Один

Во сне он снова был целым и невредимым, в отличном настроении и с высоко поднятой головой он шёл по залитой солнцем улице, чувствуя гордость, думая о жене, нисколько не сомневаясь в том, что Барбара принадлежит только ему и на другого мужчину даже не посмотрит.

Он опустил взгляд на пальцы. Они были длинными, очень необычными, очень неестественными; но изгибались изящно, почти чувственно. Он пошевелил пальцами левой руки. Они отвечали на команды его мозга, но делали это с задержкой, спустя пару ударов сердца после начала хода мысли.

Он поднял взгляд, и там была Барбара. Она стояла посреди тротуара, в купальнике, который он купил ей во время медового месяца в Калифорнии. Слева он мог видеть дом, белый двухэтажный дом с зеленой отделкой. Он никогда раньше его не видел, но почему-то дом ему нравился, поднимал настроение.

— Я люблю тебя, — сказала Барбара. Её голос был гортанным возбуждающим шёпотом.

Он обнял жену, длинные пальцы ласкали кожу её спины; Барбара прижалась к нему, их губы встретились и они поцеловались.

Эд проснулся расстроенным, его тело напряглось и вспотело. Он посмотрел на лежащую рядом Барбару, на её плечо, показавшееся из-под одеяла. Некоторое время он тяжело дышал, затем откинулся на подушку, закрыл глаза и попытался отстраниться от чувств охвативших его. В миллионный раз он проклял аварию, лишившую его… мужественности. Эд глубоко вздохнул и потянулся к Барбаре, но она от него отодвинулась, хмурясь и бормоча что-то во сне. Одинокий на свой половине кровати, он уставился ей в затылок, из-под век невольно побежали слёзы, и он заплакал.

За завтраком всё было в порядке.

Эд проснулся первым, принял душ и побрился; ко времени, когда на кухню спустились проснувшиеся Барбара и Лиза, он уже сделал апельсиновый сок и принялся за яичницу. Барбара довольно улыбнулась и чмокнула его в щеку, а Лиза быстро обняла, прежде чем сесть за стол и выудить из газеты развлекательную страничку.

Было здорово вот так проводить время с семьёй, и в такие моменты у него почти получалось убедить себя, что важно именно это. Быть близкими друг другу. Быть вместе. Заботиться друг о друге. Он почти мог убедить себя, что секс, в конце концов, всего лишь незначительная часть жизни.

Почти.

Эд посмотрел на Барбару, которая пила сок глядя в окно. Она была так же красива, как и в день их свадьбы. Возможно, ещё красивее. Появилось несколько морщинок вокруг глаз, несколько лишних фунтов на бёдрах, но это был естественный результат жизненного опыта и он добавлял характера и женственности внешней красоте её юности. Ему сложно было разумно объяснить, но её красота стала более глубокой и настоящей, чем раньше.

Иногда это его беспокоило.

Его взгляд переместился на дочку, сидящую за столом напротив. Естественно, Лиза знала об аварии, но о его проблеме — нет и вряд ли когда-либо узнает. Он и Барбара долго это обсуждали, но так ничего и не решили. Как бы там ни было, основываясь на прошлом опыте, на том, как трудно было для каждого из них обсуждать со своим ребенком даже азы секса, Эд полагал, что его… физический недостаток они, скорее всего, не будут обсуждать никогда.

Об этом ей знать не нужно. В конце концов, он не был в курсе подробностей интимной жизни своих родителей и не думал, что должен что-то знать об этом. Некоторые вещи должны оставаться личными.

Лиза подняла глаза от газеты, поймала его взгляд и улыбнулась.

— Что, папочка?

— Ничего, — покачал он головой.

— Можно я поеду сегодня в школу с Китом и Еленой?

Эд посмотрел на неё с поддельной болью:

— Ты стыдишься меня, так ведь? Стыдишься своего бедного старого отца…

— Папа, перестань.

Он усмехнулся.

— Я не против, если мама разрешит.

— Мам?

— Конечно, дорогая, — рассеянно кивнула Барбара.

— Отлично!

Эд поддел лопаткой яйца со сковородки, выложил их на тарелку и подал Лизе.

— Впрочем, сегодня я вернусь пораньше. И если ты задержишься хоть на минуту, всё. До конца года будешь ездить со мной.

Лиза покачала головой:

— Ты с ума сошел.

— Эд, — сказала Барбара. — Ты носишься с ней как курица с яйцом.

Легкомысленный комментарий был всего лишь шуткой, но если Лиза вроде поняла несерьёзность его замечания, Барбара приняла всё за чистую монету. Эд нахмурился. В последнее время с ней частенько такое бывало: чего-то она недопонимала, не видела юмора там, где он подразумевался. С момента аварии он не изменился, но изменилась она, и это, кажется, разрушило возникшую между ними за двадцать лет гармонию. Он обнаружил, что высказывания, которые раньше она понимала, теперь приходилось объяснять.

Эд покачал головой. Может всё дело в нём. Может он слишком остро реагирует и выискивает в событиях смысл, которого в них просто нет.

— Я не ношусь с ней как курица с яйцом, — услышал он свой ответ.

Улыбнувшись, Барбара посмотрела на него, и неожиданно он почувствовал себя глупо.

— Я пошутила, — сказала она.

— Вот как. — Он повернулся к плите и разбил на сковородку ещё одно яйцо. Желток растёкся, и Эд смотрел, как желтизна разливается по белку щупальцами и ручейками, похожими почему-то на кровь.

Работник по техническому обслуживанию.

Уборщик.

«Работник по техническому обслуживанию» так официально называлась его должность, так она писалась в шапке годовых отчётов и на единственном листе его должностной инструкции, но ему больше нравилось слово «уборщик». Оно казалось более честным и настоящим, точнее описывало его непосредственные обязанности. Он не был уверен в том, что Барбара и Лиза предпочли бы этот термин, но Эд никогда их не спрашивал. И хотя они никогда этого не говорили и никоим образом не показывали, что чувствуют, у него было стойкое подозрение, от которого он никак не мог избавиться. Ему казалось, что жена и дочь немного стыдятся того, чем он занимается.

Эд испытывал легкое чувство вины из-за своей работы, несмотря на то, что он получал от неё удовольствие, и ему нравилось работать в школе и находиться среди детей. Очевидно, что эта ситуация должна была быть лишь промежуточной станцией; временным отрезком заполненным молодыми детьми на их пути вверх и пожилыми людьми на их пути вниз, а не способом зарабатывать на хлеб для среднеклассового, средневозрастного мужчины с женой и дочерью.

Но работа ему нравилась. Она была весёлой, не требовала грандиозных замыслов, поступков или усилий; обеспечивала безопасность, хорошую зарплату и безоблачную жизнь человеку его возраста и образования. Чего еще желать?

Перебирая связку ключей, он отыскал тот, что открывает склад обеспечения. Эд вошел в плохо освещенную подсобку; прошел мимо покрытого газетой стола в заднюю часть помещения к изогнутой полке, на которой хранились лампы дневного света. Вчера в художественном классе перегорел один из светильников, и из-за получившихся теней некоторым новичкам стало сложно различать близкие цветовые оттенки. После занятий и до конца смены времени зайти в класс не было, поэтому Эд пообещал учителю, что решит проблему этим утром, до начала уроков.

Эд нашел коробку с лампой нужного размера, вынес её в коридор, закрыл и запер за собой склад. Он повернулся и почти врезался в Кэти Эпштейн, одну из лучших подруг дочери и единственную, всё ещё жившую на их улице.

— Прости, Кэти, — сказал он. — Не заметил тебя.

Девушка посмотрела на него и её глаза расширились. Взгляд метался от груди к лицу и обратно.

— Где вы взяли этот свитер? — спросила она. Её голос, как ему показалось, был тонким, дрожащим и испуганным.

Он посмотрел на одежду, в которую был одет и увидел на себе свитер в красно-зелёную полоску. Где и когда купил этот свитер и почему решил надеть его этим утром, Эд вспомнить не мог. Он посмотрел на Кэти и пожал плечами.

— Не знаю, — сказал он. — Наверное, жена купила его мне. А что?

Она ничего не ответила, лишь попятилась назад; её голова тряслась, лицо побледнело.

Эд нахмурился.

— Кэти? — спросил он. — С тобой всё в порядке?

Она подняла руку, чтобы остановить его расспросы и попыталась улыбнуться.

— Всё нормально, — ответила она, но он мог сказать что, судя по голосу, Кэти лжет. — Мне, эээ, нужно идти, мистер Уильямс. Увидимся позже.

Он посмотрел, как она пошла по коридору дальше, затем глянул на свой свитер. Это его она испугалась? В это верилось с трудом. Свитер? Он оттянул ткань, туго её натянув. Он даже не мог вспомнить, надевал ли его раньше, но свитер был ему к лицу и был удобным.

Эд пожал плечами, затем пошел по коридору в художественный класс.


Два


Лишь благополучно покинув коридор и заняв свое место на алгебре, Кэти Эпштейн вздохнула спокойно. Она сложила учебники в ящик под сиденьем и лишь тогда обнаружила, что у неё трясутся руки.

Что с ней не так?

Раньше её никогда так не пугали ночные кошмары; их детали, сохранившие свой ужас в реальном мире.

Но раньше у неё никогда не было кошмаров, вроде того что приснился ей прошлой ночью.

