Готика Белого Отребья
Вторая Часть
Возвращение
- Пшёл нахер, пидорюга, - проскрипел старик в белом халате за прилавком магазина «Последняя счастливая остановка». - Мы не продаем бензин и другую херь ниггерам.
«Ого!» - подумал хорошо одетый афроамериканец напротив него. Он широко улыбнулся.
- Ты серьезно? В наше-то время? Мне кажется, даже в холмистой местности Западной Вирджинии это немного архаично, не так ли? Ниггер?
Старик уставился на него запавшими, прикрытыми веками глазами, окруженными глубокими морщинами. Почти не оставалось сомнений, что одна из высушенных рук, спрятанных под стойкой, сжимала какое-нибудь огнестрельное оружие.
- Убери свою черномазую обезьянью сраку из моего магазина, а то меньше чем через час ты будешь болтаться в лесу на ветке. - Плохие зубные протезы проглядывались сквозь хитрую ухмылку. – Заметь, ты будешь не первым ниггрилой, которого мы там вздёрнем.
Плечи чернокожего мужчины опустились под его аккуратным серым пиджаком. Это было слишком нелепо; старикашка даже не смог вызвать в нём гнев, и ни один остаток его прежнего «я» даже не моргнул. Он положил на стойку двадцатидолларовую купюру.
- Двадцать на третью.
- По-моему, ты тупой ниггер, - пробубнил старик. - Или у тебя проблемы со слухом, помимо твоей черной шкуры. - Он крикнул за стойку. - Честер! У нас тут чёрный выёбуется.
Послышался грохот шагов по деревянному полу, и через мгновение появился «Честер».
Чернокожий подумал о Лилль Абнере, только этот парень был крупнее. Шесть-десять футов ростом как минимум и минимум 300 фунтов весом. Никакого жира, одни мышцы. Парню пришлось пригнуться, когда он протиснулся в дверной проем из задней комнаты. Зачесанные назад черные волосы, рыжеватая фланелевая рубашка, рыжеватые холщовые рабочие штаны, гигантские сапоги из комковатой кожи. Челюсть размером с полуостров. Этот Голиаф посмотрел прямо на черного человека.
- Ты все правильно понял, Честер. Я ниггер, – негр улыбнулся сверкающе белыми зубами, словно что-то искал в своем сознании. - Честер МакКрой? Или Маккрей?
- Черт возьми, Честер! - проскрипел старикашка. - Откуда, черт возьми, этот уголь знает твое имя?
- Нээ видал его раньше, - баритон Честера слегка дрогнул. Его глаза растерянно сощурились. - Я его не знаю…
- Верно, Честер, ты меня не знаешь, - согласился чужак. - Но я знаю тебя. Анжела рассказала мне все о тебе.
При этих словах глаза Честера расширились, а нижняя губа задрожала.
- Ты знаешь Анжелу? Мою младшую сестру…
- Это Даг пропиздел, Честер! - рявкнул старик. - Откуда ещё этому черномазому знать, что у тебя есть сестра??
- Хорошо, сэр, - сказал негр. - Была. В прошедшем времени. Она недавно умерла, да, Честер? И кстати, ведь это ты убил ее.
Честер, уже порозовевший, бросился на негра и поднял его на три фута над полом за плечи.
- Я не убивал ее! - прогремел его голос. - Она блядовала! Её похитили и убили, так сказали копы!
- Да, но на самом деле она не исчезла, а сбежала, верно? Лет в четырнадцать? Но кто может винить бедную девочку за это? Когда тебя насилуют брат и отчим по шесть раз на день. Черт, в тот день, когда она родилась, вы с ним начали дрочить ей в рот, вы оба, верно? Новорожденный ребенок не знал, что происходит – бедная малышка жила на вашей сперме вместо материнского молока. Что за больная сенокосная куча дерьма может делать такие вещи? С ребенком? И конечно, как только она немного подросла, вы с папой начали по-крупному макать свои фитили в неё, верно? Использовали ее для своей личной вечеринки. Эта дрянь окончательно вскружила ей голову, у нее не было ни единого шанса, не так ли? И к тому времени, когда ей исполнилось тринадцать или четырнадцать, вы с отчимом обрюхатили ее. Ты ещё тогда всем говорил, что это крикеры. - И тогда черный человек издал циничный смешок; он приземлился на ноги, когда Голиаф отпустил его.
Старик бросил на Честера косой взгляд.
- Ты действительно делал все эти грязные вещи, Честер?
Честер закачался на месте, плача и отрицательно качая головой.
- Да, конечно, папаша, и он это знает. - Черный человек спокойно подошёл к окошку и достал банку с виноградной газировкой «Фанта». - Даже ты удивишься, сколько маленьких детей изнасиловала эта большая мясорубка. Его жертв достаточно, чтобы самого дьявола вырвало. - Затем он поднял банку с содовой. - О, я сам себе помогу. Ты ведь не против, правда?
Честер упал на колени, сгорбился и начал всхлипывать.
- О, посмотри на него, он теперь большой ребенок, большой плачущий больной на голову деревенский ребенок. - Черный человек продолжал свое видение. - Значит, Анжела сбежала, она больше не могла этого выносить, и к тому же уже тогда она наполовину свихнулась. Потом она имела несчастье быть пойманной автостопом двумя реально отмороженными придурками. Черт возьми, эти парни делают тебя и твоего отчима похожими на пару Телепузиков, и да к чёрту слова, я лучше покажу тебе…
Черный человек положил руку Честеру на голову, и когда он это сделал, Честер ахнул.
- Посмотри, Честер, хорошенько посмотри, что эти подонки сделали с твоей сестрой.
К этому времени видения, навязанные Честеру, вывели его из ступора. Он давился, хрипел, всхлипывал и дрожал, а черный человек стоял над ним, смотря вниз, словно с высокого утеса.
- Мужайся, Честер. Анжела сейчас на небесах. Когда ты умрешь через три недели, ты не присоединишься к ней.
Честер стал инертным, бесполезным, рыдающим комком мускулов. Что остановило старика, который теперь стоял за прилавком, держа в руках дробовик.
- Я предупреждаю тебя, ниггер. У тебя есть время, пока я досчитаю до трех, чтобы съебать отседа, если, конечно, ты не хочешь, чтобы тебя вынесли ногами вперед.
- Окей. - Чернокожий остался стоять на прежнем месте. - Раз, два, три. Не заставляй меня смеяться, приятель. Дробовик-то не заряжен. Твоя дешевая пропитая задница слишком бедна, чтобы купить патроны. - Чернокожий улыбнулся, когда ружье упало на пол, а лицо хозяина вытянулось и побледнело.
- Видишь ли, ты выбрал сегодня не того ниггера, чтобы срать на него. Ты выбрал ниггера экстрасенса. А теперь, пожалуйста. Включи третью колонку на двадцать баксов. - Чернокожий почти ушёл, но затем остановился и сунул голову в дверной проём. - О, кстати, ты умрешь на закате в следующий вторник или в среду — я точно не знаю. Просто один чувак войдет сюда, приставит пистолет к твоей голове, а потом грохнет тебя, потому что в твоей кассе будет только шесть баксов. - Чернокожий собирался уже уйти, когда опомнился и заговорил снова. - Да, и это будет белый парень, а не ниггер.
Теперь чернокожий полностью покинул помещение, посмеиваясь себе под нос. Черт, сегодня я действительно на высоте…
Затем он ушел, наполнив бак и оставив позади убогую бензоколонку и магазин. Сердце Вирджинии в каком-то смысле было похоже на его прежнюю жизнь: теперь оно осталось далеко позади. Солнце, садящееся за Аллегенскими горами, выглядело сюрреалистично и блаженно. Темнота быстро наполнила долину, вызывая еще более великолепные образы. Именно в такие времена чернокожий переживал самые яркие моменты умиротворения и веры…
Да. Он снова сел за руль старого Мерседеса священника, шины гудели, извивающиеся ленты асфальта манили его вперед. Он бросил последний взгляд на закат, прежде чем тот исчез, а вместе с ним и все ужасы человечества. Осталась только непостижимая красота, безмолвная и лишенная ошибок. Чернокожий не нуждался в дополнительных доказательствах, чтобы знать, что Бог существовал и был с ним. Это размышление, конечно, было очень трансцендентным и лирическим, но ему нравилось это маленькое украшение. За последние десять лет он увидел гораздо больше доказательств существования Бога, чтобы заставить Каиафу и всех фарисеев склониться перед Иисусом и склонить свои головы.
Он миновал ласки, Кристиансбург и Рэдфорд, которые были одним из многих его бывших мест обитания. Выехав из Вирджинии, он въехал в Западную Вирджинию. «Другой мир», - подумал негр, потягивая виноградную газировку. Ни одно шоссе, ни один государственный маршрут не доставят его к месту назначения благодаря препятствиям Аллегени. Отсюда он просто ехал по проселочным и горным дорогам, проходящих через холмы, многие из которых возникли много веков назад, как индейские тропы, тропы, которые сначала использовались для торговли с другими племенами, прежде чем были повторно использованы в качестве военных маршрутов. Тогда еще не было виноградной содовой, сэр. Ни Starbucks, ни Wi-Fi, ничего...черные люди любят некоторые названия: корн-Мейн-Роуд, жирный Ридж-Роуд, Призрачная дорога Скриллера и, да, даже боров-Болл-роуд. Ромбовидные желтые знаки указывали на то, что это была земля белого быдла: падающие камни, оленьи переправы, скользкие при намокании и т.д., все они были изрешечены следами дроби.
Он продолжал ехать дальше, и хотя GPS здесь не работал, он сомневался, что пройдет много времени, прежде чем он доберется до места назначения.
Кстати, негра звали Тайрон Грант, хотя всю свою сознательную жизнь он был известен под своим уличным именем Кейс.
Его нынешним пунктом назначения была свалка в Западной Вирджинии.
- Вы, должно быть, шутите, - простонал писатель в полдень следующего дня, когда ему наконец удалось покинуть отель. Яркое солнце «ударило» его, как хороший хук в голову, и этот хук не был оценен похмельем писателя. Слишком много лагерей Гражданской войны, сожалел он. Он потянулся за солнцезащитными очками, но потом понял, что никогда в жизни не носил их.
Он встал в десять, принял душ, а потом умудрился немного постирать после пустой траты времени, которую можно было назвать только неоправданной. Я старый, ленивый и, да, пора бы это признать, алкоголик! Господи, да кому какое дело? Он попытался найти рациональное объяснение происходящему в его жизни.
Портофой проводил его до гостевой прачечной и даже предложил постирать и высушить одежду писателя, потому что:
- Вы уж простите меня за мои слова, сэр, но, мне кажется, вы не очень-то и выиграли от ночного сна, сэр.
- Это очень вежливо с вашей стороны, мистер Портофой, - сказал писатель, чувствуя, как пульсирует его сердце. - Но правда в том, что я всю ночь катался с этими неугомонными девками, напился до бесчувствия, и теперь у меня похмелье. Спасибо за предложение, но я думаю, что справлюсь…
- Как знаете, сэр. Доброго дня вам, сэр. - И затем Портофой покинул тесную прачечную.
Писателя так и подмывало принять предложение и заплатить за услуги Портофоя. Но чёрт побери, кто знает, какие «следы веселья» были на его трусах? Не говоря уже о подозрительной и дурно пахнущей сырости его джинсов. Точно! Я же обоссался вчера вечером. Браво.
И ведь еще много чего произошло прошлой ночью, верно?
Писатель попытался сфокусировать свою пропитую больную память…
Неужели старик Септимус умер прошлой ночью? Он ущипнул себя за бородатый подбородок. Или это был сон? Дон тоже так сказала, да? И писатель все еще не знал, что ему делать.
Он попытался восстановить цепь последних событий. Подождите-ка минутку. Толстолоб. Я видел его труп. А потом… Он исчез... Дон что-то говорила, что «кто-то» взломал двери похоронного бюро, восстановил кровоснабжение существа и освободил его. Снова бред какой-то. Как этот Толстолоб мог покинуть комнату для бальзамирования на своих двоих, будучи мёртвым двадцать с лишним лет.
И к какому умозаключению пришёл писатель по этому поводу?
Он отбросил попытки о дальнейшем обсуждении окружающих его загадок: не сошел ли он с ума? Было ли все это на самом деле сном? Действительно ли сейчас в лесу расхаживает сексуально озабоченный монстр, и есть ли его двойник на самом деле? Нахуй. Меня это не волнует. Стиральная машина медленно включилась. Мне вот прям насрать на всё это с большой колокольни. Я приму этот день таким, каким он будет!
Как только цикл стирки закончился, он запихнул бельё в сушилку, ненадолго вернулся в свою комнату, положил несколько вещей в пластиковый пакет afeway и ушел. Спускаясь по лестнице, он улыбнулся одному из рисунков Говарда, зная теперь, кто это на самом деле, и дрожа от осознания того, что, хотя и смутно, он идет туда, где ходил Г.Ф. Лавкрафт. Он продолжил думать. Я теперь миллионер — я мог бы легко позволить себе содержание ребенка. Если я, конечно, обрюхачу Сноуи, тогда у моего ребенка будут такие же гены, как у Говарда Филлипса Лавкрафта!
Глупая мысль, конечно, но интересная. И, как сказал бы М. Р. Джэймс, ошибочная идея оплодотворить Сноуи с единственной целью производства на свет ребёнка с его генами и некоторыми генами Лавкрафта, да эта простая идея вызвала довольно-таки не самые приятные последствия: спонтанную эрекцию. Вау, у меня встал меньше чем за секунду! Неплохо для шестидесяти!
К тому времени, когда он дошёл до вестибюля, большое количество предэкуляционной жидкости просочилось в его трусы, а затем, когда он повернул за угол… ещё больше ее вытекло при виде миссис Говард за стойкой регистрации. Призрак великого Одина! Какие же сиськи у этой женщины!
Величественная альбиноска улыбнулась. Она была одета в одно из своих солнечных платьев, которое прекрасно подчеркивало ее грудь. Лифчика, естественно, на ней не было, да, собственно, в нём и нужды-то не было.
Её груди четвертого размера выглядели подтянутыми и без малейшего намёка на провисание.
«Я бы её до смерти затрахал», - последовала молниеносная и довольно грубая мысля писателя. Сволочь. Его эрегированный член больно упёрся в молнию джинсов, и с конца снова потёк эякулят.
Когда она повернулась, ее длинное лицо осветилось, и угол, под которым она повернулась, привел ее лицо в почти идеальное соответствие с большим рисунком или гравюрой Лавкрафта, висевшей на стене позади нее. Сходство лицевых структур было поразительным. В сперме Лавкрафта было много сильных генов. Не то чтобы чрезвычайно вытянутое лицо Лавкрафта и выступающая челюсть составляли приятное сочетание, когда бы он находился с верху пышной и очень фигуристой женщины. Не совсем женственная или красивая, заключил он, но все же... очаровательная дихотомия. Еще одна нелепая мысль посетила его голову: занимался ли я сексом с ней или со Сноуи... Если бы я посмотрел одной из них в лицо во время соития, то увидел бы... Лицо Лавкрафта! Чёрт, это было бы почти то же самое, если бы я трахался с ним!
- Добрый день, господин писатель! - Поздоровалась женщина. - Как вы сегодня себя чувствуете?
У меня адское похмелье, и у меня эрекция, которая болит так сильно, что твое великолепное декольте только усугубляет ее...
- Лучше и быть не может, миссис Говард.
- Хорошо. Позвольте предложить вам угощение. - Она наклонилась ближе и поставила миску с конфетами на стойку регистрации.
- Ну, спасибо, - сказал он и потянулся к миске... но потом резко остановился, вспомнив ночное видео…
Она протянула ему миску с клейкими червями.
Писатель съежился от воспоминаний.
Миссис Говард громко рассмеялась.
- Попался, да? Не смогла удержаться!
- Отличная шутка, - глухо сказал он. Похмелье затмило многие очаровательные подробности предыдущего вечера, такие, например, как афера, которую затеяли миссис Говард и Сноуи. Они спрятали камеры в некоторых комнатах для постояльцев, надеясь записать действия, за которые их покровители могли бы позже склонить негодяев к уплате. Кадры прошлой ночи должны были стать сливками урожая: евангельский пастор Томми Игнатиус смотрел детское порно и мастурбировал, вставляя желатиновых червей в свою уретру. В каком всё же удивительном мире мы живем!
- Спасибо за угощение, мэм. Но говоря о подобных вещах, где наш добрый друг пастор Томми?
- О, он встал рано утром и сказал, что пойдёт прогуляться и будет славить имя господа за такой прекрасный день
Писатель улыбнулся. Он знал что пастор отправился не на прогулку, а прямиком в спа-салон Джун, чтобы получить огромных размеров резиновый член в свою задницу от девушки, которой, вероятно, и шестнадцати-то нет... мстительным человеком писатель, конечно, не был, но наступил определенный момент, когда простой здравый смысл должен был быть задействован. Этот вонючий пастор мастурбировал на детское порно, и я бы сказал, что вероятность довольно высока, что если человек смотрит на секс с детьми, то, вероятно, он и сам приставал по крайней мере к нескольким из них. Если есть Бог, а я думаю и верю, что он всё-таки есть, я бы сказал, что добрый пастор ставит себя на путь хорошего пранкинга от человека наверху. «Отмщение мое Я воздам», - сказал Господь. Бессмертная цитата, особенно в данном случае, звучала довольно правильно.
Но, собственно, к чему это может привести писателя?
Это краткое внутреннее размышление прозвучало мрачно. Вчера вечером я кремировал труп. Я пью больше, чем Хемингуэй и Шервуд Андерсон вместе взятые, и с яростью вожделею Сноуи и Дон. Писатель сглотнул. Что же мне остается в глазах Господа?
Он отшвырнул эти мысли. Наверно, мне лучше собраться с духом…
- Это заставляет меня задуматься, - медленно проговорила миссис Говард, подперев щеку ладонью.
- Что именно, миссис Говард?
- Что заставляет мужчин засовывать всякое себе в пенисы?
- Уверяю вас, я не имею ни малейшего понятия, и мне не терпится ознакомиться с этим ощущением, пока я не проживу достаточно долго, чтобы отправиться в дом для престарелых и пройти катетеризацию.
Но миссис Говард, казалось, была словно в тумане.
- И потом куда, черт возьми, подевались все те желатиновые черви? Он засунул в себя четыре или пять штук. Они попали в его мочевой пузырь, как ты думаешь? Он их потом выссал?
- К сожалению, на ваши эрудированные вопросы может ответить только более прозорливый ум, чем мой, миссис Говард. Но если я могу сменить тему, Сноуи сегодня ходила на работу?
Большегрудая женщина усмехнулась.
- А, эта тупица? У неё сиськи вместо мозгов же, скажу я вам. И вы, наверно, не видели её сегодня, она ходит, как кавелерист...
Да, точно вспомнил писатель, хотя не то чтобы такое возможно было забыть. Конкурс «Пни пизду» вчера вечером в Бэктауне…
Ему придется написать об этом в книге.
Он пожелал миссис Говард доброго дня (точно так же, как его глаза пожелали доброго дня ее декольте), и следующие пять минут он прогуливался по главной улице, наслаждаясь теплым солнечным светом. Прохожие – совершенно незнакомые люди – весело махали ему руками. Вот именно. Я тот самый городской спаситель из захолустных легенд и местных преданий, фигура доброго предзнаменования, воплощенное благословение. Но в таких историях не было ничего нового, и люди придумывали их еще со времен пещерных людей. Если я действительно Спаситель города, то время покажет. И я столкнусь с чем-то гораздо худшим, чем 91-й псалом «Мор, который ходит во тьме».
Конечно, это звучало как полное дерьмо, но опять же, время покажет.
Он наслаждался послеобеденной прогулкой. Головная боль быстро рассеялась и вызвала внезапное улучшение его настроения, а непрошеная мысль о Сноуи вызвала внезапное улучшение его репродуктивного аппарата. Черт возьми, член! В моем возрасте этого делать нельзя!
Неторопливо направляясь к заправочной станции, он поймал себя на том, что всматривается в мягкий подъем Мэйн-Стрит с большим вниманием, чем можно было бы счесть нормальным.
Конечно, история Септимуса Говарда о близнецах Кабблер, паре четырнадцатилетних девок «с большими сиськами, да такими, как будто они обе были взрослыми тётками, и я могу сказать вам точно, насколько я стар, так и у этих двоих были сиськи, которые могли бы остановить поезд», - заверял его старик. Он также сказал, что несколько лет назад эти близнецы провели ночь на Хэллоуин на территории дома Крафтера с досками для спиритических сеансов, черными свечами и другими оккультными принадлежностями, после чего они попытались установить контакт с мертвыми и, очевидно, получили больше, чем ожидали.
Именно по этой самой дороге и примерно в том же самом месте на следующее утро обе эти девушки тащились, словно в трансе, совершенно голые.
Также они обе были беременны, щеголяя раздутыми животами, в то время как не прошло и двенадцати часов с тех пор, как их видели местные жители без малейших признаков на беременность. На самом деле, большинство свидетелей утверждали, что молодые девочки выглядели так, как будто они носят детей десять, а то и двенадцать месяцев, настолько велики и раздуты были их животы.
Через несколько мгновений они остановились с разинутыми ртами и широко раскрытыми, как блюдца, глазами, а вокруг собралась потрясенная толпа. Затем они обе раздвинули ноги, посмотрели на ясное голубое небо и начали вздыхать, извергая из своих горл звуки страдания, лишь отчасти человеческие.
Писатель смотрел вперед, пока детали рассказа освежались в его памяти, и на мгновение он мог воочию увидеть это дьявольское зрелище: блондинки корчились в конвульсиях, с красными лицами, синие вены пульсировали на их шеях, а огромные тяжелые животы быстро сдувались, вываливая содержимое их животов на Мэйн-Стрит: но только это было не два младенца, а две груды неописуемой материи, и каждая груда весила более пятидесяти фунтов.
Зловоние от двух курганов было неописуемо, оно смердело хуже, чем что когда-либо ощущали собравшиеся люди. Некоторые из них даже потеряли сознание, настолько сильный был этот смрад. Это случилось десять или пятнадцать лет назад; но уже никто не знает наверняка, потому что никто не хочет вспоминать события того дня. Но всё же несколько особенно ярких комментариев добрались и до наших дней: воняло как будто дерьмом... Только ощущение было такое, как будто сам Сатана насерил огромные кучи дерьма в дырки тех девок, набил дриснёй их животы, как пару мешков с песком для защиты от наводнения!
Близнецы Кабблер живы по сей день и находятся в окружной психиатрической больнице, смотря в окна с открытыми ртами и не произнеся ни слова за все эти годы.
Писатель моргнул, и у него перехватило дыхание, когда этот мысленный мираж подошел к концу. Круто. Злая городская легенда. Хоть у Джека Лондона и такого нет, но всё же. Вот только один вопрос: поверил ли в это писатель?
«Я... и не знаю, что даже думать на этот счёт, - подумал он. - Напыщенная, чересчур фантастическая, пахнущая выдумкой городская легенда. Но тогда как же легенда о Толстолобе, я видел труп этой твари вчера так же явно, как сейчас вижу асфальт на этой улице…»
Но сейчас нужно было кое-что сделать, так что он отвлекся от арабески и переключил свое внимание на реальный мир. Список дел всегда присутствовал в его сознании:
1) забрать свою машину из мастерской;
2) купить лопату в хозяйственном магазине;
3) перевести страницы Войнича;
4) забрать Сноуи и Дон;
5) отправиться в дом Крафтера за губернаторским мостом;
6) найти могилу и выкопать тело Крафтера.
Ну, у него была страница Войнича в его сумке Safeway вместе с ноутбуком и некоторыми другими предметами, которые могли бы пригодиться.
Несколько минут ходьбы привели его к подножию заправочной станции, где всю ночь работали люди, ремонтируя старый черный Эль-Камино Дикки Кодилла. Но теперь это был старый белый Эль-Камино писателя, выглядевший совершенно новым. Писателя никогда не интересовали машины, тем более хот-роады, но он должен был признать, что эта машина выглядела чертовски круто, и теперь, когда он владел ею, он чувствовал себя немного моложе. Но здесь был хозяйственный магазин прямо через дорогу. Может, лучше сначала взять лопату?
Когда он вошел в парадную дверь скобяной лавки Уордена, раздался звонок в колокольчик, и тут же ему в голову пришло неожиданное совпадение. Ключом, который привел полицию к дому серийного убийцы из Висконсина Эда Гейна, была квитанция из копировальной бумаги на один галлон антифриза в «Скобяной лавке Уордена» в Плейнфилде, принадлежащей Миссис Бернис Уорден, которая ранее считалась пропавшей без вести. Г-н Гейн также ранее подписал квитанцию. Не слишком уж умно с его стороны. Миссис Уорден, между прочим, была найдена обнажённой, без головы, повешенной вниз головой, вскрытой от влагалища до грудины позже в тот же день.
Но это был не Плейнфилд, штат Висконсин, а Люнтвилль, штат Западная Вирджиния, и вышеупомянутое совпадение практически не имеет отношения к этой истории…
Итак, писатель вошел в скобяную лавку вслед за звуком веселого колокольчика, сделал несколько шагов вперед и остановился, почувствовав внезапную тревогу.
Я видел это место раньше…
Да, точно.
Он видел этот же самый магазин прошлой ночью в одном из своих снов. «Похоже на то же самое место, - подумал он, - но это, наверно, просто совпадение». Давайте посмотрим, есть ли здесь шейкер для краски; потому что основным событием вчерашнего сна были мальчики Ларкинсы, зажавшие голову человека в старомодном силовом шейкере, чтобы вызвать повреждение мозга.
Идея состояла в том, чтобы превратить человека в Рикки Ретардо, но, очевидно, они поставили машинку слишком высоко, их жертвой, собственно, был торговец метамфетамином, который слишком быстро умер. Хотя нет, первой жертвой их машины была тонкая, как тростинка, блондинка. Они раздели ее догола, на полминуты засунули голову в машину и вуаля! Мгновение спустя они получили тараторящий околесицу человеческий манекен! После они принялись рьяно трахать её, при этом не ограничиваясь природными отверстиями...
Писатель подошел к витрине магазина, надеясь, что там не будет тряпки для краски.
Но как раз на одном конце прилавка стояла тряпка для краски.
Писатель нахмурился.
- Чем могу помочь, приятель? - спросил хриплый голос. Писатель повернулся лицом к высокому мужчине весом в 300 фунтов со светлой стрижкой. Наконец-то, подумал писатель, я столкнулся лицом к лицу с одним из печально известных братьев Ларкинс.
- Вообще-то да, можете. Я остро нуждаюсь в простой лопате совкового типа.
Мосье Ларкинс (кстати, этого звали Гут, а его трех братьев-близнецов звали Клайд, Такер и Гораций).
- Лопата, которая тебе нужна, мужик, вон в том проходе... - затем он ахнул, сделал глубокий вдох, хлопнул обеими мясистыми ладонями по столешнице и воскликнул. - Боже мой, святой Моисей, сэр! Чёрт! Я тебя знаю!
- Скорее всего, вы ошибаетесь. Я уверен, что мы никогда не встречались прежде.
- Нет, нет, я имею в виду, что могу сказать это по твоей ауре.
Писатель разинул рот. Моя аура! Что это ещё за наблюдение такое от социопатического быдла размером с Кинг-Конга?
Гут Ларкинс хлопнул гигантской ладонью по стойке.
- Точняк! Это же ты, да? Парень, который завел машину Дикки Кодилла и положил конец проклятию?
Писатель слегка поник.
- Всё как в «Легенде о короле Артуре», да, это то, о чём говорят многие люди, но я правда не уверен…
- Вот, пожалуйста, сэр, - удивил его другой голос, и там стоял еще один из братьев, держа 47-дюймовую лопату с пепельной ручкой. - Лучшая лопата в городе!
- Ну, спасибо, ребята. - Писатель прислонил лопату к стойке и заглянул в бумажник.
- Совсем не обязательно, сэр, - вставил Гут.
Другой усмехнулся.
- Да? За счет заведения?
Писателю показалось, что он уже слышал это раньше.
- Ну, в самом деле, я ценю вашу щедрость, но я чувствую, что должен заплатить…
- Нет, сэр. После всего, что вы сделали для нас? Мы ничего не можем взять от вас. Ваши деньги нам ни к чему.
- Ну, хорошо, большое спасибо…
- Нет, это вам спасибо, сэр, а теперь идите и развлекайтесь.
Писатель собрался уходить, но в последний момент остановился, заметив что-то в конце прилавка.
- А что это за машина? - поинтересовался он. - Разве это не старый…
Теперь появились два других брата, огромных и улыбающихся. Один из них сказал:
- Там есть тряпка для краски, сэр. Остатки былых времен. Теперь у них есть все эти новомодные прибамбасы для смешивания краски. Но если вы спросите меня? То старые способы – это лучшие способы.
- Да, я, э-э, согласен, - сказал писатель. - В наше корпоративное время это все HomeDepot и Lowe'S, я полагаю. Но я не думаю, что у вас есть много поводов использовать её, не так ли?
Четвертый брат похлопал по машинке рукой размером с руку Андре великана (если вы вообще помните Андре великана).
- Дело в том, сэр, что мы использовали её совсем недавно, не так ли, ребята?
Трое других брата весело и дебильно усмехнулись.
- Да, - признал один из них – может быть, Такер, может быть, Клайд, но это, черт возьми, не имело значения. - Мы встряхнули немного краски недавно, можете быть уверены, сэр!
И об этом, как подозревал писатель, он слишком хорошо знал. Мне шестьдесят лет, и теперь я вижу ясновидящие сны. Но почему бы не повеселиться с этим? Он напрягся, закрыл глаза и приложил руку к виску.
- Вижу, вижу... человека. Толстый, но с тощими ногами, в шортах. Он немного похож на помесь этого комика Пола Шора и Ричарда Симмонса. Я чувствую... он бывший заключенный и торговец наркотиками. А потом… да! Я вижу... женщину! Блондинка! И-и, она голая, очень хрупкого телосложения, и она шатается, как зомби…
Писатель сделал вид, что пришел в себя. Он вздохнул, словно у него закружилась голова, глаза затрепетали.
- Ух, извините, ребята. Это случается время от времени — у меня бывают странные видения, которые не имеют абсолютно никакого смысла.
Все четверо братьев стояли с широко раскрытыми глазами и смотрели на него, открыв рты.
- Наверно, побочное действие от одного из моих лекарств от давления, - сказал писатель. - Доктор сказал, что такое может случиться. Раздражающий побочный эффект. Ну, господа, я пошел, и спасибо Вам за лопату. Желаю вам всем хорошего дня.
Когда он вышел из магазина, дверь затрещала на несмазанных петлях. Это было весело, подумал он. Но он больше не думал об этом мимолётном развлечении. Ему надо было еще поработать.
Когда он подошел к гаражу Дехензеля, с противоположной стороны подошел еще кто-то.
- Дон! - воскликнул писатель, искренне радуясь встрече с ней. Хорошо обеспеченная гробовщица, однако, выглядела она совсем не счастливой — она выглядела так, словно ее охватил ужас. Писатель попытался изобразить сочувствие на лице, но это было невозможно, так как она была одета в узкие джинсы и одну из своих зеленых Армейских футболок, которая натягивались на монументальную грудь без лифчика. У меня может случиться сердечный приступ, просто смотря на эти... - Я как раз собирался позвонить тебе, но... судя по выражению твоего лица, ты выглядишь расстроенной. Что случилось?
- Что случилось?! - взвизгнула она. - Разве ты не помнишь прошлую ночь?
- Ну да, конечно, что-то помню. Я помню, что пил слишком много. Я помню, как болтал с Септимусом Говардом. И я помню, как ты и Сноуи участвовали в конкурсе по пинанию пизды.
- Толстолоб, болван! Он на свободе!
- Ах, точно же! - пробормотал писатель. - Конечно, я помню случившееся вчера вечером. Кто-то вломился в морг, потом ворвался в специальное хранилище, и…
- Ага! Затем они откачали всю бальзамирующую жидкость Толстолоба и заменили ее его же кровью, а затем он ожил и съебался одному чёрту известно куда!
- Да, точно, точно, - согласился писатель, кивая.
Дон поморщилась.
- Ты ведешь себя так, будто не веришь мне!
Писатель изо всех сил старался смотреть ей в лицо, но данная задача была невыполнимой; все, на чем он мог визуально сосредоточиться, были эти две возмутительные большие груди, напрягшиеся под футболкой.
- Если хочешь знать правду, Дон, самое страшное, что я тебе верю. И потом, мне кажется, что я даже знаю, кто это сделал, но есть одна вещь, в которую никто не поверит. Но прежде чем мы сможем что-то предпринять, нам нужны ответы. В общем, мы собираемся…
Дон казалась озадаченной и обиженной.
- Чёрт, ты разговариваешь со мной, но смотришь на мои сиськи.
- Я знаю! Прости, я ничего не могу поделать с собой. Я не знаю, что на меня нашло в последнее время, но…
Ее глаза сверкнули в похотливой усмешке.
- Черт возьми, как бы мне хотелось залезть на тебя.
При этих словах его эрекция начала раздражающе пульсировать.
- А ты не можешь просто... ну, не знаю... надеть какую-нибудь рубашку?
- Нет. Сноуи думает, что она доберется до тебя первой и трахнет тебя. Но ты мой.
- Ради всего святого! Я выжженный жирный старик. А теперь перестань меня отвлекать! Сначала мы должны забрать мою машину, а потом забрать Сноуи.
- Бля, давай лучше поебёмся. Она все равно никуда не поедет, она на работе.
На это высказывание писатель не обратил внимания.
- Я думаю, что мой недавно набитый кошелек сможет убедить ее бросить работу в магазине, и то же самое касается и тебя. Теперь вы обе работаете на меня. Сотня в день, наличными, плюс, когда мы закончим с предстоящими задачами, я куплю каждой из вас по совершенно новой машине, как и обещал вчера вечером.
