Дж. А. Конрат & Блейк Крауч "Девятый круг"

Annotation

Выдающиеся мастера современного триллера, авторы многочисленных бестселлеров, выстрелили дуплетом, объединив своих легендарных персонажей под одной обложкой! Блестящий детектив Джек Дэниелс, талантливый писатель Эндрю Томас, невероятный маньяк Лютер Кайт…

В два раза больше напряжения, ужаса – и черного юмора.

Лейтенант Жаклин "Джек" Дэниелс видела человеческую природу в ее самом порочном и ужасающем виде. Она потеряла близких. Бессчетное количество раз приближался к смерти. Но ей всегда удается одержать победу над злом. Лютер Кайт - это человеческая природа в ее самой развращенной и ужасающей форме. Он совершил немыслимые поступки. Он чудовище среди чудовищ, и никто никогда не поймал его.

Каждый из них - лучший в своем деле. Бесподобный. Непревзойденный.

До сих пор...

По опыту Лютера, люди слабы. Даже сильные и бесстрашные ломаются слишком легко. Ему нужен вызов, и он нацеливает свои порочные взгляды на Джеки. Он долго готовился к этому небывалому преступлению. Он прилежно учился у самых безумных серийных убийц – и теперь посрамит их. Он запустит кровавый водоворот для нее одной – бывшей полицейской, съевшей на завтрак не одного маньяка. И она вынуждена будет пойти по его следу, женщина на девятом месяце беременности, с заболеванием, угрожающим ей и ее будущему ребенку, и наиболее уязвимa. Она всегда была бойцом, но ей никогда не приходилось так много сражаться. Oн построил что-то специально для Джеки. Ее собственный, личный девятый круг ада - кошмарный мир в забытом месте, из которого еще никому не удавалось вырваться.

Только один может выжить. И это будет не тот, о ком вы думаете...

Дж. А. Конрат & Блейк Крауч

Бесплатные переводы в нашей библиотеке:

Дж. А. Конрат & Блейк Крауч
"Девятый круг"

Часть I

31 марта

В средине нашей жизненной дороги,

Объятый сном, я в темный лес вступил,

Путь истинный утратив в час тревоги.

Данте Алигьери, «Божественная комедия»[1]

Джессика Шедд

31 марта, 01:45

По типажу он ей не соответствовал.

Начать с того, что слишком стар. Лет сорок пять – сорок шесть (то есть старше на полтора десятка лет), к тому же знаться с длинноволосыми было не в ее правилах. Возможно, виной тому ее затянувшийся потаенный стыд за увлеченность Майклом Болтоном[2] в начале девяностых.

Хуже того, подошел он к ней без всяких заигрываний.

Просто оседлал рядом свободный стул и спросил:

– Ничего, если я тут побуду?

И надо же: прошло без малого четыре часа, а они все еще разговаривали у стойки в «Трактирщике»; более того, она согласилась, чтобы он взял ей очередной бокал отменного новозеландского совиньона, которым она угощалась весь этот вечер.

Как раз в тот момент, когда бармен поставил перед ней свежий бокал и наливал в него из бутылки, она поняла, что на стуле ее, по всей видимости, удерживали глаза Роба; именно они не давали ей ускользнуть, в очередной раз отпросившись в тесную женскую уборную (фокус, который она прежде практиковала многократно). Да, глаза Роба были непроницаемо темны и пристальны, но они еще… вслушивались. Таких мужчин она не помнит когда и встречала – может, годы назад. Большинство зануд, что на нее западали, возможно, и были внешне упакованы – тысячедолларовый прикид, парфюм и прочие аксессуары чикагских пижонов, что выпячивают свой холостяцкий статус и состоятельность, а сами сплошь пустозвонные, одержимые собой зануды.

Все эти рекламисты, юристы-финансисты, управленцы-назначенцы, какой-нибудь там фонд-менеджер, мнящий, должно быть, что в центр она прикатила только затем, чтобы выслушивать во всех дотошных деталях, как смотрится его новая тачка и зимний домик на горнолыжном курорте, или какой это адреналиновый кайф («Ну как тебе это объяснить, детка? Типа наркотик или секс, ты понимаешь?») – делать то, что они там вытворяют с чужими деньгами.

Однако Роб был не таким. Явно.

Вечерами, что проходили у нее в поисках подходящей партии, разговорчивостью она не отличалась. Просто сидела, пригубливая коктейли, и вежливо выслушивала, пока хватало терпения изображать интерес.

Но сегодня разговаривала в основном она, а он, не перебивая и вроде бы с искренним участием, слушал ее излияния насчет работы в Фонде пожарного страхования, где она работала оценщицей ущерба.

И вопросы задавал по существу, не о постылой текучке, а насчет перспектив – где и кем она думает быть лет через пять, через десять.

Да и вид у него не такой уж и дурной.

Для такого места можно было одеться и посолидней, но по правде сказать, потертые джинсы, ковбойка и черные сапоги лишь оттеняли ореол мужественности.

Он настоящий.

Действительно, парень, который, возможно, и в центр выбрался по той же причине, что и она: встретить кого-нибудь, кто привнесет смысл в невыносимую монотонность рутины, от которой жизнь, как у нее, просто из рук вон.

Бармен – юнец, весь в пирсинге и тату (непонятно даже, как такому вообще разрешают торговать алкоголем) – подался вперед и спросил:

– Чтоб вы знали: мы через десять минут закрываемся. Что-нибудь еще?

Роб поглядел на Джессику:

– Еще по одной, пока нас отсюда не пнули?

Джессика вскользь глянула на свой бокал: там оставалось еще на пару глотков. Хотя, конечно, можно было б и еще с учетом того, с какой легкостью пропархивают внутрь нотки маракуйи и лайма. Но не хотелось на первом же вроде бы успешном свидании показаться выпивохой.

– Да, наверное, хватит уже.

Роб расплатился за обоих рулончиком нала, после чего встал и помог ей вдеться в рукава секонд-хендовской куртки от Мартина Марджелы (ей до сих пор иной раз становилось неловко от мысли, во сколько она обошлась).

– Спасибо, Роб, – поблагодарила она.

– Не за что, Джессика.

Проходя через пустынный ресторан, где официанты уже застилали свежими скатертями столы, ставили фужеры и раскладывали на завтра приборы, она чувствовала приближение неловкого момента. Через десять секунд они окажутся на тротуаре, и в воздухе повиснет вопрос, кончен вечер или это лишь его начало. Переспать с Робом она не согласится – это она знала точно.

Но чтобы чуток, на сон грядущий, накатить у него или у нее? В этом, собственно, ничего дурного нет.

Роб толкнул дверь, и они вдвоем вышагнули в прохладу весенней ночи.

Сунув руки в карманы, Джессика остановилась возле бордюра, вполглаза высматривая такси, а вполуха ожидая, не предложит ли он чего.

– Как здорово, что я все же решился спросить, свободен ли рядом с тобой стул, – сказал Роб.

– Да, в самом деле хорошо, – откликнулась Джессика. – Вечер реально был приятный.

«Ну давай же, продолжай. Я шлю тебе сигнал. Если б я хотела, что на этом у нас всё, я бы уже распро…»

– Слушай, а что, если мы, несмотря на поздний час, немножко прогуляемся? Ты не против?

Роб протянул руку (пока самый отважный ход с его стороны), и она немножко расслабилась.

– Прогуляться? А что, классная идея.

Она взяла его за руку, чувствуя под рукавом тугие веревки мышц.

– Допустим, к реке, – предложил Роб. – Ночь-то какая дивная.

По Вест-Фултону они направились на восток; облака в ночном небе мутновато подсвечивались отражением городских огней.

– Забавно, – произнес Роб, когда они проходили под автострадой Кеннеди. – Я уже три понедельника подряд провожу как сегодня. И хоть бы одна из женщин пригласила меня присесть. Ты первая.

– И хорошо, что так поступила, – сказала Джессика. – Я тоже часто так выхожу.

– Сама, одна?

– Ну да. Ведь… так сложно с кем-то познакомиться.

– Познакомиться с тем, с кем надо.

– Точно, – грустно усмехнулась она. – Все такие неискренние. Фальшивые.

– Эпидемия современности, – вздохнул Роб. – Никто не говорит, что у него взаправду на уме. Эдакая игра наших дней. Состязание, кто кого перемудрит.

– Здесь мы с тобой абсолютно совпадаем, Роб.

Улицы были тихи, последние кутилы выползали из баров и разбредались в поисках своих машин или ночных такси.

Впереди высился помаргивающий огнями муравейник даунтауна с дремливыми в этот час громадами зданий; потягивало промозглой, ощутимой на запах сыростью реки.

Они тронулись вверх вдоль Северного канала, где стылым стеклом струилась Чикаго. На полпути через мост на Кинзи-стрит Роб остановился, и они вдвоем, облокотившись о парапет, стали смотреть вниз, на плавность течения. На мерцание огней центра.

Удобный момент молчания. А возможно, что и хорошее предзнаменование, разделенное при первой встрече.

Роб указал на старый железнодорожный мост Кинзи-стрит:

– Ты когда-нибудь видела его вблизи? В смысле, с берега?

– Я пешком на ту сторону вообще никогда не ходила.

– Ну так давай?

– В самом деле?

– А что, идем!

Сухим и твердым пожатием он взял ее за руку, и они, убыстрив шаг, двинулись через мост, а затем на юг по набережной. Роб шел так целенаправленно и быстро, что Джессика за ним едва поспевала.

– Ты уверен, что туда пускают? – спросила она со спины.

– Ну а как же. Город наш.

Шел третий час ночи, когда они подошли к основанию старого моста. Он вздымался к небу своими разведенными створками, застывшими над рекой под углом в сорок пять градусов.

Где-то вдали провыли сирены, но в остальном город был, можно сказать, благостно тих.

Прямо-таки снежное затишье, как после метели.

Нет даже машин, кроме одного белого минивэна возле бордюра.

Роб с вкрадчивой нежностью ее приобнял.

Накренив голову, она припала к его плечу. Если слиться в поцелуе, то сейчас, пожалуй, самое время – вот так, здесь, совсем одним у реки, будто они единственные, кто не спит в этом роскошном городе.

Роб сейчас задумчиво смотрел куда-то вверх, на ажурные стальные конструкции моста. Если сейчас вывести его из задумчивости, поймать его взгляд, то поцелуй непременно произойдет.

Достойная кульминация этого щедрого на сюрпризы вечера.

– Хочешь скажу, о чем ты сейчас думаешь? – вполголоса, чувственно произнесла она.

Знобко-восторженно билось сердце; честно сказать, поцелуев с мужчинами у нее не было вот уже больше полугода.

Наконец Роб посмотрел на нее сверху вниз.

– Мне подумалось, Джессика, – сказал он, – как красиво ты бы смотрелась висящей на этом мосту, над водой.

Хмель сразу рассеялся.

Она глядела снизу вверх, оторопело прокручивая его слова. Нет сомнения, она сейчас ослышалась. Но его хватка на плече сделалась крепче, жестче.

– Ты думаешь, не ослышалась ли ты?

Рот Джессики заполнил непонятный железистый привкус, сердце птицей билось о ребра, а ноги сделались какими-то чужими, ватными.

– С удовольствием повторю, – сказал он. – Ты будешь очень красиво свисать с этого моста. Над водой.

– Роб…

– Я не Роб. Зови меня лучше Лютер. Лютер Кайт. Ты, наверное, обо мне слышала? Если нет, то жаль. Убийств на мне – пробу ставить негде.

Она завопила, но вопль тут же пресекла притиснутая ко рту ладонь. Все произошло так быстро и с такой грубой силой: ее голова угодила в изгиб его руки, и он поволок свою жертву в тень, к основанию старого железнодорожного моста.

«Баллончик. У меня же есть перцовый баллончик».

Он в сумочке, где-то на дне. Она к нему не прикасалась с той самой поры, как купила два года назад после уроков самообороны вместе с Нэнси и Маргарет.

Он затащил ее в темень, поднял (Джессика чувствовала пару секунд, что висит в воздухе), а затем она грянулась спиной оземь так, что отшибло дыхание.

Перед глазами пропархивали искры, как от бенгальского огня; было трудно дышать, да еще и в голове все путалось от слепой паники. Но левая рука была, слава богу, свободна. Сумочка лежала внизу, и ей удалось двумя пальцами раздернуть на ней «молнию». В этот момент в ухо жарко зашептал голос:

– Больше чтоб без воплей. Ты меня поняла?

Отчаянный кивок в ответ.

– Будешь вопить – тебе же хуже. Намного хуже.

Она пихнула руку в сумочку, но доступа к заднему карманчику не было: он был вмят в землю под совокупным весом Джессики и этого чудовища.

– Если я уберу руку с твоего рта, ты будешь вести себя тихо?

Она снова кивнула, а пальцы уже елозили по головке баллончика, примеряясь, как ладнее схватить. Грудь ходила ходуном. Даже сильные нагрузки в фитнесе, когда пульс, кажется, стучит на пределе, нельзя было сравнить с таким беснованием сердца.

Монстр отвел руку, и она впилась в него распахнутыми глазами, между тем стараясь незаметно вытянуть из-под себя зажатый в ладони баллончик. По-прежнему придавливая ее собой, монстр одной рукой обжал ей горло, а другой потянулся и вынул что-то из черного рюкзачка, которого Джессика при нем раньше не замечала. С собой он его таскать не мог. Значит, просто держит его здесь, в этом самом месте.

– Я дам тебе сделать со мной все что хочешь, – испуганной скороговоркой зачастила она, стараясь унять дрожь в голосе, – только не истязай меня. Не мучь, ради всего святого. Я никому ничего не скажу, клянусь. Просто хочу жить. Жить хочу, слышишь?

Лютер ухватил ее правое запястье.

– Дай сюда руки, – скомандовал он.

В тот момент как он тянулся к ее левой руке, наружу удалось выпростать газовый баллончик.

Палец нащупал кнопку.

Легкое текучее мгновение, и баллончик смотрит Лютеру в лицо, а палец жмет; при этом толком даже не видно, направлена ли эта хрень в нужную сторону. Дай-то бог, чтобы ему прямо в харю. Ему, а не мне.

Перечный газ пшикнул куда-то вбок, а монстр вышиб баллончик у нее из ладони.

Лютер сверху осклабился, а Джессика от ужаса окаменела так, что даже не отреагировала на то, как он ее перевернул, закрутил руки за спину и стянул их толстой пластиковой петлей.

Когда он снова уложил ее на спину, она жалобно залепетала:

– Ну пожалуйста… Ну что ты от меня хочешь? Что мне для тебя сделать?

Теперь она плакала, а едковатая привонь мочи в воздухе шла от нее.

– Только не бейся в истерике. А то задохнешься, и вся наша забава насмарку.

Он полез в рюкзачок и достал из него моток скотча. Оторвав кусок, переклеил им Джессике рот, чтобы больше точно не завопила.

На мгновение ее обожгли и ослепили слезы.

А проморгавшись, она увидела нож с кривым лезвием, каким-то неведомым краешком сознания отметив, что он похож на коготь хищной птицы.

Теперь она стенала сквозь скотч, мычаньем умоляя не делать этого и бессвязно, отчаянно что-то обещая.

Он уселся на нее сверху. Руки Джессики были скручены за спиной – как ни извивайся, мучителя с себя не скинуть.

Лютер огляделся через плечо, наспех охватывая взглядом речную набережную. Джессика тоже повернула голову и через клочковатую траву с безысходностью увидела, что там никого.

– Я же сказал, – перехватил он ее взгляд, – город наш.

Ухватив за подбородок, он повернул ее голову к себе. Она неотрывно смотрела ему в глаза, пытаясь сквозь темень высмотреть в них хоть что-нибудь, но не углядела там ни сострадания, ни жалости, ни вообще чего-нибудь человеческого. Перед ней был нелюдь.

– Ну что, момент наступает, – сообщил он. – Ты готова?

Она качнула головой, снова ослепленная выступившими слезами.

– Брыкаться бесполезно, это ничего не изменит. Близится твой последний миг. Мой тебе совет: постарайся встретить его достойно. Не знаю, поможет ли, но тебя я выбрал не из-за какого-нибудь там изъяна. Женщина ты была вполне себе ничего, милая, и я уверен, тот самый Роб или еще кто-нибудь наверняка бы нашел в тебе свое счастье. Тебе просто не повезло, только и всего. Ты была лишь одной из многих, за кем я наблюдал. Если б на крючок попалась какая-нибудь другая Шедд, мы б с тобой не сблизились.

«Простите» было единственным словом, которое сейчас беззвучно шепнула она. За все то, что не сумела или не решилась сделать из никчемной боязни или по лености. Она просила людей, с которыми обращалась дурно, просила за отношения, порушенные ее гордыней. За свою черствость к родителям, которых изводила по пустякам. Но более всего за годы, прожитые попусту в ожидании кого-то, кто натолкнет, направит, довершит ее развитие, в то время как трудиться над всем этим надо было самой.

Слезы теперь текли безудержно, и темные глаза нелюдя прищурились.

– Не плакал я, окаменев душою[3], – строптивым шепотом заметил он.

Его голос вырвал ее из ошеломительного раскаяния и обуял безудержным ужасом. Зажмурившись, она завопила отчаянным последним воплем, и голос этот заскользил по реке, слившись с плавным током струй.

– Ничего, завтра о тебе напишут, – утешил он. – Еще и прославишься.

Открыв глаза, она увидела, что тем самым когтем он указывает на вывеску небоскреба «Chicago Sun – Times», реющую зеленоватым неоновым облаком.

После этого он пустил в ход свой нож.

Закромсал.

Джек Дэниэлс

31 марта, 09:15

– Нервишки?

Я поглядела на Фина, сидящего со мной в приемной неотложки, а затем снова на свои кроссовки. Действительно: нога притопывала так, что того гляди, липучка расстегнется. Ненавижу липучки. Это, можно сказать, объявление: «Гляди, честной народ! Мне плевать, как я выгляжу!»

А что, и вправду. Бальным туфелькам от Сен-Лорана (четыреста долларов пара) я теперь предпочитала растоптанные кеды, так как мои слоновьи стопы не влезали больше ни во что, хоть отдаленно сексапильное. На талии едва не лопалась майка-большемерка, а шорты были настолько в облипку, что и две расстегнутые сверху пуговицы не спасали. Не тело, а гнусная карикатура – и все это стараниями чужого, что сейчас вызревал внутри меня. Но и испортить мою внешность ему, как видно, было мало: сейчас он вознамерился погубить меня окончательно. Короче, прикончить.

– Фи. При чем здесь нервишки? – ответила я, но вышло как-то резко, я так не хотела. Кондиционер работал ни шатко ни валко, а от лимонного запаха свербило в носу и ломило голову.

– Мне что так, что эдак: все равно смотрюсь как Шалтай-Болтай.

– Джек, перестань. Ты выглядишь просто красавицей.

Фин, потянувшись, взял одну из моих потных ладоней.

– Терпеть не могу, когда ты так говоришь.

– Тем не менее это правда. Ты буквально цветешь.

Его васильковые глаза были так чисты и безмятежны, что вот так бы взяла и мазнула ему по губам. А потому я отвернулась, предпочитая смотреть на других бедолаг, что торчали здесь в приемной.

Приемная неотложки: хуже места не бывает. Разномастное собрание персонажей, сведенных воедино скверными новостями и обстоятельствами. Хотя не сказать, что в кабинете моего акушера-гинеколога намного лучше. У нее приемная обычно заполнена кумушками вдвое моложе меня, которые неуемно щебечут. И их вопрос ко мне неизменно один и тот же: «А сколько вам лет?»

Достаточно, чтобы понять: надо было думать, прежде чем залетать в таком преклонном возрасте.

С минуту пальцы Фина поглаживали мне руку, а затем вкрадчиво оплели запястье. Я выдернула ладонь:

– Перестань.

– Да я просто проверяю, – сознался он пристыженно.

– Никаких больше проверок. Есть кому проверять. Иначе зачем мы здесь?

Утром, когда мерили давление, оно оказалось 160 на 100 – опасно высокое. И вот теперь мы маемся в неотложке, проверяем мне мочу на белок – не усилился ли токсикоз. Если да, то Фин с доктором могут настоять на госпитализации – они такие. Хотя до срока мне вроде еще три недели. Еще больше, чем желание отрешиться от бремени, надо мной довлеет страх сделать это раньше положенного. Получается, в свои сорок восемь я все еще слишком молода для материнства. Если до конца моей бездетности остается три недели, то уж лучше я их отбуду, даже если меня хватает лишь на то, чтобы хрустеть чипсами и задрав ноги глядеть сериалы.

– Фин, у тебя там чипсы есть?

В подготовке к моему деторождению Фин взялся таскать с собой вещмешок для памперсов, в котором, однако, вместо них лежала всякая нездоровая закусь, а еще несколько совсем уж гибельных для здоровья стволов. Постепенно дело дошло до того, что наплечная кобура на меня больше не налезала, а до ножной я уже не дотягивалась, так что Фин один носил оружие за нас двоих.

На мой вопрос он поставил перед собой нашу аляповатую торбу с Лягушонком Кермитом и вытащил из нее пакетик сырных читосов. Жаль, что не чипсы с беконом, но на безрыбье… Я надорвала пакетик зубами и сунулась в него.

Фин охлопал свои джинсы и, вынув сотик, прищурился на экран.

– «Горизонт чист, – прочел он вслух. – Как там Текила?»

Снаружи на карауле бдил мой бизнес-партнер Гарри Макглэйд. Много месяцев назад – уже около года – мне пришлось иметь дело с одним редкостно гнусным типом, который пообещал, что наши пути еще сойдутся. Эту угрозу всерьез восприняли Гарри, Фин, а также мой старый товарищ по полиции Херб Бенедикт; серьезно настолько, что установили за мной круглосуточное наблюдение. Весьма галантно с их стороны, но после моего полугодичного натыкания то на одного из них, то на другого я от их троицы подустала. А тут еще Макглэйд взял на себя задачу (уж кто ему ее ставил?) подобрать имя моему будущему ребенку. Из-за того, что мне по жизни выпал крест нести свое прозвище «Джек Дэниэлс»[4], Макглэйд пришел к выводу, что будет уместно, если имя моего ребенка будет созвучно какому-нибудь напитку – разумеется, спиртному.

– Отстучи ему, – распорядилась я, – что свое чадо я скорее назову Хельгой или Фанни, чем чем-нибудь алкогольным.

– Текила, в принципе, тоже неплохо, – задумчиво вступился Фин.

– Тебе и мятный шнапс, я знаю, нравится.

– О, точно! Мята. Подходящее имя для девчурки. Прохлада, свежесть.

– Давай уж тогда и шест для стриптиза в колыбельку водрузим.

Фин улыбнулся. Двухдневная щетина ему к лицу. На нем белая майка и вытертые джинсы. В прошлом году после «химии» он полысел, но и на протяжении ремиссии следил за собой и брил голову. Сейчас ему в ухо золотую серьгу-кольцо, и будет вылитый Мистер Пропер, только сексуальнее.

– Я все больше проникаюсь этой идеей насчет имени-выпивона, – сказал он мечтательно. – Вижу себя гордым папашей, толкающим перед собой коляску, а в ней перекатывается малютка Столи[5].

– Ну уж нет.

У меня в уме возник образ Фина с коляской. Только вместо идиллической картинки в парке или торговом центре я представила, как он вкатывает ту коляску в банк, вынимает из подгузника нашей крохи ствол и совершает ограбление. Фин на десять лет меня моложе, и впервые с ним мы познакомились, так сказать, на профессиональном поприще, когда я была копом. Я его тогда арестовала. Во время зачатия он был, пожалуй, на стороне закона, хотя стопроцентной уверенности нет.

Мою фамилию выкрикнула медсестра, и я, поднявшись с жесткого пластикового сиденья, заковыляла в одну из смотровых, где мне велели раздеться. Фин помог мне освободиться от моих кроссовок. Я разделась до ужасно тесного бюстгальтера и необъятных старушкиных панталон (самый неприятный из всех существующих покроев – хотя на седьмом месяце я уже утратила всякое достоинство и Фина не стеснялась: пусть любуется). Затем я взгромоздилась на смотровой стол и разлеглась там, словно выброшенный на берег кит, ждущий, когда его пхнут обратно в море.

Отдернув шторку, в комнату вошел симпатичный доктор с распечатками.

– Миссис Дэниэлс?

– Мисс, – поправила я (чуть было не сказала «лейтенант», но когда это было).

– Прекрасно. Я доктор Агуайр. Поступил ваш анализ мочи. Уровень белка триста шестьдесят миллиграммов, а вот креатининовый уровень нехороший. Высокий.

Лицо у Фина напряглось:

– Это выше предыдущего.

– Есть ли головные боли, нечеткость зрения? – осведомился доктор.

Я прищурилась на доктора Агуайра с таким видом, будто его не различаю.

– Кто из вас это сказал?

– У нее головные боли, – тревожно зачастил Фин. – А еще покалывание в конечностях. В руках и ногах.

– Есть ли боли в верху брюшной полости?

– Да похуже, чем боли, – голосом вещуньи ответила я. – Там, кажется, что-то растет. Внутри.

– Джек, ты можешь быть серьезной? – спросил Фин строгим, почти родительским тоном. Но серьезной я быть не могла. Иначе не скрыть мне того испуга, который меня сейчас на самом деле разбирал.

– Вы на тридцать седьмой неделе, – сверившись с сеточкой графика, сообщил доктор. – Врач первичной помощи информировал вас насчет сохранения?

– Да, – в унисон ответили мы с Фином. Только я еще добавила: – Я не пойду.

– Эклампси́я[6] – состояние, опасное для жизни и вашей, и вашего ребенка. А вы на грани – у вас преэклампсия. Схватки уже были?

– Нет, – сказала я.

– Да, – одновременно сказал Фин.

– Это еще когда? – повернулась к нему я.

– Прошлой ночью, пока ты спала. Ты начала вот так вот трястись, судорожно.

– Может, это был ночной кошмар. Очередной.

– Твоих кошмаров я навидался. А это было что-то другое. Все тело вот так вот сжалось, и ты была… – он смолк.

– Что была?

– Изо рта прямо пена шла. Да, Джек. Я перепугался, как не знаю кто. Секунд двадцать длилось. А ты при этом не просыпалась. Еще секунда, и я бы кинулся звонить в девять-один-один.

Во дела.

Фин снова вытянул из кармана свой сотик, глянул на экран. А затем встал и двинулся прочь.

– Эй! – крикнула я вслед. – Ты чего?

Фин остановился, а лицо у него приняло малознакомое мне выражение – страх. Который Фину не свойствен.

– Что там? – спросила я.

– От Херба. Он сейчас на месте преступления. У реки.

Я знала, где это и куда он направляется, но все же спросила:

– Лютер?

– Да, – скупо кивнул в ответ Фин. – Он вернулся.

Лютер Кайт

31 марта, 09:30

Столько дел надо сделать.

А времени на это так мало.

Но Лютер доволен.

После месяцев – да что там, лет – приготовлений все наконец начинает сходиться, причем сходиться с безукоризненной гладкостью.

Он, не мигая, смотрит на свой айфон. Ох как соблазнительно позвонить.

Оставить какой-нибудь намек, зацепку. Бросить горстку крошек птичкам.

Раздобыть ее телефон было детски просто. В один из множества раз, что он посещал ее дом для наблюдения, он разжился одной из ее квитанций на оплату и скопировал себе ее сотовый. Ему было интересно обнаружить, что Джек помесячно платит за переносную точку доступа. Как умно: носить интернет с собой. По ее примеру Лютер тоже обзавелся мобильным вай-фаем.

Сейчас его пальцы зависают над экранчиком в готовности набить эсэмэску, но в последний момент он передумывает.

Потом, Джек. Несколько позже.

К чему торопить события.

Удовольствие куда приятней, если его до поры откладываешь.

От айфона Лютера отвлекает постукивание в боковое стекло машины.

Снаружи дорожный коп пальцем указывает опустить окно.

Дыхание чутко замирает. Если коп увидит, что там, в глубине салона…

Лютер опускает стекло, через силу придавая лицу непринужденное выражение.

– Да, шеф?

– Здесь, приятель, парковаться нельзя, если не хочешь талон на сотню. Это зона погрузки.

Палец Лютера лежит на курке «глока», укрытого между сиденьем и дверью.

– Да не проблема, сейчас двинусь.

Полицейский подается ближе.

– Позволь вопрос?

Палец Лютера на курке снова напрягается.

– Само собой. Задавай.

– Во сколько тебе этот «мерседес» встал? Красавец.

– Да тысяч в семьдесят обошелся. А может, и в семьдесят пять.

Коп подается еще ближе. Пытается заглянуть в сумрак салона позади Лютера.

– У меня у друга примерно такой. Так он весь зад переделал. Превратил его в авто для утех.

Лютер выдавил улыбочку. Он тоже переоборудовал салон, хотя и не для любовных целей.

– Да? Я тут тоже кое-что перелицевал.

Какую-то мучительную секунду он ожидает, что коп сейчас попросит его куда-нибудь подкинуть.

– Машина дорогущая, в общем, – добавляет Лютер с ноткой снисходительности. – Не думаю, что слуге закона такая по карману.

Коп твердеет лицом.

– Ты тут не умничай. Езжай давай.

– Удачного дня, шеф.

Трогая машину с места, Лютер видит, как в здание входит профессор.

Вот же черт, теперь придется платить за парковку.

Джек

31 марта, 09:30

Несмотря на групповой протест доктора и моего бойфренда, я поднялась и решительно оделась. Фин этому не обрадовался. Дать мне свой мобильник для звонка Хербу он отказался, но не уступил и вещмешка, где лежала моя трубка. В порыве я выскочила вслед за ним наружу – под промозглый колкий дождик, от которого я невольно зажмурилась. И тут Фин допустил ошибку, еще более крупную: в попытке сдержать он схватил меня за предплечье.

– Джек, я тебя не отпускаю. Тебе надо…

Я крутнула рукой, сбивая его хватку, а затем ухватила ему запястье и, задействуя импульс, провела прием. Фин рухнул на колени – не из желания взмолиться, просто иначе он бы вывихнул локоть. А может, действительно просил пощады. Хотя при всей моей злости в этот момент мы оба знали, что вреда ему я не причиню.

– Фин. Не говори, что мне можно, а чего нельзя. Это, во-первых. И не пытайся сдерживать меня физически. Никогда. С этим разобрались?

Фин смотрел на меня снизу глазами побитой собаки.

– Джек, в твоем состоянии…

– Лютер – самый опасный из всех известных мне психопатов, а уж я их повидала куда больше, чем мне положено по справедливости. И я не хочу весь остаток жизни пугливо озираться в ожидании, когда он сделает свой выпад.

– Пускай этим займется Херб. Он хороший спец.

– Я лучше.

– Ты, понимаешь, Джек, – я не вынесу, если что-нибудь случится с тобой… или с вами, – добавил он, прикладывая ладонь к моему пузу.

Я ощутила, как ребенок во мне солидарно дрыгнул ножкой.

Выпустив руку Фина, я направилась к красной «Тесле Родстер», припаркованной на местах для инвалидов. Не машина, а птица; последняя из игрушек Гарри Макглэйда – полная электрика, разгон с нуля до ста в четыре секунды. Хозяин сейчас сидел на водительском сиденье, играя со своим сотовым. Стуком в окошко я игруна вспугнула. Он опустил стекло, заранее хмурясь своим небритым лицом. Седины у него изрядно прибавилось с той поры, как мы с ним двадцать с лишним лет назад сотрудничали в отделе нравов. Спустя годы злодейка судьба снова справила так, что мы с ним оказались в партнерах, только уже в частном порядке. Пятичасовое пребывание с Гарри Макглэйдом заставляло меня тихо тосковать по работе где-нибудь в убойном отделе, но чтобы только без него.

– У тебя сердитый вид, – бдительно сказал он. – Что стряслось? Доктор сказал, что ты не беременна, а просто разбухла до неприличия?

– Ах вот как ты прикрываешь мне спину? Игрой в бирюльки?

– «Башня безумия». Инопланетяне сейчас всех моих овец растырят[7].

– Дай-ка сюда твою трубку.

Он настороженно отстранился вместе с ней.

– Испортишь мне все тут.

– Не испорчу.

– Не верю. Вон глазищи полыхают, как у горгоны на сносях. Признайся, у тебя гормональное бешенство?

– Дай сюда твой гребаный айфон или морду расцарапаю!

Он дал. Я набрала Херба.

– Тебе сюда нельзя, – коротко сообщил тот.

– Да вы что, сговорились? Если еще один начнет поучать, что мне можно, что нельзя, я тут свихнусь!

– У нее гормональный взрыв! – вместо меня заорал в трубку Макглэйд. – Беги к канадской границе, еще успеешь!

Из-за его ора я прослушала, что мне ответил Херб.

Я отошла от «Теслы» подальше, за порог слышимости.

– О! Она у меня еще и трубу увела! – не унимался мне вслед Макглэйд.

– Херб, извини, я прослушала. Повтори еще раз.

– Железнодорожный мост на Кензи-стрит. Там все скверно, Джек.

– Откуда ты знаешь, что это Лютер Кайт?

В ответ тишина.

– Херб? Алло, ты где?

– Он… гм, Лютер кое-что оставил. Кое-что с твоим именем. Так что не надо сюда. Лучше я сам к тебе подъеду, когда закончу.

– Встречаемся в десять, – сказала я и ушла со связи.

Со мной поравнялась машина – новый «Форд Бронко» Фина.

– Извини, – сказал он, – тебя подвезти?

Я уперлась руками в свои дикорастущие бедра.

– Давай. К месту преступления. Или ты опять будешь меня удерживать?

– Да уж ладно, – ответил он со вздохом.

На Фина я все еще злилась, но нельзя забывать, что альтернативой было ехать с Макглэйдом. С которым торчать в машине – примерно то же, что сверлить зубы, только чуточку хуже.

– Ладно. Жди здесь.

Я пошла отдавать Гарри мобильник и сказала, куда мы направляемся.

Тот нахмурился.

– Ты уверена, что тебе непременно туда надо, в твоем состоянии?

– Макглэйд, я беременна, а не беспомощна.

– А эта твоя… прекогниция?

– Надо говорить «преэклампсия».

– Я почему-то подумал, что ты так и скажешь.

– А вот это уже прекогниция, – вздохнула я.

– Ты ж вроде только что сказала «преэклампсия»?

– Да. Значит у тебя она есть, прекогниция. Дар предвидения. Раз ты предвидел, что именно я скажу.

Он мотнул головой.

– Ох-х. Это я, наверное, подхватил от той птахи по вызову. Надо было предвидеть такие последствия.

Меня всегда озадачивало: Макглэйду просто нравится выносить людям мозги, или он в самом деле такой тупой? Ладно, пускай лучше тупой.

– Ну и тупой же ты, – сказала я ему.

– Ох ты огроменная. Я, кажется, даже чувствую твою силу тяготения. Может, тебе лучше домой? Ляжешь там, и пускай предметы вокруг тебя кружатся по орбите.

Я нахмурилась.

– Преэклампсия у меня вне зависимости от того, на свободе Лютер Кайт или нет. Но если он перестанет застить свет, мне будет легче.

– Ладно. Сейчас добью в «Башне» уровень костей и мчусь туда к вам. Минут за двадцать, думаю, управлюсь.

Под моим взглядом беременной горгоны он, впрочем, завибрировал:

– Да ладно, ладно. Похохмить нельзя. Еду.

Я вернулась к «Форду», и в натянутом молчании мы с Фином проделали путь до полицейского кордона на Кинзи – шесть черно-белых машин с включенными мигалками. Дорожный коп попытался заставить нас свернуть к обочине, но в этот момент среди мундиров я разглядела одну знакомую мне долговязую фигуру и скомандовала Фину:

– Стоп. Я сойду здесь.

Он сжал губы в нитку.

– Я не люблю, когда ты оказываешься у меня вне поля зрения.

– Тебя к месту все равно не пропустят.

– Но тебе-то туда зачем? Ты ведь больше уже и не коп.

– У меня есть друзья в верхах. Кроме того, департамент полиции Чикаго мне должен.

Он все так и смотрел на меня страдальческими глазами.

– Ты ведь знаешь, как я о тебе беспокоюсь?

– Там два десятка полицейских, – успокоила его я, – так что ничего со мной не случится.

– Джек, я ведь не об этом. Доктор сказал…

– Да брось ты, Фин. То была лишь одна случайная схватка. Ты слишком остро реагируешь.

Взгляд у него в самом деле заострился.

– Остро? Он говорил, что может случиться разрыв печени. Отказ почек.

– Маловероятно.

– Ты можешь впасть в кому!

– Исключено.

– Летальный исход, Джек. Для тебя и для младенца.

– Что ты несешь? Никто из нас не умрет, – отмахнулась я.

Такой сентиментальный, мнительный Фин меня к себе не располагал. По мне, так лучше бы он громил бандюков и угонял машины.

– Джек…

– Дай мне мой телефон и перестань.

Он с неохотой подтянул к себе мешок, и я углядела там пакетик чипсов. Я чуть было их не выхватила, но кое-как себя сдержала. Грызть чипсы на месте преступления – в известной степени моветон, не важно, насколько они великолепны и сколь слезно каждая клеточка моего тела по ним вопит.

Не беременность, а бич божий.

– Я вернусь минут через десять, – сказала я, вылезая из машины, и ступила в бучу.

Меня остановил один из чинов, и тогда я спросила, где здесь детектив Том Манковски. Прошло немного времени, и навстречу показалась моя знакомая каланча, улыбаясь на ходу. Признаться, он удивительно походил на Томаса Джефферсона с двухбаксовой купюры – такие же длинноватые волосы, сильные нос и подбородок.

– О, лейтенант! Поздравляю с малышом.

– Спасибо, Том. Пока рано, но готовлюсь. И лейтенантом меня можно больше не звать.

– Что поделать, привычка, – с улыбкой развел он руками. – Хотите прогуляться? Тело уже срезали.

– Откуда?

Том указал на железнодорожный мост Кинзи-стрит, торчащий своими разведенными створками на сотню футов в воздух; один из многих реликтов архитектуры, коими полнится город. В этой позе ржавые пролеты застыли уже годы назад, когда мостом окончательно перестали пользоваться. Возведенный из перекрестных балочных ферм, он имел такой же антикварный вид, как Эйфелева башня. Палец Тома указывал на среднюю секцию моста, под которой я уже успела разглядеть свисающий к воде отрезок веревки. Под мостом на деревянном настиле топталась стайка парамедиков и лежало непременное тело, укрытое простыней. За их спинами, на парковке здания «Chicago Sun – Times», теснились фургоны прессы и репортеры, отгороженные желтой полосатой лентой.

Том провел меня сквозь людскую сутолоку, затем вниз по нескольким бетонным ступеням и подвел к помосту с телом. Здесь, в непосредственной близости от воды, вольно гулял ветер, и было заметно прохладней. Река дышала сыростью вперемешку с отходами. Возле одной из опор моста я увидела моего давнего друга и соратника, сержанта Херба Бенедикта. На нем топорщился серый, казенного вида костюм; галстук был допотопно широк, а один из лацканов несмываемо помечен пятном горчицы. При виде меня моржовые усы Херба поникли.

– Черт возьми, Джек, – проворчал он. – Тебе здесь не место.

– Время смерти? – спросила я без остановки.

Херб протяжно вздохнул.

– Медэксперт говорит, два-три часа ночи. Где-то в этом интервале.

– Хьюз где?

– Кофейком пробавляется. Джек, в самом деле: тебе не надо…

– Херб, не начинай. – Я сцепила перед собой ладони, по мере сил разряжая обстановку, наэлектризованную отчасти моим приходом. – Как жертва была подвешена?

– За запястья. Альпинистской веревкой, обмотанной вокруг одной из ферм.

– Происхождение отследить можно?

– Сейчас выясняем. Хотя надежды мало. Нынче по Интернету хоть парашютные стропы можно заказать. Я вот через «Амазон» купил: неубиваемые шнурки получились.