Даже сейчас, по рукам поползли мурашки, когда она подумала о нём. Во сне она пришла на вечеринку в доме Лизы. Кэти уверенно прошла по дорожке, открыла дверь и вошла в дом. Вечеринка внутри была в полном разгаре. Но из мебели в доме не было ничего, кроме уродливого стола заставленного самой разной посудой для питья: дорогой хрусталь, обычные стаканы, пустые баночки из-под желе. В гостиной она никого не узнала, поэтому прошла сквозь толпу тусовщиков в другую комнату, потом дальше и ещё дальше. Дом был больше, чем следовало, и Кэти продолжала идти, пока количество гостей не уменьшилось. Наконец она оказалась в маленькой белой комнате, где за компьютером сидела Лиза.

Она повернулся, но это была не Лиза. Это была кукла Барби в натуральную величину.

И кукла ей ухмыльнулась.

Кэти повернулась и побежала обратно. В передней части дома, в центре той же гостиной, волчком вертелся труп, из которого хлестала кровь, разбрызгиваясь по стенам и капая в бокалы на столе, в то время как все присутствующие гости собрались в круг, хлопая в ладоши и улюлюкая.

Затем аплодисменты и одобрительные возгласы прекратились, свет погас, и комната погрузилась в тишину. Лишь было слышно, как вращается тело и капает кровь.

И в комнату вошел он.

Кэти не могла вспомнить, была ли она за всю жизнь так испугана. Человек ничего не делал, просто стоял в дверях, но само его присутствие понижало температуру в комнате градусов на двадцать и заставляло замереть на месте и замолчать от ужаса даже тех тусовщиков, которые моментом раньше праздновали кровавый фонтан из вращающегося тела. Кэти смотрела, не в силах отвести взгляд. В его существовании было что-то настолько зловещее, настолько изначально неправильное, что просто глядя на него, она чувствовала себя грязной и испорченной. Его лицо, спрятанное тенями и низко надвинутой на лоб шляпой, оставалось в темноте, но у Кэти было ощущение, что оно сильно обезображено. Её взгляд двинулся вниз. Его пальцы были длинными, неестественно длинными и изогнутыми. Кэти видела их силуэт на светлом фоне ночи за дверью, и почему-то эти пальцы испугали её больше всего.

За секунду до того, как она с криком проснулась, он повернулся, и она смогла разглядеть широкие красные и зеленые полосы на его старом свитере.

Такой же свитер носил мистер Уильямс.

Кэти оглядела комнату, успокаивая себя её освещением, людьми, реальностью их существования. Как она могла позволить сну так испугать себя? Так испугать, что её ужаснул свитер, надетый человеком, которого она знает с детства. Может, ей нужна помощь? Помощь психиатра. Подростки ходят к психиатру?

Кэти покачала головой. Хотелось оставить кошмар позади, забыть его, как она обычно делала, когда у неё бывали плохие сны, но, кажется, это было не в её силах.

Потому что он больше походил на воспоминание о реальном событии, а не о сне.

Это глупо, сказала она себе. Ты ведёшь себя как маленький ребенок.

Но мысли не уходили, и до конца дня она передвигалась между классами с оглядкой, избегая мистера Уильямса.


Три

За обедом в столовой стошнило ребенка, и хотя Эд быстро всё затёр мыльной водой, которая уже была у него в ведре, стало ясно, что придётся вернуться позже и отмыть всё начисто с «Лизолом».

День был тяжёлым. Вдобавок к обычным обязанностям, Эд взял на себя работу Руди Мартинеса, ушедшего на больничный уборщика другой смены, поэтому смог зайти на склад лишь после звонка на пятый урок.

Если всё и дальше так пойдёт, он задержится здесь до шести вечера.

На полу возле стола, там, где ему и полагалось быть, «Лизола» не было (об этом он поговорит с ночной сменой), поэтому Эд пошёл к стеллажам с запасами, чтобы найти его. Пройдя мимо инструментов, он поискал глазами знакомую бутылку на полке с моющими средствами, и его взгляд остановился на наполовину видимом странном предмете, который он нашел на прошлой неделе.

Кожаная перчатка с длинными стальными лезвиями, прикрепленными к пальцам.

Эд отшагнул, словно от удара током. Он совсем забыл о ней. На перчатку погребенную в куче старого тряпья в подвале, возле мусоросжигательной печи, Эд наткнулся случайно, и теперь он вспомнил, что собирался поговорить о своей находке с директором и спросить, что с ней делать.

Но почему-то он обо всём забыл.

Эд поднял перчатку, держа её с опаской. Пальцы-лезвия безвольно повисли и сошлись вместе, издав приятный металлический звук. Без сомнения, она была вдохновительницей его сна. Его сна о длинных пальцах. Его сна о потенции. Эд надел перчатку. Она была туговатой, но удобной, и длинные стальные пальцы определённо каким-то образом заставляли его чувствовать себя более сильным, более мужественным.

Более могущественным.

Откуда-то до него донесся звук детского пения, мелодия смутно знакомой песенки, которая казалась невинной и одновременно пробирала до костей. Эд резанул воздух пальцами раз, другой и пение исчезло, сменилось приятной тишиной. Он постучал лезвиями по металлической полке. Они щелкали громко и приятно, производя звук барабанной дроби. Эд осмотрелся и над собой, на верхней полке, увидел запечатанную коробку. Он потянулся и пальцы, достаточно длинные, чтобы достать коробку, легко и чисто прорезали картон, вызвав обрушившийся ему на голову водопад высыпавшихся карандашей.

Эд улыбнулся и снял перчатку. Когда он её положил, стальные лезвия, бывшие продолжением его коротких пальцев из плоти и крови, бессильно легли на полку.

Улыбка с его лица исчезла. Счастье, которое он ощущал секундой раньше, сменило неприятное ощущение пустоты. Эд уставился на перчатку, на коричневую кожу и приглушенное сияние лезвий. Перчатка была ему как раз, удобно сидела на руке, но сейчас, когда он смотрел неё, это почему-то казалось неправильным. Она выглядела как оружие. Кто мог сделать перчатку с лезвиями на пальцах? Кто вообще мог придумать нечто подобное? Какой-нибудь ребенок на уроке труда? Эд так не думал.

Он будет придерживаться своего первоначального плана: скажет о перчатке директору и пусть тот сам решает, что с ней делать.

Эд нашел бутылку «Лизола», взял её с полки и понес из комнаты. В коридоре он остановился, закрыл и запер за собой дверь, затем, слегка озадаченный, остановился. Он знал, что хотел пойти в кабинет мистера Кинни и что-то ему сказать, но хоть убей, не мог вспомнить, что именно.

Он посмотрел на руку, пошевелил пальцами, и забытое почти вернулась к нему. Но потом всё о чем он думал померкло, обратилось в ничто.

Ну и ладно. Рано или поздно вспомнит.

Эд взял швабру, «Лизол» и начал мыть коридор, ведущий к столовой.


Четыре


Лиза проснулась в больнице. Где-то рядом раздавалось ритмичное пульсирующее пиканье современной медицины в действии. Но ни голосов, ни людей она не слышала. Лиза села, огляделась и обнаружила, что находится в длинной белой комнате, заставленной букетами цветов, стоящими в ряд вдоль стены. Ни мебели, ни медицинских приспособлений в комнате не было. Рядом с кроватью — стена миниатюрных телеэкранов, каждый монитор был сплошь залит красным цветом. Лиз моргнула. Это не было похоже ни на одну больничную палату, что она когда-либо видела.

Чувствуя легкое головокружение, Лиза поднялась с постели. Увидела окно за кроватью. Она подошла к нему и выглянула, но за квадратом стекла увидела другую больничную палату, идентичную её собственной, за исключением того, что стены и кровать были красные, а стена миниатюрных телевизоров показывала сплошную белизну.

На кровати лежала кукла Барби в человеческий рост.

Лиза отвернулась от окна и через всю комнату побежала к выходу. Она распахнула дверь и рванулась в коридор, но тут же, возле стены, остановилась. Всё здесь было неправильным, пугающе смещённым, резко угловатым. Пол, стены и потолок соединялись под странно острыми углами, шахматная плитка пола была двигающейся оптической иллюзией. Металлические стыки инвалидного кресла в центре коридора, скреплялись искривленными соединениями, которые казались невозможными.

— Помогите! — закричала Лиза. Эхо её голоса по мере удаления изменялось: вместо того чтобы ослабеть и затухнуть, оно становилось ниже и увереннее, пока не вернулось к ней в поистине ужасающем образе и звучании.

Она побежала по больничному коридору прочь от эха, миновала комнату со стеклянными стенами. Эта была палата новорождённых, но кроватки и колыбельки были разломаны и опрокинуты, а постельное белье изрезано в клочья. Освещения не было, но, даже мельком глянув, она увидела брошенные на пол маленькие неподвижные тела. На полке у окна, были рассажены шесть или семь голых младенцев, личики которых смотрели в противоположную от стекла сторону. На безволосых затылках детских головок были вырезаны окровавленные треугольники глаз и носов, злобные ухмыляющиеся рты тыкв-фонарей.

Лиза побежала быстрее, завернула за угол, и там перед ней стоял монстр в человеческом обличье, самое страшное существо, которое она когда-либо видела.