В тот же миг писателя схатила Дон; его голова была притянута к ее голове, ее язык вторгся в его рот и маниакально начал шерстить в нём, ее груди прижались к его груди так, что он чувствовал, как бьется ее сердце, а ее рука молниеносно скользнула в его штаны и начала ласкать его гениталии и выдавливать огромный ручеек предэякуляционной жижи.
- Стой, стой, стой, стой, стой! - рявкнул он, вырываясь из ее хватки. - Ты же заставляешь меня кончить в штаны!
- И что? - сказала она.
- Мы не можем заниматься всякими непотребствами, стоя посреди главной улицы средь бела дня! А теперь пошли! - и он схватил ее за руку и потащил к гаражу.
- Ваши ключи, сэр, - сказал высокий лохматый блондин в комбинезоне механика. - Для меня было честью поработать над этой тачкой, сэр. Она теперь лучше, чем новая. Вы не поверите. Но мы работали над ней всю ночь напролет. Держу пари, он теперь работает лучше, чем в тот день, когда она сошла с конвейера.
- Большое спасибо. - Он взял ключи, бросил их Дон и сказал. - Ты поведешь. - Затем, возвращаясь к механику. - Я должен тебе еще денег?
- Нет, сэр, и, честно говоря, я должен вам вернуть около пятнадцати тысяч. Думал, что после всех этих лет двигатель придется заменить, но мы даже не залазили в него. Он прям как новый, смазанный, все прокладки свежие...
- Ты хочешь сказать…
- Дикки Кодилл знал, как заботиться о тачке. Конечно, все провода, вилки, ремни, стёкла и все остальное – это совершенно новые детали, притом лучшие. - Блондин вытащил чековую книжку. - Лемм получит от меня возврат…
Писатель пристально посмотрел на него.
- Спасибо за ваше время, честность и труд.
- Да, сэр! Очень приятно, сэр. Конечно, если что-то будет не так с машиной, то мы устраним неполадки за свой счёт. - Потом он замолчал, словно вспоминая. - О, я кое-что забыл, сэр. Вчера, когда у нас был перерыв, мы видели, как ваш сын рылся в машине, но он не сделал ничего плохого, и мы решили, что все в порядке.
- У тебя есть сын! - Удивилась Дон.
- Нет! Молчи! Я расскажу тебе позже, - рявкнул он на нее. - Да, да, - ответил он Дехенцелю. - Все в порядке. Хорошего дня.
Этот долбаный двойник, заноза в заднице! Но его раздражение мгновенно прошло, когда он впервые внимательно посмотрел на отремонтированную машину. Когда-то обсидианово-черный, но теперь белый, как ледник, мерцающий под десятью слоями лака. Внутри все выглядело совершенно новым, вплоть до каждой детали, каждой панели, кусочков резиновой отделки. Длинное сиденье было искусно обтянуто кожей. Все было безупречно.
- Это... впечатляет, - заметил писатель, сидевший на пассажирском сиденье.
- У тебя есть сын! - Снова завыла Дон. - Черт бы тебя побрал!
- У меня нет сына, - прорычал он. - Это просто какой-то парень, похожий на меня, и это слишком длинная история, чтобы в нее вдаваться.
- Держу пари, ты женатый! Пошел ты!
- Дон, клянусь всеми божествами, известными человечеству, я не женат и никогда не буду женат.
- Да? Ну, это мы еще посмотрим. Эй, посмотри сюда! Ты даже не смотришь!
И что теперь? Он взглянул на нее, сидевшую за рулем, и перед его мысленным взором возник образ, резкий, как удар в глаз.
Дон подняла свою зеленую футболку армии США на грудь.
Эрекция писателя снова запульсировала.
- Убери их! - закричал он и потянулся, чтобы натянуть майку вниз, но при этом его рука – случайно или нет — сжала одну массивную, не поддающуюся гравитации грудь.
- Ты только что потрогал мою сиську! - хихикнула она.
- Это... не совсем так. - Он снова положил руку на колени и – то ли случайно, то ли подсознательно, то ли нарочно — сжал собственную промежность, почувствовав, как еще одна струя предэякуляционной жидкости вытекла ему в шорты.
- Что это за дерьмо у тебя в сумке? - спросила она.
- Мой ноутбук и некоторые другие вещи, которые нам могут понадобиться. - Он не смог устоять и достал из сумки высушенную руку славы и показал ей. - Видала?
- Что это за хрень?
- Отрубленная левая рука казненного убийцы, печально известный оккультный тотем. Они называют его рукой славы и говорят, что она открывает любой замок. Именно с помощью этого тайного орудия, я полагаю, наш преступник проник в твой морг прошлой ночью, оживил Толстолоба, тем самым обеспечив ему побег.
Дон посмотрела на него.
- Судя по тону твоего голоса, ты знаешь, кто преступник…
- Думаю, да, - признался он. - Но ты все равно не поймешь. Это связано с мистикой и кучей литературного дерьма. Ты не поймешь. Поехали, надо забрать Сноуи, а потом приступим к делу. - Писатель протянул ей ключи.
- Но я думала, что только избранный может вести машину, - сказала она.
Он обдумал её слова.
- У меня такое ощущение, что с тех пор, как я покончил с проклятием, любой может теперь водить эту машину с моего разрешения. Механики смогли протестировать её, так что... поехали.
Дон нажала на сцепление, повернула ключ зажигания, и двигатель с ревом ожил. Звук был такой шумный, что писатель чуть не закричал.
- Вот это движок! - радостно крикнула Дон.
Ее потрясающие груди дернулись, когда она включила первую передачу, затем…
Инерция швырнула писателя обратно на сиденье, и на этот раз он действительно громко закричал, когда шины завизжали, задние колеса завертелись, а дым от горящей резины прочертил две линии вдоль главной улицы.
Далекий визгливый звук…
Что-то, казалось, росло в его черепе, а потом всплыла мысль: шины. На дороге. Эти круглые штуки на том, что они называют машинами. Вращаются быстро... затем визгливые звуки улетучились.
Толстолоб еще ни черта не знал, но казалось, что с каждым шагом его огромных желто-коричневых ног по лесу в его сознании появлялось все больше знаний. Например, (мы просто пойдем дальше), вчера вечером, когда он встал с того большого стола и вышел из того места со всеми этими серыми стенами, он ничего не помнил о себе, но теперь он начал вспоминать вещи, и это в основном были крутые вещи. Как если бы он, например, расколол бы кому-нибудь голову своей елдой, и как кричали бы девки, когда он бы наяривал чью-нибудь задницу. Видите ли, член у этого парня был такой длинный и толстый (большой, как предплечье сильного мужчины, и такой же длинный), что он разрывал их дырки и рвал плоть глубоко внутри них. Конечно, Толстолоб ничего не имел против них…
Но, слава богу, кончун был кончуном. Да, давным-давно, когда дедуля учил его в нижних лесах, дедуля сразу сказал Толстолобу, что убивать людей и поднимать их на ноги своим большим петушком – это нормально, потому что они все люди из внешнего мира, а это значит, что они все злые, так что это правильно – трахать их и есть. И это было хорошо для Толстолоба, да, сэр. Он не думал о том, почему они злые люди из внешнего мира— он просто знал, что набить живот сочным мясом, содранным с людей, когда тот был пуст, это было хорошо, так же хорошо, как, например, откусить киску ещё у живой девки. От этого он чувствовал себя чертовски хорошо.
Толстолоб шёл вперед через лес, голый, чудовищный и чертовски счастливый.
Он был невероятно доволен тем, что пару часов назад наткнулся на маленькую девку в лесу, и, естественно, он трахнул её бренное тело несколько раз. Ее детская дырочка издавала аккуратный хрустящий звук, когда он забавлялся с ней, и вы можете быть уверены, что она была кровавым месивом, когда он закончил. Огромное количество крови вытекло из ее киски вместе с чуть меньшей по количеству спермой. Толстолоб голыми руками вскрыл ее ребра и сорвал с них мясо, а потом с жадностью проглотил её детскую печень. Он выдернул кишки из ее живота, как пучок горячей, вязкой веревки — его любимое блюдо, между прочим, - а после высосал из них дерьмо, пока оно было еще горячим. Толстолоб некоторое время грыз её ногу, но потом его житница наполнилась, и он почувствовал себя настоящим щеголем. Толстолоб никогда бы не догадался, что это была его первая трапеза за последние двадцать лет.
Он пошел дальше через ночной лес, не зная, куда идет, но все равно шел. Через некоторое время после того, как он расправился с мелкой девкой, Толстолоб пересек путь ковыляющий старик. Его сердце размером с футбольный мяч внезапно забилось от радости, потому что, видите ли, поначалу Толстолоб принял старика за своего дедушку, но когда его медленно восстанавливающийся мозг начал какую-то синаптическую активность, он вспомнил, что его дедушка умер давным-давно, когда они оба жили в Нижнем лесу. Но может ли этот человек быть призраком дедушки, пришедшим на Землю, чтобы принести добрые вести ему?
Ой, блядь! У дедушки была только одна рука, а у этого старика – две, плюс у дедушки была козлиная бородка, а у другого старика была борода в два фута длиной, как у тех парней в ZZ Top (не то чтобы Толстолоб знал, кто такие ZZ Top), так что, в общем-то, просто ради смеха Толстолоб сорвал бороду прямо с лица старика, но старик, вероятно, ничего не почувствовал, потому что Толстолобу показалось, что старикашка сразу умер. Он только издал дрожащий крик и умер в тот самый момент, когда борода сорвалась прямо с его лица. У Толстолоба не было ни малейшего желания съесть что-нибудь из него, потому что не так давно он набил своё брюхо вкусным девкиным дерьмецом, но он все равно разорвал старикашку на части.
Зачем?
Ну, это казалось ему правильным поступком.
Но все это было прошлой ночью, и теперь, пробираясь сквозь яркий солнечный свет, Толстолоб испытывал сильную жажду. За следующей лощиной мерцала вода ручья, сверкая в пятнах солнечного света. Толстолоб подошел вплотную и опустился на колени, опустив свою большую пасть с собачьими зубами в прохладную нетронутую воду, и проглотил пару галлонов. Однако на последнем глотке он раскусил что-то, попавшее ему в рот. Он выплюнул это в свою огромную ладонь и стал пытливо всматриваться.
Этот предмет был, собственно, профилактическим, причем таким, на который какой-то мужчина уже израсходовал приличную порцию спермы (доказательство этому то, что жидкость в нём была совсем нетронутой). Конечно, Толстолоб не знал, что это за чертово профилактическое средство, но он точно знал, что такое кончун, и когда он увидел его, а в этой хреновине его было реально много, и все висело на конце этой маленькой резиновой штуковины. В общем, Толстолоб перевернул это и высосал всю протухшую сперму прямо на свой большой язык.
Ладно, пошутили и хватит, все прекрасно знают, что Толстолоб в прошлом кончал кучу раз, так что не делайте скорых выводов, что он был педиком. Нет, сэр! Он всегда предпочитал трахать девок больше, чем парней, и черт возьми, кончун есть кончун, не правда ли? Спускай в дырку, парень, пока она есть, как говорится в старой поговорке. В старые времена, черт побери, он высасывал кучу кончунов из пизденок и жоп мертвых девок, а не только из задниц дохлых парней. Так что какая ему была разница? Ему нравился вкус спермы больше, чем мозгов! Кому-то нравится вкус бамии, а кому-то нет, кому-то нравится вкус кукурузных лепёшек, а кому-то нет. Вот здесь было то же самое. Некоторым нравится вкус кончунов, а некоторым нет. Большое дело, можно подумать! Это же дело вкуса! Люди как будто не понимают этого!
Да, кстати, память медленно возвращалась к нему в течение всего дня, а ведь ещё прошлой ночью он едва мог вспомнить хоть что-то! И прошлой ночью ему казалось, что он не видит ни хрена из своего маленького глаза, только большим, но теперь, даже не заметив этого, зрение вернулось и во второй. А ведь прошлой ночью он был всего лишь не более чем дыркой в голове! Что-то чертовски приятное происходило с ним, к Толстолобу стремительно возвращалась память, хотя он того и не осознавал. На самом деле прошлой ночью он засунул свой почти футовый палец в дырку на месте его глаза, и внутри было немного…
А сейчас?
Половина его черепной коробки была заполнена мягким хлюпающим веществом, которое Толстолоб считал своим мозгом. Да, сэр! Должно быть, мозги снова росли внутри черепа!
Если бы бедный старый дедушка все ещё шевелился, он бы сказал, что это чудо Божье!
Но… Толстолоб, конечно, сомневался, что Бог имел к этому какое-то отношение.
Мгновения размышлений казались большим несоответствием для такого существа, как Толстолоб, и всё же он размышлял, опустив свои гигантские ноги в холодную воду, окрашенную перемещающимся солнечным светом, пробивающимся сквозь листья деревьев над его головой. Но теперь пришло время рассмотреть менее приятное отражение (не то чтобы Толстолоб знал, что такое приятное), и это было физическое отражение его лица на поверхности ручья.
Вид его отражения рябил на поверхности движущейся воды. Если бы Толстолоб мог мыслить человеческим словами, он бы подумал примерно так: я чертовски уродливый ублюдок!
Уродливый – это было бы ещё мягко сказано. Черт, неудивительно, что старик помер прошлой ночью, только взглянув на него! Голова Толстолоба напоминала деформированный арбуз, его рот был похож на рваную рану… то есть рану с клыками, как у очень большой собаки. Крошечные закорючки плоти были его ушами, а затем, конечно же, он разглядел и свои глаза, большой и маленький, который ещё меньше часа назад был дырой в его голове. Да, точно, его же застрелили давным-давно, так же? Его грохнул из пистолета человек в чёрной одежде и белом воротничке, пуля была 455 калибра, если это кому-то интересно, она попала ему прямо в глаз и вышибла большую часть мозгов из затылка. Возможно, мелькнувшее перед ним ужасное отражение воскресило в нём давным-давно забытое воспоминание, а может быть…
Да какая к херам разница?
Его большой глаз напоминал мячик для тенниса, только у него не было ни радужки, ни зрачка. Он выглядел серовато-красным и склизским, как плевок туберкулезного курильщика. Однако теперь он заметил, что в дыре, которая когда-то служила пристанищем для его маленького глаза, теперь действительно что-то росло. Следовательно, он уже не был так расстроен, как когда увидел, насколько уродлив, и конечно, может быть, ему бы хотелось быть похожим на здешних людей, но черт возьми, если подумать, Толстолобу было за что быть благодарным!
Так что хватит хандрить из-за своего внешнего вида!
Толстолоб вылез из ручья и с грохотом двинулся дальше, гордо выпрямившись, даже несмотря на то, что его рожа была гораздо уродливее, чем, скажем, задница орангутанга. Да, сэр! Встал в полный рост! Настоящая красота, как говорил дедуля, была внутри!
Толстолоб шёл вперёд своими длинными, чудовищными шагами. Кролики, белки, скунсы и другие дикие животные вскидывали головы, смотрели на Толстолоба и убегали быстрее, чем когда-либо в своей маленькой жизни млекопитающих. Сова ухнула на него с высокого дерева, и когда Толстолоб поднял на неё глаза, бедная птица пронзительно закричала, ещё раз ухнула и с грохотом упала на землю. Черт! Вот насколько был уродлив этот чувак.
Но его чувства ничуть не пострадали. Нфакт, так сказал когда-то давно его дедушка, когда рассказывал историю о каком-то парне по имени Моисей, который отправился на какую-то гору, чтобы встретиться с Богом, но Бог явился ему в образе горящего куста, так как образ бога неисповедим, тогда же дед ему объяснил, что лик Господа является настолько сложным и настолько запредельным нашему сознанию, что увидевший его тут же скопытится от нфакта! Так что вот поэтому он и превратил себя в горящий куст!
Толстолоб воспринял это позитивно. Так как, видите ли, он придал значение мысли, что у него и Бога есть что-то общее!
Толстолоб побрел дальше, но внезапно остановился, почувствовав запах. Это явно был аромат только что произведённых экскрементов. Этот, кстати, оскорбительный запах для человека никак не задевал Толстолоба, ни формой, ни обликом. Наоборот, ему нравился этот душок; на самом деле он был для него так же восхитителен, как ароматы, скажем, обеда в честь дня благодарения для человека. Но…
К чему это наблюдение?
А, да. Ещё через несколько долгих шагов источник запаха дерьма появился взору Толстолоба. Огромная куча дерьма лежала возле поваленного дерева. Без сомнения, это похезал какой-то огромный зверь. Только…
Это была реально огромная куча. Даже Толстолоб не мог бы похвастаться дедуле, что отложил личинку таких размеров в лучшие времена.
Следующим он услышал хор крошечных визгов. Толстолоб тут же подумал о птичьем гнезде, хотя звук совершенно не соответствовал этому сравнению. Толстолоб заметил нору сбоку давно высохшего русла ручья.
Поскольку это была первая Толстолоба за последние двадцать лет, он обнаружил, что его одолевает довольно любопытный поворот; он чувствовал необходимость обнаружить источник крошечного визга, а также определить природу и цель ямы рядом со старым руслом.
Он неуклюже опустил своё бледно-желто-серое тело в овраг. Он просунул в дыру свою огромную голову.
Там, в углублении норы, он увидел уютно устроившийся выводок из четырёх чёрных медвежат, теперь до него дошло, что нора была, конечно же, берлогой. Поскольку Толстолоб был гибридом (частично человеком и частично хрен знает чем ещё), его единственный ещё полностью функционирующий глаз мог видеть даже в кромешной темноте, и каким же восхитительным зрелищем были эти медвежата; милые маленькие пучки меха. К счастью, там было так темно, что сами медвежата не могли его увидеть; в противном случае, они, вероятно, сковырнулись бы от увиденного, как и птица пару минут назад…
Его первый инстинкт, как ни странно, был весьма для него неожиданным. Если вы ещё сомневались, то у Толстолоба всегда была привычка убивать всё живое, что попадалось ему на глаза. Как поговаривал его дедуля: «В этом мире нет ничего хорошего, так что, сынок, херачь всё, до чего руки доберутся». И он собирался делать именно это при любой возможности. Что же качается этого логова маленьких медвежат, то Толстолоб мог проглотить их целиком, если бы только захотел, или раздвоить, если бы был не голоден.
Но…
Нет, это было бы неправильно. Маленькие твари были слишком милыми. Он бросил на них последний обожающий взгляд и вытащил голову из берлоги.
Но Толстолоб не был зоологом, и ему даже в голову не пришло, что там, где могут быть мелкие медвежата, обязательно должна быть и большая мама-медведица, и этот очевидный факт стал очевидным в тот момент, когда Толстолоб вылез из оврага.
Толстолоб не был способен испытывать чувство, известное как страх… но он должен был признать, что испытал некоторое потрясение, когда выпрямился и оказался лицом к лицу с ревущей, широко раскрытой пастью 900-фунтового американского чёрного медведя. Агрессия животного на Толстолоба была более чем очевидна, и рёв, вырвавшийся из ее гигантского горла, казался таким же громким, как реактивная турбина. Толстолоб не мог припомнить ни одного случая в своём туманном прошлом, когда бы он столкнулся с живым существом намного крупнее себя, но по крайней мере теперь он знал, откуда взялась та огромная куча дерьма. Толстолоб не хотел стать частью следующей кучи животного, и, само собой, его инстинкты убийцы сразу же включились, он метнул один кулак размером с волейбольный мяч по большой дуге, ударив медведицу в боковую часть челюсти.
Медведица покачнулась, громко пёрнула и с глухим стуком повалилась на спину!
Вот тебе и свирепое животное, защищающая своё потомство. Но удар не убил зверя; он всё ещё дышал и явно потерял сознание.
Следующим инстинктом, конечно, было вырвать сердце медведицы и съесть его. Однако…
Крошечные визги медвежат все ещё можно было легко услышать, и Толстолоб подумал, что если он убъёт медведицу, то медвежата точно помрут с голодухи.
Так что он решил не убивать её; так как эти маленькие твари были слишком милыми. Поэтому он решил заняться своими делами…
…Но только после того, как он кинул пару палок медведице, уж больно ему понравилась её киска. По мнению Толстолоба, то, чего медведь не знает, то его не беспокоит.
Мощный шум двигателя белого Эль-Камино, доносящийся через выхлопные трубы и коллекторы Хукеров, разносился над извилистыми асфальтированными дорогами и поднимался ввысь сквозь густые, поднимающиеся ввысь первобытные леса, который в памяти Лавкрафтовский «Ужас Данвича» и «Притаившейся Страх».
Кроме того, в штанах писателя тоже затаилось что-то мистическое, потому что в этот самый момент он сидел на пассажирском сиденье. В то время как Сноуи, которую они недавно забрали из ее магазина, сидела у него на коленях, используя предлог, что если она сядет между ним и Дон, то Дон не сможет эффективно переключать коробку передач. Хотя, по правде говоря, между ним и Дон было достаточно места для ещё одного человека, но Сноуи отказалась слушать его доводы, и поскольку автор этого повествования уже потратил слишком много слов, чем требуется в данной ситуации, мы двинемся дальше…
Дон была так поглощена ведением автомобиля, что ничего не замечала справа от себя. Сноуи, конечно же, намеренно терлась своим задом, одетым в синие джинсы, о пах писателя и попеременно пыталась засовывать руки ему в штаны. Он выдергивал её руки раз двадцать за последние пятнадцать минут, каждый раз огрызаясь: «Прекрати! Хватит!», на что она просто смеялась и продолжала свое озорство. Кудрявые белые волосы Сноуи приятно пахли травяным шампунем, и это, наряду с резкими движениями ее ягодиц, только усиливало его сексуальное возбуждение.
Черт, мой член на ощупь, как шестидюймовая свинцовая труба! Чёрт бы их побрал, моей трубе нужен сантехник, потому что она течёт.
Затем она схватила обе его руки и положила их себе на грудь.
- Пощупай их, - хихикнула она и захихикала еще громче, когда он попытался вырвать руки и пришел к жалкому выводу, что она сильнее его. «Какой же я жирный, слабый старикан», - подумал он. Не в силах пошевелить руками, он лишь пожал плечами и принялся массировать ее груди, то разминая их, то щипая соски сквозь ткань блузки. Сноуи одобрительно замурлыкала, сильнее прижимаясь ягодицами к его паху. Он завопил, когда она быстро просунула его руку между своих ног, а затем запустила свою руку ему в штаны, чтобы снять с него напряжение.
- Прекрати! Остановись! - рявкнул он. - Я сейчас кончу в штаны!
- Если не хочешь в штаны, тогда доставай своего петуха и кончи мне в рот, - сказала она.
- Просто... перестань приставать ко мне!
Дон, ухмыляясь, повернула голову в их сторону, наконец осознав, что происходит.
- Подожди, пока мы не доберемся до места, дорогой. А там я тебе так отсосу, что ты неделю ходить не сможешь.
- Да? - Отреагировала Сноуи. - За это предложение я тебе твой же протез в сраку запихаю.
- После того, как я отсосу у тебя, второе, что я сделаю, - ответила Дон, - это выверну манду беляшу наизнанку и насру в её грёбаную пасть. А потом я дам тебе по башке своим протезом, чтобы ты осталась дебилкой до конца своих дней.
Писатель понял, что надвигается драка; он не хотел, чтобы его новая тачка разбилась в первой же поездке, поэтому он крикнул им:
- А ну заткнулись! Сейчас вы обе работаете на меня! Если вы хотите получить свои деньги и тачку, что я вам обещал, то немедленно прекращайте этот балаган! Поняли меня?
Обе девушки неохотно кивнули.
- Еще немного этой болтовни, - добавил он, - и кто знает? Может, я сам отдеру ваши задницы.
Дон и Сноуи переглянулись, замолчали и разразились долгим взрывом истерического смеха.
Писатель нахмурился. Они знают, что я слабак и старый пуд. Кого я обманываю?
- Ладно, вы обе, посмеялись и хватит. А теперь давайте вернемся к моей миссии, если вы не хотите, чтобы я отдал новые тачки двум другим бабам.
Это вызвало желаемый эффект: тишину. Silentium est aureum, с улыбкой подумал писатель.
(В качестве побочного замечания, возможно, стоит упомянуть — или, возможно, нет — что в своей редкой тираде он забыл убрать руки с великолепных грудей Сноуи, которые он все еще продолжал месить, как горячее тесто.)
- О, Дон, я забыла тебе сказать, - с энтузиазмом сказала Сноуи. - Вчера вечером мы сняли на видео пастора Томми, как он дрочил, засовывая желатиновых червей себе в член!
Дон зашлась смехом.
- Срань господня! Это охеренно! Надеюсь, ты записала это для Полли.
-О, конечно. Но это даже не самая лучшая часть.
Дон уставилась на неё, вытаращив глаза.
- Что может быть лучше, чем поймать на видео супербогатого телевизионного евангелиста, сующего желатиновых червей в свой член?
- Это то, на что он, э-э,мастурбировал, - внес свой вклад в историю писатель.
- И на что же?
- Скажи ей, Сноуи, - сказал он.
А потом Сноуи с энтузиазмом, столь же сильным, как и ее грудь, продолжала рассказывать, что пастор Томми Игнатиус наслаждается детской порнографией, принимая участие в нём самым необычным методом мастурбации, который она когда-либо видела. Сноуи даже зашла так далеко, что подробно описала то, что происходило на экране ноутбука пастора; (однако эти детали не будут переданы читателю; и любой читатель, который чувствует себя обманутым, будучи лишенным этих деталей, должен стыдиться себя!)
- О, неужели? - нараспев произнесла Дон. - Тебе не следовало говорить мне это, потому что теперь мне, возможно, придется убить этого больного на голову ублюдка.
- Подозреваю, что нашего доброго пастора ждет долгий и мучительный конец, - размышлял писатель, - после знакомства с мистером Полли Винчетти.
Дон усмехнулась.
- Полли и Оги сделают для него специальный репортаж.
С другой стороны, Сноуи продолжила уже без смеха.
- Нам придется снимать его, и-и-и…
Дон мрачно кивнула.
- Потом нам придется накачать член пастора Томми на бальзамировочной машине и, - она сглотнула, - трахнуть его труп.
Писатель побледнел. Разговор становился для него слишком насыщенным.
- Сноуи? Не могла бы ты потянуться за сиденье и передать мне пиво, пожалуйста? Я бы сделал это сам, но я слишком толстый и старый.
Сноуи радостно подчинилась писателю, усилие которого заставило ее на мгновение оторвать свою правую ягодицу от колена писателя, и в долю этого мгновения она скользнула рукой ему под брюки, схватила за гениталии и несколько раз тряхнула рукой…
- Нет, о! О, нет!
… и вызвала мощный оргазм в штанах писателя.
- Ха-ха! Я наконец-то сделала это! - С радостью объявила она.
- Что сделала? - Спросила Дон.
- Заставила его кончить в штаны! - Она взглянула на писателя. - Ух ты! Хороший кончун для старика.
Писатель не мог ответить; он только хмурился и задыхался. Он еще больше нахмурился, когда Сноуи вытерла руку о его брюки.
Она достала бутылку пива (нужно ли уточнять, что, когда писатель и Дон забрали Сноуи из ее круглосуточного магазина, он купил шесть упаковок пива Collier's Civil War? Думаю, нет, об этом, наверно, не стоит упоминать.)
- Это не открутки! - завопила она, пытаясь открыть бутылку, но безуспешно.- Где открывашка?
- О, во имя Кристофера Марлоу! - простонал писатель. - Я забыл её купить!
- Кто такой Кристофер Марлоу?
- Он был величайшим Елизаветинским драматургом своего времени – он написал трагедию... о, забудь об этом! Как я буду пить свое пиво?
- Что за парочка дилетантов, - сказала Дон. Она схватила пиво, нацепила колпачок на нижние зубы и с удовлетворенным «п-с-с» открыла его.
После первого глотка груди Сноу вновь уперлись в грудь писателя, его собственная сперма на штанах вскоре была забыта. У Холмса был Ватсон, у Джаспера Дердлс, у длинного Рейнджера – Тонто. Ну а у меня эти две…
- А что сказал дядя Септимус? - Поинтересовалась Дон, сидя за рулем. - Мы свернем с ТИК-нек-Роуд на губернаторский мост?
- Я полагаю, что именно так и сказал этот джентльмен, - подтвердил писатель, но не упомянул своего двойника и о том, что Септимус Говард, неизвестный сын Г. Ф. Лавкрафта, умер прошлой ночью, скорее всего, от рук только что сбежавшего Толстолоба. «Верю ли я в это? - спросил он себя. - Верю ли я во все это?» Он все еще не был уверен…
- Ой, смотрите! - Сказала Сноуи с приятной дрожью. - Больница Crownsville!
Писатель посмотрел вдаль на пологий склон и увидел длинное двухэтажное здание из старых, тусклых кирпичей. Первое, что пришло ему на ум, было слово «учреждение», потому что здание и вправду было психиатрической лечебницей. Двойные отрезки колючей проволоки огораживали это не слишком веселое заведение.
- Там огромное количество придурков, - прокомментировала Дон.
Но писателю показалось, что он вспомнил это название из вчерашнего вечера.
- А разве не там…
- Ага, - ответила Сноуи. - Там Близнецы Кабблер сидят все эти годы, с тех пор как они взяли свою спиритическую доску и отправились на кладбище в доме Крафтера в ночь на Хэллоуин и вернулись в город на следующее утро, беременные черт знает чем!
- Беременные, с животами, полными дерьма, ты имеешь в виду, - добавила Дон эту восхитительную деталь. - И посмотри, куда мы едем прямо сейчас – в дом Крафтера, и у меня такое чувство, что кладбище мы тоже посетим. Иначе зачем бы ты взял с собой лопату?
- Ну, это правда, - признался писатель. - Мы должны найти могилу Крафтера и выкопать его.
- С какого хрена!? - закричали обе женщины одновременно.
- В свое время, дамы, - сказал он. «В свое время.» Но теперь, когда он подумал об этом, он понятия не имел о цели этой эксгумации. У него было только слово его двойника, подразумевающее, что как только задача будет выполнена, причина этого будет очевидна.
- Не хочу утробу, полную сатанинского дерьма, - сказала Дон.
Писатель крепче обхватил правой рукой талию Сноуи, без всякого сознательного импульса, но, скорее всего, для того, чтобы усилить контакт между его промежностью и ее ягодицами.
- Я уверен, что это всего лишь местная легенда.
- Да, а вдруг это не так? - спросила Сноуи.
- Не волнуйся. Ты же не собираешься забеременеть говном. Если бы это случилось с кем-то из нас, то это точно был бы я, потому что я –подстрекатель. Образ такой вещи был абсурдным, но он все равно размышлял об этом. Его мысленный взор проецировал это: пивной живот писателя раздулся раз в десять больше, чем сейчас, пульсируя от какашек.
- И все же, может быть, стоит заехать туда и попросить разрешения поговорить с ними.
- Они не разговаривают, - напомнила Сноуи. - После той ночи в доме.
- Ну, возможно, несколько правильных вопросов могли бы вызвать ответ и, следовательно, некоторую информацию.
- Каких ещё вопросов? - С некоторым скептицизмом спросила Дон.
Писатель подумал о странице Войнича.
- Просто предоставь это мне…
Камино с ревом несся по извилистым изгибам дороги, и инерция, вызванная каждым изгибом, не оставляла Сноуи иного выбора, кроме как раскачиваться взад-вперед над пахом писателя.
Надо было взять ещё одни трусы…
- Ты думаешь, это то самое место? - Сказала Дон, притормаживая на следующем лесистом повороте
Не успел писатель оглянуться, как заметил древний, испещренный дробовиками почтовый ящик, на боку которого виднелись едва читаемые черные буквы: К.Ф.
- Да, Дон, - ответил он. - Это то самое место.
Через мгновение машина уже стояла на холостом ходу у подножия извилистой гравийной подъездной дорожки. Глаза писателя проследили от места, где она остановились, до вершины лесистого холма, на котором раскинулась обширная поляна, а на ней возвышалась трехэтажная громада особняка, на которой виднелись лишь серые голые дубовые доски, лишенные погодой и временем всех следов былой краски.
- Ладно, девочки, - объявил он. - Пришло время продолжить наше маленькое приключение. Дон, будь так добра, достань лопату из багажника, а ты, Сноуи, поставь сумку на пол и... хватит! Стой!
Призыв писателя к этой внезапной вокальной эякуляции был таков: Сноуи намеренно дергала ягодицами взад-вперед над его коленями, пытаясь вызвать нечто более существенное, чем вокальные протестования. Поморщившись, он попытался скинуть ее со своих колен, но все, что сделала Сноуи, это пристегнулась ремнём безопасности, хихикая.
- Прекрати это! - взревел писатель. - Это глупо!
- А это? - Сказала Дон, оглядываясь и подняв футболку, демонстрируя свою обнаженную грудь.
Воздействие этого видения в сочетании с похотливым трением ягодиц Сноуи достигло намеченного результата, и писатель во второй раз за последние двадцать минут испытал судорожный оргазм в штанах, ему пришлось признать, хотя и смущенно, что это было весьма приятное ощущение. Он откинулся на спинку сиденья, задыхаясь, когда Сноуи и Дон вышли из машины, обе смеясь. Мокрое пятно на его промежности расплылось ещё больше, но ну и что? Никто не увидит меня здесь – и он, по крайней мере, рассматривал хорошую сторону этой нелепой ситуации. Потерявший форму, растолстевший шестидесятилетний мужчина, получивший не один, а два оргазма за двадцать минут, и все это без какой-либо прямой стимуляции его гениталий?
Неплохо, он поздравил себя с достижением.
Писатель тащил пиво по наклонной дорожке, а девушки тащили остальное.
- Я уже чувствую себя жутко, - сказала Сноуи, хрустя гравием под своими шлепанцами.
- Это потому, что ты сама жуткая, Сноуи, - похвалила Дон. - Ты правда стремная. Срань господня, ты вообще когда-нибудь смотрелась в зеркало?
Но писатель ответил прежде, чем Сноуи успела применить свою собственную манеру возражать, сжав кулаки.
- Вы обе, остановитесь прямо сейчас. Я не заплачу вам ни пенни, если вы будете драться, и, Дон, это было подло с твоей стороны, и у тебя нет права говорить такое. Если у тебя месячные, не срывайся на Сноуи. А теперь извинись перед ней.