Я посмотрела вверх, на серое ватное небо, откуда в лицо побрызгивал дождик.

Щурясь на нижнюю кромку моста, я спросила:

– На какой примерно высоте?

– Двенадцать метров.

Не взберешься.

– Кошка? – предположила я.

Том покачал головой:

– Невозможно.

– Откуда ты знаешь?

– В «Разрушителях легенд» что-то подобное пробовали. Больше чем на шесть метров бросить не получается.

– Тогда как он затащил туда веревку? – спросил Херб.

Пока они глядели вверх, я посмотрела вниз, изучая причал. Секунд через десять я наклонилась, приметив на щербатом дереве нечто, напоминающее серый камешек.

– Перчатки у тебя с собой? – спросила я Тома. – И мешок?

Он выудил и натянул на руки латексные перчатки; Херб снабдил его полиэтиленовым мешочком для вещдоков. Том согнутой фалангой пальца препроводил в него каплевидное грузило – свинцовое, размером с грецкий орех и весом в несколько унций. Из медного ушка пушился обрывок капронового волокна.

– Рыболовная снасть, – определил Херб.

Том кивнул, прибрасывая.

– Допустим, он привязал грузило к веревке; метнул вон туда, пропустил через опорную балку, а затем сделал петлю и вздернул труп. Поднял, как на флагштоке.

– А как они вообще здесь очутились? Он что, среди ночи подбил жертву спуститься к реке порыбачить?

Такая версия вызывала сомнение.

– Ну да. Если только ее не смущал моток веревки у него на плече или вокруг шеи.

Я указала в сторону репортеров:

– Кстати, у газетчиков парковка ночью мониторится?

– У них есть сторож, – ответил Херб. – А наружной камеры нет.

– Возможно, убийца припарковался там, а причиндалы были у него в багажнике. Или же они ждали его на месте, когда он прибыл туда с жертвой. Вы проверяли то место альтернативным источником света?

Херб кивнул.

– Крови нет.

Я, раздумывая, поцокала языком.

– Получается, что он завлек ее сюда или привел в бессознательное состояние и прямо здесь убил. Ногти?

– Чистые, – ответил Херб.

Часто жертвы царапают своих мучителей, и остается след ДНК. Чистые ногти означали, что убийца владел ситуацией на время всего преступления.

Я поглядела на веревку, колышущуюся на ветру. Поднять тело, привязанное к одному концу, требует недюжинных физических сил и стараний. Или же…

Я посмотрела на другой конец веревки, прихваченный к загородке возле ступеней.

– Попытайте сторожа, видел ли он здесь какие-нибудь грузовики или седаны. Убийца наверняка подогнал сюда свою машину, привязал к ней конец веревки и вздернул жертву, как на буксире.

Настала часть, вызывающая у меня внутреннее содрогание. Я перевела взгляд на тело под окровавленной простыней.

– Труп опознан?

– Джек…

Голос Херба не предостерегал; он тихо умолял меня не продолжать.

– Опознан? – повторила я с нажимом.

Херб вздохнул.

– С ней была сумочка. Джессика Шедд. Место жительства Ригливилль.

– Причина смерти?

– Гиповолемия.

Потеря крови. Внутри меня зашевелился ребенок, или это просто желудок так себя повел. При всем своем нежелании видеть жертву, я все-таки попросила Тома поднять угол простыни. Не будучи штатным сотрудником, я не могла вмешиваться в формирование цепочки доказательств: любое стороннее касание – это нарушение хода следствия.

Между тем Том выполнил просьбу, и я как могла заставила себя сохранить хладнокровие.

– Ее на рассвете заметил бегун, позвонил нам, – произнес Херб. – На подъезде к месту я подумал, что из нее свисают еще какие-то обрывки. А это оказались…

Голос Херба осекся, а я старалась не глядеть на внутренности, змеящиеся по настилу кровавыми петлями. Она лежала голой, на боку, запястья перехвачены пластиковым хомутом. Я сосредоточилась на ее лице – белые окаменелые глаза выпучены, рот перехвачен лоскутами скотча. Я невольно попятилась; тошнота в горле мешалась с сырой привонью реки в ноздрях.

Мучительно сглотнув, я вынула свой айфон.

– Прости, Джессика, – шепнула я, делая снимки. А затем обратилась к Хербу:

– Ты говорил, убийца что-то мне оставил.

– Да… Это, гм, все еще в ней.

Херб поглядел вниз, и я заставила себя посмотреть на вывороченный вскрытием живот. Этот предмет торчал краем из потрохов – какая-то книжка в прозрачном пакете на «молнии», настолько заляпанном кровью, что он смотрелся почти как самостоятельный орган.

Задержав дыхание, я как могла присела, с прищуром вглядываясь в запекшуюся кровавую массу.

На пакете черным маркером значилось:

«ДЖЕК Д. – ЭТО БЫЛ РЕАЛЬНЫЙ УЛЕТ – Л. К.»

Херб сделал несколько снимков. Том, опустившись рядом на колено, попытался вынуть книжку, но не тут-то было.

– Ты глянь, проволокой прихвачено, – выдохнул он с гневливым отвращением. – К ребрам.

Какое-то время ушло на поиск кусачек, после чего за дело взялись парамедики. Я в эти минуты смотрела через реку, поглаживая себе живот и вспоминая о своей последней встрече с Лютером. В частности, то, какое он дал мне обещание:

«Мы еще встретимся. Скоро».

Я вздрогнула, как-то разом ощутив весь этот промозглый холод. Возле меня остановился Херб.

– Джек. Фин с Гарри рассказывали тебе про Женевское озеро? – спросил он.

– Женевское? То, что в Висконсине? Нет. А что?

– Там есть спа-курорт, специально для беременных. Мы тут меж собой подумали… Может, тебе недельки на три устроить себе отдых, а? Отложить все дела, уехать из города.

– Здесь, в Чикаго, мой доктор.

– Ну и что. Знаешь, какие там на спа-курорте специалисты? Супер! Лучшие во всем штате. А, Джек?

Я пристально оглядела моего друга. Его лицо, даром что щекастое, действительно выражало участливую обеспокоенность.

– Знаешь что, Херб? Если я начну бегать от каждого шизоида, который мне чем-то грозится…

– Она была жива, Джек. Когда Лютер ее вздергивал. Хьюз говорит, ее организм мог еще несколько минут бороться, а то и вообще до получаса. Выглядит как кровавая рубка мяса, но на самом деле все сделано с опытом, можно сказать, искусно. Сразу, легкой смертью, она не умерла.

Я пошевелила пальцами ног, как будто они враз затекли.

– Я ушла из полиции затем, чтобы избавиться от всего этого, – сказала я вполголоса. – Надеюсь, что это и будет тем самым избавлением.

– Вот-вот. Надеешься.

– Теперь насчет Женевы и прочего…

Я встряхнула головой, рассчитывая на возврат сил.

– Мне льстит, что вы втроем печетесь о моей судьбе, но спасибо. Очень прошу впредь никогда этим не заниматься, и…

– Хватит, – властно осек меня Херб.

Я повернулась к нему, удивленная жесткостью в его голосе.

– Джек, ну сколько еще ты будешь разыгрывать эту роль боевой мамаши! Мы стремимся тебе помочь, а ты только и делаешь, что противишься нам на каждом шагу. Одной тебе в этом быть нельзя. Единственное, что у тебя получается, это истязать себя и тех, кто к тебе неравнодушен.

Я не нашлась, что и ответить. С Хербом мы ссорились настолько редко, что любой его разнос, даже небольшой, повергал меня в растерянность.

– Готово! – заставил нас обернуться возглас Тома.

В руке он как трофей держал ту самую книжонку, вынутую из окровавленного пакета. Его он сунул под заляпанную ржавыми пятнами простыню.

– «Поджигатель», триллер Эндрю З. Томаса, – прочел он с пестрой обложки, на которой щерился некто маньячный с зажигалкой в руке.

– Томас? – переспросил Херб. – Слыхал. Паскудный писака. Понаделал кучу трупов и словно растворился.

– Эту книжку я читал, – сказал Том, постучав корешком себе по ладони. – Пироман поджигает всех подряд. Там есть место, где плохой парень через трубку в горле накачивает одну из жертв жидкостью для зажигалок. А затем чиркает спички и кидает их в открытый рот, пока не происходит возгорание.

– Очень мило, – ответила я. – Интересно, в каком извращенном состоянии надо быть, чтобы такое придумать? Не хотелось бы мне водить знакомство с таким детективщиком.

– Да нет, в целом нормально, – видимо, почувствовав мою неприязнь, спохватился Том. – Вопиющих сцен здесь не так уж и много. Больше смахивает на Стивена Кинга.

– Проверь, нет ли чего внутри, – сказала я ему.

Том большим пальцем взъерошил страницы и где-то посерединке нашел одну загнутую.

Глава 39, страница 102.

Что странно, в слове «копы» кружком была обведена буква «п». Я бегло проглядела страницу.

Эндрю З. Томас – «Поджигатель»

Копы были везде. Сиззл видел, как машины свиней стегают лучами фар по окнам. Склад был окружен, а свинские голоса ревели в мегафоны, приказывая выйти наружу, сдаться.

Ха, сдаться. Тупые, тупые свиньи.

Он оглянулся на единственный козырь в переговорах, что у него еще был. Точнее, был да сплыл. Агент ФБР был по-прежнему прикован наручниками к железному складному стулу, но походил больше на шкварку, забытую на костре. Горелую-прегорелую. Черную, как головня. Еще дымящуюся. Какая жалость. Последний человек, которого он имел удовольствие спалить.

– Кристофер Роджерс! – снова заревел свин-переговорщик. – Может, мы с тобой все же договоримся?

Хм. Может.

А может, и нет.

Еще оставалось полканистры бензина. И коробок спичек.

Сиззл сел на бетон в пятнах машинного масла. Сказать по правде, он над этим никогда не задумывался. Может, из-за невообразимой боли, связанной со всем этим, хотя есть вещи и похуже, чем она. Как, например, сидеть взаперти без доступа к тому, что любишь более всего.

Он открыл канистру и вылил ее содержимое себе на голову, блаженно вдыхая аромат бензина, а копы тем временем все нудели снаружи насчет того, чтобы сдаться, «установить диалог».

Ну а теперь самое забавное. И легкое. И сложное.

Коробок спичек был из шикарного отеля, которым он баловал себя в Эшвилле, Северная Каролина… «Гроув Парк Инн». Сиззл, шурша коробком, вынул спичку.

Не надо самосозерцания, шелухи воспоминаний.

Он просто хотел это обонять, пусть даже тем запахом будет его собственная пылающая кожа.

Сиззл чиркнул спичкой и несколько долгих секунд неотрывно глядел на ее желтый огонек.

«За искрой пламя ширится вослед».

102

Понимая, что повторный доступ к книге у меня вряд ли будет, я попросила Тома подержать ее в открытом виде и сделала снимок обложки и той самой страницы. После этого Херб отдал книжку криминалистам.

– Так кто он, этот Л. К.? – спросил меня Том. Видимо, Херб его в это не посвятил.

– Мы думаем, это Лютер Кайт, – сказала я.

Том мрачно кивнул. О моем опыте общения с Кайтом было известно всем. Я давала показания в расследовании убийства одной из его жертв. Как раз тогда я таскалась со сломанной ногой. Нога срослась, но то, что мне довелось тогда видеть… Скажем так: лучше сломать себе обе ноги, чем вновь лицезреть что-либо подобное.

Фину невдомек, какие меня на самом деле посещали кошмары. Пускай я не попала к психотерапевтам, но ночные лазания по Интернету укрепили мое подозрение, что во мне поселились множественные симптомы посттравматического стрессового расстройства. Как раз ими я собиралась заняться после того, как рожу, а Кайт сгинет с моего горизонта. Ну а до этих пор оставалось находиться в привычном разладе со сном к большой радости моей гипертонии.

– Я чем больше думаю, – сказал Том, потирая подбородок, – тем больше просматриваю некую связь между Лютером Кайтом и этим Эндрю Томасом.

– Связь? Какую же?

– Я много читаю, ищу в Википедии. Несколько месяцев назад я зашел на страницу Томаса, после того как прочел его книгу «Пассажир». И вот какое сделал наблюдение: существуют определенные места давних нераскрытых преступлений, на которых в одно и то же время оказывались Томас и Кайт. И которые затем оказывались пищей для многих необузданных теорий Томаса, выложенных на его странице.

С мешком для трупа пришли парамедики и, упаковав, унесли Джессику.

Находиться здесь мне больше не было смысла. Я ведь теперь не штатный сотрудник.

Зато теперь можно было исследовать связь между Кайтом и Томасом. Удивительно, но на Кайта, этого отъявленного злыдня, не имелось четкого досье. Разыскивался он лишь по подозрению в ряде преступлений, и в полиции Чикаго лежал ордер на его арест. Вместе с тем известно о нем было крайне мало.

Я думала послать Фину эсэмэску о том, что уже иду к нему, но рука неожиданно отказалась повиноваться. Уставившись на нее как на чужую, я беспомощно ее встряхнула; и тут мне вдруг показалось, что все это происходит не наяву, а в каком-то сне, от которого я вот-вот очнусь. Но вопреки этому ощущению, все вокруг меня мельчало, теряя размеры, словно бы сознание падало в какую-то мерклую бездну.

А затем все исчезло.

Лютер

15 марта, шестнадцать дней назад

Спустя восемнадцать часов после происшествия с автобусом

– Так как тебя зовут?

– Патриция.

– А дальше?

– Райд.

– Можно я буду звать тебя Пэт?

– М-м… да. Вы меня отпускаете?

– Я собираюсь подвергнуть тебя дознанию, Пэт.

– Ох. Извините.

– Ничего. Пэт, ты считаешь себя совершенной? Безгрешной?

– Нет. Вовсе нет.

– Ты страшишься, Пэт?

– Да.

– Это хорошо. Страх передо мной – начало мудрости. Я собираюсь задать тебе несколько вопросов. И хочу, чтобы ты отвечала честно, со всей откровенностью. Я так понимаю, ты слышала вопли там, в соседней комнате?

Он кивает на бетонную стену.

– Да.

– Тот господин считал, что его частные грехи не мое дело. И вынудил меня поднять на него руку. Это же я не прочь проделать и с тобой, Пэт.

– Не надо.

– Тогда ты должна мне сказать… Что из содеянного тобой самое, самое худшее? Я имею в виду твой самый темный, самый потаенный грех.

– Я не знаю.

– Даю тебе секунду подумать.

Он наблюдает, как ее брови и глаза взметаются к голой лампочке под потолком.

– Я не хочу говорить.

С металлического стола он поднимает «Гарпию», медленно открывает. Обычно одного вида хищно изогнутого лезвия оказывается достаточно. Глаза у Пэт расширяются.

– Мой муж…

– Что?

– Я изменила ему.

– Один раз или…

– Несколько… Много раз.

– Он узнал?

Патриция трясет головой, и по ней видно, что она говорит правду. Значит, нерв задет, поскольку ее глаза начинают заполняться слезами.

– В прошлом году он умер, – снижает она голос до шепота.

– Внезапно?

– Да.

– Значит, тебе так и не представилось возможности очиститься?

– Это меня убивает. Ест поедом. Каждый божий день.

– Но может, оно и к лучшему, что он умер в неведении? Умер с верой, что ты верная, искренняя жена?

– Не знаю. Он был мне другом. Я делилась с ним всем, что у меня было.

Лютер тянется через стол и трогает ее рукой.

– Спасибо, Пэт. Душевно тебя благодарю.

Джек

31 марта, 10:30

– У нее преэклампсия, – сказал кто-то.

Голос показался знакомым. Я открыла глаза, но вместо дома и кровати увидела себя привязанной к каталке в «Скорой». За руку меня держал Фин.

– Ничего подобного.

Женщина. Парамедик. Щекастая, с суровым лицом.

– Это спазм. Но не преэклампсия, а самая настоящая эклампсия, в разгаре. Почему у этой женщины не постельный режим?

– Эта женщина вас слышит, – сказала я, но язык оказался до странности шершавым, и вышло размазано, как у пьяной.

«Бип-бип-бип-бип», – тревожно зачастил датчик, прикрепленный, как оказалось, к моему непомерному, голому, раздутому животу.

– Кардиограмма нормальная, – сказала врач. – Плод не потревожен. Но вам надо быть дома, в постели. С вами разговаривали насчет сохранения?

Я попробовала сесть, но ремни на плечах мне этого не дали. Было видно, как в задние двери «Скорой» на меня таращатся Херб, Том и Макглэйд, каждый неодобрительно на свой манер. Хотя у Макглэйда вид скорее похмельный.

– Вообще-то, мне по делам, – зашевелилась я. – Вы меня выпустите?

– Не по делам вам надо, а в клинику под наблюдение. Ваш муж сказал…

Я метнула в Фина взгляд.

– Он мне не муж. Расстегните меня.

Врач не пошевелилась.

– Послушайте, – сказала я. – Я обещаю, что прямо сейчас поеду домой и лягу. Об эклампсии мне известно все. Ее не вылечить ничем, кроме родов. А мне до этого срока еще три недели. Поэтому ехать в больницу мне нет никакой необходимости. Со мной все хорошо.

– Как раз ничего хорошего, – сказала врач. – При следующем спазме вы можете вообще не очнуться. Вы понимаете, о чем я? Если вам все известно об эклампсии, то вы должны быть знакомы и с таким термином, как полиорганная недостаточность. И вы, и ваш ребенок в серьезной опасности. Вам нужно в больницу.

– Это мой выбор, – сказала я, – а не ваш. И не его, – кивнула я на Фина.

Тут я заметила, что в руку мне вживлена капельница.

– Это еще что?

– Магнезия. От спазмов.

– Меня от нее тошнит.

– Тошнит вас не от нее, а от токсикоза. Вы сейчас просто фабрика по выработке ядов. Пока у вас не пройдут роды…

Я ее не дослушала. Слезы вдруг хлынули ручьем таким неудержимым, что того гляди произойдет паводок. Да, я упряма, но ведь не идиотка. А веду себя как последняя, эгоистичная козлина. Сохранение – действительно то, в чем я нуждаюсь. И перед Фином мне надо повиниться. Да и не только перед ним.

Но я сумела зажмуриться и удержать все внутри себя. Дело было не только в моей неготовности к материнству. А в том, что за мной по пятам крался гибельно опасный человек. Которому несомненно известно и о медиках моих, и о предполагаемой дате родов; может, он на меня в эту самую минуту смотрит.

А я… Я не подготовлена к противоборству, когда грудью вскармливаю малыша. И в таком уязвимом состоянии мои друзья, если что, меня вряд ли уберегут.

Но может, у меня хотя бы получится выскользнуть из-под удара.

– Женева, – ломким голосом, сквозь слезы произнесла я. – Я поеду на Женевское озеро.

Чувствовалось, как Фин сдавил мне ладонь.

– Правда? – голосом, полным радостной надежды, прошептал он. – Ты согласна?

Я закивала молча, порывисто, понимая, что могу разреветься.

– Спасибо, Джек, – целуя мне лоб, промолвил он.

– Пожалуйста, отвези меня домой, – все-таки сумела промямлить я, сохраняя остатки запаса прочности.

Реджинальд Маркетт

31 марта, 11:30

Был примерно полдень. На третьем этаже Льюисон-Холла сквозь жалюзи сочился скудный свет, полосами ложась на обстановку тесного, загроможденного кабинета Реджинальда Маркетта – доктора кафедры древней литературы Колумбийского колледжа. Стук в дверь вынудил его оторваться от чтения курсовой работы – двадцати пяти страниц на тему «Пословиц Ада» Уильяма Блейка. Работа читалась так гладко, что можно было с уверенностью сказать: самому автору не принадлежит в ней ни слова. Эту студентку Маркетт помнил. Весь семестр она тянулась ни шатко ни валко, а потому произвести что-либо подобное по калибру не могла решительно никак. Видимо, по своей опрометчивости попрыгунья раскошелилась на вариант для отличников, а не для хорошистов – что, собственно, и подрежет крылья ее взлету к вершинам успеваемости.

Маркетт отложил работу и стал пробираться между штабелями бумаг, книг и ископаемой корреспонденции (кое-что со штемпелями еще прошлых десятилетий). Вся эта сумбурность его нисколько не тяготила. В хаосе он обретался и процветал. Единственной мыслью на его пути к двери было отследить, какой именно сайт о Блейке лег в основу купленного этой вертихвосткой опуса. Возможно, на следующем занятии он огорошит ее устной экзаменовкой с пристрастием. Посмотрим, как она будет рдеть, лепетать и метаться. Таких плутишек надо выставлять напоказ, чтоб другим неповадно было. Подвергать болезненной, беспощадно наглядной и унизительной экзекуции. А иначе никак.

Открыв дверь, на пороге Маркетт увидел бледного брюнета с хвостом на затылке, в черном блейзере и синих джинсах. Необычность антуража довершали черные ковбойские сапоги.

– Чем могу служить?

– Профессор Маркетт?

– Так и есть.

Мужчина протянул руку.

– Роб Сайдерс из издательства «Эншент». Я вам на прошлой неделе посылал имейл о нашей заинтересованности в публикации книги о Данте.

Маркетт с легкой подобострастностью пожал гостю руку.

– Ах да, разумеется. Прошу прощения. Вы, кажется, сообщали, что будете проездом? Прошу вас, заходите.

Хозяин завел гостя в кабинет и прикрыл дверь.

Подняв со стула стопку поверженных курсовых работ, Маркетт кивнул на освободившееся место:

– Прошу вас, присаживайтесь. Извините за беспорядок, но в нем, смею вас заверить, наличествует своего рода система, хотя на первый взгляд этого не скажешь.

Когда они наконец сели друг напротив друга за столом, Маркетт засуетился:

– Как насчет чашечки кофе или чая? Воды? Можно, в принципе, организовать: у нас внизу есть автомат.

– Благодарю, воздержусь. Для меня большая честь с вами познакомиться, доктор Маркетт.

– Давайте просто Реджи.

– Ваша книга, Реджи, просто изумительна.

– Да что вы. Спасибо.

– Как утро? Хлопотное?

– Да вот, проставляю оценки в ведомость за мой курс английской литературы восемнадцатого века. Ваш имейл меня, признаться, заинтриговал, но… не расскажете ли вы мне о вашем издательстве чуточку подробней? А то Интернет насчет этого скуповат.

– Издательство небольшое. Публикуем только академические работы, и притом элитного качества. Я ответственный директор и соучредитель. И при этом давно уже ищу такого, как вы.

– Что значит, такого как я?

– Истинного ученого, способного донести «Божественную комедию» до читателя двадцать первого века в таком виде, в каком она прежде еще никогда не представала.

– Постойте… вы говорите о переводе? А что, разве Пински уже не выдал его еще бог весть в каком…

– Я не говорю об очередном заумном подстрочнике. Я говорю об адаптации.

Маркетт выпрямился, припав лопатками к спинке стула:

– Извините, не вполне понимаю.

– Мы ищем нечто, написанное современным языком. И возможно, даже с использованием современных исторических фигур.

Маркетт рассмеялся деревянным смехом.

– То есть с помещением Билла Клинтона во втором круге?[8]

– Именно. А Берни Мэйдоффа[9] в восьмом, и так далее.

– Ну а кого же в девятый?[10]

– Понятия не имею. А вот ваше масштабное знание нюансов и интенций оригинального текста может здесь весьма пригодиться. Нам нужна книга, способная достучаться до сердец сегодняшних американских читателей так же, как шедевр Данте в четырнадцатом столетии проник в сердца соплеменников-итальянцев.

Сердце Маркетта кольнуло волнение.

Адаптация для масс может обернуться признанием. И признанием опять же массовым, серьезным, а не небрежной похвалой кучки академистов, подписанных на ту же пятерку замшелых журналов, что и он сам.

К тому же после осенней сессии он уходит в продолжительный отпуск.

– Разумеется, с решением вас никто не торопит, – вставая со стула и застегивая блейзер, сказал Сайдерс. – Кстати, могу я вас пригласить на ланч? Там я вам свои мысли и изложу. Подобающий аванс для вас тоже предусмотрен.

Маркетт откинулся на стуле и поскреб свою седенькую бородку. Его жена, преподаватель экономики в Северо-Западном университете, затевала сегодня на кафедре скромный фуршет, который он вроде как обещался посетить. Однако последнее, чего бы ему хотелось, это маяться несколько часов среди кучки бухгалтеров, притворяющихся преподавателями.

– Охотно принимаю ваше предложение, – учтиво согласился он.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся бледнолицый брюнет. – Со мной как раз корпоративная кредитка. Вот мы ее и используем.

Джек

31 марта, полдень

Дом представлял собой строение в уединенном леске на западной окраине Бенсвилла. Туда я несколько лет назад перебралась с матерью, но та вскоре сменила жительство на Флориду, обосновавшись в поселке пенсионеров (где ей, согласно ее звонку на прошлой неделе, пришлось купить себе новый матрас, так как старый весь истерся от сексуальных эскапад). Теперь в этом доме я жила с Фином, склочным котом Мистером Фрискерсом и бассет-хаундом Даффи, которого мне подарил друг, тоже по имени Даффи.

Фин подъехал по дорожке к дому и кнопкой брелка поднял гаражную дверь. Когда машина заехала внутрь, я вышла и отключила при входе охранную сигнализацию – одну из трех. Внутри дома я отключила вторую и погладила по голове третью. Даффи, как и положено, встретил мое появление зычным лаем, который вызывал у меня больше доверия, чем любая электронная сигналка, даже самая навороченная. Несмотря на вполне себе средний вес – килограммов под сорок – лаял он густо и громко, словно претендуя на родство с каким-нибудь гигантским ротвейлером.

Сейчас Даффи, неистово юля хвостом, лизнул мне руку. Обрубки-лапы и проседающее брюхо давали ему сходство с гончей, на которую кто-то взял и наступил, а она взяла и растолстела. Даффи-парень подкинул мне Даффи-кобелька примерно через месяц после того, как пронюхал о моих непростых делах с Лютером Кайтом. К бассету я прониклась любовью. А он любил петь, когда я принимала душ, и был единственным существом на планете, которого терпел склочник Мистер Фрискерс.

Фин запер за мной дверь, а я проковыляла к себе в кабинет, скинула обувь и плюхнулась булками на компьютерное кресло. Я была измотана и голодна. Но прежде чем поесть и прилечь, надо было проделать кое-какую работу.

Первым пунктом повестки был звонок Даффи (который не бассет). Даффи Домбровски. Познакомилась я с ним во время поездки в Нью-Йорк. Он работал консультантом, а подрабатывал тренером по боксу. По всей видимости, он на меня тогда запал. Или как-то иначе.

Трубку он взял на третьем гудке.

– Да?

– Дафф, это я. Джек Дэниэлс.

– Привет, Джек. Как оно?

– Ничего. Слушай, мне надо, чтобы ты Даффи приютил, недели на три.

– У тебя там все в порядке?

– Да вот, собираюсь в спа для беременных. А в конуре ему не место. Я и денег тебе дам ему на еду.

– Лучше не давай. Я просто рад буду, если тезка у меня малость погостит.

– Ага. Он и ест самую малость: в пределах собственного веса, раз в пять часов собачьим кормом.

– Так мало? Ты его что, голодом моришь?

Я улыбнулась.

– Могу отправить его тебе посылкой. Ты там все в том же трейлере обитаешь?

– Шато Домбровски по-прежнему моя летняя резиденция. А для зимы у меня швейцарское шале.

– Ты хоть знаешь, как оно пишется?

– Не знаю даже, как пишется «швейцарское». Когда мне ожидать твое зверье?

– Я скину эсэмэской.

– Ловлю на слове. В остальном все нормально?

– Нормально, – соврала я. – А у тебя?

– Жизнь как банкет, и обе руки вилки.

– Шикарно, Дафф. Спасибо. С меня причитается.

Повесив трубку, я через браузер вошла на Нцки. Национальный Центр Криминальной Информации – это федеральная база данных. Поскольку юрисдикции у всех копов местные, коп, например, в Милуоки не сможет узнать, что у киллера, которого он преследует, такой же почерк, что и того, который орудует в Бостоне. Но если оба участка отправят свою отчетность на сервер НЦКИ, то плохие парни при пересечении границ этих штатов разом попадут под наблюдение.

Терпя Даффи, который своей слюнявой мордой тыкался мне под столом в босые ноги, я вышла в НЦКИ на данные Эндрю З. Томаса.

Пока шла распечатка, я навела справки по Лютеру Кайту. Ничего солидного, насколько помнится, на него не было. Его сестра в молодом возрасте была похищена, и ее следы затерялись. Родителей Кайта несколько лет назад убили. По данным Криминального центра, его разыскивали по следующим делам:

7 ноября 1996 г. – стрельба в баре «Рики» городка Скотсблафф, Небраска.

27 октября 2003 г. – убийство семьи Уортингтон в Дэвидсоне, Северная Каролина.

27 октября 2003 г. – похищение Бет Лэнсинг в Дэвидсоне, Северная Каролина.

28 октября 2003 г. – убийство Дэниела Ортигейн-Вала в «Уолмарте», Роки Маунт, Северная Каролина.

28 октября 2003 г. – убийство Карен Прескотт на острове Боди-Айленд, Северная Каролина.

Убийство с неустановленной датой, ряд тел, обнаруженных в подвале Бэрримулин Сэнд. Дом принадлежал семье Кайтов на острове Окракок (14 ноября 2003 г.).

Около 11 ноября 2003 г. – убийство Бет Лэнсинг, а также Чарли и Маргарет Тэтум.

12 ноября 2003 г. – бойня на пароме «Киннакет».

Плюс ордер на арест за убийство от 10 августа 2010 г., с которым я была знакома до тонкостей.

Данных на Томаса было и того меньше:

30 октября 1996 г. – убийство Джанет Томас (его мать). Исчезновение Уолтера Лэнсинга в начале ноября 1996 г. Кардиохирургические убийства, включая коробки, оставленные в «Эллипсе», Вашингтон, округ Колумбия, и тела, обнаруженные во флигеле Томаса возле озера Норман, в том числе школьной учительницы Риты Джонс.

7 ноября 1996 г. – стрельба в баре «Рики» в Скотсблаффе, Небраска.

12 ноября 2003 г. – бойня на пароме «Киннакет».

Исчезновение Вайолет Кинг, детектива по убийствам из г. Дэвидсон.

Даффи-пес заснул у моих ног, храпя, как трактор средних размеров. Я, закусив губу, просматривала информацию. Связь между двумя просматривалась в баре «Рики» и бойне на «Киннакете». Я собиралась загуглить их обоих, когда поняла, что кто-то, возможно, уже сделал эту работу за меня. Я зашла в Википедию и стала искать ссылки на Томаса. Созданный читателями контент, как и ожидалось, дал мне информации больше, чем я бы за час-другой насобирала сама. Устроившись в кресле, я приступила к чтению, узнавая для себя даже больше, чем бы хотела знать о самом загадочном детективщике на свете.

Реджинальд Маркетт

31 марта, 12:15

– Такси брать не будем. Я поведу машину, – объявил Роб Сайдерс, когда они по тротуару шли от Льюисон-Холла к припаркованному у обочины белому «Мерседесу» с тонированными стеклами. – У вас есть какие-то любимые места?

– В паре миль вверх по Стэйт-стрит есть местечко, где подают великолепные суши. Почему бы не направиться туда? Думаю, не пожалеете.

– Нет-нет, я остаюсь в пределах Блэкстоуна. Мне все равно предстоит возвращаться этим же путем.

Сайдерс скрылся с другой стороны минивэна, а стоящий возле бордюра Маркетт на секунду напрягся. Это было, конечно же, глупо и иррационально, но все равно некий голос в голове свербил назойливым вопросом: с какой стати редактор мелкого издательства разъезжает на авто, да еще на таком, которое они с женой в шутку именуют не иначе как «авто серийного убийцы». Обезличенный белый минивэн, возможно, доверху наполненный ужасами.

Все это, конечно же, смешно, но некая часть Маркетта перспективу такой поездки воспринимала с опаской.

С водительской стороны хлопнула дверца, и взревел оживший мотор.

Да и черт с ним. Жизнь – это выбор.

Он потянул на себя ручку пассажирской дверцы.

Устраиваясь на сиденье, сзади в салоне он ощутил запах чего-то терпкого, вроде моечного средства или аммиака.

– Пристегнитесь для безопасности, – сказал с улыбкой Сайдерс, сидящий вполоборота.

Маркетт натянул через грудь ремень и защелкнул пряжку. Сайдерс снял машину с ручника и вырулил на проезжую часть. За тонированным стеклом виднелись стайки студентов, разгуливающих по Грант Парку. Типичный весенний день – сырой и прохладный. Первое апреля; трава и листва еще лишь начинают покрываться робкой, пока еще желтоватой зеленью. Он всегда любил это время года.

Учебный процесс подходит к завершению.

А там уже рукой подать до благословенного лета.

– Сколько уже, говорите, существует ваше издательство? – задал вопрос Маркетт.

– Примерно два года. Извините, можно взять ваш мобильный телефон?

Странная просьба. Но чего уж.

– Прошу.

Маркетт вынул свой «эйч-ти-си-тандерболт» и подал Сайдерсу.

– Сами таким обзавестись думаете?

– Нет. «Андроиды» – не мой выбор. Я больше айфонщик.

Сайдерс приопустил окно, и на глазах у изумленного Маркетта вышвырнул трубку за окно и снова поднял стекло.

– Какого черта? – растерянно спросил он.

Черные глаза Сайдерса за стеклами темных очков были непроницаемы. Он как ни в чем не бывало смотрел перед собой и молча вел машину.

– Остановите. Я хочу выйти.

Маркетт завозился в поисках кнопки, но ничего не нашел. Там, где должна быть кнопка, рука уткнулась в гладкий квадратик металла. Между тем ремень обтягивал грудь туго и прочно. Маркетт взглянул на дверь – ни ручки, ни механизма для спуска окна.

– Чего вам от меня нужно? – повернулся он к Сайдерсу.

– Скажем так: мне понравилось ваше имя.

Он кривенько усмехнулся, а Маркетт только сейчас заметил, что два передних сиденья отделены от салона черной шторкой.

– Любопытствуете, что у меня там? – спросил Сайдерс. – Пожалуйста, смотрите.

Свободной рукой Маркетт отдернул шторку, а Сайдерс включил потолочное освещение. Резкий свет окатил клинически строгое помещение. Темные окна. Никаких напольных покрытий. Потолок и стены укреплены звуконепроницаемой пеной. В центре металлического пола виднеется сливное отверстие с большой резиновой пробкой.

Со стороны водителя вдоль стены тянулся приделанный к полу стеллаж с хирургическими инструментами – щипцами, пилами, скальпелями, стальными ретракторами, зажимами.

Маркетт снова повернулся к Сайдерсу.

– Это… вы? Человек, который повесил женщину на железнодорожном мосту?

Сайдерс улыбнулся.

– Вы, стало быть, в курсе?

– Я спрашиваю: это вы?

– Ну а кто же еще.

Маркетт яростно завозился на сиденье, пытаясь выдернуться из пут.

– Не делайте этого, – предостерег Сайдерс.

Маркетт воздел левую руку и саданул в боковое стекло, с криком отдернув ладонь и оставив на стекле смазанный кровавый след.

Сайдерс рассмеялся.

Сквозь липкую пелену страха Маркетт с трудом вымолвил:

– Я предлагаю остановиться у ближайшего банкомата.

– Неужели? И какой же у вас суточный лимит?

– Две тысячи. И я ничего никому не скажу. Клянусь богом.

Маркетт чувствовал, что костяшки пальцев сломаны, но боли почти не чувствовал. Грудь стискивало словно от поставленной гири, и каждое дыхание давалось с трудом, наполняя голову дурной легкостью и тошнотным головокружением.

– У меня семья. Жена… – глаза Маркетту заволакивало слезами. – Дочь.

– Вот хорошо. Они будут по вам скучать?

– Очень.

Сайдерс посмотрел искоса.

– Хорошо, когда есть кому скучать, правда?

– Умоляю.

– Не надо меня упрашивать. Это мое единственное предупреждение. И не пытайтесь меня ударить.

Сайдерс показал в своей левой руке пистолет.

Маркетт посмотрел в окно и увидел, что они едут на юг по Лэйкшор-Драйв. Облачный полог наконец-то прорвали несколько солнечных нитей и легли наискось на поверхность озера. Под натиском солнца она даже не походила на воду. Скорее на поле мерцающих драгоценных камней. Вот машина объехала Солидер-Филд. Транспортный поток был не таким уж плотным.

Маркетт печально размышлял о своей жизни. У него были семья, друзья. Его чувства к ним оставались чисты, но в этом нет ничего необычного. Необычайного в его жизни, считай что, и не было. Бессчетные часы в либеральном колледже искусств, за обучением беспечной молодежи, которой еще лишь предстоит жизненный путь. А в свободное время он изучал писания людей, живших и умерших сотни лет назад. И все же это была его жизнь. Маркетт проживал ее как мог. Не обходилось и без ошибок, огорчений. Но еще оставалось то, чего ему хотелось совершить. Побывать в шотландском замке. Поплавать с дельфинами. Разумеется, клише, но в его планы входило еще и заняться скай-дайвингом[11].

Теперь же единственное, чего он жаждал, это увидеться со своей семьей. Пусть даже в последний раз.

– Могу я позвонить моей жене? – дрожа нижней губой, сквозь слезы выдавил он. – Попрощаться с ней?

– Нельзя.

Сайдерс припарковался возле планетария Адлера и заглушил мотор. Бьющее в лобовое стекло солнце ухудшало обзор.

– Есть и хорошие новости, – сказал Сайдерс.

– Что? – рассеянно спросил Маркетт.

– Все те жутковатые инструменты, что вы сейчас видели. Они, так сказать, для посмертной забавы.

– Вы о чем?

Отслеживать слова не получалось; мысли путались, перемежаясь спазмами страха, жалости и огорчения.

– Вы отделаетесь сравнительно легко. Видите вот это?

Сайдерс достал какую-то дешевую книгу в аляповатой бумажной обложке. «Убийца и его оружие».

– Та девица на мосту познакомилась с другой книгой этого автора самым близким образом. Вы такого читали?

Маркетт прищурился, разбирая имя автора.

– Эндрю З. Томас? Нет, не знаком.

Сайдерс улыбнулся.

– Доверьтесь мне. Этот автор реально проникнет вам под кожу. Посмотрите сюда.

Маркетт поглядел на другую руку своего пленителя, которая сейчас держала шприц.

– Что это?

– Стопроцентный эквивалент хлорида калия. Заключительный препарат, вводимый государством при смертельных инъекциях.

Маркетт поглядел на иглу. На прозрачную жидкость в трубочке шприца.

– Что она делает? – спросил он.

– Останавливает сердце.

– А сколько времени… – закончить фразу он не сумел.

– Требуется, чтобы умереть? От двух до десяти минут.

– А это… больно?

– Врать не буду. При остановке сердца возможны болезненные ощущения. Но уж явно не такие, как от того, что находится за черной занавеской.

Разговор из сюррелистичного делался откровенно безумным.

– Ну а… после остановки сердца я буду в сознании?

– Не знаю. Это часть тайны, что лежит за пределом. Граница познания. Согласитесь, это доставляет некоторое волнение.

Маркетт тоскливо оглядел бухту, нечеткий дымчатый горизонт.

– Я не готов, – произнес он с неистово бьющимся сердцем.

– Иное сложно и предположить, – пожал плечами Сайдерс. – В принципе, я мог проделать это где угодно. Но мне подумалось, что вы любили этот город. И захотели бы вот так посидеть, посмотреть на знакомый простор.

– Я два года не разговаривал с дочерью. Глупая ссора.

– Они в основном такими и бывают.

– А у вас… есть семья?

– Уже давным-давно обхожусь без нее.

– Мне нужно перед ней извиниться.

– Хорошо.

– Что хорошо? – флегматично отвернулся от окна Маркетт.

– Я дам вам ей позвонить.

– Вы серьезно?

