Джек Кетчам

Стервятники (Мертвый сезон)

Часть первая

12 сентября 1981 года

02.26.

Они видели, как женщина пересекла луг и, перешагнув через невысокую каменную

стенку, углубилась в возвышавшийся позади нее лес. Движения ее были неловкими, даже
неуклюжими – догнать такую большого труда не составит.

Они   решили   остановиться,   чтобы   немного   передохнуть,   а   заодно   наломать   себе

березовых веток, с которых тут же принялись сдирать кору. Все это время они отчетливо
слышали, как она бежит через подлесок, переглянулись, улыбнулись, но так и не произнесли
ни слова. Очистив все ветки, они устремились за ней следом.

* * *

Она благодарила Господа за то, что он подарил ей луну – без нее она так и не заметила

бы дыру в земле, оставшуюся на месте старого и глубокого погреба. Осторожно обогнув
зияющее   отверстие,   женщина   снова   перешла   на   бег,   продираясь   сквозь   заросли   травы   и
папоротника, пробегая мимо белых сосен, черных сосен, берез и тополей. Под ногами мягко
проминались   мох   и   лишайник,   ноздри   щекотали   запахи   древесной   трухи   и   хвои.   Она
слышала,   как   они   движутся   где-то   позади,   оглашая   ночной   лес   своими   негромкими,
нежными, почти музыкальными голосами; так – ребятишки, резвящиеся в темноте. А потом
вспомнила прикосновение их рук – грубых, шершавых, сильных маленьких рук с длинными,
острыми, грязными ногтями, которые царапали ей кожу, когда они пытались схватить ее. Она
непроизвольно   вздрогнула.   Их   смех   становился   все   ближе,   тогда   как   лес   перед   ней
постепенно сгущался.

В такой темноте особенно не разбежишься – почти ничего не видно. Длинные ветки

цеплялись   за   волосы,   норовили   выколоть   глаза.   Она   скрестила   перед   собой   голые
предплечья,   стараясь   уберечь   лицо,   и   руки,   приняв   на   себя   все   удары   ветвей,   стали
покрываться   кровоточащими   царапинами.   Бежавшие   позади   дети   остановились   и
прислушались. А она заплакала.

Ну какая же ты глупая, – подумала она. – Разреветься именно сейчас. – И вот снова

послышался   звук   их   шагов.   Видно   ли   им   ее?   Она   устремилась   вперед,   в   самую   гущу
кустарника.   Старые,   задубевшие   ветки   легко   пронзали   тонкую   ткань   хлопчатобумажного
платья, отчего ей казалось, что она бежит нагишом, тогда как по рукам, ногам и животу уже
текли все новые и новые тоненькие струйки крови. Боль не останавливала ее; напротив –
подгоняла   вперед.   Отставив   попытки   защитить   лицо,   она   принялась   обеими   руками
отталкивать, раздвигать летящие навстречу ветки, стремясь поскорее выбраться из чащи на
открытое место.

Потом сделала глубокий вдох и тут же ощутила запах моря, которое находилось где-то

близко, почти рядом. Она снова припустилась бежать. Ведь там могли быть дома, коттеджи
рыбаков.   Кого   угодно.   Луг   оказался   длинным   и   широким.   Вскоре   она   стала   различать
доносящийся откуда-то спереди легкий рокот прибоя, и, сбросив туфли, босиком устремилась
навстречу   этому   шуму,   не   замечая   того,   что   одиннадцать   маленьких   и   бледных   фигурок
наконец   прорвались   сквозь   последнюю   кромку   кустов   и   остановились,   наблюдая   за   ее
несущейся вперед и освещаемой лунным светом тенью.

Она не увидела ничего из того, на что так надеялась – ни домов, ни огней, лишь только

широкая, поросшая высокой травой равнина. А что, если там действительно ничего нет –
одно лишь море, и все? Таким образом она окажется в ловушке, в западне. Сейчас об этом не
хотелось   даже   думать.   Быстрее, –   сказала   она   себе, –   не   мешкай. –   Утомившиеся   легкие
давали о себе знать колющей, холодной болью в груди. Шум прибоя становился все громче;
значит море где-то совсем недалеко, скорее всего, прямо за лугом.

Затем она снова услышала – прямо у себя за спиной – топот бегущих ног, и поняла, что

они догоняют ее. Она неслась вперед и сама удивлялась, откуда только силы взялись. А они
тем временем заливисто смеялись, и смех их был ужасен – такой холодный, зловещий. Краем
глаза она увидела, как несколько фигурок догнали ее, но продолжали бежать вровень с ней;
бежали они легко, без видимых усилий, заглядывая ей в глаза, ухмыляясь, поблескивая в
лунном свете оскалившимися зубами и искрящимися глазами.

Женщина   прекрасно   понимала,   что   находится   в  полнейшей   беззащитности.   Они   же

продолжали играть с ней, и потому ей не оставалось ничего иного, кроме как бежать вперед и
надеяться – хотя надежды, в сущности, уже не было – на то, что когда-нибудь им надоест эта
игра   и   они   отстанут.   Поблизости   же   по-прежнему   не   было   ни   одного   дома.   Значит,   ей
суждено умереть в одиночестве. Она услышала, как один из них заныл, совсем по-собачьи
заскулил у нее за спиной, и тут же почувствовала, как что-то хлестнуло ее по ногам. Боль
оказалась настолько резкой, неожиданной и сильной, что она едва не упала. Ну вот и все. Они
окружили ее со всех сторон – выхода у нее уже не было. Женщина почувствовала, как ее
желудок сжался  в тугой комок, а сама она вот-вот  сдастся  под натиском  ошеломляющей
паники.

В тысячный раз она проклинала себя за то, что остановила тогда машину, за то, что

вздумала разыграть эдакую добросердечную самаритянку. Но ведь и в самом деле чудовищно
было   видеть   маленькую   девчушку,   которая   в   полном   одиночестве   ковыляет   по   темной,
пустынной   дороге.   Стоило   ей   сделать   поворот,   как   она   тотчас   же   увидела   ее:   платьице
разорвано почти до пупа, высвеченные фарами ручонки прижались к лицу, словно в тщетной
попытке унять поток слез. На вид ей было лет шесть, не больше.

Она остановила машину и подошла к ребенку, думая про себя: «Несчастный случай?

Изнасилование?» Но вот девочка подняла на нее свои внимательные, темные глаза, в которых
не было ни малейшего намека на слезы, и неожиданно улыбнулась. Было в ее манерах нечто
такое, что заставило женщину резко обернуться, посмотреть в сторону машины – и тут она
увидела их, стоящих у нее за спиной, отрезавших ей путь назад.

Внезапно   ей   стало   страшно.   Она   закричала,   чтобы   они   отошли   от   машины,   хотя

прекрасно  понимала,   что  этого  не   будет.   «А  ну  убирайтесь,  прочь  отсюда!»  –  на   всякий
случай   повторила   она,   чувствуя   себя   в   совершенно   беспомощном   и   даже   дурацком
положении,   и   в   этот   момент   они   вдруг   все   разом   засмеялись   и   начали   постепенно
надвигаться на нее. Через несколько секунд она почувствовала прикосновение их маленьких
рук к своему телу и поняла, что они хотят убить ее.

И   вот   сейчас   бегущие   дети   медленно   приближались   к   ней.   Она   позволила   себе

оглянуться и посмотреть на них. Какой ужас. Мерзость. Теперь их было четверо: трое слева
от нее и один справа, причем первая группа состояла из одних мальчиков, тогда как одиноко
стоящий   ребенок   оказался   молодой   девушкой.   Она   кинулась   на   эту   девушку,   с   силой
толкнула  ее  – та,  издав  крик  боли  и  удивления,  отлетела  в  сторону.  Со стороны   троицы
послышался очередной взрыв смеха, и в тот же момент она почувствовала обжигающую боль
в   спине   и   в   районе   плеч,   после   чего   двумя   очередными   ударами   веток   ее   стеганули   по
ягодицам.

Ноги словно напрочь лишились всей своей силы и стали какими-то ватными, а сама она

понимала, что с каждой минутой все больше слабеет. И все же страх перед падением на
землю оказался сильнее боли, намного сильнее. Ведь если она упадет, они наверняка забьют
ее до смерти. Она чувствовала, что плечи и бедра стали странно липкими, и тут же поняла,
что это кровь. Море же было уже так близко, что она ощущала его густой, солоноватый запах,

словно волнами обволакивавший все ее тело.

И тогда она побежала дальше.
Краем   глаза   она   заметила,   что   к   бегущим   слева   от   нее   присоединился   еще   один

мальчик,   постарше,   скорее   даже   не   мальчик,   а   уже   подросток,   который   бежал   особенно
быстро. Бог мой, – подумала она, – что же это на нем одето? Шкура какая-то, определенно,
шкура какого-то животного. Но кто, ради всего святого, эти люди? Справа также появились
два новых ребенка, хотя по их внешнему виду она не могла определить их пол. Видно было
лишь то, с какой завидной легкостью они передвигались по траве. Прекратите играть со
мной, –   молча   взмолилась   она. –   Пожалуйста,   прекратите.   Внезапно   подросток   рванулся
вперед и, обогнав ее, оказался впереди, преграждая ей путь. Итак она оказалась окруженной
со всех сторон. Когда подросток обернулся и глянул поверх своего плеча назад, она увидела,
что все его лицо представляло собой сплошную маску из прыщей и засохших струпьев.

От страха все ее тело била противная, леденящая дрожь. Своими ударами они глубоко

рассекли кожу на ее спине и ногах, однако у нее не оставалось иного выхода, кроме как
продолжать бег – бежать и бежать дальше, к морю.

Она пристально всматривалась в спину подростка, стараясь сфокусировать на ней свой

взгляд, хотя бы немного восстановить силы и мобилизовать остатки мужества. Неожиданно
он резко развернулся – она тут же увидела стремительный полет самодельного хлыста, и ее
лицо словно взорвалось от боли. Из носа потекла кровь, а щеки заполыхали от нестерпимого
жжения.   Во   рту   также   появился   привкус   крови.   Дышать   становилось   все   труднее.   Она
понимала, что скоро ей придется остановиться, и у нее было такое ощущение, словно какая-
то часть ее естества уже умерла.

По инерции продолжая бег, женщина едва не столкнулась с подростком, который вдруг

резко остановился прямо перед ней. Ее взгляд метнулся влево, затем вправо, ища путь к
возможному спасению. При этом она старалась не поднимать взгляда на его лицо – до тех
пор, покуда ей не пришлось это сделать.

И в тот же миг за его спиной, в отдалении, что-то блеснуло.
Точно, так оно и есть. Море. Непонятно откуда на нее навалилась страшная усталость.

Куда же ей бежать дальше? Вокруг по-прежнему не было абсолютно ничего – ни домов, ни
огней,   лишь  крутой   обрыв  гранитного  утеса,   за   которым  простиралась  океанская   бездна.
Скорее   всего,   она   погибнет   от   одного   лишь   столкновения   с   лежащими   внизу   камнями.
Значит,   никакой   надежды,   абсолютно   никакой.   И   тогда   она   остановилась   и   медленно
оглядела лица собравшихся вокруг преследователей.

На короткое мгновение они снова показались ей самыми обычными детьми, а сама она

изумленно оглядывала их одежду, представлявшую собой клочья каких-то тряпок и обрывки
непонятно чего; всматривалась в грязные лица, в глаза, блестевшие от возбуждения погони, в
маленькие, плотные тела. Нет, подобного никак не может быть, – думала она. – Дети просто
не могут вести себя подобным образом, а сама она всего лишь заблудилась в собственном,
кровавом, агонизирующем кошмаре. Но потом она увидела, как их тела чуть пригнулись,
напряглись, зажатые в руках прутья взмыли в воздух, веки почти сомкнулись, а губы плотно
сжались. Она больше не могла смотреть на них и снова закрыла глаза.

Не прошло и секунды, как они набросились на нее. Мерзкие когти принялись рвать ее

одежду, прутья жестко захлестали по голове и плечам Женщина истошно завопила, но это
лишь  вызвало  очередной   всплеск  их  смеха.  Она  почувствовала   прикосновение   к  телу   их
слюнявых ртов, принявшихся облизывать, до крови царапать ее кожу. Еще никогда в жизни
ей   не   доводилось   переживать   подобного   страха,   заставившего   ее   издать   еще   один
пронзительный   крик.   Но   затем   в   груди   у   нее   всколыхнулась   забытая   сила,   в   сущности,
намного превосходившая детскую мощь любого из них, а сама она словно превратилась в
раненого монстра. Открыв глаза, она принялась дико, яростно, отчаянно колотить своими
маленькими кулаками по их лбам и ртам, жестко отталкивать их грязные, вонючие, мерзкие
тела. На какое-то мгновение она даже смогла прорваться сквозь их оцепление и устремиться
к подростку, что был постарше; они тут же сомкнулись, но и она не желала успокаиваться:

резко   оттолкнув   кого-то   от   себя,   она   стремительно   развернулась   вокруг   своей   оси   –   и
вырвалась наружу Путь был почти свободен, перед ней стоял только тот подросток, но и он,
видимо заметив ее яростный натиск, в последний момент отступил в сторону.

Времени на раздумья не оставалось – ни думать о чем-то, ни чего-то бояться. У нее

попросту не оставалось иного выхода. Она пулей промчалась мимо застывшего на месте
подростка и устремилась в ночь. А потом взмыла в воздух, постаравшись как можно сильнее
оттолкнуться ногами от холодного камня – и полетела вниз, к диким, пенящимся, бурлящим
волнам, в бескрайнюю и леденящую темноту, навстречу соленому морю, которое через долю
секунды смыло с ее израненного тела последние следы крови.

01.15.

В маленьком синем чемоданчике не лежало ничего такого, что могло бы заинтересовать

их. Три хлопчатобумажные и уже слегка запачкавшиеся блузки; зеленый пуловер; лифчики,
трусики, чулки, твидовая юбка. На переднем сиденье лежал белый кашемировый свитер с
застежками спереди. Девушка натянула его поверх своей изорванной армейской рубахи и
провела   грязными,   шершавыми   ладонями   по   нежной,   бархатистой   ткани,   втирая   грязь   в
рукава. Краем глаза она увидела, как две другие десятилетние девочки принялись орудовать
перочинными ножами в «бардачке». В салоне все еще ощущался запах духов и сигаретного
дыма.

Кроме   некоторых   бумаг   –   автомобильных   карт,   водительских   прав   и   техталона   –   в

«бардачке» ничего не оказалось. Мальчик с прыщавым лицом вскрыл лежавшую на переднем
сиденье   косметичку   и   принялся   своими   длинными,   костистыми   пальцами   перебирать   ее
содержимое: пластмассовую расческу, щетку для волос, заколки, красный шелковый шарфик,
губную помаду, румяна, карандаш для бровей, пузырек с тушью для ресниц, старое и уже
помутневшее   карманное   зеркальце,   записную   книжку,   солнцезащитные   очки,   паспорт,
карманный   калькулятор,   триллер   в   мягкой   обложке,   пилку   для   ногтей,   еще   одну   губную
помаду, кошелек. Затем он опустошил его содержимое, которое составляли восемьдесят пять
долларов   –   десятками,   пятерками   и   однодолларовыми   бумажками, –   карточка   в   магазин
«Блумингдейла»   и   кредитные   карточки   «Мастер   Чардж»   и   «Америкэн   Экспресс».
Небрежным жестом руки он откинул фотокарточки в пластмассовых рамках: улыбающиеся в
объектив   мужчина   и   женщина   в   купальных   костюмах;   маленькая,   странной   внешности
собачонка; престарелая женщина в бигуди, ощипывавшая лежавшего на фарфоровом подносе
цыпленка.

Ничего такого, что заслуживало бы его внимания, он так и не обнаружил.
Извлекши   из   машины   свое   угловатое,   подростковое   тело,   он   махнул   терпеливо

поджидавшим у него за спиной маленьким мальчику и девочке. Дети тут же забрались на
сиденье. Мальчик выбрал тюбик с губной помадой – той, что была потемнее – и принялся
рисовать круги  на  зеркальце  заднего  вида.  Девочке явно  пришлись  по вкусу  фотография
собачонки, слегка похожей на крысу, и карманное зеркальце, которые она сунула в висевшую
у   нее   на   шее   засаленную   кожаную   сумку.   Между   тем   мальчик   постарше   обнаружил
засунутый под сиденье термос со льдом, потряс его – тот оказался почти пустым.

Багажник ему открыть так и не удалось, поскольку под рукой не оказалось ломика, а

болтавшиеся на цепочке в замке зажигания ключи абсолютно ничего для него не значили. Он
вообще не понимал, что такое ключи, хотя догадывался, что в багажнике могло находиться
нечто интересное.

На обратном пути, идя через лес, они засекли сову, дождались, пока та выследила и

напала   на   свою   добычу   –   крупную   лягушку-быка,   которую   почти   невозможно   было
различить на фоне береговой линии. Потом дождались того момента, когда сова с добычей в
клюве уселась на ветке одного из деревьев и принялась рвать ее мягкую плоть. Мальчик с
нездоровой кожей наклонился, поднял с земли камень и ловко метнул его в птицу – тот
угодил ей прямо в грудь и сшиб сову в заросли ежевики. Младшие восторженно заверещали,

однако подросток решил не добивать раненую птицу, явно опасаясь ее острых когтей – пусть
подойдет какой-нибудь крупный зверь, которому ее копи были не страшны, и довершит дело.

Ночью все выходили на охоту.

11.30.

Постепенно   кухня   начинала   нравиться   ей   все   больше.   А   что,   отличная   получится

кухонька – вот только как следует отчистить да отмыть ее. Длинный, а к тому же еще и
раздвижной кухонный стол, просторная мойка, огромное окно, много света, проникающего
через широкое, выходящее на восток окно, где над полем увядающего золотарника вдали
маячила горная вершина. Да, и впридачу к нему два других окна поменьше – на запад и юг.
Но самое главное, большая и старая пузатая печка, располагавшаяся почти по центру кухни и
способная, судя по ее размерам, согреть не только ее саму, но также и все спальни в доме.

Как ни странно, кухня оказалась самым просторным помещением и, судя по всему,

была призвана являться своеобразным центром жизни всего дома. В нее вели обе двери:
задняя, располагавшаяся слева от мойки, и главная входная дверь, которая была прорублена
рядом с громадным кожаным диваном, показавшимся Карле очень даже удобным. Она чуть
отошла от раковины и огляделась вокруг. Ну вот, сейчас совсем другой вид. Подняв с пола
большой бумажный пакет с мусором и золой из камина, она отнесла его на крыльцо, где
стоял мусорный бак.

Денек тоже выдался просто чудесный, – подумала она. – Ярко светило солнце, хотя в

воздухе все еще ощущался легкий холодок, из-за которого она позволила себе роскошь весь
день не гасить столь полюбившуюся ей печку. В отдалении слышался глухой рокот прибоя.
Жаль, конечно, что в дополнение ко всему отсюда не был виден океан – разве что о нем
напоминал альбатрос, маячивший в небесной вышине примерно в полумиле от дома.

Она   распахнула   дверь   дровяного   сарая   и   увидела,   что   он   заполнен   дубовыми   и

тополиными поленьями, а в отдельной коробке на полу лежала заранее заготовленная щепа.
Судя по всему, кто-то основательно постарался приготовить жилище к ее приезду. Грязи,
правда, было предостаточно, хотя иного нельзя было и ожидать; впрочем, Карла отнюдь не
возражала против того, чтобы провести небольшую чистку. Особенно ей понравилось то, что
дрова оказались заранее наколоты; сама она за всю свою жизнь так и не освоила это нехитрое
занятие. Кроме того, ей особенно пришлись по душе всевозможные мелочи, типа висевшего
над   телефоном   списка   номеров   первой   необходимости   –   явно   на   тот   случай,   если   ей,   к
примеру,   понадобится   врач   или,   не   дай   Бог,   полиция;   или   удлинительный   шнур   для   ее
пишущей машинки, которую она оставила на письменном столе; или то обстоятельство, что
кто-то   словно   заранее   позаботился   о   ней   и   к   ее   приезду   предусмотрительно   включил
холодильник.

Более того, кто-то хоть и поверхностно, но все же прошелся по дому с веничком, и

вообще, даже несмотря на то, что, как сказал ей агент по найму недвижимости, жилище
пустовало уже  более года, никак нельзя было сказать, что оно очень уж заросло грязью.
Прошлое   лето   оказалось   неудачным   сезоном, –   сказал   он   ей. –   Слишком   много   медуз
выбросило на пляжи. Она ожидала, что ее взору предстанет ужасное зрелище, тогда как на
самом   деле   все   оказалось   отнюдь   не   так   плохо.   Все   то,   о   чем   говорилось   в   договоре,
пребывало в довольно сносном состоянии, а в сарае даже лежал наточенный топор – это на
тот случай, если ей все же вдруг захочется самой наколоть себе дров. Правда, окинув беглым
взгляд ом поленницу, она подумала, что если только осень не превратится черт-те знает во
что, рубкой новых дров ей все же заниматься не придется.

Карла   совершила   несколько   ходок   от   сарая   к   печке   и   обратно,   на   некоторое   время

обеспечив   себя   дровами,   после   чего   приготовила   себе   чашку   кофе   и   присела   к   столу,
намереваясь оценить оставшийся объем работы. Ванная была вымыта, спальни вычищены, а
теперь и кухня приведена в полный порядок. Значит, оставалась одна гостиная и, если ей
очень уж того захочется, чердак. В принципе, если бы  она назавтра не ожидала приезда

Джима,   Марджи   и   остальных,   то   с   уборкой   гостиной   можно   было   бы   несколько   дней
повременить,   однако   появление   в   доме   целых   шестерых   гостей   все   же   требовало
дополнительного свободного пространства.

Нелепая, конечно, идея, – подумала Карла, – приглашать гостей, когда сама еще толком

не   привела   в   порядок   собственное   жилье.   Да   и   пригласила-то   она   их,   скорее   повинуясь
сиюминутному   импульсу,   но,   как   говорится,   что   сделано,   то   сделано.   Джим   только   что
завершил съемки, и потому сам Господь Бог не смог бы, наверное, сказать, когда он опять
отправится в Лос-Анджелес на подготовку очередного идиотского рекламного ролика или
чего-нибудь в этом роде. Так что по крайней мере для него подобный визит окажется вполне
своевременным. И все же, – внезапно и в который уже раз раз подумала Карла, – что ей
взбрело в голову увлечься актером? Тем более, что подобная публика вообще никогда не
привлекала ее особого внимания – такие все прямолинейные, эгоцентричные. Правда, то, как
она   увлеклась   именно   им,   Карла   помнила   очень   даже   хорошо.   Впрочем,   все   получилось
довольно   мило   –   милее,   чем   когда-либо   в   жизни.   При   мысли   об   этом   она   невольно
улыбнулась.

После   Ника   ей   казалось   намного   приятнее   просто   иметь   подле   себя   симпатичного

парня, который спал с ней, изредка возил ее в разные места и при этом не пытался ничего
менять в ее жизни. С Ником все было намного сложнее и требовало от нее гораздо больших
энергозатрат, нежели она могла себе это позволить. И потом, если разобраться, то сейчас ее
вообще интересовали не столько мужчины, сколько работа. Всю свою жизнь она отдавала
слишком много сил проблеме налаживания соответствующих взаимоотношений с людьми,
хотя   полезная   отдача   обычно   оказывалась   намного   меньше   ожидаемой.   Теперь   же   она
решила в интересах карьеры существенно упростить свою личную жизнь, что позволило ей
вновь обрести контроль над собственным продвижением к успеху и одновременно оставило в
душе чувство подлинного удовлетворения собой. Что же до Джима, то он и в самом деле был
очень милым парнем, до которого приятно было дотронуться. Вот, пожалуй, и все.

Карла   задумчиво   отхлебывала   кофе,   машинально   скользя   взглядом   по   лежавшей   на

кухонной стойке полоске солнечного света. В сущности, – подумала она, – сейчас, когда они
с Ником стали просто друзьями, их отношения заметно упростились. Более того, ей уже даже
захотелось снова увидеть его. Карла вспомнила, как он ревновал ее, когда она после него
стала встречаться с другими мужчинами. Что и говорить, она была очень довольна тем, что
все это уже отошло в прошлое и что между ними состоялся тот «маленький разговор», на
деле растянувшийся до самого рассвета. В противном случае она даже не представляла себе,
как бы смогли Джим и Ник находиться вместе в одном доме. Если разобраться, то сейчас ей
от  мужчин  были  нужны  только две  вещи:  секс и  дружба. Джим давал ей первое, Ник  –
второе, а потому жизнь казалась ей отнюдь не такой уж плохой штукой.

Затем   Карла   стала   продумывать   процедуру   расположения   гостей   на   ночь.   Ник   и

Лаура, – решила она, – устроятся в одной спальне; Марджи и Дэн – во второй, тогда как они с
Джимом,   скорее   всего,   воспользуются   старой   раздвижной   кушеткой,   стоявшей   у   окна   в
гостиной – надо только заблаговременно вычистить ее выдвижную часть. Одним глотком, как
если бы это было виски, проглотив остатки кофе, она приступила к работе.

Если разобраться, планировка дома была довольно странной. Создавалось впечатление,

будто о гостиной его строители подумали в самую последнюю очередь. Она тянулась вдоль
стены первой и самой большой спальни, словно ей также было суждено стать еще одной
спальней,   в   результате   чего   получалась   такая   картина:   с   одной   стороны   дома   находится
громадная кухня, а с другой – три спальни примерно одинакового размера, плюс ванная. В
гостиной также имелся небольшой камин-печка, и Карла решила заранее приготовить для
него некоторый запас дров, ибо предвидела, что, с учетом расположения основного очага в
кухне, его тепло все же не сможет в достаточной степени протопить гостиную. Кроме того, в
этой комнате, в отличие от всех остальных помещений дома, ощущался специфический, хотя
и несильный запах плесени, что никак не радовало его новую хозяйку. Вся мебель была
довольно старой, хотя, судя по ее виду, она, даже будучи новой, не отличалась особо высоким

качеством. Карла вынесла на крыльцо один за другим все стулья, чтобы выбить из сидений
накопившуюся в них пыль и оставить их немного проветриться.

Одной из отличительных особенностей этой комнаты были проходившие под самым

потолком массивные, вручную отесанные деревянные балки. Если верить словам агента по
недвижимости, то дом этот был построен не менее ста лет назад, и догадаться об этом можно
было в первую очередь именно по этим балкам. Они были крепкими, сделанными из какого-
то красивого, темного дерева и в целом смотрелись очень мило. На них можно было бы даже
вырезать собственные инициалы, поскольку они просуществовали бы вместе с домом еще не
меньше сотни лет – вот только жалко было портить такую красоту. Но особенно красиво они
будут смотреться в свете пламени печки, – подумала Карла, – тем более, когда сверху меня
оседлает   вполне   конкретный   молодой   киноактер.   На   какое-то   мгновение   она   не   только
увидела, как все это будет выглядеть со стороны, но и испытала соответствующие чувства.
Не мечты, а просто фантазии времен скаутских походов.

Стыдно, Карла.
Она искренне надеялась на то, что и вторая печка также окажется в исправности, ибо в

противном случае и вне зависимости от того, с Джимом она окажется здесь или без него, в
комнате будет очень холодно. Разумеется, можно будет оставить открытой дверь на чердак,
чтобы скопившееся там за день тепло постепенно распространялось по всему дому. Однако
потом эта идея ей разонравилась, поскольку она всегда считала, что в старых чердаках есть
что-то жутковатое, а потому лучше оставить его закрытым. Вместо этого она сразу же после
завершения уборки устроит пробную топку печки.

* * *

К двум часам дня гостиная была приведена в относительный порядок, и Карла занесла

обратно   почти   всю   выставленную   на   крыльцо   мебель.   К   этому   моменту   она   уже
основательно   притомилась.   Зато   и   поработала   она   в   этот   день   тоже   на   славу   и   сейчас
искренне радовалась тому, что не поленилась пораньше выехать из мотеля, чтобы успеть
закончить уборку за один день. В противном случае могло получиться так, что к приезду
гостей она все еще продолжала бы возиться с мусором.

Где-то в глубине души Карле хотелось, чтобы на самом деле гости уже уехали обратно,

поскольку сейчас, когда она основательно очистила дом от наслоений пыли и грязи, у нее
появилось   такое   ощущение,   словно   все   в   нем   принадлежит   ей   одной.   К   тому   же   вдруг
нахлынуло приятное предчувствие того, что и работа над рукописью тоже пойдет нормально.
Кухонный стол станет прекрасным письменным столом; более того, если его раздвинуть на
полную длину, то он окажется самым большим рабочим столом, который она когда-либо
имела за всю свою трудовую жизнь. Во всяком случае, это был никак не тот крохотный кусок
фанеры   толщиной   в   три   четверти   квадратных   фута,   который   стоял   в   ее   нью-йоркской
квартире, или все тот же стол в офисе, постоянно заваленный кипами писем и всевозможных
контрактов. Здесь же она сможет расположиться как следует – можно сказать, разметаться.
Один месяц работы в подобном месте по своей продуктивности равнялся не менее чем двум
месяцам корпения в прежней домашней обстановке: кругом тишина, и полно времени на
всякие раздумья. Никаких баров, отвлекающих внимание по вечерам, никаких похмелий по
утрам, а с отъездом Джима и никаких мужчин, только лишь усложняющих ее жизнь.

Впрочем, если разобраться, временами ей будет все же недоставать крепкой мужской

ласки,   и   на   секунду   она   даже   представила   себе,   какие   парни   могут   водиться   в   этой
местности. Скорее всего, самые обычные фермеры и рыбаки. А что, это может оказаться
даже   занятным.   Интересно,   а   бар   в   этом   городке   тоже   имеется?   Надо   будет   как-нибудь
забраться   во   взятый   напрокат   «пинто»   и   лично   все   обследовать.   Но   не   более   чем   один-
единственный раз. И никаких увлечений – ради Бога, ничего даже отдаленно похожего на
романы. Я здесь для того, чтобы продолжить работу над книгой о рок-н-ролле пятидесятых
годов; у меня контракт на нее, это будет хорошая книга, которая сделает меня звездой или, по

меньшей мере, полноправным редактором. Неплохие деньги и радужные перспективы, вот
так-то. Вот чем все это может для нее обернуться.

Через   пять   дней   вся   компания   уедет,   и   тогда   она   наконец   сможет   начать.   Долгие

одинокие прогулки у моря и восемь часов в день работы за машинкой. Звучит как райская
музыка.   Книга   была   задумана   как   основательное,   вполне   профессиональное   и   очень
интересное   произведение.   Не   книга,   а   просто   мечта   редактора.   Босс   прибавил   ей   к
очередному отпуску еще две недели, явно рассчитывая на то, что когда она снова вернется в
город,   редактирование   будет   закончено.   Так   тому   и   быть.   Правда,   при   этом   он   не   знал
другого, а именно того, что закончит она ее не позднее чем через неделю, причем работая без
особого   напряга,   а   все   остальное   время   будет   просто   отдыхать   и   в   полном   одиночестве
наслаждаться жизнью.

Карла понимала, что какой-то элемент обмана во всем этом все же был, однако никак не

могла упрекнуть себя в том, что в истекшем году работала недостаточно упорно, и потому по
праву заслужила как сам этот отпуск, так и двухнедельную прибавку к нему. Как знать, а
вдруг ей и самой удастся написать что-нибудь толковое; впрочем, вполне возможно, что все
это время она будет просто валяться на кровати и ничего не делать – так, для разнообразия. В
общем, как получится. И все это на полной зарплате. Самое же главное заключалось в том,
что   книга   действительно   должна   получиться   хорошей.   Такой   она   и   получится,   а   все
остальное уже неважно. Ну что ж, Карла, – подумала она, – задумки у тебя неплохие.

Так, но когда-то надо заняться и чердаком.
Однажды   ей   уже   довелось   побывать   наверху,   и   потому   она   успела   убедиться   в

царившем там беспорядке, и сейчас привычка к чистоте и порядку вынуждала ее провести
там хотя бы поверхностную уборку. Ну что ж, раз надо, значит, надо, однако первым делом
все же следовало завершить самые неотложные дела. Сначала надо проверить, можно ли
вообще пользоваться печкой.

Карла вышла наружу, заглянула в сарай, набрала там немного щепы для растопки и

взяла   несколько   увесистых   поленьев.   Затем   вырвала   из   лежавшего   неподалеку   номера
«Санди таймс» спортивную страницу, свернула ее в тугую трубку, пару раз переломила щепу
и положила ее сверху на бумагу. В довершение всего аккуратно уложила сверху три полена и
предусмотрительно   проверила,   открыта   ли   заслонка   тяги.   А   потом   чиркнула   спичкой   и
поднесла ее к бумаге. Ввысь потянулась струйка густого белого дыма, а скоро на его месте
уже плясало веселое и яркое пламя.

Рядом с ней на подставке лежали кочерга, щипцы и лопатка; она подправила дрова

кочергой, доложила сверху еще два полена, после чего присела на корточки и некоторое
время наслаждалась игрой огня. Вскоре от него стали исходить волны приятного тепла, а
потому, решила Карла, ночью в доме будет достаточно уютно. Потом она занесла с крыльца
последнее   кресло   и   поняла,   что   дальше   оттягивать   малоприятную   процедуру   уже
невозможно.   Она   либо   сейчас   же   займется   чердаком,   либо   вообще   никогда,   а   потому
решительно открыла дверь и стала взбираться по лестнице.

Разумеется,   ступени   отчаянно   скрипели,   хотя   казались   вполне   надежными.   Наверху

лестницы имелась еще одна дверь – Карла открыла ее, ступила на лестничную площадку и
потянулась рукой к выключателю.

На чердаке и в самом деле сам черт  сломал бы  ногу, так что о какой-то серьезной

уборке не могло идти и речи. Судя по покрытию пола, там обосновались едва ли не все виды
и подвиды грызунов. Просто какое-то царство помета. А кроме того, она не исключала и
летучих   мышей,   неожиданно   вспомнив,   что   в   деревнях   всегда   так:   если   обнаружишь   на
чердаке обычных мышей, то там же обязательно встретятся и летучие. Надо будет ночью
посмотреть, оправдаются ее предположения, или она все же ошибалась. Короче говоря, о
генеральной уборке она решила забыть напрочь.

Скопившаяся на чердаке грязь лежала буквально слоями, а потому ей не хватило бы

никаких сил вычистить все помещение. Из имущества же там не было ровным счетом ничего
полезного и тем более ценного. На полу валялись несколько плечиков для одежды, старый,

насквозь промокший от воды, а потом задубевший от жары матрас; не менее древний, и к
тому же тяжеленный комод, большая часть ящиков которого отсутствовала; непонятно откуда
взявшаяся здесь ржавая коса.

Вот,   пожалуй,   и   все.   На   чердаке   имелось   лишь   одно-единственное   окно,   да   и   то

маленькое   и   основательно   заляпанное   слоями   грязи   и   пыли.   Рядом   с   дымоходом   лежала
стопка   покоробленных   от   времени   журналов,   альманах   за   1967   год   и   несколько   старых
комиксов   –   «Детектив»   и   «Пластмассовый   человек».   Комиксы   показались   ей   вполне
приличными,   она   подняла   их   и   тут   же   ощутила   характерный,   показавшийся   ей   таким
приятным,   чуть   заплесневелый   аромат   старой   бумаги.   Ей   всегда   нравился   этот   запах,
навевавший воспоминания о проведенном в Нью-Йорке детстве, скошенной траве в родной
деревне и прочих милых и почти забытых вещах.

Карла перенесла комиксы на лестничную площадку и, чуть пригнувшись, подошла к

окну. Надо хоть немного здесь проветрить, – подумала она. Нащупав рукой задвижку, она
потянула оконную створку на себя и, чуть отступая назад, распахнула ее, одновременно с
этим чувствуя, что что-то оттолкнула ногой. В полутемном помещении чердака было трудно
разглядеть, что именно отлетело в его дальний угол, однако у нее возникло ощущение, что
она... что-то разбросала, потому что совершенно отчетливо услышала, как неведомое «что-
то»  покатилось  по   полу.   Сейчас,   когда   оконце   оказалось   открыто,   на   чердаке  стало   чуть
светлее, хотя Карле и тогда пришлось встать на колени, чтобы разглядеть заинтересовавший
ее предмет. Она пристально всмотрелась – так, а это еще что за чертовщина?

Карла смотрела на горстку костей; меленькую, аккуратную кучку. Она не взялась бы с

уверенностью судить, чьи именно это были кости, хотя смутно предположила – скорее всего,
птичьи.   Ну   да,   конечно,   вот   длинные   хвостовые   перья,   вот   другие,   покороче,   беленькие,
сложенные крошечной горкой. Она также опознала несколько тонких палочек – это были
крохотные плечевые кости и отдельные части позвоночника. Не ускользнуло от ее внимания
и то, что все они были начисто лишены остатков мяса. Скорее всего, насекомые поработали.
А на вид довольно старые. Вот только вопрос: как они здесь оказались?

Отступая   от   окна,   она   столкнула   лишь   часть   их,   тогда   как   остальные   продолжали

лежать   на   полу   аккуратной   пирамидкой   диаметром   что-то   около   фута.   Как   если   бы   их
специально   смели   в   одно   место,   а   потом   так   и   оставили,   скорее   всего,   забыли.   Ну   да,
конечно, кто-то принялся было подметать пол, да так и не закончил начатую работу. Судя по
всему, так оно и было.

Но почему только кости и перья? Весь пол был покрыт комочками чьего-то помета, но в

пирамиду он почему-то не попал. Или это дело лап какого-то животного, которое обычно так
всегда   и   поступает?   Например,   сова   или   кто-то   еще   в   этом   роде?   Карла   принялась
припоминать,   чему   ее   учили   на   уроках   зоологии,   хотя   ей   трудно   было   представить   себе
какую-то птицу или. Боже упаси, крысу, которая подобным образом собирает остатки своей
трапезы. Впрочем, так уж ли все это невозможно? С другой стороны, это больше походило на
дело рук именно человека, например, ребенка. Она вспомнила лежавшую у дымохода стопку
комиксов и тут же представила себе бедного, одинокого, наполовину лишившегося рассудка
ребенка, который здесь, на грязном чердаке, собирает в кучку косточки цыпленка, пока где-то
внизу ожесточенно бранятся его родители. Интересно все-таки, кто же здесь жил раньше?..

Карла   вернулась   на   лестничную   площадку   и   подняла   стопку   комиксов.   Надеюсь,

малыш,   что   я   не   ворую   вещи   с   твоего   потайного   склада, –   подумала   она,   после   чего
спустилась вниз и взяла щетку и совок. Было в этой кучке что-то такое, что ей определенно
не понравилось, а потому лучше убрать ее поскорее, не тратя времени зря.

16.35.

Питерс поднял взгляд на висевшие на стене старинные часы Пэбста и заказал вторую

кружку «будвайзера». За исключением его самого и сыновей Пинкуса, посетителей в баре
«Карибу» не было. Его окружал приятный, спокойный, темный интерьер, который ему всегда

так нравился.

Хэнк поднес ему кружку и поставил рядом с тарелкой, в которой лежал наполовину

съеденный сандвич с индюшатиной. У столь запоздалого обеда, считал Питерс, были и свои
преимущества, хотя сам он все же не намеревался поступать так каждый день. По крайней
мере, к этому времени всегда можно было основательно проголодаться – хотя нельзя было
сказать,   чтобы   он   когда-либо   жаловался   на   отсутствие   аппетита.   Да   и   потом,   за   едой
следовало как следует расслабиться, а разве в обеденное время такое возможно? В этом,
кстати, заключалась одна из проблем жизни городского полицейского – всегда приходилось
быть окруженным массой людей. А там, где толчея, всегда найдутся люди, которые так и
норовят поделиться с тобой своими проблемами, пожаловаться, а то и сами дожидаются,
когда ты расскажешь им парочку забавных историй.

Ну просто никак не удается посидеть спокойно, в тишине. В маленьком городке все

всегда   обо   всех   и   обо   всем   знают,   а   полицейскому   приходится   за   всем   этим   зорко
присматривать. Такова уж работа – по крайней мере, именно такой она представлялась этим
людям. Питерс же смотрел на нее несколько иначе. Его работа заключалась в том, чтобы
поддерживать мир и порядок, и в первую очередь это относилось к его собственному миру. А
потому   он   старался   избегать   всевозможных   вопросов   и   рассказов   –   но   разве   подобное
возможно? В небольшом городке слишком мало выдающихся личностей, и люди норовили
подолгу обсасывать каждую становившуюся им известной мелочь о них.

Взять хотя бы сегодняшний несчастный случай. Что и говорить, переполох поднялся

нешуточный. А все потому, что в нем оказались замешаны; люди из Бостона. Впрочем, в
районе Мертвой речки всегда что-нибудь случается. Еще тогда, в июне, когда они только
приехали,   Питерс   готов   был   поспорить,   что   эта   дамочка   Ландерс   рано   или   поздно
обязательно   попадет   в  какую-нибудь   беду.   Как-то   так   получилось,   но   ей   все   же   удалось
продержаться почти до самого дня их отъезда – но тут уж ничего не попишешь, – подумал
он, – лучше поздно, чем никогда.

Но та и в самом деле оказалась не женщина, а какая-то клуня городская; тот самый тип

дамочек,   которые   как   только   окажутся   на   природе,   так   с   ними   обязательно   что-нибудь
случается.   Сколько   же   раз   ему   уже   доводилось   встречать   таких.   Типичная   городская
размазня, которая только и может чувствовать себя комфортно в большом городе, где тебе и
удобства   всякие   на   каждом   шагу,   и   есть   к   кому   обратиться,   и   на   кого   переложить   свои
проблемы, если что случится. Здесь же, если у тебя труба протекла – как было в июльской
истории с ней же, – можно хоть целый день прождать, а то и два. Работягам здесь работенки
хватает, а потому дела быстро не делаются. Там, откуда она прибыла, если что подобное и
случится,   то   все,   что   от   тебя   требуется,   это   по   телефону   связаться   с   соответствующей
службой,   и   уже   через   час,   от   силы   два   у   тебя   в   квартире   снова   зажурчит   горячая   вода.
Понятное дело, она к этому привыкла, да вот только здесь-то ей никак не большой город.

Ну, и что она сделала? Вызвала полицию. Вот так, взяла и вызвала его, а потом стала

жаловаться на то, что, дескать, полтора суток сидит и дожидается монтера, а тот все не едет и
не едет. Ну и что ему было делать? – спросил он ее. В самом деле, что, мадам? Под дулом
пистолета привезти к вам Джо Фрэзера, да? Если понадобится, то и под дулом, ответила она
ему.

Даже зная туристов, Питерс поначалу не поверил ушам своим. В общем, сейчас он в

глубине души был даже рад тому, что сегодняшний несчастный случай произошел именно по
ее   вине   и   что   это   именно   она   врубилась   в   заднее   крыло   машины   сына   Уильямса,   а   не
наоборот.   А   сынок   Уильямса   всегда   был   толковым   парнем,   тогда   как   эта   самая   миссис
Ландерс – не дамочка, а прямо беда ходячая.

Впрочем, как выяснилось, и от нее тоже можно было получить хоть какую-никакую, а

пользу   –   ведь   именно   благодаря   ей   он   получил   сегодня   возможность   пообедать   в   это
спокойное, нешумное время.

По   привычке   откусив   слишком   большой   кусок   сандвича,   Питерс,   опять   же   по

обыкновению, столкнулся с немалой проблемой, как бы его прожевать. Зубов толком нет,

спина болит – не человек, а просто развалина какая-то, – подумал он. Да, слишком большой
вес ты нагулял и слишком много лет прожил. Пора уступать должность Ширингу, благо дело,
что парень сам на нее метит. Впрочем, это была старая, очень старая песня, и Питерс лучше
других знал, кому он сейчас собирается втереть очки. Следовало подумать хотя бы о том, что
пенсия это не зарплата, а кроме того, он не расстался бы со своей работой даже и тогда, если
бы его стали сильно упрашивать. Наверное, слишком много лет жизни ей отдал, а может,
просто нравилось стоять на страже закона. Впрочем, не исключено, что ему просто приятно
было работать с людьми, быть среди них и время от времени протягивать им руку помощи.
Думая подобным образом, он не раз ловил себя на мысли о том, что отдает приказы  со
смертного одра, но и это не казалось ему такой уж плохой затеей.

Сделав   приличный   глоток   «будвайзера»,   он   услышал,   как   в   дальнем   углу   бара

засуетились и зашумели парни Пинкуса. Обернувшись, Питерс увидел, как в бар вплыла
Лидия Дэвис, за которой маячила фигура Ширинга, услужливо придерживавшего ей дверь.
По длинному и узкому лицу Ширинга гуляла глуповатая улыбка, однако Питерс понимал, что
скрыть ее парень был просто не в силах. Что и говорить, Лидия Дэвис была штучка что надо.

– Ну что, мальчики, – проворковала она, – кто угощает?
Это было у нее вместо приветствия. Она прошла мимо Питерса, не удостоив его даже

взгляда: женатый, полицейский, да и вообще на пиво здесь можно было не рассчитывать.
Правда, все же смилостивилась над ним и, проходя мимо, позволила старику поглазеть на
свои молодые налитые груди, выступавшие из-под тонкого свитера, глядя на которые он, как
и обычно, пожалел о том, что не в силах сбросить пару десятков лет и что слишком уж
счастлив с собственной супругой. Зато сидевшие в тускло освещенном баре парни Пинкуса,
казалось, так и готовы были проглотить ее своими взглядами. Ширинг между тем присел на
соседний с Питерсом стул.

– Ты только посмотри на нее, – пробормотал он, встряхивая головой, как это сделал бы

мокрый желтый пес, окажись он на его месте.

– Каждый год такое случается, – спокойно заметил Питерс. – Туристы разъезжаются по

домам, и Лидия начинает задирать свой носик. С ней можно без календаря жить. Впрочем,
посмотреть там действительно есть на что.

– Вот и я о том же.
– Неслабые шортики.
– И даже очень.
– Пчеломатка с Мертвой речки, – проговорил Питерс и улыбнулся, хотя сделал это в

основном для того, чтобы поддержать товарища. По годам армейской службы он помнил, что
девицы   типа   Лидии   водились   буквально   в   каждом   городе,   куда   заносила   его   судьба.
Подобные особы жили исключительно за счет туристов. Застенчивые или просто несчастные
девушки, как правило, достаточно симпатичные – но только если вокруг некому составить
конкуренцию; девушки, которые в конце концов выходили замуж исключительно из страха
навсегда остаться старыми девами. Интересно, понимает ли это Ширинг, который за всю
свою жизнь дальше Мертвой речки, похоже, так никуда и не выбирался. Весьма сомнительно.
А всего-то, что для этого требовалось, так это ненадолго отъехать в какой-нибудь соседний
городок, походить по тамошним барам, послушать ведущуюся в них такую же дурацкую
болтовню,   увидеть   все   то   же   важничанье,   фырканье;   насмотришься   подобного,
наслушаешься, и так грустно на душе станет... Да вот только парни эти, и Ширинг в их числе,
дальше Портленда, похоже, так никуда и не выбирались.

Они еще некоторое время смотрели в дальний угол бара, где, окутанный искусственно

приглушенным   светом,   стоял   музыкальный   автомат,   и   Лидия   с   Джимом   Пинкусом
старательно выскребали  из карманов четвертаки,  одновременно окидывая взглядом давно
знакомый ряд кнопок с названиями песен. Их ассортимент практически никогда не менялся –
разве что иногда, когда Хэнк, в очередной раз основательно напившись, вконец одуревал от
какой-то одной мелодии, после чего лез в подвал, выволакивал оттуда старый и замызганный
чемодан с пластинками и ставил что-то «новенькое». Две недели назад он пришел в ярость от

какой-то песни в исполнении Марти Роббинса, и потому сейчас под кнопкой А41 значился
Элвис   Пресли   с   его   «Тебе   одиноко   сегодня   вечером».   Пластинка   оказалась   немного
заезженной, хотя, с другой стороны, кроме Хэнка ее и слушать-то было больше некому.

На  сей раз  из  автомата полилась  песня  Уэйлона  Дженнингса  –  значит,  ее  поставил

Пинкус, ибо Лидия выбрала бы что-нибудь более хриплое, вроде Джерри Ли Льюиса. Питерс
же в очередной раз поймал себя на мысли о том, что мужчины, по сути своей, являются
намного более романтическими существами, нежели женщины. Даже если мужчина этот –
всего лишь молодой и грубоватый хорек типа Джима Пинкуса. Да, в чем-то они намного
романтичнее женщин.

– Интересно, эти парни уже сильно накачались или пока нет? – словно обращаясь к себе

самому проговорил Ширинг, который словно бы читал мысли Питерса. Впрочем, в этом не
было ничего необычного: когда работаешь с человеком шесть лет или около того, подобные
вещи случаются сплошь и рядом.

– Думаю, что пока не очень.
– Что-то крутоватых парней Лидия выбрала сегодня себе в спутники.
– А ты видишь здесь еще кого-нибудь?
– Ну, взять хотя бы нас с тобой.
– Мы, Сэм, представители закона. А если решил за девками приударить, то поезжай в

соседний город.

Ширинг   принял   его   слова   всерьез,   хотя   в   данном   случае   Питерсу   этого   никак   не

хотелось.

– Ну   что   ты,   Джорджи... –   В   голосе   Ширинга   послышались   характерные   скулящие

нотки, к которым Питерс за шесть последних лет также успел привыкнуть. – Ты же знаешь,
что я никогда...

Питерс одарил его широкой улыбкой. С Ширингом надо было вести себя попроще.
– Не волнуйся, Сэм, – сказал он. – Элен прекрасно известно, как ты развлекаешься по

вечерам. Электрический биллиард, дартс, карты, домино и пиво. Не жизнь, а просто смерть
красоткам.

Ширинг осклабился. С Элен ему явно повезло, и он был бы последним идиотом, если

бы стал рисковать потерей такой женщины. В подобных вещах всегда трудно загадывать
наперед, однако пока что Ширинг со своей ролью справлялся довольно успешно. В тот день,
когда   у   него   перестанет   это   получаться, –   подумал   Питерс, –   можно   будет   приступить   к
написанию некролога по Сэму Ширингу, поскольку в таком городе, как их, без жены и детей
человека ожидал лишь полнейший упадок и крах.

– Ну ты как, до самого конца проводил этих Ландерсов? – поинтересовался Питер.
Ширинг кивнул Хэнку, чтобы тот принес ему пива.
– Ну конечно, – ответил он. – И кстати, был несказанно рад этому.
– Приятная у тебя компания получилась, – заметил Питерс. – Знаешь, всякий раз, когда

попадается   такая   вот   «дамочка   с   проблемами»,   у   меня   тут   же   обостряется   желание
немедленно   подать   рапорт   об   отставке. –   Он   сделал   характерный   жест   рукой,   словно
отбрасывал от себя что-то неприятное.

Оба потягивали  пиво. На музыкальном  автомате уже  никто не  забавлялся, и в баре

воцарилась тишина. Стоявший неподалеку от них бармен Хэнк с задумчивым видом смотрел
в окно; заметить грустный взгляд на лице человека его комплекции было явно неординарным
событием. Зажатая с обеих сторон Джимом и Джои Пинкусами, Лилия стояла, опершись о
стойку бара – рука Джои была небрежно перекинута через плечо девушки. Молодежь также
молчала, и Питерс поймал себя на мысли о том, что со стороны все это и в самом деле очень
смахивало на романтическое увлечение. Почувствовав, что в голове начинает шуметь вторая
кружка пива, он решительным жестом отодвинул ее от себя. К тому же снова дала о себе
знать   застарелая   боль   в  спине,   про   которую   доктор   сказал,   что   причиной   тому   являлись
слишком большие тяжести, которые Питерсу приходилось переносить на себе в молодости,
да и пиво отнюдь не способствовало ее облегчению. Хотя, судя по всему, пиво тут было

абсолютно ни при чем.

– Тихо сейчас в городе, – сказал он, чуть повернувшись к Ширингу. – Все разъехались.
Его напарник кивнул.
– А у меня какое-то странное предчувствие, – продолжал Питерс. – Не к добру это.
– Что за предчувствие?
– Старею, наверное, Сэм. А может, наскучило однообразие нашей жизни, вот и все.
Ширинг снова кивнул – что тут скажешь?
– С   наступлением   сезона   появляются   клоуны   –   туристы;   в   межсезонье   же   никого,

только мы остаемся. Хотя временами мне кажется, что и мы с тобой тоже всего лишь клоуны.
Сидим в этом маленьком городишке, ждем наступления лета, а рыбалка с каждым годом
становится все хуже. К чему все это, а? По ночам, опять же, подолгу не могу уснуть, все
ворочаюсь, ворочаюсь с боку на бок. Всего-то пятьдесят пять стукнуло, а никак места себе не
могу найти. Неугомонный стал какой-то. Прямо забава  какая-то. Знаешь, когда случается
нечто  подобное, мне  всегда  кажется, что  кто-то вздумал над  нами  подшутить.  Суетимся,
суетимся,   а   ощущение   такое,   что   все   это   не   по-настоящему.   Но   у   меня   все   равно   такое
ощущение, что в этом году случится что-то особенное. Вот прямо так – между сегодняшним
днем и первым июня определенно что-то произойдет, по крайней мере, со мной. Выиграю
джек-пот в лотерею. Или умрет какая-нибудь богатая тетушка, о которой я раньше и слыхом
не слыхивал. Одним словом, что-то. И вот тогда я возьму деньжат побольше, прихвачу свою
малышку и махну с ней в Париж. Я ведь бывал там уже, правда, это во время войны было. Ну
да ты об этом уже знаешь. А вот за двадцать три года работы и двадцать лет супружеской
жизни ничего подобного так и не произошло. Шутка, опять очередная шутка.

Питерс отклонился от стойки.
– Да ну, к черту все это, – сказал он. – Всего две кружки пива, а я уже поплыл. Даже

пить  как  когда-то  умел,  и то  разучился.  Ну так  как,  Сэм,  когда  ты  заберешь  у меня  эту
работу?

– Когда в аду холодно станет, – ответил Ширинг. – Когда ты сам мне ее отдашь.
Питерс улыбнулся. – Значит, чуток времени у меня все же остается, так?
Дверь   бара   распахнулась,   и   на   пороге   появился   Уиллис.   Несколько   секунд   он,

прищурившись, присматривался к обстановке, а затем, увидев сидевших в полном молчании
Питерса и Ширинга, широкими неуклюжими шагами направился прямо к ним. Явно спешит
парень, – подумал Питерс, – а значит, конец ленчу.

Уиллису,   как   и   Ширингу,   было   под   тридцать,   но   если   Ширинг   отличался

немногословием   и   замкнутостью,   то   из   Уиллиса   энергия   просто   ключом   била,   как   из
мальчишки, который подстрелил в тире самый главный приз. Впрочем, этот парень всегда
спешит, – подумал Питерс. Хотя следовало признать, что разыскивать их ему приходилось
нечасто. Еще одним признаком делового характера визига Уиллиса явилось то, что он даже
не глянул в сторону Лидии, хотя обычно он, неженатый и голодный, реагировал на нее, как
легавая на соседнее дерево.

– Ну и что? – спросил Питерс.
– А то, что вам необходимо немедленно вернуться в офис, – сказал Уиллис. – Обоим.
– А что случилось-то? У миссис Ландерс колесо лопнуло или что?
Уиллис улыбнулся.
– Нет,   на   сей   раз   кое-что   посерьезнее, –   сказал   он,   полыхая   румянцем. –   Какую-то

женщину выловили из океана.

– Живую?
– Живую, но всю израненную, да так, что места живого не найдешь. Знаешь, Джордж,

боюсь, что даже тебе еще никогда не поводилось видеть ничего подобного.

– Может, и пари заключим, сынок? – ухмыльнулся Питерс.
– Можно и пари, – в тон ему осклабился парень.
– Ну   что   ж,   договорились, –   сказал   Питерс,   слезая   со   стула   у   стойки. –   Если   ты

выиграешь,  Ширинг  тебе  десятку  будет  должен, а  если я  выиграю, ты   до конца  года  на

пушечный выстрел не подойдешь к Лидии.

– По рукам.
Питерс открыл входную дверь, на прощание кивнул Хэнку, и вся троица вышла наружу.

Уиллис на мгновение задержался в дверном проеме, отчего бледно-желтый интерьер бара
высветили яркие солнечные лучи, затем повернулся и помахал рукой.

– Привет, Лидия.
Братья Пинкусы нахмурились, тогда как девушка также повернулась, посмотрела в его

сторону, улыбнулась и в такт ему помахала своими длинными, изящными пальчиками.

– Привет, дорогуша.
Еще до того как за Уиллисом закрылась дверь, у ее губ снова оказался стакан с пивом,

тогда   как   Хэнк   уже   ставил   перед   ней   другой,   а   сидевшие   по   бокам   ее   братья   снова
почувствовали себя счастливыми.

17.17.

Просто я себя балую, вот и все, – подумала Карла. Не так уж и холодно. Ей и в самом

деле   очень   хотелось,   чтобы   огонь   в   очаге   так   и   горел,   не   гаснул.   Глядя   на   него,   она
чувствовала себя такой расслабленной, ленивой и даже чуточку сексуальной, а кроме того ей
нравился его аромат. И все же она позволила огню в гостиной постепенно погаснуть. Даже
несмотря на исходившее от печки тепло, в комнате все еще ощущалась сильная влажность, да
и   запах   плесени   не   выветрился   окончательно.   Впрочем,   с   отъездом   гостей   ей   едва   ли
придется часто им пользоваться. На кухне же было намного приятнее. Она сложила свой
номер «Пресс герольда» и поставила чашку с фруктами назад в холодильник.

Солнце почти скрылось за линией горизонта, и если она намеревалась поддерживать

огонь всю ночь, нужно было сходить в сарай за дровами. Как и всякой городской жительнице,
ей не особенно улыбалась перспектива с наступлением темноты заходить в сарай, и все же,
несмотря на усталость, этим лучше было заняться именно сейчас. Помимо всего прочего, она
основательно проголодалась, и фрукты едва ли могли заменить более плотную пищу.

Итак, решено: она принесет дрова, примет душ, а потом приготовит себе легкий ужин,

тем более, что в холодильнике лежали цыпленок и свежие овощи. К счастью, в Мертвой
речке оказалось отличное снабжение. Она вспомнила, что с самого утра ничего не ела что в
общем-то прекрасно сказывалось на ее фигуре, но негативно отражалось на настроении. Что
же до дома, то всему должен быть какой-то предел. А кроме того, он уже и сейчас смотрелся
совсем неплохо.

Карла открыла заднюю дверь и вышла на крыльцо. Неожиданно подул ветер; по двору

заметались опавшие листья, которые, кружась, падали на посеревшие от времени половицы у
нее   под   ногами.   Она   открыла   сарай   и   принялась   набирать   дрова,   прижимая   их   к   груди
согнутой в локте рукой. Поленья оказались сухими и легкими, так что она без труда набрала
одну охапку и, отнеся ее в дом, вернулась за следующей. Однако лишь когда эта, вторая,
показалась ей заметно более тяжелой. Карла наконец поняла, до какой степени умоталась за
день. Теперь вся надежда была на душ, который вернет ей прежнее прекрасное самочувствие.
Совершив третью ходку за дровами и прихватив заодно щепы, она наконец закрыла дверь в
сарай и в этот момент увидела его.