Дон немного успокоилась, учитывая, что она могла потерять дневной заработок, который был намного больше, чем она зарабатывала за месяц в похоронном бюро.
- Сноуи, - начала она, слегка запинаясь, - мне очень жаль.
- Не очень убедительно, но для начала и так сойдёт, - сказал писатель. - И в наказание ты выкопаешь могилу Крафтера.
Дон демонстративно скрестила руки под своими великолепными, ну, в общем, сиськами.
- К черту, я и так достаточно натворила дерьма в армии. Я не буду осквернять чертову могилу.
- Отлично, - ответил он, - в таком случае я не куплю тебе ни одной гребаной новой машины. На эти деньги я куплю Сноуи машину получше.
- Я вырою могилу!- Дон поспешно сменила позу.
- Хорошо. А теперь поднимайтесь на холм, вы обе.
Несмотря на новообретенное либидинозное сознание, писатель был доволен тем, что рассматривал обильную листву под ногами вдоль восходящей дороги вместо того, чтобы рассматривать, стиснув зубы, задницы обеих женщин. Девушки, естественно, добрались до вершины быстрее, чем он, и, когда он доковылял, писатель оказался перед черными железными воротами высотой в восемь футов, запертыми крепкой цепью и здоровенным висячим замком.
- Черт! - Выругался он.
- Да, чертовски верно. У нас нет инструментов, чтобы перекусить эту цепь, а перелазить опасно, - Дон указала на острые ржавые шипы на вершине ворот.
- О, ради Телемаха, - удрученно пожаловался писатель. - Я не смог бы перелезть через эти ворота даже не будь на них шипов. - И в минуту отчаяния он схватил замок и ударил им по воротам.
Замок с треском открылся и с грохотом упал к его ногам.
- Я так и задумывал, - прокомментировал он деловито.
Обе девушки смотрели на него наполовину с благоговением, наполовину с удивлением.
- Ты действительно тот самый, - сказала Сноуи. - Ты, что, обладаешь какими-то суперспособностями?
- Не думаю, Сноуи, - заметил он. - Я просто хочу попасть внутрь и сделать свою работу.
- Тогда, я думаю, самое время выложить всю правду об этой «работе», - заявила Дон. - Зачем мы это делаем? С какой стати тебе раскапывать могилу Крафтера?
Писатель улыбнулся.
- Достаточно сказать, что мне напела об этом маленькая птичка.
- Это чушь собачья!
- Конечно, но для начала сойдет.
Они официально въехали в поместье — довольно запущенное, надо добавить, - и писатель счел благоразумным закрыть за собой калитку, чтобы она не болталась на виду у прохожих. Пока они приближались к дому, все было тихо. Писатель почувствовал, как у него пересохло в горле, когда он двинулся дальше, сопровождаемый растущим предчувствием –черная тень дома, казалось, протянулась как бы ему навстречу.…
Он был уверен, что встретит здесь вновь нечто снова, и хотя с его стороны не было никаких сознательных воспоминаний, писатель прекрасно знал, что когда-то в далеком прошлом он бывал в этом полуразрушенном доме. Он стоял неподвижно, смотря вверх, обращаясь взором к неповоротливым развалинам, а потом подумал самую банальную вещь: дом знает, что я здесь, и, если я не ошибаюсь, он рад меня видеть.
Он ни секунды не раздумывал над этой нелепой мыслью. Сноуи пребывала в каком-то трепете, а дух бывшей армейской авантюристки бесстрашно посылал Дон вперед к дому (совсем как неприметный Кот, который входил в сумеречный грот в лавкрафтовских «Крысах в стенах». Если вы не знаете, о чём речь, то вам нужно прочитать эту историю!) Их взору открылось множество мелких деталей дома, когда писатель вошел в тень, отбрасываемую домом, и его глаза начали привыкать.
Очень странным было его первое и самое яркое наблюдение, за которым последовало второе яркое наблюдение, или, возможно, это было больше похоже на чувство: это избитое чувство дежавю. Волосы на его груди встали бы дыбом, если бы у него вообще были волосы на груди. Угу. Абсолютно никаких сомнений. Я был здесь до этого, это точно не разыгравшееся воображение, он знал это. Старый полуразрушенный дом был местом, которое он видел раньше, и с этой уверенностью пришли другие, еще менее существенные намеки.
И хотя топография разрушающегося здания имеет мало или вообще не имеет отношения к повествованию, несколько слов всё же должны быть сказаны. Дом представлял собой узкую трехэтажную развалину, которая могла вот-вот рухнуть. От краски на наружных стенах не осталось и следа, только серые и древние голые доски, очевидно, вырезанные вручную железными глазурями не менее трех веков назад. Парадное крыльцо, если его можно так назвать, с одной стороны рухнуло, а ширмы, когда-то окружавшие его, висели клочьями. Многие деревья вокруг дома были скрючены, чрезмерно искривлены и казались мертвыми.
Над широкой парадной дверью возвышался треугольный Елизаветинский фронтон, по центру которого располагался окулюс из цветного стекла. Затем взгляд писателя внимательно изучил высокие, узкие створчатые окна здания (в то время как верхние окна были выполнены в старинном стрельчатом стиле), он обнаружил, что ломает голову над рамами оконных амбразур. Они…
Они выглядят слишком идеально для заброшенного дома такого возраста…
Но Дон уже заметила это несоответствие и склонилась над окном на крыльце, постукивая по стеклу. Писателю ничего не оставалось, как вздрогнуть от возбужденной тоски, так как этот акт (другими словами, акт наклонения Дон) служил только для того, чтобы продемонстрировать формы её задницы, которую такой искушенный писец, как он сам, мог бы назвать безупречной. И это наблюдение только растрепало его способность сосредоточиться на насущном вопросе.
- Это не стекло, - объявила Дон. - Я думаю, это лексан.
- Лексан? Что за хрень? - спросила Сноуи, почёсывая свою задницу в это время.
- Это пуленепробиваемое стекло, - сказал писатель, - и до нелепости дорогое, что напрашивается вопрос: зачем тратить огромные деньги на дорогие окна для дома, который настолько обветшал, что практически ничего не стоит?
Зад Дон еще больше прояснил ее детали, когда она наклонилась сильнее.
- Я думаю, что оконные рамы из нержавеющей стали просто покрашены дерьмовой краской.
Очередная волна дежавю захлестнула писателя. Да, я был здесь раньше, больше двадцати лет назад, и я помню эту странность. Крафтер сделал это специально. Он сделал дом похожим на лачугу снаружи, чтобы не привлекать лишнее внимание, когда на самом деле внутри он был роскошен.
Теперь Сноуи чесала одну из своих упругих грудей. Возможно, у неё была чесотка.
- Похоже, Крафтер специально хотел, чтобы дом выглядел дерьмово.
- Я думаю, ты абсолютно права, Сноуи, - согласился писатель, и его слова подтвердила входная дверь: нержавеющая сталь в стальной раме. - Похоже на заброшенную свалку, на которую ни один вор не захочет проникнуть, хотя на самом деле грабители не смогли бы проникнуть внутрь, даже если бы захотели.
Это навело его на мысль о «похищенном письме» ПО, в котором документ первостепенной ценности был сделан похожим на мусор.
- Да, - сказал он вслух, обращаясь скорее к самому себе, чем к своим спутницам. - Крафтер пошел на все эти хлопоты и расходы, чтобы защитить что-то внутри.
- Да, - заговорила Дон, - но ты сказал, что мы не пойдем внутрь. Ты говорил, что мы должны раскопать Крафтера, поссать на его труп и ехать трахаться в гостишку Сноуи.
- Нет, Дон. Такого я не говорил? - Брови писателя поползли вверх. - И я, возможно, был немного поспешным в своем предположении, что мы не пойдем в дом.
Дон красноречиво возразила:
- Охуел! Сначала трупы копать, а теперь ты хочешь, чтобы мы ещё и в дом вломились? Я не хочу в тюрячку за твой джайв! У меня дома больной отец, о котором я должна заботиться! Если я окажусь в тюряге, государство выкинет его на помойку!
- Расслабься, Дон, - усмехнулся писатель. - Что случилось с большой плохой южной девкой? У тебя нет жажды приключений? Никто тебя не посадит. Кроме того, откуда здесь взяться копам? - Он взглянул на стройную альбиноску. - Вот Сноуи не мандражирует, правда? Она не боится. А почему ты тогда так трусишь?
- Отсоси у меня! - Рявкнула Дон. – Сноуи – Картофельная голова, а у меня слишком много поставлено на карту! К черту это дерьмо!
Сноуи, кстати, не слышала игру слов подруги, она была поглощена чесанием промежности под трусиками.
Писатель принял дидактическую позу.
- Дон, ты что-то забываешь. Я миллионер. Если нас случайно поймают, я просто исправлю проблему старым добрым способом: как говорят хулиганы, заплачу штраф на месте.
Это предложение заставило Дон задуматься.
- И, как я уже сказал, завтра я куплю каждой из вас по новой машине, а также заплачу каждой по десять тысяч долларов наличными.
Эта информация произвела должный эффект, достаточно изменив предыдущее воздержание Дон.
- Ну вообще-то я согласна.
Писатель пригляделся к массивной входной двери и снова ощутил зловещее дежавю. На центральной ступеньке двери висел старый молоток, овал из потускневшей бронзы, изображавший угрюмое полусформированное лицо. Только два глаза, рта, и других черт не было. Писатель сразу же рассмотрел потенциальный литературный символ: человек, человеческие черты, размытые развращенной Вселенной, оставляющей его безмолвным. Экзистенциальная маска…
Кто-то громко пёрнул, без сомнения, это была Сноуи, абстрактные размышления писателя унесло в водоворот небытия. Зараза. О чем я только что думал? Ах, да — дверной молоток. Точно так же, как он знал, что бывал здесь раньше, он знал, что видел этот молоток раньше, и не только здесь, но и в других местах. У него сложилось самое неприятное впечатление: что молоток — каким бы невозможным он ни был — преследовал его всю его взрослую жизнь. Точнее оно преследовало его.
Но довольно этих обременительных наблюдений. Он огляделся, едва не испугавшись. Сноуи больше не было с ними на крыльце. Ну и куда её понесло?
Звук журчащей воды, попёрдывания и запах свежих фекалий ответил на вопрос, куда она делась, и показал ее сидящей на корточках в запущенном дворе.
- Господи, вообще ничего не стесняется, - заметила Дон.
Сноуи продолжала сидеть на корточках и тужиться, пытаясь окончательно вытеснить содержимое своего кишечника. Писатель нашел это зрелище каким-то завораживающим.
Прошло несколько долгих секунд, но ректальные звуки не утихли, а наоборот становились все громче и сильнее.
- Сколько можно? - Крикнула Дон. - Ну же! Хорош уже!
- Ничего не поделаешь, - беспомощно сказала Сноуи. - Мне от волнения днище вышибло.
- Я тебе ещё и мозги вышибу, если ты не поднимешься сюда сейчас же!
- Ничего ты не вышибешь, идиотка. А когда я закончу тут, я оторву твой протез, подотрусь им и засуну его в твою развороченную дырку, которую ты зовешь киской.
Дон приготовилась физически преподать урок альбиноске-задире, но писатель схватил ее больше, чем просто силой.
- Больше никаких драк! - рявкнул он, - и больше никаких взаимных оскорблений! Я не шучу. Ни одна из вас не получит и цента от меня. Я устал от этого! И... — писатель удивленно нахмурился,— черт возьми, Сноуи, как можно так долго испражняться?
На этот вопрос никто так и не ответил, прошло еще целых две минуты, прежде чем Сноуи закончила свои дела.
Дон тем временем вернулась к вопросу проникновения. Её грудь, казалось, стала ещё больше, пока она объясняла:
- Тут без пневматического молотка или тарана нам делать нечего.
- Мне не нужно ломать дверь, - уверенно сказал писатель. - Я просто открою её.
- Так же, как и замок на воротах? - С сомнением спросила Дон. - Тот выглядел прочным, но, должно быть, сгнил ещё пару лет назад. С этими дверями такой трюк не пройдёт.
Он ухмыльнулся.
- Значит, я воспользуюсь ключом.
Это были Такер, Клайд, Гут и Гораций (для читателей, которым может понадобиться освежить их память). И их называли мальчиками Ларкинс, хотя слово «мальчики» вряд ли подходило сюда, поскольку им было за сорок. Каждый из них был блондином, более шести футов ростом и весом под двести кило. Они были близнецами; они также были теми, кого клинический психиатр назвал бы «систематизированными социопатами», что означало, что они были укоренены с чрезвычайно антисоциальными импульсами, не имея никакого подобия совести, но были интуитивными и способными признать важность организации и предвидения, следовательно, «систематизированный» элемент.
Теперь нужно добавить, что каждый живой компонент этой группы, известной как мальчики Ларкинс, имел особую черту, которая оказалась оптимальной для всех них. Такер, например, был силен в своих лидерских способностях, в то время как Клайд был механиком от бога. Гут был оруженосцем этой четверки: всегда первым вызывался взять на себя «грязную работу», такую как захоронение тел, очистка помещений, которые часто сопровождали ужасные убийства, и тому подобное. Все братья были непрестанно преданы друг другу, и они были также исключительно бесстрашны. Точно так же в хороший день они все могли управлять трехфутовым «сливочником» или «Дик-плевком».
О, но мы забыли одного, не так ли? Последний и четвертый член тетрады. Гораций.
Что могло быть особенной областью мастерства Горация?
Хотя Гораций был менее объективно умен, чем его братья, и менее внимателен к деталям, он обладал замечательной творческой склонностью, степень которой часто приводила его братьев и сестер в состояние полнейшего благоговения. Именно Гораций изобрел такие блестящие виды деятельности, как «Работа с мячом для гольфа», «Сырой Бейсбол», «Бокс-Отсос», «Мертвый дикинс», «Петушиное ворчание» и «Полет на воздушном шаре». Это были праздничные махинации высшего порядка, (и если эти термины вам неизвестны, значит, вы недостаточно читали Эдварда Ли).
Последний вклад Горация в область социопатического искусства вполне мог быть его самым изощренным, и он назвал этот процесс «Маской паука».
Интересное название, которое вызвало немедленное удивление, да?
Конечно, речь идёт о маске, но какой?
Давным-давно, после того как отец братьев умер от полиорганной недостаточности, включая полный отказ почек (вызванный десятилетиями запоя кукурузным самогоном), мальчики с мрачным видом вошли в комнату этого огромного человека и обнаружили в его шкафу деревянный шкафчик. Он обладал безумно цепким замком, и на то, чтобы снять его с помощью нескольких здоровенных ломов, ушло добрых полчаса.
Внутри было найдено много любопытных предметов, большинство из которых шокировало их — например, журналы nudie, но не тот nudie, в котором печатали голых женщин, таких как в Playboy, Penthouse и Hustler... то были журналы совсем другого сорта: Dune Buddies, Meat Men, Glen Swann's Cock Gobblers и ряд других, которые не нуждаются в дальнейшем описании. Это стало довольно дезориентирующим шоком для четырех молодых братьев, которые полагали, что их дорогой мертвый папаша был типичным деревенским мужиком, любящим навалять пиздюлей городским при каждом удобном случае, каждый день с утра пить самогонку, пока не отрубится и не надует себе в штаны, ну и, само собой, трахать сельских баб, и чем вонючее и грязнее были те бабы, тем было лучше, в общем, братья думали, что их батя мужик что надо.
Что самое удивительное, их покойный отец с ранних лет говорил братьям, что если он узнает, что они сосут члены или долбятся в задницы, то он просто убьёт их. А когда он водил их в церковь по воскресеньям, то местный преподобный Джесс Натурал часто начинал свою службу со слов: «Библия говорит, что если сильно приспичит, то можно трахать коз, овец, лошадей да и любую другую живность, до которой руки дотянутся! Но никогда нельзя сношаться с другими мужчинами, ибо это смертный грех! - Дальше Натурал проводил пальцем по пастве и продолжал. - Если вы хотите замарать член говном, то пусть это лучше будет женское душистое говнецо, чем сифилитическая пидерастическая грязь из жопы педика!»
Мальчики слышали всё это громко и ясно, и, как настоящие богобоязненные католики, никогда и не помышляли о таком... до того момента, пока секретный сундучок не был открыт, а его содержимое раскрыто.
- Такер! Это чё? Па был гомиком? - спросил один из них.
- Похоже на то.
Гут оказался в полном шоке:
- Я не могу в это поверить! Па? Наш па? - Не обращая внимания на других братьев, он упал на колени и разрыдался.
Клайд только покачал головой, опустив глаза.
- Если и был когда-нибудь на свете человек, которого я никогда не смог бы представить с членом во рту, то это был па. Думаю, у него была вторая гомосяча жизнь.
- Нет! - Снова завыл Гут. - Это не может быть правдой!
Но именно здесь и сейчас проявились лидерские качества Такера, и он занял позицию контроля и командования, позицию, которая привлекла внимание других братьев.
- Послушайте, пацаны. У нас нет причин злиться из-за этого. Людей в наши дни больше не парят такие мелочи. Чёрт, да я слыхивал, для Каллафорни нормально, когда два парня отсасывают друг у друга на улице средь бела дня, а всем прохожим срать на это. Тем более, когда парни трахаются в жопы, они рано или поздно заболевают спидом, и потом они получают бесплатную медицинскую помощь, продовольственные карточки и инвалидность на всю жизнь, да, сэр! Они практически становятся Хи-роими, засовывая свои члены друг другу в жопы. В наши дни это нормально. Современные времена, понимаете? - Такер подчеркнул свою мысль, указав на собственную голову. - И если хорошенько подумать над этим, то тогда начнёшь понимать смысл. Почему одному человеку что-то нравится, а другому – нет? На мой взгляд, нет лучшей жрачки, чем рогозные блины, но большинству горцев они не нравятся. Мой любимый цвет синий, а у Гута – красный, у Клайда – зеленый, а у Хораса – оранжевый. Почему так? Потому что что-то в моем мозгу говорит, что мне больше всего нравится синий, а в мозгу Клайда что-то заставляет его любить зеленый и так далее. Моя точка зрения? Ни у кого из нас нет выбора, кроме как любить то, что наш мозг говорит нам любить, и никто не сможет сказать причину этого. Парень не может контролировать то, что ему нравится и не нравится. Я не могу вдруг передумать и сказать, что мне не нравится бамия. Верно?
Оставшиеся три брата обдумали эти слова, затем дружно закивали.
- Значит, это должно быть то же самое, что хотеть орех. Мозг говорит большинству парней, что бабские хвосты – это круто, и место, где мы хотим взорвать наши клювы, это их грязные киски. Для меня, для вас, ребята, нормально, когда мы хотим уткнуться своим лицом в женскую мохнатку, а не в волосатую задницу какого-то чувака. Но есть и другие ребята наоборот. Для них нет ничего жаркого в сиськах и женской заднице, они хотят сосать члены с яйцами, и они предпочитают чувствовать большой член в своей заднице, чем свои собственные члены в бабских дырках. И причина этого...?
- Башка, - догадался Гут. - Что-то в ней делает его таким, какой он есть.
Такер с усмешкой сложил свои большие руки на животе вместе.
- Ну вот! Видите? Парни, вы получили ответ на свой вопрос. Па не хотел, чтобы его трахали парни, за него это решил его мозг. Так вот из-за чего мы все подняли руки? Па был гомиком. - Такер пожал плечами. - Какая разница? Раз теперь в этом никто ничего не видит плохого? Ничего!
Другие братья снова зашептались в знак одобрения, и внезапно атмосфера в воздухе сменилась от растерянности и недоверия к добрым чувствам.
Что возвращает нас к первоначальной цели этой совершенно ненужной переходной прелюдии: понятие особого поворота Горация к творчеству в целом и раскрытие его последнего способа трахать женщин особо жестоко, что является процессом, который он назвал «Маска паука».
Видите ли, в этом деревянном шкафчике хранились и другие предметы, кроме журналов о гомосексуалистах, резиновых пенисах и анальных пробках. Во-первых, там был кусок причудливой бумаги с рамкой под названием DD214 с такими словами на нем: «Бесчестная разрядка». Второй вещью была маска, черная резиновая маска с ремешками и двумя большими круглыми прорезями на ней – если быть точным, противогаз M17A1, комплемент химического корпуса армии США.
В детстве мальчики Ларкинс много раз кружили вокруг папы, слушая его рассказы о боевой храбрости и, пользуясь его собственным термином, «проветривании гуков», подобно тому, как дети в старину собирались у камина, чтобы с удивлением слушать рассказы пожилой бабушки, которая (пользуясь терминами М. Р. Джеймса) рассказывала историю за историей о призраках и феях и внушала своим слушателям приятный ужас. А мистеру Ларкинсу было о чем рассказать.
- Видите ли, ребята, - начал мужчина, - тогда мы сражались за свободу против коммунистов — гуков, они были... понимаете? Жёлтолицые, Чарли камшот, называли мы их. Они пытались захватить всю Юго-Западную Азию и сделать людей рабами, чтобы собирать рис для коммуняк. Но, как боголюбивые американцы, мы бы этого не вынесли, поэтому мы сражались в джунглях, помогая народу Южного Вьетнама жить свободно, хотя, черт возьми, почти все они ненавидели нас, что, ну, не имеет большого смысла, мы сражались за них тогда, я думаю, что это была тупая война, теперь, когда я думаю об этом. Зачем рисковать своей жизнью ради людей, которые тебя ненавидят?
И тут папа перешел на что-то вроде философского тангенса.
- Что-то вроде АФФ-Ганнер-Стэна и подставки для глаз. Мы потратили пару триллионов долларов, помогая этим тупоголовым ублюдкам, и потеряли пять тысяч солдат, но они даже не сказали спасибо. Они ненавидели нас больше, чем кого бы то ни было, потому что мы не верили ни в Мохаммеда, ни в Али, ни в других их богов. Самое тупое, что может быть, так это погибать за людей, которые ненавидят тебя! А теперь у нас есть ИГИЛ. Отрезают головы младенцам, потому что их родители не такие уж идиоты, черт возьми, чтобы верить в их языческих богов. Вроде как, это заставляет задуматься. Что за человек вообще может дойти до такого чтобы отрезать голову ребенку? Ну, я вам скажу, какого рода эти нелюди, ребята. Это такой человек, который не заслуживает того, чтобы жить! Да пошли они все, говорю я. Давайте помолимся, чтобы наш боголюбивый новый президент Дональд отрезал все их члены. К черту! Пусть покажет им, кто тут главный! Они думают, что они плохие? Нажми на кнопку, Мистер през-бум! Ну как вам привет из Америки, верблюжьи жокеи? Теперь пришло время Миллера!
Его сыновья оглянулись с выражением общего замешательства, и один из них, Такер, прервал политически некорректную тираду отца.
- Послушай, па, знаешь, мы не очень-то хотим слышать об этой войне. Мы хотим послушать о той, в которой ты воевал.
- Да, па, - подхватил Клайд. - Ты убил кого-нибудь из Жёлтых?
Папа чуть не подавился очередным глотком самогона.
- Ши-ИТ, сынок! Убил ли я кого-нибудь?Я убил достаточно этих злобных придурков, чтобы заполнить дюжину гребаных мусоровозов. Мы складывали их трупы и живых, как дрова, и использовали, как гребаные мешки с песком. (Эта фраза, кстати, была старой армейской аксиомой, использовавшейся задолго до Клинта Иствуда). Вы бы слышали, как они бормотали, когда знали, что умрут, рыдали, как младенцы, но... нет, они не рыдали, когда убивали младенцев, нет, сэр, и когда насиловали младенцев, они тоже не рыдали. Эти злобные коммунистические азиаты делают нацистских эсэсовцев похожими на девочек-скаутов. Эти больные ублюдки гуки жрали убитых наших солдат! И не только убитых, я самолично видел, как они поджарили живьём парнишку на костре и устроили себе барбекю, мальчики! А ещё они держали наших пленных в больших ямах и ходили срать в них, и наши парни знали, что дерьмо, которое на них валится, это их бывшие сослуживцы. Вы, мальчики, не прочитаете о таком ни в одной книге, нет сэр!
Па помолчал немного и сглотнул.
- Мы должны были сбросить на них атомную бомбу, как хотел Эйзенхауэр. Превратить всю эту злобную страну в радиоктивный кратер. А потом президент Никсон – да благословит его Господь – заставил их молить о мире после того, как он девять дней подряд бомбил Ханой ковровыми бомбардировками. Ах, но это дерьмо не сработало, тогда Уотергейт пришел в себя, и Никсон не смог возобновить бомбардировку, когда те скоты нарушили прекращение огня. И в конце концов добрых стариков из США вышвырнут прямо из этой вонючей дыры.…
Мальчики продолжали смотреть вверх с удивлением, смешанным теперь с оттенком ужаса. Один из них сказал:
- Так... так мы проиграли войну, па?
Желание папы рассказать эту историю, начало угасать, затем его глаза, казалось, засветились темным, болезненного цвета свечением.
- Так говорят книги шипящего дерева, но ты скажи мне. Эти жёлто-мордатые дьяволы убили шестьдесят тысяч наших, а мы убили два миллиона ихних.
Эта информация, безусловно, произвела неизгладимое впечатление на четверых юношей. Правда, правда была несколько иной: Па Ларкинс никогда никого не убивал во Вьетнаме, он никогда не стрелял, он никогда не видел врага, и у него даже не было времени отправиться на задание, потому что не прошло и двух дней после прибытия на огневую базу Бастонь, как его поймали за агрессивной фелляцией на солдате за складом горючего; следовательно, его «боевое турне» во Вьетнаме было прервано из-за уголовных обвинений UCMJ, и он был немедленно переведен в армейскую тюрьму Мангейм в Германии. Именно здесь он прослужит остаток своего двухлетнего призыва, лишенный звания и поддерживаемый в активном состоянии процессом буквального превращения больших камней в маленькие двадцатифунтовой кувалдой. Видите ли, еще в те времена мужчинам сосать член или дрючить друг другу в зад не разрешалось ни в одном подразделении Вооруженных сил США. (К счастью, эти драконовские законы постепенно сойдут на нет, и позднее солдатам станет вполне приемлемо участвовать в этих мероприятиях с удовольствием и рвением, так сказать.)
Так много для этой истории, но внимательные читатели, вероятно, задаются вопросом, что любое из последних 2500 слов имеет отношение к предмету этого перехода. Одним словом, ничего, но более чем в двух словах они довольно туманно объясняют, почему деревянный шкафчик находился в давно заброшенном папином шкафу и почему в нем был армейский противогаз. Современные писатели сразу перешли бы к делу и освободили бы читателя от бремени такого излишнего словоупотребления. Ах, но как отличались бы догматы романиста, в эстетическую философию которого еще не проникли лучи экономического ремесла!
Мы обсуждали особые индивидуальные способности каждого из четырех братьев и узнали, что у Горация была инстинктивная склонность к творчеству и что его воспоминания о старом противогазе отца сыграли заметную роль в этом.
Видите ли, гораздо больше, чем его братья, Гораций скучал и даже обижался, просто насилуя и убивая плохих женщин—«плохих» означало женщин, которые воровали или продавали наркотики или иным образом занимались тем, что были высокомерными суками в пределах Великого города Люнтвилля. Другими словами, женщины, которые это заслужили или просто не были достойны существовать среди хороших людей. Как та дрянь-наркоманка, которую они на днях сделали длинношеей, или та, другая, которой сегодня утром они взбили мозги, засунув ее голову в красильную машину в хозяйственном магазине. (Да, сэр! Они быстро превратили ее в болтливую дебилку, и после каждый отдрючил её задницу прямо здесь, на полу, незадолго до того, как этот парень-писатель вошел и купил себе лопату!)
Но Гораций недолго просидел на лаврах, инициировав такие блестящие и оригинальные процессы, с помощью которых можно было бы трахать женщин. Его творческий порыв заставил его вернуться к работе, используя свой мозг, чтобы разработать следующий режим «rucking» (слово «rucking» - это захолустный жаргон, использующийся как обозначение особо грубого изнасилования женщин). И вот тут-то и появился этот противогаз.
Видите ли, рядом с большим сараем мэра Эймона, где они все чаще собирали свои вещи, стояло несколько заброшенных сараев для инструментов (которые могли бы напомнить более острым читателям «Данвичский ужас» Лавкрафта, однако там не было космических монстров). Теперь даже самые невежественные деревенщины становятся, благодаря родительскому сарафанному радио, хорошо осведомленными о природных опасностях, которые существуют в их близости. Медноголовые змеи, например, в изобилии ползали по этим лесам, как и лесные гремучие змеи. Дикие — и часто бешеные – собаки не были редкостью, и не было ничего особенного в том, что медведи рыскали в окрестностях Люнтвилля. И мы не должны забывать огромное количество клещей, большинство из которых были инфицированы болезнью Лайма и пятнистой лихорадкой Скалистых гор. Невидимые провалы прорезали леса и болота, как минные поля, и несколько несчастных странников даже сгинули в зыбучих песках. И последнее, но не менее важное, мы находим, пожалуй, самое уникальное неудобство из всех в этом великом и прекрасном округе.
Это должно быть паукообразное из рода Loxosceles, также известное как коричневый паук-затворник. Это маленькое животное, не больше четвертака, служит проклятием для многих сельских и лесных городов, и хотя его укус редко бывает смертельным, яд обладает дьявольским компонентом под названием сфингомиелиназа D, который действует как агрессивный дермо-некротический агент, молекулярное соединение, которое заставляет всю плоть вокруг укуса умирать, а затем гнить, образуя воспалённый кратер, который часто не заживает и разъедает плоть до костей.
Таким образом, не будет преувеличением сказать, что этот крошечный паук - один гребаный жесткий клиент, и Гораций практиковался в своем знании их и их возможностей. (Он даже был укушен коричневым отшельником в детстве и все еще имел дырку в икре, чтобы доказать это!) Короче говоря, в общем и целом (ну, в основном, в общем и целом) дело обстоит так: Гораций не так давно зашел в упомянутый выше сарай для инструментов рядом с сараем мэра; ему понадобилась деревянная рубанка, потому что в то время он хотел срезать перевернутый пупок беременной девушки с холма, которую поймали за перекачкой газа. Но поиски инструмента длились недолго: едва он ступил в сарай, как по его огромному лицу расползлась паутина, а в уголке глаза, охваченном нешуточным ужасом, мелькнул маленький паучок, бегущий по глазнице.
Гораций не был слабаком, и он мог справиться с этим даже с лучшими из них. Но пауки?
Нахуй это.
Он попытался отмахнуться от отвратительной твари, открыв рот, чтобы завыть, но… разве вы ещё не поняли?
Паук ловко забрался в рот Горация.
Это сделало его бесчувственным; он отшатнулся назад, почти теряя сознание, и выпал из шатающегося сарая, тяжело приземлившись на свою огромную спину. В момент удара какой-то бессмысленный импульс заставил его отхаркнуться. Когда к нему вернулось хоть какое-то подобие сознания, прикосновение языка убедило его, что во рту не осталось паука.
На земле рядом с ним лежал его плевок, и в его вязких объятиях боролся все еще живой паучок. Деревенское воспитание Горация сразу же открыло ему, что это был коричневый паук-затворник; это было легко понять по скрипичной метке на груди.
- Трахни меня в задницу! - Воскликнул Гораций. - Настоящий живой бурый паук залез прямо в мою дырку для пирога!
Поговорим о близком контакте. Он наступил на злую тварь, а затем с тщательной осторожностью вернулся в сарай и посветил фонариком вокруг. Это было потрясающее зрелище.
Все стены сарая была увешана коричневыми паутинами отшельников, нагруженными мешочками с яйцами. Там были джунгли паутины, стены кишели движением: яйца вылуплялись по пятьдесят штук за раз, всюду бегали большие и маленькие пауки. Их были тысячи, и все они пребывали в своем паучьем раю.
К черту это! Гораций закрыл дверь и повесил на нее табличку: «Не вхадить! Злые! Пауки!»
Конечно, деревянный рубанок так и не был им найден, поэтому сначала он и его братья вместе с мэром Эймоном ухаживали за беременной девушкой с помощью другого инструмента: своих надежных универсальных жестяных ножниц, которыми они отрезали ей уши, губы и соски. До её убийства ещё было далеко, потому что все они твердо верили, что наказание должно соответствовать преступлению, что предполагало, что мальчики Ларкинсы сохраняли значительное уважение к справедливости. Как бы то ни было, когда беременная девушка захромала прочь, теперь уже наполовину обезумевшая от боли, она была одним большим кровоточащим куском мяса, и вы можете быть уверены, что она никогда больше не станет красть бензин!
О, и после ее освобождения... она больше не была беременна. Об этом позаботилась большая рукоятка топора из гикори Такера («долбить!») и мэр поаплодировал этому маневру, заявив: «Молодец, сынок. Я закончил и сохранил налогоплательщикам еще одну продовольственную карточку.» (Читатели с особенно болезненными наклонностями захотят узнать, что именно было сделано с выкидышем плода, но, боюсь, я не обладаю информацией, необходимой для того, чтобы сообщить вам об этом.)
В любом случае…
После обнаружения улья коричневых пауков-отшельников в сарае для инструментов творческий талант Горация стал вращать свои шестеренки. Во-первых, он пошел в хозяйственный магазин Уордена на главной улице и там присвоил пачку ловушек Catchmaster Pro, сделанных специально для коричневых пауков-отшельников. Это были небольшие картонные «палатки» с клейкими днищами. Клей содержал химический запах, который привлекал пауков, как запах свежего мяса привлекает питбулей. Пауки клевали на приманку, застревая на «полу» ловушки. Конечно, лейтмотивом Горация не послужило бы то, что в ловушке застряла целая куча коричневых отшельников; поэтому он со своей обычной изобретательностью заключил ловушки в пластиковую сетку. Это позволило запаху выйти, но когда пауки пришли за приманкой, они не могли попасть в ловушку.
Довольно умно, да?
К этому времени хмурый читатель, уставший копаться во всех этих ненужных словах, вероятно, спросит какое, черт возьми, все это имеет отношение к старому противогазу войны Вьетнамской эпохи?