Сайдерс вытащил из внутреннего кармана айфон, посмотрел на экранчик.

– Небольшой запас времени у нас есть. Один знакомый мне как-то сказал: убийства не должны совершаться без маленьких любезностей. Какой у нее номер?

– О, благодарю вас! Благодарю!

Номер воскрес в памяти не сразу; все-таки с их прошлого разговора минули годы.

Пока Сайдерс набирал цифры, Маркетт молился. Тоже впервые за долгие годы. Молился, чтобы ее номер не изменился. Чтобы она взяла трубку. Палач продемонстрировал экранчик с ее номером.

– Надеюсь, вы понимаете, что в этот разговор входить не должно.

– Да.

– Если вы попытаетесь спастись, выдать наше местонахождение или еще что-нибудь подобное…

– Я понимаю. Конечно же, понимаю.

Палец Сайдерса нажал на зеленую кнопку вызова. Он протянул трубку Маркетту.

– У вас одна минута, – упредил он.

В трубке послышался гудок. Второй. Третий.

На четвертом он услышал голос своей дочери и напрягся всем своим телом и душой, чтобы не сорваться.

– Алло?

– Карли?

– Папа?

– Крошка моя.

Видимо, она расслышала в его голосе слезы. Ну и пусть.

– Зачем ты звонишь? С мамой все в порядке?

– Да, с ней все замечательно. – Он отвернулся от человека, который скоро лишит его жизни, и придвинулся к тонированному стеклу.

– Прости меня, Карли. За все. Ты моя…

– Па, я тут кое-чем занимаюсь… Давай я тебе попозже перезвоню, через…

– Выслушай меня. Пожалуйста. Я был не прав, Карли. Очень не прав.

– Ты выпил?

– Нет, нет. Карли, ты моя принцесса. Всегда ей была, и я люблю тебя так, что не сказать словами. Ты меня слышишь?

На том конце линии стояла тишина.

– Карли?

– Я тебя слышу. Пап, у тебя все в порядке?

– Да. Просто я… – Он зажмурился, и из-под его сомкнутых век заструились слезы. – Мне нужно, чтобы ты знала, какие чувства я к тебе испытываю. И испытывал всегда. Те летние деньки, что мы с тобой и с мамой проводили в Висконсине, на озере Руни… были лучшим временем моей жизни. Я бы отдал все сокровища на свете, чтобы вернуться туда хотя бы на денек. Я так горжусь тобой, Карли.

Теперь было слышно, что она плачет.

– Десять секунд, – напомнил рядом палач.

– Всё, доченька. Мне пора.

– Папа, я хочу тебя увидеть. Через полторы недели я буду в Чикаго.

– Я бы очень этого хотел. Прости меня, Карли. Я очень сожалею.

– Пап, ты уверен, что все в…

Маркетт почувствовал, как трубку у него отнимают от уха.

Маркетт отер глаза и с тоской оглядел затуманившуюся панораму бухты. Затем он перевел взгляд на своего палача.

– Мне давно надо было это сделать.

– Ну, вот вы и сделали. В моей жизни были люди – теперь их давно уже нет, – с которыми мне уже никогда вот так не поговорить. Так что считайте себя везунчиком.

Но везучим Маркетт себя не чувствовал. Он чувствовал себя опустошенным.

– Ну что, Реджи, пора. Закатывайте левый рукав.

Пальцы у Маркетта тряслись так, что он чуть ли не полминуты возился с пуговкой на манжете, пока наконец справился с этим нехитрым заданием.

– Скажите мне: вы просто ученый педант или за вашей работой действительно стоит вера? – задал вопрос Сайдерс, когда Маркетт медленно закатывал рукав кремовой рубашки, которую ему на позапрошлое Рождество подарила жена.

– Не знаю.

– Я ведь и сам изучал шедевр Данте, в деталях. Он меня очаровывает. Кстати, у меня к вам вопрос.

– Какой?

– В каком круге ада думаете разместиться вы?

Маркетт окунулся в черные глаза этого человека – какая ужасающая пустота.

– Пожалуй, в пятом.

– Гнев?

– В нем корень всех моих ошибок.

– Вы очень честный человек, Реджи.

Манжет был уже над локтем, и палач сказал:

– Этого достаточно. Поверните руку, чтобы я мог видеть вены.

Маркетт замешкался, но не более чем на секунду.

– Вы чувствуете позыв к сопротивлению?

– Ну а вы как думали. Вы же отнимаете у меня жизнь.

– Я понимаю это настолько, насколько вы понимаете, что здесь находится за черным занавесом. Если вам хочется уйти из жизни в мучениях и под собственные вопли, пожалуйста: давайте прибегнем к этому варианту.

– Я этого не хочу.

Сайдерс взялся за шприц, положив палец на плунжер, и приблизил его к бледной внутренней стороне предплечья Маркетта.

– Держите руку тверже.

В попытке унять дрожь Маркетт схватил себя за запястье и смотрел, как игла с колким пощипыванием входит в вену.

– Доброго пути, брат, – произнес палач и большим пальцем утопил плунжер. Закачав содержимое шприца в организм Маркетта, он аккуратно вынул иглу и отодвинулся на сиденье.

Маркетт сидел, замерев, его ладони лежали на коленях. Он ждал.

Сердце металось.

По бокам сбегали льдистые струйки пота. Никаких ощущений пока не было.

За окном вдоль берега прогуливалась пара на четвертом десятке с двумя маленькими детьми.

Метрах в двадцати на скамейке сидел старик, с блаженным видом покуривая сигару.

В полумиле к берегу невесомо скользил парусник.

Мысленно Маркетт нашептывал имена жены и дочери, а затем его ударило – ощущение такое, будто кто-то подвесил его сердце над скоростной трассой, и тут в него на всем ходу врезалась двадцатиколесная фура.

Ахнув, Маркетт поперхнулся собственным дыханием.

В нем ярилась огненная фурия, изливая в грудную клетку протуберанцы расплавленной лавы. Было смутное сознание, что он бьется в судорогах на переднем сиденье машины и у него неимоверно выпучиваются глаза, а потом все это сникло, и он завалился к двери, последним своим взглядом таращась наружу, туда, где мир мгновенно выцвел и представился черно-белым негативом.

Он не шевелился, не мог двинуться, не мог даже закрыть глаза. «Я умру с открытыми», – просквозила оцепенелая, стынущая мысль, а взгляд напоследок уставился в знакомый профиль Хэнкок-Билдинг, торчащее в пяти милях отсюда. Хотя все это уже ничего не значило.

Статья в Википедии об Эндрю З. Томасе

Эндрю Зиглер Томас (род. 1 ноября 1961 г.) – американский автор триллеров, хорроров и детективов; подозревается в серийных убийствах. Тираж его произведений превышает 30 млн экземпляров. Ряд сюжетов лег в основу художественных фильмов, телесериалов и комиксов.

Детство и отрочество

Родился в Уинстон-Салеме (штат Северная Каролина) в 1961 г., в семье Джеймса и Джанет Томас, вместе с братом-близнецом Орсоном. Отец, работавший на текстильной фабрике, умер в 1973 г. от рака легких, когда Томасу было одиннадцать лет.

Образование и начало карьеры

Начиная с 1980 года, Томас вместе с братом учился в Аппалачском госуниверситете; в 1984 году окончил бакалавриат по английскому языку. Орсон Томас по неизвестным причинам прекратил обучение еще на первом курсе.

Период 1980-х

По окончании обучения в 1984 году Томас начал посылать свои рассказы в журналы, публикующие ужасы. Его первый рассказ «Океан боли» был опубликован в декабрьском выпуске «Журнала мистерий Эллери Куин» (1986). В это время Томас уже приступил к работе над своим первым романом «Убийца и его оружие» – повествовании о человеке, научившемся уживаться со своими убийственными инстинктами. Этим романом знаменуется начало сотрудничества Томаса с известным литературным агентом Синтией Мэтис, которая по-прежнему занимается правами на его работы. «Убийца и его оружие» был опубликован в 1988 году. Ошеломительным успех не был, однако книга разошлась тиражом в 100 000 экземпляров в твердой и в 500 000 экземпляров в мягкой обложке – довольно крупный тираж за дебютный роман ужасов, изобилующий детальными сценами насилия.

Период 1990-х

Второй роман Томаса – «Закат – цвет разбитого сердца» (1990) – был раскритикован и стал коммерческой неудачей. После хоррора и леденящего саспенса дебютной работы в свет вышло неожиданно нежное автобиографическое полотно о взрослении юноши, выросшего в отрогах Северной Каролины. Вслед за неуспешным вторым романом Томас выпустил череду коммерчески успешных книг, оцененных как возвращение к бурным страстям его дебютной работы, хотя с элементами реальных преступлений. К этим книгам относятся «Вот как кончается мир» (1991), «Синее убийство» (1992), «План нападения» (1993), «Полночь: сборник рассказов» (1994) и «Пассажир» (1995). «Синее убийство», «План нападения» и «Вот как кончается мир» были экранизированы (в частности, «Синее убийство» стал поистине кассовым хитом). К тому времени как из-под пера Томаса в 1996 году вышел «Поджигатель», писатель зарекомендовал себя восходящей звездой ужасов, а кое-кто и вовсе прочил его в творческие наследники Стивена Кинга и Дина Кунца.

Кардиохирургические убийства

и упадок карьеры Томаса

31 октября 1996 года в Вашингтоне (округ Колумбия), в «Эллипсе», фактически рядом с национальной рождественской елью, была обнаружена коробка с человеческими сердцами. Некоторые из тел, из которых были извлечены сердца, были позднее обнаружены в деревянном флигеле Томаса на его участке, расположенном вблизи озера Норман (Северная Каролина). Считается, что Томас несет ответственность не только за доставку той коробки в «Эллипс», но и за сами убийства, названные «кардиохирургическими».

Убийство Джанет Томас

Мать Томаса была найдена задушенной в подвале своего дома (того самого, где прошло детство ее сына) 2 ноября 1996 года. Был выписан ордер на арест Томаса, так как установили, что он посещал свою мать вечером 30 октября 1996 года, непосредственно перед предполагаемым временем смерти.

Исчезновение и предположительное

убийство Уолтера Лэнсинга

Редактор шарлоттского журнала «Хайкер» Уолтер Лэнсинг был близким другом Томаса со времени переезда последнего к озеру Норман – события, произошедшего по следам успеха дебютного романа писателя. Спустя неделю белый «Кадиллак Девилль» Лэнсинга был найден припаркованным возле мусорных баков, позади закусочной «Шамплен» в вермонтском Вудсайде. Салон «Кадиллака» был забрызган кровью – как потом показала экспертиза, кровь была именно Уолтера Лэнсинга. Само тело так и не нашлось.

Происшествие в баре «Рики»

в Скотсблаффе, штат Небраска

7 ноября 1996 года в сельском баре под названием «Рики», на окраине Скотсблаффа, случилась перестрелка. Свидетельства очевидцев подтверждают версию, что произошла она с участием Эндрю З. Томаса и неопознанного мужчины с длинными черными волосами, которые затем скрылись с места происшествия.

Первое продолжительное исчезновение

Томаса: 1996–2003

Перестрелка в баре «Рики» было последним появлением Томаса на публике; после этого он исчез почти на семь лет. В связи с исчезновением на приозерном участке в Северной Каролине были эксгумированы четыре трупа и выданы ордера на арест Томаса в связи с этими убийствами. До 1996 года Томас был успешным писателем, а теперь благодаря дурной славе стал фигурой поистине культовой: его книги резко взлетели в популярности, были переизданы, появились ремейки в кино и на телевидении, а в рамках культа началось решение вопроса о том, что именно привело успешного писателя к убийствам. Начались и спекуляции относительно его исчезновения: что с ним? Жив он или мертв? И если жив, то продолжает ли писать?

Появление и первый всплеск убийств

в Северной Каролине:

27–28 октября 2003 г.

27 октября 2003 года у озера Норман в Северной Каролине в своем доме вместе с двумя малолетними детьми были убиты Зак и Тереза Уортингтоны. Их соседка Бет Лэнсинг (вдова Уолтера Лэнсинга) была похищена из своего дома мужчиной, впоследствии описанным Дженной Лэнсинг как «высокий бледный брюнет с длинными волосами». Назавтра, 28 октября, в мужском туалете «Уолмарта» в Роки-Маунт был убит офисный служащий. Фотография убийцы, сделанная видеокамерой «Уолмарта», является единственным фотоснимком в полицейской базе данных человека по имени Лютер Кайт. Кайт, предположительно, находился на пароме «Киннакет» во время так называемой Киннакетской бойни, хотя конкретно снимки этого не подтверждают. В ночь на 28 октября Карен Прескотт, бывшая редактор и подруга Томаса, была найдена повешенной на маяке острова Боди-Айленд. Подозрение в этих убийствах немедленно пало на Томаса; вместе с тем поползла молва, что он вернулся из своего тайного логова.

Исчезновение детектива Вайолет Кинг

Вайолет Кинг, детектив по убийствам из отдела полиции Дэвидсона, 4 ноября 2003 года отправилась на остров Окракок расследовать версию убийства семьи Уортингтонов, а также похищение Бет Лэнсинг. На лазерной указке, найденной в руке младшего ребенка Уортингтонов, обнаружились полустертые отпечатки Лютера Кайта. Семья Кайта проживала на Окракоке. В последний раз Кинг выходила на Дэвидсонский отдел полиции 6 ноября, и с той поры ее больше не видели и не слышали, если не считать появления на видео транспортного департамента Северной Каролины о бойне на пароме «Киннакет» (12 ноября).

Второй всплеск убийств

в Северной Каролине:

11–12 ноября 2003 г.

11 ноября сержант Бэрри Маллинс (начальник Вайолет Кинг) и Макс Кинг (ее муж) отправились на остров Окракок, в дом Максин и Руфуса Кайт, в поисках Вайолет Кинг. Спустя два дня их тела (и еще многие) были обнаружены подвешенными на цепях в подвале дома Кайтов на Памлико-Саунд. Бет Лэнсинг, а также Чарли и Маргарет Тэтум были найдены со следами насильственной смерти в доме Тэтумов 11 ноября 2003 года. Их нашли парамедики.

Бойня на пароме «Киннакет»:

12 ноября 2003 г.

12 ноября 2003 года, в 5 часов утра, на пароме «Киннакет» на север от Окракока отбыли 6 машин. По неизвестной причине на пароме разыгралась сцена насилия. В ходе перестрелки погибли капитан парома и пятеро пассажиров. Когда никем не управляемый паром наконец выбросило на отмель близ острова Хаттерас, были обнаружены мертвыми еще двое: Руфус и Максин Кайт. Их насмерть придавил к ограждению внедорожник «Шевроле Блейзер». Всего жертв по итогам было восемь. Та бойня частично попала на камеру наблюдения; среди ее участников фигурировали, судя по всему, Эндрю Томас, Вайолет Кинг, а также мужчина с длинными черными волосами – по неподтвержденным данным, Лютер Кайт. Однако их тела среди убитых найдены не были – предположительно их смыло за борт или же они скрылись.

Обнаружение тел в доме Кайтов

По следам бойни на пароме «Киннакет» на острове Окракок высадился отряд правоохранителей. Особо стоит отметить обнаружение в доме Кайтов на Килл-Девил-Роуд четко спланированного, напоминающего лабиринт подвала с множественными пыточными камерами. В одной было найдено подобие сделанного в домашних условиях электрического стула, а в нишах на потолочных цепях были подвешены десять тел, среди них Макс Кинг и Бэрри Маллинс.

Полемика и второе продолжительное

исчезновение Томаса:

2003 год – настоящее время

Вплоть до появления Томаса в 2003 году превалирующей версией (разделяемой в том числе авторитетными и высокопоставленными полицейскими чинами, участвующими в расследовании) являлась та, согласно которой при написании «Поджигателя» – наиболее изобилующей насилием книги Томаса – автор перешел некую грань, перешел от прозы о насилии к насилию как таковому в реальной жизни. Тем не менее в свете убийств 2003 года в Северной Каролине, кульминацией которых явилась бойня на пароме «Киннакет», появились конкурирующие версии, некоторые из которых отстаивали невиновность Томаса. Суть их в том, что он якобы сам стал оклеветанной жертвой злобной мистификации. Прочие теории спорят насчет того, жив ли вообще Томас и продолжает ли писать – если да, то под какими псевдонимами он может сегодня издавать свои произведения. Кто-то полагает, что он продолжает издаваться под именем Джека Килборна – писателя, вышедшего на авансцену в 2009 году с популярной хоррор-новеллой «Бойся».

Литературный стиль

Томас выработал лаконичный резкий стиль, подчеркивающийся сценами необузданного насилия, которые, несмотря на частые жалобы, что его неоправданно много, на самом деле весьма импонирует воображению читателя.

Влияния

Томаса нередко сравнивают со Стивеном Кингом, Дином Кунцем, Ричардом Лэймоном, Эдвардом Ли, Джеком Кетчамом, Клайвом Баркером и другими мастерами ужасов и прочих «низких жанров».

Отзывы критиков

В фаворе у критиков Томас не был никогда. За девять лет писательской карьеры ни одна из его книг не получала «звездной рецензии» от титанов вроде «Паблишерс уикли», «Киркус Ревьюз», «Лайбрэри джорнал» или «Буклист». «Нью-Йорк таймс» описывает его прозу как «шараханье из беспечности в гнусь», а «Киркус ревьюз» до сих пор призывно стонет о достойном продолжении его первого романа «Убийца и его оружие»: «Весьма прискорбно, но продолжение все еще пишется». Однако недавние критические эссе начали осторожно прогнозировать, что лет через десять Томас, возможно, выпестует более широкий круг поклонников, потеснив на пьедестале таких небожителей, как Кинг и Кунц, и получив большее признание и понимание его провокативных сюжетов и сцен жестокости.

Библиография

«Убийца и его оружие» (1988)

«Закат – цвет разбитого сердца» (1990)

«Вот как кончается мир» (1991)

«Синее убийство» (1992)

«План нападения» (1993)

«Полночь: сборник рассказов» (1994)

«Пассажир» (1995)

«Поджигатель» (1996)

«Темное сердце» (не окончен) (1998)

Личная жизнь

И до событий конца 1996 года Томас не отличался публичностью и редко показывался на людях; исключения составляли разве что встречи с читателями в библиотеках и нечастые съезды писателей детективного жанра (последним из таких был сбор 1995 года в Индианаполисе). На протяжении нескольких лет Томас поддерживал романтические отношения с редактором «Айсблинк букс» Карен Прескотт, но их связь прервалась еще до того, как у него в 1996 году начались невзгоды. Литературный агент писателя Синтия Мэтис тоже была его близким другом, и хотя она отрицает любую физическую связь с Томасом после 1996 года, она тем не менее до сих пор убеждена в невиновности своего клиента.

Джек

31 марта, 12:50

Закончив читать страницу Томаса, я подумала, а не зайти ли мне на неофициальный сайт AZT, на котором пасутся фаны. Хотя «фаны», может статься, ошибочное наименование. На форуме Томаса значились десятки ненавистников, убежденных, что он исчадие ада. Был там и целый раздел, посвященный спекуляциям на тему, жив ли он и продолжает ли писать.

Пройдя по результату запроса «Лютер Кайт», на форуме я увидела сотню с лишним посещений и битый час их читала. Большинство визитеров ссылались на веб-страницу Томаса, на исчезновение детектива Вайолет Кинг и убийство родителей Лютера Кайта. Фигурировали гипотезы о том, что Эндрю и Лютер – два сапога пара и что Эндрю убил Лютера, а Лютер убил Эндрю; что Томаса похитили инопланетяне и вживили ему в мозг имплант, превратив его в Лютера. Во всей этой галиматье не было ни намека на истинность; и тут я вышла на пять записей участника с ником «ALONEAGAIN»[12]:

«Здесь все заблуждаются. Мне известно, что Энди Томаса давно уже нет. А его убийца Лютер Кайт жив-здоров и продолжает процветать».

А еще:

«Лютер Кайт забрал Энди. Моего любимого, прекрасного Энди. Яд, который он распространяет, держится на протяжении поколений. Он поглотил мое дитя».

«Лютер Кайт дьявол, а самая главная его хитрость – убедить нас, что его не существует. Единственное, что может быть хуже дьявола, это дьявол в овечьей шкуре».

Я поискала информацию на «ALONEAGAIN», но страница данных пустовала. Тем не менее он (или она) оставил на форуме еще пару записей. Я кликнула на первую.

«Лютер может все что угодно. Однажды он заглотил автобус».

Что бы это ни значило, твою мать.

А еще:

«Он идет за тобой, Джек. И бежать тебе некуда. Он забрал мое дитя. И твое заберет тоже».

Я таращилась на экран, чувствуя, как волоски на руках встают дыбом. Сообщение было пятимесячной давности, но по всей видимости, предназначалось мне.

«ALONEAGAIN» – это что, ник Лютера?

По всей видимости, да. Но говорить о себе в третьем лице, если только ты не шизоид, довольно необычно. То, что я знала о Лютере, приводило к выводу, что непосредственно его род безумия с шизофренией не связан. Значит, это кто-то другой, и он просто обсуждает Лютера. В таком случае – кто? Кто-нибудь из тех, кто его знал? Его или Томаса?

А может, и сам Томас?

Я позволила себе за эту мысль ухватиться. Что если Томас всех тех убийств не совершал? Что, если его подставил Кайт, и с той поры Томас вынужден скрываться? Я возвратилась на веб-страницу Томаса и набила имя его литературного агента, параллельно подслушивая, как Фин на кухне договаривается с тем женевским спа-курортом.

Я загуглила литературное агентство Синтии Мэтис.

Там значилось больше ста тысяч посещений, в основном привязанных к ее блогу «Агенту виднее». Бегло посмотрев, я увидела, что он забит постами, в которых Синтия третирует писателей-новичков, издеваясь над их творчеством. Ну а они, похоже, имели мазохистские наклонности, так как покорно сглатывали ее стеб и просили добавки.

Сам блог был частью веб-сайта, где я без труда нашла контактную информацию и набрала нью-йоркский офис агентства. В списке телефонов я сразу выбрала директорский.

Трубку взяла секретарша.

– Извините, а кто спрашивает?

– Лейтенант полиции Жаклин Дэниэлс, – отрекомендовалась я в надежде, что имя покажется знакомым. – Мне бы хотелось поговорить с Синтией Мэтис.

– Одну минуту.

Я терпеливо стала слушать в трубке электронно-этническую фоновую музыку.

В какой-то момент я по наитию запустила анализатор голосового стресса, которую мне на компьютер установил Макглэйд, переключилась на громкую связь и стала дожидаться, когда агент возьмет трубку.

– Лейтенант Дэниэлс? Рада, очень рада вашему звонку. Многие ваши дела мне знакомы, я следила за ними в прессе. Вы думаете попробовать себя в детективном жанре или в мемуаристике? Буду рада посодействовать. Если вас волнует проблема слога, не тревожьтесь: я знаю как минимум нескольких отличных беллетристов, способных помочь.

Голос был низкий, выговор четкий и быстрый; Манхэттен в чистом виде.

– Спасибо, мисс Мэтис. Не думаю, что кому-то будет интересно читать мои писания. У меня вопрос иного рода. Ваш клиент, Эндрю Томас. Вы с ним поддерживаете какую-то связь?

Я навела курсор на кнопку «ИСХОДНЫЕ ДАННЫЕ» и кликнула мышью.

– Об Энди не только я, но и вообще никто не слышал, начиная с две тысячи третьего года, после «Киннакета», – вмиг охладела и ощетинилась она. – И честно говоря, я уже устала защищать его от полицейских чинов, настаивающих на его виновности.

Я молчала и ждала: чтобы выстроить исходную линию, требовалось дополнительное время. Анализатор голосового стресса – это, по сути, детектор лжи, и чтобы ее уловить, требуется образец нейтральной речи, которую можно будет сопоставить со стрессовой по ряду параметров.

– Лейтенант, вы меня слышите? Я сказала, что больше не отвечаю на вопросы об Энди. Всем словно не терпится обвинить его в убийстве, но еще никто не приложил усилия к тому, чтобы его найти или обелить его имя.

«ПРИНЯТЬ», – высветилось на экране. Я нажала на паузу.

– Лично я его виновным не считаю, – быстро сказала я. Это не было откровенной ложью, так как у меня на этот счет не было уверенности. – Я пытаюсь его разыскать, и, возможно, у меня есть нить, которая способна к нему вывести.

А вот это было уже полным враньем, но я ведь уже и так соврала, представившись лейтенантом.

– Знаете, я настаиваю на невиновности Энди еще с того времени, когда…

– Мисс Мэтис, извините, у меня мало времени. Я буду очень признательна, если вы просто ответите мне на ряд вопросов. И кто знает, может, это послужит материалом для книги.

– Поняла. Задавайте.

– Вам что-нибудь известно о человеке по имени Лютер Кайт?

Я кликнула на кнопку «АНАЛИЗ».

– Никогда о нем не слышала, – сказала Синтия Мэтис.

«ПРАВДА», – моргнуло устройство.

– Вам что-нибудь известно об Орсоне, брате Эндрю Томаса?

– Нет. Энди никогда с ним не общался.

«ПРАВДА».

– А об Уолтере Лэнсинге?

– С ним я знакома не была, но знаю, что он был другом Энди. Он стал одной из жертв. Сам Энди не поднял бы на Уолтера руку никогда.

«ПРАВДА».

– Вы никогда не пользовались ником «ALONEAGAIN»?

Небольшая пауза.

– Нет. И зачем мне вообще ник?

«ПРАВДА».

– А Карен Прескотт? Ее вы знали?

– Конечно, да. Мы с ней виделись множество раз. Одно время она была у Энди редактором. И кстати, он ее тоже не убивал.

«ПРАВДА».

Я посмотрела на открытое там же окно с веб-страницей.

– Вам известно о местонахождении Вайолет Кинг?

– Вайолет Кинг? Извините, имя что-то не припоминается.

«ЛОЖЬ».

Я села чуть прямее.

– Полицейская, которая исчезла одновременно с Энди, сразу после бойни на пароме «Киннакет». То есть вы не знаете, где находится Вайолет Кинг?

– Понятия не имею.

«ЛОЖЬ».

– Мисс Мэтис. Мне крайне важно, чтобы вы были со мной честны во всех деталях. Разыскать Энди будет непросто, и я считаю, Вайолет при его поисках очень пригодится.

– Я ее не знаю.

– А я говорю, знаете. Синтия, я коп. И мастер в распознавании лжи.

Особенно при наличии нужной аппаратуры.

Синтия вздохнула.

– Я с ней никогда не встречалась, а разговаривала всего один раз.

«ПРАВДА».

– О чем вы с ней разговаривали? – спросила я.

– После исчезновения Энди я получила письмо. Написанное его почерком. В нем была просьба направлять все его будущие гонорарные выплаты на адрес мисс Кинг. Я позвонила ей с вопросом, какие между ними отношения, но она была в очень болезненном состоянии. Что-то связанное с аварией. Боль была такая, что она не могла отвечать на мои вопросы. Вслед за звонком я отправила ей письмо и получила в ответ весьма любезную записку, что она не знает, где Энди, а его деньги ей не нужны. Но тем не менее она дважды в год обналичивает чеки, которые я ей присылаю.

«ПРАВДА».

– Эти письма от Энди и Вайолет по-прежнему у вас?

– Возможно. Я никогда ничего не выбрасываю.

Я дала ей номер моего факса, а затем поинтересовалась, не подозревала ли она в чем-нибудь Вайолет.

– В смысле, не принудила ли она Энди написать то письмо под давлением? Конечно, подозревала. Я ведь представляю большое число детективщиков. Но я изучила на том письме штемпель. Оно было отправлено через несколько недель после произошедшей с Вайолет трагедии.

– Трагедии? Какой?

– Бедняжка получила увечья и сильно обгорела. Поэтому если вы думаете, что она удерживала Энди у себя в подвале и понуждала передать ей права на книги, то это, согласитесь, просто не вяжется.

– У вас есть координаты Вайолет?

– Да, есть. Могу выслать их вместе с письмами. А теперь, лейтенант, у меня вопрос к вам.

– Слушаю.

– Я знаю, что по мотивам дела о Пряничном Человечке, которым вы занимались, написано несколько книг и снят сериал. Но от своего лица вы эту историю ни разу не излагали. Закину удочку: за небольшую плату я могла бы свести вас с хорошим литератором, и в итоге у нас бы получился крупный бестселлер.

«ЛОЖЬ».

– Спасибо за предложение, Синтия. Если будут еще вопросы, я вам позвоню.

Я ушла со связи как раз в тот момент, когда в комнату вошел Фин с шикарным ростбиф-сэндвичем и тарелкой, груженной свиными ребрышками. В эту минуту я, пожалуй, никого не любила так, как его.

– Чем занимаешься? – спросил он.

Я принудительно включила заставку как раз в тот момент, когда он пригнулся рядом со столом.

– Да так, исследую кое-что, – сказала я и упихнула в рот такой кусище сэндвича, что, пожалуй, вполне могла бы пройти кастинг на оральное порно.

– И что ж ты там исследуешь?

Сказать, что я пытаюсь нащупать связь между Лютером Кайтом и Эндрю З. Томасом, несомненно значило разочаровать моего бойфренда, и в то же время мне не хотелось лгать. Поэтому я, плотоядно жуя, пробурчала что-то невнятное.

– Джек. Надеюсь, это не что-то связанное с Лютером Кайтом?

Я снова промычала невнятицу.

– Послезавтра в спа начнется курс. Я рассказал им о твоем состоянии и договорился о передаче медицинских документов. Для выдачи разрешения мне пришлось назваться твоим мужем. Что наталкивает меня на мысль…

Я сумела проглотить еду и сузила на него глаза.

– Это ты на что намекаешь?

– Как тебе свиные ребрышки?

– Ребрышки? Отпад. Так о чем ты?

– Я тут подумал…

– Ах он подумал…

– Было бы проще…

Понимая, к чему он клонит, я затрясла головой.

– Фин, не…

– Для нас обоих…

– Финеас Траут!

Молчи. Не говори.

– Если б мы поженились.

Лютер

15 марта, шестнадцать дней назад

Спустя двадцать два часа после происшествия с автобусом

До сих пор он был несговорчив, поэтому Лютер растягивает его на лежаке-дыбе так, что провода начинают гудеть от напряжения, а лоб лежащего блестит от пота, как только что отлакированный кабриолет.

Наконец Лютер прекращает вращение шкивов и отходит от консоли.

Он стоит у каталки и смотрит вниз, на человека по имени Стив – долговязого поджарого парня с мускулатурой человека, всю жизнь занимавшегося физическим трудом.

– Смотри на меня. На меня, Стив.

Голова Стива обездвижена, и он может лишь повести на Лютера глазами, покряхтывая от непомерного напряжения.

– Ты готов со мной говорить? – спрашивает Лютер.

– Да, – кряхтит он.

– Последний раз повторяю: назови мне худшее из содеянного тобой. Но учти: если ты солжешь, от меня это не укроется.

Стив колеблется.

– Стив, я знаю, ты сильный. Но поверь мне на слово: упираться смысла нет. Это мое устройство разорвет тебя буквально надвое.

– Я… убил человека.

От удивления Лютер замирает. Нежелание испытуемого говорить уже изначально показывало, что ему есть что скрывать, но чтобы такое…

Такой удачи Лютер не мог даже предугадать.

– Ты убил человека?

– Да.

– Кто это был?

– Имени не знаю. Никто не знает. Даже моя жена.

– Расскажи мне, как это произошло. Всё расскажи, без утайки.

– Года три назад ехал я домой из бара, в подпитии, а тут этот парень… вырулил как-то внезапно впереди. Подрезал. Я так больше никогда на это не реагировал. Ни раньше, ни позже. Что-то такое стряслось. Короче, ехал за ним следом двадцать миль. Неотрывно.

– Ты был зол.

– Очень. Даже не понимаю почему… как вспоминаю… глупо как-то все было. Настолько бессмысленно. Тогда я неделю назад потерял работу. Пил. На душе было скверно. И вот я держался за ним вплотную, пока он наконец сам не встал у обочины и не выскочил из машины. «Псих!» – кричит.

– И что ты сделал, Стив?

– Открыл багажник, вынул клюшку для гольфа. И ударил-то всего раз. Я не ожидал, что насмерть.

– Мы все совершаем нечто, о чем потом сожалеем. И тебя никто за этим не увидел?

– Никто. Сельская дорога, тихий летний вечер. И… он был совсем еще мальчишка. Когда газеты начали трубить об убийстве, выяснилось, что ему всего двадцать два года. Только что после колледжа, учителем собирался работать, в начальной школе по соседству. И вот я сидел, смотрел все те сводки новостей и как его семья умоляла, не видел ли кто чего… Ужасно так было. До сих пор ужасно.

– Спасибо тебе, Стив.

– Ты меня теперь убьешь?

– Да вроде не думал. Просто ты сам меня об этом чуть ли не просишь.

– Во всех нас сидит это зло, – говорит Стив. – В ком-то больше, в ком-то меньше. Я никогда не знал, что оно кроется во мне, и это меня пугает, потому что я все время думаю, сколько ж его еще внутри меня. Ждет выхода наружу.

Лютер ласково похлопывает его по плечу.

– Ты не волнуйся. Для таких, как ты, уготован особый круг ада.

Джек

31 марта, 13:45

«Было бы проще для нас обоих, если б мы поженились».

Вот оно, самое неромантичное предложение в истории. Я сижу, невыносимо жирная, отвратительная, с заляпанными щеками и подбородком, а любимый мужчина в эту самую минуту требует от меня пожизненных уз, причем с такой же страстью и неотвязностью, как требует ответа, какой именно фильм я хочу с ним вечером посмотреть.

– Да ты шутишь, – ответила я.

Он чуть заметно поежился.

– Я как раз серьезен. Мы ведь все равно живем вместе; плюс к этому страховка, налоги, да еще ребенок вот-вот появится, и тогда, я думаю…

– Постой, – вытянула я пятерню.

Фин знал, что я поклялась замуж больше никогда не выходить. Одно время – не так давно – я была помолвлена, но это плохо кончилось. Прахом пошел и мой предыдущий брак. И вот теперь требовать его от меня, да еще с таким апломбом…

Засвиристел мой факс.

Фин, пользуясь возможностью прервать глазной контакт, подобрался к выползающей наружу распечатке, прочел шапку заглавной страницы и нахмурился.

– «Эндрю З. Томас». Джек? Ты ведь обещала мне, что бросишь это дело.

– Я обещала отправиться в Женеву. А бросить дело – нет.

Сокрушенно мотнув головой, он хлопнул себя по бокам.

– Да я даже не об этом деле. Я вообще обо всем. Ты же собиралась устраниться из полицейской работы навсегда. Но не успела снять форму, как уже снова занялась, черт возьми, тем же самым. Как будто и не уходила.

– Ну извини. По-твоему, я виновата, что меня преследует какой-то психопат?

– Нет, это ты извини, что мне есть до тебя дело.

Он тронулся к двери, но не дойдя, остановился.

– И что, Джек, это так и будет длиться до бесконечности? Если даже Лютера поймают или прихлопнут, то все равно ведь найдется еще одно дело, которое лейтенанту Джек Дэниэлс край как надо раскрыть и довести до конца.

– Фин, мне за это платят. Я сейчас работаю с Гарри. Частным детективом. И у меня это неплохо получается.

– Когда-нибудь тебя это убьет, ты понимаешь? А я не хочу этого видеть.

– Тебя никто не принуждает. Можешь хоть вообще уйти.

Все-таки подловато говорить это тому, кто только что сделал тебе предложение руки и сердца.

– Ого. Интересно, каково оно: чувствовать себя президентом соединенных гадючьих штатов?

Опа.

– Я думала, у нас есть границы, Фин. Красные линии. Ты не просишь меня перестать быть собой. Я не лезу к тебе с просьбами, чтобы ты завязал со своими не вполне законными делишками…

– Ах как мило с твоей стороны. Ну просто очень мило.

– А еще ты не просишь меня о замужестве. Так мы с тобой договаривались. Разве нет?

– Кушай свой сэндвич, – сказал мне Фин и вышел. Поговорили.

Даффи, посмотрев на меня собачьи-грустным взглядом, поплелся за ним.

Несколько секунд я себя ненавидела, а затем подкатилась на кресле к факсу и проворно прочла свиток из страниц, присланных мне агентом по факсу. Ничего кардинально нового я в них не обнаружила, кроме того что Вайолет Кинг жила, по всей видимости, в Пеории, то есть примерно в трех часах езды от меня. Поедая сэндвич, я прикидывала, что лучше – нанести ей персональный визит или ограничиться звонком – когда на тарелке под свиными ребрышками вдруг обнаружилось кольцо с самым крупным из когда-либо виденных мною бриллиантов.

Твою мать…

Я тут же поднялась, понимая, какая я все-таки была стерва, и прошлепала в гостиную как раз в тот момент, когда за окном по дорожке причаливал Гарри Макглэйд, а со двора в своем «Форде» отчаливал Фин, прямо через мой газон.

Я позвонила ему на сотовый, но он не взял трубку. Слезы брызнули быстро и бурно.

Я все еще рыдала, когда в дом, сняв дверь с сигнализации, вошел Макглэйд. Даффи, которого, по всей видимости, не пустили в «Форд», накинулся на него и, цокая когтями, приплясывал, виляя хвостом.

– Что это с Фином? Вид у него кислый. Твоих рук дело?

– Перед тобой… – шмыгнув носом, ответила я, – президент гадюк.

– Да ну. Гадючности в тебе и впрямь последнее время прибавилось. Но я бы не назвал тебя президентом гадюк.

– Спасибо, Гарри.

– Ты скорее властительница вселенной гадюк.

Я прошлепала на кухню и ухватила коробку с салфетками. Пустая.

– Или нет: лучше Годзилла. То есть здоровенная такая гадючина, что топает через города и топчет гадючек помельче.

В поисках салфеток я огляделась и увидела на столешнице Мистера Фрискерса. Он на меня шикнул.

Тогда я утерла себе нос рукавом и повернулась к Макглэйду:

– Слушай, а давай съездим с тобой в Пеорию?

– Ого. Не, мне нельзя. «Тесла» без подзарядки только двести миль потянет.

– Можно на моем поехать.

– А зачем тебе в Пеорию? Там что, какой-то конкурс гадючьей красоты? Хотят выбрать себе королеву в лице тебя?

– Да черт тебя побери, Макглэйд! Хватит уже!

Мистер Фрискерс, похоже, срезонировал с моими чувствами и с грозным шипением метнулся на моего партнера; секунда, и он прицепился к его груди. Макглэйд попытался его отодрать, но ход оказался заведомо ошибочным: кот прицепился еще сильнее.

Пес Даффи, возбужденный общим гвалтом, подбежал и прикусил Макглэйда за ногу.

Я завопила на Даффи, взглядом ища брызгалку, которую обычно применяю, когда Мистер Фрискерс ведет себя несносно. Она лежала возле раковины пустая (кот несносен большую часть времени).

– Слова о гадюке беру назад! – взмолился Маглэйд. – Спасай меня!

Я потянулась дать шлепка Даффи. Тот с опечаленным взором обдал струей брючину Гарри.

– А-а! Лучше бы он меня укусил!

Между тем я схватила Мистера Фрискерса за загривок и крутнула. Тот отцепился от Макглэйда и попробовал напуститься на меня, но я вовремя его выпустила. Тогда он шлепнулся на пса. Далее произошло то, что можно назвать «родео на бассед-хаунде».

Пес взвыл и кругами понесся по кухне, а кот сидел, припав к нему, как матерый жокей.

– Я истекаю кровью, – подвывал Макглэйд. – Это ж моя новая рубаха. У тебя есть пятновыводитель?

В то время как он расстегивал рубашку, Даффи начал взбрыкивать, но короткие кривые лапы не были для этого приспособлены. Мистерс Фрискерс шипел и плевался, остервенело цепляясь за своего импровизированного коня и лупя глаза так, что того гляди выскочат. В итоге Даффи из-за своих мятущихся ушей не разглядел холодильника и на всем скаку в него влетел. Буммм.