Точнее, она заметила его рубашку – ярко-красную, из тех, которые обычно надевают

охотники, чтобы не попасть под выстрел своих же товарищей. Карла увидела, как рубашка
стала удаляться от нее, идя по полю, и даже как-то не сразу поняла, что на самом деле это
никакая   не   иволга   и   не   кучка   красных   листьев,   а   самый   настоящий   человек,   мужчина,
идущий вдоль русла ручья, который протекал у самого подножья холма. Боже, как же она
устала! Не будь на нем этой красной рубахи, она его так, наверное, и не заметила бы. Его же
глаза, судя по всему, оказались намного зорче ее: он на мгновение остановился и повернулся
в ее сторону. С такого расстояния трудно было разглядеть детали его внешности, однако, судя
по характеру движений этого человека, она предположила, что он довольно молодой и к тому

же весьма сильный. Даже помахал ей рукой – компанейский, похоже, тип. Карла улыбнулась
и тоже помахала ему, хотя и сомневалась в том, что он заметил ее улыбку.

Постояв пару секунд и неотрывно глядя в ее сторону, он снова повернулся и пошел

дальше вдоль ручья, низко пригнувшись и как будто что-то высматривая у себя под ногами.
Может, раков? Агент по недвижимости говорил ей, что этого добра в здешних речушках
навалом. А может, его интересовали лягушки? Вдруг по соседству с ней поселился любитель
лягушачьих лапок? Ну и вкусы же бывают у некоторых людей, – подумала она. Впрочем,
довольно скоро он скрылся за деревьями и окончательно исчез из виду.

Карла решила, что есть смысл затащить в дом всю коробку со щепой и таким образом

сэкономить   и   силы,   и   время   на   последующие   ходки.   Подперев   заднюю   дверь   мусорным
баком, она приступила к работе. Интересно, а где живет этот человек? – пронеслось в ее
мозгу. Если верить словам того же агента, то ее ближайший сосед должен был жить не ближе
чем в двух милях по старой и довольно ухабистой дороге. Не зря же она выбрала этот дом,
который должен был позволить ей уединиться от остальных людей – равно как и оказаться
достаточно дешевым и милым. Что ж, он вполне соответствовал всем этим требованиям.

К тому моменту, когда Карла перенесла в кухню коробку со щепой и положила ее рядом

с печкой, силы ее были на исходе. Болело буквально все тело. При этом она понимала, что
если рухнет на кровать прямо сейчас, то это все – встать сможет только на следующее утро,
причем отнюдь не рано. Впрочем, это еще как сказать, возможно и на рассвете, поскольку
окна ее спальни выходили точно на восток. А все же забавно было, как к ней постепенно
возвращались все эти милые крохи информации: окна точно на восток; как развести огонь;
как выбить пыль из подушек.

В последние годы  она довольно редко и очень нерегулярно  выбиралась в сельскую

местность. Был у нее один приятель, который жил в Нью-Хэмпшире, а потом еще один – из
северного Вермонта, – и раз в два-три года она навещала их. Для нее подобные поездки
всегда   были   сопряжены   с   массой   мелких   открытий,   однако   она   оказалась   внимательным
наблюдателем и запоминала абсолютно все, что попадалось на глаза. В этих поездках они с
Марджи чудесно проводили время, тогда как штат Мэн оказался ей совершенно незнакомым
местом.   Впрочем,   им   обеим   всегда   нравилось   жить   на   природе,   причем   где   угодно,   без
особого разбора. Карла на секунду присела к кухонному столу.

На память почему-то пришла сестра. Марджи тоже была внимательным наблюдателем –

возможно,   даже   слишком   внимательным, –   так   что   временами   Карле   даже   казалось,   что
сестра только это и умеет делать как следует. Кстати, ей еще ни разу в жизни не доводилось
видеть столь хорошего иллюстратора, каким была ее сестра, да и более серьезные картины у
нее тоже получались, хотя Марджи решительно пренебрегала своим талантом. Вместо этого
она тратила массу времени на всякие побочные занятия: работала то машинисткой, то портье
в   гостинице,   то   продавщицей.   Особенно   ей   запомнилось   одно   место   –   отдел   игрушек   в
универмаге   Блумингдейла   на   рождество,   где   Марджи   торговала   бейсбольными   битами   и
электронными играми, продавая их ист-сайдской малышне, чьи мамаши щеголяли в мехах,
помахивая сумочками с индивидуальными монограммами в уголке, и, казалось, ненавидели
тех самых детей, для которых все это покупали. Ничего хуже этого даже представить себе
было нельзя.

За исключением, разве что, ее интимной жизни. Это вообще была даже не жизнь, а

черт-те знает что. То по уши, с ходу втрескается в какого-нибудь типа, с которым и полчаса
невозможно   было   провести   в   одной   компании   (но   Марджи   удавалось   волыниться   с   ним
месяцами), а то на несколько недель засядет у себя в комнате, словно медведь в берлоге, и
никого не желает видеть. Прямо как зверь раненый, который зализывает свои раны и ждет,
когда спадет снег.

К счастью, хоть в этом в последнее время стали отмечаться сдвиги к лучшему. Этот

парень, с которым она сейчас встречалась, Дэн, любил ее и не скрывал данного факта. И хотя
сама Марджи испытывала к Дэну несколько более сдержанные чувства, она тоже не имела
ничего против него, хотя бы ради разнообразия, а может, и чтобы посмотреть, что из всего

этого получится. По крайней мере, хоть от людей перестала прятаться.

И   все   же   Карле   хотелось   бы   видеть   свою   сестру   более   решительной   и

целеустремленной – возможно, потому, что во многом благодаря именно этим качествам ей
самой   удалось   нормально   прожить   последние   несколько   лет.   Снова   задумавшись   о   себе
самой, Карла поймала себя на мысли о том, что, борясь за собственное благополучие, она все
же избрала слишком жесткую тактику и в противоборстве чувств и воли отдала слишком
большой   приоритет   последней.   Иногда   Карла   даже   задавалась   вопросом,   сможет   ли   она
вообще – когда придет время и появится на то желание – влюбиться снова.

И все же собственную судьбу она оценивала несколько более позитивно, нежели судьбу

сестры. Марджи до сих пор оставалась во многом нежным цветком, и хотя временами Карла
смутно угадывала в ней задатки достаточно сильной личности, конкретных проявлений этого
качества еще приходилось только дожидаться.

Откинув дверцу топки, она подбросила в огонь пару поленьев. Ну вот, а теперь можно и

душ принять. Душ, чашка кофе, небольшой закусон – и она снова почувствует себя свежей и
бодрой. А ведь ей хотелось и почитать немного перед сном.

Раздевшись в спальне, она голой прошла в ванную. Карла знала, что вода уже должна

была как следует согреться, а потому включила душ и стала дожидаться, пока пойдет пар. А
между делом принялась рассматривать себя в зеркало. И не смогла удержаться от смеха. В
самом   деле,   могло   показаться,   будто   она   видит   перед   собой   двух   разных   людей.   Руки
грязные, все лицо в полосках и мазках непонятно чего, но темного, а на голове не волосы, а
так, пыльная пакля какая-то. Зрелище было такое, словно голова и руки у нее были сделаны
из резины, и она на День всех святых надела их на в общем-то аккуратное, чистое и весьма
милое тело. Следовало признать, что в свои тридцать два года Карла имела тело ничуть не
хуже того, что было у нее в двадцать лет. Попка, правда, немного отвисла, зато в остальном
кожа   была   очень   даже   ничего.   Она   повернулась   боком   –   маленькие   груди   слегка
колыхнулись. И линия довольно милая, – подумала Карла.

Душ оказал на нее именно то воздействие, на которое она и рассчитывала – успокоил и

во многом  освежил. И даже  чуточку  возбудил. Она вообще  любила заниматься любовью
только   после   ванны   или   душа,   когда   тело   было   абсолютно   чистым,   и   совершенно   не
понимала тех людей, которые предпочитали делать это по утрам. Ведь если разобраться, утро
– самое грязное время суток – для твоего тела, разумеется. Всю ночь пролежала, завернутая в
простыни,   при  этом  наверняка  потела,   изо  рта  запах,   словно  из   канализационной   трубы,
волосы свалявшиеся, растрепанные. Бр-рр, мерзость какая!

Зато   после   душа   было   уже   совсем   другое   дело.   Все   тело   снова   ожило,   кожа   аж

похрустывала – как жаль, что поблизости нет Джима. Никогда еще она не чувствовала такого
желания снова оказаться в объятиях Джима, как сейчас, когда его не было рядом с ней. Как
же   давно   у   них   было   это   в   последний   раз...   Ну   да   ладно, –   подумала   она, –   дождусь
завтрашней ночи. Не так уж долго осталось ждать.

Карла   насухо   вытерла   тело   и   замотала   свои   длинные,   темные   волосы   во   влажное

махровое полотенце. Затем набросила банный халат и приготовила себе на кухне чашку кофе.
С едой решила особо не мудрствовать и приготовить что-нибудь простое: поджарить кусочек
цыпленка и сделать овощной салат. И к черту весь этот холестерин – можно ограничиться
грибами, луком и перцем, ну, разве что, добавить еще чуточку чеснока и соевого соуса. Но
все же, насколько лучше она себя чувствует после душа – в пору хоть снова уборку затевай.
Слава Богу, что больше ничего делать не надо.

Она медленно попивала из чашки.
А когда стояла у раковины и мыла перец, по ее голой ноге пробежала мышь.
Карла аж подпрыгнула на месте. Вот ведь мерзавка маленькая!
Потом посмотрела, как зверек на несколько секунд затаился поодаль от нее, дрожа всем

своим крохотным тельцем. Она рассмеялась, подумав о том, что ее теплая нога стала для
мышки   столь   же   неожиданным   сюрпризом,   как   и   ее   появление   для   самой   Карлы.   Затем
мышонок стремительно скрылся за углом буфета, в котором, естественно, хранились хлеб,

мука и сахар. Итак, война объявлена. Плохо, очень плохо. Вот ведь чертовка!.. А потом помет
за ней подбирай.

Карла вспомнила чердак и то, что видела где-то под мойкой несколько мышеловок. На

ночь   обязательно   надо   будет   поставить   их   в  буфете   и   за   гардеробом.   Какая   же   все-таки
жалость, что у нее нет кошки. Она терпеть не могла мышеловок. Ну что ж, нет, так будет –
жизнь-то не кончается. Да и сахар с мукой ей тоже были очень даже нужны. Ну что ж, если
повезет, к утру с мышкой будет покончено.

21.30.

Он долго наблюдал за ней через окно кухни. Карла сидела за столом спиной к нему,

держа   на   коленях   раскрытую   книгу.   Она   практически   не   двигалась,   но   ему   все   равно
нравилось   подсматривать   за   ней,   тем   более,   что   сама   она   не   смогла   бы   разглядеть   его,
стоящего в темноте за окном. Он терпеливо ждал и испытывал легкое удовлетворение, когда
она   слегка   шевелилась,   сидя   на   стуле.   Он   пристально   наблюдал   за   тем,   как   легонько
шевелились ее бедра, и вскоре почти с уверенностью мог определить, когда она собирается
перевернуть очередную страницу. Понравилось ему и то, как она сняла с головы влажное
полотенце и встряхнула своими длинными, темными волосами. Какая симпатичная. Как бы
ему хотелось сейчас издать какой-нибудь звук, испугать ее, заставить подпрыгнуть. Но нет,
не надо этого делать.

Его широкая ладонь скользнула по рукоятке топора – вверх-вниз.

* * *

Сидя в доме, Карла расслышала легкий щелчок.
Мышеловка! –   пронеслось   в   голове.   Она   отложила   книгу,   прошла   к   шкафчику   и

распахнула его створки. Нет, все на месте. Снова закрыв шкафчик, она перешла к комоду – и
здесь ничего. Так, теперь буфет.

Вот она! Слава Богу, обошлось без крови. Маленькая серая мышка с переломанной у

лопаток   спиной;   глазки   широко   распахнуты,   изо   рта   торчит   кусочек   сыра,   одна   лапка
вытянута вперед, тогда как другая почти полностью скрыта под телом; под задними ногами
крохотная   лужица.   Охваченная   некоторым   смятением,   Карла   несколько   секунд   как
зачарованная стояла у окна и смотрела на мертвое тельце – если она сейчас дотронется до
него, то почувствует его тепло.

Она решила не прикасаться, а просто взяла всю мышеловку и направилась с ней к

задней двери. Открыла ее и выглянула в безлунную темень позднего вечера. Надо же, какая
поразительная, бездонная темнота окружает тебя всякий раз, как только выедешь за город, –
подумала она. Карла не видела даже дальнего края крыльца или двери сарая. Хорошо еще,
что дровами успела запастись заранее.

Она   еще   немного   постояла,   всматриваясь   и   вслушиваясь   в   ночную   тишину,

нарушаемую   лишь   отдаленным   кваканьем   лягушек,   стрекотом   сверчков,   и   всем   телом
ощущая   влажный,   прохладный   воздух.   Пасмурная   выдалась   ночка, –   подумала   Карла   и,
размахнувшись, изо всех сил зашвырнула мышеловку в заросли золотарника, одновременно
подумав о том, какой же зверек отыщет ее там. Енот, может быть – парочка их всегда бродит
где-нибудь   неподалеку   от   дома, –   вспомнила   она,   после   чего   вернулась   в   дом   и   закрыла
дверь.

* * *

Чуть согнувшись, он стоял в поле и наблюдал за тем, как она готовилась ко сну. Недолго

ему оставалось ждать. Она отложила книгу, явно не намереваясь продолжать чтение, и, стоя
прямо перед окном, принялась мыть тарелки. Он улыбнулся – их разделяло не более десяти

футов,   и   все   же   она   даже   не   догадывалась   о   его   существовании.   Ночь   сделала   красную
рубашку иссиня-черной. Смешно все же: как можно быть такой беззащитной и настолько
глупой?   Надо   же   –   взяла   и   выбросила   мышеловку.   Ему   хотелось   рассмеяться,   но   он
предпочел воздержаться от этого и взял себя в руки, а потому просто стоял в темноте и
наблюдал за ней.

* * *

Покончив с тарелками, Карла прошла в спальню и взяла с ночного столика щетку для

волос. Затем наклонила голову вперед, свесила волосы вниз и принялась расчесывать их.
Говорят, что надо сто раз провести щеткой, – подумала она. – Какая глупость. – И все же
продолжала водить рукой вверх-вниз, вверх-вниз. От этих монотонных движений воротник
махрового халата слегка подвернулся, а потому она выпрямилась, сняла его и продолжила
расчесывать волосы. Печка достаточно прогрела дом, чтобы чувствовать себя уютно даже
голой. Она и спать будет нагишом.

Карла   закрыла   глаза   и   продолжала   с   силой   водить   щеткой,   чувствуя,   как   приятно

скребутся металлические зубчики о чистую кожу головы. За окном снова поднялся ветер; она
услышала, как снаружи что-то даже слегка сдвинулось под его мощным натиском.

Покончив с расчесыванием, она снова выпрямилась, откинула волосы назад и руками

разделила   их:   на   прямой   пробор.   Прошла   на   кухню   и   налила   себе   стакан   воды,   затем
выключила свет. Вернулась в спальню, отхлебнула из стакана, поставила его на столик рядом
с кроватью и улеглась в постель. Для чтения сил уже не оставалось, а потому Карла сразу
выключила стоявшую на столике лампу.

Прохладные простыни приятно облегали ее нагое тело. Снаружи снова повторился тот

же звук; может, дождь начался? – подумала она.

А через минуту уже крепко спала.

23.20.

В Манхэттене шел дождь. Глядя из окна своей квартиры на третьем этаже, Марджори

видела, как в отдалении в лучах уличного фонаря поблескивают потоки воды, гулко ударяясь
о крышу припаркованного у тротуара желтого такси. Даже находясь у себя в квартире, она
прекрасно   осознавала,   что   значит   находиться   сейчас   там;   снаружи,   под   дождем.   На
противоположной   стороне  улицы  в  подъезде  одного  из   домов  стоял  мужчина   в чересчур
легком пиджаке и ожидал хотя бы небольшого ослабления ливня. На короткое время улица
снова показалась ей чистой и свежей, и она с удовлетворением подумала о том, что наконец-
то решила выбраться за город.

Мать еще давным-давно научила ее искусству упаковывать чемодан, и она с тех пор

неотступно   следовала   этим   рекомендациям:   начать   с   обуви   и,   поднимаясь   все   выше,
закончить   шляпкой.   Правда,   шляпок   она   никогда   не   носила,   но   правило   это   все   равно
соблюдала неукоснительно, а потому именно в таком порядке складывала сейчас свои вещи.
Туфли, две пары – одна понаряднее, другая поудобнее. Спортивные тапочки. Носки и чулки.
Пять   пар   трусиков.   Тампоны   (вроде   бы,   к   концу   недели   должно   начаться   –   вот   черт,
некстати!). Один лифчик, одна юбка, две пары джинсов. Простое хлопчатобумажное платье.
Блузки, майки. Один свитер, один жакет. Ночнушка. Бритва для подмышек. Кожа у нее была
очень нежная, чувствительная к загару даже в столь позднее время года, а потому она не
забыла   положить   смягчающий   крем   и   ту   специальную   мазь,   которую   прописал   ей
дерматолог. Утром бросит в чемодан зубную щетку, банную шапочку и щетку для волос. Ну
вот, пожалуй, и все.

Закрыв чемодан, Марджи поставила его в изножье кровати, после чего села за стол и

самой же себе написала записку, чтобы не забыть поутру полить цветы. Потом подошла к
окну   и   выглянула   наружу.   Такси   уже   отъехало;   не   видно   было   и   мужчины   в   подъезде

напротив. Дождь несколько поумерил свой напор и теперь больше походил на сочащийся
влагой туман. Если верить сводке погоды, гроза должна была разразиться утром, так что,
если им повезет, то день для путешествия будет что надо. Раздевшись в ванной, она вымыла
руки и умылась, после чего надела через голову одну из своих старых ночнушек – ту, у
которой была дырка на плече. В общем-то, Марджи даже нравилась эта дырка, потому что
плечи у нее были просто прелесть.

Ну как, ничего не забыла? Она медленно прошлась по квартире, хотя в голове царила

пустота. Да, вот – еще одну записку надо написать. Она подошла к письменному столу и
черканула на листке бумаги: «Отключи все штепсели». Именно это она сделает в самую
последнюю очередь. Затем прошла на кухню и налила себе стакан воды, выпила и снова
наполнила его. Все так же, со стаканом в руке, она вернулась в спальню, по пути выключая
свет в холле и гостиной, и наконец забралась в кровать, рядом с которой на тумбочке лежала
вечерняя «Пост» и путеводитель Карлы по штату Мэн.

Так, сначала газета. Марджи пригубила воду и поморщилась: ну надо же, зачем она

купила   такую   паршивую   газетенку?   Интересно,   наверное,   было   узнать,   о   чем   же   почти
никогда не пишет «Таймс»? Как вскоре выяснилось – о скандалах. И об убийствах.

Убийства всегда действовали на нее несколько угнетающе. Разумеется, она читала и про

них, но особой радости от подобного чтения никогда не испытывала. Так, отрава для мозгов.
Вот   и   сейчас   заголовок   на   первой   полосе   гласил:   «БУНТ   В   ТЮРЬМЕ.   ПЯТЕРО
ПОГИБШИХ».   Кроме   того   там   было   немало   сообщений   и   о   событиях   международной
жизни,   хотя   гвоздем   первой   полосы,   несомненно,   являлся   репортаж   из   тюрьмы.   В
содержание статей она почти не вчитывалась – достаточно было посмотреть на их заголовки.
Марджи   листала   страницу   за   страницей   и   отовсюду   на   нее   обрушивались   потоки
убийственной   информации.   «ЗВЕРСКОЕ   УНИЧТОЖЕНИЕ   ПЛЕННЫХ»...   «ПОГИБ
ПАССАЖИР МЕТРО»... «В ИРАНЕ ПОГИБЛО ЕЩЕ СЕМЕРО»... «СЕМНАДЦАТИЛЕТНЯЯ
ДЕВУШКА ИЗНАСИЛОВАНА И УБИТА»...

Две статейки она все же прочитала – они оказались настолько необычного содержания,

что даже вопреки неприязни Марджи к подобной тематике, привлекли ее внимание. В одной
говорилось   о   том,   что   пьяный   сорокапятилетний   рабочий   из   Парамуса   после   очередной
ссоры с женой вздумал заживо сжечь ее. Для этого он со стаканом в руке вбежал в гараж,
налил   в   него   керосина,   вернулся   в   дом,   выплеснул   жидкость   на   жену,   но,   как   сообщил
представитель полиции, оказался настолько пьян, что не смог даже зажечь спичку. В другой
сообщалось о том, что житель Вирджинии, на заднем дворе дома повесил своего щенка за то,
что тот его не слушался.

Марджи с мрачным изумлением прочитала обе заметки, в очередной раз поймав себя на

мысли о том, что, поистине, нет пределов человеческому отчаянию и безумию. Обе статьи
оказались   настолько   странными,   что   производили   почти   комичное   впечатление,   однако,
вспомнив про то, что это были отнюдь не выдуманные истории, а нечто такое, что произошло
в   реальной   жизни   более   чем   чудных   людей,   она   испытала   отнюдь   не   веселье,   а   самый
настоящий страх. «Неожиданные факты из жизни незнакомцев» – откуда это? На какое-то
мгновение ее сознанием завладели самые что ни на есть грустные и мрачные мысли. Образ
человека, удаляющегося от вздрагивающего щенка... Она отшвырнула газету на пол.

Ну ничего, в Мэне ей не придется читать «Пост» – и прекрасно.
Она   открыла   книгу,   которую   дала   ей   почитать   Карла;   это   оказался   основательно

захватанный том в порванном переплете, который сестра отыскала на каком-то «блошином
рынке». «Краткая история лесных массивов Мэна». Марджи прочитала несколько легенд про
форель и лосей, а также рассказ про то, как Франклин Делано Рузвельт достроил себе дом на
острове Кампобелло, который располагался по другую сторону моста напротив Любека – это
было совсем неподалеку от дома Карлы на Мертвой речке. Сестрица даже пометила красным
карандашом наиболее интересные, на ее взгляд, истории.

Марджи помаленьку отхлебывала воду и ждала, когда же ее начнет забирать сон. Книга

была   написана   старомодным   и   довольно-таки   скучным   языком,   а   потому   сон   нагрянет

довольно скоро, – подумала она. Но между тем продолжала читать.

«Обдуваемый ураганной силы ветрами и омываемый яростно бушующим морем, маяк

Барнета  на  Дроздовом   острове   является  одним   из  наиболее   уединенных   маяков   на   всем
атлантическом побережье. Он расположен на голой, усеянной острыми валунами скале и
возвышается   над   заливом   и   протекающей   на   его   противоположном   берегу   Мертвой
речкой...»

 

Слова «Мертвая речка» были небрежно подчеркнуты красным. Марджи стало приятно

от осознания того, что до нее сестра уже скользила взглядом по этим строкам, и ей почему-то
показалось, будто и сейчас они, лежа рядышком, вместе читают эту книгу.

"...Дроздовый остров, являющийся в наше время национальным заповедником, крайне

редко   посещают   как   туристы,   так   и   сами   жители   этой   местности,   причиной   чему
является поистине неукротимый нрав тамошнего моря. По этой же причине, начиная с

1892

года,   когда   был   построен   новый   маяк   на   мысу   Уэст-Куодди,   маяк   на   Дроздовом

острове бездействует и в нем никто не живет. Тем не менее более ранняя история этого
острова весьма интересна и заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее.

 

Построенный   в

  1827

году   на   южной   оконечности   острова,   маяк   первоначально

представлял   собой   деревянную   башню,   примостившуюся   рядом   с   каменным   домом
смотрителя   маяка,   пригодным   для   жизни   разве   что   в   относительно   хорошую   погоду.
Собственно   источник   света   располагался   на   высоте   восьмидесяти   трех   футов   над
поверхностью   воды.   В

  1855

году,   когда   Палата   маяков   была   уведомлена   о   том,   что

видимость   Барнета   значительно   меньше   предполагавшихся   четырнадцати   миль   (столь
слабая   видимость   маяка   была   обусловлена   тем   фактом,   что   едва   ли   не   тридцать
процентов времени его луч утопал в густом и непроницаемом тумане), была построена
новая башня, высотой уже девяносто пять футов. Параллельно с этим была произведена
реконструкция дома смотрителя маяка.

 

В том же самом году смотрителем маяка был назначен Дэниел Кук, который вместе

со всей своей семьей – а это были его жена Кэтрин, двенадцатилетний сын Бэрджес и две
дочери – Либби, тринадцати лет, и Агнес – десяти, – поселился в каменной постройке,
располагавшейся в столь негостеприимном месте, где они спокойно прожили первые три
года.

 

Однако

  19

января

  1858

года   на   атлантическое   побережье   Новой   Англии   обрушился

страшный ураган, в результате которого оказался практически разрушенным волнолом, а
затем приливной волной начисто смыло и дом смотрителя. Таким образом, единственным
местом, где еще можно было как-то жить, осталась башня маяка. К счастью, сам маяк во
время урагана каким-то образом уцелел, а вместе с ним спаслись и все члены семейства
Дэниела Кука. Более того, им каким-то образом удалось спасти почти всех своих кур –
погибла   лишь   одна   птица.   К   сожалению,   на   протяжении   последующих   пяти   недель
жестокая   непогода   не   позволяла   ни   одному   судну   хотя   бы   приблизиться   к   Дроздовому
острову.

 

С этого периода в истории острова появляются некоторые не вполне ясные места.

Скорее всего, утром

  29

или

  30

января сам Кук и его сын Бэрджес покинули башню маяка,

очевидно,   почувствовав,   что   ураган   несколько   поутих   и   у   них   появилась   возможность
переплыть на лодке на большую землю, чтобы пополнить запасы пищи и воды. Почти все
куры к тому времени были уже съедены. Ялик на котором отправились в плавание отец с
сыном,   представлял   собой   довольно   утлое   суденышко,   снабженное   лишь   самодельным
парусом... Короче говоря, с того печально памятного дня ни того, ни другого больше никто и
никогда не видел. Миссис Кук и дочерям пришлось перейти на скудный рацион питания,
состоявший   из   одного   яйца   в   день   и   чашки   кукурузной   похлебки,   однако   и   эти   запасы
довольно скоро подошли к концу.

 

23

февраля к каменистому берегу острова все же пристало судно капитана Уоррена из

Бут-Бэя, который обнаружил на острове лишь одного уцелевшего человека – дочь Кука по
имени Либби, к тому моменту пребывавшую в состоянии истерики и крайнего физического

истощения. Как  потом  подсчитали,  пытка семейства  смотрителя  маяка  продолжалась
целых тридцать три дня.

 

Трагично, но сама миссис Кук скончалась лишь за день до прибытия капитана Уоррена.

Либби похоронила мать в неглубокой могиле, которую сама же вырыла в нескольких ярдах к
северу от маяка; ей пришлось  делать все  это в одиночку, поскольку ее сестра Агнес за
несколько   дней   до   этого   бесследно   исчезла.   Все   попытки   Либби   отыскать   пропавшую
сестру завершились безрезультатно, и она даже не смогла установить, потерялась ли ее
сестра   или   утонула.   Не   позволили   хотя   бы   отчасти   прояснить   ситуацию   и   поиски,
проведенные позже капитаном Уорреном.

 

Тело миссис Кук было извлечено из земли и несколькими днями позже похоронено на

кладбище церкви Христа в Любеке. Либби Кук приютила у себя ее двоюродная бабка, миссис
Уайт,   также   жительница   Любека,   с   которой   девочка   и   прожила   вплоть   до   смерти
старухи, наступившей в

 1864

году. Следовало признать, что сама она так до конца жизни и

не смогла оправиться от последствий пережитой трагедии. При этом Либби пребывала в
твердой уверенности относительно того, что ее сестра жива и до сих пор находится где-
то на острове. Однако никаких следов Агнес так и не было обнаружено.

 

Через   месяц   после   трагического   несчастного   случая   на   маяк   был   назначен   новый

смотритель – Джеймс Ричарде, житель одного из селений на Мертвой речке, – который
прожил там лишь до лета следующего,

 1859

года, когда его сменил Лоуренс С. Дау – тот

также, подобно его предшественнику Дэниелу Куку, перевез на Дроздовый остров всю свою
семью: жену, дочь и младенца-сына.

 

И вновь остров постигла трагедия. В

  1865

году загадочно исчез сын Дау, тогда уже

семилетний   мальчик.   По   существовавшим   предположениям,   его   смыло   волной,   когда   он
играл у береговой линии. И снова все поиски тела мальчика окончились безрезультатно.

 

После   этой   повторной   трагедии   уединенный   пост   на   маяке   благополучно

просуществовал еще двадцать семь лет, после чего его закрыли окончательно.

 

Всегда   бывает   небезынтересно   узнать,   что   говорят   местные   жители   по   поводу

случившихся   несчастий.   Как   уже   указывалось   выше,   жители   Мэна   всегда   являлись
прирожденными выдумщиками и рассказчиками. По поводу данного конкретного случая, в
частности, утверждалось, что Либби Кук отнюдь не ошибалась, говоря о том, что ее
сестра Агнес все же спаслась, хотя и лишилась рассудка, а также совершенно одичала на
почве   жуткого   голода.   Более   того,   поговаривали,   что   несчастное   создание   втайне   от
матери и сестры якобы поселилось в одной из многочисленных гранитных пещер, которыми
и поныне столь богаты северные скалы и утесы Барнета.

 

Аналогичным образом объясняется и исчезновение сына Дау: мальчик был попросту

похищен   Агнес,   которая   намеревалась   подобным   образом   скрасить   свое   безрадостное
одиночество. Как утверждают любители всевозможных слухов, и поныне двое призраков –
Агнес и сына Дау – бродят и резвятся среди развалин старого маяка, роются в залежах
помета   крачек   и   других   морских   птиц,   пытаясь   отыскать   среди   них   своих   младших
родственников. А живущие в тех краях строгие и даже суровые матери и по сей день
стращают своих непослушных детей призраком Агнес Кук..."

 

Что может быть лучше, – подумала Марджи, – чем отложить на ночь книгу, дочитав до

конца историю про привидения. Она щелкнула выключателем стоявшей на прикроватной
тумбочке лампы и вскоре уснула, слегка изогнув во сне – словно в улыбке – уголок рта.
Дождь за окном прекратился, и с реки потянулся густой туман. Часы медленно отстукивали
приближение рассвета.

Часть вторая

13 сентября 1981 года

14.15.

Ник проскользнул на переднее сиденье машины и взялся за руль. От проносившихся

мимо по шоссе автомобилей его черный «додж» модели 1969 года слегка подрагивал. День
выдался ясный и солнечный, а потому никто, похоже, не следил за показаниями спидометра.
Ник засунул руку в карман и вынул очки. С той стороны, где сидел Джим, также хлопнула
дверца.

– А ты что, носишь очки? – спросил его Джим.
– Все дешевле, чем покупать собаку-поводыря, – ответил Ник.
Он   повернул   ключ   в   замке   зажигания   и   стал   съезжать   с   обочины   шоссе,   легонько

постукивая ладонью руль. Добрая старая колымага, – подумал он. – И за все это время почти
не причиняла ему неприятностей. Хорошо бы, если бы так было и дальше.

Сидевшая у него за спиной Лаура, казалось, с головой ушла в чтение очередного номера

журнала «Мастер Детектив». Ну вот, устроила читальню, – подумал Ник, оглядываясь назад.
На   задней   обложке   журнала   был   помещен   старый   комикс   «Зэп»,   тогда   как   на   передней
красовалась надпись: «МИЛЫЙ МАЛЬЧУГАН, ЖИВУЩИЙ ПО СОСЕДСТВУ, ОКАЗАЛСЯ
СЕКСУАЛЬНЫМ   МАНЬЯКОМ»;   и   чуть   ниже:   «УБИЙЦА-ГОМОСЕКСУАЛИСТ
ЗАМАНИВАЕТ ОЧЕРЕДНУЮ ЖЕРТВУ». Похоже на то, что это было темой номера. Однако
больше всего ему понравился текст, набранный помельче, в самом низу обложки: "Вопрос
следователям штата Кентукки: «Где сейчас руки и ноги медсестры?» И в самом деле, где?

Ниже   располагалась   фотография   брюнетки,   картинно   лежащей   на   каком-то   явно

дешевом,   занимавшем   всю   стену   ковре,   и   одновременно   пытавшейся   защититься   от
наступающего на нее громилы с бензопилой в руках.

Боже Праведный! Лауре нравились подобные штучки. Ну что ж, жаловаться герою не

приходится – девочка вся аж распласталась на ковре, вот он и щерится.

– Ну, как журнальчик? – спросил Ник.
– Дешевка.
– А что ты в нем читаешь?
– "Кто прирезал блондинку кухонным ножом?"
– Но это же не то, что на обложке, – заметил он.
– А, все одно, заснуть от них можно. – Лаура выпустила изо рта громадный пузырь

жвачки и одновременно скривила губки.

Ник снова улыбнулся, на сей раз с некоторой грустинкой во взгляде. Что и говорить,

временами подобные вещи его, что называется, доставали. Иногда ему казалось, что Лауре
вообще лет двенадцать, не более того, хотя самой ей вроде бы даже нравилось производить
такое   впечатление.   Зато   ему   в   свои   тридцать   три   года   становилось   уже   скучновато   от
подобных шуток. Миленькая девочка, даже нравилась ему, но вот кривляний таких надо бы
поменьше, не в его это вкусе. В постели тоже очень приятная, но разве это все, что ему
нужно? А что ему нужно? Он задумался над этим вопросом и как-то даже не сразу нашелся с
ответом.  Когда-то  на  ее   месте   была  Карла.  А  все  же  интересно,  как  у  него  получится  с
Лаурой, как с ней закончится? Вот так прямо утверждать, что хорошо, он как-то не решался.

Потом закурил сигарету и стал выворачивать старый черный «додж» на проезжую часть

дороги.

* * *

Они решили выехать на Девяносто пятое шоссе и по нему пересечь весь Массачусетс.

В   общем-то,   это   была   идея   Марджори,   которая   в   данный   момент   явно   пребывала   в
приподнятом настроении оттого, что ее предложение было принято. А что, и в самом деле,
неплохая оказалась задумка: держаться поближе к побережью Коннектикута, так доехать до
Нью-Лондона, а потом свернуть на север; там, у границы с Провиденсом и Бостоном, снова
повернуть к морю и ехать дальше до Брауншвейга, что в штате Мэн. После этого Первое
шоссе мимо Бар-Харбора вывело бы их прямо на Мертвую речку – благо дело и дорога там

отменная, и грузовиков встречных почти нет. А сама бы она сидела на заднем сиденье и
наслаждалась панорамой проносящихся мимо деревьев, таких ярко-красных и золотистых;
потом, когда они доберутся до Карлы – если, конечно, это не случится слишком поздно, –
можно будет даже сделать несколько зарисовок.

Впрочем,   Марджори   явно   недооценила   протяженность   трассы,   и   то,   что   по   карте

казалось не более чем девятью часами пути, на деле обернулось всеми двенадцатью. Короче
говоря, через восемь часов езды до Мертвой речки оставалось еще ох сколько, а потому к
месту. По ее новым подсчетам, они доберутся не раньше чем к полуночи. Ну и хорошо, все
равно   у   них   остается   не   меньше   недели   свободного   времени   –   вот   только   добраться   бы
поскорее.

И   все   же   нетерпение   вскоре   начало   давать   о   себе   знать,   поскольку   ей   никогда   не

нравилось подолгу находиться в замкнутом помещении или в непосредственной близости от
посторонних   людей.   Марджи   принадлежала   к   тому   типу   людей,   которые   предпочитали
садиться на крайние места в кинотеатре, занимать местечко у окна в автобусе или в торце
общего обеденного стола. Карла считала это «причудами», однако сама Марджори прекрасно
понимала, чего именно она добивается.

Ну что ж, каждому свое. Себя она понимала отлично, да и Карла, скорее всего, также

обрадуется ее приезду. Правда, Карла не раз повторяла, что ездить с сестрицей на длинные
расстояния для нее что нож острый, потому что сама всегда любила пронестись с ветерком,
тогда как Марджи этого терпеть не могла. Ну в самом деле, уж лучше неспеша и спокойно,
но зато наверняка добраться до места. По крайней мере, уж в этом-то она определенно была
намного мудрее Карлы. Однако именно сегодня Марджи чувствовала себя просто прекрасно
и даже не возмутилась, когда они на полном ходу проскочили перекресток у Бостона, хотя это
и было довольно опасно. В ней яростно бурлили живительные соки ранней осени, да и день
выдался, слишком прелестным, чтобы мучить себя какими-то серьезными жалобами.

Что же  касается жалоб менее серьезного свойства, то как  Марджи ни  старалась  их

отрицать,   они   все   же   существовали.   Как   ни   крути,   а   компания   ей   подобралась,   что
называется, не ахти. Ник, как и всегда, вел себя прекрасно – мило, несуетливо, заботливо и,
казалось,   совершенно   не   обращал   внимания   на   мелкие   остроты   Дэна.   Кстати   сказать,
последний тоже вел себя достаточно ровно, тогда как эта его подружка, Лаура, оказалась той
еще штучкой. Толком даже и не поймешь, какая она на самом деле: то ведет себя как дура
набитая,   то   вдруг   жеманничать   начинает,   а   то   ни   с   того   ни   с   сего   словно   в   раковину
забивается и держится отчужденно, особняком. И то и дело сыплет свои шуточки-подначки.
Ей вообще было интересно знать, как мог Ник – человек, который когда-то, причем отнюдь
не   так   уж   давно,   имел   роман   с   ее   сестрой   –   увлечься   такой   напыщенной,   колючей   и
капризной девицей из лос-анджелесской музыкальной компании. Боже ж ты мой, с такой
прической, как у стриженого ежа, извечной жвачкой во рту, в какой-то майке и потрепанной
кожаной куртке, и еще изображать из себя девочку на десяток лет моложе, чем ты есть! Нет,
этого   Марджи   никак   не   могла   понять.   Определенно,   мужчины   всегда   будут   совершенно
непрогнозируемыми существами.

Хотя, если разобраться, с Лаурой она все же уживалась; иного выхода у нее просто не

оставалось. В противном случае очень уж длинной покажется ей эта неделя. Возможно, все
это   позерство,   как   впрочем   и   наряд,   было  лишь   мимикрией,   защитной   реакцией.   Скорее
всего, что так. И тут же поймала себя на мысли: «Ну что ты в самом-то деле? Только что
познакомилась с девушкой, а уже начала! Пусть все идет само собой».

Зато с Джимом дело обстояло несколько хуже. Было в этом парне что-то такое, что

Марджи   определенно   не   нравилось.   Карла   не   раз   рассказывала   ей   о   Джиме,   особо
подчеркивая, что кроме секса ее с ним в общем-то ничего не связывает – это Марджи очень
даже могла понять, поскольку глядеть на него действительно было одно удовольствие. Но
какое   самомнение!   Везде   только   "Я",   "Я"   и   "Я".   Уж   в   этом-то   все   смогли   убедиться   на
собственном опыте, а потому она поняла, что не особо ошиблась на этот счет.

Ей еще ни разу не доводилось встречать актеров, которые в жизни не оказывались бы

чертовски скучными людьми, причем Джеймс Харни в этом отношении отнюдь не являлся
исключением.   Следовало   признать,   что   про   театр   с   ним   действительно   поговорить   было
можно, но кому, скажите на милость, все это интересно? Ему словно на роду было написано
играть   в   каких-нибудь   музыкальных   комедиях   –   причем,   как   Марджи   иногда   казалось,
неважно в каких. А заодно сняться в любом рекламном ролике или «мыльной опере». Самой
Марджи все это казалось безумной тратой времени. Ну неужели за свою красоту человек
должен был платить такую большую цену? Свое собственное "Я" и мыльная стружка? Она
даже порадовалась тому, что сама была отнюдь не красавицей, а всего лишь хорошенькой.

Марджи  старательно  и,  пожалуй,  излишне  усердно  культивировала  в  себе   подобное

чувство   и   давно   знала   за   собой   этот   грех.   Да   и   куда   деться   –   ведь   этот   парень   был
любовником ее родной сестры, а она всегда очень ревностно и заботливо относилась к Карле,
и   та   платила   ей   взаимностью.   Если   бы   ситуация   вдруг   повернулась   на   сто   восемьдесят
градусов,   то  Карла   вела   бы   себя   по   отношению   к   ней   точно   так   же,   а   потому  стоит   ли
расстраиваться?

Марджи очень хотелось узнать, как бы отреагировала Карла, если бы узнала, что Джим

целый день то и дело заигрывал с ней, по любому поводу и без всякого повода прикасался,
улыбался и вообще оказывал ей всевозможные знаки внимания. Возможно, реакция Карлы
оказалась бы вполне спокойной, тогда как про себя Марджи так сказать никак не могла. Ей
бы это отнюдь не понравилось. Ну, если бы на ее месте оказалась бы та же Лаура, это еще
куда ни шло, хотя сама она не пыталась даже попробовать заставить себя понравиться Джиму
Харни.

И все же в глубине души она не могла не признать, что ей было бы гораздо удобнее и

приятнее, если бы у Карлы завязался роман с таким мужчиной как, скажем, Ник. Печально,
конечно, что у них так все разладилось, хотя хорошо уже то, что им все же удалось остаться
добрыми   друзьями.   Интересно,   думала   Марджи,   как   же   это   они   смогли?   Она   вообще
довольно   часто   задавалась   вопросами   насчет   их   взаимоотношений,   хотя   напрямую
спрашивать все же не решалась. В последнее время в Карле вообще чувствовалось какое-то
странное   самодовольство,   которое   иногда   даже   пугало   Марджи,   отдаляло   ее   от   сестры.
Могло   показаться,   что   Карла   не   хотела,   чтобы   ее   кто-либо   беспокоил;   она   словно   была
слишком занята делами, чтобы отвлекаться на что-то личное. Зато если бы они смогли, как
раньше, поговорить об этом по душам, Марджи и самой было бы легче разобраться в своих
весьма неуверенных отношениях с Дэном, и она, скорее всего, смогла бы воспользоваться
сестринской помощью.

Марджи скользнула взглядом в его сторону, увидела низкие, густые брови, высокий лоб,

широкие плечи и четкие черты лица, по которым легко угадывался человек, который давно
привык к самостоятельной жизни. Что и говорить, симпатичный мужчина и к тому же очень
милый. Более того, временами у нее возникало такое чувство, словно она и сама хотела
опереться о его плечо, заиметь с ним намного более серьезные отношения, возможно, даже
скрепленные   определенными   обязательствами.   Сейчас   же   ей   было   очень   трудно   и   так
хотелось кому-то излить свою душу. Как бы Здорово было, если бы ее сестра не вела себя так
замкнуто, черство, что ли, хотя и у нее, скорее всего, были на то свои собственные причины.

Если  проблема  Карлы   заключалась  в слишком  большой  уверенности  в собственных

силах, то ее, Марджи, трудности состояли как раз в отсутствии таковой. Ей явно недоставало
веры в себя, умения взяться за серьезную и трудную работу, чувства уравновешенности и
стабильности, чтобы увлечься каким-то человеком, причем только им и никем больше. В
результате получалось так, что она словно плыла по волнам жизни и те нашептывали ей, что
единственный достойный способ  времяпрепровождения – это легкая  работа  и отсутствие
прочных связей с кем-либо. За каждым шагом вперед в ее отношениях с Дэном следовали два
шага назад, причем сам он, казалось, всячески этому способствовал.

Вот и сейчас она сидела-сидела, и вдруг задалась вопросом: «Ну кто я такая-то, и какого

черта вдруг принялась разбирать по косточкам всех этих людей?»

Так   она   и   сидела   рядом   с   Дэном,   откинувшись   на   спинку   сиденья,   и   задумчиво

смотрела на раскручивавшуюся перед глазами ленту асфальтированного шоссе.

* * *

– Кто-нибудь поесть хочет? – чуть позже спросил Дэн.
– Я, – отозвался Джим. – Время уже третий час, а мы после завтрака ни разу даже не

остановились. Ради Бога, отыщи какое-нибудь местечко, чтобы перекусить!

– У меня в сумке есть фрукты, – сказала Марджи.
– Фрукты-ягодки есть повсюду, – промолвила Лаура, переворачивая страницу журнала.
– "Забит до смерти убийцей-садистом", да? – хмыкнул Ник.
– Именно, – кивнула Лаура.
Дэн щелчком выбросил за окно сигаретный окурок и сказал:
– Мне бы хотелось чего-нибудь посущественнее. Может, пока еще не очень поздно,

действительно остановимся у какой-нибудь харчевни?

– Я обеими руками «за», – заявил Ник, про себя думая, что и в самом деле было бы

неплохо   основательно   подкрепиться.   Тем   более   сейчас,   когда   они   уже   в   Мэне   и,
следовательно, всегда могут рассчитывать на дешевого омара. Ему очень не хотелось бы в
целях экономии времени останавливаться в какой-то дешевой забегаловке. В конце концов,
проехали они уже немало, а потому вполне могли рассчитывать на настоящий, нормальный
ленч. Да и Карла не назначила им какой-то конкретный час приезда. – Может, полакомимся
дарами моря? – предложил он.

– Отличная идея, – тут же отозвался Дэн.
Ник миновал одну развилку, затем другую, и наконец выхватил взглядом дорожный

знак с нарисованными на нем скрещенными вилкой и ножом. У указателя на Кеннебанк он
съехал   с   шоссе   и   стал   молить   Бога,   чтобы   только   это   не   оказалось   заурядным
«Макдональдсом». На его счастье, этого не произошло: с обеих сторон от дороги один за
другим тянулись нескончаемые морские ресторанчики. Чуть притормаживая, он медленно
повел машину вдоль обочины.

– Ну, выбирайте.
– Кажется, «Капитанский стол» выглядит очень заманчиво.
– А как насчет «Золотого якоря»?
– Черт! Да по мне хоть ржавого, только бы поскорее, – взмолился Дэн.
Ник указал куда-то вправо.
– А как вам вон тот нравится? «Древний скандинав» называется.
– Официанты в звериных шкурах и с рогами на головах, – проговорила Лаура. – А пить

будем из кубков и шлемов.

Марджи рассмеялась.
– Ну нет, этого ты здесь не встретишь.
– Это уж точно, – кивнул Дэн. – Подобное дерьмо чаще всего попадается в Нью-Йорке.
– Ну да, я совсем забыла, – произнесла Лаура, – мы же уже в деревне. А все равно это

место кажется чертовски цивилизованным.

Ник выкатил машину на обочину и заглушил мотор.

14.55.

– Ну, как она? – спросил Питерс.
Ему пришлось почти перейти на крик: в участке, как и обычно, было шумно, как на

псарне. Сидя на вращающемся кресле, он слегка колыхнулся всем телом, потом глянул на
Сэма Ширинга и буркнул:

– Закрой дверь.
– В   больнице   сказали,   что   ей   все   еще   колют   успокоительное, –   сказал   Ширинг.

Переступив порог кабинета шефа, он достал носовой платок и громко высморкался.

– Ты что это, рассопливился? – спросил Питерс.
– Есть немного, – пожал плечами Сэм.
– А что еще они говорят?
– Говорят, что, судя по всему, выкарабкается, – ответил тот.
– Лично   мне   кажется,   что   это   у   нее   в   основном   от   переохлаждения.   Ну   и   крабы,

разумеется, тоже основательно покусали.

Питерс поморщился – при одном лишь упоминании крабов его даже слегка замутило.

Судя по всему, к тому моменту, когда женщину заметили с рыбацкой лодки, крабы прилично
поработали над ее телом. А крепкая оказалась дамочка, – подумал он. – В бреду, почти без
сознания, можно сказать, еле живая, а гляди-ка – как уцепилась за камни, так и не отпускала.

– Есть какие-нибудь предположения насчет ран на лице и спине?
– Похоже на то, что ей пришлось довольно долго бежать по лесу, – ответил Ширинг. – В

ранах обнаружили кусочки древесной коры. Березовой.

– Да, долго же ей пришлось бежать, – снова буркнул Питерс. – Как я понял, половина

ран в глубину не меньше полдюйма.

– Врачи говорят, даже глубже. Некоторые – аж под дюйм.
– И все же у меня никак это в голове не укладывается, – заметил Питерс. – Ну как

можно с такими-то ранами так долго бежать по лесу? За ней что, медведь гнался?

– А может и медведь?
– Ну   да.   И   сама   она   развернулась   лицом   к   нему   и   бежала   спиной   вперед,   так

получается? Вот и раны на спине, правильно?

– Да, что-то не очень стыкуется...
– Не очень. А мне лично это видится так, что она бежала, а за ней кто-то гнался и при

этом охаживал сзади прутьями. Мне эти раны с самого начала показались похожими на следы
от порки.

Ширинг шмыгнул носом. – Ну, так мы долго можем гадать. Надо дождаться, когда она

придет в себя и сама что-нибудь расскажет.

– Но машину-то ее мы должны были отыскать, а? Где-то в наших местах стоит пустая

машина, в которой к тому же, вполне возможно, лежат какие-то документы. Она явно не из
местных, это мы уже знаем. Свяжись по рации с Мейерсом и Уиллисом и скажи им, чтобы
поискали как следует. Когда мы сможем поговорить с ней?

– Врачи говорят, надо еще несколько часов подождать.
– Попроси их позвонить нам сразу, как только она откроет глаза.
– Ладно.
– Да, и вот еще что...
– Что, шеф?
– Сходи, поешь что-нибудь. Не забывай, что власти штата платят тебе жалование. Вчера

я   сам   видел,   как   ты   пил   пиво,   а   этого,   парень,   отнюдь   недостаточно,   чтобы   побороть
простуду. Да и сам ты больше похож на телеграфный столб. Если хочешь пересесть в это
кресло, сынок, надо и мясца нарастить.

– Кто тебе сказал, что я хочу пересесть в это чертово кресло?
– Кто сказал, что Никсон был мошенником? Я сказал. А теперь проваливай отсюда.
Питерс   снова   заворочался   в  кресле,  одновременно   отталкивая   от   себя  лежавшие   на

столе предметы. Потом оторвал листок блокнота и принялся рисовать на нем следы, которые
все же успел увидеть на спине у этой самой несчастной Джейн Доу. Память у него была
отменная, а потому и рисунки получились весьма убедительные. Определенно, такие следы
получаются, если человека как следует отхлестать. Основная часть ран находилась примерно
на уровне поясницы. Он поднялся и подошел к настенной карте.

Нашли   ее   к   северу   от   Мертвой   речки.   Место   это   в   межсезонье   было   довольно

безлюдное.   Примерно   в   миле   от   берега   находится   Дроздовый   остров,   с   которого
позапрошлым летом – это он запомнил точно – исчезла группа рыбаков-любителей. Странное
было   то   дело.   Парни   прибыли   из   Куперстауна,   штат   Нью-Йорк,   и   все   вместе   на   лето

поселились в Любеке. И вот как-то раз взяли напрокат лодку у какого-то Шорта из Мертвой
речки и домой больше не вернулись.

Лодку потом, правда, нашли – она стояла на якоре недалеко от северной оконечности

острова. И нигде ни малейших следов злого умысла или какого-то насилия. Потом десять
здоровенных мужчин несколько дней подряд бродили по острову, но в итоге – и, кстати,
совершенно неожиданно для себя – обнаружили лишь то, что на острове время от времени
кто-то жил, хотя на этом Дроздовом острове не было абсолютно никаких построек, если не
считать   старого   и   заброшенного   маяка,   да   колонии   каких-то   птиц,   топориков,   что   ли.
Поначалу все подумали, что это ребятня какая-то наведывается на остров, чтобы порезвиться
со своими подружками. Обследовали там каждый уголок; результат тот же – ничего. В итоге
все пришли к единому мнению – кстати, не поддержанному этим самым Шортом – о том, что
рыбаки   просто   захотели   искупаться,   спрыгнули   с   лодки   и,   не   справившись   с   течением,
утонули.

Правда, был там и еще один какой-то инцидент, да только сейчас он не мог вспомнить,

какой именно. Помнил только, что было это несколько лет назад. Может, Ширинг вспомнит?
А так за все время во всей округе ни одного тревожного случая. Вообще ничего.

Питерс вздохнул. Кто бы ни сотворил подобное с несчастной женщиной, он сейчас,

скорее всего, уже где-то в Канаде. Хорошо бы хоть дамочка эта поскорее заговорила. А нет,
так пусть уж вообще молчит – все равно им его не сыскать.

На   память   снова   пришли   те   самые   треклятые   крабы.   Вот   уж   поистине   одна   из

древнейших форм жизни на земле. Как акулы и тараканы. За все годы существования у них
так   и   не   возникло   потребности   как-то   видоизменяться,   подстраиваясь   к   переменам   в
окружающей среде; ни одной мысли в их головах не шевельнулось – только жри что под
боком водится, и все. Простая, прямолинейная, жестокая форма жизни. Как только люди
могут готовить себе пищу из крабов? А туристы, похоже, и в самом деле от них просто
балдеют. Впрочем, что взять с этих туристов – так, дурни бестолковые, вот и весь сказ. Но он,
Питерс, не таков. Питерс вырос в этих местах.

Крабы это так, пожиратели трупов и больше ничего. Питаются одной падалью, или –

как в данном случае – умирающим существом. Что-то вроде стервятника. При одной лишь
мысли   о   том,   как   их   клешни   впиваются   в   тело   несчастной,   Питерса   аж   передернуло.
Впрочем, он был не из робкого десятка. Скорее от него можно было ожидать, что он просто
пожмет плечами и скажет: «Ну что ж, жизнь есть жизнь»; а как подумаешь об этом, так легче
становится, начинаешь думать, что и краб попросту нашел себе хоть и жутковатую, но все же
маленькую экологическую нишу.

17.20

Наконец   они   пересекли   границу   округа   Вашингтон   (самого,   пожалуй,   бедного   и

невзрачного во всей стране, как рассказывала ей Карла, хуже, пожалуй, чем даже Аппалачи –
и Марджи готова была с ней согласиться). С Первого шоссе они свернули на Восемьдесят
девятое,   после   чего   им   предстояло   проехать   мимо   острова,   у   «мигалки»   сделать   левый
поворот   на   Палермо-роуд,   миновать   несколько   давно   припаркованных   трейлеров   и
большущий,   наполовину   развалившийся   сарай,   после   чего   выехать   на   разбитую   дорогу,
которая   должна   была   привести   их   к   Мертвой   речке.   Там   уже   все   будет   проще:   первый
поворот направо, и они помчатся прямо к дому Карлы, который, кстати сказать, оказался бы
первым у них на пути. Марджори втайне радовалась тому, что они доберутся относительно
засветло и им не придется отыскивать этот самый правый поворот на старой дороге, где на
несколько миль в округе  и спросить-то некого. В общем, если Ник и Джим не слишком
задержатся, покупая пиво, все так и получится, и на месте они окажутся еще до наступления
сумерек.

Вывеска на фасаде гласила: УНИВЕРМАГ ХЭРМОНА, хотя на самом деле это оказался

довольно  скромный,  даже  маленький   магазинчик,  белая  краска  на   стенах   которого  давно

иссохла, потрескалась и местами облупилась. Через дверь она видела Ника – тот стоял перед
стойкой,  рядом с  которой  возвышалась батарея  репеллентов  от  москитов  и  еще  каких-то
аэрозолей,   и   разговаривал   с   толстой,   краснолицей   женщиной,   облаченной   в   выцветшее
хлопчатобумажное платье. Джим же, по ее предположениям, в данный момент отыскивал в
задней части магазина нужное им пиво.

За последние час или два сельский ландшафт сильно изменился. Все стало казаться

каким-то мелким – дома, амбары, бензоколонки, – что, по ее мнению, вполне соответствовало
общей убогости этого края. Отчасти это ощущение усиливалось и тем, что им крайне редко
попадались местные жители. Подчас они проезжали целые мили, не повстречав по пути ни
единой живой души, а то и вообще не замечая каких-либо жилых домов или иных построек.
Правда, приходилось делать скидку на межсезонье, тогда как в летнее время наплыв людей
оказался   бы  намного  более   значительным.  И все  же,  если   бы  не   окружавшие   их  холмы,
Марджи готова была бы уверовать в то, что они едут где-то по Среднему Западу – настолько
здесь было безлюдно и даже пустынно. От шоссе то и дело ответвлялись узенькие, вконец
разбитые проселочные дороги, то там, то здесь попадались крохотные ручейки и заросшие
мхом   болота.   Причем   маленькими,   приземистыми   казались   не   только   дома,   но   и
растительность, деревья, как если бы без конца дувшие с моря ветры вжали их в землю, хотя
и та мало чем могла укрыть их от его подчас довольно мощных порывов.

В то же время была в окружающем ландшафте и своя, ненавязчивая прелесть. Длинные,

пологие   холмы,   между   которыми   так   умело   вел   машину   Ник;   парящий   высоко   в   небе
одинокий   сокол;   приземистые,   почти   карликовые   кедры   и   сосны,   между   которыми
попадались плотные зароет папоротника, и новые, длинные, такие красивые, тянувшиеся
вдоль дороги посадки березняка. Здесь, практически на крайнем севере страны, большинство
деревьев   уже   покрылись   осенним   багрянцем,   да   и   в   воздухе   явственно   ощущалось
стремительное приближение зимы, а потому никто не мог дать гарантии того, что им уже за
эту неделю не придется пережить первые заморозки. Да, холода действительно были не за
горами. Вот и Лаура начала уже ныть по поводу того, что из теплой одежды взяла с собой
только эту самую потрепанную кожаную куртку.

Про пиво вспомнил Дэн – кроме него и Ника никто из присутствующих не отличался

особой тягой к спиртному, хотя в данном конкретном случае Марджи также считала, что
после столь утомительной и долгой дороги неплохо было бы выпить. Дэн после ленча почти
не разговаривал, разве что жаловался на бурчание у себя в животе. Что и говорить, поели они
на славу, если не сказать более того.

Стол   действительно   был   просто   великолепный.   Омары   оказались   большущими,

сладкими, сваренными, что называется, «по вкусу» – чуть хрустящими. Не догляди повар, и
уже через несколько секунд они оказались бы жесткими и волокнистыми. Марджи сидела,
откинувшись   на   спинку   своего   не   особо   устойчивого   тростникового   кресла,   отчетливо
ощущая, что тоже немного переела – надо было вовремя осадить свои гастрономические
запросы.   Она   окинула   взглядом   стол,   заваленный   кусками   расчлененных   и   досуха
высосанных клешней и ног, переломанных спинок и хвостов; видела перед собой скатерть,
заляпанную   пятнами   масла.   После   такого   угощения, –   подумала   она, –  самое  лучшее   это
немедленно убрать со стола и как можно скорее освободить желудки от их содержимого.

