смелым, откровенным.
Она стояла, зажав кончик языка между передними зубами, одетая, хотя ее одежда могла быть и прозрачной. Поймана. Она была поймана. Зная, что когда-нибудь это должно произойти, но всегда считая само собой разумеющимся, что у человека, по крайней мере, будут ноги. Поймал.
- Это было выражение твоего лица... - прошептала она. - Я даже не думала, что ты заметил меня тогда.
Когда он рассмеялся и закатил глаза, она нашла его легкую откровенность необыкновенной. И хотя она знала много эксгибиционистов, у нее не было ощущения, что его удовольствие было вызвано тем, что на него смотрели. Оно было основано на физическом наслаждении, она была уверена в этом.
- Я иногда увлекаюсь. Я действительно не должен, но когда мне так хорошо, когда есть настроение... - oн пожал плечами, подняв ладони вверх. - Знаешь, ты можешь думать, что это не так, но твое лицо тебя тоже выдает. Как будто знает, когда и что искать. Мне кажется, я не совсем ошибся, не так ли?
Румянец угрожал согреть ее щеки. Смущение? Она уже и не думала, что такое возможно. Вызов в ее голосе был всего лишь притворством:
- Что, по твоему мнению, ты видишь?
Он оценил.
- В твоих глазах. Это всегда в глазах. Этот взгляд, когда твоя бдительность ослабевает. Что-то неудовлетворенное, может быть немного сердитое. Я знаю - это как будто кто-то только что украл последний кусочек шоколадного торта прямо из-под твоей вилки.
Смех Эллен был мягким, низким, горловым, наполовину приятным, наполовину вызывающим. Шоколад и секс. Может у этого мужчины и не было ног, но он определенно ее заинтересовал.
- Послушай, - cказала она. - Мне пора возвращаться к работе. Но я думаю, что мне понадобится твое имя... и какой-нибудь способ связаться с тобой позже.
Его звали Адам, и адрес который он дал, привел ее в тусклый район, где ее шаги отдавались одиноким эхом в кирпичных и каменных стенах, где бледные лица жителей выглядывали из-за зарешеченных окон. Все побледнело под упрямой пылью промышленных выбросов, а последняя зелень этого года мертвенно-коричневым цветом обвилась вокруг покосившихся кованых заборов. Здесь ценили и уважали частную жизнь.
Адам вел себя, как подобает хозяину. Он смешивал изысканные напитки, подавал закуски не из гастронома. Он показывал ей свои книги, включая только что восстановленную "Жюстин". Он позволил ей самой ознакомиться с его коллекцией фетиш-видео и предложить вставить диск в проигрыватель. Там было много зажимов для сосков и хныканья, а затем обязательный "золотой душ", но они действительно просто коротали время, не так ли? Возможно, она зевнула один раз. Адам отключил проигрыватель.
- Давненько я этого не смотрел, - cказал он. - Прошло много времени с тех пор, как это меня хоть как-то цепляло.
- Так зачем же смотреть, если теперь для тебя это уже не актуально?
Он легко пожал плечами.
- Издеваешься?
- О, это смешно, - cказала она, и она снова стала Элль.
Стала Элль без малейших усилий. Адам понял это. Подобное познается подобным, и отсюда было очень короткое путешествие в спальню.
Без одежды его тело было необычным чудом. Незавершенное, но твердое и скульптурное, как великолепная греческая статуя, которую вандалы разбили на две части. Его гениталии казались еще более крупными и нескромными. Его нижняя часть туловища изгибалась с новыми ритмами, которых она никогда не ощущала без обычного противовеса в виде ног. Когда он прижался к ней, опираясь на две мощные руки, она могла провести руками по сужающемуся изгибу его спины, по сжимающимся мышцам его задницы. Она могла опустить руки еще ниже и коснуться гладких округлых косточек, на которых заканчивались его ноги. Она не могла думать о нем, как об ампутанте. Ощущение было такое, словно Адам был полным и его бедра встретились с какой-то другой плоскостью, где его ноги существовали в другом измерении.
В течение нескольких часов они катались, фиксируя себя в новых извращенных позициях. Позиции, в которых ей раньше было невозможно находиться из-за того, что то одна, то другая нога мешала, теперь были доступны. Адам был неутомим, его стремление к экстазу долгое время граничило с одержимостью, а затем выходило далеко за ее пределы. Страсть всего тела была сжата в половину его массы. Каждый раз, когда он кончал, это происходило с напряженными конвульсиями страсти, со стонами и содроганиями, которые можно было бы назвать ласковыми, если бы они не были настолько животными. Для любой, менее опытной женщины, - решила Элль, - его погружение в самое сердце собственного удовольствия было бы пугающим.
Но для нее самой? Это было безумием, впервые в жизни ощущать, что она осталась позади, что она никак не могла извлечь из самого опустошающего траха больше, чем ее партнер. Он затмил ее, и если в книжном магазине он почти вызвал в ней прилив смущения, то теперь он сделал немыслимое: oн вызвал зависть.
Я хочу все то, что есть у тебя внутри, - подумала она и легла, ошеломленная, словно перед ней открылась новая галактика. Она лежала с ним в пропитанном потом послевкусии, губы ее "киски" набухли и пульсировали. Это длилось долгие мгновения, даже когда Адам зашевелился, даже когда он провел рукой по ее лицу.
Даже когда он сказал:
- Если ты останешься со мной, ты... ты cможешь видеть меня таким "целым" еще долго.
И ей показалось это необычным. Но подумайте о ее жизни. Конечно, это было не более странно, чем слышать, как кто-то признается ей в любви.
Их отношения развивались с той ночи. Счастливое сосуществование потребности и доступности, готовности и смелости. Она не знала, как долго это продлится, но на их уровне все было именно так. Эмоции и привязанность редко играли роль. Это был скорее восторг от общения с кем-то, кто не осуждал, кто понимал, что не все жаждут постоянного партнера на всю жизнь.
Кто доверял непосредственности физического тела больше, чем ошеломленному сердцу.
Это экономило время. Это экономило деньги.
Адам с удовольствием слушал ее рассказы о различных связях в ее ночных заведениях, его эрекция, как дубина, изгибалась от основания его тела. Он закрывал глаза улыбаясь, когда она представляла ему образы, которые довели бы обычного мужчину до бешеных приступов ревности и отчаяния: Элль, бьющая по спине покорного мужчину, пока он не овладеет ее трепещущим языком... уговаривающая довести до оргазма вялые гениталии необрезанного транссексуала... перегнувшая подружку через колени и хлещущая ее по попе вишнево-красным, пока нервная пожилая пара наблюдала со стульев...
Адам слушал... Адам дрожал...
В один памятный обеденный перерыв, она прочитала, как художник Сальвадор Дали мог довести себя до оргазма. Она подумала, не далек ли от этого сам Адам.
- Твоя очередь! - потребовала она однажды, в нехарактерном для себя чувстве quid pro quo[17]. - Ты почти ничего не рассказал мне о себе. Я хочу знать все грязные делишки, которыми ты занимался до того, как встретил меня.
Затем с ухмылкой:
- Кроме того, что ты останавливался в переулке, чтобы мастурбировать.
Он притворился, что обдумывает возможность поделиться.
- Я знаю некоторых людей. Ты - не единственная, у кого есть пропуск "только для членов клуба".
Он поддразнил ее молчанием. Улыбка Адама была раздражающе отстраненной, даже самодовольной.
Он мог быть таким превосходным, когда хотел, все это было забавно. Но он прекрасно знал, насколько она любопытна; и она задавалась вопросом, не проходил ли он эзотерическую подготовку, чтобы направлять сексуальную энергию, позволяя ей питать себя, как при ядерном синтезе. Возможно, что-то связанное с индийскими чакрами. Тантрическая, сексуальная магия.
- Научи и меня, - такова была невысказанная суть ее голода. - Научи меня, или я тебя задушу. Так что же нужно сделать, чтобы встретиться с этими людьми? - cпросила она. - Или я недостаточно хороша?
Чувство вины - это была честная тактика.
- Ты стыдишься меня, да? Я не стою того, чтобы трахаться перед твоими друзьями?
На его изможденном лице появилась искренняя улыбка.
- Возможно, ты все-таки готова, - oн провел рукой по ее телу, задержавшись здесь, там, в любом месте, где соединялись кости.
- Но тогда, Элль... - и это прозвучало совсем не риторически, когда он это сказал. - ...что ты можешь потерять?
Адам отвез ее в другой, незнакомый район. Эта новая остановка в поисках большего и лучшего оргазма была безлюдной территорией, где жилые дома встречались с промышленными. И те, и эти погибли от разрухи. Здание, в котором находилось помещение, было церковью, прихожане которой давно разъехались, распались, потеряли веру.... Они оставили после себя осиротевшее здание, окруженное деревьями, оголенными дымящимися трубами, и все они теперь пребывали в суровой вечной осени. Церковь стояла в готическом стиле, серая от копоти.
- Теперь это частное владение, - cказал он, и она покатила его по пандусу с одной стороны ступеней.
Похоже, это было единственное, что поддерживалось в хорошем состоянии.
Он отпер дверь, затем остановился внутри нефа, и прежде чем ее глаза успели привыкнуть к полумраку, на глаза ей упала черная полоска повязки.
- Боюсь, я вынужден настоять на этом.
Элль напряглась. От его требования исходила угроза - насколько хорошо она его знала? Любопытные женщины постоянно погибали, их приводили к адскому концу голод и незнакомцы, предавшие неуместное доверие. Но, отступив сейчас, она окажется трусихой, позером. Адам, конечно, знал это и мог легко использовать ее чувство собственного достоинства.
Она согнулась в талии, позволив ему закрепить повязку вокруг ее головы, и на нее опустилась прохладная соборная ночь.
- Если ты меня съешь, - сказала она, - я буду преследовать тебя до самой смерти!
А затем крепко укусила его за ухо. Он только рассмеялся.
Элль положила руку на одну из ручек его кресла, когда он покатился вперед, и позволила ему вести ее, словно слепому. Они прошли через распашные деревянные двери. Она шаркала ногами, ища дорогу. Еще дальше в этом темном пространстве комната казалась огромной. Святилище, но святилище в новом понимании. Здесь пахло сексом, потом и экстазом.
Ее органы чувств расширились, вбирая в себя все, что их окружало. Шепот на периферии, ползучее ощущение, что за ними наблюдают, оценивают, восхищаются. Угроза неизвестности. Движение. Эти люди приближались?
Адам остановился, заставил ее опуститься на пол, а сам поднялся с коляски и присоединился к ней. Его рот грубо прижался к ее рту, а руки поднялись, чтобы снять с нее одежду. Мгновением позже к его рукам присоединились другие. Обнаженная, ослепленная, она лежала на подушках, закрывавших ее от старого, никому не нужного пола.
- Красивая... - прозвучал чей-то голос. - Даже если она целая.
Она подчинилась рукам, которые гладили, ласкали... И в их количестве потеряла след Адама. Он был поглощен массой вокруг нее.
Ее спина выгнулась, рот приоткрылся, чтобы втянуть палец, проскользнувший мимо ее губ. Ее соски напряглись под кружащими ладонями. Их руки дарили сотни наслаждений и обещали еще тысячи.
Затем они раздвинули ее ноги, широко развели лодыжки.
И когда один из них проверил ее влажность, а затем пробормотал одобрение, она услышала шорох, когда кто-то другой переместился на его место. Затем в нее вошел член, и она задохнулась. Он был огромен, толкался глубоко и еще глубже. То, что началось как стон, превратилось в крик, переступив тот восхитительный порог, отделяющий восторг от агонии. Она была заполнена почти до отказа, но все еще не осознавала, что над ней нависает мужское тело. Не было прижатия бедер к ее бедрам.
- Один палец, - прошептал он ей на ухо, и она снова нашла его. - Один палец - это все, что у тебя есть.
Дрожа, медленно покачивая бедрами в ритме, задаваемом массивным фаллосом, она протянула один палец. Его рука направила ее... и она коснулась, скользнула на несколько дюймов.
Плоть. Это была плоть, упругая и твердая.
- Довольна? - cпросил он, и она была и не была довольна. Никто не мог быть таким большим... а он мог?
Размышлять об этом было не для ее разума - она отпустила эту мысль, отдавшись "здесь и сейчас", реальности ощущений. Она сделала глубокий вдох и уперлась локтями в пол. Приняла это. Приняла все.
Оттолкнулась мускулистыми бедрами и зарычала сквозь дикие стиснутые зубы, чувствуя как воюет с этой чудовищной штукой внутри себя. Она скакала на нем, пока он не опустил ее вниз и не поднял вверх, а ее голос не донесся до стропил, засыпанных пылью.
Обливаясь потом, она упала обратно в чьи-то объятия, почувствовала, как ее любовник отстранился, отступая в черноту, которая была полной, ее единственным миром. Они подождали, пока она отдышится, потом рука легла на ее подбородок, побуждая ее губы открыться. Она подчинилась, желая преодолеть усталость, доказать, что достойна. Кем бы ни были эти люди, она хотела стать одной из них; взять то, что они предлагали; отдать то, что у нее было. Ее губы приоткрылись и язык высунулся наружу, чтобы исследовать то, чего не видели ее глаза. Она коснулась тепла.
Он был у ее рта.
Она почувствовала свой запах на гигантском фаллосе, а мгновение спустя попробовала себя на вкус. Рот открылся шире... шире... едва ли он мог вместить несколько дюймов без того, чтобы ее челюсть не треснула. Что это было? Она подняла руку, обхватила его пальцами, почувствовала твердую плоть, мышцы...
И он медленно отстранился, прежде чем она смогла определить то, что казалось таким знакомым, таким чужим, таким манящим. Вокруг нее, далеко и близко, раздался тихий ропот одобрения, признательности, согласия.
Руки Адама были на ее затылке, осторожно развязывая узел. И когда повязка была снята, она моргнула от света, забыв как дышать. Чего бы она ни ожидала, это было не то.
Она оказалась в центре старого святилища, под парящими потолками и под пристальными взглядами страдающих фигур на витражах. Hекоторые из которых были испорчены вандалами. Скамьи и кафедра исчезли. Bместо них была мягкая игровая площадка для этих тридцати с лишним прихожан, которые приветствовали ее, хотя она совсем не была похожа на них.
Элль посмотрела прямо в глаза молодой женщине, сидевшей на расстоянии вытянутых ног. Так это ее любовница? Она откинулась на спинку стула, встретившись с Элль голодным взглядом, почти мужским. Эту роль она играла хорошо. Элль проследила за контурами ее тела, от маленькой груди до стройных бедер и сужающейся длины левой ноги. Ноги не было, только гладкая костяная головка, образованная лодыжкой.
В данный момент довольно влажной.
А правой ноги у нее вообще не было.
Элль обернулась и встретила улыбку Адама. Его гордость. И позволила взять себя в руки. По крайней мере у него они были.
Не то, что у многих из тех, кто ее окружал. Все они были лишены частей, некоторые больше, чем другие. Ноги, голени или целые конечности. У некоторых, как у Адама, не было ни того, ни другого. Другие пожертвовали руками на этом пути. У нескольких, как она увидела, были только головы и одна рука, прикрепленные к обнаженным туловищам. Все они были гладкими и изящными, и если они и смотрели на нее, то только с тоской. Не для того, чтобы снова стать такой, как она... а для того, чтобы сделать ее одной из них.
- Вы делаете это с собой, не так ли? - прошептала она Адаму. - Это не случайность.
Он усмехнулся, подловив ее на фрейдизме.
- Случайностей не бывает.
- Я не понимаю...
Но потом оглядев их, целую комнату, полную разбитых статуй, она не могла сказать, что ей это не нравится. Каковы бы ни были их причины, это было обязательство, настолько далеко за пределами "Внутреннего Круга", что она никогда не смогла бы туда вернуться.
- Ты сможешь, - cказал ей Адам, а затем отправился к новым партнерам, как и остальные.
Рекомбинантные пары, трио, группы.
А она наблюдала как привилегированный свидетель.
Они могли делать самые удивительные вещи.
Адам объяснил позже, после того, как они вернулись в его квартиру. Она была очень спокойна, перечисляя все, что она испытала, но обнаружила, что даже в ее огромном эротическом репертуаре не было места для этого.
Она устроилась на диване, обхватив руками кружку с кофе. Она чувствовала себя свободной внутри, жидкой, там где мышцы растянулись.
- Как это началось? - cпросила она.
- Как все начинается? - cказал Адам, усмехнувшись про себя. - Трансценденция. Это то, чего каждый хочет от жизни, не так ли? Какой-то способ преодолеть ее. Или получить от нее больше.
Он сделал паузу, переключил передачу.
- Слышала когда-нибудь о гностиках?
Она махнула рукой.
- Они были несколькими отколовшимися группами от ранней церкви, пару тысяч лет назад. По сравнению с ней, они просуществовали недолго. Партийная линия осудила их, как еретиков. Прогрессивныx в свое время, во многом. Но потом у них начался приступ ненависти к самим себе. Поскольку материальный мир не соответствовал духу, он был плох, в том числе и они сами. Таким образом, автоматически все, что создало их, тоже должно было быть плохим, поэтому их жизнь проходила в демонстрации презрения ко всему этому, пока они не могли вернуться к духу. У каждой ветви были свои пути. Аскеты отказывали себе во всем. Распутники наслаждались и трахали друг друга направо и налево. Вседозволенность - как путь в рай... Люди из моего собственного сердца, - Адам подмигнул. - И твоего тоже, ma chérie?
Элль слабо улыбнулась. Она чувствовала себя резиновой внутри и снаружи.
- Не думаю, что мои цели были настолько высоки.
- И мои тоже, черт возьми, нет, - cказал он, смеясь. - В любом случае. Даже среди гностиков были сумасшедшие. У большинства из них была идея, что тело - это тюрьма, которая держит дух в оковах, но эта грань, они что-то с этим делали. У них была привычка отрезать части себя, чтобы уменьшить размер тюрьмы.
Тогда она начала собирать все воедино. Ампутация в эротическом контексте:
Чем меньше тело, чтобы разбавить удовольствие - тем выше должна быть его концентрация в оставшейся плоти.
- И два этих подхода со временем объединились?
- Я не знаю. Возможно, - Адам выглядел озадаченным. - Кто знает, как все происходит на самом деле? Мы же не отслеживаем себя на протяжении веков, ничего такого. Это просто что-то, на что кто-то наткнулся некоторое время назад и обнаружил... что это работает.
С трудом поднявшись с дивана, Элль подошла к окну и уставилась в ночь. Тошнотворный свет натриевых ламп отбрасывал блики на почерневшие громады кирпича и стали, засохшие ульи изоляции. Как же она ненавидела это место, его холодную жесткую гниль.
- Все возрождается, - сказала она, - если дать ему достаточно времени.
Их процедуры были строго подпольными: ампутации проводил хирург, которому закон больше не разрешал заниматься своим ремеслом. Но он все равно любил, чтобы его руки были при деле. Это был идеальный вариант, а отброшенные части безопасно сжигались в промышленном мусоросжигателе.
Элль попросила начать с ноги.
Она обнаружила, что фантомные боли почти не беспокоят, когда ты избавляешься от чего-то добровольно. У нее выросла новая кожа, а под ней, казалось, новые нервы. Это было пробуждение, и пока мир спал под снегом, она достаточно окрепла, чтобы впервые испытать этот новый половой орган. Она обнаружила, что может кончать без единого прикосновения к ногам.
В книжном магазине сочувствие лилось рекой, особенно со стороны Джуд. И все они отмечали, какое замечательное настроение было у Эллен, несмотря на несчастный случай. Она была намеренно расплывчата в деталях, но ее тронуло беспокойство Джуд о том, что теперь ей будет труднее найти мужчину, который не обратит внимания на ее недостаток.
- Если у тебя есть хоть один маленький недостаток, - сказала Джуд, - они могут развернуться и стать такими бессердечными ублюдками!
После чего она нервно улыбнулась и проверила себя в компактном зеркальце. Эллен предположила, что настало время для очередной процедуры.
А Элль, уже решив действовать, задумалась, как ей удастся объяснить, что у нее нет ноги.
К весне она снова была на плаву, зуд заживления и нового срастания остался позади.
Большую часть свободного времени она проводила в бывшей церкви, передвигаясь на костылях. Изучая как здание, так и своих товарищей. Они были замкнутой группой, приходили друг к другу, даже не снимая одежды. Конечно, с кем еще они могли поговорить? Они разделили себя на части не одним способом.
Она часто лежала с Адамом в угасающем свете полудня, оба они были омыты красками солнца, пробивающимися сквозь витражи. Над головой Дева Мария держала маленького ягненка. Его шерсть была темной от копоти.
- Ты ублюдок, - сказала она, - ты не дождался меня.
Но в этих словах не было злости, и это заставило Адама улыбнуться. Заставило его рассмеяться.
- Кто-нибудь, когда-нибудь доходил до конца? - задала она вопрос. - Отрезал все?
Адам кивнул.
- Было несколько.
Она застонала, беззвучно бормоча фантазии о сужении себя до сфокусированного пучка перегруженных нервов, одной огромной эрогенной зоны.
- Интересно, на что это похоже?
- Я не знаю. Но мне кажется, что... что это - как быть богом, - Адам вздрагивал, выгибался. Казалось, он пульсировал от каждой ласки рук и рта, ветерка и пылинки. - К тому времени, ты знаешь, все остальные должны заботиться о тебе. Заботиться о твоих потребностях. К тому времени, ты уже в основном -вместилище.
- Что другие говорили об этом? И где они сейчас?
- Они перестали говорить, - cказал он. - И очень скоро... они перестали есть. Но они все еще улыбались.
Они что-то знали... - подумала она. - Или чувствовали что-то, к чему остальные из нас еще даже не приблизились...
Пока.
Она заставила его руку опуститься к ее бедру, обнажившемуся обрубку, горячему, покалывающему. Сырой и живой от обещаний.
- У меня получится лучше, чем у тебя. Когда я зайду так далеко. Я буду чувствовать больше, чем ты.
Сказано это было с дрожью и улыбкой.
Могла ли она укорачивать себя по дюйму за раз, ощущая градации удовольствия с каждым последующим надрезом? Если она сама отрубит себе палец, станет ли это новой формой мастурбации? Столько путей, которые можно исследовать, идя по пути лезвия.
- Это мы еще посмотрим, - сказал он, - не так ли?
И Элль подумала, сможет ли она убедить его держаться за эту последнюю руку хотя бы до тех пор, пока она не займется другой ногой. Чтобы Адам мог держать скальпель для нанесения первого церемониального разреза.
Это было бы божественно.
Это было бы почти как любовь.
Перевод: Дмитрий Волков
Джон Эверсон - лауреат премии Брэма Стокера, автор романов "Завет" ("Covenant"), "Жертвоприношение" ("Sacrifice"), "13-ая" ("The 13th"), "Сирена" ("Siren") и "Человек-тыква" ("The Pumpkin Man"), вышедших в мягкой обложке в издательстве "Leisure Books". Ограниченные коллекционные издания в твердом переплете были также выпущены издательствами "Delirium", "Necro" и "Bad Moon Books". Он выпустил несколько сборников короткой формы в независимых издательствах, в том числе "Криптич" ("Creeptych"), "Смертельная ночная похоть" ("Deadly Nightlusts"), "Иглы и грехи" ("Needles & Sins"), "Клетка костей и другие смертельные одержимости" ("Vigilantes of Love и Cage of Bones & Other Deadly Obsessions"). За последние 20 лет его рассказы появились в более чем 75 журналах и антологиях. Его произведения переведены на польский и французский языки, а также взяты в качестве опциона для возможного кинопроизводства. Чтобы узнать больше о его художественной литературе, искусстве и музыке, посетите сайт www.johneverson.com.
Рассказ "До последней капли" был впервые опубликован в журнале "Bloodsongs", весна 1998 года, и перепечатан в сборнике "Клетка костей и другие смертельные одержимости", "Delirium Books", октябрь 2000 года.
В 90-е годы я написал много эротических рассказов ужасов для различных журналов малой прессы, и "До последней капли" - один из моих любимых. Я думаю, что в нем действительно запечатлено то, что может стать навязчивым желанием следовать за соблазном запретного в темноту. Много лет спустя я снова напишу об этой теме в своем романе "Сирена" ("Siren").
Его дыхание стало неровным. В меняющемся калейдоскопе электрического света его серые глаза отражали непристойную игру цвета, но не светились сами. Женщина была загорелой, в калифорнийском стиле - без морщин. Ее губы были блестящими розовыми, эротично дополняя соски ее покачивающихся коричневых грудей, которые в данный момент соответствовали - вернее, задавали - ритму его дыхания. Она откинула прядь песочно-светлых волос с лица, льдисто-голубые глаза сверкали вожделением, на лбу выступил пот, губы были сжаты и стонали...
Видение резко стало темно-синим, и Тони застегнулся.
Это была не обычная порноблондинка, - подумал он с восхищением. Большинство блондинок, которых они использовали в наши дни, были похожи на пластиковых кукол - все детали были на месте, но энергии, духа - искры, которая иногда превращала трехмерную бимбо в фантазию, вызывающую оргазм, - у большинства просто не было. Они выглядели скучными. Они выглядели... безликими. Сиськи и задницы на десятку - богинь секса было трудно найти.
На двери киберкабины он сделал паузу, чтобы прочитать непристойное граффити. Он не знал почему, это было развратно и удручающе, но он всегда это делал. "Ищешь черный член для отсоса? Звони 546-...", "Моя жена трахнет тебя, пока я смотрю - спроси Лео (313)...", "Гомики идут в ад!", "Идеальный минет: ни имен, ни лиц, ни цены, сплошная конфиденциальность, невыразимое удовольствие. Кончай в комнате #112 отеля "Красная Kомната" после 9 вечера"...
Он еще раз перечитал последнее и покачал головой. Никто не делал идеальный минет бесплатно. Он больше не мог заплатить Лони, чтобы она сделала ему такой минет. Натянув рубашку, он распахнул дверь и быстро вышел из задней комнаты пип-шоу. Мужчины ходили в тени, лица освещались оранжевым светом беззвучно дымящихся сигарет, высматривая новичка, чтобы сделать ему предложение, ожидая, когда освободится кабинка, которую они хотели. Он скривился от отвращения и вышел из заведения, кивнув морщинистому, скучающему кассиру, который смотрел повтор "Шоу Дика Ван Дайка".
Когда Лони только начинала встречаться с ним, она стремилась доставить ему удовольствие и выкладывалась по полной в любое время. Она никогда не была без ума от фелляции, но обслуживала его покорно. В первые пару лет он почти забыл, что представляют собой эти пип-хаусы. Парни искали анонимного секса с другими парнями, просто ради острых ощущений или потому, что им было слишком страшно признаться, что они геи и выйти из шкафа. Здесь не было ни геев, ни натуралов, это было развлечение. Бизнесмены - для развлечения, мужья - от отчаяния. Он не позволял этим отчаявшимся мужчинам прикасаться к себе, но у него не было проблем с тем, чтобы прикасаться к себе. Если ты не мог получить это дома, ты должен был пойти куда-то...
Тони завел машину и с визгом выскочил на дорогу. Он надеялся, что Лони сегодня в хорошем настроении - блондинка с льдисто-голубыми глазами и чисто-медным телом оставляла в нем желание большего. Новые киберкабинки в магазине видео для взрослых, который он посещал уже много лет, были великолепны - но даже если женщины окружали тебя, как в реальной жизни, ты все равно не мог их почувствовать. Но при мысли о той последней сцене у него неприятно заныло в промежности брюк. Он пошевелился на сиденье и усилием воли подавил эрекцию, что только усилило ее рост. Сжав бедра, он направил машину на шоссе и попытался расслабиться. Это место должно было снять напряжение, а не создать еще больше, - усмехнулся он про себя.
Лони былa не в лучшем настроении.
- Ты опоздал на час, а я должна успеть на поезд, - негодовала она, вытряхиваясь из юбки в их спальне. В свои 34 года она выглядит хорошо, - заметил он, - лучше, чем когда мы познакомились. Ее грудь, хотя и не богини, была объемной, хотя и слишком сосковидной. Ее средняя часть немного выпирала, но бедра всегда приковывали его взгляд к своей скрытой долине, что в данный конкретный момент было не в его пользу.
- Я переодеваюсь Тони, ты это уже видел. Иди, возьми что-нибудь поесть.
Он протянул руку, чтобы помассировать ее обнаженную спину. Она шлепнула его по руке.
- Иди. На следующей неделе будет много времени для этого. А сейчас я опаздываю, и ты меня бесишь.
Ее темные глаза пронзили мысленный туман, который возбуждение всегда рисовало вокруг него. Лони легко раздражалась из-за его физической одержимости. Иногда это было лестно, но сейчас это мешало ей.
- Ладно-ладно, - проворчал он. - Ты мне что-нибудь оставила?
- В холодильнике есть китайская еда, спагетти со вчерашнего вечера. Тебе придется разогреть их самому. Если я опоздаю на этот поезд, другого не будет до 11, и Энджи будет сидеть на станции и ждать меня всю ночь.
Она закончила натягивать джинсы и натянула свитер на бретельку бюстгальтера, которым Тони любовался сзади. Она повернулась и поймала его взгляд.
- Всего семь дней. Сходи в прокат "Vampy Vixens" или что-то в этом роде. Мне пора идти, - oна надела черные босоножки и взяла с кровати свой чемодан. - Я позвоню тебе завтра. А сейчас до свидания.
Она поцеловала его в губы и вышла за дверь.
Боль в его промежности снова вспыхнула, когда он понял, что это все, что он собирался получить в течение некоторого времени. Пожав плечами, он поплелся на кухню.
Он остановил свой выбор на китайской кухне, но после бесцельного перебирания горошин и какой-то мутантной карликовой курицы, в конце концов, пересолил большую ее часть. Он не был голоден, черт возьми, он был возбужден! Он попробовал посмотреть телевизор, но ни один из консервированных смешков не отвлек его от видения розовых губ, обхватывающих его эрегированный член; ореола волос, распущенных по пляжу, дразнящих его ноги.
По внезапному порыву он достал телефонный справочник и нашел адрес отеля "Красная Kомната". Как он и ожидал, он оказался в захудалом районе города, примерно в получасе езды. Он еще немного посмотрел телевизор, понимая, что в какой-то мере убивает время.
Он ждал...
...пока часы не показали 8:37. Это означало, что он будет там около девяти. Тони выключил телевизор и пошел в гараж.
Захудалый - не самое подходящее слово, - подумал он, въезжая на стоянку. Неосвещенная вывеска (достаточно большая, чтобы он мог различить ее с расстояния в пару кварталов) не обещала "Хилтон", и, похоже, никого не было. Кто знает, как долго эта надпись висела на двери пип-шоу, - сказал он себе. Вероятно, ее прикрепил кто-то из гостей на одну-две ночи, а потом давно уехал. Он остановился во внутреннем дворе отеля и покачал головой. Это было нелепо. Его могут ограбить, он может заразиться СПИДом, а может быть, это место ритуальных жертвоприношений. В газете только что вышла статья о том, что в этом году в центре города их стало много.
Топот нарушил задумчивую тишину, заставил его обернуться, сердце забилось с удвоенной силой. Внезапный ветер сдул со лба капли холодного пота, попавшие ему в глаза. Там, на коричневой кирпичной стене в конце двора росла тень, увеличиваясь с каждым шлепком стаккато. Он понял, что это были шаги, и они шли в его сторону. Идти назад, идти вперед - он не знал, в какую сторону повернуть. И тут, когда тень достигла гаргантюанских, гротескных размеров, в поле зрения появился доктор Франкенштейн - невысокий парень азиатского происхождения с портфелем, быстро шагающий в сторону парковки. Он наклонил голову, проходя мимо Тони, казалось, намереваясь не смотреть ему в глаза. Тони расслабился и, отказавшись от мысли вернуться к машине, решил проверить, нет ли кого-нибудь в номере 112. В конце концов, он был здесь, и у него была целая ночь, которую нужно было убить.
Ночь окутала тротуар двора изменчивой тайной. Кусты и сорняки пробивались через тропинку, замедляя его продвижение, а их холодные, цепкие прикосновения к его ногам и животу заставляли его дрожать. Нарастающий подлесок заставил его задуматься, работает ли еще этот отель, но потом, оглядевшись, он понял, что в некоторых номерах горит свет. Вывеска была погашена, маяки на тротуарах не горели, но сквозь занавески случайных номеров пробивался голубой свет. Когда он дошел до номера 112, его опасения подтвердились. Света не было совсем. Он все равно постучал, и дверь со скрипом приоткрылась на дюйм.
- Привет, - позвал он через черную щель проема. В комнате было как-то темнее, чем снаружи. - Есть кто-нибудь дома? - проговорил он с насмешливой легкостью.
Ответа не было, только тяжелая тишина, которая, казалось, давила на него, как удушающее одеяло. Он хотел повернуться и пойти домой, но упрямая двойственность побуждала его остаться. Он хотел осмотреть комнату, но зачем - не знал. Не похоже, чтобы там были какие-то осязаемые остатки прошедшего секса. Тем не менее, он толкнул скрипящую дверь и шагнул внутрь, проводя рукой по стене в поисках выключателя. Он нашел его, щелкнул, но ничего не произошло. Только дверь захлопнулась. Тони прижался к стене, напрягая глаза, чтобы хоть что-то разглядеть в черном воздухе.
- Кто там, - сказал он, стараясь не выдать отчаянной дрожи в голосе.
- Тсссссссссссссссссссс, - ответило что-то.
Это могла быть как гремучая змея или кошка, так и человек.
Что-то коснулось его, схватило за талию. Тони замер, не зная, что безопаснее - подчиниться или ударить - и, возможно, рискнуть получить удар ножом или выстрел от невидимого нападавшего. Вообще-то, он полагал, что руки на его теле не могут быть обвинены в нападении. В конце концов, он был здесь незваным гостем.
Давление на левый бок ослабло, и он почувствовал щекотку в промежности. В темноте застежка-молния протестующе звякнула, затем ослаб ремень. Он все еще не мог пошевелиться. Ему было так страшно, что хотелось кричать, бежать, но он не мог сделать ни того, ни другого, только стоять, прислонившись к стене, и смотреть, как его трусы падают на ноги, и что-то холодное и гладкое прикасается к его члену, который полностью игнорирует парализованный страх остальной части его тела и отвечает мгновенной эрекцией.
Сначала его охватила холодная твердость, похожая на хирургическое прощупывание врача в резиновых перчатках для обследования простаты. А потом появилась влажность, поглощение, и два захватывающих придатка начали обрабатывать остальные части его тела, щипая ягодицы, скользя по бедрам, с ледяным изяществом проводя по волосам на груди. Теперь они были теплыми, как и Тони, который сдался страху, сдался своим вопросам. Он прижался к стене, пока ласкающие руки эротично гладили его кожу, а невидимый рот с невероятным мастерством двигался вверх-вниз по его затвердевшему члену. Зубы лениво пробегали по нужным нервам, пальцы в нужный момент щипали соски. Когда покалывание в паху переросло в водопад перехватывающих дыхание ощущений, Тони понял, что это действительно идеальный минет, и закрыл глаза, когда момент взорвался.
Когда он снова открыл глаза, руки уже исчезли. Он сидел на коротком наждачном ковре в комнате и теперь мог видеть, вроде как в темноте. В комнате больше никого не было.
"Ни имен, ни лиц, ни цены", - гласило граффити на пип-шоу. - "Невыразимое удовольствие".