Скачка таким образом прервалась, а Мистер Фрискерс с коня сиганул обратно на Макглэйда и вцепился как раз в тот момент, когда тот обнажил под рубашкой грудь.

– Соски́! – провопил он. – Мои соски, а-а!

Даффи, возбужденный сумятицей, подбежал и ухватил зубами ногу Макглэйда.

– Блин, цапнул за то же место! Лучше бы он меня обоссал!

Я выхватила из-под раковины еще одну брызгалку и обдала из нее всех троих, чтобы расцепились.

– А-а-а! Вы что, охренели?! Джек, жжется!

До меня только сейчас дошло, что я по недогляду схватила бутылку древесного уксуса, которым полирую окна.

Даффи с Мистером Фрискерсом были внешне в полном порядке, и только Макглэйд лупил себя в грудь так, будто и в самом деле горел:

– Ты бы уж лучше солью меня притерла, – причитал он, – и лимонным соком взбрызнула!

– Ой, извини, – выдавила. А настроение улучшилось. Причем намного.

Видеть муки Макглэйда удовлетворяло моим низменным инстинктам.

– Ооо! Ааа! Мать Христова Богородица и Бог наш Иисус, жжется-то как! А, ч-черт! Всё, нет больше у Макглэйда сосков! Отхреначили!

На всякий случай я посмотрела на Мистера Фрискерса: не жует ли чего или лапками перекидывает. Он как-то раз два часа пулял по дому горошину от «скитлс»: если коричневая, то действительно похоже на сосок.

К счастью, сосков Макглэйд не лишился. Их просто покрыло кровью, и он перестал их видеть. Я дала ему кухонное полотенце и послала в ванную помыться. Даффи я заперла у себя в комнате и подтерла за ним лужу.

– Возможно, швы понадобятся, – вещал через дверь ванной Макглэйд. – Тебе к доктору, часом, не надо?

– Мне нет.

– Зря. Слушай, а если я подхвачу инфекцию?

– Уксус, он же, наоборот, должен все продезинфицировать, – сказала я, без особой, впрочем, уверенности. Хотя почему бы и нет. Если жидкость щиплется, значит, наверное, уничтожает микробы.

– Ну и питомцы у тебя, не приведи господь. Рубашка свежая есть?

– Там стенной шкафчик, возьми что-нибудь у Фина.

Я возвратилась в кабинет проверить, как там Даффи: он с довольным видом облизывал те места, где я оставила сэндвич и ребрышки.

Мой сэндвич с ростбифом и свиные ребрышки…

– А ну сидеть! Сидеть, дурная собачатина!

Я кинулась к тарелке, но не за едой, а за тем, что лежало под ней.

Ага, «лежало». В прошедшем времени.

Поздно. И еда моя, и обручальное кольцо – все это теперь находилось внутри собаки.

– Ты называешь его «дурным» за то, что он сожрал твою еду, или за то, что он поднял хвост на твоего гостя? – уже мирным голосом спросил Макглэйд, входя в кабинет и оглаживая на себе белую майку Фина. – Надо, знаешь ли, расставлять приоритеты.

Я рухнула на кресло, жалобно застонавшее в знак протеста.

– Гарри, мне в самом деле надо в Пеорию.

– Хорошо, я поеду. Но с одним условием.

– Каким?

– Ты умертвляешь свое зверье.

– Макглэйд…

– Никаких Макглэйдов. Берешь и умертвляешь в очистительном жаре духовки. С подливкой из бензина и начинкой из пуль.

– Машина у меня в гараже, – сказала я.

– Джек, неужели ты не видишь? Их решительно необходимо умертвить. В особенности кота: это же форменная реинкарнация Джека Потрошителя. Клянусь, этот зверюга все время, что висел на мне, злорадно улыбался.

Фину я оставила записку, что прошу прощения, а еще чтобы он до моего возвращения ни под каким предлогом не выпускал из дому Даффи – пусть хоть трижды обделается.

После этого мы с Макглэйдом отправились в Пеорию к Вайолет Кинг.

Лютер

31 марта, 13:45

Он закладывает экземпляр «Убийцы и его оружия» в свежий файл, на котором заранее черным фломастером выведена метка, – и тут сердитым шмелем начинает гудеть айфон. Ужас как некстати.

Лютер косится на дисплей с определившимся номером. Бормочет ругательство.

Надо же, какой неудачный момент: в эту минуту он сидит в задней части фургона над вскрытым настежь Маркеттом. А снаружи, за стеклом с односторонним обзором, по тротуару разгуливают люди, как минимум несколько человек в минуту. И откуда их столько в этот дождливый весенний день. Остается лишь уповать, что выбор места не станет роковой ошибкой.

Между тем телефон все звонит.

Он откладывает файл, отирает с рук кровь и говорит в трубку:

– Слушаю.

– Здравствуйте, мне, пожалуйста, Роба Сайдерса.

– Это я.

– Мистер Сайдерс? С вами говорит секретарь Питера Роу. – Патентный адвокат. Надо же, в такую минуту. – Мистер Роу попросил, чтобы я связалась с вами на предмет переноса встречи.

В голове у Лютера тенькает тревожный звонок.

– Перенести? Но позвольте.

– Да, перенести. Передвинуть. Завтра у него очень занятой день, поэтому предлагаю на послезавтра, в одиннадцатом часу.

Ум Лютера лихорадочно работает. Нет. Нет, нет, нет, нет. Это все нарушит. Необходимо сохранять спокойствие.

– Но я в городе буду очень ограниченное время, – говорит Лютер, стараясь сохранять сдержанность. – Нам необходимо встретиться именно завтра.

– Хорошо. Посмотрим, удастся ли перекроить расписание. Быть может, получится втиснуть вас завтра на полдень.

– Выслушайте меня внимательно. Полдень не годится. Единственно приемлемое время – час тридцать.

– Подождите минутку.

Вклинивается музыкальная пауза. Если на это время не выгорает, других вариантов не остается. Все равно придется нагрянуть в час тридцать. Как-то сымпровизировать. Придется действовать хитрее, и возможно, с бо́льшим числом смертей, но с этим можно сладить.

Секретарша вновь всплывает на линии.

– Мистер Сайдерс, хорошие новости. Мистер Роу согласился принять вас в час тридцать. Но встреча будет сокращенной. В два ему уже нужно…

– Мне понадобится всего минут пятнадцать, – обрывает ее Лютер и уходит со связи.

Уф-ф. Он запечатывает файл с книгой и опускает в брюшную полость Маркетта. Затем снимает латексные перчатки, предварительно вытерев их большой хозяйственной губкой. Вообще перчатки не мешало бы смазать. Открыв потайную нишу в районе крыла, он достает оттуда большущий пластиковый мешок и огромную картонную коробку.

Сейчас начнется самое забавное.

Пожалуй, увлекательней, чем упаковывание рождественских подарков.

Лютер принимается за работу.

Эктор Рамирес

31 марта, 14:00

Сжимая ладонь отца, Эктор Рамирес еле сдерживался, чтобы бегом не кинуться к ступеням лестницы, ведущей к колоннам его самого любимого во всем городе здания. «Аквариум Шедд» он просто обожал. Боготворил дельфинов, любил черепах, уважал акул. Любил вообще все морское, даже усоногих раков. А потому абонемент в аквариум был для него самым любимым и желанным подарком.

Эктор, когда вырастет, мечтал стать морским биологом.

– Эй, дружище, не поможешь?

Этот возглас заставил Эктора остановиться. Он посмотрел на человека, который обратился к его отцу. Бледный темноволосый мужчина в комбинезоне, стоящий возле трапика, спущенного из большого белого фургона.

На тележке перед мужчиной стоял большущий картонный короб.

– Не хочу, чтобы эта коробка ненароком лопнула: все наружу высыпется, – сказал мужчина.

– Подожди здесь, hijo[13], – велел отец Эктору, отпуская ладонь, а сам пошел к тому фургону.

Эктор смотрел, как они вдвоем спускают короб по трапику. Ого, здорово: сбоку на коробе было написано: «КОРМ ДЛЯ РЫБ».

Это невольно заставило Эктора приблизиться.

– А что за рыба будет им питаться, мистер? – спросил он.

– Этим? Щука, – подмигнув, ответил мужчина.

– А что такое щука? – сосредоточенно нахмурил брови Эктор.

– О-о, брат. Один из самых крупных хищников, какие только водятся.

– А они что, есть здесь, в аквариуме?

– Да. Один очень скоро появится.

Вдвоем с отцом они подкатили тележку к ступеням лестницы, после чего мужчина проворно и сноровисто убрал трапик в машину и сел за руль.

– А вы его что, прямо тут оставляете? – спросил Эктор.

– За ним придут, – снова подмигнув, сказал мужчина. – И попомни мое слово, щука здесь будет очень скоро. Она на кровь падка.

С этими словами мужчина завел машину и поехал.

– Hijo! Zapatos![14] – послышался крик отца.

Эктор посмотрел себе под ноги и увидел, что стоит в медленно расплывающейся луже крови.

Джек

31 марта, 16:30

После полужизни за рулем «Понтиака» я его продала и купила «Ниссан Джук» – странного вида создание, напоминающее цикаду, но с турбонаддувом и полноприводный. Ну а раз внедорожник, то хорош для семейных выездов. Это если Фин мне все простит.

Машину в Пеорию вел Макглэйд по обоюдному согласию: не хватало, чтобы схватки застигли меня за рулем. По дороге он в основном сетовал на боль в груди. Несколько лет назад Макглэйда спасали из плена серийного убийцы, который поочередно отрубал ему пальцы, но вряд ли тогда он жаловался хотя бы вполовину так, как сейчас.

Хотя уксус в открытой ране, должно быть, и впрямь щиплется как сволочь.

Свою читалку я в дорогу не захватила, но читать можно и на айфоне, и изрядную часть пути я провела за чтением томасовского «Поджигателя».

Откровенным психопатом Томаса назвать было все же нельзя, хотя от его воображения мурашки шли по коже. Его негодяи выглядели на редкость реалистично. Книжный злодей Сиззл смотрелся смешением нескольких известных мне типов убийц. Все плохие парни считают, что на самом деле они хорошие, а своим гнусным деяниям всегда находят мысленные оправдания. Томас это живописал со всей наглядностью.

– А как насчет Гольдшлягера? – отрывая меня от чтения, спросил Гарри.

– Что? – не поняла я.

– Имя для мальчика.

– Гольдшлягер?

– Ну да. Коричный шнапс.

– Это мне известно. Ответ «нет».

– Точно? Крутое же имя.

Его улыбка была широка, как задница зебры.

– Алкогольным именем я ее называть не буду. Вот мой окончательный ответ.

Я снова углубилась в чтение.

– А Калуа?[15]

– Нет.

– Ну а Бейлиз?

– Бейлиз – множественное число. Не принимается.

– Тогда Бадвайзер.

– Ты что, охренел?

– Дикая Индейка[16].

– Хоть бы уж старался, а то лепишь без разбора.

– А что. Какой парень не хотел бы закадрить девчонку по имени Дикая Индейка?

– Только этого мне не хватало. Чтобы парни велись на имя моей дочурки.

– Ты уверена, что у тебя будет девочка?

– Пениса на УЗИ не обозначилось. А это обычно первый признак.

– Пенис мог оказаться скрыт. Или просто маленький. Ужас: быть рожденным с маленьким пенисом. Я о таких слышал. Вообще, мальчишки, они…

– Я сказала, девочка, – повторила я, сама удивляясь, откуда у меня такая уверенность.

– Ну а бывает и такое, что ребенок наполовину мальчик, наполовину девочка. Гермафродурик.

– От дурика слышу.

– Если у твоего ребенка будут и мужские, и женские гениталии, у меня есть стопроцентно подходящее имя. Хочешь скажу?

– Лучше помолчи.

– По глазам вижу, хочешь.

– Нет.

– Бренди Александр[17], – торжественно лучась, объявил он.

Я покачала головой:

– Ты просто озабоченный сукин сын. Я буквально вижу, как ты сидишь там, у себя дома, в озабоченном одиночестве, и выдумываешь все эти штуковины. Скажешь, нет?

– Ответ не засчитывается. А как насчет мотивов ретро? Что-нибудь типа Зима?[18]

– А почему не назвать ее Риппл?[19]

– Да ну, глупость какая.

– Могу я сделать хоть что-нибудь, чтобы ты замолчал?

– Думаю, нет.

Однако на несколько блаженных минут он действительно смолк – должно быть, список иссяк. Слава тебе, господи.

– Ягермайстер, – ставя крест на моей надежде, снова подал он голос.

– Точно, Гарри. Так ее и нареку. Далось тебе, вижу, не сразу, но зато не в бровь, а в глаз.

Он с сомнением поднял бровь:

– Это ты серьезно?

– Абсолютно, – соврала я. – Прекрасное имя. Так что теперь мы можем спокойно заняться чем-нибудь другим. Например, помолчать и не трепаться.

– Что ж, Джек. Рад, что смог тебе услужить.

– Спасибо за непомерный труд.

– Пожалуйста.

Я успела прочесть два полновесных абзаца, прежде чем услышала:

– Ну а второе имя, наверное, Гленморанджи?[20]

– У тебя выключатель где-нибудь есть? – спросила я, потирая глаза.

– Ягермайстер Гленморанджи Траут.

Чтение явно приходилось откладывать.

– Первым делом позволь тебе сообщить, что ты болван.

– Зато имя такое звучное, всем на зависть. Бьюсь об заклад, в пятом классе ни у кого во всей школе не будет подобного. Это повышает ее шансы как минимум вдвое.

– Болван – это первое. А второе: с чего ты взял, что у моей дочери будет фамилия Фина?

Он смерил меня взглядом мачо.

– Так он же отец.

– Мы с Фином не женаты.

Тут мне вспомнилась моя безобразная реакция на его предложение, а еще что Даффи, кобелина, сожрал драгоценное тому свидетельство. Какая я все же невыносимая.

– Дети при рождении получают фамилию отца, – сказал Макглэйд. – Я думаю, это закон.

– А то, что на дворе сейчас двадцать первый век, ты не думаешь? И что фамилию я ей могу дать, какую захочу?

– Ой, да брось ты с этим феминистским сепаратизмом. Когда парень прыскает семя в податливую бабенку, то с семенем передается и его фамилия. А отец одновременно получает ряд неотъемлемых прав, таких как выплата алиментов, приобщение ребенка к спорту и наставления в любовном деле. Когда ребенок родится у меня, он получит мою фамилию.

По несчастливому совпадению, Макглэйд недавно обременил одну бедную женщину. И нынче, когда на ум ему не приходили алкогольные имена, он давал мне советы по воспитанию потомства. Среди них: «Никогда не стегай ребенка предметами толще автомобильной антенны», «Если не хочешь, чтобы ребенок утонул при купании, привязывай ему к шее несколько поплавков, и можешь смело уходить», а также «Памперсы нового поколения так хорошо впитывают, что их можно не менять несколько дней».

– Еще один Гарри Макглэйд. Ох уж мир обрадуется.

– Может, ты будешь время от времени с ним сидеть. Услуга за услугу. Гарри-младшему не мешает сблизиться со своей тетушкой Джеки.

Я гневно воззрилась.

– Не смей называть меня тетушкой.

– Я вот недавно читал: если ребенок не перестает плакать, то давать ему риталин[21] можно с любого возраста.

– И перестань давать мне родительские советы. Ты можешь вообще умолкнуть? Ну пожалуйста?

– Ладно. Только вначале еще один родительский совет.

– Черт с тобой, – вздохнула я, – валяй.

– Никогда не повышай на своего ребенка голос. Это означает, что ты потеряла контроль.

Я подумала.

– А вот это дельно.

– Спасибо. И обязательно просверли несколько дырочек в детском ящике для наказаний, чтобы ребенок мог хоть чуточку дышать.

Я знала, что он шутит. Наверное. Хотелось бы надеяться. И здорово, что он сдержал слово и в основном теперь молчал, если не считать его раздражающей привычки мурлыкать старые хиты Нила Даймонда.

– Пи-пи хочешь? – прервал он в итоге нашу полутишину.

– Чего?

– Писать. В смысле отлить. А то вас, безумных рожениц, в гальюн небось каждые пять минут тянет.

– Да все нормально, хотя я и тронута твоим интересом к моим туалетным привычкам. А что такое?

– Скоро остановка дальнобойщиков.

Как я ни старалась, но меня все равно передернуло.

– Ненавижу их.

Макглэйд взглянул на меня, а затем медленно кивнул.

– Ах да, вспомнил. Какие-то козлы на тебя в свое время напали, именно на такой остановке.

В уме передо мной невольно ожила и заколыхалась, нависая, жирная ряха серийного убийцы Дональдсона. Брр.

– Да, двое из них едва меня не прикончили.

– А что с ними сталось?

– Один сейчас в тюрьме. А второй нарвался на более крупную акулу, чем он сам.

Это произошло вскоре после моей стычки с Дональдсоном. Его, по моим сведениям, несколько часов истязали, а затем подожгли. Чудо, что он вообще остался жив (хотя сам Дональдсон судьбе за это вряд ли благодарен).

– Где он теперь? – поинтересовался Макглэйд.

– Последнее, что я слышала, мучается от постоянной боли в спецучреждении под постоянным медицинским надзором.

– Судя по всему, он получил по заслугам, – сказал Гарри. – Как, говоришь, его звали?

– Дональдсон.

Гарри прищелкнул пальцами своей здоровой руки.

– Точно. Слышал о нем. Ошивался с какой-то молодухой. Они в паре заманивали и грохали автостопщиков, такое гребаное дерьмо.

– Можно об этом перестать? Ты, вообще-то, обещал помалкивать.

– Потом их кто-то связал и применил всякие древние орудия сельхозтруда.

– Гарри…

– У того Дональдсона, кажется, в машине нашли ворох снимков тех, кого он убил?

– Хватит, я сказала!

Он глянул и увидел, насколько я серьезна.

– Бог ты мой, Джеки. Что с тобой?

– Беременность непростая штука, Макглэйд. И что в ней особенно трудно, так это необходимость постоянно оглядываться в ожидании, что какой-нибудь псих попытается убить тебя вместе с твоим ребенком. Ты хоть имеешь представление, каково это: все время пребывать в страхе?

Макглэйд не ответил. У меня появилась надежда, что это его наконец заткнет.

Но уже после нескольких миль тишины я начала корить себя за то, что на него нарычала. Неужто это то, во что я превратилась? В разбухшую суку, ни во что не ставящую неравнодушных ко мне людей?

– Страх я понимаю, – сказал Макглэйд, выхватывая меня из моей жалости к себе. – Я его знаю не понаслышке.

– В самом деле?

Наши взгляды на мгновение встретились.

– Ты бывала в переделках, Джек. Сомненья нет. Никто не говорит, что тебе было легко. Но многое тебе известно из того, что со мной проделывала Алекс?

Алекс Корк – еще одна маниакальная личность из прошлого, о которой мне не хотелось даже вспоминать. Причем Макглэйду от нее досталось не меньше, чем мне. А скорей всего, больше.

– Я помню себя беспомощным, привязанным к тому стулу. Фин тебе об этом не рассказывал?

– Так, в общих чертах.

Фин тоже там был. Нас с ним по воле Алекс привязали спина к спине. И у Алекс пощады не было.

– Она отрезала мне пальцы, – сказал Макглэйд, выставляя свой механический протез, – а кровь останавливала паяльной лампой. Скажу тебе одно: боль была невероятная. Но знаешь, что было еще хуже, чем боль? Потеря всякой надежды. Понимание, что я беспомощен и всему этому не будет конца. Вот что было самое худшее. А за твоего мужика я жизни не пощажу. Фин единственный, который все то время не давал мне сойти с ума. А потом явилась ты и спасла мне задницу. Я ваш общий должник. И прости, что я все время вывожу тебя из себя. Ты мне как родня, и ты это знаешь.

Вот черт. Я ненавидела Гарри, когда он говорил правду. Самобичевание во мне лишь усугублялось.

– У тебя есть еще родительские советы? – сумела выговорить я в попытке прервать эту слезоточивость.

– Всего один. Люби свою малышку. Люби всеми силами. Потому что вечности у тебя на руках нет. Есть только короткое время. – Он нахмурился. – Его всегда так не хватает, этого времени.

Я пропустила это в себя. А затем сказала:

– Макглйэд… Почти глубокая мысль.

– Да. А еще учи ее подавлять рвотный рефлекс. Это общее место у всех малышей.

Я почувствовала приближение головной боли.

– Теперь ты можешь снова заткнуться.

Джи-пи-эс известил, что следующий поворот будет наш. Макглэйд свернул с хайвэя, и вскоре мы уже въезжали в жилой район из особнячков и тупичков. Округа была небогатая, но уютная в своей провинциальности. После часов голых плоских равнин глаз снова радовали деревья.

Мы приближались к месту жительства Вайолет Кинг. Я уже начинала обдумывать детали предстоящего разговора, когда меня из сосредоточения снова вывел Макглэйд.

– Обещаешь не беситься? – спросил он.

Его тон мне не понравился, и я действительно слегка взбесилась.

– Что еще?

– Пока мы ехали, я, сама понимаешь, все поглядывал в заднее зеркальце. Так вот там всю дорогу от Чикаго за нами ехал один и тот же обшарпанный «Монте Карло».

Дональдсон

28 марта, тремя днями ранее

Боль была постоянной.

Неослабевающей.

Она не отпускала даже во сне (уж какой он там мог быть, урывками, среди хаоса кошмаров).

Это длилось уже годами.

Он жил на наркотиках. С того, что когда-то было ногами, не сходили кодеиновые пластыри. Трижды в день викодин ли норко – от боли. Ативан для сна.

Легкие были в рубцах, отчего каждый вдох звучал как булькающий сип. На руках оставалось шесть пальцев, из которых более-менее сносно действовали лишь четыре.

Иногда становилось так скверно, что он безудержно, не переставая дрожал; эта тряска могла длиться часами. Будь он из тех, кто верит в карму, высшую справедливость или божью кару, то очевидным выводом было бы осознание, что он получил по заслугам.

Собственно, именно это ему в приговоре и огласил судья с двенадцатью присяжными, упекая в это адское узилище.

Его и его партнера.

Партнера. Смешнее и не скажешь.

Шутка, обернувшаяся накликанной бедой.

Хотя смертей за ним было немало и среди людей он значился как отъявленный душегуб, силы его были так подточены увечьями, что угрозы для общества он больше не представлял, и заведение, в котором его держали, по-настоящему не охранялось. Иногда персонал даже забывал запереть его одиночку на ночь. Как-то один из его докторов спесиво заявил суду, что возможность побега фактически нулевая, так как он будет означать разлуку с обезболивающими препаратами.

А суд взял и согласился. По беспечности. Которая дорого им обошлась. С протяжными стонами он немощно ковылял по больничному коридору, опираясь на стойку капельницы (благо та была на колесиках). Спинной вырез робы являл взору сплошную коросту разнообразных шрамов, покрывающих его от шеи до пят. Медсестры на него даже не глядели. Для них он был безобиден, как беззубый щенок. Даже нашпигованный разнообразными медикаментами, он брел кое-как: каждый шаг стрелял электрическим спазмом боли, поджигая нервные окончания, которые у него еще оставались, – беспрестанное напоминание о перенесенном ужасе надругательств.

Добравшись до конца рекреации, он приостановился отдышаться, надсадно работая грудью так, что внутри, казалось, стрекочут дробинки, как в баллончике со спреем. Силы были на исходе, и он уже подумывал опереться для отдыха о стену. Но все же превозмог усталость и боль и двинулся дальше, свернув за угол и прохромав мимо еще четырех дверей, пока не поравнялся с ее палатой.

Она лежала навзничь, распростертая на кровати изломанным, поруганным ангелом. Когда-то была смазлива, а теперь вот фантасмагория из рубцовой ткани, заплат пересаженной кожи, швов и трубок. Последняя операция была неделю назад – задержка, вставшая в уйму драгоценного времени.

Он проковылял внутрь, добрался до стула и рухнул на него с выдохом облегчения, хотя нервы при этом дружно возопили.

– Эй, – прошелестел он, – как дела?

Щелка ее уцелевшего глаза приоткрылась.

– Морда. Ты?

Он приложил скрюченную ладонь к дырке, где когда-то было ухо, и просипел:

– Громче.

– Морда, ты? – повторила она чуть громче.

– Я. Каждый восход для меня как дар небес. Осталось терпеть еще два дня?

– Да.

– Ты уверена?

– Уверена. Если твоя жирная жопень не слопает все наши таблетки.

Жирная жопень – это она о прошлом. Теперь жира не осталось. Жир имеется, когда можешь есть твердую пищу.

– Ну, два так два, – кивнул он сам себе. – И делаем отсюда ноги.

Последние полгода они вдвоем скапливали медикаменты. Скоро их будет достаточно, чтобы продержаться пару недель, прежде чем возникнет нужда в подпитке.

Этих двух недель на осуществление задуманного должно хватить с лихвой.

– Ты боишься? – спросила она.

– Уйти? Или выполнить то, что задумали?

– И то, и это.

– Вот уж нет. Я только этим и живу.

– Я тоже.

Он поднялся и, переждав, когда боль слегка уймется, заковылял к двери.

– Всего два дня, Дональдсон.

– Два, Люси. И выходим за этой сукой.

Остатки его лица сложились в мертвенный оскал.

Джек Дэниэлс, а вот и мы по твою душу…

Люси

30 марта, днем ранее

Заслышав наконец стук в дверь, Люси чутко открыла свой единственный глаз и села на кровати. Несколько мелких вдохов в ожидании, что головокружение уймется, оказались напрасны. Легкая дурнота в голове никуда не делась – видимо, из-за кодеиновых нашлепок, сразу трех. Не иначе. Такая доза способна оглушить и изрядных размеров собаку. Ну а Люси, для которой обезболивающее важнее кислорода, от нее лишь чуток штормило. Обычно она обходилась двумя пластырями. Боль они не купировали (ее не брало ничто), но по крайней мере, с ними можно было думать не только о ней, получалось заснуть, а иногда и видеть сны. Сегодня ночью пластырей было три, потому что наконец-то, после трех лет, она собиралась выбраться наружу. А это означало движение, ходьбу. Скинув с края кровати худющие как спички ноги, Люси подошвами ощутила холодный линолеум.

Он постучал снова, нетерпеливый засранец. Можно подумать, она сейчас птахой спорхнет с койки и подлетит к двери. Ведь знает же, сволочь, что для нее это работа.

Медленная, мучительная.

Тяжелей всего были первые два шага (кто-то словно вгонял в ноги раскаленные спицы), но с пятым-шестым она уже приноровилась одолевать шквалистое море боли. Валкими, медлительными шагами одолев пространство комнаты, она приблизилась к двери.

Единственный свет исходил от уличного фонаря за окном; ущербно сеясь через стекло, он толстыми черными полосами прокладывал по полу тени от прутьев решетки.

К двери Люси подобралась уже такой измотанной, будто только что пробежала длинную спортивную дистанцию.

Дверь оказалась не заперта (их дурной ангел это предусмотрел), и она своей трехпалой птичьей лапой повернула ручку.

В тусклом свете коридора возле двери стоял Дональдсон, опираясь на кресло-каталку. Без своей стойки для капельницы он смотрелся почти голым. Капельница, а также больничные халаты с тесемками на спине делали их похожими на оживших мумий.

– Чего так долго? – прошипел он.

– Хорошо хоть так, жирножопый, – отбрила она. – Готов?

– Ну а как.

Всего девять дней назад ей сделали очередную операцию, и хотя здоровье было плачевное у обоих, ей с ее пересадками кожи приходилось все же особенно туго.

После еще трех мучительных шагов она буквально свалилась в кресло-каталку. Последние из нервов, что еще оставались в ней, исходили воплями слепящей, накаленной боли. Не выдержав, она перегнулась через ручку и выблевала на пол жидкую кашицу своего ужина.

– Молодец, – проворчал Дональдсон и кое-как начал толкать перед собой каталку.

– Что по времени? – спросила Люси, утираясь рукавом.

– На минуту отстаем, твоими стараниями.

– Да ладно тебе. А этот… вдруг нас не дождется?

– Пусть попробует, тварина. При бабле, что мы ему отстегиваем.

Проход по коридору давался с вязкой медлительностью, а после десятка шагов увяз вовсе. Дональдсон одышливо хрипел, роняя на безволосый череп Люси капли холодного пота со своего протезного подбородка.

– Ди, ты справишься?

– Пошла к черту.

«19:15» – светилось табло над сестринским пунктом.

– Здрасьте, – скрипнул Дональдсон молодой медсестре, которая сейчас подбивала итоги своей смены и даже не подняла на него глаз.

Дональдсон коридором докатил кресло до рекреации. Здесь, как обычно, после ужина было людно. Бывшие опасные, а ныне с пошатнувшимся здоровьем психопаты всех мастей кучковались у старого телевизора, по которому никогда не шло ничего забористей безвинных комедий. Кое-кто из этой публики оглянулся на кресло с Люси. Некто Бриггз – паралитик снизу, в свое время убивший сиделку за то, что та вместо заказанной кукурузы подала ему фасоль, – показал Люси свой красный змеистый язык. В другое время она бы одобрила, если б господь довершил свой замысел и парализовал гада полностью, но сейчас ее занимали более актуальные задачи.

Коляска проехала мимо стола с нарисованной на клеенке шахматной доской. Фигур на ней так и не было: их забрал персонал после того, как здесь с месяц назад учинили побоище, начавшееся со спора о неправильно сделанном ходе. И что им всем, этим чокнутым маньякам, неймется даже за шашками?

Они подъехали к двери на конце рекреации; при этом Люси краем глаза чутко наблюдала за глыбистым медбратом Гэри. С головой спрятанный за раскрытым US Weekly, внимания на проезжающих он не обратил.

На приближении к выходу Дональдсон выдохся окончательно и рвано, с сиплым надрывом дышал. Лысину Люси словно кропил холодный солоноватый дождик. Было очень противно, но она помалкивала. Сказать по правде, в эту минуту она его жалела. Надо же: она и не подозревала, что оказывается, способна на жалость. Подавшись вперед, Люси вожделенно следила, как он тянется к дверной ручке служебного входа.

– Ну как там, Ди?

– Все чисто.

Тогда Люси, как договаривались, громко сказала:

– Мне отлить надо!

– Ты серьезно? Да ты ж там возиться час будешь!

– Мне теперь что, снаружи обоссаться? А ну вези! Будешь ждать, пока не управлюсь.

– Дело твое, – хмыкнул Дональдсон и завез ее коляску в туалет, а сам вошел следом.

Их ангел – служитель больницы, смурной кубинец Генри – дежурил возле прачечной тележки. Метким движением он вогнал в косяк заточенную отвертку, чтобы дверь невзначай никто не открыл.

– Чего так долго? – нервно спросил он.

Люси обдала его улыбкой. Раньше улыбка была задорной и зовущей, а теперь мертвячьей, как у выходки с того света.

– Разве? А по-нашему, так со всех ног спешили.

– Короче: расценки поднялись.

– Да ты что! – выпучил глаза Дональдсон. – Мы тебе и так все отдали.

– Я не о деньгах.

Люси с Дональдсоном переглянулись.

– Я знаю: вы, ребята, заныкали пилюльки, – сказал Генри. – Так что я забираю ваш викодин.

Люси пробила искра паники.

– Генри, да ты что…

– Ничего. Молчи, сучьё облезлое. Мне на вас положить, понятно? Скольких бедолаг вы спровадили на тот свет, замучили до смерти? Дерьмо собачье вы оба. Я только потому и взялся вам пособить, что забочусь о своей матери.

Люси знала, что этот кубинец конченый подонок. В больнице поговаривали, что он игроман и должен немалые деньги чикагскому дону – как там его? – Доволанни. Через это к нему и получилось подлезть.

– Отдай ему викодин, – скрипнул Дональдсон. – Не будем рядиться.

Сунув тряскую руку под халат, Люси уцепила один из пакетиков туалетной бумаги, на ощупь определяя, что за таблетки там внутри. Кругленькие… значит, ативан. Нащупала следующий, где длинненькие, и выпростала наружу. Викодин.

Генри разорвал бумажку и ссыпал таблетки себе в ладонь.

– Ох ни хера вы насобирали. Богатенькие.

– Ты сказал, что припасешь для нас одежду, – напомнил Дональдсон.

– Всё здесь. В корзине, под простынями.

Викодин исчез в кармане хебэшных штанов Генри. Из другого кармана он вынул резиновые перчатки, натянул их и, скинув с корзины крышку, начал проворно сбрасывать на пол постельное белье.

Люси унюхала вонь мочи.

– Оно что, загаженное?

– Лично ссал, – ответил Генри. – Если остановят, то в ссанье рыться никто не захочет.

Еще никогда в жизни Люси не хотелось убить человека так, как сейчас, а это, поверьте, кое-что. Также впервые она радовалась тому, что из-за спаленной носовой полости не может обонять запаха – точнее, может, но не так сильно. А вот Дональдсон наоборот: у него нос был единственным местом, которое осталось невредимым. Ему же хуже.

Больничный служитель скинул последнюю простынь и достал со дна корзины сальный комбез на лямках и мусорного вида платье в цветочек – наряд для Люси.

– Поторопитесь, – буркнул он.

Люси не без труда встала и взяла протянутое ей платье. Подковыляв к умывальнику, она на секунду замешкалась: как же ей обнажаться перед двумя мужчинами. Просовывая голову в шейный проем, она покосилась на Генри, рассчитывая подловить на себе его похотливый взгляд.

Но Генри не просто не смотрел, а отвернулся полностью, встав спиной. И сделал он это не из учтивости. А из глубокого, до рвоты, отвращения к ее телу. О как ей сейчас хотелось его убить. Изуверски. Но по крайней мере, так он не мог видеть остальных пакетиков с таблетками, которые она выложила на раковину.

Платье поглотило ее измельчавшую, шелудивую оболочку. Пакетики она упрятала в карман спереди платья и проковыляла к своему напарнику.

– Тебе помочь, Ди?

– Немножко.

Своими тремя уцелевшими пальцами она управлялась лучше, чем Дональдсон своими четырьмя. Когда он влезал в штанины комбеза, она пыталась не глядеть на мелкую пластиковую трубочку меж его ног, но не сдержалась. Еще один всплеск сострадания. «Черт, да что это со мной такое?»

После минутной возни лямки легли Дональдсону на плечи.

Генри постучал по телеге – большущему парусиновому мешку, закрепленному на колесном металлическом каркасе:

– Пожалуйте в карету.

Крепкие руки схватили Люси под мышки и подняли над краем, сбросив ее вниз на какую-то веревку и еще что-то – кажется, сломанную щетку.

Сверху на нее приземлился Дональдсон; чтобы не разораться от несусветной боли, Люси прикусила себе изнутри щеку. Не успел ее партнер более-менее освоиться, как сверху на них начало сыпаться пахучее тряпье.

– Ну что, Ди, как тебе запашок? – спросила она, слыша, как Дональдсон звучно поперхнулся.

На голову безудержно летели засаленные наволочки и полотенца, вонючие простыни.

– Уфф, – выдохнул тот, – твою мать. А на этой вообще понос.

Жуть. И смех и грех; Люси в самом деле едва не рассмеялась.

Под весом двадцати килограммов грязного белья она припала к Дональдсону, слыша, как внизу повизгивают колеса прачечной тележки.

– Что за дела, приятель? – послышался раз снаружи голос Генри, адресованный кому-то по дороге.

Левая нога Люси была подмята под Дональдсоном, с ослепительной точкой боли как раз возле одного из рубцов. Свежую рану прижигала чья-то соленая моча от подмоченной простыни.

Но кричать и даже плакать было нельзя. Хочешь когда-нибудь дорваться до воли – терпи и ни гу-гу.

Тележка стукнулась о что-то вроде стены, толкнув Дональдсона на Люси. Она разыскала в темноте его руку – уродливую клешню, – с которой сплела свою, трехпалую. Так, впритирку друг к другу, они молча превозмогали боль.

Спустя секунду послышалось, как где-то вблизи разомкнулись створки лифта. Их куда-то вкатили, и после того как дверь снаружи захлопнулась, Люси поняла, что терпеть больше не может. Помимо боли под весом Дональсона и жжения лоскутных шрамов, ей в стесненном зловонном пространстве было еще и трудно дышать.

Они поднялись на один этаж, после чего тележка покатилась дальше. А Люси уже пробирала паника: «Задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Уберите с меня это!» Она готова была закричать. Завопить в голос. Гори оно синим пламенем. Дайте лишь выбраться наружу, глотнуть воздуха!

Тележка остановилась. Генри слой за слоем скидывал с них белье; чувствовалось, как постылая вонючая масса убывает, а затем прорезался и свет под потолком.

Люси вывернулась из-под Дональдсона и в судорожном порыве вскинулась, всем ртом, всей своей чахлой грудью навзрыд вдыхая живительный воздух. В голове аж поплыло.

Они находились в каком-то пустом служебном помещении – бытовке, что ли. Генри снова всадил в притолоку отвертку. Решетка на одном из окон была срезана паяльной лампой, которая валялась тут же на полу, под окном.

«Вот бы ее сейчас взять и…»

– Шевелитесь, – заторопил их Генри, – времени в обрез.

– А снаряжение где? – спросила Люси. – Мы ж тебе дали сверху, чтобы ты закупил.

– Хватились, – презрительно отмахнулся урод-кубинец. – Времени не было. Поди сюда.

Люси подковыляла к нему, а он через голову надел ей что-то вроде лассо, туго стянув его под мышками в обхват груди.

О боже милостивый. На весу стиснет так, что мало не покажется.

– Будешь сигать отсюда вниз, – Генри хозяйски похлопал по подоконнику. Люси с его помощью взгромоздилась туда и, кряхтя, присела на корточки.

– Стой, – вспомнил о чем-то Генри. – Чуть, блин, не забыл.

Он возвратился к своей тележке, порылся там и вернулся обратно с обломком черенка той щетки.

– Смотри, сучара: если при спуске хотя бы пикнешь, я просто бросаю веревку и ты летишь себе дальше. А я отсюда уметаюсь и бросаю вас на хер с вашей затеей. Поняла меня?

– Да.

– Открывай.

– Чего «открывай»?

– Пасть, говорю, открывай.

Люси разинула рот, и Генри вставил ей в челюсти обломок черенка. Как собаке.

– Если станет невмоготу, просто грызи эту штуку. И еще раз запомни: завопишь – бросаю свой конец без разговоров. Летишь дальше одна.

До земли отсюда было меньше десятка метров, но сверху казалось, что все сто. На воле, вне стен и коридоров, Люси не была вот уже сколько лет. А между тем мглистый вечер был промозгло-холоден, и ветер противно и резко пошаливал под платьем снизу, словно палец гнусного похотливого старикана. Генри смотрел на нее от стены, где он стоял прочно упершись ногами в пол, обмотанный вокруг пояса уже натянувшейся веревкой.

– Давай, – скомандовал он.

Люси начала сползать с подоконника, и когда веревка врезалась ей под мышки, поняла, что недооценила всей остроты ощущений, остроты в буквальном смысле. Она знала, что будет неприятно и что, возможно, придется помучиться – но чтобы так… Все ее нелицеприятные предвкушения оказались детским лепетом.

Между тем Генри начал ее опускать. Медленно, дюйм за дюймом.

По шее стекала кровь, и Люси поймала себя на том, что уже впилась зубами в черенок, да так, что того гляди треснут десны. Пальцы-когти судорожно стискивали веревку, и пот катил по лицу, обжигая единственный глаз.

«Закричу. Сейчас закричу. Нет больше сил».

Та операция девять суток назад была по пересадке кожи на внутренней стороне рук. А потому, если веревка разорвет те приживленные лоскуты (к чему сейчас и шло), то она просто истечет кровью.

Из горла наружу уже пробулькивал полуплач-полустенанье, и не такое уж тихое. Она была уже не прочь, чтобы Генри ее услышал и сдержал свое обещание. Втихую она на это даже надеялась.