Фредди.

Фредди.

Она понятия не имела, откуда ей известно его имя, но она его знала.

И, хуже того, она знала, чего Фредди хочет.

Ей хотелось закричать, заплакать, хотелось убежать, исчезнуть, но она могла лишь стоять как вкопанная, разглядывая стоящее перед ней… существо. Её сердце билось в груди как безумное, стучало так бешено, что казалось, что оно скоро лопнет.

Лиза почти желала этого.

Фредди стоял, сцепив руки за спиной и слегка покачиваясь на пятках. Его лицо было гротескной мешаниной сросшейся рубцовой ткани. Он уставился на нее маленькими холодными глазами и улыбнулся, обнажив неровные ряды мелких, странно детских зубов, побуревших от гнили и почерневших от огня. Мясистый язык в черной дыре его рта, шершавый под слизистой поверхностью, был кроваво-красным, и он похабно скользнул по плоскому куску расплавленной кожи, который был его губами.

— Лиза, — сказал Фредди, и его голос был низким нечеловеческим рычанием. — Я тебя ждал. Ты почему так долго?

Он шагнул вперед, вытаскивая руки из-за спины, и теперь она видела, что на одной руке пальцы сделаны из лезвий, длинных сверкающих лезвий, поблескивающих в стерильном холодном свете больницы. Они щелкали друг о друга со смертоносной точностью.

— Я знал, что мы столкнемся в одну из этих ночей. В одну из этих старых безумных ночей.

При его приближении Лиз почувствовала запах крови, крови и гнили, и этот запах больше всего остального придал ей смелости отвернуться от него и убежать.

Фредди рассмеялся скрежещущим, звучащим как наждачная бумага на стальной щетине звуком, который разросся и пронесся эхом по коридорам.

Она пробежала один коридор, затем другой. Повернула направо, повернула налево. Затем забежала за угол…

…и оказалась в огромном помещении, заполненном металлическими трубами, ржавыми резервуарами и вибрирующим оборудованием. Лиза остановилась. Воздух был затхлый и холодный, наполненный тяжелой давящей атмосферой, не имеющей ничего общего с физическими элементами окружения. С потолка высоко над ней свисали десятки гремящих цепей.

Многие из них заканчивались крюком на конце.

Был слышна ритмичная вибрация, оглушающий шум, который при приближении становился громче, интенсивнее, и на его фоне другой звук, гораздо более тихий и пугающий. Пронзительный скрип металла о металл.

Звук царапающих по трубе лезвий.

Лиз хотела убежать, хотела спрятаться, но проходы между оборудованием выглядели одинаково, и она знала, что Фредди может прятаться в любом из них. Она сделала глубокий вздох и начала кричать так громко и так долго, как только смогла.

Проснувшись, она всё еще кричала.

Когда Лиза вышла к завтраку, ночной кошмар всё ещё был с ней. Обычно она забывала свои сны сразу после пробуждения. Она не могла вспомнить, разве что  смутно, даже хорошие сны, те которые хотела запомнить: про медвежью шкуру, домик в сосновом лесу и про Фила Хогана. Но этот кошмар застрял в её сознании, и убрать его оттуда было невозможно. Прошлой ночью она даже почувствовала, что он снова возвращается, как только она начала засыпать, и Лиза заставила себя бодрствовать всю ночь, чтобы быть уверенной в том, что кошмар не приснится ей снова.

Фредди.

До недавнего времени это имя казалось ей глупым и немного забавным. На ум приходили Флинстоуны,[2] или возможно «Фредди и мечтатели»[3] из старых записей матери. Но этим утром имя казалось ей зловещим, как в том ночном кошмаре, ассоциировалось с извращенным насилием и смертью.

Лиза скользнула на стул, сделала глоток из стакана с апельсиновым соком, что поставил перед ней отец, и начала рыться в газете в поисках развлекательной странички.

— Ты в порядке? — обеспокоенно спросил её отец. Это он прошлой ночью первым прибежал в её комнату, он первым обнял её, успокаивая.

— Да, — устало кивнула она.

— У тебя же больше не было кошмаров, не так ли?

Она подумывала сказать правду, сказать, что не ложилась больше спать, но решила, что не хочет его беспокоить.

— Нет.

— Это хорошо. — Он поставил перед ней коробку хлопьев и тарелку с ложкой. — Позавтракай на скорую руку. Сегодня мне нужно уехать на работу пораньше. Поедешь со мной, или тебя снова подвезут Кит и Елена?

— Наверное, поеду с Кэти. Сегодня мама позволила ей взять «Т-берд».

— «Т-берд», вот как? Вам двоим лучше не ездить снимать парней.

— В семь утра? Ты серьезно, папа?

— Я всё равно вас проконтролирую, — сказал он с ухмылкой.

Лиза положила себе немного хлопьев, сдобрила их «Свит’н’Лоу»[4] и добавила молока. Отец из кухни ушел, и она обнаружила, что прислушивается к новостям по радио. Обострение ситуации на Ближнем Востоке, неудавшийся госпереворот в Латинской Америке. Местные новости: прошлой ночью в Лютеранском госпитале погибло шесть младенцев.

Она перестала жевать, вспоминая свой сон.

Хэллоунские физиономии, вырезанные на круглых головках детей.

На кухне вдруг стало холодно. Лиза неподвижно сидела и прислушивалась. Дети умерли от того, что было диагностировано, как синдром внезапной детской смерти.

Тем не менее, возможность смерти шести младенцев за ночь от этого загадочного убийцы были сколь невероятна, столь и подозрительна, и уже велось расследование.

Лиза подняла взгляд и увидела стоящего в дверях отца. Его лицо было бледным, а рот открыт, словно он был чем-то потрясён. Поза отца, то, как он стоял, напомнила ей о чём-то или о ком-то, хотя она не могла толком…

Фредди.

У неё перехватило дыхание. Лиз посмотрела на лицо отца. Их глаза встретились, она увидела в его взгляде что-то незнакомое, и это ей не понравилось.

Она вдруг почувствовала себя неуютно находясь на кухне с ним наедине, и была благодарна, когда мгновением позже вошла мать. Лиза поспешно отпросилась и, почистив зубы, накрасившись и надев туфли, поспешила к дому Кэти.


Пять


Эд сидел в подсобке, уставившись в пустую стену.

Ему было не по себе. Историю о младенцах Эд услышал в новостях, и хоть на самом деле он не считал, что имеет отношение к внезапным смертям в больнице на другом конце города, он просто не мог не думать о сне, который приснился ему прошлой ночью. Эд с болезненной четкостью вспоминал детали своего сна: пальцы, которые у него были, длинные пальцы, острые пальцы; как весело было разрушать больницу; и с каким наслаждением он вырезал хеллоуинские лица на пухлой детской плоти. Во сне всё это казалось забавным и увлекательным, но, проснувшись, Эд был сам себе отвратителен, он был испуган болезненно изуверским потенциалом своего воображения. Как будто во сне он был другим человеком, а не самим собой, хотя, возможно это была лишь всего лишь попытка дать разумное объяснение жестокости своих подсознательных мыслей. Эд гадал, что психиатр сказал бы обо всём этом.

Он продолжал смотреть на стену. Было ещё кое-что. Кое-что, связанное со сном. Кое-что ускользающее от хватки его бодрствующего разума. Девушка? Одна из учениц средней школы? Он не мог вспомнить. Но где-то на задворках мозга оставалось назойливое ощущение, чувство, что информация, которую он забыл, важнее той, которую он помнил.

Эд думал о выражении, которое увидел на лице Лизы, когда они слушали новости: оно задело и обеспокоило его больше всего остального. Лиза смотрела на него так, словно боялась его, словно знала о том, что ему приснилось, и в какой-то степени обвиняла его в смерти детей.

Но это нелепо, так ведь?

Или нет?

Раздался звонок, и шипение статики, когда интерком над столом пробудился к жизни. Это была Нора Холман, секретарша директора школы.

— Эд? — спросила она. — Ты там?

Он нажал кнопку ответа.

— Я здесь, Нора.

— В кабинете мистера Кинни нахулиганили. Прошлой ночью кто-то, я думаю что дети, бросил камень в окно. Я уже позвонила в округ, и до обеда они пришлют кого-нибудь заменить стекло, но я хотела узнать: не мог бы ты или Руди прийти и прибраться немного, пока не пришёл директор. Там везде осколки: на столе, по всему полу, а в кресле лежит камень. Вы же знаете, какой мистер Кинни будет…

Эд улыбнулся. Он знал, какой будет мистер Кинни, и знал, что если до его приезда кабинет не будет в идеальном, или близком к тому состоянии, насколько это возможно в данной ситуации, Кинни будет весь день срывать зло на Норе и на каждом встречном.

— Не переживай, Нора. Через минуту я буду там.

— Спасибо, Эд.

Он поднялся, выбросил из головы все мысли о прошлой ночи и взял щётку.

После работы он обнаружил, что едет сквозь промышленный район города, легко ориентируясь в лабиринте разъезженных дорог пресекаемых железнодорожными путями, словно знал здешние места, как будто уже бывал здесь. Эд никогда раньше здесь не был и, не считая квартала грязных домов справа от шоссе, никогда по-настоящему этот район не видел, но сейчас он колесил по дорогам и переулкам между массивных зданий, разъезжал туда-сюда, словно искал что-то.