Они выполнили то, что рекламировали, - подумал он, когда что-то маленькое и волосатое прошмыгнуло по его ноге. Тони вскочил, прервав задумчивость дрожью. Натянув брюки, он вышел из комнаты, все еще застегивая ремень. Слишком странно, - подумал он, торопясь вернуться к машине. Он почувствовал слабость, когда сел за руль. Опыт был настолько интенсивным, настолько истощающим... Это было невероятно, - подумал он, - но слишком странно для меня.
- Тони? Тони?
Видение белокурой богини из пип-шоу, зарывшейся головой между его ног в тенистом номере заброшенного отеля, исчезло, сменившись менее желанным зрелищем его лысеющего тучного босса, склонившегося над столом и уставившегося на него с недоуменным выражением лица.
- Тони, ты пускаешь слюни в пространство последние 15 минут. Ты в порядке?
Тони тряхнул головой, чтобы избавиться от упрямой боли, вызванной его дневными грезами.
- Да, Боб. Извини. Я просто... не выспался прошлой ночью.
- Почему бы тебе не пойти прилечь в гостиной на несколько минут? - Боб МакКензи улыбнулся. - Я бы сказал тебе идти домой, но мне, знаешь ли, нужно получить этот отчет к концу недели.
- Я знаю. Ты получишь его. Просто у меня сегодня небольшие проблемы с концентрацией, вот и все.
Боб хихикнул - сухой, безжизненный звук - и похлопал Тони по плечу.
- Ну, просыпайся, парень.
Он повернулся и зашагал обратно в свой кабинет. Но, всю оставшуюся часть дня Тони ловил на себе его пристальный взгляд, устремленный через холл. И как бы он ни старался, блондинка продолжала проникать в его сознание. Это было неловко. Он не мог выйти из-за стола, не потратив предварительно несколько минут на медитацию над кровавыми образами изувеченных животных и брошенных младенцев, чтобы сдуть палатку в штанах. Сначала невероятный фильм с богиней, а затем странный минет прошлой ночью - эти два события слились в его мыслях воедино, и союз был настолько мощным, что его либидо реагировало на него, как будто он был кобелем, окруженным самками в период течки. Когда пробило пять часов, он, как зомби, двинулся к двери, надеясь, что никто не смотрит на молнию его брюк. Она оттопыривалась, и пока он шарил в кармане в поисках ключей от машины, он подавлял почти неудержимое желание схватить и наброситься на нее прямо посреди офиса.
Боб наблюдал за его походкой в трансе из-за своего стола. Он крикнул через весь офис как раз перед тем, как Тони подошел к двери.
- Поспи сегодня, Тон.
- Угу, - пробормотал он в ответ.
Он знал, что получит сегодня вечером.
Придя домой, он бросил китайскую еду в микроволновку, и на этот раз ему удалось размять все вилкой, хотя и без особого удовольствия. Пока он мыл посуду, позвонила Лони. Он позволил ей вести большую часть разговора - она скучала по нему, надеялась, что с ним все в порядке. Съел ли он китайскую еду, которую она оставила? Она нормально доехала, ее сестра Энджи ждала на платформе со своим мужем Дэном. Завтра они собирались в зоопарк. Тони отвечал автоматически, когда это было необходимо, в то время как его внимание было сосредоточено на наблюдении за белокурой богиней, которая каким-то образом материализовалась на его кухне. Она раздвинула ноги на обеденном столе, ее шокирующие розовые губы открывались и закрывались с завораживающим ритмом, а рот шептал:
- Кончи в меня, Тони. Кончи в меня, Тони. Кончи в меня, Тони. Кончи в меня, Тони.
- Тони.
- А?
- Ты слышал хоть слово из того, что я только что сказала?
- Да, милая, я просто отвлекся. Там какие-то дети бегают по заднему двору.
- Ну, иди и прогони их. Поговорим завтра. Я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю, милая. Пока.
Он держал телефон в руке. Стол был пуст, если не считать нескольких провинившихся зерен риса. Но он все еще слышал ее мягкий, хрустальный голос - просительный, как у маленькой девочки с хвостиком, и хриплый, как у женщины, которой очень нужен мужчина. Любой мужчина.
В девять часов он шел по тротуару к комнате 112. Он не помнил, как ехал туда. Понял он лишь тогда, когда снова постучал в дверь. Он вообще не помнил, что делал после того, как положил трубку. Но дверь распахнулась с хриплым жалобным стуком, и его член стал таким твердым, что он почувствовал, что может лопнуть от предвкушения.
Дверь за ним закрылась, и на этот раз не было никакой задержки, прежде чем руки стали снимать с него брюки. Странно, - подумал он, - этот беззвучный секс. Не было никаких звуков, кроме его дыхания и биения сердца, и оба эти звука нарастали в темпе и тембре, пока он не вскрикнул от страсти.
- Да. Да. Выпей меня досуха, детка. Возьми все до последней капли.
И с этой командой, каким-то образом, она сделала это. На вершине оргазма он вдруг издал вздох боли, когда ее требование усилилось. Он чувствовал, как она втягивает его в себя, высасывает его через пенис. Его голова закружилась, перед глазами зажглись сверкающие фейерверки.
А потом все закончилось, и он рухнул на пол, лишившись сил двигаться. Он никогда не испытывал ничего столь сильного и столь приятного.
- Кто ты? - прошептал он, когда ее руки надавили на его грудь.
Он лег на пол, как она велела, и почувствовал, как ее волосы скользят по его бедрам и дразнят живот. Это было совсем как в его дневном сне, понял он. И когда он закрыл глаза, чтобы представить себе сияющую обнаженную кожу богини, женщина между его ног снова начала работать над ним. На этот раз, достигнув пика, он потерял сознание.
Было уже три часа ночи, когда он забрался в постель с болезненно эрегированным шестом между ног.
В 4-e часа утра он смотрел на лампочку LED на радио-часах, пот струился по его лбу, руки неконтролируемо приклеились к члену.
Это было безумием. Он посмотрел порно с горячей крошкой, а потом, в мыслях, пару раз отсосал у какого-то психа, который бесился от того, что на него смотрят. Почему он не мог отпустить это? Он никогда в жизни не был так возбужден. Что подумает Лони? Ей не будет особого дела до фильма или маленьких фантазий, а получить анонимный минет - это не совсем измена. Oна должна быть счастлива, что кто-то позаботился об этом для нее, - подумал он. Нет, она не будет слишком сердиться из-за таких вещей. Но, если бы она увидела его здесь, потеющего от вожделения к другой женщине - фактически к двум, одну из которых он никогда не видел в самом прямом смысле этого слова, - она бы не обрадовалась. Пытаясь протрезветь, он зациклился на картинке, которую увидел в документальном фильме. Солдаты, мертвые на поле боя, руки и ноги покрыты красными полосами, внутренности вытекают между сжатыми руками, головы лежат в десяти футах от кратера, где остальные части тела были растерзаны...
Эрекция в его руках даже не дрогнула. И тут его сознание потеряло контроль, и солдат с вывалившимися наружу кишками вдруг встал и одной рукой затолкал кровоточащее месиво обратно внутрь, а другой расстегнул штаны. Они упали на землю, и Тони увидел золотой треугольник белокурой богини под разорванным животом. Солдат потер лицо, и ее льдисто-голубые глаза и розовые губы вдруг заговорили с ним.
- Иди ко мне, Тони. Kончи в меня.
Тони перевернулся и начал плакать.
Когда наступило девять утра, Тони сидел в своем кресле в офисе. Под глазами у него были черные круги, а правая рука лежала на столе и бесполезно дергалась. Левая рука лежала у него на коленях.
- Отчет идет нормально, Тони? - спросил Боб из другого конца коридора.
Он не видел, чтобы Тони двигался с тех пор, как вошел сюда за полчаса до этого.
- Угу, - прозвучало в ответ.
Но мужчина не сдвинулся с места.
Когда наступила вторая половина дня, а Тони не выглядел более адекватным, Боб отправил его вниз к корпоративному врачу. На брюках мужчины было мокрое пятно, и Боб молча молился, чтобы его ключевой сотрудник не оказался еще более больным, чем выглядит.
- Ну, Тони, у тебя сегодня низкое давление, - щебетала доктор Регсик. - Давай встанем на весы.
Счетчик показал 156 фунтов[18], и она посмотрела вниз на свою таблицу.
- За последние пару месяцев ты потерял почти 20 килограммов, Тони. Ты сидел на диете?
Он покачал головой:
- Нет.
- Упражняешься?
- Нет.
Она покачала головой.
- Встань сюда и расстегни рубашку.
Он сделал, как она просила.
- Откуда они у тебя? - нахмурилась она и наклонилась к нему, чтобы рассмотреть поближе.
Он не заметил этого утром, но по его груди проходили десять красных дорожек, начинавшихся слабым красным свечением у плеч и становившихся темно-фиолетовыми по мере сужения и сходившихся в один толстый коридор у пупка.
Он помолчал минуту, а затем ответил:
- Моя жена, гм... слишком возбуждается.
- Сними штаны, Тони.
Похоже, она не собиралась спорить, поэтому он встал и расстегнул ремень. Брюки тут же сползли вниз, показав, во-первых, что он каким-то образом забыл нижнее белье сегодня утром, а во-вторых, что фиолетовый синяк спускается от живота вниз к пучку волос под ним.
Доктор ахнула при виде этого зрелища. Тони подумал, что она впечатлена его размером - конечно, он был еще эрегирован. Но ее глаза не выглядели похотливыми, скорее, в них было отвращение. Он перевел взгляд на объект ее пристального внимания и увидел, что он тоже покраснел, стал пурпурным и распух вдвое больше обычного.
- Послушай, Тони. Я не хочу указывать тебе, что делать в твоей постели, но если в этом виновата твоя жена - я бы подумала о разводе. Я даже не хочу знать, как это произошло, но тебе лучше исключить секс на ближайшую неделю или две. Я дам тебе антибиотик на случай, если ты заразился.
Она подошла к белым шкафам в другом конце комнаты и достала тюбик.
Вместо тусклой сорокалетней женщины в слишком длинном лабораторном халате, Тони увидел бронзовые мускулистые ягодицы богини, пересекающей комнату, и темный соблазн щели между ее ног привел его руку к своим коленям. Ее походка была развязной, непринужденной. Ее бедра соблазнительно покачивались, пульсация на спине и талии приглашала его. Она посмотрела на него через плечо, откинув гриву осветленных волос на плечо. В ее глазах вспыхнуло электричество, и она подмигнула ему.
- Иди ко мне, Тони.
Она повернулась, чтобы показать ему все.
- Кончи в меня, Тони.
- Боже, что с тобой? - доктор Регсик стояла перед ним, отвесив челюсть. - Я не собираюсь ничего говорить об этом, Тони, но я собираюсь порекомендовать консультанта.
Она протянула руку и взяла бумажное полотенце из рулона на стене.
- Вот. Приведи себя в порядок и иди домой. Я оставлю рецепт на антибиотик - надеюсь, шрама не останется - и еще мазь. Приходи завтра, я хочу посмотреть, как у тебя дела.
Она снова была там в 9.00, как и раньше.
- Кто ты? - спросил он снова, когда его джинсы сбились вокруг лодыжек.
Она по-прежнему не отвечала, но ее руки сегодня были горячими, полными ритмичного вожделения. Он почувствовал липкую влагу на своей ноге. Всем своим существом он ощущал только ее силу. Ее пальцы прочерчивали по нему ледяные и огненные дорожки, но центром ее магии был рот. Когда она втягивала его в себя, наслаждение отдавалось в его теле, отзываясь экстазом. Теперь он знал, что фиолетовые дорожки на его груди - это ее каналы удовольствия, он чувствовал, как каждое потягивание наэлектризовывает эти дорожки жаром. Возможно, это было опьянение моментом, но тусклое кобальтовое освещение, казалось, просачивалось из плетения, которое она создавала на нем, становясь то ярче, то тусклее с усилением и ослаблением ее давления на него. И когда она потянулась вверх, чтобы вырезать еще один канал на его груди, он понял, почему она настаивала на темноте. Ее левая рука была искалечена. Большой палец и мизинец были целыми, их длинные ногти с красной головкой впивались в его плоть, как у любой женщины. Но на средних трех пальцах ногтей не было - казалось, на них не было и плоти. Это выглядело так, словно она окунула руку в радиационный суп. Это объясняло жесткий холод, который он ощущал последние три ночи, когда она впервые обнимала и ласкала его чресла. Холодными, костлявыми пальцами...
Но ее мастерство компенсировало любое уродство. Снова и снова она доводила его до оргазма, он стонал и умолял ее высосать его еще раз. И каждый раз она это делала. И снова ночь закончилась тем, что он потерял сознание в муках освобождения. И снова он проснулся, обнаружив, что она ушла, и провел оставшиеся часы, ворочаясь в своей постели. И следующие две ночи были такими же.
В пятницу Боб отчитал его и передал веб-проект в другой отдел. Тони вернулся к доктору Регсик.
Она старалась не выдать тревоги голосом, отмечая при этом, что его кровяное давление упало до опасно низкого уровня, и что со вторника он каким-то образом похудел еще на 10 фунтов[19]. Но когда он снял одежду, ее дыхание перехватило от отвращения. Пурпурные синяки, покрывавшие его торс, выглядели как гримаса. И все это приводило к пенису, размером с огурец. И не слишком здорового на вид. Она протянула ему имя "хорошего врача" в больнице, нацарапанное на визитной карточке.
- Иди туда. Сейчас же, - вот и все, что она сказала.
Было три часа дня, но он пошел.
Но не в больницу, а в отель.
Когда он въехал на стоянку - впервые при дневном свете - он увидел, насколько это место обветшало. Сквозь трещины в асфальте повсюду прорастали сорняки. Под большим плакатом отеля "Красная Комната", над дверью главного офиса, которая была заколочена досками, висела табличка "Продается". Очевидно, правительственные лаборатории "Гентех", чей забор примыкал к задней части территории отеля, не приносили достаточно прибыли, чтобы содержать гостиницу. Или, возможно, после того, как несколько лет назад был поднят шум по поводу программы генетического тестирования GGL, они свернули бизнес. Окна отеля, которые не были заклеены фанерой с граффити, были разбиты; потрепанные стекла нежно массировали растрепанные занавески на слабом ветерке. Да, этот отель был закрыт уже некоторое время, - предположил он. - Так почему же в некоторых номерах в другие ночи горел свет? И как долго она там находилась? Вероятно, даже когда отель был открыт для законного бизнеса, здесь была проституция, - подумал он, гадая, не занималась ли его богиня здесь своим странным ремеслом и тогда. Были ли в других комнатах такие же, как она? Может быть, холодные голубые огни, которые он видел ночь за ночью, были вспышками других людей, получающих те же наслаждения, что и он, а не свечением катодно-лучевых трубок? Он понял, что ему уже все равно, и уверенно зашагал в сторону комнаты 112. Закрыт отель или нет, но он знал об одной комнате, в которой было свободное место.
При дневном свете комната была гораздо более жуткой, чем в ночных влажных тенях. Краска, тусклая и грязно-зеленая, отслаивалась от стен, особенно в углах, где от воды остались бурые пятна на шлакоблоке, от которого отделялась краска. Ковер когда-то был угольно-серым, но теперь был испещрен кругами коричневых и черных пятен. Часть ковра была истерта и порвана. Паутина пересекала углы, а под незастеленной кроватью что-то зашевелилось, когда он шагнул к ней. Матрас выглядел слишком грязным, чтобы на нем сидеть, не говоря уже о том, чтобы спать. Теперь он знал еще одну причину, по которой она сказала приходить после девяти. Трудно было бы прийти, зная, что ты, скорее всего, прихватил с собой крыс, пауков или любых других паразитов.
- Привет. Есть кто-нибудь дома? - сказал он в тишину, которая, казалось, повисла вокруг него, как вздох, сделанный и задержанный.
Рядом что-то зашуршало.
- Я знаю, что пришел рано, но я не мог ждать.
Она вышла из ванной. Eе скелетные ноги соединялись с аккуратными, как трусики, бедрами с золотистой кожей и светлым хохолком лобковых волос. Ее пупок был изысканным, впадинка на плоском ложе чувственных мышц, обещавшая удовольствие и тайну. Ее груди были такими же загорелыми и упругими, как живот: полными, упругими и увенчанными светло-розовыми ареолами. Теперь он увидел, что обе ее руки были неполными, но на каждой только по два пальца - что озадачило его, поскольку он знал, что прошлой ночью видел три скелетных кончика на одной. Но белокожие икры, ступни и пальцы теперь его не смущали. И она могла бы скрыть эти странные уродства, если бы захотела, - подумал он. Настоящей проблемой было ее лицо. Безгубый рот показывал белые зубы, дико сверкающие на фоне мокрого багрового пятна. С одной стороны, сквозь розовую плоть проступала скула, а вторая половина лица казалась почти полной и такой же медно-коричневой, как и остальное тело. Ее глаза были пронзительными сапфирами, но со стороны скулы глаз был без век, и белая линия черепа, казалось, проступала над ним. Слегка перекрученные, развевающиеся на ветру светлые волосы, которые так возбуждали его, окольцовывали ее лицо и драпировались по плечам. Она протянула руки в знак предложения.
- Ты хочешь этого? - спросила она.
Ее голос был нежным, как у девушки, и в то же время каким-то горловым, похотливым. Но, несмотря на бархат интонации, без подушечки губ, ее слова обнажились, как кинжалы, которыми разделывают мясо.
- Да, - сказал он без колебаний. - Но, кто ты?
Она улыбалась глазами. Ее зубы из слоновой кости жестоко скрипели.
- Я - любовница твоей мечты. Иди ко мне, Тони. Они создали меня для того, чтобы меня заполняли мужчины. И прошло уже слишком много времени.
Он начал приближаться к ней. Она прошла мимо него к кровати и легла. На костях ее ног были видны алые точки и свернувшиеся сливки, а на ступнях - крошечные красные линии, похожие на незажившие капилляры. Она пошевелила пальцами ног, и они приглашающе звякнули. Она раздвинула ноги, и он увидел рай, которого жаждал всю неделю. Она была любовницей его мечты. Она была девушкой из порнофильма. Он видел ее в глазах, в идеальных грудях, в розовой коже, которая так маняще блестела. Его промежность болезненно пульсировала, а голова болела от страха и желания.
- Кончи в меня, Тони. Дай мне высосать тебя.
Его брюки были настолько свободны, что сползли на пол. Он мимолетно осознал, что, как бы он ни списывал на нее свою предыдущую неосторожность с этой женщиной, это была, без сомнения, супружеская измена. Где-то в голове он знал, что Лони вернется во вторник, и к тому времени он должен привести себя в порядок. И он знал, что не сделает этого. Не сможет. И ему было все равно.
Он опустился на ее еще не готовое тело и обошел прелюдию. Она была явно готова, и ее руки теперь ласкали его спину, как всю неделю ласкали его грудь. Он чувствовал себя так, словно его одновременно режут и лижут. Ее язык высунулся из безгубого рта, дразня и увлажняя его глаза, нос и шею. Она сильно укусила его за плечо, а затем ласкала языком его губы. Ее глаза засасывали его в другой мир, ее влагалище было утопическим туннелем. Он занимался любовью, как никогда раньше, изгибаясь и извиваясь, как кобель, набросившийся на суку. Затем она перекатилась на него, кости ее пальцев ног царапали его икры, звучали как гвозди по пустому дереву, когда они встречались с костями под его мышцами. Но он не застонал; он не чувствовал ничего, кроме ее принудительного экстаза. А она подгоняла его все сильнее и сильнее, дорожки в его плоти горели и замирали, сменяя друг друга. Он видел, как они светятся от высвобождаемой силы. И когда, наконец, он ответил на ее мольбу и кончил, он с фаталистической уверенностью понял, что это никогда не прекратится.
Она смеялась, когда он кончал и кончал, и кожа на ее щеке становилась толстой и загорелой, а ее губы превратились из розовой плоти в полные надутые сексуальные дразнилки.
...И он кончил и почувствовал, как ее ноги прижались к его собственным, растущиe красным и белым семенами плоти, притягивая к себе его сущность, выхаживая, питая их рост.
...И он кончил, и когда ее голени перестали щелкать друг о друга, он услышал, как его собственные начали стучать. Он чувствовал себя легким, пустым, но пойманным в ловушку какого-то больного, извращенного принуждения, когда его бедра сами собой ударились о ее бедра.
...И он кончил, а она засмеялась и прижалась к его груди. Ее пальцы были совершенны и целы, и она сказала хриплым девичьим голосом:
- Возьми меня снова, жеребец, - и засмеялась, когда он сделал это, a она наклонилась, чтобы поцеловать его, и его язык попал в вакуум; его щеки обвисли, отступили.
Она подняла его руку в страсти, и он увидел белые кости, торчащие из разодранной кожи его пальцев.
...И все равно он кончил, и ночь пришла, и утро тоже, прежде чем она оттолкнула его дрожащие кости от своей плоти.
Затем она встала и потянулась; стройная женщина-кошка. Проводя пальцами по упругой, мускулистой коже, она рассматривала себя дюйм за дюймом в осколке зеркала в другом конце комнаты. Ее тело было цельным, загорелым, в калифорнийском стиле - без морщин. Ее губы были блестящими розовыми, эротично дополняя соски ее идеально коричневой груди. Она откинула прядь песочно-светлых волос с лица, льдисто-голубые глаза вспыхнули от утихающего вожделения, на лбу выступил пот, губы сжались в шутливом раздумье. Оглянувшись на кровать, она увидела, что глазные яблоки в лишенном мяса черепе Тони смотрят на нее, все еще с тоской и, как ей казалось, с благодарностью за ее новую форму. Ей лучше закончить работу.
Она вздохнула и нагнулась над ним, соблазнительно высунув язык. Когда она поднялась, череп был без глаз, кости больше не вибрировали на полу. Между его бедрами тянулась длинная прозрачная трубка кожи. Она оторвала ее и проглотила.
- Все, до последней капли, - пробормотала она и облизала губы.
Она натянула его джинсы, застегнув ремень до самого дальнего отверстия. Это оставило ее бедра мешковатыми и плохо очерченными, но пока сойдет. Она застегнула одну пуговицу голубой хлопчатобумажной рубашки с короткими рукавами, а остальные завязала на животе, оставив открытой среднюю часть живота и большую часть груди. Она потянула за неудобную тяжесть на спине и достала его бумажник. Пролистывая двадцатидолларовые и десятидолларовые купюры, ее белые клыки голодно сверкнули. Хорошо. Ей не хотелось больше торчать в этой дыре. Когда она собиралась закрыть бумажник, ей бросился в глаза снимок женщины. Она была темноволосой, темноглазой, с высокими скулами и напряженным взглядом. Женщина была горячей. От одного взгляда на фотографию у нее пересохло во рту, и даже после недавнего использования ее пах болел от желания. Наверное, его жена, - предположила она, проверяя его удостоверение, чтобы найти адрес. Она знала, где находится этот дом. Поняла это, когда каннибализированные клетки Тони слились и поделились своими знаниями с ее собственными. Ей потребовалось слишком много времени, чтобы найти "донора" после того, как инженер "Гентех" бросил ее здесь на произвол судьбы. Она рассмеялась, подумав о его вознаграждении, если она сможет его разыскать. Богинь секса было трудно найти или создать! И она намеревалась регулярно питаться, чтобы впредь поддерживать свою полную форму богини. Возможно, он мог бы стать одной из ее закусок.
Пиная кости под заплесневелую кровать, она тем временем размышляла, нравятся ли жене Тони блондинки. Открыв дверь и с предвкушением выйдя на дневной свет, она решила выяснить это.
Перевод: Грициан Андреев
Мехитобел Уилсон публикует фантастику ужасов с 1998 года. Она номинантка на премию Брэма Стокера, и многие из ее рассказов были удостоены почетных упоминаний в номинации "Лучшая история фэнтези и ужасов года". Недавние истории появились в "Болезненное любопытство излечивает блюз" ("Morbid Curiosity Cures the Blues"), "Зомби: встречи с голодными мертвецами" ("Zombies: Encounters with the Hungry Dead"), "Грехи сирен" ("Sins of the Sirens"), "Проклятые: Антология потерянных" ("Damned: An Anthology of the Lost") и "Мертвые, но мечтающие: новые экскурсии по вселенной Лавкрафта" ("Dead But Dreaming: New Excursions in the Lovecraftian Universe"), а избранные истории были собраны в "Опасном красном" ("Dangerous Red"). Если вы не можете произнести ее имя, зовите ее "Бел".
"Ослепленная в доме палача" впервые появилaсь в антологии "Брейнбокс 2: Сын Брейнбокса" ("Brainbox 2: Son of Brainbox") под редакцией Стива Эллера, 2001 год.
Мэй была замурована в стену с широко открытыми глазами. На спине было лучше, чем на коленях - пускай куски панельной обшивки и резали ей горло, но разбитые в кровь колени больше не могли выдерживать ее собственный веса, не говоря уже о чьем-то чужом.
- Мэйби-бейби[20], Мэйби, - так он ее называл, нараспев бормоча себе под нос.
Мэйби-бейби. Она моргнула и уставилась на сверкающие гвозди, что торчали из вонючей серой изоляции, ворсинки которой кололи Мэйби глаза при каждом толчке. Внутренняя поверхность панели была обита атласом с напечатанными синими буквами, ближайшие было видно четко, а остальные сливались с темнотой. Те немногие, которые она могла прочесть, проносились у нее в голове словно на повторе - АСТ... - так что она беспрестанно шепотом напевала эти буквы, еле двигая языком.
Мэйби.
Кто знает, возможно, на самом деле, он и не пробивал эту стену ее головой, а происходящее сейчас - всего лишь игры ее травмированного разума, и это пространство внутри стены ей просто мерещится. Кто знает, а вдруг сейчас она бьется в предсмертной агонии и последние импульсы ее спинномозгового канала передают ей в затылок искаженную реальность. С наступлением смерти она уже больше не помнила, как он навис над ней с багровым лицом, как душил ее промеж подушек, как прижал головой к стене, как бил ее кулаками по лицу, как зажал ее волосы в кулак и пробивал ее головой стеновую панель. Мэйби-бейби. Bозможно, он и не перегрызал ей горло и не заталкивал ее после в дыру в стене, расцарапывая лоб и щеки острыми краями, предварительно оставив на лице кровавый засос.
Мэйби-бeйби. Bозможно, он и не разрывал ее в кровь на части своим членом, ведь при этом ее голова все время оставалась в стене.
Мэй почувствовала, как холод его стеклянной пепельницы пронзил ее грудь, и поняла, что это затянется надолго. Ее обезглавленное тело покорно лежало перед ним. Она знала, что он планирует выкурить еще много сигарет и впереди много удовольствия. Ее тело было вне стены. Теперь это было его тело.
АСТ-АСТ-АСТ... ритмично постукивало о ее зубы, подстраиваясь под ритм его фрикций, чувствуя мягкое давление внутристенной изоляции на затылке.
Теперь ей принадлежала только ее голова.
Он владел остальным. Во время операции стена из синей ткани закрывала ей вид на ее собственную выпотрошенную плоть. Под ее грудными мышцами были помещены плотные пакеты с физиологическим раствором. Он расширял ее влагалище с таким усердием, что оно растянулось в три раза, словно у роженицы. Фаллоимитаторы, кулаки, приспособления вроде тех, что использовали в нелегальных японских фильмах – все шло в ход. Он немало заплатил за то, чтобы растянуть ее пизду. Из кожи, специально выращенной из клеток обрезанной крайней плоти, предназначенной для восстановления лиц, пострадавших от ожогов, была аккуратно вырезана новая девственная плева и пришита так, чтобы скрыть ее покрытые синяками мягкие стенки влагалища. Покусай, разорви, выеби и повтори. Бесконечное число раз. Все это творилось по другую сторону стены, пока Мэй, будучи в сознании, часами рассматривала тканевой узор, запоминая его васильковую синеву и не чувствуя ничего из того, что снаружи вытворяли с его телом.
Два года спустя, он уничтожил всю работу, проделанную между ее ног, в которую он вложил массу денег, практикуя новые извращенные вкусы. Очень скоро она снова окажется под скальпелем, пакеты с физраствором будут удалены из-под ее грудных мышц, деформированных шрамами, натуральная ткань ее груди будет извлечена и выброшена в ведро с маркировкой "биологически опасные вещества", а излишки кожи будут безжалостно срезаны, оставив ее с плоской грудью подростка, ноющей от невыносимой боли. Но он, несомненно, в будущем вновь подтянет ее и оплатит лазерную эпиляцию, оставив ее лобок безволосым, как у маленькой девочки.
Но пока что, на данный момент, ничего, кроме деревянных перекрытий, не принадлежало ей. Мэй бесконечно читала васильковые буквы, выбитые на спрессованном картоне. Она не чувствовала, как он вытащил из нее свой член, не слышала, как рвется фольга, лопает латекс или как звякнул его перстень выпускника колледжа о стеклянную бутылку соуса табаско, и не почувствовала ядерный пожар между ног, когда его член снова вонзился в нее. Она по-прежнему читала АСТ, клацая по надписи своими зубами.
Она отдала ему тело, но ее голова ничего об этом не знала. Мэй за стеной думала о гильотинах, восстании и свободе, чувствуя вкус стекловаты на своих губах.
Затем она почувствовала руки на своем подбородке, руки, мокрые от крови, перечного соуса и вязкой спермы. Они охватили ее горло и с напором проскользнули за шею, растопырив пальцы, дабы приподнять ее череп и оттолкнуть от стены. Она издала тихий звук разочарования, когда снова вышла в мир.
- Мэйби, детка моя, – услышала она.
Мэй крепко сжала веки, чувствуя под ними острые ворсинки изоляции. Он нежно уложил ее на подушку, что наконец-то расслабило ее позвоночник. Она знала, что из-за ее притворства из глаз вскоре пойдет кровь и это выведет его из себя.
Но пока что, Мэй была хорошей девочкой, прекрасной малышкой. Она чувствовала, как он гладит ее по волосам, стараясь не вздрагивать, когда красный перец обжигал порезы на ее лбу. Она почувствовала давление на свои плечи – это он стягивал одеяло, укутывая ее. Он обернул ее фланелью и поднял на руки, прижимая ее голову к своему плечу. Ее глаза все еще были закрыты. Его хватка ослабла и он переложил ее на одну руку, другой настраивая душ. Она почувствовала, как воздух вокруг нее становится тяжелым от влажности.
Мурлыкая себе под нос, он помог ей слепо перешагнуть через край фарфоровой ванны под струящийся душ. Когда вода коснулась ее тела, она вздрогнула, прежде чем поняла, насколько это приятно, что это не обжигающие капли перечного соуса, которым он часто ее обливал. Он бережно удалил ворсинки изоляции из ее глаз. Как же добр иногда он был, вот как сейчас, омывая ее успокаивающей водой. Он так ее любил.
Она открыла глаза и увидела себя его глазами.
Ну а Мэй, будучи за стеной, не видела ничего вообще.
Перевод: Роман Коточигов
Моника Дж. О'Рурк опубликовала более семидесяти пяти коротких рассказов в таких журналах, как "Postscripts", "Nasty Piece of Work", "Fangoria", "Flesh & Blood", "Nemonymous" и "Brutarian", а также в таких антологиях, как "Гигантская книга Kамасутры" ("The Mammoth Book of the Kama Sutra"), "Лучшее из Хоррорфайнда" ("The Best of Horrorfind"), "Истории из Странного леса" ("Strangewood Tales") и "Поднимающаяся тьма" ("Darkness Rising"). Она является автором книг "Отравленный Эрос I и II" ("Poisoning Eros I & II"), написанных совместно с Рэтом Джеймсом Уайтом, "Мученица" ("Suffer the Flesh") и сборника "Эксперименты над людьми" ("Experiments in Human Nature"). Она живет в северной части штата Нью-Йорк. Навестить ее в www.facebook.com/MonicaJORourke.
История "Эксперименты над людьми" впервые появилaсь в редкой антологии под редакцией Брайана Найта, 2001, Disc-Us Books.
Эта история была вдохновлена "Ужасом" ("Dread") Клайва Баркера, хотя вам было бы трудно найти какое-либо сходство. Это также положило начало моему набегу на написание хардкорной (или сплаттерпанковской) фантастики и привело к моему сотрудничеству с Рэтом Джеймсом Уайтом, к написанию части I и II "Отравленного Эроса".
Откинув кончиками пальцев волосы со лба, Эрнест прислонился к стене, неуклюже поставив свой стакан на каминную полку.
Молодые люди, одетые в дизайнерские подделки, папашины подражатели, наслаждающиеся хорошей едой родителей Эрнеста, хорошими сигарами, хорошим виски, болтающиеся в тюдоровском доме, несколько неуклюжем даже среди xэмптонской элиты. Звериные головы, глядящие со стен своими мертвыми глазами. Бильярдный стол в углу, давно неиспользованный.
- Ну что ж, - сказал Эрнест. - Я обещал вам кое-что интересное. Правда? Теперь поглядим, есть ли у вас порох в пороховницах, чтобы пройти через это.
Калеб выпрямил свои паукообразные ноги и наклонился вперед. Он положил сигару на огромных размеров пепельницу (дым мешал ему) и поднялся во весь рост. Протянул руки над головой, пальцы его не доходили какие-то несколько дюймов до потолка высотой 8 футов.
- Это было бы хорошо, - сказал он, кривясь в улыбке.
Эрнест ухмыльнулся.
- Это не было легко, но думаю, оно того стоит. Или, в конце концов, будет так. Это великолепно.
Йен, почти невидимый в углу комнаты, спросил:
- Что ты сделал?
Его голубые глаза сияли, когда он покосился на двух других парней. С волнистыми каштановыми волосами и детским лицом, девятнадцатилетний, он был младшим из этого трио, но только на два года.
Эрнест закрыл двойные двери.
- Потише. Кто-нибудь из персонала может все еще бродить здесь. Нас могут услышать.
- Так что там за большая тайна? - спросил Калеб.
Эрнест прочистил горло и сузил глаза.
- Мы поклялись, что бы ни случилось, мы будем держаться вместе, так? - oн барабанил пальцами по краю стола.
- Да, так. Что ты там чудишь? - cказал Калеб, кивая. - Да, мы согласны, выкладывай, что там у тебя.
Эрнест мигнул, его длинные ресницы почти доставали до его высоких скул.
- Исследования в человеческой природе, - сказал он. - Эксперимент выносливости. Вы, ребята, как думаете, у вас кишка не тонка для такого эксперимента? Того самого, отвратительного. Гарантирую, он закончится... плохо.
Калеб ответил:
- Отвратительного? Что это значит?
- Это...
- И закончится плохо? Что, чёрт возьми, это значит?
- Успокойся, Калеб, - резко ответил Эрнест. - Я пытаюсь вам объяснить, блядь, так что заткнитесь и слушайте, - через секунду он продолжил. - Мы проведем кое-какие эксперименты, о'кей? Просто тесты. Я достал нам подопытного кролика.
- Что за эксперименты? - спросил Йен.
Калеб поднял голову.
- Что за подопытный кролик? Почему-то у меня такое чувство, что он не теплый и пушистый.
Эрнест ухмыльнулся.
- О, как раз и теплый, и пушистый, всё верно... - oн присел на подлокотник дивана. - Помните, чему нас учили в классе профессора Кляйна пару месяцев назад? О силе человеческого разума, способности тела сохраняться, выживать любой ценой? Больше всего мне запомнились слайды про выживших в концлагерях во время Холокоста и про японских военнопленных. Помните всё это?
Он помолчал какое-то время, но в действительности он и не ждал от них ответа.
- Я думал обо всем этом. Долго думал. И мне интересно... интересно, что можно сделать если...