Ответ, наконец, в пределах досягаемости!
Гораций – его мыслительные процессы жужжали, как несмазанные шестерёнки, - достал противогаз из деревянного шкафчика, полного журналов о гомосексуалистах и резиновых фаллосах, поместил в него несколько ловушек, а затем очень осторожно и очень быстро открыл дверь сарая, сунул маску внутрь и снова закрыл дверь. Затем он выпил пива («Ледник», для тех, кому интересно, это король среди пива для реднеков), а затем отправился за следующей составляющей своей идеи: хороший Оле all American “splittail” aka “jizz-bucket” aka “woman.”
В здешних краях таких людей найти было нетрудно, и так уж случилось, что мальчики Ларкинс были очень хорошо знакомы с местным сапожником Клайдом Нейлом. Мистер Нейл довольно часто ловил Крикеров, когда они пытались своровать у него початок или два початка кукурузы, и всякий раз, когда это случалось, он выбивал из бедняжек все дерьмо, а после запирал их в курятнике. Он держал их в загонах по крайней мере две недели и давал им только чашку воды в день (о еде не могло быть и речи; эти девочки должны были понять, что воровать плохо). Девчонки с самого начала были тощими, так что можно было поспорить, что они были немного худее, когда он наконец отпускал их. Он морил их голодом до семидесяти фунтов. Да, сэр! Хороши и тощи!
В самом деле, однажды добрый Мистер Нейл забыл, что у него была одна девка в загоне, и к тому времени, когда он вспомнил, голод уменьшил ее вес до пятидесяти фунтов, превратив в груду дергающихся костей, покрытых белой кожей. Он отпустил ее в лес, но все, что она могла делать, это кое-как ползти, и, в общем, она не успела далеко уйти, как животные добрались до нее.
Но знаете что? Эта девчонка больше никогда не крала кукурузу!
Однако для полноты картины мы должны добавить несколько слов о шестнадцатилетнем сыне Нейла, Тайтере (кстати, многие деревенщины называли своих сыновей Тайтерами, а также Думаром и Люком). У Тайтера с самого детства чесалось в штанах, и всякий раз, когда у его папаши в загонах появлялись очередная девка или пацан, молодой человек трахался всласть и развлекался как мог. Одной из его любимых забав было вытирать задницу большим красивым початком кукурузы и класть его в загон, причем можете не сомневаться, что пленники съедали его с огромным удовольствием. Кроме того, он любил мастурбировать на солёные печенья, сморкаться и испражняться на большой ломоть хлеба. И как вы думаете, ели ли они это?
О, они съедали всё дло последний крошки.
Но лучшая история Тайтера такова: молодой человек сидел на корточках прямо перед загоном, в пределах которого лежала обессиленная фигура, которая морилась голодом там в течение почти двух недель. Видите ли, Тайтер принес с собой здоровенный бутерброд со свининой на бумажной тарелке. Он поднял его, хотел было откусить, но остановился, сказав:
- Мне очень жаль. Довольно грубо с моей стороны сидеть здесь и есть этот сэммич, не предложив тебе немного, а? - Девочка с запавшими глазами начала мяукать и метаться по загону. - Так вот что я сделаю, я буду хорошим парнем и все такое. Ты меня слышишь? Мы заключим сделку, хорошо? Ты выпьешь мою мочу, и я отдам тебе половину этого саммитча. Ну что, по рукам?
Девушка обдумывала предложение в течение одной секунды и открыла рот, полный гнилых зубов. Я думаю, что это значит да! Тайтер встал, достал член и выпустил в ее разинутую пасть тяжелую устойчивую струю. Это было обильное мочииспускание, и девушка, как солдат, жадно глотала, глотала и глотала всё до последний капли. Но потом Тайтер, похоже, пришел в себя и, засунув свой член обратно в штаны, сказал:
- Черт, забыл кое-что, милая, - и исчез только для того, чтобы через мгновение вернуться, неся еще одну бумажную тарелку. - Давай посмотрим правде в глаза, шлюха. Выпить немного мочи ничего же не значит для тебя, ведь вы и так ее всё время пьёте в своих бомжатниках. Так что мы поднимем ставки. Я отдам тебе весь бутер, если ты сначала съешь это, - и он опустил бумажную тарелку в щель клетки.
Эта тарелка отличалась от первой тем, что на ней не было бутерброда. Вместо этого на ней лежала огромная куча довольно свежих экскрементов.
- Это куча дерьма, - констатировал очевидное Тайтер. - Съешь его, и бутер твой.
Лицо девушки исказилось в гримасе возмущения, и она завыла.
- О, не переживай ты так, - продолжал Тайтер. - Это не мое дерьмо, о, нет. Я бы так с тобой не поступил! Это не что иное, как пьяная какашка моего бати.
Вой девушки утроился, и теперь она рыдала, как ребенок.
- Было бы чертовски обидно, если бы все, что ты получила, это полное брюхо моего мочебоса, - заметил мальчик, - но теперь я восхищаюсь тем, что у тебя хватает самоуважения не делать этого. О, какого черта, дай я попробую его, чтобы ты знала, от чего отказываешься, если решишь не есть дерьмецо.
Он откусил большой кусок сочной свинины с края бутерброда. Открытый рот девушки вжался в прутья клетки, тут же в него харкнул Тайтер, девушка с явным удовольствием втянула сгусток и завизжала от наслаждения, гораздо более сильного, чем оргазм; она стонала, мяукала и напевала, обхватив колени и раскачиваясь взад и вперед со слезами на глазах.
- Ай, ну, хватит уже, никаких грёбаных слёз — мне от этого тошно становится, - сказал Тайтер. - Хорошая свинина, правда? Мой папка готовит самое лучше барбекю в округе, и мне сдаётся, что ты чертовски хочешь есть, я, конечно бы, хотел, чтобы ты попробовала его стряпню, но уговор есть уговор. Так что ты должна принять решение, и тебе лучше сделать его быстрее, чем я съем бутер сам.
Если когда-либо выражение лица могло одновременно выражать чистую, ничем не замутненную ненависть и чистое, ничем не замутненное отчаяние, то это было выражение лица этой голодной женщины в тот момент.
Какая-то ужасная, тошнотворная статика, казалось, просачивалась сквозь воздух, сила, которую некоторые могли бы назвать злокачественной, или даже Тартарийской вибрацией, или чем-то менее объяснимым, что заставило бы волосы нормального человека встать дыбом.
С таким же успехом могла звучать барабанная дробь, когда изможденная горская девушка подняла бумажный пакет, поднесла его содержимое к потрескавшимся губам, засосала в рот глянцевое дерьмо, прожевала и проглотила.
Теперь даже такие писатели, как Лавкрафт, По или Бодлер не смогли бы подобрать подходящих слов, чтобы точно описать выражение ее лица, когда она посмотрела на Тайтера.
- Ну и славно, черт возьми, девочка! - Обрадовался он. - Вот об этом я и говорю! Ты крутая телка! А теперь, Джесс, как я и обещал, я отдам тебе этот бутер! Бери, он весь твой!
А потом Тайтер ушел, оставив бутерброд на недостигаемом расстоянии от клетки.
В течение следующего часа девушка вопила и билась о стенки в знак протеста против совершенного над ней безобразия, корчась в конвульсиях, кусая прутья до тех пор, пока у нее не сломались передние зубы, и дергая за них, пока они не прорезали ей пальцы до костей. И весь остаток этого дня и до самого раннего вечера она лежала почти в коме на боку и наблюдала за множеством крыс и полевых мышей, которые совершали набеги на сочный бутерброд. Примерно на закате кто-то, не кто иной, как опоссум, вразвалку вышел и прикончил бутерброд прямо на её глазах.
Но мне жаль говорить, но мрачность данной истории на этом не заканчивается, потому что с первыми лучами солнца Клайд Нейл вощёл в загон, чтобы в последний раз трахнуть девушку, а затем отпустить ее, но, увы, этого не произошло. Бедняжка умерла ночью, зараженная какой-то болезнью — кишечной палочкой, сальмонеллой или чем-то подобным – которая, без сомнения, поселилась в фекалиях, которые она съела, и к тому времени, когда мистер Нейл добрался до нее, большая часть ее пищеварительной системы разжижилась и вышла из ануса…
О, боже. Как иногда я сбиваюсь! На чем я остановился? О, да, противогаз…
У Хораса Ларкинса были все возможности, чтобы сделать свою новую идею лучшим своим изобретением, но ему нужен был так сказать пробный прогон, а для этого ему, конечно, была нужна жертва, а именно жертва женского рода и непременно такая, которая бы заслуживала наказания. Поэтому прямой наводкой он отправился к Нейлу, а Нейл в свою очередь был всегда рад видеть и помогать мальчикам Ларкинсам, так как любил их и дружил с их отцом.
Как продавец на автомобильной стоянке, мистер Нейл проводил Горация до загона, чтобы показать парню его текущих пленниц. Четыре тощие, забитые, обнаженные женщины лежали в собственном дерьме на полу крохотного загона.
- Вот они, - сказал мистер Нейл с некотором оттенком гордости, - выбирай сам.
Гораций внимательно изучил живых скелетов, но, к его удивлению, все они были почти идентичны: грязные, большеглазые девушки со впалыми щеками и рёбрами, чьё единственное преступление было попытка украсть початок кукурузы.
Клайд Нейл указал на единственную блондинку в загоне:
- У этой всё ещё сиськи, и она не шумит, когда ее порешь, но, конечно, само собой, они привыкшие, что их с малолетства трахают отцы с братьями. А вот эта, - он указал на верхнее отделение, служившее пристанищем для брюнетки с жирными волосами, - эта хорошо сосёт, сначала она, конечно, противилась, но я повыдёргивал ей зубы плоскогубцами. И да, она глотает все кончуны, думаю, ей это нравится, плюс какая-никакая еда.
Но Гораций был решительно настроен в пользу другой девушки, худой, грязной, в общем такой же, как и все остальные, но, по-видимому, всё ещё обладающей некоторыми остатками красоты на лице.
- Смазливая мордашка, беру ее, - прокомментировал Гораций.
Мистер Нейл кивнул в знак согласия.
- О да, она настоящая красотка. Я хотел немного подправить это, отрезав ей верхнюю губу, перед тем как отпустить, но раз она тебе приглянулась, забирай как есть.
- Ну, Клайд, огромное спасибо! - поблагодарил его Гораций. - Ты мужик что надо!
- Ну ты чего, мы ж почти родня, мы с вашим папкой с пелёнок дружили, - искренне ответил мистер Нейл.
Гораций взял паузу для размышлений.
- Я сделаю с ней что-нибудь крутое, - сказал он, - думаю, ты точно не захочешь, чтобы она возвращалась, после того как я закончу с ней.
Мистер Нейл хмыкнул:
- Ах, да не парься на этот счёт, я за свой век пару десяткой их со свету сжил. Так что можешь ее хоть в выгребной яме утопить, когда наиграешься, мне всё равно. Дай-ка я помогу тебе вытащить её, - и тут мистер Нейл отпер дверцу, схватил девушку за волосы и с силой потащил ее наружу.- У этой бляди всё ещё есть силы, так что позволь мне сделать так, чтобы она не сбежала. - Мистер Нейл, непривыкший особо церемониться с жертвами, перекусил ей ахиллово сухожилие ржавыми кусачками; девушка едва успела вскрикнуть.
- Это чертовски мило с твоей стороны, Клайд, - сказал Гораций, явно впечатленный, и предложил мистеру Нейлу банкноту в 10 долларов.
- Ты что, охуел, пацан? Учитывая ту защиту общества, которую ты со своими братьями оказываете нам, это я должен тебе ещё сверху пару десяток.
- Спасибо, Мистер Нейл! - и тогда Гораций потащил девушку прочь за волосы. - Мистер Нейл, берите сына и приходите к нам в эту субботу, братья приедут с рыбалки, и мы собираемся устроить барбекю! Пиво и самогон тоже за наш счёт!
- Обязательно придём, - сказал мистер Нейл, улыбаясь и махая рукой.
Так. Теперь у Горация была последняя деталь его новой идеи, и вскоре он вернулся в сарай со своей новой подружкой.
Думаю, к этому времени читатель уже догадался, что за идея пришла ему в голову с противогазом, да? Потрясённая, ошеломлённая девушка лежала, дрожа, на бревенчатом полу, Гораций натянул свои рабочие перчатки с длинными рукавами, а затем с большой осторожностью открыл дверь сарая и вытащил противогаз. Естественно, тонкие, обёрнутые сеткой ловушки для приманки внутри маски были покрыты коричневыми пауками-отшельниками.
Крепко связав девушку, он накинул противогаз ей на лицо.
Наконец, его план был выполнен.
Несколько паучков успели выползти, прежде чем он успел ее затянуть, но он легко их убил руками в перчатках. Затем он стянул с себя штаны и насладился жестоким анальным сексом в течение следующих пары минут.
«Чёрт меня разбери, - подумал он, - мне гораздо приятнее трахать в пердак, когда из него брызжет горячее дерьмецо. Странно, наверно, но так и вправду лучше!»
Гораций кинул девке минимум три палки за десять минут, и после каждой он бил по противогазу рукой. Это было сделано со специальной целью: видите ли, коричневый паук-отшельник обычно не кусается, если его не тревожить, поэтому Гораций прикладывал все усилия, чтобы вывести их из себя. Типичный взрослый паук мог укусить несколько раз, прежде чем истощить свой яд, но даже тогда он быстро пополнялся.
Само собой разумеется (но это будет в любом случае сказано), что пауки в противогазе начали кусаться без промедлений, и, думаю, вы понимаете, что девушка начала истошно вопить сразу же от невыносимой боли, и, конечно же, ее крик только раздражал пауков: жуткий цикл ужаса, агонии, боли повторялся вновь и вновь. По мере того как шло время, приглушённые крики, казалось, теряли подобие человеческого голоса; вскоре ее крики превратились в отрыжку, бурляще-скрежещущие звуки, похожие на то, когда вы пытаетесь завести машину с плохим маховиком.
В конце концов Гораций насытился, и его сперма, перемешанная с фекалиями и кровью, начала обильно вытекать из разорванного ануса девушки. Всё ещё находясь в безопасности своих резиновых перчаток, он медленно снял с неё маску, швырнул ее обратно в сарай и захлопнул дверь, попутно раздавив несколько пауков, попавших на его перчатки. Что же касается дрожащей жертвы, то несколько паучков, оставшихся на ее лице, оказавшись под прямыми солнечными лучами, побежали в ближайшей тенек. В этот момент Гораций внимательно посмотрел на неё.
Оргазмы Горация в этот раз были особенно сильными, но далеко не такими сладкими, как первый взгляд на лицо жертвы.
Лицо несчастной было похоже на клюквенный пирог, с которого содрали большую часть корки. Благодаря укусам пауков, ее когда-то красивое лицо теперь было сине-бордовой массой блестящих шишек. Опухоль полностью затуманила губы, нос и глаза — это было жуткое зрелище, — и то, что она лежала, содрогаясь, делало его еще страшнее, потому что это означало, что она все еще жива, а Гораций именно этого и хотел.
Видите ли, его фантазия состояла в том, чтобы трахнуть «череполицую». Яд некротизировал плоть на ее лице, оно быстро станет гангренозным, а затем прогниёт до костей. Всё шло по плану Горация, и после того, как он и его братья вдоволь натрахаются с девкой, они отпустят ее рядом с ее маленькой деревней крикеров. Он мог представить себе выражение всех этих деревенских рож, когда она вползёт в деревеньку с такой мордой!
Итак, наконец, дело было сделано, и Горацию не терпелось понаблюдать за различными стадиями разложения, которым подвергнется её лицо в течение следующих нескольких дней. Его член снова напрягся при одной только мысли об этом, и еще сильнее, когда он подумал о том, как будут восхищены его братья и мэр, когда увидят его последнюю гениальную работу!
Тогда Гораций затащил ее (за волосы, конечно) в большой сарай и надел на ее шею большой железный ошейник, который был прикован к стене рядом со специальным металлическим стулом, который Гораций соорудил для «длинношеих», вы, наверно, помните, как это было весело!
Теперь, когда он сделал свое дело, он посмотрел на свое запястье без часов и подумал: «Черт! Уже время для пивка!» И рванулся прямо к холодильнику, который мэр держал здесь именно по этой причине. Ах, но как назло…
Ёб твою!
Вот только в нём не было пива. Мои братья алкер-холлики, должно быть, выпили все... но терпение – это добродетель, как говорится, а у Горация терпения было предостаточно. Насвистывая эту замечательную старую мелодию «Шестнадцать тонн» Теннесси Эрни Форда, он спустился к ручью, где они держали несколько холодильников со льдом прямо в холодной бурлящей воде, там был их запас пива как раз на такие случаи.
Он сразу же вскрыл одну банку, выпил её на треть и причмокнул губами от холодного удовлетворения обработанным, дерьмовым на вкус пивом, которое так любили деревенщины только потому, что в нем было больше градусов, а затем он подумал: «Черт возьми, какой чудный день, Да, сэр! Спасибо Тебе, Господи!»
Бог, к его удивлению, не особо интересовался проявлениями благодарности Горация. Однако уместность это изречения, которое можно рассматривать, как вздрагивающий разрыв повествования или своего рода как хреновый писатель ломает четвертую стену (что он, как известно, делает довольно редко, вероятно, потому, что он стареет, как черт), изменяя ограниченную точку зрения третьего лица этого персонажа в середине того же перехода, что компетентные писатели никогда не делают.
Но черт с ним.
В любом случае, это не линейная история, и это делает ее более забавной, не так ли?
Верно?
Вернемся к делу. Ранее я использовал знаменитую цитату: «Терпение – это добродетель», и к настоящему времени вы, читатели, показали себя действительно добродетельными людьми. (Подождите, теперь мне любопытно; кто придумал эту фразу: «Терпение – это добродетель»?Дай-ка я проверю... а, понятно, ее впервые произнес в 1360 году некто Уильям Лэнгленд. Хм. Никогда о нем не слышал.)
Но это продолжение сиквела романа Эдварда Ли середины 90-х годов «Толстолоб», но мы едва уловили проблеск монстра, только один короткий переход, брошенный в качестве запоздалой мысли. Ну, я рад сообщить вам, что все скоро изменится.
Ну да и чёрт бы с ними, вернёмся в усадьбу Крафтера. Писатель и его две не очень воспитанные пышногрудые спутницы пытались придумать способ открыть богато украшенную парадную дверь, и как раз в тот момент, когда упомянутый выше писатель бросил взгляд в сторону далекого леса, он снова подумал, а что, если Толстолоб действительно живой, и сдаётся мне, что это так, потому что я его видел, то... где же он тогда?
Наш друг Гораций только что прикончил свою первую банку пива, раздавил её о лоб и бросил в ручей, приготовился взять вторую – именно Гораций, а не писатель — напевая какие-то строчки из той замечательной старой песни Форда: «Шестнадцать тонн угля номер девять, начальник сказал: “Ну, благослови мою душу”», когда услышал за спиной громкий хруст.
Он решил, что его братья, должно быть, вернулись с прогулки, и эта перспектива сильно взволновала его. Он достал еще пива из прохладной воды и выпалил:
- Эй, ребята, вы охренеете, когда увидите что я сделал с одной из сосок Клайда! - но затем его энтузиазм поутих, ибо отражение его гостя в бурлящем потоке отнюдь не походило ни на одного из его братьев, и внезапное зловоние подступило и заткнуло ему рот: зловоние, похожее на грязную сифилитичную задницу бездомного или, ну, в общем, не хочу заморачиваться и выдумывать всякое, смрад был в разы хуже, на самом деле эта вонь была такой густой, что у Горация защипало в глазах. Затем он обернулся, чтобы увидеть её источник.
За те несколько секунд осознания, что ему оставались, он понял, что столкнулся с ужасающей местной легендой, столкнулся с ней во плоти.
Конечно, он никогда не верил в эти истории. Монстров на самом деле не существовало. Они были просто вещами, которые родители придумали, чтобы пугать своих заноз в заднице – детей. Но теперь это убеждение было в высшей степени сведено на нет, ибо несуществующие монстры не воняли, как дно мусоровоза в разгар лета, и несуществующие монстры не хватали больших 350-фунтовых деревенщин за пояс, не поднимали их в воздух, не крутили, а затем не стаскивали с них штаны, и все это одним быстрым и контролируемым движением.
У Горация захрустели рёбра, как сломанные ветки, когда он приземлился на землю, брошенный легендой-во-плоти, этим восьмифутовым чудовищем с головой размером с унитаз, желтой, покрытой коричневыми пятнами липкой кожей и футовым куском вонючего мяса, болтающимся в паху над парой яичек размером с флоридский авокадо, а не с калифорнийский поменьше. Огромная рука, которая никоим образом не была человеческой, потянулась вниз и - бац! - оторвала Горацию член с яйцами, а потом Гораций потерял сознание и обмочился через уретру, больше не соединенную с пенисом.
Увы, бедный Гораций получил свой последний «кончун», находясь без сознания. Он не кричал, не визжал и не вопил от невыразимой боли; на самом деле нападение произошло так быстро, что нервная система Горация практически отключилась от шока. Если какие-то связные мысли и занимали его сейчас, то это были просто мысли о поспешной смерти. Как он может жить без гениталий? Ни тебе секса, ни тебе дрочки, даже козу теперь не трахнешь. Зачем вообще жить?
Во всяком случае, Горацию не пришлось беспокоиться о том, чтобы прожить еще полминуты, потому что Толстолоб плюнул на большой палец своей правой руки (который был размером примерно с одну из тех восьми унций печенки Оскара Мейера, которые можно купить в продуктовых магазинах), и в мгновение ока этот чудовищный палец исчез в прямой кишке Горация, и через эту новую связь Гораций был поднят с земли, из паха брызнула кровь, а затем левая рука Толстолоба схватила его за челюсть, и то, что произошло потом, было довольно круто.
Видите ли, большой палец монстра в заднице Горация эффективно запечатал это знаменитое выделительное отверстие, и теперь рот монстра присосался ко рту Горация, а затем — вы догадались — выдохнул долго и тяжело в тело Горация. После еще нескольких выдохов живот толстого деревенщины раздулся, пока не стал похож на брюхо Олдернейской коровы, которая умерла в поле, и чье брюхо раздулось до гигантских размеров от гнилостного газа.
Зрелище оказалось впечатляющим, и еще более впечатляющим оно стало, когда Толстолоб выпустил еще один выдох в ошеломленный рот Горация, и его живот разорвался с громким треском! И я даже не могу описать природу того, что выбросилось из мясистой ренты, кроме как сказать, что это было захватывающее.
Ну, вот вам и Сказка о противогазе.
Толстолоб вытащил из воды банку пива, и сразу же понял, что это (только потому, что он был деформированным гибридом, не означало, что он был тупым) и открыл её с небольшим «пссст!» Он видел, как толстый деревенщина пил из такой же банки, поэтому Толстолоб решил сделать то же самое. Он засосал все содержимое банки в рот, готовясь проглотить, но, попробовав пиво, выплюнул его и поморщился. Вкус был настолько ужасным, что ему пришлось обсосать дерьмо с большого пальца, чтобы избавиться от этого дрянного привкуса во рту.
«Если Толстолоб на самом деле существует, - думал писатель, - а я полагаю, что это так, потому что я видел его, тогда... где же он?» Он размышлял об этом, стоя на крыльце дома Крафтера и смотря вниз с холма в густой лес. Вот где он должен быть. В лесу.
Эта задумчивая задержка перехода была отчасти вызвана кратким перерывом, во время которого Дон вернулась в сверкающий белизной Эль-Камино после некоторого дальнейшего разговора о двери.
Она резко нахмурилась, услышав его хвастливое утверждение.
- У тебя есть ключ от гребаного дома Крафтера?
Ухмылка писателя сохранила свою напряженность.
- У меня есть ключ, в сущности, от любого дома. - Взяв пластиковый пакет из Сейфвея, он вытащил мумифицированную руку. - Рука Славы, помнишь? Левая рука повешенного убийцы, отрезанная, когда шея ее владельца еще была в петле. Это тотем древней оккультной науки, и когда им пользуется верный практик, он открывает любой замок.
Затем потрясающие груди Дон великолепно вздрогнули, когда она разразилась обильным, шумным смехом.
Писатель не желал, чтобы ему мешали, ибо знал, что должен верить в это сверхъестественное устройство. Но как только он повернулся к входной двери…
- О, черт возьми! Мне нужны спички или зажигалка, а у меня нет ни того, ни другого!
Дон, когда чары ее смеха утихли, щелкнула пальцами.
- У меня есть в машине.
- Я не знал, что ты куришь.
- Не сигареты, я курю травку, как гребаная фанатка Grateful Dead.
И вот, сбегав в Эль-Камино, она вернулась обратно, чуть помедлив, со своей любимой зажигалкой «Бик». Таким образом, мы снова возвращаемся к нашему повествованию и позволяем событиям развиваться быстрым темпом.
- Ах, превосходно, превосходно, и какая прозорливость, - провозгласил писатель.
Тем временем Сноуи, наконец присоединившись к ним, держала и рассматривала Руку Славы не столько с отвращением, сколько с восхищением.
- Рука Славы всегда была любимым орудием ведьм и колдунов, еще со времен Средневековья, - сказал писатель, чувствуя себя обязанным похвастаться своими бесполезными знаниями. - Оккультисты пробирались на виселицу в ночь после повешения и отрезали левую кисть казненного, убийцы, насильника или еретика, и отрезали ее, когда его голова все еще была в петле.
- Круто! - воскликнула она.
Дон нахмурилась. Ее потрясающие груди теперь были влажными от пота, что создавало желанное зрелище, когда они прижимались к футболке. Ее вопрос адресовался писателю.
- Такой умный мужик, как ты, действительно верит, что сможет открыть эту хренову дверь с помощью этой байды?
Писатель открыл было рот, но запнулся. Неужели я действительно в это верю? Двойник проник в его комнату с помощью её, верно? Вера – это сила, подумал он. А вера – это правая рука веры…
- Да, знаю, Дон. Я верю в это. Поэтому так и будет.
Дон ухмыльнулась.
- Да? Что ж, продолжай! Я должна это увидеть.
- О, ты поверишь... - писатель взял зажигалку. Затем он взял Руку Славы у Сноуи.
Потом наступила тишина.
Писатель, словно для того чтобы вызвать напряженное ожидание, щелкнул зажигалкой и поднес пламя к каждому пальцу иссохшей руки. Которые, в свою очередь, воспламенились. Как такое было возможно, писатель не знал. Но – совершенно наперекор законам физики – каждый кончик пальца горел на манер свечи.
Невозможно.
И все же это было так.
Тем не менее, Дон продолжала веселиться.
- Вот что я тебе скажу. Если эта нелепая отрубленная рука откроет входную дверь, я отсосу тебе прямо здесь и сейчас.
Обычно писатель нахмурился бы от такого грубого и бестактного замечания, но по какой-то причине именно в этот момент, услышав эти слова, сорвавшиеся с ее губ, - «Я отсосу тебе» - у него в штанах появилась полная эрекция. Ебись оно. Время провождения с этими девушками превращает мой мозг в сексуальную выгребную яму…
- Но если дверь не откроется, - продолжала Дон, - тогда ты дашь мне сто баксов.
Он посмотрел ей прямо в глаза.
- По рукам, - и затем он подошел к твердой стальной входной двери с застывшей Рукой Славы, поднятой в его собственной руке, как царь Соломон поднял свой скипетр. - Во имя Бога, защитника неба и земли и всего видимого и невидимого, я повелеваю всем нечистым духам открыть эту дверь, да будет так.
Затем он повернул ручку двери и толкнул ее.
- Черт! - выпалил он в бешенстве. - Эта сука все еще заперта!
Сиськи Дон величественно покачивались, когда ее поглотил очередной взрыв смеха.
- Рука Славы, да? Это трещина в заднице, которую я вижу, образуется в середине твоего лица?
Лицо писателя покраснело — он чувствовал себя ослом. Растерявшись, он прищурился и подумал: «Вера – самая могущественная сила в существовании. Я должен верить, чтобы это сработало. Я должен верить, что мой двойник успешно использовал её прошлой ночью, чтобы позволить Толстолобу вернуться в наш мир. Если я в это не верю, то вся эта экспедиция напрасна, а эта рука - не более чем отрезанная рука».
Было нелегко сосредоточиться из-за хохота Дон, похожего на смех гиены. Его охватило почти непреодолимое искушение повернуться и швырнуть эту проклятую бесполезную штуку, как гранату, ей в рожу.
И все же писатель не сдавался, закрыв глаза и думая так:
Я ВЕРЮ…
На этой искре синаптической активности, казалось бы, по собственной воле…
Раздался щелчок.
… раздался металлический щелчок.
- Твою мать! - завизжала она. - Смотри!
Все взгляды обратились к массивной входной двери, которая теперь была приоткрыта.
Дон перестала смеяться.
Писатель улыбнулся, смотря на большие пухлые соски, торчащие из-под ткани ее футболки.
- Я думаю, я думаю, что это стечение обстоятельст и грёбанная случайность, - произнесла она.
- Начинай, - ответил он.
- А?
Теперь Сноуи рассмеялась.
- Ой да ладно тебе! Вставай на колени, сладкая! - завизжала она радостно. - У тебя есть кое-какие дела!
Но писатель лишь перевел взгляд на дверь. Я знаю, что она была заперта несколько секунд назад. И все же теперь... вывод имел некоторые интересные возможности. Кто знает? Может быть, я действительно метафизик! Его рука легла на открытую дверь.
- Дамы вперед.
- Нет, нет и еще раз нет! - Запротестовала Сноуи. - Я хочу посмотреть, как Дон сосет твой член, она должна тебе отсос! - В этот момент Дон начала опускаться на колени.
- Никакого отсоса не будет, - сказал он. - Мы здесь не для этого. Мы здесь по сверхъестественной и, возможно, даже космологической причине.
- А? Косметика?
- Не важно. Но, как я уже сказал, дамы вперед.
Дон фыркнула.
- Можешь отлизать мою гребаную задницу! Но я не буду первым человеком, который войдет в этот дом с привидениями за черт знает сколько лет.
- Я тоже, - сказала Сноуи. - Но... как насчет того, чтобы я отлизала твою задницу за двадцать баксов?
- Перестаньте дурачиться, - буркнул писатель. - Мы здесь не для развлечений и игр, мы здесь по серьезной причине. Что ты сказала? В доме есть привидения? Я думал, что он проклят, но никто и слова не говорил о привидениях.
- Здесь, блядь, водятся привидения, - сказала Сноуи. - Множество людей приходили сюда и видели призраков... я имею в виду по крайней мере тех, кто выжил, чтобы рассказать об этом. В этом есть резон, не так ли? Крафтер приносил здесь девушек в жертву для своей сатанинской магии.
- Своей некромантии, - поправил писатель.
- Здесь всегда обитали злые ебанутые люди, они творили здесь всякое магическое дерьмо, вытворяли богомерзские ритуалы и всё во имя дьявола. Так что могу поспорить на мою грешную душу, что в этом месте водятся призраки, демоны и всякая подобная им чертовщина. Как ещё, по-твоему, близнецы Кабблер могли залететь тем адским дерьмом?
Это был разумный вопрос, и было совсем неохота себе представить процесс, который привел к зачатию. Но правда это или нет, фольклор только еще больше возбудил интерес писателя…
Он вошел в дом.
Его встретила жаркая и очень затхлая атмосфера, чего и следовало ожидать. Он положил Руку Славы на столик с ножками в виде свитков рядом с дверью, которая выглядела в стиле 1800-х годов; от Крафтера – антиквара – писатель ожидал бы именно этого. Надо бы посветить сюда, посмотреть, что у нас есть, и с помощью своего дурацкого карманного фонарика он пошаркал ногами по чему-то, похожему на ковер, и подошел к первому окну (в старину их называли шторами, а не портьерами – на случай, если вы этого не знали) и дернул их вниз с такой силой, что фактически сломал стержень, но Крафтер не мог возражать, не так ли? Этот акт вандализма, ибо его никак нельзя было назвать по-другому, выпустил в воздух десятилетия пыли, от которой писатель срочно попятился, кашляя. Но, по крайней мере, теперь у него было достаточно света, чтобы видеть, и этим он воспользовался в первую очередь, чтобы снять остальные Хабары. Поднялось еще больше пыли, и он выбежал на крыльцо, пока она оседала.
Он огляделся, но не увидел никаких следов Сноуи и Дон. Наверно, где-то курят травку или... зачем утруждать себя завершением догадки? Но это не было идеальным местом для двух девушек, чтобы уйти поразвлечься. Проклятая земля, дом с привидениями, и здесь было даже ведьмовское кладбище, если верить легендам.
Обычная пара деревенских идиоток…
Еще минута или две, чтобы запечатлеть в своей голове вид далекого леса, и он снова вошел в дом. Теперь, при достаточном освещении, можно было легко разглядеть детали парадной гостиной, и если бы она не была увешана паутиной, то сошла бы за гостиную барона восемнадцатого века. Портреты в витиеватых рамах, мебель грузинской эпохи, позолоченные зеркала и хрустальные люстры были здесь в изобилии, и большинство писателей были бы рады описать все это в точных деталях; однако этот писатель не будет делать ничего подобного, вместо этого он решил оставить такие визуализации на воображения читателя.
Ах. Что у нас тут? Для нашего главного героя было невозможно не быть сразу же привлеченным к одной стене, выложенной книгами, и после быстрого визуального обзора характер переплетов и инструментов на коже предположил, что большинство или все присутствующие тома были напечатаны до 1900 года. Здесь было издание «Der Hexenhammer» 1870 года, переведенное на немецкий язык Иоганном Вильгельмом Шмидтом. Следующим был знаменитый «Daemonolatreiae libri tres» Николаса Реми, Лион, 1595, в удивительно хорошем состоянии. Первое издание сборника демонологии Спенса и интересная книга общих молитв в синем кожаном переплете, напечатанная в Лондоне в 1653 году. Что делало это «интересным», так это то, что воспоминания писателя о маргиналии напомнили ему, что печатание этой книги в 1653 году было вопиюще незаконным, так как было во время пуританского переворота Оливера Кромвеля в английском правительстве. «Печатнику, наверно, отрубили голову», - подумал писатель. Крафтер определенно имел вкус к исключительно редким книгам…
Один узкий том автор не узнал: «Провозглашения славы Божьей и присутствия Сатаны , его бесов и богохульств адского отряда демонов» преподобного Абиджи Ходли из Нью-Данниха в штате Массачусетс, напечатанный в Спрингфилде в 1747 году. Это действительно было похоже на мясистое чтение, но сейчас у писателя не было на него времени. Он сунул книгу обратно в щель, только тогда заметив том рядом с ней. Он улыбнулся с гордостью: книга называлась «Красная исповедь», и автором ее был не кто иной, как он сам. Крафтер мне нравится все больше и больше. Человек изысканных вкусов!