Он понятия не имел, что ищет, но знал, что, когда проедет мимо, — узнает.

Эд проехал мимо завода по переработке алюминия, мимо места похожего на автомобильную свалку, затем выехал на обочину и остановился. Уставился на окно в близлежащем здании. Оно ещё не использовалось; было новым и недавно построенным, но его контуры на фоне постепенно заходящего солнца почему-то казались знакомыми. Знакомыми и приветливыми.

Эд выбрался из машины, вытянул ноги. Здание чем-то манило его, каким-то образом казалось дружелюбным и располагало к себе, и Эд обнаружил, что идёт ко входу по частично вымощенной и незаконченной дорожке. Передние двери — затемненное стекло, всё ещё хранящее на себе заводские наклейки, — были заперты, но это было ожидаемо; пройдя через небольшую автостоянку и завернув за угол здания, он нашел то, что искал — небольшую металлическую дверь, вделанную в бетонную стену. Эд толкнул дверь, и она открылась.

Внутри здания было темно, но ноги инстинктивно повели его вперед, сквозь огромное помещение и вниз по небольшому лестничному пролету. Эд прошёл через пустой зал с белыми стенами; сквозь заставленный высокими рядами закрытых ящиков другой зал, поменьше; мимо привинченного к полу работающего кондиционера, затем вверх по металлическим ступеням, и там остановился.

Здесь.

Эд огляделся. Он оказался в котельной, в огромном помещении, заполненном шипящим паром и грохочущим оборудованием. Всё здесь было знакомо: запахи, звуки, солнечный свет, пробивающийся сквозь грязный саван стеклянной крыши. Здание было новым, недавно построенным, но котельная выглядела старой, казалась работающей давно, и Эд подумал, что никогда не видел места, которое было таким угрожающе техногенным и в то же время уютно-интимным. Он огляделся, чувствуя себя счастливым и довольным.

Эд обошел цистерну с пропаном и остановился перед мусоросжигателем. Любовно коснулся теплого металла. Ощущение было точно таким, как ему запомнилось. Его пальцы поискали и нашли несколько грубых царапин. Они были здесь, он помнил, как вырезал лезвиями своё имя: Фредди.

И имена детишек, которых он любил.

Эд отшагнул, нахмурившись и тряся головой. Что это за херня? Его зовут не Фредди. И он никогда в жизни здесь раньше не был.

Сбитый с толку, он огляделся. Какого черта он здесь делает? Если кто-нибудь его здесь застанет, его могут арестовать за взлом с проникновением. Как он объяснит это Барбаре и Лизе?

Он повернулся, намереваясь уйти, выбраться отсюда как можно быстрее, но его взгляд остановился на крюке, висящем на цепи, прикрепленной к металлической балке в потолке. Эд протянул руку, потрогал крюк, почувствовал восхитительную дрожь, пронзившую его тело.

Жаль, что он не принес перчатку.

Он моргнул. Перчатку. Какого черта он сделал с этой штукой? Разве он не вернул её мистеру Кинни? Он хотел отдать её директору, но не мог вспомнить, сделал ли это на самом деле. Эд посмотрел вокруг. Почему он до сих пор здесь? Почему он всё ещё в этом здании?

Эд поспешно вышел из котельной и второпях, методом тыка, нашел выход из фабрики. Шагнул в холодный ночной воздух.

Холодный ночной воздух?

И в самом деле: солнце зашло, поднялась луна, мерцали звезды. Эд посмотрел на часы и был поражен, увидев, что уже без пятнадцати минут девять.

Он пробыл в здании три часа.

Испуганный, он обежал угол здания и через небольшую стоянку направился к улице.

Когда он приехал, его ждала Барбара. На её лице смешалось двойственное чувство гнева и беспокойства, но когда она его увидела, злость взяла верх.

— Где, черт возьми, ты был? — возмутилась она. — Я хотела звонить в полицию.

Всю дорогу домой он придумывал ответ, правдоподобный ответ, но в голову ничего не пришло.

— Я уезжал, — сказал он.

— Уезжал?

— Ага.

— А ты не мог позвонить мне и сказать, где ты или почему задерживаешься? — Она не ждала ответа. — Куда ты уезжал?

— Здесь, недалеко. — Он посмотрел ей через плечо, увидел стоящую в гостиной Лизу. Нахмурившись, она странно смотрела на него, её лицо было обеспокоенным. Эд успокаивающе улыбнулся ей.

— Папа? — сказала она.

— Ммм?

— Где ты взял этот свитер?

Опять свитер. Эд посмотрел на свою грудь, разгладил смятый материал. Он и не знал, что надел его. Обычно он не надевал одни и те же вещи два дня подряд.

— Наверное, твоя мама купила мне его. А что?

— Я его не покупала, — сказала Барбара.

Эд глянул на неё, затем повернулся к дочери.

— А что? — повторил он.

— Не знаю. Просто он… кое-что мне напоминает.

— Что?

Безуспешно пытаясь улыбнуться, она покачала головой:

— Ничего.

— Я не покупала этот уродливый свитер, — повторила Барбара. — И тебе бы не позволила купить такой. Наверное, он уже был у тебя до того, как мы встретились. — Она сердито смотрела на него. — Так куда же «недалеко» ты ездил?

Эд устало отстранил её.

— Поговорим об этом внутри. Я проголодался. Мне нужно что-нибудь съесть.

Барбара хлопнула за ним дверью.

И Барбара, и Лиза легли спать рано. Барбара — рассерженная, Лиза — испуганная. Эд в одиночестве сидел в гостиной и смотрел телевизор. Что-то происходило. Что-то нехорошее. Он мог понять гнев Барбары. Он был обоснованным и полностью оправданным. Но он не мог понять своё странное поведение и страх боявшейся его Лизы. Казалось, она боится оставаться в одной комнате с ним. Что, чёрт возьми, это было?

Началась реклама, и он пошел на кухню, чтобы взять что-нибудь попить. Взяв из шкафчика стакан, он бросил взгляд на кухонный стол возле раковины. По всей видимости, недавно сюда заходила Лиза и сделала себе сэндвич с джемом и арахисовым малом. Там лежал испачканный в масле нож, а рядом на столе были три параллельные линии клубничного джема стёкшие, скорее всего, с края хлеба.

Неподвижно, он стоял со стаканом в руке, разглядывая джем. Эти полоски на столе о чём-то ему напомнили, о чём-то лежащем чуть дальше края его сознания, о чём-то, что он почти мог вспомнить, но всё же не помнил. Эд разглядывал линии. Они выглядели как…

кровавые раны на коже.

Он нахмурился. Почему это пришло ему в голову? Сглотнул комок в горле, Эд впервые подумал, что с ним на самом деле что-то не так. Сны с насилием, мысли о насилии, провалы в памяти? Всё это, безусловно, казалось серьезным. Он вспомнил о дяде Барбары, Джозефе, который считал, что из телевизора за ним следят инопланетяне. Они думали, что сошел с ума, что возможно его нужно положить в психушку, но врач сказал, что бредовые идеи дяди Джозефа вызваны химическим дисбалансом в мозге, и прописал лекарства, которые решили проблему.

Эд надеялся, что происходящему с ним есть такое же простое объяснение.

Он снова посмотрел на джем на столе и увидел…

бритвенные разрезы.

Черт, да что с ним такое? Он заставил себя разглядывать линии, пытаясь увидеть их в другом, более невинном свете, но ужасный образ был у него в голове и от него невозможно было избавиться. Эд раздраженно вытер джем тряпкой и бросил её в раковину. Взял стакан и встревоженный пошел обратно в гостиную.


Шесть


После репетиции Кэти поехала домой, с Линкольн она свернула на улицу Вязов.

Но её дома там не было.

Она замедлила машину, вглядываясь в лобовое стекло. Её дом должен был быть здесь, но было очевидно, что найти его она не сможет, потому что все дома на улице выглядели одинаково: двухэтажные белые постройки с зеленой отделкой и штакетными заборами. Кэти медленно ехала по улице, выискивая почтовые ящики, детские игрушки, номера домов, что-нибудь, что позволит ей отличить один дом от другого, но сходство казалось неотличимым.

Она начала чувствовать страх. Внешне дома выглядели приветливо, но внешнее благополучие скрывало нечто тёмное и явно безумное, нечто заставляющее её нервничать и чувствовать себя крайне неуютно. Проезжая мимо, Кэти смотрела на дома, и их фасады неожиданно показались ей фальшивыми прикрытиями, симпатичными картинками скрывающими гниль и разложение.

Она была уверена, что из окон домов за ней наблюдают.

Теперь Кэти однозначно была напугана, и впервые заметила, что других машин на улице нет и признаков других людей тоже. Она почувствовала себя загнанной в угол, попавшей в ловушку. Кэти знала, что ей нужно бежать, даже если это означало бы возвращение в школу, и прибавила ходу, сворачивая на Вашингтон, но дома там выглядели точно также: типовые копии домов с улицы Вязов. Она сворачивала на Берч, на Джексон, Седар, но дома везде были одинаковые, и через некоторое время Кэти понятия не имела, где находится. Небо было безоблачным и сияюще-белым; на улице не было ни знаков, ни указателей. Вдоль каждой улицы стояли два ряда одинаковых домов.