Атмосфера в комнате был тяжела для Йена, как будто в воздухе было полно ваты. Он поджал губы, щеки его стали цветом, как и его волосы.
- Если что? - пробормотал он.
Эрнест проигнорировал его.
- Дело в том, что теперь пути назад нет.
Калеб вздохнул и произнес:
- Ну, давай уже ближе к делу. Чем ты там занимаешься?
Эрнест пристально смотрел на Калеба, будто решая, посвящать ли его в тайну.
- Начало уже положено. Мне нужно знать, чего ожидать от вас, ребята. Ведь, знаете ли, если я проиграю, то проиграем мы все. Один за всех, ну и вся эта мушкетёрская фигня, лады?
Он опустился на стул и провел ладонью поверх своего рта.
- Вот в чем дело. Я нашел ээээ... тестовый объект. Хотелось бы увидеть, сколько времени это займет... сломать его.
- Сломать? - спросил Калеб. - Ты шутишь, да?
- О, Боже, - сказал Йен через растопыренные пальцы, прикрывавшие рот. Он наклонился вперед, и его лицо прояснилось, когда он, в конце концов, осознал, о чем говорил Эрнест. - Ты говоришь о пытках. Сломать волю какого-то парня. Да? Я прав? Блин, Эрнест! Кого ты выбрал?
- Нолана Пирсона.
- Кого? - спросил Калеб, но Йен знал этого парня.
Нолан посещал уроки психологии, латинского языка и химии с Йеном и Эрнестом. Нолан был не особо запоминающимся типом с черными всклокоченными волосами и огромными очками как у Бадди Холли. Прилежный студент на стипендии. Его отец был уборщиком в здании Харпера на западной стороне университетского городка. В каждой школе есть свой Нолан – парень, костюм которого всегда не в порядке, чьи дешевые туфли вечно разваливаются еще до конца семестра. Парень, который хотел бы быть как все, но не может позволить себе этого, его одежда и его усилия второсортны.
Нолан был одноразовым расходным материалом.
- Его? - спросил Калеб. - Я знаю, кого ты имеешь в виду. Он не продержится, этот парень – неудачник. Он на стипендии, ради всего святого.
Последние слова он прошептал, как если бы произнося название ужасной болезни, мог накликать ее на себя.
- Думаю, ты ошибаешься, - сказал Эрнест. - Наш эксперимент начинается. Кто подойдет лучше, чем бедный студент, которому приходится бороться всю жизнь, чтобы получить, что он хочет? Парень, который пытается влиться в компанию, но у него никогда не получается. Если б у него не было силы характера, думаю, он бы уже взорвал мозг себе, не так ли? У этого парня есть то, что мы ищем.
- Ты чертовски чуткий, - заметил Калеб, закатив глаза. Он фыркнул. - Будто тебе и правда не насрать на то, через что прошел этот сын уборщика.
Эрнест открыл рот, но Йен опередил его.
- Что ты собираешься делать с ним?
- Я? Не я, а мы. Что МЫ собираемся делать с ним.
- Конечно. Ага. Так что же?
- Немного тестов. - Эрнест повернулся к Калебу. - И отвечу на твой вопрос, кретин...
- Я не задавал никаких блядских вопросов. Я сказал, что ты мешок с дерьмом. Ты говоришь о нем как о несчастном и всё такое, но тебе всё равно.
- А тебе разве нет?
Калеб пожал плечами.
- Я и не говорил, что мне не все равно. По факту, мне по фигу. Но ты. Ты мешок с дерьмом.
Эрнест улыбнулся.
- О, да? Он уже здесь, в доме. Неважно, жаль мне его или нет. Все, что я хочу – это провести кое-какие эксперименты. Как я сказал, они уже начались. Я пригласил его и добавил одну хрень в его содовую.
- Что ж, наверное, тогда уже всё и началось, - сказал Калеб. - Я с тобой. Я в деле.
- Вот так просто? - спросил Эрнест.
- Я доверяю тебе, чувак, - ответил Калеб. - Мы как братья. И мне кажется, это звучит чертовски волнующе.
Они уставились на Йена. Закусив нижнюю губу, он выдавил из себя:
- Я в деле. Вы знаете, что я с вами.
Эрнест хлопнул в ладоши.
- Дом предоставлен только нам. Обслуживающий персонал уже должен уйти. Мои родители разрешили им не ночевать одну ночь, когда они собирались в город на выходные. Итак, никого нет, эээм... никого не слышно. Нолан спрятан в надежном месте. Звуконепроницаемом.
Он провел их через комнату и остановился у книжного шкафа.
- Видели эти старые фильмы с готическими особняками, где есть потайные коридоры и прочая лабуда?
Он нажал на панель, скрытую за экземпляром "120 дней Содома" Маркиза де Сада. Дверь, замаскированная под часть обшивки, со скрипом открылась. Слегка мускусный запах долетел до их ноздрей.
Эрнест провел их внутрь и закрыл дверь. У них были фонарики, и Эрнест повел их по холлу, где единственными звуками были стук их шагов и непрекращающееся капанье из какой-то дырявой трубы.
Они прошли через несколько дверей. Войдя в последнюю дверь, Эрнест остановился и набрал серию цифр на панели, запирая ее за ними.
- Осторожность не помешает. Нам не нужна лишняя компания.
Йен смахнул остатки паутины перед глазами, и они приблизились к небольшой комнатке. Он почувствовал запах горелого.
Эрнест произнес:
- Не думаю, что мои родители знают о тайной панели наверху или даже об этом месте. Боже, во всяком случае, надеюсь, что нет. Я сам обнаружил это несколько месяцев назад.
Свет заполнил темноту. В центре комнаты стоял большой крепкий мясницкий стол.
На столе лежал распластанным обнаженный привязанный молодой мужчина с черными волосами. Его глаза были завязаны, очки лежали на подносе рядом с его головой. Его рот был заткнут, но в этом не было необходимости, так как он был без сознания. Его грудь медленно поднималась и опускалась, что свидетельствовало о том, что он еще жив.
Но этот запах гари...
Йен посмотрел в угол комнаты. На платформе над канистрами "Стерно" что-то кипело в большом баке.
- Что это такое? - спросил он.
- Металл, - ответил Эрнест. - Сплав металлов, вообще-то. Кое-какие старые фигурки на переплавку. Свинец и олово, преимущественно. Кварц. Куча всего. Заботливо смешанная и протестированная.
- Протестированная на чём? - спросил Калеб.
Эрнест посмотрел наверх.
- На бездомных. В основном.
- И для чего же нужен этот металл? - спросил Йен.
Эрнест со стуком открыл банку с нюхательными солями и поводил ею перед носом Нолана.
- Увидите.
Голова Нолана покачнулась из стороны в сторону. Он напрягся, и его путы натянулись.
На выдвижном столике рядом с мясницким столом лежал набор инструментов. Эрнест взял с него записную книжку и ручку. Он попытался передать их Йену, но тот отказался и сделал шаг назад.
- Тебе придется вести записи, Йен.
- Почему я?
- Потому что Калеб сильнее. Мне может понадобиться его помощь кое в чем другом, знаешь ли.
- Ну уж нет. Я не хочу, чтоб мой почерк фигурировал в каких-либо записях.
- Ты идиот, - сказал Эрнест. - Мы все тут повязаны. Кто-то должен вести записи, и я, черт возьми, не могу этого делать. Я буду очень занят, чтобы писать, мудила. Кроме того... - он указал на камеру, вмонтированную в угол. - Я записываю здесь. Иди ты в задницу со своим почерком. Там постоянная запись.
Нолан закричал отчаянно и бессвязно через свой кляп.
Йен выхватил тетрадь и ручку из рук Эрнеста.
Калеб пересёк комнату и стал изучать столик с инструментами.
- Эрнест, ты явно не в себе, твою мать.
Эрнест вручил ему зажимы.
- Начни с сосков. Только не отрежь их совсем.
- Я? - лицо Калеба исказилось. - Эй, это как-то педиковато... я не хочу...
Эрнест вздохнул, потирая глаза указательными пальцами.
- Послушай, это эксперимент. Медицинский, а не сексуальный. Если у тебя встанет, пока ты будешь возиться с его сосками, это твои проблемы. Просто забей на это. Это часть эксперимента.
Калеб подошел к другой стороне стола. Нахмурившись, он стал водить по груди Нолана ладонями, пока соски не встали. Используя зажимы, он схватил их, и Нолан закорчился.
- Я всё еще не понимаю, что эти тиски должны сделать в итоге, - пробормотал Калеб.
Эрнест проигнорировал его и повернулся к Йену.
- Ты готов? Перед тем, как ты начнешь записывать, мне нужно, чтоб ты помог с подготовкой объекта. Хочу, чтоб ты прочувствовал эту штуку.
Йен сделал шаг вперед, и Эрнест протянул ему еще один инструмент.
- Какого чёрта я должен делать с этим...
- Мы все студенты-медики, - сказал Эрнест. - Уясните себе.
Йен знал, что ему полагается делать с этим инструментом, но...
- Ты можешь удержать его? - спросил Калеб. - Помощь не нужна?
- Ты не хотел брать зажимы для сосков, а с этим ты справишься? - спросил Эрнест.
- Отвяжись!
Йен сглотнул слюну.
- Я... да, но, я не знаю, как... я имею в виду, что не уверен.
- Просто засунь это ему в задницу, - сказал Эрнест.
- У тебя проблемы, чувак, - сказал Калеб.
- Я знаю, как это делается, - сказал Йен. - Я просто не пойму, как это связано с твоим экспериментом.
- Мы начнем с малого, Йен. Зажимы, пара трубок. Понятно? - сказал Эрнест. - Часть эксперимента – это изучение сопротивляемости, большой и малой. Я запланировал много чего. Доверься мне.
- Как мы узнаем, что он чувствует? Это часть эксперимента? Это то, что ты хочешь, чтобы я записывал?
Йен не был уверен, хочет ли он это знать или он просто тянул время. Он уставился на инструмент в своих руках, и ему показалось, что тот стал тяжелее.
- Как ты, черт побери, думаешь, он себя чувствует? - улыбнулся Эрнест. - Не бери в голову. Мы спросим его через минуту.
- Оу, - Йен смазал конец трубки вазелином и попытался втолкнуть ее в анус Нолана. - Я не могу этого сделать, - сказал он. - Ну это... он не будет содействовать.
Эрнест сказал Калебу:
- Заставь его посодействовать.
Калеб кивнул и взял у Йена металлическую трубку, которая напоминала тонкий рулон туалетной бумаги. Он стал вводить ее в Нолана, толкая и вертя пока трубка не нашла свой путь внутрь его корчащегося тела, разрывая мягкие ткани у входа в анус. Кровь хлынула из его зада на стол.
Нолан вскрикнул через свой кляп, его ноги дернулись, но Калеб толкал трубку дальше.
- Готово, - сказал Калеб. - Это безопасно, - oн сказал Йену: - Просто думай о нем как о трупе. Так легче.
- Хорошая работа, - сказал Эрнест. Он наклонился над лицом Нолана. - Я сейчас уберу кляп. И задам тебе пару вопросов.
Голова Нолана болталась как поплавок на озере. Эрнест вынул кляп, Нолан закричал и начал звать на помощь.
- Пожалуйста! - кричал он, поднимая голову со стола. - Больно! Уберите это!
Эрнест глазел на Нолана с кривой улыбкой на лице.
- Ты грёбаный психопат! - крикнул Нолан.
Эрнест затолкал кляп обратно ему в рот, надавив на язык.
- Бесполезно. Он будет вести себя как мудак. Как предсказуемо. В любом случае, на подходе интереснейшая часть. Я сделаю это сам, но мне может понадобиться помощь.
Он взял длинную тонкую металлическую трубку – такую тонкую, что она напоминала провод, но она была полой, как самая узкая в мире мензурка – со столика с пробирками.
Продвинувшись в конец стола, он взял пенис Нолана, который был не в состоянии реагировать.
- Схвати его, - сказал он Калебу.
- Нет уж! С сосками вышло паршиво. Я не притронусь к его члену.
- Слушай, ты, говнюк, ты ведь студент-медик. Думаешь, тебе никогда не придется трогать члены? Я не прошу тебя сосать его, просто подержать. Я уже сказал, тут ничего такого сексуального тут нет.
- Ты достал уже с этим студентом-медиком, - сказал Калеб. - Будто извиняешься за то, чтобы поиграться с членом этого парня.
Оглядываясь, он схватил пенис Нолана. Он лежал вялый в его руке.
- Мне нужно, чтобы вы оба держали его так крепко, как только сможете. Йен, придави ему грудь.
Эрнест схватил пенис Нолана и стал засовывать металлический стержень в уретру. Нолан закричал через свой кляп, голова откинулась назад, вены на шее вздулись. Его тело покрылось слоем пота, а запах в комнате был смесью запахов железа, крови и мускуса.
- Дерьмо, - сказал Эрнест, - держи его! - Стержень продолжать входить. Засунуть его в узкую уретру было труднее, чем он ожидал. - Сделай его твердым, - выдал он Калебу.
- Ты шутишь, что ли, блядь? - заорал он.
Наконец, стержень скользнул внутрь. Он отпустил пенис Нолана и отошел, задыхаясь. Повернувшись к камере, он сказал:
- Чёрт возьми, а. Все трубки на местах.
Йен двинулся к краю стола. Из промежности Нолана вытекло немного крови. Это ужаснуло Йена... и в то же время было волнующим.
- Готовы начать, - сказал Эрнест, ухмыляясь. Он взглянул на Калеба и сказал: - Выбери отверстие, любое отверстие.
Калеб запустил ладони в свои волосы и покачал головой.
- Ты и правда помешанный, чувак.
Он бросил Калебу пару тяжелых рабочих перчаток.
- Начнем с задницы. Эта трубка нагревается, так что перчатки пригодятся. Держи стержень крепко. Убедись, что он остается в его заду.
Калеб кивнул.
- Она остывает очень быстро, - сказал Эрнест. - Я рассматривал идею погружения его в воду, но тогда его заднице будет действительно больно. Можете представить себе, что бы мы начали перетаскивать бутылки с водой сюда? Эта раковина бесполезная штука. - Эрнест опустил металлическую ложку в расплавленный кипящий металл и перемешал. - Мы должны получить достаточно в трубке, если будем работать быстро, до того, как он начнет разбрызгивать всё вокруг. Иначе, все будет проливаться на его ноги. - Он наполнил ковш и поднял его, пар поднимался, запах металла усилился. - Мы не хотим, чтоб эта фигня попала на нас. Температура её больше 200 градусов, так что будьте осторожны. И работайте быстро. Усекли?
Калеб кивнул, сцепляя получше толстую трубу, торчащую из зада Нолана. Йен стоял поодаль, наблюдая за ними, как завороженный, с выражением отвращения и ужаса.
- Когда я буду готов, быстро вытягивай трубку. Потом закроешь его зад пленкой.
Эрнест вылил содержимое ковша в трубку. Секундами позже жидкость достигла своего места назначения, и Нолан, как бешеный, задергался под веревками, его агонизирующие крики утыкались в кляп. Через мгновение он уже лежал неподвижно.
- Он уже умер? - выпалил Калеб, вытягивая железный стержень из Нолановой задницы, укутывая ее бандажами и пленкой, чтобы жидкость не вытекла.
Взяв стетоскоп со столика с инструментами, Эрнест послушал его сердцебиение. Он покачал головой.
- Нет, не умер.
Йен привалился к стене, закрыв лицо ладонями, и прохрипел:
- О, боже...
- Возьми себя в руки, - сказал Эрнест. - Мы еще не закончили.
Он вытащил кляп изо рта Нолана, на ткани остались следы слюны и рвоты.
- И что теперь? - спросил Йен, сглотнув слезы, стараясь не заплакать.
Эрнест взял нюхательные соли.
- Мы продолжаем эксперимент. Должны ли мы убрать повязку?
- Но... - Йен почесал голову и шагнул вперед. - Но тогда он сможет узнать нас.
Двое других обменялись взглядами и обернулись к Йену.
- Как ты думаешь, что произойдет? - спросил Эрнест. - Железяка заблокирована в его заднице. Ты думал, он встанет и уйдет?
Йен судорожно сглотнул и пожал плечами.
- Я говорил тебе уже, что здесь не будет хорошего конца.
- Да, Эрнест, но...
- И ты обещал! Ты сказал, что хочешь принимать участие, что ты всегда будешь одним из нас. Ты поклялся наравне со мной и Калебом, ты сказал, что мы братья, черт побери!
- Я не знал, что ты имел в виду убийство!
Эрнест посмотрел на пол и сказал покровительственным голосом, почти не отличающимся от голоса его отца.
- Я говорил, что будет трудно. Я говорил, что закончится плохо. Я говорил, что мы будем делиться секретами всегда. Что из всего этого тебе непонятно, идиот ты грёбаный? Ты думал, на что я еще намекаю, мать твою?
- Ладно тебе, Йен, - сказал Калеб. - Ты должен смотреть на Нолана, как на безликого мудилу, получившего бесплатный билет. Как на пиявку, подопытного кролика. Он всего лишь проклятая лабораторная крыса.
Йен смотрел то на Эрнеста, то на Калеба и знал, что они планируют закончить. Мог ли он рассматривать Нолана как гигантскую лабораторную крысу?
Он пытался представить, что они будут делать с куском мяса, лежащем на мясницком столе, спрятанным в комнате, в которой разило влажным мертвым вином, в комнате, освещенной голой лапочкой, висящей на единственном тонком проводе. Выражения лиц его ученых товарищей были жестокими, даже злыми. Они явно наслаждались этим, и им будто не нужно будет оправдывать свои действия. Йен пытался думать, что все это необходимо для потомков, пытался забыть то, как бы Нолан провел последние минуты своей жалкой жизни.
- Ладно, - прошептал Йен. - Я с вами.
Он не знал, правда ли он имеет это в виду или нет. К данному моменту, он так думал. Что остается с ними.
Эрнест протянул ему тетрадь и ручку.
- Хорошо. Давайте продолжим. Первая запись в 18:00. Так-с, поглядим... - oн стал теребить ремень большим и указательным пальцами. - Этап первый. У объекта заткнут рот и завязаны глаза. Соски зажаты, стержни и трубки вставлены. Небольшое кровотечение. Объекту... неудобно.
- Этап второй. Краткая запись около 18:45. Этап второй, клизмы из расплавленного металла введены. Объект испытывает невыносимую боль и теряет сознание. Полагаю, здесь мы начнем этап третий.
Взглянув на свои часы, он сказал:
- Повязка и кляп убраны. Объект будет возвращен в сознание и опрошен. Начать этап третий в 19:00.
Йен думал, каким же доктором станет Эрнест и вспомнил о его особом пристрастии к судебной медицине.
Эрнест продолжал диктовать.
- О возвращении сознания объекта, - потом он усмехнулся. - Этап третий. Разбудить ублюдка.
Калеб поводил нюхательной солью перед носом Нолана. Реакции не последовало. Он поводил еще пару секунд, потом поднес пузырек к своему лицу и вдохнул. Дернул головой и чихнул.
- С солью все в порядке!
- Боже, - застонал Йен, уставившись в лицо Нолана. - Что с ним?
Эрнест закатил глаза.
- Вы серьезно? - a Калебу он сказал: - Продолжай манипуляции с солью. Увидим, разбудишь ли ты его.
Калеб поводил солью и похлопал Нолана по щекам.
Диктовка продолжилась.
- Этап третий. Объект до сих пор не пришел в себя. Попытки привести его в чувство потерпели неудачу. Пока не уверен в этом пункте...
Нолан отвернул голову от пузырька с солью. Его зрачки вращались в глазных яблоках, стараясь сфокусироваться, но безуспешно. Белки его глаз напоминали искаженные пасхальные яйца, окрашенные в розовый цвет.
Эрнест наклонился над ухом Нолана.
- Ты слышишь меня?
Нолан застонал.
- Нолан? Давай, чувак, просыпайся. Мы хотим знать, как ты себя чувствуешь. Для потомков, - Эрнест взглянул на Йена. - Запиши это: Объект не желает или не в состоянии отвечать. Ему очень больно.
Взгляд Нолана сфокусировался. Он моргнул и попытался вжаться в стол. Из его рта изрыгнулся лишь стон.
- Следующий этап перед тем как он снова отключится, - сказал Эрнест, продвигаясь к кипящей кастрюле.
- Жжёт... - простонал Нолан. - Помогите...
Эрнест сказал:
- Это будет непросто. Йен, твоя очередь. Схвати его за член. Сперва надень перчатки.
Йен подошел и сделал всё, как сказал Эрнест.
- Держи его так прямо как можешь. Чтобы не падал, - oн отвернулся к кастрюле.
- Чт...
Дыхание его становилось затрудненным и прерывистым, делая речь Нолана невозможной. Слезы хлынули из глаз, увлажняя его виски. Его глаза сверкали как драгоценные камни, блестящие и в то же время умирающие, как угасающие кометы.
Эрнест взял огромный шприц.
- Держи его прямо. Я сейчас сделаю туда инъекцию, - cтержень в уретре был узким, намного тоньше, чем игла шприца. - О'кей, держи еще. Он будет метаться, так что держи крепко.
Он вставил шприц в кончик стержня. Через мгновение жидкий металл полился прямо внутрь Ноланова пениса.
Его крики раздались эхом от стен подвала. Он напрягся под веревками, как в мучительном припадке. За криками Нолана последовал внезапный удар, перед тем как снова лишиться чувств.
Эрнест бросил стетоскоп Калебу и поводил кончиками пальцев над поврежденной плотью и костью сломанной ноги Нолана.
- Господи Иисусе, вот это была адская реакция. Он сломал себе свою гребаную большую берцовую кость.
Эрнест проверил остальные части тела. На другой лодыжке была разорвана плоть и шла кровь, но веревка не порвалась. Он примотал сломанную ногу к столу другим куском веревки перед тем, как проверить запястья Нолана.
Йен стал вытягивать стержень из Нолана. Жидкий металл внутри его пениса уже начал застывать.
- Подержи его в верхней позиции, - сказал Эрнест. - Если ты опустишь его вниз, жидкость выльется.
Калеб держал стетоскоп.
- Он все еще жив.
Эрнест улыбнулся и вытер бровь рукавом.
- Этап третий оказался успешным, я бы сказал.
- Посмотрите сюда, - сказал Йен, показывая на нижнюю часть пениса. - Кожа горит здесь, но ничего не вытекает. Думаю, там уже затвердело.
- Не могу поверить, что он еще жив, - сказал Калеб, качая головой. - Если б это был я, я бы предпочел умереть.
Эрнест взглянул на часы.
- Запиши: Этап третий пройден в 19:20. Объект в агонии, хотя продолжает жить. Просил помощи. Едва способный говорить, тем не менее, кричал, пока не потерял сознание минутой позже. Этап третий заключался в заполнении его уретры жидким металлом, создавая перманентную твердую блокировку в его мочевом канале.
Он прочистил горло.
- Сейчас... 19:35, и мы испытаем Этап 4. Проверим, приведет ли его в чувства введение жидкости в него во время сна.
Йен поднял брови. Его руки дрожали, пока он записывал, выводя каждое слово, желая, чтобы это мытарство поскорее закончилось. Он привалился к стене, изнемогая от напряжения и усталости.
Калеб протянул ему небольшую бутылку с водой.
- Ты в порядке?
Йен кивнул, орошая водой пересохшее горло.
- Эй, посмотрите-ка сюда, - сказал им Ернест. Ноланов пенис – прямой шомпол, гранитная твердыня – торчал и упирался ему в живот. - Ладно, перерыв закончен. Приступим к четвертому этапу.
Он держал две небольшие цилиндрические трубки.
- Йен, записывай все, что я говорю. Постарайся охватить все, что он говорит или делает. Если он придет в себя.
- А ты, Калеб, держи крепко его затылок. Если он сойдет с ума прежде... Я в ус не дую, на что он может быть способен. Сейчас это пойдет в его нос. Если он начнет трясти башкой, это дерьмо разлетится повсюду. Держи его крепко, как только можешь.
- В нос? - спросил Йен. - А это не убьет его? Оно похоже поджарит ему мозги.
Эрнест задумался на секунду-другую.
- Я не уверен. Я полагал, что, возможно поджарю ему мозги, но в других экспериментах, что я проводил, это не убивало объекты сразу. Они немного сходили с ума, но сразу не умирали.
Он откинул голову Нолана назад и вставил трубки в каждую ноздрю. Дыхание Нолана стало свистящим, а его рот сразу распахнулся.
- Он просыпается, - крикнул Калеб, наклоняясь ниже и удерживая крепко его голову.
Погрузив два металлических сосуда в бак, Эрнест наполнил их жидкостью и рванул назад.
Эрнест едва успел дотронуться до Нолана, как тот среагировал, крича и брыкаясь на столе.
Эрнесту пришлось кричать, чтобы его услышали сквозь непрекращающийся поток гортанных и истерических воплей Нолана.
- Этап 4! Наливаем жидкость в носовые пазухи!
Нолан боролся, разбрызгивая слюну, пот и кровь, жуткие хрипы и звериное рычание вырывались из его поврежденной плоти. Поместив отверстиями сосуды в трубки, Эрнест ввел кипящую жидкость в назальные пазухи Нолана.
Нечеловеческие крики полились потоком из него, исходящие, казалось, из какой-то другой реальности. Веревки, связывающие его, сильно напряглись, он боролся и тянулся так яростно и спазматически, что жилистые шнуры впились в его тело и стали резать его.
Кровь хлынула из его глубоких ран на коже. А потом он отключился.
Эрнест чуть не рухнул.
- О, боже, - задыхаясь, сказал он. - Этап 4 завершен. Ты все записал, Йен?
У Йена колотилось сердце и гудела голова.
- Мне дурно.
- Мы почти закончили. Держись.
- Не могу, - сказал Йен. - Меня стошнит.
- Нам нельзя останавливаться сейчас. Надо вытаскивать его. Вдохни глубже. Возьми себя в руки, мать твою, чувак.
Они втроем стояли вокруг Нолана. Его некогда и так не вполне симпатичное лицо теперь было похоже на корявую отвратительную руину, искаженная пародия на раннего Нолана. Металлические пластыри прилипли к коже и волосам. Его щеки были как открытые раны, они сочились пустулами из плоти, и выделялась кость, где просочился металл. Вместо ноздрей две сплошные металлические пещеры. Кровавые слезы текли из уголков глаз. Йен осторожно сжал нос и почувствовал мягкий переход металла под пальцами, губчатую массу ткани под его прикосновением. Его желудок перевернулся, и он пожалел, что не проигнорировал странное побуждение потрогать Нолана.
- Этап пятый, - сказал Эрнест. - Мы заканчиваем. Посмотрим, осталось ли у этого чудака хоть сколько-нибудь силы и решимости.
Калеб послушал через стетоскоп грудную клетку Нолана.
- Его сердце сильное, думаю, - сказал он, облизав губы и отходя в сторону. - По крайней мере, оно еще бьется.
- Я думал, он умрет к этому моменту, - сказал Эрнест, уставившись в никуда. - Так, давайте. Финальный этап.
Он схватил длинную трубку со столика.
- Она гибкая, как садовый шланг, но с металлической обмоткой. Я стащил ее из гаража, пока механик не видел. Открой ему рот.
Калеб наклонил голову Нолана назад и разжал ему рот. Эрнест вставил трубку глубоко в горло.
- Записывай: 20:00. На пороге пятого этапа. Трубка вставлена в горло объекта. Она действует как трахея. Готовьтесь, ребята. Вот и оно.
Йен кивнул и облизнул губы. Его сердце колотилось как бешеное, в висках стучало.
- Держи его крепко, Калеб!
Эрнест поместил воронку на конец трубки, ведущей в горло Нолана. Он повернулся к баку и заполнил на четверть мерный стакан, затем слил плавящийся метал в трубку и в горло Нолана. Он вытащил трубку назад, когда горло и рот заполнились жидкостью, шея и глотка вспухли.
- Этап 5! - вскрикнул Эрнест, его взгляд был полон триумфа, и он расплылся в довольной улыбке. - Объект в удушье. Его глаза...
Движения Нолана были молниеносны и неожиданны; в судорогах своего безумия, в адреналиновом припадке он порвал последний из толстых шнуров и резко вскочил, с болтающейся головой. Кровь вновь хлынула из глубоких ран по его телу, в местах, где он ранее был связан. Он замахал руками и ногами во всех направлениях сразу, ища помощи, его мозг превратился в кашу, движения стали судорожно дикими, рот задыхался без доступа к воздуху.
Всюду разлетались железки, кровь и куски рвоты, обдавая стены и молодых людей. Нолан перебирал вслепую, пытаясь кричать сквозь ужасную обструкцию в глотке, пытаясь вытащить ее из себя, задыхаясь и стараясь выблевать это, запихивая пальцы в рот аж до горла, его тело пыталось исторгнуть инородные предметы.
Нолан был свободен от веревок, но его движения были примитивными и отчаянными. Его выкатившиеся глаза сфокусировались настолько, что он обнаружил перепуганного Эрнеста, который в слепой панике пытался вспомнить, где выход.
В поисках помощи, Нолан схватил Эрнеста сзади, отчаявшийся парень, замученный до неузнаваемости, искал хоть кого-то, чтобы спастись из этого ада. Итак, казалось, он поймал удачу, что было неудачей для Эрнеста, в свою очередь, теперь он мог отомстить, сам того не сознавая.
К финальному моменту, Нолан – отягощенный металлом, заполнившим каждую свободную полость его тела – клокотал и распылял свои последние задыхающиеся вздохи, падая вперед, пронзая копчик Эрнеста и его главные органы тем самым, что являлось теперь, возможно, самым твердым и острым дилдо в мире.
Эта безобразная суматоха извивающихся тел упала прямо на стол, который рухнул на пол под их тяжестью. Бак с жидким металлом перевернулся, выливая кипящее содержимое на голову Эрнеста.
Он закричал, размахивая руками, жидкость затвердевала слоем на его голове и плечах, кожа под ней забурлила, кости начали растворяться.
Он умирал, тая как пластилин на солнце, его толстую кишку пронзил его собственный испытуемый, который был уже, естественно, мертв.
Спустя время, Йен с трудом приподнялся с пола. Как в тумане, он погасил свет и толкнул дверь, вышел и закрыл эту кровавую бойню за собой. Его сознание будто онемело, тело дрожало.
Он припоминал, как ранее прошел через несколько дверей и теперь просто шагал по коридорам как контуженный, пытаясь вспомнить дорогу, по которой они шли сюда всего пару часов назад. Ему казалось, будто он пробыл здесь дни. Он сознавал, что могут пройти годы, прежде чем найдут тела, если вообще найдут.
Когда он достиг третьей двери, он увидел Калеба, сидящего на полу. Йен посветил лучом фонарика в его остекленевшие глаза.
- Я забыл про тебя, дружище, - сказал Йен, усаживаясь на пол рядом с ним. - Когда это ты успел прошмыгнуть сюда?
- Сразу после того, как Нолан упал на Эрнеста. И я, блядь, убрался оттуда. Я думал, что ты лежишь в обмороке или что-то в этом роде.
- Они оба мертвы. Что нам делать теперь?
Калеб выдохнул и провел рукой по волосам.
- Делать? Мы в глубокой заднице, Йен. Посмотри, - oн посветил фонарем, и луч упал на замок с комбинацией чисел на панели от 0 до 9.
Йен уставился на нее, припоминая, что комбинация была длиной из семи цифр.
- Вот дерьмо, - он завизжал, и быстро поднявшись, стал нажимать кнопки на панели наугад. - Мы можем вычислить код. Сколько комбинаций там может быть?
Калеб поднял брови.
- Ты это серьезно?
Целый час Йен бился над кодом. Он взвыл и стал колотить в крепкую дубовую дверь, но все, чего он добился это набил себе костяшки и подушечки пальцев на руках.
- Что нам делать? - кричал он, толкая Калеба, который уставился в темноту.
Йен обследовал каждый сантиметр подвала на предмет выхода, хоть какое-то окошко. Но всё, что он нашел - были коридоры из твердого камня.
Две недели спустя запасы еды сгнили за пределами их отчаяния. Всё до последней капли крови мертвецов – их единственного источника жидкости кроме небольшого запаса бутилированной воды и собственной мочи - было израсходовано.
Страдая от голода, Йен, чьи ногти стали кровавой массой из-за его потуг вырыть туннель через каменную стену, горло саднило от криков о помощи, думал, сколько ему останется выживать, поедая мертвого Калеба.
Калеб думал о том же самом... только он думал еще и о том, протянет ли он дольше, если поедать Йена живьем. Интересно, когда части тела заживут, может это обеспечит Калеба бесконечным запасом пищи? Интересно, какова на вкус теплая кровь?
Глазея друг на друга из разных углов комнаты, совсем недавно бывшей комнатой пыток, Йен и Калеб начали другой эксперимент.
Перевод: Елена Прохоренко
Грэм Мастертон был молодым газетным репортером, когда написал свой первый роман "Правила дуэли" ("Rules of Duel") при поддержке своего друга Уильяма Берроуза, автора "Голого завтрака" ("The Naked Lunch"). Он стал редактором журналов "Penthouse" и "Penthouse Forum", прежде чем написать свой первый роман ужасов "Маниту" ("The Manitou"), который экранизировали с Тони Кертисом в главной роли. С тех пор он опубликовал более ста романов ужасов, триллеров, исторических саг, рассказов и пользующихся спросом инструкций по сексу. Несколько лет он жил в Корке, Ирландия, и написал новый криминальный роман об ирландской женщине-детективе Кэти Магуайр. Сейчас он живет в Англии. Его жена и агент Виеска прославили его как ведущего писателя ужасов в Польше. Но она скончалась в апреле 2011 года. Он посвятил этот рассказ ее памяти. Сайт: www.grahammasterton.co.uk.
"Бургеры Кале" были впервые опубликованы в "Темных ужасах 6" ("Dark Terrors 6"), "Книге ужасов Голланца" ("The Gollancz Book of Horror") под редакцией Стивена Джонса и Дэвида Саттона в 2002 году.
"Бургеры Кале"[21] - это игра слов и метафора страданий жителей Кале, которые чуть не умерли от голода во время осады англичан в 1347 году и были вынуждены есть крыс, чтобы выжить. Их спасло только самопожертвование шести именитых горожан, которые согласились сдаться и отдать ключи от города. Но в основном произведение вдохновлено книгой Эрика Шлоссера "Нация фаст-фуда" ("Fast Food Nation"), в которой описывается, насколько грязными на самом деле являются ингредиенты большинства американских фаст-фудов. Не крысы, конечно, но довольно близко.
Я никогда не любил северные районы, да и восточные тоже. Ненавижу холод! И у меня нет времени на этих деревенщин, что там обитают, которые носят грубые клетчатые пальто и свои говнодавы от "Тимберленд".
А как они здороваются! Они просто подходят к вам сзади, и когда вы меньше всего этого ожидаете, ударяют вас по спине.
Мне они не нравятся. Все ведут себя так весело и простодушно, но поверьте мне, что простота скрывает настоящие ужасные секреты, от которых ваша кровь превратится в ледяной гаспачо.
Таким образом, вы можете догадаться, что мне было явно не до смеха, когда я возвращался домой в начале октября прошлого года из Преск-Айл, штат Мэн, и моя любимая "Меркьюри Маркиз" 71-го года выпуска встала как корова посреди шоссе.
Единственная причина, по которой я проделал весь этот путь до Преск-Айла, штат Мэн, заключалась в том, чтобы навестить могилу моего старого армейского приятеля Дина Брансуика III (да простит его Бог за то, что он сделал в коробке из-под сигар полковника Райтмана). Мне не терпелось вернуться на юг, но теперь я застрял в полумиле от Кале, штат Мэн, с населением 4 003 человека и одним из самых северных, самых восточных и самых унылых городов, которые вы могли только представить.