На память ей пришла картина немецкого художника Георга Гросса: крупный, жирный,

краснощекий мужчина, сидящий в столовой своего дома; весь стол, буквально от края до
края, завален рыбой, цыплятами, уставлен бутылками с вином. Тут же виднеются супница и
тарелка с остатками как минимум пяти блюд. Сам же он жадно вгрызается в край куриной
ножки, тогда как сидящая у его ног мохнатая дворняга столь же энергично расправляется со
второй. Это была даже не столько столовая жилого дома, сколько какой-то хлев, в котором
абсолютно все было отдано в услужение человеческому обжорству. Стулья были заляпаны
жиром; висевшие на потрескавшихся стенах картины (насколько она запомнила, также на
гастрономические   темы)   покосились;   полу   его   ног   завален   ошметками   какой-то   пищи   и
прочим   мусором.   И   хозяин   дома,   и   его   пес   казались   жадными,   мелочными   и   вообще

мерзкими. В комнате была только одна дверь, и она в тот момент оказалась открытой; в ее
проеме   виднелся   маячащий   вдалеке   скелет   –   похоже,   сама   смерть   пожаловала   к   обжоре,
чтобы забрать свою жертву.

К моменту окончания трапезы их стол в общем-то мало отличался от того, что было

изображено на той картине. Получалось, что жизнь то и дело напоминала человеку, в какое
грязное и похотливое существо он превращается всякий раз, как только перестает удерживать
себя в руках.

И  вот   на  тебе, –  подумала   Марджи, –  при   первой  же   возможности  сама  налопалась

свежего   мэнского   омара.   Интересно,   а   что   приготовила   им   на   ужин   Карла?   Ей   даже
подумалось, а не пойти ли вместе с Ником и Джимом в магазин, чтобы купить полдюжины
омаров на завтра – но затем она быстро отбросила эту мысль. Нет, гораздо лучше их есть
свежими, да и Карла наверняка придумала что-нибудь особенное. Так что пусть все будет так,
как будет. А насчет пива они неплохо придумали, тем более, что дорога ее действительно
основательно ухандакала. Причем, чем чаще она задумывалась на эту тему, тем больше ей
нравилась мысль о том, чтобы перед сном выпить несколько бокалов спиртного. Вот только
бы поскорее они доехали...

Когда   Братья  Пинкус   подкатили   к   ХЭРМОНУ,  первое,   что   они   увидел,   был   старый

черный «додж» с нью-йоркскими номерами, в кабине которого сидели две женщины. На
устроившегося на заднем сиденье и, судя по всему, дремавшего мужчину они не обратили
никакого внимания. Джои подкатил к ним почти впритирку, после чего «шеви» с тормозным
стоном   остановился.   Улыбнувшись   брату,   он   вытер   ладони   о   фланелевую   рубаху   и
проговорил:

– Смотри-ка, похоже и нам подфартило.
Выбравшись из своего фургона, братья направились к «доджу», оба стекла с правой

стороны которого были опущены. Джои чуть просунул голову в окно и по-волчьи осклабился
сидевшей сзади коротко остриженной блондинке.

– Добрый день, дамочки, – сказал он.
Джим просунул голову в окно, уставился на худенькую брюнетку и тоже улыбнулся. Та

чуть отпрянула от него и легонько кивнула.

Марджори они очень даже не понравились. Она сразу поняла, что оба готовы были как-

то задеть, обидеть ее; если на то пошло, они делали это уже одним своим присутствием. Ей
не нравились их лица, их улыбки, которые, если разобраться, были не более чем ухмылками;
не   нравились   их   близко   посаженные   глаза,   вытянутые,   небритые   щеки,   загорелые,
шелушащиеся высокие лбы. Достаточно было взглянуть на них, чтобы понять, что это были
два брата – у обоих были жестокие, мерзкие, похожие друг на друга лица. Подобно местным
домам и деревьям, люди здесь также казались какими-то недоразвитыми, дефективными, как
если бы столетия социальной инертности иссушили и выхолостили их семя.

Она   уже   замечала   аналогичное   выражение   во   взглядах   изредка   встречавшихся   им

людей, хотя бы той самой толстухи, которую видела в магазине. Для ее глаз, привыкших к
разнообразию, в облике этих людей было какое-то тревожное сходство, что-то такое, что
говорило о долгой изоляции, а возможно, также о тупой, бездумной жестокости.

– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – сказала Марджи.
Братья продолжали улыбаться, но с места не сдвинулись ни на Дюйм.
Сидевший на заднем сиденье Дэн прикинул про себя габариты парней, затем распахнул

дверцу машины, вышел, захлопнул ее за собой и медленным шагом направился в сторону
магазина.

Джим Пинкус расхохотался и посмотрел на брата.
– Эге! – воскликнул он. – Вот, девчата, вы и лишились своего ухажера!
При этих словах Джои тоже захихикал.
– Деру дал ваш приятель! – добавил он, после чего оба дружно загоготали, а Джои даже

принялся   постукивать   ладонью   по   кузову   машины.   Марджи   закрыла   свое   окно;   Лаура
собиралась было сделать то же самое, но Джои внезапно оборвал смех и резко опустил руку

на край стекла. – Ну что вы, – с улыбкой проговорил он, – мы же не сделаем вам ничего
дурного. – Просто мы хотим с вами подружиться.

– Мы   самые   обычные   местные   ребята, –   добавил   Джим, –   и   к   гостям   очень   даже

хорошо относимся. А вы, барышни, откуда?

– Н-Нью-Йорк... Из Нью-Йорка, – с запинкой, хотя и совершенно спокойно проговорила

Лаура.

Джои   щелкнул   пальцами. –   Мы   так   и   подумали.   По   номерам   догадались.   Мы   с

братишкой Джимом всегда подмечаем такие вещи. И то, что вы симпатяги такие, тоже сразу
засекли. Мы всегда чуем подобные вещи.

При   этих   словах   оба   аж   зашлись   в   очередном   приступе   хохота.   Джои   продолжал

барабанить ладонью по крыше машины, и Лаура, воспользовавшись моментом, проворно
подняла стекло со своей стороны. Братья заметили это и как-то насупились. Подойдя ближе,
Джои хлопнул ладонью по стеклу и проговорил с досадой:

– Черт!
– А вам, ребята, что здесь надо?
В дверях  магазина,  почти  закрывая телом весь проем, стояла  его толстая  хозяйка  в

выгоревшем платье; рядом с ней на крыльце выстроились Джим, Ник и Дэн. Для женщины ее
комплекции голос у нее оказался на редкость тонким, даже писклявым. Тем не менее, при его
звуках оба Пинкуса остановились. Явно сдерживая душивший ее гнев, женщина продолжала
стоять,   упершись   мясистыми   руками   в   бока,   так   что   Марджи   отчетливо   увидела
проступившие у нее на подмышках белые окружья высохшего пота.

– Да вот, сигареты хотели купить, – смиренно проговорил Джои.
– Ну так покупайте, – сказала хозяйка. Казалось, наступило временное перемирие. – И

оставьте этих людей в покое.

Глянув на оставшихся в машине девушек, парни последовали ее совету.
– Что-то долгонько вас не было, – проговорила Марджи, открывая окно и обращаясь к

Дэну.

Улыбнувшись вслед братьям, он сел в машину и сказал:
– За пиво надо было расплатиться.
Марджи с силой хлопнула его по спине, после чего расхохотались уже обе девушки.

Ник с Джимом снесли по ступеням крыльца две коробки с пивом.

– Похоже на то, что наши мальчики задумали организовать грандиозную вечеринку, –

заметила Марджи, высовываясь из окна.

– А по нам так на неделю деревенской жизни этого даже мало, – с улыбкой ответил

Джим, и Марджи поймала себя на мысли о том, что улыбка делала его просто не в меру
красивым.

– Я и не знала, что ты такой любитель выпить, – сказала она.
– Только в обществе твоей сестры, – парировал он.
– Кинь-ка   мне   ключи, –   сказал   Ник,   обращаясь   к   Дэну. –   Надо   поставить   это   в

багажник.

Тот   потянулся   к   замку   зажигания   и   через   окно   протянул   ключи   Нику.   Мужчины

открыли крышку багажника и втиснули коробки между запасным колесом и своими сумками.
«Что   хорошо   в   старых   моделях   „доджа“, –   подумал   Ник, –   так   это   их   вместительные
багажники». Джим опустил руку на плечо Ника и, приблизив к нему свое лицо, сказал:

– Смотри-ка, что у меня есть.
Вынув синюю авиационную сумку, он расстегнул молнию и извлек из нее объемистую

деревянную коробку, которая заполняла едва ли не все ее пространство. Щелкнув замочком,
он открыл коробку. Внутри лежало что-то, упакованное в полотняный и также застегнутый на
молнию мешочек. По очертаниям предмета Ник сразу сообразил, что это револьвер.

– Ну, как тебе? – спросил Джим.
– Боже Правый, – только и смог проговорить Ник.
– Хорошо, что эти парни не слишком долго действовали нам на нервы. А то мне очень

не хотелось бы пускать в ход эту штуку.

Джим вынул револьвер из коробки и отложил сумку в сторону.
– Ни-ичего себе, – пробормотал Ник. – Для чего он тебе понадобился-то?
Такого   большого   револьвера   ему   еще   не   доводилось   видеть   даже   в   кино.   Джим

протянул ему оружие – тяжелое, солидное.

– Магнум, сорок четвертого калибра, – пояснил Джим. – Несколько лет назад купил его

в здешних местах – мы тогда в Портленде съемку проводили. Кстати, это единственный штат,
где продажа магнума официально разрешена законом. Так, небольшой сувенир.

– Ничего себе сувенир.
– А потом взял с собой в Нью-Йорк – ведь никогда нельзя сказать заранее, что тебя

ждет в Нью-Йорке. Хотя, по правде говоря, так пока ни разу им и не воспользовался. Вот и
подумал,   что   если   дом   Карлы   действительно   находится   в   такой   глуши,   как   она   нам   его
описала, то можно будет от нечего делать пострелять по какой-нибудь мишени. Глядишь,
пару перепелок подстрелим.

– Из револьвера?
– Ну, а вдруг повезет.
Ник повертел оружие в руке.
– Магнум, говоришь?
– Точно.  Прямо  как  в  «Грязном Гарри»  с  Клинтом  Иствудом  в  главной  роли.  Когда

стреляет, ощущение такое словно рядом с тобой бомба взорвалась. Смотри.

Покопавшись в синей сумке, он вынул коробку с патронами и еще одну – поменьше,

пластмассовую.

– Пробки   для   ушей, –   пояснил   Джим. –   Стрельнешь   разок   без   них   и   на   неделю

оглохнешь. Приедем на место, можно будет пару раз пальнуть для пробы.

– А что, мне нравится. Карла знает, что у тебя есть такая игрушка?
– Нет,   конечно.   Тебе   первому   показал.   Неужели   ты   думаешь,   что   нашим   дамочкам

пришлась бы по душе мысль о том, что я через пять штатов нелегально перевожу подобные
игрушки? Пусть даже именно здесь его продают совершенно официально. О таких вещах
лучше помалкивать. Потом покажу, когда все равно поздно будет бояться.

– Но мне-то все же надо было сказать, – заметил Ник. – Как-никак, моя машина, и все

такое.

– И ты бы разрешил мне взять его с собой?
– Нет, наверное.
– Ну так что ж тогда говорить, – с улыбкой проговорил Джим, и Ник также не смог

сдержать ответной улыбки. Не такой уж плохой парень этот Джим, – подумал он. В самом
деле, почему бы не повеселиться, тем более, что тебе за это ничего не будет. Интересно, а
Джим   тоже   так   же   думал?   Судя   по   всему,   Джим   намеревался   рассказать   остальным   о
револьвере   лишь   незадолго   до   их   отъезда,   что,   в   сущности,   нисколько   не   меняло   сути
вопроса:   обратный   провоз   оружия   оставался   также   незаконным.   Вот   уж   когда   крик
поднимется – в самый раз пробки в уши совать.

Оба услышали нетерпеливый возглас Лауры, призывавшей их поторапливаться. Ник

захлопнул крышку багажника, и оба мужчины направились к передним дверцам.

– Запаску   надо   было   проверить, –   пояснил   Джим. –   Карла   говорила,   что   очень   уж

ухабистые здесь дороги. А по мне так вроде бы ничего.

Он глянул на Ника и улыбнулся.
– А что за пиво ты взял? – спросил Дэн.
– "Будвайзер", – ответил Ник. – В бутылках.
– С длинным горлышком?
– Естественно.
– Умница! – кивнул Дэн. – Ну, поехали на поиски Карлы. – Никогда еще не доводилось

блуждать по сельской местности.

17.45.

Весь   день   Карла   провела   в   одиночестве   и   почти   не   выходя   из   дома.   Примерно   в

полдень, подчиняясь непреодолимому импульсу организовать нечто вроде мини-пикника у
воды, она совершила короткую прогулку к ручью. С собой она взяла – совсем как маленькая
школьница   –   сандвич,   аккуратно   уложенный   в   коричневый   бумажный   пакет,   и,   двигаясь
вверх по течению, упорно карабкалась по камням в поисках удобного места. На глинистом
берегу ручья ей несколько раз попадались ведущие к воде свежие следы какого-то животного,
скорее всего енота, а также отпечатки больших ботинок на рифленой подошве. Заметив их,
она   невольно   вспомнила   увиденного   накануне   мужчину,   и   подумала   о   том,   что   следы
оставил, скорее всего, именно он.

Наконец она набрела на небольшую прогалину, где русло ручья немного расширялось и

вода   текла   более   спокойно,   после   чего,   ступая   по   возвышавшимся   над   водой   камням,
добралась   до   одинокого,   массивного   валуна,   располагавшегося   почти   по   центру   русла.
Каменная   глыба   утопала   в   ослепительно-ярких   лучах   полуденного   солнца,   тогда   как
остальная   часть   прогалины   оставалась   в   тени.   Усевшись   на   валун,   она   подкрепилась
сандвичем и продолжала сидеть, наслаждаясь журчанием огибавшей ее пристанище воды и
наблюдая за стремительными рывками метавшихся по водной глади водомерок.

Те полчаса, что она провела посередине ручья, наполнили ее ощущением полнейшей

безмятежности и одновременно оказали бодрящее воздействие. Она почти ощущала близкое
присутствие   лесов,   которые   окружали   ее   со   всех   сторон   и   словно   связывали   воедино
безмолвие   и   движение.   Все   эти   деревья,   рыбы,   насекомые   и   птицы,   пение   которых
доносилось   буквально   отовсюду,   представлялись   ее   глазам   и   ушам   чем-то   вроде
изумительной смеси жизни, звука и движения, и все же сильнее всего на нее подействовала
спокойная, даже сонная тишина – живая и вибрирующая от переполнявшей ее энергии.

Карла чувствовала незнакомую доселе умиротворенность. Если бы она была способна

чаще   переживать   подобные   моменты,   то   многое   из   того,   что   ее   окружало,   оказалось   бы
намного проще и яснее, чем было на самом деле это было действительно чудесное место, и
Карла твердо решила, что назавтра обязательно приведет сюда всю компанию. Она была
уверена в том, что им здесь понравится не меньше, чем ей самой.

Назад возвращаться никак не хотелось. Дома было приятно и даже мило, однако, если

разобраться, она ведь и приехала сюда исключительно ради таких вот мгновений; ради этих
звуков, этой дикой безмятежности и прохлады тенистых лесов. Ну что ж, – подумала Карла, –
после отъезда гостей у меня будет достаточно времени для подобных вещей. А интересно все
же, после всей этой прелести какой ей покажется жизнь в родном Манхэттене?

Она смяла в комок бумажный пакет и позволила ему соскользнуть с ладони в воду,

после   чего   проследила   взглядом   за   тем,   как   он   медленно   уплывает   вниз   по   течению.   В
нескольких ярдах от нее ручей мелел, и потому течение там заметно убыстрялось. Вскоре
бумажный   комок   превратился   в   крохотную   коричневую   точку   на   блестящей   поверхности
воды, а потом и вовсе исчез. Карла слезла с валуна, снова перебралась на берег и медленно
побрела в сторону дома.

Остаток дня она посвятила работе над рукописью. Неплохо будет, – подумала она, – еще

до приезда гостей провести кое-какую подготовительную работу; не зря же говорится: «Лиха
беда начало».

Обе   двери   дома   она   оставила   открытыми   настежь,   чтобы   издалека   услышать   звук

мотора любой проезжающей машины. На поверку, правда, оказалось, что за весь день это
случилось   лишь   однажды   –   когда   по   грязной   дороге   прогрохотал   серый   пикап,   вскоре
окончательно   скрывшийся   из   поля   ее   зрения.   Интересно, –   подумала   она, –   всего   одна
машина, и это за сколько же часов?

Карла улыбнулась. Боже Праведный, да ведь она и в самом деле здесь совершенно одна.

И тут же подумала о том, как хорошо она сделала, что взяла напрокат новую машину – все не
так много шансов, что заглохнет где-нибудь посередине дороги. Что и говорить, ей никак не

улыбалась перспектива голосовать у обочины, чтобы добраться до города, тем более, что в
подобной местности эта процедура могла растянуться на целый день. С другой стороны, она
уж   точно  не   пропустит   момент   их   прибытия;   более   того,  услышит   их  приближение   еще
минут за пять до того, как сами они увидят с дороги ее дом.

Постепенно смеркалось, и ветер все ощутимее стучался в стены дома. По окнам била

шуршащая листва деревьев. Карле хотелось, чтобы ребята поскорее приехали. Примерно час
назад она поставила мясо в духовку, не без основания полагая, что это блюдо можно будет
сохранять теплым сколь угодно долго. Хотя, естественно, намного лучше будет, если они все
же поторопятся, особенно если учесть, что она снова чертовски проголодалась. Между тем в
комнату с кухни проникали все более ощутимые и аппетитные запахи запекаемого мяса.

Карла уложила рукопись в папку и отнесла ее к себе в спальню. Этот вечер выдался

намного более теплым, чем предыдущий, и она решила немного побыть снаружи – от мясных
ароматов у нее аж все внутренности переворачивались.

Она натянула свитер, открыла переднюю дверь и ступила за порог.
Прежде чем совершить второй шаг, Карла по непонятной для себя причине глянула под

ноги – и через мгновение искренне порадовалась этой предусмотрительности. Она не могла
поверить собственным глазам. Боже ж ты мой, – подумала она. – Какая мерзость! И ведь надо
же, ступи она хоть на полшага правее и обязательно вляпалась бы. Чуть согнувшись, она
пристально смотрела на пол, испытывая небывалое отвращение и одновременно чувствуя
себя в самом что ни на есть идиотском положении, как человек, с которым в канун Дня всех
святых сыграли какую-то дурацкую шутку.

Похоже на то, – подумала Карла, – что где-то поблизости бродит здоровенная собака.

Причем  основательно   накормленная.  Собака,   которой  нравится  гадить  на   крыльце   чужих
домов. Боже Милостивый.

Она присмотрелась повнимательнее. Скорее, это даже не одна, а целых две собаки, а

если и одна, то чертовски странная, поскольку одна часть испражнений казалась намного
темнее другой. И надо же как это у них аккуратно получилось: навалять вторую кучу прямо
поверх первой. Точность-то какая. Интересно, – подумала она, – смогу ли я отыскать этих
тварей?

Карла прошла в одну сторону, потом в другую, затем обошла дом вокруг. Ничего. Вот

уж попались бы они ей – заживо содрала бы с них шкуру. Но откуда они пришли и куда
подались   после   этого?   Ничто   вокруг   не   указывало   на   их   присутствие.   Надо   же,   эдакая
парочка неуловимых пакостников.

Она вернулась в дом и стала искать, чем бы можно было убрать все это с крыльца. С

края мойки свисало полотенце, оставшееся после вчерашней уборки в доме. Сложив его в
несколько   слоев,   Карла   подхватила   целую   пригоршню   экскрементов   и   выбросила   их   в
мусорный бак, который стоял позади дома. Да, одной ходкой тут явно не ограничишься, –
подумала она. Затем снова прошла в дом за ведром и половой щеткой. Налив в ведро воды,
добавила туда стирального порошка и принялась оттирать оставшееся пятно – сначала стоя, а
потом и вовсе опустившись на колени.

Так она и стояла на четвереньках, когда к дому подкатила машина. Что и говорить,

хронометраж был отменный, ибо к тому времени Карла уже  успела справиться со своей
яростью   и   отвращением,   после   чего   вся   эта   история   начала   казаться   ей   даже   в   чем-то
смешной. Первым из машины вышел Джим. Карла встала, а он подошел к ней, улыбнулся и
заключил ее в свои объятия. По-прежнему стоя с половой щеткой в одной руке, она тоже
постаралась обнять его.

– Вот,   какая-то   собачка   решила   пометить   мое   крыльцо, –   сказала   Карла. –   Как

говорится, добро пожаловать на природу.

18.40.

Питерс похлопал Ширинга по плечу и проводил его к себе в кабинет. Сняв шляпу, очки,

он положил их на письменный стол, обошел его и уселся в кресло. Приятно было немного
расслабиться.

– Закрой дверь, – сказал он.
Ширинг сделал так, как ему было сказано, после чего встал неподалеку от стола в

ожидании дальнейших указаний. Питерс издал звук, отдаленно похожий на стон. Сейчас вид
у этого здоровяка был на редкость унылый и явно усталый. Ширинг по собственному опыту
знал, что может означать подобная физиономия шефа, и потому не ждал от предстоящего
рабочего   дня   особых   радостей.   За   дверями   кабинета   у   него   на   столе   лежал   очередной
незавершенный рапорт – на сей раз о столкновении трех машин на Первом шоссе. Глядя на
Питерса, он понял, что дописывать его ему придется уже во в нерабочее время.

– Ну   что   ж, –   сказал   Питерс, –   похоже,   кое-что   у   нас   уже   есть.   Я   только   что

разговаривал с этой нашей Джейн Доу. Зовут ее миссис Морин Уэйнстайн; она из Ньюпорта,
штат Род-Айленд; если не ошибаюсь, сорока двух лет; прибыла в наши края, чтобы навестить
своего сына и невестку, которые проживают в Сэнт-Эндрюс. Машину оставила где-то между
Любеком и Уайтингом – она и сама толком не помнит, где именно.

– А это не может быть черная «шеви-нова», модель семьдесят восьмого года?
– Именно она и есть.
– Примерно полчаса назад Уиллис сообщил, что нашел ее в трех милях к северу от

Мертвой речки.

– Ну что ж, и машина, значит, отыскалась. Идентифицировать успели?
– Минутку.
Ширинг вышел из кабинета, подошел к своему столу и начал копаться в лежавших на

нем бумагах. К столу Питерса он возвращался легкой рысцой.

– Все   сходится, –   сказал   он. –   Автомобиль   зарегистрирован   на   имя   Альберта

Уэйнстайна,   Ньюпорт,   Род-Айленд.   Уиллис   не   обнаружил   следов   кражи,   хотя   дверца   со
стороны   водителя   взломана.   Вещи   разбросаны   по   переднему   сиденью,   сумочка
выпотрошена. В бумажнике остались восемьдесят пять долларов и куча кредитных карточек.
Странное дело, а? Когда он мне сообщил, я сразу подумал: это именно то, что мы ищем.

– Так, ладно. Проблема заключается в том, что мы до сих пор толком не представляем, с

чем имеем дело.

– Что вы хотите сказать?
– По ее словам, это были дети.
– Подростки?
– Нет,   дети.   Малышня,   ну,   там   лет   семь-восемь-девять-десять.   Были   среди   них   и

подростки,   но   абсолютное   большинство   именно   в   таких   пределах.   Причем   она   говорит,
дикие дети, одетые в какие-то шкуры. Ну как, Сэм, ничего тебе это не напоминает?

У Ширинга отпала челюсть. – Прошу тебя, Джордж, не надо так шутить.
– Я вполне серьезно, Сэм. Все та же дребедень, о которой полгода назад рассказывал

наш землекоп. Тот самый старикан с пустой квартой пшеничной водки за пазухой. Всякая
шпана в шкурах и кожах, бродящая и бегающая по берегу. Только, как мне помнится, он
говорил, что среди них были и те, что заметно постарше, взрослые, возможно. Мы записали
его показания?

– Джордж, да мы же его тогда в «клоповник» посадили.
– Я так и подумал. Как бы то ни было, наша миссис Уэйнстайн утверждает, что их было

не   меньше   дюжины.   Машину   она   остановила   потому,   что   увидела   маленькую   девочку,
которая в полуголом виде брела по дороге. А как вышла, тут они на нее и набросились.
Отметины у нее на спине оставлены палками. Сказывается мне, что они так и гнали ее, как
пастух   телку,   с   дороги   до   самого   побережья.   Говорит,   что   вообще   хотели   убить   ее,   и   я
почему-то склонен ей верить. Вот она и решила, что даже бросившись с обрыва на скалы,
сохраняла больше шансов уцелеть.

– А сама-то она как, выкарабкается?
Питерс нахмурился. – Ногу, наверное, придется отнять, а то и обе. Доктора еще не

пришли к окончательному выводу, смогут они спасти ее правую ногу или нет.

Питерс встал из-за стола, прошел к настенной карте и принялся водить по ней пальцем.
– Я вот о чем думаю, – сказал он. – Помнишь тот небольшой разговор, который около

месяца назад состоялся у нас в Карибу? Насчет статистики пропаж люд ей, по которой за
последние   несколько   лет   процент   загадочных   исчезновений   в   северной   части   побережья
оказывается чуть большим, нежели, скажем, между Джонспортом и ниже, к Бар-Харбор? Ну,
немного   большим,   чем   вроде   бы   следовало   ожидать.   И   это   несмотря   на   то,   что   к   югу
плотность населения намного выше, чем у нас, города крупнее, ну и все такое прочее?

Ширинг кивнул.
– А теперь, – продолжал Питерс, – обрати внимание на тот факт, что в подавляющем

большинстве случаев исчезали рыбаки, ловцы омаров и всякая молодежь. Мы тогда заявили в
ответ на это, что океан к северу гораздо более неспокойный и это вполне объясняет факт
исчезновения первых двух категорий лиц; а поскольку работы в наших местах почти нет и
процент  безработицы  среди  молодежи  особенно  высок,  сюда  же   можно  присовокупить  и
третью категорию. Правильно? Ну, в общем, отбрехались мы тогда. А вдруг, Сэм, мы все же
ошибались? Предположи, что причина могла быть вовсе не в этом. Что тогда, а?

Ширинг поднял на шефа недоуменный взгляд:
– Но дети, Джордж.
– Тот пьяница упоминал и взрослых. Ну хорошо, посмотри-ка сюда. Вот Мертвая речка,

а вот, примерно в миле от нее, в море, тот самый Дроздовый остров, на котором у нас в
прошлом году пропала группа рыбаков. Где, говоришь, тот чудик видел эту малышню?

– Чуть южнее Катлера.
– Значит, не более чем в трех милях. А теперь представь, что на этом отрезке побережья

что-то происходит.

– Что происходит?
– Хотел   бы   и   я   знать,   черт   побери.   Я   сегодня   весь   день   мозги   себе   наизнанку

выворачивал,   все   вспоминал,   с   чем   еще   ассоциируется   у   меня   этот   Дроздовый   остров   и
вообще этот район. И примерно час назад вспомнил. Случилось это три года назад, в июле –
мальчик по фамилии Фрэйзер. Ну как, вспомнил?

– Ну конечно. Мальчишка вздумал в шторм покататься на лодке.
– Точнее, в ветреную погоду, Сэм. Но ты вспомни, что тогда говорил его отец. Лодка

была большая и прочная, а сам парень – ничего себе мальчик! Сколько ему тогда было?
Восемнадцать или девятнадцать лет, и с лодкой он мог управляться как никто другой. Так что
непогода была ему нипочем.

– Ну ошибся, значит. Ты же знаешь, Джордж, стоит хотя бы раз ошибиться – и все,

каюк.

– Так мы тогда ему и сказали, и действительно, все и на самом деле могло обстоять

именно   так,   а   потому   не   исключено,   что   сейчас   я   просто   дую   на   воду.   Но   постарайся
посмотреть   на   это   с   другой   стороны   и   увязать   все   эти   статистические   выкладки   с
исчезновениями именно рыбаков, лодочников и тому подобных, и ты начнешь задумываться.
К югу от Бар-Харбора тоже на лодках плавают, а все равно у нас статистика выше.

Так вот, возвращаясь из больницы, я подумал: а может, причина того, что у нас такой

высокий   процент   пропаж   людей   пропорционально   численности   населения,   заключается
именно в том, что сама эта численность такая маленькая. Возьми что само побережье, что
этот чертов остров – на него вообще никто ногой не ступает, – и тогда легко предположить,
что если кто захочет, он без особого труда отыщет там какой-нибудь укромный уголок. Так
схоронится, что его и за несколько лет ни одна живая душа не заметит, если, разумеется, он
будет вести себя тихо.

– Как подпольщики, да?
– Ну, что-то в этом роде.
Ширинг задумался над подобной вероятностью. В словах Питерса была своя правда,

хотя, чтобы увязать все концы с концами, требовалось ох как поломать голову. В общем-то,

ничего невозможного этом не было, особенно если у тебя имеется достаточное количество
людей – как в данном конкретном случае, – и к тому же, если заодно с малышней действуют
и взрослые. Дети и взрослые... Он задумался над тем, что все это могло бы значить.

В   разгар   туристского   сезона   на   всем   побережье   появляется   столько   лодок,   что

исчезновения нескольких из них, пожалуй, никто даже и не заметит. Затем, через штат Мэн в
Канаду в обоих направлениях вдоль побережья курсирует огромная масса машин – взять хотя
бы эту самую миссис Уэйнстайн, – причем многие из них совершают очень дальние рейды. И
если на столь большом отрезке пути кто-то из них вдруг затеряется, то потом будет очень
трудно   определить,   где   именно   это   произошло,   особенно   если   вовремя   припрятать   саму
машину. По дорогам бродит масса местных оболтусов, которых совсем нетрудно подловить –
а полиция после этого придет к выводу, что тот или иной юнец попросту сбежал из дому. И
наконец,   был   еще   пляж,   на   котором   тот   пьянчуга   –   как   бишь   его   звали-то? –   видел   их.
Пляжные вечеринки, ночные танцы-обжиманцы с поцелуйчиками. Интересно, а дети тоже
целуются?   Впрочем,   неважно.   Как   бы   то   ни   было,   а   масса   людей   могла   таким   образом
затеряться, да так, что и концов не найдешь. Дико, конечно, звучит, и все же не невозможно.

Кроме   того,   Сэм   давно   научился   доверять   интуиции   Питерса.   Несмотря   на   все

разговоры Джорджа насчет того, что он, Сэм, дескать, домогается его места, на самом деле
Ширингу хотелось совсем другого, а именно – и дальше работать с этим усталым, толстым
стариком и еще многому научиться у него, а отнюдь не сидеть в его кресле. Если в штате и
был лучший, чем Питерс, полицейский, то Ширинг о таковом пока не слыхал. Разумеется,
ему хотелось получить повышение по службе, возможно, очень даже хотелось, однако он был
вполне готов ждать того момента, когда Питерс сам дозреет до этого.

– Таким образом проблема заключается в том, чтобы определить, где именно следует

искать, – проговорил Ширинг. – Я прочешу пять квадратных миль, двигаясь от Катлера к
Мертвой речке и постепенно спускаясь к морскому побережью.

Питерс кивнул.
– Только людей надо будет побольше взять, – добавил Ширинг.
– Обязательно. И знаешь что, Сэм, начни-ка собирать их прямо сейчас.
– Добро. Когда начинаем? Сегодня вечером?
– Непременно.   По-моему,   погодка   благоприятствует,   да   и   прогноз,   вроде   бы,   тоже

обещали неплохой. Все лучше, чем дожидаться, когда новое тело из воды выловим.

– Так, ладно, надо только жену предупредить.
– Да, и постарайся доставить сюда того забулдыгу. Как, говоришь, его зовут?
– Дэннер, Доннер – что-то в этом роде. Не волнуйся, отыщем.
– Только не тяни, Сэм.
– Исключительно   за   счет   скорости   и   поддерживаю   стройную   фигуру, –   осклабился

Ширинг.

– Ну-ну, сынок, не очень-то язык распускай, – буркнул Питерс.

19.30.

Марджи мыла на кухне посуду. Ну вот, это больше всего на нее похоже, – подумала

Карла. – Еще и пары часов не провела на новом месте, как тут же взвалила на себя половину
домашних   обязанностей.   Она   перевела   взгляд   на   остатки   запеченного   мяса.   Надо   же, –
пронеслось в голове, – все умяли, даже на сандвич и то не осталось. Смахнув полотенцем
крошки в мусорное ведро, она спросила у сестры:

– Помощь нужна?
– Обязательно.
А все же хорошая у меня сестренка, – подумала Карла. – И приятно, что она сейчас

рядом. Ей всегда было трудно понять сестер, которые цапались друг с другом или вообще не
ладили. Лично у нее с сестрой все получалось с точностью до наоборот. Более того, Марджи
была, пожалуй, единственным на земле человеком, с которым Карла могла ужиться. Ругались

они очень редко, а если подобное и случалось, то обычно продолжалось совсем недолго, да и
потом никто из них не таил зла. Скорее всего, так получалось именно потому, что они не
были соперницами; в этом заключался секрет волшебной формулы. А кроме того, ей просто
повезло на сестру.

Выглянув в окно, Карла увидела, что остальные стоят на крыльце, покуривают и о чем-

то болтают. Ну и пусть немного охладятся, – подумала она.

– Карла, мы можем с тобой выкроить минутку, чтобы поговорить?
– Разумеется. А о чем бы ты хотела поговорить?
– Ну... о разном. Так давно не общались. Во всяком случае, мне кажется, что очень

давно.

– По поводу Дэна?
– В том числе. – Марджи умолкла, извлекая из мыльной пены стеклянную банку. – А

знаешь, чем я занималась всю последнюю неделю?

– Чем же?
– Ходила по психиатрам. Целых трех посетила.
– И что же?
– Представь себе, было очень даже интересно, – с чуть озадаченным видом проговорила

Марджи.

– Первой оказалась женщина. Она полчаса выслушивала меня, а под конец заявила, что

мне надо прописать пилюли.

– Какие пилюли?
– Я даже и не спросила. Наверное, что-то для поднятия настроения, антидепрессанты

какие-нибудь. Они чуть что, сразу пилюли прописывают. Вторым был мужчина. Он тоже
вознамерился   накачать   меня   какими-то   таблетками   и   к   тому   же   провести   стационарное
обследование в больнице.

– В больнице?
– Да, если верить его словам, я пребывала в глубокой депрессии.
– И это действительно было так?
– Ну, сейчас мне уже гораздо лучше, чем было три месяца назад. Тогда на меня вообще

такая хандра навалилась, что мне и в голову не могла прийти мысль сходить к психиатру. И
это очень странно, правда ведь? В конце-то концов я ведь все же потом выкарабкалась.

– Идиоты какие-то!
Марджи оторвала взгляд от посуды и улыбнулась.
– Зато с третьим «психом» все было гораздо лучше. Никаких пилюль, никаких больниц.

Мы с ним целый час проболтали о том о сем, и под конец он заявил, что, как ему кажется, мы
с тобой просто соперничаем друг с другом.

– И ты что, в самом деле считаешь себя моей соперницей?
– Возможно.
– Но чего ради, Боже мой?
– Знаешь, я постоянно ощущаю бесцельность, жуткую пустоту своего существования.
При этих словах сестры Карла расхохоталась.
– Ну да, тебе это незнакомо, а меня действительно изводит чувство бесполезности всего

того, что я делаю.

– Большая   часть   из   того,   что   ты   когда-то   делаешь, –   проговорила   Карла, –   вполне

разумно, тем более, если тебе нравится этим заниматься. Само по себе то, что ты живешь,
уже имеет определенный смысл. А ты ведь не можешь жить, ничего не делая, правильно? –
Карла снова рассмеялась. – И это «ощущение бесцельности» у тебя, моя дорогая, возникло
лишь потому, что ты слишком часто впадаешь в бездействие. Вот это-то на самом деле и
является совершенно бесцельным и бесполезным, плюс к тому очень скучным. А в твоем
конкретном случае, также и пустым разбазариванием весьма добротного материала – причем
я имею в виду отнюдь не одну лишь работу.

– Дэн говорит, что я добротный материал.

– Ну так и прислушайся к его словам.
– Обычно я ему не очень-то верю.
– Это и заметно.
– А знаешь, мне и в самом деле кажется, что я постоянно конкурирую с тобой и при

этом  почти   всегда  проигрываю. –  Марджи   вздохнула. –  Ну  скажи,  как,  черт   побери,  тебе
удалось остаться столь цельной личностью, тогда как я на протяжении всех этих лет был?
просто нулем без палочки? – Она сунула на полку последнюю вымытую тарелку. – Как так
получилось?

– Никакой ты не нуль, – возразила Карла.
– И мне никогда не стать президентом «Дженерал моторс».
– А   ты   что,   и   в   самом   деле   хотела   бы   стать   президентом   «Дженерал   моторс»? –

спросила Карла.

В этот момент распахнулась задняя дверь и в кухню вошли Ник, Дэн, Лаура и Джим.
– В картишки перекинемся? – потирая ладони, восторженным тоном спросил Ник.
Судя по всему, это была именно его идея, поскольку он действительно неплохо играл в

карты. Карла повернулась к сестре:

– Потом договорим, ладно?
Марджи кивнула.
В компании остальных они сели за стол. Карла приготовила кофе, и они приступили к

игре.   Лаура,   правда,   поначалу   принялась   было   возражать   и   заныла,   что,   дескать,   глупо
тратить первый вечер пребывания на природе на какие-то дурацкие карты. На самом же деле
она просто устала, как, впрочем, и все остальные, а потому особо не настаивала на своем.
«Какая-то она нарочитая, показная, – подумала Карла, глядя на Лауру. А затем, скользнув
взглядом по обтянутой майкой груди блондинки, мысленно добавила: – Причем не только в
своих словах. Хо-хо».

* * *

Стоявшие снаружи женщины наблюдали за карточной игрой, хотя абсолютно ничего в

ней   не   понимали.   Одна   из   них,   коренастая,   с   бледным   невыразительным   лицом   и   со
странным, каким-то отвислым ртом и заостренным подбородком, была одета в то, что некогда
являлось платьем, а теперь превратилось в обычный мешок из хлопчатобумажного тряпья.
Другая же была заметно моложе, стройнее и могла бы показаться даже симпатичной, если бы
не этот нездоровый цвет ее кожи, косматые волосы и совершенно отупелый взгляд. На ней
были   старая,   слишком   туго   обтягивавшая   грудь   клетчатая   рубашка   и   мешковатые   брюки
цвета хаки. Втайне она очень гордилась этими деталями своего туалета, хотя и едва ли могла
припомнить причину этого чувства.

Женщины   стояли   молча,   бледные,   похожие   на   омываемых   лунным   светом   личинок

навозных мух. Они видели, как один из сидящих мужчин перетасовал и принялся сдавать
карты: потом все зажали их в руке наподобие веера и принялись по очереди и неспешно
бросать   по   одной   на   стол.   Все,   что   происходило   на   глазах   этих   женщин,   тут   же   ими
забывалось. Они словно ждали наступления какого-то события... – но оно так и не наступало.
Так   они   и   стояли,   покуда   терпение   их   окончательно   не   иссякло,   после   чего   обе,   не
сговариваясь, но словно подчиняясь единой воле, повернулись и медленно побрели в сторону
ручья.

Сверчки,   яростно   стрекотавшие  в  высокой  траве,   при  приближении  женщин   тут  же

умолкли.   Дом   окружила   полная,   гробовая   тишина,   хотя   длилось   это   совсем   недолго,   в
сущности, какое-то мгновение, поскольку изнутри тотчас же  послышался чей-то громкий
смех. Гулявший снаружи прохладный, чуть зябкий ветерок все чаще напоминал, что не за
горами зима, когда окончательно стихнут все эти звуки в высокой траве и на смену им с
наступлением темноты придут голоса ночных птиц и завывание ветра.

19.50.

Женщины   прошли   около   полумили   в   сторону   берега,   ступая   по   узкой   полоске

тропинки,   которая   едва   белела   у   них   под   ногами,   озаряемая   слабым   лунным   светом.
Тропинка эта была им хорошо знакома: на протяжении всего последнего года дом пустовал, а
потому они постепенно стали относиться к нему как к своей собственности, хотя при этом и
проявляли осторожность, стараясь, чтобы их там никто не заметил. В двух милях к северу
оттуда стоял еще один дом, но люди жили в нем круглый год. Они видели острый топор,
которым ловко колол дрова живший в доме мужчина; видели и троих его крепких сыновей,
увлеченно копошившихся вокруг стоявшего во дворе автомобиля. Оставался, правда, еще
один, третий дом – примерно в трех с половиной милях на юго-восток, – однако рядом с ним
проходило шоссе, а потому приближаться к нему было небезопасно.

Зато этот вот дом... Этот дом слишком уж долго пустовал. По ночам, в темноте, дети

играли в нем, время от времени вытворяя на его чердаке всевозможные ребячьи фокусы.
Словно   вспомнив   о   нем,   молодая   женщина   кивнула   какой-то   своей   мысли   и   грязной,
заскорузлой рукой потерла полные груди. Ну что ж, скоро они снова продолжат в нем свои
игры.

Женщины медленно брели по тропе, пока перед ними не раскрылся громадный купол

ночного   неба   –   наконец-то   они   увидели   море.   Перед   ними   раскинулась   широкая   полоса
прибрежной   зоны,   спокойная   и   неестественно   белая   на   фоне   беспрерывно   меняющейся
панорамы   волн,   а   само   море   казалось   диким   водоворотом   света   и   движения   на   фоне
спокойного, безмятежного неба, звезд и луны. И в такой же степени, как другие женщины
знали друзей, книги, магазины и мужей, этим двум было знакомо лишь вот это – и, пожалуй,
немного еще кое-чего. А так – песок, небо и море.

В том месте, где тропинка углублялась в песчаные дюны, обе женщины на несколько

секунд   остановились,   тупо   уставившись   на   море.   Там,   вдалеке,   должен   был   находиться
остров, где несколько когда-то живших и давно забытых поколений людей дали жизнь и им
самим. И хотя отделявшее их от острова расстояние было слишком большим, чтобы можно
было что-то разобрать, их глаза все же выхватили у кромки горизонта темное пятно, которое
и должно было быть этим самым островом. В их душах при этом не пробудилось абсолютно
никаких эмоций – разве что ощущение собственной принадлежности, некоего родства, связи,
причем связь эта была действительно крепкой. Изредка помаргивая, они смотрели в сторону
моря.   Маленькие   ночные   птицы   скакали   у   самой   кромки   воды,   поклевывая   песок;   в
раскинувшемся позади них лесу жабы жадно заглатывали мотыльков и слизней. Женщины
продолжили путь к своей пещере, до которой теперь оставалось всего несколько ярдов.

Ночная прохлада выгнала наружу населявших прибрежную зону крабов-привидений.

Женщинам очень нравилось гоняться за ними; в сущности, это была одна из их любимых
забав. Стремительный шаг влево или вправо, и крабы на шесть-семь футов разлетались в
разные   стороны.   Женщины   пристально   наблюдали   за   их   неуклюжими,   но   довольно
проворными боковыми перемещениями; при этом они никогда не пытались поймать их –
просто пугали.

Дышали крабы жабрами, которые постоянно приходилось увлажнять, а потому днем

они глубоко зарывались в толщу песка и наружу выбирались – чтобы поохотиться – лишь по
ночам   или   в   дождливую,   ненастную   погоду.   Ночью   их   белесые   тела   становились   почти
незаметными на фоне окружающего песка, а потому о существовании животных можно было
догадаться лишь по их движениям. В такие мгновения весь пляж словно оживал и начинал
шевелиться у них под ногами. Женщины со смехом гонялись за крабами, едва ли толком
осознавая, что все живое на пляже боялось их и старалось ненадежнее и поскорее укрыться
от непонятных и слишком навязчивых пришельцев.

20.05.

Когда женщины вернулись, мужчина сидел совершенно голым, а его красная рубаха,

потрепанные джинсы и тяжелые ботинки свисали с края навеса неподалеку от огня. Судя по
исходившему от костра густому белому дыму, сложен он был из хвойных веток – мужчине
определенно нравился его запах и ему хотелось подольше удержать его вокруг себя. Ему и в
голову не приходило, что на протяжении нескольких последних месяцев в пещере стояла
устойчивая   вонь   мочи,   испражнений,   сырости   и   гниющего   мяса,   которыми   буквально
пропиталось   все   его   тело.   Впрочем,   ничего   этого   он,   в   сущности,   даже   не   замечал.
Единственное, о чем он думал сейчас, было то, что жившая в доме женщина тоже развела
огонь, и именно запах этого костра вскоре позволит ему подкрасться к ней незамеченным.

Войдя в пещеру, обе женщины рассмеялись.
– Мы испоганили им крыльцо, – сказала молодая. Потянувшись вперед, она ухватила

мужчину за половой член, хотя и знала, что подобная выходка может разозлить его. Впрочем,
раньше   это   ему   даже   нравилось.   Пенис   стал   стремительно   увеличиваться   в   размерах.
Осклабившись,   он   погрузил   свою   левую   ладонь   в   ее   грязные   космы   и   потянул   на   себя.
Женщина снова засмеялась.

На среднем и безымянном пальцах правой руки мужчины не доставало по фаланге.

Протянув  эту  руку,   он  просунул   ее   в  вырез   клетчатой   рубашки   женщины   и   грубо   потер
ладонью ее груди; при этом большой и указательный пальцы постарались ухватиться за ее
сильно выступающие соски. Глаза женщины по-прежнему ничего не выражали, хотя между
зубами просунулся кончик языка, которым она стала подразнивающе водить из стороны в
сторону. Именно этого мужчина и ждал.

Отпустив   волосы   женщины,   он   с   размаху   ударил   ее   ладонью   по   щеке.   Та   упала,

заскулила и тут же сплюнула на грязный пол пещеры кровавый сгусток слюны. Заметив это,
старуха   предусмотрительно   отодвинулась   в  сторону   –  теперь   приближаться   к   нему  было
опасно. Несколько мгновений мужчина и женщина пристально смотрели друг на друга, после
чего обе женщины проворно отошли подальше, в прохладную глубину пещеры, оставив его в
полном одиночестве.

В наполнявшем каменное помещение тусклом свете пламени они разглядели третью

женщину, которая готовила к предстоящей жарке самодельные сосиски. Женщина эта была
беременна, более того – почти на сносях, и в данный момент круто вздувшийся живот словно
еще больше подчеркивал ленивое, тупое выражение ее лица. Подобно остальным обитателям
пещеры, от крайне редких выходов на солнце цвет ее лица был неестественно бледным. У
нее так же, как и у них, были длинные, грязные космы, а надетая на нее медвежья шкура в
ряде мест была заляпана пятнами из давно засохшей и затвердевшей смеси грязи, пищи и
золы.

– Мы   испоганили   им   крыльцо, –   повторила   молодая.   Словно   позабыв   про   гнев

мужчины, они снова принялись смеяться, и вскоре неестественная отвислость рта толстой
старухи нашла свое объяснение – у нее совершенно не было зубов, отчего сама она чем-то
походила   на   странную   рептилию.   Ее   беззубые   челюсти   пребывали   в   беспрестанном
движении, словно у ящерицы, которая пытается проглотить крупную муху. Она опустилась
на   колени   рядом   с   беременной,   ворот   ее   платья   распахнулся,   обнажив   тонкие,   отвислые
груди.

– Там есть и другие, – сказала молодая, прислоняясь спиной к влажной стене пещеры. –

Две женщины и трое мужчин. Мы через окно видели.

Беременная   кивнула,   хотя   в   данный   момент   ничто   из   сказанного   ее   ничуть   не

волновало. Сосиски были почти готовы. Около часа назад она нарезала кишки на куски около
восемнадцати   дюймов   каждый,   вывернула   их   наизнанку   и   сходила   на   ручей,   чтобы
прополоскать.   Вернувшись   в   пещеру,   она   вскрыла   позвоночник,   берцовую   и   бедренную
кости, чтобы добраться до костного мозга.

Потом острым ножом нарубила филейную часть, смешав ее с мозгом, двумя почками и

несколькими фунтами мяса, соскобленного с берцовой кости. Приблизившись к огню, она
перемешала костный мозг, немного почечного жира, после чего добавила к ним мясо.

Теперь   она   набивала   приготовленный   фарш   в   кишки   и   старательно   завязывала   их

концы. Когда мужчина отойдет от костра, она немного подождет, чтобы улегся дым, потом
добавит в него более твердой древесины и начнет готовить ужин.

Со стороны висевшей у нее над головой клети послышался скребущийся звук, но она не

обратила   на   него   никакого   внимания.   Остальные   две   женщины   рассмеялись   и   стали
показывать   пальцами.   Сделанная   из   металлической   решетки   клеть   была   подвешена   за
прочную веревку к стальному кольцу, надежно вбитому в потолок пещеры футах в двадцати у
них над головами. Конец веревки спускался вдоль стены и крепился к массивной скобе. Все
эти материалы они отыскали на помойках, разбросанных на несколько миль в округе.

В данный момент в клети находился подросток, которому на вид было лет пятнадцать.

Совершенно голый, он ничком лежал на ее полу, от страха давно утратив способность хотя
бы   шевелиться.   Время   от   времени   его   тело,   подобно   злобному   ветру,   сотрясала
конвульсивная   дрожь,   вызывавшая   только   что   послышавшиеся   скребущиеся   звуки.
Беременную же все это давно уже не интересовало.

Она заметила, как мужчина встал и принялся снимать висевшие у огня вещи. Пора, –

подумала она и, не обращая внимания на старуху, собрала хворост и подошла к костру.

– Они говорят, там и другие есть, – сказала она мужчине.
– Сколько?
– Трое мужчин. И еще две женщины.
Он глянул на плененного подростка и улыбнулся. Значит, скоро они заполнят эту клеть,

забьют ее до отказа. А мальчишке придется потерпеть. Или умереть. Охотники они были
отменные, да и вообще, теперь жизнь полегчает.

Мужчина мало что помнил и не имел ни малейшего представления о времени. И все же

в его голове сохранились воспоминания о той холодной, но свободной жизни, которую они
вели на острове – до тех пор, покуда туда не нагрянули люди с ружьями, которые стали
искать тех, с лодки. Он даже не догадывался, что такое ружья – разве что осознавал, что те
несут быструю смерть, и потому панически боялся их. Прежде, до прихода людей с ружьями,
они питались преимущественно морской пищей, как тому учили их в прежние, голодные
годы старики: крабами, моллюсками, водорослями, да еще разве что рыбой, которую они
научились ловить на самодельную веревочную леску.

Ему и сейчас нравилось ходить на рыбалку. Опустишь, бывало, длинный и гладкий

крючок   на   веревке,   а   сверху   над   ним   укрепишь   кусочки   отшлифованных   костей,   чтобы
сверкали и играли в лучах солнца, привлекая тем самым рыбу. И вот, когда какая-нибудь
рыбина подплывет достаточно близко к берегу, надо было резко рвануть веревку на себя, и,
если крючок вопьется ей в тело, тащить на берег. Только действовать надо было быстро и
ловко. Или еще можно было заточить с обоих концов маленькую косточку и спрятать ее
внутри наживки – рыба глотала ее, а вместе с ней и кость. Резкий рывок, и ее острые концы
пронзают рыбине внутренности, отчего она рано или поздно подыхает.

При мысли об этом он даже улыбнулся.
Но то были голодные дни. Ему вспомнились худые, костлявые лица старцев – теперь

давно умерших, – особенно одного старика и одной старухи, которые когда-то звали его по
имени. Теперь он и имени-то этого не помнил, разве что где-то в голове блукало, что старуху
звали Аг-Несс и что старик однажды пошел к маяку, чтобы зажечь свет. Впрочем, оба они
умерли задолго до того, как ему взбрело в голову спросить их, что значило его имя и что
старик делал на маяке.

Он наблюдал за тем, как женщина укладывает в костер дрова, а потом стал медленно

натягивать на себя красную рубаху. От костра потянуло жареным; ему очень нравился этот
запах.

Когда   пришли   те   люди   с   ружьями,   им   пришлось   спрятаться,   а   потом   много   дней

голодать. Они вообще чуть было не умерли с голоду. Охотники уезжали с острова и снова
возвращались,   и   так   продолжалось   много   дней   подряд;   в   итоге   жить   на   острове   стало
небезопасно, и потому они в конце концов покинули его.

Поначалу жизнь на большой земле показалась им еще суровее. Он помнил, что какое-то

время   питаться   им  приходилось  преимущественно   личинками,  мотыльками,  лягушками  и
кузнечиками. Последние оказались в общем-то довольно неплохой пищей, правда, сначала
надо было снять с них жесткий панцирь, оторвать ножки и крылья. В летнее же время можно
было полакомиться ящерицами, змеями и муравьиными яйцами. Как-то раз они наткнулись
на бобровую плотину, после чего некоторое время питались мясом бобра, чем-то похожим на
птичье,  а  в  украденную  лампу  заливали   натопленный   из  его  хвоста  жир.  Жили  они   под
самодельными навесами, а спали на подстилках из молодых побегов сосны и пихты. И при
этом постоянно двигались, пока не набрели на эту вот пещеру.

Пещера находилась в каменной стене, которая была обращена к морю и располагалась

примерно в тридцати футах ниже поверхности почвы, тогда как от воды ее отделяло футов
пятьдесят, и подойти к ней можно было только по узкой, «козлиной» тропке, которая вела с
пляжа.   Мужчина   наткнулся   на   нее   совершенно   случайно,   когда   однажды   отправился   на
поиски гнезд с яйцами чаек. Практически со всех других сторон вход в каменистую пещеру,
по форме напоминавший букву V, преграждали выступавшие вперед и круто зависавшие края
скал,   которые  также  надежно  оберегали   ее  от  сильных  ветров.  В  качестве   естественного
дымохода служило второе, более миниатюрное отверстие в скале, располагавшееся у них над
головами   в   нескольких   футах   от   входа   в  пещеру.   Впрочем,   огонь   они   зажигали   нечасто,
поскольку опасались того, что дым может обнаружить их присутствие. Самым же главным
преимуществом   пещеры   были   ее   просторные   размеры   и   то,   что   даже   в   непогоду   она
оставалась относительно сухой. Основное ее помещение имело размеры примерно двадцать
пять   на   двадцать   футов,   а   сзади   к   нему   примыкало   ответвление,   примерно   в   половину
меньше первого. В высоту же оно в некоторых местах достигало двадцати пяти футов.

Спали они, как и прежде, на подстилках из мягкой хвои, а затем и из шкур животных, в

особо холодные времена порой максимально приближаясь к костру, а в более теплую погоду
переходя   в   заднее   помещение,   которое   в   основном   выполняло   у   них   роль   своеобразного
склада.   Они   уже   давно   нашли   городскую   свалку,   и   потому   в   настоящее   время   пещера
представляла собой дикое нагромождение всевозможного хлама – здесь валялся небольшой
плуг с отломанной рукояткой, мотыги, грабли и вилы с погнутыми или также сломанными
зубьями. С одной стороны груда всякой всячины возвышалась едва ли не до середины стены
пещеры; там валялись старая конская упряжь, лопаты, кочерги, ведра, заполненные гвоздями
и   ключами,   утюги,   дверные   ручки,   оконные   шпингалеты   и   защелки,   замки,   кастрюли   и
сковороды,   фарфоровые   осколки,   кукла,   ружейная   ложа,   колеса   без   ободьев,   диски   от
автомобильных колес, кнуты, пряжки, ремни, ножи и топоры. Ничем этим они практически
никогда не пользовались, но собирали и хранили абсолютно все.

Чуть   дальше   располагалась   еще   одна   куча,   представлявшая   из   себя   нагромождение

одежды,   снятой   ими   с   трупов,   и   также   возвышавшаяся   чуть   ли   не   до   половины   стены.
Периодически они извлекали из нее тот или иной предмет одежды, носили его до полного
обветшания, после чего подбирали себе новый. Со временем тряпье, лежавшее в самом низу
кучи,   становилось   осклизлым   от   плесени,   плодя   расползавшиеся   по   каменному   дому
полчища жуков, тараканов и мух, которые быстро жирели на обильно валявшихся по полу
пещеры остатках всевозможной пищи.

Была   там   и   еще   одна   горка   –   сложенная   из   костей,   начисто   обглоданных   и   тускло

желтевших в сырой, затхлой, удушливой атмосфере пещеры.

И, наконец, имелась в пещере еще одна горка, состоявшая из шкур и кож, а также

инструментов, предназначенных для ее оскабливания и дубления. Кожи сильно различались
как по своей форме, так и по размерам, хотя преимущественно имели удлиненную форму,
были тонкими и имели желтоватый цвет.

Мужчина   с   явным   удовлетворением   в   очередной   раз   оглядел   все   свое   богатство.

Натянув на себя потрепанные джинсы, он вспомнил, что сказала ему женщина. Итак, их было
трое и трое. Ну что ж, значит, скоро клеть будет забита до отказа, и таким образом они смогут
восстановить потерю, понесенную двое суток назад. Он недовольно поморщился, вспомнив,

что учудила тогда малышня. Никогда нельзя позволять детям самостоятельно, без присмотра
старших выходить на охоту. Нельзя позволять им даже пытаться делать это.

Ну ничего, за свою провинность они понесли заслуженное наказание, так что сегодня

подобное   уже   не   повторится.   Одного   за   другим,   от   старшего   к   младшему,   основательно
поколотили на глазах у остальных; присутствовавшие при экзекуции восхищенно наблюдали
за страданиями своих братьев и сестер, хотя при этом с ужасом предвкушали собственные
мучения. В итоге все оказались в кровь избитыми.

К   тому   моменту,   когда   мужчина   натянул   на   ноги   ботинки,   давно   снятые   им   с   того

толстого,   краснолицего   рыбака,   из   внутренней   пещеры   вышли   его   братья,   следом   за
которыми плелись четверо детей. Буркнув им что-то наподобие приветствия, он продолжал
зашнуровывать ботинки, обматывая веревки вокруг щиколоток. Он знал нечто такое, о чем
они даже не догадывались, и теперь с наслаждением упивался своей тайной.

Первый из вышедших оказался громадным мужчиной ростом более шести футов. Он

был совершенно лыс; под высоким, куполообразным лбом не было даже бровей. В равной
степени были лишены какой-либо растительности его лицо и обнаженная грудь. У него были
покатые,   могучие   плечи,   покрытые   грудой   мышц,   которые,   казалось,   вздрагивали   при
малейшем   движении.   На   шее,   подобно   толстым   пальцам,   то   и   дело   самопроизвольно
поигрывали   тугие   сухожилия.   Глаза   у   него   были   необычные,   даже   странные   –   бледно-
голубые.