Вернемся к работе... но что именно это было? Ну что ж, он подумал, что им с девочками следует пойти проверить, нет ли где-нибудь поблизости следов могилы Крафтера, но тут его внимание привлекла винтовая лестница справа, а под ней – богато украшенная дверь с девятью панелями, как те, что были популярны незадолго до революции. В центре двери, однако, было установлено что-то, похожее на медное распятие. Солнечный свет из окна рассеянно падал на медь, заставляя ее излучать беловато-зеленую ауру, которая казалась почти расплавленной. Что-то столь же непонятное указывало на то, что писателю следовало бы посмотреть, что скрывается за этой дверью.
Он повернул овальную ручку, и, естественно, она оказалась заперта.
Но это не было помехой, не сейчас, не так ли? «Мои навыки ученого-оккультиста таковы, что ни один замок не может преградить мне путь, - шутливо подумал он. Он подошел к боковому столику, чтобы взять Руку Славы, и…
Она исчезла.
И если подумать, то Сноуи и Дон, похоже, тоже исчезли.
Интересно.
Писатель остался один в доме с привидениями.
Черт, подумал он.
Взяли ли они Руку Славы? И куда они делись?
Он проследовал сквозь завесу пыли обратно к двери, затем вышел на крыльцо.
- Сноуи? Дон? - Крикнул он, но ответа не последовало. Может быть, они проявили сами инициативу и начали искать могилу Крафтера, не дожидаясь ответа. Он сделал паузу, чтобы еще раз все обдумать. А может, и нет. Писатель слишком хорошо знал, что, скорее всего, они либо курят марихуану, либо занимаются взаимным кунилингусом. И все же ему не нравилась мысль о том, что они будут бродить здесь — на проклятом клочке земли — в одиночку.
Он побрел через двор, наполовину оглядываясь по сторонам, наполовину высматривая девушек. Высокая трава на участке была несколько высокой, но коричневой от смерти, и он прошел между несколькими древними и, соответственно, зловещими дубами, по крайней мере один из которых, без сомнения, использовался для повешения ведьм и осужденных преступников. Он задался вопросом, была ли его Рука Славы получена от одного из таких несчастных, и решил, что перспектива предлагает высокий порядок вероятности.
На опушке леса, окружавшего поместье, он заметил кованую ограду высотой по пояс, наполовину разрушенную ржавчиной. Она лежала глубже в лесу, и часть её упала или полностью проржавела, что уничтожило её как забор с любой практической функцией. Несущественно, считал писатель. Гораздо более питательной пищей для размышлений было вот что: за несколько футов до того, где были установлены ржавые остатки забора (ровно в семи футах друг от друга — если он потрудился измерить — семь, конечно, было одним из идеальных чисел), стояли меньше чем бросающиеся в глаза деревянные столбы, и на каждой стороне, обращенной к дому, было распятие из того, что казалось очень потускневшим серебром.
Периметр, казалось, был обнесен оградой из крестов, подумал он. Зачем сатанисту делать такую нелогичную вещь? Кресты окружающих дворов всегда выходили наружу, чтобы не впускать нечистых духов. Но эти кресты обращены внутрь.
Намек был ясен. Тотемология этой ограды была предназначена для того, чтобы удержать что-то внутри...
Это наблюдение показалось писателю увлекательным, но он решил не позволять этой догадке долго занимать его ум. Если Крафтер действительно был магом, действительно наделенным силой черных искусств, то это одно. Но, скорее всего, он был просто сумасшедшим старым чудаком…
Он вернулся к делу: разыскать девушек и могилу Крафтера. Вскоре ему придется наткнуться сначала на одно, потом на другое... и это он сделал в буквальном смысле, когда споткнулся и упал. Черт! Я слишком стар, чтобы падать! Я могу сломать бедро! Он выпрямился, застонав еще сильнее, и с некоторым удивлением заметил, что стоит в пределах кладбища, но не совсем обычного. Никаких надгробных плит не было на на нём, и не было никаких традиционных маркеров, инкрустированных, как мы часто находим сегодня, чтобы повысить эффективность работы бригад по стрижке травы.
Но в некотором смысле маркеры всё же там были, но их можно было назвать только древними. Табби был сырой и очень недорогой формой цемента. В колониальные времена самые бедные из бедных готовили этот материал и выкапывали небольшую ямку перед могилой погребенного человека и в эту ямку высыпали табби и давали ему осесть, а когда он только начинал садиться, скорбящий — своим пальцем — писал имя покойного и относительные даты, а иногда и надписи. Табби-миномет, как его называли, пригодился и в неосвященных местах, где хоронили трупы преступников и еретиков. Даже у некоторых из этих ничтожных несчастных были близкие, и именно на кладбище по ночам ходили такие скорбящие со своим Табби, чтобы увековечить память погибших.
Овраг, в котором споткнулся писатель, обладал таким маркером, который читался едва разборчивыми каракулями: «Клара Боуэн, на 17-м году ее жизни, по АССИЗЕ. 1697 год». Ах, подумал писатель, не нуждаясь в дальнейших сведениях. Слово «ассимиляция» означало, что с мисс Боуэн в юности был покончен судебный процесс, после того как ее признали виновной в колдовстве, идолопоклонстве или каком-либо другом подобном преступлении против Бога. А овраг и впрямь был любопытен: пятифутовое или около того углубление в земле, продолговатое по форме и, возможно, полтора фута шириной. Кто-то выкопал ее тело некоторое время назад – либо в гробу, либо в мешковине, решил писатель. Кости ведьм, а также гробы ведьм были ценными и очень необходимыми ингредиентами для практикуемых «колдунов».
Нетрудно было догадаться, что сам Крафтер или какой-нибудь продажный наемник выкопал останки архаичной мисс Боуэн для использования в своих дьявольских замыслах.
Еще несколько подобных углублений можно было заметить вблизи, на расстоянии многих ярдов; этот неосвященный участок казался довольно просторным для земель, первоначально принадлежавших британской колонии. Здесь был один сломанный маркер, который оставил достаточно, чтобы интерпретировать: «Старая мать Уилкинс, РОНГЛИ АККУЗЕД, 1608». Ух ты, какая старая, подумал он, но отсутствие осужденной в ее могиле наводило на мысль, что она, скорее всего, рытвина. С помощью своего занозистого телефона он сфотографировал депрессивный участок земли. Может быть, стоит обыскать территорию с большим усердием, чтобы увидеть, какие еще оживляющие надписи могут быть здесь найдены.
Но не сейчас. Сейчас он чувствовал, что должен найти девочек.
Поиски писателя не ушли далеко, так как вскоре его внимание было привлечено гортанными стонами и ругательствами, которые звучали с грубой фамильярностью.
- Ох! Блядь! Я сейчас кончу, я кончу!
- Хорошо! Давай! Стрельни с дырки как в тот раз!
- Подставляй лицо! Быстрее!
- Поли будет в восторге!
Конечно, вокальные эскапады принадлежали Сноуи и Дон.
Прикрыв глаза ладонью, писатель сначала увидел Дон, как ни странно, и только потом Сноуи, лежащую на животе с фотоаппаратом в руках.
Вот что он увидел: Дон лежала ничком, снимающую Сноуи без штанов, лежащую в продолговатом углублении, которое раньше было могилой осужденного. Она мастурбировала громко и довольно интенсивно, ее бедра и ноги вздрагивали среди стонов, граничащих на грани крика неудержимого сексуального удовольствия, все из которых слились сразу в конвульсивный, выгибающийся назад, тазобедренный, кульминационный момент.
Писатель нахмурился, заткнув уши, потому что звук этот был довольно раздражающим. Черт. Так вот как девушки испытывают оргазм? Это было настоящее шоу.
- Разве у вас, девочки, нет других занятий, кроме как лежать в раскопанных могилах и мастурбировать? - Раскритиковал он увиденное. - Я плачу за ваше время, помните?
- Черт, Сноуи, - сказала Дон, вставая на колени. - Я никогда не видела, чтобы ты так кончала!
Сноуи неподвижно лежала в углублении, глядя вверх в полном недоумении.
- Боже мой, святой Эверливин'Хейл! Это был самый крутой оргазм в моей жизни!
- Должно быть, всё дело в этой штуке, - предположила Дон.
- Да, у неё, должно быть, есть какие-то силы…
Впрочем, писатель не имел ни малейшего представления, о чем они говорят; вместо этого он пребывал в бесполезном бешенстве от того, что его соратники даже не заметили его присутствие. Но прежде чем он успел накричать на них, он увидел, что Сноуи держит Руку Славы…
- Ты, должно быть, издеваешься надо мной! - проревел он. - Ты мастурбировала ею вместо собственной руки? Это не игрушка, Сноуи, это очень мощное каббалистическое устройство!
Сноуи усмехнулась, лежа в могиле.
- Мне плевать, что это чья-то отрезанная рука. Она заставило меня кончить сильнее, чем когда-либо вообще! - Потом она, наконец, села в углублении и улыбнулась ему. - А почему бы тебе самому не попробовать её? Держу пари, это будет лучшая дрочка в твоей жизни!
- Мы сюда не дрочить приехали, Сноуи! - рявкнул он (и все же он вынужден был признать, что её вид в этот момент — голая задница, голые бедра, раздвинутые ноги, с блестящим белым пучком лобковых волос –вызвал у него мгновенное волнение, в котором он представил себя, лежащим на ней в могиле, совокупляющимся, как Нерон, когда горел Рим. Но это неважно.) - Убирайся оттуда немедленно! И, Дон, тебе должно быть стыдно за то, что ты снимаешь такое!
- Ты что, дурной, что ли? Видео горячей тёлки, дрочащей себе отрезанной рукой в могиле! Поли заплатит не меньше сотни за такое. Сноуи? Дай мне руку, теперь твоя очередь снимать меня…
- Задрали! - крикнул писатель, порозовев, и вырвал руку у Сноуи. - Больше никаких мастурбаций отрезаными руками! А теперь пошли!
Писатель зашагал обратно к дому, держа иссохшую Руку Славы, в то время как Сноуи, которая натянула свои узкие синие джинсы обратно, и Дон посмеивались позади него.
Но обе девушки взвыли, когда вошли в дом следом за ним.
- Твою мать!
- Здесь жарче, чем в Афганистане! - Пожаловалась Дон.
- И посмотри на всю эту пыль! - заметила Сноуи пыль, скопленную на чем-то, что было похоже на иранский ковер восемнадцатого века, на который она тут же харкнула, чтобы очистить горло от пыли. - Фу!
Боже мой, подумал писатель. В какую академию принцесс она ходила?
- И что за дурацкая мебель, - сказала Дон, оглядываясь по сторонам.
- Дон, это же музейные экспонаты!
- Черт, можно подумать, что такой богатый парень, как Крафтер, не мог себе позволить купить хорошую мебель в ИКЕА. - А потом она села на стол из вишневого дерева с круглыми ножками, принадлежавший знаменитому Парижскому краснодеревщику Альфреду Эммануэлю Бердели в 1870 году, инкрустированный золотыми музами, приблизительно стоивший 300 000 долларов.
- Ой, смотрите! - крикнула Сноуи в восторге. - Шоколадное пасхальное яйцо! Я люблю такие штуки!
- Я тоже, - сказала Дон. - Дай мне половину.
- Хорошо, но мне надо открыть его сначала. Оно в каком-то причудливом держателе…
Писатель был близок к апоплексическому удару.
- Сноуи! Это не конфета, это культовое Императорское яйцо от дома Фаберже! Таких только сорок три штуки еще существуют!
- А? - Заскулила Сноуи, ковыряясь в украшенном драгоценными камнями золотом поясе предмета. - О, черт возьми, оно не открывается. – И – лязг – она уронила его на пол.
- Что вообще мы здесь делаем? – Присоединилась Дон к хныканью. - Здесь чертовски жарко…
- Ага! - согласилась Сноуи.
- Ты сказал, что хочешь найти могилу Крафтера.
- Ладно, - сказал писатель. - Вы двое, идите и найдите её…
- Слишком жарко! - Запротестовали девушки.
Женская логика, подозревал он. Но одному он не мог возразить: они обе сняли свои топы, чтобы хоть немного смягчить удушающую жару.
- Поскольку здесь так жарко, я думаю, что хорошее холодное пиво пойдет нам всем на пользу. Дон, ты не могла бы принести нам по банке из машины?
Она спрыгнула со стола Бердли и направилась к выходу. Тем временем Сноуи использовала Руку Славы, чтобы почесать себе спину.
- Дай мне её! - сказал писатель и выхватил ее. На самом деле ему было больно оторвать взгляд от ее роскошных обнаженных грудей, а затем он получил двойной удар, когда Дон вернулась с дорожным холодильником и вызывающе наклонилась, чтобы поставить его на паркет из розового дерева. Белые, как шифон, груди и каплевидные соски покачивались, как маятник гипнотизера. Великий Боже всемогущий, я должен отвлечься от этих девок!
Она вытащила для него пиво, приготовилась открыть его зубами, но писатель взвыл:
- Нет! Только не так! Найди другой способ! - поэтому она пожала плечами, огляделась по сторонам и очень ловким движением стукнула краем горлышка по оригинальному Чиппендейловскому столу из Тюльпанового дерева, изготовленному в 1754 году. Крышка слетела с бутылки, не пролив ни капли, край бесценного стола треснул в месте, где соприкоснулся с бутылкой.
Все, что писатель потрудился сказать, было:
- Дон? Я благодарю тебя, Дон, и Томас Чиппендейл благодарит тебя.
Первый глоток ледяного пива опустошил бутылку на треть. Ах, это пошло мне на пользу. Таким образом, он возобновил свою первоначальную задачу – открыть запертую дверь под лестницей, и вот теперь он стоял возле нее с Рукой Славы. Он уже собирался поджечь кончики пальцев и произнести оккультное заклинание, как…
Раздался звук…
Что это такое? Царапание?
Действительно, это был тихий, но очень отчетливый скребущий звук, как от ногтей по стене, но он не мог точно определить, откуда он исходил. Вот оно снова, более взволнованное. Что это такое?
- Эй, Дон, иди сюда скорее. Ты слышишь это?
Она поставила себя довольно вызывающе (так как она все еще была топлес, и ее сиськи торчали так, как будто завтра не наступит).
- Да, да, слышу. Похоже, что кто-то что-то царапает, не так ли?
- Именно, - сказал писатель. - И это любопытно. Я читал несколько случаев одержимости демонами, и свидетели и экзорцисты широко сообщают, что «скребущие звуки» регулярно раздавались из-за стен и внутри матрасов. В результате были сделаны выводы, что царапающие звуки были вызваны демоническими сущностями…
Царапанье продолжалось, пока Дон не повернулась, а потом нахмурилась. - Вот тебе и демонические сущности. - Она показала пальцем. - Это Сноуи яростно чесала свою задницу.
Писатель посмотрел, потом резко осел на месте. И действительно, в передней гостиной стояла совершенно забытая Сноуи, засунув руку за пояс брюк и яростно почесываясь. Она посмотрела на них в ответ.
- Что? Ведете себя так, будто никогда раньше не видели, как девушка чешет задницу!
- Выведи уже глистов наконец, - сказала Дон.
- У меня есть идея получше. Я приложу кулаком по твоей наглой морде!
- Сделай себе одолжение. Приложи его к своему лицу — это сделает тебя красивее.
Писатель отхлебнул еще пива. Просто когда вещи выглядят так, как будто они становятся более интересными, они становятся более смешными.
Естественно, завязалась грандиозная драка, и писатель попятился от нее. К черту этих деревенщин. Пусть они выбивают друг из друга дерьмо. Поднялась какофония грохота ломающейся бесценной мебели. Сноуи умело пнула Дон прямо между ног со звуком, как игроки НФЛ пинают по мячу. Дон отлетела назад и врезалась в витрину 1888 года, купленную у Southeby's за 398 000 долларов, разбив все стекло и опрокинув десятки бесценных импортных безделушек, размещенных в ней. Но Дон не упустила ни секунды; она вскочила, ничуть не смутившись, сняла со стены тяжелую картину в дубовой раме (изысканная и практически неизвестная картина 1801 года, написанная маслом неким графом Донатьеном Альфонсом Франсуа, также известным как маркиз де Сад, в медной рамке) и одним быстрым движением швырнула ее в свою противницу. Сходство мистера де Сада эффектно вспыхнуло над головой Сноуи, а затем крепкая рама зацепила ее за шею и с силой дернула ее лицом вперед на пол из розового дерева и перламутра. Затем со всей силы, что у неё была, Дон приложила ногой между ног Сноуи.
Сноуи с диким воем приняла позу эмбриона.
Писатель быстро зажег кончики пальцев Руки Славы и начал читать заклинание прямо перед таинственной дверью под лестницей. Позади него еще больше шедевров искусства и мебели треснули, раскололись и разлетелись вдребезги; это приводило его в бешенство. Он на мгновение отвел взгляд в сторону и увидел, как Сноуи проплыла через комнату, словно невесомая, затем услышал впечатляющий стук, после которого Дон прыгнула за ней, держа в одной руке свою искусственную ногу, её сиськи трепыхались в разные стороны.
Писатель закончил обряд, отступил назад и сосредоточил все свои силы на двери, чтобы увидеть, как она открывается.
Одна минута — ничего.
Две минуты — ничего.
Прошло пять минут, а дверь все еще не открывалась. Он схватился за ручку, повернул и нажал.
- Сучара! - закричал он. Она все еще была заперта.
В этот момент гипсовый бюст Палласа пролетел мимо его лица –промахнувшись на дюйм – и разлетелся в пыль у стены.
- Вы гребаные долбоёбки! - закричал он на Сноуи и Дон среди звуков злобных ударов. Он снова попробовал открыть дверь. Но ничего не вышло, а потом…
Бум!
Дверь, о которой шла речь, взорвалась, разлетевшись на куски, потому что в нее, как в пушечное ядро, врезались переплетенные тела Дон и Сноуи. Дверь распахнулась, и две обнаженные до пояса девушки исчезли на ступеньках подвала в полной темноте.
«О-о-о, - подумал писатель. - Это нехорошо. Они открыли эту чертову дверь, но ... не убились ли они там?»
Он шагнул в черный проем, чувствуя, как теплый затхлый воздух ударил ему в лицо. Его фонарик не давал никакого освещения.
- Сноуи? Дон? Девочки, вы в порядке?
Ответа не последовало.
Его крошечный фонарик также не делал ничего, чтобы проникнуть сквозь затхлую кромешную тьму подвала. Он знал, что в его сотовом телефоне тоже есть фонарь, но чувствовал, что ему понадобится диплом инженера-электрика, чтобы найти его. Но как раз в этот момент он оглянулся и прямо в дверном проеме увидел что-то вроде термостата, а на нем была кнопка с надписью «Генератор». После стольких лет этот генератор точно не заработает, но он все равно нажал на кнопку. Сначала ничего не произошло, потом что-то лязгнуло, а потом…
Зажегся свет, и в дом ворвался свист кондиционера. «Чертовски здорово! - подумал он. - Великая Богиня Лакшими должна быть со мной сегодня!» Он взял свое пиво, допил его и побрел вниз по узким ступенькам, у подножия которых лежали Дон и Сноуи. Голова Сноуи была в захвате Дон сзади, в то время как Дон пыталась ударить Сноуи по голове своим протезом.
- Вообще-то у вас, девочки, проблемы, - сказал он, перешагивая через них внизу. - Вы закончите тем, что убьете друг друга, и тогда я действительно разозлюсь, потому что если вы убьете друг друга, то мне придется самому выкапывать Крафтера, а я слишком стар для этого!
Писатель уже собрался было разнять их, но один взгляд в подвал остановил этот порыв.
Вокруг каменной комнаты были расположены шесть фрамуг; это были дверные проемы, а сами двери, казалось, были сделаны из очень старых деревянных досок, прибитых вместе, скорее всего, это был дуб или ясень. Краеугольным камнем каждой фрамуги был большой полудрагоценный камень, такой как аметист, яшма, оникс и т. д. Еще более интересным – и более жутким – был тот факт, что высоко в центре каждой двери был железный шип, и с каждого шипа стекали обильные коричневые пятна - старая кровь. Но что-то уже вспыхнуло в его памяти: он видел эти двери раньше, так же как и весь дом давным-давно.
- Эти двери – порталы, - сказал он себе вслух.
Затем его внимание на мгновение переключилось на другое. Эти девушки... они мертвы? Они что, убили друг друга?
Взгляд на них сказал ему, что нет... на самом деле, потому что в этот момент Дон торжествующе стояла над все еще распростертой Сноуи, стоя на одной ноге, кстати, она тактически расположилась над раздвинутыми ногами Сноуи (и Сноуи каким-то образом, без сомнения, с помощью какой-то «помощи» от Дон избавилась от своих синих джинсов и трусиков, если она вообще была одета в последнее, отчего ее распластавшаяся промежность нагло демонстрировала великолепный комок ярких, белых... светлых волос, раздвоенных красивой светящейся розовой щелью). Тут Дон объявила:
- Я засуну эту ногу в твою вонючую кроличью пизду альбиноски и взбью тебя, как гребаное масло!
Но, увы, бедная Сноуи был без сознания. Писатель вырвал ногу Дон из ее руки.
- Да что с тобой такое, черт возьми? Прекрати драться прямо сейчас, если хочешь вернуть свою ногу! Еще немного этого дерьма, и я засуну туда твою ногу, - и он указал в сторону чего-то, похожего на люк моечной машины с передней загрузкой. Писатель уже знал, что это такое…
- Что это такое? - Огрызнулась Дон.
- Это пропановый крематорий, гораздо более старый, чем тот, что находится в твоём похоронном бюро. Жар поднимается в нём до более чем 2000 градусов, что расплавит эту ногу в считанные секунды. И тебе придется прыгать всю обратную дорогу в Люнтвиль.
Дон растерянно посмотрела на странный люк и ржавую табличку с фирменным знаком «Энер-тек IV».
- Я инвалид боевых действий!
- Мистера писателя славного парня больше нет. - После этих слов он открыл люк, бросил туда искусственную ногу и закрыл его на замок. Затем его палец поднялся к кнопке зажигания.
- Ладно! Ладно! - Сдалась Дон.
- Я так и думал. - Писатель вынул ногу из крематория. - А теперь помоги Сноуи подняться.
- Черт, нет! Я не буду помогать этой сучке-деревенщине!
- Я ударю тебя по лицу, - без колебаний сказал писатель.
Дон рассмеялась.
- Нет, не ударишь! Только конченный заднеприводный подонок может ударить женщину-ампутанта, стоящую на одной ноге по л…
Бах!
Да, кулак писателя врезал Дон прямо в глаз, и она упала. Когда ее обнаженная спина шлепнулась на каменный пол, грудь задрожала так, что это можно было назвать сексуально.
Через двадцать минут писатель привел обеих девушек в сознание и заставил их помириться, что оказалось легче, чем он предполагал. Насилие порождает похоть, догадался он. Дон снова закинула ногу на ногу и прижала Сноуи к стене, сжимая ее губы, в то время как Сноуи, все еще полностью обнаженная, казалось, была близка к оргазму. У обеих девушек были черные глаза, что создавало интересный контраст.
- Хватит, девочки. Пошли уже, у нас много работы.
Прижав сиськи к груди, женщины оглядывались по сторонам, наполовину забывшись.
- Ого, что это за странное место? - Спросила Дон.
- Это подвал Крафтера? - спросила Сноуи. - Это самый дерьмовый подвал, который я когда-либо видела.
- Это неф, Сноуи, или алтарь... то есть сатанинский, - пояснил писатель. - Храм дьявола. Именно здесь Крафтер практиковал свои оккультные науки, среди которых было искусство под названием Тефрамантия, древняя химия, которая использует пепел жертвы для различных темных искусств, включая воплощение.
Но внимание Сноуи уже рассеялось, когда она нагишом подошла к первой украшенной драгоценными камнями двери. Она открыла ее…
- Что это за чертова дверь? - раздалось ее озадаченное восклицание. - Она никуда не ведет.
Дон нахмурилась, глядя на твердые кирпичи за старой деревянной дверью.
- Но, поскольку Крафтер был колдуном, возможно, эти двери и вправду…
- Их называют траверсионными уздечками, - сказал писатель. - А если вы верите в сверхъестественное, то это, скорее всего, дверные проемы.
- Дверные проемы куда?
- Ну, во-первых, в ад. И одному Богу известно, куда еще. Эфирные планы, другие измерения, даже другие миры, если папирусы Гермеса Трисмегиста можно считать точными. - Он пристально посмотрел на одну из дверей.
Наконец, Дон задала ожидаемый вопрос:
- Как они открываются?
- ДА ПОШЛА ТЫ, Дон! - Рявкнула Сноуи. - Мы не будем их открывать! Я не хочу видеть ад!
- Черт, Сноуи. Мы живем в Западной Вирджинии, мы уже в аду.
- Ты еще не видела Джерси, - подметил писатель. – Все, шутки в сторону, по мнению многих магов, эти уздечки действительно могут быть открыты с помощью надлежащих заклинаний, жертвоприношений и различных других подношений.
Обнаженные груди Сноуи потрясающе задрожали, когда она выпалила:
- К черту все это! Это место испорчено, давайте вернемся в город и лучше поебёмся. К тому же я хочу выпить!
Брови писателя поползли вверх. Как бы ему ни хотелось последовать совету Сноуи, впереди было еще много работы. Тем не менее, холодное пиво вполне могло сгодиться.
- Раз уж я старый и толстый засранец, может, кто-нибудь из вас, девочки, поднимется наверх и принесет пивка?
- Я не пойду туда одна, - заявила Сноуи. - Это место населено привидениями!
- Призраками и демонами, - поправил её писатель с улыбкой.
- Черт, - усмехнулась Дон. - Если я увижу призрака или демона, я выбью из них все дерьмо.
- Хорошая девушка.
Дон исчезла в закрытом лестничном колодце с удивительным проворством для человека с одной ногой, но…
С еще большей ловкостью она вернулась вниз.
- Что? А где пиво? - спросил писатель.
Испуганная Дон ответила шёпотом:
- Наверху кто-то есть!
Все трое застыли на месте, а писатель, обычно сообразительный, мысленно реагирующий и способный быстро принимать решения, внезапно оказался растерян, застигнутый врасплох этой новостью.
Потом на лестнице раздались крепкие, неторопливые спускающиеся шаги.
Полиция, догадался писатель, и в этом случае он, вероятно, мог бы подкупить их теперь, когда стал миллионером. Но…
А если это призрак или демон? А что, если это... Толстолоб?
Прежде чем в голове писателя появились новые предположения, незваный гость ступил на лестничную площадку и наконец предстал перед ними – и да, это было не чудовище, не сверхъестественное явление и не полицейский.
Вместо этого всего перед ними возник чернокожий с пистолетом.
- Свяяяяяяятое дерьмо! - Закричал Такер Ларкинс, когда он, опередив своих братьев, Гута и Клайда, вошел в боковую дверь сарая и заметил обнаженную, совершенно неподвижную и очень худую брюнетку, лежащую на спине на грязном полу.
- Под хвоста мне хер, если это не девка Крикер!
Такер кивнул, бессознательно сжимая себе промежность, как он всегда делал, когда у него была возможность посмотреть на беспомощную обнаженную женщину.
- Держу пари, она одна из тех, кого Мистер Нейл держит в своих куриных загонах, когда ловит на краже кукурузы.
Клайд усмехнулся, впечатленный видом.
- Скорее всего, это работа Горация. Этот парень придумал херову прорву отличных способов умертвлять всякий мусор. Но... черт! Посмотрите на ее рожу…
Действительно, ее лицо — если это можно было так назвать – было настолько распухшим от какой-то инфекции, что больше напоминало пиццу на глубоком блюде или клубничный пирог со снятой корочкой.
- Она умерла? - спросил Гут. - Проверьте её.
Клайд подошел к неподвижной женщине и опустился на колени.
- Ты собираешься проверить ее пульс? - Спросил Такер.
Клайд ухмыльнулся. Он не был придирчивым, хотя, по правде говоря, ни один из мальчиков Ларкинсов не был новичком в общении с женщинами, которых уже не было среди живых, и Клайд «прокладывал трубу» ненамного больше времени, чем требовалось, чтобы стянуть с неё джинсы.
Такер сказал Гуту:
- Пошли. Давай возьмем холодного пива и найдем Горация. Мне нужно знать, что он сделал с лицом этой девчонки. Этот парень гений! Как те парни Эйнштейна, которые изобрели атомную бомбу и эти магазины бубликов!
Они оставили Клайда наедине с его неотложными делами и поскакали к ручью, который служил им вспомогательным охладителем пива.
Такер остановился как вкопанный и закричал:
- Бляяяяяяяяяя! Горация заебашили!
Конечно, как уже известно читателю, от Горация мало что осталось, только огромные куски жира, словно он проглотил динамитную шашку. Множество других внутренних органов были разбросаны повсюду в довольно большом радиусе. Огромные петли кишечника украшали соседние деревья, представляя уникальный и красочный образ, хотя Гут и Такер были из рода, который вряд ли оценил бы такое явление.
Гут сразу же начал всхлипывать.
- Кто-то проделал работу над нашим дорогим братом! Кто-то взорвал его!
Такер, хотя и был того же возраста, что и Гут, обладал более высоким уровнем зрелости, и вместо того, чтобы демонстрировать эмоциональное расстройство, он оставался более сдержанным, созерцательным и реактивным.
- Что они сделали, Гут, что они сделали, и мы узнаем, кто это был, и сделаем ему хуже. Держу пари, что это был один из этих «нарколыг», которые прут сюда из своих секретных больших городов и продают героин. Мы убили много этих паскуд, и теперь, похоже, они хотят отомстить.
- Да, - рассеянно пробормотал Гут.
- Но кто бы они ни были, они сделали больше, чем просто взорвали нашего брата. - Такер указал на мясистую оболочку трупа. - Они и его барахло оторвали.
Да, так оно и было, потому что на том месте, где должны были находиться пенис и яички Горация, виднелась лишь мясистая рана с явным намеком на то, что гениталии были оторваны, а не отрезаны.
Гут шмыгнул носом, недоумевая от увиденного.
- Это... это... это просто безумие какое-то! Зачем им понадобился его причиндал с бубенцами?
Тук мрачно покачал головой; он был куда более наблюдателен, чем Гут.
- Эти дьяволы не продвинулись дальше вон того дерева, - и он снова показал пальцем.
Безжизненно свисая с указанного дерева, он был чем-то вроде... ну, ни одно сравнение не приходит на ум достаточно точным, чтобы поставить читателя во владение образом, который увидели два брата.
Мошонка Горация была зацеплена за короткую ветку дерева, где она, яички и по понятным причинам вялый пенис тяжело висели, раскачиваясь, как маятник. Это была бы отличная картина Дали.
Такер повернулся в властной позе.
- А теперь, Гут, иди к Клайду и расскажи, что случилось, и вы вдвоем отправляйтесь на восток. Вы, ребята, попробуете поймать ублюдков, которые сделали это с бедным Горацием. А я пойду на запад и сделаю то же самое. Встретимся здесь в восемь вечера. Понял?
Гут запнулся и неохотно кивнул.
- Ох-да, так, но... о, дьявол. Мо-мо-может, это все-таки был не один из тех горных деревенщин или нарколыг. Может быть…
Такер был более терпеливый человек, чем большинство, но он начал раздражаться.
- Может быть, что?
Ужасная мысль открыла глаза Гуту.
- Может быть, это был... Толстолоб.
Такер раздраженно покачал головой.
- Господи, да нет никакого Толстолоба! Это всего лишь одна из этих, как там оно называется, городских лехенд.
- Но Кэрри Клайн сказала, что слышала от жены Ричи Идза, а та слышала от Бойда Уоллера, что он слышал от Милли Слэт, что она сегодня утром пошла похезать в лес, так как из их сральника говно наружу полезло от жары, и, в общем, только зашла она в лесок, как почувствовала неимоверную вонизму. И увидела монстра двадцати футов ростом, и она ещё сказала, что у него хер стоял минимум в ярд длиной и болтался вверх-вниз.
Такер ущипнул себя за переносицу.
- Гут, Гут, Милли Слэт умственно отсталая. Она тронулась умом с тех пор, как ее папаша трахнул её по голове молотком спьяну. Она думает, что ее зовут Молли, и она считает, что живет в Кентукки. И да, она все еще звонит в полицию штата в канун Рождества и говорит копам, что злой Санта-Клаус спускается по ее дымоходу, чтобы изнасиловать её! А у нее даже дымохода нет!