Кале произносится на местном языке как "Калас"[22], и, поверьте мне, именно это они из себя представляют! Черствое, жесткое, банальное маленькое пятнышко на правом локте Америки. Особенно, когда у вас незастрахованный автомобиль без двигателя, карта "Виза" с максимальным расходом всего $226, и никаких друзей или родственников дома, которые могли бы позволить себе послать вам больше, чем радостный привет.
Я оставил свой любимый "Меркьюри" на зеленой набережной у первого шоссе и пошел пешком в город. Мне никогда особо не нравились прогулки, в основном поэтому мой вес немного увеличился с тех пор, как я ушел из армии в 1986 году, из-за патологического отсутствия сдержанности, когда дело доходит до филе гамбо, курицы со специями по-каджунски, ребрышек с горчицей и пирогов с лаймом. Моя арендодательница Рита Персонейдж говорит, что, когда она впервые увидела меня, подумала, что Орсон Уэллс восстал из мертвых! Я должен сказать, что у меня и правда есть целая куча белых двубортных спортивных пиджаков, не говоря уже белых куртках и шляпах, хотя и не в отличном состоянии. Конечно, не в отличном состоянии, так как я потерял работу в Ассоциации ресторанов Луизианы, что было гнусным политическим решением, связанным с насквозь прогнившей системой общественного питания Восточного Батон-Руж, а также, возможно, тем фактом, что я был далек от формы танцора аж на 289 фунта[23].
Это был пронзительно яркий день. Небо было голубым, как чернила, а деревья покрылись золотыми, красными и хрустящими коричневыми листьями. Кале – один из тех аккуратных городков Новой Англии с белыми дощатыми домами и церквями со шпилями и веселыми людьми, которые машут друг другу, когда едут со скоростью 2 1/2 мили в час[24].
К тому времени, как я добрался до Норт-энд-Мэйн, я вспотел, как свинья, и остро нуждался в пиве. За моей спиной раздалась сигналка, и это была полицейская патрульная машина. Я остановился, и офицер опустил окно. У него были зеркальные солнцезащитные очки и песочные усы, которые выглядели так, будто он держал щеточку для ногтей над верхней губой. И веснушки. Вы знаете этот типаж.
– Разве я превысил скорость, офицер?
Он снял солнцезащитные очки. Не улыбнулся. Он даже не моргнул.
– Кажется, у Вас проблема, сэр.
– Я знаю. Я принимаю эти таблетки для похудания уже более шести месяцев и не потерял ни фунта!
Моя шутка его не рассмешила.
– Вам нужна помощь? – спросил он.
– Ну, у моей машины поломка, и я иду в город, чтобы посмотреть, смогу ли я найти кого-нибудь, чтобы починить ее.
– Это Ваш старый бронзовый "Mаркиз" на первом шоссе?
– Ага. Тот самый. Ничего серьезного.
– Можете показать Ваше удостоверение личности?
– Конечно.
Я передал ему свои водительские права и удостоверение личности ресторанной ассоциации. Он посмотрел и почему-то даже понюхал их.
– Джон Генри Дофин, Чокто-Драйв, Восточный Батон-Руж. Вы далеко от дома, мистер Дофин.
– Я только что похоронил одного из своих старых армейских приятелей в Преск-Айле.
– И Вы проделали весь этот путь сюда?
– Конечно, всего две тысячи триста семь миль. Это довольно увлекательная поездка, если у вас нет сохнущей краски, за которой нужно следить.
– Ассоциация ресторанов Луизианы... вот где Вы работаете?
– Верно. Консультант по гигиене ресторана. Эй, держу пари, Вы бы никогда не догадались, что я работаю в сфере общепита, – сказал я.
Ну, ему не обязательно было знать, что я теперь безработный.
– Ладно... можете позвонить в автосалон "Лайл" на другом конце Мейн-стрит и как можно скорее отбуксировать машину с шоссе. Если нужно место для проживания, я могу порекомендовать отель "Кале Мотор Инн".
– Спасибо. Останусь ненадолго. Вроде хороший город. Очень... хорошо подметено.
– Так и есть, – сказал он, как будто предупреждая меня.
Офицер вернул мое удостоверение и уехал с обязательной черепашьей скоростью.
На самом деле "Лайл" управлялся коренастым человеком по имени Нильс Гуттормсен. У него была седая стрижка под ежик и вечно удивленное лицо, как у бурундука, преодолевающего звуковой барьер задом наперёд. Он взял с меня всего $65 за то, что отбуксировал машину в свою мастерскую, что составляло немногим больше четверти всего, что у меня было, и, по его подсчетам, он мог бы починить ее менее чем за $785, что составляло где-то на $784 больше, чем это стоило на самом деле.
– Сколько времени это займет, Нильс?
– Тебе нужно срочно?
– Нильс... Я подумал, что могу ненадолго задержаться в городе. Так что, знаешь, почему бы тебе тут не повеселиться с моим "Mаркизом"?
– Хорошо, Джон. Мне нужно получить детали из Бангора. Я мог бы закончить с ней, скажем, во вторник?
– Отлично, Нильс. Не торопись. Сделай это во вторник после следующего вторника. Или даже во вторник после этого.
– Тебе понадобится машина, пока я работаю над твоей, Джон.
– Правда? Нет, не думаю. Мне бы не помешало немного потренироваться, поверь мне...
– Как хочешь. Но у меня есть пара отличных "Тойот" напрокат, если передумаешь. Они кажутся маленькими, но в них много места. Достаточно вместительные, чтобы даже диван поместился.
– Спасибо за комплимент, Нильс.
Я дотащил свой старый потрепанный чемодан до гостиницы "Кале Мотор Инн", перекладывая его из одной руки в другую, через каждые несколько ярдов по всей Мейн-стрит. К счастью, на стойке регистрации моя карта было принята без намека на истерический смех. "Кале Мотор Инн" был простым, удобным мотелем, с клетчатыми коврами и сверкающим баром со звенящей музыкой, где я отдал должное трем бутылкам охлажденного пива "Молсонс", тройному бутерброду с ветчиной и швейцарским сыром на ржаном хлебе с салатом, жареному картофелю и двум порциям мороженого с печеньем, чтобы поддержать силы.
Официантка была миловидной курносой женщиной с остриженными светлыми волосами и чем-то похожей на шведку.
– Достаточно? – спросила она меня.
– Мороженое с печеньем или Кале в целом?
– Меня зовут Вельма, – сказала она, улыбнувшись.
– Джон, – ответил я и вскочил со своего кожаного сиденья, чтобы пожать ей руку.
– Просто проездом, Джон?
– Не знаю, Вельма... Я думал ненадолго задержаться. Где кто-то, вроде меня, мог бы найти себе работу? И даже не зарекайся про цирк!
– Этим ты занимаешься?
– Что ты имеешь в виду?
– Смеешься над собой, прежде чем кто-то сделает это за тебя?
– Конечно, нет. Разве ты не знала, что по федеральному закону все толстяки должны быть смешными? Нет, на самом деле, я реалист. Я знаю, каковы мои отношения с едой, и я научился с этим жить.
– Ты симпатичный, Джон, ты в курсе?
– Тебе меня не одурачить, Вельма! Все толстые люди выглядят одинаково. Если бы толстые люди могли бегать быстрее, они все были бы грабителями банков, потому что никто не может их отличить друг от друга.
– Ну, Джон, если тебе нужна работа, ты можешь поискать объявления в местной газете "Водоворот Кводди".
– Чего?
– Залив здесь называется Пассамакводди, а за Истпортом у нас есть Водоворот Олд Соу, самый большой водоворот в Западном полушарии.
– Спасибо за предупреждение.
– Тебе надо туда поехать... рыбацкие причалы, маяки, озера. Несколько хороших ресторанов.
– Моя машина сейчас в ремонте, Вельма. Хорошо, что ничего серьезного.
– Можешь взять мою, Джон. Это всего лишь "Фольксваген", но я на нем почти не езжу.
Я посмотрел на нее и прищурился от удивления. В Батон-Руж люди, конечно, вежливы и не лишены южного обаяния, но я не могу себе представить, чтобы кто-нибудь из них предлагал совершенно незнакомому человеку воспользоваться своей машиной, особенно совершенно незнакомому человеку, который мог просто сломать подвеску, посидев на водительском сиденье.
– Это очень любезно с твоей стороны, Вельма.
Я купил местную газетенку. Если бы вы отправились в больницу для шунтирования сердца, они могли бы дать вам эту газету вместо общего наркоза. В графе "Требуется помощь" кто-то рекламировал себя как "талантливого" мастера по ремонту сетчатых дверей, кому-то еще был нужен опытный механик по воздуходувке, а кто-то еще - человека, который бы выгуливал их канарского дога два раза в неделю. Так как я случайно узнал, что канарский дог два фута роста и весит почти столько же, сколько и я, и что двое из них, как известно, разорвали в кровавые клочья невинную женщину в Сан-Франциско, я всё-таки решил не подавать заявку на эту должность...
В конце концов, я пошел в службу занятости штата Мэн на Бич-стрит. Лысый парень в зеленом кардигане, ручной вязки, на молнии сидел за столом с фотографиями его зубастой жены (предположительно виновной в зеленом кардигане, ручной вязки, на молнии), в то время, как мне приходилось держать руку на уровне глаз все время, чтобы солнце не светило мне в глаза.
– Итак... на чем Вы специализируетесь, мистер Дофин?
– О, пожалуйста, зовите меня Джон. Я ресторанный гигиенист. У меня есть квалификация "Служба продовольственной безопасности и инспекции" Университета Батон-Руж и девятилетний опыт работы в Ассоциации ресторанов Луизианы.
– Что привело Вас в Кале, штат Мэн, Джон?
– Я просто почувствовал, что пришло время для радикальной смены своего местоположения, – я покосился на табличку с именем на его столе, – Мартин.
– Боюсь, у меня нет ничего, что соответствовало бы Вашей квалификации, Джон. Но у меня есть одна или две вакансии в общепитах.
– Какие именно?
– "Виттлз" нуждается в уборщике... Oтличный ресторан, "Виттлз". Oдна из лучших закусочных в городе. Он находится в гостинице "Кале Мотор Инн".
– Ах.
Как гость в отеле "Кале Мотор Инн"", я не мог представить, что я обедаю там, а потом убираю за собой и иду мыть посуду.
– Тогда у Тони есть вакансия повара.
– Тони?
– "Вкуснейшие бургеры у Тони" на Норт-стрит.
– Понятно. Сколько они платят?
- Они платят больше, чем в "Бургер Кинге" или "Макдональдсе". У них есть торговые точки по всему штату Мэн и Нью-Брансуик, но это скорее семейный бизнес. Скорее качественный ресторан, если вы понимаете, о чем я. Я всегда вожу туда свою семью.
– И это все?
– У меня есть много вакансий для рыбаков и тому подобное... у вас есть опыт работы с дрифтерными сетями?
– Дрифтерные сети? Вы смеетесь? Я провел все свое детство в поисках сардин у берегов Гренландии.
– Почему бы Вам не заехать к Тони, Джон? Посмотрите, нравится ли Вам. Я позвоню мистеру Ле Ренжу и скажу, что Вы уже едете.
– Спасибо, Мартин.
Закусочная "Вкуснейшие бургеры у Тони" находилась в одном квартале от "Бургер Kинга" и в двух кварталах от "Макдональдса", на прямой, усаженной деревьями улице, где полноприводные автомобили проезжали мимо со скоростью 2,5 мили в час, и все махали друг другу рукой и хлопали друг друга по спине всякий раз, когда кто-нибудь мог подойти достаточно близко.
Тем не менее, это место было весьма симпатичным ресторанчиком с кирпичным фасадом и медными каретными фонарями с мерцающими огнями.
На доске с гордостью было написано, что это "дом здоровой, сытной еды, с любовью приготовленной на наших собственных кухнях людьми, которым не все равно". Внутри он был украшен панелями из темного дерева, столами с зелеными клетчатыми скатертями и гравюрами в позолоченных рамках с изображением белохвостого оленя, черного медведя и лося. Закусочная была переполнена веселыми семьями, и атмосфера там была достаточно приличной. Современно, но по-домашнему, без того ощущения стерильности, которое бывает в "Макдональдсе".
В задней части ресторана находился медный бар с открытым грилем, где прыщавый молодой парень в зеленом фартуке и высоком зеленом поварском колпаке жарил гамбургеры и стейки.
Рыжеволосая девушка в короткой зеленой плиссированной юбке подошла ко мне и одарила меня 500-ваттной улыбкой с брекетами на зубах.
– Вы предпочитаете кабинку или столик, сэр?
– На самом деле - ни то, ни другое. У меня назначена встреча с мистером Ле Ренжем.
– Он прямо позади Вас... почему бы Вам не пойти со мной? Как Вас зовут?
– Джон.
Мистер Ле Ренж сидел в кроваво-красном кожаном кресле, а рядом с ним стояла репродукция антикварного стола, на котором стоял факс, серебряные каретные часы и стакан сельтерской воды. Это был костлявый мужчина лет 45-ти или около того, с выкрашенными в черный цвет волосами до воротника, которые он расчесывал почти гениально, чтобы скрыть мертвенно-белый череп. Нос у него был острый и многогранный, а глаза блестели под разросшимися бровями, как мясные мухи. Он был одет в очень белую рубашку с открытым воротом, длинным воротником в стиле 70-х годов и сшитый на заказ черный костюм-тройку. У меня было ощущение, что он думал, что похож на Аль Пачино сильнее, чем это было на самом деле.
На обшитой панелями стене за его спиной висело множество сертификатов от региональной торговой палаты Кале, путеводителя по ресторанам штата Мэн и даже один от "Рыцарей канадской высокой кухни".
– Входите, Джон, – сказал мистер Ле Ренж с явным франко-канадским акцентом, – садитесь, пожалуйста... на кушетку, может быть? Этот стул немного...
– Немного что?
– Я думал только о Вашем комфорте, Джон. Видите ли, моя политика всегда заключается в том, чтобы люди, которые работают на меня, чувствовали себя комфортно. У меня нет стола, никогда не было. Письменный стол – это символ того, что я важнее вас. Я не важнее. Все, кто здесь работают, одинаково важны и равноценны.
– Вы читали "Библию Макдональдса". Всегда заставляйте своих сотрудников чувствовать, что их ценят. Тогда вам не придется платить им так много.
Я мог сказать, что мистер Ле Ренж не совсем понял, нравится ли ему это замечание по тому, как он дергал головой, словно Дейта в "Звездном пути". Но я также мог сказать, что он был из тех парней, которые беспокоились о том, чтобы никто не ушел, не поняв в полной мере, каким замечательным человеком он был.
Он отхлебнул сельтерской воды и посмотрел на меня поверх края стакана.
– Почему Вы решили, что созрели, чтобы искать работу поваром по приготовлению бургеров?
– Созрел? Я определенно перезрел. Но я так долго работал в высших эшелонах ресторанного бизнеса, что подумал, что пришло время вернуться к основам. Испачкать руки, так сказать.
– В нашем заведении, Джон, гигиена на высшем уровне.
– Конечно. Это была просто метафора. Гигиена питания, это моя специальность. Я знаю все, что нужно знать о правильном времени приготовления и разморозке, а также о том, что нельзя ковырять в носу, пока готовишь салат "Цезарь".
– Какой у тебя опыт, Джон?
– Я был поваром в армии. Трехкратный обладатель приза "Форт Полк" за кулинарное мастерство. Благодаря этому я поднаторел в экономии. Я могу растянуть полтора фунта говяжьего фарша между двумя взводами пехоты и тяжелой бронетехникой.
– Ты забавный парень, Джон, – сказал мистер Ле Ренж без малейшего намека на то, что его это забавляет.
– Я толстый, Тони, поэтому и забавный.
– Я не хочу, чтобы ты смешил меня, Джон. Я хочу, чтобы ты приготовил гамбургеры. И для тебя я - мистер Ле Ренж.
Он провел меня на кухню, облицованную темно-коричневой керамикой, со столешницами из нержавеющей стали. Двое неуклюжих маленьких парнишек использовали микроволновые печи, чтобы разморозить замороженные котлеты для гамбургеров, замороженный бекон, курицу и картофель фри.
– Это Чип, а это Дензил.
– Как у вас дела?
Чип и Дензил оцепенело уставились на меня и пробормотали:
- Хорошо, наверное.
– А это Летиция.
Нахмуренная темноволосая девушка старательно нарезала салат "Айсберг", словно это было так же сложно, как плести кружево.
– Летиция – одна из наших особых членов команды, – сказал мистер Ле Ренж, положив одну из своих волосатых лап тарантула ей на плечо. – Штат Мэн предоставляет нам специальные налоговые льготы для найма таких людей, но даже если бы они этого не сделали, я все равно хотел бы, чтобы она была здесь. Вот такой я парень, Джон. Я не только кормлю людей, но и делаю их жизни лучше.
Летиция посмотрела на меня расфокусированными глазами цвета морской волны. Она была хорошенькой, у нее было выражение лица королевы красоты из маленького городка, которую только что ударили кирпичом по голове. Какой-то инстинкт подсказывал мне, что Тони Ле Ренж использует ее не только как овощерезку.
– Мы гордимся высочайшим качеством нашей еды, – сказал он.
Без какой-либо видимой иронии он открыл огромную морозильную камеру в задней части кухни и показал мне замороженные стейки и покрытые инеем конверты предварительно приготовленного чили, готовые к варке в пакете. Он показал мне сублимированные овощи, замороженный кукурузный хлеб и обезвоженный суп из омара (который нужно просто разбавить водой). И это было в штате Мэн, где вы можете найти свежих омаров, вальсирующих по улице!
Хотя даже лучшие рестораны используют значительную долю полуфабрикатов и расфасованных продуктов, а заведения быстрого питания не используют ничего кроме этого. Даже их яичница-болтунья поставляется сушеной и предварительно взбитой в пакете.
Что меня впечатлило, так это то, как мистер Ле Ренж мог продавать эти обычные полуфабрикаты как "полезную, сытную еду, с любовью приготовленную на наших собственных кухнях людьми, которые действительно неравнодушны", когда большая часть этого неохотно собиралась на гигантских фабриках при минимальной заработной плате вахтовиками, которым было наплевать.
Мистер Ле Ренж, должно быть, догадывался о том, как работает мой разум.
– Знаешь, в чем наш секрет? – спросил он меня.
– Если я собираюсь готовить здесь, мистер Ле Ренж, думаю, было бы неплохо, если бы Вы им поделились.
– У нас самые вкусные бургеры в мире, это наш секрет. "Макдональдс" или "Бургер Кинг" даже близко не стоят. Попробовав один из наших бургеров, больше ничего другого не захочется. Вот, Кевин, передай мне бургер, чтобы Джон попробовал.
– Все в порядке, – сказал я ему, – поверю вам на слово. Я уже поел.
– Нет, Джон, если ты собираешься работать здесь, я настаиваю.
– Послушайте, мистер Ле Ренж, я - профессиональный пищевой гигиенист. Я знаю, из чего делают гамбургеры, и поэтому никогда их не ем. Никогда.
– И что ты знаешь?
– Просто я точно знаю, что часть нежелательных веществ попадает в говяжий фарш, и мне не особенно хочется его есть.
– Нежелательные вещества? Что ты имеешь в виду?
– Ну, отходы, если прямо. Крупный рогатый скот забивают и потрошат так быстро, что неизбежно попадание определенного количества экскрементов в мясо.
– Послушай, Джон, как, по-твоему, я могу конкурировать с "Макдональдсом" или "Бургер Кингом"? Я заставляю своих клиентов чувствовать, что они на голову выше людей, которые едят в больших сетях быстрого питания. Я заставляю их чувствовать себя особыми посетителями.
– Но вы подаете почти такую же еду.
– Конечно. Это то, к чему привыкли наши клиенты, это то, что им нравится. Но мы делаем еду чуть дороже и подаем как нечто особенное. Мы даем им должный ресторанный опыт, поэтому они приходят сюда отмечать дни рождения и прочее.
– Но это должно сильно ударить по вашим накладным расходам.
– То, что мы теряем на накладных расходах, мы приобретаем, закупая собственные продукты питания.
– Вы имеете в виду, что можете закупить продукты дешевле, чем в Макдональдсе? Как это? У вас нет и миллионной доли их покупательной способности.
– Мы используем фермерские и животноводческие кооперативы. Маленькие люди, с которыми крупные сети быстрого питания не хотят иметь дело. Вот почему наши бургеры вкуснее, и именно поэтому в них нет ничего, что вы не захотели бы съесть.
Кевин подошел к грилю с хорошо поджаренной котлетой для гамбургера на тарелке. Мистер Ле Ренж протянул мне вилку и сказал:
- Вот... попробуй.
Я отрезал небольшой кусочек и подозрительно посмотрел на него.
– Никакого дерьма? – спросил я его.
– Ничего, кроме тысячепроцентного белка, обещаю тебе.
Я сглотнул, а затем положил кусочек в рот. Я медленно жевал его, стараясь не думать о забрызганных навозом пандусах скотобоен, которые я посетил в окрестностях Батон-Руж. Мистер Ле Ренж смотрел на меня своими блестящими глазами мясной мухи, и это тоже не делало еду более аппетитной.
Но, на удивление, гамбургер оказался довольно вкусным. Он был нежным, достаточной хрустящий снаружи, хорошо приправленный луком, солью, перцем и небольшим количеством перца чили, и был еще один вкус, который действительно выделялся.
– Тмин? – спросил я мистера Ле Ренжа.
– Ага, так я тебе и сказал. Но тебе нравится, не так ли?
Я отрезал еще один кусок.
– Ладно, должен признаться, что да.
Мистер Ле Ренж хлопнул меня по спине так, что я чуть не задохнулся.
– Видишь, Джон? Теперь ты знаешь, о чем я говорил, когда говорил, что делаю жизнь людей лучше. Я поддерживаю мелких фермеров, и в то же время я даю людям Кале лучшую еду. Ну, не только Кале. У меня есть еще точка в Старом городе, Миллинокете и Уотервилле, и я только что открыл новый филиал в Сент-Стивене, в Канаде.
– Что ж, поздравляю, – кашлянул я. – Kогда мне начинать?
Мне приснилось, что я сижу у окна ресторана "Рокко" на улице Друзилла, в Батон-Руж, и ем острый сэндвич с сомом с сырными палочками и коричневой подливкой. Я только что заказал свой хлебный пудинг, когда зазвонил телефон, и администратор срывающимся голосом сообщила мне, что сейчас 5:15 утра.
– Зачем мне все это? – раздраженно спросил я ее.
– Вы просили разбудить Вас, сэр. В пять пятнадцать, а сейчас - пять пятнадцать.
Я поднялся с постели. За моим окном было еще совсем темно. Тогда-то я и вспомнил, что теперь я шеф-повар ресторана Тони, и что я должен был быть на Норт-стрит ровно в 6 утра, чтобы открыть помещение и начать жарить бекон, взбивать яйца и готовить кофе.
Я посмотрел на себя в зеркало.
– Зачем ты сделал это с собой? – спросил я себя. – Потому что ты придирчивый перфекционист, который не мог закрыть глаза на три мышиных помета в ресторане "Королева Каджун", вот почему. И они, вероятно, вовсе не были мышиным пометом. Просто каперсы.
Каперсы-шмаперсы.
На улице было так холодно, что пустынные тротуары блестели, как чеканное стекло. Я пошел на Норт-стрит, где Чип только что открыл ресторан.
– Доброе утро, Чип.
– Ага.
Он показал мне, как выключить сигнализацию и включить свет. Потом мы прошли на кухню, и он показал мне, как разогреть сковороду, вынуть замороженный бекон и замороженные гамбургеры и смешать "свежевыжатый" апельсиновый сок (просто добавить воды).
Мы пробыли там всего десять минут, когда в дверь вошла молодая девушка с волосами мышиного цвета, бледным лицом и темными кругами под глазами.
– Привет, – сказала она, – я - Анита. Вы, должно быть, Джон.
– Привет, Анита, – сказал я, вытирая пальцы о зеленый фартук, и пожал ей руку. – Kак насчет чашечки кофе, прежде чем на нас обрушатся полчища?
– Ладно.
Судя по выражению ее лица, думаю, она, должно быть, подумала, что "полчища" это неприличное слово.
И вот к четверти восьмого каждая будка и каждый столик были заполнены бизнесменами, почтовыми работниками, дальнобойщиками и даже рыжеволосым полицейским, который первым остановил меня, когда я приехал в город. Я не мог поверить, что эти люди встали так рано. Мало того, все они были такими веселыми, как будто им не терпелось начать еще один день тяжелой работы. Все они говорили:
- Доброе утро, Сэм! А как Вы себя чувствуете в это холодное и морозное утро?
- Доброе утро, миссис Трент!
- Великий день для расы - человеческой расы!
Ну, сколько можно...
Они не только добротно выглядели, сытно разговаривали и сытно ели. В течение двух часов я жарил бекон, переворачивал гамбургеры, жарил яйца и подрумянивал солонину. Анита металась от стола к столу с соком, кофе и двойной порцией тостов, и только к восьми ей на помощь пришла дерзкая черная девушка по имени Уна.
Постепенно, однако, ресторан начал пустеть, пока у нас не осталось никого, кроме двух водителей службы доставки и пожилой женщины, которая выглядела так, как будто ей понадобится шесть месяцев, чтобы прожевать два ломтика канадского бекона.
Именно тогда один из водителей закрыл рот рукой и плюнул в нее. Он нахмурился, глядя на то, что нашел в своем бургере, и показал это своему другу. Затем он встал из-за стола и подошел к грилю, прикрыв рот ладонью.
– Сломал свой проклятый зуб, – сказал он.
– Как это? – спросил я его.
– Откусил бургер, a в нем было это.
Между большим и указательным пальцами он держал маленький черный предмет.
Я взял его у него и повернул так и эдак. Сомнений не было, это была пуля, слегка сплюснутая от удара.
– Мне очень жаль, – сказал я. – Послушайте, это мой первый день здесь. Все, что я могу сделать, это сообщить об этом руководству, и вы можете позавтракать за наш счет.
– Мне теперь придется сходить к проклятому дантисту! Терпеть его не могу. А если бы я ee проглотил? Я же мог отравиться свинцом... – начал было жаловаться он.
– Мне жаль. Я покажу еe владельцу, как только он приедет.
– Это будет стоить кучу денег, держу пари. Хочешь взглянуть?
Прежде чем я успел его остановить, он раскрыл рот и показал мне сколотый передний резец и полный рот разжеванного гамбургера.
Мистер Ле Ренж пришел в одиннадцать утра. На улице было ветрено, и его волосы развевались набок, как воронье крыло. Прежде чем я успел его поймать, он нырнул прямо в свой кабинет и закрыл дверь. Он вышел через пять минут, быстро потирая руки, как человек, жаждущий перейти к делу.
– Ну, Джон, как все прошло?
– Очень хорошо, мистер Ле Ренж. Все было забито битком.
– Всегда так. Люди не дураки, выбирают лучшее!
– Только одна проблема. Парень нашел это в своем бургере.
Я протянул ему пулю. Он внимательно осмотрел его, а затем покачал головой.
– Это не один из наших бургеров, Джон.
– Я сам видел, как он выплюнул это. Он сломал один из передних зубов.
– Самый старый трюк в мире. Парню нужна стоматологическая помощь, он приходит в ресторан и делает вид, что сломал зуб обо что-то, что он ел. Заставляет ресторан заплатить за дантиста.
– Ну, мне так не показалось.
– Это потому, что ты не так хорошо разбираешься в хитростях нечестных клиентов, как я. Надеюсь, не извинился?
– Я не взял с него плату за завтрак.
– Тебе не следовало этого делать, Джон. Это практически признание ошибки. Что ж, будем надеяться, что этот ублюдок не попытается зайти дальше.
– Разве вы не собираетесь сообщить об этом людям, занимающимся охраной труда и техникой безопасности?
– Конечно, нет.
– А как насчет ваших поставщиков?
– Tы не хуже меня знаешь, что весь говяжий фарш подвергается магнитному сканированию на наличие металлических частиц.
– Конечно. Но это пуля, и она сделана из свинца, а свинец не обладает магнитными свойствами.
– Они не стреляют в коров, Джон.
– Конечно, нет. Но могло случиться все что угодно. Может быть, какой-нибудь мальчишка выстрелил в нее, когда она стояла в поле, и пуля застряла в мышце.
– Джон, каждый из наших бургеров очень тщательно приготовлен людьми, которые являются фанатиками, когда речь идет о качественном мясе. Не может быть, чтобы эта пуля попала в один из наших бургеров, и я надеюсь, что ты готов поддержать меня и сказать, что в котлете того клиента не было абсолютно никаких следов пули, когда ты жарил ее.
– На самом деле я этого не видел, нет. Но...
Мистер Ле Ренж бросил пулю в корзину для мусора.
– Молодец, Джон. Значит, завтра рано утром вернешься на работу в полной боевой готовности?
– Рано, да. В боевой готовности? Ну, возможно.
Ладно, вы можете называть меня педантичным бюрократом, но, как я понимаю, любую работу нужно делать как следует, иначе не стоит вставать с постели утром, чтобы сделать ее, особенно если вам нужно вставать с постели в 5:15. Я вернулся в гостиницу "Кале" в поисках перекуса и заказал салат из жареной курицы с салатом "Aйсберг", помидорами, кусочками бекона, сыром чеддер, моцареллой и домашними гренками с луковыми нитями и жареными маринованными огурцами. Но как бы утешительно все это ни было, я не мог перестать думать об этой пуле и задаваться вопросом, откуда она взялась. Я мог понять, почему мистер Ле Ренж не хотел сообщать об этом инспекторам по охране труда и технике безопасности, но почему он не хотел ругаться со своим собственным поставщиком?
Вельма принесла еще пива.
– Ты сегодня такой серьезный, Джон.
– У меня кое-что на уме, Вельма, вот и все.
Она села рядом со мной.
– Как работа?
– Как закон Декарта. Я жарю, следовательно, я существую. Но сегодня что-то случилось... Hе знаю. Это заставило меня чувствовать себя неловко.
– Что ты имеешь в виду?
– Это как скомканное белье, только у меня в голове. Я продолжаю пытаться его расправить, только никак не получается.
– Продолжай.
Я рассказал ей о пуле и о том, как Ле Ренж настаивал на том, что не собирается об этом сообщать.
– Ну, такое бывает. У вас есть клиенты, которые приносят дохлую муху и прячут ее в своем салате, чтобы им не пришлось платить.
– Да, но в этом случае я неуверен...
После двойной порции шоколадного мороженого с ванильными вафлями я пошел обратно на работу.
– Ле Ренж еще здесь? – спросил я Уну.
– Он уехал в Сент-Стивен. Он не вернется раньше шести, слава богу.
– Он тебе не очень нравится, да?
– Он меня пугает, если хочешь знать.
Я прошел в офис мистера Ле Ренжа. К счастью, он оставил его незапертым. Я посмотрел в мусорную корзину, и пуля все еще была там. Я взял ее и бросил в карман.
На обратном пути в гостиницу "Кале Мотор Инн" на меня прогудел большой синий пикап. Это был Нильс Гуттормсен из автосалона.
– Сегодня утром из Бангора привезли детали для твоей машины, Джон. Она будет готова через пару дней.
– Отличные новости, Нильс! Только не рви так себе задницу, тем более, что у меня пока нет денег, чтобы тебе заплатить.
Я показал пулю Вельме.
– Это действительно странно! – сказала она.
– Ты права, Велма. Это странно, но посторонние вещи в гамбургерах не является чем-то необычным. На самом деле, это скорее обычное дело, чем необычное, поэтому я никогда не ем гамбургеры.
– Не знаю, хочу ли я это слышать, Джон.
– Ты должна, Вельма. Раньше на каждой скотобойне были федеральные инспекторы, но администрация Рейгана хотела сэкономить деньги, поэтому они позволили мясоперерабатывающим предприятиям самим заботиться о своих гигиенических процедурах. Упрощенная система осмотра крупного рогатого скота, так они ее называют.
– Джон, я никогда не слышал об этом.
– Ну, Вельма, обычный человек, конечно, нет. Когда инспекторы Министерства сельского хозяйства США не дышали им в затылок, большинство скотобоен удвоили скорость своей линии, а это означало, что риск заражения мяса был намного выше. Можешь представить себе мертвую корову, подвешенную за пятки, и парня, вспарывающего ей живот, а затем вытаскивающего ее кишки вручную? Они до сих пор так делают, это очень искусная работа, и если водосток сделает хоть одну ошибку, то – плюх! Везде, кровь, кишки, грязь, навоз, и это случается с каждым пятым скотом. Двадцать процентов.
– Боже мой.
– О, может быть еще хуже, Вельма. В наши дни упаковщики мяса могут перерабатывать гораздо больше больных животных. Я видел, как на бойню приходили коровы с абсцессами, цепнями и корью. Говяжьи отходы, которые они отправляют для гамбургеров, смешаны с навозом, волосами, насекомыми, металлическими опилками, мочой и рвотой.
– Мне уже плохо, Джон! У меня вчера на ужин был гамбургер.
– Дай закончу. Дело не только в загрязнении, но и в качестве говядины, которую они используют. Большая часть скота, которого забивают на гамбургеры – это старый молочный скот, потому что он дешевый, и его мясо не слишком жирное. Но они полны антибиотиков и часто заражены кишечной палочкой и сальмонеллой. Если взять всего один гамбургер, это не мясо одного животного, это перемешанное мясо десятков или даже сотен разных коров, и достаточно одной больной коровы, чтобы заразить тридцать две тысячи фунтов говяжьего фарша!
– Это похоже на фильм ужасов, Джон.
– Ты чертовски права, Вельма.
– Но эта пуля. Откуда эта пуля?
– Вот что я хочу знать, Вельма. Я не могу отнести ее к медикам, потому что тогда я потеряю работу, а если я потеряю работу, я не смогу заплатить за ремонт своего автомобиля, и Нильс Гуттормсен конфискует его, и я никогда не вернусь в Батон-Руж, если я, блядь, не пройду пешком, а это две тысячи триста семь миль.
– Так далеко, да?
– Так далеко.
– Почему бы не показать ee Эдди Бертилсону?
– Что?
– Пулю. Почему бы тебе не показать ee Эдди Бертилсону. Он работает в магазине спортивного оружия и боеприпасов на Орчард-стрит. Он скажет, откуда это взялось.
– Ты так думаешь?
– Уверена. Он знает все об оружии и боеприпасах. Раньше он был женат на моей кузине Патриции.
– Ты просто супер, Вельма. Заеду тогда к нему. А когда я вернусь, может быть, мы с тобой поужинаем вместе, и тогда я займусь с тобой диким энергичным сексом.
– Нет.
– Нет?
– Ты мне нравишься, Джон, но нет.
– Ой.
Эдди Бертилсон был одним из тех заноз в заднице, которые записывают номера военных самолетов в Турции и подвергаются аресту за шпионаж. Но нужно признать, что он знал об оружии и боеприпасах все, что только можно, и когда он взглянул на эту пулю, то сразу понял, что это такое. Он был маленьким и лысым, в темных очках, с волосами, растущими из ушей, и в футболке с названием группы "Благодарные мертвецы". Он ввинтил ювелирный бинокль своими засаленными пальцами в гнездо и повернул пулю так и эдак.
– Где ты ee нашел?
– Это обязательно?