Она остановила машину и увидела один дом непохожий на остальные. Невысокий, одноэтажный, покрашенный когда-то в ярко-розовый цвет, который давно выцвел в грязно-белый. Кэти вышла из машины и подбежала к дому; поднялась по крыльцу перешагивая через две ступеньки за раз и, распахнув сетчатую дверь, ворвалась внутрь.

В доме была одна комната, огромная, отделанная темными панелями комната, заполненная прекрасным антиквариатом. Возле дальней стены в кожаном кресле с высокой спинкой сидела старуха.

— Подойди ко мне, дитя, — сказала она. Её голос был старым и добрым, наполненным теплыми интонациями любящей бабушки.

Кэти направилась через комнату. На полпути к старой женщине она начала понимать, что прекрасные антикварные редкости вовсе не так уж прекрасны, как ей вначале показалось. Картины в рамках на стене представляли собой сцены пыток и извращений. На накрытых скатертями столиках располагались кандалы, тавро для клеймения и зловещего вида ножи. Сиденья кресел ощерились гвоздями, торчащими остриями вверх.

Старушка улыбнулась. Рядом с ней Кэти заметила металлическое сиденье, на котором покачивалась полная утка.

С неё медленно капало на пол.

— Привет, — неуверенно сказала Кэти.

— Здравствуй, — сказала старая женщина. Вблизи она уже не казалась такой уж ласковой, а её голос не казался добрым. — Хочешь куклу?

Она показала направо, и Кэти увидела сидящую на ковре девочку в белом платье. Девочка хихикнула порочным, знающим смешком. Хитро улыбнулась. «Раз, другой — Фредди идёт за тобой,» — запела она странно соблазнительным голосом. Что-то в том, как девочка выделила слово «идёт», заставило кровь Кэти застыть в жилах.

— А где кукла? — спросила Кэти.

— Я кукла, — сказала девочка, стыдливо опустив взгляд.

— Фредди идёт, — сказала старуха, и казалось, она получала удовольствие, заявляя это.

Тем же путём, мимо извращенных редкостей, Кэти помчалась обратно и выбежала из дверей.

И там был он.

На пороге Кэти остановилась. Неожиданно стало трудно дышать. Она уставилась на монстра на крыльце. Глубоких теней и искаженного света, которые раньше хотя бы частично оставляли его особенности в темноте, не было, и она ясно видела соединяющиеся друг с другом гладкие бугры ожоговых шрамов пересекающих его лицо, отвратительную сеть бесцветной расплавленной кожи видоизменившейся и повторяющей форму мышц его тощей безволосой головы. Он безжалостно улыбнулся: в безгубом разрезе рта — маленькие зубы, бесформенные и обгоревшие.

— Кэти, — прошептал он. — Я пришел за тобой.

Фредди, подумала она, его зовут Фредди.

Прежде чем она смогла пошевелиться, отпрыгнуть, уйти с его пути, монстр оказался возле нее. Рука бесцеремонно обхватила её грудь, и в живот вонзились бритвы, длинные острые лезвия с наслаждением втыкались ей в тело, беспорядочно пронзая органы и артерии. Ухмыляющийся Фредди втыкал свои пальцы-лезвия сильнее, быстрее, выше.

Снова.

Снова.

И снова.

Кэти чувствовала, как из ряда одинаковых разрезов горячими струйками мерно струится кровь, отражая замедляющееся биение её умирающего сердца. Она ощущала тошнотворный привкус крови во рту, чувствовала зловоние желчи в ноздрях. Сквозь головокружительную пелену охватившей её боли, Кэти посмотрела в маленькие безжалостные глаза Фредди Крюгера.

— Приятных снов, — прошептал он, улыбаясь.


Семь


Теперь он путешествовал, уезжая очень далеко. Миннесота. Айдахо. Невада. Аризона. Вел свой автофургон, останавливался в маленьких городках, убивал, ехал дальше. От каждого ребенка он оставлял что-нибудь себе на память. Ухо. Зуб. Палец. Он хранил их в маленьком холодильнике в задней части фургона.

Позже он их высушит и нанижет.

Кроме того, в кузове фургона в одинаковых коробках он хранил запас кукол Барби и грузовиков Тонка. Их он использовал для заманивания, предлагая детям игрушки, чтобы они прокатились с ним. Пока куклы Барби срабатывали лучше — девочек он заманил больше, чем мальчиков.

Он доехал до побережья, до самой Калифорнии, где натянул перчатку и вскрыл светловолосого подростка-серфера, выпотрошил его как рыбу и оставил на песке.

Коллекционируя пальцы, носы и коленные чашечки, он проделал путь обратно — Аризона, Невада, Колорадо, Айдахо.

Он вернулся домой довольный, использовал свой ключ, чтобы без предупреждения открыть дверь, заглянул в гостиную и увидел на полу Барбару, лежащую на спине и изогнувшегося над ней молодого мускулистого самца, целующего её в шею. «Наконец-то, мужчина!» — стонала она страстным и хриплым голосом, голосом который он помнил из прошлого, до аварии. «Наконец-то настоящий мужчина!» Эд уронил перчатку, пальцы нестройно звякнули, когда она упала на пол.

Вспотевший, он проснулся.

Тем утром он чувствовал себя виноватым, ему было стыдно за свой сон, и он был почти рад, когда Лиза не осталась на завтрак и уехала пораньше. Барбара вышла, поцеловала его как обычно и села за стол, но он почему-то не мог стряхнуть эмоциональный осадок своего сна и понимал, что немного агрессивен и зол на неё, словно она предала его не только во сне, но и в реальной жизни. В очередной раз Эд заметил, насколько она привлекательна, как хорошо выглядит, и вспомнил, как часто раньше они занимались любовью.

Она действительно этим пожертвовала?

Прекрати, сказал он себе. Ты становишься параноиком.

Но смотреть ей в глаза оказалось сложно, и они завтракали молча.

Прежде чем уехать в школу, Эд облил машину из шланга, чтобы смыть росу, и бумажным полотенцем протер лобовое и заднее стекла. Он открыл переднюю дверь машины, желая кинуть смятое полотенце под заднее сиденье, и увидел нечто заставившее сердце в груди екнуть.

Две коробки сзади, на сиденье.

Одна была наполнена куклами Барби.

Другая — грузовичками Тонка.

Нет, подумал он. Этого не может быть.

Но так оно и было. Там были коробки. Они были настоящими. Эд открыл заднюю дверь, собираясь взять коробку с куклами и отнести её в гараж, но подумал о Барбаре. Что если она её увидит? Как он это объяснит?

На мгновение он задумался, затем захлопнул дверь. Сел машину, выехал с подъездной дорожки и направился в школу. Эд пытался не замечать коробки, не думать о них, пытался притвориться, что у них нет ничего общего с его сном, но каждый раз, глядя в зеркало заднего вида, он видел коричневый картон и груды игрушек.

Казалось, куклы Барби улыбаются ему.

Атмосфера в школе отличалась от обычной. Заходившие дети, были тише и молчаливее, многие из них казались оторопевшими, чем-то испуганными. Обычную возню в коридоре, сменила тихая торжественность. Что-то случилось, и скоро от одного из учителей он узнал что.

Прошлой ночью, Кэти Эпштейн умерла во сне.

Сперва Эд подумал о Лизе. Собиралась ли его дочь ехать с Кэти этим утром? Он не был уверен, но, кажется, нет. Она бы вернулась домой, и он бы всё услышал.

— Это всегда потрясение, когда кто-то умирает таким молодым, — сказал учитель. — Особенно шокированы ученики, которые думают, что с ними не может случиться ничего подобного. Это всегда отрезвляет.

— Да, — признал Эд.

Почувствовав прикосновение к плечу, он обернулся и увидел стоящую позади него Лизу. Её глаза были красными и опухшими, по щекам катились слезы.

— Ох, папа! — сказала она, и напряженная неловкость, которая была между ними последние несколько дней, исчезла. — Кэти умерла!

Он обнял её, прижал к себе.

— Я знаю, милая.

— Ей было всего шестнадцать!

— Я знаю, — он погладил её по спине.

Мимо прошла компания футболистов. Один из них, самый здоровый — Хоган? так его звали? — ухмыльнулся.

— Инцест, — сказал он.

Его приятели засмеялись.

Зарывшись лицом в его плечо, Лиза заплакала еще сильнее, и Эду захотелось ударить парнишку по лицу. Чертов панк. Он свирепо уставился на ребенка, который быстро удалился.

Он понял, что думает о Кэти, о последнем разе, когда он её видел…

Где вы взяли этот свитер?

…и неожиданно вспомнил, что видел Кэти во сне прошлой ночью, что ему снилось, как преследует её, надевает перчатку и преследует её.

Ему снилось, как он её убивает.

Похолодев он с трудом сглотнул. Лиза продолжала плакать, но теперь он утешал её машинально, автоматически, не думая.

Эд гадал про себя: что если этой ночью другие дети умерли во сне.

Дети в Миннесоте, Айдахо, Аризоне…


Восемь


С тех пор как похоронили Кэти, Лиза не могла толком выспаться. Её ночи заполняли обрывки сна, ухваченные между старыми фильмами, дни — дремота в классе. Родители беспокоились, но относились с пониманием. Они сделали ей небольшую поблажку, когда она сказала, что слишком переживает, чтобы уснуть, что телевизор успокаивает её и помогает чувствовать себя лучше. Сказать им правду она не посмела.