- Но-но-но ты же сам много лет назад говорил, что Толстолоб настоящий, говорил, что видел его возле старой хижины Джейка Мартина возле ТИК-НЭК-Роуд…
- Да Гут, я говорил такое, но это было сколько лет назад, понимаешь? Я помню тот день, я был в лачуге Мартина и пытался присунуть Барбаре Кротер, но она все время ныла о том, что должна сберечь свою девственность для человека, за которого выйдет замуж. Черт, это самая тупая вещь, которую я когда-либо слышал! В любом случае я уболтал её на отсос. Но она сказала, что отсосёт мне, только если я сначала отлижу ей попку. Слава богу, я нормальный мужик, и мне нравятся обе женские дырки совершенно одинаково, в общем, она стащила с себя трусы, поставила свою большую задницу на край стола, а я засунул свое лицо прямо между её толстых потных ягодиц, и горячий Доббин, святые угодники! От гузки этой девчонки так дурно пахло, что у меня закружилась голова, меня вырвало, а глаза заслезились. Только один нюх, говорю тебе, это было, как будто меня ударили по лицу гребаным шлакоблоком! Теперь не пойми меня неправильно, я чувствовал запах грязной жопы до этого, и я имею в виду действительно грязную жопу, и мне всегда это нравилось. Но это? О-о, парень! Эта жопа смердела, как мертвый опоссум, провалявшийся на дороге в течение трех летних дней. Я нюхал попки Крикеров, и они вполовину не так плохо пахли, а ты их знаешь — они практически не моются, может, раз в месяц или около того. Черт возьми, это было похоже на то, что Барбара Кротер никогда не подтиралась в своей гребаной жизни! В общем, я наклонился, и меня тут же вырвало. И знаешь, что сказала эта нахальная сучка? Она сказала: «В чем дело, сладкий? Боишься немного мускуса?» Мускус, да? Да это было дерьмо самое настоящее. В любом случае, эта вонь преследовала меня в течение нескольких следующих дней. Этого было достаточно, чтобы запутать мысли любого нормального парня. И вот тогда, когда я выбегал из той проклятой хижины, я и увидел Толстолоба. Но, я думаю, он мне привиделся от той вони, которой я отравился. - Такер на мгновение замешкался и, казалось, слегка пошатнулся на ногах, поднес руку к своему внушительному животу и сказал. - Ш-ш-ш, все эти разговоры об анусе Барб Кротер заставляют меня думать, что меня снова может вырвать, - а затем он побледнел, заерзал на месте и выплюнул все дневное содержимое желудка изо рта в один гигантский, брызжущий шлейф.
Вот тебе и рассказы о женских задницах.
- Просто иди и сделай, как я сказал... — рявкнул Такер и безрезультатно побежал на запад, преследуя настоящего злодея, который так ужасно убил его замечательного брата Горация.
Так же безрезультатно Гут побежал обратно в сарай, чтобы рассказать Клайду о случившемся, все время размышляя: «Черт! Должно быть, это была ядрёная задница», и теперь, когда он подумал об этом, он понял, что Барбара Кротер до сих пор была незамужней.
Чутье подсказывало ему, почему.
- Кейс, - ответил чернокожий, когда писатель спросил его имя. - Зовите меня просто Кейс. Мое настоящее имя не имеет значения; я думаю, что меня назвали так в приюте, но кого это волнует? Единственное имя, которое действительно имеет значение – это имя, которое Бог дает нам, когда записывает наши имена в Книге Жизни.
У писателя отвисла челюсть, и он подумал: «Святой роллер», но этот чернокожий мужчина – Кейс — не подходил к остальным купюрам, особенно к пистолету в его руке, но он убрал его в карман пиджака, когда понял, что не стоит ждать никакой опасности от толстого, шестидесятилетнего мужчины, женщины с одной ногой, обнаженной до пояса, и другой женщины — альбиноски, полностью обнаженной и с подбитым глазом.
Писателю пришлось улыбнуться. Какой мог бы сюжет для...
- Дон, Сноуи, шоу закончилось, теперь самое время снова одеться.
Обе женщины исчезли на лестнице, хихикая, и, конечно, с эффектно подпрыгивающими грудями.
Мужчина быстро объяснил свое присутствие. Хотя его черные ботинки, брюки, рубашка и пиджак заставляли его казаться каким-то канцелярским работником, он описал себя как «что-то вроде хранителя филиала католической епархии Ричмонда», что прозвучало для писателя довольно замысловато. Это звучало, как уловка или камуфляж для чего-то еще большего. Кейс не был священником, он не рассчитывал в свое время исполнять священнические поручения, не был ни семинаристом, ни дьяконом, но он жил для того, чтобы «служить Богу и только Богу», о чем говорил без малейшего стеснения. Как будто он говорил о бейсболе или о том, что ел на обед.
- Это не мое дело, - сказал негр, - но... эти две девушки? Они ведь не твои дочери, правда?
Эта мысль очень позабавила писателя.
- Нет, что вы. Они просто мои друзья; можно сказать, они мои опекуны, я плачу им за различные поручения, для которых я слишком стар или ленив, чтобы делать самому, и они мои водители. И говоря о машинах... вы припарковались в конце дороги за белым Эль-Камино? Вы ведь приехали сюда на машине, верно?
- Я припарковал свою церковную машину на другой стороне холма, прошел через лес и перелез через забор.
- Итак, я полагаю, вы знаете об этом доме, иначе зачем бы вы здесь оказались? - продолжал писатель.
- О, да. Дом колдуна.
- И ты в это веришь?
Кейс кивнул.
- Да. Так же, как и ты. - Он улыбнулся. - Иначе зачем бы ты здесь околачивался?
С каждой минутой это становилось все более странным.
- Ну, мы оба нарушители, мы оба здесь без какого-либо разрешения, поэтому мы не должны друг другу объяснять, почему мы здесь, - сказал писатель. - Но вы не возражаете, если я спрошу?
- Почему я здесь? - Сказал Кейс. - Скажем так, импульс привел меня сюда.
- Порыв?
- Совершенно верно. У меня, можно сказать, сверхъестественно точные импульсы.
- Значит, вы просто ехали по дороге без особой причины, и вам пришло в голову немедленно остановиться и подъехать сюда?
Сарказм, казалось, позабавил чернокожего человека.
- Вы правы, я не слишком откровенен, не так ли? Церковь отправила меня в поместье — то есть в церковную собственность – недалеко отсюда. Оно называется Аббатство Рокстон.
Аббатство... глаза писателя широко раскрылись. Разве девочки не упоминали что-то о здешнем аббатстве? Да! Они сказали мне прошлой ночью, что это место, где убили Толстолоба!
- В общем, я заблудился, а карта, которую дала мне церковь, очень старая, - продолжал негр. - А поскольку я был неподалеку, то решил заехать сюда. В епархии есть досье на это место — и на его прежнего владельца.
Ответ казался разумным. Затем писатель предложил:
- Мои две помощницы — как только снова оденутся — могут показать вам местоположение аббатства, которое вы ищете.
- Это было бы здорово!
- И если вам интересно, почему мы здесь, то это потому, что...
- Мы здесь, чтобы выкопать труп! - Выпалила Сноуи, когда обе девушки неуклюже спустились по ступенькам, в этот раз обе полностью одетые, и обе демонстрировали крайний случай хихиканья.
Кейс, приподняв бровь, посмотрел на писателя.
- Это долгая история, - только и смог сказать писатель. - Тебе придется довериться мне.
- Справедливо, - сказал кейс.
- Не расстраивайся, - сказала Дон. - Он нам тоже не говорит, и это действительно раздражает, потому что я тот, кто должен выкопать могилу.
- Наверно, искал шифры, - сказал Кейс, обращаясь скорее к самому себе.
Теперь брови писателя поползли вверх.
- Шифры? Почему ты так говоришь?
- Ну, на протяжении тысяч лет колдуны, ведьмы, маги и прочие, все занимались практикой ухода в могилу со своим самым значительным секретом. Крафтер, конечно, знал это, так почему бы ему самому не попрактиковаться? Насколько я понимаю, у него было достаточное эго, и он действительно сильным колдуном.
Шифры... иначе зачем бы мой двойник велел мне выкопать труп этого парня? Писатель пожал плечами. Я думаю, что лучший способ узнать это…
- Ты знаешь, ЧТО ЭТО ЗА комната? - Спросил кейс.
- Жертвенный алтарь, - ответил писатель. - И эти шесть дверей – то, что добрый доктор Джон Ди называл Талисманскими уздечками.
Кейс, казалось, был впечатлен.
- Откуда ты это знаешь? Это очень, очень редкая информация. Большинство историков и археологов не смогли бы назвать назначения этого места.
- Я учился в Гарварде и Йеле, - попытался пошутить писатель. - Я знаю много бесполезных вещей.
Кейс ущипнул себя за подбородок.
- В Гарварде и Йеле. Но вы же писатель?
«Откуда, черт возьми, он это знает?» - удивился писатель.
- О, вы, должно быть, читали одну из моих книг и узнали меня по фотографии. - И прежде чем Кейс успел сказать нет, писатель пустился в объяснение своей профессиональной идеологии. - Я писатель, - сказал он. - Я путешествую по всей стране. Мне нужно видеть разные вещи, разных людей. Мне нужно увидеть жизнь в ее различных временных стратах. Я приезжаю в такие отдаленные города, потому что они пестрые. Они существуют отдельно от остального общественного мейнстрима страны. Таких городов, как этот, больше нет. Да, я писатель, я прозаик. Но, в более эзотерическом смысле, я искатель.
- Искатель, - повторил Кейс. Он пытался не хмуриться?
- Ну, это, конечно, абстракция, - продолжал писатель. - Я имею в виду, что нахожусь в поиске. Я ищу какой-то неуловимый необычный знаменатель, чтобы увековечить мои эстетические идеологии. Для того, чтобы художественное произведение существовало в рамках любой инфраструктуры решительного смысла, его периферия должна отражать определенные элементы истины. Я не имею в виду объективные истины. Я говорю об эфемерных вещах: бессознательных импульсах, психологических ощущениях и т.д. - изнанка того, что мы считаем человеческим опытом. Честность – это средство передвижения моего эстета. Правда вымысла может существовать только в его голых словах. Простите мою тупость, но это способ, применение видения, которое должно превзойти общую осязаемость. Механика прозы, я имею в виду структурное манипулирование синтаксическими номенклатурами с целью воздействия на партикуляризированные транспозиции образов. Так вот почему я писатель.
Писатель был уверен, что Кейс будет впечатлен этим изощренным словесным тезисом.
Но Кейс, казалось, не впечатлился.
- Значит, то, что ты писатель, и есть причина, по которой ты стоишь в подвале у колдуна?
Писатель задумался над этим.
- Я... наверно, ты прав.
- Позвольте мне продолжить, если можно. Вы знакомы с некоторыми особенностями оккультной науки. Вы знаете назначение этой комнаты и вещей в ней. И вы знаете, что Эфраим Крафтер очень верил в эти оккультные науки. Он верил, что вещи в этой комнате работают. Он приносил в жертву женщин в этой комнате. Он насаживал их на шипы, торчащие из этих дверей. И после того, как он произносил соответствующие заклинания, он верил, что эти двери открывают проходы в преисподнюю.
Кейс посмотрел прямо в глаза писателю.
- А ты в это веришь?
Писатель на мгновение почувствовал себя косноязычным. Он смотрел, не мигая, пока его глаза не высохли. Затем в мозгу резко всплыл образ: огромный пустой стол для бальзамирования в похоронном бюро Дон.
- Да. Я верю в это, - сказал писатель, - и в этот момент... я не верю ни во что другое.
- Это очень приятно слышать. - Кейс, казалось, испытал облегчение от этого утверждения; он придвинул складной стул, сел и сказал:
- Расскажи мне о своем плане. Выкапывание тела Крафтера.
Вы видели тип автобуса, на который я намекаю: как школьные автобусы, только намного короче – слово «ссора» приходит на ум, не как несмышленый голубь, а как старое викторианское прилагательное, означающее короткий и толстый. Я полагаю, что автобус, который я имею в виду, это международный Харвестер типа 2, популярный в 80-х годах –специализированный автобус, который был намного короче, чем те, в которых большинство ездит в школу. В них помещается от семидесяти до восьмидесяти пассажиров, но этот автобус вмещал только двенадцать. Другими словами, глядя на него в лоб, можно было подумать, что это обычный школьный автобус, но вид сбоку показывал, насколько он был коротким. И в то время как старые добрые школьные автобусы, к которым мы привыкли, были желтыми с черными буквами, этот школьный автобус был выкрашен в унылый «институциональный» серый цвет; на нём не было боковых окон, и теперь вы, возможно, догадались, почему… Я уверен, что вы все видели эти транспортные средства на дороге в тот или иной момент: действительно, не меньше, чем тюремный транспортный автобус.
Тот самый автобус, на который я обратил ваше внимание, ехал по извилистой, обсаженной лесом дороге штата – неважно какого — и в настоящее время выполнял задачу доставить трех заключенных в ближайшую больницу для планового медицинского осмотра. Вы могли бы узнать, что за люди были нашими заключенными, просто прочитав надпись на боку маленького унылого автобуса: «Женский центр содержания под стражей округа Бун».
В этот бессердечный день и век многие типичные налогоплательщики будут оспаривать законность предоставления чего-либо, кроме неотложной медицинской помощи грудам человеческих отбросов – в основном наркоманов, заметьте, виновных и осужденных за преступления, связанные с наркотиками и другие незаконные действия, которые так угрожали статусу-кво, - которые засорили нашу уголовную систему и высосали всю казну страны. Но этот случай может быть сочтен исключением даже самыми ярыми скептиками человеческого сострадания.
Видите ли, все три наши подопечные женского пола находились в конце третьего триместра беременности, поэтому власть имущие сочли необходимым предоставить этим осужденным эффективный дородовой уход, чтобы гарантировать, что предстоящая тройка маленьких сгустков радости опустится на землю как можно здоровее.
Это казалось разумным расходом, даже для республиканцев.
Теперь пришло время познакомить вас с пассажирами нашего маленького серого автобуса; мы начнем с наших трех дам-пассажиров (имейте в виду, термин «леди» вполне может быть слишком благотворительным обозначением).
Первая: Митчелл, Берта, 32 года. Эта женщина выглядела, как Голем; её рост 6’2” и весила она 250 кг, когда не была беременна. В тюремном блоке ее звали Йети. Она всегда была готова уладить свои разногласия с помощью кулаков, что и делала с некоторой эффективностью, и было маловероятно, что хорошее поведение однажды приведет к досрочному освобождению за «десять центов», к которым она была приговорена за убийство своей дочери за страховые деньги.
Вторая: Грин, Кимберли, 30 лет. 5’6”, типичная реднечка... может быть, и опрокидывая шкалу примерно на 130 без ребенка, но двадцать из них были её сиськами — отсюда и прозвище Сиськи. Ее рот был столь же грязным, сколь и ловким, по крайней мере, по мнению многих полицейских, как мужчин, так и женщин.
Третья: Брумфилд, Моника, 28 лет. Она весила 120 с тридцатью фунтами ребенка, плаценты и околоплодных вод в ее животе. У нее не было громких, шумных, говорящих о дерьме ртов, как у двух других, но так же, как и у двух других, любой случай, когда этот рот был заполнен членом... ну, мисс Брумфилд была готова к этому. Видите ли, в тюрьме милости с большей готовностью оказывались заключенным, желающим воспользоваться своим ртом, если вы понимаете, что я имею в виду. Ее прозвище было Глотка, потому что оно соответствовало ее очень пассивному поведению. Она отсиживала свой пятилетний срок, почти не произнеся ни слова и не оставив следов.
Читатели с более визуальным уклоном зададутся вопросом, почему не было упомянуто о цветах волос наших дам, стилях или длине. Ну, это потому, что вспышка педикулёза сделала необходимым для властей «биток» обрить каждую женщину в тюрьме, и каждая волосатая подмышка и лобок были выбриты, как попки младенцев. Добавим, для пущей основательности, что лобок Берты, она же Йети, был особенно заросшим, и к концу ее бритья он выглядел так, словно между ее ног заснул сурок средних размеров.
Ваш рассказчик забыл упомянуть, возможно, уместную деталь, в том, что все три женщины сидели на правой стороне автобуса, предоставляя водителю лучшее визуальное наблюдение за задним видом, и каждая из их правых рук была скована наручниками на запястье и прикована к сиденью. У них также были привлекательные браслеты на лодыжках, истинный признак женщины с характером!
Имейте в виду, что я прилагаю все усилия, чтобы сообщить эти «случайные» детали в экономной манере, но я считаю уместным добавить некоторый «цвет» к вопросу о том, во что были одеты наши заключенные. Как правило, все заключенные в тюрьме округа Бун носили флуоресцентно-оранжевые комбинезоны с жирными черными буквами спереди и сзади, гласящими «Заключенный». Единообразие было важно, поскольку оно помогало держать женщин «запуганными», лишая их аспектов индивидуальности, и была идея, что яркий цвет сделает их все более заметными в случае побега.
Ах, но наши беременные подруги уже так раздобрели, что комбинезоны не подходили, поэтому им дали альтернативу; платья, такого же оранжевого цвета, по правде говоря, больше похожие на пончо. У этих предметов одежды были кнопки спереди на различных расстояниях, так что каждое платье могло быть отрегулировано под фигуру, но в целом визуальный эффект сделал каждую женщину похожей на ходячую оранжевую палатку с бритой головой, торчащей сверху, и животом размером с баскетбольный мяч, торчащим спереди. Также все заключенные носили оранжевые шлепанцы.
Так. Теперь описания заключенных более менее полны. И как бы ни хотелось автору этих слов подробно рассказать о личных переживаниях Йети, Глотки, это ни в коем случае не входит в мои планы (даже если это будет интересно), потому что тогда конец этой истории никогда не будет достигнут.
Естественно, само собой разумеется, что наши трое заключенных не были без сопровождения на их пути в больницу в коротком сером автобусе. Как и следовало ожидать, присутствовали две «авторитетные фигуры», и обе они были D. O. S, что означало офицер по задержанию.
Первый: сержант Хардинг Райанс, который вел автобус. Он был служащим тюрьмы на хорошем счету руководства, собственно это и была причина, по которой он был одним из очень немногих мужчин, работающих в этой исключительно женской тюрьме. Высокий, стройный и темноволосый, он мог сойти за двадцатилетнего, но ему было, вероятно, лет сорок, и в присутствии своих профессиональных коллег он проявлял поразительную вежливость, был человеком хорошего воспитания и хорошего образования, а также обладал состраданием и вниманием.
Но все эти замечательные черты сразу же исчезали в присутствии лиц, не являвшихся его профессиональными соратниками, а именно заключенными. Например, во всем учреждении не было ни одной заключенной, которая не была бы наполнена спермой сержанта Райанса. Даже восьмидесятилетняя Бетс из корпуса D не стала исключением. «Прижмись ртом к решетке и отсоси мой член, или я дам тебе по морде дубинкой», - сказал он ей при первой встрече. В то время как многие соотносились с шекспировским сравнением «Весь мир – театр», наблюдение Райанса было таково: «Весь мир – это рот для отсоса.»
В отличие от большинства мужчин-окружных прокуроров, Райанс не вступал во влагалищные половые сношения ни с одной обитательницей тюрьмы, потому что влагалища таких людей наверняка кишели венерическими болезнями, и он не хотел показывать тюремному врачу свои генитальные язвы размером с грецкий орех. Увы, оральный секс мог стать скучным несколько раз в день в течение многих лет, поэтому он рассуждал, ради разнообразия, что «микробы задницы», вероятно, не так опасны, как «микробы куттера». Другими словами, Райанс был настоящим дворецким у задней двери во время обхода, и много раз он произносил с невозмутимым лицом: «Прижмись голой задницей к решетке и раздвинь булки, или я ударю тебя дубинкой по лицу». Это сообщение всегда произносилось громко и ясно, и именно в прямую кишку многих заключенных он и пользовал и только избранным, пользующимся привилегиями, он давал немного смазки «peckersnot».
Но выслушай те меня дальше.
Не буду вдаваться в подробности – и рассчитываю, что проницательный читатель воспользуется простым умозаключением, - я добавлю только, что за годы службы сержанта Райанса в тюрьме он ни разу не помочился в уборной охранников.
Райанс, кстати, не был женат, и у него никогда не было девушки. Какого хрена ему все это нужно в этой стране оргазма?
Второй: капитан Филип Стрейкер, который был капитаном транспорта. На нем лежала обязанность следить за безопасностью заключенных до места назначения и обратно, а также следить за тем, чтобы все такие поездки проходили без происшествий — иными словами, во время его дежурства не было никаких побегов, и никогда ничего подобного не происходило. Он был среднего роста, толстый, седой и лысеющий, его часто принимали за семидесятилетнего мужчину, а не за пятидесятилетнего, что, вероятно, объяснялось десятилетиями курения, пьянства и употребления нездоровой пищи, включая сотни пресловутых пончиков.
Он довольно часто хвастался всеми «письками» и «сосательными работенками», которые он получал в тюрьме. «За те годы, что я здесь, черт возьми, я трахнул тысячи этих криминальных шлюх. Это все, что они знают, все суки существуют для того, чтобы сосать, глотать и трахаться. И чтобы им надирали задницы, когда они начинают болтать. Лучший способ научить их тому, как обстоят дела в жизни, это проучить их своим членом, а потом своим Билли. Да, сэр, сначала ты их трахаешь, а потом мудохаешь. Вообще-то ты делаешь им одолжение, потому что если ты не будешь время от времени пихать их в пизду или бить по ребрам, они просто будут нарушать закон до конца своей жизни, как наркоманы. Им нужно учиться: справедливость ранит. И я никогда не выбивал дерьмо из бабы, предварительно не трахнув ее. Это будет пустая трата пизды. Блин, любая девчонка в этом цементном дворе получит по заслугам, и каждый прокурор имеет право засунуть свой член как можно глубже в её дырку».
Так говорил большой плохой капитан Стрейкер, но, как и большинство мужчин в конце дня, он был весь в разговорах, и на самом деле его «Ванга» не была ни в одной «каторжной ране» в течение двадцати лет. Почему так? - Можно было бы спросить. Почему он не воспользовался благоразумным использованием всех лишних дыр в здании, как большинство из них? Ответ найти легко: видите ли, в течение последних двадцати лет Стрейкер принимал пол-Беньянские дозы лекарств от артериального давления. Имейте в виду, это лекарство работало очень хорошо, и это держало кровяное давление пониженным, но также оно держало внизу и кое другие вещи.
Вот вам и необходимые наброски характеров пассажиров нашего маленького приземистого автобуса. А теперь о приключениях…
- Вы только посмотрите, - пожаловался Стрейкер, вставая. - Куски человеческого дерьма, ни одна из вас никогда в жизни не работала по-настоящему, все на пособие и продовольственные карточки, трахаетесь по десять раз в день, чтобы залететь нарочно, у вас есть киски, достаточно большие, чтобы проехать на этом автобусе, и животы, полные Бог знает чего. Вам должно быть стыдно за себя, за всех вас. Единственное, что вы делаете правильно, это жрёте и трахаетесь и набиваете свои кишки Твинки, которые покупают налогоплательщики, а затем высераете их из своих грязных задниц.
Глотка свернулась калачиком и начала всхлипывать. Сиськи ковыряла в носу, глядя в несуществующее окно, а Йети царапала промежность сквозь оранжевое «платье».
- Мы тоже вас любим, капитан, - сказала она. - Спасибо за добрые слова. Какой вы славный парень!
- Ты хочешь создать мне проблемы? - Спросил Стрейкер. Он носил на поясе два электрошокера, как шесть пистолетов, и вытащил один. - Если так, я покончу с этим дерьмом прямо сейчас.
- Здоровяк, - передразнила его самая крупная из заключенных. - Любит болтать всякую чушь с беззащитными беременными женщинами, прикованными к гребаному автобусу. Ну и герой. Нужно делать такое дерьмо, чтобы чувствовать себя настоящим мужчиной, да? Какая неженка, какой толстый жалкий гомик. Я знаю маленьких девочек покрепче тебя, старый хрыч.
Стрейкер вытаращил глаза. Он оглянулся на Райанса за рулем.
- Сержант Райанс, вы слышали, что этот человеческий мусорный бак только что сказал мне?
- Конечно, капитан. Если осужденный знает, что для нее хорошо, она будет держать своё хавало закрытым до конца поездки.
- Да пошел ты тоже, тощий говнюк, - рявкнула в ответ Йети. - Ты можешь говорить оскорбительное дерьмо, какое захочешь, но ни один из вас не может ничего сделать с нами, и вы оба это знаете.
- Неужели? - Стрейкер улыбнулся, уперев руки в бока. - Ты слышал, что сказало это чудище, Райни? Мы ничего не можем сделать с этими грязными суками.
Йети взревела, указывая пальцем.
- Там есть чертова камера! Все, что вы делаете и говорите, записывается!
Стрейкер и Райанс замолчали, а потом разразились хохотом.
- А, эта старая камера в проходе наверху? Мы установили её на… - Стрейкер щелкнул пальцами. - Как это называется, сержант?
- Петля подачи, - сказал водитель с улыбкой. - Она записывает первые десять минут путешествия, а потом прокручивает их снова и снова. Обычная хитрость.
Йети обдумала эти слова, прищурившись, потом нахмурилась.
- Это чушь собачья. Технари в тюрьме наверняка знают об этом.
- О, так ты мне не веришь, да? Хорошо, но скажи мне вот что. Как я могу ударить тебя по лицу, если я нес чушь? - Стрейкер изо всех сил врезал кулаком в левую скулу Йети.
- Ублюдок! - взревела женщина, поднеся свободную руку к лицу.
- Черт Возьми, Райни. Похоже, заключенная упала и приземлилась на лицо, когда садилась в автобус.
- Я занесу это в свой транспортный журнал, капитан. Надо быть внимательным.
- Как тебе такое дерьмо? - Стрейкер задрал оранжевое платье Йети до самого верха, обнажив большие белые груди и гигантский живот размером с пляжный мяч. Он начал с удовольствием ощупывать эти груди. - А что насчет этого? Я что, приставал к тебе? Разве это не сексуальное домогательство к заключенной? Разве камера не увидит, как я это делаю? - Раздался еще более грубый смех. - Господи, меня же уволят, правда? Пожалуйста, не судись со мной, Йети! - Тук! - опустился ещё один удар на его лицо.
Свободной рукой Йети отплатила за доброту капитана ударом прямо в промежность. Этот удар, кстати, был гораздо более сильным, чем любой из ударов Стрейкера, и, очевидно, она попала в самую точку, потому что Стрейкер тут же рухнул на пол, издавая агонизирующее коровье мычание.
Сиськи взвыла позади нее и сумела дать пять.
- Как раз вовремя этот хрен получил по яйцам!
Глотка, однако, не участвовала в торжестве; вместо этого она сидела, свернувшись калачиком, прижав колени к лицу, насколько позволял ее тяжелый живот, и рыдала. Она явно не была создана для подобных интриг. Возможно, она даже сосала палец.
Тем временем во время всего действия сержант Райанс спокойно остановил автобус на стоянке торгового центра, припарковался, прошел по проходу, перешагнул через Стрейкера, который все еще держался за промежность и мычал, а затем ударил Йети по лицу. Крупная женщина взвыла, как баньши, и закрыла лицо в ответном жесте, который был совершенно бесполезен. Затем, в качестве хорошей меры, Райанс спустил свои штаны, поморщился при виде ее лысого влагалища и затем помочился на неё.
Теперь Йети судорожно дергалась на своем месте, вроде как покачиваясь, как мексиканский прыгающий боб (если вы помните мексиканские прыгающие бобы), и звуки, вырывающиеся из ее горла, в значительной степени не поддавались описанию (следовательно, я не буду пытаться воспроизвести их здесь).
Через несколько мгновений Райанс усадил своего начальника и перестроился.
- Сделайте передышку, капитан. Мы приехали на час раньше, так почему бы мне не отвезти нас в... Ну, ты знаешь, в особенное место? Хорошая идея, да?
Запыхавшийся капитан Стрейкер фыркнул и кивнул.
И... что это за «особенное место»?
Многие романы ужасов используют, скажем, поляну в лесу. Эти прояснения едва ли правдоподобны, но очень удобны, когда автору нужна уединенная обстановка, в которой антагонистические персонажи могут взять невинную женщину и сделать... значимые вещи для них, и таким образом упиваться раскритикованным жанровым инструментом, известным как безвозмездность. Вы, вероятно, знаете способ локализации, на который я ссылаюсь.
В общем, теперь наш приземистый маленький серый автобус и его пассажиры остановились на поляне, где происходила какая-то аберрантная деятельность. Автомобиль припаркован, мотор выключен, сержант Райанс только что подошел к Глотке (с пенисом, торчащим из штанов, заметьте), и сказал:
- Хорошо, Глотка. Ты знаешь, как это делается, - как тут же в рот маленькой заключенной втиснулся его член.
Йети все еще дрожала в своем кресле, крича и завывая от ужаса. В то время как такие отвратительные звуки большинство мужчин могли бы найти слишком отталкивающими, чтобы захотеть получить оргазм, но это совершенно никак не действовало на сержанта Райансона. На самом деле эти возгласы производили противоположный эффект на офицера по задержанию, и за меньшее время, чем требуется, чтобы сказать «немедленно», его сперматический груз был перенесен в рот маленькой зашуганной Глотки. Ее не нужно было ни просить, ни приказывать глотать.
Райанс откинулся на спинку соседнего сиденья.
- Знаешь, ты охуенная баба. Ты никогда не произносишь ни слова и глотаешь, не жалуясь. Если бы ты не была гребаным бесполезным куском белого мусора из трейлерного парка, мне, возможно, пришлось бы жениться на тебе.
Глотка обдумала эти слова и, как обычно, начала всхлипывать.
В конце концов, Райанс переключил свое внимание на своего начальника, и когда он увидел, что должно произойти, он закричал:
- Ты чё творишь, придурок!
Стрейкер уже стоял на ногах, достаточно оправившись от своего болезненного нападения, он вытащил один из своих электрошокеров и направил его на Йети.
- Эта сука вдарила мне по бубенцам! Никто не ёбнет меня по шарам и не выйдет сухим из воды!
И поскольку небеса мне свидетели, что я говорю только чистую правду, капитан Стрейкер в этот момент разрядил свой электрошокер не в кого иного, как в огромный обнаженный живот Йети. Нелетальное оружие издало интересный звук при разряде, звук был похож на такой, когда нажимают спусковой крючок; это был звук двух стрел с колючим электродом, выпущенных из устройства не с помощью, пороха, а с помощью сжатого азота, и когда эти стрелы погрузились в раздутый живот заключенной, последовал немедленный и безошибочный треск «электрического» шума, который был звуком пятисекундного выпуска 50 000 вольт в «цель».
Ну, если Йени думала, что пара ударов по лицу и пинок в вагину – это плохо, то только сейчас она узнала, что такое плохо на самом деле. Ее мексиканская имитация прыгающего Боба была незначительной по сравнению с тем, что последовало далее: пятисекундное вливание несравненной «обжигающей душу» агонии, отмеченной сильными конвульсиями, которые заставили ее тело размером с футболиста почти левитировать. И, конечно, она кричала, черт возьми, как кто-то, скажем, кого медленно перемалывал промышленный измельчитель.
- Да? Вот так, милая? - Передразнил ее стрейкер. - Держу пари, это приятно, да?
- Черт возьми, капитан! - Закричал Райанс (имейте в виду, с его членом, все еще торчащим из штанов). - Ты только что ёбнул беременную женщину в живот шокером!
Даже обычно недовольные титьки не могли не вызвать возражений против поведения капитана.
- Ты что, вообще ебанутый? Нельзя бить беременную женщину электрошокером в живот!
Широко раскрытые глаза Стрейкера метнулись к очень одаренной девушке.
- Мне неприятно говорить тебе это, Мисси, но я только что это сделал! - А потом он снова прицелился и выстрелил.
Ждац!
Всадил два дротика в большой живот заключенной.
Я не считаю, что стоит описывать эффект, поскольку это было бы просто «переосмыслением» опыта Йети и излишним использованием пространства.
По какой-то причине Райанс до сих пор не засунул свой член обратно в штаны. Точно так же он был недоволен своим выводом о том, что старый капитан Стрейкер окончательно сошел с ума.
Затем:
«А почему бы и нет?» - Сказал себе Стрейкер со смехом и нажал кнопку реактивации справа от оружия, которая послала еще 50 000 вольт в живот каждой заключенной. Теперь две заключенных истошно конвульсировали с застывшими гримасами ужаса и боли на лице, от их душераздирающего мычания у Райанса к его превеликой досаде пропала эрекция.
- Черт возьми, капитан! Ты что, спятил? У них сейчас выкидыши будут!
- Что это ещё за дерьмо такое?
- Да родят они прямо здесь! - Рявкнул Райанс, перекрывая крики и треск. - Здесь повсюду будут зародыши, плацента и дерьмо!
После следующих пяти секунд стоны Сиськи и Йети затихли, но их сильные конвульсии продолжались в том, что было — я с сожалением должен сказать – развлекательным зрелищем, спровоцированным способностью тазера разрушать центральную нервную систему через то, что известно как «психомоторное возбуждение». У бедной Йети грудь болталась, как будто она сидела на отбойном молотке. Возможно, уместно упомянуть (или, возможно, нет), что резкий удар током обеих женщин вызвал обильную утечку из их молочных грудей. Это создало интересный эффект.
Капитан действительно, казалось, был сейчас в психическом состоянии. Он сделал несколько шагов в сторону Глотки и как будто вообще не слышал слов Райанса, а потом сказал:
- Я всегда верил в честную игру и равные возможности. Так что, думаю, будет только справедливо, если я тоже всажу тебе электрошокер в живот, - он поднял устройство перед перепуганной девушкой. - Было бы неправильно, если бы эти двое получили все удовольствие, а ты нет.
Теперь имейте в виду, что узлы тазера, погруженные в животы Сиськи и Йети, остались подключенными к их проводам, и вы должны понять, что Стрейкер размахивал тем, что называется Taser X3, который вмещал не один, не два, а, да, три патрона для дротиков все в одном блоке. Иными словами, одновременно могут быть подвергнуты пыткам три человека — все во имя, разумеется, законности и порядка.
Глотка вздрогнула в своем кресле, когда добрый капитан сжал ее грудь пару раз (а может, и три), а затем натянул оранжевое платье на вздувшийся белый живот.
- Я бы не хотел, чтобы ты чувствовала себя обделенной, - усмехнулся Стрейкер и направил тазер в упор.
Заключенная непроизвольно обмочилась и едва слышно всхлипнула:
- Пожалуйста, мистер капитан, пожалуйста, не бейте меня электрошокером. Черт! Все, что я сделала, это украла банку венских сосисок в Dollar General, а потом копы подбросили мне наркоту...
- Позорище... - Сказал капитан и сплюнул на пол.