– Нет, но могу догадаться, что среди памятных вещей вьетнамского ветерана.
– Правда?
Оружейный магазин был маленьким и тесным, и насквозь пропах маслом. В шкафах за прилавком были расставлены всевозможные охотничьи ружья, не говоря уже о фотографиях всего, что мог захотеть убить посетитель Кале: вальдшнепа, рябчика, черной утки, кряквы, синекрылого и зеленокрылого чирка.
– Это патрон 7.92, который был стандартным боеприпасом для пулемета, разработанного Луи Штанге для немецкой армии в 1934 году. После Второй мировой войны его использовали чехи, французы, израильтяне и биафраны, а некоторые даже оказались во Вьетнаме.
– Это пулеметная пуля?
– Так точно, – сказал Эдди, кладя еe обратно мне на ладонь с большим удовлетворением от собственных познаний.
– Значит, никто бы не стал использовать ee, чтобы убить, скажем, корову?
– Нет. Вряд ли.
На следующее утро мы с Чипом, как обычно, открыли ресторан, и к восьми утра ресторан был забит до отказа. Незадолго до девяти черный микроавтобус остановился снаружи, и из него вылезли двое парней в белых кепках и комбинезонах. Они прошли по переулку к кухонной двери и постучали в нее.
– Доставка от "Сан Круа Мит", – сказал один из них. Это был коренастый парень с усами, как у моржа, и глубоким шрамом поперек рта, как будто кто-то с мачете приказал ему заткнуться.
– Конечно, – сказал Чип и открыл ему морозильник.
Он и его приятель принесли дюжину картонных коробок с надписью "Гамбургеры".
– Всегда покупаете гамбургеры в одной и той же компании? – спросил я Чипа.
– Конечно. Мистер Ле Ренж ее владелец.
– Ясно...
Неудивительно, что мистер Ле Ренж не хотел говорить со своим поставщиком о пуле: его поставщиком был он сам. Я склонил голову набок, чтобы прочитать адрес. Первое шоссе, США, Роббинстаун.
День был ослепительно солнечным, и леса вокруг Кале были все окрашены золотыми, малиновыми и ржаво-красными цветами. Вельма везла нас по первому шоссе, а Фрэнк и Нэнси Синатра пели по радио "Something Stupid".
– Я не знаю, почему ты это делаешь, Джон. Я имею в виду, кого волнует эта дурацкая пуля в их гамбургере?
– Меня, Вельма. Как думаешь, смогу ли я прожить остаток своей жизни, так и не узнав, как пулемет сбил американскую корову?
Нам потребовался почти час, чтобы найти "Сан Круа Мит", потому что здание находилось далеко за промышленной зоной. Это было большое серое прямоугольное помещение с шестью или семью черными фургонами, припаркованными снаружи.
Единственная причина, по которой я знал, что мы пришли в нужное место, заключалась в том, что я увидел мистера Ле Ренжа, идущего по двору снаружи с самой большой и уродливой собакой, которую я когда-либо видел в своей жизни. Я не эксперт по собакам, но я вдруг понял, кто в местной газетенке хотел найти человека, чтобы тот выгуливал канарского дога.
– Что ты будешь делать? – спросила меня Вельма.
У ворот стоял охранник, и 131-килограммовый мужчина в развевающемся белом плаще никак не мог незаметно проскользнуть внутрь на цыпочках.
Однако, именно тогда я увидел парня со шрамом, который тем утром доставил наши гамбургеры. Он забрался в один из черных фургонов, завел его и выехал со двора.
– Следуй за фургоном, – попросил я Вельму.
– Зачем?
– Я хочу посмотреть, куда он поедет, вот и все.
– Это не очень похоже на свидание, Джон.
– Я тебе все возмещу, обещаю.
– Ужин и дикий энергичный секс?
– Мы можем пропустить ужин, если ты не голодна.
Мы ехали за фургоном почти два с половиной часа, пока не начало темнеть. Я был сбит с толку маршрутом, по которому он ехал. В первую очередь он остановился в небольшом медицинском центре в Пембруке. Затем он отправился к ветеринару недалеко от Матиаса. Он повернул обратно в сторону Кале, посетив две небольшие молочные фермы, прежде чем зайти последним в Мемориальный госпиталь Кале через задний вход.
Нам не всегда удавалось увидеть, что происходит, но на одной из молочных ферм мы видели, как водители фургонов везли скот, а в Мемориальной больнице мы видели, как они выталкивали большие контейнеры на колесиках, скорее похожие на корзины для белья.
– Мне нужно поехать на работу. Моя смена начинается в шесть.
– Я не понимаю, Вельма. Они вывозили мертвый скот с этих ферм, но правила Министерства сельского хозяйства США гласят, что скот должен быть обработан не более чем через два часа после того, как он был забит. По истечении этого времени бактерии размножаются настолько быстро, что избавиться от них практически невозможно.
– Значит, мистер Ле Ренж использует тухлую говядину для своих гамбургеров?
– Похоже на то. Но что еще? Я могу понять тухлую говядину. Десятки скотобоен используют тухлую говядину. Но почему фургон заехал в больницу? А к ветеринару?
Вельма остановила машину возле мотеля и уставилась на меня.
– О, ты же не серьезно...
– Мне нужно заглянуть внутрь этого мясокомбината, Вельма.
– Ты уверен, что не откусил больше, чем можешь прожевать?
– Очень меткая фраза, Вельма.
Уровень моей энергии снова начал снижаться, поэтому я побаловал себя сэндвичем с жареными креветками и парой бутылочек пива, а затем небольшим треугольным кусочком диетического пирога с орехами пекан. Затем я обошел больницу и подошел к заднему входу, где стоял фургон мясной компании "Сан Круа Мит". Санитар с сальными волосами, прищуренными глазами и в очках стоял сзади и курил.
– Как дела, парень? – спросил я его.
– Нормально. Чем могу помочь?
– Возможно... Я ищу своего друга. Старый собутыльник из далекого прошлого.
– Да?
– Mне сказали, что он был здесь, приехал на фургоне. Сказали, что видели его здесь, в больнице.
– Мы целый день только и видим и разгружаем фургоны, - сказал санитар, выпустив дым из ноздрей.
– У этого парня шрам прямо поперек рта. Его нельзя не заметить.
– О, ты имеешь в виду парня из "БиоГлин?"
– "БиоГлин?"
– Да. Они собирают хирургические отходы и затем избавляются от них.
– Что это такое, "хирургические отходы"?
– Ну-у-у, ты знаешь. Ампутированные руки, ноги, абортированные зародыши и тому подобное. Чего только у нас не найдется.
– Я думал, это сжигают.
– Так было раньше, теперь "БиоГлин" специализируются на этом, думаю, это дешевле, чем эксплуатация мусоросжигательного завода днем и ночью. Они даже вытаскивают куски тел из автокатастроф. Копы и автомеханики ведь не хотят этим заниматься.
Он сделал паузу, а затем спросил:
- Как тебя зовут? В следующий раз, когда твой приятель появится, я скажу ему, что ты его искал.
– Ральф Уолдо Эмерсон. Я остановился в доме Чендлеров.
– Хорошо... Ральф Уолдо Эмерсон[25]. Забавно, очень знакомое имя.
Я взял машину Вельмы и поехал обратно в Роббинстаун. Я припарковался в тени большого компьютерного склада. "Сан Круа Мит" был окружен высоким забором с колючей проволокой наверху, а передний двор был ярко освещен прожекторами. Охранник в форме сидел в маленькой кабинке у ворот и читал "Водоворот Кводди". Если повезет, это усыпит его, и я смогу пройти мимо него.
Я ждал больше часа, но, похоже, напрасно. Все огни были включены, и время от времени я видел рабочих в касках и длинных резиновых фартуках, входящих и выходящих из здания. Может быть, это был знак для меня отказаться от попыток играть в детектива и позвонить в полицию?
Температура снаружи падала все ниже, и мне стало холодно и тесно в маленьком "Фольксвагене" Вельмы. Через некоторое время мне пришлось вылезти и размять ноги. Я подошел как можно ближе к главным воротам, чтобы меня не заметили, и встал рядом с небольшим кленом. Я чувствовал себя слоном, пытающимся спрятаться за фонарным столбом. Охранник еще не спал. Может быть, он читал захватывающую статью о внезапном падении цен на треску?
Я уже почти решил положить конец ночи, когда услышал, как позади меня по дороге приближается машина. Мне удалось спрятаться за деревом, а мистер Ле Ренж проехал мимо и подъехал к главным воротам. Сначала я подумал, что кто-то сидит с ним в его "Лексусе", но потом понял, что это тот огромный уродливый дог. Он выглядел как нечто среднее между немецким догом и адской гончей, и был больше, чем мистер Ле Ренж. Он повернул голову, и я увидел его алые глаза. Будто сам сатана посмотрел на меня.
Охранник вышел, чтобы открыть ворота, и какое-то время он и мистер Ле Ренж болтали друг с другом, их дыхание дымилось в морозном вечернем воздухе. Я думал о том, чтобы пригнуться и попытаться пробраться на скотобойню за машиной мистера Ле Ренжа, но у меня не было никаких шансов сделать это незамеченным.
– Все в порядке, Вернон?
– Все тихо, мистер Ле Ренж.
– Отлично, Вернон. Как твоя дочь, Луиза? Как ее аутизм? Лучше?
– Не совсем так, мистер Ле Ренж. Врачи говорят, что это займет некоторое время.
Мистер Ле Ренж все еще говорил, когда один из его больших черных фургонов промчался по дороге и остановился позади его "Лексуса". Его водитель терпеливо ждал. В конце концов, мистер Ле Ренж был боссом. Я немного поколебался, а затем вышел из-за своего тощего маленького дерева и обогнул заднюю часть фургона. Под задними дверями была широкая алюминиевая ступенька и две дверные ручки, за которые я мог уцепиться.
– Ты сошел с ума, – сказал я самому себе. Но, тем не менее, я взобрался на ступеньку так легко, как только мог. Нельзя просто так запрыгнуть в фургон, когда ты толстяк, если только не хотите, чтобы водитель подпрыгнул и ударился головой о крышу.
Мистер Ле Ренж, казалось, болтал вечно, но, в конце концов, помахал охраннику и выехал во двор, а фургон последовал за ним. Я прижался к задним дверям, надеясь, что не буду таким заметным, но охранник вернулся в свою кабинку, встряхнул газету и даже не взглянул в мою сторону.
Из здания скотобойни вышел человек в окровавленном белом халате и каске и открыл дверцу машины Ле Ренжу. Они немного поговорили, а затем мистер Ле Ренж сам вошел в здание. Человек в окровавленном белом халате открыл пассажирскую дверь машины и выпустил огромную собаку. Собака понюхала кровь, прежде чем мужчина схватил ее за поводок. Он ушел с ней, или, вернее, собака ушла с ним, царапая когтями асфальт.
Я протиснулся через боковую дверь. Внутри был длинный коридор с мокрым кафельным полом, а затем открытая дверь, ведущая в раздевалку и туалет. Ряды белых касок висели на крючках, а также резиновые фартуки и резиновые сапоги. Пахло несвежей кровью и дезинфицирующим средством.
Под дверью туалетной кабинки виднелись две обутые ноги, а над ней поднимались клубы сигаретного дыма.
– Всего два часа осталось, слава богу, – сказал бестелесный голос.
– Видел плей-офф? – ответил я, сняв и повесив плащ.
– Да, какое чертово фиаско. Им бы выпнуть из команды этого Кершинского
Я надел тяжелый резиновый фартук и едва не завязал его сзади. Затем я сел и натянул пару ботинок.
– Собираешься посмотреть игру в Нью-Брансуике? – снова спросил бестелесный голос.
– Я не знаю. В этот день у меня свидание с одной красоткой.
Наступила пауза, поднялось еще больше дыма, а затем голос сказал:
- Кто это? Это ты, Стемменс?
Я вышел из раздевалки, не отвечая. Я со скрипом прошмыгнул по коридору в резиновых сапогах и прошел к главному зданию бойни.
Вы даже не представляете, что там было. Высокое, ярко освещенное здание, где гремит производственный конвейер, мясорубки перемалывают и ревут, а тридцать или сорок резчиков в фартуках и касках рубят и чистят. Шум и вонь крови были ошеломляющими, и какое-то время я просто стоял, зажав рукой рот и нос, а этот бутерброд с жареными креветками бурлил в моем желудке, как будто креветки были еще живы.
Черные фургоны были прижаты к одному концу производственной линии, и люди вытаскивали мясо, которое они собирали в течение дня. Они сбрасывали его прямо на убойный цех, где обычно живой скот оглушают и убивают. Жуткая мешанина из скота, человеческих рук и ног, вместе с блестящими нитями кишок, комками жира и прочими вещами, кое-что выглядело как забитые собаки и измученные ослы, только все это было так перемешано и отвратительно, что я не мог понять, что это было. Это была плоть, вот и все, что имело значение. Резчики обваливали его и разрезали на куски, которые сбрасывали в гигантские машины из нержавеющей стали и перемалывали гигантскими шнеками в бледно-розовую мякоть. Мякоть приправляли солью и перцем, сушеным луком и специями. Потом его механически спрессовывали в котлеты, накрывали пищевой пленкой, пропускали через металлодетектор и замораживали. И вот утренний бургер готов.
– Господи, – сказал я вслух.
– Это ты мне? – сказал голос рядом со мной.
Я обернулся. Это был мистер Ле Ренж. У него было такое выражение лица, как будто он только что вошел в дверь туалета, не открывая ее.
– Какого хрена ты здесь делаешь? – спросил он.
– Я должен готовить это, мистер Ле Ренж. Я должен был узнать, что в нем.
Сначала он ничего не сказал. Он посмотрел налево, потом направо, и казалось, что он делал все возможное, чтобы контролировать свой гнев. В конце концов, он резко вздохнул своей правой ноздрей и сказал:
- Все равно. Разве ты не понимаешь?
– Что? Все равно?
– Мясо... неважно, откуда оно берется. Человеческие ноги такие же, как коровьи, свиные или козлиные. Ради всего святого, это всего лишь белок.
Я указал на крошечную руку, торчащую из мешанины плоти:
- Это ребенок. Это человеческий ребенок. Это просто белок?
Мистер Ле Ренж потер лоб, словно не мог понять, о чем я говорю.
– Ты же съел один из гамбургеров. Ты же знаешь, какие они вкусные.
– Посмотрите на это!
Я накричал на него, и теперь три или четыре работника обернулись и стали бросать на меня не слишком дружелюбные взгляды.
– Это дерьмо! Это полное и полнейшее дерьмо! Нельзя кормить людей мертвым скотом, мертвыми младенцами и ампутированными ногами! – продолжил кричать я.
– Правда? А почему, черт возьми, и нет? Ты действительно думаешь, что это хуже того дерьма, которое подают во всех рыгаловках? Они используют больных дойных коров, полных червей, сосальщиков и всякого дерьма. По крайней мере, в человеческой ноге нет кишечной палочки. По крайней мере, абортированный ребенок не будет накачан стероидами.
– Вы не думаете, что есть все-таки разница?! Посмотритe на это! Ради всего святого! Мы говорим о каннибализме!
Мистер Ле Ренж рукой откинул назад волосы и нечаянно обнажил лысину.
– Крупные компании быстрого питания закупают мясо в самых дешевых магазинах. Я же не покупаю свое мясо. Мне платят за то, чтобы я забрал мясо. Больницы, фермы, автомастерские, клиники для абортов. У всех избыток белка, с которым они не знают, что делать. Поэтому появляется "БиоГлин" и избавляет их от всего, от чего они не знают, как избавиться. A потом мы просто перерабатываем это.
– Вы больны, мистер Ле Ренж.
– Нет, Джон. Нисколько. Это практично. Tы съел человеческое мясо, которoe я тебе предложил, и тебе стало плохо? Нет, конечно, нет. На самом деле я считаю "Вкуснейшие бургеры Тони" пионерами действительно приличной еды.
Пока мы разговаривали, производственная линия остановилась, и вокруг нас собралась небольшая толпа работников, все с тесаками и обвалочными ножами.
– Tы не заставишь ни одного из этих людей сказать против меня хоть слово. Им платят в два раза больше, чем любым другим мясникам в штате Мэн. Или в любом другом штате, поверьте мне. Они никого не убивают, никогда. Они просто режут мясо, чем бы оно ни было, и делают это чертовски хорошо!
Я подошел к одному из огромных чанов из нержавеющей стали, в котором мясо измельчалось в блестящую розовую жижу. Мужчины начали окружать меня, и я начал серьезно опасаться, что тоже могу стать такой же розовой жижей.
– Вы понимаете, что мне придется сообщить об этом в полицию и Министерство сельского хозяйства США, – предупредил я мистера Ле Ренжа, хотя мой голос стал примерно на две октавы выше обычного
– Я так не думаю, – сказал мистер Ле Ренж.
– Итак, что же вы собираетесь делать? Выпотрошить меня и измельчить?
Мистер Ле Ренж улыбнулся и покачал головой; и именно в этот момент мясник, который выгуливал собаку, вошел, а его адское чудовище все еще натягивало поводок.
– Если бы кто-нибудь из моих людей прикоснулся к тебе, Джон, это было бы убийством, не так ли? Но если Цербер сорвется с ошейника и побежит за тобой – что бы я мог сделать? В конце концов, это очень сильная собака. И если бы у меня было двадцать или тридцать свидетелей, которые могли бы поклясться, что ты его спровоцировал...
Собака так сильно тянула поводок, что чуть было не задохнулась, а ее когти скользили по окровавленному металлическому полу. Никогда не видел такого отвратительного скопления зубов и мускулов за всю свою жизнь, и его глаза отражали свет, как если бы он был запечатлен на фотографии со вспышкой.
– Кевин, отпусти его, – сказал мистер Ле Ренж.
– Это плохая идея. Если со мной что-нибудь случится, у меня здесь есть друзья, которые знают, где я и чем занимаюсь, – предупредил я его.
– Кевин, – повторил мистер Ле Ренж, совсем не впечатленный моими словами.
Мясник наклонился вперед и расстегнул ошейник Цербера. Он рванулся вперед, рыча, и я сделал шаг назад, пока мой зад не прижался к ванне из нержавеющей стали. Больше бежать было некуда.
– А теперь убей! – закричал мистер Ле Ренж и указал на меня рукой.
Собака опустила голову почти до пола и напрягла плечевые мышцы. Струйки слюны свисали с ее челюстей, и внезапно я увидел его член, красный и заостренный, как будто мысль о том, чтобы вырвать мне горло, на самом деле возбуждала его.
Я поднял левую руку, чтобы защитить себя. Я имею в виду, я мог бы жить без левой руки, но не без горла. Тут-то у меня и возникло внезапное воспоминание. Я вспомнил свое детство, когда я был худым, низкорослым и боялся собак. Мой отец дал мне пакет собачьих лакомств, чтобы я мог взять с собой в школу, чтобы, если бы мне угрожала собака, я мог предложить ей что-нибудь, чтобы успокоить ее. Всегда помни об этом, малыш. Собаки всегда предпочитают еду детям. Еду легче есть.
Я полез в чан позади себя и зачерпнул огромную горсть розовой жижи. Она была отвратительна... мягкая и жирная, и с нее капало. Я поднес еe к собаке и сказал:
- Вот, Цербер! Хочешь что-нибудь поесть? Попробуйте что-нибудь из этого!
Пес уставился на меня своими красными отражающими глазами, как будто я сошел с ума. Он оскалил зубы и зарычал, словно сгустившийся хор предсмертных хрипов.
Я сделал шаг ближе, все еще протягивая кучу жижи, молясь, чтобы собака не укусила и не оторвала мне пальцы. Но Цербер поднял голову и с глубоким подозрением понюхал мясо.
– Убей, Цербер, ты, глупая шавка! – закричал мистер Ле Ренж.
Я сделал еще один шаг к нему, потом еще один.
– Вот, мальчик. Ужин.
Собака отвернула голову. Я подталкивал слизь все ближе и ближе, но она не брала ее, даже не хотела нюхать.
Я повернулся к мистеру Ле Ренжу.
– Вот... даже собака не будет есть ваши гамбургеры.
Мистер Ле Ренж вырвал собачий поводок у мясника. Он подошел к животному и хлестнул его по морде раз, два... три раза.
– Ты жалкий непослушный кусок дерьма!
Пес не хотел приближаться ко мне и моей горсти слизи, но все равно был опасен. Он испустил лай, который был почти ревом, и бросился на Ле Ренжа. Он повалил его на пол и вонзил зубы ему в лоб. Тот закричал и попытался отбиться. Но он яростно мотал головой из стороны в сторону, и с каждым рывком сдирал все больше и больше кожи.
Прямо перед нами, с таким шумом, как будто кто-то пытается разорвать наволочку, собака оторвала Ле Ренжу лицо, обнажив окровавленные, дико таращащиеся глаза, мокрую черную полость ноздрей и оскалившиеся безгубые зубы.
Он все еще кричал и хрипел, когда трое мясников оттащили собаку. Какими бы сильными они ни были, даже они не могли его удержать, и Цербер вырвался из их рук и побежал на другую сторону площадки для убийств, а лицо мистера Ле Ренжа свисало с его пасти, как скользкая латексная маска.
Я повернулся к мясникам. Они были слишком потрясены, чтобы говорить. Один из них уронил свой нож, а затем и остальные, пока они не зазвенели, как колокольчики.
Я пробыл в Кале достаточно долго, чтобы Нильс закончил ремонт моей машины, а я мог написать заявление в полицию и передать его полицейскому с песочными усами. Погода становилась все холоднее, и мне хотелось вернуться в тепло Луизианы, не говоря уже о говяжьих муфулеттах с соусом и луковыми нитками.
Вельма одолжила мне деньги, чтобы заплатить за ремонт, а гостиница "Кале Мотор Инн" не взяла с меня деньги за мои общественные заслуги. Я даже был на первой полосе местного "Водоворота". Там была фотография мэра, хлопающего меня по спине, с заголовком "ГЕРОЙ ГАМБУРГЕРОВ".
Вельма вышла попрощаться со мной в то утро. Было прохладно и холодно, и листья шуршали по парковке.
– Может быть, мне стоит поехать с тобой, – сказала она.
Я покачал головой.
– Ты видишь худого мужчину внутри меня, и он тебе нравится. Но я никогда не стану таким. Hикогда. Мой желудок всегда будут манить мясные сэндвичи.
В последний раз, когда я ее видел, она прикрывала глаза от солнца, и я должен признать, что мне было жаль оставлять ее. С тех пор я никогда не вернусь в Кале. Я даже не знаю, существуют ли еще "Вкуснейшие бургеры Тони". Однако, если это так, помните, что всегда есть риск, что любой бургер, который вы покупаете у Тони Ле Ренжа, – это люди.
Перевод: Ольга Саломе
Обладательница нескольких премий, автор Нэнси Килпатрик пишет и работает редактором в жанрах хоррор, тёмное фэнтези, мистика и эротика. Она опубликовала 18 романов, в том числе и популярный четырёхтомник "Сила крови" ("Power of the Blood") из вампирской серии. Уникальное переиздание (в книжном футляре) её семи романов из серии эротического хоррора "Темные страсти" ("The Darker Passions") (под псевдонимом Амаранта Найт) доступно в издательстве "MHB Press".
Некоторые из приблизительно двухсот написанных ею рассказов попали в пять антологий. Вы можете прочитать несколько её свежих произведений в "Кровь. Светлая" ("Blood Lite"), "Кровь. Светлая 2-Глубокий прикус" ("Blood Lite 2-Overbite") (обе - "Pocket Books"), "Сердца пленников ада" ("Hellbound Hearts") ("Pocket Books"), "Кровоточащая грань" ("The Bleeding Edge") ("Dark Discoveries"), "Живые мертвецы" ("The Living Dead") и "Кровью мы живем" ("By Blood We Live") (обе "Night Shade Books"), "Дон Жуан и мужчины" ("Don Juan and Men") ("MLR Press"), "Вампиры: Дракула и легионы нежити" ("Vampires: Dracula and the Undead Legions") ("Moonstone Books"), "Укушенное слово" ("The Bitten Word") ("Newcon Press"), "Дрожь в кампусе" ("Campus Chills") ("Stark Publishing"), "Тьма на краю" ("Darkness on the Edge") ("PS Publishing"), "Вампиры: Новая нежить" ("Vampires: The Recent Undead") ("Prime Books"), "Лучшие новые истории о вампирах #1" ("Best New Vampire Tales #1") и "Лучшие новые истории о зомби #3" ("Best New Zombie Tales #3") (обе - "Books of the Dead Press"). В ближайшее время её рассказы появятся в "Книгe зомби из лунного камня" ("The Moonstone Book of Zombies") и "Огромная книга историй о привидениях" ("The Mammoth Book of Ghost Stories").
Также она написала книгу в жанре нон-фикшн "Библия Готов: Сборник для мрачно настроенных" ("The Goth Bible: A Compendium for the Darkly Inclined") ("St. Martin’s Press") и издала десять антологий, последние (все от издательства "Edge SF&F Publishing") из которых - антология хоррора и тёмного фэнтези "Тессеракты. Тринадцать" ("Tesseracts Thirteen") (совместно с Дэвидом Морреллом, 2009), "Эволюция: Вампирские истории новой нежити" ("Evolve: Vampire Stories of the New Undead") (www.vampires-evolve.com , 2010), "Эволюция 2: Вампирские истории нежити будущего" ("Evolve Two: Vampire Stories of the Future Undead") (август 2011). В разработке находится новая антология.
Для "Brainstorm Comics" она написала сценарии к трём своим рассказам в "VampErotica" #5, 6 и 13, и на основе этих комиксов и рассказов вместе с интервью был создан графический роман "Театр вампиров Нэнси Килпатрик" ("Nancy Kilpatrick’s Vampyre Theater"), вышедший в 2011 году. Последние новости о Нэнси вы можете узнать на её веб-странице www.nancykilpatrick.com и подписывайтесь на её страницу в facebook.
"Экстаз" впервые был опубликован в "Master/Slave", выпущенном в 2004 году издательством "Venus Books" под редакцией Томаса Роша.
"Экстаз" возник из моего представления о том, как далеко некоторые люди могут зайти, чтобы быть любимыми.
Мир, похоже, летит к чертям на всех парах. И ты крепче держишься за руль, цепляясь за свою жизнь.
Ты впервые пришла за ним, и тебя это раздражает. Если повезёт, ты его найдёшь. А если повезёт ещё больше, то нет. В любом разе, интуиция подсказывает, что положение у тебя так себе, во что бы ты там сейчас не верила.
Куда не повернись, в глаза бьёт белый свет, словно это свет туннеля, ведущего в загробный мир, а не лунный свет, сверкающий лезвием ножа, отточенного о снег. От резкого ветра ты съёживаешься, сморщиваешься, втягиваешься сама в себя, уменьшаешься, чтобы спрятаться от холода. Ещё нигде ты не встречала столь непригодной для выживания человека окружающей среды, хоть и понимаешь, что на планете есть места и похуже. Тем не менее, в них ты не была, и подобные предположения в момент, когда каждая твоя клеточка вот-вот промёрзнет насквозь, теряют смысл.
Ты часами искала этот город – ты и эта тощая похотливая проститутка рядом с тобой. Вместе вы ходили по заведениям, в которых видели Кевина. Навели справки тут и там, кто-то опознал его по фотографии. Всё указывает на то, что вы недалеко, ну или это твой спутник пытается тебя в этом убедить.
- Слушай, Фрэн, - заявил Диди, когда они были в том, последнем, книжном магазине для трансвеститов, и твоё имя на его алых губах прозвучало чересчур интимно. - Мы найдём его. Этому испорченному парнишке особенно негде спрятаться.
С тех пор прошло много времени. А между "тогда" и "сейчас": бесконечное количество вызванных такси, оплаченных билетов в клубы, купленной выпивки в барах, опрошенных администраторов замшелых отелей, съеденной пищи и выпитого кофе в забегаловках, где постоянно околачиваются транссексуалы, как любит себя называть Кевин. Ты не такая наивная: это не привычный тебе мир, но при этом он тебе не совсем чужой. Так много типажей, и каждому по-своему требуются любовь и принятие. Как же ты завидуешь их методам съёма, как же они пугают тебя.
Последний клуб разместился посреди гетто, и, уходя из него, ты в который раз поздравила себя, что заплатила этому смазливому мужчине-проститутке лишь малую часть обещанных денег – чтобы получить оставшееся, он будет из кожи лезть вон, чтобы тебе не причинили вреда.
- Послушай, дорогуша, в том районе, куда мы идём, такси по телефону не дождёшься, - заверил тебя Диди. – Мы его там тормознём. Только ты и я, помчимся сквозь снегопад!
Произнёс он это, склонив голову, словно Дева Мария, но в его миндалевидных глазах прыгали бесовские искорки. Тебе плевать, что он играет с тобой, смеётся над тем, как ты просаживаешь деньги. Задолго до того, как начались лечения Кевина, до того, как его груди раздулись, голос вырос на октаву, а волосы на теле поредели – он называл всё это "превращением", - ты уже не раз прошла по всем кругам ада. Тебя уже ничто не беспокоит. Кроме одного. Кроме кошмара.
Мерзкие зимние улицы северного города приводят тебя в отчаяние. Глубокой холодной ночью жизнь тут перестаёт существовать. Никто в здравом уме не разгуливает здесь в три часа ночи. Последний проехавший мимо автомобиль вызывает желание выпрыгнуть на дорогу перед ним и начать умолять: Отвезите меня домой! Я просто хочу домой! Но дома уже нет. Матери не стало. Отца тоже. У тебя остался только Кевин. И тебе плевать, что твой младший братишка превращается в младшую сестричку. Ты просто хочешь найти его, прежде чем всё зайдёт слишком далеко, как часто это тебе видится во сне.
Руки и ноги основательно замёрзли. Ты наконец добираешься до широкой улицы, но ты так далеко от центра – и улица совершенно необитаема: ни людей, ни автомобилей, ни магазинов. Жизнь кончилась, или, по крайней мере, так кажется. Как бы эта улица выглядела при дневном свете? Тебя передёргивает от мысли, какая мерзость вылезет на свет божий, когда растает снег. Ощущение близкой опасности никуда не девается. Опасность и отчаяние – два чувства, которые, слившись воедино, вспыхивают и оставляют незаживающий рубец от пронизывающей до костей раны. Раны, которая мучает тебя. Рубец, который никуда не девается. И ты знаешь, что у Кевина всё ровно то же.
Твой спутник радостно указывает вперёд.
- Видишь! Я же тебе говорил! - кричит он, как будто ты не верила, что он найдёт это место.
А ты и вправду сомневалась. Здание напоминает сгоревший завод: забитые досками окна замазаны чёрной краской, кирпичи покрыты копотью и гарью, алюминиевая облицовка испещрена граффити на разных языках. Тебя забавляет мысль о том, что "теггинг"[26] может преодолеть языковую изолированность.
Похоже, тут нет ни двери, ни знака.
- Он где-то здесь, - настаивает Диди.
От его голоса веет фальшивой уверенностью, которая смягчается до настоящей уверенности, когда рядом припарковывается такси, и оттуда выходят две личности неопределённого пола. Они точно знают, где дверь – трещина в алюминиевой стене и гвоздь вместо дверной ручки.
- Это то самое место, Фрэн, - говорит Диди, словно ты тупица, которая не может понять, что видит перед собой.
Ты бы так и не заметила этой двери, если бы сама не увидела, что её можно открыть. По всей видимости, для входа не требуется каких-либо тайных паролей. Ты открываешь её. На тебя обрушивается жар и звук: громкий, какофония высунутых от изнеможения языков, бьющихся сердец и кулаков, яростно выбивающих плоть. Ты входишь внутрь, и звук заглатывает тебя.
Тобой владеет звуковой напор, который выталкивает тебя из привычного ритма в режим электродрели. Ты прикладываешь все усилия, чтобы сдержать себя. Вспомни, зачем ты тут, - напоминаешь ты себе. - Кевин ещё более заблудший, чем ты. Ты ему нужна, как никогда до этого. Об этом тебе поведал ночной кошмар. И не только об этом.
Мужчина, или крупная женщина, одетая в откровенное платье, сверлит тебя взглядом, как букашку, которую скорее нужно раздавить, чем пускать сюда. Ты знаешь, что взгляд настоящий, но цель у него иная. Цель – деньги. Диди шепчет тебе в ухо:
- Полтинник. За каждого.
Скрепя сердце, ты достаёшь крупные купюры из почти уже пустого бумажника и с силой швыряешь их на потную ладонь, которую эта глыба держит в нескольких дюймах от твоей груди. На густо покрытом косметикой лице прорезается улыбка – она вовсе не милая, скорее зловещая. Купюры демонстративно скользят между закованных в чёрный латекс грудей, по обнажённому животу, и в кожаные штаны, к паху. Всё это время тёмные глаза, насмехаясь, терпеливо ждут твоей реакции, но её не следует. Тебя сложно удивить. Большой палец указывает за спину, но ты успеваешь заметить краткий проблеск разочарования.
Диди снимает свою шубу и платье, оставив на теле лишь белый кружевной бюстгальтер, трусики-"стринги" и пояс с подвязками из той же ткани. Последние удерживают белые колготки. Остальное он передаёт через барную стойку с висящим на стене знаком: "Наркотики запрещены", который почти вызывает у тебя на лице циничную ухмылку. Из темноты к тебе протягивается покрытая татуировками мускулистая рука. Диди поворачивается. Ты качаешь головой. Ты не собираешься отдавать своё пальто, а уж тем более раздеваться. Ткань – единственное, что защищает тебя здесь, и за свою эксцентричность ты заплатила пятьдесят долларов.
- Да пофиг, - произносит Диди, явно разочарованный тем, что не увидел тебя в полуголом виде. - Всё равно гони чаевые, дорогуша.
Он улыбается, а ты отдаёшь пятёрку и не получаешь сдачу.
Тёмное пластиковое ограждение раскрыто словно вульва, ну или вход в матку. Ты следуешь за Диди, а женоподобный мужик делает всё, чтобы ты коснулась его, но твоё пальто защищает тебя от нежелательного контакта.
Звук врезается в тебя, скрежещет по тебе, насилует во все возможные отверстия, подчиняет себе твой пульс и несётся к своей цели – твоему сердцу. Ты втягиваешь воздух – убедиться, что всё ещё жива. Воздух липкий от сигаретного дыма. Дым душит тебя, ты кашляешь не в силах остановиться. Глаза слезятся, потом туманятся, и ты уже понимаешь, что не можешь различить ничего – ни людей, ни предметы. Помещение залито красными и голубыми огнями, но цвета не помогают различить предметы.
Ты уже так далеко зашла, да и у Диди уже нет никаких идей. Отступать – немыслимо. Ты обязана найти Кевина. Хоть раз в жизни, тебе нужно сделать что-то в его интересах и в твоих собственных.
Ты проходишь в глубь помещения. Внезапно пол становится ниже – на полступеньки – не больше, и ты падаешь вперёд. Колени сгибаются, но ты умудряешься поймать равновесие - слава Богу, ты всегда твёрдо стояла на ногах, - и выпрямиться. Ты чувствуешь себя не глупо – скорее, уязвимо: То, чего ты не можешь видеть, всё же может причинить тебе боль, мама! Но она никогда не хотела слушать ни тебя, ни Кевина, а теперь не может.