Лиза не посмела сказать им, что боится заснуть.

Что боится увидеть сны.

Месяц назад, даже две недели назад она бы всем поделилась с родителями. По крайней мере, с отцом — с ним она всегда была ближе, чем с матерью. Но что-то случилось, что-то изменилось, и теперь Лиза всё больше и больше времени проводила одна. Она заметила, что другие люди, другие ученики в школе тоже избегают её отца. Он всегда был одним из самых популярных работников, один из немногих взрослых, которые не разговаривали со школьниками свысока, но в последнее время работал в одиночестве, без обычной свиты обожателей.

Это очень её беспокоило.

Ещё больше беспокоило то, что прошлой ночью она слышала, как отец разговаривал во сне. Его голос звучал иначе, ниже и грубее. Он напомнил ей…

Фредди.

Она поежилась. За прошедшую неделю она несколько раз пыталась обсудить свои сны с друзьями — Китом и Еленой, и с другими одноклассниками, которые в последнее время выглядели уставшими, словно не высыпались, но была слишком смущённой, не знала, как поднять эту тему.

— Лиза!

Она подняла взгляд с тротуара, чтобы увидеть машину Кита, медленно едущую рядом с ней по улице. Кэти прищурилась на солнце, помахала.

— Мы можем поговорить? — крикнула Елена.

Лиза подошла к машине, наклонилась к пассажирскому окну.

— Конечно, что случилось.

Елена посмотрела на Кита, затем снова на Лизу. Когда она заговорила, её голос был неуверенным и сомневающимся.

— Ты выглядишь уставшей, — сказала она.

— Толком не сплю в последнее время, — кивнула Лиза.

— А кто спит? — сказал Кит.

Елена облизнула губы.

— Не знаю, как сказать, — произнесла она. — Это так глупо звучит…

— Говори. — Пульс Лизы участился.

— Мы обсуждали это с Китом, и у нас обоих… ночные кошмары. Я знаю, что это звучит безумно, но… Ну, нам обоим снится одно и тоже…

— Фредди, — тихо сказала Лиза.

Кит и Елена посмотрели друг на друга.

— Я тебе говорила, — сказала Елена.

Кит кивнул.

— Садись в машину, — сказал он Лизе. — Нам нужно показать тебе кое-что.

— Это имеет отношение к происходящему?

— Садись в машину.

Пятнадцать минут спустя, «Хонда» Кита остановилась перед большим пустым заводом посреди городской промзоны.

— Мы приехали, — сказал он.

Все трое вышли из машины. Хотя температура в этот полдень была около восьмидесяти градусов[5], озябшая Лиза поёжилась. Она смотрела на здание перед ними. Лиза ничего о нём не знала и раньше никогда его не видела, но что-то в этом месте пугало её, заставляло чувствовать себя грязной, нечистой и отчаянно нуждавшейся в ванной. Это было почти физическое ощущение, и ей пришлось заставить себя смотреть на здание, не отворачиваясь.

— Ладно, — сказала она. — Мы здесь. Что всё это значит?

— Вот здесь его убили, — сказала Елена.

— Кого?

Кит посмотрел на нее.

— Фредди.

Теперь у неё была причина для страха, и, глядя на свежевыкрашенный фасад, она поняла, для чего это было сделано — обеление прошлого, попытка придать благополучный вид месту, которое вовсе не было таковым. Может здание и было всего лишь кирпичом и цементом, металлом и стеклом, строительными материалами; но было в нём и что-то от него тоже, от Фредди, и поэтому это место казалось неправильным, зловещим. Прищуриваясь на сияние полуденного солнца, Кэти разглядывала одно из фронтальных окон и думала, что может в новом здании разглядеть старую фабрику, ветхую, сожжённую и снесённую.

Кэти повернулась лицом к Киту и спросила.

— Что здесь произошло?

Он сглотнул.

— Нуу, думаю, сначала я должен сказать тебе, как мы разузнали об этом…

— Меня не волнует, как ты об этом узнал. Просто расскажи мне, что случилось.

— Хорошо. Знаю, что это звучит как в ужастиках, но Фредди был растлителем детей…

— Детоубийцей, — поправила Елена.

— …который из-за формальностей был освобожден в начале семидесятых. Наверное, родители детей посмотрели слишком много фильмов с Чарльзом Бронсоном или что-то в этом духе, потому что после освобождения они следили за ним. Они выследили его здесь. Он был в котельной, якобы играл с окровавленной одеждой одного из убитых им детей и разговаривал сам с собой. Он надел свою перчатку, ту, с пальцами-лезвиями, и он похоже разрезал одежду. Родители… ну, они прихватили с собой бензин… — Кит прочистил горло. — Они подожгли здание. Они его убили.

— Боже мой, — выдохнула Лиза.

— Самое ужасное, что ему, кажется, было всё равно. Он не сопротивлялся, ничего такого. Не знаю, правда это или нет, но его последними словами были: «Но много дел скопилось у меня, и миль немало впереди до сна». — Кит сделал глубокий вздох. — Он сказал это, когда горел, когда был объят пламенем.

— Господи Иисусе.

— А затем он начал смеяться.

— Но почему здесь? Почему он пришел сюда?

— Здесь было место, куда он приводил все свои жертвы. Здесь он их убивал.

— Да, но я хотела сказать, почему он приводил их именно сюда.

— У него были ключи. Он был уборщиком.

Уборщиком.

По рукам Лизы побежали мурашки. Он подумала об отце, о странном выражении, которое она замечала в последнее время на его лице.

Глядя друг на друга, они ненадолго замолчали.

И хотя никто из них не произнес ни слова, каждый чувствовал себя испуганным и почему-то очень уязвимым.

— Мы можем войти? — спросила Лиза. — Хочу кое-что увидеть.

Елена кивнула.

— Хочешь посмотреть выглядит ли всё так, как в твоём сне?

— Да.

— Я тоже.

Прогулявшись по усыпанной строительным мусором площадке, Кит поднял кусок бетона, лежащий среди обломков оставленных стройматериалов.

— Вот почему мы здесь, — сказал он и направился к зданию. — Пошли. Здесь должна быть задняя дверь, окно, или еще что-нибудь. Мы взломаем его.

Ничего взламывать не пришлось. Одна из боковых дверей была незаперта, они потихоньку открыли её, убедились, что никто не видит, и прошмыгнули внутрь. Электричества в здании не было, но откуда-то — из окон, от стеклянного потолка — исходил рассеянный свет, и они бродили по пустым помещениям.

— Постойте, — сказала Лиза, склонив голову. — Я что-то слышала.

— Я не…

— Тсс!

Теперь все они услышали. Колебания или вибрацию, ритмичный механический звук, исходящий от потолка над ними.

— Наверху, — сказал Кит.

Вниз, а затем вверх по ступенькам, они последовали за ним.

И оказались в котельной.

Лиза узнала её из своих снов, и по выражению лиц Кита и Елены, могла сказать, что и они тоже. Она стояла и не двигалась. Пахло углём, химикатами и медью, огнём, расплавленным металлом, и неявно, чем-то сладковатым и болезненно-тошнотворным. Ритмичный шум стоящего вокруг оборудования был громким и слегка гипнотичным. Над ней тянулась череда помостов, прямолинейно следующих за огромными трубами. Пол под ногами был скользким черным бетоном.

Лиза нерешительно шагнула вперед. Горячий и влажный воздух истекал конденсатом. Шипели паром разные трубы и манометры. Даже если бы она не знала, что здесь случилось, она бы почувствовала, что с этим местом что-то не так. Нечто пугающее было в этом помещении, явное ощущение неправильности, которое невозможно было ни спрятать, ни скрыть, на которое реагировал даже самый невосприимчивый человек. Здесь Фредди, когда был жив, убил множество невинных детей; здесь он медленно и нежно перерезал им глотки, играя в свои отвратительные кровавые игры.

Отсюда сейчас мертвый Фредди забирал детей в их снах.

— Давайте уйдём отсюда, — сказала Елена. Её голос был высоким и испуганным.

Кит сделал шаг вперед.

— Подожди минутку. Я хочу…

— Давайте уйдем отсюда! — крикнула Елена. Отозвавшись эхом, её голос исчез в гуле машин.

Лиза осмотрелась возле бойлера. Здесь бетон был темнее, чем в других местах, и на этой черноте она увидела клок белого.

Нагнувшись чтобы посмотреть, она нахмурилась и шокированная отпрянула назад.

Папин носовой платок. Это был папин носовой платок. Один из набора, подаренного ему на прошлый День Отца.

Нет, он просто похож на платок её отца. Это не может быть правдой. Это не может быть…

— Что это? — подойдя к ней сзади, спросил Кит.

Лиза повернулась, потрясла головой пытаясь унять тревогу в груди.

— Ничего, — сказала она. — Пойдем отсюда.

— Что ты увидела?

— Ничего!

Он оттолкнул её, поднял маленький квадрат белой ткани.

— Вот! Что это?

Не говори! предупреждала её часть мозга. Ты не знаешь наверняка!

— Это папин, — сказала она. — Это носовой платок моего отца.


Девять


Эти вечером Эд чувствовал себя странно. Не только из-за того, что Лиза смотрела на него с этим мерзким подозревающим выражением лица, с которым она ходила последнюю неделю. И не из-за того, что, когда он избавлялся от коробок в своей машине, они возвращались снова.