«Брось меня. Лучше сдохнуть сейчас. Хотя бы боль кончится».

Но вместо этого ступни коснулись земли, ноги внизу подкосились, и она опустилась на остатки своей задницы. Сумрачный мир в глазах окончательно померк, и она отключилась.

* * *

Из забытья ее вывели протяжные стоны Дональдсона, корчащегося рядом.

– Таблеток мне, таблеток, – сипел он.

– Где Генри?

– Машину подгоняет. Таблеток дай скорей.

Люси полезла в передний карман своего платья.

Вот черт.

– Ди, они куда-то девались.

– Что? Ты, своллочь, игры играть со мной вздумала? Себе все хочешь забрать?

– Они, наверное, выпали. Помоги найти.

В отдалении, приближаясь, слышался шум мотора.

– Сука тупая, ты понимаешь, что мне таблетки нужны? Давай их сюда!

– Помогай искать! – сердито прошипела она, шаря руками по холодной траве.

– Если не найдешь, я тебя прибью!

Ага, вон там. Внизу на углу здания что-то белеет – похоже, туалетная бумага.

Огни фар близились. Генри. А может, наряд охраны территорию патрулирует на пикапе.

– Пластыри нашел, – объявил Дональдсон. – А таблеток нет. Без них нам каюк.

Грузовик остановился сзади на дороге.

– А ну мухой, – послышался из опущенного окна негромкий, но властный голос кубинца. – Полезайте назад, под брезент.

– Сейчас, секунду, – шепотом ответила Люси, подползая к туалетной бумаге.

– Или я уезжаю.

Она добралась до угла, схватила сверточек с таблетками (непонятно, норко или ативан) и запихала в передний карман платья.

Что взяли, а там посмотрим.

Дональдсон уже залезал на днище кузова. Люси, смахнув с глаза слезу, последовала за ним.

* * *

Люси, скрипя уцелевшими зубами, кукожилась под полотнищем брезента. Каждая кочка, каждый ухаб толчком ударяли по нервам. Было едва ли не хуже, чем когда ее спускали на веревке. Унылому пению мотора вторил стон, еще более заунывный – это исходил от боли Дональдсон.

Вот грузовичок притормозил у ворот на выезде из больницы. Люси чутко затаила дыхание. Если охрана вздумает пошарить под брезентом, то все пропало.

– Привет, Генри.

– Салют, Рон.

– Под брезентом ничего не везешь?

– Да ну, нет. Проверь, если хочешь.

Послышались шаги; кто-то направлялся к заднему борту. Мочевой пузырь Люси сжался в клизму: брезент поднимали за край.

– Ага. Понятно, – сказал Рон, глядя прямиком на нее. – Можешь проезжать.

Значит, взятка Генри сработала. Створки ворот открылись, и пикап с беглецами выехал на свободу. Но это было еще не все. Далеко не все. Если Генри задумал их кинуть, то сейчас для этого самое время. На деньги, переведенные со счета Дональдсона, кубинец должен был купить им автомобиль. Но то бабло он вполне мог прикарманить, а их взять и просто вышвырнуть где-нибудь на обочине. Или же просто убить. Потому что в случае поимки они могли указать на него как на пособника в побеге.

Люси на его месте, бесспорно, прикончила бы обоих.

Пикап остановился; было слышно, как хлопнула водительская дверца.

Вот оно. Претворение безотказного плана, двойное убийство.

В обоих случаях ее ждало избавление.

Брезент сполз, и на беглецов хмуро уставился Генри.

– Хорош кататься. Вылезайте.

Люси не без труда подобралась к краю и слезла с откинутого борта. Местность вокруг была неожиданно лесистая (заповедник? лесополоса?). Помимо пикапа, невдалеке здесь стояла еще одна машина: грязный, заезженный дальше некуда «Шевроле Монте Карло». Черный, старый, без колесных колпаков и правого крыла.

– Это и есть машина, которую ты мне купил? – грозно просипел Дональдсон. В свете взошедшей луны было видно, что глаза у него слезятся. Точнее, не глаза, а рубцовая ткань на лице.

– Она самая.

– Я ведь отдал тебе полста тыщ, сучий ты потрох!

Генри в ответ выпятил грудь:

– А что. Бегает, и кокарда с передка не свинчена. Не нравится – могу вас обратно в больничку отвезти.

– Да ладно, ладно, – заторопилась Люси, ласково поглаживая партнера по клешне. – Все нормально, правда же, Ди?

– А остальное ты не забыл? – не унимался Дональдсон.

– Это что же?

– Ствол. И нал.

– Глянешь в бардачке, – указал Генри. – «Беретта». Серийный номер спилен. И патронов, кстати, полный магазин.

– Да она хоть стреляет?

– Это уж вы сами разберитесь, ладно? Ключи под ковриком.

– А деньги?

– Ах да. Деньги. Понимаешь, забыл утром в банкомат заскочить, – виновато развел руками кубинец. – Вот, возьми, что есть.

Он полез к себе в бумажник и сунул Дональдсону несколько мятых купюр.

– Ты… Это что, двадцать шесть баксов? – Дональдсон буквально затрясся от гнева. – Куда мы, по-твоему, доберемся за двадцать шесть баксов?

– Да ладно, ладно, что-нибудь придумаем, – примирительно вмешалась Люси.

Себя она чувствовала в равной степени обобранной, но что теперь поделать. Хотя бы норко остался при них, и то хорошо.

– Значит, так, – буркнул Генри. – Вас не хватятся до отбоя, то есть еще полтора часа. А потом объявят в розыск. Могут и поймать. И вот если поймают, а вы проболтаетесь насчет меня, то я вас обоих отслежу и душу из вас выну, ясно?

– Ты думаешь, это легко – вынимать душу? – загадочно, чуть ли не романтично посмотрела Люси. – Смотреть человеку в глаза, когда она исходит. Слушать последнее шипение вылетающего из легких воздуха. Ты знаешь, каков этот воздух на вкус? Нет? – Она улыбнулась улыбкой черепа (иначе у нее теперь не получалось). – Как сахарная вата.

– Идите вы на хер, – с плевком бросил им Генри, запрыгнул в кабину своего пикапа и на скорости укатил.

Дональдсон повернулся к своей верной партнерше.

– Мне нужен норко.

Люси он тоже был ой как нужен. Его надо будет разбить на порции, особенно теперь, после того как этот ублюдок забрал викодин. Однако сейчас боль была такая неуемная, что от нее цепенели мысли. Она бережно развернула упаковку из туалетной бумаги. Слава богу, это оказался норко. Плохо, конечно, что потеряли ативан, но без норко им вообще была бы труба. Она дала Дональдсону две таблетки.

– Три, – потребовал он.

В Люси пыхнул гнев, но тут же унялся. Она дала ему еще одну, и сама взяла три, для быстроты воздействия их разжевав. Вкус порошка напоминал аккумуляторную кислоту, колко царапал изнутри горло.

– Нет, ты только глянь на эту срань, – проворчал Дональдсон на машину. – Вот же козлина.

– Да ладно тебе, Ди. Зато мы на свободе.

Он с кряхтением открыл водительскую дверцу и, согнувшись, нашарил под ковриком брелок с ключами. Брелок был в виде пластмассового лягушонка, у которого при нажатии на брюшко изо рта стреляла спица света. Фонарик, стало быть. Дональдсон со стоном влез на сиденье. Люси, на которую уже начали действовать таблетки, пришла в игривое настроение и выставила вперед большой палец, словно останавливая такси.

– Шеф, не подбросишь?

Лицо Дональдсона смягчилось.

– Если только обещаешь не петь мне позорных хитов.

Люси обогнула машину и влезла на пассажирское сиденье.

– Достань из бардачка пушку, – сказал ей Дональдсон.

Люси открыла лючок и, порывшись под всякими старыми картами и полисами, вынула «беретту».

– Брачная ночь у этого ствола была давненько, – рассудила она. – Гребаное старье.

– Дай сюда, – распорядился Дональдсон.

После секундного колебания Люси передала оружие ему. Дональдсон вынул магазин.

– Всего семь патронов. Чтоб тебя. Ну хотя бы сорок пятый калибр. – Он оттянул затвор. – Ага, тут еще один.

– Да нам всего один и нужен, – сказала Люси.

Он вщелкнул магазин на место. Конечности слушались неважнецки, но Дональдсон открыл-таки дверцу и прицелился «береттой» в ближнее дерево. Выстрел грохнул так, что Люси заложило уши. Пальбы из стволов она не слышала давненько. Вообще она их недолюбливала, все эти пушки, традиционно полагаясь на свой былой арсенал: смазливость, сметку и садистскую изобретательность.

– Только пулю зря извел, дурачина, – упрекнула она ласково.

– Ничего. Надо было убедиться, что этот кусок дерьма стреляет тогда, когда нужно.

Он отдал ствол Люси и завел мотор.

Первая часть плана мести была осуществлена; пора было приниматься за вторую, решающую.

Ее, Люси, боль будет ничем в сравнении с той, которой они скоро будут упиваться.

В тот момент, когда Дональдсон давил на газ, она осклабилась, как череп.

Лютер

16 марта, пятнадцать дней назад

Спустя два дня после происшествия с автобусом

– Несколько глубоких вдохов, Амина. Вот так. Теперь гораздо лучше. Как твоя фамилия?

– В девичестве Хаман. Сегодня Хаман-Бауэрс.

– Сегодня? А что, у тебя были и другие фамилии? Сколько?

Она расцветает улыбкой, которая лет двадцать назад запросто остановила бы транспортный поток:

– Сколько бы их ни было, симпатяга, я всегда пребываю в поиске очередной.

– Какой у тебя красивый перстень.

– Который из них?

Он указывает.

– Расскажи мне о нем.

– Этот? Да так, всего-то бриллиант в четыре карата.

– Наверное, подарок от мужа?

– Да.

– Но почему-то его с тобой не оказалось.

– Все верно. Мы разведены.

– Прискорбно слышать.

В ответ снова улыбка:

– Печалиться нет нужды.

– А вот этот? С зеленым камнем.

– О, это мой изумруд. Колечко из платины. В окружении двадцати девяти бриллиантов. Прекрасно, не правда ли? Это от моего второго, Питера. На наш первый юбилей.

– А ожерелье? Из настоящих?

– Ну а как же. – Она притрагивается к сапфирам. – Эти от Ченса, моего четвертого.

– Сколько же раз ты была замужем, Амина?

– Пять.

– И каждый брак ты обкладывала эдакой данью?

Элегантно-сдержанная улыбка в ответ. Позвякивая своими цацками, Амина под голым светом лампочки тянется через стол и касается его руки. Пробивная бестия, ничего не скажешь.

Скорей всего, думает, что у нее появилась зацепка, и рассчитывает взять ситуацию под контроль. Забавно.

Несмотря на возраст в районе шестидесяти, притягательная чувственность ей бесспорно присуща, до сих пор. Сомнения нет, для старой кошки она так и пышет огнем. Пума. Хоть сейчас в порно с перезрелыми.

– У меня есть деньги, – мурлычет она.

– Тогда что ты делала в том сраном автобусе?

Амина не отвечает.

– Постой, кажется догадываюсь, – продолжает он. – В автобусах ездит много пожилых джентльменов. Может, ты подыскивала мужа номер шесть?

Она улыбается, слегка жеманно.

– Любой развод для меня в итоге – заслуженная награда. Солнце, я старше тебя, но поверь, кое-что я могу тебе преподнести.

– Не сомневаюсь, но меня это не интересует.

– Тогда все-таки деньги?

– Спасибо, Амина, но у меня их тоже достаточно.

– Так чего же ты хочешь? Уверена, что мы сможем это сделать к нашему обоюдному удовольствию.

– В сущности, ты мне его уже доставила. Преподнесла именно то, чего я хотел. Неоценимый подарок.

– Это какой же?

Теперь улыбается уже он.

– Подтверждение, что ты алчная паскудная стерва. И я как раз знаю, куда тебя пристроить.

Джек

31 марта, 16:45

Я изогнула шею в попытке что-нибудь разглядеть в зеркале заднего вида.

Мешал неудобный угол, и я повернула зеркальце к себе.

Вот оно что.

Через три машины от нас, примерно в сотне ярдов, ехал битый «Монте Карло». Его и заметил Макглэйд.

– Ну что, видишь? – спросил он.

– Ага.

– Лютер или кто?

– Сложно сказать. Ну-ка помедленней.

Макглэйд стал подтормаживать. Через несколько секунд те две машины нас обогнали, но «Монте Карло» держался, как на привязи.

– Номер читается? – спросил Макглэйд.

– Нет. Они тоже замедлились. Я даже не вижу, сколько в этой колымаге человек. Сверни вот здесь: посмотрим, поедут ли они за нами.

Макглэйд сделал поворот направо, мимо здания начальной школы. «Монте Карло» повернул туда же.

– Попробуй прижаться, – сказала я, – пропустим их мимо.

– А если не проедут и что-нибудь вытворят?

Из сумочки я вынула свой «кольт детектив» и проверила барабан: все ли шесть патронов на месте.

– Ничего, мы наготове.

– Высунув кончину, мчится мужичина, – напряженно пропел Макглэйд, крутя руль к обочине и тормозя на скрипнувшем под колесами гравии.

Я неотрывно смотрела в заднее зеркало.

«Монте Карло» тоже подрулил к обочине и встал в паре сотен метров от нас.

Макглэйд полез за пазуху, выудил «смит-вессон» сорок четвертого калибра и прищурился в боковое зеркало.

– Из тебя стрелок лучше, чем из меня. С такой дистанции кучность у моего пугала просто отпадная. – Он протянул «смит-вессон» мне. – Можешь сделать несколько дырок в стекле над шоферским сиденьем.

– Я даже не знаю, кто там сидит.

– Если Лютер, то можно сейчас с ним и покончить.

– А если кто-то другой?

– Пф-ф, – пожал он плечами.

– Нет. Я не буду стрелять в машину, если не знаю, какая там конкретно цель.

– Тогда, может, засадишь парочку в движок?

Мимо проехала еще пара машин.

Пешеходов видно не было, но рикошет вполне мог кого-нибудь задеть.

– И снова нет, – сказала я. – Это жилой квартал. Слишком рискованно.

– Тогда это сделаю я, – сказал Макглэйд, решительно открывая дверцу.

– А если у шофера винтовка? – спросила я.

Дверца снова захлопнулась, а Макглэйд уныло пожух у себя на сиденье.

– Так что делать-то будем, Шерлок? Так и сидеть здесь до конца своих дней?

Если бы я еще служила в полиции, я б вызвала поддержку, которая и приблизилась бы к машине. Можно было позвать Фина или Херба, но они прибудут сюда только через несколько часов.

– Звони в девять-один-один, – сказала я. – Скажи, что нас преследует неизвестный, который вооружен. Пусть эти местные займутся машиной.

Я полезла в сумочку за айфоном.

– Гляди. Они сматываются, – коротко сообщил Макглэйд.

Я посмотрела в зеркальце и увидела, что «Монте Карло» на скорости уходит в противоположном направлении.

– Что будем делать? – спросил Макглэйд. – Пустимся следом?

– Давай, – прикинув, сказала я.

Надо было покончить с этим раз и навсегда. Если это Лютер, то я думала засечь номер его машины, позвонить в полицию, и дело с концом.

Мы десять минут колесили по окрестностям, но та колымага как сквозь землю провалилась. Наваждение, и только.

– Может, это просто совпадение, – сказал Макглэйд, подъезжая наконец к парковке перед пригородным таунхаусом Вайолет Кинг.

– Может быть, – не стала возражать я, но в душе у меня оставалось сомнение.

Макглэйд вынул свой смартфон.

– Видишь, какая чикса эта Вайолет? Просто зной. Ты же знаешь, как я западаю на блондинок.

Перед ним была фотка Вайолет с «Гугла» – репортаж «Рейтерс» за 2003 год, когда она шла по следу Эндрю З. Томаса в ходе убийств в Северной Каролине.

– Ты западаешь на все, что с титьками, – уточнила я.

– Она коп?

– Была в свое время.

Мы с Макглэйдом почти одновременно открыли свои дверцы.

– А почему ушла? – спросил он.

– Это нам сейчас и предстоит выяснить.

Дональдсон

31 марта, 17:00

Спустя десять минут после бегства от Джек Дэниэлс, севшей им на хвост, Дональсон возвратился на прежнее место. Еще минут пять они колесили, но машины Дэниэлс не обнаружили.

Скулеж Люси начинал действовать на нервы. Он стал подумывать о «беретте» – может, пустить в ход? Не насмерть, а так, в какое-нибудь место. Чтобы заткнулась к чертям собачьим.

– А что мне оставалось делать? Сидеть ждать, когда они позовут копов? Ты что, обратно в больничку захотела?

– Не надо было упускать их из виду, только и всего. А ты сглупил.

– Они бы нас нагнали. Ты же видела, у нее новая машина. А мы катаемся на этой срани из прошлого века. Так что догнать нас они бы догнали, не волнуйся.

– Тогда, может, тебе лучше…

– Стой! Глянь!

Дональдсон дал по тормозам так, что оба взвыли от боли; «Монте Карло» дернулся и замер.

Люси подалась вперед, вглядываясь через лобовое стекло.

– Ничего не вижу.

Еще бы: глаз-то один.

– Вон она, возле мусорного бака, – указал он.

Он успел проехать мимо. «Джук» машина небольшая, и ее загораживал собой «Шевроле Астро». Они уже несколько кругов намотали почем зря.

– Теперь непонятно, в каком таунхаусе их искать, – нашла и здесь до чего докопаться Люси. – Их здесь штук сорок.

– Будем смотреть, когда объявятся.

Дональдсон заехал на другую сторону парковки и встал как можно неприметней. Местечко получилось идеальным. Дистанция достаточная, чтобы не быть замеченным, а отсюда видны почти все таунхаусы в округе.

– Только бы не упустить, как они выходят, – сказал Дональдсон. – Люси.

– Что?

– Гляди во весь глаз.

Джек

31 марта, 16:55

Пятью минутами ранее

С пыхтеньем, вперевалку, я прошлепала через парковку к таунхаусу, который стоял особняком в зарослях небрежного кустарника, доросшего до середины окон.

Имен на почтовом ящике не значилось, только номер, полученный мной от Синтии Мэтис. «813».

– Попробуй не говорить глупостей и колкостей, – сказала я Макглэйду, нажимая кнопку звонка. – А еще лучше, знаешь… давай-ка ты вообще ничего говорить не будешь? Если появится идея насчет вопроса, просто пиши на бумажке, а я рассмотрю.

– Ясное дело, мамочка. Хочешь выдать мне мелки, чтобы я тихонько играл в углу?

– Можно подумать, я бы тебе их доверила.

Звонок, как оказалось, не работал, и я жестко постучала в остекленную раму двери, по привычке чуть не сказав: «Откройте, полиция!»

С той стороны слышалось квохтанье телевизора. Опять стал накрапывать дождь, а мне вдруг ужас как захотелось печенек с шоколадной крошкой «Бен и Джерри» и, как ни странно, маринованных огурчиков.

Надо бы написать в «Бен и Джерри» и спросить, нет ли у них шоколадных печенек со вкусом огурцов в маринаде.

– Нутро что-то подсказало? – спросил Макглэйд. – Сделай вид, что ты все еще коп. Действуй как полицейский.

Дверь с медленным скрипом приотворилась. Еще не видя лица, я почуяла табачный запах.

– Вайолет Кинг? – спросила я с улыбкой.

Через зазор между дверью и косяком проглянуло женское лицо.

– Кто спрашивает?

Южный акцент – чуть слышный, но заметный. Кисловатый запах пива вперемешку с табачным перегаром.

– Я Джек Дэниэлс. А это мой партнер Гарри Макглэйд. Мы бы хотели задать несколько вопросов об Эндрю Томасе.

Глаза женщины сузились:

– Боюсь, не получится.

Женщина начала прикрывать дверь, но остановилась. Ее взгляд упал на бугор моего пуза, а затем она посмотрела мне в глаза.

– А знаете что? – смягчилась она. – Заходите, найду для вас минутку.

Она открыла дверь, и в переднюю комнату таунхауса хлынул унылый свет сероватого дня. В комнате сизоватыми слоями стелился сигаретный дым, словно туман над гладью озера. В дальнем углу квохтал старый ламповый телик – сериал, где в больничной палате голосили друг на друга персонажи, дискутируя, отключать ли кого-то от искусственного дыхания. При росте метр пятьдесят с небольшим Вайолет весила изрядно больше центнера. Одежду ей составлял блеклый мешковатый халат, а по дому она передвигалась с не меньшим трудом, чем я.

– Неужто это она? – углом рта спросил меня Маклэйд. – Или зверь, что ее проглотил?

– Макглэйд, будь учтив.

Полутемная гостиная была тесной и сумрачной. Помимо мерцания телевизора здесь был всего один источник света – хилая желтоватая лампа на мраморной столешнице возле дивана. В пепельнице тлела сигарета, пуская в полумрак ниточку синеватого дыма.

Среди вездесущей табачной вони, и давней, и свежей, угадывался еще один нехороший запах – гнили. То ли испорченные овощи, то ли мясо или же то и другое.

Когда глаза привыкли к скудному освещению, на стенах я разглядела коллаж с фотопортретами хорошенького малыша. На многих из снимков сияла радостной, блаженной улыбкой роскошная молодая блондинка с этим самым ребеночком на руках. Волосы у Вайолет были все еще блондинистыми, но она уже не походила на женщину с тех фотографий. Может, ей даже мучительно на них смотреть.

Вайолет, осторожно пятясь, погрузила седалище между двух подушек дивана (я явственно слышала, как заскрипел его каркас).

– Садитесь, – хозяйски указала она на кожаный диванчик для двоих. Со своего дивана она подняла пульт и пригасила звук сериала. Пол под ногами был замусорен пакетами из-под чипсов, разнообразной пивной закуси, а еще таким количеством пробок и бутылок из-под «Сэм Адамс Черри Уит»[22], что сама собой закрадывалась мысль: не совладелица ли она пивоварен «Адамс».

У меня под кедами что-то хрустнуло – оказалось, мышиный помет.

– Какое у вас уютное гнездышко, мисс Кинг, – неуклюже сделал комплимент Макглэйд.

– Чего вы, собственно, хотите?

Голой рукой я случайно задела подлокотник дивана и кожей ощутила липковатый осадок дыма; впечатление такое, будто поры у меня зашкворчали, впитывая никотиновую отраву.

Я изобразила на лице приветливую улыбку.

– Вы, кажется, в свое время служили в полиции Северной Каролины?

– Детективом по убийствам. Но это было давно.

– Вы уволились по какой-то конкретной причине? – полюбопытствовала я.

– Я на инвалидности.

– Что-нибудь связанное с весом? – брякнул дурень Макглэйд.

Вайолет презрительно на него покосилась.

– Производственная травма. Ранение на работе.

На столешнице среди мусора лежал брелок с ключами от «Тойоты».

– Наверное, сложновато жить на одно пособие по инвалидности, – предположила я. – Хотя у вас, разумеется, щедрые дополнительные поступления.

Я умолкла в расчете, что она сама выложит о себе какие-нибудь подробности. Но Вайолет тоже молчала.

– Откуда вы знаете об Эндрю Томасе? – поинтересовалась я.

– Особой тайны в этом нет. Восемь лет назад я участвовала в расследовании.

– Где он значился подозреваемым?

– Верно.

– И это расследование завело вас на острова Северной Каролины? – спросила я, припоминая ту страницу в Википедии.

– Да.

– И чем то следствие закончилось?

Вайолет протяжно вздохнула.

– Об этом многое написано – в частности, про то, что случилось на острове Окракок. Вы наверняка сможете отыскать и книги, и сайты, которые ответят на все ваши вопросы.

– Обо мне, знаете, тоже изрядно написано, – улыбнулась я. – Но не всегда исчерпывающе. И не всегда правдиво.

– Сама я на эту тему больше не общаюсь.

– Вы как-то поддерживаете с Эндрю связь?

– Я его уже давно не видела.

На стене я заметила фотографию.

Крякнув, я грузно поднялась и обогнула диван; Вайолет смотрела на меня с плохо скрываемым подозрением.

Я потянулась и сняла со стены фотографию. Какое-то время я рассматривала ее, а затем показала Вайолет.

– Когда это было снято? – спросила я.

С фотографии улыбалась не в пример более молодая, стройная и счастливая Вайолет, рука об руку с Эндрю Томасом. Вдали за ними виднелась заснеженная горная цепь. То, что это Вайолет, было заметно только по зелени ее глаз. В остальном женщина на фотографии и та, что сидела здесь на диване, не имели меж собой ничего общего.

– Это снимок семилетней давности, – пояснила Вайолет.

Она тяжко толкнулась с дивана и, схватив со стола недопитую бутылку пива, поднесла ее к губам.

– У вас с мистером Томасом были отношения.

– С чего вы это взяли?

– Вы здесь смотритесь парой.

– Какое-то время мы действительно были близки, но недолго. И давно.

– Тем не менее близки настолько, что его агент по-прежнему шлет вам его гонорары. Из того, что мне известно, его книги после того происшествия стали очень популярны. Я слышала, суммы весьма крупные.

Вайолет пожала плечами. Годы полицейской службы научили ее правилам игры – подавать только ту информацию, которая известна собеседнику. Крепкий орешек, ничего не скажешь.

– А где был сделан этот снимок? – спросила я.

– В раю, – мимолетно улыбнулась Вайолет.

– И где же этот рай?

Она пошевелила своей тумбой.

– Вы здесь для того, чтобы выспросить об убийстве? Про женщину, убитую на мосту? Я вас видела в новостях. Не так много беременных разгуливает по местам преступления. По ТВ показывали, как вы упали в обморок. – Глаза Вайолет осветились изнутри. – Надеюсь, ваш ребенок в порядке.

– Вайолет, вам что-нибудь известно о том убийстве?

Она покачала головой, потянулась к столу и подняла почти дотлевшую сигарету. Поднеся ее к губам, она несколько раз яростно затянулась, пока не воскрес к жизни красноватый огонек.

– Только то, что я видела в новостях, – ответила Вайолет, пуская носом дым.

Я пристально посмотрела ей в глаза.

– У вас никогда не было ника «ALONEAGAIN»? – спросила я, намекая на сообщения, которые встречала на форуме Томаса.

– Как?

Судя по растерянности, она понятия не имела, что я имею в виду.

– Вы знакомы с человеком по имени Лютер Кайт?

Лицо Вайолет сделалось жестким. Она повернула голову и смачно плюнула через плечо; слюна сползла по стене. Затем она подняла руки и предъявила внутреннюю сторону своих пухлых дряблых рук. Кожа там напоминала ветчину со специями – резинистая и в крапину. Шрамы от ожогов.

– Вот за это я должна сказать «спасибо» Лютеру Кайту, – сказала она.

– Я что-то не припомню, чтобы о ваших отношениях с Кайтом было что-нибудь написано.

– И не вспомните.

– Это произошло до или после бойни на «Киннакете»?

– Я об этом не распространяюсь.

– Мы считаем, что Джессику Шедд убил как раз Лютер Кайт.

– Не сомневаюсь.

– Любая информация от вас была бы крайне полезной. Она может спасти не одну жизнь.

– Боюсь, здесь я вам помочь ничем не могу.

Вперед подался Макглэйд:

– Значит, вы с этим писателем взбивали масло? – спросил он заговорщицки.

– Не поняла.

– Ну, он раздвигал розовые шторки?

Вайолет молча обратилась ко мне за переводом, но я лишь прикрыла глаза и покачала головой.

– Он совал вам брызгающую соусом колбаску? Пускал чудо-червячка в волшебную норку? Вгонял протуберанец в черную дыру?

– В смысле, вы спали с Эндрю Томасом? – не выдержала наконец я.

Вайолет одним глотком допила пиво и кинула бутылку на ковер.

– Это не ваше дело.

– Прямо-таки не наше? – переспросил Макглэйд. – Если он по-прежнему дает вам деньги, то вы, наверное, знаете и то, где он может находиться.

– Я хочу, чтобы он сейчас же покинул мой дом, – указала на Макглэйда Вайолет. – Вы не копы, ни он, ни вы. Вы вошли только благодаря моей любезности.

Макглэйд подался вперед и, откинув полу, показал ей рукоятку своего «смит-вессона».

– Извольте. Но вначале я думаю прогуляться по дому, посмотреть, что у вас здесь. Может, найду что.

Она сложила руки на груди.

– Хоть обыщитесь. Ничего вы не найдете.

– В самом деле? – спросил он разочарованно, не ожидая, впрочем, в ответ ничего иного. Как и я.

– Мне скрывать нечего. Энди и Лютер для меня, можно сказать, из прошлой жизни. Их я не видела с той самой поры, как обгорела. То, что я не люблю рассуждать о жуткой части своего прошлого, не означает, что я что-то скрываю. Можете искать все, что вам заблагорассудится, где угодно, терять все время, которое у вас есть. Только не переворачивайте здесь все вверх дном.

Мы с Макглэйдом переглянулись. Я вообще не была уверена, стоит ли в доме чего-либо искать. Хотя мой компаньон немедленно принялся за поиски. Я осталась сидеть. Не из надежды, что Вайолет вдруг начнет раскалываться, а просто хотелось, чтобы она была на глазах. Не исключено, что она вооружена, а потому не хотелось, чтобы она чего-нибудь вытворила по отношению к нам или себе самой.

Макглэйд начал с кухни.

Слышно было, как он открыл холодильник, буркнул «Мать честная, ну и запашок» и снова хлопнул дверцей.

Вообще для такой работы он непригоден. Что он вообще рассчитывал найти в холодильнике? Какие улики и зацепки? Голову вонючего французского сыра?

Макглэйд с немилосердным шумом открыл и закрыл несколько стенных шкафов, после чего удалился наверх. Там он находился минут десять (я их отсчитывала по числу выкуренных Вайолет сигарет), после чего возвратился с пачкой дисков.

– Откуда это у вас?

– Что именно? – не сразу поняла Вайолет.

– Бутлеги[23] «Роллинг Стоунз».

– Точно не знаю. Где-то насобирала. Я в свое время очень увлекалась музыкой.

– А можно взять, с отдачей?

– То есть?

– Некоторые из них я ищу уже годами. Обязуюсь вернуть в целости и сохранности.

Я закатила глаза.

– Можете оставить себе, – махнула рукой Вайолет. – Я перенесла на компьютер.

– Правда? Вот спасибище!

– И это все, что ты нашел? – воскликнула я изумленно.

– Да ты прикалываешься. Ты понимаешь, что это эпохальная находка? Во, глянь: девяносто седьмой год, запись прямо с пульта.

– А, этот? – расцвела Вайолет. – В самом деле, великолепный концерт. Я, между прочим, на нем была. В переднем ряду. На меня лился пот с Джаггера.

– Круто. А где, кстати, ваш ребенок?

Мечтательное лицо Вайолет пронзила внезапная боль.

– Там наверху детская, – разъяснил Макглэйд. – Самая опрятная комната во всем доме. Но детского питания в холодильнике нет. Бутылочек в шкафах тоже. Дом воняет чем попало, но грязные подгузники в букет не входят. Так где же ребенок?

Вайолет ничего не ответила, а лишь остекленела глазами.

– Умер? – безжалостно спросил Макглэйд.

Я воззрилась на него. Пока у нас все шло в режиме «плохой коп/хороший коп». Шло уже слишком долго. При этом отрицательных эмоций я у Вайолет не улавливала. Более того, она всколыхнула во мне всплеск жалости.

– А вот теперь я настаиваю, чтобы вы ушли.

– Это был сынишка писателя? – упорно гнул свое Макглэйд. – А гонорары – это все для его содержания?

– Моего ребенка забрали органы опеки. Кто-то из соседей написал донос. Я почти миллион долларов извела на адвокатов, чтобы его вернуть. – Голос Вайолет болезненно дрогнул. – А мне не разрешают с ним даже видеться.

– Сколько ему теперь? – нежно спросила я.

– Скоро семь.

– Как его зовут?

– Макс. В честь отца, моего мужа, которого вместе с семьей умертвил Лютер Кайт. – Вайолет посмотрела на меня умоляющим взором. – Если б я знала хоть что-нибудь, способное навредить Лютеру, разве бы я вам об этом не сказала? Да первым делом! Этот нелюдь погубил мою жизнь. Но для улучшения своей участи я не могу сказать ничего. То есть вообще.

– Может, вы знаете что-нибудь, способное помочь другим? – предположила я.

Вайолет посидела молча, а затем ответила:

– Спасти никого нельзя, Джек. Удивительно, что вы этого до сих пор так и не поняли.

Я вынула из бумажника визитку и протянула ей.

– Если вы передумаете или у вас появятся какие-то соображения, прошу мне позвонить. В любое время.

– И за компакты спасибо, – с улыбкой поднял перед собой драгоценную стопку Макглэйд. – Если еще достанете роллинговских бутлегов, тоже звоните на этот номер.

Мы попрощались и вышли. Дождь прекратился, и стало вроде как холоднее.

– Ну что, – подытожила я на пути к машине. – Можно сказать, прокатились в удовольствие, но впустую.

– Ты с ума сошла? Да я теперь несколько сотен баксов подниму, если расторгую эти сидишки на «Ибэй».

Я осмотрела парковку: нет ли на ней, чего доброго, «Монте Карло».

Коротко гуднул айфон. Эсэмэска от Херба.

Всего два слова, заставившие сердце сжаться, как от хлесткого удара:

«ОПЯТЬ УБИЙСТВО».

Люси

31 марта, 17:45

Заметив краем глаза движение, Люси отвлеклась от «Джука». В трех метрах от них стояли два мальчугана лет тринадцати – один высокий и тощий, второй круглый, как пончик. Они стояли с приоткрытыми ртами и таращились на нее через стекло, одновременно с ехидством и отвращением.

Мальчуганы приблизились, и один из них дерзко постучал в стекло.

– Скажи им, чтобы проваливали, – буркнул Дональдсон, когда Люси поглядела на него.

Она сердито воззрилась на ребят через стекло:

– Уходите!

– Ого, у нее глаз-то всего один!

– Глянь, а второй похож на Фредди Крюгера! – провопил пончик.

– Дай сюда пушку, – рассвирепела Люси. – Я их обоих грохну.

– Времени нет.

– Ну тогда давай хоть одного?

Тот мальчуган, что повыше, белый, в черной куртке с капюшоном и бандане, спросил через стекло:

– А чего это с вами? В аварию, что ли, попали?

Люси опустила стекло:

– Мы тут гуляли с дружком и по дурости донимали вопросами одних очень скверных людей. Теперь жалеем.

Толстый ткнул своего товарища в бок:

– Слышь, чувак, давай-ка отсюда.

– Как? А маленько пошалить? – скрипучим голосом спросила Люси. – Я с такими мальчуганами не раз баловалась. Проделывала такое, что крышу сносило.

– Слышь, Крис, да она чеканутая. Валим отсюда. Хорош прикалываться.

– Я вашего брата насквозь вижу, – пропел ей в такт Дональдсон. – Здесь вокруг сплошь кукурузные поля. Можно при желании пикничок устроить. – Он повернулся к мальчикам:

– Хотите пивца, ребятки?

– А есть? – держа марку, но уже с опаской спросил долговязый.

– И не только оно, а еще и конфеты, – сказала Люси. – Мы вообще на вечеринку едем. Там будут все ваши друзья. И родители вас отпускают. Я им сейчас звонила.

– Крис, сматываемся. Ты не видишь, она двинутая?

– Эй, – бдительно окликнул свою партнершу Дональдсон. – Глянь, Джек выходит.

Люси прищурилась в лобовое стекло и углядела Джек в компании какого-то мужика, с которым они сейчас выходили из таунхауса на дальнем конце массива.

Мнящие себя рэперами юнцы приняли единственно верное для своей ранней шкодливой жизни решение: сделали ноги.

– Эх жаль, – вздохнул им вслед Дональдсон. – У меня только-только привставать начал.

Он запустил мотор.

– Ты что делаешь? – насторожилась Люси.

– Как что? Еду следом.

– Не надо.

– То есть?

– Ты не хочешь узнать, к кому Джек заходила?

– Да, но ведь мы ее потеряем.

– Мы знаем, где она живет. И всегда сможем опять с ней пересечься. Но что там за люди, к которым Джек ехала аж до самой Пеории? Возможно, это кто-то, с кем нам не мешает поговорить. Или использовать их в качестве рычага.

– Черт, – крякнул Дональдсон, – а ведь ты права.

Он заглушил мотор и сунул «беретту» в нагрудный карман своего комбеза.

Между тем «Джук» Джек Дэниэлс вырулил с парковки задом и, визгнув шинами, на скорости помчался прочь.

– Ого, – сказала Люси. – Похоже, она куда-то торопится.

Дональдсон открыл свою дверцу и взгромоздился на ноги.

Люси встать с сиденья удалось лишь с третьей попытки.

Встав, наконец, на свои тычинки, она почувствовала головокружение. Наползла тягучая боль. Уперевшись руками в машину, она стояла и тяжко переводила дух.

– Ты в порядке? – спросил Дональдсон.

– Вроде да. Только мне скоро понадобятся новые пластыри.

– А сколько их у нас?

– Пятнадцать.

Да и нынешние, надо сказать, дались им нелегко. Много ночей пришлось помучиться, чтобы скопить эти полтора десятка.

– Ничего. Как вернемся в машину, налепим себе свежие. А если повезет, то, глядишь, во время нашего маленького вторжения разживемся чем-нибудь в доме.

Словно пара кривых демонов-неразлучников, они прохромали через парковку, а к тому моменту, как добрались до крыльца дома 813, оба уже настолько выбились из сил, что с пару минут хрипели и дышали, приходя в себя.

– Ты готова? – просипел Дональдсон, вытаскивая из комбеза «беретту».

– Оружия, жаль, при мне нет.

– Твое оружие, насколько я помню, это волочь людей с десяток километров за машиной, а затем взбрызгивать их лимонным соком.

– Натуральным лимонным соком, – уточнила Люси.

– Хиппи ты гринписовская. Может, перед броском сходим за каким-нибудь натурпродуктом? Гранолой[24], например?

Люси покачала лысой головой.

– Смотри дело не запори, срандель.

Дональдсон сложил клешню в трехпалый кулак и постучал в дверь.

Через какое-то время с той стороны послышались медленные тяжелые шаги.

Как только дверь приоткрылась, Дональдсон уставил ствол в лицо хозяйке.

– Ты кто? – спросил он.

– Э-э… Вайолет.

– Ты дома одна?

– Да, – ответила она после нерешительной паузы.

– Вайолет, нам надо с тобой потолковать. Можешь открыть нам дверь, или я вышибу тебе мозги через затылок. Выбор за тобой.

Дверь открылась.

Сердце у Люси летело стремглав, набирая разгон. Ей-богу, встряска покруче, чем морфин. О, как она по ней истосковалась.

Они влезли внутрь, и Люси надежно заперла ее изнутри на засов.

В жилье воняло прогорклым табаком, пивом и отчаянием. Люси со злым интересом оглядела Вайолет – омерзительно толстую бабищу в халате, здоровенном, как цирковой шатер. Только посетителей, желающих побыть под его куполом, особо не ожидалось.

Люси вспомнился парень, который как-то раз согласился ее подвезти. Давно, еще до знакомства с Дональдсоном. Целую жизнь тому назад. Он тоже был толстым. И прикольным.

Каждый лишний килограмм жира на человеке – это пять с половиной километров сосудов и вен, снабжающих его кровью.

А это значит, что толстяки истекают кровью обильно. Просто загляденье.

Люси обожала кровь.

Лютер

31 марта, 20:30

Лютер стоит, вперясь в дежурного администратора взглядом.

– Нет, так дело не пойдет. Мне нужен номер на двенадцатом этаже.

– Сэр, здесь, в «Ренессанс Блэкстоуне», мы делаем все возможное, чтобы…

– Да, только мне на это наплевать. Мне нужен номер на двенадцатом этаже.