Мужчина подобрал себе в заднем помещении подходящее оружие и сейчас опоясывался

толстым,   позеленевшим   от   плесени   кожаным   ремнем.   Покончив   с   этой   процедурой,   он
заткнул   за   пояс   по   бокам   по   длинному   охотничьему   ножу,   после   чего   похлопал  себя   по
животу – готов.

Шедший   следом   за   ним   мужчина   оказался   намного   меньших   габаритов,   худой   и

жилистый, с ввалившимися щеками и реденькой бороденкой. Его внешне довольно хлипкое
телосложение   словно   пытались   компенсировать   мясистые,   отвислые   губы,   отчего
создавалось впечатление, будто он постоянно ходит с открытым ртом. Как и у его брата,
который сидел рядом с костром, волосы у него были длинные, нечесаные и сальные, хотя и
намного более жидкие. В данный момент взгляд его казался потухшим и каким-то мутным.
Его маленькие, поросячьи глазки вообще загорались лишь тогда, когда кто-то истекал кровью
или умирал.

Под   своими   серыми,   линялыми   штанами   он   постоянно   носил   острый   как   бритва

складной нож, привязанный к ноге рядом с половым членом. Ему было приятно ощущать
этим местом своего тела его прохладное прикосновение. На шее у него под засаленным,
синим, хлопчатобумажным спортивным свитером болталось тоненькое серебряное распятие.
Мужчина не имел ни малейшего понятия о том, что это такое, и смутно ощущал лишь то, что
эта деталь туалета некоторым образом выделяет его на фоне двух других братьев, которые не
носили на себе ничего, от чего не было практической пользы.

Мужичонка также выбрал себе из кучи хлама пару ножей. Сделав это, он проворно

подошел к сидевшему у костра брату и протянул ему один из ножей; при этом его губы
сложились в некое подобие улыбки, отчего все лицо сморщилось, словно раскололось на
несколько частей, обнажив гнилые, покрывшиеся зеленоватой слизью зубы. За спиной у него
возбужденно суетились дети, в сознании которых всплывали смутные воспоминания о том,
как   они   прятались   в   придорожных   кустах   и   наблюдали   оттуда   за   тем,   как   взрослые
выслеживают и убивают свою добычу.

Наконец мужчина в красной рубахе покончил со шнуровкой ботинок.
– Теперь   у   нас   есть   трое   мужчин, –   сказал   он,   обращаясь   к   остальным. –   И   три

женщины.

При звуках его голоса, эхом заколыхавшегося в тишине пещеры, женщины поднялись и

окружили его, а оба брата аж зашлись в возбужденном, радостном смехе. «Красный» кивнул
и повернулся к женщинам.

– Зовите детей, – сказал он. – Сначала надо поесть.

Толстяк   улыбнулся.   Сняв   с   огня   одну   из   недожаренных   сосисок,   он   сунул   ее,

дымящуюся, себе в рот. Под натиском мощных челюстей та лопнула, и растопленный жир
потек по подбородку, капая на обнаженную грудь.

Толстуха, одетая в платье-мешок, откинула закрывавшую вход в пещеру оленью шкуру

и   ступила   наружу.   Ночной   ветерок   мягко   скользнул   по   ее   изборожденному   морщинами,
болезненно-бледному   лицу.   У   себя   под   ногами   она   увидела   маленькую   пирамидку,
сложенную из крохотных косточек и перьев.

Дети.
Пинком ноги она отшвырнула ее в сторону и поднесла ко рту обе руки – находившиеся

в пещере услышали ее зов. Для любого другого человека, помимо обитателей пещеры, он
показался бы обычным криком морской чайки, резким и пронзительным на ветру.

Через несколько секунд на склоне горы появились семеро детей, самые младшие из

которых передвигались как лисята, на четвереньках. Старшая из девочек, как и ее мать, была
беременна – то ли от одного из мужчин, то ли от кого-то из подростков; она и сама не знала,
от кого именно. Передвигалась она медленнее остальных и, тяжело дыша, замыкала вереницу
детей.

Снаружи окончательно стемнело, и на небе появилась яркая, ослепительно сияющая

луна. Все сразу почуяли запах еды, и их изголодавшиеся желудки заурчали в предвкушении
пиршества. Значит, сегодня будет настоящий праздник. Они слышали, как взрослые называли
этот   сезон   «сытым»,   а   потому   у   них   были   все   шансы   в   преддверие   грядущих   недель
основательно набить животы едой. Все стремительно, как-то даже алчно, карабкались по
камням, не обращая внимания на полученные ранее ссадины и ушибы. Они взбирались туда,
где в ночном воздухе стоял густой запах зажаренной плоти; туда, где их ждала добыча.

23.30.

Впервые за очень долгое время Ник вдруг снова ощутил укол ревности, причем чувство

это   оказалось   сродни   встрече   со   старым   другом,   которого   он   едва   узнал,   но,   общаясь   с
которым,   явно   скучал   и   вообще   чувствовал   себя   неловко.   Скучно   было   ему   самому,   а
неловкость   он   испытывал   из-за   присутствия   Лауры.   В   сущности,   ревность   его   всегда
концентрировалась   на   одной   лишь   Карле,   поскольку   ни   до   встречи   с   ней,   ни   после
расставания   больше   его   не   посещала.   Но   сейчас,   когда   она   находилась   в   одной   с   ним
гостиной и собиралась укладываться спать, в душе его снова вспыхнули знакомые некогда
эмоции. Он слышал, как они с Джимом раздвигают кушетку, о чем-то переговариваются и
смеются; потом до него донесся звук удара о пол пряжки ремня его брюк. Аналогичные звуки
доносились также из спальни Дэна и Марджи, хотя на них он не обращал ни малейшего
внимания.

Он вообще не замечал их присутствия. Сейчас все его внимание было обращено туда,

где ему хотелось бы быть, а именно – на гостиную. Он снял очки и положил их на столик
рядом с кроватью.

Лежа в постели, Ник наблюдал за тем, как Лаура раздевалась и аккуратно складывала на

стул   одежду.   Он   почувствовал   легкое   покалывание   в   нижней   части   живота,   когда   она
обнажила   свои   полные   груди,   после   чего   все   также   заботливо   свернула   бюстгальтер   и
положила   его   поверх   стопки   остальной   одежды.   Как   все   же   много   было   несоответствия
между  манерами  поведения  Лауры  и   ее  истинными   намерениями, –  подумал  он. –  Могло
даже   показаться,   что   она   постоянно   прячется,   скрывается,   и   это   его   по-настоящему
беспокоило.

Девушка скользнула под одеяло и улыбнулась – Ник ответил ей тем же, все это время

отчетливо различая звучавший за стенкой голос Карлы. Ну ладно, хватит, – мысленно сказал
он себе. – Ерунда все это – и все же продолжал вслушиваться. Он чувствовал, что Лауре
сейчас хотелось заняться любовью, тогда как сам прекрасно понимал, что в данный момент,
когда из-за стенки доносится голос Карлы, его интимные «стрелки» безнадежно застряли на

половине шестого.

А все же интересно, – подумал Ник, – что вообще заставило меня отправиться в эту

поездку? Ну разве мог он рассчитывать на что-то иное, отличное от того, что происходило
сейчас? Получается, что мог. Но почему? Ведь он прекрасно знал заранее, как все будет. В
самом деле, – убеждал он себя, – ведь мы же давным-давно все между собой обговорили и
выяснили. Если на то пошло, то он и помнить-то перестал, как звали того парня, с которым
Карла встречалась после их разрыва. В памяти осталось лишь переживание случившегося.

Лаура повернулась на бок и поцеловала его.
– Готова поспорить на десять долларов, что после сегодняшней езды ты и пятнадцати

минут не продержишься, – сказала она.

Ник ответил ей довольно сдержанным поцелуем.
– Чтобы это проверить, – сказал он, – мне надо сначала сбросить воду.
Отодвинувшись от теплого тела, он подцепил рукой халат, накинул его на плечи и через

кухню направился в сторону ванной. За дверью комнаты Дэна и Марджи горел яркий свет.

В   сторону   гостиной   Ник   умышленно   старался   не   глядеть.   Войдя   в   ванную,   он

распахнул полы халата и нацелился на унитаз.

В какое-то мгновение ему показалось, что он услышал донесшийся снаружи слабый

скребущийся звук и вспомнил слова Карлы насчет поселившейся на кухне мыши. Правда, на
сей раз у него создалось впечатление, что источником шуршания было нечто более крупное,
чем обычная мышь-полевка. Может, енот?

Из-за стенки послышался смех Марджи. Марджи. В сущности, именно она продолжала

цементировать их отношения, и, если разобраться, то его чувства к ней были даже крепче и
прочнее всего того, что связывало его с ее сестрой.

За все это время между ними не было ничего интимного, а все потому, что Марджи и

Карла были слишком близки друг другу, и Марджи посчитала бы немыслимым заниматься
«этим самым» с мужчиной Карлы. Точнее, это было бы немыслимым как для Карлы, так и
для   Марджи.   Он   не   раз   задумывался   на   эту   тему.   В   самом   деле,   Марджи   была   очень
симпатичной девушкой, причем с особой отчетливостью он стал это замечать именно после
своего   разрыва   с   Карлой.   Но   к   тому   времени   фундамент   их   взаимоотношений   уже
окончательно сложился. Они с Марджи во многом разделяли отношение к различным людям
и   вещам,   частенько   вместе   ходили   в   бары,   но   потом,   когда   расставались,   спокойно   шли
каждый своей дорогой. И в кино на фильмы ужасов тоже часто ходили на пару – никто
больше не соглашался составить им компанию, – и Ник замечал, как во время самых жутких
сцен она судорожно сжимала его руку.

Но   ничего   по-настоящему   амурного   между   ними   так   ни   разу   и   не   случилось.   Ник

допускал, что некоторые из «странностей» Марджи – вроде ее боязни темноты, замкнутого
пространства и больших скоростей, ее неприязни к дешевой пище, склонности без видимых
причин впадать в хандру и замыкаться в полном одиночестве – довольно сильно раздражали
бы его в Марджи-любовнице, тогда как в Марджи-друге они всего лишь удивляли и даже
веселили его. Как знать, возможно, именно поэтому он за все это время так ни разу и не
сделал попытки пойти на дальнейшее сближение с ней. А может, оба просто понимали, что
именно такой уровень отношений является для них наиболее оптимальным. Ни у одного из
них практически не было друзей из числа представителей противоположного пола, которые
не являлись бы экс– или потенциальными любовниками, и потому их взаимоотношения, в
которых   начисто   отсутствовал   сексуальный   элемент,   в   чем-то   приобретали   весьма
специфический и даже уникальный оттенок. Ну и конечно, нельзя было сбрасывать со счетов
тот факт, что над обоими постоянно как бы зависала тень Карлы.

Как там Карла? Что делает Карла? И все же конец их связи наступал долго, мучительно,

причем виновником тому, как, впрочем, и многому другому, был опять же Ник.

Их любовь постепенно переросла в самую настоящую войну нервов. Карла находилась

на   подъеме   своей   жизненной   карьеры,   имела   интересную   и   к   тому   же   довольно
высокооплачиваемую   работу.   Ник   же   продолжал   топтаться   на   месте.   Под   предлогом

интересов писательской деятельности он вдруг взял и бросил прекрасную работу, хотя писать
так и не начал. Сейчас же, чуть более года после всего случившегося, он своей писаниной
зарабатывал намного больше, чем когда вкалывал с девяти до пяти, но тогда, в последний
период романа с Карлой, его самолюбие – а точнее, его член – требовали к себе постоянного
внимания.

Как интересно все же подчас получается, – думал Ник. – Когда в твоей жизни почти

ничего   нет,   когда   она   толком   ничем   не   заполнена,   секс   вдруг   приобретает   чуть   ли   не
самодовлеющее значение. В те дни ему хотелось Карлу чуть ли не по двадцать четыре часа в
день,   тогда   как   сама   она,   естественно,   была   занята   гораздо   больше   его.   Возможно,   она
догадывалась,   в   чем   заключалась   подоплека   терзаний   Ника,   для   которого   взлет
сексуальности был призван всего лишь компенсировать дефицит потенции совершенно иного
– творческого плана, хотя вел он себя в то время, пожалуй, довольно-таки отвратно. И, если
разобраться,   то   в   конечном   счете   именно   Карла   оказалась   права:   каждый   из   них,   живя
отдельно и независимо от другого, словно бы обретал новые жизненные силы: на пятый день
после разрыва с Карлой Ник сел за пишущую машинку.

Он стряхнул последнюю каплю в унитаз, выключил свет и вышел на кухню. В комнате

Марджи все еще горел свет, равно как – теперь он этого просто не мог не заметить – ив
гостиной. Между этими двумя комнатами находилась его спальня. Его и Лауры.

Он нахмурился. Как все-таки сложно складывались его отношения с Лаурой, что-то в

них   постоянно   не   состыковывалось.   Временами   она   пыталась   вести   себя   смело   и
решительно, хотя на самом деле была робка и боязлива даже больше, чем Марджи. То кошку
боится   к   ветеринару   отвезти,   то   на   вечеринке  не   дотронется   до   «травки»   или  бокала   со
спиртным.   Ник  чувствовал,   что   она   по  уши   влюблена   в   него,   хотя   при   этом   ни   разу  не
проявила своих чувств, впрочем, до тех лишь пор, покуда он, не желая излишне углублять их
отношения,   под   каким-то   предлогом   стал   отдаляться   от   нее.   Что   тут   началось   –   она   в
буквальном смысле стала сама не своя. Что и говорить, тогда сложилась поистине идиотская
ситуация. Впрочем, у него в тот период не было на примете никого более стоящего, а потому
он решил не идти на окончательный разрыв. А надо было бы, поскольку все это время он
лишь обманывал ее. Вот и сейчас – все так же лгал ей, постоянно думая о Карле.

И к чему в итоге пришел? А к тому, что этой ночью, как, впрочем, и неоднократно в

прошлом, будет заливать ей что-то насчет того, что он, дескать, слишком утомился, чтобы
заниматься   любовью   –   в   самом   деле,   не   опускаться   же   до   уровня   подонка,   трахая   одну
женщину и мечтая лишь о том, чтобы на ее месте оказалась другая. И все же Ника немало
удивляло то, насколько прочно засело в нем прошлое. Он даже и не подозревал об этом, не
знал,   покуда   прошлое   не   начало   нашептывать   ему   через   стену,   зовя   вернуться,   и
одновременно держаться от него как можно дальше.

Ник подошел к двери спальни и заглянул внутрь. При виде Лауры из его груди вырвался

глубокий вздох облегчения. Ну вот, теперь все в порядке. Уснула.

* * *

В   соседней   комнате   Марджи   подошла   к   окну   и   закрыла   его,   на   несколько   секунд

устремив взгляд в ночную темноту.

– Мне холодно, – сказала она.
– Да у нас же целых два одеяла, – заметил Дэн.
– Все равно недостаточно. – Она прыгнула в постель.
– А как же насчет чистого и свежего деревенского воздуха?
Дэн присел рядом с ней и принялся разуваться.
– Чистый и свежий деревенский воздух оказался сущим холодом.
– Ну так иди сюда и покрутись на моем члене, – сказал он.
– Надеюсь, это тебя согреет.
Ей нравилось, когда Дэн употреблял нарочито вульгарные выражения. В постель он лег

голым – и уже вполне созревшим. У него было худощавое тело и гладкая, бархатистая кожа,
что ей также очень нравилось.

– А ну-ка, сними эту ночнушку, – сказал он. – Но мне же холодно.
– Знаю, что холодно. Все равно снимай.
– Ну пусть останется, – захныкала она.
– Пожалуйста, стань голенькой. – Дэн начал взгромождаться на нее.
– Нет!
Он   закопался   под   простыни   и   стал  обеими   руками   пробираться   к   ней   под   ночную

рубашку. Марджи рассмеялась. Тогда он укусил ее за живот.

– Только подумать, на что я иду ради какой-то заурядной клюшки, – проговорил он

приглушенным голосом, поскольку губы его скользили по ее животу.

– Е... я тебя хотела, – проговорила Марджи. До встречи с Дэном она бы никогда не

позволила   себе   сказать   мужчине   хоть   что-то   подобное.   Наверное,   это   он   так   на   меня
действует, – подумала Марджи. Вообще же с Дэном было весело. Плотно прижав губы к ее
животу,   он   с   силой   выдохнул   –   звук   получился   самый   что   ни   на   есть   непристойный,   а
Марджи стало щекотно и она захихикала. – Ш-шшш. Заткнись, – сказала она.

– Сама же смеешься. Или это я смеюсь? Нет, я хочу потрахаться. – Он вынырнул из-под

одеяла и принялся расстегивать ее ночнушку. Как и всегда, пальцы его действовали довольно
неуклюже.

– Да подожди же ты. Подожди, тебе говорят! Сначала я хочу, чтобы ты выполнил одну

мою просьбу. Только одну!

– Боже Правый! Какую же?
– Прежде чем лечь в постель, я хочу попросить тебя об одном одолжении.
– Мы и так уже лежим в постели.
– Ты понял, что я имею в виду.
– Что?
– Ты знаешь.
– Ты хочешь сказать, прежде чем я тебя трахну?
– Правильно.
– Ну ладно, говори.
– Не мог бы ты сначала подложить в камин парочку поленьев? Иначе я здесь просто в

ледышку превращусь. Ну пожалуйста, – проговорила она с жеманством маленькой девочки, в
котором   было   на   три   четверти   мольбы   и   на   одну   –   надутых   щечек.   Раньше   это   всегда
срабатывало. Сработало и сейчас.

– А что, пожалуй, будет в самый раз. А где дрова-то лежат?
– Кажется, прямо перед печкой. – И потом как можно более застенчиво добавила: –

Спасибо, Дэн.

– Спаси-ибо, Дэн, – передразнил он. – Не девчонка, а сплошные дешевые выходки, вот

что я тебе скажу, моя милая.

Она   шлепнула   его   по   спине.   Не   утруждая   себя   процедурой   надевания   халата,   Дэн

подошел к двери и выглянул в темную кухню. Дверь Ника была закрыта, а в самой гостиной
свет не горел. Кажется, путь свободен. В струившемся из спальни слабом свечении Дэн на
цыпочках подошел к печке и открыл дверцу. И вправду почти все прогорело, – подумал он. –
Золы   целая   куча,   а   из   всех   поленьев   осталось   одно-единственное   жалкое   бревнышко.
Марджи была права: к утру они бы основательно продрогли.

Он протянул руку, поднял с пола кедровое полено и просунул его в топку В доме не

было слышно ни звука. Даже жутковато как-то, – подумал Дэн. Он решил подбросить в огонь
еще одно полено и раздраженно поморщился, когда нечаянно с шумом зацепил его краем
угол   дверцы   топки.   Поскорее   надо   с   этим   кончать, –   подумал   он, –   а   то   так   весь   дом
перебудить можно. С величайшей осторожностью он извлек из поленицы самое большое
полено и столь же аккуратно и медленно засунул его в топку.

Лишь сделав это, он заметил, что поленья легли вплотную друг к другу – разумеется,

так   они   гореть   не   будут.   Вот   ведь   черт, –   с   раздражением   подумал   он   и   принялся
оглядываться в поисках кочерги. Вскоре ему удалось отыскать ее – она лежала вдоль стены
недалеко от буфета. Все так же осторожно и сверхаккуратно орудуя кочергой, Дэн принялся
переворачивать поленья, образуя между ними зазор, достаточный для проникновения потоков
воздуха.   Наконец   он   отложил   кочергу,   глубоко   вздохнул   и   заглянул   внутрь   печки,   чтобы
проверить, насколько плодотворными оказались его усилия.

На фоне ночной тишины у него сложилось впечатление, будто он переворачивает вверх

дном весь дом. Ну да что уж тут поделаешь, в деревнях вообще всегда так тихо. Он поймал
себя на мысли о том, что если бы надолго задержался здесь, то рано или поздно эта тишина
непременно  достала  бы   его.  Ага,   кора  уже   загорелась,  а  значит,   вскоре  займутся  и   сами
поленья. Ну что ж, теперь в самый раз возвращаться к мисс Марджи. Он закрыл дверцу
топки и накинул защелку – и в то же мгновение услышал, как что-то быстро скользнуло по
полу.

В висках гулко заколотилась кровь; Дэн с пронзительной отчетливостью осознавал, что

кто-то   стоит   прямо   у   него   за   спиной.   Растекшийся   по   жилам   адреналин   усиленно
подхлестывал кровяной поток, а кожа вдруг стала холодной и влажной. Он резко обернулся.

– А что, симпатичная попка, – с улыбкой заметила Карла, подходя к холодильнику. –

Попить не хочешь?

– Спасибо, нет, – ответил он, чувствуя, как колотится в груди сердце. Карла распахнула

дверцу холодильника, и вырвавшийся из него поток света сделал ткань ее ночной рубашки
почти прозрачной. Дэн как зачарованный смотрел на женщину. Грудь у нее была полнее, чем
у Марджи, да и бедра отличались большей округлостью. Что и говорить, в этой позе она
смотрелась просто великолепно.

– У тебя тоже неплохой видок, – заметил он.
Она налила себе апельсинового сока, опустила взгляд на ночнушку и сказала:
– Спасибо. – После чего закрыла дверцу.
Дэн только тогда испытал чувство неловкости.
– Ну, мне пора идти, – сказал он. – Хотел вот подбросить несколько поленьев в топку.

Но как же ты меня напугала! Ладно, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – откликнулась Карла.
Он закрыл за собой дверь.
– А неплохие титьки у твоей сестрицы, – сказал он, обращаясь к Марджи.
Та   откинула   одеяло,   и   Дэн   увидел,   что   она   наконец   избавилась   от   своего   ночного

одеяния.

– Лучше, чем эти? – спросила Марджи.
Вместо ответа он запрыгнул на нее.

* * *

Карла увидела, как за их дверью погас свет. А что, – подумала она, – симпатичный

парень этот Дэн, да и она вовсе не шутила, когда обмолвилась насчет его «попки». К тому же
ей было приятно, что у Марджи оказался хороший вкус в подборе партнеров – по крайней
мере, с точки зрения телосложения. Интересно вот только, добьется ли он в жизни чего-
нибудь серьезного? И тут же подумала: «Да ты, подружка, рассуждаешь в точности, как твоя
матушка».

А уж их матушка определенно не потерпела бы в доме ни одного из всех собравшихся

здесь мужчин. Писатель, актер или кем там был этот Дэн – дизайнером? Ну уж нет, только не
они,   поскольку   любой   из   них,   несомненно,   символизировал   бы   собой   финансовый   крах
будущей семьи. Впрочем, самой ей казалось, что из всех них один лишь Джим смог бы
поладить с ее матушкой. Проблема заключалась в другом: просто ей, Карле, не хотелось
вращаться   вокруг   Джима,   как   вокруг   некоей   оси.   Ведь   если   он   даже   сейчас   являлся
прожженным эгоистом (а она нисколько не сомневалась в том, что так оно и было), то что же

будет, когда он разбогатеет и станет известным?

Однако следовало признать, что вкалывал Джим, что называется, как ломовая лошадь.
Он даже в постели любил устраивать нечто вроде маленького спектакля – разыгрывать

сценку  типа   «Хозяин   и  Рабыня».  Впрочем,   Карла  не   возражала.  Более  того,  это  ей   даже
нравилось, поскольку несло в себе какой-то смысл. Во всех же других отношениях она с
годами обязательно бы стала волевой, даже властной женщиной. Уж с собой-то она шутить
не   позволит   –   никому.   Между   тем,   она...   а   в   самом   деле,   почему   бы,   если   так   можно
выразиться, не примерить новую юбку?

А все же как странно меняются люди, когда они занимаются сексом. Вне постели Джим

неизменно старался произвести слишком уж хорошее впечатление; все эти его взгляды и
улыбки прямо-таки лучились искренним желанием угодить другим. Что до Карлы, то ей он
определенно   нравился   –   правда,   в   небольших   дозах, –   тогда   как   окружающие   нередко
находили его чересчур угодливым. «Воды не замутит» – вот, пожалуй, что раздражало ее в
нем больше всего.

В   постели   же   Джим   вел   себя   агрессивно,   подчас   даже   чуточку   жестоко.   Сама   она

отнюдь не считала, что подобная практика полезна для здоровья, хотя, если разобраться –
черт с ним, если тебя саму это возбуждает. Ну, ясное дело, – все эти фантазии о том, что тебя
насилуют.   После   мастурбации   для   нее   это   было   лучшим   средством,   чтобы   как   следует
побалдеть. Внезапно она почувствовала, что пора возвращаться в постель.

Карла   повторно   наполнила   стакан,   на   сей   раз   уже   яблочным   соком.   Ничего,   пусть

подождет, –   подумала   она.   Обоим   надо   потерпеть   и   как   следует   нагулять   аппетит.   Она
мысленно представила себе, как он, голый, лежит поверх одеял на раздвижном диване и
чуточку злится за ее задержку. Зато когда она прикоснется к его телу, особенно к шее, плечам
и   маленькому,   мальчишескому   заду,   кожа   его   покажется   ей   такой   мягкой,   прямо-таки
шелковистой.

Но это же глупо! – подумала она. – Чего я здесь выжидаю? Она снова закрыла дверцу

холодильника и на несколько секунд задержалась, покуда глаза привыкали к темноте. В той
стороне, где в гостиной располагалась печка, сейчас можно было различить лишь слабое
свечение. Похоже, все почти выгорело.

И снова в ее душе возникло страстное желание насладиться этой дивной, невероятной

теменью деревенской ночи; той самой ночи, от которой у нее просто кружилась голова. Даже
при полнолунии внутренние помещения дома оставались погруженными в темноту, которая
казалась особенно густой по углам дома, вокруг каждого изгиба стены, предметов мебели, а
сами они словно растворялись в черном, непроглядном тумане. Хоть глаз выколи, – подумала
Карла. – Словно в аду оказалась. Ей всегда нравилась эта фраза, навевавшая воспоминания о
темных сновидениях детства.

Она двинулась в сторону источника света. Где-то снаружи протяжно крикнула чайка.

Оказавшись в дверях гостиной,  Карла снова  обрела  способность видеть. Джим лежал на
постели в точно той позе, которую она себе нарисовала – голый, выискивающий ее взглядом.
Улыбается?   Трудно   сказать   наверняка.   А   может,   в   такие   моменты   Джим   вообще   не
улыбается?

Карла заметила, как повернулась его голова, когда она наклонилась перед печкой, чтобы

положить в нее последнее оставшееся в доме полено. Изнутри топки вырвался язык пламени,
который тотчас же лизнул сухую кору и согрел ее своим приятным теплом.

Она повернулась и посмотрела на Джима, очертания тела которого, бледные в лучах

лунного света, резко выделялись на фоне окна. Потом медленно сдвинула с плеч бретельки
ночной рубашки и позволила ей соскользнуть на пол. Несколько мгновений постояла так на
фоне пламени печки, прекрасно сознавая, что ему это нравится и что она действительно
прекрасно смотрится, освещенная желтоватыми отблесками огня. Ей даже показалось, что
жар собственного нарциссизма по-особому расцветил ее кожу; впрочем, не только ее – его
тоже.

Карла медленно двинулась в сторону кровати. Ни один не проронил ни звука. Протянув

руку,   она   нащупала   его   член,   зажала   его   в   ладони,   чувствуя,   как   он   наливается   теплой,
пульсирующей кровью. А потом, разжав руку, всем телом подалась вперед, оседлала его,
одновременно помогая ему протиснуться внутрь себя.

– Нет, – услышала она голос Джима.
Чуть приподняв ее, он извлек пенис и, опершись на локоть, повернулся на бок. Пару

секунд   оба   смотрели   друг   на   друга,   после   чего   он   довольно   грубо   завалил   ее   на   спину,
улыбнулся   и   прижал   ладонями   оба   ее   запястья   к   постели.   Заметив   подчеркнуто   строгое
выражение его лица. Карла почувствовала позыв к смеху. Нельзя сказать, чтобы каждый раз
повторялась одна и та же сцена, однако определенное сходство все же просматривалось.

Игра началась.

* * *

Часть третья

19 сентября 1981 года

00.02.

За исключением комнаты, в которой мужчина и женщина топили печку, весь дом был

погружен в темноту. Они хорошо представляли себе, сколь отчетливо будут заметны в лучах
лунного света, если кто-то из обитателей вздумает выглянуть в окно, а потому старались
держаться   поближе   к   дому,   прижиматься   к   стенам.   Бесшумно   передвигаясь   от   передней
двери к задней, они установили расположение всех находящихся в доме людей. В одной
комнате   спала   пара   –   это   были   Дэн   и   Марджи, –   тогда   как   еще   один   мужчина,
расположившийся в комнате по соседству – Ник – все еще бодрствовал. В комнате, где горел
очаг, занимались любовью еще двое. Находясь в относительно освещенной комнате, они при
всем желании не смогли бы разглядеть, что творится снаружи, хотя сами для посторонних
наблюдателей оставались видны как на ладони.

И те наблюдали, тем более, что там было на что посмотреть.
Сначала   они   увидели,   как   мужчина   зажал   соски   женщины   между   большими   и

указательными пальцами и принялся методично вращать их, после чего чуть изменил хватку
и стал вдавливать их в глубь ее груди. Следовало признать, что обращался он с ней довольно
грубо. Через стекло им были слышны ее стоны; они видели, как она оседлала его, вставила
внутрь себя пенис и принялась словно еще глубже вгонять его вглубь собственного тела.
Между тем  мужчина, обхватив ее  тело обеими  руками,  подтянулся  и принялся кусать ее
плечи, шею и груди.

Потом он снова вышел из женщины и, поблескивая членом, перевернул ее на спину,

широко   раздвинул   ее   ноги   и   принялся   обеими   ладонями   не   столько   ласкать,   сколько
массировать, сжимать и разминать внутреннюю поверхность ее бедер. Вот он вставил внутрь
нее один палец – тело женщины изогнулось дугой, – после чего присоединил к нему второй,
третий, наконец четвертый пальцы, покуда она не оказалась вся раскрыта перед ним, а он
продолжал   всеми   четырьмя   пальцами   взад-вперед,   а   она,   судорожно   цепляясь   руками   за
изголовье   кровати,   ловила   широко   раскрытым   ртом   прохладный   воздух.   Затем   мужчина
вцепился руками в ее запястья и с силой снова вошел в нее, после чего их поблескивающие
от пота в слабых отсветах огня тела продолжили свою отчаянную схватку.

Перекособочив   в   похотливой   ухмылке   свои   отвислые,   мясистые   губы,   худощавый

мужчина   с   распятием   на   шее   достал   из   штанов   собственный   член   и,   наблюдая   за
находящимися   в   доме,   принялся   мастурбировать   им   о   стену.   Через   несколько   секунд   он
кончил. Стоявший рядом с ним мужчина в красной рубашке криво осклабился, заметив, как
струя спермы брызнула на облупившуюся побелку стены и стала стекать по ней вниз.

Теперь они были готовы к атаке.

* * *

Находящаяся внутри Карла чувствовала лишь знакомую смесь боли и сладострастия.

Первый оргазм она испытала от одного прикосновения его рук, когда большой палец ласкал
ее клитор. Сейчас же она была готова кончить еще раз, а потому ритмично вращала нижней
частью   тела,   жадно   предвкушая   каждое   прикосновение   его   рук,   тогда   как   и   окно,   и
простиравшаяся за ним темная ночь превратились для нее всего лишь в крохотный мирок,
полностью вытесненный из сознания немым восторгом сладострастия.

То же самое можно было сказать и про Джима, который сдерживался сколько мог – или

хотел, – и вот сейчас был готов извергнуть свое семя в эту теплую, мягкую плоть. В какое-то
мгновение ему показалось, что он словно провалился в нее. В сущности, все это время он
только к  этому  и стремился,  лишь  этого  домогался  и, добившись,  понял,  что ради  этого
действительно стоило потрудиться.

Тела   их   почти   синхронно   напряглись;   по   коже   Карлы   прошла   дрожь,   а   ее   ноги

принялись с лихорадочной скоростью сгибаться и распрямляться. Джим наклонил голову,
стремясь   ухватить   зубами   ее   сосок   –   добравшись   до   него,   он   с   силой   укусил   мягкую
шишечку   плоти.   Как   только   Карла   кончила   во   второй   раз,   наступил   черед   и   Джима   –
мгновенно, сразу после нее. Он плотно сжал веки.

* * *

Комната буквально взорвалась, лопнула на части. В какую-то долю секунды все вокруг

оказалось усеяно осколками стекла. Карла почувствовала, как они брызнули по ее грудям и
животу,   острыми   краями   впились   ей   в   лицо,   стали   сыпаться   на   голову.   В   то   же   самое
мгновение   раскрытый   рот   Джима   уткнулся   ей   в   нижнюю   часть   шеи.   Перед   ее   глазами
промелькнула пара чьих-то рук, вслед за чем в отблесках света печки что-то блеснуло. Затем
появилась еще одна пара рук, тут же крепко обхватившая ее запястья. Она закричала.

Потом она увидела, как голова Джима резко отдернулась от ее груди и чужие руки

выхватили ее из-под его тела. Следующее, что она успела заметить, была глубокая, кровавая
рана, которая пересекла его затылок прямо под линией волос, вслед за чем ей на живот
выплеснулась   тугая,   яростная   струя   крови.   Карла   почувствовала,   как   она   упала   спиной
поперек острого края оконной рамы, и уже в следующее мгновение оказалась снаружи, вне
дома. На ночном воздухе кровь Джима холодила ее тело, тогда как сама она продолжала
истошно   кричать,   одновременно   пытаясь   встать   на   ноги,   но   вместо   этого   лишь   касалась
кончиками пальцев влажной травы и видела перед собой маячившие в темноте фигуры двух
мужчин. Она заметила, как один из них резко откинул назад одну сжатую в кулак руку, и тут
же поняла, что такой удар, если бы он того захотел, был способен запросто сломать ей шею.
Она   закрыла   глаза,   всем   телом   ощутила   этот   удар,   после   чего   вообще   уже   ничего   не
чувствовала.

* * *

Ник был первым, кто выбежал из своей комнаты. Он не спал и все это время слышал,

как они занимаются любовью. Он слышал абсолютно все. Потом раздался звон разбиваемого
стекла, и он подумал: «Что за черт?», после чего вскочил с кровати и, подбежав к двери,
распахнул ее. И тут же застыл на месте, поскольку был просто неспособен поверить в то
зрелище, которое предстало перед его взором. Он увидел тело Джима, которое судорожно
извивалось на кровати, потом увидел выскальзывающие в окно, залитые кровью ноги Карлы.
Несколько секунд он не мог понять, что происходит – не понимал абсолютно ничего. Могло
показаться, что он очутился в компании незнакомцев, в совершенно чужой комнате, в которой
никогда раньше не бывал, хотя комедия, которую они решили перед ним разыграть, оказалась

на редкость омерзительной, страшной, совершенно недоступной для понимания.

А потом он выкрикивал ее имя, бежал к окну, но лишь для того, чтобы увидеть, как

какой-то здоровенный мужчина ударил ее по лицу – ее голова качнулась в сторону, и она
упала.   Ник   уже   наполовину   вылез   из   окна,   когда   какая-то   тоненькая,   осклизлая   тварь,
которая, впрочем, вполне могла быть и человеком, метнулась на него и полоснула ножом.

Ник упал спиной на все еще агонизировавший на кровати труп и почувствовал, как по

лицу стекает теплая, уже его собственная кровь. В голове была странная смесь непривычной
пустоты и отчаянного головокружения. А потом рядом с ним вдруг оказалась Марджи и еще
он услышал донесшийся из комнаты крик Лауры – та тоже проснулась и теперь звала их.

– Что это? Что происходит? Что там такое?
Пожалуй, именно тогда он впервые в своей жизни услышал голос охваченного дикой

паникой человека.

* * *

Дэн   с   кочергой   в   руке   подбежал   к   входной   двери,   распахнул   ее.   В   дом   тут   же

устремился поток прохладного воздуха, потянувшийся от двери к открытому окну, хотя ему
самому показалось, будто кто-то холодной рукой прошелся по его обнаженному телу.

Потом   дверь   широко   распахнулась   и   он   увидел   перед   собой   что-то   громадное   и

рычащее – это был голый по пояс мужчина, который стоял с поднятыми высоко над головой
руками, в каждой из которых что-то поблескивало. Дэн непроизвольно отшатнулся назад,
захлопнул и запер дверь, после чего бросился к боковой стене.

Выглянув в окно кухни, он увидел, что на крыльце стоят три человеческие фигуры, уже

меньших размеров. Его пронзил дикий ужас. Они окружили нас, – подумал Дэн. – Заперли в
ловушку. Все, конец. О, черт! – И тут же в мозгу колыхнулась другая мысль: «А вдруг нет?
Может, не все еще потеряно?» Он кинулся к окну и наглухо закрыл все задвижки. Потом
подошел к телефону – разумеется, все глухо, – после чего снова устремился в гостиную.

По пути он увидел Лауру, которая сидела в своей комнате у изголовья кровати и все

также судорожно прижимала к груди одеяло.

– Выходи! – крикнул он ей. – Выходи оттуда! – После чего приблизился к ее окну и

выглянул наружу. Неужели они и в самом деле такие? – пронеслось в голове. Он подсчитал
их – шестеро. Шестеро детей. Нет, он еще пока не сошел с ума, это и в самом деле были дети.
С шестерыми сопляками он справится и так, с одной кочергой в руках, но, Бог мой, сколько
их еще там может быть? И сколько с ними взрослых? Он запер и это окно. Лаура наблюдала
за его действиями, но когда он взял ее за руку, даже не шелохнулась. Она все знает, – подумал
Дэн. – Она чувствует кровь...

Он прошел в гостиную. Ник сидел на полу, прижавшись спиной к краю раздвижного

дивана; одна половина его лица была смертельно бледна, тогда как другая залита кровью. У
него за спиной неподвижно лежал труп Джима. У ведущей на чердак лестницы в полной
неподвижности застыла Марджи – обе ладони прижать! ко рту, лицо искажено гримасой
боли, полный ужаса взгляд устремлен в открытое окно. Выражение ее лица повергло его в
ужас. Куда она смотрит? Он медленно подошел к ней и остановился так, чтобы проследить за
направлением ее взгляда. Шторы на окне колыхались от легкого ветерка.

Оказывается, они каким-то образом включили фары в «пинто» Карлы, в свете которых

он увидел их, стоявших под деревом ярдах в тридцати от дома. Худой мужчина в клетчатой
рубахе и выцветших серых штанах и еще один, намного плотнее первого, в красной рубашке,
который сжимал в руках тело Карлы. Казалось, она все еще находилась без сознания. Того
здоровяка, которого Дэн видел в дверях нома, с ними не было, но зато он увидел еще одну
группу детей, человек пять. Итак, с теми, что стояли у дома, получалось одиннадцать. Еще
три маленькие фигурки на крыльце и монстр у дверей – итого получалось шестеро взрослых,
а всего семнадцать человек. Да, это уже не шутки.

Несколько секунд Дэн стоял, пораженный увиденным, все так же сжимая в руке кочергу

и тяжело дыша. Он оглядывался по сторонам, хотя совершенно не понимал, что именно ищет
–   какой-то   безопасный   выход   (подобное   сейчас   невозможно   было   даже   представить),
надежный способ самообороны, или, в случае отсутствия такового, хоть какой-то намек на
свежую   мысль,   способную   заполнить   ту   пустоту,   которая   –   и   он   чувствовал   это   –
стремительно заполняла сознание, толкая его к бездне забытья, пустоты, шока. Он затряс
головой, пытаясь сфокусировать взгляд. Ну, давай же, давай. Думай.

Надо   немедленно   укрепить   дом,   забаррикадировать   все   двери   и   продумать   способ

обороны. Теперь, после случившегося с Карлой, он и подумать не смел о том, чтобы выйти
наружу. Это обернется для всех них неминуемой гибелью. Ведь там могут быть и другие. Его
мозг начал работать с лихорадочной быстротой. Дэн глянул на труп Джима, который лежал
на мокрой, осклизлой от крови кровати. Как же все-таки чертовски много крови содержится в
человеческом теле. Он ощутил знакомые спазмы в желудке. Со времен Вьетнама ему еще ни
разу не доводилось видеть такое количество крови. Нет, надо чем-то заняться, – подумал он,
молча отошел от окна и опустился на колени рядом с Ником.

– Очень плохо? – спросил он.
– Терпимо, – довольно неубедительно отозвался тот. Тем не менее, Дэн успел заметить,

что взгляд Ника несколько прояснился, и подумал, что, возможно, парень еще оправится. С
величайшей осторожностью Дэн отвел руку Ника от раны. К счастью, лезвие ножа полоснуло
его чуть ниже левого глаза, распоров лицо до самого подбородка. Окажись удар хотя бы на
полдюйма   выше,   и   он   лишился   бы   одного   глаза.   Рана   была   в   общем-то   неглубокой,   за
исключением тех мест, где ткани вплотную прилегали к кости – на челюсти и подбородке.
Кровотечение почти прекратилось. Только бы расшевелить его, – подумал Дэн, – а то от этой
картины в окне он, похоже, совсем остолбенел.

– Ник, – обратился он к парню, – ты не знаешь, где лежат инструменты?
– Где Карла? – Голос у Ника был низкий, но какой-то неуверенный.
– Там,   снаружи, –   сказал   Дэн. –   Карла   снаружи.   Они   унесли   ее   с   собой.   Нам   надо

сопротивляться. Где инструменты?

Ник медленно поднял руку и указал пальцем.
– Кажется, под мойкой.
– Ты встать можешь?
– Я... постараюсь.
– Постарайся. – Дэн повернулся к Марджи. – А ну-ка, помоги мне, – сказал он, но та

даже не шелохнулась. Тогда он повторил фразу, уже громче, а сам подумал: «Ну и дела.
Значит,   все   на   мне   повисли».   Марджи   по-прежнему   не   отводила   взгляда   от   окна.   Слезы
прочертили   по   ее   щекам   две   кривые   бороздки,   хотя   сейчас   она   уже   не   плакала.   Теперь
выражение   ее   лица   изменилось,   в   глазах   застыло   выражение   решимости,   парадоксально
сочетавшейся с неимоверной мягкостью, безмерной податливостью. Ему еще не доводилось
замечать подобного взгляда на лицах женщин. Разве что у парней, – подумал он, – да и то
лишь на войне.

– Смотри, – спокойно произнесла она. – Смотри, что они с ней делают.
Дэн подошел к окну. В свете автомобильных фар едва курились зыбкие, восходящие от

остывающей   земли   легкие   облачка   тумана,   но   он   вполне   отчетливо   различал   их.
Находившиеся   снаружи   люди   перекинули   через   сук   дерева   веревку   –   ноги   Карлы   были
обвязаны одним ее концом, тогда как мужчина в красном тянул за другой, поднимая тело в
воздух. Хорошо еще, что она по-прежнему без сознания, – подумал Дэн. Вокруг нее роились
дети, и он увидел, как один из них плюнул в лицо Карлы, когда ее ноги стали вздыматься
ввысь, тогда как другой вонзил ей в ягодицы длинную палку и принялся вертеть ее, покуда
худой не отогнал его прочь. Нельзя Маржи смотреть на подобные вещи, – подумал он. – И
никому из нас тоже не следовало бы.

– Иди сюда, – проговорил он. Это прозвучало как приказ.
– Нет, – отозвалась Марджи все тем же неестественно спокойным тоном, за которым

угадывалась недалекая истерика. – Это моя сестра.

Ник успел подняться на ноги и теперь стоял рядом с ними.
– Мои очки, – сказал он. – Я... я ничего не вижу. Что они делают?
Снаружи здоровяк все так же тянул веревку на себя, тогда как другой обматывал ее

свободный конец вокруг ствола дерева.

– Надо их найти, – сказал ему Дэн. – А потом постараться расшевелить Лауру.
Он повернулся к Марджи.
– Оставайся здесь, – сказал он, – и не двигайся. Я сейчас вернусь. Если хоть что-то

приблизится к этому окну, позови меня. А ты. Ник, шевелись, черт побери.

Ник направился в сторону спальни. Дэн услышал, как он заговорил с Лаурой, а когда

проходил   мимо   их   комнаты   к   мойке,   увидел,   что   тот   склонился   над   девушкой,   пытаясь
приподнять ее с кровати.

Слава Богу, что хоть с Ником, похоже, все в порядке. Инструменты и в самом деле

оказались под раковиной – два молотка и коробка с длинными гвоздями. Он перенес их в
спальню, положил на кровать, быстро натянул джинсы и сунул молотки за пояс.

Затем снова вернулся на кухню, вывалил гвозди на стол и глянул в сторону гостиной.

Марджи   по-прежнему   стояла   там,   где   он   ее   оставил.   Дэн   подошел   к   кухонному   буфету,
выбрал   самый   надежный   и   острый   нож   и   сунул   его   себе   за   пояс   –   у   него   было
восьмидюймовое лезвие, сделанное из толстой нержавеющей стали.

Разумеется, рано или поздно им все же придется отсюда выбираться, но сначала надо

как следует укрепить дом. Если бы им удалось каким-то образом привлечь находившихся
снаружи к задней двери, то, возможно, они смогли бы тайком выбраться через переднюю,
добежать до машины и уехать. Причем, если сделать это достаточно быстро, то, как знать,
вдруг  удастся   и  Карлу  спасти?   Впрочем,  какая-то  часть  Дэна,   требовавшая   от   него  быть
честным хотя бы с самим собой, сильно сомневалась в столь благоприятном исходе. Он снова
посмотрел   на   Марджи   –   та   все   так   же   смотрела   в   окно.   С   этим   пора   было   кончать.   В
подобном состоянии она не могла оказать ему никакой помощи, а он в ней очень нуждался.
Ему была нужна буквально каждая пара рук.

Он подошел к Марджи.
– Я   хочу,   чтобы   ты   прекратила   смотреть   туда.   Отойди   от   окна,   ну,   пожалуйста,

Марджори.

– Иди к черту, – отозвалась девушка.
Руки Карлы тем временем уже на добрых три фута поднялись над землей. Марджи

увидела,   как   тело   сестры   медленно   поворачивается   вокруг   своей   оси,   волосы   как   сноп
пламени тянутся книзу. А потом она к своему ужасу заметила, что Карла пришла в себя.
Марджи неотрывно и твердо смотрела на сестру, словно желая собственным усилием воли
обезопасить ее. Она увидела, как вяло приподнялись руки Карлы, и даже, как ей показалось,
расслышала ее слабый стон, который тут же заглушил громкий смех стоявших рядом.

Потом она увидела, как тощий слегка наклонился, зажал в кулак волосы Карлы и слегка

оттянул их назад, одновременно отходя в том же направлении; так продолжалось до тех пор,
пока   женщина   не   закричала   от   боли   –   дальше   тянуть   ее   было   уже   невозможно.   Тогда
мужчина отпустил волосы и тело по дуге устремилось в сторону дома – Марджи тут же
представила, с какой болью должна была впиваться в ноги Карлы туго завязанная веревка.
Когда тело вновь подлетело к нему, тощий снова ухватил его, на сей раз уже за шею, и
рывком заставил его остановиться. Повторный крик застрял в горле Карлы.

Марджи готова была на части изрубить садиста.
Дэн также наблюдал эту сцену, и в какое-то мгновение его застывшее на месте тело

начала бить лихорадочная дрожь. Нет, определенно, подобные наблюдения до добра их не
доведут. Да и само окно оставалось опасно распахнутым. Он заставил себя встряхнуться,
опустил ладони на плечи Марджи – она резко повернулась к нему.

– Пойдем   туда! –   завопила   она,   и,   оттолкнув   Дэна,   метнулась   к   окну. –   Ублюдки! –

закричала она на них. – Гнусные, мерзкие ублюдки!

* * *

Дэна   прошиб   испуг   –   она   стояла   на   кровати   и,   казалось,   готова   была   вот-вот

выпрыгнуть из окна.

Он снова дотянулся до ее плеч и с силой потянул на себя. А потом круто развернул к

себе лицом. Она все еще кричала, и он дважды короткими взмахами руки шлепнул ее по
щекам. От неожиданности Марджи задохнулась и тут же зашлась в судорожных, истошных
рыданиях.

– Прости меня, – прошептал он.
И в наступившей тишине услышал, как снаружи, прямо за дверью, кто-то засмеялся.

Тот, громила.

Значит, он не ушел, – подумал Дэн, – и если бы сделал хоть пару шагов вперед, то смог

бы схватить Марджи и, подобно Карле, вытащить ее в окно. Бог ты мой, – подумал он, – так
близко...

Внутри него словно что-то щелкнуло, побудив к деятельности. Как ни странно, Дэн

чувствовал себя как никогда спокойным.

– Ей ты все равно ничем не поможешь, – сказал он, поворачиваясь к Марджи. – И никто

не поможет. Но ты можешь помочь нам. Если же ты этого не сделаешь, они и тебя тоже
убьют.

Она подняла на него взгляд, услышала ровный, твердый голос и кивнула.
– Сделаем все, что будет в наших силах, – сказал Дэн.
Из спальни показались Ник и Лаура. Вид у девушки был неважнецкий, губы бледные,

дрожащие. На ней был туго запахнутый белый банный халат. Глаза слегка поблескивали –
неуверенные, робкие. Ник же, напротив, казалось, окончательно пришел в себя. Полностью
одетый, в очках, он медленно повел Лауру через кухню ко входу в гостиную.

Поначалу Лаура их вроде бы даже и не замечала, но затем ее взгляд остановился на

фигуре, которая, распростершись, лежала на кровати. Ее челюсть отпала. Несколько секунд
стояла   полная   тишина,   а   затем   она   закричала.   Это   был   высокий,   пронзительный   вопль.
Вырвавшись   из   рук   Ника,   она,   все   так   же   крича,   снова   забежала   в   свою   спальню   и
захлопнула за собой дверь. Ник собрался было последовать за ней.

– Оставь ее пока, – сказал ему Дэн. – Мне кажется, что там она находится в достаточной

безопасности. Хотя, все же оставь дверь открытой – на всякий случай.

Ник распахнул дверь, и все заглянули внутрь. Явно намереваясь оказаться как можно

дальше   от   окна,   Лаура   встала   в   углу   за   дверью,   вытянувшись   во   весь   рост.   Ее
отсутствующий, совершенно пустой взгляд был устремлен на противоположную стену.

– Да, вот так, – кивнул Дэн.
Он знал, что стоит ему повернуться и посмотреть на Марджи, как ее тут же вырвет. Ник

тоже это понял и попытался было подоспеть к ней, но все же опоздал. Отвернувшись от них,
она   рухнула   на   колени   –   бледная   как   смерть,   с   отчаянно   колотящимся   сердцем, –   и   ее
стошнило прямо на тоненькую ночнушку, прикрывавшую ее колени. Она почувствовала, как
Дэн прикоснулся к ней, но не могла даже шевельнуться. Затем чьи-то руки подняли ее с пола
и отнесли в спальню.

Дэн стащил с нее ночную рубашку и отшвырнул ее в угол. Ему приходилось спешить:

теперь их оставалось только двое, а работы было невпроворот. Он протянул Нику один из
молотков.

– Ты не видел поблизости какой-нибудь топор? – спросил он.
– В дровяном сарае, черт побери, – ответил Ник.
– Ну,   тогда   достань   из   ящика   еще   один   нож   –   на   тот   случай,   если   они   вздумают

прорываться внутрь. А я пока сниму дверь этой спальни.

Он принялся стучать молотком по дверным петлям – те отошли без особого труда, и он

понес снятую дверь в гостиную, по пути прихватив пригоршню гвоздей.

– Иди-ка сюда! – позвал он Ника.

Ник   бросился   ему   на   помощь,   в   руке   у   него   уже   был   нож.   Глаза   парня   горели   от

возбуждения.

– Где вещи Джима? – спросил он.
– Здесь, наверное. Хотя, не знаю. А почему ты спрашиваешь?
– У него была такая синяя сумка, которую в самолетах пассажирам дают, – сказал Дэн. –

В ней лежит револьвер.

– Револьвер?
– Ну, или пистолет. Большой такой. В синей авиационной сумке.
– Черт побери, ее надо обязательно найти, – пробормотал Дэн.
Они принялись обыскивать комнату, нашли чемодан, который стоял рядом с печкой, но

синюю сумку так и не обнаружили.

– Вот   ведь   черт! –   не   удержался   Ник. –   Ну   как   же   он   не   принес   ее   в   дом!   Она   в

багажнике лежала.

– А может, она на кухне? Ничего, найдем. Кстати, не нравится мне это раскрытое окно.

А ну-ка, помоги.

Ник вплотную прислонил дверь к оконной раме, тогда как Дэн стал всаживать в нее

гвозди, ни на мгновение не забывая про стоявшего снаружи мужчину. Того, здорового, с
ножами и злобным смехом. Он думал о нем и при этом постоянно повторял про себя: «Ну
вот, сейчас он появится. Вот, сейчас непременно появится». Ник мысленно представлял себе,
что может сделать с ним такой здоровяк. В какое-то мгновение ему даже показалось, что он
слышит его зловещий смех, скорее даже какое-то ехидное хихиканье, хотя не включал, что
это всего лишь плод его воображения. Никто пока не пытался снести их новую преграду на
окне, снаружи вообще не было слышно никакого движения. Но почему они не пытаются
ворваться внутрь, подумал он. – Почему не атакуют? Ведь тот здоровяк без особого труда
смел бы его со своего пути еще тогда, когда он в первый раз открыл дверь. Чего, черт побери,
добиваются эти люди?

Он по самую шляпку вогнал последний гвоздь.
Ну вот, так уже лучше. А теперь следующее окно. И револьвер.

* * *

Карла   между   тем   продолжала   висеть   на   толстой   веревке   и   медленно   покачиваться

вокруг своей оси. От пережитого ужаса она почти ничего не соображала.

Сейчас ее била дикая дрожь, тело было покрыто потом, на животе и бедрах все еще

поблескивала липкая кровь Джима. Прохладный ночной воздух резкими, стремительными
порывами обдувал ее лихорадочно горящую плоть. Рана на спине, которую она получила,
когда   ее   выволакивали   через   окно,   успела   затянуться   и   почти   не   болела.   Боль
сосредоточилась  в  другом  месте  –  в  ногах,  которым   отчаянно   недоставало  крови,   в туго
стянутых, распухших лодыжках. Язык во рту набряк, губы пересохли и потрескались. Она
попыталась было сфокусировать взгляд на происходящем вокруг.

В нескольких ярдах от нее группа одетых в лохмотья детей складывала что-то из сухих

листьев, веток и старого, подгнившего дерева. Худой, изможденный мужчина потыкал ее
пальцем   между   ребрами   и   поставил   под   ней   большое   металлическое   корыто   –  из   тех,   в
которых в деревнях люди нередко даже моются. Стоявший неподалеку от него мужчина в
красной рубахе деревянной киянкой вбивал в землю два кола, по одному с каждой стороны от
ее тела, примерно в четырех футах друг от друга. Что-то в его рубахе показалось ей смутно
знакомым. Она также заметила, что на одной его руке недоставало двух пальцев, и тут же
вспомнила, что видела именно его, когда он шел вдоль ручья и даже помахал ей рукой. Когда
же это было? Неужели только вчера?

Толком ничего не понимая, она наблюдала за тем, как он привязывал к каждому колу по

длинному кожаному ремню, после чего принялся еще глубже вгонять их в землю. Затем,
выпрямившись, он протянул один ремень к ее левому запястью и крепко обвязал его. Она

попыталась   было   отдернуться   от   него,   но   из   этой   затеи   у   нее,   естественно,   ничего   не
получилось – сил уже почти не оставалось. Он же лишь засмеялся, наблюдая за ее потугами.
Карла почувствовала легкое жжение в кончиках пальцев и поняла, что с минуты на минуту
боль доберется и туда. Аналогичную процедуру «красный» провел и с ее правым запястьем,
после чего она лишилась возможности даже раскачиваться на веревке вперед-назад. Карла
заглянула в корыто.

Вокруг нее постепенно сгущалась темнота, испещренная крохотными точечками света.
Ей было слышно, как где-то в отдалении, внутри дома, приглушенно стучит молоток,

хотя никак не могла смекнуть, что это может означать, не увязывала эти удары с чем-то
знакомым, понятным. Она также слышала звуки собственного рыдания и чувствовала, как по
лбу текут потоки слез, хотя и это ощущение казалось ей совсем далеким. Карла чувствовала,
что с каждой секундой все больше слабеет, и потому отчаянно удерживала остатки сознания,
не допуская очередного приступа шока. Ей казалось, что если ей удастся не забыться, не
лишиться чувств, то что-то непременно, обязательно ее спасет. Только тогда у нее сохранится
какой-то шанс. Она затрясла головой и тут же увидела, как тощий полез в карман штанов,
вынул складной нож и открыл его. Изо всех сил дернувшись, она испытала мгновенную боль,
и тут же к ней стремительно вернулась былая чистота мыслей.

Она   вспомнила   распростершееся   на   ней   тело   Джима,   жар   его   яркой   крови,

непривычный наклон его головы, когда он отвалился в сторону. Даже невольно ужаснулась
тому, что все это было ей сейчас глубоко безразлично – все ее помыслы в данную минуту
занимал отнюдь не Джим, а то, что вот-вот должно было произойти с ней самой. Она видела
перед собой лишь живую Карлу и не хотела умирать той смертью, которая настигла Джима,
не хотела всего этого – не хотела и отвергала. Она будет изо всех сил сопротивляться этому
черному   созданию,   которое   стояло   над   ней,   словно   распахнув   два   крыла,   и   все   глубже
вгоняло ее в бездну пустоты и безразличия. Дернувшись головой вперед, она посмотрела
вверх и, совершенно недоумевая, увидела свое собственное тело.

В свете автомобильных фар оно показалось ей бледным и дрожащим; обе ноги были

туго стянуты, тогда как; руки, напротив, широко распахнуты, что создавало подобие некоего
чудовищно извращенного распятия. Она смотрела вверх и видела свою собственную плоть, к
которой   в   данный   момент   прикасался   чужой,   незнакомый   мужчина.   А   потом   ее   взгляд
сместился   на   мирное,   усеянное   звездами   небо,   и   именно   в   тот   момент   до   нее   со   всей
отчетливостью дошло, что они собираются убить ее и что сама она не в состоянии сделать
или хотя бы сказать что-либо, способное помешать этому. Вот сейчас они разрежут ее ножом
и она умрет от потери крови, которая будет стекать в корыто, и это будет ее концом, концом
ее прекрасной, гладкой плоти, ее здравого разума, который всего пережитого уже и так был
объят диким ужасом, но одновременно и яростным желанием жить, жить и жить.

Все это немало изумило ее.
Она по-прежнему смотрела вверх, когда нож стал опускаться – и в этот миг адская боль

обожгла ее клитор, после чего стала медленно, постепенно растекаться по животу, покуда не
достигла ее грудей и наконец докатилась до самой шеи – именно там ловким мясницким
ударом была рассечена ее наружная яремная вена, и через несколько мгновений Карла умерла
окончательно.