И снова.

Нет, было что-то ещё, его беспокоило нечто другое. Игнорируя совместные взгляды жены и дочери, Эд быстро поужинал, заглатывая еду. Он пытался читать, смотреть телевизор, но в итоге оказывалось, что он беспокойно расхаживает по дому, бродит туда-сюда.

Затем он понял, в чём дело.

Ему было скучно бодрствовать.

Ему хотелось лечь спать.

Следовало испугаться, он знал, что должен испугаться, но этого не случилось, ему было всё равно. Эд посмотрел на Барбару, сидящую на диване и смотрящую фильм по кабельному. Сегодня она выглядит иначе? Так и есть. Она выглядит более счастливой и жизнерадостной, что ли. Её кожа выглядела покрасневшей, словно она загорала.

Или занималась сексом.

Возможно ли это? Впервые примерно за неделю он почувствовал тревогу и неопределённость. Дерзкая, почти наглая самоуверенность, которую он испытывал с тех пор, как начал видеть сны, в которых он был…

Фредди

снова целым, ушла, сменилась былой неуверенностью в себе. Он изучал лицо Барбары. Боже, она была красивой. И всё еще молодой. Вполне естественно, что она хочет…

Нет, сказала часть его разума, холодная рассудочная часть, не терпящая возражений. Для нее неестественно хотеть чего-либо. И если она хотя бы задумается о другом мужчине, она заслужит…

Эд оборвал эту мысль, прежде чем она закончилась. Он всё ещё ощущал беспокойство и неловкость, но заставил себя сесть в кресло. Некоторое время безучастно смотрел какую-то чушь по телевизору, затем краем глаза глянул на Барбару и Лизу.

Боже, как ему хотелось лечь спать.

Эд фальшиво зевнул, громко и наигранно, чем тут же привлек внимание Лизы и Барбары.

— Я устал, — сказал он. — Наверное, отправлюсь на боковую.

— Хорошо, — сказала Барбара.

Лиза просто смотрела на него.

Раньше он поцеловал бы их обоих и пожелал спокойной ночи, но этим вечером желания целовать кого-либо не было. Эд прошел по коридору в спальню, где взял из шкафа купленные накануне свитер и шляпу.

Он надел их, залез в кровать и, улыбаясь, закрыл глаза.

Скорей бы заснуть.

Скорей бы увидеть сон.


Десять


У продавца в хозяйственном магазине было лицо форели.

Как у какого-то персонажа из журналов Рипли[6].

Минуя кассу на пути к садоводческому отделу, Елена пыталась не глазеть, но проходя мимо продавца не смогла отвернуться в сторону. Из белого воротника рубашки торчала сияющая серой чешуей, вытянутая голова. Под аккуратным пробором волос выпирали два огромных студенистых глаза. Носа у человека не было, но его безгубый О-образный рот открывался и закрывался в ритмичном контрапункте звуку её шагов по плитке.

Отчаянно пытаясь спрятаться от продавца, Елена поспешила по проходу как можно дальше. Ей следовало развернуться и уйти сразу же, как только она его увидела, но во имя благовоспитанной жалости, ощущаемой к инвалидам, она не хотела ранить его чувства и решила притвориться, что уродства не заметила.

Это было решение, о котором она пожалела. В магазине было тихо, и других покупателей, как и возможности покинуть магазин, не привлекая внимание продавца, судя по всему, не было.

Елена посмотрела на полки перед собой, но там, где должны были быть винты, гайки, трубы и сантехника, увидела лишь ряды кукол Барби разного размера.

Её сердце заколотилось. Неожиданно она испугалась чего-то гораздо худшего, чем рыбоголовый продавец.

Елена развернулась и побежала по проходу обратно. Её шаги были громкими, но не настолько, чтобы заглушить тяжелый неуклюжий топот рабочих ботинок позади. Её преследовали.

Фредди.

Она не посмела обернуться. Если б она его увидела, её ноги превратились бы в желе и она не смогла бы бежать. Проход был свободен. Впереди она увидела выход.

И стоящего за кассой Фредди.

На лезвия пальцев была насажена окровавленная голова продавца.

Монстр лизнул один глаз рыбины, укусил его. Брызнула зеленая жидкость. Фредди обнажил в улыбке гнилые зубы, кривые и стертые, какие-то слишком маленькие для его головы.

— Вкуснятина, — сказал он. — Хочешь кусочек?

Елена поняла, что качает головой.

Беги! сказала она себе. Беги! Но тело её не слушалось.

Фредди медленно обошел стойку с кассой. Опустил руку — рыбья голова плюхнулась на пол. Поманил Елену окровавленным пальцем-лезвием, металл громко клацал в тишине магазина.

— Я люблю все сорта рыб, — сказал он.

Затем он оказался рядом, затем схватил её, затем она закричала.

Кит был в мексиканском ресторанчике, вместе с Хоганом и его приятелями-футболистами. Это было странно. Обычно Хоган, самый успешный и популярный спортсмен в школе, не тратил на него своё время. Но сейчас они сидели за самым большим столом в ресторане, болтая как старые друзья.

Судя по рождественской елке на видимом месте в центре комнаты, были каникулы. Сияющее разноцветными огоньками дерево было украшено сушёными жуками и головами грызунов.

Головы грызунов? Жуки? В этом было что-то неправильное, но Кит не мог понять, что конкретно ему кажется неуместным. Он повернул голову, чтобы посмотреть на кабину позади, и увидел, как двое сидящих ножами для стейка вырезают куски из плоти обнаженного мужчины лежащего на столе.

— …но он как-то изменился, — говорил Хоган. — Он не похож на мистера Уильямса. Недавно шёл мимо по коридору, только глянул на него и у меня мурашки по телу побежали.

Подошёл официант и поставил перед ними большие тарелки, на которых возвышались грузовички Тонка.

— Аккуратнее, — сказал официант. — Тарелки горячие.

Кит посмотрел на грузовик у себя на тарелке, затем поднял взгляд…

…и оказался в умывальнике рядом со школьной мужской раздевалкой. Вокруг стояли Хоган и другие футболисты, но все они молчали. Кит понял, что они напуганы.

Раздался глубокий басовый звук, низкий гул, и дверь в умывальник с грохотом распахнулась.

— Это тренер, — сказал Хоган. Его лицо побледнело.

Кит повернулся к двери.

И там был Фредди.

— Сегодня мы учимся гигиене, — сказал Фредди.

Ухмыляясь, он поднял зубную щетку, только вместо щетины из красного пластика ручки торчали сотни крошечных булавок и иголок. Он указал на Джимми Хита, самого низкорослого футболиста в команде.

— Держи, — сказал он.

Он усмехнулся, когда испуганный мальчик взял щетку из его руки.

— Ты должен чистить зубы после каждого приема пищи, — сказал Фредди. — Это единственный способ избавиться от этого налёта. И от этой эмали. И от этих дёсен.

Джимми начал чистить зубы. Иглы громко скребли по зубам. Изо рта на подбородок потекла кровь.

Смеясь, Фредди двинулся к Киту и приобнял его. Пальцы-лезвия многозначительно свисали с плеча Кита.

— Я покажу вам, как принимать душ.

Пока Фредди вел его через умывальник в раздевалку и к душевым, Кит хотел вырваться, убежать, но ничего не мог поделать. Он почувствовал, как с него сорвали одежду и толкнули на плитку, затем — болезненные струи обжигающей воды, бьющие ему в лицо.

Он закричал от мучительной боли.

— Мойся хорошенько, — сказал Фредди. Он пронзил кусок мыла одним из лезвий и начал скрести мылом и лезвием по груди Кита.

Кровь обильно стекала на плитку и, закручиваясь, медленно исчезала в стоке.


Одиннадцать


— Эд.

Громче:

— Эд!

Вздрогнув он проснулся и открыл глаза на звука голоса. Некоторое время тщетно пытался понять, где он. Эд думал, что всё еще находится в котельной. Затем замешательство прошло, и он понял, что он в подсобке. В дверях стоял мистер Кинни.

— Не высыпаешься в последнее время? — директор улыбнулся, заходя в офис. — Слушай, Эд, я хотел поговорить с тобой о… — Его голос замер, а на лице появилось жесткое выражение. — Где ты это взял? — спросил он, указывая.

Эд посмотрел вниз, на перчатку. Та была у него на руке, пальцы-лезвия нескладно лязгали, пока он снимал её.

— Это пустяк, — ответил он.

— Я знаю, что это, — возразил мистер Кинни, — и хочу, чтобы ты отдал это мне немедленно. — Его голос немного дрожал. — Я не знаю, шутка это или что-то вроде, но если это шутка, то очень дурная. Эд, не знаю, что по-твоему ты делаешь, но… — Он протянул руку.

Эд отпрянул.

— Она моя.

— Эд.

— Она моя. — Эд взял шляпу и надел. Пальцы громко лязгнули, когда он это сделал. Неожиданно он почувствовал злость и с удивлением понял, что ненавидит директора.

— Эд, я не знаю, что ты…

— Заткнись, Кинни, — выплюнул Эд. — Я не обязан тебя выслушивать. И не обязан делать то, что ты говоришь. Я больше на тебя не работаю, сукин ты сын.