Администратор тягостно вздыхает, но сохраняет приветливое выражение. Ее глаза возвращаются к компьютерному экрану, пальцы яростно пляшут по клавишам.

– Сэр, у нас там имеется только люкс, но…

– Я его беру.

– Это четыреста семьдесят пять долларов за ночь.

Лютер лезет в портмоне и кидает на стойку краденую кредитку.

* * *

Пять минут уходит у него на то, чтобы выкрутить из окна люкса шурупы, но и тогда рама подается всего на пятнадцать сантиметров – антисуицидальные меры предосторожности.

Однако ему этого достаточно.

Он лезет в свой вещмешок и достает из него пакет, завернутый в пупырчатый пластик. Мостясь на подоконнике, Лютер прижимается лицом к стеклу в попытке как следует разглядеть все двенадцать этажей над Мичиган-авеню. Внизу тьма машин, но пешеходов на тротуарах не густо.

Свой пакет Лютер бросает в зазор оконной рамы и следит, как тот падает.

* * *

Через три минуты он проталкивается через вращающиеся двери и выходит наружу.

С неба накрапывает мелкий дождик.

Лютер проходит с десяток метров по тротуару и останавливается там, куда в конце концов после жесткого удара об асфальт приземлился пакет – почти на Мичиган-авеню.

Нагибается, поднимает, разрезает упаковочный пластик своей «Гарпией».

Многочисленные слои обертки подаются не сразу, но он наконец добирается к устройству, с виду целому и невредимому.

А вот и момент истины.

Лютер перемещает рычажок «пуск» на включение питания. Улыбается.

Ишь ты, чертов кусок техники: стойкий.

Джек

31 марта, 21:00

Я неотрывно смотрела на монитор со снимками мест преступления, которые мне по имейлу скинул Херб. Смотрела и пыталась взять в толк.

Убиты двое, без какого-либо явного смысла, возможно, с намеком для меня, который поди пойми.

Что это за послание? Чтобы я убоялась? Это я усвоила. Четко и ясно.

– Есть хочешь? – спросил Фин, просовывая голову в дверь. От своей сердитости он еще не отошел, отказывался принимать извинения и даже обсуждать, что было до этого.

Я бы сейчас не отказалась от мороженого, или начос, или сардинок (лучше, если всего этого побольше и в одной тарелке), но вместо этого сказала:

– Да ладно.

Он беззвучно убрал голову.

По возвращении от Вайолет я сводила Даффи на двор, но драгоценность из себя он так и не выронил. Что же до слабительного, то я опасалась, не окажется ли для собаки опасным его прием – если скормить ей целую пачку. К тому же посещала мысль, а захочу ли я носить это кольцо, зная, где оно побывало и откуда повторно взялось.

Это в случае, если я отвечу на предложение Фина согласием.

И если оно вообще теперь актуально.

Я снова повернулась к монитору, глядя на снимок большой картонной коробки с надписью «КОРМ ДЛЯ РЫБ».

Опять обнаружилась одна книга – на этот раз «Убийца и его оружие» – триллер того же Эндрю З. Томаса, найденный у Маркетта в животе. На обертке имелась надпись: «ДЖ. Д. – ЭТУ КНИГУ ОН ПРОГЛОТИЛ В ОДИН ПРИСЕСТ – Л. К.».

Лютер Кайт снова загнул уголок страницы (отрывок первой части, страница 151), и опять с буквой «п» в кружочке (на этот раз в слове «приятие»).

Эндрю З. Томас – «Убийца и его оружие»

Он узрел все сразу – откровение. Стены вокруг рушились сами собой. Размыкались скрепы. Спадали оковы.

Добро и зло, эти извечные искусственные линзы, через которые видит себя человечество, были не более чем плутовством. Закона как такового не существовало – никакого, кроме того, которого он решал придерживаться сам. Все остальное было слабостью, приверженностью иллюзии. Он стоял выше всего этого; выше всего – был богом собственного мира. И в этот момент он постиг, как отныне будет жить. К какому нравственному – и никакому иному – коду бытия ему стоит тяготеть. Мир был велик, а жизнь коротка, а надо было ухватить столь много красоты.

Он будет чтить лишь свою волю.

И изыскивать средства для своего удовлетворения.

Он поднялся с камня, на котором сидел, поглощенный мыслями, все эти семь часов, и, омытый чистейшим утренним светом, вскричал с вершины этой четырехкилометровой горы, обращаясь к слепящему солнцу. Голос его эхом громового раската отскочил от окружающих вершин, скатившись вниз по склонам в зеленую чащобу бескрайнего леса. Еще никогда в жизни он не ощущал себя таким сильным, исполненным радости, таким неодолимым.

«Сегодня ночью», – решил он, начиная спуск с горы на ногах столь легких, что того гляди взовьешься в небо и заскользишь над долиной, словно какая-нибудь грозная птица.

Да.

Свою новую жизнь он начнет с нынешней ночи.

«Запомни ночь сию, всему начало». Начни с приятия того самого позыва, которого ты остерегался еще вчера, когда они остановились возле твоего костра, чтобы поздороваться.

Начни с убийства той молодой пары, что поставила палатку на той стороне ручья.

151

Эту страницу я перечла еще два раза, после чего заново прочла тот отрывок из «Поджигателя» в попытке понять, для чего эти страницы помечены. Что хотел сказать мне Лютер? Это что, ключи от шифров? Или он просто разыгрывал головоломки?

Возле аквариума нашлись свидетели, видевшие, как он скинул там тот картонный ящик. На Лютере была синяя рабочая униформа, а сидел он за рулем белого автофургона, хотя никто не запомнил, какой марки, модели и с какими номерами.

Херб уже опросил родственников обеих жертв. На первый взгляд никакой связи между ними не существовало, кроме курьезного факта, что Маркетта скинули возле «Аквариума Шедд», а первую жертву звали Джессика Шедд. Хотя Джессика ни малейшего отношения к аквариуму не имела.

Меня колола какая-то игла: я упускаю нечто самоочевидное.

Отпечатки пальцев на коробке принадлежали Лютеру Кайту. Отпечатки на книге принадлежали Эндрю З. Томасу.

Я это, не переставая, обдумывала. Лютер что, каким-то образом завладел личными экземплярами Томаса, пытаясь представить дело так, что к делу так или иначе причастен писатель? Или, может, Томас томился не в подвале у Вайолет, как предполагала его литературный агент, а в застенках у Кайта?

Мысль о пленении психопатом – и не год, не два, а полтора десятка лет! – бросала в дрожь.

Появилась и еще одна мысль. Я забыла сделать снимок пакета с надписью маркером… Как там? «ДЖЕК – ЭТО БЫЛ РЕАЛЬНЫЙ УЛЕТ – Л. К.».

Поскольку у меня имелся образец почерка Томаса (письмо его агенту), то можно было, сличив их, установить, совпадают ли они. Если окажется, что да, то это будет крепким доказательством, что Эндрю Томас все еще жив.

Я отправила Хербу эсэмэс с просьбой выслать мне снимки обоих тех пакетов.

После этого я перечла тот отрывок из «Поджигателя», при этом задержавшись глазами на его последней строке.

«За искрой пламя ширится вослед»[25]. Кажется, эту цитату я раньше где-то встречала. Ну-ка, загуглим.

Хм.

Из «Божественной комедии». Любопытно. Я прочесала остаток фрагмента, ставя каждое предложение в «Гугл», но остальные попадания все шли в привязке к «Поджигателю» – то есть к пиратским электронным изданиям. Этот же процесс я повторила и со второй книгой; результат аналогичный. Пока я не вставила строку:

«Запомни ночь сию, всему начало».

Надо же, опять Данте[26].

Вряд ли это совпадение. Я внимательно ознакомилась с веб-страницей, посвященной Данте, раздумывая, какая связь могла быть у средневекового поэта с этими убийствами. А потом зашла на «Амазон» и нашла для своей электронной «читалки» бесплатную версию «Божественной комедии». Поискала заодно «Поджигателя» и нашла – по $12.99; цена для электронной книжки просто заоблачная (причем не свежей, а старой). Но я ее все же купила, хотя и сознавая, что гонорары за нее идут прямиком на пойло и курево жирной Вайолет. После этого за десять минут я изучила к ней несколько сотен отзывов.

В среднем «Поджигатель» набирал три звезды. Были оценки и на пять, но их уравновешивали «однозвездочники», бурно негодующие, что триллер о заживо сжигающем своих жертв маньяке изобилует слишком натуралистичными сценами насилия.

Где-то на четвертой странице отзывов я натолкнулась на рецензию, которую перечла дважды.

«Эту книгу Томас написал как оду седьмому кругу дантовского ада, проиллюстрировав в ней путь своего антигероя от Бога к сюда. Принимая насилие, он тем самым принимает и собственное низвержение».

Рецензия действительно была проницательной, но удивительным было не это, а имя рецензента:

«ALONEAGAIN».

Как у того персонажа, что оставлял мне послания на форуме Эндрю Томаса.

Я кликнула на это имя, но оно вывело меня к странице, сообщившей, что «данный клиент еще не создал профиль». Я проверила «ALONEAGAIN» на предмет других отзывов и нашла еще несколько, все до единого в привязке к романам Эндрю З. Томаса. Постепенно я вышла на отзыв к «Убийце и его оружию».

«Томас продолжает свою дантовскую аллегорию, фокусируясь на пятом круге ада – гневе. Как у тебя обстоит с гневом, Джек?»

Я машинально огляделась, внезапно почувствовав себя так, будто на меня смотрят. Чуть было не позвала Фина, но все-таки сумела обуздать в себе страх.

Рецензии было пять месяцев.

Я прочла остальные, но они были еще более давнишними, и ни одна не была адресована мне.

Плотно завернувшись в одеяло, я кинула еще тринадцать баксов, вывела купленный файл на компьютер и взялась читать «Убийцу и его оружие».

Синтия Мэтис

31 марта, 21:50

Синтия мелкими глотками допила свой последний по счету эспрессо из семисотдолларового кофейного автомата, что занимал изрядную часть ее кухонного прилавка, и хищной птицей набросилась на клавиатуру компьютера. Предстояло закончить еженедельный пост в ее дико популярном блоге «Агенту виднее».

«Ваше письмо – один из самых неинтересных опусов, какие мне только доводилось читать. И даже если ваша книга в десять раз лучше, все равно ее ни продать, ни адаптировать; времени она моего не стоит. Вам я рекомендую лучше прочесть мою книгу «Лучшие письма к агенту», а после этого начать все с нуля. Но сперва возвратитесь в школу и пересдайте экзамены. Лелею надежду, что английский язык у вас не основной».

Синтия улыбнулась. Хлестко, смешно и, надо сказать, правдиво. Тысячам ее честолюбивым новичкам-подписчикам понравится. Можно вставлять в блог. Она вставила туда еще вопрос кого-то из заблудших, стоит ли пытаться начинать карьеру альтернативным способом – с самостоятельного издания электронных книг. Зазвонил сотовый, но трубку Синтия брать не стала, распаляясь на безмозглого кретина, не понимающего реалий электронного рынка книг:

«На самиздате денег еще никто не сделал, – ретиво напечатала она. – Есть горстка горластых пишущих всезнаек, бахвалящихся в блогах о своей успешности, но все это, несомненно, вранье. Единственный способ достойно издаться – прийти в респектабельное издательство. Электронные книги – преходящее веяние, и глупцы, спешащие запрыгнуть на крышу этого вагона, получают волчий билет от традиционного книгоиздательского сообщества».

Она сохранила запись и перешла в «Твиттер», дабы известить сонм своих преданных почитателей о выходе очередного поста.

Жаль, конечно, что все они бесталанные лохи, которым никогда не суждено продать ничего стоящего.

Комментарии начнут поступать еще лишь через несколько минут, поэтому пока можно взять сотовый и посмотреть, кто звонил.

Она взяла трубку. Ее ждало сообщение голосовой почты:

«Это я. Нужно, чтобы ты следующим рейсом вылетела в Детройт. По прибытии получишь эсэмэс с указаниями».

Сердце Синтии сорвалось на бег. Она прослушала сообщение еще не раз – убедиться, что все правильно поняла – после чего скакнула на Priceline.com, узнать насчет рейсов из аэропорта Ла-Гардия в Мичиган.

Лютер

31 марта, 22:30

Он выписывается из «Блэкстоуна» и дожидается снаружи в холодном тумане, когда паренек-служащий подгонит его «Мерседес Спринтер». Эту машину он обожает, но пора, как говорится, и честь знать. Уходить подальше от центральных улиц. Весть о бандероли, оставленной им возле «Аквариума Шедда», успела разнестись, и его фургон многим попался на глаза. Оглянуться не успеешь, как информация просочится и сюда.

Пареньку-служащему он дает четвертак и спешно берет курс на Мичиган. Выезд на Лэйк Шор-Драйв – и пулей на север, с леденчиком во рту и под музыку Майлза Дэвиса[27]. Майлза он любит, а леденчики не очень, посасывает в силу пустой привычки.

Лютер испытывает ощутимое облегчение, когда через полчаса наконец сворачивает с главных магистралей и выезжает в тихие, почти пустынные места.

Здесь он в безопасности.

Свет фар «Мерседеса» пробивает туман и утыкается в зад полутрейлера. Он останавливает свой минивэн и, не глуша двигателя, открывает дверцу и выходит наружу.

Автопандус адски тяжелый, но он справляется.

Загоняет «мерс» в трейлер и паркуется к передней стенке. Получается впритык, так что водительскую дверцу не открыть, ну да не беда: Лютер пролезает в грузовой отсек, а оттуда наружу через задние двери.

День был шикарный, грандиозный. Но завтрашний будет еще более крутым.

Эпохальным.

Это будет кульминация тысяч часов работы.

«Но много предстоит еще», – думает он, тужась под тяжеленным пандусом. – «И долог путь еще до сна. И слово мне держать сполна»[28].

1 апреля

Дональдсон

1 апреля, 01:23

Жалкие двадцать шесть баксов, что дал Генри, ушли у них на бензин. Черт бы побрал эту оплату по счетчику: ни литра не умыкнешь. А у жирной суки Вайолет, хоть она и пригодилась, оказалась в заначке всего десятка, которая тоже ушла в бензобак. Поэтому теперь, если захочется жрать, еду и деньги придется где-то тырить. Хорошо, если попадется супермаркет: там риску меньше.

И чего они не додумались поесть у Вайолет? Уж у нее бы еда точно сыскалась. А так придется красть в попутном мини-маркете.

Дональдсон отправился на промысел первым, благо просторные карманы комбеза для кражи продуктов годились вполне, не то что на обезьяньем платьишке Люси.

Она в это время липовыми расспросами отвлекала дежурного индуса за прилавком: как проехать да как пройти.

В этом ночном магазинчике, безусловно, были камеры слежения, но сама эта контора от него наверняка далеко. Если продавец подловит, то можно будет отделаться своим убогим видом – дескать, мы, бедные, несчастные, больше так не будем.

Дональдсон успел умыкнуть пару пачек крекеров, упаковку с копчеными колбасками, несколько «сникерсов» и как раз тянулся за тем, что было по зубам лично ему – баночкой яблочного пюре, – когда за спиной раздалось грозное:

– Эй! Чем это ты тут занимаешься?

Он застыл в унизительном оцепенении, как в свои подростковые годы, когда получал взбучку от отца.

Продавец отпихнул в сторону Люси и с грозной решимостью подходил к нему.

– А ну мигом очистил карманы! Кому говорю!

Когда Дональдсон не отреагировал, этот гад своими руками стал вытаскивать у него все приворованное. Дональдсон таращился через плечо на Люси, которая сейчас лезла за спрятанной сзади в белье «береттой». Перед заходом он отдал ствол ей, чтобы больше места освободилось под съестное. Дональдсон покачал ей головой: не надо. Стрельба неминуемо значила оперативный вызов. Вместо этого Дональдсон опустил глаза и начал извиняться:

– Прости. Маковой росины во рту… Не ел вот уже…

– Ну так устройся на работу и заимей денег, утырок. Еще раз тебя тут увижу, копов позову.

Вытащив из кармана последний припрятанный «сникерс», он схватил Дональдсона за лямку комбеза и бесцеремонно выволок из магазина. Дональдсона во всех местах пронизывала боль, но сопротивляться он не посмел.

Снаружи он кое-как поравнялся с Люси, и уже вдвоем они заковыляли к своей четырехколесной срани, припаркованной через улицу.

– Ты должна была его отвлечь, – жалостливо напомнил он ей.

– Ты же видел, Ди, как он попер на тебя. Что я могла сделать?

– В следующий раз надо будет придумать план понадежней.

– А незачем. Пока он тебя окучивал, я сама кое-чем разжилась.

– Неужто едой? – воспрял Дональдсон, пуская слюнки от одной лишь мысли.

– Да нет. Кое-чем получше.

– Налом?

– Касса была заперта, так я вот что взяла.

Люси полезла под платье и выудила наружу гирлянду лотерейных билетов. Тех, где номерок соскребается монетой.

– Да чтоб тебя. Кто ж нынче в такую хрень выигрывает. Почему ты не ухватила что-нибудь, что в самом деле можно попользовать?

И тут Люси сделала нечто, чего Дональдсон не замечал за ней ни разу, во все годы их партнерства.

Она расплакалась.

Дональдсон не знал, как на это реагировать. За их совместные годы бывали случаи, когда он искренне пытался эту девку убить. И она от души отвечала ему тем же. Но в больнице, пока шла реабилитация, обдумывание, претворение плана их совместной мести, до него дошло, что их связь с Люси стала поистине нерушимой и несказанно интимной. Глядя на нее в таком сокрушенном состоянии, он устыдился своих слов.

Кое-как они забрались в свой «Монте-Карло», и Дональдсон протянул ей ключи от машины.

– Слушай, а давай и в самом деле соскребем на одном из них шкурку. Глядишь, и выиграем.

После десяти минут сосредоточенного пыхтенья были обработаны все семнадцать билетов. Призом оказался всего один дополнительный билет, который можно взять бесплатно.

– Я тебя ненавижу, – процедил сквозь зубы Дональдсон.

Холодало, смеркалось, а без денег на мотель ночевать им приходилось в машине. Положение усугублялось еще и тем, что Люси потеряла ативан – медикамент, помогающий отойти ко сну. Без него забыться будет почти невозможно.

В карму Дональдсон не верил, но думая сейчас о множестве безжалостно им умерщвленных, он прикидывал: а и впрямь, не по заслугам ли ему это согбенное сидение в тряской, неутолимой, ужасной, сопряженной с голодом и холодом боли? Похоже, это действительно так.

Джек

1 апреля, 07:30

Схваток у меня в ту ночь не было, поскольку не было и сна.

Слишком много всего на уме.

Мы с бессонницей давно уже сделались двумя закадычными врагами.

Фин на меня хотя еще и злился, но настоял, что должен остаться в моей комнате, а заснул лишь за час до рассвета. Восход солнца застал его посапывающим на нерасправленном кресле-кровати. Непонятно, кто громче сопел: он или Даффи у его ног.

Чтение Эндрю З. Томаса продолжилось и утром.

«Поджигатель» представлял собой образчик буйно замешенной на насилии халтуры. Что удивительно, я читала с неотступным интересом, хотя здесь отсутствовал какой-нибудь цепляющий герой. А прочитав, так и не поняла, какой урок из этого чтива должна извлечь. Закончив «Поджигателя», я окунулась в «Божественную комедию», из которой почерпнула единственно то, что Данте был двинутым на всю голову. Измышлять пытки для грешников, а затем писать о них эпическую поэму – вершина, на мой взгляд, дурного вкуса. И то, что многие религии и люди сочли воззрения Данте об аде чуть ли не хрестоматийной истиной, вызывало оторопь.

После чтения запоем я сводила Даффи на двор. Когда он наконец опростался, я уставилась на его кучу в размышлении, какие предпринять действия. Придя к выводу, что никаким приятным способом проблему не решить, я надела резиновые перчатки и стала играть в куличики. Занятие на ощупь такое же гадкое как и на звук, а уж с запахом таким, что я сорвала с себя спортивный лиф и обвязалась им вокруг носа и рта. Дотошный анализ показал, что никакого кольца там нет. Все обернулось лишь отвратительной и зряшной тратой времени.

Единственный плюс: смена памперсов вряд ли будет хуже.

По возвращении в дом я застала Фина уже проснувшимся.

– Давай смерим тебе давление, – не совсем еще бодрствующим голосом сказал он.

– Потом.

– Сейчас.

Для драки я была слишком измотанной, а потому безропотно села и дала себя прокачать.

– Сто шестьдесят пять на сто десять. Хуже, чем было.

– Я чувствую себя прекрасно.

– Тебя нужно в больницу, Джек. Это серьезно…

– Пощупай.

– Что?

Я ухватила его ладонь и приложила к своему животу.

– Вот. Почувствуй. Она слышит твой голос и говорит «доброе утро».

Фин удерживал ладонь там, а ножка нашего ребенка постукивала по ней изнутри. В этот краткий, кристальный миг я вдруг представила себя за ним замужем, и фантазия домика с белым заборчиком шибанула меня с полной силой. Никаких больше гонок за убийцами и ношения оружия. Лишь мы втроем, тупо и счастливо одомашненные.

Фин убрал руку.

– Я вызываю врача и прошу что-нибудь сделать с твоим давлением.

– А ты можешь для начала присесть рядом со мной?

Он ушел, а я осталась с чувством вины прямо посередине моей груди, в который раз изводя себя вопросом, почему я просто не сказала, что принимаю его предложение.

Прошлепав обратно в кабинет, я плюхнулась в кресло и уставилась в компьютер. Хотела вбить кое-какие данные в планшет, но решила справиться аналоговым способом и пододвинула к себе листок и ручку.

На бумаге я принялась составлять перечень данных по первому убийству. То немногое, что имелось.

Имя жертвы: Джессика Шедд

Место нахождения тела: железнодорожный мост у Кинзи-стрит, висело над водой

Время смерти: 31 марта, прибл. 1:30–2:30 утра

Причина смерти: потеря крови, с обширными предсмертными увечьями.

Обнаружена: в 6:40 утра, случайным бегуном.

В пластиковом пакете найдена прикрепленная к ребрам книга.

Надпись на пакете: «Джек Д – Это был реальный улет – Л. К.»

Книга: «Поджигатель» Эндрю З. Томаса.

1 страница загнута (стр. 102).

На странице обведена кружком буква «п».

Фраза из Данте: «За искрой пламя ширится вослед».

Меня что-то словно кольнуло. Я ухватила свою читалку и отыскала в нем страницу, соответствующую загнутой. Затем отмотала назад, пока не вышла на начало главы. Выписала на листок:

Глава 31: соответствие отрывка… неизвестно

Ладно, теперь следующее убийство.

Имя жертвы: Реджинальд Маркетт

Место нахождения тела: «Аквариум Шедд»

Время смерти: 31 марта, прибл. 13:00–14:00

Я зашла в базу данных чикагской полиции и в онлайне сверилась с полицейским протоколом: установил ли коронер причину смерти. Да, установил.

Причина смерти: отравление хлоридом калия, посмертное увечье.

По показаниям свидетелей, прибл. в 14:00 тело было подброшено в большой картонной коробке ко входу в аквариум.

В желудке жертвы в упаковке обнаружена книга. Отпечатки на упаковке принадлежат Лютеру Кайту. Отпечатки на книге принадлежат Эндрю З. Томасу.

Надпись на упаковке: «Дж. Д. – Эту книгу он проглотил в один присест. – Л. К.».

Книга: «Убийца и его оружие» Эндрю З. Томаса.

1 страница загнута (стр. 151), в 1-й части обведена кружком буква «п».

Еще одна фраза из Данте: «Запомни ночь сию, всему начало».

Сначала я изучила схожие моменты.

Очевидные совпадения: жертва по фамилии Шедд и созвучное место преступления («Аквариум Шедд»). Там и там книги Эндрю Томаса. Две цитаты из Данте. Две надписи на упаковках, адресованные мне. Отпечатки и Кайта, и Томаса.

Теперь о различиях…

Молодая незамужняя женщина и женатый мужчина в летах. Она страховой оценщик, он профессор.

Она замучена до смерти; он умер сравнительно быстро и безболезненно.

Я сопоставила их даты рождения и адреса: ничего общего и уж тем более связующего.

На листке я чиркнула: «Два разных убийцы?», а затем набрала Фила Бласки из окружного морга.

– Фил, привет. Джек Дэниэлс.

– Привет, Джек. Как тебе отставочка?

– Издеваешься?

– Да господь с тобой. Звонишь по тем убийствам Кайта?

– Да. Похоже, что разные стили. Одна замучена, другой отравлен.

– Ты думаешь, два разных убийцы? – спросил он.

– Да, мелькнуло.

– Могу сообщить тебе о способах потрошения: они сопоставимы. Причем используется одно и то же оружие – изогнутый зубчатый нож. В обоих случаях убийца правша. Точка первичного надреза неизменно одна и та же: чуть выше пупка. Налицо некоторые познания в анатомии: внутренние органы беспричинно не повреждены.

– Доктор? Мясник?

– Возможно. Или просто опытный потрошитель, набивший руку на своих жертвах.

Запись «Два разных убийцы?» я вычеркнула.

– Спасибо, Фил.

Я повесила трубку.

Сидела, смотрела сквозь дымку мыслей на свой листок, а рука машинально выводила:

«Джессика. Сара. Аманда».

Зачеркнула и написала рассеянным столбиком:

«Мария».

«Лиза. Карла».

«Карла Дэниэлс».

«Карла Дэниэлс-Траут».

Здрасте: Траут. Тоже мне фамилия. Да и Дэниэлс тоже. Дэниэлс я по бывшему мужу, и фамилию эту оставляла, можно сказать, для служебного пользования. Девичья у меня Стренг… хотя тоже недалеко ушла.

Что лучше, использовать фамилию мою или его? Может, вообще взять что-нибудь радикально новое?

«Карла Эйнштейн. Карла Аристотель. Карла Хемингуэй».

А почему вообще Карла? Тоже мне имечко.

Заслышав приближение Фина, листок я спешно перевернула.

– Доктор сказала, что тебя срочно нужно в неотложку.

– Еще бы она не сказала. Иначе ей срок светит.

– Обувайся.

Я ухватила его за ремешок и потянула к себе.

– Я знаю одну вещь, которая реально может снизить мне давление.

– Встречаемся в машине.

Он оторвался и ушел, а я осталась как брошенная. Просто кинул. Хотя вчера такое ощущение, по всей видимости, вызвала я у него.

Вытащив себя из-за стола, я пошла искать свою обувь.

День, похоже, выстраивался реально дерьмовый.

Лютер

17 марта, пятнадцать дней назад

Спустя три дня после происшествия с автобусом

– Имя?

– Кристин. Кристин Огава.

– Сколько вы весите, Кристин?

– Что?

– Вы не слышали моего вопроса?

– Да, но я не понимаю…

– Ваше понимание к нашему разговору отношения не имеет. Отвечайте, черт возьми, на вопрос.

Ее взгляд опускается. Она тупо смотрит куда-то в стол.

Он буквально кожей чувствует исходящие от нее стыд и ненависть к себе.

– Сто шестьдесят восемь килограммов.

– Это точно? Или вы несколько кило от меня утаиваете?

– Я какое-то время не взвешивалась. Может, слегка и прибавила.

– У вас полнота с рождения?

– У меня? – из уголка глаза она смахивает слезинку. – С десяти лет.

– И что же тому причиной?

– Не знаю.

– Это не обусловлено состоянием, скажем, щитовидной железы или еще чего-то неподвластного вам?

Она слезливо трясет головой.

Он отодвигает стул и встает.

– Благодарю вас, Кристин.

– Зачем я здесь? – беспомощно задает она вопрос, когда он идет к двери. – Скажите, очень вас прошу, – произносит она уже сквозь слезы. – Я так волнуюсь.

– Все в порядке, Кристин. Вы вполне себе здоровы. Так что волноваться вам незачем, – добавляет он с улыбкой. – Вам нужно ужасаться.

Питер Роу

1 апреля, 13:30

После ланча это была первая назначенная встреча – человек из Шампани, категория «потенциальный клиент». Первый телефонный разговор прошел настолько удачно, что договорились об очной встрече. Предмет обсуждения – стеклорез нового поколения, ориентированный на производство изделий широчайшего профиля, дизайн-технология, которая, по словам мистера Сайдерса, откроет своим внедрением невероятные перспективы для рынка – фигурально выражаясь, золотой дождь. Хотя честно признаться, все эти изобретатели-новаторы народ специфический. Семьдесят пять процентов из них откровенные сумасброды, ну а девяносто в плену иллюзии, что изобретения принесут им как минимум миллионы. Хорошо, что одной из сильных черт Питера (во всяком случае, так он считал) было внутреннее чутье на своих новых клиентов. Понимание, с кем из них подписываться, а кого отсеивать. Это врожденное чувство и определяло, заложен ли в их инновациях потенциал достаточный, чтобы ради него он, Питер, терпел душевную неуравновешенность клиентов, неврозы или как там это все называется.

На столе зазвонил аппарат внутренней связи.

– Да, Келли? – спросил Питер в микрофон.

– Мистер Роу, здесь мистер Сайдерс. Встреча согласована на час тридцать.

– Благодарю. Сейчас выйду.

Подготовив диктофон к записи, он выставил таймер на 15:25 – время, когда нужно будет отослать в патентное ведомство экспертное заключение, подготовленное перед ланчем.

Встав из-за стола, Питер скользнул руками в шелковую прохладу «версаче». В этот костюм он облачался для судебных процедур, а также встреч с целью завязать деловые отношения: встречают, как известно, по одежке, ну а когда час твоего времени стоит $625, она безусловно должна впечатлять.

Мистера Сайдерса он встретил в приемной. Им оказался высокий длинноволосый брюнет с упрятанным под бейсболку хвостом; в темных очках, черных сапогах, черных джинсах и черной же толстовке с логотипом «Slayer»[29] (если быть точным, то их тура Hell Awaits[30]). Прямо скажем, не самый подходящий антураж для первой встречи со своим патентным поверенным, но ничего крайне необычного в этом нет. Опыт и практика свидетельствовали, что изобретатели вообще народец с причудами; в большинстве своем они нередко рядятся под безумных ученых, прыскающих в мир своей креативностью не хуже перечного газа из баллончика.

– Роб Сайдерс? – чуть вопросительно произнес Питер и улыбнулся улыбкой, отточенной за годы до совершенства, – уверенной, располагающей, респектабельной и дружеской, но вместе с тем без излишней фамильярности, с соблюдением, так сказать, дистанции. Как раз те чувства, которые исподволь должен внушать потенциальному клиенту его адвокат, с первого же дня создавая каркас их партнерских отношений.

Питер Роу протянул руку, и Сайдерс, встав, ее пожал. Пожатие несколько жеманное, холодное и с кожей будто что-то не то.

Питер глянул вниз.

Что за черт?

Сайдерс был в латексных перчатках.

– Мистер Роу, рад вас наконец-то лицезреть.

– А при чем здесь перчатки, мистер Сайдерс?

Вопрос был задан максимально тактично и с наименьшей подозрительностью, но попробуйте тут возразить насчет чудачеств.

– Не хочу вас тревожить.

– Да ничего.

– У меня псориаз. Он ни в коем случае не заразный и при контакте не передается, но все равно малоприятно.

– Понятно. Келли предлагала вам кофе, воду?

– Да, но я и так в порядке. Недавно отобедал.

– Тогда отлично. Идемте.

С собой Сайдерс прихватил черный вещмешок (вероятно с опытным образцом своего хваленого устройства), и вместе с Питером они прошли по коридору мимо большого офиса, где в своих кабинках корпели юрисконсульт и два сотрудника. Дальше на углу находилось обиталище Питера Роу.

У двери хозяин посторонился, учтиво пропуская гостя в кабинет первым.

– Какой у вас приятный интерьер, – заметил Сайдерс.

– Спасибо.

Действительно: горизонтальные эркеры[31] выходили на урбанистический пейзаж. Арендная плата за офис была заоблачной, но доходы, огребаемые благодаря умелой тактике взаимодействия с партнерами, гибкой и жесткой одновременно, позволяли существовать сравнительно безбедно – линия, которой Питер Роу намеревался придерживаться и впредь.

Вместо произведений искусства пространство стен украшали юридические сертификаты Иллинойса и Миннесоты, лицензия Роу осуществлять деятельность под эгидой Бюро по патентам и торговым маркам США, свидетельства, подтверждающие его юридическую степень в университете Дьюка и звание магистра машиностроения от университета Айовы, призовое место в категории «Лучший юрист Америки». Здесь же располагались титульные страницы всех патентов, которые он довел до выдачи – ровные, как ряды надгробий на Арлингтонском кладбище.

Как и большинство клиентов, впервые переступающих порог этого кабинета, Сайдерс приостановился и некоторое время разглядывал все эти разнообразные мандаты.

– Впечатляет, – признался он с кивком.

Питер Роу ответил снисходительным взмахом:

– Прошу вас, Роб, присаживайтесь.

Сам он расстегнул пиджак и хозяйски уселся в кожаное кресло за полированной гладью стола. Своей клиентуре он об этом не обмолвливался, но подобные встречи для него были не более чем наведением мостов. Он уже предпринял некоторые поиски и дал задание одному из своих работников подготовить записку о двух десятках наиболее свежих патентов в области резки стекла, чтобы иметь представление о текущем положении дел в отрасли. Картина получалась, надо сказать, оптимистичная. На рынке имелись определенные ниши, которые под умелым руководством такого титана, как он, Сайдерс в самом деле мог застолбить и привести к успеху их потенциальный тандем.

– Вы не могли бы закрыть дверь? – попросил Сайдерс.

Вообще у себя в фирме Питер Роу практиковал политику открытых дверей – не столько из поощрения этой самой открытости, сколько из обыкновения как бы невзначай заглядывать к своим подчиненным, причем в любое время. Делал он это с целью удостовериться, что они занимаются выполнением порученного, а не шастают по Интернету или треплются по телефону со знакомыми. В сущности, это не имело значения (весь веб-серфинг он и так мониторил за счет тайной встроенной программы, шлющей на его имейл ежедневный отчет о каждой нажатой клавише); просто ему нравилось напоминать подчиненным, что он неусыпно за ними присматривает.

– Мистер Сайдерс, могу вас заверить: все, что мы обсуждаем, есть предмет строгой конфиденциальности между поверенным и его клиентом. Более того, кое-кто из моих помощников, если наше сотрудничество состоится, будет еще и содействовать в оформлении вашего портфолио.

– Я это понимаю, но пока мое предпочтение таково. Во всяком случае, на время нашей первой встречи у вас в кабинете.

– Хорошо. Но на одном условии.

– Назовите его.

– Снимите ваши очки.

Сайдерс с улыбкой повиновался.

«Звонок первый», – мысленно произнес Питер Роу, подходя к двери и закрывая ее. Все изобретатели в той или иной степени параноики. Причина ясна – страх, что их интеллектуальную собственность похитят. Но не доверять своему поверенному – это, извините, из разряда умственных отклонений.

– Я тут взял на себя вольность осуществить некоторые предварительные поиски, – сообщил Роу, снова опускаясь в кресло. – И скажу вам, что перспективы весьма многообещающие. Вы мне кое-что поведали о своей разработке, и я вас сразу хочу прдупредить: мой подход к работе – это доверие и взаимодействие с клиентом с самой отправной точки. Если выстраивать работу с самого, так сказать, нулевого уровня, учитывая все существующие технологии и патентные заявки, то, как показывает практика, шанс получить быстрое решение о выдаче патента увеличивается на порядок.

– Я тут принес с собой опытный экземпляр. Не желаете взглянуть?

– Жду с нетерпением.

Сайдерс нагнулся над своим вещмешком и расстегнул на нем «молнию». Наружу он вынул пожарный топор.

– Это что, шутка? – растерялся Роу, когда Сайдерс выложил его на покрывающее стол стекло.

– Вовсе нет.

– Ваша технология стеклорезания – этот самый топор?

– Он очень эффективен. Возможно, многое объяснится, если я устрою вам демонстрацию.

– Будьте столь добры.

Сайдерс встал и поднял свое, так сказать, орудие.

С ним он обогнул стол и остановился возле стекла, что находилось у Питера Роу за спиной.

«Звонок второй».

– Извините, мистер Сайдерс, – повернулся вместе с креслом Роу, – но что вы такое творите?

– Демонстрирую.

– На моем, черт возьми, окне?

– Ну а как? Где здесь еще какое-нибудь стекло?

«Звонок третий».

Роу поднялся, уже разгневанно. Надо же, столько времени потерять зря. Битый час договариваться об этой встрече, сдвигать другие, озадачивать сотрудника поисками, анализировать его записку. Ему, признанному авторитету правоведения, вот уже четыре года подряд входящему в число лучших патентоведов Чикаго! Пора с этим заканчивать; время дорого.

– Мистер Сайдерс, я не думаю, что могу вам чем-либо помочь.

– Это почему?

– Прошу вас уйти, причем незамедлительно.

– Но ведь я должен показать, как оно работает. Как только вы увидите…

– Последний раз прошу: уходите.

– Но вы просто обязаны это видеть. У вас крышу снесет.

Руку с топором Сайдерс завел себе через плечо, и до Роу дошло, что этот тип конкретно со сдвигом. Умственная нестабильность. Гении все как на подбор славятся своей неуравновешенностью, но перед ним сейчас стоял не гений. А явный психопат.

Питер Роу взял трубку, набрал по внутреннему секретаршу и стал дожидаться ответа.

– Келли, – нервно сказал он, – вызовите ко мне в кабинет охрану, прямо сей…

Он отвел трубку от уха и оторопело уставился на обрывок провода, свисающий из нее. Потрясенность сменилась ужасом.

Бог ты мой.

По всей видимости, Сайдерс в тот момент, когда он пошел закрывать кабинетную дверь, перерезал провод.

Надо отсюда убираться. Не мешкая.

Он повернулся и начал проворно огибать стол, но дорогу ему, скалясь улыбкой, преградил Сайдерс.

Быстро мелькнул локоть, и Питер Роу неведомо как, с гудящей головой, очутился на полу. Кажется, сидя.

– Расслабьтесь, – сказал Сайдерс, – и все пройдет быстро и без особой боли.

– Вы… да как вы… вы…

Питер делал попытку встать, когда заметил стальной носок ковбойского сапога, чуть наискось несущийся к челюсти.

Джек

1 апреля, 13:40

Оглядывая приемную «Скорой помощи» второй раз за два дня, я невольно подумала, сколько же людей здесь действительно могло отдать концы в ожидании врачебного осмотра. Допустим, мое давление было в самом деле настолько серьезным, что надо было поторопиться с этим приездом в больницу, но все же не настолько критическим, судя по тому, что я уже битый час сидела тут в ожидании приема. Добавим сюда сорок минут езды из Беннесвилла в Чикаго («Святое распятие» была ближайшей из клиник, где действовала моя страховка). Если б мое состояние было действительно опасным для жизни, я бы уже окочурилась.

– Если б мое состояние было действительно опасным для жизни, я бы уже окочурилась, – сказала я Фину.

– Пойду еще раз заявлюсь на сестринский пост, – ответил он и ушел.

Я тягостно вздохнула. Сомнения нет, меня опять начнут изводить этим разговором насчет стимуляции родов, на что я пойти решительно не могу: не хватало мне еще произвести на свет ребенка в День апрельского дурака.

У меня зазвонил айфон.

На экране значилось «номер не определен», но я все равно нажала кнопку вызова.

– Жаклин Дэниэлс? С прискорбием извещаем вас о кончине Херба Бенедикта. Он съел столько двойных чизбургеров, что лопнул, а взрыв оказался столь мощным, что унес жизни еще шестнадцати человек.

Макглэйд, когда звонил мне, нередко зашифровывал свой номер, зная, что я могу не взять трубку.

– Это ты, Гарри? Ты разве еще не здесь?

– Встаю на парковку. Напомни еще раз, что мне причитается за то, что я неотлучно прикрываю твою спину? Деньги? Слава? А может, ты спроворишь мне двух своих близких подруг близняшек-стриптизерш?