Корыто   стало   медленно   наполняться.   Дети   разводили   костер.   Тощий   мужчина   еще

ближе   подошел   к   телу   Карлы   и   оглядел   его   сверху   вниз.   Неспешным,   расчетливым
движением он просунул руку в ее грудную клетку и нащупал сердце. Оно было теплым и все
еще билось. Несколькими ударами ножа он отсек вены и артерии, после чего поднес кожаный
мешок   к   свету   –   слегка   подрагивая,   окруженное   прохладным   ночным   воздухом,   сердце
исходило легким паром, тогда как сам мужчина, сам того не подозревая, в эти мгновения
являлся тем звеном, которое связывало воедино величайшее чудо и извечную тайну бытия,
которым   только   и   следовало   поклоняться   живым   людям.   Он   смотрел   на   слабо
подрагивающее сердце, покуда оно окончательно не затихло, и тогда его глаза, обычно такие
пустые, загорелись холодным светом. Глубоко вонзив в сочную плоть свои зубы, он тут же

одобрительно заурчал.

* * *

– Я здесь все обыскал, – сказал Ник. – Его здесь нет.
Дэн   стоял   на   коленях   и   поочередно   отламывал   ножки   кухонных   стульев   –   сиденья

должны были пойти как заслоны на окна. Подняв взгляд на Ника, он заметил, что того снова
начинают охватывать страх и отчаяние. Ну вот, сейчас еще расплачется, – подумал он.

– Да   ладно,   успокойся, –   сказал   Дэн. –   Исключив   все   те   места,   где   его   нет,   мы

постепенно   приближаемся   к   тому   месту,   где   он   есть.   А   именно,   к   багажнику   машины.
Ничего, найдем какой-нибудь способ добраться до него. А сейчас пока скипяти воду; залей
все кастрюли, которые сможешь отыскать.

– А? – переспросил тот.
Дэн холодно усмехнулся.
– Ты никогда не ошпаривал себя кипятком?
Через секунду Ник тоже заулыбался.
– Могу предложить кое-что получше, – сказал он. – В холодильнике лежит масло, не

меньше двух фунтов, по-моему.

– Отлично, это тоже сгодится.
Он открыл пузатую печку и принялся загружать в нее ножки от стульев. Дверцу решил

не закрывать, чтобы можно было наблюдать за тем, как горит пламя. С учетом того, что
дерево было покрыто лаком, много времени на это не уйдет. А потом он как следует раскалит
кочергу. У них имелось шесть стульев, то есть по одному на каждое окно, за исключением
самого большого, кухонного. Он принялся разламывать последний, тогда как Ник сунул в
печку горящую спичку. Затем наполнил три кастрюли водой, а в четвертую положил масло из
холодильника.   Открыв   дверцу   кухонного   шкафа,   Ник   обнаружил   в   нем   бутыль   с
растительным маслом, почти полную, и вылил все ее содержимое в четвертую кастрюлю.
Потом включил горелки на полную мощность и стал ждать.

– Ту дверь тоже снимай, – сказал ему Дэн.
За дверью, сжавшись в комочек, сидела Лаура. Когда Ник вошел, она резко вздрогнула.
– Извини, надо ее снять, – пояснил он, однако она никак не отреагировала на его слова.

Какого черта на нее нашло? – подумал Ник. Взгляд у девушки был совсем потухший, почти
мертвый, дыхание мелкими толчками вырывалось из груди. Бог ты мой, – пронеслось у него
в голове, – а ведь мне ее даже не жалко.

Перед   глазами   всплыл   последний   образ   свисавшей   с   дерева   Карлы.   С   тех   пор   он

старался не смотреть в ту сторону – не хотелось видеть ее, мертвую. Жуткое будет зрелище, –
подумал он. В груди всколыхнулась волна ярости. Вот ведь как я забочусь о собственной
шкуре... – промелькнула отчаянная мысль, которую он так и не закончил. А потом принялся
молотком   выбивать   дверные   петли.   Лаура   снова   подняла   на   него   взгляд   и   еще   плотнее
прижала руки к груди.

– Неси ее сюда, – услышал он голос Дэна. – Быстрее.
Ник повернулся к Лауре.
– С тобой все будет в порядке. Обещаю тебе.
Она посмотрела на него, но по-прежнему ничего не сказала. Он поднял дверь.
Проходя   мимо   комнаты   Марджи,   он   увидел,   что   она   стоит   в   дверном   проеме,

совершенно голая, и наблюдает за тем, как Дэн приколачивает сиденье стула к дальнему
кухонному окну. От нее исходил едкий запах рвоты, однако сама она его, казалось, даже не
замечала.

В   какое-то   мгновение   до   него   дошло   осознание   чудовищной   нереальности

происходящего: вот та женщина, которую он считал своим другом, а втайне, возможно, и
кем-то большим; сейчас она стоит перед ним, бледная и голая, тогда как у него за спиной
сидит охваченная дрожью Лаура, а где-то справа на кровати лежит мертвый окровавленный,

почти   незнакомый   ему   мужчина;   а   там,   снаружи,   у   холма,   находится   группа   маньяков,
которая мучает, а может, уже и вовсе убила женщину, которую он любил все эти годы; сам же
он снимает с петель двери, заколачивает ими окна и растапливает жир, чтобы защитить себя
от подобного, а может, и еще более жуткого конца. А ведь не далее как полчаса назад он еще
мирно   спал   –   или,   по   крайней   мере,   пытался   уснуть, –   в   маленьком   и   уютном   домике,
затерявшемся в лесах Мэна. С постели его подняли звон разбиваемого стекла и человеческие
вопли, и вот сейчас они с Дэном ради спасения собственных жизней укрепляют дом.

Все эти мысли за какую-то долю секунды пронеслись в его сознании, дока он нес дверь

к большому кухонному окну над мойкой, чувствуя в глубине души неимоверную грусть и
тоску, к которым также примешивались мысли о смерти, жестокой смерти. Его собственной
смерти. Как могло случиться все это? – подумал он. – Почему мы? Почему я?

– Давай я тебе помогу, – сказала Марджи.
Дэн глянул в ее сторону и улыбнулся. – Тебе бы не мешало что-нибудь накинуть на

себя.

Она тотчас же скрылась в спальне и уже через полминуты вышла снова, уже в рубашке

и   джинсах,   после   чего   принялась   помогать   Нику   удерживать   дверь   в   вертикальном
положении, тогда как Дэн методично вгонял гвозди в оконную раму и стену. Марджи втянула
в себя воздух и нахмурилась.

– Что-то горит, – сказала она.
– Выключи кастрюлю с жиром, – коротко распорядился Дэн.
Работали они в общем-то быстро, и Дэн благодарил Господа за то, что в доме оказалось

достаточно   длинных   и   крепких   гвоздей.   Вскоре   они   покончили   с   последним   кухонным
окном, равно как и с остающимися двумя окнами в гостиной и одним в спальне Марджи. Дэн
проверил пламя в пузатой печке и, с удовлетворением обнаружив, что она полыхает вовсю,
сунул в гущу поленьев конец кочерги.

– Нам   понадобятся   полотенца   или   что-нибудь   в   этом   роде, –   сказал   он   Марджи. –

Причем желательно потолще. Когда кастрюли и кочерга основательно раскалятся, за них так
просто не возьмешься.

– Не проблема, – кивнула она. – Сейчас принесу.
Дэн не смог сдержать улыбки, обнаружив, что девушка снова вернулась к нормальному

состоянию. Нормальному? Пожалуй, даже к лучшему, чем прежде. Сейчас она еще больше
походила на свою сестру – такая же бесстрашная и деятельная. Он даже испытал нечто вроде
гордости за нее. Вот если бы только подружка Ника хоть немного очухалась. С последним
сиденьем от стула и гвоздями в руке он прошел в ее комнату и обнаружил, что она по-
прежнему неподвижно сидит на полу.

Тем временем к находившимся снаружи детям присоединились те самые три фигуры,

которых   он   недавно   видел   на   крыльце.   Чуть   прищурившись,   он   пытался   как   можно
внимательнее   разглядеть   их,   тем   более,   что   света   автомобильных   фар   оказалось   вполне
достаточно,   чтобы  присмотреться  по   крайней  мере   к  одному  из  них.   Боже  Праведный! –
подумал Дэн. – Женщины! А вот стала видна и вся троица – одна явно беременная, укутанная
в какое-то подобие толстой, тяжелой шкуры. Да кто, черт побери, вообще были эти люди?

Впрочем,   особо   долго   раздумывать   на   эту   тему   Дэну   не   пришлось.   Быстрыми   и

ловкими движениями он умело разворошил пылающие дрова и тут же по характерному звону
разбиваемого стекла, донесшемуся откуда-то с противоположной стороны дома, смекнул, что
те что-то кинули в окно. И все же от неожиданного звука он вздрогнул, руки его легонько
задрожали, хотя в глубине души он тоже обрадовался тому, что они сделали это. Что бы они
ни кинули, предмет этот был явно тяжелым и послужил своего рода испытанием укреплений
дома на прочность. Гвозди не подались ни на долю дюйма.

Дэн уже проверил замки на обеих дверях и убедился в том, что они, как и сами двери,

достаточно   надежные  и   прочные.   Что   и  говорить,  в   старину   дома   строили   на   совесть,   а
потому   кем   бы   ни   были   эти   люди,   для   того,   чтобы   пробраться   внутрь,   повозиться   им
придется подольше, чем они, похоже, рассчитывали.

Ника он нашел на кухне – парень вывалил на стол содержимое ящиков буфета и в

данный момент копался в столовом серебре. Большая часть предметов оказалась для них
абсолютно бесполезной, в первую очередь по причине того, что все они оказались тупыми,
хотя он все же отыскал среди них большую сервировочную вилку для мяса и приличных
размеров разделочный нож. И то, и другое вполне могло пригодиться. Эх, как бы кстати
пришелся сейчас тот нож, что лежал в сарае, хотя о том, чтобы идти туда за ним, пока не
могло быть и речи. На данный момент они были полностью отрезаны от внешнего мира и им
следовало   как   следует   оценить   сложившуюся   обстановку.   Первым   делом   следовало
установить,   что   происходит   там,   снаружи,   причем   сделать   это   надо   было   сразу   же,   не
откладывая.

– Ты знаешь то окно на чердаке? – спросил Дэн.
Ник кивнул:
– Кажется, оно расположено как раз над спальней Лауры, да?
Дэн на мгновение задумался. – Да, там. – Он вспомнил, что ненадолго выглянул тогда

наружу и огляделся вокруг, пока Карла показывала собравшимся стопку каких-то журналов.
Точно, окно находилось именно там, где сказал Ник. Карла, – пронеслось в голове Дэна, и он
снова ощутил тяжесть на душе, однако тут же постарался перестать думать о ней.

– Так, а кроме того. Прямо у нас под окнами стоит одна их группа, правильно?
– Точно, – с улыбкой кивнул Ник, явно догадываясь о том что было на уме у Дэна,

поскольку и сам думал о том же.

– Итак, как мне представляется, если с такой высоты мы выльем на них кипяток, то

пока он долетит до их голов, то станет чем-то вроде теплой водички для умывания, верно?
Ну, пошумят побегают немного, и все. Зато растопленный жир...

– Остывает намного медленнее и ошпарит их как надо. Они поднимут вой, на который

сбегутся остальные, и у нас, таким образом, появится время, чтобы добежать до машин.

– И до «магнума», – добавил Дэн.
Оба посмотрели друг на друга и улыбнулись. Ника вовсе не удивило то обстоятельство,

что мысль о предстоящем убийстве показалась ему столь привлекательной.

– Ну что ж, разок попробовать стоит, – сказал Дэн. – Мне лично кажется, что сработает

как  часы. В сущности,  особого вреда  масло им не  причинит,  разве  что заставит дважды
подумать,   прежде   чем   пытаться   проникнуть   внутрь   дома.   Ты   имеешь   хотя   бы
приблизительное представление о том, где Карла хранила ключи от своей машины?

– Нет, но готов поспорить на что угодно, что только не в «бардачке». Она была не из

тех, кто расстался бы с ключами от машины.

– Ну что ж, тогда пошли искать.
– Но мы могли бы воспользоваться и «доджем», – заметил Ник.
Дэн угрюмо посмотрел на него.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал Ник. – Разумеется, моя колымага не особо

надежная, но не забывай, что именно в ней находится «магнум».

– Эт-точно, – кивнул Дэн, из чего следовало, что им предстояло разделиться. Лично ему

подобная идея была не особо по вкусу, но иного выхода у них просто не оставалось. Без
оружия они чувствовали бы себя намного менее уверенно.

– Итак,   сделаем   вот   что, –   сказал   Дэн. –   Ты   кинешься   к   багажнику   и   достанешь

револьвер. Я и сам бы пошел, но только ты знаешь, где он лежит и как выглядит та сумка.
Если нам удастся найти ключи Карлы, я постараюсь завести машину, и тогда мы смогли бы
увезти Марджи и Лауру.

– С Лаурой придется повозиться.
– Не проблема. Это я беру на себя, – сказал Дэн и на секунду задумался. В самом ли

деле все окажется так просто и он сможет растормошить ее? Трудно сказать. Выходить из
дома с истеричкой под боком значило оказаться в более чем затруднительной ситуации. Но, с
другой стороны, если они оставят ее в доме, то там она и вовсе превратится в безвольный и
беспомощный кусок плоти. Тем более если учесть, насколько дикими оказались эти ублюдки.

Значит, им предстояло как можно дольше держаться поближе друг к другу.

– Давай сначала найдем эти чертовы ключи, – сказал Дэн.
– А может, Марджи знает, где они лежат? – предложил Ник.
– Я бы предпочел до поры до времени не спрашивать ее. Мне кажется, что чем меньше

она будет думать о Карле, тем лучше, правильно? Давай сначала соберем все ее вещи и
обыщем их.

Много   времени   на   это   не   ушло   –   ключи   оказались   на   связке,   лежавшей   в   правом

кармане ее джинсов. Дэн повернулся к Нику.

– О'кей. Ключи от багажника «доджа» при тебе?
– Тут, – ответил тот и похлопал себя по нагрудному карману рубашки. – А сейчас не

мешало бы все же попытаться растолкать Лауру.

Он подошел к двери спальни в тот самый момент, когда из ванной выходила Марджи с

кипой полотенец. Дэн отобрал из них четыре штуки, а остальные бросил в угол дома.

– Давайте   ненадолго   оставим   Лауру   в   покое   и   втроем   как   следует   обсудим   план

дальнейших действий. Работать придется быстро.

Он напряженно и чуточку встревоженно посмотрел на остальных.
– Я поднимусь на чердак и выплесну на них масло, – сказал Дэн. – В окне на фасаде

между досками и рамой осталось небольшое отверстие – через него вы сможете засечь тот
момент,   когда   забегают   эти   черти.   Как   только   они   скроются   из   поля   вашего   зрения,   вы
откроете дверь, и ты, Марджи, побежишь к машине своей сестры. Постарайся сделать это как
можно   быстрее   и,   главное,   тише.   Чтобы   никаких   хлопающих   дверей.   Сразу   проверь,   не
остались ли какие окна открытыми – если что, сразу же закрой их. Следом за тобой побежим
мы   с   Лаурой.   Ты   заблаговременно   сядешь   сзади   и   запрешь   обе   задние   двери.   Еще   раз
повторяю, постарайся действовать как можно тише. Ник, как только достанешь револьвер,
сразу беги к правой передней дверце – запомнил? – к правой передней. Я заблаговременно
открою ее и еще прежде, чем ты успеешь сесть, начну трогаться. Ну как вы относитесь к
подобному плану?

Ник пожал плечами.
– Лучшего, пожалуй, все равно ничего не придумать.
– По части оружия у нас напряженка, а потому предлагаю каждому заткнуть за пояс по

ножу и держать в руках кастрюлю с кипятком. Надеюсь, что все пройдет незаметно, но если
нас все же засекут и попробуют приблизиться, пускайте в ход воду, ножи, все, что под руку
попадется, потому как у меня такое ощущение, что если кто-то замешкается, ему каюк, а
вместе с ним и всем нам. Если что-то сорвется – повторяю, хоть что-то, – мы тут же кинемся
назад в дом и запремся на все засовы. Это понятно?

Марджи кивнула.
– Понятно.
– О'кей. А теперь пошли к Лауре.
Та по-прежнему сидела, съежившись, у себя в спальне. Бог мой, да она почти не узнает

нас, – подумала Марджи и повернулась к мужчинам.

– Давайте я хотя бы сначала накину на нее что-нибудь из одежды.
Парни вернулись на кухню и стали ждать.
Марджи подошла к шкафу, где лежали вещи Лауры, сняла с плечиков старую рубашку

из шотландки и взяла со стоявшего рядом с кроватью стула джинсы.

– Ну, давай, – мягко проговорила она, – одевайся.
Никакой реакции – только рука Лауры под ее прикосновением слегка задрожала. Ну что

ж, – подумала Марджи, – придется мне одевать ее. Однако прежде она подошла к небольшой
щелке, оставшейся в углу окна, и выглянула наружу, после чего негромко крикнула Дэну и
Нику:

– Все еще дежурят.
– Понятно, – отозвался Дэн.
Больше она смотреть не стала. В облике стоявших снаружи детей было что-то такое –

возможно,   их   неестественное   спокойствие,   их   гротескное,   подчеркнутое   терпение, –   что
определенно действовало ей на нервы. Она предполагала, что женщины в этой компании
столь же опасны, как и мужчины, и все же больше всего ее пугали именно дети. А может,
причина тому заключалась в ее старой, давно укоренившейся боязни замкнутых помещений?
У нее было предчувствие того, что дети станут драться стаей, роем, и она слишком живо
представила себе, как они окружат ее, повалят на землю, накинутся и станут душить весом
своих тел. Вместо того чтобы раздумывать об этом, она решила снова заняться Лаурой.

Наклонившись, Марджи взяла девушку за руку, потянула на себя, а когда та встала,

принялась стягивать с нее ночную рубашку. Я при этом в очередной раз испытала невольное
восхищение при виде ее тугих, полных грудей. Лаура вообще была немного расположена к
полноте,   и   все   же   прежде   Марджи   явно   недооценивала   ее   тело.   Они   с   Карлой   были
стройными,   возможно,   даже   худощавыми,   что,   впрочем,   полностью   соответствовало
современной моде, однако так было не всегда, и в какие-то времена Лаура со своей фигурой
запросто   дала   бы   им   обеим   сто   очков   вперед.   Правда,   не   сейчас, –   подумала   Марджи,
заглядывая в зеленые и такие пустые глаза Лауры. – Уж никак не сейчас.

В считанные секунды она натянула на девушку рубашку, застегнула ее, после чего столь

же умело втиснула в джинсы прохладные и бледные бедра Лауры. К окончанию процедуры
одевания руки Марджи стали слегка подрагивать.

– Ну, пошли со мной, – сказала она, выводя Лауру на кухню. Вид девушки ей явно не

нравился, и она поняла, что в таком состоянии Лаура окажется совершенно беззащитной.
Хорошо бы, если бы Дэну действительно удалось как-то растормошить ее.

Несколько секунд, пока все стояли на кухне, никто не произнес ни слова. В сущности,

больше им здесь делать было нечего, разве что выполнить то, о чем они договорились, и
осознание   грандиозной   важности   предстоящих   действий   наполняло   их   чем-то   вроде
благоговейного   страха.   Они   слушали   легкое   потрескивание   дров   в   печке   и   ждали,   сами
толком не понимая, чего именно. В сущности, вполне могло получиться так, что они выйдут
наружу и погибнут точно так же, как погибают все дураки, оказавшиеся в опасности, имея
про себя план, который мог бы сработать в тысяче иных ситуаций, причем при минимальном
вмешательстве   с   их   стороны.   Все   чувствовали,   как   сгущается   и   пульсирует   в   крови
адреналин,   который,   подобно   смертельному   яду,   побуждал   их   к   действию   и   тем   самым
обрекал на погибель, тогда как к их внутренним голосам примешивался пытавшийся сломить
их волю страх.

Если бы страх Марджи мог принять физическое обличье, то он скорее всего, предстал

бы перед ней в виде лиц множества детей.

Она почти ощущала прикосновение их рук к своему телу – одна лишь мысль об этом

заставила ее содрогнуться. В то же мгновение она вспомнила про Карлу. Жива ли она еще? А
вдруг Карла позовет ее, если она выглянет наружу и увидит, как сестра манит, просит ее
подойти к ней? Сможет ли она сделать это?

Ник же снова увидел себя в том самом окне, только на сей раз нож рассекал его горло от

уха до уха – он мысленно представил себе, как его кровь хлынет на Марджи, Дэна и Лауру, а
они так и будут стоять перед его угасающим взором, залитые багровыми потоками.

Что до Дэна, то он стоял на вершине холма, в джунглях, далеко-далеко отсюда, глядя в

лицо человека, которого он только что подорвал – и в данный момент это слово как нельзя
более подходило к создавшейся ситуации, поскольку половина головы человека была снесена
напрочь, словно кто-то одним махом срезал половинку грейпфрута. Он увидел, как губы
умирающего слегка раздвинулись в немом изумлении, а в единственном уцелевшем глазе
промелькнуло последнее, финальное удивление, после чего удивляться уже было нечему и
некому.

– А ведь мы на войне, правда? – нарушил молчание Ник.
– Точно, –   отозвался   Дэн,   а  про   себя   подумал,   что   такой   войны   ему   еще   видеть  не

доводилось.

Возникла еще одна долгая пауза; наконец Марджи подняла с пола полотенце и сложила

его.

– Ну, пошли, – сказала она.
– О'кей, –   кивнул   Дэн.   Возникшие   перед   глазами   образы   исчезли   столь   же

стремительно, как и появились, оставив их наедине с бушевавшим в крови адреналином. Вот
только страх не прошел; более того, в некотором смысле он словно разросся, и его побега
стали   походить   на   всплески   острого,   безудержного   возбуждения.   Солдатам   это   чувство
знакомо, –   подумал   Дэн. –   Сражаться   за   собственную   жизнь   –   чертовски   волнительное
занятие. Покуда тебя не прикончат. Труднее всего в подобные моменты было совладать с
собственной головой: вдруг начинает казаться, что тебе все нипочем – и в этот самый момент
пуля вонзается в твое тело.

– О'кёй, – повторил он. – Пойду наверх со своей маленькой бомбой и сброшу ее на их

сраные рожи. Как только услышите их вой, сразу же открывайте дверь и хватайте кастрюли с
водой.

– А как же ты? – спросила Марджи. – Как ты-то сможешь вести Лауру и одновременно

нести кипяток?

– Одну   кастрюлю   оставьте   на   плите   –   на   тот   случай,   если   нам   все   же   придется

вернуться назад. У меня будет кочерга, а уж с ней-то я справлюсь.

Он  обмотал  рукоятку  кочерги  полотенцем,   чтобы  потом,   когда  спустится  с  чердака,

сразу же схватить ее.

– Как только увидите меня, – сказал он, – сразу же открывайте дверь. Но делайте это

только в том случае, если те, на холме, со всех ног побегут к дому. Если они не стронутся с
места, мы никуда не пойдем. Однако мне кажется, что в данном случае мы имеем дело с чем-
то   вроде   семейства,   и   они,   скорее   всего,   кинутся   защищать   друг   друга.   Так   что   все   же
посматривайте за ними через замочную скважину.

– Ты смотри в замочную скважину, – сказал Ник, обращаясь к Марджи. – А я займусь

дверью и буду присматривать за Дэном.

– А может, давай наоборот, – предложила Марджи, вспомнив о находящейся снаружи

Карле. – Боюсь, что как только увижу ее...

– Ну конечно, – кивнул Ник. – Я все понял. Так и сделаем.
Ник опустил ладонь ей на предплечье, и Марджи заметила, что его рука тоже дрожит.
Дэн схватил со стола полотенце и быстро подошел к печке, снял кастрюлю с маслом и

загасил огонь. Масло потемнело и покрылось пузырями. А потом устремился к лестнице.
Остановившись у первой ступеньки, он оглянулся и увидел, что все смотрят ему в спину.

– Ну, ребята, давайте, – мягко проговорил он, и тут же замолчал, но потом добавил: –

Желаю удачи.

Марджи   попыталась   изобразить   налицо   некое   подобие   улыбки,   тогда   как   Дэн   стал

молча подниматься по ступеням лестницы.

На чердаке было прохладно. Дэн остановился, давая глазам возможность присмотреться

к   темноте   и   разглядеть   на   ее   фоне   маленький   квадрат   оконца,   прорубленного   в
противоположной от него стене. Он умышленно не зажигал света, поскольку не исключал,
что те ублюдки, что стояли внизу, сразу могли заметить его, а ему не хотелось, чтобы они
раньше времени поднимали на него свои взгляды. Только когда все будет готово. Столь же
медленно он подошел к окну, нащупал защелку, осторожно откинул ее и выглянул наружу.
Прямо   под   ним   стояли   две   женщины   и   несколько   детей.   Само   окошко   было   маленьким,
таким, что особо не развернешься, но он все же надеялся на успех задуманного.

Дэн   выдвинул   руку   с   кастрюлей   наружу;   хорошо   еще,   что   вслед   за   ней   удалось

просунуть в окошко также и голову. В таком положении он на секунду замер, тщательно
прикидывая и подсчитывая про себя детали, желая убедиться в том, что все идет как надо.
Глядя на них, стоявших там, внизу, Дэн внезапно испытал позыв рассмеяться, но тут же
заставил   себя   успокоиться.   А   что,   отменно   должно   получиться, –   пронеслась   в   голове
шальная мысль. Просто отлично.

Уже через мгновение он снова взял себя в руки. Задержав дыхание, Дэн негромко, но

достаточно отчетливо, чтобы стоявшие внизу слышали его, произнес:

– Эй, жопы, – после чего перевернул кастрюлю, одновременно поводя рукой из стороны

в сторону, чтобы покрыть маслом максимально большую площадь. Он успел заметить как
дернулись   вверх   их   лица   –   взгляды   устремились   на   него   навстречу   летящему   маслу.   На
короткий   миг   Дэн   испытал   приступ   ликования,   дикого   восторга,   после   чего   швырнул
кастрюлю в голову одной из женщин.

И, не успев еще убрать голову внутрь, услышал их истошные вопли.

01.15.

Четыре   часа   два   десятка   мужчин   блуждали   по   лесу   и   зарослям   кустарника,   но   так

ничего и никого не нашли. Впрочем, Питерс ни на что особо и не рассчитывал. Он взял
термос и налил себе полную чашку кофе – черного, без сахара. А ведь не надо было ему
бурду эту глотать, – подумал он. – Нет, эта чертова диета определенно доконает его. Как пить
дать – если только первой это не сделает зима. Было еще только начало сентября, а он уже
чувствовал   в   воздухе   ее   приближение.   Последние   три   года   он   буквально   каждую   зиму
подхватывал простуду, которая не проходила до самого февраля. Доктор Линден говорил, что
из-за своего избыточного веса он проявляет повышенную чувствительность к инфекции. В
общем, все один к одному: избыточный вес, плохая погода и бесконечные часы, проведенные
на   работе.   Джентльменский   набор   собачьего   дерьма.   Похоже,   о   простуде   док   знал   еще
меньше, чем он сам об этих таинственных чертовых детях.

Впрочем, кофе немного согрел его. А в участке зимой опять будет холодно, как на

полюсе, –   подумал   Питерс.   Надо   будет   достать   с   чердака   воздушный   обогреватель   и
поставить у себя в кабинете – все лучше чем ничего. Миновав вереницу столов, он вошел в
застекленную   со   всех   сторон   каморку,   служившую   ему   кабинетом,   где   его   уже   ждали
Ширинг и старик, облаченный в грязную синюю парку и благоухавший дешевым виски.

– Дэннер или Доннер? – спросил он.
– Доннер, – сказал Ширинг. – Пол Майкл Доннер. Возраст: шестьдесят два года. Рост:

пять   футов   два   дюйма.   Вес:   сто   шестьдесят   пять   фунтов.   Профессия:   рыбак.   Состояние
алкогольной интоксикации в данный момент: минимальное.

Доннер с улыбкой глянул на говорящего и кивнул Питерсу.
– Джордж, –   обратился   к   Питерсу   Ширинг, –   мистер   Доннер   говорит,   что   хорошо

запомнил то место, где видел их.

– Это так?
– Абсолютно   точно,   офицер. –   Старик   блеснул   возбужденно   горящими   глазами   –   а

может,   это   просто   была   некая   разновидность   тика? –   Таких   типов   нескоро   забудешь.
Подобных тварей я за всю свою жизнь еще ни разу не видел, ни пьяным, ни трезвым. Да и в
тот вечер я тоже, считай, не был выпимши, хотя вы мне, наверное, и не поверите.

– Мистер Доннер, давайте вернемся к сегодняшнему вечеру, – сказал Питерс. – А за

прошлое, если мы и были в чем не правы, так просим извинить нас. Так ведь, Сэм?

– Мы всего лишь люди, мистер Доннер, – со вздохом проговорил Ширинг.
– Это уж точно, сынок, – кивнул Доннер. – И именно поэтому я и хочу помочь вам. Хотя

насчет других парней вовсе не уверен. И давайте зовите меня Поли, договорились?

– Ну конечно, Поли, – сказал Питерс. – Как насчет чашечки кофе?
– Я бы с удовольствием.
– Сэм, принеси Поли чашку кофе.
– Черный и без сахара, – вдогонку ему сказал Доннер.
– Вы тоже на диете? – поинтересовался Питерс.
– О нет, куда там. Вот только живот у меня слабый, ни сахара, ни молока не принимает.

А  знаете,   черный   кофе   очень   на   виски   похож.   И  в  мозги   шибает,   и   голову   просветляет.
Грешник я, конечно, но скрывать этого не собираюсь. Уж какой есть, такой есть.

Питерс улыбнулся – симпатичный попался старикан. И по поводу выпивки не прочь

порассуждать. Такой, если хотя бы наполовину трезвый, так окажется посмекалистее твоего
профессора, а как человек, так в тысячу раз приятнее будет. Ему почему-то казалось, что на
информацию   этого   Доннера   можно   будет   положиться,   ну,   разве   что   за   исключением
отдельных деталей.

– Итак, Поли, где именно вы были в тот вечер?
– Как я уже говорил, мы с дружком решили устроить на берегу небольшую попойку – в

аккурат повыше Мертвой речки будет.

Денек тогда выдался что надо, теплый, летний; сидели мы так с дружком, отдыхали,

покуда он не свалился и не захрапел. А я... в общем, минут через пять прикончил я ту пинту
и, знаете ведь, как бывает, стал подумывать, где бы еще достать. Вот и решил прогуляться
до... как, сынок, называется тот магазин в Мертвой речке?

– "Баньяна".
– Точно,   «Баньяна».   Прикинул,   что   вроде   бы   открыт   должен   быть   еще.   Ну,   значит,

пошел   я   так   вдоль   пляжа   и   уже   собирался   было   срезать   путь,   чтобы   выйти   на   старую
грунтовку,   где   мы   свой   пикап   оставили   –   хотел   сесть   в   него,   сгонять   к   этому   самому
«Баньяну» запастись чем надо, а потом сразу обратно. А приятель мой и не догадался бы, что
я вообще куда-то отъезжал.

Я   вообще-то   медленно   хожу,   вот   и,   значит,   вдруг   слышу   впереди   себя,   будто   кто

смеется,   хихикает   так,   вроде   как   девчонки   какие   пересмеиваются.   Ну   остановился   я,
огляделся и увидел всю их ораву – бегают по дюнам, можно сказать, прямо передо мной. И
было в них что-то такое, что мне почему-то не понравилось. Не знаю даже толком, что это
было; то ли в смехе их звуки какие, то ли еще что, но что-то недоверие во мне пробудилось,
понимаете? В общем, юркнул я в сторону и встал за камнями; несколько минут так простоял,
все думал, что они скоро пройдут мимо меня, а я и посмотрю, что они дальше делать будут.

Они еще собаку на веревке тянули, все дергали ее и пинали, да сильно так, а сами чуть

не падали со смеху, так им весело было на это глядеть. Причем видно было, что они это уже
давно делают, потому как собака та уж и не рычала, и не лаяла, и не скулила даже – я сам
ничего не слышал. В общем, напрочь забили они бедную животинку. А та выкатила на них
свои глазища и пялится, да так, будто готова прямо вот здесь на месте лечь да помереть – вот
только не давали они ей лечь, вот оно как.

Ну вот, стало быть, стоял я так и ни во что не вмешивался. Собака та не щенком была,

здоровенная такая, вот я и подумал, что если после нее они и на меня накинутся... Боже
упаси!

Старик   сделал   паузу   и   облизал   пересохшие   губы.   В   этот   момент   в   кабинет   вошел

Ширинг, который поставил перед ним чашку кофе.

– Сэм, ты уже слышал все это? – спросил Питерс.
– Разумеется.
– Продолжайте, Поли.
– Ну, значит, постоял я так, подождал, пока они пройдут. А через несколько минут не

было, похоже, на свете такой веши которую они не сотворили бы с бедной псиной. Так они ее
пинали так колотили, словно проверила хотели, что у нее первым сломается ноги или ребра.
А потом один из них, на вид постарше других, парень почти, поднял эту собаку, подошел с
ней к воде и зашвырнул в море.

Он так близко от меня прошел, что я успел к нему как следует присмотреться.
– Как он выглядел?
– Словно   чокнутый   вовсе;   я   хочу   сказать,   лицо   у   него   было   такое   –   безумное,

полоумное, дикое. А надето на этом сукином сыне было что-то вроде как шуба из енотов. И
все они тоже в шкурах были – кто в медвежьей, кто в оленьей, кто в какой. А еще я одного
мальца запомнил, так тот в штанах рабочих был, которые ему на десяток размеров больше,
чем надо. В жизни никогда не видел ничего подобного. А тот парень, что рядом со мной
прошел, такая улыбка у него по губам гуляла, что не приведи Господь еще когда увидеть
такую же. Совсем взрослая улыбка, и злобная такая, от начала и до конца. Прошел он, значит,

так, а потом женщины пошли.

– Женщины?
– Ага.   Целых   две.   Одеты   в   какое-то   тряпье.   Не   бабы,   а   отбросы   какие-то,   хлам

сплошной,   знаете?   И   сидело-то   на   них   все   как-то   наперекосяк,   ничто   не   подходит,   все
отвисает. А на одной так и вовсе две разные туфли, вот-те крест!

– А у вас, Поли, зоркий глаз.
– А ты попробуй, сынок, с палубы доглядеть, где там рыба бродит, тогда я погляжу,

какой у тебя глаз будет.

– Так, продолжайте. И что, значит, эти женщины делали?
– Ну,   окружили   они   их   и   погнали   вверх,   к   скалам.   А   некоторых   по   пути   еще   и

поколачивали, так я помню.

– К скалам?
– Да, офицер, и сдается мне, жилье у них там. Что-то навроде пещеры. Прямо не люди,

а дикари какие чертовы.

– А почему вам так показалось?
– Ну, шли они так, поднимались, а потом вдруг взяли и пропали, все, разом, так что

больше я их и не видел. Вот как оно было.

– А не могли они просто углубиться в сторону берега?
– Ты,   я   гляжу,   сынок,   никак   в   толк   не   возьмешь.   На   верхотуру-то   они   так   и   не

поднимались, вот я к чему клоню. Просто юркнули в какую-то дыру в земле, что твои крысы,
и все, с концами!

Питерс откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул.
– Боже Святый и Мать его Святая Богородица, – только и пробормотал он.
– Вот и я о том же толкую, – поддакнул Доннер.
В животе у Питерса отчаянно забурчало, хотя он не мог сказать наверняка, то ли это от

голода, то ли просто язва опять собиралась разыграться.

– О'кей, Поли, – сказал он. – Рассказ ваш нам очень помог. На всякий случай, если вы

нам еще понадобитесь, я думаю, сержант Ширинг знает, где вас можно найти?

Глаза Доннера снова вспыхнули.
– Да здесь меня каждый знает, – сказал он.
– Ну,   тогда   спасибо   вам, –   проговорил   Питерс. –   Значит,   говорите,   встретили   вы   их

неподалеку от того места, где есть выезд на старую грунтовку, так?

– Точно так.
– Вы в этом уверены?
– Ну хорошо, парни, тогда я вам вот как скажу: с того самого дня я вообще ни капли в

рот не брал, вот так.

Питерс улыбнулся. – Ну, еще раз спасибо, Поли. С меня, как говорится, причитается.
Доннер поднялся и собрался уходить.
– Ну что ж, – сказал он, – значит, как-нибудь заявлюсь должок получить. – Он вышел и

закрыл за собой дверь.

Несколько секунд Питерс молча смотрел на Ширинга. Впрочем, это было просто так,

чисто машинально, потому что на самом деле мозг его лихорадочно работал, и если в этот
момент он что и видел перед собой, то лишь морской берег неподалеку от старой, вечно
сырой и разбитой грунтовки и ватагу одетых в лохмотья и блуждающих в, ночи дикарей.
Наконец он снова откинулся на спинку кресла и вздохнул. Ширинг все так же стоял у стола и
неотрывно смотрел на шефа.

– Ты поверил ему, так ведь? – спросил Питерс.
– Пожалуй, да, Джордж.
– Я тоже, от начала и до конца. И это наводит меня на мысль о том, что нам следует

несколько подкорректировать зону поисков.

– Ближе к той дороге, да?
– Именно.   Хотя   перед   нами   также   будет   стоять   все   та   же   проблема,   с   которой

столкнулся тогда Доннер.

– Какая проблема?
– Чертовски трудно будет блуждать между теми скалами в ночное время.
– В общем, ты намерен отложить это до утра?
Питерс закусил губу и нахмурился – эта мысль и так уже приходила ему в голову.
– Придется, – пробормотал он. – Впрочем, ничего иного нам и не остается. Хотя я хочу,

чтобы одну вещь ты все же сделал уже сейчас.

– Какую?
– Скажи Уиллису, чтобы приготовил для меня полный список всех жителей тех мест,

как постоянных, так и сезонных. Пусть охватит участок, скажем, в пять квадратных миль от
береговой   линии.   Пусть   также   свяжется   с   Кинг-Риэлти   и   узнает   фамилии   всех   новых
курортников. А потом я распоряжусь, чтобы патрульные машины всю ночь курсировали по
той местности.

Пусть заедут в каждый дом, но только, разумеется, не причиняя никому беспокойства и

не   поднимая   людей   с   постели.   Надо   убедиться   в   том,   что   у   всех   все   в   порядке.   Особо
полагайтесь на местных мальчишек, они – ваша главная подмога, потому что все обо всех
знают. Их при необходимости можно и разбудить, но только прежде удостоверьтесь в том,
что они действительно местные, а не приехали из Портленда, Бангора или откуда-нибудь
еще. Если они скажут, что обратили внимание на что-нибудь необычное, сразу же дайте знать
мне. Я сейчас поеду домой и постараюсь хоть немного поспать, а когда появится Бурк, ты
тоже отправляйся и отдыхай.

– Утром во сколько начнем, шеф?
– А во сколько рассветает?
– Ну, часов в семь, наверное.
– Значит, в пол-восьмого.
– Так рано? – простонал Ширинг.
– Знаешь, Сэм, мне кажется, что мы и так уже допустили большую оплошность, когда с

самого начала не проверили сообщение Доннера. Ты хочешь совершить еще одну? Мы не
знаем   ни   чего   добиваются   эти   люди,   ни   кто   они   такие,   ни   откуда   прибыли,   но   мне
представляется, что от тех, кто воспитывает детей, которые топят в море собак и женщин,
особого дружелюбия ожидать не приходится. Потому-то мне и хочется повстречаться с ними
как можно раньше – чтобы потом, днем, у них на пути не оказался кто-то другой. Ты меня
понял?

Ширинг кивнул.
– Знаешь, что меня особенно беспокоит?
– Что?
– То, что никто пока не видел мужчин.
– Меня тоже, Сэм, причем сильно.
– Но ты не исключаешь, что, кроме тех двух женщин и детей, может быть еще кто-то?
– Вполне возможно.
– И сколько, по-твоему, людей мне надо подключить?
Питерс зевнул, поднялся и потянулся к плащу, потом повернулся к Ширингу и снова

нахмурился.

– А сколько у тебя есть?

01.18.

Пиршество   почти   началось:   добыча   была   нанизана   на   установленный   над   костром

вертел, и тощий беспрестанно чмокал своими толстыми, слюнявыми губами. Он уже срезал
ножом   скальп   и   отложил   в   сторону   печень   и   почки,   тогда   как   его   напарник   нарезал   и
обстругал несколько молодых, тонких березовых веток, и сейчас старательно заострял их
концы. Они вдвоем насадили тело на вертел, связали его руки и ноги, и установили над

огнем. Исходивший от костра аппетитный аромат вызвал на их лицах довольные улыбки.
Они прислушивались к тому, как потрескивали и лопались кости, шипел жир – и ждали.

Дети умело сложили костер и сейчас, явно довольные собой, стояли рядом с ними,

наблюдая   за   тем,   как   девочка   постарше   вращает   вертел.   Находившийся   в   ее   чреве   плод
неожиданно шевельнулся, однако она не обратила на это никакого внимания. Стоявшие у нее
за спиной маленькие мальчик и девочка макали пальцы в корыто и слизывали капавшую с
них   прохладную   кровь.   Мясо   медленно   и   ровно   поджаривалось,   когда   они   услышали
донесшиеся со стороны дома пронзительные вопли.

Они подняли взгляды и увидели, что свет в окнах погас, а стоявший перед входной

дверью рослый мужчина выхватил из-за пояса ножи и побежал куда-то за дом. Крики между
тем   продолжались,   хотя   слышавшие   их   дети   не   испытывали   ни   страха,   ни   сколь-нибудь
заметной озабоченности – разве что любопытство. Именно они первыми побежали от костра
к дому.

Мужчина в красной рубахе приказал им остановиться, и они безропотно подчинились.

Вперед затрусил тощий, а сам он сунул за пояс тесак и последовал за братом. Первым делом
«красный» стал всматриваться в пространство перед входной дверью и под окнами, ожидая
заметить там признаки какого-то движения, но так ничего и не увидел. Тогда он побежал к
боковой стороне дома.

Повернув за угол, он увидел двух подростков, которые стояли на коленях и закрывали

лица ладонями. Женщины все так же беспрерывно вопили; младшая из них – та, которую ему
особенно нравилось трахать – рвала у себя на груди рубаху, показавшуюся ему намокшей и
странно   блестящей.   Когда   она   обнажила   груди,   он   увидел,   что   они   чем-то   обожжены.
«Красный» ничего не понимал; то же самое можно было сказать и про остальных мужчин,
которые безмолвно взирали на него в ожидании ответа. Он лишь пожал плечами.

«Красный» увидел, что окно спальни по-прежнему заколочено. Значит, наружу они не

выбрались, – подумал он. – Сидят внутри. Но если они не пытались прорваться, то что же
тогда случилось? Двое детей, которые, судя по всему, не пострадали, указывали пальцем
куда-то наверх. Мужчина повернулся и посмотрел на распахнутое чердачное окно, потом
опустил взгляд и заметил лежащую на земле, рядом с одной из женщин, кастрюлю. Потрогав
ее, он обнаружил, что она все еще теплая. Поднес палец ко рту, лизнул – жир. Он улыбнулся.
Ну что ж, значит те, что сипят в доме, отнюдь не дураки. Охота становилась еще более
интересной.

* * *

Ник видел, как двое мужчин скрылись за углом дома, и в тот же момент сверху по

лестнице кубарем скатился Дэн. Через какую-то долю секунды Марджи сунула ему в руку
полотенце, за которым последовала рукоятка одной из кастрюль с кипятком. В горле Ника
першило и щипало.

– Они все еще там, – сказал он. – Дети.
Стоявший рядом с ним Дэн явно колебался.
– Значит, все провалилось? – спросил Ник.
– Это все, что у нас было, – сказал Дэн. – А, хрен с ними. Пошли.
Ник глянул на Марджи – та тоже проявляла нерешительность.
– Я сказал, пошли! – прошипел Дэн.
Ник отодвинул задвижку на входной двери. Пульс и потовыделение нарастали с такой

быстротой, что это даже начало пугать его. Между тем кожа его оставалась прохладной, а все
внутренние органы словно напряглись и чуточку надулись. Он распахнул дверь.

Стоявший у него за спиной Дэн выхватил из огня раскаленную кочергу и, подтащив за

руку Лауру, стал толкать ее перед собой.

– Быстрее! –   сказал   он   остальным,   и   через   мгновение   все   четверо   как-то   разом

оказались за дверью.

Машины   находились   примерно   в   двадцати   футах   от   дома   и   стояли   рядом,   почти

соприкасаясь боками – та, что принадлежала Карле, чуть подальше, а старенький «додж»
Ника – ближе  к крыльцу, и все же расстояние, отделявшее от них четверку, казалось до
странного  неопределенным,  расплывчатым.  В  отдалении  горел  костер   –  до  него  было  не
менее нескольких десятков метров, хотя им показалось, что пламя полыхает где-то почти
рядом. Машины, напротив, стояли чуть ли не под носом, а казались такими далекими.

Ник увидел, как мимо него проскользнула Марджи, тут же открывшая заднюю дверцу

«пинто»   и   проскользнувшая   в   салон   машины.   К   этому   моменту   он   и   сам   оказался   у
багажника «доджа» – ключ тут же вонзился в замок, а кастрюля с кипятком опустилась на
крыло.   Багажник   он   открыл   легко   и   быстро.   Теперь   все   его   чувства   были   предельно
обострены, и он явственно ощущал доносившийся со стороны костра запах жареного. Ник
также слышал крики бежавших к нему детей, столь же явственно различал протестующие
стоны   Лауры,   которую   Дэн   толкал   и   тянул   в   сторону   машины.   Тут   же   послышались
характерные щелчки – это Марджи пальцами утопила фиксаторы замков на задних дверцах
машины. Дэн негромко матерился.

В следующее мгновение синяя сумка оказалась расстегнута и револьвер очутился у него

в руке. Он откинул барабан – пусто.

Он   принялся   одной   рукой   открывать   коробку   с   патронами   –   та   неожиданно

выскользнула из ладони и упала на дно багажника. Свет внутри не горел. Боже ж ты мой, –
подумал Ник, шаря рукой в темноте и туг же чувствуя, как его охватывает приступ паники.
Край коробки с патронами оказался надорван, и они успели рассыпаться чуть ли не по всему
багажнику.   У   Ника   аж   все   внутренности   перевернулись.   Сунув   револьвер   за   пояс,   он
принялся   обеими   руками   собирать   патроны.   Снова   послышались   ругательства   Дэна,
которому наконец удалось затолкать Лауру в салон машины и захлопнуть дверцу.

Пальцы   Ника   сомкнулись   на   небольшой   кучке   патронов.   Послышался   характерный

щелчок – это Дэн повернул ключ в замке зажигания, – и Ник тут же понял, причем не столько
умом, сколько неким внутренним чувством, что эти дьяволы каким-то образом повредили
провода.   Понял   он   это   даже   раньше   Дэна,   прислушавшись   к   голосу   жуткой   интуиции,
которая   исходила   отнюдь   не   из   досконального   знания   машин,   а   просто   из   осознания
собственной судьбы, когда она воочию предстала перед ним. Но столь же стремительно к
нему пришло и понимание того, что именно нужно делать в настоящий момент. Он принялся
заряжать револьвер.

К тому моменту, когда стая детей напала на него, пять патронов уже заняли свое место в

ячейках барабана.

Первый   показался   ему   тенью,   промелькнувшей   справа,   над   крылом   «пинто».   Ник

потянулся к кастрюле и одним резким движением плеснул ее содержимое в лицо мальчишке.
Вода залила ему лицо и плечи – тот с криком рухнул на землю, рядом упал решавший из руки
нож. Однако уже через какое-то мгновение между Ником и домом оказались еще двое детей,
которые отрезали ему путь к отступлению, а следом за ними третий, точнее третья – девочка.
Ник вскинул револьвер.

Нажав   на   спусковой   крючок,   он   увидел,   как   грудь   первого   мальчишки   окрасилась

черным, а все его тело, отброшенное силой выстрела, шмякнулось о стену дома. По ушам
саданул оглушительный, невероятной мощи болезненный удар, и он вспомнил слова Джима
насчет предохранительных пробок. В очередной раз нажав на спусковой крючок, он попал на
пустую ячейку барабана.

Позади   послышался   звук   захлопываемого   багажника.   Ник   обернулся   и   не   столько

увидел, сколько почувствовал очередного мальца, который из-за машины кинулся на него с
ножом, нацеленным явно в шею. Лезвие просвистело в нескольких дюймах от его уха. Ник
снова поднял револьвер, однако прежде, чем успел выстрелить, мальчишка как-то хрипло
вскрикнул и повалился на землю, ухватившись за заднюю часть шеи. Ник тут же увидел
возникшую на его месте фигуру Дэна с зажатой в руке дымящейся кочергой, и почувствовал
характерный запах паленого мяса и волос. И в тот же момент ощутил, как ему в бедро с

силой вонзилось лезвие ножа. Ник закричал.

Стремительно   обернувшись,   он   оказался   лицом   к   лицу   с   маленькой   девочкой,   по-

прежнему   цеплявшейся   за   нож  –   тот   был  явно   велик   для   ее   рук,   однако   она   с  прежней
яростью вгоняла и поворачивала его в ране. И при этом ни на мгновение не переставала
ухмыляться со злобным, неистовым, нечеловеческим восторгом во взгляде. Через секунду
рядом с ним оказался еще один ребенок, мальчик, и тоже с ножом. Револьвер выстрелил, и на
месте головы девочки вдруг оказалась пустота, тогда как самого его захлестнул поток крови,
мозгов   и   осколков   костей.   И   в   тот   же   миг   лезвие   ножа   мальчишки   стало   стремительно
опускаться ему на грудь.

* * *

Марджи держала Лауру за воротник и с силой заталкивала ее в дверной проем дома.

Едва переступив порог, девушка обо что-то воткнулась, упала на пол и с рыданиями поползла
в глубь дома. Все так же в темноте Марджи устремилась к печке, на которой все еще стояла
последняя   кастрюля   с   кипятком,   и   она   подхватила   ее.   Ручка   жгла   ей   ладонь,   но   она
совершенно не чувствовала боли – разве что страх, заставлявший ее судорожно сжимать зубы
и   со   скрежещущим   скрипом   тереть   их   друг   о   друга,   отчего   на   лице   появилось   подобие
безмолвной, мрачной ухмылки. Вот так, стоя в дверях с дымящейся кастрюлей в руке, застыв
в бесконечной агонии ожидания, Марджи изо всех сил заставляла себя устоять перед почти
невыносимым желанием захлопнуть дверь и со всех ног устремиться вверх по лестнице на
чердак. Но в то же время в ее груди зрело другое, столь же яростное желание: выбежать
наружу и в порыве отчаянной жажды мщения броситься на врагов со своим жалким ножом.

Она   видела,   как   очередной   выстрел   Ника   снес   девчонке   голову,   как   нож   мальчика

полоснул его поперек груди, вслед за чем последовал жуткий хруст разламываемой кости –
это кочерга Дэна проломила мальчишке череп. Изо рта и глаз мальца брызнула кровь, и он
стал   неловко   заваливаться   на   сторону.   Марджи   видела,   как   Дэн   высвободил   кочергу   и
подтолкнул Ника в сторону входной двери; чуть отступив вбок, она помогла ему войти. В тот
самый момент, когда Ник стал падать перед ней на пол, взгляд Дэна метнулся влево; она
увидела, как он открыл рот, чтобы предостеречь ее, но было уже поздно. Что-то ударило Дэна
сзади, и на Марджи навалилась громадная туша мужчины.

Рука громилы тотчас же обхватила ее запястье. Марджи заглянула в его лицо – оно было

ужасно: зубы черные, насквозь прогнившие, и эта вонь, этот непередаваемый запах крови...
Его пальцы глубоко вонзились в ее кожу – она представила, как эти же руки прикасались к
телу Карлы, и, стремительно крутанувшись, плеснула на него из кастрюли.

Поток кипятка обрушился куда-то за спину громилы, но дно кастрюли угодило ему

прямо по уху, одновременно обжигая его и нанося довольно ощутимый удар. Мужчина завыл
и отпустил ее, на мгновение потерял равновесие и стал тяжело оседать на землю. В тот же
момент к ней устремился Ник; она вцепилась в него, потащила на себя, успев при этом
заметить, что рана у него на груди относительно неглубокая. Затем она извлекла из его бедра
нож – лицо Ника мгновенно побелело, он неуклюже споткнулся и рухнул на пол.

Все так же с окровавленным ножом в руке, Марджи принялась озираться в поисках

Дэна, и ее глаза как-то автоматически, почти сразу же отыскали его. Марджи почувствовало,
как внутри у нее словно что-то оборвалось при виде Дэна, стоявшего рядом с машиной,
окруженного этими чертями. Кочерга куда-то делась, они стояли со всех сторон, а сам Дэн,
казалось, готов был вот-вот сорваться на крик.

Стоявшая   у   Дэна   за   спиной   женщина   вонзила   зубы   ему   в   шею,   обхватила   обеими

руками, и, словно в адской пародии на любовное объятие, с яростной силой прижалась к
нему обнаженными грудями. Он пытался стряхнуть ее с себя, но у его ног уже  ползали
вооруженные ножами дети. Марджи увидела, как один из них полоснул лезвием под правым
коленом   Дэна   –   точно   так,   как   вгрызаются   зубами   волки   в   подколенные   сухожилия
лошадей, – и  тут  же   заметила,  как  после  мощного удара  в  живот  возникшего перед  ним

мужчины в красной рубахе Дэн стал оседать на землю. Согнувшись пополам, он исторгнул
на   траву   содержимое   своего   желудка,   тогда   как   все   так   же   висевшая   на   нем   женщина
продолжала вгрызаться ему в шею, отчего вскоре между ними зависла стабильно бьющая и
яркая от обилия кислорода струя артериальной крови.

Марджи выхватила из руки Ника револьвер и выстрелила. Первая пуля пролетела мимо,

после   чего   «красный»   резко   дернулся   в   сторону.   При   звуке   выстрела   Дэн   рванулся   в   ее
сторону,   на   какой-то   миг   их   взгляды   встретились,   и   Марджи   явственно   прочитала,   что
именно он хотел ей сказать. Она вторично нажала на спусковой крючок – на этот раз пуля
навылет пронзила легкое Дэна и вонзилась в живот женщины, после чего оба единой кучей
рухнули на землю возле машины.

Марджи застыла на месте, держа перед собой револьвер и часто моргая. Я убила его, –

подумала она. – О, Бог мой. На какое-то мгновение воцарилась тишина, столь же дикая и
чудовищная,   как   и   недавняя   схватка.   Выражение   лица   Дэна   навечно   запечатлелось   в   ее
памяти,  снова   и  снова   прокручиваясь  перед  ее   глазами,   словно  повтор   одного  и  того  же
телевизионного кадра, с каждым разом усиливая, наращивая свою взрывную, убийственную
эмоциональную силу и заставляя все ее тело содрогаться от лихорадочной дрожи. Горячий
револьвер оттягивал руку, глаза застилали слезы.

Где-то рядом с ней начала медленно восставать громадная фигура мужчины.
Марджи с грохотом захлопнула входную дверь и, рыдая, дернула задвижку.

* * *

Ошеломленные   яростью   оказанного   им   сопротивления,   нападающие   медленно

отходили назад, к костру. В сущности, эти люди никогда не были охотниками и не ожидали
встречи с огнестрельным оружием. Где-то в мрачной глубине недоразвитого разума громилы
шевельнулось сожаление о том, что он лишь зря потерял время, когда ходил к стоявшим
позади дома женщинам. И вот лучшая из них мертва, так же, как и трое детей, тогда как сами
они   имели   в   своем   активе   лишь   сраженного   пулей   мужчину   и   нанизанную   на   вертел
женщину – вот и все, что могло еще хоть как-то подогреть дух его людей.

Он снова подумал об этом духе – злобном, порочном, могущественном, – и при мысли о

нем по его телу, подобно холодному крабу, прополз леденящий озноб.

Раненые женщины и дети начали хныкать, и он жестом руки приказал им идти к огню.
Тело на вертеле основательно пригорело с одного бока, и это тоже никуда не годилось.

Ведь это было тело добычи, в которой они черпали свою силу. Он махнул рукой в сторону
костра, и те поняли, что он имел в виду. Одним движением тесака мужчина отрубил трупу
правую   ногу   и,   держа   ее   перед   собой,   шипящую   и   истекавшую   растопленным   жиром,
двинулся в сторону дома.

Тощий тем временем смахнул с лица слезы ярости и принялся ножом отсекать трупу

голову. Справившись с этим делом, он на одном из близлежащих камней расколол череп,
зачерпнул   ладонью   мозги   и,   держа   их   в   одной   руке,   а   в   другой   зажав   разбитый   череп,
направился вслед за братом. Один за другим все также стали подходить к костру и отрезать
себе ту или иную часть жертвы – кто лоно, кто грудь, – после чего мрачная процессия также
двинулась ко входу в дом. Там они остановились и дождались, когда к ним присоединится
мужчина в красном. Потом они подняли высоко над головами свою страшную добычу, дабы
находившиеся в доме увидели, что находится у них в руках, и устрашились этого зрелища.

Наконец избавившись от своей страшной ноши, «красный» приблизился к лежавшим у

машины телам и отделил мужчину от женщины. Затем он за ногу подтащил его под свет фар
и положил на спину так, чтобы всем было видно, что лежит перед ними. Выходное отверстие
от   пули   оказалось   огромным   и   неестественно   длинным.   Распоров   труп,   словно   рыбину,
сверху донизу, он наклонился и погрузил лицо в то место, где находилась печень. А потом
поднял голову, окровавленное лицо, и увидел, как остальные также присоединились к жуткой
трапезе.

Когда с половиной печени было покончено, он извлек из брюшной полости осклизлые

кольца кишечника и, ловким движением выдавив наружу его содержимое, другой принялся
заталкивать кишки в рот, смачно и жадно пережевывая. Когда изнутри дома послышался
крик, он лишь алчно ухмыльнулся: ну что ж, значит, увидели, как он питается их дружком.
Вскоре к нему присоединился тощий братец – стянув с убитого брюки, он стал вгрызаться во
внутреннюю часть его бедер. Вскоре вокруг него образовалась медленно расширяющаяся
лужица черной, венозной крови. Тощий сделал старухе и беременной жест рукой, чтобы тоже
подходили.

Открыв нож, он одним движением отсек покойнику половой член и мошонку и отдал

их, соответственно, молодой и беззубой старухе. Девушка принялась поспешно поглощать
подачку, по-птичьи быстро поднимая и опуская голову, словно пичуга клевала лежавшие на
земле зерна, с той лишь разницей, что с каждым кивком во рту у нее оказывался новый кусок.

Все это время «красный» внимательно посматривал в сторону окна и входной двери,

стараясь   не   пропустить   ни   малейшего   намека   на   возможное   движение   или   появившееся
оружие и готовый в любой момент отскочить в сторону. Однако все оставалось спокойно и
через несколько минут он расслабился, слыша в ночной тишине разве что приглушенные
рыдания, которые прорывались сквозь пелену его удовольствия, сдобренного солоноватым
привкусом крови.