— Что…

Он оттолкнул директора и вышел в коридор.

— Ты с ума сошел! — крикнул мистер Кинни ему вслед. — Я позвоню в округ. Я полицию вызову.

Эд развернулся.

— Только попробуй, и я убью тебя.

Он повернулся спиной к директору и пошел по коридору прочь из здания. На открытом воздухе он посочувствовал себя лучше, ближе к нормальному состоянию, и дезориентированный, на мгновение остановился на ступеньках, прищурившись на солнце и делая глубокий вдох. Эд посмотрел на руку, на безвольно покачивающиеся сияющие лезвия и почувствовал себя глупо и нелепо. Идя через парковку, он снял перчатку. Та легко соскользнула с руки, и он моргнул, не в силах вспомнить, почему чуть раньше так разозлился на директора, почему так сильно его возненавидел. Эд открыл дверь машины, бросил пальцы-лезвия внутрь.

— Ты ублюдок!

Эд повернулся, чтобы увидеть бегущую к нему через стоянку футбольную знаменитость (Логан? Хоган?) и группу его приятелей-спортсменов. Очевидно они были взбудоражены, и очевидно из-за него. Эд видел стиснутые челюсти и сжатые кулаки. Также он видел и ощущал ярость в их движениях. Но прежде чем он смог сесть в машину и, закрыв двери, обезопаситься, игроки в мяч окружили его неровным полукругом.

— Ты чертов убийца, — сказал Хоган.

Спортсмены столпились ближе.

Эд притворился озадаченным.

— В чём дело?

— Я знаю, что ты сделал. Я видел тебя в своих кошмарах.

— Я тоже! — прокричал другой парень.

— И я!

— Послушайте, — сказал Эд отступив к машине. — Я понятия не имею, о чем вы говорите.

— Ты убил Кэти, ты убил Кита и ты убил Елену! — Хоган толкнул его. — Сейчас мы позаботимся, чтобы ты никому больше не причинил вреда!

— Ты слышишь, что говоришь? Ты понимаешь, какое это безумие? — Эд смотрел на них, широко открыв глаза. Отчасти он верил своим протестам, в искренность каждого произнесенного им слова, но всё же, где-то в голове он помнил Хогана из сна прошлой ночью. Помнил Кита и Елену. Он помнил невысокого друга Хогана и зубную щетку, похожую на подушечку для иголок.

Эд бросил быстрый взгляд в сторону самого невысокого в шайке.

Увидел бинты вокруг странно опухшего рта ребенка.

— Ты не… — начал он.

Они накинулись на него всей командой. Он смог лишь поднять руки, чтобы отразить удары, а после упал, замечая лишь красные кулаки, побагровевшие лица и пинающие его грязные белые кроссовки. Сопротивлялись навалившимся, Эд заставил себя встать, с невероятным усилием открыл дверь машины и схватил перчатку.

Избиение прекратилось.

— Я убью вас, — сказал Эд. Его голос звучал не как обычно, был низким и тихим. Дети посмотрели на него со страхом, и он почувствовал себя лучше, сильнее, могущественнее. Надел перчатку, веером растопырил пальцы. Ухмыльнулся. — Помните их, мальчики?

Спортсмены, такие смелые секунду назад, посмотрели на него, посмотрели друг на друга и пустились бежать.

Эд смеялся, глядя как они улепетывают.

Он всё еще смеялся, когда сел в машину и выехал со стоянки.


Двенадцать


Лиза нервно стучала ногой по полу телефонной будки. Кит и Елена. Мертвы. Оба мертвы. Она отерла лоб. Ей было жарко, она вспотела. Топик лип к телу, лифчик был слишком тугим, и она чувствовала кислую вонь собственного пота. Лиза вытерла щёки. Телефонный гудок. Еще один. И еще один. На четвертом гудке включился автоответчик. Она услышала запись неспешного снисходительного голоса матери.

Мам, пожалуйста, подумала она. Возьми трубку.

Но трубку никто не взял, послание закончилось, и, расплескивая слова, Лиза быстро сказала то, что хотела.

— Мам, — сказала она задыхаясь. — Это я. Я хочу, чтобы ты ушла из дома. Прямо сейчас. Пока папа домой не вернулся. Я не могу объяснить, но тебе нужно оттуда уйти. Не говори папе, куда идешь. У меня есть немного денег, и я сяду на автобус до Чикаго. К бабушке. Позвони мне или встреть меня там. Только папе не говори. Он опасен.

Произнося слова, в голове она видела обгоревшего человека, приснившегося ей прошлой ночью. Фредди. Он не увидел её, направляясь в сторону хозяйственного магазина, и не заметил её сидящую в одной из машин на оживленной улице, но она его видела. Его лицо было другим: более угловатым, более жестоким, но его походка и движения, напомнили ей отца.

На нём был папин красно-зелёный свитер.

И его шляпа.

Это она знала наверняка.

Перед тем как повесить трубку, она закрыла глаза.

— Я люблю тебя, мама, — сказала она.

Лиза закрыла глаза, с трудом сглотнула, прислонилась к наполовину стеклянной будке.

Она молилась. Впервые с тех пор, как в четвертом классе она перестала ходить в Воскресную школу, она молилась.

Лиза надеялась, что Господь услышит её.


Тринадцать


Дом был всего лишь в пяти минутах езды от школы, но дорога заняла у Эда почти час. Он сворачивал и сворачивал на боковые улицы, желая держаться подальше, желая остановить самого себя и не причинить боль Барбаре.

Но зачем ему причинять Барбаре вред?

Потому что она лживая, неверная шлюха.

Но он её любит.

Но она его — нет.

Однажды он почти въехал в грузовик на встречной полосе и на краткое мгновение почувствовал себя хорошо, будто принял правильное решение. Затем прежние доводы вновь заявили о себе, и Эд свернул с дороги, игнорируя гудки и крики из окружающих машин.

И всё-таки, наконец, он утомился. Наконец он приехал домой. Эд заглушил машину, вытащил ключ из замка зажигания и некоторое время сидел, уставившись на пустое лицо гаражных ворот. Он посмотрел на соседнее сиденье. Увидел перчатку. Увидел шляпу. Медленно надел их.

Вышел из машины.

Он убил Барбару, пока она спала. Она лежала в постели, улыбаясь в послеобеденном сне, и наверняка ей снился какой-нибудь мускулистый молодой самец. Эд натянул перчатку потуже и, скрежетнув пальцами-лезвиями, полоснул тонкую нежную плоть живота. Кожа разошлась аккуратно и абсурдно легко, из одинаково расположенных порезов хлынула кровь и заструилась по её телу на кровать. Барбара попыталась закричать, открыв глаза и рот в шокирующе ужасном тандеме, но он срезал ей лицо, а дальше кровь была везде.

Эд вышел, закрыл дверь спальни, затем спокойно спустился на кухню, где отмыл свои лезвия в раковине: красная кровь размываемая водой становилась розовой.

Он взял пузырек снотворных таблеток из аптечки возле набора для приправ и положил его в карман, на потом.

Вернувшись в спальню, Эд вытащил из шкафа свою поношенную шляпу и красно-зеленый свитер. Надел их, затем снова натянул перчатку. Увидел мигающий красный свет на автоответчике и острым как бритва кончиком лезвия нажал кнопку «проиграть сообщения». Услышав испуганный голос дочери, Эд не удержался и захихикал. Она звучала так чертовски испуганно.

Но он терял время. Они будут разыскивать его, скоро придут за ним, Он это знал. Так случалось всегда.

Эд вышел наружу и сел в машину. На заднем сиденье, там, где и должны были быть, находились две коробки: с Барби и с грузовичками Тонка. Это его порадовало. Ему нравилось быть подготовленным.

Теперь всё что ему нужно, это убраться отсюда и найти местечко поспокойнее.

Он улыбнулся сам себе, подумав о котельной, о футбольной команде, о мистере Кинни. Он повеселится. Он их всех достанет.

Но это будет позже. Сначала Чикаго.

И Лиза.

И может быть ещё несколько детишек.

Он завел машину, сдал на дорогу. Но много дел скопилось у меня, подумал он. И миль немало впереди до сна.

И миль немало впереди до сна.

Он догнал «Грейхаунд» в часе езды от города, и последовал за ним в Город Ветров[7]. Всю дорогу он барабанил пальцами по рулевому колесу и сам себе ухмылялся.




Примечания

1

В рассказе использованы строки из известного стихотворения Роберта Фроста «Остановившись у леса снежным вечером» (Stopping by Woods on a Snowy Evening), в переводе Бориса Зверева (http://www.netslova.ru/zverev/frost.html)

2

Главного героя мультсериала «Флинтстоуны» звали Фред Флинтстоун.

3

«Freddie and the Dreamers» — британская поп-группа 1960-х.

4

«Sweet'N Low» — марка сахарозаменителя.

5

По Фаренгейту. Примерно 27°по шкале Цельсия.

6

Роберт Лерой Рипли (Robert LeRoy Ripley; 1890–1949) — составитель знаменитого сборника «Believe it or not!» («Хотите верьте, хотите нет!») о всякого рода курьезных случаях, малоизвестных фактах и явлениях, уникальных способностях людей.

7

Город ветров — одно из прозвищ Чикаго. Его происхождение связывают, как с погодными условиями, так и с политикой.