– Хватит с тебя и удовольствия от того, что я проживу лишний день.

– По мне, близняшки-стриптизерши все же лучше.

– Слушай, мне пора. Воды начали отходить.

– Да ты что?! Серьезно?!

– С Первым апреля. Тоже, знаешь ли, люблю пошутить.

Я прервала связь.

Фин все не шел. Я думала кинуть ему какую-нибудь гадкую эсэмэску, но в этот момент айфон зазвонил снова. Опять «номер не определен», но на этот раз еще и с запросом разговора по Face Time – приложению, позволяющему осуществлять видеосвязь. На нем настоял Фин – вдруг обстановка потребует, – и я теперь таскала с собой переносную точку доступа, которая в месяц обходилось мне чуть больше годовых расходов на электричество.

Я нажала кнопку допуска, при этом раздражаясь, что сейчас увижу на экране физиономию Макглэйда (как будто я его мало вижу).

Но на меня уставился не Макглэйд. А бледное лицо с черными патлами.

Лицо того, с кем я давно не виделась. И если честно, то надеялась не увидеть его больше никогда.

Отвращение было таким сильным и пронизывающим, что часть меня – причем часть подавляюшая – полыхнула острейшим желанием жахнуть трубку об пол, чтобы вдребезги. Но копы так не делают.

Лютер осклабился в камеру.

– Ого. Ты смотришься на редкость брюхатой, Джек.

– А ты таким же отвратным. Что, истосковался по свиданьицу? Открою маленький секрет: у меня тут есть друзья, у которых просто руки чешутся скорей тебя обнять.

– Всему свое время, Джек. А у меня для тебя игра. Если выиграешь – спасешь человеческую жизнь. Хочешь, сыграем?

– Мне с тобой играть не пристало, Лютер.

Он нажал на камере вторую кнопку, и картинка на моем айфоне перепрыгнула с Лютера на еще какого-то человека – в импозантном костюме, но без сознания. Рот у него был заклеен скотчем, а запястья и лодыжки стянуты капроновым шнуром.

В такую тошнотную игру мне прежде, помнится, доводилось играть с одной серийной убийцей, которая присылала мне снимки людей, намеченных к убийству. Но то были фотки. А это видео онлайн.

– Ты меня там слышишь, Джек?

Я не ответила. В животе мучительно взбухала тошнота, и хотелось опрометью унестись, укрыться туда, где эта сволочь не сможет меня отыскать.

– Джек, отвечай. Иначе я этому человеку вырежу глаза. Сначала один, затем другой.

– Да, Лютер, я тебя слышу.

Я хотела добавить «отпусти его», но это было заведомо бесполезно. Лютер что-то замыслил, а мне оставалось единственно ждать и смотреть, что произойдет дальше.

– У кого ты это перенял?

– О-о. У нашей общей знакомой. Ты ведь помнишь Алекс Корк? Красавица была, каких не видел свет.

– Чудовище, – сказала я, – такое же, как и ты.

– Птицы одного полета. А правила игры, Джек, такие. Все очень просто. Я задаю тебе вопрос. Если у тебя нет для меня ответа, то я этого человека убиваю. Готова? Ни на что не отвлекаешься?

– Сейчас, Лютер, я в эту игру сыграть не смогу. Я в приемной неотложки.

Теперь кнопку камеры нажала уже я, демонстрируя ему больничный интерьер. Ну где же этот чертов Фин? Намекни я ему о происходящем, он бы как-нибудь связался с Хербом, и мы б, глядишь, установили местонахождение нелюдя.

– «Святое распятие»? Что, у тебя опять преэклампсия?

Если знание столь интимных подробностей было нацелено на мое психологическое обезоруживание, то своей цели Лютер достиг. Чтобы как-то стабилизироваться, я тихонько втянула зубами воздух.

– Слушай, давай как-нибудь в другой раз? А этого парня отпусти. Что ты, другой жертвы себе не подыщешь?

– Так не пойдет. Надо, чтобы человек сейчас был именно этот. Но у него есть шанс. Один. Этот шанс ты. Если ты обрубишь связь, его ждет смерть. Если откажешься играть, он тоже умрет. Неправильно ответишь – опять же смерть. Ты готова? Скажи, что готова, Джек.

Фина по-прежнему не было.

– Готова, – поджав челюсть, сказала я.

– Где я?

– Это и есть вопрос?

– Да.

– Что-то я не пойму.

– Я давал тебе подсказки, Джек. Если ты в них вдумывалась, то тебе должно быть ясно, где я сейчас нахожусь. Я тебе это прописал буквально по буквам.

Я закрыла глаза; мысли вихрились, мутно кружа голову. Руки и ноги холодно покалывало. Давление, видимо, зашкаливало так, что не выдержит ни один тонометр. Но я сфокусировалась. Сосредоточилась жестко.

На двух последних убийствах.

На информации, которую выписала сегодня утром. На сходствах и различиях.

– Где я, Джек?

Где же он?

– У тебя десять секунд.

Первое убийство произошло на железнодорожном мосту Кинзи-стрит. Второе у аквариума. Что между ними общего?

– Ой, кто это у нас очнулся? Вы гляньте.

Камера снова перешла с Лютера на мужчину в костюме. Он лежал на полу, луковицами вылупив глаза.

– Мистер Роу, позвольте вам представить бывшего лейтенанта чикагской полиции Джек Дэниэлс. Джек, это мистер Питер Роу. Питер, если Джек Дэниэлс не даст правильного ответа на этот вопрос, вы умрете. Как вам такое? От нее требуется единственно сказать, где мы с вами находимся.

Человек, извиваясь на полу, глухо завопил сквозь скотч.

– Шесть секунд, Джек.

Первые два убийства произошли снаружи. А это где-то внутри.

– Четыре секунды.

Джессика Шедд убита на мосту Кинзи-стрит… Реджинальд Маркетт у «Аквариума Шедд»… Маркетт.

Он убивает людей в местах, связанных с фамилией предыдущей жертвы?

– Две секунды… Одна секунда… И…

– Маркетт! – провопила я в айфон.

– …время истекло.

Человек на полу неистово кивал.

– Что ты сказала, Джек? – переспросил Лютер.

Из мест Чикаго, связанных с фамилией Маркетт, мне припомнилось лишь одно:

– Маркетт-Парк.

– Ах, какая опрометчивая ошибка, Джек, – гнилостно улыбнулся Лютер. – Это место, по-твоему, выглядит как парк?

Камера панорамно прошлась по интерьеру какого-то офиса. На стенах дипломы, сертификаты.

– Ты видишь здесь где-нибудь голубей, белочек? Слушай, а ты точно была лейтенантом? Мне кажется, вашим сотрудникам должен вначале устраиваться тест на смекалку. Разве нет?

Блин. Ну конечно.

– Маркетт-Билдинг, – догадалась я. – Ты в здании Маркетт-Билдинг. В центре, на Дирборне.

Лютер кивнул, глядя куда-то на сторону.

– Да, но это был не первый твой ответ. Надо обратиться к судьям, выслушать их вердикт. Господин юрист, мы принимаем этот ответ?

Камера переключается на мистера Роу, который кивает так отчаянно, что того гляди надломит себе шею.

– Судьи, похоже, не возражают. А значит, нам теперь предстоит бонусный вопрос.

Я приподнялась и оглядела весь приемный покой. Где Фина, черт его дери, носит?

– Ты сказал, что отпустишь его, если я угадаю.

– Я такого не говорил. Я сказал, что убью его, если ты ошибешься. Те же правила распространяются и на бонусный вопрос.

– Он у тебя последний? Или ты будешь пытать меня, пока я не ошибусь?

– Давай так: всего вопросов будет три. Если ты на все ответишь правильно, мистер Роу доживет до падения занавеса. Вот номер второй: назови точное время, когда распрощался с жизнью Реджинальд Маркетт?

Я миновала окошко регистрации и в конце коридора углядела Фина, сгорбившегося над питьевым фонтанчиком.

– А сколько времени у меня на раздумье? – спросила я, растягивая время.

– Не больше минуты.

Я бежала по коридору уже чуть ли не трусцой и махала, чтобы привлечь внимание Фина, решившего, похоже, выдуть весь водопровод.

– Алло, Джек? Ты, кажется, отвлекаешься. Ты там что, разгуливаешь?

– Да так, ноги немного разминаю, – ответила я, превозмогая одышку.

– Переключи камеру. Покажи, на что ты смотришь.

Я уже стояла рядом с Фином, и картинку специально переключила на приемный покой. Улучив таким образом момент, Фину на ухо я прошептала:

– Лютер сейчас в здании Маркетт-Билдинг убивает парня по фамилии Роу.

Фин кивнул и выхватил свой мобильник.

– Ладно, Джек, переключайся обратно на свою припухлую мордашку и давай ответ на мой вопрос.

– Погоди, я думаю.

– Думать не обязательно, достаточно просто знать. Время смерти.

Время смерти Маркетта.

Сброшен у аквариума около двух часов дня. Ну же, давай. Соображай.

Я представила тот мой листок с записями.

– Джек, десять секунд.

Убийство Джессики Шедд указало на расправу с Маркеттом. Ее фамилия стала следующим местом: «Аквариум Шедд». Так что же за подсказка намекнула на время смерти?

– Семь секунд.

Сама книга? Нет, слишком объемно.

Загнутая страница; вот это уже горячее.

Загнутая страница, найденная в животе у Шедд, была из тридцать первой главы «Поджигателя».

– Пять секунд.

Номер страницы. Какой он там?

102.

Коронер сказал, что Маркетт был убит непосредственно перед тем, как ближе к двум его скинули у аквариума. То есть примерно через час после расправы.

– Четыре… Три… Два…

– Ты убил Маркетта вчера, в час ноль два пополудни.

Лютер кивнул; мне показалось, даже с некоторым разочарованием.

– Хм. Может, ты и не такая тугодумка, как я считал. Ладно, последний вопрос. Как заканчивается роман «Убийца и его оружие»?

– Я его еще не дочитала. Прочла только «Поджигателя».

– В самом деле? И как, понравилось?

– Представь себе, да. Автор реально сумел влезть в голову к психопату. Кстати, он еще жив? Я имею в виду, Эндрю З. Томас.

– Энди будет жить вечно в своих произведениях. А теперь отвечай на вопрос.

– В конце «Поджигателя» герой сжигает себя заживо.

– Вопрос был не этот. А об «Убийце и его оружии».

Черт. Ну почему я не прочла его первым? Я закрыла глаза, припоминая заднюю обложку книги. О заурядном парне, пестующем в себе убийственные инстинкты. Томас писал о нигилизме. И увлекался Данте.

– Пять секунд, Джек.

– Он…

– Да?

Была не была.

– Он низвергается в ад, – пальнула я наобум.

В глазах Лютера что-то продрожало, а затем он кивнул.

– Что ж, неплохо. Ты вычислила, даже не читая книги?

– Просто прикинула.

– Удачно прикинула. Правильно. Так что теперь мистер Роу доживет до падения занавеса.

Лютер перевел камеру на мистера Роу, и я с муторной ясностью поняла, что именно произойдет дальше.

Питер Роу

1 апреля, 13:45

Человек, назвавшийся Сайдерсом, положил свой айфон на стол и уставился сверху на Роу смоляными, непроницаемыми глазами. Из кармана джинсов он вынул нож и выкинул лезвие.

Серебристое. С отблесками. Невероятно острое.

Похожее больше на коготь хищной птицы, чем на нож.

– Пожалуйста, не делайте этого, – залепетал Роу, но сквозь слой скотча на губах послышалось лишь невнятное мычание.

– О боже, не надо, – выдавил из себя Роу в те секунды, как Сайдерс с ножом склонялся к его ноге.

Сознание начинало мягко плыть.

В себя его привела резкая оплеуха.

– Питер, это же последние мгновения твоей жизни. Ты что, хочешь их проспать?

Под невнятное хныканье Роу Сайдерс сделал надрез на его семисотдолларовой брючине и вспорол драгоценную шерсть от ширинки до колена. После этого он вытащил из вещмешка широкий моток скотча и взялся за работу: приматывание к внутренней стороне ноги чего-то в пузырчатой упаковке; слой за слоем, слой за слоем.

Наконец, моток он отложил и, взяв ногу Питера, как следует ее встряхнул.

– Так, наверное, пойдет, – бормотнул он сам себе.

Он обогнул стол; Питер слышал его шаги в сторону двери, вслед за чем щелкнул, запираясь, язычок замка.

Сайдерс возвратился и поднял с пола пожарный топор.

– Вот она, резка стекла во всей своей наглядности, – произнес он.

И замахнулся.

Джек

1 апреля, 13:45

Я вырвала у Фина мобильник и принялась вопить Хербу, чтобы он поспешил.

– Копы уже в пути, – сообщил он. – Офис Роу на двенадцатом этаже. Охрана туда уже поднимается.

– Увидимся на месте.

– Джек… – одновременно сказали Херб и Фин, но я уже летела к раздвижным дверям выхода, высматривая Макглэйда.

Его «Тесла» парковалась на местах для инвалидов.

Сам он в это время играл в свою «Башню Безумия».

– Ку-ку, Джеки. Я уже почти на уровне Костей.

Распахнув пассажирскую дверцу, я шлепнулась на сиденье.

– Как быстро разгоняется этот чемодан?

– От нуля до сотки три и семь десятых секунды.

– А ну покажи.

Питер Роу

1 апреля, 13:48

Стальной оголовок топора пробил офисное окно, пустив паутину извилистых трещин; однако оно не лопнуло. Сайдерс саданул по стеклу и раз, и другой, и третий. Мелкие квадратики с пластмассовым покрытием сыпались на лицо Питера дождем, а в кабинет потянуло влажновато-прохладным апрельским воздухом.

Питер вопил в свой кляп, уповая, что Келли с офисными помощниками его услышат, но во-первых, крики были не так чтобы громки, а во-вторых, персонал вряд ли на них отреагирует.

Вспомнился инструктаж, который он сам давал каждому вновь принятому (учитывая общую текучку, это происходило регулярно). При всей своей политике открытых дверей он оглашал своим работникам один и тот же принципиальный наказ: «Никогда, ни при каких обстоятельствах не входить в мой кабинет, когда дверь в него закрыта. Даже не стучитесь, потому что я там или сплю, или сижу голышом».

И вот теперь эта самая политика ударила его бумерангом по заднице.

Связанный, с кляпом, следя за прорубающим оконную брешь маньяком, Питер сознавал, что по жизни был козлом. Жадным, эгоистичным, взыскательным. До настоящего момента он вполне с этим уживался, в основном из-за денег. Бальзам пресловутого богатства умащивал многие жизненные недуги, включая и больную совесть. Но скоро он будет мертв, а мертвым деньги ни к чему, и оставалось лишь осознание, каким же он был козлом. «Жопа с ручкой», как говаривал его сын; и вот это самое жопничество ему такую участь и обеспечило. Примите и не ропщите.

Сайдерс отбросил топор на кожаный диван Питера и отер лоб, глянцевый от пота.

Пробитая брешь была рваной, неровной, меньше метра в самой своей широкой точке. И глядя в нее, Питер наконец понял, что именно его ждет. До этого он почему-то думал, что этот псих исколет его тем ножом, но оказалось, что нет. Вовсе нет.

Сайдерс схватил его за ноги и по ковровому покрытию поволок к этой дыре. Питер яростно извивался и силился вырваться всем чем мог, но в итоге капроновые завязки впились так, что из кожи засочилась кровь.

Ноги выпрастывались из дыры наружу, болтаясь над Дирборн-стрит, и вот уже торчали по колени; еще немного, и тяготение само повлечет его к земле.

Сайдерс налегал, но в какой-то момент сам притормозил протискивание тела через брешь.

– Я вам завидую, – сказал он. – «Когда я умру?» – этот вопрос донимает каждого. Никто не знает того дня, не говоря уж о часе. А вы да.

Сайдерс глянул на свои часы.

– Через семнадцать секунд вы грянетесь из этого окна. Я обещал Джек, что вы доживете до своего падения, потому вначале и не перерезал вам глотку. Теперь я умолкаю, оставляя вам это время на молитву, медитацию или что вам там еще заблагорассудится.

До Питера дошло, что это, видимо, тот самый безумец, которой подвесил на мосту Кинзи-стрит женщину и скинул возле аквариума труп профессора в ящике из-под рыбьего корма.

Сколько же ему еще остается на этом свете?

– Сорок пять секунд, – словно подслушав его мысль, объявил Сайдерс.

Говорить Питер не мог, а значит, не мог и умолять; впрочем, маловероятно, что мольбы и нытье чем-нибудь помогут. Роу не был набожным, но все равно несколько удивился, что даже вот сейчас, на краю рокового обрыва, не испытывал ни внезапного страха перед богом, ни веры в него. Лишь зияющую пустоту где-то в сердцевине души; возможно, так ощущалось сожаление.

– Тридцать секунд.

Сожаление о столь многом.

В принципе он был прав, внушая своей жене, сыну и друзьям: вина, беспокойство, ревность и сожаление бесполезны по своей сути, так как ими ничего не достичь.

А потому сейчас Питер Роу пытался очистить свой ум.

Обратно к действительности его вернул резкий стук.

Изогнув шею, он увидел, что дверь в кабинет слетела с шарниров.

Это еще что – неужто персонал? Его чудесный, непослушный персонал, рвущийся его спасти?

Нет, кое-что гораздо лучше! Охрана из вестибюля!

Внутрь с пистолетами в руках ворвались двое, чьих имен он никогда даже не удосуживался узнать.

Явились, чтобы спасти ему жизнь.

Джек

1 апреля, 13:50

– Черт… Охренеть…

– А то. Сто тридцать. Или еще подкинуть?

Город, рябя, бешено проносился мимо. Разгон макглэйдовской «Теслы» живо напоминал мои молодые годы, когда американские горки были мне еще в удовольствие. Сила гравитации буквально пришпиливала меня к сиденью, а один раз мы так лихо подлетели к заду маршрутного автобуса, что мелькнула мысль: ну всё, сейчас точно воткнемся.

Однако Макглэйд успел славировать, и авто проявило свою маневренность ничуть не хуже, чем скорость. Мы почти впритирку разошлись с автобусом, вьюном вильнули между такси и внедорожником, проскочили в мимолетный зазор среди потока и нырнули по свертке в сторону Уобаш, разгоняясь на юг.

– Помнишь «Французского связного»?[32] – с ухмылкой подмигнул Макглэйд. Постепенно наклевывалась мысль, что родовспоможение мне, возможно, и не понадобится: этих самых маневров окажется вполне достаточно.

Улучив момент, я глянула на свой айфон.

Там, в больнице, я потеряла связь, а теперь меня нагнала эсэмэска от Фина, что он в пути.

Я зашла в список контактов и набрала Херба. В этот момент Херб под вой своего клаксона пролетел мимо группы пожилых, которая сложилась как домино на обочину.

– Боже! Макглэйд!

– Ничего, у них наверняка есть памперсы.

– У них-то да, а у меня-то нет! Я так и обделаться могу!

– Только не в моем новом авто! – тревожно покосился он. – Из замши запах фактически не устраняется. Во всяком случае, мне так говорили.

Еще один взмыв ускорения – почти сюрреалистический, так как рев мотора ему не сопутствовал. «Тесла» вся как есть была на электрике, тихая как церковная мышь.

– До Маркетт-Билдинг два с половиной километра, – сообщил Макглэйд, в обгон такси промахивая на красный свет. – Нам это как два пальца обоссать.

– Смотри струей не промахнись.

Я едва успела это произнести, как впереди нежданно-негаданно вынырнул строительный объект: огороженный лентой кусок Уобаш, где рабочие в жилетах рылись в канализационной яме.

Остановиться вовремя было решительно невозможно.

Питер Роу

1 апреля, 13:50

Этим парням он купит по машине. Да что там по машине, по…

Из заднего кармана своих черных джинсов Сайдерс выхватил ствол и выстрелами в грудь повалил вбежавших, всадив каждому по нескольку пуль.

Недвижные тела рухнули на пол.

Все произошло во мгновение ока.

– Двадцать секунд, Питер.

Через разбитое стекло ощущался озорной весенний ветерок – и полная безнадежность.

Полная бесповоротность.

Перевернутый взгляд созерцал страницу патента на систему аварийного освещения, который он проводил через национальное патентное бюро.

«Я внес хотя бы небольшое изменение в этот мир…»

Сердце заходилось в яростном бое.

– Пятнадцать секунд.

Перебарывая страх, Роу глубоко, до отказа вдохнул живительного кислорода.

– Десять.

Он вел трезвую расчетливую жизнь, основанную на приумножении богатства. Но он любил ее и проживал единственно известным ему способом, и не думал падать из окна…

– Пять… Четыре…

с какими-либо…

– Три… Две…

Сожалениями…

– Одна.

кроме одного. Он так и не узнал имен тех двоих, что погибли, пытаясь его спасти. Он, как мог, повернул голову к остывающим телам и ухватил взглядом фамилии на бейджах:

«Уилсон. Робертс. Спасибо за попытку, парни».

– Питер Роу, на часах тринадцать пятьдесят одна. Попутного ветра.

Спину больно резанул обломок стекла, и Питер отделился от края.

В глаза ударила немыслимая яркость солнечного света. Пустой, легкий, он летел к приветливо распахнутой ему навстречу Дирборн-стрит, и двенадцать этажей просверкивали мимо в порыве звонкого, насыщенного звуками и отражениями ветра, а внизу, по тротуару, деловито сновали люди, совершенно не думая о том, что́ летит на них сверху – в особенности уличный проповедник с толстой черной Библией, громко и невнятно пророчащий что-то насчет судного дня, ждущего каждого из спешащих мимо пешеходов.

Джек

1 апреля, 13:51

– Эх-х, – только и ахнул Макглэйд, когда мы с ним пулей неслись на дорожный объект.

Рабочие вскрыли асфальт и сейчас ковырялись на участке, что когда-то был улицей, а теперь представлял собой сплошной канавистый ухаб шириной метров пять.

Макглэйд хватил кулаком по клаксону и… дал по газам (или как это сказать про машину на электричестве).

– Гарри! Твою…

«Тесла» подлетела к краю земляной расщелины, но вместо того чтобы на всем ходу смертельным болидом в нее опрокинуться, вдруг, как на пандусе, толкнулась вверх и…

– …мааааать!!!

мягко приземлилась по ту сторону, настолько гладко, словно ее колеса и не отрывались от земли.

– Круто! – победно рявкнул Макглэйд. – Им, дурням, надо бы клип такой рекламный сделать, а они…

– Джек! Джек, ты где?

Голос Херба. Взволнованный.

Я поглядела на свой айфон и только сейчас сообразила, что это Херб на мой звонок взял трубку.

– Мы на подходе, – сказала я, в то время как Макглэйд, прорвавшись между двух фур, взъехал двумя колесами на бордюр, чудом сумев разминуться с пожарным гидрантом, который иначе разорвал бы и машину, и нас обоих.

– На двенадцатом этаже слышны выстрелы, – доложил Херб. – Копы почти уже на месте. Жди прикрытия, Джек. То есть не смей входить сама. Здание будет оцеплено. Ему не уйти. Так что не вздумай ничего выкинуть.

Макглэйд дал по тормозам и, круто взяв на Адамс, ринулся в западном направлении.

Здесь была пробка, но Макглэйд упрямо вырулил на тротуар и, отчаянно сигналя, добил оставшееся расстояние до Дирборна, где со скрежетом затормозил перед Маркетт-Билдинг.

– Хьюстон, орел приземлился.

На месте уже мигал огнями черно-белый полицейский «Додж», а посредине Дирборна в попытке перенаправить транспортный поток семафорил руками полицейский.

Я распахнула дверцу и с максимальной для себя прытью вылезла с сиденья, заранее нащупывая в сумочке «кольт детектив». Неизвестно, успел ли Херб оповестить, что здесь буду я. Место было, как говорится, «горячим», и не хотелось, чтобы какой-нибудь ушибленный коп счел меня за вооруженную грабительницу. Верный способ напороться в том числе и на пулю.

За нашими спинами, сходясь где-то на Адамсе, нарастая, истошно выли уже две полицейских сирены.

– Макглэйд, – сказала я, – следи вон за тем входом и не выпускай из здания поджарых брюнетов.

– Не выпущу вообще никого. И тебя не впущу. Попробуй только сунуться – налажу пендаля.

Он заспешил к главному входу, а я к полицейским лайбам.

К офицеру на проезжей части присоединился еще один, и они сообща стали отводить транспортный поток от Дирборна. Еще один коп – молоденький, по виду вчерашний выпускник – в это время вылезал из ближней машины.

При виде меня он начальственно сказал:

– Мэм, попрошу вас перейти вон на ту сторону. Здесь зона риска.

Он указал на здание через дорогу от Маркетт-Билдинг.

– Я Джек Дэниэлс из двадцать шестого. – Упреждающе выставила я ладонь. – Слышал про такую?

Он скептически сощурился. Особое сомнение, видно, у него вызывал мой живот.

– В смысле, лейтенант Дэниэлс?

– Вызов поступил к вам со сто восемьдесят седьмого, верно? – задала я вопрос.

– Да.

– Так вот сообщаю: подозреваемый – белый мужчина с длинными темными волосами. Вооружен. Он еще в здании, кого-то убивает.

– Мне нужно это доложить.

Он потянулся к своему плечевому микрофону.

– Постой, – перебила я. – Слушай меня: здание нужно окружить и войти в него группой. Прямо сейчас, офицер. Никого не впускать и не выпускать, иначе венец твоей будущей карьеры – гонять на скутере и выписывать талоны за неправильную парковку.

Видимо, мой тон возымел действие, так как в микрофон он сказал следующее:

– Тринадцать пятьдесят шесть, на задний вход. Никого не впускать и не выпускать. Подозреваемый – белый мужчина с длинными черными волосами. Действовать осторожно: он вооружен.

И тут прибыло подкрепление.

Вслед за двумя полицейскими машинами к бордюру подлетел «Шевроле Каприз», из-за руля которого пожилым гепардом выскочил Херб.

Вместе мы пошагали к зданию.

Ощущение такое, будто на сближение ринулись сразу несколько городских районов: пространство меж стенами небоскребов заполнилось воем сирен, лихорадочно и гулко множащихся за счет эха, которым вторил еще и сердитый гудеж пожарной машины в нескольких кварталах отсюда.

– Надо разграничить потоки, Херб.

– Все уже делается, У меня кордоны на въездах в Адамс, Марбл и Кларк-стрит.

– Горлышком воронки надо сделать выход с Дирборн-стрит, – сказала я на подходе к тротуару. – Без моего личного осмотра из здания никого не выпускать. Где группа захвата?

– В дороге, но надо… Вот черт, – сбился с мысли Херб, глянув через плечо.

Выше по тротуару, возле декоративного пятачка (клумба в каменном кольце), цепенела молчаливая от ужаса стайка прохожих, человек десять-двенадцать.

Уже с этого места глаза различали лужу крови.

У Херба на шее висел бейдж, и он его, подходя, спешно выставил напоказ:

– А ну все в сторону! И не уходить до выяснения!

Мы остановились в трех шагах от зловещей сцены.

– О-па, – произнесла я. – Он еще и пешехода зашиб.

Тел было два. Первое – человек в костюме, Роу, лежал лицом вниз, распростертый на ложе из смятых, едва успевших проклюнуться луковичек тюльпанов. По виду картина напоминала гигантскую тарелку лазаньи в смутном человеческом обличье. Бедняга, которого он сбил, торчал из-под него паучьи изогнутыми конечностями; голову ему расшибло о камень. Рядом лежал кирпич Библии, страницы которой с ленцой ерошил ветерок.

Поток пешеходов был эффективно пресечен; единственными зрителями оставались лишь те, кто здесь находился непосредственно в момент происшествия.

– Я пошла внутрь, искать, – сказала я.

– Джек, там в здании уже две дюжины копов. Они его найдут.

– Ты думаешь, у кого-то из них есть опыт близкого общения с убийцей? – спросила я. – Я им могу пригодиться.

– Это опасный маньяк, который, между прочим, намерен тебя убить.

– Торчать тут без дела я не могу.

Херб тронул меня за руку.

– Послушай, Джек. Я тебе обещаю. Никто из этого здания без твоего согласия не выйдет.

– Херб…

– Я провожу тебя ко входу.

– Херб…

– Чей это объект, черт возьми?

В безмолвной ярости я прикусила губу. Хотя ничего не скажешь: он прав.

– Твой, – признала я нехотя.

– У тебя есть ко мне уважение?

– А то ты не знаешь.

– Тогда прошу: делай то, что я говорю.

Лютер

1 апреля, 13:54

Он прогулочным шагом идет по коридору офиса Питера Роу, ныне покойного. Само собой, после недавней стрельбы он уподобился опустевшему городу.

Рот коверкает безудержная улыбка.

Видеосеанс с Джек удался даже лучше, чем он себе представлял.

Пройдя через приемную, он открывает массивную деревянную дверь и выходит в вестибюль.

Пока здесь пусто, хотя где-то за углом уже слышится перекличка голосов и близятся торопливые шаги.

Полиция.

Прибыла на место неожиданно быстро, и копы наверняка уже оцепили здание.

От воя сирен некуда деться даже здесь.

Там, снаружи, должно быть, доподлинный армагеддон. Это вызывает беспокойство.

Хотя чем сложнее вызов, тем упоительней ощущение победы.

Херб

1 апреля, 14:04

Створки лифта раздвинулись, и детектив Херб Бенедикт ступил на двенадцатый этаж Маркетт-Билдинг. Тихий, как сама смерть.

Со стрельбой все, вероятно, разбежались.

Полицейский спецназ дал по этажу отбой и теперь прочесывал нижние этажи.

Херб повернулся к троим сопровождавшим его оперативникам и двоих послал в противоположную сторону коридора.

– Проверьте каждый офис. Если кого-то найдете, требуйте предъявить удостоверение личности. Любого, кто вызовет мало-мальские подозрения, спустить вниз и допросить. Этот парень – убийца, настоящий киллер. Не исключено, что он взял кого-нибудь в заложники. Действуйте жестко. Сэйки, пойдешь со мной.

Сержант Сэйки, кудрявый новичок с мохнатой сплошной бровью, двинулся вслед за Хербом по коридору в сторону офиса Роу.

Само здание было доподлинно произведением искусства – один из первых небоскребов со стальным каркасом, декоративной кладкой стен и атриумом в два первых этажа вестибюля.

Приемная Питера Роу впечатляла своим помпезным шиком – тут и там скульптуры, мозаика, бронза.

Пригарь выстрелов ощущалась здесь наиболее сильно, но читались и другие, полускрытые запахи – элитных дезодорантов, спитого кофе, и конечно же, крови. Некоторое время Херб стоял на пороге кабинета, вбирая его ужасающую ауру.

У его ног в лужах загустевшей крови лежали двое охранников здания. У каждого в груди по нескольку дырок от пуль.

За столом Питера Роу просторное окно с зияющей брешью. Ковер, как перцем, усыпан мелкими осколками армированного стекла; здесь же валялось и орудие, которым убийца, судя по всему, крушил стекло, – пожарный топорик.

Как вообще Кайт попал на встречу с Роу? Наверняка у секретарши в компьютере вбит график встреч. Херб повернулся и направился в приемную, когда в петлице у него ожил микрофон.

– Детектив Бенедикт, это лейтенант Николсон, прием, – послышалось сквозь потрескивание статики.

– Да. Что там у вас? Прием.

– Я здесь на этаже, в офисе двенадцать двенадцать. Один деятель никак не хочет выходить, прием.

– Держите его там, я иду. Отбой.

Херб ускорил шаг и взмахом велел Сэйки идти следом.

Оба вышли в коридор, где все офисные двери были распахнуты настежь (некоторые со следами взлома).

Наискосок от еще одной группы лифтов, возле открытой кабинетной двери стоял Николсон. Оружия он пока не вынимал, хотя кобуру расстегнул и стоял положив ладонь на композитную рукоятку «глока».

Херб пристроился рядом и осмотрительно заглянул в пространство небольшого кабинета. Там сидел коротко стриженный шатен, в белой рубашке с синим галстуком. После зачистки этажа спецназом было не вполне понятно, что этот тип здесь делает.

– Сэр, я детектив Херб Бенедикт. Поместите ваши руки так, чтобы я их видел.

Человек с понурым вздохом поднял руки над монитором.

– Это вообще надолго? – уныло спросил он. – А то я такую процедуру уже проходил с теми, другими копами.

– А те копы разве не приказали вам отсюда выйти?

– Я, знаете ли, хорошо осведомлен о своих правах. И заставить меня отсюда уйти у вас не получится.

Херб мысленно сделал заметку отчитать спецназовцев за то, что не выставили отсюда этого олуха.

– Сэр, вы вообще в курсе, что произошло в этом здании, буквально в двух офисах от вас?

– Да. Кого-то застрелили. Я видел, как тот парень уносит ноги. Пронесся как раз мимо меня.

Херб озадаченно покачал головой. Воистину людскому безрассудству нет предела.

– А вас не беспокоит то, что вас могли застрелить?

– Сказать вам, что меня реально беспокоит? – Человек кивком указал на горку картонных папок возле своего компьютера. – Вам известно, что произойдет через четырнадцать дней?

Херб ухватил взглядом табличку на двери: «Дэвид Дин, доктор юриспруденции. Магистр права в области налогообложения». Ах вон оно что. Налоговый адвокат.

– Через две недели закончится срок подачи деклараций, – пояснил Дин. – Так что я сейчас завален работой если не по уши, то во всяком случае, по горло. Клиенты для меня превыше всего.

Херб бегло оглядел аскетичное убранство кабинета – неполитые папоротники в горшках, расхожие картинки на стенах. А еще опилки на полу (возможно, следы недавней перестановки). Единственные персональные предметы находились на столе хозяина кабинета – кофейная кружка со смайликом, хрустальное пресс-папье, а также рамка с фото, где Дин пожимает руку Биллу Клинтону.

– Сэр, – категорично обратился Херб, – я вынужден просить вас покинуть это здание. Мое требование неукоснительно и распространяется на всех, кто здесь находится.

– Да бросьте вы. Я…

– Завтра вы сможете сюда вернуться. А пока в мои полномочия входит за неподчинение вас даже арестовать.

Дин с длинным и унылым вздохом потер виски, после чего все же выключил компьютер.

– Не вижу логики, – сказал он. – Ведь на данный момент это самое безопасное место для пребывания, разве нет? Тот, кого вы ищете, уже сделал отсюда ноги.

Он прихватил свой висящий на стуле пиджак, и Херб проводил его к лифту и бдительно отследил, чтобы кабина спустилась до самого низа.

После этого они с Сэйки возвратились в кабинет Роу.

Лютер

1 апреля, 14:07

Джек Дэниэлс окружена копами и сканирует взглядом толпу в шикарном вестибюле Маркетт-Билдинг.

Все это донельзя волнительно, и Лютер пытается сдержать на своем лице улыбку.

Вот она смотрит прямиком на него; на нестерпимо сладостное мгновение их взгляды встречаются, после чего она переводит взгляд на следующего.

Лютер терпеливо ждет своей очереди на выход.

Херб

1 апреля, 14:07

Уже не впервые после ухода Джеки в отставку Херб жалел, что она сейчас не с ним. У нее почти сверхъестественный нюх на обнаружение улик и намеков на местах преступлений; на выявление, казалось бы, несопоставимых нюансов и деталей. Причина ухода Джек была ему понятна, и он ее в этом решении поддерживал, но сейчас надеялся, что здание скоро расчистится настолько, что она сможет сюда подняться и поделиться своими наблюдениями.

При оглядывании офиса Роу Херб никаких намеков не увидел. А видел просто кабинет. Столы, стулья, растения, все эти бесчисленные картотечные шкафы… Картотечные шкафы.

Во всех офисах есть картотечные шкафы.

А выдворенного налоговика с Клинтоном на фото… где были его картотечные шкафы?

Их там чего-то не было.

Странно. Настолько странно, что Херб, признаться, почувствовал себя неуютно.

Чувствуя легкий всплеск адреналина, он вместе с Сэйки возвратился в офис 1212 и еще раз его осмотрел.

Кабинет скромный, небольшой. Приемной нет. Один лишь стол с компьютером.

И никаких картотечных шкафов.

Херб схватил рацию.

– Это детектив Бенедикт. Свяжите меня со старшим группы спецназа.

– Здесь лейтенант Мэтьюз, прием, – послышалось после паузы. – Что там у вас, детектив? Прием.

– При прочесывании двенадцатого этажа почему вы не спровадили вниз того налоговика? Прием.

– Какого налоговика?

Лютер

1 апреля, 14:08

Развязывая и стягивая с шеи галстук, Лютер смотрит на выход. Атмосфера наэлектризована. В воздухе ощутимо витает страх. Смятение вперемешку со взволнованностью. Всюду приглушенная, но жаркая болтовня, вопросы, сетования. Местами уже и пошучивают: кое-кто из офисного планктона, очевидно, возбужден тем, что в их тусклых, пресных жизнях что-то происходит.

Будет о чем рассказать за ужином семье. А то и, глядишь, попадут в вечерние новости.

В очереди на выход перед Лютером остается всего четыре человека. Там впереди, прежде чем выпустить из здания, копы прозванивают народ металлодетекторами.

Он смотрит на свои наручные часы, изображая нетерпение. Еще минута, от силы две, и он отсюда выберется.

Херб

1 апреля, 14:08

– Сейчас. – Херб поглядел на дверную табличку и сказал в рацию: – Дэвид Дин, налоговый адвокат. Офис двенадцать двенадцать, прием.

– Детектив, на этаже никого не было. Мы проверили каждую дверь. Некоторые даже вышибать пришлось. Об убойном говорить не берусь, но у меня команда работает без ошибок. Когда мы за что-то беремся, мы делаем как надо. Прием.

Всплеск адреналина шибанул разрывной пулей.

Херб зашел за стол Дина и включил монитор, все еще ожидая увидеть там какую-нибудь электронную таблицу или документ в «экселе» – свидетельство обычной работы налоговиков.

Оказалось, что Дин играл в Angry Birds.

Херб взял фото с Клинтоном, и вокруг головы президента увидел мутные разводы – пошлая подделка на «фотошопе».

– Внимание всем! – рявкнул Херб в микрофон. – Подозреваемый в вестибюле. Белый мужчина, по виду от сорока до пятидесяти, короткие каштановые волосы, одет в белую рубашку и синий галстук. Представляется налоговым адвокатом Дэвидом Дином. Повторяю: подозреваемый с короткими каштановыми волосами, выдает себя за Дэвида Дина.

Лютер

1 апреля, 14:09

Джек стоит не более чем в трех метрах.

На Лютера она уже и не оглядывается; распрощалась.

Он изнывает от соблазна кашлянуть, издать какой-нибудь звук, шорох – посмотреть, не обратит ли она внимание, – но уже подходит его очередь на выход.

Тогда он вынимает свой айфон, нажимает «повторный набор» и сует трубку в нагрудный карман.

Джек хватается за свой сотовый, отвлекаясь этим движением, в то время как коп на выходе начинает проверять Лютера на предмет оружия.

Джек

1 апреля, 14:09

Я приняла запрос на видеосвязь, однако экран оставался отключен.

Поднеся трубку к уху, я расслышала безликий, приглушенный шум множества голосов.

– Алло, – сказала я.

– Алло, – отозвалось в ней через секунду.

Но это был не ответ; это был мой собственный голос, отозвавшийся в айфоне эхом.

Это означало, что айфон собеседника ловит мой голос. То есть Лютер сейчас где-то здесь, в вестибюле.

Рядом со мной.

– Он здесь! – выкрикнула я, допуская большую оплошность.

Паника не разразилась, но искра тревоги вызвала волну сумятицы.

Копом я не была, а потому рации при себе не имела.

Петличный микрофон одного из близстоящих копов я схватила в ту самую секунду, когда Херб кричал в свою рацию, что Лютер находится в вестибюле.