И вот что произошло дальше…
Мы остановимся здесь на минутку. Великий кинорежиссер Альфред Хичкок однажды очень глубоко объяснил важность различия между «шоком» и «неизвестностью». Два человека сидят за столом и разговаривают. Бомба под столом взрывается без всякого предзнаменования, и аудитория потрясена этим, но мгновение спустя это потрясение уже не будет иметь никакого значения. Однако, когда режиссер сначала показывает бомбу и дает зрителям узнать, что она есть, тогда создается напряженность, и эта напряженность придает более интересный опыт фильма. Другими словами, тратить время на создание саспенса – это правильный способ рассказать историю, в то время как прибегать просто к неподготовленному шоку – это неправильный способ; действительно дешевый способ. Поэтому мы будем использовать дешевый способ в этом конкретном случае.
В долю секунды все вокруг дернулось, женщины-заключенные закричали, а Стрейкер с Райансом рухнули на землю, когда автобус со страшным грохотом опрокинулся набок!
Правая сторона автобуса теперь была потолком, и с этого потолка свисали все трое наших мрачных заключенных, подвешенные на цепях, прикованных к рукам, и все они, понятно, кричали. Райанс приземлился на сиденье с левой стороны автобуса и пострадал от удара по голове и нарушения ориентации. Его пенис все еще был снаружи, кстати, и учитывая положение, в котором он находился (на спине и со сложенными ногами), и учитывая тот факт, что это был пенис большего, чем средний размер... «головка» была у него во рту.
- Что это было, черт возьми! - завопил капитан Стрейкер, теперь уже свернувшийся на левом сиденье. - Ты припарковался на гребаных железнодорожных путях, Райанс, ты что, дебил!?
Но там не было ни железнодорожных путей, ни пересекающихся дорог, так что же все-таки произошло? Райанс собрался с мыслями, неловко встал и огляделся. Трое заключенных продолжали кричать от ужаса, повиснув на своих правых руках, брыкаясь и размахивая ногами в воздухе. Райанс подумал о беременной пиньяте. Он попытался шагнуть к передней части автобуса, чтобы добраться до радио, и ему пришлось оттолкнуть каждую девушку в сторону, чтобы сделать это (как будто они были говяжьими боками, которыми, в некотором роде, они и были), но прежде чем он добрался до передней части…
Он остановился и уставился.
- Чё за...
Если бы у него было время для дальнейших размышлений, он бы подумал, что это галлюцинация, вызванная ударом по голове, но, увы, на это у него не было времени, потому что «существо», которое он увидел, стояло на коленях перед теперь уже перпендикулярным лобовым стеклом, и, казалось, оно изучало внутренности автобуса одним глазом размером почти с крокетный мяч, а другим – с мрамор. Что бы это ни было, его голова была огромной, кособокой и лысой, и на нем не было никакой одежды. Оно, казалось, всё сгорбилось, когда заглянуло внутрь, все сгорбленные мышцы и странная бледная кожа с печёночными пятнами или чем-то в этом роде. Кроме того — и даже более примечательно, чем тот факт, что существо должно было быть по меньшей мере восьми футов ростом, когда стояло вертикально — между его ногами был большой рулон чего-то, похожего на свернутую трубочку испорченного теста, шириной с толстый конец бейсбольной биты. Это... что... пенис?
Лобовое стекло лопнуло от толчка руки монстра; посыпался дождь из стекла. Будучи всегда блюстителем закона и порядка, сержант Райанс (несмотря на то, что только что испражнился в штаны) нажал на кнопку большого пальца кобуры, выдернул свой девятимиллиметровый пистолет и три раза дважды нажал на центр масс этой штуки.
Если это не поможет, то ничего не поможет, подумал Райанс с некоторой гордостью, но, к сожалению, ему это не помогло. Райанс видел, как приклады его пуль с полыми наконечниками торчат из массивных грудных мышц существа.
Затем его столь же массивная рука метнулась вперед в нелепом стремлении, схватила Райанса за шею и потянула вперед. Кричать было некогда. Если вы можете представить себе Райанса в виде листа бумаги, то это в значительной степени то, как он был свернут в чудовищных руках этого бесчеловечного существа. Конечно, Райанс не шуршал, как бумага, но он хрустел, так как большинство его костей были переломаны.
И если вам интересно.
Да. В момент смерти сержанта Райанса его пенис все еще был на месте, и когда его противник заметил это, он сразу же оторвал его с мошонкой и проглотил всё целиком.
Почему бы и нет?
Теперь пришла очередь Стрейкера сделать шаг вперед. В этом новом психотическом состоянии он на удивление не испытывал страха оказаться запертым в тюремном автобусе с голым вонючим монстром, который был настолько велик, что не мог встать во весь рост в нём.
- Кем бы ты ни был, - заорал капитан, - сегодня ты выбрал не того парня, я тебя сейчас так в сраку отпялю, что ты охуеешь, гнида!
Если вы помните, у Стрейкера все еще был один неизрасходованный патрон в его тазере, и он целился в... это существо. Помните также, что первые два набора дротиков все еще были соединены своими проводами с раздутыми животами теперь болтающейся и травмированной Йети и Сиськи, и Стрейкер нажал кнопку реактивации, чтобы убедиться, что все по-прежнему в рабочем порядке. Под электрическое потрескивание обе несчастные юные леди переворачивались и шлепались о концы своих цепей, обе истошно кричали, обмочились, обосрались и облевались в уникально весёлом зрелище.
Когда пятисекундная разрядка закончилась, Стрейкер улыбнулся своему посетителю.
- Видишь, ублюдок? Вот что я сделаю с тобой примерно через две секунды. - Он одобрительно посмотрел на громоздкое желтое нелетальное оружие (нелетальное, утверждали власти, все же электрошокеры на сегодняшний день убили по меньшей мере сорок девять человек – в основном криминальных подонков, но все же… пара неудачников сковырнулись из-за присутсвия кардиостимуляторов в теле).
Обоснованность его угрозы была сомнительной (как мы все разумно понимаем, но капитан Стрейкер выстроил две красные лазерные точки на своей цели и…
Ждац!
Верхний дротик застрял в свернутой плоти между массивными ногами нарушителя, в то время как второй погрузился прямо в один из комков размером с авокадо (предположительно, яички существа) чуть ниже этой области.
- Я ему в хуй попал. - Обрадовался Стрейкер.
И пятисекундный разряд в 50 000 вольт загудел прямо в «мясо с картошкой», так сказать.
Ну, это, возможно, «разожгло» существо немного, но не так, как надеялся капитан Стрейкер. Дряблый отросток плоти, принявший первый удар, вскочил до полной эрекции – по меньшей мере полтора фута в длину, с темными жилами, жирными, как кровососы, пульсирующими под пятнистой, желтой кожей пениса. Если существо и могло улыбаться, то улыбалось, по крайней мере, делало какие-то мимические жесты, чтобы выразить удовольствие от всего этого электричества, бьющего в самые напряженные части его тела.
На финише пятисекундного заряда (как вы, возможно, уже догадались) последовал оргазм, одна струя спермы за другой выкачивалась из этой нечеловечески большой эрекции. Один рывок попал Стрейкеру в грудь, так велика была его дальность, а другой – да, всё верно! - ударил его по лицу. Ошеломленный и весь в сперме, Стрейкер выхватил свой Глок, но... недостаточно быстро.
Капитан был сбит с ног сразу же, как толстый, одетый в форму кегельбан, когда монстр бросил скомканное и лишенное пениса мертвое тело Райанса на него с силой, скажем, 100 миль в час.
Бах!
Офицер по задержанию был сложен на одном из сидений, и было слышно, как треснули его кости. Ему очень повезло бы сломать спину или шею, но, к его несчастью, он сломал только тазобедренную кость. Стрейкер проревел нечленораздельные слова вроде «Аррг!», и «Бляд!», и «Я мамку твою ебал, дерьмо собачье!»
Хорошо сказано!
Существо, монстр, тролль, демон, кем бы оно ни было, наклонилось вперед в позе острого любопытства. Затем он стянул с капитана Стрейкера штаны…
К этому времени большая часть превосходящих мозговых функций Толстолоба вернулась со всем тем серым веществом, которое выросло внутри его черепа; фактически часть этой ткани даже вышла из большой дыры в задней части черепа. Теперь он мог вспомнить все, и ему пришло в голову, что теперь он обладал еще большей осознанностью, интуицией, интеллектом, большим, чем у него когда-либо было.
Ну, позвольте мне уточнить. Например, со всем тем, что теперь знал Толстолоб, он не знал, что такое пробоотборник Уитмена, но если бы знал, то именно так и расценил бы этот маленький серый автобус. Он весело проводил время, и еще веселее оно будет в следующие минуты.
Интуиция, да, и простое наблюдение сделали функцию забавно выглядящего пистолета (тазера) более чем простой. Видите ли, толстый офицер по задержанию явно носил на поясе второе такое оружие, и монстр в следующий миг ретировался. Он трижды нажал на спусковой крючок…
Ждац! Бам! Хрясь!
… и всадил три комплекта электрифицированных дротиков в обнаженные гениталии толстяка. Толстолоба, наблюдающего за тем, как человек бьется в конвульсиях, и слушающего его мучительные крики, можно сравнить с увлечением пятилетнего мальчика, наблюдающего с широко раскрытыми глазами, как его первый электропоезд мчится по рельсам. После первых пяти секунд Толстолоб, естественно, нажал кнопку реактивации для дальнейшего развлечения, и это он сделал несколько раз, пока батарея устройства не разрядилась. Добавим также, что капитан Стрейкер отключился во время последнего разряда электрошокера.
Если бы Толстолоб был знаком с английским языком, он, вероятно, прочитал бы что-то вроде: «ВНИМАНИЕ!»или «аккуратно-о!»
Ах, но остался тот первый трехзарядный электрошокер. Толстолоб выдернул пару дротиков из собственных гениталий, затем повернулся лицом к двум женщинам, в животы которых были ловко воткнуты остальные дротики. Обе женщины, конечно, все еще болтались в металлических оковах на запястьях, а одна — самая красивая из них — казалось, была без сознания. Другая – та, что покрупнее, - повисла на цепочке, уставившись на громилу кровоточащими глазами.
- О, черт, - проворчала она. - Какой поганый день…
Это не могло быть более верно для обеих молодых леди, и Толстолоб не видел никакой веской причины, по которой день не должен был стать еще более поганым для них. Он поднял свой первый электрошокер и – вы будете шокированы, услышав это? — он нажал кнопку реактивации и на этом тоже, и продолжал делать это до тех пор, пока оружие не было полностью истощено. Лишние слова не нужно тратить ни на звуки, издаваемые заключенными, ни на подробности их предсмертных мук. В конце концов, у обеих женщин случились выкидыши. Сначала младенцы болтались у своих матерей на пуповинах, а потом…
Хлоп!
… они выпали полностью вместе с плацентами (или это, может быть, планценти? Нет, я не вижу, благодаря этому изобретению называется spellchecker). Это был тот самый блестящий кровавый беспорядок, который постулировал сержант Райанс, и я не стану обременять читателя подробностями, описывающими, как именно эти бедные зародыши и плаценты оказались в желудке Толстолоба. Но, как и в случае с теми, кто съедает много еды, Толстолобу было нужно чем-то запить все эти вкусности.
Были ли эти две девушки уже мертвы или нет, не имело особого значения; Толстолоб не слишком привередничал в таких вещах. По одному соску за раз, его сверхчеловеческое всасывание истощало молочные железы обеих женщин со скоростью около секунды на титьку, и эти большие хлюпающие молоком гудки были мертвенно пусты и сухи. Он оглядел тесную каюту и оценил свою работу: живот полон, член обмяк и все еще гудит от этого огромного кончуна, все мертвы или скоро будут мертвы. Пробоотборник Уитмена действительно был готов.
Или... так оно и было?
Он повернулся на своих чудовищных коленях (немного раздраженный тем, что не может встать в этом опрокинутом металлическом ящике). Что-то клюнуло его, мысль или чувство, но что?
Кто же знал? Может, у него была клаустрофобия.
Но, о чудо, осталось одно лакомство – наименее заметное из трех повешенных женщин. Толстолоб почти не замечал ее, но теперь он осознал, насколько она уникальна по сравнению с двумя другими. Она была самым худым маленьким существом, но эта худоба визуально сталкивалась с большим гигантским бумажно-белым животом, выпирающим из ее худого тела. Она, вероятно, была лучшая конфета во всей этой коробке. Внутри этого бледного маленького существа был младенец, трепещущий от свежей крови и плоти, и он, несомненно, почувствовал бы вкус амброзии; это было бы похоже на разницу между куриной печенью и жареной на масле печенью Тулузских гусей, которых насильно кормили (не то чтобы Толстолоб знал, что это такое! Это сравнение – всего лишь еще один печальный пример снисходительности недисциплинированного романиста).
А вот еще один. Когда Толстолоб раскрыл свою огромную желтоватую руку с толстыми зеленовато-коричневыми венами, пульсирующими под кожей, он мог фактически ладонью обхватить весь живот, как, скажем, Леброн Джеймс мог бы обхватить чёртов баскетбольный мяч, и я должен добавить, что живот обезумевшей девушки был даже больше, чем обычный баскетбольный мячик. Если бы Толстолоб сжал эту восхитительную выпуклость, он знал, что восхитительный, очень свежий ребенок внутри выплеснется прямо вместе со всеми другими крутыми вещами. Можно даже сказать, что немного обожания присутствовало в том, как он ласкал живот.
Испуганные и ошеломленные глаза девушки встретились с его глазами, и она захныкала:
- Не ешь моего ребенка. Черт, клянусь, меня бы здесь даже не было, если бы меня не обрюхатил какой-то Джон, а потом я украла банку гребаных венских сосисок. Я умирала с голоду! Я имею в виду, ты когда-нибудь ел венские сосиски? Они на вкус как дерьмо. Их едят только бездомные! - А потом, как и следовало ожидать, она разразилась очередным приступом судорожных рыданий.
Недавно отросшим мозгом Толстолоб понимал суть языка, но он не знал, о чем, черт возьми, она говорит. Он хотел выбраться из этой консервной банки, у него были дела. Так что он выполз обратно из автобуса и, нет, он не съел ребенка – он был сыт – и он не убил девочку, потому что, ну, он думал, что она была довольно милой.
Выйдя наружу, он выпрямился во весь свой почти девятифутовый рост, рыгнул, посмотрел на небо с некоторым подобием удовлетворения и продолжил свой путь.
Из автобуса было слышно, как тощая девушка выпаливает:
- О, спасибо! Спасибо, мистер монстр! Да благословит Вас Бог!
Толстолоб услышал эти слова. Он замолчал, моргнул и продолжил свой путь. Он не знал, кто такой Бог, и не мог себе представить, почему кто-то, кого он не знал, захотел бы благословить его!
В самом начале перспектива найти могилу Эфриама Крафтера, казалось, существовала на очень низком уровне возможностей. Территория была дико заросшей, и даже на древнем огороженном кладбище было мало надгробий и не было никаких сводов, в основном просто каменные маркеры вровень с землей, чьи надписи были скрыты коричневыми сорняками.
- Это займет целую вечность, - сказал писатель. - Было бы неплохо вернуться в город и купить газонокосилку. Не могу прочитать ни одного из этих имен.
Большие сиськи Дон величественно выделялись под ее обтягивающей футболкой.
- Я бы не удивилась, если бы мой старый босс мистер Уинтер-Деймон похоронил Крафтера без маркера и прикарманил деньги.
Чисто по-американски, подумал писатель.
Лес, окружавший владения на вершине холма, шептался вокруг них от внезапного ветерка. Над головой среди пышных зеленых ветвей резвились птицы. Солнце уже садилось. В общем, это был прекрасный день, чтобы разорить могилу.
- Не думаю, что нам понадобится косилка, - сказал одетый в черное Кейс. Он стоял чуть в стороне от остальных, глядя вниз. - Я думаю, что это где-то здесь.
Дон тут же опустилась на колени.
- Маркера нет. С чего ты взял, что могила здесь?
Кейс пожал плечами.
- То же самое, что заставляет меня думать, что сегодня утром ты съела на завтрак два поп-пирога марки «доллар». С корицей, да?
Дон удивленно подняла голову.
- Откуда, черт возьми, ты знаешь?
Кейс поморщился.
- Сквернословие – это дьявольское пятно на всех языках. В этом нет необходимости. Все ругательства только вредят вашей дружбе с Богом.
Но все это писатель находил весьма любопытным и почему-то заслуживающим доверия.
- Значит, ты экстрасенс, - сказал он.
- Можно и так сказать, - сказал Кейс. - Второе зрение, неважно. Ничего страшного, просто маленький лакомый кусочек, который Бог бросил мне, когда я отдал ему свою жизнь. Вот почему я работаю на епархию. Я делаю себя полезным для них и для Бога.
- Еще один святой! - крикнула Сноуи в восторге. - Прямо как пастор Томми!
- Забавно, что вы упомянули его. Сегодня рано утром я зарегистрировался в местной гостинице и обнаружил, что пастор Игнатиус тоже остановился там.
- Должный Заход? - Спросила Дон.
- Да.
- Мы там работаем с мамой! - С некоторым рвением сказала Сноуи.
- Да, точно,- сказал Кейс, - теперь я вижу сходство, - что может означать сходство лиц или сходство в их потрясающих звездных кирпичных дерьмовых сиськах, или, конечно, альбинизм. - Вообще-то я пригласил сюда пастора, чтобы он помог мне разнюхать что да как здесь. Должен признаться, я был немного поражен его звездностью — он довольно знаменит.
Писатель и девушки предпочли не делать очевидное откровение относительно желатиновых червей и детского порно. Каким экстрасенсом может быть Кейс на самом деле?
- Ну, все эти разговоры о психических способностях меня очень заинтересовали, и я не могу придумать лучшего способа проверить это, чем этот... - он протянул Дон лопату. - Начинай копать, Дон. Если только ты не хочешь новую машину.
Дон нахмурилась, потом пожала плечами.
- Я копала могилы в Ираке, Афганистане и Сьерра-Леоне, так что, думаю, смогу выкопать одну и здесь. Но сегодня так чертовски жарко! - С этим признанием она снова сняла свою футболку, размахивая голыми маммарийскими красотками. Сноуи, разумеется, последовала её примеру, и писатель не нашел возражений. Сиськи никогда не стареют…
Но когда Дон подняла первую лопату земли, Кейс нахмурился.
- Я не понимаю, - сказал он писателю. - Мы не можем позволить женщине копать могилу. Неужели в мире не осталось рыцарства?
- Только не здесь. Одна вещь, которую моя старая жирная задница не делает сегодня, это выкапывание могил, - сказал ему писатель. - Дон все равно наказана, не так ли, Дон? За то, что говорила гадости Сноуи.
Кейс снял свою черную рубашку.
- Я бы с удовольствием покопал.
- Какой джентльмен! - Сказала Дон и протянула ему лопату, но потом остановилась, уставившись на него. - Что... что случилось?
Она имела в виду странное и откровенно очевидное лоскутное одеяло из шрамов на большей части голых рук и груди Кейса. Это было не совсем похоже на старые ожоги, но на что-то похуже.
- А, это, - сказал мужчина, мышцы его напряглись, когда он начал копать. - Короткая версия такова: до того, как Бог показал мне свет, я был отвратительным грешником, и я делал... ужасные вещи. Я пытаюсь искупить все это сейчас. Но тогда, лет десять назад или около того, я был покрыт татуировками, в основном тюремными татуировками. Единственное законное искусство – это искусство, которое восхваляет Бога, но, поверьте мне, эти татуировки этого не делали. Поэтому я их срезал. - Последнее предложение было добавлено как ни в чем не бывало. Потом он продолжил копать.
- Ух ты, - прошептала Дон. - Прям хардкор, ебать! Я вся мокрая!
Затем Сноуи вызвалась поделиться какой-то веселой и красноречивой информацией.
- Мне опять надо в туалет, я гребаная какающая машина! - Потом она побежала в лес, чтобы заняться своими делами.
Кейс продолжал копать в манере, которая казалась легкой; он уже углубился на фут. Он посмотрел на писателя, который вытягивал шею в попытке увидеть, как Сноуи опорожняет свой кишечник. Окей. Ну и что? Я немного извращенец. И она реализовала интересное разнообразие: вместо того, чтобы сесть на корточки со спущенными штанами, она легла на спину, подтянула брюки к лодыжкам и обняла колени, выпуская мочу вверх дугой, как фонтан воды со слишком большим давлением в линии, в то время как из её задницы вываливалось массой гавно, напоминающее недоваренное пюре.
О, но я снова обременяю вас образами, которые совершенно излишни! Назовите это снисхождением старого писателя…
- Кто-то однажды сказал мне, - начал Кейс, продолжая копать, - что могилы на самом деле были глубиной в четыре фута, а не в шесть.
- Это верно в большинстве случаев, - сказала Дон. Пот на ее обнаженной груди был почти ослепляющим зрелищем. - А гробы обычно имеют два фута в высоту, так что вам придется выкопать только около двух футов, чтобы добраться до верха, или немного меньше, если гроб находится внутри погребального вкладыша.
Следующий толчок лопаты подтвердил эти данные.
- Вот и вершина, - сказал Кейс. Он поскреб лезвием лопаты по изогнутому листу блестящего серого металла, и всего за несколько минут мужчина полностью откопал крышку.
- Я действительно впечатлен, сэр, - сказал писатель. - Не только благодаря эффективности ваших навыков рытья, но и благодаря вашим теперь уже несомненным психическим наклонностям.
- Это правда, - сказала Дон, широко раскрыв глаза. - Тело Эфраима Крафтера, похороненное двумя деревенщинами, которых мой босс нанял много лет назад.
Писатель уже собиралася задать вопрос, что делать дальше, но тут его прервала Сноуи, которая натянула штаны и топлес помчалась обратно к группе.
- Эй! Посмотрите, что я нашла!
В руке она держала какую-то прямоугольную доску. Она представила предмет остальным, держа его прямо под своей потрясающе великолепной грудью.
- Видите? Это же доска для Ви-Джи! Держу пари, эта та же самая, которую использовали Близнецы Кабблер, когда приехали сюда на Хэллоуин! Давайте используем её! Давайте зададим ей вопросы!
Дон ухмыльнулась.
- Сноуи, используй эту штуку, и завтра утром ты родишь пятьдесят фунтов сатанинского дерьма.
Сноуи губы сложились в вялое «о».
- О-о-о, да, думаю, ты права. Я бы не хотела ничего подобного…
- На твоем месте я бы это выбросил, - посоветовал Кейс. - Все эти вещи вызывают дьявола и приглашают нечестивость в жизнь тех, кто их использует.
Писатель не знал точно, как он относится к этой идее, но он не хотел, чтобы капитан Хауди отправился с ними домой позже.
- Давай забудем о спиритической доске и сосредоточимся на... Ну, я не знаю, на том, чем мы сейчас заняты.
- Да, - сказал Кейс. - Теперь, когда у нас есть гроб Крафтера, каков следующий шаг? Открыть его? И что потом?
Писатель почесал бороду.
- Можешь мне поверить, если это твой план - вытащить гроб из земли, то это будет нелегко, - сказала Дон. - Механизм замка, вероятно, заржавел, и корни, вероятно, вросли в коробку. Итак, что бы ты ни хотел сделать, мы должны сделать это в ближайшее время, потому что, в конце концов, сейчас день. Кто-нибудь может нас увидеть, например, полицейский, потому что машина припаркована у входа. И разве ты ничего не говорил о том, что пастор Томми тоже придет сюда? Что ты ему скажешь, когда он увидит, что ты выкопал чью-то могилу?
Это были превосходные вопросы, и писателю стало стыдно за то, что он не подумал о них раньше.
Но разве вы не знаете этого?
В этот момент у него зазвонил мобильник – это было текстовое сообщение.
- Кто бы это мог быть? - сказал он и извлек отвратительно дорогое устройство, которое ненавидел. Текстовый журнал не читал номера. -Ничего удивительного, - сказал писатель скорее самому себе. - Это мой двойник.
- Что? - Спросил Кейс.
- Неважно.
Текстовое сообщение гласило: «Пусть эти две девицы используют доску», но когда он ответил: «Почему?», появилось уведомление о неудачной доставке.
- Дон, Сноуи, пожалуйста, не спрашивайте, почему, - приказал писатель. -Но это будет стоить вашего времени, чтобы использовать эту доску для спиритических сеансов.
- Хуй тебе! - Сказал Сноуи, в то время как Дон ответила одновременно:
- Ни хрена себе!
- Что все это значит? - Спросил Кейс, опираясь на лопату, его покрытые шрамами руки и грудь блестели от пота. - Двойник?
- Ты не поверишь, если я тебе расскажу, я и сам не уверен, что верю. И, Дон, пожалуйста, не создавай трудностей. Пятьсот долларов для вас обеих.
Дон ответила:
- Ни хрена... пятьсот? Я в деле.
- Но здесь нет той штуковины, которую используют, - заметила Сноуи.
- Я считаю, что она называется планшеткой, - сказал писатель, - но правильное отношение, я думаю, является самым важным компонентом. Монеты, например, должно хватить? - Он протянул Сноуи четвертак.
- Только позвольте заметить, что я настоятельно не советую этого делать, - сказал Кейс. - Для меня это не имеет значения, потому что я защищен. Но я не знаю, как вы, ребята.
-Что значит «защищен»?
- Я защищен Богом, Отцом всемогущим, - спокойно сказал Кейс. - Ничто, сотворенное с этой доски, не может причинить мне вреда. Надеюсь, то же самое относится и к вам, но... - он пожал плечами.
Но ни Дон, ни Сноуи не слышали этого совета, по пятистам причинам каждая. Через несколько секунд обе юные леди — если их можно так назвать – сидели рядом с раскопанной могилой, доской между ними, один палец каждой из их рук слегка касался четвертака, и ... сиськи тоже. Это было любопытное зрелище, о котором писатель никогда не слышал ранее: сеанс спиритического сеанса топлесс.
- Я вырою выемку с этой стороны, чтобы поднять край крышки, - сообщил Кейс и снова начал копать. - Но я сомневаюсь, что мы сможем открыть крышку этой лопатой. Посмотри, не найдешь ли ты батончик для ворон, или что-нибудь в этом роде, или, может быть, молоток.
Писатель кивнул, наполовину бегом возвращаясь в дом (наполовину – это было все, на что он был способен). Он обыскал все «сверху-донизу», так, по-моему, правильно говорят, но, как и следовало ожидать в таком доме, никаких молотков, решеток для ворон и тому подобного не нашел. Тем не менее, он обнаружил сервиз из стерлингового серебра, украшенный красивой работой со свитками и отпечатанный маркером PAUL REVERE & SONS, 1791.
Он взвесил его в руке – крепкий, хорошо сделанный инструмент. Каким бы бесценным оно ни было, он считал, что ему, скорее всего, удастся взломать замок шкатулки Крафтера. Но когда он вернулся к очень неприятной сцене снаружи…
О, боже. Что же теперь делать-то?
Дон и Сноуи, все еще сидевшие на земле лицом друг к другу, казалось... рычали друг на друга. Как ни банально это звучит, они обе обнажили зубы, которые казались чем угодно, только не их обычными зубами, но вместо этого были крошечными зеленовато-белыми предметами, заостренными, как будто заточенными. Кроме того, их шеи были болезненно вытянуты, показывая толстые синие вены, в то время как их широко открытые глаза не показывали ни намека на зрачки или радужку, только белки.
- Что это, черт возьми? - крикнул писатель.
- Я же сказал им не валять дурака с этой штукой! - Крикнул в ответ Кейс.
Над головой громыхал гром, несмотря на полное отсутствие облаков, и казалось, что из-под земли доносится грохот. В промежутках между грохотом раздавалось мрачное бормотание, которое поражало своей жуткой манерой речи.
- Они обе одержимы! – Констатировал Кейс очевидное.
Потрясающие обнаженные груди каждой женщины начали дрожать, и теперь их глаза стали черные. Приставучие слова из-под земли раздавались громче и настойчивее, что-то вроде:
- Глуб НБ нуб грлм наббл э эм нурлетитеп, - а затем Дон рявкнула более знакомые слова:
- Negotium perambulans in tenebris, - и, наконец, Сноуи вырвало огромной струёй шипящей и исходящей паром рвоты, а затем…
- Горе-Доббин! - воскликнул писатель.
Сноуи выплеснула очередной заряд вонючей желчи совершенно прямой струей прямо в рычащее лицо Дон, которая затем ответила тем же и…
- Э-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р!
Прошло несколько секунд молчания, затем писатель посмотрел на Кейса, и тот заметил.
- Ух ты, верно, - сказал он. - Эти девушки были одержимы.
- Очевидно, так, - ответил писатель.
- И это твоя вина.
Писатель нахмурился, собираясь возразить, но потом просто сказал:
Обе женщины теперь лежали без сознания отдельными кучами по обе стороны от залитой рвотой доски. Кейс встал перед ними, поднял над головой маленькую карманную Библию и сказал:
- Боже, именем твоим спаси нас и могуществом твоим защити это дело и услышь мою молитву, прошу тебя, внемли словам уст моих, Господи.- Теперь он посмотрел на двух неподвижных девушек. - Нечистые духи, внимайте моим словам и отойдите от этих двух слуг Небесного Отца, во имя Бога Отца и его единственного сына, нашего Спасителя Иисуса Христа праведного, и Святого Духа, я повелеваю вам, уходите.
Когда было произнесено последнее слово, обе девушки вздрогнули, вскрикнули, а затем резко выпрямились в траве, сбитые с толку.
- Неужели? - спросил писатель. - Экзорцизм – так просто?
- Большую часть времени, конечно, потому что большую часть времени демонические духи являются мелкими болванами, как эти здесь. Люцифер спасает больших папаш для людей гораздо более важных, чем мы. Для него мы мелкая сошка.
- Что за черт! - Закричала Дон, и тут вмешалась Сноуи, - что, черт возьми, случилось? Мы покрыты блевотиной!
- Короче говоря, - сказал писатель, - доска для Квиджи вызвала двух демонических духов, которые овладели вами, заставили вас блевать друг на друга, а затем Кейс провел экзорцизм и отчистил вас от скверны.
Женщины смотрели друг на друга, с открытыми ртами (и обнаженными грудями).
- Я был склонен полагать, что совет может пролить свет на то, что именно мы должны сделать с телом Крафтера теперь, когда оно было эксгумировано, но боюсь, ничего подобного не произошло. А теперь сделайте нам всем одолжение, идите в дом и смойте с себя эту блевотину. Посмотрите, как работает душ. - Писатель шмыгнул носом. - Пахнет ужасно... как желудочная кислота и Поп-тартс.
Отвращение наконец-то пришло; Сноуи и Дон ворвались в дом, как большегрудые сумасшедшие.
- Не совсем уверен, что делать дальше, - заметил кейс. - Но…
- Трещина!
Кейс вставил бесценный пирог-сервиз под край крышки гроба, рывком поднял ее вверх, и крышка распахнулась.
- Дон сказала, что тело Крафтера было забальзамировано ее боссом, - внес свою лепту писатель, - и я не знаю, означает ли это, что токсичные газы могут накапливаться после всего этого времени. Поэтому... будь осторожен.
Кейс пожал плечами.
- Если я помру от ядовитых газов в гробу, то это Божья воля... я думаю. - Он снова наклонился и поднял крышку гроба. Петли чудесно заскрипели, что послужило подходящим украшением для мероприятия.
Ничего похожего на ядовитые газы видно не было; на самом деле писатель вообще не замечал запаха, ни хорошего, ни плохого. И все же он должен был признать, что когда он обошел вокруг другой стороны раскопанной могилы, то сделал это с большим трепетом.
Даже забальзамированный, как будет выглядеть труп после стольких лет погребения?
Писатель огляделся по сторонам…
- Выглядит отлично, - заметил Кейс. - За исключением цвета лица.
Теперь писатель видел, что это была точная оценка. Если бы изображение было черно-белым, а не «живым», то это был бы хорошо одетый пожилой человек с седым лицом и длинными волосами, лежащий во сне.
- Хорошо сохранился, - сказал Кейс.
- Армани, я полагаю, но темно-бордовый галстук явно не к месту.
- И цвет кожи, конечно. Похоже на... что это за сыр? Мюнстер?
- Ага. С этими маленькими трещинками в нем.
Но теперь оба почесали затылки. Они сделали то, что намеревались сделать: эксгумировали тело Крафтера.
- Как ты думаешь, что нам теперь делать? - Задал вопрос Кейс.
Писатель почувствовал себя обманутым.
- Ну, у меня был, скажем так, компетентный орган, что спиритическая доска ответит на этот вопрос, но мы оба видели, что из этого вышло.
- Подожди, - произнес Кейс. Он как-то странно оглянулся на изрытую рвотой доску в траве.
- Ты... видишь это?
Писатель оглянулся, собираясь ответить отрицательно, но тут по его спине пробежал неподдельный холодок.
Какая-то... аномальная активность, казалось, происходила на поверхности покрытой рвотой спиритической доски…
- Что это такое? - сказал один из них или оба.
Чтобы дать читателю наглядное представление о том, что должно быть понято, требуется перо Шекспира или Диккенса, а у этого автора — поверьте мне — такого пера нет. Но я сделаю все, что смогу.
Представьте себе, если хотите, стандартную спиритическую доску марки Hasbro, но такую, которая почти полностью покрыта бледной, плохо окрашенной рвотой (желчью, в основном, с небольшим количеством «кусков пирога»). Теперь, построив в уме эту неправдоподобную картину, я прошу вас дополнительно представить себе, что перед доской сидит невидимый человек и столь же невидимым указательным пальцем спокойно и целенаправленно рисует круги на блевотине.
Вы следите за мной до сих пор?
Как только обоим мужчинам пришло в голову, что происходит, человек, известный как писатель, произнес грубое «Святой вечно живущий трах», и черный человек нахмурился от безрассудного злоупотребления нашим замечательным английским языком.
- Ты же видишь это, да? - сказал Кейс.
- Черт возьми, да, - ответил писатель.