* * *

А услышал он крик Марджи, которая в тот самый момент выглянула наружу и увидела,

что они сделали с ее любовником и сестрой. Остальные же звуки издавала Лаура, которая
всем телом вжалась в дальнюю стену комнаты, словно ребенок подтянув к груди колени, и
исторгала из себя жуткие завывания вперемешку со слезами – все, что ей требовалось, она
уже увидела и больше смотреть ни на что не хотела, да впрочем, и не могла. Для Марджи,
однако, произошедшее стало концом чего-то одного и одновременно началом совершенно
иного. Началом полного восприятия – физического и душевного, – о чем свидетельствовало
внезапное онемение губ и слабый звон в ушах, лишь отчасти вызванный недавней пальбой –
восприятия и истинного понимания того факта, что смерть, словно чума, заполонила все
вокруг, и что то, что случилось с ее сестрой, может в любой момент произойти и с ней самой.
Осознание данного факта наступило быстро, почти внезапно, как от погружения в ледяную
воду, и все же не лишило ее, в отличие от Лауры, четкого и ясного осознания происходящего
вокруг; скорее, оно пробудило ту часть ее сознания, которая страстно любила жизнь и не
желала отступать, ибо отступление в данный момент было равносильно смерти.

Она   видела,   что   Лаура   впала   в   ступорозное   состояние,   и   внезапно   почувствовала

глубокое презрение к этой девушке. Карла сражалась, Дэн сражался, ну, а раз эта дура не
хочет, так и черт с ней. Она повернулась к лежавшему на полу Нику.

– Ну, как ты? Тот невесело ухмыльнулся.
– В последний раз меня об этом же спросил Дэн.
– Дэн умер, – сказала она.
– Я знаю.
– Это я его застрелила. Но я не хотела – я целилась в ту женщину.
Марджи почувствовала, как к глазам снова подступают слезы.
– Все в порядке, Марджи.
– Они... они разорвали его. Как звери.
– Все в порядке.
– Ну ты как, встать-то сможешь?
– Пожалуй. Ну конечно, встану. – Она помогла ему подняться на ноги. – Слава Богу, что

тот   нож   держала   всего   лишь   слабая   девчонка,   а   не   кто-то   покрепче, –   сказал   он   и
поморщился, пытаясь при помощи Марджи сделать несколько шагов. – Ты видела ее? Ты
видела ее лицо, когда я...

– Я все видела.
– Ну что  ж,  давай  думать, как  будем  выбираться  отсюда. – Его голос  звучал ровно,

бесцветно, впрочем, как и ее собственный. Ну вот, – подумала она, – мы и оказались там же,
откуда начинали. Недоброе это оказалось место, не такое, куда бы ей хотелось приехать,
однако именно оно могло помочь им выжить.

– Сколько раз ты выстрелила? – спросил Ник.
– Два.
– Значит, остался еще один патрон. Я зарядил пять штук. – Он невесело ухмыльнулся. –

Даже на нас с тобой не хватит...

– Я на это никогда не пойду, – сказала Марджи.
Он кивнул.
– Я   тоже.   Ты   не   знаешь,   есть   в   доме   еще   что-нибудь   такое,   что   мы   могли   бы

использовать, чтобы сделать им подлянку?

– Даже и не знаю. Ну, лопатка, что рядом с камином, несколько ножей, хотя я лично не

уверена, что от них будет какая-то польза. В сарае, правда, лежит топор, но пусть меня черти
разберут, если я соглашусь идти туда за ним.

– На чердаке тоже ничего нет?
– Я не знаю.
– У   тебя   ноги   покрепче   моих.   Сходи,   посмотри.   И   оставь   мне   револьвер   –   так,   на

всякий случай.

Перескакивая через две ступеньки, Марджи кинулась вверх по лестнице и, добежав до

лестничной площадки, включила свет.

Ничего, – пронеслось у нее в голове. – Пластмассовые ящики от молочных бутылок,

журналы, старый комод, полусгнившие матрасы. И тут она увидела косу. А может, вот это? –
подумала она, но тут же в голове ее зародилась еще одна мысль, и она быстро спустилась по
лестнице,   спеша   поделиться   ею   с   Ником.   Тот   тем   временем   через   замочную   скважину
наблюдал за обстановкой.

– Знаешь,   это   вообще   не   люди, –   проговорил   он,   поворачивая   к   ней   побледневшее

лицо. – Даже похожего на людей ничего нет.

Марджи не обратила на его слова никакого внимания.
– Слушай, – сказала она, – мне кажется, мы могли бы забаррикадироваться на чердаке. –

Дверь наверху, конечно, не такая прочная, как здесь, но там есть старый тяжелый комод и
еще   матрасы.   Представь,   что   мы   наглухо   прибьем   дверь   гвоздями,   потом   завалим   ее
матрасами, а сверху придавим комодом. Уж туда-то они ни за что не проберутся, по крайней
мере,   некоторое   время.   Ведь   рано   или   поздно   кто-нибудь   заметит   этот   костер,   как   ты
думаешь?

– А что, можно попробовать, – кивнул Ник.
Они стали подниматься наверх; Ник при этом тяжело опирался на перила. А ведь в

нормальных условиях подобная рана не меньше чем на неделю приковала бы его к постели.
Всякий раз, когда он опирался на раненую ногу, у него возникало такое ощущение, словно
кто-то   с   силой   ударяет   по   ней   кувалдой.   Он   понимал,   что   надо   двигаться,   иначе   боль
попросту парализует его; впрочем, подумал он, двигаться придется в любом случае, если
хочешь остаться в живых.

Наконец они добрались до лестничной площадки. Ник подошел к комоду и попытался

сдвинуть его с места. Марджи оказалась права – дерево было прочное, тяжелое. Дуб, скорее
всего, или что-то в этом роде. Матрасы, как выяснилось, были двуспальные, и он только
сейчас смекнул, почему они оказались здесь – внизу попросту не было подходящих для них
кроватей. Дверь на чердак и в самом деле оказалась Довольно хлипкой, но, укрепленная
комодом и матрасами, все же могла послужить неплохой защитой. В общем, попробовать
явно стоило.

– Только одно мне не нравится во всей этой затее, – сказал Ник. – Ведь таким образом

мы   загоняем   себя   в   тупик.   Если   они   все   же   каким-то   образом   прорвутся   наверх,

единственное,   что   нам   останется,   это   прыгать   вниз   через   вот   это   окно.   До   земли   футов
пятнадцать, и я не уверен, что мне это окажется по силам. Внизу мы, по крайней мере, имели
бы две двери и несколько окон.

– Но это и им облегчает действия, – возразила Марджи. – Ты только представь себе, как

они все разом пойдут на прорыв, тогда как нас внутри только двое, чтобы остановить его. А
они обязательно попытаются прорваться, это как пить дать.

– Пожалуй, – согласился он.
– Значит, у нас осталось только одно место, которое еще можно хоть как-то укрепить.
Ник подошел к окну и выглянул наружу.
– Боже Праведный, я отсюда ни за что не прыгну.
– Другого выхода у нас просто не остается, – заметила Марджи. – Разве что спасаться

бегством.

Ник нахмурился. – Лаура не сможет бежать.
– К черту Лауру, – сказала, словно огрела его пощечиной, Марджи, и он на мгновение

даже опешил от произошедшей в ней перемены. Неужели это была та самая девушка, которая
боялась быстрой езды, а в кино предпочитала садиться на соседние с проходом места? Ведь
из   них   двоих   по-настоящему   сильной   всегда   была   Карла,   тогда   как   Марджи   постоянно
нуждалась в защите. А может, они обе были, что называется, бой-бабы – сестры все же, как
ни погляди, тогда как в данный момент именно он нуждался в защите.

– По правде сказать, – заметил Ник, – сейчас я тоже едва ли способен на длительные

пробежки.

– Ник, если понадобится, ты сможешь.
Он задумался над ее фразой и покачал головой.
– Нет, мне бы этого не хотелось. А даже если и придется, куда бы мы побежали?
– В лес.
– Они знают этот лес, а мы не знаем.
– Ну,   мы   могли   бы   по   крайней   мере   спрятаться   в   нем.   А   при   необходимости

разделились бы.

– Не нравится мне все это, – сказал Ник. – И этот вариант не нравится тоже. Они без

труда смогут выкурить нас отсюда.

– То же самое может случиться, если мы останемся внизу.
– Да, но отсюда только один выход!
– Опя-ять ты за свое.
– Да, черт побери! Они могут в любой момент подпалить дом и стоять в ожидании,

когда мы станем сигать вниз. Да-да, будут стоять и наблюдать, как мы начнем вдребезги
разбивать себе зады о землю, после чего попросту подберут наши останки и отнесут своим
ребятишкам, чтобы те забавлялись новыми папками. Внизу же мы, по крайней мере...

Снизу послышался вопль Лауры, и они опрометью кинулись к лестнице.
Оба   одновременно   услышали   яростный   стук   в   дверь,   который   поразил   их   подобно

удару молнии, сменившемуся оглушительным громом. Нику казалось, что весь дом ходит
ходуном; лестница чуть ли не выскальзывала у него из-под ног. Забыв про свою раненую
ногу, он, все так же с револьвером в руке, кубарем скатился по ступеням; следом спешила
Марджи.

Им показалось, что окружавшие их люди находятся буквально повсюду.
Кто-то пытался сокрушить – не исключено, что тем самым топором из сарая – заднюю

дверь, тогда как другие наседали на окна спальни. Располагавшаяся непосредственно перед
Ником   дверь,   казалось,   готова   была   вот-вот   рухнуть   под   натиском   неведомой,   но   явно
большой и мощной силы, причем сам он догадывался, кто именно наносил эти удары. Засов
пока выдерживал, однако никто не взялся бы утверждать, сколько еще времени ему суждено
выстоять.

Ко всему прочему кто-то пытался то ли ломом, то ли еще чем проделать отверстие в

искусственной   перегородке,   закрывавшей   одно   из   кухонных   окон.   Ага, –   смекнул   Ник, –

скорее всего, это была кочерга, та самая, что незадолго до этого находилась в руках Дэна. У
него   за   спиной   слышался   треск   ломаемого   дерева,   тогда   как   задняя   дверь   постепенно
подавалась под ударами топора. Разумеется, так она долго не простоит.

Несколько секунд он смущенно оглядывался по сторонам, пытаясь определить, имеется

ли у них хоть какой-то иной способ обороняться, кроме как бежать по лестнице на чердак.
Тем временем передняя дверь грохотала под натиском все той же сокрушающей силы, и Ник
понимал, что через несколько минут и эта преграда окончательно падет. Когда же в толще
задней двери также замелькала поблескивающая сталь лезвия топора, с него словно слетел
последний остаток нерешительности.

– Хватай Лауру! – крикнул он, устремляясь к лестнице на чердак. – Быстрее!
На ходу он споткнулся о верхний порожек лестничной площадки, но все же устоял на

ногах и, пригибаясь, устремился к матрасам и поспешно оттащил один из них в сторону,
оставляя   достаточно   места,  чтобы   можно   было  закрыть   дверь.  Следующим   настал  черед
комода. В общем-то, чтобы сдвинуть такую тяжесть, потребовалась бы сила как минимум
двух человек, однако в Нике внезапно прорезалась небывалая, яростная мощь; боли он уже
не чувствовал и лишь повторял про себя, что будь он проклят, если именно сейчас позволит
этим гадам убить себя. Мышцы его тела напрягались и вздымались под кожей, тогда как
массивные ножки комода хоть и нехотя, отчаянно царапая по грубому деревянное полу, но
все же ползли в сторону. Ник подтащил его ко входу, также оставляя место лишь для того,
чтобы   можно   было   проникнуть   внутрь.   Если   женщины   почему-либо   замешкаются,   он
попросту столкнет всю эту громаду вниз и проломит кому-нибудь из наступающих башку, а
если   повезет,   то   и   пару.   Подхватывая   упавший   на   пол   револьвер,   он   наконец   заметил
стоявшую у стены косу, схватил ее и кинулся на лестницу.

Марджи как раз тащила Лауру через гостиную, когда кухонная дверь наконец рухнула, с

силой грохнулась на стол, и внутрь, падая на пол, ввалился лысый громила. Со всех сторон
его окружали дети, которые первыми увидели девушек; пока лысый все еще поднимался на
ноги, они с криком устремились к Марджи.

Ухватившись одновременно за руку и короткую стрижку Лауры, та что было сил тянула

ее в сторону лестницы, однако продвигались они медленно, слишком медленно, и в какой-то
момент нервы Марджи не выдержали.

* * *

– Шевелись! – закричала она на Лауру, увидев бегущих к ним детей. – Ну, двигайся, ты,

сука!

Однако даже столь грубый окрик ничуть не убыстрил движений Лауры, которая лишь

принялась осматривать широко раскрытыми от ужаса глазами окружавшее ее пространство.
А   затем,   через   какую-то   долю   секунды,   дети   сомкнулись   вокруг   них   буквально   со   всех
сторон, перегораживая им путь. Марджи слишком хорошо помнила, что они сотворили с
Дэном и Ником, и потому со всей отчетливостью представила себе, как они волочат ее тело
вниз по лестнице. Лысый также наконец встал на ноги и, вытянув вперед руки, пошел ей
навстречу, тогда как через распахнутую дверь в помещение просачивались все новые дети – с
ножами в руках, ухмыляющиеся, по-звериному подвывающие и снова щерящиеся. Коротко
вскрикнув, она бросила Лауру и со всех ног устремилась к лестнице.

Ну так подыхай, толстозадая сука, – подумала она, – а я из-за тебя не хочу умирать.

Боже, помоги мне...

Неожиданно у Марджи подвернулась нога, и она всем телом грохнулась на лестницу. И

в тот же миг крохотные, увенчанные острыми ноготками пальцы вцепились в ее лодыжки. Ей
удалось   на   мгновение   вырваться,   и   в   то   же   мгновение   у   нее   над   головой   грохнул
оглушительный выстрел – Марджи увидела, как наседавший на нее томила вдруг запнулся и,
выкатив глаза, схватился за кисть руки, точнее, бывшую кисть, ибо на сей раз Нику повезло и
он напрочь отсек ее выстрелом из «магнума». В следующий миг Марджи почувствовала, как

он с силой тащит ее наверх, к чердаку.

Громила отшатнулся назад и, споткнувшись о порог, завалился в кухню; из обрубленной

руки во все стороны брызгала кровь, тогда как сам он судорожно вертел ею над головой.
Затем он снова опустился на колени и, чтобы окончательно не свалиться на пол, ухватился
здоровой рукой за край стола. Кровь уже образовала на полу небольшую лужицу, которая
стала медленно стекать в угол комнаты.

Дети же тем временем гурьбой поднимались по лестнице. С того места, где она лежала

у края лестничной площадки, Марджи слышала, как Ник колотит пустым револьвером по
стене, и тут же смекнула, что он все еще находится в дверном проеме.

Нет! –  Подумала  она. –  Уходи,  уходи   внутрь!  Вслух  она   этого  выговорить  так   и  не

смогла. Подняв взгляд, Марджи увидела, как Ник, действительно стоявший в дверях, вдруг
взмахнул косой, и в ту же секунду ее оросил взмывший ввысь кровавый дождь, вслед за чем
голова одного из детей стала гротескно заваливаться на сторону и падать с плеч.

Марджи   услышала   их   разгневанные   и   одновременно   удивлённые   крики,   а   потом

увидела,   как   маленькие   дьяволята   столпились   рядом   с   обезглавленным   и   падающим   на
лестницу телом мальчика. И тут же послышался крик Лауры – крик погибающего, можно
сказать, уже погибшего человека. И вот Ник уже подхватил Марджи под руки и, бросив на
пол окровавленную косу, втащил внутрь помещения чердака, после чего яростно задернул
задвижку, а сверху стал наваливать матрасы. Марджи заставила себя подняться на ноги и
принялась помогать ему передвигать комод, чтобы еще больше укрепить ведущую на чердак
дверь.

Наконец-то вокруг нее образовалось безопасное пространство, хотя снизу по-прежнему

непрерывно доносились их ожесточенные стуки в дверь.

* * *

Стоя   у   основания   лестницы,   Лаура   с   изумлением   смотрела   на   странный   округлый

предмет, который, катился навстречу ей, чуть подскакивая на ступенях. Со стороны он мог
показаться ее собственным, почти зеркальным отражением – распахнутый рот, дикий взгляд,
губы, окруженные коркой крови и пены. Глядя на все это, она погрузилась в спасительное
забытье,   изредка   прерываемое   ее   отрывистыми,   отдаленными   воплями,   которые,   однако,
отнюдь не казались ей чем-то реальным и, тем более, угрожающим. Она уже не узнавала
интерьера окружавшей ее гостиной; никогда ранее ей не приходилось видеть и эту лестницу,
и этих маленьких людей которые с криками неслись мимо нее вверх по лестнице, а потом
достигнув верха, принялись с силой барабанить по двери. Она оказалась наедине с группой
незнакомцев, которые как будто участвовали в непонятной ей гонке за каким-то объектом,
также   кстати   сказать,   ей   совершенно   неведомым,   ибо   там,   за   дверью,   в   чем   у   нее   не
оставалось никаких сомнений, ничего и никого не было. Она и сама не смогла бы сказать,
откуда ей это известно – просто знала это, и все. Но ведь там и в самом деле лежали лишь
старые   журналы,   какие-то   газеты,   а   во   всем   остальном   это   был   всего   лишь   грязный   и
пыльный чердак.

Так что же, весь этот странный кровавый поток, который захлестнул сейчас весь дом,

был лишен какого-либо смысла и лишь сопровождал их поспешное продвижение наверх, к
чердаку, чтобы, вырвавшись оттуда через крохотное оконце, обрушиться сверху на землю,
подобно воде, вырывающейся из края садового шланга?

Лаура засмеялась. Чем-то это напомнило ей старую игру, которой они забавлялись еще

в средней школе. Они называли ее «китайской пожаркой»: когда машина останавливалась на
красный   сигнал   светофора,   они   распахивали   дверь,   выскакивали   наружу,   и   прежде,   чем
успеет зажечься зеленый, обегали вокруг машины минимум раз, а если получится, то и два,
после   чего   снова   забирались   внутрь   через   ту   же   самую   дверь,   через   которую   прежде
вылезали. Вот и сейчас она видела, как какие-то незнакомые ей люди вбегали через пролом в
кухонной двери, устремляясь затем в гостиную, а оттуда вверх по лестнице, на чердак, и при

этом ярким, разноцветным потоком струясь по всему дому и возвращаясь назад, подобно
маленьким черным тигренкам Самбо, которые вдруг превращались в масло. Вот и они скоро
перестанут   быть   людьми   и   превратятся   всего   лишь   в   стремительно   летящий,   багровый,
струящийся   по   всему   дому   поток,   тогда   как   сама   она   так   и   будет   стоять   у   его   берегов,
пребывая в полной безопасности и дикими глазами наблюдая за происходящим, поскольку
хотя все это и являлось всего лишь сном, являлось также и чудом, смешным, но в большей
степени всего лишь забавным – ну в самом деле, не чудно ли то, что люди превратились в
реку, наполненную какой-то яркой жидкостью, отчего сами они вовсе перестали походить на
людей?

Она села на пол рядом со своим зеркальным отражением и осторожно дотронулась

пальцем до его глаз; и в тот самый момент, когда веки отражения сомкнулись, ее собственные
ресницы   чуть   дрогнули   и   опустились.   Она   мысленно   представила   себе,   как   сидит   у
основания лестницы; и, несмотря на окружающую темноту, отчетливо видит мелькающие
вокруг черные тени.

Скорость летящего потока стала ослабевать, и она уже начала было подумывать о том,

чтобы рискнуть и, переступив через него, войти внутрь круга. Правда, сейчас это уже не
казалось ей столь же волнующим событием, как несколько секунд назад, когда поток... да,
исторгался, как если бы вокруг нее бушевала гроза или вдруг началось наводнение, и все же
ей казалось, что будет все же приятно войти внутрь этого круга; вот, сейчас она ощутит его
прохладное и освежающее прикосновение, и ей будет совсем не так страшно, как тогда, когда
поток бушевал столь неистово. А что, и в самом деле стоит попытаться.

Она опустила левую руку, намереваясь дотронуться до этого потока. Интересно, а эти

живые существа – это ведь были рыбы, не так ли? – смогут они укусить ее? Скорее всего
нет, –   подумала   Лаура   и   скользнула   рукой   внутрь   его.   Как   странно, –   пронеслось   в   ее
голове, – вовсе не прохладно, а даже тепло, и как приятно это прикосновение вязкой влаги к
ее сухим, потрескавшимся губам. Она сделала глубокий вдох и открыла глаза.

У нее на коленях лежала голова ребенка, повернутая лицом вверх.
Только   сейчас   она   поняла,   что   это   действительно   голова   ребенка,   поскольку   глаза

зеркального   отражения   были   бы   открыты,   точно   так   же,   как   и   ее   собственные.   Лаура
пристально всматривалась в это лицо, желая лишний раз убедиться в своей правоте. А потом
вдруг заплакала. Поток куда-то исчез, и на его месте – на лестнице – оказалось лишь какое-то
завывающее столпотворение, да еще разве что сохранившийся у нее на губах солоноватый
привкус   потока.   Она   подтянула   голову   ребенка   ближе   к   груди,   совершенно   не   ощущая
размеренную капель темной крови, которая, растекаясь по ее рубашке, стекала ей на живот,
словно гной из застарелой раны...

Теперь между ней и открытой передней дверью стояли лишь две маленькие, одетые в

какие-то лохмотья и молча взиравшие на нее девочки. Даже сейчас у нее не возникло и
мысли вдруг вскочить и побежать, покинуть этот дом – ведь в этом не было никакой нужды.
Она   лишь   снова   сомкнула   веки   и,   когда   девочки   стали   медленно   приближаться   к   ней,
принялась подсчитывать плавающих рыбешек.

* * *

А тем временем на лестнице двое мужчин пытались сокрушить заслон довольно-таки

тонкой   двери,   ведущей   на   чердак.   Снизу   до   них   доносились   стоны   громилы,   над   рукой
которого возились женщины, пытавшиеся остановить поток крови. Рядом, почти вплотную с
ними,   суетились   дети,   которым   хотелось   первыми   прорваться   наверх.   Тощий   просунул   в
образовавшийся разлом руку, отдернул задвижку и надавил – дверь даже не шелохнулась. Он
разгневанно глянул на брата. Оттолкнув детей в сторону, оба спустились на несколько шагов
вниз и с разбега разом кинулись на дверь – тот, что был в красной рубахе, метил ближе к
дверной ручке. Увидев, что дверь подалась на пару дюймов, оба довольно ухмыльнулись,
после чего снова отошли, чтобы предпринять очередную попытку.

* * *

Внутри, на чердаке, Ник матерился и изо всех сил пытался задвинуть комод на прежнее

место. Он злился на себя за то, что они столько времени потратили впустую, тогда как вполне
можно было спуститься за гвоздями и молотком и накрепко заколотить дверь. Что и говорить,
это   было   его   упущение.   Сейчас   же   он   слышал,   как   они   колотят   по   дверной   панели,   и
прикинул, что даже навалившись телами на комод, они с Марджи едва ли смогут сдерживать
натиск более нескольких минут. Значит, придется прыгать.

Ник прикидывал про себя, всели из тех людей, что копошились внизу, собрались в доме.

А   вдруг   некоторые   остались   снаружи   и   поджидают   их   появления?   Прямо   под   окнами?
Раздался очередной громовой удар по двери, и комод снова сдвинулся на пару дюймов.

– Так дело не пойдет, – сказал он.
Марджи кивнула. Она стояла так близко от него, что он чувствовал запах ее пота и

ощущал щекой горячее дыхание. На секунду выглянув в окно, он сказал:

– Ты первая.
Марджи посмотрела на него, раскрасневшаяся и испуганная.
– Но как же я...
– Крыша как раз у тебя над головой и выступает вперед примерно на фут. Дотянись до

нее руками, как следует уцепись, вытяни вниз ноги и падай – просто падай вниз, тихо и
спокойно. Если попробуешь как-то иначе, непременно сломаешь себе шею. Не разжимай рук,
пока не перестанешь раскачиваться, покуда твои ноги не окажутся параллельно стене дома.
Падая, постарайся чуточку согнуть ноги в коленях, чтобы смягчить приземление.

Он заметил, как по лицу Марджи проскользнуло выражение полной безнадежности,

даже обреченности. Оставалась, правда, еще одна возможность, но о ней он не решался даже
упоминать, поскольку понимал, что для этого у нее явно не хватит сил. Он оставлял ее для
себя, как говорится, на всякий случай, если сорвется первый вариант.

– Марджи, – сказал он. – Придется прыгать. Ты только не бойся. У тебя получится,

уверяю, все будет как надо. Мне кажется, что сейчас все они собрались в доме. Как только
окажешься снаружи, тут же беги в сторону леса и дожидайся меня. Постарайся, чтобы тебя
не   заметили,   а   потом   постарайся   найти   меня.   Если   не   получится,   если   со   мной   что-то
случится, беги со всех ног. А сейчас не забудь самое главное: когда будешь падать, держи
колени чуть согнутыми. Поломанные ноги нам никак не нужны.

Он слегка улыбнулся ей. Ну вот, это уже лучше.
– Поторопись, – сказал Ник.
Марджи отошла от комода, и тут же снаружи раздался очередной оглушительный удар

по двери.

– Да, и вот еще что... – сказал он.
Марджи обернулась, и он увидел, что в глазах девушки застыли слезы. Только сейчас до

него дошло, что именно надо было сказать ей, давно уже следовало. – Кроме тебя у меня
теперь никого не осталось. И я тебя чертовски люблю. Всегда любил. Тебя и Карлу, вас
обеих. Постарайся, чтобы с тобой ничего не случилось.

Ник   почувствовал,   как   ее   губы   скользнули   по   его   губам,   и   уже   через   секунду   она

оказалась у окна.

Он увидел, как Марджи сначала высунула наружу голову, потом правую руку, левую, и

принялась нащупывать ею край крыши. Ему было видно, как напряглись ее тоненькие плечи,
когда она стала дюйм за дюймом вытягивать себя наружу – сначала скользнув по оконной
раме   ягодицами,   затем   бедрами,   и   наконец,   замирая   от   страха,   икрами.   И   вот   вся   она
оказалась за окном, опершись сначала одной ногой о край подоконника, потом обеими. В
таком положении она застыла на короткое мгновение, а потом стала смещать центр тяжести
со всей ступни на одни лишь мыски, медленно и осторожно подступая к краю подоконника,
покуда не оказалась вся за его пределами, всем телом вытянувшись вдоль стены дома.

Нику удалось выдавить из себя невеселую улыбку. А что, следовало признать, что пока

все   ее   действия   были   достаточно   разумными   и   хладнокровными.   Что   и   говорить,
смекалистая оказалась девчонка, и если кому-то из них и суждено было спастись, то этим
человеком, скорее всего, должна была стать именно она.

Он услышал ее судорожный вздох, когда тело качнулось от окна и, напрягши руки,

зависло над пустотой, потом пару секунд помаячило в воздухе и вслед за этим неожиданно
исчезло.

* * *

Марджи   казалось,   что   она   падала   целую   вечность.   Ей   хотелось   сделать   вдох   и   не

получалось, словно она забыла, как это делается. Легкие словно стремились вытолкнуть из
себя   воздух,   хотя   она   всячески   заставляла   их,   напротив,   вогнать   его   внутрь.   Падая,   она
чувствовала,   что   делает   это   как-то   не   так,   что   не   полностью   добилась   вертикального
положения. Непроизвольно и как-то натужно перед глазами замаячили всевозможные образы.

Падение на спину – жуткий шлепок, с хрустом. Падение лицом вниз – руки нелепо,

беспомощно   вытягиваются   вперед   и   в   стороны.   Падение   головой   вниз,   на   щебеночное
покрытие,   которого,   о   чем   она   прекрасно   знала,   там   не   было   и   в   помине   –   в   итоге
мучительная, захлебывающаяся в собственной крови агония.

Дом становился все ближе и ближе, и ей казалось, что именно он падает на нее, а не она

приближается   к   земле,   и   что   через   несколько   мгновений   он   окончательно   завалится   и
подомнет ее под своими обломками. И вот она увидела, как какие-то грязные, неряшливо
одетые дети стоят над ее исковерканным, покореженным телом. А достаточно ли она согнула
колени, о чем предупреждал ее Ник? Трудно сказать. У Марджи было такое ощущение, что
стоит ей совершить хотя бы малейшее движение, как тут же нарушится тот шаткий баланс,
который она доселе сохраняла, и ее голова тут же грохнется о твердь земли. Она помнила,
что, едва отпустив край крыши, тут же подогнула ноги, а потому надеялась лишь на удачу,
что   все   так   и   получится.   В   ее   воображении   снова   возникла   фигура   Ника,   которая   летит
следом за ней и падает в кучу окровавленной плоти, которая некогда была ее собственным
телом. Все это она увидела в какую-то долю секунды до того, как действительно рухнула на
землю.

Она   тут   же   почувствовала,   как   судорожно   прогнулись   лодыжки,   ощутила   резкую,

пронзительную боль в бедрах и коленях, о которые с силой ударился подбородок, вслед за
чем откуда-то из глубины рта потекла кровь. И вот неожиданный, мощный удар ягодицами
обо что-то твердое, тогда как легкие с натужным хрустом словно выплеснули наружу все
свое содержимое, оставив ей лишь возможность хватать ртом воздух, и перед глазами на
фоне   непроглядной,   похожей   на   плотный   экран   темени,   заплясал   хоровод   крохотных
огоньков.   Марджи   почувствовала,   как   где-то   в   глубине   головы   зарождается   чудовищная,
боль, однако, несмотря на это, понимала, что все же достигла земли, что все еще жива и даже
ничего себе не сломала. И в тот же миг в груди ее всколыхнулась волна небывалого восторга.

Но   как   только   взгляд   ее   начал   различать   давно   знакомые   предметы,   вокруг   снова

замельтешили все те же детские фигуры.

* * *

Ник увидел их на несколько секунд раньше, к тому времени уже цепляясь руками за

край крыши. Именно в ней теперь заключалось его спасение. Самым трудным было вылезти
в окно – на какое-то ужасное мгновение ему вдруг показалось, что правое плечо так никогда
и   не   сможет   протиснуться   наружу.   Он  плотно,   что   было   сил   прижал  локоть  к   животу   и
остервенело   рванулся   плечом   вперед;   каким-то   образом   ему   удалось   нащупать   наиболее
широкий участок оконного проема, в который проскользнуло и остальное тело. Раненая нога
отдавала   ноющей   болью,   пульсировавшей   в   такт   бешеному   сердцебиению.   Стараясь   не

обращать на нее внимания, он нащупал руками край крыши, слегка подтянулся и вскоре
почувствовал под ногами твердь подоконника, после чего через голову закинул их на крышу
– слава Богу, что за плечами были занятия гимнастикой в Вестсайдском университете. Как бы
то   ни   было,   но   ему   удалось   сделать   это,   хотя   еще   полгода   назад   молитва   даже   не
понадобилась бы. Откуда-то снизу послышался треск дерева  и грохот  падающего на пол
комода: преграда по пути на чердак оказалась сломлена. Распластавшись по поверхности
крыши, Ник заглянул вниз.

Марджи, судя по всему, не пострадала и в данный момент стояла и оглядывалась в

поисках пути к бегству. Ник сразу смекнул, что такового у нее не было – девушку со всех
сторон окружали дети, потрясавшие длинными палками и ножами. В животе у Ника словно
образовалась пустота. Он увидел, как один из мужчин выглянул из окна, посмотрел вниз и
тут же скрылся внутри дома. Вслед за этим послышался топот бегущих по лестнице ног.

Вскоре все они оказались внизу – с детьми, тем самым громилой с оторванной левой

кистью и двумя женщинами. Лаура оказалась между ними, и Ник искренне удивился тому,
что она все еще жива. А что, – пронеслось у него в голове, – может, не все еще потеряно?
Может, они и в самом деле не убьют их, а сам он еще успеет что-то сделать?

Он увидел, как глаза Марджи метнулись вверх, и, рискуя быть обнаруженным, махнул

ей. Ему хотелось подать ей знак, показать, что он все еще жив, и, если такое было еще
возможно, хоть как-то приободрить ее. Заметив ее легкий кивок, он снова перевел взгляд
вниз.   Если   бы   только   ей   удалось   сохранить   голову   на   плечах,   а   уж   он-то   обязательно
попытается спасти ее. Чуть отодвинувшись назад, в темноту, Ник затаился и стал ждать.

Судя по всему, нападавшие были убеждены в том, что ему удалось ускользнуть от них.

Поначалу было много совершенно неразборчивых криков и ругани, после чего двое мужчин
– двое целых мужчин, что он отметил к своему явному удовольствию – медленно двинулись
в сторону зарослей кустарника. Он слышал, как они то бегали из стороны  в сторону, то
останавливались, явно прислушиваясь, то снова переходили на бег, громко шелестя ветками
кустов. Ник невольно порадовался тому, что в данный момент его там не было, поскольку
сразу заметил, что эти люди чувствовали себя в лесу как дома.

Остальные между тем поджидали их возвращения, хотя через некоторое время из леса

вернулся   лишь   один   из   преследователей   –   тот   самый   тщедушный   мужичонка   с   чахлой
бородой. Ник догадался, что второй, «красный», остался в лесу, пытаясь найти его. Между
тем   Лаура,   опустившись   на   колени,   пребывала   в   ступорозном   состоянии;   тощий   рывком
поставил ее на ноги, повернул к себе спиной и толкнул обеих девушек в сторону горевшего
на   холме   костра.   Пожалуй,   для   одной   ночи   с   них   достаточно, –   подумал   он. –   Они
возвращаются домой. Ну что ж, это мне только на руку.

Ник   понимал,   что   теперь   все   зависит   только   от   него   одного,   и   буквально   ощутил

внезапно свалившееся на плечи бремя ответственности. И все же на протяжении нескольких
минут он совершенно не представлял себе, что делать дальше. Без машин и телефона они
пребывали в полнейшей изоляции, а к тому моменту, когда ему удастся отыскать еще один
дом, Марджи и Лаура, скорее всего, будут уже мертвы. Сколько же пройдет времени, пока
они не надумают убить их? – подумал Ник. – Скольким временем я располагаю?

Ответа   на   свой   вопрос   он   так   и   не   нашел   и   лишь   почувствовал,   как   все   больше

погружается в пучину отчаяния и самобичевания. Эти люди напали и едва было не лишили
его жизни, точно так же, как сейчас они захватили и угрожали жизням двух женщин, которых
он любил. Еще одна, которую он любил больше всех, уже лежала мертвая, причем прежде,
чем умереть, пережила жуткие мучения. Он не мог позволить, чтобы то же самое случилось
также и с Марджи. Словно охваченный странным изумлением, он вспомнил, как стоял тогда
на   ступенях   ведущей   на   чердак   лестницы,   и   к   нему   как-то   разом,   неожиданно,   пришло
осознание того, что именно он сделает. Резким движением насадив очки на переносицу. Ник
замер, выжидая удобного момента.

* * *

Сейчас   все   его   чувства   были   до   предела   обострены.   Наблюдая   за   тем,   как   дикари

медленно бредут в сторону костра, Ник почти не шевелился – разве что на самую малость
повернул   голову,   чтобы   проследить   за   их   продвижением   вверх   по   склону   холма,   и
определить, куда именно они двигаются. Он услышал, как пронзительно закричала Марджи,
проходя мимо обугленного трупа своей сестры, а потом все стихло.

Когда процессия почти скрылась из виду, он медленно перекинул тело через карниз с

противоположной   от   них   стороны   дома,   и,   нащупав   ногами   алюминиевую   водосточную
трубу, бесшумно опустился на землю, стараясь что было сил не выдать голосом адскую боль
в   ноге,   молнией   взметнувшуюся   от   бедра   аж   к   самой   щеке.   Ожидая   в   любой   момент
появления   «красного»,   Ник   стал   подбираться   ко   входу   в   дом;   пока   все   было   тихо   и
относительно безопасно. Он проник внутрь.

И   тут   же   принялся   взглядом   обшаривать   захламленное   пришельцами   помещение   в

поисках револьвера, моля Господа лишь о том, чтобы они оставили его в доме. Револьвер
значил для него сейчас в буквальном смысле все. Он отыскал его на полу в гостиной, рядом с
лестницей на чердак, и вспомнил, как в сердцах швырнул бесполезное оружие в одну из
нападающих   женщин,   матерясь   и  проклиная  судьбу  за  то,  что  рассыпал патроны  по   дну
багажника.   Впрочем,  у  механизмов  была  одна  положительная  сторона   –  их  почти  всегда
можно было завести снова.

Ник потянул на себя затвор и проверил спусковой крючок – вроде бы от удара ничего не

сломалось,   все   работает.   Сунув   револьвер   за   пояс,   Ник   неслышно   направился   в   сторону
кухни, и, стараясь действовать максимально бесшумно, принялся один за другим выдвигать
ящики столов в поисках карманного фонаря. Наконец отыскал его – луч оказался слабым, но
все же это было лучше, чем ничего. Оставив ящики в открытом положении, он на цыпочках
двинулся в сторону двери и, дойдя до нее, огляделся. Вроде бы, все спокойно.

Направляясь к машине, Ник извлек из кармана связку ключей и выбрал нужный ему –

от багажника. Быстро откинув его крышку, опустил фонарь глубоко внутрь, стараясь, чтобы
наружу не вырвался ни единый проблеск света. Собрав с дна все остававшиеся патроны, он
выключил фонарик и вернулся назад к дому, держась спасительной тени его стен; там же
заполнил все ячейки барабана патронами, а оставшиеся положил в карман, сунув в другой
ключи от машины.

Ник решил обойти костер, двигаясь по широкой дуге и держась наиболее густой тени.

Еще   днем   он   заметил,   что   в  сторону   ручья   тянется   узкая   тропинка,   и   предположил,   что
дикари, скорее всего, двинулись именно по ней, по крайней мере, в начале своего пути. Он
также смекнул, что с полубессознательной Лаурой на руках они едва ли смогут передвигаться
достаточно быстро. Ну что ж, Лаура, спасибо тебе хотя бы за это, – подумал Ник.

Насколько он мог припомнить, сейчас у них оставалось семеро детей, две женщины и

трое мужчин, один из которых держался где-то сзади, в лесу, а еще один был серьезно ранен
– лишился руки и, судя по лужам на полу гостиной, нескольких кварт крови. В принципе,
если действовать достаточно быстро, и при некотором элементе везения, он мог бы вывести
из строя обоих мужчин, женщин и пару подростков. Правда, для этого нужно будет сделать
так,   чтобы   каждый   выстрел   попал  в  цель,   после   чего   –   при   условии,   что   «красный»   не
подкрадется к нему сзади – можно будет перезарядить револьвер.

В какой-то момент Ник пожалел о том, что не прихватил из сарая топор или, по крайней

мере, кочергу, но тут же вспомнил, что топора там уже нет. Они взяли его с собой; они
вообще   взяли   абсолютно   все,   оставив   ему   лишь   это   –   ладонь   скользнула   на   рукоятку
торчавшего   из-за   пояса   револьвера.   Что   и   говорить,   даже   с   остающимися   пятерыми
сопляками придется основательно повозиться, однако, если судьба и дальше будет на его
стороне, а сам он не станет мешкать, то по очереди разделается со всеми. Именно это он и
намеревался сделать.

Первый   убитый   будет   в   отместку   за   Карлу.   Вытащив   из-за   пояса   револьвер,   Ник,

практически невидимый и укутанный прохладным покрывалом темноты, стал углубляться в

лес.

03.30.

Патрульный полиции штата Дэйл Уиллис вылез из машины, широко расставил свои

длинные ноги, оперся задом о дверцу и закурил. Ему просто надоело сидеть в машине, вот и
все. Что бы здесь ни происходило, сейчас со всем этим было уже покончено – по крайней
мере,   именно   так   все   выглядело, –   и   вскоре   должны   были   подъехать   Питерс   с   Сэмом
Ширингом. Но Боже ж ты мой, ну и вид был у этого местечка! Причем, судя по всему,
случилось   все   это   относительно   недавно.   В   общем,   он   предпочитал   находиться   снаружи
машины – так оно все же как-то надежнее.

Взять хотя бы ту тушу, что висела над костром. Трудно было поверить в то, что когда-то

она являлась человеческим телом. Разумеется, в этом у него не было никаких сомнений,
однако   от   осознания   данного   факта   легче   как-то   не   становилось.   Некоторые   же   вещи,
казалось, и вовсе находились за рамками нормального человеческого восприятия. Смерть
всегда есть смерть, даже такая.

Смерть и налоги, – вспомнил он слова одного из наставников в полицейской школе,

который день за днем вдалбливал в их головы  сентенции насчет неизбежности смерти и
налогов. И все же ни в какой школе их не учили тому, от чего – как в данном случае – можно
было запросто получить заворот кишок.

По крайней мере, ясно одно, – подумал Уиллис. – Про такие вещи ни в какой школе не

учат. Он снова глянул в сторону кострища.

А ну-ка девочка, распали огонек моей души. Ну надо же, срань Господня.
Первое,   на   что   он   обратил   внимание,   был   курившийся   над   холмом   дымок.   Потом

заметил   горящие   фары   машины   и   дом,   светящийся   изнутри   как   рождественская   елка.   А
потом увидел и все остальное. И самое главное, опоздал-то он, судя по всему, на какие-то
полчаса, не более того. Да, ну и события здесь разворачивались, нечего сказать. И кто бы ни
был повинен в случившемся, ему никак не хотелось бы повстречаться с этими парнями в
темном переулке, это уж точно.

Уиллису не раз доводилось видеть трупы – на шоссе они встречались сплошь и рядом.

Обгоревшие, раздавленные. Черт, однажды даже видел парня, которому засохший сук дерева
пропорол лобовое стекло машины и вонзился прямо посередине лба. И все же даже самый
поверхностный осмотр этого места показался ему чем-то вроде экскурсии в ад. Взять хотя бы
тот   обугленный   кошмар   над   костром.   Или   парень,   все   внутренности   которого   были
разбросаны   по   окружавшей   его   траве.   Или   еще   один,   тот,   что   лежал   на   кровати   с
рассеченным, зияющим горлом. И чей-то оторванный кулак до сих пор валяется в углу...

А   эти   дети.   Голова   одного   лежала   футах   в   пятнадцати   от   тела;   другой   –   снаружи,

вообще без головы. Похоже на то, что там поработала крупнокалиберная пуля. Или взять
женщину, если, конечно, тот выпотрошенный и смердящий, что твой пустой пакет из-под
молока недельной давности, каркас вообще можно было назвать женщиной. Уиллис покачал
головой. Все это скорее напоминало самое настоящее поле битвы. Нет, здесь определенно
кое-кто окончательно свихнулся, вроде той шлюхи, что решила поселиться в Ватикане.

А   ведь   он   еще   мальчишкой   знал   этот   дом.   Да   старый   Парке   в   гробу   бы   трижды

перевернулся, если бы узнал, что подобное произошло не где-нибудь в большом городе, ну,
там в Нью-Йорке, например, а на его собственной земле. Слава Богу, что старик уж десять
лет как лежит в земле сырой. Что и говорить, твердых моральных принципов был дед, и
своих Джо и Ханну тоже воспитывал в том же духе, в котором растил его собственный отец.
Ни ругнись, ни выпей, ни оплеуху жене не отвесь.

Правда, самой Ханне случалось все же получить пощечину от того типа, за которого

она потом вышла замуж – Бейли, что ли его звали? – хотя сама никогда не давала ему сдачи.
Да старик просто пришиб бы ее, если бы она осмелилась на нечто подобное. А потом у
Ханны и Фила Бейли появились дети, которые поселились в Портленде, а в эти места даже и

не наведывались, разве что при случае сдавали дом кому-нибудь, да и то, если желание было.
И вот сейчас у Уиллиса почему-то возникло такое чувство, будто именно все это и привело к
тому, что случилось, ко всем этим смертям и резне. Новое поколение. На протяжении жизни
трех поколений находиться в этих местах было безопаснее, чем выпить бутылку пепси-колы,
и никто себе ничего такого не позволял – ну, разве что несколько парней, у которых водились
большие деньги.

Он отшвырнул окурок и достал новую сигарету.
Вскоре между деревьями заметались лучи фар и Уиллис расслышал грохот тяжелого

«крайслера» Питерса, катившего по старой и разбитой грунтовке. Ну что ж, поломает здесь
шеф голову, это уж точно, – подумал он. Впрочем, надо создать видимость какой-то работы.

Он   подошел   к   открытому   багажнику   «доджа»   и   посветил   внутрь   карманным

фонариком. Смотреть смотри, но ничего не трогай, – сказал он себе. – Хоть пальцем до чего-
нибудь дотронешься, и Питерс потом тебе за это уши отрежет.

Когда машина Питерса подъехала к обочине, Уиллис поднял взгляд, посветил себе под

ноги   фонариком   и   пошел   навстречу.   За   рулем   сидел   Сэм   Ширинг;   вид   у   парня   был
основательно помятый.  А все же  интересно,  откуда  у самого-то Питерса берется  вся эта
бездна энергии? С такой массой того и гляди удар хватит – кстати, все знали, что однажды
подобное   уже   случилось,   к   счастью,   правда,   несильно, –   но   старый   хрыч   все   никак   не
унимался. Ну что ж, ему виднее.

Уиллис улыбнулся.
– Крутая ночка выдалась, Джордж, – произнес он. – Ох крутая. Ты только взгляни, что

здесь произошло!

Питерс вылез из машины.
– Что здесь у тебя стряслось, Дэйл?
Уиллис пристально вгляделся в лицо шефа. Ну что ж, выглядит довольно неплохо, нет,

и в самом деле ничего. А ведь наверняка его самого тоже с постели подняли.

– Не дом, а сплошное кладбище. Повсюду трупы, – сказал он.
– Что за трупы?
– Хотел бы и я это знать, Джордж. Один над костром висит – шашлык из него хотели

приготовить, что ли, черт бы их побрал. Картинка, скажу я тебе, не приведи Господь во сне
такое увидеть.

– Дети?
– Кажется, они. Как мне представляется, мы все же наткнулись на следы тех самых

детей, которых ты искал. Да куда там, точно они.

Они направились к дому; первым, размашисто шагая, шел Уиллис. Питерс остановился

перед черным «доджем» и огляделся. Да, это были определенно те самые дети. У одного от
головы почти ничего не осталось, у другого голова – а может, это была девчонка? – почти
отделилась от туловища.

– Боже Правый... – только и смог вымолвить он.
– Внутри тоже кое-что имеется, – заметил Уиллис.
Питерс посмотрел на Ширинга, который, казалось, окончательно очухался ото сна, хотя

лучше ему от этого отнюдь не стало.

– Сэм, – сказал он, – вызови сюда еще несколько машин. И коронера тоже пригласи.

Уиллис, живой кто-нибудь остался?

Вопрос   этот   он   задал   так,   ради   проформы,   поскольку   сам   прекрасно   знал,   какой

последует ответ.

– Ни души. Хотя не исключено, что скорая все же понадобится.
– Это еще почему?
– Похоже на то, что кто-то ушел отсюда без одной руки. Не знаю, где сам этот парень,

но кисть его валяется на полу. Кулачок, скажу я тебе, солидный.

– О'кей.   Сэм,   скорую   тоже   вызови.   И   скажи,   чтобы   парни   в   участке   выяснили,   кто

сдавал этот дом и кто снимал его. Сколько всего людей здесь жило, их имена, описание

внешности. Да, свяжись с патрульной службой – одна из этих машин, судя по номерам, взята
напрокат. Выясни, кто ее арендовал и когда. И учти, что все эти сведения мне нужны еще
вчера, понял?

– Понял, – мрачно кивнул Ширинг.
– Ну, пошли посмотрим, – сказал Питерс Уиллису, и они ступили через порог.
Через   двадцать   минут   с   осмотром   было   покончено.   Питерс   увидел   все,   что   хотел

увидеть, и Уиллис повел его на холм, к дымящемуся кострищу.

Что до Питерса, то для него вид нанизанных на жердь человеческих останков оказался

похлеще всего остального вместе взятого. Он вообще плохо реагировал на обгорелые раны, и
то, что предстало перед его взором сейчас, превосходило все, что ему доводилось видеть
когда-либо   раньше.   Это   оказалась   отнюдь   не   обуглившаяся   рана   –   это,   как   справедливо
заметил Уиллис, был самый настоящий шашлык. Повсюду перед входом в дом и вокруг него
валялись разбросанные кости и обкусанные куски мяса, тогда как сейчас ему представилась
возможность   увидеть   то,   кому   все   они   когда-то   принадлежали.   Определенно,   шашлык,
причем сразу и не скажешь, мужчина это был или женщина. Впрочем, достаточно было уже
того, что явно человек. Судя по всему, самые жуткие фрагменты рассказов старого Доннера и
миссис   Уэйнстайн   и   в   самом   деле   находили   свое   подтверждение.   Поначалу   он   еще
подумывал о том, что старик попросту слишком уж дал волю собственному воображению и
напридумывал монстров и привидений там, где на самом деле были всего лишь безумцы и
идиоты,   так,   самое   банальное   человеческое   зло.   Сейчас   же   он   начал   подозревать,   что
серьезно недооценил этих людей.

Теперь   он   определенно   знал   две   вещи,   которые   еще   двадцать   четыре   часа   назад

оставались ему совершенно неведомыми, причем от первой ему стало плохо, а вторая его
основательно испугала. Первая заключалась в том, что они убивали и пожирали свои жертвы,
а вторая – что у них в стае были и взрослые.

Валявшаяся на полу кисть явно принадлежала белому мужчине, причем отличавшемуся

поистине   громадными   размерами.   Рука   была   грязная,   можно   сказать,   трудовая:   обильно
поцарапанная   с   тыльной   стороны   и   с   основательно   задубевшей   ладонью.   Она   не
принадлежала ни одной из обнаруженных жертв – и у лежавшего на кровати мужчины с
рассеченным горлом, и у того, кого нашли перед домом, руки были гладкие, почти нежные.
Типично городские руки. Эта же давно привыкла иметь дело с деревом, землей и камнями.
Кстати сказать, как и у женщины. И – Боже Правый! – даже у детей.

Питерс наблюдал за тем, как Уиллис заливал из фляги последние дымящиеся в костре

головешки. Останки нанизанного на вертел обугленного тела они решили не трогать – пусть
фотограф   снимет   во   всех   ракурсах.   Этой   ночью   –   подумал   Питерс, –   фотографу   вообще
работы хватит.

– Уиллис, как далеко отсюда до океанского берега? – спросил он.
– Пожалуй,   мили   две.   Насколько   я   помню,   отсюда   туда   ведут   две   тропы.   Вот   эта,

которая тянется вдоль ручья, а чуть ниже по течению начинается еще одна, которая выводит
прямо к береговой линии. Ребятами мы часто ими пользовались, когда ходили туда, чтобы
порыбачить после прибоя. Правда, никогда толком ничего не ловили.

– А какие-нибудь пещеры, или что-то в этом роде, там есть?
– Сейчас прямо так и не припомнишь. Возможно, и есть кое-где.
Со своего места на вершине холма Питерс заметил промелькнувший в отдалении свет

автомобильных фар. Долго же они сюда добирались. Он увидел, как к нему бежит Ширинг.
Вечно он всюду бегает, – подумал Питерс. – Впрочем, отчасти я сам тому виной. Хотя, если
разобраться, вся эта беготня только помогает ему поддерживать хорошую фигуру.

Он немного завидовал молодости и силе Ширинга.
– Кажется, удалось узнать то, что нас интересовало, – проговорил помощник.
– Что именно?
– В участке выяснили, что дом был снят через агентство «Кинг Риэлти». Мы разбудили

миссис Кинг, и она сообщила, что ее клиенткой была некая мисс Карла Спенсер из Нью-

Йорка. Кроме нее в договоре никто не значится. Никаких мужчин. Но миссис Кинг сказала,
что, по словам мисс Спенсер, у нее есть сестра и та вроде бы собиралась однажды наведаться
к ней в гости. Правда, она не уточнила, когда именно собиралась приехать эта сестра.

– Черт, – буркнул Питерс, – именно этого я и опасался.
– Чего именно? – уточнил Ширинг.
– На   одной   машине   нью-йоркский   номер,   на   другой   –   номер   местной   компании   по

прокату. Всего у нас три жертвы, включая ту, что на костре. Двое из них мужчины. Эта –
тоже, возможно, мужчина, а может, и женщина. Предположим, что это женщина. Ну, парни, и
что из этого следует?

– Из этого следует, что осталась еще одна женщина, – вставил Ширинг и заглянул в

свои   записи. –   Номер   на   взятом   на   прокат   «пинто»   зарегистрирован   на   имя   мисс   Карлы
Спенсер,   Нью-Йорк,   значит,   черный   «додж»   принадлежал   гостям.   Возможно,   сестре   или
одному из ее двух приятелей-мужчин. Следовательно, где-то поблизости бродит еще одна
женщина. Возможно, сама Карла спенсер, возможно – ее сестра.

– Значит, у нас имеется еще одна потенциальная жертва, – заметил Уиллис. – Кто-то, за

кем они сейчас гоняются. Черт бы все это побрал!

– Вот именно, – кивнул Питерс. – По меньшей мере одна. А так их могло быть и с

полдюжины.  Как  только  коронер  с  подмогой взберутся  на  холм,  надо  будет  внимательно
обследовать дом на предмет идентификации следов. Это может натолкнуть нас на какие-то
мысли.

Он заметил, как лучи фар сделали поворот. Определенно, это они. Чуть нахмурившись,

Питерс вздохнул – это был вздох грузного человека, вздох с присвистом.

– Проблема заключается в том, – произнес он, – что мы до сих пор не знаем, сколько

вообще   этих   сукиных  сынов   бродит   по   округе.  Я   понимаю,  что   в  любом   случае   на   них
придется объявлять охоту, однако мне до сих пор неизвестно, кого я встречу, утку или гору
динамита. – Он на секунду задумался, глядя на приближающиеся огни машин. – А потому у
меня   возникла   одна   мысль.   Посмотрим,   как   вы   к   ней   отнесетесь.   Предлагаю   собрать
маленькую армию; мобилизовать абсолютно все машины, которые только сможем найти.

– А что, неплохая идейка, – осклабился Уиллис. – Мне лично нравится.
Ширинг кивнул.
– Мне тоже.
Охватившее вслед за этим всех присутствующих чувство облегчения было настолько

явным, что стало почти осязаемым. Что и говорить, оба парня порядком струхнули. Питерс,
который также увидел тела убитых, мог сказать про себя то же самое. Только в запасе для них
у него оказалась еще одна страшилка.

– Но, боюсь, есть еще одно обстоятельство, которое вам, возможно, понравится чуть

меньше, – сказал он.

– Какое же? – спросил Уиллис.
– Шутки шутить в данном случае я не намерен. Мы здесь напали на вполне конкретный

след, но он может очень быстро остыть. Поэтому на поиск упомянутых мною машин я вам
даю ровно десять минут. И если через десять минут их здесь не окажется – или, скажем, вы
найдете их через одиннадцать минут, – то можете их тут же отпустить. Потому что лично я
буду сидеть здесь и размышлять над тем, что делать дальше, тогда как вы, парни, сами, одни,
на пару отправитесь на поиск преступников. Времени на проволочки у нас нет.

– Боже Правый, Джордж, – пробормотал Ширинг.
– Действуйте, – сказал Питерс. Ему давно хотелось отучить помощника от хныканья;

полицейскому это вредно. – Действуйте и, если понадобится, можете хоть под зад их пинать,
но соберите всех здесь. Быстро.

На короткое мгновение ему чертовски захотелось выпить, причем отнюдь не пива. Он

глянул на висевший на вертеле труп.

– Ну что ж, хорошо, что наши парни еще не успели позавтракать.

04.08.

Они нисколько  не сомневались в том, что последний мужчина  также  отыщется. Их

старший – тот самый, в красной рубахе – был отменным охотником. И все же в данный
момент в пещере царил переполох, необычный даже для них. Никто из присутствующих уже
не помнил, в какой момент их охота пошла насмарку, хотя за последние три ночи это была
уже вторая неудача. В сознании каждого, за исключением, пожалуй, лишь самых маленьких,
смутно маячил страх быть обнаруженными, что было равносильно катастрофе. Теперь же ко
всем этим опасениям примешивалось и даже подавляло его ощущение острого возбуждения
от осознания того, что все они были на охоте и принимали участие в убийстве. Глаза, доселе
пустые и безжизненные, искрились в лучах падавшего от костра света. Лица, которые почти
никогда не знали улыбки, сейчас радостно щерились, и ни один всерьез не задумывался над
понесенными потерями.

Возле   костра   беременная   женщина   и   девушка-ребенок   ухаживали   за   раненым,   туго

перетягивая   его  предплечье  в нескольких  дюймах  ниже  локтя  и  обертывая  рану   кусками
кожи. Громила заметно ослаб от кровопотери, его массивное тело судорожно подрагивало,
словно в лихорадке, тогда как сам он пребывал в полузабытьи. Стоявший в нескольких футах
от них маленький мальчик неотрывно наблюдал за происходящим, после чего повернулся и
стал мочиться на стену пещеры.

Все дети получили ушибы и ссадины, а некоторые кроме того и ожоги от растопленного

масла и кипятка, однако не обращали на них почти никакого внимания. Дети давно свыклись
с болью. Их руки и ноги были сплошь покрыты старыми ранами и царапинами, а потому
несколько новых шрамов ровным счетом ничего для них не значили. Гораздо больше им
досаждали   вши   и   прочие   насекомые,   в   изобилии   населявшие   их   волосы   и   одежду,   но   в
данный момент и они были забыты.

В дальней части пещеры мальчик и девочка длинными березовыми палками загоняли в

угол крысу. Мимо них прошла беременная девушка, державшая в руках корыто с водой. Она
поставила его на землю рядом с костром, у ног сидевшей там на корточках жирной старухи в
выгоревшем   платье,   которая,   словно   свившаяся   в   кольца   змея,   беспрестанно   облизывала
растрескавшиеся губы. Старуха снова успела проголодаться и, собираясь варить суп, ждала,
когда девушка принесет еще воды. Ей очень хотелось, чтобы та поторопилась.

Когда   девушка   в   очередной   раз   вернулась,   старуха   тяжело   поднялась,   потянулась   и

принялась хлопать руками по земле вокруг себя в поисках кистей и ступней зарубленных ими
в полдень людей; их отрубленные конечности были предусмотрительно завернуты в кожи и
спрятаны у дальней и наиболее прохладной стены пещеры. Старуха быстро отыскала то, что
искала, после чего наугад вынула из общей кучи съестных запасов длинное ребро. Потом она
поставила котел на огонь и вылила в него воду из одного корыта, потом из другого. Следом за
водой бросила туда же мясо.