Пульсирующее техно почти сводит тебя с ума. Оно вызывает в тебе ярость. На жизнь - за то, что она с самого рождения взваливает на тебя всё это сумасшествие. На своих родителей - за то, что они это безумие укрепляли. На Кевина – за слабость, за то, что заставил тебя бороться в одиночку. Ты бесишься на себя и свою лживую философию невмешательства, которая дала твоему брату полный карт-бланш, окружив его безусловной любовью, причастив его, чтобы его душа могла лететь в другие миры. Ты уничтожила условия, которые вели к ответственности за свои действия. Сила, с которой ты держишь себя в узде, равна силе вседозволенности, которой он наслаждается.
Все твои чувства в ужасе съёживаются. Ты убеждаешь свои глазные нервы, чтобы они прояснили твоё зрение. Когда это происходит, появляются очертания. Тела, словно огромные тараканы, испещряют стены. Ближайший из них затягивается сигаретой. Жёлтый отблеск пожара отбрасывает адский свет на резко очерченные черты лица. Лицо – не дружелюбное, но глаза слишком отрешённые, чтобы быть вражескими.
Ты медленно продвигаешься вперёд, ощущая ногами на уровне пола уклоны, которые теперь, кажется, уже повсюду. Молотящий звук меняется, словно умело работающий обеими руками человек переложил молот из одной в другую. Ритм всё тот же. Он лупит по твоей нервной системе, производя ещё больше ярости, которую ты пытаешься в себе победить, и пульсируя в твоих гениталиях. Большинство здешних клиентов, должно быть, под воздействием экстази. Под экстази эта музыка возбуждает их как-то иначе, ты где-то читала об этом.
В конце концов ты натыкаешься на бар возле танцпола. К тебе наклоняется девушка - или хорошая имитация, - нацистская фуражка низко надвинута на подведённые глаза, почти отсутствующая грудь обнажена, крошечные проколотые соски стоят торчком, направленные на тебя. Она не спрашивает, что тебе нужно. Ты создаёшь впечатление человека, которому всё глубоко безразлично. Диди выкрикивает свой заказ и жестом призывает тебя сделать то же. Ты склоняешься к ней, а на её лице появляется неприязненное выражение при взгляде на пальто, которое ты прижимаешь к телу, её глаза говорят: ты недостаточно смела, чтобы быть здесь. Стараясь перекричать грохот, ты кричишь:
- Джек, чистый!
Не удостоив тебя даже кивком, она отворачивается и растворяется в темноте. Ты смотришь вправо, где танцуют около дюжины человек.
Молодые. Худые. Обнажённые. Пот стекает по мускулистым телам, никогда не знавшим жира. Эти исполнители Пляски смерти[27] корчатся и подпрыгивают в такт биту, их глаза закатываются до белков в мигающем чёрном свете стробоскопа, языки вываливаются изо ртов - изображающие мертвецов марионетки, которых дёргают за нитки. Один возбуждённый член внезапно фонтаном выстреливает в воздух. Два танцора тут же падают на колени и с жадностью поглощают выделения.
Свет позволяет тебе разглядеть клиентов рядом с тобой у бара, на танцполе: раздетые, они ждут, высматривают, ласкают себя и друг друга. Они все походят на скелеты: рёбра выпирают, кости таза торчат, многие из них лысые, черепа чрезмерно большие в сравнении с детскими телами - эдакие гигантские зародыши. Они напоминают рисунки пришельцев, фотографии с жертвами концентрационных лагерей. От их вида тебе становится жарко, ты ощущаешь себя педофилом. Или некрофилом. Ты удивляешься, когда это стало сексуальным - выглядеть так, словно ты умираешь с голоду.
Ты не ощущаешь грубого постукивания по плечу - его ритм такой же, как и у музыки, такой же, как и у рыскающих возле тебя пальцев, такой же, как и у твоего сердцебиения, вынужденного синхронизироваться с этим всем. Но ты, в конце концов, всё же замечаешь его, поворачиваешься и обнаруживаешь свою выпивку. Барменша в фуражке, держа одной рукой бокал, а второй лаская проколотый сосок, протягивает тебе твою порцию и оставляет руку перед собой с раскрытой ладонью - так же, как человек у двери и в гардеробе. Они тебе кажутся помирающими с голода нищими, которые готовы взять что-угодно у кого-угодно, но не меньше, чем они требуют. Образ возбуждает своей непристойностью. Ты протягиваешь купюры, которые исчезают быстрее, чем достигают ладони.
Ты хочешь расспросить Диди: об этом месте, о преимуществах худых и прекрасных, которые, насколько тебе известно, умеют жить быстро и умирать молодыми, но музыка не даёт поразглагольствовать. Тебе известно лишь, что заведение называется "Экстаз" - работающий двадцать четыре на семь клуб, который больше, чем клуб, - это стиль жизнь, как заверял тебя Диди. В "Экстаз" часто приходят трансвеститы, транссексуалы, геи, лесбиянки, бисексуалы, гетеросексуальные пары и холостяки, фетишисты, любители жёсткого садо-мазо - все, кому нужен экстаз, согласно Диди.
Кевин - любитель обдолбаться, ты это прекрасно знаешь. Большую часть своей жизни его тянуло к тому, что избавляло его от боли. Ты наблюдала, как твой брат менял сексуальные предпочтения, химические вещества, алкоголь, экстремальные телесные ритуальные практики, различные культы и бесконечные модные диеты, чтобы убрать полноту, к которой он склонен - всё, что угодно, лишь бы вытащить себя из болота телесного царства, которое он ненавидел, и вознестись к царству духовному. А ты на протяжении тридцати лет, что знаешь Кевина, беспомощно смотрела на это, не в силах помочь не то чтобы ему, но и себе. Каждая его авантюра была ответом, бальзамом, который смягчал боль существования в ужасно несправедливом мире. Каждая его авантюра давала ему любовь и принятие, которого он так жаждал. Каждая его авантюра забрасывалась или встраивалась в бесконечную трансформацию Кевина. Ты хорошо понимаешь его, даже слишком хорошо. Свои переживания он выплёскивает, а ты копишь свои - те, которые привели тебя к трём тихим попыткам самоубийства, которые вынуждают тебя спать дольше, чем бодрствовать, которые делают тебя слишком нелюдимой и подавленной, чтобы вступать в контакт или хотя бы проявить симптомы своего отчаяния. И лишь булимия, с которой ты тайно борешься, - свидетельство твоей боли, и в извращённом мире, где ценится минимализм во всём, вплоть до восхваления отказа от пищи, оно остаётся незаметным.
Кевин испробовал всё, а ты следила за ним, как вуайерист, опосредованно переживая его усилия. Получала острые ощущения, не рискуя. Ты поощряла его, быть может, для того, чтобы успокоить своего внутреннего демона, требующего крайностей. Кевин рассказал тебе о своих планах на операцию, о том, как поменяется жизнь, станет терпимее, полнее, если он будет женщиной вместо мужчины, тобой вместо себя, и той ночью с тобой впервые случилось то, что станет повторяющимся кошмаром.
Ты на дне тёмного пустого колодца, смотришь в бездушное зеркало, которое превращается в жидкость. Эта мрачная река проникает в тебя: в нос, рот, уши, анус, вагину, в каждую пору. Маленькие животные с шипастыми телами царапают чувствительную плоть, доводя тебя почти до невыносимого возбуждения. Ты паришь в воздухе, чёрном как ночь, твоё тело трепещет от желаний, которые не позволят тебе освободиться. И только когда чёрный огонь страсти вырывает с твоих губ крик восхитительной мучительной боли, ты просыпаешься в своей холостяцкой постели - вся в поту и слезах и с маслянистыми от соков бёдрами. И никакое возбуждение не избавляет тебя от взрывоопасного чувства неудовлетворённости.
Наконец, когда ты вдоволь нагрезилась и выплакала все слёзы, до тебя дошло, что же всё это время происходило. И теперь, словно религия, от которой вы оба отвернулись, когда она обманула ваши ожидания, ты пришла без ответов, чтобы спасти Кевина от него самого. Но, возможно, в процессе, спасёшься и ты.
Диди слегка подталкивает тебя локтем, и ты следуешь за ним прочь от безопасности бара вдоль внешних углов помещения. Ты идёшь сквозь толпу, руки тянутся, чтобы коснуться тебя, но нащупывают вместо плоти материю. Ты улыбаешься, довольная, что разрушила их ожидания. Но затем одна рука раскрывает твою тайну и червём пробирается под ткань, под блузку, под бюстгальтер, тело плотно прижимается к твоему, двигается нога в ногу за тобой следом, костлявые пальцы щипают тебя за сосок в такт пульсирующему биту, заставляют тебя откинуть голову, раскрыть рот, и снова чёрная река вливается в тебя...
- Ну вот, мы пришли, куда надо, - говорит Диди.
Рука исчезает, оставив после себя жар в соске и холод в теле.
Диди открывает дверь и входит. Ты вступаешь в ледяной храм, по обе стороны от тебя - подсвеченные гроты. Ты идёшь по проходу мимо этих "комнат". В левой - мужчина, подвешенный за запястья и голени. Четыре обнажённых помощника забривают ему голову, удаляют воском волосы с тела, выщипывают брови и волосы вокруг ануса... В правой режут скальпелем голое тело безволосой женщины - достаточно глубоко, чтобы появилась кровь, но недостаточно, чтобы нанести постоянное повреждение. Eё плоть - холст, испещрённый крошечными чёрточками, изо рта вырываются низкие чувственные мольбы о пощаде... Бесполому существу очень-очень коротко обрезают ногти на руках и ногах, опаливают ресницы, срезают омертвевшую кожу со стоп... Ты наклоняешься, чтобы заглянуть за небольшую дверь и видишь, как истекают потом три бледных, щуплых тела, распростёртых на полках из светлого дерева, в то время, как помощник плещет воду на дымящиеся камни... Ещё один грот - женщина, засунув пальцы в рот, одновременно блюёт, мочится, срёт и истекает кровью из вагины...
Все эти миры ты уже видела в том или ином виде, и тебя это не шокирует. Ты всю свою жизнь знала, что избавление тела от всего ведёт к очищению, к одухотворённости. Любая из основных религий подкрепляет важность этого. Культура, в которой ты существуешь, молится о разрушении плоти.
В конце этого коридора боли и унижения - дверь с вогнутой белой стрельчатой аркой над ней. Диди открывает дверь, и ты понимаешь, что где-то по пути сюда он сбросил остатки одежды. Ты поднимаешься по трём ступенькам на этот алтарь обновления.
Святилище сияет яркими, как звёзды, огнями. Здесь всё лишено цвета и запаха, всё чистое и неиспорченное: стены, пол, больничная каталка, простыня на ней. Бездвижно, словно сама смерть, лежит болезненного вида женщина в окружении тощих безволосых существ, на которых из одежды лишь белые латексные перчатки и молочного цвета резиновые ботинки.
Диди прикладывает палец к губам, и ты, не отрываясь, смотришь в его влажные глаза, понимая, что они напоминают тебе чёрный жидкий огонь. Его тело - худое, костлявое - мертвец, не желающий умирать. Твоя вагина сжимается.
Занимательный аттракцион, но ты напоминаешь себе о цели путешествия. Пульсирующее техно здесь на порядок тише, позволяя тебе думать. Кевина тут нет. Ты поворачиваешься, чтобы выйти.
- Фрэн?
Голос опутывает тебя паутиной слабости. Ты оборачиваешься к каталке - вялая, похожая на труп фигура поднимает череп. Неестественно светлые глаза - они знакомы тебе - всматриваются в твои из глубин глазниц, будто маня.
- Кевин?
- Я теперь Фрэн, - говорит он тебе, и твоё тело содрогается от этого утверждения. - Ты нужна мне для преображения.
Это действительно Кевин, или то, что от него осталось. Ты идёшь к передней части каталки, будто к изголовью гроба. У Кевина нет волос, бровей, ресниц, ногтей. Его тело покрыто бледными стежками, словно он - много раз латанная тряпичная кукла.
- Что... с тобой происходит? - спрашиваешь ты.
- Экстаз... - говорит он потусторонним голосом, больше похожим на женский, чем на мужской.
- Экстази? Наркотики? - не понимаешь ты.
- Нет. Экстаз. Истинный экстаз.
Ты смотришь на его тело: набухшие, похожие на белую сливу, груди; член исчез, а вместо него... вместо него ничего! Это пугает, но что действительно лишает дара речи, - так это его когда-то довольно полное тело, которое выглядит теперь легче воздуха, как пустая оболочка.
- Я худее тебя, - шепчет он с улыбкой, настолько ужасной, что ты вздрагиваешь.
И ты только и можешь, что качать головой: смущённая, испуганная, расписываясь в собственном поражении.
Внезапно, словно желая отвлечься, ты замечаешь устройство - по прозрачным трубкам качается кровь, отсасывается жир из тела, вымывается содержимое кишечника. Ты смотришь, как один из помощников стягивает кожу на животе Кевина, где были отсосаны жировые клетки, срезает складки, туго натягивает кожу, накладывает швы...
- Мой желудок зашит, так что еда мне теперь не нужнa, - шепчет Кевин, глядя на тебя сверкающими глазами.
- Что?.. Зачем?..
Но ты уже не в состоянии строить предложения.
- Чтобы быть тобой, - говорит он, и слова кажутся тебе такими простыми.
Посыл ясный, как божий день. Это твой кошмар, твоя расплата. То, что ты создала по своему извращённому образу. То, что ты не можешь продемонстрировать миру, но Кевин показывает это за тебя. Ты дала ему разрешение отражать твою тьму. И теперь ты видишь себя так отчётливо, что не можешь этого вида вынести.
Он смотрит в потолок, словно видит там Бога, словно он возносится, и твои глаза наполняются слезами.
Диди осторожно стягивает пальто с твоего разрушенного тела, снимает всю твою одежду, и затем пальцы нащупывают тебя через все твои пустые отверстия, заполняя их чёрным огнём.
В конце концов тяжёлый руль выскальзывает из твоих рук. Наконец, ты летишь вниз.
Перевод: Иван Миронов
Первоначально я написал эту историю в 1992 году для антологии под названием "Шок-рок" ("Shock Rock"), отредактированной командой "Hot Blood" Джеффа Гелба и Майкла Гаррета. Им понравилась эта история, и они приняли ее, но примерно через месяц я получил известие, что юристы "Pocket Books" были не в таком восторге. Я никогда не был уверен, сочли ли они эту историю непристойной и, следовательно, открытой для судебного преследования, или они боялись, что Мадонна, которая только что выпустила свою книгу о сексе, может быть в настроении подать в суд. В любом случае, они запретили эту историю. Три года спустя, после нескольких отказов за это время, Поппи З. Брайт приняла ee для своей антологии "Поцелуй бритвы" ("Razor Kiss"). К сожалению, вскоре адвокаты сообщили ей, что они не могут разрешить ее издателю включить мой рассказ, а я получил уведомление о том, что он снова запрещен.
Наконец, целое десятилетие спустя, "Сегодня в баре: Первичка в ударе" появился в антологии "Аутсайдеры" ("Outsiders"), благодаря редакторам Нэнси Холдер и Нэнси Килпатрик, а также храбрым людям из "ROC". Никто не подал в суд, конец света не наступил, и теперь это можно перепечатать здесь для вашего удовольствия от чтения.
"Сегодня в баре: Первичка в ударе" был впервые опубликован в "Аутсайдерах: 22 совершенно новых истории с края" ("Outsiders: 22 All-New Stories From the Edge") под редакцией Нэнси Килпатрик и Нэнси Холдер, 2005.
Вон она, только что зашла внутрь. Поп-звезда. В окружении свиты телохранителей, в чёрном кожаном прикиде, под которым частично видно одну из её сисек. Это сделано нарочно, напоказ, но уж никак не вяжется со здешней обстановкой. Похоже, она специально так бродит в поисках приключений. Вот она распахнула дверь и вошла в бар с хозяйским видом, будто явилась к себе домой. Но заметив, что никто здесь не обращает на неё внимания, она сразу же всем своим видом показывает удивление. На ней парик, ведь она, якобы, путешествует инкогнито. Но теперь, видя, что никто её не узнаёт, она принимает свою самую узнаваемую позу. На её лице читается отчаянное желание, чтобы её хоть кто-нибудь узнал.
Но никто её не узнаёт.
Кроме меня. Только я не подаю вида, просто молча наблюдаю. Я видал её клипы, читал о ней статейки в "Playboy", "Rolling Stone" и "TV Guide", статейки о том, какая она безбашенная, какие у неё якобы извращённые предпочтения в сексе, как она любит подбирать попутчиков - исключительно молодых чёрных парней - а потом делать с ними всё, что захочет. И вот смотрю я на неё сейчас, на эту избалованную шлюху, и мне смешно. Дикая и безбашенная? Я покажу тебе дикость. Я покажу тебе безбашенность.
Добро пожаловать в Бар Уродов!
В одном из интервью она говорила, что любит, когда её шлёпают. С пафосом рассуждала о тонкой грани между болью и наслаждением и о том, что у неё эта грань иногда стирается. Слыхали мы эту песенку. Это может шокировать какого-нибудь дедулю из Канзаса, но здесь, в баре, это всё детский лепет. Я смотрю на её гладкую чистую кожу, увлажнённую дорогим кремом, и понимаю: она даже не представляет, что это такое - наслаждение болью. И сразу же вспоминаю Дездемону: как я аккуратно снимал кожу с её левой ягодицы и натирал рану уксусом и лимонным соком, в то время как Дик мочился ей в рот. Не могу даже представить, чтобы наша звезда была способна на такое.
Хотя нет, представить-то могу - но ей это уж точно бы не понравилось.
Притворщица, вот кто к нам пожаловал, ребята. Та, которая любит риск, но только тщательно спланированный. Маленькие шалости с чётко определёнными границами дозволенного и путями к отступлению, если всё зайдёт чуть дальше, чем предполагалось.
Боль и наслаждение,
Почти одно и то же
Для меня.
Не помню, что это - строчка из её песни? Или откуда-то из многочисленных видео с её участием? Я смотрю на неё, на её голливудский костюм. Почти одно и то же, говоришь? А доказать ты это сможешь? Я знаю, что это всё игра на публику, что она просто развлекает людей, любит пощекотать им нервы, но мне плевать. Раз она явилась в Бар Уродов, значит, это уже не просто игра. Значит, она начинает сама во всё это верить. Она думает, что она и в самом деле вся такая смелая, дерзкая и сумасбродная.
Я смотрю вокруг, ловлю взгляды посетителей. Некоторые кивают. Я вижу, что все присутствующие хотят поучаствовать в этой игре.
Я подхожу к ней, предлагаю выпить. Сперва она смотрит на моё лицо, затем на ширинку моих брюк. Она боится. Боится не меня - боится потерять контроль над ситуацией. Хоть она и болтала в своих интервью, что ей нравятся большие мужчины с огромными членами, жаловалась, что никак не может найти такого, который бы её удовлетворил - но сейчас, когда один из таких мужчин стоит перед ней, она напугана. И ей это совсем не нравится.
Я отодвигаю её телохранителей, и двое наших, появившихся откуда-то из темноты, оттаскивают их в сторону, чтобы не мешались. Она собирает всю свою уверенность, основанную на деньгах и популярности, и отвечает, что не прочь выпить. Бармен наливает ей напиток, опускает стакан между ног и размешивает содержимое членом. В стакан явно попала пара капель его спермы. Он протягивает стакан мне.
Ухмыляясь, я отдаю стакан ей.
- Вот, держи, и чтоб до дна.
Скривив лицо, она берёт стакан, держит его какое-то время на вытянутой руке, а затем ставит на барную стойку и отталкивает подальше от себя:
- Боже!
Остальные посетители смеются над ней. Похоже, она только сейчас поняла, что в этом баре её популярность ничего не значит.
Она смотрит по сторонам, но телохранителей нигде нет. Я снова вижу страх на её лице, хотя она и пытается сделать вид, что совсем не напугана. Она отходит подальше от меня, к другому концу барной стойки. Она шагает грациозно и уверенно, как танцовщица. Ей приходится поддерживать себя в хорошей форме, чтобы выступать на сцене. Но когда я закончу с ней, она уже не будет так ходить. Она будет запинаться и хромать - может быть, будет ещё истекать кровью, ведь у неё внутри побывает мистер Толстый Хрен. Но танцевать она точно больше не сможет. Каждый её шаг будет наполнен болью и будет служить напоминанием о былом притворстве и о том, как она столкнулась с жестокой реальностью.
А что если вырезать ей коленные чашечки, обработать раны жидкостью для зажигалок и поджечь, а кровь использовать как смазку для её дырок?
Сможет ли она после такого жить на протезах?
Она смотрит на меня с безопасного, как ей кажется, расстояния - от другого конца стойки.
- Сколько у тебя? Меня интересует длина, - спрашивает она с притворной смелостью.
- Члена или руки?
Она моргает.
- Член два фута[28], рука - четыре. Рукой можно глубже забраться. Я могу там внутри всё прощупать, даже матку, могу достать пальцами до тех штук по бокам, в которых растут дети. Ни с чем такое не сравнится, малышка.
Похоже, её сейчас стошнит, она пытается что-то сказать. Она явно хочет поскорее убраться отсюда, но телохранители куда-то пропали, до двери далеко, и похоже, что она застряла тут одна и надолго, так что придётся смириться с этим.
Вокруг уже собралась целая толпа. Мамаша, Зик, мистер Толстый Хрен и Кабан. Ещё подошли Джинджер и Лиз. В воздухе чувствуется какой-то животный запах. Страсть. Похоть. Посетители требуют жертв.
Посетителям всегда мало, разве нет?
Я выпиваю напиток из её стакана - тот самый, с каплями спермы, и делаю шаг в сторону. Теперь к ней подходит Кабан:
- Один вопрос, - говорит он. - Как ты думаешь, можно ли заниматься сексом без любви?
Похоже, он так и не узнал её.
Она с нескрываемым ужасом смотрит на его длинный, похожий на кнут член, и нерешительно качает головой. Её голос разом стал тоненьким, как у девчонки, и испуганным.
- Нет, - пытается соврать она.
- Любовь - это пустая трата времени, - отвечает он. - А секс - это просто секс.
Он ухмыляется, а затем, фыркнув, демонстрирует ей свой член. И только сейчас я понимаю, что он тоже узнал её. Ведь он только что процитировал фразу из её автобиографии.
И теперь ей страшно не на шутку.
Иногда Бар Уродов поражает даже меня.
Она срывается с места по направлению к выходу. Но на её пути встаёт Мамаша.
Я небрежно киваю в сторону члена Кабана:
- Он хорош, сама увидишь, - говорю я.
- Выпустите меня отсюда! - она пытается обойти Мамашу, но Мамаша делает шаг в сторону и снова преграждает ей выход.
- Хочешь ещё выпить? - я изо всех сил пытаюсь сдержать смех.
- Я хочу уйти отсюда!
- А зачем ты тогда сюда пришла?
Она смотрит на меня и ничего не отвечает. В баре она разговаривала только со мной, и похоже, ей кажется, что между нами возникла какая-то связь. Ей кажется, что я чувствую свою вину перед ней, ведь я смотрю ей прямо в глаза. Но она пока даже не догадывается, в какое дерьмо вляпалась.
Я поглаживаю свой член:
- Я займусь тобой, - говорю я ей. - Даже могу сделать тебе больно, если захочешь.
- Выпустите меня!
- Нет.
Мой краткий отказ ошеломил её. Не помню, были ли её губы накрашены, когда она пришла сюда? Сейчас на них нет ни следа помады. Губы у неё сухие и тонкие. А левый глаз уже начинает дёргаться.
- Да ты не знаешь, с кем связался! - говорит она. - Меня будет искать много людей. Целая толпа! Ты не знаешь, кто я такая!..
- Да знаю я, кто ты, - отвечаю я.
Она молча уставилась на меня. Лицо её побледнело, теперь оно больше напоминает личико фарфоровой куклы.
- Ну, пошли.
Я беру её за руку. Рука у неё мягкая, тонкая, можно прощупать каждую косточку. Тащу её к двери, ведущей в заднюю комнату.
- У меня... У меня месячные! - снова пытается соврать она.
Я усмехаюсь:
- Чем больше будет крови, тем лучше.
- О боже... О боже... О боже... - она начинает плакать.
Вся трясётся от страха. Размазывает тушь по лицу. Шмыгает носом. Теперь она уже не похожа на поп-звезду.
- Прошу вас... - всхлипывая, она начинает умолять меня отпустить её.
А я тащу её в заднюю комнату.
Там есть кровать с водяным матрасом, наполненным спермой, кровью, мочой и плацентой. Но я веду её не к кровати, а к столу. Закрепляю её руки и ноги в кожаные петли. Её тело такое безвольное и податливое, что я могу делать с ней всё, что захочу. Она смотрит по сторонам, видит вокруг кости, мёртвых младенцев и животных, разные приспособления. Вряд ли она осознаёт, что происходит. Она нерешительно прикасается к липкой стене, медленно кладёт палец в рот, пока я пристёгиваю её ремнями. И вот её уже тошнит. Она сплёвывает слюну, пытаясь сдержать рвоту. Лиз подходит к ней и слизывает слюну с её рта и подбородка.
Она сопротивляется, извивается, и Лиз бьёт её по лицу. Пять раз. Быстро.
Игра начинается.
Певичка смотрит на меня, открыв рот. По её лицу стекают слёзы и кровь - у неё разбит нос.
- Сожми руку в кулак, - приказываю я.
Она делает то, что я сказал. Сжимает кулак. Джинджер садится на кулак и медленно скользит по её руке вниз - она уже вся мокрая. Певичка инстинктивно пытается отдёрнуть руку, она орёт от отвращения, пытаясь стряхнуть Джинджер, но пизда Джинджер - как стальной капкан, который так просто не разожмёшь. Она вертится на руке певички и вскрикивает каждый раз, когда приближается к оргазму.
- Убери её! - орёт певичка. - Убери её!
Но Джинджер ещё не закончила. В выделениях, стекающих по руке певички, появилась кровь.
Не могу сказать точно, чья это кровь - Джинджер или певички.
Кабан подходит поближе. Он сжимает свой член и начинает лупить им певичку по груди.
Она кричит. Кричит скорее от страха, нежели от боли. Хотя какая разница.
Джинджер уже слезла с кулака. По руке певички стекает кровь, а на груди уже появляются синяки.
Все хотят принять в этом участие, все посетители бара. Я не жадный, я люблю делиться, но рот певички никому не отдам. Я заслужил такое право. Я говорю об этом всем, и никто не возражает. Зик держит её голову, пока я открываю ей рот. Она уже не кричит - похоже, теряет сознание, но мне всё равно. Это не помешает мне сделать то, что я задумал. У неё во рту ещё остались осколки зубов - и я выбиваю их все. Её рот полон крови, как я люблю. Она приходит в себя, её снова тошнит. А я расстёгиваю брюки, достаю член и заталкиваю ей в рот.
Из её рта брызжет кровь, и Лиз подходит поближе - ей нравится купаться в брызгах крови.
Внезапно я понимаю, что всё зашло слишком далеко. Девчонка не выживет. Я хотел, чтобы она изменилась, стала другой, но я не хотел убивать её. Теперь уже поздно, назад пути нет, и раз уж так получилось - то так тому и быть. Или ты знаменитость, или тебя никто знать не знает. Третьего не дано.
Все, кто находится сейчас в задней комнате бара, согласны с этим.
Мы не торопимся, и певичка всё ещё жива - гораздо дольше, чем я ожидал. Но вот мы её и прикончили, и к этому моменту от её тела уже мало что осталось.
А то, что осталось, сбрасывается в общую кучу отходов.
Мы отмечаем это дело алкоголем.
Позднее к нам явились официальные представители закона - их закона. Они искали свою певичку. Но - нет, офицеры, к нам такая не заходила. Дайте-ка ещё раз взглянуть на фото. Не, мы таких точно здесь не видели. Эй, ребята, никто из вас случайно не видал эту фифу в нашем баре?
Среди копов есть один узкоглазый старик - лейтенант Упёртая Задница, измождённый и линялый мистер Я-Bсё-Знаю. Я ловлю на себе взгляды других завсегдатаев бара, вижу, как они слегка кивают и улыбаются. И снова смотрю на копа, который думает, что раскусил нас.
Другие офицеры уже вышли из бара и ушли в сторону машины.
Я даю знак остальным, чтобы они не выпускали его, если он вдруг захочет выйти.
Я смотрю на него, ловлю на себе его взгляд.
Он смущён и, похоже, слегка напуган. Оглядывается по сторонам, осматривает тёмную комнату и снова поворачивается ко мне.
Я усмехаюсь.
Добро пожаловать в Бар Уродов.
Перевод: Анна Домнина
"Чем скорее они поймут" был впервые опубликован в сборнике "Книга тысячи грехов", 2005, "Two Backed Books".
Боль - самый главный сигнал нервной системы.
Боль предупреждает: мы делаем что-то не так и вредим собственному телу. Боль не даёт нам разрушить себя. Не познав боли, невозможно обучиться выживанию и невозможно достичь жизненных вершин.
Даррел был наставником, мастером боли.
Бесчисленные неизмеримые страдания, заключённые в нём самом, заставляли его поделиться, раздать их тем, кому предстояло познать боль и всё понять.
Мимо Даррела прошли мальчишки, обдав его табачной вонью, на вид не старше восьми-девяти лет. Рановато для курения.
Мальчик повыше, с сигаретой небрежно зажатой в зубах, протянул пачку "Newport" маленькому приятелю и тут же закашлялся, поперхнулся едким дымом. Видно, пока не привык курить.
Возможно ли его ещё спасти?
Даррел последовал за ними.
Он вслушивался в их разговор и выискивал удобный случай преподать мальчику урок.
- На, Сэм, затянись, - сказал тот, сунув пачку сигарет другу.
- Не-е-ет, Джоуи, ты же знаешь, я не курю. Да и мама меня убьёт, если я заявлюсь домой и от меня, как от пепельницы, несёт.
Сэм протянул курево обратно Джоуи. Тот выхватил пачку.
- Бля, Сэм, вот ты лошара, я-то думал ты в теме, хотел даже чуть погодя травкой разжиться. А от неё ты б тоже отказался?
- Конечно! Мать меня изобьёт до смерти, если почует эту хрень.
- Ну, ты и ссыкло, мамочки испугался. Да этой суке полтинник, чё она тебе сделает? Я бы отмудохал мою мамашу, только вякни она. Я, блядь, делаю чё хочу!
Джоуи в одну длинную затяжку докурил сигарету и полез в пачку за новой. Он внимательно огляделся: видят ли другие дети на площадке, как он нереально крут. Там, в парке на скамейке, сидел и Даррел, он наблюдал за мальчиками.
По щеке Даррела скатилась слеза.
Внутри него разгоралась бешеная ярость, ярость переполняла его глаза и извергалась негодованием.
- Ещё одного ребёнка мы потеряли, - прошептал он и вытер слезу изодранным рукавом грязной пёстрой шубы.
Этот ребёнок ничего не знает о боли, - думал Даррел. - Он не понимает к чему приведут его поступки. Для него это весёлая игра. Я должен, должен преподать ему урок.
Даррел знал о жизни всё.
И знал всё о боли.
Он знал: боль закаляет дух, делает сильным, приучает к порядку и каждому ребёнку нужно пройти через боль. Даррел признавал, что сам потерял собственных детей. Он позволил миру забрать их у него, а потом... потом мир сломал его детей, как ломает ураган воздушного змея. Дети вырвались из-под его опеки и устремились в водоворот наркотиков и преступлений, а потом этот водоворот растерзал их и швырнул в пропасть. Сына в тюрьму, дочь в могилу. И во всём этом виновен он - Даррел - и только.
Добренький папочка.
Слишком многое позволял детям. Он позволил им самим решать и ошибаться, он не очень-то их ограничивал и не рассказывал к чему неизбежно приводят некоторые поступки.
Линда и Джейк выросли, считая, что мир вращается вокруг них и что они бессмертны.
Однако теперь... теперь их нет.
И именно он виноват в этом, он потерял их. Но всё же, осталось ещё так много других детей и их он точно не потеряет. Он преподаст им всем урок.
Даррел поднялся и вышел из парка вслед за Джоуи.
- Чем скорее они поймут, - бормотал себе под нос Даррел, шаг за шагом приближаясь к мальчику.
Табачный смрад, клубившийся в комнате, резал глаза Джоуи, он кашлял, его тошнило, однако, снова щёлкнул взведённый курок револьвера. Джоуи тотчас прекратил кашлять, сунул сигару обратно в рот и затянулся. Подле него с револьвером сидел огромный страшный лохматый старик.
Вокруг всё плыло.
Сердце бешено колотилось. Джоуи немо, одними глазами умолял старика о пощаде. Тот оставался безучастным. Джоуи опять закашлялся. Старик склонился и наставил на него заряженный кольт тридцать восьмого калибра, холодный металл обжёг висок. Мальчик вздрогнул. Его до сих пор подташнивало. Он уже выблевал всё, что мог. Желчь разъедала горло, дым раздирал грудь, а ему приходилось снова и снова вдыхать этот едкий дым. Джоуи затрясся в рыданиях, по щекам покатились слёзы. Он хотел попросить, вымолить разрешение не курить больше, но не стал. Он уже пробовал пару минут назад, на что старик схватил его за подбородок и притянул к себе. Кривой от злости, он так поглядел на Джоуи, будто собирался откусить ему голову, потом крутанул барабан револьвера, приставил дуло к виску мальчика и спустил курок. Боёк сухо щёлкнул. У мальчика сжались кишки, яички подпрыгнули чуть не до желудка, он задрожал и почти потерял сознание. Он видел, как старик вложил в барабан три патрона и знал, если эта "русская рулетка" пойдёт по второму кругу, ему, Джоуи, вряд ли снова повезёт. Старик вытащил у него изо рта сигару и затушил о свою ладонь. Кожа на ладони зашипела и почернела.
- Завязывай с куревом, не то останешься без глаза, - прохрипел он так, будто сам только что выкурил шесть коробок.
Джоуи пришлось взять новую сигару и снова затянуться. Никогда прежде он не чувствовал себя таким больным и напуганным. От дыма огромной сигары голова кружилась, а желудок сжимался в тугой комок.
Теперь... теперь курение утратило для него всю крутизну и взрослость. На полу в пепле среди сотен окурков валялись шесть пустых коробок от сигар и ещё шесть полных коробок ожидали его. Джоуи казалось он уже не выберется отсюда живым. Если его не убьёт курево, то наверняка, пристрелит этот старик.
Даррел - живая страшилка из сказок для детей, словно бы воплотил в себя их ночные кошмары. На шее он носил нечто, вроде ожерелья, где красовались отсечённые головы кукол Барби, соски - пустышки, а также руки и ноги пластмассовых супергероев. Поеденная молью шуба, оказалась вовсе не ляпистой, как сначала предположил Джоуи, а состояла из шкурок мягких игрушек: медвежат, кроликов, больших фиолетовых динозавров. На многих даже остались глаза, и они смотрели с этого странного покрова так, точно умоляли их спасти. Некоторые шкурки походили на настоящие и напоминали шкуры маленьких кошек и собак. На иных даже осталась голова, хотя и без глаз. Это причудливое одеяние будто бы сшили в последний миг для домашней вечеринки в канун Хэллоуина. Или так должно быть выглядит то самое кладбище, куда отправляются в последний путь волшебные детские мечты.
Даррел отличался крупным, чрезвычайно крепким сложением и весил более двухсот фунтов. На его голове, нечёсаной и немытой, в избытке тут и там виднелась седина. Кожу сплошь избороздили морщины. Серые глаза на огрубевшем потрёпанном жизнью лице, если в них не разгоралась ярость, смотрели холодно и отчуждённо. Джоуи много раз проходил мимо него на детской площадке, когда старик бывало сидел на качели. Ребята придумывали о нём множество историй, где он похищал и наказывал плохих детей и прозвали его "Страшилой". Порой, откалывая про него шутки, Джоуи подмечал испуг в глазах некоторых детей, но сам мальчик от души веселился над ними и считал их дурачками, верящими в глупые сказки.