Агент, используя этот невидимый палец, сделал четыре круга на скользкой доске и остановился. Ни одному из зрителей не нужно было сильно щуриться, чтобы увидеть, что следы пальцев окружили пять букв алфавита на поверхности доски. Письмо было таким:
П.И.С.Н.А.
Неужели это обстоятельство вдруг стало и сверхъестественной версией эрудита?
- Поправьте меня, если я ошибаюсь, - сказал писатель, - но есть только одно слово, которое можно составить из этих букв.
- Спина.
Интересная головоломка.
- Но в каком контексте? Может, это значит, что мы должны вернуться в дом?
Кейс зажмурился.
- Нет-нет. - Он подошел к окоченевшему трупу Крафтера в открытом гробу. - Меня просто тряхнуло, как тогда, когда мы искали могилу. Я думаю, это значит, что на спине Крафтера что-то есть.
Писатель обдумал эту перспективу. Я рад, что на доске не было заклинания backSIDE…
- В течение тысяч лет, - объяснил Кейс, - некроманты и колдуньи заботились о том, чтобы их хоронили с чем-то оккультным: с письменами, зельем, амулетом, чем угодно. Что-то, что можно будет найти позже, особенно тем, кто знал, как это искать. Некоторые из колдуний Лудуна проглотили запечатанные флаконы с ядом, прежде чем их повесили, и позже эти флаконы были возвращены их учениками и использованы против их преследователей. Кроме того, настойки и порошки для нанесения проклятий и просто невезения, мощные сигиллы, которые вызывают дьяволов, и тому подобное. Карты были также любимой вещью, чтобы быть похороненным на или в ведьмах и колдунах.
В этот момент кейс наклонился к краю могилы и с удивительной ловкостью легким движением перевернул труп Крафтера и без малейшего колебания опустился на корточки прямо в могилу. Он поднял воротник Крафтера и одним из этих нелегальных «щелкающих» карманных ножей разрезал пиджак и рубашку прямо посередине спины.
- А за занавесом номер один... - сказал писатель, но на самом деле это было совсем не смешно.
Кейс раздвинул ткань на спине Крафтера, действительно, как две занавески. И что же обнаружилось на дрянной коже спины мертвеца?
- Наверно, какая-то татуировка, - предположил писатель.
Да, но грубо выполненная и явно не работа Грозного художника. Больше похоже на работу карандашом ребенка. По обе стороны рисунка располагались неровные колонки слов. То, что изображено на этом рисунке, можно описать на мгновение. Слова, однако, следует отметить немедленно.
Это были слова, которые, казалось, не были написаны ни на одном языке, который писатель когда-либо видел.
Или…
Неужели он?
Затем фамильярность ударила его «по голове», как, я полагаю, говорится, и Кейс, казалось, был тронут некоторой фамильярностью. Он сказал:
- Это похоже на часть Вой...
- Рукопись Войнича середины 1400-х годов, - закончил писатель. - Единственная книга на земле, которую нельзя прочесть, потому что она написана на неизвестном языке.
Кейс искоса взглянул на него.
- Вы знаете о Войниче?
- Да, очень хочу, и, если вы позволите, я объясню подробнее. - Здесь писатель поспешно покинул сцену, вернулся в дом и вытащил страницу Войнича (страница 238), которую он обнаружил — вместе с револьвером Уэбли и рукой славы — когда он впервые порылся под сиденьем Эль Камино. Меньше чем через минуту он вернулся к месту вскрытой могилы, после чего передал сверхредкий лист пергамента одетому в черное человеку, глаза которого тут же расширились от нескрываемого недоверия.
- Откуда у тебя это? Оно бесценно!
Писатель пожал плечами.
- Я нашел её под сиденьем своей машины. Я полагаю, что она была украдена из дома Крафтера более двадцати лет назад двумя местными негодяями, а именно Дикки Кодиллом и Болзом Коннером. А также, возможно, третьим лицом, которым... скорее всего, был я сам.
Кейс бросил на него испуганный взгляд.
- Повтори еще раз?
- У меня был катастрофический случай амнезии, - довольно мрачно сказал писатель. - Я был в Люнтвилле больше двадцати лет назад, и я почти уверен, что был в этом доме, но я ничего не помню. - Он вздохнул. - Долгая история, не имеет значения. Но, да, я уверен, что это оригинальная страница Войнича, добытая каким-то образом Эфраимом Крафтером для того, что могло быть только оккультными целями.
Кейс изучил листок.
- Это из одной из секций врат; большой лист пергамента был сложен вдвое, создавая фактически четыре страницы с каждой стороны, затем весь врат был помещен в саму книгу.
- А эксперты говорят, что за столетия было украдено не менее тридцати страниц, - добавил писатель.
Кейс оказался в легком шоке.
- Я знаю, - сглотнул он, - и эта одна из них.
- Оригинал рукописи сейчас находится в Йеле, и она полностью оцифрована. Может быть, мы могли бы выйти в интернет и выяснить, что на других страницах…
В глазах Кейса внезапно вспыхнуло возбуждение.
- Я... не думаю, что мы должны…
Они оба посмотрели на «татуировку» на спине трупа. Оба мужчины опустились на одно колено, причем писатель сделал это с гораздо большим трудом, чем его напарник, а затем сказал:
Словесное дело иногда может быть неприятной деятельностью, особенно когда автор должен описать ситуацию «картина в картине»: персонажи смотрят на картину, рисунок, гравюру, что у вас есть, и читатель должен верить тому, что автор говорит им, что они видят. Они смотрят, в данном случае, на старый лист пергамента с рисунком на нем, а затем на рисунок на спине мертвеца. Описывая это последовательным образом, и таким образом, что заставляет читателя видеть то, что видят персонажи...ьиногда может стать довольно запутанным; отсюда и замысловатый абзац, который я только что написал. Однако данный автор - не обычный писатель, и он сделает все, что в его силах, чтобы таковым и оставаться.
Верхняя половина пергаментного листа писателя (если вы можете мысленно вернуться к первой части этой неуклюже исполненной саги) была заполнена неровным блоком неразборчивого почерка. Но в нижней половине листа был рисунок, причем довольно странный: обнаженные женские фигуры, очевидно, на третьем месяце беременности, по колено в луже какой-то зеленой жидкости. Все изображенные женщины смотрят налево от страницы (действительно, почти так, как будто они смотрят на что-то на предыдущей странице, странице, которой у них не было).
Кроме того, с левой стороны бассейна змеится трубка (или это может быть шланг?) который простирается за пределы страницы.
Наш главный герой, писатель, держал этот лист пергамента непосредственно рядом с «татуировкой» на забальзамированной спине Крафтера. Как вы, вероятно, уже догадались, «трубка», ведущая из зеленого бассейна на пергаменте, казалось, соединялась в точных пропорциях с идентичной трубкой, нарисованной на спине старого колдуна. Другими словами, пергаментная иллюстрация и иллюстрация на спине Крафтера были частью одной и той же картины.
Подождите минутку! Я только что слышал, как читатель прокричал: «Скука! И что, черт возьми, такое пергамент?» А я действительно так думаю. Пергамент, мой друг, это телячья или свиная кожа, специально обработанная для написания материала, исторического посредника между папирусом и бумагой. Что касается того, что эта книга кажется вам скучной, я только могу предположить, что вы придирчивый ханжа и зажравшийся говноед, которому очень трудно угодить!
Итак, на чем я остановился? Да! Вам интересно, что изображено на стилистически идентичной иллюстрации на спине мистера мёртвого Крафтера, в общем, продолжим.
Еще одна грубо нарисованная фигура стояла в середине страницы, на этот раз самец, рогатый демон с когтистыми руками и ногами, зубчатым хвостом и клыкастой ухмылкой; очевидно, он тоже испытывал какое-то либидозное возбуждение, потому что из вершины его мускулистых ног торчала отвратительная эрекция довольно большой длины. Это ужасное изображение, казалось, было как дома в таком томе, но еще более странным и, возможно, еще более ужасным было то, что, несомненно, выходило из демонического пениса: шланг или трубка какого-то вида. Он был зеленым и змеился от эрекции, перемещаясь от страницы, где он соединялся точно с трубкой на другой странице, физической странице пергамента писателя, и заканчивался в зеленой луже обнаженных женщин, которые смотрели налево.
Взгляд писателя, казалось, затуманился, когда он рассматривал абсурдное произведение искусства.
- Скажи мне, правильно ли я все понял. То, что мы имеем здесь, это дьявол с трубкой, подключенной к его стояку, и трубка опорожняется в бассейн плохо нарисованных голых беременных женщин. Так вот что это такое?
- Да, - сказал Кейс. - По-моему, похоже на то.
- И что это должно означать? Это аллегория? Это какая-то оккультная символика? Дьявол раздает свое семя женщинам мира?
Кейс нахмурился.
- Я не знаю, что это значит. Скорее всего, ничего, и, вероятно, это просто какой-то извращенный рисунок 15-го века. Меня гораздо больше интересует то, что находится на остальной части страницы. Выглядит знакомо, не так ли?
Писатель, не всегда был самым наблюдательным человеком, и сейчас он уставился Крафтеру на спину. Там в грубом стиле художника были изображены несколько арочных дверных проемов, сделанных из кирпича или камня. Другая голая беременная женщина указывала на дверь слева. Эта дверь была закрыта и явно сделана из деревянных досок. Из центральной доски торчало что-то похожее на окровавленный шип, а на острие было насажено что-то похожее на человеческое сердце, но мастерство художника было настолько дилетантским, что он не мог быть уверен в этом точно. Но рядом с ней было еще пять дверей, и все они были открыты, и на них виднелись языки пламени.
Писатель посмотрел еще мгновение, и сказал:
- Срань господня! Это похоже на дверные проемы в подвале Крафтера!
- Ага, траверсионные уздечки, и их шесть, точно так же, как их шесть здесь, на этом паршивом рисунке. - Кейс посмотрел на писателя. - Мы должны изучить это более тщательно... в подвале.
Перспектива возвращения в подвал — теперь уже — не была той, которую писатель предвкушал с каким-либо энтузиазмом. Но это то, что я здесь делаю. У меня такое чувство, что это моя судьба...
- Вы правы, и нам понадобится схема на спине Крафтера для дальнейшего ознакомления.
- Да, но я не собираюсь тащить туда труп этого колдуна, - сказал Кейс.
Засранец, подумал писатель с некоторым легкомыслием, ибо он смотрел на мертвое тело в разрытой могиле.
- Я сфотографирую его спину на свой мобильник, - сказал писатель, и сделал это с чрезмерным количеством возни.
Затем они направились к дому, оставив раскопанную могилу в прежнем состоянии, решив закопать ее позже.
Это было колоссальное событие.
По мере того как этот второй отрезок нашего путешествия по лесам приближается к концу, я должен сообщить читателю, что последние события развиваются с большой скоростью; поэтому я должен просить вас быть как можно внимательнее. Напомню, что многое произошло до сих пор, так что я считаю целесообразным для меня использовать то, что я всегда считал техникой Чарльза Л. Гранта, названной в честь покойного великого лауреата премии автора этих замечательных старых книг Oxrun Station 70-х годов. Эта техника включает в себя в удобной форме освежение памяти читателя к прошлым деталям, прежде чем наступит кульминация истории.
1. Сноуи и Дон, которых в этот момент нигде не было видно, забрались куда-то вглубь дома, чтобы помыться, после того как их вырвало демонической блевотиной из-за несчастного случая с доской для спиритических сеансов. Наши две стройные женщины, на самом деле, в этот самый момент принимают душ — вместе — в одной из многих ванных комнат. И как бы ни хотелось автору описать их взаимную деятельность в упомянутом душе, я отказываюсь от возможности в рассмотрении данной возможности.
2. Вы вспомнили ранее упомянутого пастора Томми Игнатиуса, который в первой части этого обезбашенного путешествия мастурбировал на детскую порнографию на своем ноутбуке весьма специфичным образом. Его мастурбация была специфична тем, что он засовывал конфеты себе в уретру, известные как «желатиновые черви». Другими словами, пастор Томми был извращенцем в религиозном сословии, но это действительно не ново в наши дни, не так ли? Как бы то ни было, в этот самый момент добрый пастор припарковал свой длинный черный Кадиллак у подножия закрытого холма рядом с белоснежным Эль-Камино писателя и потащился к дому. Он останавливался каждые несколько шагов, чтобы, к сожалению, сжать свою промежность при воспоминании о некоторых образах, которые он находил приятными.
3. Труп Эфриама Крафтера, забальзамированный и похороненный много лет назад, теперь покоится перевернутым в своем гробу, крышка гроба поднята, и довольно грубо вырытая могила находится на краю дома, чтобы весь мир мог её видеть.
4. Гнусные близнецы, известные как братья Ларкинсы, понесли сокрушительную потерю в том, что один из их братьев, Гораций, был убит—нет, изувечен таким образом, который до сих пор никогда не видел и даже подумать не мог о таком ни один член семьи Ларкинс (что говорит о чем-то). Если модус кончины Горация может быть даже должным образом детализирован, можно было бы сказать, что его значительная брюшная область была взорвана изнутри. Кроме того, его гениталии были не отрезаны, а вырваны из паха и оставлены висеть на дереве… жуткое зрелище. Такер считает, что это дело рук местной банды наркоторговцев, в то время как Гут — самый глупый из близнецов — подозревает мифического местного монстра, известного как Толстолоб. С момента мрачного обнаружения тела Горация Такер отправился в западном направлении, в то время как Гут и Клайд направились на восток в поисках улик, которые могут привести их к убийце их любимого брата, и мы больше не увидим и не услышим их до следующей книги.
А теперь, как сказал бы М. Р. Джеймс, мы возвращаемся к историческому настоящему.
Писатель и Кейс обосновались в подвале Крафтера с намерением изучить ситуацию дальше и сделать выводы относительно того, что делать дальше. На столе середины 19 века, который Крафтер использовал в качестве рабочей платформы, страница 238 украденной рукописи Войнича лежала рядом с телефоном писателя Самсунг, светодиодный экран которого теперь показывал снимок, сделанный им с рисунка на спине Крафтера. Во всяком случае, грубое изображение рогатого дьявола выделялось более подробно. Но как такое может быть? И рожденный в аду пенис, когда писатель смотрел на него несколько секунд, казалось, пульсировал, и эта пульсация на самом деле, казалось, двигала соединенную с ним зеленую трубку. Писатель поморщился, отвернулся и протер глаза.
Он хотел было что-то сказать, но тут Кейс, который смотрел на страницу рукописи, потер глаза.
- Странно, - сказал Кейс. – Если смотреть на картинку достаточно долго, она начинает играть с моим зрением злые шутки.
- Мне тоже так показалось, - сказал писатель. - И я мог бы поклясться, что пять из шести дверей были открыты, и из них изрыгалось пламя.
- Точно, - решительно сказал Кейс, но когда он взглянул на снимок, то увидел, что это не так. Все деревянные двери на рисунке были закрыты, точно так же, как и оригиналы, всего в нескольких футах от них. - Ну, будь я проклят…
Отличный выбор слов. Писатель почесал бороду.
- Эти фотографии пытаются нам что-то сказать?
- Ага, - усмехнулся Кейс. - Они говорят нам открыть двери.
- Открыть двери в ад, имеешь в виду?
- Похоже на то.
- И ты считаешь, что мы должны это сделать?
Кейс не ответил прямо.
- Я думаю, что все вещи происходят по какой-то причине, и я думаю, что мы здесь тоже по какой-то причине. Я верю, что Бог отправил нас сюда не просто так, и я вижу, что вы в это не верите.
Брови писателя поползли вверх.
- Я не обязательно в это не верю. С тех пор, как я приехал в Люнтвилль, я обнаружил, что искренне верю в то, над чем еще несколько дней назад посмеялся бы. - Сказав это, он вспомнил пустой стол для бальзамирования в похоронном бюро Дон, который раньше был занят огромным трупом Толстолоба. - Хорошо, - согласился он. - Верю. Сам Бог послал нас сюда по какой-то причине, так что теперь я полагаю, что причина может быть только в том, что он хочет, чтобы мы открыли эти двери, верно?
- О, я в этом сомневаюсь, - сказал Кейс. - Не тот Бог, который сказал: «Не убий». - Он улыбнулся ослепительно белой улыбкой. - Для этого нам пришлось бы пожертвовать человеком. Мы должны были бы пронзить кого-то в сердце на одном из дверных шипов.
Писатель помолчал, размышляя.
- Хм, да, это так. Но не кажется ли вам, что многие из этих интенсивных оккультных ритуалов Средневековья наряжены ради ритуализма?
- Чего?
- Ну ты же знаешь. Мишура. Оконный декор, в переносном смысле. Это не совсем функция, это просто для внешнего вида. Я уверен, что многие оккультные писцы и еретические лидеры преувеличивали детали для пущего эффекта. Вишенка на сатанинском торте.
- Я полагаю, что подобные вещи действительно происходили во время переводов текстов, точно так же, как это происходило в аббатствах, когда монахи переписывали священные Библии. Но... к чему ты клонишь?
- Может быть, кто-то просто придумал тефрамантию, потому что она зловещая наука, сжигающая сердца жертв. - Эта мысль была примерно такой же левой областью, как и все, что когда-либо приходило в голову писателю, но она, казалось, материализовалась в его голове по собственному выбору. - Может быть, все, что требуется на самом деле, это простое приношение крови. Кровавые жертвоприношения происходили за тысячи лет до Рождества Христова.
Кейс, казалось, терял веру в доверчивость писателя.
- Почему ты так думаешь?
Писатель пожал плечами.
- Ну, я как-то читал об этом в рассказе М. Р. Джеймса.
Лицо Кейса сморщилось.
- Кого?
Писатель открыл было рот, чтобы ответить, но передумал и сказал:
- Позвольте мне попробовать кое-что. - Открыв ящик стола, он порылся среди полудрагоценных камней, сатанинских подвесок и других подобных предметов и достал украшенный драгоценными камнями футляр или то, что Шекспир называл кинжалом в «Гамлете». Тогда впервые в своей чрезмерно расчетливой жизни он совершил нечто вопиюще неосторожное.
Он воткнул с немалой силой острие лезвия в подушечку большого пальца.
- Ой! Черт! - закричал он. - Это чертовски больно!
Кейс тупо уставился на него.
- А чего, э-э, ты ожидал? Скажи, мужик, ты, случайно, не пьяный?
- Нет, но, я надеюсь, буду позже. - Кровь быстро потекла по его большому пальцу, несколько капель упали на пол. - Я и не думал, что такой маленький укол будет таким чертовски болючим!
Еще больше крупных капель крови скатилось с его большого пальца и упало на пол. Он бросился к самой дальней деревянной двери слева и тут же вымазал кровью железный шип, торчащий из центральной доски. Фу, подумал он. Для такого крохотного прокола она кровоточила весьма сильно. В конце концов большой палец вошел ему в рот, пока кровотечение не остановилось. Он не знал, что ему нравится меньше всего: вид крови или ее медный вкус.
- Похоже, твой концерт не удался, - сказал Кейс, указывая на все еще закрытые двери.
- Знаешь, это может занять некоторое время. - Предположил писатель. А потом он повернулся…
… и закричал.
Без всякого предупреждения с лестницы спутстилась фигура. Сердце писателя остановилось на несколько ударов, и даже Кейс был застигнут врасплох, завопил и неуверенно выхватил пистолет.
Новоприбывший усмехнулся и небрежно поднял руки.
- Не стреляй в меня. Я всего лишь старый евангелист.
Конечно, это был пастор Томми Игнатиус.
- Ух ты, Томми, - сказал Кейс со смехом. - Ты напугал…
- ...живым хреном из нас, - закончил писатель. Сердце бешено колотилось в его груди.
- О, сэр, мой добрый сэр. Богохульные речи недопустимы для того, кто служит не Господу.
- Мои извинения, Пастор, - ответил писатель, думая, за грешность нецензурной речи? А как насчет непристойных поступков, таких как просмотр детского порно? И мы не должны забывать о червях…
Пастор кивнул обоим мужчинам, затем опустил взгляд на телефон и пергаментный лист, лежавший на столике.
- Ах да, мужики, здесь действительно дьявольская работа. - Потом он оглядел весь подвал. - А это, должно быть, логово давно умершего местного колдуна, о котором я так много слышал. Подходящая комната для того, кто танцует с врагом, а? Fugae. Вполне.
Писатель поморщился от неумелой попытки этого человека овладеть старой латынью.
- Да, на самом деле вы, должно быть, видели его по пути сюда.
- Мы, э-э, мы можем объяснить разрытую могилу и гроб перед входом, - сказал Кейс без особой убежденности. - Это просто может... занять некоторое время.
- Ах, и какое же это должно быть объяснение, - сказал Пастор Томми с южным смешком. - Но я предполагаю, что ваш печально известный богохульник вообще не был похоронен…
Лицо писателя вытянулось.
- Что?
- Труп в гробу снаружи был Крафтером, - сказал Кейс, приподняв бровь.
Пастор лениво теребил лацканы своего клетчатого пиджака с заплатами на локтях, прищурившись, глядя на обоих мужчин.
- Джентльмены, не хочу спорить, но когда я поднялся на холм к дому, то не мог не заметить разрытую могилу и вскрытый гроб. Но вы можете поверить мне на слово. Гроб был пуст.
Писатель и Кейс очень медленно повернули головы и посмотрели друг на друга…
- Нехорошо, - прохрипел писатель.
- Это, должно быть, ошибка, - сказал Кейс. - Мы оба видели его труп…
И теперь, в другом неортодоксальном и, вероятно, усугубляющем повествовательном застое, я должен попросить читателя изменить свою точку зрения на историю и попытаться представить подвал и его нынешних обитателей в P. O. V. манере. Пожалуйста, представьте себе, что ваш мысленный взор – это кинокамера, снятая в фильмах типа Хичкока, Полански или Ингмара Бергмана. Я повторяю: ваш глаз – это камера, и теперь камера установлена на потолке, глядя вниз…
Мы видим макушки голов трех мужчин: пастор Томми у стола, а Кейс и писатель чуть правее, все повернуты друг к другу. Разговор между ними продолжается, но мы не слышим, что они говорят, мы слышим только приглушенную болтовню, которая кажется эхом и ускоряется, как лента на быстрой перемотке. На самом деле, даже движения трех мужчин, кажется, немного ускорились.
А теперь, если хотите, вспомните знаменитую сцену в «Психо» Хичкока, где очень подозрительный Мартин бальзам входит в особняк Бейтса. Камера, как и ваш мысленный взор, установлена на потолке, смотрит вниз, и мы видим Мистера бальзама — я бы сказал, макушку головы Мистера бальзама — на верхней ступеньке лестницы, и как только он ступает на лестничную площадку, мы также видим макушку неразличимого человека, выскакивающего из комнаты справа, нападающего на Мистера бальзама с ножом, а затем так же быстро отступающего назад в комнату. Это одна из самых эффективных и страшных сцен, когда-либо снятых; она даже превзошла сцену в душе.
Во всяком случае, все это в стороне, что-то очень похожее в перспективе и содержании должно произойти здесь, в очень оккультно обозначенном подвале Эфриама Крафтера.
Вот что мы видим.
Помните теперь, что «камера» направлена вниз с потолка. Мы слышим быстрые шаги, как будто ускоряется лента, шаги кого-то, кто очень быстро и намеренно спускается по лестнице, и именно тогда мы видим, как верхняя часть головы неразличимого человека появляется из нижней части лестничной клетки. Головы писателя, Кейса и пастора Томми начинают поворачиваться в сторону этого звука, а затем мы слышим еще более быстрый перемотанный вперед полушепот.
Теперь смотрите внимательно.
Фигура, принадлежащая верхней части головы нашего нового нарушителя, сильно врезается в писателя, который падает и восклицает в скрипучей быстрой речи что-то вроде «Бляяяя! Я слишком толстый и старый для такого дерьма!», а затем незваный гость бросается к Кейсу, который уже выхватывает пистолет, но пистолет выбивается у него из руки, и тогда он падает на пол, сбитый предплечьем нашего незваного гостя, который затем поворачивается к единственному человеку в комнате, который остается стоять – пастору Томми Игнатиусу.
Мы не можем видеть это под углом вниз, но вы можете поверить мне на слово, что добрый пастор рыдает в панике, слабо отступая назад с протянутыми руками, мочится и обсирает свои свежевыглаженные синие джинсы и бормочет бессвязные молитвы Богу, который, вероятно, был слишком зол на него, чтобы спасти его.
Мы видим, глядя вниз, неясную фигуру незваного гостя, схватившего пастора Томми за плечи его залатанной на локтях куртки, а затем ударившего его спиной о деревянную дверь слева, пронзив его сердце железным шипом двери. Не будет больше желатиновых червей в члене для этого святого человека!
Деревянная дверь в дальнем правом углу распахивается. Незваный гость в подобающем жесте торжества поднимает руки над головой, кланяется вперед, а затем бросается в открытый дверной проем, после чего его уже не видно.
Теперь мы возвращаемся к нормальной перспективе, которую мы ожидаем в компетентной беллетристике от третьего лица.
- Твою мать, - простонал писатель, поднимаясь на ноги. Когда он случайно взглянул на последнюю дверь слева и увидел мертвого пастора Томми, насаженного на шпиль, он повторил это снова. - Твою мать!
- Едрён батон! - Воскликнул Кейс. Он схватил пистолет и вскочил на ноги. - Ты это видел? Пожалуйста, скажи мне, что ты видел, что только что произошло!
Писатель уставился на него пустым взглядом.
- Я... кто-то спустился по лестнице и сбил меня с ног. Я не видел, кто именно это был...
- Это был Эфраим Крафтер!
Эта информация потрясла писателя, но читатель, конечно, уже догадался об этом.
- Вы имеете в виду, Вы имеете в виду... труп Эфраима Крафтера…
- Да, твою мать!
- Оживший труп Крафтера, зомби.
- Ага! Томми не лгал, когда говорил, что гроб был пуст! Крафтер заебашил Томми и рванул в одну из дверей! - Когда Кейс указал на открытую дверь в дальнем правом углу, писатель чуть не рухнул.
Как ни странно, там, где вполне можно было ожидать какого-нибудь демонского рева, из черного дверного проема не доносилось ни звука и не было видно пламени, изображенного на иллюстрации на спине Крафтера.
Кейс сунул пистолет за пояс и шагнул вперед.
- Ты ведь со мной, верно?
Лицо писателя сморщилось.
- Прошу прощения?
- Я иду туда. Ты со мной?
Писатель издал хриплый горловой звук.
- Разве я… Нет! Я туда не пойду! Ад находится по другую сторону этой двери! Ты что, спятил?
Кейс пожал плечами.
- Бог защитит меня. И это моя судьба. Бог хочет, чтобы я сделал это; иначе зачем бы он привел меня сюда?
- Послушай, парень. Я гарантирую, что Бог не хочет, чтобы ты попал в ад.
- А почему бы и нет? Это не значит, что я не вернусь. - Кейс, казалось, был в восторге от открывшихся возможностей. - Я христианский солдат. Представь, какую пользу я могу принести Церкви…
Глаза писателя округлились.
- Пройдя через эту дверь в ад?
- Конечно. Я посмотрю вокруг, сделаю несколько снимков на мой мобильный, а потом вернусь и расскажу всему миру. Когда люди услышат мою историю и увидят фото, чтобы они поверят? Число верующих в мире удвоится!
Ясно. Он сумасшедший, понял писатель.
- Кроме того, я хочу посмотреть, куда делся Крафтер. Не так ли?
- Пожалуй, я вынужден отказаться.
Кейс подмигнул.
- И если повезет, я найду Дьявола и надеру ему задницу!
Теперь писатель знал, что Кейс не передумает.
- Если ты войдешь в эту дверь, я не думаю, что ты когда-нибудь вернешься.
- Расслабься! Я знаю, что вернусь. Я экстрасенс, помнишь? Я это предвидел. - А потом Кейс кивнул, ухмыльнулся и бросился к двери.
О, ради Бога. Что не так с этим чуваком? И что мне теперь делать?
Он чувствовал себя безмозглым, когда поднимался по лестнице. Первое, что логично было бы сделать, это найти девочек и рассказать им, что случилось, или...
Первым логичным шагом было достать пиво, которое он достал из холодильника и, не дожидаясь, пока зубы Дон воспользуются открывалкой, нашел ее на кухне. «Лучше, - подумал он, сделав глоток, - но ... насколько лучше все может быть, когда внизу распахнута дверь в ад, не говоря уже о пронзенном трупе евангельского служителя?»
Он пожал плечами и пошел по коридору в поисках Сноуи и Дон. Вскоре он услышал, как в одной из спален работает душ, и нахмурился. Душ не может занимать так много времени! Женщины! У нас внизу открыта дверь в ад, и эти две шлюхи фистингуют друг друга последние полчаса! Но когда он сделал один сердитый шаг к двери, он услышал движение позади себя и голос:
- Эй, а вот и мы!
Писатель повернулся к стоявшим у входа в гостиную Сноуи и Дон с мокрыми волосами и теперь полностью одетым.
- Мы нашли стиральную машину и сушилку, поэтому мы почистили нашу одежду, а затем приняли душ, - сообщила ему Дон.
- Ага, - сказал Сноуи, - смыли всю эту мерзкую демоническую блевотину с нас.
Писатель сделал паузу.
- Ах, конечно. - Он указал на дверь спальни. - Но я думаю, ты не очень-то любишь экономить воду, потому что оставила душ включенным.
- А? - Сказала Сноуи, подняв голову.
- Мы приняли душ в спальне в соседнем крыле, - сказала Дон со странным выражением в глазах.
Естественно, вопрос, который потом напросился сам собой, писатель задал себе: если Сноуи и Дон стоят прямо здесь, то кто же, черт возьми, там принимает душ?
Господь знал, что сегодня у него было достаточно сюрпризов — ни один из них не был особенно приятным – и все же, почти не колеблясь, он вошел в ближайшую спальню. Одна дверь внутри была приоткрыта на дюйм, и именно отсюда доносился безошибочный звук душа.
Как только он толкнул дверь, душ заскрипел, а затем послышался приглушенный шорох, как будто кто-то вытирался полотенцем.
Когда дверь полностью открылась, писатель мог только смотреть.
Довольно дикого вида обнаженная женщина только что вышла из душа. Описание ее с любой точностью деталей займет больше слов, чем любой писатель захочет потратить на это; я только скажу, что она была особенно привлекательной, около 5 футов 6 дюймов ростом, хорошо сложена и стройна. На ее теле было очень мало жира; твердые, подтянутые мышцы двигались под натянутой кожей, хотя они и не были мускулами бодибилдера, но это были мускулы тяжело работающего человека в течение очень длительного периода времени. Волосы женщины придавали ей самую привлекательную черту: они были темно-каштановые, как горьковато-сладкий шоколад, и так как их только что вымыли и отжали, они свисали ей на спину, как крепкая веревка, и эта «веревка» тянулась чуть выше колен. Очевидно, их не стригли уже несколько десятилетий, и то же самое касалось ее лобковых волос: настоящий комок непослушных черных волос, и более мелкие комочки торчали у нее из подмышек.
Когда она удивленно подняла глаза, писатель впервые увидел ее лицо: не ошеломляющее, но и не непривлекательное. Простое лицо, чуть тронутое морщинами от возраста и какими-то гусиными лапками. Писатель догадался, чтобы она была в начале-до середины сорока лет. И, конечно же, сексистский неряха в писателе не оставил ему ничего другого, как сделать особый обзор ее грудей: они были «широкими», они были «МИЛФ-сиськами», большими, но с легким провисанием, как они выглядели бы на женщине, которая редко носила лифчики. Темные, большие, покрытые сосочками соски, если, конечно, «покрытые сосочками» было настоящим словом. Когда она выпрямилась, писатель обратил больше внимания на ее абсолютно плоский, лишенный жира живот, а также на скромную «шестерку». С каждой стороны было несколько слабых растяжек, указывающих на то, что она когда-то рожала.
Но тут описание прекращается и наступает кульминация.
- О, привет, - сказала она, вздрогнув. Она бессистемно прикрылась. - Простите, но ваша входная дверь была открыта. Я вошла и позвала, но никто не ответил. В любом случае, я взяла на себя смелость воспользоваться вашим душем. Надеюсь, вы не против.
Писатель ответил отрывистым шепотом.
- Это не мой дом, но... хозяин, пожалуй, не будет возражать. Он... нездоров в данный момент.
Она продолжала беспечно вытираться.
- Хотите верьте, хотите нет, но это мой первый душ за последние двадцать лет.
- Что?
- Да. До сих пор это были озера и ручьи, река Бун и тому подобное. - Она улыбнулась. - И позвольте мне сказать вам, что это не весело зимой!
«Мне это снится?» - с некоторым раздражением поинтересовался писатель. Эта ситуация была абсурдной, но тогда так же было и все остальное в сегодняшний день. Крафтер вернулся к жизни. Он принес в жертву Томми Игнатиуса и открыл траверсионную уздечку в ад. Экстрасенс, черный парень по имени Кейс, последовал за ним, и вдобавок ко всему мой собственный двойник позволил Толстолобу сбежать прошлой ночью.
Да. Какая еще может быть нелепость?
Еще много чего.
- Кстати, меня зовут Чарити Уэллс. - Она плотно обернула полотенце вокруг себя. - Я «исчезла с радаров», как говорится, давным-давно. Но теперь я вернулась в нешний мир.
Писатель прищурился.
- Ладно, это здорово, Чарити. Но почему ты здесь, в этом доме, прямо сейчас – я имею в виду, кроме того, чтобы принять душ?
Она повернулась и наклонилась, выжимая толстую прядь волос над сливным отверстием душа.
- На это трудно ответить, и если бы я ответила тебе честно, ты бы мне не поверил.
При этом, несмотря на всепроникающую странность и серьезность ситуации, писатель громко рассмеялся.
- Чарити, пожалуйста, испытай меня.
- Ладно, ты сам напросился. Ты когда-нибудь слышал местную легенду о монстре по имени Толстолоб? - Она обернулась и посмотрела прямо на него.
Он уставился на нее и в ответ, больше похожий на сухой глоток, сказал:
- Да
Она улыбнулась и пожала плечами.
- Я сестра-близнец этого засранца.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…