Старуха   с   наслаждением   наблюдала   за   тем,   как   вода   в   котле   начала   закипать.   Им

приходилось охотиться и на животных, но мясо людей, как ей представлялось, было все же
самым вкусным – сладким и очень нежным. Даже у самых худых слои мяса перемежались
тонкими   и   мягкими   прослойками   жира.   Она   давно   заметила,   что   когда   кладешь   в   котел
оленину или медвежатину, то куски мяса сразу опускаются на дно и лежат там, подобно
камню.   Человеческое   же   мясо   постоянно   оставалось   живым,   то   и   дело   всплывая   на
поверхность, плавая по ней и изредка опускаясь в глубь котла. Все же остальное оставалось
всего лишь мясом, просто едой.

Ее   беззубые   десны   стремительно   перемещались   из   стороны   в   сторону,   а   в   жирном

животе урчало от предвкушения близкой трапезы.

Беременная девушка прошла назад, к клетке, у которой трое детей забавлялись тем, что

через имевшиеся в ее днище отверстия тыкали палками в тела двух новых пленниц. Мальчик
постарше,   который   был   примерно   на   год   моложе   девушки,   стоял   рядом   с   клеткой   и
внимательно наблюдал за сидевшими в ней женщинами. Девушка улыбнулась ему, но он на

это никак не отреагировал.

Дети   надрезали   блондинке   правую   ступню,   отчего   пол   клетки   обильно   покрылся

кровью. Однако саму девушку разглядывание пленниц, похоже, совершенно не интересовало.
Она   заворчала   на   детей   и   прогнала   их   прочь.   Стоявший   рядом   подросток   заливисто
рассмеялся.

Девушка посмотрела на него с внезапно пробудившимся интересом, после чего быстро

потянулась   вверх   и   просунула   обе   руки   в   клетку.   Лаура   вздрогнула   и   попыталась   было
отползти от нее подальше, однако явно не могла тягаться с девушкой в быстроте реакции.
Одной рукой та схватила лодыжку Лауры, а другой с силой провела по ее окровавленной
стопе. А потом столь же неожиданно отпустила. Потом снова посмотрела на подростка и
улыбнулась, повернув руку ладонью вверх, чтобы он увидел на ней густой кровавый мазок.

Он подошел ближе.
Девушка сняла через голову надетую на тело кожу и бросила ее на землю, после чего

размазала кровь по обнаженным грудям и животу. Глаза подростка округлились; его рука
потянулась было к ней, но девушка засмеялась и быстро отступила назад. Он последовал за
ней, с силой толкнул на стену и тут же навалился всем телом, полностью игнорируя тот факт,
что   в   ее   чреве   находился   созревающий   плод.   Затем   одной   рукой   высвободил   из
перепачканных белых штанов пенис – пока он занимался этим, девушка протянула левую
руку  ему  за  спину  и с  ловкостью искусной  воровки  извлекла  у  него  из  заднего  кармана
складной нож.

Увидев, что его штаны упали на землю, она снова засмеялась и плотнее прижалась к его

телу, одновременно с этим раскрывая нож, после чего легонько кольнула кончиком лезвия в
ягодицу паренька. Он отскочил в сторону и завыл. Девушка снова зашлась смехом и, уронив
нож, пошла на него. Обеими руками обняв тело подростка, она медленно потерлась ладонями
о   кровоточащую   рану,   покуда   они   не   стали   липкими   от   крови.   Затем   снова   отступила   и
протянула ему обе руки, явно желая показать, что с ним сделала.

Лицо паренька смягчилось, он уже не выглядел таким растерянным – а потом и вовсе

улыбнулся. Его член снова напрягся, и, подойдя к нему, девушка смазала его кровью. А потом
легла на пол пещеры, раздвинула ноги и стала ждать.

Сошлись   они   быстро   и   почти   безмолвно,   без   каких-либо   эмоций.   Стоявшие   чуть

поодаль от них двое детей внимательно наблюдали за происходящим и, хотя сами были еще
слишком маленькими, тут же скинули одежды, повалились на пол и, имитируя позы старших,
стали подражать издаваемым ими звукам и тем резким, порывистым движениям, которые
совершали их тела. В другой части пещеры маленький мальчик присел на корточки и стал
испражняться. Пара детей, гонявшая палками крысу, наконец загнала ту под ворох одежды и
быстро забила до смерти.

* * *

Марджи наблюдала за всем этим, стараясь не упустить ни малейшей детали. То, что она

наблюдала, пугало ее, даже вызывало тошноту, однако она знала, что если действительно
намерена попытаться спастись, то должна как следует изучить все их повадки. Это было то
же   самое,   как   если   бы   она   наблюдала   за   поведением   животных,   самых   обычных   диких
животных.

За спиной у себя, во второй пещере, она увидела кучи всевозможной домашней утвари

и костей, а также матово желтеющие кожи. Она тут же поняла, что и то, и другое некогда
принадлежало людям. У самого входа в заднюю пещеру в слабых отсветах пламени костра
поблескивал  длинный   ряд   человеческих   черепов,   насаженных  на   колья   от   самой  шеи   до
вершины свода. Она заметила, что один из черепов совсем свежий и даже чуть влажный. На
земле также валялось много других черепов, верхушки которых были отпилены на уровне
чуть   ниже   глаз,   а   затем   приторочены   при   помощи   сыромятной   кожи,   очевидно,   для   их
последующего   использования   в   качестве   своеобразных   кубков   для   питья.   Она   невольно

задумалась над тем, скольких же людей они убили.

Марджи также обратила внимание на их украшения – бусы из разноцветных камушков

и   кожаную   бахрому.   То,   что   поначалу   показалось   ей   тонкими,   завязанными   в   узел
бахромчатыми переплетениями, на самом деле было, скорее всего, сделано из человеческих
волос.  На  шее   у  одной  девочки  были  довольно  своеобразный   бусы;   костяшки  пальцев, –
подумала Марджи.

Она посматривала на тощего мужчину, который наблюдал за спаривающейся на полу

пещеры   парой,   и   увидела   у   него   на   шее   серебряное   распятие.   Это   было   единственное
украшение, которая она на нем заметила. Женщины же носили в волосах перья чаек и иглы
дикобраза,   а   оба   мужчины   и   мальчики   были   разукрашены   угольной   пылью,   красной   и
охряной красками, золой и, очевидно, соком каких-то ягод, смешанным с жиром.

И   везде,   словно   вторая   шкура,   их   сопровождал   запах   паленого   сала   и   тухлятины,

который присутствовал буквально повсюду – ив сделанных из хвойных веток лежанках, и в
украденной одежде, и даже пропитал сами стены пещеры.

Однажды Марджи уже доводилось столкнуться с таким же запахом. Тогда они с Карлой,

еще будучи подростками, поехали с родителями на машине во Флориду. По пути к друзьям
они   решили   остановиться   в   одном   их   мотелей,   дорога   к   которому   проходила   по   кромке
заболоченной равнины. Карла первой увидела стервятников, которые сидели неподалеку от
обочины; она же настояла на том, чтобы родители остановили машину. Те поначалу подняли
шум и стали отказываться, но Карла всегда умела настоять на своем. Как выяснилось чуть
позже, птицы лакомились трупом собаки. Марджи удивила всех, когда выразила желание
пойти вместе с сестрой и посмотреть поближе.

Родители   заставили   их   пообещать,   что   они   не   будут   слишком   близко   подходить   к

стервятникам, хотя девочки и так при всем своем желании не могли бы отойти от машины
слишком далеко.

Уже через несколько ярдов трупный запах стал густым, плотным; в воздухе зависало

марево совершенно невыносимой вони, что невольно наводило на мысль об из года в год
слоями   засыхающей   все   новой   и   новой   крови,   старом,   разложившемся   мясе.   Это   было
дыхание   мрачного,   жутковатого   распада.   Каким-то   образом   до   Марджи   дошло,   что
чудовищный гнилостный запах исходил вовсе не от добычи, а именно от птиц, которые на
протяжении всей своей жизни повсюду носили его с собой. И именно эта вонь, а вовсе не
крохотные,   враждебные   глазки   –   которые   были   ужасны   уже   сами   по   себе, –   загнала   их
обратно в защищенную кондиционером атмосферу салона машины. С тех пор она никогда и
ни с чем не спутала бы запах пожирателей тухлятины, миазмы самой смерти.

И вот сейчас, находясь внутри подвешенной под потолком пещеры клетки, она снова

ощутила   его.   С   того   места,   где   она   сидела,   ей   был   виден   котел   для   пищи,   в   котором,
медленно переворачиваясь, плавали отсеченные пальцы. Марджи никогда бы не назвала этих
существ людьми; она отказывалась даже думать о них как о людях. Они были тем же, что
источало   подобный   запах   –   стервятниками,   намеревавшимися   сделать   из   нее   жуткую,
мерзкую жратву – подобно тому, как они поступили с Карлой. И как собирались поступить с
этим странным, безнадежно грустным мальчиком, который ничком лежал на полу клетки.

Марджи дотронулась до него, затем легонько потрясла, но так и не дождалась ответной

реакции. Казалось, что он пребывал в еще более худшем состоянии, чем даже Лаура. Дети
уже и не пытались расшевелить его тычками своих палок. Она задавалась вопросом, как
долго   он   уже   находится   здесь   и   какие   дикие,   ужасные   картины   доводилось   видеть   этим
несчастным,   зеленовато-голубым   глазам.   Видел   ли   он,   как   они   разрубали   остальных
пленников? Она почти не сомневалась в том, что так оно и было. Так что на его помощь или
содействие Лауры ей рассчитывать не приходилось. Оставался только Ник. Один лишь Ник,
махнувший ей рукой с безопасной крыши дома; Ник, который обязательно пойдет следом за
ней. Если, конечно, сможет.

Мужчина в лесу, – подумала она. – Мужчина в красной рубахе. Возможно, Нику так и

не удалось скрыться от него, а значит, он также не сможет прийти за ней. Она должна была

принимать во внимание и такой вариант развития событий. И что тогда? Ради всего святого, –
подумала она, – пусть будет так, чтобы он смог прийти за мной. Ее пальцы с такой силой
вцепились   в   прутья   клетки,   что   даже   суставы   побелели.   Сидя   у   стены,   тощий   молча
наблюдал   за   ней.   Совокупляющаяся   пара   уже   разомкнула   свои   объятия   и   распалась.
Интересно, – пронеслось в голове у Марджи, – когда же они доберутся и до нас? Сколько мне
еще ждать? Сколько у меня осталось времени?

Впрочем, ответ на эти вопросы она получила довольно скоро.

04.12.

Ник лежал на животе за песчаными дюнами и ждал. Он слышал доносившийся из-за

спины рокот прибоя, который поднимался над поверхностью воды, устремлявшейся через
канал. Медленным движением дула «магнума» он чуть раздвинул заросли высокой травы.
Здесь, в зарослях кустарника, травы и чертополоха, он казался всего лишь тенью. Раны на
груди и ноге зудели от проникшего в них песка, но его гнев в данную минуту был обращен не
на увечья, а на самого себя. Он потерял их.

Каждую   минуту   Ник   ожидал   увидеть   какое-то   подобие   дома,   но   никак   не   эту

бесконечную и  пустынную панораму  песка  и камней.  В  сущности,  ему оставалось лишь
одно:  лежать и  ждать именно  здесь, где  тянувшаяся по лесу тропа  выводила  на пляж,  и
надеяться на то, что преследовавший его «красный» наконец прекратит попытки отыскать
его.   Если   этот   человек   пройдет   мимо   него,   Ник   двинется   следом,   на   сей   раз   уже
постаравшись держаться ближе к нему. Он также надеялся на то, что та тропинка, возле
которой он сейчас находился, была единственной, по которой можно было подойти к их
жилищу. Как же он проклинал себя сейчас за собственную самонадеянность, когда посчитал,
что отыскать их особого труда не составит, и потому так долго не слезал с крыши. И вот,
пожалуйста – потеря нескольких минут может теперь стоить девушкам жизни.

Ник попытался стряхнуть с себя ощущение горечи, отчаяния и тревоги, которые только

нервировали   его.   Сейчас   ему   как   никогда   требовалось   спокойствие   –   спокойствие   и
бдительность, –   тогда   как   тревога   лишь   парализовала   бы   его   действия   и   притупила
восприятие.  Кроме  того,  он   не  исключал,  что   если  успокоится   и  затаится,  то,  возможно,
услышит их голоса или увидит какой-то проблеск света, после чего ему вообще не придется
поджидать появления «красного». И все же ожидание томило, угнетало Ника, поскольку все
его  естество  рвалось  в  новую  схватку.  Дурень,  бестолочь! –  снова  и  снова  проклинал он
себя. – Зачем ты вообще выпустил их из поля зрения? Никак нельзя было этого делать.

Теперь от его былого страха перед ними не осталось и следа.
И   все   же   Нику   не   оставалось   ничего   иного,   кроме   как   ждать,   а   потому   он   стал

размышлять над тем, нет ли какого-то другого, более удобного способа предаваться этому
вынужденному   безделью.   Он   медленно   перевернулся   и   тихо   лег   на   спину,   невольно
поразившись тому, сколь велика раскинувшаяся над ним и наполненная звездами небесная
чаша. И какая прекрасная ночь, хотя прежде он этого даже не замечал. Бездонная чистота
ночного неба никогда не переставала радовать его, и даже сейчас, в самую, пожалуй, худшую
ночь   во   всей   его   жизни,   в   глубине   души   на   короткое   мгновение   шевельнулось   чувство
безмятежного   спокойствия,   граничащего   с   полнейшим   безволием,   которое   неизменно
сопровождало подобные сеансы любования ночным небом – впрочем, шевельнулось, и тут
же угасло.

Великая ночь кошмара, – подумал он и на несколько дюймов сдвинул голову в сторону,

чтобы   снова   посмотреть   на   тропу.   Чувствовал   он   себя   сейчас   немного   лучше;   пульс   и
дыхание пришли в прежнюю размеренную норму. И хотя тропа теперь представала перед
ним как бы в перевернутом виде, поле его зрения заметно расширилось – в сущности, оно
достигло максимума. Вдобавок ко всему он также поправил очки – ну вот, теперь намного
лучше.

Сдвинув голову всего лишь на несколько дюймов, он получил возможность прекрасно

просматривать и саму тропу, и окружавшую ее справа и слева местность. Затем, снова чуть
изменив позу, он скользнул взглядом вдоль своего тела в направлении береговой линии – так,
чтобы никто не смог незамеченным подкрасться к нему со спины. Ну а так совсем хорошо, –
подумал он. – Кажется, пока я все делаю как надо. Он старался припомнить, учили ли всему
этому в армии? Вот Дэн смог бы ответить на этот вопрос, но Дэн был мертв.

Ник снова слегка раздвинул дулом заросли травы, чтобы ничто не мешало наблюдению

за   тропой,   выбрал   себе   позу   поудобнее   и   постарался   максимально   расслабиться.   Один
Господь Бог знает, как долго это может продлиться, – подумал он. Окружавший его воздух
был сырым, зябким, в нем ощущался легкий солоноватый аромат моря. Определенно, если
этот мужик задержится, к утру он вообще не сможет повернуть голову.

Впрочем,   даже   подобный   исход   казался   ему   намного   предпочтительнее,   нежели

оказаться с рассеченным из-за спины горлом. А эти парни, похоже, прекрасно ориентируются
даже в кромешной темноте. Он задавался вопросом, как долго они присматривались к дому,
бродили вокруг него, примерялись, прежде чем совершить решающий бросок. Ясное дело, не
прямо так сразу, и вот результат – никто из них ничего не видел и не слышал. Так что темнота
будет   естественным   союзником   «красного»   –   как,   впрочем,   и   всех   остальных   этих
стервятников. Ему вдруг вспомнилось лежавшее на кровати тело Джима, всю грудь которого
усеивали поблескивающие осколки стекла...

Он снова посмотрел перед собой, туда, где виднелись носки ботинок. Внезапно взгляд

Ника загорелся, и ему показалось, будто по его спине прошлись пастушьим кнутом; все тело
резко распрямилось, и он бесшумно закатился дюймов на шесть в глубь травы. Наконец-то
он увидел «красного»: тот возвышался на фоне береговой линии и моря – массивный темный
силуэт, слегка освещенный лучами лунного сияния и медленно проходивший мимо, причем
не далее, как в двух-трех ярдах от него. И опять Нику чертовски повезло.

Ну какой же он все-таки был дурень! Ну конечно, через лес проходила и вторая тропа.

Следовательно, они жили где-то здесь, совсем недалеко отсюда. Они были убийцами, и если
бы в лесу не было второй тропинки, они бы обязательно проложили ее сами. Разве кто-то
захочет иметь один-единственный путь к отступлению? Какой же ты счастливчик, а, сукин ты
сын! Еще чуть-чуть, и пропустил бы его; вот так лежал бы на животе и ничего не заметил.
Все решило то, что я перевернулся на спину. Выходит, мне повезло даже больше, чем если бы
он просто не заметил меня.

Ник медленно вытянул вдоль тела руку с револьвером, не полагаясь больше на волю

случая. Теперь он в любую секунду ожидал появления «красного» прямо перед собой – с
ножом в руке. Совершенно неожиданно его прошиб холод. Сырой морской воздух, казалось,
наконец добрался и до спины, пополз вдоль бедер. Ник почувствовал, как съежился его член,
как   напряглась   на   всем   теле   кожа.   А   затем,   всего   лишь   мгновение   спустя,   «красный»
превратился в высокую фигуру на пляже, двигавшуюся по сырому и мокрому песку вдоль
линии прилива. Испугавшись упустить и его, Ник сел на корточки и стал пробираться через
заросли травы и кустарника, двигаясь в направлении небольшой возвышенности у основания
скалы, после чего, все также незаметно, стал преследовать «красного».

04.15.

Он держит его в штанах, – подумала Марджи, – чуть правее члена. Больной он, что ли?

До нее донесся слабый и мягкий щелчок открываемого ножа – лезвие встало на место, и она
увидела длинную и сверкающую полоску стали. Тощий пересек пещеру, подошел к клетке и,
ухмыляясь,   посмотрел   на   них.   Так   я   и   знала, –   подумала   Марджи. –   Достаточно   было
увидеть, как он смотрел на ту пару, что трахалась на земле.

Между тем парочка уже завершила свои дела; оба сидели рядом с клеткой и выискивали

друг у друга блох, давя пальцами пойманных насекомых.

Слева от Марджи лежал тот апатичный паренек – его ноги были плотно прижаты к

груди, длинные темные волосы закрывали лицо Она даже не могла определить, в сознании ли

он. Заметив приближение мужчины, Лаура пододвинулась поближе к Марджи; та обняла ее
за талию, в очередной раз поймав себя на мысли о том, какое крепкое и тугое у нее тело, как
плотно облегает оно грудную клетку. Нордический тип, – подумала она. – Ширококостная.
Похоже, однако, девочка, что для нас с тобой настали тяжкие времена.

Она увидела, как тощий размотал накрученную на штырь веревку и, по-пиратски держа

в зубах нож, стал медленно перебирать ее руками, опуская клетку. Марджи вдруг настолько
поразило несоответствие позы и типа оружия, что она едва не прыснула со смеху, хотя и
понимала, что это больше походило бы на истерику. В самом деле, это был бойскаутский
нож, тогда как на его месте должен был быть кинжал, – подумала она, – или по крайней мере,
кривая сабля, но никак не складной нож из хромированной стали.

У тощего были длинные и тонкие пальцы, а уж смердело от него хуже, чем от портового

мусорщика. Она почувствовала, как от отвращения у нее начал конвульсивно подергиваться
желудок.

Тощий продолжал опускать клетку, и она только тогда заметила, какое у него жилистое,

крепкое тело, увидела толстые сухожилия рук и шеи. Лауру тоже начала бить мелкая, нервная
дрожь. Когда клетка опустилась на каменный пол пещеры, лежавший в ней паренек слегка
дернулся.   Марджи   никогда   не   доводилось   видеть   человека,   находящегося   в   состоянии
кататонии, и она подумала, что в данном случае наблюдает, по меньшей мере, нечто весьма
похожее на нее. Судя по всему, парнишка достиг такого психического состояния, когда его
тело словно напрочь лишилось нервов. Как ни странно, в этом ему даже повезло, и Марджи
поймала себя на мысли о том, что если она окончательно лишится последней надежды на
спасение, то ей также хотелось бы впасть в подобное забытье. Но только в том случае, если
надежда окончательно покинет ее. Пока же этого не случилось – во всяком случае, не вполне.

Тощий на несколько секунд оставил их, подошел к огню, и она увидела, что остальные

обитатели пещеры, которые сидели на полу и сверху казались спящими, на самом деле и не
думали обо сне и все это время внимательно наблюдали за тощим. Они что, вообще никогда
не спят? Ведь уже почти утро, черт бы их побрал. У одного лишь громилы, который также
сидел неподалеку от огня, веки были сомкнуты. Таким образом, если они и дальше будут
бодрствовать,   то   у   Марджи   не   останется   ни   малейшего   шанса   выбраться   из   клетки   и
незамеченной покинуть пещеру. Впрочем, она чувствовала, что скоро тощий откроет дверцу
клетки, и прекрасно понимала, что вслед за этим последует.

Затем он снова подошел к девушкам, на сей раз держа в руке пылающий факел. Стоя с

приоткрытым ртом, он несколько секунд неподвижно разглядывал пленниц своими пустыми
глазами, после чего просунул факел внутрь клетки и захихикал, как маленькая девочка, когда
те в испуге отдернулись назад. Утерев рот тыльной стороной ладони, в которой был зажат
нож,   тощий   переводил   взгляд   с   одной   девушки   на   другую.   На   паренька   он   даже   не
посмотрел.

Ну вот, так оно и есть, – подумала Марджи. – Перед сном подбирает себе самку. Самку

или жертву. А может, и то, и другое сразу.

Она пристально посмотрела ему в глаза, стараясь сконцентрировать в этом взгляде всю

свою   волю,   придать   ему   максимальную   жесткость.   Пожалуй,   он   должен   меня   понять, –
подумала Марджи, в глазах которой и в самом деле светилось самое неприкрытое презрение.
Ей казалось, что за все тридцать лет своей жизни она еще ни разу не встречала человека,
который   в   такой   степени   заслуживал   бы   этого   чувства.   Крохотные,   поросячьи   глазки;
слюнявые,   отвислые   губы,   которые,   казалось,   никогда   не   смыкались;   недоразвитый
подбородок; темный слой глубоко въевшейся в кожу копоти, и, вдобавок ко всему прочему,
эта исходившая от него одуряющая вонь. Медуза, – подумала Марджи. – Таракан.

Она сознавала, что изо всех  сил пытается  показаться  ему жесткой,  неприступной  и

одновременно уродливой, и именно на этом строила свой расчет. Однажды, давным-давно, то
самое выражение, которое, как она полагала, застыло сейчас на ее лице, невольно поразило
ее саму, когда она увидела его в зеркале. В ту ночь она навсегда прогнала Гордона. Неужели
это я? – подумала она тогда. – Не женщина, а какая-то злобная старая мегера, которая до

чертиков ненавидит весь мир.

Впрочем,   так   оно   тогда   и   было.   Сейчас   же   у   нее   появились   гораздо   более   веские

причины   для   того,   чтобы   именно   так   выглядеть.   Она   вспомнила   Карлу   и   тут   же
почувствовала, как ее вновь охватывает жгучая, слепая ярость. Марджи использовала это
чувство, стараясь держать его под контролем и наполняя им выражение своего лица и даже
позу,   в   которой   застыло   ее   тело.   Если   за   этим   взглядом   тощего   скрывалось   одно   лишь
убийство,   то   все   ее   попытки   остановить   его   были   обречены   на   неудачу.   Но   она   все   же
надеялась, что речь идет не об убийстве – по крайней мере, пока, – а скорее всего лишь о
сексе. Ну что ж, – подумала она, – черт с тобой. А ты, подружка, извини, но нас с тобой опять
ждут суровые испытания. То ли тебе придется, то ли мне... Хотя, будь я проклята, если он
присматривается именно ко мне.

Тощий опустил факел и полез в карман. Марджи услышала позвякивание металла и

вскоре   увидела   в   его   руках   ключи,   которые   он   перебирал   нервными,   как   у   подростка,
пальцами. Снова посмотрел на обеих женщин, и при мысли о том, что он и в самом деле
выбирает одну из них, у Марджи по спине прокатилась ледяная волна. Собственно, в его
взгляде можно было прочитать абсолютно все. И хотя Марджи была почти уверена в том,
кого именно он выберет, легче ей от этого не стало, напротив, осознание этого наполнило ее
жестоким сожалением и ужасом. О мой Бог, Лаура, похоже на то, что это будешь ты, жребий
пал на тебя.

Ключ   повернулся   в   замке,   и   Марджи   тут   же   страстно   возмечтала   о   спасительном

забытьи, хотя и понимала, что так и не дождется его. А все же как быстро забываешь о
справедливости, когда над тобой зависает угроза смерти, – пронеслось у нее в голове.

Тощий распахнул дверцу, потянулся внутрь и снова захихикал, как только его пальцы

сомкнулись вокруг  запястья Лауры. Резко  потянув на  себя, он буквально выдернул  ее из
клетки; девушка оказалась в его объятиях – ив этот момент словно внезапно ожила. В ее
глазах промелькнул дикий испуг, когда она на короткое мгновение задержала их на ноже,
который по-прежнему был зажат у него между зубами. Она откинула голову назад и истошно
завопила.

– Заткнись! – через почти сомкнутые зубы выдавил он и с силой ударил ее ладонью по

лицу.   Пощечина   возымела   результат   –   крик   оборвался,   после   чего   они   несколько   секунд
просто   смотрели   в   глаза   друг   другу:   мужчина   ухмылялся,   крепко   удерживая   ее   обеими
руками за талию, тогда как глаза Лауры с каждым мгновением наполнялись все более диким
выражением, сконцентрировав взор на ноже и злобном, ухмыляющемся рте.

Я   должна   это   видеть, –   подумала   Марджи. –   Ведь   сегодня   или   завтра   то   же   может

ожидать и меня. Я должна узнать, что он станет с ней делать, и, как знать, вдруг это удержит
его от того, чтобы  и со мной повторять то же самое. Только тогда она заметила, что на
протяжении нескольких последних секунд не решалась даже вздохнуть. Мужчина и женщина
стояли   перед   ней,   словно   зависнув   во   времени,   и   сама   она,   как   ни   странно,   вдруг
присоединились   к   ним   в   порыве   странной,   глубокой   эмпатии,   подобной   которой   не
испытывала еще ни разу в жизни.

Как и Лаура, Марджи застыла на месте, не шевелясь. Она почти что ощущала, как его

руки сжимают ее тело, чувствовала прикосновение его ладоней к своей груди, буквально
вдыхала   его   гнилостное   дыхание.   А   затем   это   ощущение,   столь   же   стремительно,   как   и
возникло, вдруг исчезло, и она как бы отдалилась от них. Что-то подсказало ей, что лучше и в
самом деле держаться от них подальше – нечто такое, что позволило ей понять: в сущности,
Лаура уже умерла.

* * *

Для Лауры же эти несколько мгновений обернулись возвратом той самой неловкости и

смущения,   которые   она   испытывала   в   доме,   наблюдая   за   горячей   схваткой   на   ступенях
ведущей на чердак лестницы. Потрясло же ее именно прикосновение рук тощего, сила их

контакта,   и   именно   тогда   до   нее   дошло,   что   перед   ней   стоит   враг;   не   просто   жестокое,
фантастическое видение, которое напугало ее вспышкой огня, но человек из плоти и крови,
который   убил   Джима,   Дэна   и   Карлу.   За   считанные   секунды   все,   что   она   увидела   на
протяжении этой ночи, но доселе продолжала отвергать, нахлынуло на нее со всей своей
устрашающей, чудовищной силой.

Она увидела почерневшее от пламени тело Карлы, увидела детей, напавших на Ника

(жив  ли  сам  Ник?),  и  зубы  женщины,  впившейся  в  шею  Дэна,  когда   он  после   выстрела
револьвера  вылетал через   дверной   проем.  Она   снова  услышала  звук  выстрела  и   увидела
упавшую на пол человеческую кисть, а потом и еще что-то – это была голова, голова ребенка,
которую она держала у себя на коленях, и...

Внезапно все это перестало быть всего лишь безымянным, слепым страхом, прежде

удерживавшим   ее   в   плену   спасительного   забытья;   теперь   это   был   уже   страх   перед   ее
собственной   смертью,   причем   приблизившийся   к   ней   настолько   плотно,   что   она   могла
ощутить его запах, попробовать на вкус. И именно под воздействием этой внезапной ясности
нахлынувшего страха она замерла на месте, словно окаменела. Лаура глядела на зажатый во
рту тощего нож, видела эти мутные, желтые зубы и понимала, что именно им суждено стать
ее поводырями к погибели. Она чувствовала, как набухает его член, прижатый к ее бедру, как
крепчает его хватка, как становится еще более осклизлым от пота грязное тело.

Оставаясь в отрыве от реальности, она еще имела какие-то шансы на спасение. В таком

случае она могла бы просто пассивно отдаться ему, ничего не чувствуя, ничего не понимая и
лишь едва слышно постанывая, находясь в объятиях пленивших ее демонов. Но оказалось
так, что собственный же рассудок в очередной раз подвел ее сделав так, что она должна была
подчиниться ему, находясь в полном сознании – бодрствующей и сильной.

Не в силах более выносить его близость, она снова закричала.
– Сказал заткнись! – рявкнул тощий и снова ударил ее по лицу.
Но теперь Лаура уже была просто не в силах остановиться. Теперь по волнам ее памяти

плыла слишком большая масса воспоминаний и слишком много ужаса переполняло прошлое
и настоящее. Она словно утратила контроль над своим голосом, который исходил теперь из
какого-то   иного,   сокрытого   глубоко   внутри   ее   человека,   и   этот   ее   внутренний   жилец,
обезумев   от   всего   этого   кошмара,   похоже,   окончательно   вырвался   из-под   ее   контроля.
Дыхание судорожными рывками вырывалось из груди Лауры. Она увидела, что за спиной
тощего возникли фигуры остальных разгневанных обитателей пещеры.

– Заставь ее заткнуться, – прошамкала беззубая старуха.
Лишившийся   в   недавней   схватке   руки   громила   тоже   очнулся   и   резким   движением

принял сидячую позу.

– Убей ее! – сказал он.
На какое-то мгновение тощий словно бы стушевался. Он продолжал хлестать Лауру по

щекам, но пользы от этого не было никакой. Да что с ней такое? Вот даже и брат на него
рассердился. Между тем она продолжала вопить, и крики ее с каждой секундой становились
все громче и истошнее. Рука тощего инстинктивно потянулась к ножу.

– Возьми... – стоявшая рядом с ним беременная женщина с явным трудом припоминала

нужное слово. – Возьми... ленту.

Ленту. Похоже, он зримо представил себе этот образ. Резко толкнув женщину на колени,

он поспешил в дальнее помещение пещеры, но тут же вернулся обратно – там было темно и
он ничего не смог разглядеть – и схватил факел. Лаура между тем безостановочно кричала.

– Заткнись... – проговорил он и с силой ударил ее кулаком по макушке.
Девушка прикусила язык, из уголка рта выкатилась струйка крови, однако она все еще

продолжала издавать жалкие, надрывные звуки, в которых смешались воедино вопли и плач.
Тощий тем временем пошел за лентой.

– Пожалуйста, Лаура, – прошептала Марджи, когда он ушел. – Пожалуйста. Тебе надо

успокоиться! Надо взять себя в руки.

Но та, похоже, ее даже не слышала.

Мужчина вернулся с рулоном толстой, серебристой изоляционной ленты. Лаура все так

же стояла на коленях и рыдала. Он с отвращением оторвал от мотка короткий кусок и одним
движением залепил им рот девушки, после чего принялся краем ладони, водя им, словно
мастерком по сырому цементному раствору, разглаживать и прижимать края. Эрекция его
между тем заметно опала. Он глянул в перепачканное слезами и соплями лицо Лауры и,
видимо, почувствовал, что больше уже не испытывает к ней никакого влечения. Ему очень не
понравились те звуки, которые она сейчас издавала – какие-то мяукающие, скулящие и к
тому   же   странно   булькающие,   поскольку   дышать   она   сейчас   могла   только   через   нос,   из
которого уже стали выползать обильные потоки слизи. В общем, мужчина пришел к выводу,
что она ему вовсе не нравится. А потому он решил убить ее.

При   мысли   об   этом   он   заметно   оживился,   все   его   тело   стало   даже   как-то   мелко

подергиваться. Он вынул изо рта нож, положил его перед собой на землю, а вместо него на
несколько   секунд   зажал   в   зубах   рулон   изоленты.   Упершись   коленом   в   спину   Лауры,   он
потянулся и закинул обе ее руки назад, после чего обхватил одной ладонью оба запястья, а
другой принялся стягивать их лентой. Она не оказывала ему никакого сопротивления и лишь
тихонько рыдала.

Вскоре с руками было покончено.
Скользнув   пальцами   под   коротко   остриженные   волосы   Лауры,   он   резко   закинул   ее

голову назад, отчего спина девушки изогнулась дугой, а лоб уперся ему в член. Мужчина
почувствовал, как тот снова зашевелился. Тогда он зажал девушке пальцами обе ноздри, так
что ей стало вообще невозможно дышать, но как только заметил промелькнувший в ее глазах
страх и почувствовал попытки к сопротивлению, снова разжал пальцы. Лаура судорожно
вздохнула. Хихикнув, он снова зажал ей нос, но на сей раз уже не отпускал.

Так прошло секунд пятнадцать. Тощий видел, что она старается вести себя спокойно,

явно надеясь на то, что он снова, как и прежде, отпустит ее, но затем явно почувствовал ее
сомнения, вскоре сменившиеся самым настоящим ужасом. Лицо Лауры приобрело пунцовый
оттенок.   Она   начала   дергаться   из   стороны   в   сторону,   пытаясь   оттолкнуть   его   от   себя,   и
мотала головой, намереваясь сбросить вцепившуюся в волосы руку. Он же продолжал крепко
удерживать ее. Тогда она попыталась было завалиться всем телом вперед, но он и на сей раз
не позволил ей сделать это. Из-под ленты непрерывно доносились ее несмолкающие вопли и
стоны.   Тощий   почувствовал,   как   тело   девушки   стало   постепенно   слабеть,   а   еще   через
несколько секунд и вовсе перестало сопротивляться, безжизненно обмякнув в его руках. Он
приподнял ей веки и заглянул в зрачки.

Но Лаура все еще была жива.
Тощий на несколько мгновений отпустил ее и оторвал от рулона еще один длинный

кусок ленты. Оглянувшись и посмотрев на Лауру, которая кулем лежала на мокром полу
пещеры, он увидел, что ее грудь слабо вздымается. Затем послышался сдавленный хрип,
натужное покашливание, и вскоре она снова ровно задышала. Ухмыльнувшись, он принялся
разглаживать ленту ладонью, после чего снова потянулся к волосам девушки и услышал, как
она опять попыталась закричать. Крик заставил затрепетать ее ноздри и уже через мгновение
перешел в надсадный вопль, когда он размашисто ударил ее по лицу и тут же прилепил к
носу кусок ленты, концы которой большими и указательными пальцами аккуратно разгладил
на щеках.

Теперь Лауре действительно стало нечем дышать.
На сей раз она не просто сопротивлялась, я с яростной силой сражалась за свою жизнь,

черпая силы в охватившей ее дикой, слепой панике. Девушка попыталась было подняться на
ноги, но тощий снова оттянул ее за волосы назад, одновременно с этим свободной рукой
толкая   в   плечи.   Она   качнулась   вперед,   пытаясь   лягнуть   его   то   одной,   то   другой   ногой,
выкидывая их назад и с силой царапая ими пол пещеры. Марджи увидела, как на ногах
Лауры стали обламываться ногти.

Девушка продолжала взмахивать ногами, одновременно с этим пытаясь перевернуться

на спину, но он, стоя теперь на коленях ряд ом с ней, крепко держал ее тело. Ноги Лауры все

еще   оставались   свободными,   и   она   жестоко,   яростно   пинала   ими   своего   врага.   Марджи
увидела, как тощий нахмурился и резко потянул девушку за волосы. В какой-то момент под
натиском Лауры он даже слегка покачнулся, потеряв равновесие, и ей удалось перевернуться
на бок, оказавшись лицом к клетке. В тот же миг Марджи увидела промелькнувшее в глазах
Лауры   выражение   жуткого   страха   и   мольбы   и   тут   же   заметила,   как   тощий,   отпустив   ее
волосы, потянулся к ножу.

Подняв оружие высоко над головой, он со всей силы вонзил лезвие прямо в середину

спины Лауры. Марджи услышала приглушенный вопль девушки и увидела, как от дикой
боли   закатились   ее   глаза.   Однако   что-то   у   тощего   вышло   не   так,   что-то   не   сработало,
поскольку Марджи услышала, как он с почти безумным видом забормотал что-то себе под
нос, после чего извлек нож из раны и снова поднял его.

Казалось,   что   Лаура   начала   сопротивляться   с   удвоенной   силой.   Снова   блеснуло

опускающееся   лезвие,   и   Марджи   расслышала   характерный,   жуткий   звук,   вызванный
соприкосновением стали с костью. Ему никак не удается убить ее, – подумала она. – Бьет в
спину и никак не может пронзить насквозь.

Тощий   снова   всадил   нож   в   тело   девушки,   и   Марджи   опять   услышала   тот   же

чудовищный звук, после чего он с яростью извлек лезвие из раны. Сам он тоже перешел на
хриплый и одновременно повизгивающий крик, который, очевидно, являлся выражением его
дикого, невыразимого отчаяния. Тогда он ударил ее в четвертый раз – лезвие глубоко вошло в
бок Лауры, и Марджи увидела, что темная ткань ее рубашки покрылась поблескивающей
влагой. Каким-то образом Лауре удалось перевернуться на спину, после чего она с силой
ударила тощего коленом, ни на мгновение не прерывая – даже с залепленным ртом – своего
жуткого крика. Ее нога прошла в каком-то дюйме от его головы. И тогда он пырнул ее в
живот.

Лаура снова  перевернулась, словно пытаясь отползти  подальше от  ножа, но  он уже

успел   высвободить   его   и   снова   всадил   лезвие   ей   в   спину   –   на   сей   раз   рана   осталась
бескровной.   И   все   же   девушка   была   пока   жива.   Отталкиваясь   обеими   ногами,   она
попыталась было отползти вперед, но одна ступня вдруг соскользнула и она перевернулась на
бок. Лаура все еще продолжала отпихивать своего противника ногами, однако резервы сил
отчаяния, внезапно обнаружившиеся в ее организме, стремительно истощались. Коротким
взмахом руки тощий полоснул ее по икре одной ноги, и она быстро подогнула их под себя.

Это   был   уже   конец.   Тощий   всем   телом   навалился   на   нее,   одной   рукой   ухватил   за

подбородок, поднял его, а другой всадил нож ей в горло – чуть повыше ключицы. Наружу
вырвался поток яркой крови, и Марджи закрыла глаза.

Когда же она снова размежила веки, Лаура, как ни странно, была все еще жива, ее глаза

слегка двигались, а грудь едва колыхалась от поверхностного дыхания. Тощий куда-то исчез,
предварительно отлепив ото рта и носа девушки куски изоленты. Как вскоре выяснилось, он
ушел в заднюю половину пещеры, а когда вернулся снова, в его руке был зажат большой
тесак.

04.17.

Передвигаясь   между   огромными   и   плоскими   плитами   гранита,   Ник   на   безопасном

расстоянии   следовал   за   «красным».   Он   успел   подобрать   себе   оружие,   причем   довольно
солидное – прочный кусок гладкого плавника длиной около трех футов и толщиной дюйма в
два, чем-то похожий на ту самую полицейскую дубинку, которой несколько лет назад, на
праздновании Дня моратория в Бостоне, ему едва не раскроили череп. С тех пор он всей
душой   ненавидел   полицию,   хотя   в   данный   момент   страстно   желал   встречи   именно   с   ее
представителями. Ему казалось, что эта импровизированная дубинка может оказаться весьма
кстати. Когда он ввалится к ним в жилище, в барабане его револьвера будут находиться всего
шесть патронов, и даже если допустить, что все выстрелы попадут в цель, этого все равно
было явно недостаточно. При мысли об этом Ник ощутил приступ сильного страха, который

то и дело заставлял его повторять одни и те же фразы: Недостаточно. Не хватит. Я не смогу
уложить   их   всех.   Итак,   ему   предстояло   нечто   вроде   рукопашной   схватки   с   племенем
людоедов.

Но попробовать все же стоит, – подумал он. – Теперь поздно давать обратный ход. Он

уже успел увидеть, что они способны сделать с беззащитной женщиной, и потому прекрасно
понимал,   что   если   бы   оставил   им   Марджи,   то   потом   до   конца   дней   своих   презирал   и
ненавидел себя. Нравилось ему это или нет, но он попросту не мог оставить ее в таком
положении.

А если бы там оказалась только одна Лаура? – подумал он. – Был бы я сейчас здесь? –

Он и сам не знал ответа на этот вопрос. Сомнительно, однако. Все дело было именно в
Марджи,   за   которую   он   нес   своего   рода   ответственность,   и   если   это   чувство   –   чувство
ответственности – всегда было в нем достаточно сильным, то в данный момент он ощущал
особый его прилив. Ник был буквально терроризирован случившимся, но одновременно с
этим испытывал странное возбуждение; он снова рвался в бой. Однажды он уже одержал
победу – ну, по крайней мере, не потерпел поражения, – и в этот раз также намеревался
победить.

Ник   вспомнил,   как   несколько   лет   назад   купил   автомобиль.   День   тогда   выдался

солнечный,   жаркий,   хотя   на   дорогах   после   недавно   прошедшего   ливня   было   довольно
скользко. Сбоку его попытался было обойти «фольксваген» – машина зацепила колесами
сырую землю, ее зад кинуло на его передний левый бампер, отчего он свалился в кювет.

В его памяти навсегда отпечатались те мгновения, когда сам он словно завис в воздухе,

а машина продолжала свой собственный полет, за которым последовало и приземление – на
крышу. В те короткие секунды он, естественно, даже не подумал об укрепленных стальными
полосами дверях, которые, собственно, и спасли его шею, а потом не позволили машине
сплющиться от удара. Тогда он почему-то был уверен в том, что каким угодно образом, но
выкарабкается из переделки, причем без особых потерь; знал, что с ним ничего не случится.

Так оно и случилось – из машины он выбрался без единой царапины. Люди, которым он

потом рассказывал о том случае, называли случившееся чудом, хотя сам он думал иначе.

Он   знал,   что   тогда   его   спасло   предвидение,   позволившее   ему   в   нужный   момент

расслабиться и упасть, а также предотвратившее панику, которая могла стоить ему жизни.
Аналогичное чувство было у него и сейчас – некая смесь страха и возбуждения с лежавшим в
основе   их   оптимизмом;   то   самое   чувство,   которое,   вопреки   всем   превратностям   судьбы,
просто не могло не оправдаться. Что-то словно подсказывало Нику, что сегодня ночью он не
умрет. При этом он искренне надеялся на то, что это не окажется всего лишь ощущением,
вроде того, которое испытывают люди, оказавшиеся на краю катастрофы, и что за ним стоит
действительно   нечто   вполне   реальное.   Например,   он   надеялся   на   то,   что   Джон   Кеннеди
отнюдь не тешил себя такими же надеждами, когда его с развороченной пулями головой
везли в больницу.

Ник видел шагавшего по морскому берегу человека и для уверенности даже несколько

раз встряхнул своей палкой, словно лишний раз убеждаясь в ее достаточной увесистости. И
при этом подумал: «А приготовил я ее именно для тебя, гнусный восьмипалый ублюдок.
Если мне удастся добраться до вас, то именно ты будешь у меня первым – и за то, что хотел
сожрать меня, мразь вонючая, и за Карлу».

Возбужденный, он продолжал осторожно продвигаться между камнями.

04.20.

Неудивительно,   что   все   так   любят   жаловаться   на   полицию, –   подумал   Питерс. –

Сколько   времени   им   понадобилось?   Целых   полчаса   –   и   это   всего   лишь   на   то,   чтобы
собраться? Да они что, не понимают, с какой скоростью этой ночью развиваются события?
Под конец он уже так изнервничался, что чуть было не выполнил своего обещания и не
послал вперед Уиллиса на пару с Ширингом. Впрочем, едва ли бы он так поступил на самом

деле   –   для   этого   он   был   слишком   хорошим   полицейским.   В   конце   концов,   их-то   в   чем
винить? Они всегда были достаточно хорошими парнями, а ему требовались полицейские –
не герои, но и не мертвецы, тем более, сегодня ночью. Хватит с меня уже тех, что есть, –
подумал он.

К   моменту   прибытия   скорой   помощи   фотографы   уже   работали   вовсю.   Питерс   и

Ширинг стояли у останков кострища и наблюдали за тем, как маленький, почти крохотный
мужчина в белой рубашке и галстуке – Бог ты мой, в такое-то время суток! – усердно снимал
на пленку обугленные остатки того, что некогда являлось человеческим существом. Позади
них маячило не меньше дюжины вооруженных ружьями и готовых ко всему парней. Питерс
также был при своем собственном ружье – короткоствольном, специального образца, которое
постоянно возил в багажнике, что называется, для особых случаев. Данный же случай, как
ему   казалось,   полностью   подпадал   под   эту   категорию.   Он   заметил   фигуру   Уиллиса,
промелькнувшую среди второй группы людей, суетившихся возле дома.

– Уиллис! – громко позвал он. – А ну-ка, сынок, живо поди сюда! – Голос у него был

чуть хрипловатый.

Уиллис махнул полицейским рукой – те как раз выгружались из машины. Еще одна

дюжина, – подумал Питерс. – Точно, целая дюжина. Вторая.

– Извини,   Джордж, –   сказал   Уиллис. –   Мотт   хотел,   чтобы   я   помог   разместить   его

парней.

– Пусть сами разбираются, – буркнул Питерс. – Нам тоже есть чем заняться. Так значит,

ты говоришь, что к пляжу ведут две тропинки?

– Именно так. По крайней мере, я знаю про две. Вторая через несколько сотен ярдов

отсюда ответвляется вот от этой. Правда, насколько я помню, ею почти никто не пользуется.

– Что, не очень торная?
– Да уж, крутоватая.
– Ты-то сам ее хорошо помнишь?
– Да вроде бы.
– О'кей, – кивнул Питерс. – Значит так. Мы с Ширингом пойдем по первой тропинке,

ровной и чистой – не хватало еще мне заблудиться в этих местах, – тогда как ты возьмешь
свою группу и поведешь ее по этой самой заросшей тропе, и, если повезет, то в итоге мы
должны встретиться там, внизу. Правильно?

– Если память мне не изменяет, мы окажемся у вас за спиной, – сказал Уиллис. – С

промежутком минут в пять или около того.

– Ну значит, будете чуть проворнее переставлять ноги. О'кей?
– О'кей, – с улыбкой кивнул Уиллис.
Питерс поймал себя на мысли о том, что особо парня торопить все же не стоит.
– Но только будьте постоянно начеку. Если кого заметите, не спешите открывать пальбу.

Стреляйте только в самом крайнем случае. Мы уже установили личности двух оставшихся
женщин,  и мне не  хочется без  особой надобности подвергать их жизни опасности.  Если
получится, постараемся целыми и невредимыми отправить их назад домой. И не забывай, что
этих сволочей там может оказаться черт-те знает сколько, так что повнимательнее. Понял?

– Понял.
Питерс повернулся к Ширингу.
– Сэм, ты готов?
– А ты сам-то всегда готов?
Питерс улыбнулся. – Пожалуй, что нет. Но тебе, сынок, я скажу вот что. Окажи мне

услугу, сбегай к скорой и скажи им, чтобы до нашего возвращения никуда не уезжали. Мы
тем временем пойдем вперед, а ты догоняй. И не занимайся там никакой ерундой. Да, еще
скажи, что если к нашему возвращению их здесь не окажется, я лично возьму дубинку и
всажу ее каждому на пару дюймов в зад. Понял?

– Разумеется, Джордж.
– Ну, парни, пошли, – сказал Питерс.

Он   повернулся   и   двинулся   по   узкой   тропе.   У   следовавших   за   ним   полицейских   на

поясах болтались электрические фонарики. Впрочем, ночь и без того выдалась достаточно
светлой. Не успели они еще скрыться из виду, как их догнал Ширинг.

– Пусть  сам ее  себе   туда  же   засунет! –  вот   что  они  мне  ответили. –  Так  и  сказали:

«Передай   Джорджу,   чтобы   самому   себе   всунул   ее   в   зад».   Но   нас,   похоже,   они   все   же
дождутся.

– Это уже лучше, – кивнул Питерс. Потом покачал головой. – Значит, говоришь, «Пусть

сам себе засунет», да? А что неплохо получается. Старый толстый полицейский всю ночь с
риском для своей задницы шныряет по лесам, а его коллеги вон что ему желают. Нет, Сэм,
определенно скажу я тебе, что цивилизация загнивает.

– Не знаю, – отозвался Ширинг. – Не видел.
Оба   замолчали   и   лишь   продолжали   внимательно   всматриваться   в  петлявшую   перед

ними тропу.

04.22.

Мужчина   в   красной   рубахе   шагал   по   пляжу,   пребывая   в   состоянии   полной

отрешенности, почти ступора, и совершенно не подозревая, что за ним кто-то идет. Как ни
крути,   а   получалось,   что   он   не   просто   упустил   добычу,   но   даже   не   обнаружил   следов,
которые указывали бы на то, что она прячется где-то в лесу. А это могло означать только одно
то, что добыча по-прежнему находится где-то в доме. Он не понимал, как такое оказалось
возможным, хотя и так не смог прийти к какому-то иному заключению.

Он чуть ли не вдвое прибавил шагу, вторично подходя к дому – но лишь обнаружил, что

всю местность уже заполонили какие-то новые люди. Он не увидел среди них того человека,
за которым охотился, хотя и предполагал, что именно там он и скрывается.

У остальных же было оружие.
«Красный» понимал, что в сложившейся ситуации им всем придется покинуть пещеру

и   уходить   дальше   на   север,   еще   глубже   забираясь   в   гущу   лесов,   но   его   все   же   сильно
угнетало то, что именно ему выпала участь сообщить им об этом. Разумеется, они станут
именно его упрекать в случившемся. Он был старшим, а следовательно на него посыпятся
все укоры – ив том, что сорвалась их охота, и в том, что он упустил добычу. Его разбирала
злость за то, что все это они станут думать именно о нем. Гнев подобно плотному одеялу
застилал его мозг, и потому он не мог думать ни о чем другом. Ярость заглушала все его
чувства, и, возможно, именно поэтому он не услышал, как у него за спиной, среди камней,
крадется, причем довольно неловко, какой-то человек.

Человек, который теперь сам охотился за ним.

04.25.

Марджи   не   знала   наверняка,   умерла   Лаура   или   все   еще   жива.   Какое-то   чувство

подсказывало   ей,   что   та   просто   не   имеет   права   оставаться   живой.   Покуда   у   нее   еще
оставались силы, она пристально наблюдала за Лаурой и видела, что в ней еще теплится
жизнь, хотя у Марджи уже совершенно не оставалось сил наблюдать это зрелище, а в ее
желудке не осталось абсолютно ничего, что еще можно было выплеснуть наружу.

Она видела, как тощий взял корыто и плеснул из него в лицо Лауры зловонной водой –

веки девушки слабо дернулись. Затем он выдернул из костра новую горящую палку, которая
заменила окончательно сгоревший факел, и укрепил ее на стене. Затем в безмолвном ужасе
наблюдала за тем, как он склонился над Лаурой, ножом срезал с нее джинсы, а потом и
залитую кровью рубашку.

Марджи старалась не смотреть на Лауру – только на мужчину. Вот он откинул одну ее

руку, уложил, словно деревяшку, перед собой, и до Марджи через какую-то долю секунды
дошло, что именно он собирается сделать. И все же она опоздала, поскольку в тот же момент

он резким движением тесака отрубил Лауре руку по самый локоть.

Марджи в очередной раз вырвало и только тогда она поняла, что в ее желудке все еще

оставалось   кое-какое   содержимое.   Она   услышала   громкое   шипение,   и   вскоре   помещение
пещеры  наполнила  жуткая  вонь. Она повернулась, чтобы  снова  посмотреть на  тощего, и
увидела, что он прижег обрубленное место факелом, после чего уселся, скрестив ноги, на
пол, и принялся пить из чашки свежую кровь.

От залитого кровью пола и от черной, чуть поблескивающей раны поднимался легкий

парок.   Возможно,   ее   стошнило   еще   раз   –   она   уже   не   помнила.   Глаза   Лауры   были   по-
прежнему открыты и, словно подчиняясь последнему, немыслимому волевому приказу, чуть
пошевеливаясь,   наблюдали   за   ним.   Наверное,   она   уже   ничего   не   чувствует, –   думала
Марджи, – ничего не понимает, и вообще, скорее всего, пребывает в шоке.

Затем тощий отложил опустевшую чашку и расположил на полу перед собой вторую

руку Лауры. Глаза девушки словно вспыхнули, загорелись от жуткого осознания и ужаса
происходящего – и только тогда Марджи поняла, что спасительное забытье не пощадило
несчастную.

В момент, когда опускался тесак, ей пришлось отвернуться. Она откинулась к дальней

стенке клетки, почти вплотную прижавшись к лежавшему там пареньку, и зажала ладонями
уши, чтобы не слышать производимых им звуков – громких шлепков, шелеста пламени и
шипения стекающей на него крови, с неизбежной в таких случаях вонью горящего мяса;
приглушенных стонов, жуткого удара металла по кости, сопровождаемого сухим хрустом, и,
самое, пожалуй, кошмарное – бульканья вытекающей жидкости.

Он старался как можно дольше поддерживать в ней жизнь, и Лаура, как ни странно,

принимала   участие   в   этой   пытке,   продолжая   инстинктивно,   слепо   бороться   за   свое
выживание. Неужели она не понимала, что в данном положении ей было бы гораздо лучше
умереть? Какую же злую шутку сотворила над ней природа. Ведь ее воля к жизни оказалась
не менее жестокой, чем выходки этого дикаря. Марджи молила Господа о том, что если ей
самой суждено вынести нечто подобное, она... что?

Впрочем, она тут же  отбросила эту мысль – жуткую, глупую. Ей было ясно, что у

Лауры попросту не было иного выхода, и когда настанет черед ее самой пройти через все это,
не будет его также и у нее. Если настанет ее черед, – добавила она, – и поймала себя на
мысли о том, что этого, скорее всего, все же не случится. Она по-прежнему отказывалась
поверить в то, что они могут ее убить. Даже превратившись в обугленную головешку, она и
тогда сохранит свое желание жить.

Марджи снова вспомнила сестру...
Казалось, что этому кошмару не будет конца. Но вот наступила тишина, и она снова

повернулась к ним лицом; ей просто надо было – ради себя самой и ради Лауры – увидеть,
что он сотворил с ней, стать свидетельницей его чудовищного преступления. И все-таки,
чтобы сделать это, ей пришлось собрать всю свою волю. Когда же это свершилось, когда она
снова   открыла   глаза,   то   вдруг   обнаружила,   что   до   самого   конца   израсходовала   все   свое
мужество и что на том месте, где только что громоздилась ее несокрушимая воля к жизни,
сейчас зияет бездонная дыра.

Все   ее   тело   вдруг   заколотила   неукротимая   дрожь.   Она   и   сама   не   заметила,   когда

началась   эта   лихорадочная   тряска,   с   каждым   мгновением   которой   из   нее,   словно   из
лопнувшего   бензобака,   вытекали   последние   капли   энергии.   Вновь   раскрыв   глаза,   она
увидела, что у Лауры по локоть отрублены обе руки, и по колено – обе ноги. Конечности
убитой он сложил здесь же, рядом с ней, навалив их друг на друга, словно это были дрова.

А Лаура между тем все еще была жива; веки, чуть прикрывавшие ее остекленевшие

глаза,  изредка  вздрагивали, а грудь вздымалась и  опадала  в судорожных, спазматических
вздохах.

Он сунул руку в карман, и Марджи снова увидела нож – и именно тогда поклялась, что

если ей представится такая возможность, то она своими собственными руками убьет этого
ублюдка. Сквозь туман одуряющего кошмара на нее накатывали похожие на яркие вспышки

волны праведного гнева.

Годился бы этот подонок хоть на что-то, окажись он без своего ножа? Едва ли. Ярость

вернула   ей   способность   переживать   нормальные,   человеческие   чувства,   и   она   была
благодарна за это судьбе. Ну что ж, если мне только удастся добраться до него, пусть тогда
надеется на Господа Бога, – подумала Марджи.

Она снова сомкнула веки, еще плотнее прижалась к пареньку и стала молиться, чтобы

Лаура  умерла,  умерла  как  можно  скорее,  и  чтобы  ей  самой  никогда  больше  не  довелось
видеть подобное.

Несколько мгновений спустя она услышала звук поворачиваемого в замке ключа.
Для гнева в ее душе уже просто не оставалось места – все оказалось занято ужасом,

глубоким и всеохватывающим. Марджи почувствовала, что с такой силой вцепилась в руку
лежавшего на дне клетки паренька, что тот даже вскрикнул.

И попытался было отдернуть руку.
– Нет, – проговорила она, – оставайся здесь. Ты должен будешь помочь мне!
Она понимала, что где-то в глубине своего сознания путала его с Ником – с тем самым

Ником,   который   до   сих   пор   так   и   не   появился,   который   бросил   ее,   а   сам   по-прежнему
прятался где-то на крыше дома. О, помоги же мне, – подумала она, взывая к кому угодно, ко
всем и каждому, но здесь, рядом с ней, находился лишь этот паренек с жутко-спокойным,
совершенно безжизненным взглядом.

Дверца   клетки   распахнулась.   Марджи   быстрым   взглядом   окинула   пространство

пещеры, но так и не увидела ничего, что могло бы помочь ей; ее глаза не выхватили ничего
полезного.   Она   практически   не   обратила   никакого   внимания   ни   на   сгрудившихся   вокруг
костра детей, ни на двух женщин, которые стояли и молча наблюдали за ней. Не заметила она
и   того,   что   Лаура   наконец   умерла   и   ее   внутренности,   извлеченные   через   громадную,
зияющую   в   боку   рану,   лежали   теперь   на   полу   пещеры   рядом   с   ней.   Ускользнуло   от   ее
внимания   и   то,   что   стоявший   перед   ней   мужчина   был   весь   в   крови   –   Марджи   он
представлялся   всего   лишь   тенью,   тянувшейся   к   ней   из   пустого   пространства   –   пустого
потому, что в нем не было ничего, что могло бы хоть как-то ей помочь, а кроме этой помощи
ее сейчас абсолютно ничего не интересовало.

Все   также   крепко   сжимая   руку   паренька,   она   попыталась   было   волевым   усилием

отогнать тощего прочь. Тот, однако, не уходил.