Теперь же шутки для него навсегда закончились.
Эти истории обрели жизнь.
В конце концов Джоуи потерял сознание. Он так и не смог докурить шестую коробку сигар. Даррел отступил, отведя оружие, и позволил мальчику упасть на бетонный пол. Даррел ушёл, оставив дверь открытой, а когда Джоуи очнулся, то понял, что от дома его отделяло всего ничего и что оказывается он сидел в отцовском сарайчике для инструментов. Джоуи кое - как приплёлся домой, постарался крепко уснуть и основательно забыть всё пережитое. Он ничего не сказал отцу, такие дети никогда ничего не говорят. В глубине души они знают, что заслужили наказание.
Не осталось больше хороших родителей.
Родителей, которые бы понимали, когда следует запереть непослушное чадо в дровяном сарае, а когда прописать ему хорошенькую порку до крови ремнём или розгой. Не осталось родителей, которые, вздумай их ребёнок, хотя бы хихикнув на службе в церкви, ущипнут его так, что ему не покажется мало. В наши дни родителями управляют дети. Они закатывают истерику, если не получают желаемого и папочки с мамочками тут же уступают, лишь бы дети смолкли. Но неужели родители не догадываются, что их отпрыск быстро утихнет, если знает, завопил он и получит оплеуху и что однажды дети откроют: мир вовсе не вращается вокруг них, он может проехаться по ним колёсами, раздавить и швырнуть их изломанных на обочину жизни. Не осталось больше хороших отцов и матерей, которые бы преподали детям этот урок.
Вот почему им нужен Даррел.
Он ушёл с заднего двора Джоуи, когда смеркалось. Бесчисленные тени вокруг, словно воины ночи, сомкнулись взвод за взводом и осадили целый город. Даррел присоединился к теням, ведь они его друзья, союзники.
Почти никем не замеченный он легко ступал среди их сумрачных рядов. В армии тьмы он оставался лишь неясным пятном, неким призрачным очертанием. Парочка из "Cadillac Escalade", припаркованного у дороги, тоже не заметила Даррела, они вовсю отдавались любви. Даррел сам прошёл бы мимо, если бы в глаза ему не бросились школьные учебники на заднем сиденье машины.
- Дети... - прошептал он с отвращением. - Дети принародно совокупляются.
И вот огромный растрёпанный старик, крепко обмотав лохмотьями кулак, разбил стекло с пассажирской стороны, как раз в то мгновение, когда тощий голый зад парня поднялся, чтобы поскорее пронзить напряжённым молодым членом свою не в меру страстную избранницу. Даррел схватил парня за волосы и выволок его через окно сквозь град осколков. Парень грохнулся на землю и перевернулся. Его лицо исказилось одновременно от стыда и злости. На вид ему лет тринадцать - четырнадцать. Слишком рано, чтобы водить отцовскую машину, не говоря уже о том, чтобы трахаться в ней. На нём даже презерватива не было.
- Ты уже готов стать отцом? - прорычал Даррел, схватив парня за руку.
Тот тщетно попытался ударить старика свободной рукой, потом потянулся к одежде, хотел скрыть спадающую эрекцию, но Даррел сгрёб его за гениталии. Парень взвыл.
- Я спросил тебя, мальчик.
- Отпустите его! - провопила девица через разбитое окно, прикрываясь одеждой.
Даррел отпустил парня и толкнул девицу обратно на сиденье.
- С тобой я разберусь позже.
Даррел повернулся к парню, схватил его за пенис и потянул так сильно, что казалось вот-вот его оторвёт.
- А-а-а-а, урод, больно! Пусти, мать твою, ты чё, отец её? Мы тупо развлекались, мужик, отвали. Помогите! Пусти, бля-я-я!
Даррел склонился к парню и тому в нос ударила вонь, отдающая сладкой гнилью.
- Да я оторвал бы тебе хер и держал бы его во льду, пока ты не вырастешь и не поймёшь, что с ним делать.
Потом Даррел вытащил из машины девицу и прижал её за горло.
- Я не твой отец, я забочусь о тебе гораздо больше. Говорю первый и последний раз. Если ещё когда-нибудь я поймаю вас за трахом, будьте уверены, вы уж точно не подцепите ни СПИДа, ни герпеса, ни гепатита и не случится беременности. Я оторву тебе хер, а твою манду намажу суперклеем и зашью покрепче. Рано вам ещё, поняли?
Оба кивнули. В глазах стояли слёзы.
Даррел отпустил их, и они рванули по улице. Через дом парень обернулся.
- Трахнутый козёл! Я вызову копов!
Вызовет, не вызовет, какая разница?
В одном Даррел был уверен: у этой парочки всё кончено.
Парень стремглав нёсся по улице. Даррел прицелился ему в спину и выстрелил. Между лопатками у парня словно что-то разорвалось, брызнула кровь. Он рухнул на асфальт лицом вниз, раздался мокрый шлепок, тело подёргалось и замерло. Даррел знал: он жив. Пуля только раздробила ему позвоночник. Теперь он никогда никого не обрюхатит и уж точно не подцепит СПИДа. Грёбаный кобелёнок до самой смерти ничего не почувствует ниже спины. Девица завизжала и припустила ещё сильнее, пока не скрылась за углом.
Даррел усмехнулся и продолжил путь, держась в тени на случай, если полиция его уже ищет.
Он миновал четыре дома. Добрался до большого торгового центра на Маркет-Стрит и зашёл в магазин "Sears".
Там он бесцельно бродил, поглощённый мыслями о своих детях. Вдруг до него донёсся тонкий крик из отдела игрушек. Подобные истерики, случалось, ему закатывали Джейк и Линда, когда желали получить что-нибудь. Он же всегда сдавался в объятиях своих баловней в то время, как другие родители смотрели на него с жалостью и отвращением. У них на лбу так и светился вопрос: почему отец не задаст хорошую трёпку этим поросятам? Но в те времена он считал телесные наказания жестокостью, а позже его дети, ещё совсем подростки, забросили школу и пустились во все тяжкие: ночные гулянки, выпивка, наркотики, драки, секс, воровство. И когда один наконец угодил в тюрьму, а другая стала шлюхой-наркоманкой и сдохла от передоза, после того как её отымела половина подонков города, только тогда Даррел осознал, что истинной жестокостью была его мягкость к детям. На все его увещевания они затыкали уши и теперь он потерял их навсегда. И вот крик ребёнка, требовавшего у замученной матери очередную игру для "PlayStation", мысленно вернул Даррела в те времена. Воспоминания забурлили в нём и ярость стала рваться наружу. Не отпуская ноги матери, маленькое хамло истерично орало, рыдало и материлось. Поражённый Даррел видел, как эта рыжеволосая тварь сжав ручонку, ударила мать в живот.
От роду не больше пяти лет, а малец уже вертел родителями, как ему вздумается.
- Хочу! Хочу! Хочу! Хочу! Хочу!
- Прекрати! - велела мать.
Её голос дрожал. Она дошла до точки, ещё чуть - чуть и сломается, а меж тем рыжий демон бросился на пол и принялся дрыгать ногами, как перевёрнутый таракан. Он тоже думал, что мир движется вокруг него и что любое желание тотчас исполнится, надо только вовремя выдать парочку крайне истеричных визгов. Но каждый миг истерики мог обернуться для него позднее ещё одним днём в тюрьме, в наркотском притоне или на панели.
Да, ему срочно требовался урок!
Целый магазин уставился на вопящую маленькую тварь и его мать. Все ждали, когда та придёт в себя и сделает, что полагается: утихомирит сына, отшлёпает его, однако напрасно. Если его и накажут, то весьма нескоро, как раз, когда наказание станет для него бесполезным. Время тянулось.
Мать начала сдаваться и уже готова была вот-вот уступить капризу сына, но в последнем отчаянном усилии повлиять на ребёнка, от чего она давно отказалась, горе - мамаша пригрозила ему. Тотчас окружающие и сам мальчишка догадались: битва окончательно проиграна.
Мать сказала сыну:
- Вот погоди, папа вернётся домой! Мне позвонить папочке?
Затем все поняли, что антракта в этом нудном спектакле не предвидется, потому что женщина добавила:
- Хочешь, чтобы тебя наказали?
Внутри у Даррела всё перевернулось.
Что, чёрт побери, случилось с родителями? Он тоже пробовал так говорить. Да надо насадить на вертел и сжечь заживо того дурака, который придумал подобную увёртку! Ведь в ней и проявляется вся родительская ущербность.
Мальчишка ответил матери так, как можно было предположить:
- Пошла ты! - и смачно плюнул.
Он снова бросился на мать с кулаками.
Терпение Даррела иссякло.
А женщина меж тем стояла, воздев глаза к потолку и будто бы молила Бога спасти её от собственного сына. Тогда-то Даррел, будто сказочный тролль из-под моста, устремился к ним из своего укрытия.
Злобный спиногрыз продолжал визжать и орать. Даррел оттолкнул женщину и наотмашь влепил мальчишке звонкую пощёчину. Тот упал так, что голова со стуком отскочила от плитки.
Истерика оборвалась.
Из рассечённой губы заструилась кровь. Поражённый, он поднял мутные глаза на Даррела и задрожал под его свирепым взглядом, будто кролик перед распахнутой пастью волка. Рыжая тварь теперь взывала к матери. Даррел снова наотмашь врезал ему, на этот раз кулаком. Ребёнок полетел кубарем и ударился лицом об плитку. Когда он поднял голову, то на его физиономии уже красовался огромный чёрно-багровый синяк от щеки до виска, а левый глаз заплыл, точно бы парень продержался на боксёрском ринге двенадцать раундов. Даррел нагнулся и ткнул его в лицо длинным кривым пальцем. Безумные глаза Даррела, подобно двум искрящемся проводам, жгли яростью.
- Заорёшь ещё раз, прибью, усёк?
Мальчишка кивнул. Ошарашенный, с открытым ртом, он отыскивал через плечо Даррела свою маму.
Та, наконец-то, опомнилась.
- Что вы сделали с моим ребёнком?
Она бросилась на старика, замахнулась, попыталась вцепиться ему в лицо ногтями. Мать рвалась отомстить за сына. Даррел развернулся, одной рукой схватил её за горло и сдавил, пусть помолчит.
- Ш-ш-ш-ш, - сказал он и глянул на ребёнка.
Тот уцепился за мать. Даррелу пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не искалечить женщину в своих тисках.
Почему они заводят детей, если не знают, как сладить с ними? - подумал он и рявкнул мальчишке:
- Проси прощения у матери за то, что не слушался её и дурно вёл себя в магазине! Проси прощения!
- Прости меня, мамочка, - залепетал мальчик.
Слёзы хлынули по его щекам.
- Если это повторится, я вернусь, понял?
- Д-д-да.
Даррел отпустил женщину, и она сгребла сына в охапку. Мать и сын рыдали в объятиях друг друга, а Даррел тем временем направился к выходу. Там ему попалась миловидная светловолосая девочка лет трёх, с соской во рту. Она сидела в детской коляске. Коляску толкала грузная женщина, примерно ровесница Даррела и вероятно бабушка этой девочки. Её же мама, судя по внешнему виду, сама ещё только - только вошла в пору юности. Приблизившись к ним, Даррел схватил коляску и перевернул. Девочка полетела на пол с такими неистовыми воплями, будто бы покусились на её драгоценную жизнь. Даррел наклонился, вырвал у неё изо рта соску и присоединил к коллекции на своём ожерелье. Под крики матери и девочки он унёс коляску с собой.
- Чем скорее они поймут, тем лучше, - бормотал он, скручивая коляску в ком металла и пластмассы.
Та девочка выглядела даже года на четыре, значит ей давно уже пора топать на своих двоих и забыть про соску.
- Чем скорее они поймут, - повторил он.
Даррел вышел из торгового центра и зашвырнул изуродованное детское приданное четырёхлетней давности в мусорный бак. Даррел задумался:
Не слишком ли он далеко зашёл?
Он убеждал себя, что воспитывает исключительно плохих детей для их же пользы и что без него, они покатились бы по наклонной. Однако он признавал: ему хоть немного, но нравилось наказывать детей. Наказывать, чтобы причинять им боль.
Может быть, он стремился отомстить?
А что, если наказывать нужно не детей, а родителей? Таких родителей, как он сам, которые упустили своих детей, вконец избаловали их. Может, мало учить одних детей и стоит поучить их родителей?
- Дай-ка, я ещё глотну, мам.
Даррел повернулся так резко, что едва не сломал себе шею.
Вот его живой ответ на вопрос.
Перед ним мать и дочь. Обе в совершенно одинаковых, коротких, до невозможности обтягивающих голые сиськи майках, обе в мини-юбках, таких крошечных, что уверенно можно сказать: эти двое не надели трусов и недавно выбрили себе лобки. Обе курили и передавали друг другу бутылку "Crown Royal". Девочке на вид не дашь больше двенадцати. Ясно, проститутки... такие же, как его милая дорогая дочка Линда.
Её нашли мёртвой на улице, из вены торчала игла, а из её вагины ещё сочилась сперма всех мужиков, с которыми она трахалась той ночью, более дюжины.
Даррел хотел кричать, он разрывался от желания орать так громко, как только может. Родители ищут лучшей жизни для своих детей, отцы и матери направляют детей, не дают им повторять ошибки, которые совершали их родители, а то, что делает эта мать - чудовищно!
Её следует наказать.
Как она позволила собственному ребёнку такое?
Даррел хотел растерзать эту женщину, он бы показал её дочери, что происходит с теми, кто торгует собственным телом.
Он потянулся в карман и сжал в одной руке охотничий нож, а в другой кольт.
- Чем скорее они поймут... - бормотал он, следуя за ними.
- Малыш, может вернёмся в мотель, расслабимся, пыхнем по последней и выгребем обратно, а, как тебе?
- Круто, мне как раз надо взбодриться, чё-то хреново.
- Да, давай взбодримся, зайка. Сегодня в городе большой тусняк, клиентов на улицах будет пруд пруди, значит и бабла тоже немерено.
Даррел почувствовал, как к горлу подкатила тягучая желчь. Он изо всех сил держался, чтобы не наброситься на них прямо сейчас. Нужно дождаться, когда они останутся наедине. Он шёл за ними по темноте, след в след. Мать присела помочиться у тротуара и Даррел успел нырнуть в кусты неподалёку. Вонь мочи, струящейся по сточной канаве, резанула ему нос, внутри всё перевернулось. На этот раз его вырвало. По счастью, те двое уже оказались достаточно далеко и не увидели, как Даррел упал на колени и выблевал завтрак в ту же сточную канаву. Потом он поднялся и вновь пошёл за ними. Его трясло от ярости. Даррел думал о своей любимой дочери. Её истерзанный анус и вагину покрывали бесчисленные кровоподтёки, соски изорваны зубами, спину, ягодицы испещряли рубцы и порезы, горло посинело от удавок извращенцев.
Даррел не верил, что его дочь умерла сама.
Когда судмедэксперт сказал, что многие из синяков Линда получила уже давно и они постепенно заживали, Даррелу тоже стало плохо. Те синяки она заработала в разное время и от разных мужчин - подарки её профессии. И вот к чему шла та двенадцатилетняя девочка, к чему её вела мать. К жизни, в которой игла с героином или остановка сердца стали бы величайшей милостью свыше. Заскрежетав зубами, Даррел раскрыл охотничий нож. Девочка шла и всё время оглядывалась, впивалась глазами в темноту, будто бы чувствовала, что там скрывается он. Вероятно, она делала так всегда и особенно под кокаином.
Потом они свернули за угол и мать принялась искать в сумке ключи. Они подошли к двери одного из захудалых номеров. Даррел тоже приблизился. Пьяные, обкуренные мать и дочь ввалились в номер. Они, конечно, не увидели, как огромный незнакомый старик выпрыгнул из-за ближайшего автомобиля и бросился к ним. Даррел втолкнул их в комнату и захлопнул дверь.
Он связал обеих скотчем, но оставил свободными ноги матери, для неё он приготовил кое - что особенное. Рот ей затыкать тоже не стал, пусть дочь слышит её крики.
- Не трогай мою мать! - орала девочка.
Потёки туши у неё на лице, будто превратились в чёрные слёзы, размазанная помада в кровоточащие шрамы.
Даррел по локоть загнал руку в истасканную вагину её матери.
- Пожалуйста, не трогай маму!
Даррел кромсал её детородные органы и с каждым рывком внутри у неё что - то мокро отвратительно раздиралось. Даррел сунул ей в прямую кишку бутылку "Crown Royal", где она раскололась. Он врезался в эту падшую тварь до тех пор, пока обе её дырки не превратились в одну сплошную брешь, исторгающую кровавые потоки на пропитанный мочой ковролин номера. Женщина больше не кричала, только стонала, она впала в забытьё. Из распахнутых неподвижных глаз катились слёзы. Слёзы на её лице окрашивались в коричневый, смешиваясь с дерьмом Даррела. После всего, он испражнился прямо на неё.
- Ты этого хочешь? Хочешь кончить так же? Хочешь, как мама? - рычал он девочке.
Та визжала.
- Вернись в школу, берись за ум. А нет - устрою тебе ад пострашнее.
ЧМОК!
Из истерзанного нутра женщины Даррел вытянул руку. Всю в крови, дерьме, ошмётках плоти. Даррел скривился, поискал, где можно её вымыть и ушёл в ванную. На полу, залитом кровью, стенали мать и дочь. Из ванны Даррел вернулся с открытым ножом.
- Смотри, девочка, как поступают с блядями.
Даррел схватил женщину за волосы, перевернул на спину, сел сверху и принялся отрезать ей груди, та снова заорала. Даррел оттянул её грудь и вгрызся в тело ножом до самых рёбер. Он кромсал её и кромсал до тех пор, пока начисто не оторвал грудь. Он орудовал ножом около часа. Стены крошечного номера сотрясались от душераздирающих криков. Мать девочки извивалась и дёргалась. Даррел сделал круговой надрез у неё на лице и принялся сантиметр за сантиметром сдирать с неё кожу. Когда он наконец собрался уходить, то взял себе лицо, вагину и груди той, которая прежде считалась женщиной, а на полу в море крови остался корчиться и орать выпотрошенный, но ещё живой труп. Что касается девочки, до неё он даже не дотронулся. Не было никакой необходимости.
- Бросай улицу, возвращайся в школу, начни человеческую жизнь. Или я приду к тебе снова.
Она всё поняла.
Когда он вышел из мотеля, перевалило далеко за полночь. Улицы города кипели жизнью. Даррел предельно устал, его тошнило от людей. Единственное, чего он хотел - добраться до дома. День сегодня выдался более чем насыщенный и он наконец выдохся. Сколько детей надо ещё спасать, а он один! Его дом на краю города, до него идти и идти. Он быстро шагал, мечтая о том, как устроится под одеялом с хорошей книгой и чашкой чая. Он старался по возможности держаться в тени. Знал, копы будут искать его, а он не такой уж незаметный. Он и не взглянул на машину полную детей, которая тащилась рядом с ним. Не взглянул, пока дети не выскочили и не бросились на него.
- Да, это он! - хрипленько донеслось из окна.
То был маленький курильщик Джоуи. Парень постарше выпрыгнул из машины и врезал Даррелу битой по голове. Раздался громкий треск. Даррел растянулся на земле.
- Ты чуть не прикончил моего брата, ёбаный мудак!
Всё случилось так быстро, что Даррел не успел выхватить оружие. Дети прижали его к земле, обшарили карманы, отобрали нож, револьвер и принялись избивать. Ботинки, кроссовки, биты и что - то вроде железной трубы, всё обрушилось на него, всё дробило его лицо, рёбра, голову, руки, колени. Даррела забивали насмерть. В беспамятстве он почти не понял, что его всего облили чем - то вонючим, похожим на бензин, а потом он горел и сквозь собственные крики он слышал, как безудержно хохотали дети.
Они никогда не поймут.
Джоуи вместе со старшим братом Майком пробрались в дом через окно подвала и на цыпочках, чтобы не разбудить родителей, прокрались на второй этаж в свои спальни. От ребят до сих пор несло дымом и бензином. Оба юркнули в кровати и попытались выбросить из головы того старого бродягу, попытались забыть, как он кричал, объятый пламенем и дымом, как шипела, будто жир на сковородке, его кожа, сползая с черепа. Но только Джоуи решил, что справился, сумел наконец заглушить жуткие крики у себя в голове, скрипнула задвижка окна и та самая вонь палёной свинины, которая повисла в округе после учинённой ими кремации, ворвалась в комнату и ударила ему в нос.
Он открыл глаза.
К нему, заслоняя свет луны, приближался обугленный череп Даррела. Но старик же умер, умер к тому времени, как они бросили его догорать и разбежались. Джоуи вперился в старика: он действительно умер.
К мальчику приближался безглазый череп.
Сквозь его обгоревшую плоть на Джоуи сверкали зубы, он видел, что некоторые почерневшие ошмётки пристали к черепу, а другие рассыпались пеплом по полу.
К мальчику приближался мертвец.
Джоуи хотел заорать, но старик так сжал ему горло, что тот не выдавил ни звука. Обугленные пальцы Даррела щёлкнули зажигалкой. Пламя приблизилось к лицу мальчика.
- Джоуи, пойми, шутить с огнём нельзя.
Джоуи снова хотел заорать, сумасшедший мертвец направил пламя зажигалки ему в правую ноздрю. Ноздря задымилась, Джоуи корчился, извивался в кровати, но Даррел крепко держал его.
По крайней мере, мальчик усвоил хотя бы один урок.
Он понял, что в мире есть боль, он её испытал.
Теперь мальчик знает, он вовсе не бессмертен и за каждый поступок нужно отвечать. Следующие уроки займут больше времени и окажутся для него куда болезненнее, но как раз времени у Даррела отныне хоть отбавляй. Ведь мальчик должен понять. Даррел не позволит ему встать на кривую дорожку и закончить жизнь в тюрьме, как это случилось с Джейком, сыном Даррела, которого приговорили к смертной казни за убийство наркобарыги. Н-е-е-ет, Даррел как следует научит ребёнка.
Старик поднёс пламя зажигалки к его веку и удовлетворённо улыбнулся, когда кожа на веке задымилась и лопнула.
Перевод: Женя Дарк
Дж. Ф. Гонсалес - автор более десятка романов ужасов и мрачного саспенса, включая "Восставший из мертвых" ("Back From the Dead"), "Выжившая" ("Survivor"), "Примитив" ("Primitive"), "Возлюбленная" ("The Beloved"), "Они" ("They"). Он также является соавтором популярной серии романов "Кликеры" ("Clickers") (написанных в соавторстве с Марком Уильямсом и Брайаном Кином соответственно). Он пишет в различных средствах массовой информации. Уроженец Лос-Анджелеса, штат Калифорния. Узнайте больше о нем на сайте www. jfgonzalez.com .
"Зависимость" первоначально появилaсь в "Коварныx отраженияx" ("Insidious Reflections") #5, январь 2006.
Это было место, где он иногда останавливался по дороге с работы домой. Как и большинство подпольных порно-рынков, это был современный дом с тремя спальнями в Альгамбре. Деннис Хиллман пришел туда незадолго до 14:00, пораньше отпросившись с работы.
Он пытался подавить зевок, просматривая журналы с фотографиями различных сексуальных актов. Обычное порно больше не возбуждало его. Несколько лет назад он начал интересоваться "хардкором", и это все глубже и глубже затягивало его. Его уникальные вкусы в порнографии привели его в группу Карла Гроссмана, где можно было найти видео женщин, которых трахают парни с членами, размером с сувенирные бейсбольные биты, которые можно купить на стадионе "Доджер".
Вокруг сновали полдюжины других порно-наркоманов, просматривающих товар. Деннис игнорировал их, молча просматривая материалы. Ничто из этого не волновало его больше. Он чувствовал легкое отвращение к себе, когда листал журнал об изнасилованиях. Но даже насилие больше не заводило его.
- Есть кое-что, что, я думаю, тебе понравится, - сказал Карл Гроссман.
Карл был огромным толстяком; он выглядел, будто несколько людей впихнули в один костюм. Его штаны были тонкими, подол его белой рубашки вылазил из штанов. Несмотря на то, что Карл не работал на обычной работе, он все еще пытался одеваться как можно приличней.
- Иди сюда, - подозвал его Карл.
Деннис обернулся и последовал за ним по темному коридору к задней части дома.
- Получил это позавчера, - сказал Карл, пробираясь через коробки, сложенные на полу.
Он открыл одну из коробок и порылся в ней, прежде чем нашел то, что искал. Деннис бросил взгляд на комнату, это было то место, где Карл хранил вещи для фанатов. Его глаза ненадолго остановились на кадре из фильма о зверствах, изображающем молодую женщину с тонкими конечностями, которую трахает большая обезьяна.
- Вот оно, - сказал Карл, протягивая Деннису журнал.
На обложке была изображена женщина со светлыми волосами, лежащая на кровати. У нее было перерезано горло, по ее груди и матрасу пролился огромный поток крови. Ее глаза, со стеклянным взглядом, были открыты.
Деннис вернул журнал.
- Это обычный снафф, подделка. Не пытайся втюхать мне это дерьмо.
- Это не снафф, - сказал Карл, передавая журнал обратно Деннису. - Посмотри лучше.
Деннис вздохнул и начал листать журнал, испытывая все большее отвращение к себе. Сейчас он должен был работать в офисе и закончить эту таблицу "CPM" для встречи на следующей неделе. Но, тяга желания была сильней.
Признай это, - подумал Деннис, его руки слегка дрожали, когда он листал страницы журнала. - Ты хардкорный порно-наркоман. Ты зависим от этого дерьма, и ты это знаешь.
Фотографии на следующих нескольких страницах показывали одну и ту же женщину с разных сторон. На следующих нескольких страницах был изображен молодой человек лет двадцати, взбирающийся на кровать с женщиной и обнимающий ее. Еще на следующих страницах были фотографии молодого человека, который вставлял свой член между губ женщины, засовывая его в рот. Серия фотографий закончилась тем, что мужчина вагинально проник в нее.
- Что это, какие-то спецэффекты? - спросил Деннис, его любопытство лишь слегка возбудилось.
Карл покачал головой с больной улыбкой на лице:
- Продолжай листать.
Следующие несколько страниц показывали, какого-то старика, с пухлым и растянутым животом, тело которого было цвета темных грозовых облаков. Женщина, похожая на наркоманку, сосала его вялый член. Только когда Деннис добрался до старухи, он остановился и уставился на картину, его живот сжался.
Он пролистал журнал и снова посмотрел на фотографии. Его глаза были широко раскрыты.
- Ты хочешь сказать... это дерьмо реальное?
Карл улыбнулся:
- Еще как реальное, Деннис.
На фотографии, которая остановила взгляд Денниса, была старая женщина. Её волосы были прямыми и длинными. Ее кожа была сине-зеленая, местами влажная. В разных частях тела были пятна белого цвета. Когда Деннис пролистал еще, фотографии стали еще омерзительней. На них красовались крупные планы ее распавшегося лица, утопленные веки. Были крупные планы ее гниющей груди, плоть спадала с ее рук. Когда мужчина на фото вошел в комнату, Деннис задержал дыхание. Ему было трудно просматривать остальную часть журнала, но он все равно это сделал. Его глаза были прикованы к виду петушка безликого мужчины, утопленного в гниющую женскую киску. Крупный план его пениса был с коричневой, покрытой личинками, сгнившей плотью, спекшейся на нем среди сливочной спермы.
Деннис закрыл журнал. Он не мог дышать, он был так взволнован.
- Где ты это взял?
Карл пожал плечами:
- Просто получил это несколько дней назад. Местный наряд. Ты хочешь это?
- Сколько?
- Полторы тысячи.
Деннис заплатил бы, как делал это раньше, но он не был готов заплатить такую сумму.
- Я должен подумать, - сказал он, передавая журнал Карлу. – Я тебе позвоню.
Карл улыбнулся и положил журнал туда, где нашел его.
- Уверяю, ты возьмешь это.
Деннис вышел из дома с дрожащим от волнения телом. Этa дрожь в теле преследовала его по дороге домой. Он не мог отвлечься от образа трупа старухи, которую трахал безликий незнакомец.
- Деннис, ты в порядке?
- Хммм? - Денис проснулся, пытаясь изгнать мечту, которая плыла в его голове.
Он снова воспроизводил изображения фотографии некрофилии в своих фантазиях, задаваясь вопросом, каково это - трахать гниющий труп? Пытался представить ощущения на своем члене.
- Ты был очень взволнован сегодня вечером. У тебя все хорошо на работе?
- Да, все отлично.
Деннис сидел в постели и смотрел вечерние новости. Его жена, Кэрри, сидела рядом с ним и делала педикюр. Их сын Джастин находился в своей комнате, а их дочь, Элизабет, разговаривала по телефону со своими друзьями. Деннис почти не обращал внимания на своих детей, когда вернулся домой сегодня днем. Все, о чем он думал, это изображения из журнала.
Кэрри лежала на кровати, ее волосы были подняты в бигуди. Деннис старался не смотреть на нее; за последние пять лет она становилась все более дряблой. Ее задница была шириной в милю, а целлюлит на ее бедрах дрожал, как желе. Деннис пытался заставить свою жену ходить с ним спортзал, но она не проявляла интереса.
- У меня завтра утром и поздно вечером встреча, - сказал он, просматривая каналы. - Так что я буду дома поздно. Хорошо?
- Хорошо, - сказала Кэрри, крася свои ногти. - Что на втором канале?
И так все происходило изо дня в день. Так было в течение пятнадцати лет. В ту минуту, когда у них появились дети, их сексуальная жизнь резко снизилась. И в качестве компенсации этого, Деннис увлекся порнографией.
И чем больше он увлекался этим, тем больше ему нужно было удовлетворять свои потребности. Там, где раньше он не мог смотреть сцену анального секса, через несколько коротких лет он начал жаждать ее, все глубже погружаясь и изучая все аспекты этой субкультуры. Теперь смотря, как затыкают рот женщине, сосущей петушка огромного датчанина, или какой-то деревенщине, трахающей овцу, теперь фильмы о зверствах не казались ему странными. И хотя он слышал о снафф-фильмах на протяжении многих лет, самым близким, что он когда-либо видел, был экстремальный хардкорный цикл, который продал ему Карл Гроссман. Клип показывал, как женщину сильно избивают, а затем прижигают горячим куском металла, когда она свисает с потолка на заброшенном складе. В первый раз, когда Денис увидел клип, он встревожил его. В настоящее время он хранил эту ленту в сейфе в своем кабинете и смотрел её, когда был один дома.
Теперь единственной вещью, которая могла его взбудоражить, был самый тяжелый из хардкора. В настоящее время у него есть еще два фильма, кроме фильма о пытках, которые были единственными вещами, которые могли привести его к оргазму, все три он держал в сейфе. Одним из них был фильм о женщине, которую трахнул орангутанг. Еще было видео с парнем, который трахает немецкую овчарку. Другая лента была фильмом об изнасиловании, показывающим очень реальные изнасилования двенадцатилетней девочки, сорокалетним беззубым наркоманом, похожим на семидесятилетнего. Кэрри никогда не знала, что эти записи были в запертом сейфе в кабинете Денниса.
Прежде чем они уснули, Кэрри сказала:
- О, я забыла тебе сказать. Боб Лансинг позвонил сегодня днем.
- Правда? - Деннис почувствовал, как сжался живот. - Что он хотел?
- Поговорить с тобой, - Керри перевернулась. - Он казался удивленным, как будто думал, что ты будешь дома.
- Боб иногда сбивается с толку, - сказал Деннис. - Должно быть, он забыл, что я провел эту встречу в нашем офисе в Западном Лос-Анджелесе, и подумал, что я рано ушел домой.
Кэрри ничего не сказала. Деннис ждал ответа, и когда ничего не пришло, он перевернулся на правую сторону лицом к стене. Он подождал, пока не услышал спокойное дыхание спящей рядом с ним жены, а затем закрыл глаза и попытался немного поспать сам. Но это было сложно.
На следующее утро у него должна была быть встреча, но он пропустил ее, остановившись у Карла Гроссмана. По дороге он пошел в банк и снял полторы тысячи долларов на журнал о некрофилии; он просто не мог выбросить это из головы. Он проснулся в хорошем настроении, так почему бы не разориться? Карл покачал головой, когда Деннис попросил журнал.
- Сожалею, но его вчера уже купили. Я продал его прошлой ночью, сразу после твоего ухода.
Деннис почувствовал, что его надежды не оправдались.
- Ой. Это очень плохо, - он не думал, что журнал продастся так быстро.
- Но тебе повезло, - сказал Карл, двигаясь в угол гостиной, который он называл своим "офисом"; он был забит маленьким письменным столом и шкафом для документов. Он порылся на столе в поисках визитной карточки и скопировал на нее имя, адрес и номер телефона. - Возможно, ты захочешь поговорить с парнем, который купил его. Он большой коллекционер. У вас с ним схожие интересы. Может быть, он поможет тебе найти что-то ещё.
Он протянул карточку. Деннис сунул ее в карман.
- Спасибо, - сказал Деннис.
Деннис взглянул на карту в своей машине. Имя на карточке гласило – "Харви Паноццо". Сначала он не собирался звонить; в конце концов, он должен был пойти на работу и начать создавать у своих работодателей впечатление, что он работает. Но он поддался своим желаниям и набрал номер Харви в своем мобильном телефоне.
Телефон подняли на другом конце.
- Паноццо слушает.
Деннис быстро представился и рассказал Харви, как он нашел его номер.
- Карл предложил позвонить вaм, поскольку у нас схожие интересы.
- Вы заняты сегодня вечером?
- Нет, а что?
- Почему бы вам не зайти ко мне? Мы с вами все обсудим. У вас есть мой адрес?
- Да.
Харви был в Монровии, недалеко от автострады из Пасадены, где жил Деннис. Он набросал направлениe и повесил трубку, нервы были на грани от мысли, что он собирается увидеть еще больше материала, которым он был очарован.
Следующие несколько часов были потрачены на работу. Он звонил по телефону по различным деловым контактам, работал с таблицей "CPM". Боб Лансинг сунул голову в рабочий куб Денниса и спросил, где он был вчера. Деннис сказал ему, что он застрял в пробке, поэтому он опоздал на собрание в Западном Лос-Анджелесе. Боб кивнул, затем спросил его, как прошла встреча этим утром. Деннис что-то придумал, и Боб ушел, казалось, довольный ответом.
Он провел остаток своего дня, путешествуя по Интернету, всегда следя за тем, чтобы электронные таблицы оставались открытыми, и чтобы быть наготове, если кто-нибудь зайдет. Он посетил десяток порносайтов во второй половине дня. Он также порыскал в Google в поисках сайтов о некрофилии. Но ничего не нашел.
Он вышел из офиса в свое обычное время и прибыл в дом Харви на десять минут раньше. Харви Паноццо жил в хорошем районе с усаженными деревьями. Он встретил Денниса у входной двери в коричневых брюках и белой рубашке; он выглядел так, будто только что вернулся с работы. Похоже, он был в возрасте около сорока лет, как Деннис, и у него были редеющие черные волосы и темные усы. Он выглядел так, будто проводил много времени на солнце.
- Приятно познакомиться, - сказал Харви, протягивая руку.
- Спасибо за то, что согласились встретиться со мной, - сказал Деннис, пожимая ему руку. – Я очень ценю это.
Харви пригласил его в дом, и Деннис последовал за мужчиной, его нервы были напряжены. Однажды он встретил одного экстремального энтузиаста в надежде увидеть несколько кровавых видеороликов, с ним был другой персонаж. Оглядываясь назад, Деннис понял, что его собираются изнасиловать, возможно, пытать, но Деннису повезло. Тренировки в спортзале каждый день давали ему преимущество перед другими парням, и он смог безжалостно отбиться от нападающих. Он был осторожен вo встрече с фриками-единомышленниками, и теперь, когда он следовал за Харви Паноццо по коридору, его чувства были настороже.
- Карл - надежный друг и союзник, - сказал Харви, указывая Денису на место. - Я знал, что вaм можно доверять, когда вы упомянули, что Карл послал вac. Я не доверяю людям, на которых ссылаются другие люди, кроме Карла.
- Я тоже, - сказал Деннис.
- Вы сказали, что собираетесь купить некроматериал, который был у Карла? - спросил Харви.
Деннис кивнул.
- Да. Он сказал, что вы купили его прошлой ночью...
- Энтузиаст? - Харви улыбнулся. - Я полагаю, что я...- oн остановился на мгновение. - Я так понимаю, вы заинтересованы в подобных материалах?
Деннис кивнул.
- Даже очень.
- Я думаю, что смогу вам пoмочь.
Денис почувствовал всплеск волнения.
- Это было бы прекрасно.
- Расскажите мне о себе, - сказал Харви, наклонившись вперед и положив локти на колени. - Чем вы зарабатываете на жизнь?
Деннис помедлил секунду, затем ответил.
- Я финансовый аналитик.
Харви кивнул.
- Понимаете, причина, по которой я спрашиваю, состоит в том, что у группы довольно специфические требования к членству. Нам нравится, когда наши коллеги работают профессионально.
- Что ж...
Харви улыбнулся.
- Не волнуйтесь. Я полагаю, что с вашей должностью у вас есть по крайней мере степень бакалавра, и вы зарабатываете по крайней мере пятьдесят тысяч в год?
Деннис кивнул. На самом деле он заработал гораздо больше, но он не собирался рассказывать об этом Харви.
Харви поднялся на ноги.
- Пройдемте со мной. Я думаю, что у меня есть именно то, что вы ищете.
Деннис последовал за ним в следующую комнату, которая оказалась офисом. Харви открыл ключом картотеку и пробежался по ней. Он вытащил глянцевый постраничный журнал, завернутый в пластик, и протянул его Деннису, который взял его в дрожащие руки.
- Это тот материал, который вы ищете?
Деннис посмотрел на нeго. Мертвая девушка с перерезанным горлом уставилась на него, ее глаза были безжизненными. Деннис кивнул.
- Да.
- Если хотите, я могу дать вам немного времени уединиться. Может быть, тридцать минут?
- Это было бы здорово, - Деннис попытался сдержать волнение.
- Но вы должны пообещать мне три вещи, - сказал Харви. - Первое: вы должны продолжать работать. У нас есть основания настаивать на этой политике, главная из которых заключается в том, что когда вы начинаете понимать вкус материала, с которым мы работаем, он может стать довольно дорогим. Мы бы предпочли, чтобы вы баловали нас деньгами, которые честно зарабатываете. Мы не хотим, чтобы приходила полиция, если вы прибегаете к преступной жизни, чтобы заплатить за свою привычку. Согласны?
Деннис кивнул.
- Да.
- Хорошо. Во-вторых, ваша занятость на самом деле является преимуществом. Она автоматически отделяет вас от множества других хардкорных фриков. У нас нет никакого желания общаться с наркоманами, бывшими порно-звездами, бездомными или другими дегенератами. То, что мы делаем, делаем в уединении наших собственных домов. Мы никому не причиняем вреда. Мы просто работающие профессионалы со схожими интересами. Согласны?
Деннис кивнул.
- А третья?
- Когда вы, наконец, будете приняты в нашу группу, вы принесете нам некоторые материалы. Подношение, если хотите, - Харви улыбнулся. - Неважно, что это... видео какого-то наркомана, которого трахает доберман, фильмы о пытках или педофилия. Вы заработаете большие очки, если сможете приобрести некрофильмы или снафф. И это не должно быть поддельным дерьмом. Мы опытные ветераны, и мы можем заметить подделку за милю.
Деннис кивнул.
- Да, я думаю, что смогу сделать это.
Какого черта ты думаешь? Где, черт возьми, ты собираешься найти такого рода вещи?
Харви похлопал его по плечу.
- Я уверен вы найдетe. Теперь, почему бы не оставить вac на некоторое время?
И он сделал именно это. Харви оставил Денниса одного в кабинете, указывая на коробку с салфетками "Клинекс" и бутылку лосьона на столе. Он закрыл за собой дверь, оставив Денниса одного.
Деннис вздохнул, открыл журнал с распадающейся гнилой старухой и почувствовал, что его член сильно нарастает при виде анонимного члена, пронизывающего гниющую плоть ее живота, а затем он начал дрочить.
Когда Боб Лансинг вызвал Денниса в свой офис на следующий день, он выходил из очередной встречи, посвященной проекту "CPM". Деннис подумал, что Боб хочет еще немного подумать о проекте, но когда он закрыл дверь в кабинет Боба, он увидел, что черты его начальника были серьезными.
- Садись, Деннис, - сказал Боб.
Деннис сел, его живот стал свинцовым. Он чувствовал себя неловко с тех пор, как вчера вышел из дома Харви Паноццо. Он ехал домой, задаваясь вопросом, видел ли кто-нибудь его выход из дома. С тех пор как он привел себя вчера к оргазму, благодаря публикации о некрофилии, он чувствовал, что сейчас находится под пристальным вниманием, как будто все вокруг него внезапно узнали, что он отличается от них. Это было чувство, которое преследовало его весь день.
- Что случилось? - спросил Деннис Боба, когда уселся на свое место.
Боб без слов протолкнул пачку бумаг через стол к Деннису. Он отказался встретиться взглядом с Денисом. Деннис взял бумагу и отсканировал документ. Сначала он думал, что это компьютерный код, но потом он узнал его как URL-адреса веб-сайта. Его глаза удивленно расширились, когда он узнал URL-адреса квеб-сайтoв, которые он посещал на работе.
- Я не понимаю, - сказал он, пытаясь казаться непринужденным.
- Это сайты, которые ты посещал в течение рабочего дня, - сказал Боб Лансинг, ткнув пальцем в документ. Он посмотрел на Денниса без сочувствия. - У меня был ИТ-специалист, который загрузил какое-то программное обеспечение на твой компьютер. Kогда ты ушел, мы провели проверку. Сотрудники отдела кадров позвонили мне за день до этого и сообщили, что на их горячую линию "Сексуальные домогательства" поступил анонимный звонок, информирующий их о том, что ты просматриваешь материалы сексуального характера на работе, поэтому нам пришлось провести расследование.
Эта новость ударила Денниса кувалдой. Несмотря на тот факт, что доказательства смотрели ему прямо в лицо, он все еще пытался отговорить его.
- Это должна быть какая-то ошибка, - запнулся он. - Я не...
Боб Лансинг наклонился вперед.
- Ошибка, Деннис? Если б эта ошибка произошла между тобой и мной было бы одно. Если бы ты даже зашел на сайт "Playboy" и посмотрел на девочек, отдел кадров по-прежнему хотел бы, чтобы я уволил тебя, но я бы сражался за тебя, потому что ты мне нравился, и мне нравилась твоя работа. Но что за хрень, которую ты просматривал в рабочее время? - oн подчеркнул это, ткнув пальцем в бумагу, его тон голоса стал хриплым от гнева. - Честно говоря, я не очень уважаю таких парней, как ты, которые смотрят, как женщин унижают таким образом. - Его левая рука опустилась на ящик стола и появилась с документом и зеленым конвертом. Он подвинул их через стол к Деннису. - Считай себя уволенным. Ты легко отделался; была б моя воля я бы вышвырнул тебя отсюда и проклял бы в след.
Деннис был в шоке; он не знал, что ответить. Боб Лансинг посмотрел на него с гневом и отвращением.
- Теперь убирайся из моего офиса. Ты мне отвратителен.
Деннис медленно поднялся на ноги, чувствуя жжение взгляда Боба на спине, когда он выходил из своего кабинета. Высокий афроамериканец из службы безопасности уже был у его рабочего куба, ожидая, чтобы вывести его из здания. Охранник стоял на страже, когда Деннис собрал несколько личных вещей, которые он имел в своем кубе, и затем он покинул отдел, даже не подозревая о скрытых шепотах своих коллег.
Деннис был дома, когда позвонил Харви Паноццо. Он поднял трубку в пристройке в своем кабинете, наверху.
- Алло.
- Деннис! Это Харви. Вы готовы?
- Боюсь, что пока не смогу присоединиться, - сказал Денис, понизив голос. Он все еще не оправился от сегодняшних событий на работе. У него было достаточно денег, чтобы быть на плаву некоторое время, но довольно скоро ему нужно будет занять другую должность. – Возникли некоторые проблемы...
- О, но вам не нужно беспокоиться о присоединении, Деннис, - голос Харви был успокаивающим. - Считайте себя членом клуба.
- Хорошо... спасибо, но...
- Причина, по которой я звоню, на самом деле состоит в том, чтобы посмотреть, продлили ли вы свою сделку.
Разум Денниса заглох.
- Разве вы не помните? Вы должны были внести кое-что в наш круг? Фильм? Фотографии, возможно?
Деннис не мог поверить в то, что слышал.
- Мы виделись только вчера. Вы ожидаете, что я что-нибудь придумаю через двадцать четыре часа?
- Почему бы и нет? Конечно, у вас есть что-то в вашей собственной коллекции, этого будет достаточно.
Деннис почувствовал, что его нервы дрожат.
- Ну, да... я думаю, что я что-нибудь придумаю.
- Отлично! Как насчет того, чтобы завтра зайти ко мне домой?
Деннис сказал ему, что все в порядке и повесил трубку. Следующие тридцать минут он провел, уставившись в окно. Он был настолько погружен в свои мысли, что едва заметил, когда Кэрри вернулась домой с детьми.
Деннис ушел рано утром следующего дня, одетый в свою обычную рабочую одежду, как и в любой другой день. Однако он не пошел в офис. Вместо этого он направился прямо к ближайшей кофейне.
Он купил копию "Los Angeles Times" и сел в угловой кабинке, потягивая кофе и просматривая списки вакансий. Он также хорошо позавтракал: блины, яичница, колбаса, оладьи, апельсиновый сок. Он вышел из кофейни в десять тридцать, забрав с собой газету и оставив официантке хорошие чаевые.
Kогда он вернулся, eго дом был тихим и пустым. Он направился прямо к своему кабинету, где был сейф. Он открыл сейф и достал видео об изнасиловании. Это должно удовлетворить их, - подумал он, закрывая сейф. - Они, вероятно, хотят чего-то действительно хардкорного, и это самое жесткое, что у меня есть.
Остаток дня он провел в библиотеке, делая телефонные звонки со своего сотового телефона, пытаясь назначить несколько встреч. Ему удалось организовать несколько интервью, и к тому времени, когда он отправился к Харви Паноццо, он уже начал чувствовать себя лучше.
Подъехав к дому Харви Паноццо, он увидел, что дверь его гаража открыта. Серебряный "Мерседес", который он видел вчера на проезжей части, отсутствовал. Группа детей каталась на скейтбордах на дороге. Деннис поднялся по дороге с портфелем в руке. Один из детей, двенадцатилетний мальчик с вьющимися черными волосами, поднял голову, когда Денис приблизился.
- Если вы ищете моего отца, его еще нет дома.
- Оу, - Деннис нахмурился. - Когда твой папа будет дома?
Мальчик пожал плечами.
- Вероятно, после шести. Он сказал, что у него встреча.
- Хорошо. Спасибо.
Деннис вернулся к машине. Чувство страха переполнило его, когда он остановился в своем районе и увидел полицейскую машину, припаркованную перед его домом.
Офицеры стояли у его двери и разговаривали с Кэрри, когда Деннис подошел к дому. Кэрри увидела его, и по выражению ее лица он понял, что она обеспокоена и смущена.
- Они здесь, чтобы увидеть тебя, Деннис.
Деннис пытался вести себя непринужденно.
- Чем могу помочь, офицеры?
Офицеры сошли с крыльца, и подошли к Деннису. Они были примерно его возраста, оба стройные, симпатичные мужчины, блондин и афро-американец.
- Мы получили вызов, что вы имеете дело с незаконной порнографией, - сказал афро-американский полицейский.
Деннис чуть не взорвался. Он кротко посмотрел на свою жену и жестом подозвал полицейскиx ближе к себе, чтобы ему не пришлось говорить так громко.
- Послушайте, я не знаю, кто вам об этом сообщил, но это какое-то недоразумение, понятно? Это связано с работой, и я уверен, что это так, какой-то мудак закачал на мой компьютер какое-то дерьмо и меня за это уволили!
Афро-американский полицейский прочистил горло.
- Извините, сэр, мы понимаем, что обвинения против вас, вероятно, сфабрикованы, но все же...
Деннис посмотрел на офицеров с оцепенением в ужасе.
- Что вы имеете ввиду?
- Вы не возражаете, если мы проверим дом?
Деннис уже собирался сказать "нет", когда в его голове сработала тревога. Сказать "нет" сейчас - означало бы неприятности в будущем. Они получат ордер на обыск, и он не сможет вытащить записи из своего сейфа. Если он позволит им ковыряться, они могут даже не увидеть сейф, а тем более спросить, что было внутри. Тоже самое в его портфеле. Он вздохнул.
- Пожалуйста.
Когда два офицера ковырялись в его гостиной, он загнал Керри на кухню. Глаза Кэрри были широкими и испуганными.
- Деннис, что происходит?
Он рассказал ей. Не о его недавней деятельности в Интернете, и не o его порнографической наркомании, а о том, что он был уволен с работы. Он сказал ей, что Боб Лансинг уже давно под него кoпает, и что он совершенно уверен, что Боб закачал эту информацию на его компьютер. Кэрри проглотила историю.
- А теперь они пытаются тебя арестовать? Почему? Это возмутительно!
- Я знаю, - сказал Деннис, его голос был низким и дрожащим. Ему просто пришло в голову, что тот, кто жаловался на него на работе, теперь анонимно вызывает полицию. Кто бы это ни был, они хотели его подставить. - И именно поэтому мы будем бороться с этим.
Полиция обыскивала дом недолго, пройдя вокруг гостиной, зала, его кабинета и спальни, они выглядели застенчивыми.
- Извините, что побеспокоили вас, мистер и миссис Хиллман.
- Нет проблем, - сказал Деннис, проводив их за дверь.
К тому времени, когда он убрал свой портфель и начал раздеваться, Кэрри начала волноваться по поводу всего этого инцидента.
- Я не могу поверить, что кто-то опустился так низко, просто чтобы тебя уволили. Это возмутительно! Могу поспорить, что это был тот Боб Лансинг; он завидовал тебе с тех пор, как ты получил эту должность.
Деннис улыбнулся, переодевшись в повседневную одежду. Пока Кэрри верила ему, он был спокоен.
На следующий день он вышел из дома в обычной деловой одежде. Кэрри знала, что он теперь безработный и он давал ей иллюзию, что он ищет новую работу. Это было его главным источником прикрытия. Этим утром она уехала в свое обычное время, отправляя детей в школу по пути на работу в качестве исполнительного секретаря, в то время как Денис одевался и звонил по телефону потенциальным работодателям. Когда они ушли, он пошел в свой кабинет, достал ленту с изнасилованием и положил ее в свой портфель. Затем он вышел из дома.
Прошлой ночью Харви Поноззо оставил сообщение на мобильном телефоне и проинструктировал его, где они должны встретиться, чтобы сделать запись. Вчера вечером Деннис ответил на звонок, сказав Харви, что он будет там, и теперь, когда он поехал на бульвар Колорадо в поисках магазина спиртных напитков, он надеялся, что все это решиться как можно скорее. Забрав у Харви ленту, он сможет возобновить свою прежнюю жизнь. Он был уверен, что он мог бы получить новую работу в ближайшее время, и он больше не собирается смотреть порно журналы и веб-сайты когда-либо снова. Фактически, он собирался расширить свой поиск работы и рассмотреть позиции за пределами штата. Чем дальше он сможет уйти из Лос-Анджелеса, тем лучше.
Харви ждал его в своем серебряном "Мерседесе". Деннис вручил ему коричневый бумажный пакет с лентой.
- Я позвоню тебе позже, - сказал Харви, заводя свою машину.
Он выехал из парковочного места, и Денис вернулся к своей машине, чувствуя, как будто с него внезапно сняли тяжелую ношу.
Остальная часть дня прошла бы гладко, если бы не одно но...
Харви Паноццо не звонил ему.
Деннис начал беспокоиться об этом. Кэрри как обычно смотрела вечерние новости. Дети были... ну, кто знал, где дети в это время вечера. Деннис сделал нерешительную попытку обновить свое резюме и на самом деле посетил группу поддержки наркоманов в Интернете. Он весь день думал о своих действиях и о том, как они повлияли на его работу и его жизнь. Он наконец пришел к выводу, что у него есть проблема, и он должен был решить ее, разобраться с ней, исправить ее. Он все еще не хотел, чтобы Керри или дети знали об этом, и он надеялся скрыть это от них и тайно попытаться решить проблему. Он все еще должен был держаться подальше от этих вещей. Он надеялся, что Харви Паноццо не перезвонит ему.
- Как прошел поиск работы сегодня? - спросила Керри сидя на диване.
- Хорошо, - соврал Деннис, шурша бумагой. - Я обновил свое резюме, сделал несколько телефонных звонков. Я надеюсь получить хотя бы одно интервью на следующей неделе.
- Думаешь, у тебя что-нибудь выгорит? - Кэрри выглядела обеспокоенной.
- Налог на дом придет в ближайшее время. Плюс ко всему нужно оплатить обучение в колледже Венди осенью.
- У нас все будет хорошо, - сказал Деннис.
Дерьмо, - подумал он. Он полностью забыл о чертовых налогах. Да ещё теперь обучение Венди в колледже было под угрозой. Деньги, которые он имел в банке, хоть и были уже предназначены для этого, но домашние налоги сожрали бы все это.
- Ты уверен? - Керри смотрела на него с беспокойством.
Деннис улыбнулся.
- Все будет хорошо, дорогая. Я обещаю.
Он говорил себе это снова и снова всю ночь, пока не убедился, что все будет хорошо. Он был уверен в этом.
Харви позвонил ему на следующее утро.
- Вы хотели заработать немного денег? - спросил Харви.
Деннис сидел за столом перед компьютером. Он только что обновил свое резюме и напечатал десять экземпляров на красивой бумаге. Перед ним была разбита секция занятости в "Los Angeles Times", и он обвел пять должностных инструкций, которые соответствовали его навыкам и уровню образования.
- Что нужно делать? – с подозрением спросил он.
- Не волнуйтесь, это законно.
- Я думаю, что смогу найти новую работу самостоятельно, - сказал Деннис. - Спасибо за предложение помощи.
- Я хочу помочь, - продолжил Харви. - Как я уже говорил, несколько дней назад, мы предпочитаем, чтобы наши сотрудники работали профессионально. Это включает возможность общаться с нами, позволяет нам помогать друг другу.
- Я не думаю, что мне это интересно, - сказал Деннис. - На самом деле, я изменил свое мнение о группе. Я больше не хочу быть еe членом.
- У вас есть еще три ленты в вашем доме, - сказал Харви. - Полиция не нашла их вчера, но они найдут, если сделают еще один визит. Хотя за обладание фильмами о зоофилии вы отделаетесь только небольшим штрафом, за обладание фильмом о некрофилии, вероятно, вы будете нести ответственность за убийство.
- О чем вы говорите? - Деннис почувствовал, как у него сжался живот. Боже мой, Харви вызвал полицию, и они обыскали мой дом? Он уволил меня с работы?
- Фильм, - продолжил Харви. - Тот, который показывает, что парень трахает трупы. Они жертвы убийств, Деннис. Нераскрытые убийства. Человек в видео - такой же хардкорный наркоман, как и вы, он - некрофил. Конечно, вы не хотите, чтобы ваша жена, ваши дети знали, что вы...
- У меня нет такого фильма в моем сейфе, - запнулся Деннис.
- Это не в вашем сейфе. Это в вашем кабинете. Когда вас вчера не было дома, один из наших сотрудников проник к вам в дом и положил его.
Денис почувствовал, как вся его слюна высохла во рту.
- Давайте, позвоните в полицию и расскажите им о нас, если хотите, - промурлыкал Харви. - Они не смогут доказать, что группа существует. На ленте будут ваши отпечатки пальцев.
Мы можем организовать это так, чтобы доказательства убийства указывали на вас. И с вашими уникальные вкусами в порнографии, вы могли бы быть в тюрьме в течении длительного времени.
- Что вы хотите? - Деннис почувствовал, как все его тело ослабло от шока. Он чувствовал себя совершенно беспомощным.
- Все, что мы хотим, это сотрудничество с нами, - продолжил Харви. - Ваше членство в группе. Сейчас вы один из нас. Мы здесь, чтобы помочь вам. Уходя от нас, вы заставляете нас рисковать разоблачением. Мы не можем себе этого позволить. Конечно, вы понимаете нашу озабоченность по поводу безопасности, не так ли, мистер Хиллман?
- Да... да, - запнулся Деннис.
- Я звоню вам со своего мобильного телефона. Я припаркован прямо возле вашего дома. Я жду, что вы выйдете через парадную дверь через пятнадцать секунд. Если я вас не увижу, я звоню в полицию и предупреждаю их о местонахождении ленты.
- Что... почему...
- Когда вы выйдете из дома, вы дойдете до моей машины и сядете на переднee пассажирское место, - продолжил Харви. – И я отвезу вас на работу, о которой говорил.
Деннис не знал, что сказать. Его взгляд метнулся вокруг кабинета, пытаясь найти что-то неуместное, какую-то подсказку, которая сообщит ему, где была спрятана лента.
- Деннис?
- Да?
- Мы поняли друг друга?
- А?
- Мистер Хиллман, пятнадцать секунд. Я вешаю трубку. Я надеюсь вскоре увидеть вас.
Связь оборвалась.
Деннис быстро встал на ноги. Он схватил свой кошелек и ключи и вышел из дома, заперев его за собой, и направился вниз по парадной дорожке. Там он увидел серебристый "Мерседес" Харви, припаркованный у тротуара через улицу. Он обошел переднюю часть автомобиля, чувствуя, как внутри него возникает страх, сел в машину на переднее пассажирское сиденье. Харви завел машину и отъехал от бордюра.
- Хорошо, - сказал Харви, выезжая из района. - Я рад, что вы вышли.
- Зачем вы это делаете? - спросил Деннис.
- Я хочу помочь вам, - сказал Харви, уводя "Мерседес" из окрестностей. Он направился к шоссе 210. – Мы позаботимся о вас.
Деннису было трудно расслабиться. Он продолжал думать о том, во что он ввязался? Харви въехал в предгорья гор Сан-Габриэль. Поведение Харви было спокойным. Он был одет в повседневную деловую одежду - коричневые брюки и белую рубашку "поло". Интерьер "Мерседеса" был безупречен. Впервые Деннис задумался, чем жe Харви зарабатывает на жизнь?
- Чем вы зарабатываете на жизнь? - спросил Деннис, пытаясь казаться спокойным.
- Я работаю в сфере страхования, - сказал Харви. Он держал машину на ограниченной скорости. - Я просто корпоративный дрон, как и вы.
- Что это за работа, о которой вы мне рассказывали?
- Скоро вы все увидите.
Сорок минут спустя, Харви подъехал к дому в стиле ранчо, приютившемуся в маленькой долине глубоко в горах Сан-Габриэль. Он выключил двигатель и вышел из машины.
- Следуйте за мной, - сказал он.
Деннис последовал, все еще задаваясь вопросом, что происходит?
- Мы строим библиотеку, - сказал Харви. – Всё еще на ранних стадиях, но ни у кого из нас нет времени, чтобы продолжать работать тут. Вот почему вы здесь.
- И вы заплатите мне? - спросил Деннис. Несмотря на то, как все складывалось, он все еще нервничал, следуя за Харви к парадному переходу.
- Конечно, - сказал Харви. Он отпер дверь. - Возможно, мы сможем помочь вам заработать немного денег на этом. Как вам это нравится?
- Я не знаю, - сказал Деннис.
- Если бы у вас была возможность сделать двадцать пять видео, где трахают мертвых цыпочек, вы бы сделали это?
- Я просто люблю смотреть, - сказал Деннис. - Я никого не хотел убивать.
- Ах! Вы просто клиент, верно?
Деннис пожал плечами.
- Прекрасно! - Харви ухмыльнулся. - Идите сюда, мистер Хиллман.
Харви провел Денниса через большое фойе к задней части дома. Деннис мог слышать звук телевизора, и он видел мерцающий свет экрана, проливающегося в затененной комнате. Это был какой-то фильм ужасов или ...
Деннис остановился на пороге комнаты, увидев изображение на большом экране телевизора. Та, что была пожилой женщиной из фильма о некрофилии, была жестоко избита двумя мужчинами в масках. Ее крики боли были настоящими! Он повернулся, чтобы посмотреть на Харви, и при этом его взгляд остановился на двух фигурах, лежащих на полу, выглядящие как большие раздутые комочки. Деннис сделал шаг вперед и отпрянул, его живот вздрогнул, когда он увидел, что фигуры были двумя взрослыми мертвыми мужчинами. Они были обнажены, их тела были бледными и белыми. Деннис заметил, что у одного было небольшое отверстие в центре лба. Его глаза были полуоткрыты, а веки как опущенные ставни. Деннис невольно сделал шаг назад.
- Эй, знаете, я не думаю, что это ...
- Вы не думаете, что...? Mистер Хиллман? - Харви, улыбаясь, стоял на пороге большого логова. Старуха на большом экране телевизора закричала от боли, когда с ней случилось что-то ужасное.
Деннис повернулся к Харви, его сердце забилось.
- Эти парни...
Он не мог закончить то, что собирался сказать.
- Мертвы. Да, я знаю, мистер Хиллман. Я думал, вам это нравиться.
- Я не гей, - быстро сказал Деннис. Он хотел убраться отсюда, но что-то удерживало его на месте.
- Конечно, нет, - сказал Харви. - Энди Уилкс, один из тех мертвецов, которых вы там видите, очень любил молодых людей. Посмотрите на другого. Конечно, вы узнаете его.
Всплеск страха стекал по позвоночнику Денниса, когда он еще раз взглянул на тела.
Одним из тел было тело толстого мужчины средних лет с редкими седыми волосами. Он выглядел знакомым... смутно знакомым. Он выглядел как тип парня, который был...
Деннис приложил руку ко рту, чтобы сдержать крик.
- Боже мой! Это Карл Гроссман! - eго колени подкосились, и Деннис прислонился к стене.
- Да, это мистер Гроссман. Он был поставщиком. Хорошо, что у нас здесь все трое, не так ли? Заказчик, поставщик и производитель.
Деннис посмотрел на Харви. Его трясло.
- О чем вы говорите?
Харви продолжал смотреть на мучительные крики старухи на экране.
- Почти двадцать лет назад мои мать и сын были похищены. Моему сыну было всего восемь лет. Они так и не были найдены. Я искал везде; полиция, ФБР - они искали везде. Я использовал все доступные ресурсы, которые мог. Я стал настолько одержим их исчезновением, что моя жена бросила меня. Не было никаких оснований, что моя мать могла уехать с ним и не вернуться. Были признаки того, что их забрали против их воли. Свидетель сообщил, что в последний день, когда их видели, двое мужчин разговаривали с моей матерью и сыном в парке Алондра, в Гардене. Моя мама была очень любезной, очень милой женщиной. Этот же свидетель видел, как моя мать и сын шли с двумя мужчинами на парковку. Возможно, они сказали ей, что им нужна какая-то помощь. Мы, вероятно, никогда не узнаем. Излишне говорить, что они исчезли из этого парка. Машина моей матери была найдена все еще припаркованной там. Позже, гораздо позже, около тринадцати лет назад я наткнулся на эту ленту.
Он указал на экран телевизора. Один из мужчин в масках перерезал горло старухе, а другой заставил смотреть маленького мальчика, которому было восемь или девять лет, с красным и мокрым от слез лицом.
- Не спрашивайте меня, где я его взял, - продолжил Харви.
Он полез в карман брюк и вытащил пистолет. Он навел его на Денниса, продолжая говорить.
- Короче говоря, я провел больше исследований и узнал, что мой сын позже умер. Его содержали в качестве сексуального раба для группы извращенцев, и в конце концов он сбежал. Он был так травмирован, настолько травмирован, что стал безумным. Он был выслежен этими педофилами и извращенцами и снова подвергся жестокому обращению с целью извлечения прибыли.
Харви поднял ленту изнасилования Денниса с верхней части широкоэкранного телевизора.
- Ваша лента, мистер Хиллман. У вас есть единственная копия. Страдания моего сына были сделаны для вашего удовольствия. Вы заплатили, чтобы посмотреть, как страдает мой сын!
- Нет! - cказал Деннис. - Клянусь, я этого не делал!
Лицо Харви было искажено яростью и горем.
- Я долго ждал этого... чтобы найти людей, ответственных за это... эту грязь! Мне потребовались годы, чтобы разыскать Карла Гроссмана, но я справился. Я получил его, и я получил ублюдка, который убил моего сына, и теперь у меня есть сукин сын, который заплатил за это.
Он направил пистолет на Денниса.
- Пожалуйста... - Деннис запнулся. - Bы не можете сделать это!
- Конечно могу, - сказал Харви, его горе внезапно исчезло так же быстро, как и появилось, его лицо расплылось в больной улыбке, а затем он нажал на курок.
Пуля 38 калибра врезалась в голову Денниса, выбрасывая мозг и кость в стену позади него. Сила выстрела отбросила Денниса назад, и он упал на стену, глаза открылись и остекленели. Харви наблюдал, как мертвое тело Денниса перевернулось и ударило судорожной татуировкой по ковровому полу, прежде чем наконец остановиться.
Харви опустился на колени и проверил пульс Денниса. За исключением сокращающегося звука криков умирающей женщины, звучавших в фильме по телевизору, в доме было тихо.
Харви улыбнулся. Он чувствовал себя хорошо. Он никогда не думал, что это будет так здорово, так весело! Он встал и положил револьвер в карман брюк. Он выключил видеомагнитофон с помощью пульта дистанционного управления, перемотал ленту и начал готовиться к приезду хозяина дома. Согласно его исследованиям, они должны были вернуться домой примерно через три часа. Харви уже установил все видеокамеры в стратегически важных местах в доме, и он включит их все одним движением пульта, когда наступит время показа. Затем он подождет, пока они войдут и пригласят их домой, всех четверых: мать, отец, двое очаровательных детей. Тогда им будет весело. Теперь он с нетерпением ждал. Он прошел этот этап с Карлом, Аланом и Деннисом, чтобы удостовериться, что у него хватит ума для этого. Одно дело наблюдать за этим дерьмом каждый день в течение последних двадцати лет; это было совсем другое - фактически пересечь черту и сделать это.
Поражаясь тому, как хорошо его сфабрикованная история о его матери и сыне прошла с Деннисом Хиллманом, Харви Паноццо удостоверился, что все оружие было готово. Затем он сел в затемненной гостиной и стал ждать.
Перевод: Грициан Андреев
"Мечта Дювалье" (Duvalier's Dream) - название одной из песен Криса Кристофферсона, американского писателя, певца, актера, музыканта. Песня представляет собой балладу в стиле кантри, где рассказывается о нелегкой судьбе мужчины, который, несмотря на постоянные измены и коварство возлюбленных, не оставляет надежды на счастье.
"Золотое правило нравственности" - общее этическое правило, которое можно сформулировать так: не делайте другим то, что вы не желаете для себя, и поступайте с другими так, как хотели бы, чтобы с вами поступили. Золотое правило нравственности издревле известно в религиозных и философских учениях Востока и Запада, лежит в основе многих мировых религий: авраамических, дхармических, конфуцианства и античной философии и является основополагающим мировым этическим принципом.
презрительное прозвище вьетнамцев.
Боггарт - это существо в английском фольклоре, либо домашний дух, либо злой гений, населяющий поля, болота или другие топографические объекты. Домашняя форма приводит к тому, что вред и вещи исчезают, молоко скисает, а собаки хромают. Боггартам, населяющим болота или норы в земле, часто приписывают более серьезные злодеяния, такие как похищение детей и каннибализм.
Партия Доннера (иногда называемая партией Доннера–Рида) была группой американских пионеров, которые мигрировали в Калифорнию в обозе со Среднего Запада. Задержавшись из-за ряда неудач, они провели зиму 1846-1847 годов в заснеженных горах Сьерра-Невады. Некоторые из переселенцев прибегали к каннибализму, чтобы выжить, поедая тела тех, кто умер от голода, болезней и сильного холода.
сильный возбудитель.
Редукционизм - это любая из нескольких связанных философских идей, касающихся ассоциаций между явлениями, которые могут быть описаны в терминах других более простых или фундаментальных явлений. Это также описывается как интеллектуальная и философская позиция, которая интерпретирует сложную систему как сумму ее частей.
Скорей! (исп. яз.)
СР - аббревиатура от child pornography (англ. детская порнография).
Не говорю по–английски, сеньор - (исп. яз.)
(англ. Blackboard Jungle) — кинофильм режиссёра Ричарда Брукса, вышедший на экраны в 1955 году. Экранизация одноимённого романа Эвана Хантера. Сюжет: Ветеран войны Ричард Дадье поступает на работу в среднюю школу, где учится много трудных подростков, которые проявляют антисоциальное поведение. Вожаками детей являются ирландец Арти Уэст и чернокожий Грегори Миллер. Дадье пытается примирить сотрудников и учеников, но конфликт приводит к анонимным телефонным звонкам и угрозам в отношении его семьи.
около 37 градусов Цельсия
Мастэктоми́я - хирургическая операция по удалению молочной железы.
Кукла-любовник
около 58.5 см.
около 46 см.
ты - мне, я - тебе
около 71 кг.
около 4.5 кг.
Мэйби-малышка - (англ. яз.)
The Burghers of Calais (Граждане Кале́) — скульптура французского скульптора Огюста Родена, посвящённая одному из эпизодов Столетней войны. The Burghers и The burgers произносятся одинаково в английском языке.
Жители города произносят французское слово Calais, как callous, с английского "черствый".
около 131 кг.
около 4 км/ч
Ралф Уо́лдо Э́мерсон (1803 - 1882) - американский эссеист, поэт, философ, пастор, лектор, общественный деятель; один из виднейших мыслителей и писателей США.
Теггинг (англ. Tagging) - вид граффити, представляющий собой быстрое нанесение подписи автора на какие либо поверхности, зачастую в общественных местах. Отдельная подпись называется «тег» (англ. tag, метка). Художника, занимающегося теггингом, называют «райтером». Является разновидностью вандализма. Попадает под административную и уголовную ответственность.
Пляска смерти (лат. Mortis Saltatio; нем. Totentanz, англ. Dance of Death, исп. Danza de la muerte), Макабр (галл. от фр. Danse macabre, итал. Danza macabra) - аллегорический сюжет живописи и словесности Средневековья, представляющий собой один из вариантов европейской иконографии бренности человеческого бытия: персонифицированная Смерть ведёт к могиле пляшущих представителей всех слоёв общества - знать, духовенство, купцов, крестьян, мужчин, женщин, детей.
около 61 см.