Его   длинные,   тонкие   пальцы   сомкнулись   вокруг   ее   предплечья   и   медленно,   почти

нежно, потянули из клетки. Его ладонь была грубой, заскорузлой, липкой от потемневшей
крови. Марджи попыталась было ухватиться за паренька, но тот резким движением стряхнул
ее руку, как если бы жест вызвал у него раздражение, после чего занял прежнюю позу в
темном дальнем углу. Тогда она ухватилась за прутья клетки, но сил в руках уже почти не
осталось,   и   потому   он   легко,   словно   младенца   из   колыбели,   выволок   ее   наружу.   Глаза
Марджи   застилали   слезы,   они   ручьями   текли   по   ее   щекам,   хотя   она   по-прежнему   не
проронила ни звука.

На   какое-то   мгновение   в   клетке   воцарилась   непривычная   тишина.   Вспомнив,   как

кричала Лаура, Марджи заставила себя хотя бы немного успокоиться.

Не сопротивляйся ему, не дерись, – повторяла она себе. – Действуй осторожно, очень

осторожно.

Он поставил ее спиной к стене, как раз напротив того места, где лежало изуродованное

тело   подруги   –   хотя   Марджи   все   так   же   не   замечала   его, –   и   принялся   пристально
всматриваться   в   ее   лицо.   Тишина   словно   сгустилась.   Вот   его   рука   скользнула   ей   между
бедрами   –   Марджи   подняла   глаза   к   темному   потолку,   изо   всех   сил   заставляя   себя   не
чувствовать этого, вообще ничего не ощущать, и, тем не менее, обнаружила, что по коже
побежали мурашки, а соски жестко напряглись. Пожалуйста, будь осторожна, – в который
уже раз сказала она себе.

Его руки скользили по ее телу, оставляя после себя след неимоверного отвращения. Она

заставляла себя стоять прямо, не уклоняться от его прикосновений, тем самым не давая ему

повода совершить какое-то насильственное действие.

Внезапно он легонько хлопнул ее по затылку.
От   этого   неожиданного   жеста   Марджи   даже   подпрыгнула   на   месте   –   ему   это

понравилось. Рассмеявшись, он шлепнул ее еще раз, и Марджи почувствовала, что вопреки
всей своей воле снова начинает испытывать гнев. О нет, – тут же подумала она, – успокойся;
пожалуйста, не сопротивляйся ему...

Он   шлепнул   ее   в   третий   раз   –   Марджи   качнулась   в   его   сторону   и   в   этот   момент

услышала,   как   обе   женщины   также   рассмеялись.   Опустив   ладони   ей   на   грудь,   он   снова
толкнул ее на стену, после чего принялся тыкать пальцами в живот и между ребрами. Она
подняла руки, чтобы защититься от его несильных ударов, но он отбросил их в сторону и
ткнул снова, на сей раз уже жестче, прямо под нижнее ребро. Марджи с трудом сдержала
крик боли и тут же услышала поддразнивающий смех женщин, похожий на карканье дроздов.

Стоявший перед ней тощий отскочил назад и восторженно хлопнул в ладоши, после

чего одной рукой ударил Марджи по уху; девушка поморщилась и качнулась в сторону. Тогда
он снова принялся тыкать ее пальцами в груди и живот; затем просунул одну руку ей между
ног и, ухватившись, с силой, болезненно потянул на себя, после чего отпустил и неожиданно
с размаху отвесил ей тяжелую пощечину. Марджи ударилась спиной на стену, а когда смогла
наконец отдышаться, тощий уже зашелся в приступе громкого, какого-то икающего хохота.
Она   почувствовала,   как   внутри   нее,   под   покровом   сосредоточенного   притворства,   что-то
словно   хрустнуло,   и   тут   же   заметила,   как   стремительно   и   бесконтрольно   стал   нарастать
поток доселе сдерживаемого гнева.

Сжав руку в кулак, Марджи с силой ударила его. Удар получился отменный.
Вообще-то она была довольно миниатюрной женщиной, однако ей удалось вложить в

этот удар всю массу своего тела. Кулак врезался ему в голову, непосредственно за ухом, и
тощий   даже   покачнулся.   А   потом   непонимающим   взглядом   уставился   на   нее.   Марджи
услышала, как у нее за спиной женщины и дети зашлись в дружном хохоте – на сей раз уже
явно не над ней. Она сделала шаг вперед и снова ударила его, опять в голову, точно в ухо.

Тощий завыл.
А затем она словно сорвалась с тормозов, яростные удары посыпались один за другим.

Ожесточившись,   сверкая   холодными   глазами,   она   продолжала   наступать   на   тощего,
вынуждая его изумленно отступать назад, тогда как она снова и снова обрушивала на него
всю   мощь   своих   женских   тумаков,   совершенно   не   обращая   внимания   на   боль   в   руках.
Разумеется, существенного вреда она ему причинить не могла, но эта атака явно смутила,
даже обескуражила его, так, что он даже непроизвольно поднял ладони и принялся закрывать
ими лицо. При виде подобной картины женщины расхохотались пуще прежнего, и Марджи
на   мгновение   испытала   подлинный   триумф   победы.   Убей   его, –   подумала   она. –   Боже
Праведный, помоги мне убить эту сраную, вонючую мразь. Дикая, ликующая, находящаяся
на   грани   полного   бессилия,   она   тем   не   менее   продолжала   свой   натиск,   безостановочно
осыпая тощего ударами. Однако, по мере накопления усталости, к ней возвращалось былое
отчаяние. Ведь в сущности она не причиняла ему никакого физического вреда, а что будет
потом, когда?..

Тощий   уклонился   от   очередного   удара,   отступил   назад   и   с   ухмылкой   сунул   руку   в

карман. Марджи снова увидела тот же нож.

Он еще не был даже открыт, но, увидев его, девушка испытала то же самое чувство, как

если бы заметила свившуюся в кольца и приготовившуюся к прыжку змею. Как вкопанная
она   застыла   на   месте.   В   то   же   мгновение   все   тело   Марджи   захлестнула   волна   полного
изнеможения,   едва   не   вынудившая   ее   упасть   прямо   в   руки   приближавшегося   к   ней
противника. У нее закружилась голова, а сама она почувствовала презренную, постыдную
слабость.

Она медленно попятилась назад.
– Нет, – проговорила Марджи. – Пожалуйста, что угодно, все, что угодно, только не

это... Извините. Клянусь вам. Пожалуйста, что угодно. Пожалуйста...

Он тем не менее продолжал наступать на нее, и она даже не могла предположить, что

было у него на уме или что он собирался с ней сделать. Марджи не могла отвести взгляда от
его ножа, но вскоре почувствовала спиной прикосновение холодной стены пещеры. Тощий
между тем неуклонно приближался, хотя ножа по-прежнему не открывал...

В   сущности,   он   даже   не   особенно   рассердился;   скорее,   его   всего   лишь   изумила   ее

попытка полезть в драку. Однако он должен был проучить ее, а заодно и всех остальных. Еще
чего не хватало – смеяться над ним! Приблизившись к Марджи почти вплотную, он ударил ее
по   голове   тяжелой   рукояткой   ножа.   Удар   получился   несильный,   но   все   же   болезненный.
Тощий рассмеялся. Ну что ж, некоторое время он с ней поиграет, и словно в подтверждение
этой мысли снова стукнул ее по макушке.

Затем, явно чтобы напугать ее и лишить возможности определить, откуда последует

очередной   удар,   он   принялся   перекидывать   нож   из   одной   руки   в   другую.   Последовал
стремительный удар в ухо – туда же, естественно, куда стукнула его она; Марджи коротко
вскрикнула, и сбоку по шее у нее потекла струйка крови.

Толкнув   девушку   спиной   на   стену,   тощий   поднял   нож   на   уровне   ее   глаз   и

демонстративно раскрыл его, причем сделал это нарочито медленно, явно чтобы подогреть,
усилить   ее   страх.   Он   с   видимым   удовольствием   наблюдал   за   тем,   как   ужас   медленно
искажает лицо девушки, а саму ее делает такой уступчивой и податливой. А потом, держа
нож буквально в дюйме от ее мягкой и белой щеки, принялся неспешно поворачивать его
окровавленное лезвие.

Он мучительно раздумывал над вопросом: стоит ли ему прирезать ее сразу или...
Марджи хотелось заговорить с ним, успокоить его, но она чувствовала, что не сможет

этого сделать. Ее голос словно затерялся в потоках стремительно несущегося ветра, пока
сама она, содрогаясь всем телом, судорожно пыталась сделать хотя бы один-единственный
вдох.   Теперь   тощий   держал   нож   двумя   пальцами,   нацелив   лезвие   ей   в   лицо.   Чуть
шевельнувшись, он направил острие Марджи прямо между глаз, после чего стал медленно
наступать. Девушка вжалась спиной в стену пещеры и, словно зачарованная, наблюдала за
приближающейся полоской стали. О, пожалуйста, пожалуйста, – хотела вымолвить она, но
вместо этого лишь закрыла глаза, едва почувствовав, как острый кончик прикоснулся к ее
переносице,   а   затем   резко   отдернулся,   успев,   однако,   прочертить   прямо   посередине   лба
тонкую, кровавую полоску, оставившую после себя ощущение обжигающей боли.

Затем тощий перевел взгляд на ее тело и улыбка исчезла с его лица. Теперь оно казалось

серьезным   и   словно   бы   даже   немного   потемневшим.   Его   руки   потянулись   к   рубашке
Марджи,   после   чего   одним   резким   движением,   заставившим   ее   еще   плотнее   вжаться   в
шершавую поверхность стены, он  разорвал ее сверху донизу.  Под рубашкой  блеснули ее
нагие груди. Смахнув с глаз струйку крови, она глянула вниз и увидела, что кончик ножа
находится в нескольких дюймах от ее живота, медленно, как и тогда, приближаясь к нему.

Марджи  устремила  взгляд в темное пространство  пещеры. Если ей  и в самом деле

суждено погибнуть именно так, то она не хотела этого видеть. Когда настанет этот момент,
она, в отличие от Лауры, вообще не хотела бы ничего видеть и знать, не хотела чувствовать,
как жизнь медленно покидает ее. Она вжалась в стену пещеры, ощущая, как кончик ножа
легонько прикасается к ее животу чуть повыше пупка.

Отступать назад было уже некуда, а потому, едва почувствовав прикосновение холодной

стали,   Марджи   стала   втягивать   живот   в   себя,   одновременно   с   этим   понимая,   что   нож
продолжает   надвигаться   –   медленно,   но   неуклонно.   Она   чувствовала,   как   натягивается,
напрягается   кожа   живота,   как   где-то   в   области   брюшины   под   медленным,   размеренным
натиском   начала   растекаться   натужная   боль,   тут   же   сменившаяся   внезапным,   почти
агонизирующим шоком, когда острие лезвия вошло в ее мягкую кожу. Стоя в прохладной
атмосфере пещеры, Марджи неожиданно почувствовала, будто по ее телу струится какая-то
влага, и тут же поняла, что это ее собственная кровь. Движение ножа прекратилось, но он не
отдернулся, и потому плоть девушки словно сомкнулась вокруг его кончика.

Ног под собой она уже почти не чувствовала, зато явственно ощущала присутствие во

рту привкуса желчи. Перед глазами все поплыло, а веки хаотично задергались. Внезапно у
нее перед глазами возникла картина того, как она всем телом падает на нож. Не двигайся! –
завопил ее внутренний голос. – Ради всего святого, стой прямо! Но ноги уже не желали ее
слушаться, а сама она затряслась от дикого напряжения мускулов, изо всех сил заставляя себя
не упасть.

Нож отдернулся, но уже через секунду Марджи снова сглотнула воздух и застонала,

когда почувствовала, как он полоснул ее по соскам обеих грудей – и снова по ее телу потекли
струйки крови.

А затем она почувствовала, как к ее коже прикоснулся рот тощего, присосавшийся к

ране на животе, тогда как его руки потянулись к джинсам и резким рывком сдернули их на
землю. Теперь она стояла совершенно голая – голая и покрытая налипшей с его губ слизью.
Как же дико было стоять обнаженной перед таким существом – дико, мерзко и страшно.
Наконец его рот также оставил ее в покое, тогда как руки переместились на плечи, понуждая
ее опуститься на колени. Вконец ослабшая, она с готовностью отреагировала на его жест.

Затем он снова принялся хлестать ее ладонями по щекам и ушам, и Марджи ощутила

появившийся   на   губах   характерный   привкус   сочившейся   из   ноздрей   крови.   В   какое-то
мгновение   она   почувствовала   себя   бесконечно   усталой.   Ненависть   к   этому   существу   по-
прежнему не исчезала, тугим комом затаившись где-то внутри нее, но ни сил, ни способности
к сопротивлению уже не оставалось. Мысленно она разрывала, раздирала его тело на части,
орган за органом, но, окажись у нее в руке сейчас револьвер, она, наверное, не смогла бы
даже  нажать на  спусковой  крючок.  Бушевавшая  в  ней  ярость  оставалась какой-то  тупой,
приглушенной, и потому совершенно бесполезной. Итак, ей суждено было умереть, и все же
она продолжала молить Бога о том, чтобы напоследок он хоть на какое-то мгновение дал ей
сил, достаточных для того, чтобы убить его. А Лаура тоже испытывала это же чувство?..

Прошло всего одно-единственное мгновение, и она также стала дожидаться его.
Тощий приподнял подбородок Марджи и закинул ее голову так, что ей не оставалось

ничего иного, кроме как посмотреть ему в глаза. Она заметила проскользнувшее в его взгляде
удовлетворенное выражение, увидела широкую, плотоядную улыбку. Затем он поднес лезвие
вплотную   к   ее   губам   и   ей   пришлось   разомкнуть   их,   чтобы   он   не   порезал   ее.   От
соприкосновения с зубами сталь легонько звякнула – она раздвинула и их. Никогда в жизни
Марджи   не   чувствовала   себя   настолько   беспомощной.   И   все   же,   до   чего   легко   было
представить, как лезвие пронзает ее горло, появляясь в противоположной стороны шеи, как
из раны вырывается поток густой, теплой крови, как обмякает все ее тело, как стекленеют и
умирают глаза. Всего одно движение и...

Нож прошелся по внутренней поверхности ее рта, скользнул по языку, прочертив по

нему нечто вроде леденящей окружности.

Внезапно   Марджи   все   поняла.   Она   ощущала   горьковатую   сталь   ножа,   солоноватый

привкус крови, покуда лезвие кружило и кружило по ее языку. Он засмеялся, кивнул, и у нее
не осталось ни малейших  сомнений  относительно его намерений. Затем он убрал нож и
отпустил ее.

Ах, так вот к чему все пришло, – промелькнуло в голове Марджи, пока она наблюдала

за   тем,   как   он   снимает   джинсы   и   обнажает   свой   член. –   Ну   значит,   так   тому   и   быть, –
подумала она, – уж теперь я постараюсь на совесть. Значит, еще не все потеряно.

Тощий вплотную приблизился к ней и, ухватившись за волосы, нарочито медленно,

явно наслаждаясь полной беспомощностью девушки, откинул ее голову назад.

Марджи открыла рот и приняла его член.
К тому моменту он уже достаточно возбудился, и потому она отнеслась к своей миссии

так, как того от нее и ожидали – как любовница, демонстрирующая все свое мастерство,
разве что вместо страсти ее действиями сейчас руководили одни лишь отчаяние и страх.

И   все   же   она   явно   старалась   угодить   ему.   Много   времени   на   это   ей,   правда,   не

понадобилось.   Уже   через   несколько   секунд   она   почувствовала,   как   его   тело   начинает
покрываться потом, услышала его идиотские постанывания и тут же ощутила короткие и

резкие подергивания мускулистой массы между губами.

Между   тем   в   мозгу   Марджи   успели   зародиться,   а   затем   стали   стремительно

смешиваться,   переплетаться   друг   с   другом   две   мысли,   образуя   некую   новую,   единую
конструкцию. Первой была ее ненависть к этому существу – она сидела глубоко и прочно;
другая же воплощала в себе совершенно новое восприятие девушкой того безграничного зла,
которое в данный момент ее окружало. Сюда входило и то ужасное место, где она оказалась,
и   сами   эти   полузвери,   не   имевшие   понятия   ни   о   любви,   ни   о   нежности,   знавшие   лишь
жуткую смерть, свои вечно неутолимые аппетиты и вовлекавшие всех оказывавшихся в их
власти людей в тот же порочный, черный круг саморазрушения. Мысленно она в очередной
раз   увидела   заполненную   трупами   ночь;   дом,   ставший   мрачным   некрополем   странных
мертвых детей, ее собственных друзей и родной сестры, которую она так любила; и вот
теперь   эту  жуткую,   омерзительную   конуру,   которой   суждено   было   стать   последним   в  ее
жизни пристанищем. Что бы она сейчас ни сделала, что бы ни случилось, все это уже не
имело никакого значения. Ник так и не отыщет ее. Да и никому это не удастся. И то, что она
должна сделать сейчас, было продиктовано ей с самого начала, с того самого момента, когда
она только увидела смерть своей сестры. В сущности, все это было очень даже просто.

Тощий наконец достиг оргазма, тогда как Марджи терпеливо ждала того момента, когда

первая теплая струя его выделений ударит ей в заднюю часть неба. Если бы она верила в
Бога, то в тот  момент  была бы  безмерно  благодарна Ему  – ведь она  сама молила  Его о
малейшем, крохотном моменте власти над этим существом, и Он даровал ей его. Марджи
закрыла   глаза   и   почувствовала,   как   ненависть   сжимает   ее   челюсти,   словно   тугой   кулак.
Конечно, это не убийство, – подумала она, судорожно сжимая зубы, – но сгодится и это.

А уже через мгновение она вскочила на ноги, чувствуя, как ее ноги и обнаженные бедра

захлестнула   теплая   струя   крови   тощего,   тогда   как   сам   он   дико   завизжал  и,   выпустив   ее
волосы,   принялся   зажимать   ладонями   стремительно   исторгающийся   поток   красной
жидкости. Он выл, как раненый зверь, и Марджи наслаждалась звуками его голоса. Ей было
приятно ощущать медленно остывающую влагу, густо покрывшую ее бедра...

И вот она поймала себя на мысли о том, как с искаженным от дикой ярости ртом мчится

ко входу в пещеру, не обращая никакого внимания ни на женщин, которые словно из-под
земли возникли перед ней; пытаясь схватить ее, ни тем более на лысого громилу, который,
похоже, слишком ослабел от собственной кровопотери, чтобы хоть как-то задержать ее.

В безудержной ярости Марджи разметала всех их по сторонам, а одного ребенка с такой

силой толкнула на каменную стену пещеры, что его голова тут же треснула и раскололась как
арбуз.   Услышала   она   и   свой   собственный   крик   –   это   был   дикий   вопль   торжествующего
воина, ликующего при виде гибели своих врагов. А она и в самом деле радовалась, более того
–   пребывала   в   восторге   оттого,   что   все   же   смогла   причинить   ощутимый   вред   своему
мучителю и вырваться на свободу. Широко раскинув руки, она мчалась к выходу, миновав
костер,   языки   пламени   которого   на   миг   лизнули   ее   обнаженные   голени,   мимо   всей   этой
получеловеческой   мерзости   и   мусора,   представители   которого   ошалело   наблюдали   за   ее
действиями.

Марджи   увидела   промелькнувший   впереди   луч   лунного   света   и   устремилась   туда,

откуда доносился свежий аромат моря – и вот уже через какое-то мгновение он ударил ей в
ноздри,   пробившись   через   тягучую   пелену   дыма   и   смрада.   А   все-таки   получилось, –
торжествующе подумала она. – Все же я его достала!

Она  отдернула  шкуру,  закрывавшую вход в  пещеру,  и бросилась  в  расступившуюся

перед ней темную ночь.

* * *

Мужчина в красной рубахе медленно поднимался по тропе, ведущей к пещере, когда до

него донеслись раздавшиеся изнутри крики, причем это были крики отнюдь не пленников –
не   того   мальца   или   женщин, –   а   его   собственных   людей.   Самым   громким,   при   звуках

которого он  даже  застыл  на месте, был крик  его брата. Ему  еще  никогда  не доводилось
слышать, чтобы кто-то кричал подобным образом, но голос брата он не спутал бы ни с каким
другим.   Ночь   наполнили   разгневанные   призраки,   которые   сорвали   их   охоту   и   теперь
требовали платы за все содеянное этим племенем.

Услышав вырывавшиеся изнутри вопли, он в страхе остановился. Шум не стихал, и,

смешиваясь   со   страхом,   стал   словно   давить   на   него   своей   массой;   какофония   звуков
медленно пробивалась в глубины его мрачной, не знающей сострадания души, повинуясь
наследственному зову крови и насилия. Он не мог не ответить на этот зов, и потому мрачный,
молчаливый и безрадостный двинулся дальше.

* * *

В   своем   стремлении   к   свободе   Марджи   совершенно   не   заметила   его.   На   какое-то

короткое мгновение волны чистого и свежего воздуха, словно руки нежного возлюбленного,
окутали ее со всех сторон. Но уже в следующую секунду руки «красного» схватили ее, и она
тут же принялась сопротивляться грубой мужской хватке, разрывая окровавленными ногтями
его грязную рубаху. Однако даже вся вновь обретенная сила не могла спасти девушку.

Марджи, конечно, даже не могла догадываться о том, что все это видел и Ник, который

следовал за «красным» и при виде случившегося стал с удвоенной скоростью подниматься по
каменистому склону. Для нее самой все рухнуло почти мгновенно, сразу; тело обмякло, и она
уже не сопротивлялась мужчине, когда тот затащил ее назад в пещеру и бросил рядом с
костром. Она была вконец выхолощена, измотана, потеряна, и та сила, которую ей с таким
трудом удалось обрести, никогда уже не вернулась бы снова. Битва была окончена – битва, но
не ее кошмар...

Уже в следующую секунду ее облепили дети, налетевшие со всех сторон, словно мухи

на падаль. Она принялась кричать – это был тонкий, пронзительный вопль, который даже
отчасти   не   выражал   всего   ее   отчаяния   и   боли;   дикий   стон   тысяч   нервных   окончаний,
лопнувших и порвавшихся под натиском их тел и зубов. Они кинулись на нее как волки,
зубами разрывая ее щеки, руки, плечи, яростно прорываясь к грудям и бедрам. Словно в
немом изумлении она наблюдала за тем, как ее пожирают – заживо. Вот она увидела, как они
отгрызли   с   одной   груди   сосок,   как   продолжали   наваливаться   на   нее   –   и   в   этот   момент
прозвучал грохот выстрела.

* * *

Поднимаясь по узкой тропинке к пещере, Ник даже не подозревал о том, что ему когда-

либо доведется увидеть подобную картину, однако уже через минуту она предстала перед его
взором. Стоявший перед костром «красный» резко развернулся и уставился на него; по бокам
от него пристроились обе женщины – беременная стояла рядом с залитым кровью мальчиком,
голова которого под неестественным углом завалилась на одно плечо. В отдалении маячило
лицо   паренька,   который   сидел   в   клетке   и   изумленно   взирал   на   происходящее,   тогда   как
какой-то   тощий   мужичонка   стоял   на   коленях   и,   оглушительно   воя,   сжимал   руками
промежность.   Третий   мужчина   –   мощного   телосложения,   но   словно   обескровленный   –
тянулся к чему-то, лежащему на полу, очевидно, к какому-то оружию. И, наконец, эта стая
завывающих, злобно оскалившихся детей, сгрудившихся над каким-то существом, которое
судорожно металось по земле и отчаянно отбрыкивалось от них. Марджи. Ухватив в какую-
то долю секунды осколки всех этих мыслей, он тут же открыл пальбу.

Первая пуля пролетела мимо, не причинив никому вреда и лишь звонко рикошетируя от

стен где-то за спиной у «красного». В замкнутом пространстве звук выстрела оказался просто
чудовищным, мужчина в красном как-то даже растерялся – судя по всему, он никак не ожидал
увидеть Ника здесь, у себя в пещере, да к тому же и стреляющего. К тому моменту, когда он
наконец пришел в себя, Ник уже сместил дуло револьвера и выстрелил снова – пуля угодила

«красному» прямо в центр груди и с сокрушительной силой откинула его тело к костру. Умер
он,   судя   по   всему,   еще   до   того,   как   опустился   на   землю.   Помещение   заполнили   густой
темный   дым   и   столб   искр,   а   красная   рубаха   дикаря   стала   быстро   чернеть.   Руки   и   ноги
покойника   совершили   несколько   конвульсивных   подергиваний,   свалили   висевший   над
костром котел и выплеснули его содержимое на каменный пол.

Один   из   мальчиков  –  тот,   что  был  постарше, –  яростно  зашипел  и  кинулся  в  глубь

пещеры; остальные последовали за ним. Из-за наполнявшего пространство пещеры густого
дыма Ник мог лишь с трудом различать их фигуры. Зато он отчетливо видел тело Марджи,
которая шевелилась у его ног и слабо постанывала. Значит, все еще жива. Слава Богу.

Ник замахнулся палкой на женщин, которые стояли по обе стороны от него, заставив их

отступить назад. Затем он увидел, как сквозь клубы  дыма на него медленно надвигается
лысый громила – одна рука замотана в какие-то шкуры, в другой зажат высоко занесенный
над головой предмет, чем-то похожий на кривую дубину. Ник выстрелил и увидел, как лысый
качнулся, а его изувеченная рука инстинктивно метнулась к животу. Тем не менее, он сделал
еще  один  шаг, и Ник  выстрелил снова  – из  того места,  где у громилы  была шея,  ввысь
взметнулся   столб   красной   жидкости,   тогда   как   голова,   словно   срубленное   дерево,   круто
завалилась набок. Мужчина опустился на колени, а затем всем телом рухнул вперед. Дубина
выскользнула из его руки и, прокатившись чуть вперед, остановилась у ног Ника, который
только тогда смог разглядеть, что являлось оружием этого дикаря – это была человеческая
рука.

Неожиданно из плотных клубов дыма на него кинулись дети. Краем глаза Ник успел

заметить, что стоявшие по обеим сторонам пещеры женщины также пришли в движение.
Низко присев, он сжался в комок и бросился на ближайшую к нему толстуху, с силой вонзив
выставленный локоть в мягкую подушку ее живота. Тут же раздался ее сдавленный крик, и
через секунду о каменный пол пещеры звякнуло что-то металлическое – нож. Одновременно
с этим он в очередной раз пальнул из револьвера, но перед глазами было слишком много
дыма и мельтешения тел, а потому пуля опять пролетела мимо цели. Прежде чем он успел
еще раз нажать на курок, они уже накинулись на него, щелкая челюстями, словно жвалами
голодных насекомых.

Не прошло и нескольких секунд, как он оказался полностью облеплен массой грязных

маленьких тел. В каждую ногу одновременно вцепились по нескольку алчных ртов, кто-то
вонзил   зубы   ему   в   бедро.   Четвертый   ребенок   заскочил   ему   на   спину   –   ближе   к   руке,
сжимавшей револьвер – и принялся глодать шею. Ника захлестнула дикая паника. В тот же
миг он увидел, как какой-то подросток вынырнул из-за клубов дыма и рыбкой прыгнул на
него; успев приподнять дуло «магнума», Ник выстрелил, сразив парня на середине прыжка с
устремленным вперед ножом. Легкое тело отлетело назад, словно кто-то дернул привязанную
к нему веревку, а нож скользнул по груди Ника. Он подался всем корпусом вперед, согнулся
чуть   ли   не   пополам   и   стряхнул   с   себя   вцепившееся   в   плечо   существо   –   им   оказалась
маленькая девочка.

И тут же закричал от дикой боли, когда ее подруга или сестра вонзила зубы в рану у

него на ноге. Взмахнув револьвером, он обрушил его на ее тело. Потом надавил на спусковой
крючок – пусто. Надавил еще раз и тут же взвыл снова, когда подкравшаяся сзади беременная
женщина глубоко вонзила зубы в руку, сжимавшую палку – укус пришелся чуть повыше
локтя. Он поднял руку и резко оттолкнул ее, но она не отставала. Тогда Ник замахнулся рукой
с револьвером и с силой стукнул ее по лицу – женщина отвалилась назад, из ее рта и носа
потекла кровь. Ползавшая где-то внизу девчонка стала еще яростнее вгрызаться в рану на
ноге, лихорадочно двигая челюстями из стороны в сторону, отчаянно стремясь добраться до
кости.

Ник   снова   поднял   пустой   револьвер   и   что  было   сил  дважды   саданул   ее   по  голове.

Второй удар переломил шею ребенка, между губами раздулся темный кровавый пузырь, и
она безмолвно рухнула на пол. Правда, и его нога уже не действовала, так что ему пришлось
опуститься на одно колено.

Возившийся где-то у пояса мальчик вдруг с рычанием отпустил его (этот придурок грыз

мой ремень! – изумленно подумал Ник) и тут же обхватил рукой его шею, тогда как другая
рука   с   длинными,   грязными   ногтями   пыталась   дотянуться   до   глаз.   Ник   стукнул   его
револьвером, но парень, похоже, окончательно одурел от запаха свежей крови, и даже боль от
удара не смогла остановить его. Снова вцепившись в Ника, мальчишка разодрал ему щеку, и
тогда он ударил его еще раз и, застыв на месте, изумленно наблюдал за тем, как из раны на
виске мальца потекла густая кровь. Несмотря на полученное увечье, маленький дикарь лишь
встряхнулся, словно вылезший из воды пес, и снова ринулся в атаку.

В какое-то мгновение Ник подумал о том, что ему, судя по всему, придется все-таки

добить этого парня, поскольку иначе его не остановишь. Чуть развернувшись, он принялся
снова и снова охаживать его палкой, попадая по плечам, голове, лицу, однако мальчишка все
так же продолжал цепляться за него даже после того, как Ник увидел, что обломанный край
ключицы   прорвал   ему   кожу   и   выступает   наружу.   Ник   продолжал   махать   палкой   почти
вслепую, покуда парень не рухнул на пол пещеры  с головой, которая скорее напоминала
месиво из крови и слизи.

А   затем   наступила   тишина,   которая   его   даже   обескуражила.   Ведь   оставались   же   и

другие. Скольких он успел убить? Кажется, пятерых. А остальные? Еще один мужчина, две
женщины. Или он что, всех женщин тоже порешил? Едва ли. Тишина окутала его, словно
невидимая сеть. Он протер затуманенные дымом глаза, вглядываясь в пространство пещеры
позади костра, и тут же увидел Марджи, пытающуюся подняться на локте. Сквозь пелену
дыма он разглядел обнаженного подростка, который в полном одиночестве стоял в дверях
клетки и смотрел в его сторону. А это еще кто такой? Ник был уверен в том, что мальчуган
никак не мог принадлежать к этому дикому племени.

Затем он увидел тощего, изможденного мужчину, который, хватаясь за прутья клетки,

пытался подняться на ноги. И этот тоже ранен? Но кто его ранил? Когда? Превозмогая боль
от собственных увечий, Ник все же заметил, что тощий действительно истекает кровью и что
пройдет   немало   времени,   пока   он   снова   сможет   представлять   какую-то   опасность.   Но
остальные-то где?

Правое   стекло   в   его   очках   разбилось,   и   Ник   невольно   поразился   тому,   что   вообще

каким-то   образом   сумел   удержать   их   на   носу.   Поправив   пальцем   дужку,   он   огляделся,
намереваясь увидеть, что творится у него за спиной. Никого. Ни единой души. Тогда он
перевел взгляд на тело застреленного им мальчика – изуродованное и скрюченное рядом с
очагом, – на рухнувшего рядом с ним лысого, полуголого громилу, на обоих детей, которых
он до смерти забил, на черный труп, распластавшийся поверх костра. Мертвецы. Все до
единого.   Остальные   же,   словно   повинуясь   какому-то   чуду,   исчезли.   В   горле   Ника   что-то
угрожающе забулькало, захрипело. Он повернулся к Марджи.

Трудно   было   даже   определить,   к   какой   ее   части   следовало   прикоснуться   в   первую

очередь. Все ее тело было покрыто кровью, причем – и Ник это сразу понял – в основном ее
собственной. А она все так же пыталась принять сидячую позу.

– Нет, –   негромко   проговорил   он, –   лежи.   Все   кончено.   Пожалуйста,   не   двигайся.

Сейчас поищу, чем тебя можно накрыть, а потом подумаем, как будем выбираться отсюда.

Звук   собственного   голоса   показался   ему   необычно   тонким,   почти   писклявым;   зубы

лихорадочно стучали, а все тело била жуткая дрожь.

С трудом поднявшись, Ник обнаружил, что если не особо нагружать раненую ногу, то

она   все   же   помогала   поддерживать   равновесие.   Поднял   свою   палку   из   плавника,   потом
револьвер – так, на всякий случай. Затем подошел к клетке и увидел, во что превратилась
Лаура – ее останки были сложены у стены. Едва глянув на остекленевший глаз и зияющий
черный рот, тут же отвернулся, с трудом сдержав позыв рвоты.

Тощий по-прежнему пытался встать на ноги, цепляясь за прутья клетки. Ник угрюмо

ухмыльнулся и саданул его палкой по костяшкам пальцев – тот глухо застонал и сполз на
землю.

Заметив   приближение   Ника,   голый   подросток   вперился   в   него   взглядом   и   стал

отступать в глубь клетки. Ник понял, что в данный момент она представляла для него самое
надежное убежище. Ему было интересно узнать, как долго он уже находился здесь и что
успел увидеть. На ум как-то не приходили слова, которые он мог сказать этому пареньку,
убедить его в том, что опасность миновала, а потому он просто прошел мимо.

Вскоре   Ник   наткнулся   на   рубашку   и   джинсы   Марджи,   и   решил,   что   из   всех

находившихся в пещере предметов они были самыми чистыми. Он понимал, что ее сейчас
необходимо как-то укрыть, хотя бы немного согреть, чтобы уберечь от неминуемого шока.
Затем он увидел вход во вторую пещеру и насторожился – ведь в ней кто-то мог прятаться.
Только сейчас до него дошло, что именно там незадолго до этого укрылись дети. А вдруг они
и сейчас еще там?

Он заглянул внутрь и услышал, как что-то прошуршало в темноте. По спине метнулся

холодок страха. Снова прислушался – ничего. Если не считать крыс, в пещере никого не
было. Подобрав одежду Марджи, он двинулся ко входу в пещеру.

Краем глаза глянув на девушку, он принялся осторожно одевать ее. Раны на ее теле

смотрелись ужасно, и он даже усомнился в том, сможет ли вытащить ее отсюда живой.

– Успокойся, Марджи, – проговорил он, нежно лаская ее рукой. – Успокойся, милая.
Она закрыла глаза, и Ник даже не был уверен, поняла ли она, кто сейчас рядом с ней,

или нет.

А потом он услышал ружейную пальбу.

04.50.

Первые выстрелы Ника они услышали в тот самый момент, когда сошли с тропы и

ступили на пляж. Питерс сделал знак, чтобы все остановились, хотя особой необходимости в
этом не было – револьверная пальба и так заставила их замереть на месте. Итак, что за
пирушка   ожидала   их   на   этот   раз? –   подумал   Питерс.   Для   человека,   хотя   бы   однажды
слышавшего   выстрел   из   «магнума»,   не   представляло   особого   труда   распознать   его   и   в
дальнейшем. Итак, стреляют, – сказал себе он. – Надеюсь. Уиллис недалеко.

Ночную тишину разорвали еще два выстрела. Недалеко, однако, – подумал Питерс.
– Двигаем, –   сказал   он,   поворачиваясь   к   Ширингу. –   Бежать   не   смогу,   но   трусцой,

пожалуй, что-нибудь получится.

– Мне показалось, что это «магнум», – заметил Ширинг.
– Я   это   сразу   понял, –   произнес   Питерс. –   И   в   этом,   кстати,   заключается   еще   одна

причина;   почему   тебе   следует   дожидаться   моей   отставки.   Пока   я   знаю   все   же   немного
больше твоего.

Они стали пересекать полосу плотно слежавшегося песка.
К   тому   времени,   когда   выстрелы   зазвучали   в   третий   раз,   Питерс   уже   напряженно

дышал; двигавшиеся за ним следом люди старались не отставать. Рвутся в бой ребята, –
подумал он. – Впрочем, молодые всегда такие. А кроме того, молодежь уже явно учуяла в
воздухе запах крови. Да и сам он тоже его давно заприметил. Стрельба. Ох, не нравился ему
подобный поворот событий.

– Значит   так,   парни,   как   заметите   направленный   на   вас   ствол   –   но   только   чтобы   с

уверенностью – сразу палите, не раздумывайте. – Он уже основательно запыхался. – Потом,
на досуге разберемся, что и почем.

Стараясь еще больше прибавить шагу, он терзал себя вопросом:
«Куда же запропастился Уиллис?» Определенно, эта беготня загонит его в гроб, тогда

как Уиллис бью лет на пятнадцать моложе его. Вот кому бегом надо заниматься. Похоже, та,
вторая тропа оказалась все же труднее, чем он предполагал раньше.

– Сэм, – сказал Питерс, – я тебя только задерживаю. Иди вперед и дай старику малость

передохнуть. Но только повнимательнее там, понял?

– О'кей, – кивнул Ширинг. Впрочем, особо разогнаться ему было уже негде. Отойдя

всего на несколько метров, полицейские увидели клубы дыма, вырывавшиеся из отверстия в

скале в нескольких ярдах от ее вершины. Первым их заметил Ширинг, который туг же сделал
знак, чтобы остальные остановились.

– Ну вот, кажется, пришли, – сказал он.
– Точно, – подтвердил Питерс. Теперь и он учуял дым, причем был готов поклясться в

том, что горит не одно лишь дерево. Он даже подумать не мог о том, что ему придется
дважды   за   одну   ночь   унюхать   одну   и   ту   же   вонь,   однако   факт   оставался   фактом.   Да,
работка, – подумал он, но тут же передернул плечами, словно стряхивая с себя эту мысль.

– Так, а теперь, парни, потише, – негромко произнес он.
Они сошли с пляжа и пересекли полосу чистого белого песка, устилавшего основание

скал. Теперь клубы дыма курились прямо у них над головами. В тот же миг Ширинг услышал
мужской голос – это был отдаленный, агонизирующий крик. Он повернулся к Питерсу.

– Слышу, – сказал тот. – Двигай наверх.
– Поднимайтесь по тропе, – скомандовал Ширинг. – Рассредоточьтесь.
Вспыхнули фонари, и Ширинг сразу увидел ее.
– Ну   вот   и   пришли, –   проговорил   он.   К   нему   стали   подтягиваться   люди.   Питерс

подумал, что будет лучше, если Сэм пойдет первым – склон показался ему довольно крутым,
и он смекнул, что вперед следует послать кого-нибудь помоложе.

Кто-нибудь помоложе, – пронеслось у него в голове. – Все та же старая болтовня, хотя

что уж тут попишешь, он и в самом деле уже далеко не тот, что прежде. А Ширинг был в
общем-то   неплохим   парнем,   хоть   временами   и   старался   загребать   под   себя,   выискивая
любую возможность, чтобы покрасоваться и доказать, что он вполне способен заменить его,
Питерса.   Ну   что   ж,   парень,   видит   Бог,   вот   тебе   и   представился   такой   случай.   Сэм   не
замешкается, – подумал он, – и не поспешит, где не надо.

По крайнем мере, теперь они знали, что наверху еще есть кто-то живой. Или был –

вплоть  до  этого  самого  крика.  О  том,  что   именно  это  был  за  крик,  ему  даже  думать  не
хотелось.

– Ну давай, сынок, – сказал он Ширингу.
Тот   в   ответ   лишь   улыбнулся.   Позднее   Питерс   еще   вспомнит   эту   улыбку.   Это   была

возбужденная   улыбка;   так   улыбается   хороший   человек,   который   намерен   показать,   что
именно есть в нем хорошего.

Они полезли наверх.

* * *

Вниз по тропе их вела за собой беременная женщина – после удара дулом револьвера с

ее носа по-прежнему капала кровь. Именно от револьвера они и побежали. Все мужчины
погибли; остался, правда, один, но она считала его ни на что не годным, тогда как пришелец
сражался как настоящий демон. Вот они и бежали. Выйдя из пещеры, женщина увидела
перед собой двух детей и приказала им остановиться. Теперь она была лидером, и в ее мозгу
медленно   созревала   очередная   идея.   Что-то   вроде   такой:   «Когда-нибудь   вам   все   равно
придется покинуть пещеру...»

И тогда они встретят их там, внизу.
Она знала, что мужчина ранен; что же до женщины, то та, судя по всему, тоже при

смерти. Значит, рано или поздно они выберутся из пещеры и вместе умрут на пляже. Ну что
ж,   они   преподнесут   им   сюрприз;   когда   эта   пара   станет   спускаться   по   узкой   тропе,   дети
нападут на них. У мужчины не будет времени даже для того, чтобы воспользоваться своим
оружием. А они к тому времени наберут камней и в клочья забьют их. Эту ночь им, правда,
придется провести снаружи и до рассвета питаться мясом этой пары. А потом они вернутся в
пещеру. Мужчина и женщина умрут при свете луны, там, где не грохочет оружие, от которого
даже тени раскалываются надвое.

Кое-чем из своих мыслей она, спускаясь по тропе к пляжу, поделилась с толстухой и

детьми. К тому моменту, когда они оказались почти у основания скал, будущая мать уже

радостно смеялась – так ей было весело от  мысли о предстоящем и таком продуманном
убийстве. Толстуха, правда, буркнула, чтобы она угомонилась и приструнила детей, которые
так и норовили забежать вперед. Что и говорить, сейчас она чувствовала себя лидером, хотя
все же прикрикнула на детей, пригрозив им, что в случае неповиновения отправит их назад,
туда, где лежат их братья и сестры, ободранные и расчлененные.

А что, неплохо она все задумала. Как знать, возможно, она даже не сразу убьет того

мужчину. На вид он показался ей довольно крепким, тогда как все ее мужчины полегли, да и
многие из детей тоже умерли. Уж она-то знала, как заставить мужчину трахаться, даже если
он ненавидит тебя. Впрочем, когда время настанет, она решит, что делать дальше.

* * *

Позднее Питерс решит, что женщина удивилась не меньше их самих.
Будь это не женщина, и к тому же не с такой внешностью, они бы действовали гораздо

быстрее. Ширинг едва успел пошевелиться, когда она уже накинулась на него. Никому из них
еще  не доводилось видеть ничего подобного – полуголая, по  меньшей  мере, на  восьмом
месяце беременности, вся покрытая грязью, копотью, с кровоточащим носом, и к тому же
воняющая, как стадо скотины. Питерсу показалось, что он учуял ее даже до того, как увидел.
И при этом готов был поклясться в том, что совершенно не расслышал ее шагов. Откуда
появился нож, и вовсе не мог сказать никто.

Что и говорить, они оказались в на редкость неудачном месте – сгрудившись в кучу,

только собираясь начать подъем. Никакого пространства для маневра; женщина же оказалась
поразительно проворной. Питерс увидел промелькнувшую в ее глазах дикую ярость, вслед за
чем   блеснул   нож.   Он   попытался   было   отступить   назад,   чтобы   оставить   свободное
пространство для находящихся впереди и успеть вынуть оружие, но тут же наткнулся на
шедшего   непосредственно   у   него   за   спиной   Дэниелса.   Ширинг   же   так   и   не   успел
среагировать – не произнеся ни звука, она рассекла его горло от уха до уха.

Его тело завалилось не назад, на него, а вперед, и, умирая именно в такой позе, Ширинг,

как позднее понял Питерс, спас ему жизнь, ибо в тот самый момент, когда глаза женщины
захлестнул маленький кровавый фонтан, он уже успел выхватить свой револьвер и одним
выстрелом снести ей полголовы. Женщина опрокинулась и рухнула вниз, словно мишень в
пневматическом тире.

За спиной у нее стояли все остальные.
Питерс   увидел,   как   они   врассыпную   бросились   с   тропы,   тут   же   разметавшись   по

тянувшемуся во все стороны песку. На какое-то мгновение ему показалось, что он оказался
среди   героев   поистине   безумного   вестерна:   уцелевшие   после   кровавой   резни   обитатели
дилижанса сбились в одну кучу, ощетинившись дулами револьверов, тогда как обезумевшие
мерзавцы накинулись на них так, словно на их месте была целая орда, а не просто трое детей
и женщина, противостоявшие двенадцати вооруженным мужчинам.

Питерсу   еще  не   доводилось  видеть  ничего  более  стремительного  и   отважного.  Они

даже не помолились Богу, хотя, как ему показалось, сами толком не знали, что это такое, а
может, это их особо и не интересовало. Словно крысы, – успел подумать он. – Правда, их
отнюдь   не   загнали   в   угол,   перед   ними   был   целый   пляж,   куда   можно   было   бы   бежать
(впрочем, попытайся они сделать это, им в считанные секунды отрезали бы путь. Но откуда
им было это известно? И почему они не остановились, не сдались тут же, на месте?) Пока
Питерс пребывал в водовороте захлестнувших его мыслей, толстуха успела вонзить нож в
плечо молодого Парсонса, и он тут же подумал о том, что еще никогда в жизни не видел
столь стремительной реакции со стороны человеческого существа и что никогда еще ему не
было так страшно.

Не прошло и трех минут, как все началось и окончилось. Лезвие ножа взметнулось,

опустилось, раздался крик Парсонса, вслед за чем вперед выступил Канстлер, который почти
в упор пальнул в старуху из обоих стволов сразу, едва не разорвав ее тело надвое. К тому

времени, как кто-либо успел обратить внимание на молодую девицу, она уже накинулась на
Каджиано   и   одними   зубами   разорвала   ему  чуть   ли   не   половину   глотки.   Приставив  дуло
своего револьвера к ее глазу – чтобы уж точно не промахнуться, – он нажал на спусковой
крючок. Когда они оттащили тело девушки, ее челюсти все еще продолжали цепляться за его
горло, хотя самой головы как таковой у нее уже не было.

Именно   тогда,   как   решил   позже   Питерс,   парней   охватила   настоящая   паника,   ибо

никакой необходимости убивать остальных, в сущности, уже не было. Возможно, из-за того
зверства,   что   сотворила   та   молодуха   с   Каджиано,   а   может,   просто   при   виде   всего
происходящего – если на то пошло, всего этого безумия (ведь это были всего лишь дети, не
так ли?), – полицейских словно поразила некая дикая, предательская зараза; через какое-то
мгновение началась уже совершенно иная игра, когда уже в их рядах не осталось ни одной
трезвомыслящей головы.

В том числе и головы Питерса.
Девушка,   которой   на   вид   было   лет   одиннадцать   –   и   уже   беременная,   как   и   та

женщина! – вцепилась в ногу Чарли Дэниелса и изо всех сил пыталась прокусить ее чуть ли
не   насквозь   –   парень   визжал   как   баба   и,   танцуя   на   одной   ноге,   пытался   отшвырнуть
нападающую   прочь,   словно   его   только   что   укусила   змея.   Возможно,   они   смогли   бы   без
особого труда оттащить девчонку, однако вместо этого Соренсон с силой шмякнул ее по
спине   прикладом   своего   ружья,   после   чего,   когда   она   рухнула   лицом   на   песок,   для
надежности стукнул еще раз – туда же.

Мальчишка обеими ногами обхватил поясницу Берда и зубами рвал его рубаху – вскоре

они   услышали,   как   вскрикнул   полицейский,   когда   парень   добрался   до   его   груди.   Скорее
всего, им удалось бы оттащить и его, но все получилось... Питерс даже и не знал, как это
назвать...   мерзко,   что   ли.   В   сущности,   это   был   даже   не   мальчишка,   а   скорее   какая-то
громадная пиявка, присосавшаяся к человеку. И уже через секунду, все так же вгрызаясь
зубами в грудь Берда, мальчишка потянулся своими грязными руками к глазам полицейского,
тыкая в них, стараясь ослепить свою жертву. Наблюдать эту омерзительную, жуткую сцену
было просто страшно, а потому Парсонс, который чуть ли не всю свою жизнь дружил с
Бердом,   похоже,   тоже   чуть   подвинулся   рассудком   а   потому   ухватил   руку   парня   и   стал
заворачивать ее назад, пока все не услышали жутковатый хруст, после чего мальчишка завыл
от боли и рухнул на землю. Парсонс же и после этого не угомонился – налетел на него,
вонзил в рот дуло своего ружья и нажал на спусковой крючок.

Они даже не подумали остановиться и задуматься над тем, что с ними происходит и что

они делают – в сущности, это скорее напоминало не столько полицейскую операцию, сколько
казнь. И все же никто не остановился. Даже Питерс. Страх бурлил, кипел в каждом даже
тогда, когда они кинулись вверх по тропе, туда, где из входа в пещеру продолжал куриться
дымок – именно там они обнаружили остальных; там же они нашли девушку.

Я знал, что где-нибудь обязательно найдутся и мужчины! – подумал Питерс. При этом

он как-то даже упустил из виду то, что один из них оказался в очках. Не припомнил тогда,
что крик, который они услышали там, внизу, также принадлежал мужчине.

Впрочем, он был слишком занят. Страхом. Убийством.
Ник   низко   склонился   над   телом   Марджи.   С   того   самого   мгновения,   когда   снаружи

послышались первые выстрелы, он пытался поднять девушку на ноги, но ей было слишком
больно, и, несмотря на всю его предосторожность, каждое его движение причиняло ей еще
большую боль. Судя по всему, они успели сломать ей одну ногу, потому что стоило Марджи
хотя бы раз ступить на нее, как она тут же потеряла сознание. Со своей же, также раненой
ногой,   он   был   совершенно   не   в   силах   сдвинуть   ее   с   места.   Ему   все   же   удалось   снова
привести ее в сознание, хотя затем он подумал, что лучше оставить все как есть – тем более,
что снаружи объявились люди, которые явно спешили к ним на помощь. При этом он еще
подумал   о   том,   что   тот   мужчина,   что   лежал   на   полу   рядом   с   клеткой,   уже   не   казался
совершенно беспомощным и потому безопасным, однако ему казалось, что в крайнем случае
как-нибудь   сможет   с   ним   справиться.   Он   как   раз   укладывал   Марджи   на   землю,   когда   в

пещеру ворвались первые полицейские.

Едва услышав их. Ник резко повернулся, ибо не мог предположить ничего иного, кроме

как то, что вернулись те – и тут же смекнул, что совершил ошибку; он мгновенно узнал
страх, застывший на их лицах, и понял, что они готовы пристрелить также и его. Поэтому
Ник протянул к ним руки, желая показать, что в них ничего нет, что они пусты, а потом как
бы  отмахнулся  от  них,  и  даже  открыл  рот,  чтобы  сказать:  «Нет,  я  не  с ними»,  но  слова
застряли у него в горле, когда он, увидев глаза толстяка, дернулся в сторону и даже не успел
услышать звука выстрела.

* * *

Питерс увидел, как взлетели очки, и в то же мгновение что-то внутри него, даже не

отфиксировавшее до конца само это слово – очки – подсказало ему, что он сделал что-то не
то;   но   ведь   этот   человек   повернулся   к   нему,   и   руки   он   тоже   протянул   не   вверх,   как
полагается, а вперед... И уж совсем не подумал он о другом мужчине, который вроде бы и
был сильно ранен, но, тем не менее, внезапно пригнувшись, бросился вперед, выбросив руку
с зажатым в ней ножом.

Едва   увидев   блеснувшую   сталь   лезвия,   Питерс   выстрелил.   И   все   же,   как   странно

получилось: не успев еще выстрелить, он уже увидел кровь. А может, он и выстрелил в это
кровавое  пятно;  может,  все это время  оно уже   было там,  между ногами  этого  человека?
Впрочем, все произошло слишком быстро, чтобы можно было о чем-то подумать. Во всяком
случае, Питерс попал именно туда, куда метил. Мужчина рухнул лицом оземь, взбрыкнув
ногами чуть вверх, как если бы кто-то выдернул из-под него ковер. Когда они перевернули
его, ниже живота не было ничего – только пара грязных ног, и все.

Но сам он все еще был жив.
А чуть позже Питерс загоревал, причем сильно. Особенно жаль было паренька – даже

больше, чем того мужчину, которого девушка называла Ником. Впрочем, к тому времени все
они уже воспринимались порознь – и слава Богу! – хотя уже тогда он почувствовал, что было
в том мальчишке что-то не такое, никак не соответствовавшее окружавшему его кровавому
безумию, которое он видел там, внизу.

Но Господь свидетель, было все же в том мальчишке что-то странное. В самом деле,

идет к ним, голый, руки вытянул перед собой, и словно бы даже не идет, а медленно, словно
во  сне,   плывет.   И   когда   Питерс   приказал  ему   остановиться,   он   не   остановился,   даже   не
замедлил   шага   –   ну,   а   потом   его   парням   уже   не   оставалось   ничего   иного.   Сейчас   даже
невозможно сказать, кто именно убил его. Шесть выстрелов так вывернули нутро паренька,
что его останки не заполнили бы и хозяйственную сумку средних размеров.

Как же горевал Питерс по тому мальцу. Мужчине, Нику, все же было легче; дырку в

груди   придется,   конечно,   заштопать,   но   он,   похоже,   все   же   выкарабкается   –   слава   Богу,
никакие   внутренние   органы   не   задеты.   Зато   мальчонка...   Именно   он   будет   сниться   ему
ночами.

Долго.
А потом, когда все закончилось, Уиллис и остальные окружили его со всех сторон.

Молодой полицейский огляделся и присвистнул:

– Матерь Божья, а это еще что такое?
– Это? – переспросил Питерс. – Это то, на чем я кончился.
И Уиллис, похоже, понял, что именно он имел в виду.

05.35.

Последний   ублюдок   умер   по   пути   наверх,   к   местечку   Хэллана,   где   его   поджидали

патрульные   машины.   Питерс   даже   не   предполагал,   что   нормальный   человек   может
продержаться так долго. Под конец он повернулся лицом к морю, из глотки его вырвался

небольшой сгусток крови, и его так и занесли в машину, бледного как сама смерть. Вот уж о
его кончине Питерс ничуть не горевал. Скорая действительно поджидала их, хотя Каджиано
она помочь так ничем и не успела – парень скончался еще до того, как они покинули пляж.

Что же  до девушки – ну что ж, здесь оставалось только ждать и надеяться. Лично

Питерсу показалось, что она довольно плоха. Судя по всему, ей придется лишиться мизинца
на правой руке. Правда, отсекли его довольно чисто. Осложненный перелом правой ноги.
Одна грудь тоже... не грудь, а какое-то кровавое месиво. Плюс жестокая лихорадка, хотя с
ней-то она, похоже, справится. Все будет зависеть от того, насколько крепкой окажется ее
организм. Внешне, вроде бы, не очень. Худенькая какая-то...

А потом вспомнил про Ширинга и решил, что поручит Уиллису сходить к его жене и

детям. Наверное, надо было бы самому, – подумал он, – но, боюсь, не справлюсь. А девчонка
та все твердила, что этот самый Ник спас ей жизнь – и все время плакала как дитя. А я-то,
старый мудак, чуть было не пристрелил его. И еще она сказала, что тот паренек, что сидел в
клетке, тоже вел себя не так, как надо. Бог ты мой – всего двадцать три года, и ничего,
абсолютно ничего за душой.

Ну да, конечно, было, Питерс, в твоей жизни кое-что, на что тебе приходилось идти и

после чего тебе было нелегко – но не так же! Совсем молоденький мальчишка умер, а парень,
который ступил в ад и вышел оттуда живым, лежит чуть ли не при смерти. А все потому, что
мы обосрались, вот так, просто и без лишних слов.

И какой хороший парень был Ширинг. Каджиано он знал меньше, но Ширинг был что

надо. Даже в наших местах иногда удается отыскивать толковых парней.

Надо все же немного поспать, – подумал Питерс. – А потом снова садиться за отчеты.

Но как, скажите мне ради Бога, смогу я описать все это? Как сообщить в отчете, что ты
приставил дуло ружья к носу ребенка и одним выстрелом снес ему всю голову? Можно ли с
должным пониманием воспринять подобное? Дикари на побережье Мэна, Боже Правый!

Питерс бросил последний взгляд на мужчину и девушку, которых разместили в дальнем

конце скорой помощи, и залез в патрульную машину, сев рядом с Уиллисом. Он и понятия не
имел о том, как и когда заменить Ширинга, не говоря уже о том, кем его заменить. Более того,
теперь он уже не мог сказать, кто заменит его самого. Вот разве что Уиллис. Местность он
знает – по крайней мере, не хуже других.

– Увези меня отсюда, – сказал он.

05.40.

Светало.
Марджори   прислушивалась   к   завыванию   сирен,   вроде   бы   такому   далекому,   хотя   на

самом деле, это было не так; она знала, что динамики стояли на крыше той самой машины, в
которой ее в данный момент везли, и завывали они сейчас ради нее же самой, чтобы оказать
ей помощь. Стрельба, – подумала она. – После нее у меня, кажется, с ушами стало что-то не в
порядке. Слуха-то хотя бы после всего этого не лишусь?

Ей никак не хотелось вдобавок ко всему еще и оглохнуть.
Боль уже почти отступила – врачи об этом позаботились. А в самом деле, кто они такие,

врачи или просто санитары? Будем надеяться, что все же врачи. Впрочем, кем бы они ни
были, с ней они обошлись очень по-доброму, даже ласково, и она была признательна им за
то, что помогли ей избавиться от жуткой боли. А то ей уже начало казаться, что в мире
больше вообще не существует такого понятия как доброта (когда она это почувствовала? до
того, как выстрелили в Ника, или после?), но, судя по всему, это было не так.

Она видела доброту, когда смотрела в их лица. Даже в лица полицейских, которые ее

сюда доставили. Еще никогда полицейские не смотрели на нее так по-доброму, и это было
странно. Не произнеся ни слова, совершенно беспричинно, они едва было не убили Ника, и
все же она не испытывала к ним никакой ненависти. По крайней мере, не сейчас, – подумала
Марджи.

Она благодарила судьбу за то, что ей не пришлось в очередной раз увидеть тот дом.
Затем на какое-то мгновение Марджи опять стало страшно. Она с трудом откашлялась и

обратилась к одному из врачей, самому молодому и, как ей показалось, самому доброму.
Подобно завыванию сирен, ее собственный голос звучал словно откуда-то издалека и совсем
слабо.

– Я сейчас усну? – спросила Марджи.
– Не   сейчас, –   ответил   он, –   но   скоро.   Мы   сделали   только   местную   анестезию.   В

больнице вам дадут что-нибудь покрепче – только осмотрят вас сначала.

– Я пока не хочу спать, – сказала она. – Пожалуйста, сделайте так, чтобы я не заснула,

хорошо?

Он улыбнулся.
– Хорошо, обещаю. Рядом с ней лежал без сознания Ник.
– А он тоже поправится?
– Он потерял много крови, но, думаю все будет в порядке.
– Хорошо, –   кивнула   Марджи   и   прикоснулась   к   руке   доктора.   Рука   его   вовсе   не

показалась ей сильной.

Марджи повернула голову и посмотрела в окно. С того места, где она лежала, можно

было увидеть лишь медленно светлеющее небо, да телефонные провода, которые как бы
скользили у нее  над головой, пока машина  мчалась по ровному асфальту.  Провода были
нанизаны на деревянные столбы и казались резаными ранами на теле утреннего неба.