Оглядывая толпу, я притиснула трубку к щеке в надежде расслышать что-нибудь, способное выдать его местонахождение. Свое свободное ухо я заткнула пальцем, фокусируясь единственно на звуках, исходящих из айфона.

До слуха слабо, но с безошибочной внятностью донеслось:

– Все в порядке, можете идти.

На моих глазах из дверей здания наружу выходил худой мужчина с каштановыми волосами.

– Остановите его! – завопила я, но все находящиеся в вестибюле копы и без того были уже в движении, закрывая дверь следом за только что вышедшим. Я поспешила к ним, но моей попытке протолкнуться воспрепятствовал один из полицейских, схватив меня за плечи.

– Он только что вышел! – провопила я.

Мы вместе выскочили из двери наружу, угодив в кромешный хаос.

Снаружи здания царил форменный бедлам.

Пожарные, парамедики, полиция, толпа людей, ожидающих снаружи своих сослуживцев, а также проворный рой репортеров, атакующих с микрофонами и камерами любого, кто хоть с полминуты простоял без движения.

А вот шатена здесь нигде не было.

Успев до этого подстричься и покраситься, Лютер спокойно прошел через вестибюль, непосредственно мимо Джек, и вышел из здания под видом Дэвида Дина.

Этот сучий сын находился непосредственно здесь, заговаривая копам зубы россказнями о пятнадцатом апреля. А Херб его не просто выпустил; он еще и настоял, чтобы тот ушел.

Херб

1 апреля, 14:10

Херб слушал трескотню по рации: гарканье приказов, беготню подчиненных. Лютера никто не находил.

Поджав губу, Херб вдумчиво оглядел опилки на ковровом покрытии офиса Дина. Посмотрел на опалубку стены, по цвету несколько иной, чем напротив.

Подойдя, он запустил пальцы в заметный шов наверху и потянул.

Панель легко оторвалась, открыв взгляду мелкий темный сортир.

В нем на раковине лежал пистолет. А рядом валялись черная майка, черный парик, и стояли ковбойские сапоги.

Вот теперь все четко становилось на места. Убийство Питера Роу Лютер продумал и спланировал заранее. Он снял по соседству офис, скрыл санузел за фальшь-панелью, а после убийства просто прошел сюда за перегородочку и дождался, когда уйдут копы.

Джек

1 апреля, 14:12

Я как могла собрала и разослала офицеров осуществлять поиск на всех направлениях, хотя что толку: Лютера уже след простыл.

Видеосвязь мелькнула и пропала без всякого появления убийцы на экране, но он наверняка еще объявится, со всем своим ядом глумливости.

Когда Херб разыскал меня среди уличной неразберихи Дирборн-стрит, на нем лица не было. Точнее, было, но такое пришибленное, что лучше и не глядеть. Казалось, он вот-вот расплачется.

Да и я чувствовала себя примерно так же.

– Ох я облажался, – подавленно вздохнул он.

– Ох я лоханулась, – не сговариваясь и ровно в ту же секунду произнесла я. – Повелась на эти черные волосы. Как будто на них свет клином.

– Оба дали маху.

Он вкратце поведал мне о той сценке с налоговым якобы адвокатом Джеймсом Дином.

– Черт, – я досадливо тряхнула головой. – Здорово он нас разыграл. Не вини себя, Херб.

– А ты себя винишь, что ли?

Я не ответила.

– Брось, Джеки. Ишь ты, все себе пригрести захотела.

– Ладно, волосы на себе потом рвать будем. Надо еще с объектом разобраться.

За спиной Херба я тротуаром прошла к тому облицованному кирпичом пятачку с клумбой. Сейчас это место было огорожено. Команда криминалистов трудилась над тем, что осталось от мистера Роу.

– Внутри этого человека в костюме должна быть книга, – сказала я.

– Внутри здесь мало что осталось, – мрачно шутнул один из криминалистов, – почти все снаружи.

– Пластикового пакета не находили?

– Пока нет.

Я глянула вниз, на изувеченные трупы. По своей неприглядности (и это мягко сказано) останки «прыгунов» стоят рядом с «погорельцами».

– Ага. Что-то есть, – подал голос еще один спец. Его руки в перчатках скользнули по брючинам Роу. – Какое-то вздутие.

– Разрежьте штанину, – велел Херб.

Спец ножницами разделал книзу штанину Роу, обнажив все те же кровь и кости, но среди этой мешанины я углядела пузырчатый пластиковый пакет, прихваченный скотчем к бедру Роу.

Спец внезапно отшагнул назад.

– Ты что? – удивилась я.

– А если взрывное устройство?

Об этом я как-то не подумала.

– Вызовем сюда бригаду саперов, пускай занимаются.

Он начал оттягивать меня в сторону, но я выдернула руку.

– Это не бомба, – сказала я.

Спец поглядел на Херба, и тот, пожав плечами, сказал:

– Джек, буду с тобой откровенным. Лично мне находиться здесь не улыбается, тем более сейчас. Ты же знаешь, на что способен этот выродок.

Криминалисты уже упятились назад и сейчас помогали зачищать периметр вокруг двух тел.

– Херб, для него это игра. Если это действительно устройство и он сейчас на нас смотрит, держа руку на кнопке, то он ее нажмет, и тогда что?

– Взорвемся к хренам собачьим, и всё.

– Именно: и всё. А в чем тогда кайф?

– Не понимаю. Этот тип хочет тебя убить. И вот теперь ты стоишь здесь, уязвимая, как никогда.

– Да, он хочет меня убить, но при этом, всё это делая, смотреть мне в глаза. Для него в этом весь кайф. Тянуть процесс, смаковать. Все это время со мной разговаривать. А взрывать – это не его стиль.

Я полезла в сумочку, вынула из нее швейцарский нож и ступила на каменную закраину клумбы.

– Джек!

– Времени дожидаться саперов у нас нет. В этом теле кроются намеки на возможные преступления, и если мы их провороним, то снова могут погибнуть люди. А вина в этом ляжет на нас.

Он положил руку мне на предплечье, но я ее стряхнула.

– Черт возьми, Херб! Дай мне делать мою, язви ее, работу!

– Это больше не твоя работа, Джек. Дай сюда нож.

Мысль о том, что это сделает мой бывший партнер и лучший друг, заставляла понять, насколько дурацкой эта затея была изначально.

– Может, нам действительно дождаться саперов? – пошла я на попятную.

– Ничего, сам управлюсь.

– Ножик-то малюсенький. А у тебя пальцы, как сардельки.

– Улики, Джек. Ты гражданское лицо. А значит, посторонняя. Дай мне нож и уйди за ту, язви ее, ленту, или я возьму тебя под арест.

Арестовал бы он меня, черта с два. Но нож я отдала.

Он натянул латексные перчатки. А затем опустился рядом с изломанными трупами на колени и открыл лезвие. Пакет был измазан кровью, и в тот момент, когда Херб вспарывал скотч, сердце у меня тревожно замерло. Я ожидала, что там будет книга – очередное дешевое издание, – но это было что-то другое. Через пластик угадывалось единственно то, что этот предмет тонкий и серый.

А что, если я ошибалась? Может, это действительно что-нибудь со взрывателем?

Между тем Херб продолжал кромсать скотч. Мой пульс разгонялся чем дальше, тем стремительней.

Затем я услышала голос: кричал Фин. Мое имя.

Я обернулась и из-за желтой полицейской ленты показала ему «OK» большим и указательным пальцем (полная противоположность тому, что я сейчас чувствовала на самом деле).

Херб, наконец, справился с пластиком, отшелушил его и вызволил наружу пакет. Разрезав пузырчатку, наружу он извлек какое-то тонкое устройство примерно двадцать на двенадцать и толщиной меньше сантиметра; оно было в чистом полиэтиленовом пакете.

Херб встал и двинулся от клумбы. По пути он поднял пакет, демонстрируя его мне.

На нем черным маркером было выведено:

«Дж. Д. – КАКОВ ВЫПАД. – Л. К.»

Увидев содержимое пакета, я упрекнула себя в недогадливости. Это была все же книга. Электронная.

А если еще конкретней, то читалка. Как у меня.

– Это всего-навсего читалка! – провопила я команде криминалистов. – Эй, цыплята! Можете возвращаться!

Затем я попросила Херба повернуть ее ко мне лицом.

– Что это, Джек? – спросил меня Херб.

– Электронная читалка.

Сквозь тонкий слой полиэтилена я ногтем активировала кнопку включения, и оживший экран с портретом Эмили Дикинсон[33] (пугающе похожей на иллюзиониста Дэвида Копперфильда) сменился книжным текстом.

В строке наверху экрана значилось название: «Синее убийство».

Шкала загрузки внизу экрана указывала 4 %. Сегмент был снабжен электронной закладкой, где верхний угол представлял собой иконку с загнутым уголком.

По Википедии я помнила, что «Синее убийство» – название еще одного опуса Эндрю З. Томаса.

Вынув из сумочки айфон, я наспех сняла страницу, которую передо мной держал Херб.

«Синее убийство» – Триллер

«Идя домой по темной сырой улице, через деревья он посмотрел на дом, где притаилась его квартира. От мысли о предстоящем ночлеге в той мрачной спальне тревожно сводило живот. Мысль о рассказанном сне вселяла отраду. Не мешало бы открыть им всё без утайки. Особенно о страхе. О пробуждении среди ночи, с бессонным бдением в постели посредине той черной комнаты, когда тело сотрясается в физических и умственных конвульсиях. О неведении, почему такое безобидное явление, как стрелка, показывающая на двенадцать, вселяло в него ужас столь глубокий, что он снял часы со стены. О неведении, чему суждено произойти после полудня в том прекрасном городке на углу Дубовой и Сикоморовой. Не ведают они, какою кровью…»

По прочтении этого отрывка я нахмурилась.

– Что-то не так, Джек? – насторожился Херб.

– Здесь отсутствует номер страницы.

Он указал на отметку «4 %» внизу экрана.

– Так вот же она. Страница четыре.

– Нет, Херб. Это процент прочитанного от общего объема книги. На читалках номеров страниц нет, если только…

Я кивнула сама себе, чувствуя теснящий сердце взмыв открытия.

– Что, Джек?

– Традиционных номеров страниц здесь нет, но есть другая разметка.

Сквозь пленку я нажала кнопку «меню» и, когда появилась таблица, внизу экрана по центру всплыло:

310 из 7647

– Джек…

– Секунду, Херб.

Я нажала кнопку отмотки страниц и удерживала, пока на экран не возвратилось начало второй главы.

– Ни хрена себе, – вырвалось у меня.

– В чем дело?

– Сколько сейчас времени? Только точно.

Он взглянул на часы:

– Два тридцать три.

Я потерла себе лоб.

– Через двенадцать с небольшим он собирается убить еще кого-то.

– Вот те раз. Откуда такие выводы?

– Номер подразумевает время: три десять. До этого для указания времени смерти он использовал номер страницы. Если вернуться к началу главы… – Я отмотала назад, – видишь, как в слове выделена буква «а»? Вот это меня зацепило. Помнишь, как в прежних книгах кружком окружалась буква «п»?

В глазах Херба продрожала догадка.

– Буква «п»… Он намекал, что убийства будут проходить во второй половине дня[34].

– Именно. А номер главы означает…

– День убийства.

– Значит, убийство замышляется на три часа десять минут пополуночи второго апреля.

– Но где, Джек? Ты вот узнала, что прийти нужно именно сюда… как? Каким образом?

– Местоположение каждого следующего убийства указывает имя предыдущей его жертвы.

– Тебе что, Лютер сам это сказал?

– В некотором смысле. Вначале он убил Джессику Шедд. Затем Реджинальда Маркетта возле «Аквариума Шедд». После этого Питера Роу в Маркетт-Билдинг.

– И где ж, в таком случае, должно произойти следующее убийство?

– Роу.

– Роу? Это где?

– Не знаю. Может быть, парк, или опять же здание, или какой-нибудь музей. Да что угодно.

Херб нахмурился.

– А может, это намек на что-нибудь еще. Типа «Роу против Уэйда».

Все это я слышала отдаленно, как сквозь толщу жара. «Роу против Уэйда». Судьбоносное решение Верховного суда об узаконивании права женщины на прерывание беременности.

Мне вспомнилась наша последняя встреча с Лютером. Я тогда была беспомощна, со сломанной ногой. Он мог меня убить, но знал, что я беременна, и не стал этого делать. И только сейчас, именно сейчас он решил вновь объявиться в моей жизни.

– У меня скверное ощущение, Джек, что он меняет правила.

Продолжения от Херба мне слышать не хотелось, но я машинально спросила:

– Что ты имеешь в виду?

– Я про Роу. Тебе скоро рожать. А фамилии жертв Лютера, как ты заметила, намекают на конкретное место, верно?

– Да.

– Тогда что, если в качестве следующего места намечена ты? Что сегодня в три десять пополуночи он намерен прервать твою беременность?

Я отошла на пяток шагов, чтобы не запачкать место преступления, и блеванула прямо себе на кеды.

Лютер

18 марта, четырнадцать дней назад

Спустя четыре дня после происшествия с автобусом

– Ого. Прямо-таки священник?

– Да. Из католической церкви Питсбурга.

Лютер через стол подается вперед и долго, пристально смотрит ему в глаза. На вид лет пятьдесят пять – пятьдесят шесть. Гладко выбрит. Залысины с проседью. Тонкие губы. Задумчиво-кроткие глаза.

– Давайте на минуту будем честны, святой отец. Вы не против?

– Разумеется.

– Вы не женаты?

– Священничество и брак обычно шествуют разными путями.

– У вас обет безбрачия? Целибат?

– Да.

– Это трудно?

– Случаются моменты соблазна, но с Божьей помощью обет удается блюсти.

– В самом деле?

– Да.

– Нелегко оно, наверно, со всеми этими снующими вокруг молоденькими алтарниками? Завлекательные мальчики, испрашивающие благословения Божьего. Признайтесь как на духу: бывало иногда?

– Никогда, и ни за что.

– Ой ли, святой отец?

– Не бывало такого, чтобы я когда-либо притронулся к ребенку. По моему мнению, это самый страшный из грехов.

– Прямо-таки никогда?

– В самом деле.

– Но соблазны, вы сказали, бывают.

– К счастью, не в этом направлении. Да, соития в своей жизни я не изведал, но признаться честно, соблазны близости с женщиной меня иногда все же посещают.

– Ну вот. И вы прямо-таки ни разу ему не поддались?

– Представьте себе, нет. Господь своими путями уберегал меня от грехопадения.

Лютер завороженно покачивает головой.

– Нет, я так же греховен, как и мы все.

– Так каковы же ваши грехи, святой отец? Представьте, что я просто собрат-священник, принимающий от вас исповедь. Или Господь Бог.

– Вы ни то и тем более ни другое. А всего лишь заблудшая душа, коих множество и которые нуждаются в наставлении. Я буду за вас молиться.

– Не поможет. Лучше расскажите, что вы говорили на своей последней исповеди.

– Существует тайна исповеди. А потому увольте.

– Если вам предпочтительней, то я могу заставить вас взирать, как я кого-нибудь лишаю жизни.

– Иногда я… не соглашаюсь с некоторыми установками, поддержания которых от меня требует Церковь. В прошлом месяце я, например, взроптал, когда его святейшество папа высказался против использования презервативов с целью профилактики половых инфекций, особенно СПИДа, в Африке.

– Вы ему открыто противостояли?

– Нет. Своих возражений вслух я не высказываю.

– Вы когда-нибудь крали деньги из корзины с подаяниями?

– Конечно, нет.

– А вино, приготовленное для причастия? Вы его пили тайком или позволяли себе лишку?

– Никогда.

– Тогда мне от вас нет никакого прока, – подытоживает Лютер.

– Нельзя ли отпустить кого-нибудь из тех людей? Если надо, я готов остаться здесь вместо них.

– Вы, видимо, не слышали только что сказанного мной?

– Что?

– Мне от вас нет прока.

Из-под стола Лютер достает «глок».

В глазах священника промелькивает ужас и полная растерянность, но он быстро берет себя в руки, и его глаза наполняются глубокой, скорбной печалью.

Наконец, в них огоньком оживает непреклонность цели.

– Сын мой, у меня есть минута? – спрашивает он.

– Я вам ее даю.

Священник закрывает глаза и начинает нашептывать молитву.

Когда он заканчивает, Лютер наводит на него ствол.

– Теперь вы готовы предстать перед своим Творцом?

– Да.

– И вы не испытываете никакого страха?

– Господь пастырь мой. Не убоюсь я зла.

Лютер кивает.

А затем встает и стреляет ему пять раз по ногам. Лишь удостоверившись, что зла священник все же боится, Лютер пускает ему пулю в голову.

Люси

1 апреля, 15:00

– Как у нас там с бензином, Ди?

– С четверть бака.

– Мы дотянем?

– Да уж лучше б так. А иначе придется выставлять твою горелую задницу напоказ где-нибудь у перекрестка. Сколько фокусов ты сможешь выдать, чтобы заработать нам пять баксов?

– Козел ты.

Они проехали очередной дорожный знак.

Оставалось каких-нибудь девяносто километров.

То есть в пределах часа. И уж тогда…

Тем немногим, что оставалось от языка, Люси почти ощущала на вкус, как сладко это будет.

Лютер

1 апреля, 17:30

Лютер, не мигая, таращится в экран своего ноутбука. Дыхание у него выходит спазмами.

Затем он истово, во весь голос принимается вопить:

– О боже, помоги! Помоги мне, прошу тебя! Кто-нибудь, помоги-и-те-е-е-е-е!!!

Джек

1 апреля, 18:00

Противиться я не стала.

Во всяком случае, на этот раз.

Я позволила Хербу задействовать его полномочия, и полицейский департамент Чикаго поселил нас с Фином в «Конгресс-отеле» под подложными именами. Макглэйд занял номер по соседству. Внизу в вестибюле заступили на дежурство два офицера в штатском, мониторя всех входящих и выходящих.

Фин с Гарри возвратились ко мне в дом за одеждой и всякой всячиной, а еще чтобы отправить Даффи-пса в Нью-Йорк Даффи-человеку. Что до Мистера Фрискерса, то его снабдили порционной кормушкой, поилкой и туалетом с автоуборкой. Я снова попыталась заговорить с Фином насчет его предложения, на что он, с каменным видом сложив на груди руки, изрек: «Не сейчас».

Такой ярости, как у задетого за живое грабителя банков, не бывает, наверное, даже в аду.

Невольно напрашивалась мысль: а не было ли то обручальное кольцо приобретено со злым, далеко идущим умыслом? И вот что еще интересно: а как далеко проделало вышеуказанное кольцо путь по пищеварительному тракту собаки? При мысли, что Фин перед дорогой в аэропорт вывел Даффи на прогулку, мое сердце начало гонку по вертикали. Живо представился наихудший сценарий: я одалживаю у Макглэйда металлический детектор и в поисках пропавшего сокровища несколько часов кряду прочесываю свой задний дворик.

Сидя на безразмерной кровати, я взяла с ночного столика трубку. До этого Херб уже прочел мне никчемную лекцию о пользовании айфоном. Технари из команды оперативников скопировали мой номер, и теперь к копам и федералам поступали все мои входящие и исходящие звонки – все это с целью установить местонахождение Лютера, если тот снова всплывет на связи.

Зная всегдашние трудности в отслеживании сотовой связи, особых надежд на эти хитрости я не возлагала. Не хотелось мне и того, чтобы у федералов фиксировались мои приватные разговоры.

Я набрала Даффи-человека, и когда тот снял трубку, почувствовала облегчение, лишний раз поняв, как у меня, в сущности, мало друзей. Это что, мой личный выбор? Или я просто неприятный в общении трудоголик?

– Стало быть, твоего зверя передислоцирует ко мне служба доставки? – спросил он.

– Фин этим как раз сейчас занимается. Информацию я тебе вышлю сразу как только получу. И еще, Даф… Там у Даффи есть одна проблемка.

– Слишком много себе одно место нализывает? Ну так это не проблема, а стиль жизни.

– Да нет, тут дело в другом. Понимаешь… Фин сделал мне предложение, а Даффи заглотил колечко.

– С пальца, что ли?

– Нет, его на нем еще не было.

Говорить все это мне было донельзя стремно, но Даффи по доброте пропустил это якобы мимо ушей.

– И я тебе нужен в качестве дежурного по говну?

– Прости, Дафф, – вздохнула я удрученно.

– Да ладно тебе. У меня гончая, Элис, однажды съела ключи, причем все. Они были на кожаном ремешке, и вот пришлось ждать, пока он у нее переварится. Ну а потом она те ключи по одному выкакивала. Я восемь дней за ней с сачком ходил, пока наконец не получил свой ключ от машины. На матч по боксу пришлось брать такси – денег извел больше, чем получил с матча.

– Получил, говоришь, смачно?

– Ты точно коп, а не комик?

– Еще раз спасибо, Дафф. С меня реально причитается.

– Да брось ты, Джек. Может, когда-нибудь и тебе выпадет постеречь сраку моего пса. Кто его знает.

Я снова поблагодарила его и ушла со связи.

А затем на айфоне вышла в «Гугл» и почитала насчет «Роу против Уэйда».

В правовой системе неизвестные ответчики часто зовутся подставными именами Джон Доу и Джейн Доу. Когда истцы анонимны, их именуют Ричард Роу и Джейн Роу. В 1970 году такая Джейн Роу подала иск против Генри Уэйда, окружного прокурора Далласа, представлявшего штат Техас. В итоге дело дошло до Верховного суда США, который счел аборты фундаментальным правом, не противоречащим Конституции.

Несмотря на то что в номере было тепло и даже душновато, меня знобило. Если Херб прав и Лютер хотел убить моего младенца, то не вполне понятно, чего он этим добивался. Наверняка серийный убийца вроде Лютера не был сторонником запрещения абортов. Может, это все просто совпадение?

Я загуглила слова «Роу» и «Чикаго» и в итоге попала на офис ныне покойного патентоведа, а еще на фирму по торговле подержанной офисной мебелью и региональное управление образования штата Иллинойс. Копы уже наведались в обе организации, но мне это казалось неверно взятым следом. Лютер в этом направлении, похоже, не указывал. Тогда я попробовала загуглить «Уэйд» и «Чикаго», что дало мне ворох статей, но все единственно об игроке «Майами Хит» баскетболисте Дуэйне Уэйде, уроженце Города ветров[35].

Наконец, я попробовала вбить просто «Роу».

Как выяснилось, так называлась марка икры, а еще кратко обозначался термин «доходность капитала»[36]. Отличилось и Агентство по охране окружающей среды, чей ведомственный доклад сокращенно называется так[37].

Быть может, Лютер на этот раз прицепился к имени, а не к фамилии, поэтому я попробовала загуглить «Чикаго» и «Питер».

Ничего конкретного.

К поиску я добавила «судьбоносный» в надежде, что «Гугл» явит что-нибудь связанное с именем Питер – здание, парк или музей.

Ничего. Пусто. По нулям.

Я потерла глаза. Экранчик айфона мутнел, возможно, от долгого вглядывания в мелкий шрифт. От натирания ясности не прибавилось, а на меня вдруг нахлынуло головокружение. Комната начала безудержно вращаться, и чтобы не упасть, я вцепилась в подлокотники кресла; в обморок не упала лишь усилием воли.

Когда кружение наконец унялось, я возвратилась к «Гуглу». По какой-то причине Лютер упорно ссылался на дантовский «Ад».

Я еще раз прошлась по связанным с этим произведением сайтам.

«Ад» был первой частью «Божественной комедии» и повествовал о встрече Данте с древнеримским поэтом Вергилием, который провел его по девяти кругам ада, знакомя с мучениями разнообразных грешников. Пытки бедолаг, уходя корнями в пятнадцатый век, служили духовной пищей христианам, дополняя их воображение, так как Библия на сколь-либо подробные описания преисподней была до странности скупа. Данте нам следует поблагодарить за языки огня, серу и демонов, истязающих проклятых и обреченных.

Но по большому счету «Ад» повествует о пути к просветлению.

Данте сбивается с пути, но лицезрение страданий падших грешников помогает ему ступить на тропу праведности.

Какая-то такая хрень.

Набожной я не была, а образ Бога как мстителя, по воле которого люди на веки вечные обречены кипеть в котлах, считала напрямую противоречащим концепции о всемогущем, любящем все свои творения Создателе. Ад был ухищрением, посредством которого церковники удерживали власть над массами, а заодно делали на них деньги.

Хотя в ад я и не верила, но в целом против некоторого просветления в своей жизни не возражала. Только сомнительно, что я обрету его через нечто, написанное сотни лет назад.

Я зевнула, вновь потирая глаза.

Попробовала перечесть тот отрывок из «Синего убийства», но снятая с читалки фотография была для этого слишком мелкой. Пришлось разоряться на еще одну дорогущую книжку Эндрю Томаса в электронной версии и искать место, на котором Лютер сделал закладку.

«Гугл» указывал, что строка «не ведают они, какою кровью» была опять же цитатой из Данте. Наряду с этим в тексте упоминалось пересечение Дубовой и Сикоморовой, но перекрестка с соответствующими названиями в Чикаго не значилось, хотя по отдельности таких улиц в Иллинойсе было пруд пруди.

Связи здесь я не улавливала, а потому понятия не имела, что мне хочет сказать Лютер; не было и новых идей. Закинув ноги на подушку, я погрузилась в чтение «Синего убийства», стараясь сохранять спокойствие и сосредоточенность в приближении того, что через семь часов пять минут (у себя на айфоне я установила таймер) кто-то должен умереть жуткой смертью.

В отличие от голого реализма «Поджигателя» и «Убийцы и его оружия», «Синее убийство» содержало в себе элемент мистики.

Сюжет повествовал о человеке, угнетаемом странными предчувствиями, которые роковым образом сбывались. Я читала уже с час в крепнущем убеждении, что герой книги вовсе не предрекает, а, наоборот, вспоминает леденящие душу события прошлого, от которого сам пытается укрыться. Чтение прервал стук в дверь.

В секунду я выхватила свой «кольт» и поместила палец на спусковой крючок.

– Это я, – послышался снаружи голос Фина, а сам он осторожно заглянул в номер.

При нем было два чемодана, которые он занес и поставил возле двери.

– Даффи к Даффи отправил? – осведомилась я.

Он кивнул.

– А он, это… испражнялся перед тем, как ты его упаковал?

Фин приподнял бровь:

– Только по-маленькому. А у нас что, есть какая-то особая причина для обсуждения нужд твоей собаки?

«Твоей». Не «нашей», а именно твоей, хотя к Фину Даффи был сильнее привязан, чем ко мне.

– Мне показалось, у него запор, – соврала я, – поэтому я просто о нем беспокоюсь.

Фин нагнулся и, расстегнув на моем чемодане молнию, вынул из него тонометр и подошел ко мне. Я так ушла в свои мысли, что мне, честно говоря, было не до давления. Но при замере Фин должен был ко мне притрагиваться, а мне так хотелось чувствовать на себе его руки, пусть даже в сугубо медицинских целях, что я послушно подставила свое предплечье. Он закатал мне рукав и наложил на руку манжет.

– Тебе не надо было так на все реагировать, – сказала я. – Твое предложение застало меня врасплох.

Он не отозвался.

Я положила свою ладонь на его.

– Прошу тебя, Фин. Поговори со мной.

– А о чем бы ты хотела, чтобы я с тобой разговаривал, Джек? Я сделал предложение женщине, которую люблю, а она так и не дала мне ответа. Хотя вопрос «выйдешь ли ты за меня?» вовсе не из разряда головоломных.

Я убрала ладонь, не зная толком, что ответить.

– Извини, – произнесла я на всякий случай.

– Извинений мне не надо. Мне нужно «да» или «нет». Думаю, я этого заслуживаю.

– Сейчас неподходящее время, – вздохнула я. – Слишком много всего навалилось.

– Послушай. Я не самый романтичный парень на свете…

– Дело не в этом.

– …и предложение, наверное, можно было обставить лучше. А я мандражировал и из-за этого все скомкал. Хотя все продумал наперед. Собирался повести тебя в тот немецкий ресторанчик, который ты любишь…

Глаза у меня увлажнились.

– Фин, пожалуйста, не…

– …хотел, чтобы трубач там сделал со сцены объявление. А я бы встал на одно колено и…

– Это все так, Фин. Я… я знаю, как оно заведено, но… Дело не в тебе. Оно во мне.

Он ждал от меня объяснения. До него явно не доходило.

Я как могла постаралась до него донести:

– Понимаешь, последние несколько месяцев я ощущала себя не человеком, а каким-то объектом. За которым все время наблюдают, опекают, охраняют. Плюс к этому, во мне растет ребенок. Ощущение на редкость странное: я все еще не определилась со своими чувствами ко всему этому. У матерей, наверное, с первых же дней устанавливается какая-то связь с их нерожденными детьми? А вот у меня ее нет. Во всяком случае, я ее не чувствую. А чувствую, что кто-то словно прокрался в мой дом, и я не уверена, что хочу задержки этого нежданного гостя.

Фин изучал меня неотрывным, пытливым взглядом.

О чем он сейчас думает, я понятия не имела. Может, то же что и я: «Я неудачник, которого никто никогда не способен полюбить».

– Джек, я не хотел внести в твою жизнь добавочного стресса.

– Черт возьми, Фин, я не это имела в виду.

Он поглядел на цифровой дисплей тонометра.

– Сто сорок пять на девяносто. Все равно высокое.

Фин отстегнул липучку и убрал от меня руки.

Затем подошел к дивану, сел и потянулся за пультом от телевизора.

– Может, ляжешь? – спросила я.

– Я не устал.

– Тогда давай куда-нибудь выйдем. Мы ведь уже черт знает сколько не играли с тобой в бильярд. Давай в девяточку?

– Это небезопасно. За тобой по пятам ходит маньяк, и тебе нужно отдохнуть.

– Секс? – брякнула я наугад. Менее всего я хотела его сейчас, но надо хоть как-то позаботиться о мужских потребностях Фина.

– Джек, я устал. Ты не одна, у кого куча дел на плечах.

– Фин…

– Мы не можем отложить разговор на более поздний срок?

– Конечно, – ответила я с делано оптимистичным видом.

Я вернулась к чтению «Синего убийства», стараясь, чтобы Фин не замечал, что я плачу.

Наконец, когда читать больше не оставалось сил, я погрузилась в сон, одна на двуспальной кровати.

Лютер

1 апреля, 23:48

Все планирование, вся подготовка, все деньги, вся кропотливая работа сводятся фактически к одному моменту – этому самому.

Грузовик готов, минивэн тоже. Готовы каталки. Пульт дистанционного управления. Аэрозоли. Вентиляторы. Лютер проверяет все в последний раз; все, кроме аэрозолей. Каждый сорт газа у него ограничен, а пробовать их на себе не способствует здоровью и вообще жизни как таковой.

Он припоминает свою последнюю заправку бензином, с каким-то козлом на колонке, буйно сетовавшим на цену $4,06 за галлон; все это он называл не иначе как «обдираловкой» и «нефтяным кризисом».

Кризис угрожает Чикаго неминуемо, но только будет он не тем, о каком вещал тот дуралей.

В ходе своего исследования Лютер выведал весь перечень преступников, которых все свои годы службы вылавливала Джек Дэниэлс. С некоторыми из них он даже был знаком. Одним из самых одиозных был серийный отравитель по кличке Химик. У него можно было многому научиться. Настолько, что Лютер решил срезать, так сказать, угол. Вместо того чтобы самостоятельно осваивать науку химию, он просто похитил химика из местной лаборатории и, применив необходимые методы убеждения, заставил его создать то, что было нужно ему.

А нужны были отравляющие газы. Люизит и би-зет.

Люизит был особенно коварным, а проводимые Лютером эксперименты завершились появлением наиболее отвратительных симптомов. Конец сварганившего их ученого-химика был ужасен: он стал первой жертвой люизита с довеском в виде хлорида натрия, который состряпал он же.

Редкостно действенным оказался и би-зет.

После случая с автобусом Лютер прибегал к его использованию достаточно активно. Теперь этого газа, увы, оставался всего один баллон, хотя для намеченного его должно оказаться предостаточно.

В самый раз для определенных адресатов его эпического шедевра. А также для предстоящего торжества.

Лютер сверяет время по айфону, внутренне чуть дрожа от предвкушения ожидаемого эффекта.

По своей природе это ощущение не сексуально. Пожалуй, уместнее всего его можно сравнить с зимами детства, с ночью перед Рождеством. Детство Лютера не лишено было приятности, во всяком случае поначалу, и исполненное эйфории ожидание Санты во многом перекликалось с тем, что он чувствовал сейчас.

Сейчас он на пороге чего-то чрезвычайно важного, от чего меняется сама жизнь.

Сравнимо с каким-нибудь открытием нового магазина или летним выходом многообещающего блокбастера. С той, конечно же, разницей, что большое число людей при этом умрет в страданиях.

Но то, что он, Лютер, творит искусство, а никто никогда не утверждал, что искусство творить легко. Уж ему-то это известно не понаслышке. Известно, что лучшие образцы искусства пишутся кровью.

Он улыбается.

– Все это для тебя, Джек, – произносит он тихо, буквально шепотом, чтобы не потревожить мертвых.

2 апреля

Джек

2 апреля, 02:39

На прикроватном столике загудел мой айфон.

Я потянулась за ним, протерла глаза и сонно сощурилась на экранчик, разбирая, что это и от кого. СМС. Входящий номер не определен, но по всей видимости, от Лютера.

«Природные законы непричастны. В желть вечной РОУзы…»[38]

Видимо, очередная цитата из Данте. Быстрая сверка с «Гуглом» подтвердила: в самом деле, «Божественная комедия», «Рай».

Только «роза» написана «РОУза». Намек на Роу? Я загуглила «Чикаго», а еще «Роу». Страница поиска почти тотчас выдала:

«Хайрам Роу владел земельным участком, на котором впоследствии возникло кладбище Роузхилл[39]. Изначально ферма Хайрама именовалась «Роуз Хилл»[40], потому что находилась на отлогой возвышенности, несколько выше окружающих болотистых земель. Впоследствии ошибка в написании привела к изменению этого названия на Роузхилл».

Окончательно встряхнувшись, я посмотрела на часы: 2:39.

Четвертое убийство должно было произойти в 3:10 пополуночи, буквально через полчаса, а кладбище Роузхилл находилось буквально в пятнадцати минутах езды от отеля.

Фин, чуть слышно похрапывая, спал на диванчике.

Я встормошила его криком:

– Фин! Скорей сюда Херба и Гарри!

Он угловато вскочил – так резко, будто в нем сработала пружина.

Я шлепнулась своими глыбами на край кровати и уже натягивала кеды – новые, но уже порядком растоптанные.

– От Лютера пришла эсэмэска, – сквозь пыхтение сообщила я. – Он на кладбище Роузхилл.

Фин немедленно передал эту новость по сотовому Хербу и Гарри.

Сообщил, а затем подошел и положил мне на плечо ладонь.

– Джек, ты никуда не поедешь.

Его любяще-заботливый взгляд я встретила ядовитенькой усмешкой:

– В самом деле, Фин? Опять эти указания, что мне делать, а что нет? Помнишь, чем в прошлый раз для тебя это обернулось?

– Джек. Лютеру там нужна ты. Это ловушка.

Я скрестила руки на груди, от этого вновь ощутив, насколько я все же брюхата (грудь из лифчика повыперла); это лишь сильней меня раззудило.

– Черт возьми, Фин. Да Херб созовет туда всех копов и федералов из трех штатов. Безопасней того кладбища на свете и места не сыщется.

– Ты не знаешь, что у этого выродка на уме.

– А ты, в отличие от меня, не видел, что этот выродок вытворяет. Фин, мне надо там быть.

Рот у него сжался в нитку, а руки он тоже сложил на груди. На секунду я непроизвольно стиснула зубы.

– Именно так я поступлю. Потому что я такая. Не понял? Этого тебе во мне не изменить. А если б ты действительно меня любил, то и не пытался б.

Я заставила себя дождаться его реакции. Если он продолжит настаивать, чтобы я осталась в этих стенах, я дам ему коленом по мудям и пришлю обратно кольцо вместе со всеми его вещами. Заботиться обо мне – это одно. А вот пытаться контролировать – тут уж извините. Такого я не приму никогда и ни за что.

Должно быть, Фин это понял, потому что медленно опустился на одно колено и застегнул на моем кеде липучку.

– Обещай мне, что не будешь рисковать, – сказал он, строптиво глядя на меня снизу. – Никаких лишних выходок.

– Да все будет нормально, – отозвалась я. – Идем уже.

В конце коридора мы встретили двух дежурных копов. Как раз в этот момент из своего номера показался Макглэйд – осоловелый, в помятом костюме и с расстегнутой ширинкой. Итальянские мокасины, похоже, были обуты не на ту ногу.

– Какой идиот устраивает убийства в три часа ночи? – проворчал он. – Точно двинутый, на всю голову.

– Машину поведу я, – сказал мне Фин. – Гарри, ты с нами или едешь сам?

Макглэйд нахмурился:

– Мое авто разряжено. У отеля провода нужной длины не нашлось. Тоже мне сервис. А Джек-то зачем с нами едет?

Вместо ответа я двинулась к лифтам первой, а мои спутники потянулись следом.

Херб выслал эсэмэску, что уже выдвигается.

Сопровождение село в отдельную машину, а я поехала с Фином и Гарри.

Макглэйд был до странности молчалив: с чего бы это? Оказалось, он спит на заднем сиденье.

К кладбищу мы подлетели в 2:58; со стороны въезда на Рэйвенсвуд-авеню здесь уже стоял полицейский кордон. Припарковавшись на улице под железнодорожным виадуком, мы прошли к кладбищенским воротам, где нас встретил Херб. Ворота были стилизованы под готический замок; строение из молочно-бледного камня – арки, зубчатые башенки – как будто материализовалось из Средневековья. По цвету и стилю оно напоминало знаменитую Чикагскую водонапорную башню. Помимо пяти патрульных машин и внедорожников я насчитала две «Скорых», три пожарных расчета, а еще четыре однотипных седана без опознавательных знаков – ФБР. Было холодно, а кусачий ветер давал понять, что окончательно расставаться с Чикаго зима еще не думает. Я пожалела, что не захватила с собой одежды потеплей.

– Черт побери, Джек, ты-то здесь зачем? – были первые слова, которыми меня встретил Херб.

Я подавила в себе гнев, через силу принимая, что Херб, как и Фин, просто за меня беспокоился. Обращаться со мной так, будто я беспомощная, хрупкая и бестолковая размазня, – видимо, их способ демонстрировать обо мне заботу.

– А что, если за мной по пятам идет Лютер? – соблюдая спокойствие, спросила я. – Мне безопаснее в отеле, где меня караулят всего двое, или здесь, где собралась вся полиция Иллинойса?

– Прекрасно. Но находиться ты будешь только здесь. Зайти туда, на территорию, даже не проси.

«Спокойно, Джеки. Будь учтива».

– Как обстоят дела?

– У нас здесь больше полусотни копов, плюс фэбээровцы. Сюда же выдвинулся переговорщик о заложниках, на случай если Лютер все же успел кого-то схватить. Выходы заблокированы, все до единого. Территория у кладбища внушительная – триста пятьдесят акров, включая крупный мавзолей в юго-западном секторе. Прочесываем участок за участком; задача, я думаю, на несколько часов.

– Следов взлома нигде не выявлено?

– Нет. Все ворота в целости и на запоре. Если он где-то и скрывается, то значит, проломил в каком-то месте ограду и спрятался до того, как кладбище до утра закрылось.

– Во сколько оно закрывается?

– Главный вход в пять вечера, все остальные в четыре.

Мой сотовый завибрировал. Я посмотрела на дисплей. Сердце замерло и насторожилось.

«Номер не определен».

– Это он, – сказала я.

И нажала на кнопку вызова.

Голос Лютера:

– Привет, Джек. Я только что скинул тебе картинку.

И точно, айфон дрогнул снова: пришло сообщение. Я кликнула по нему и увидела фото.

Жизнь есть, потому что есть Бог, бесконечный, нерушимый и вечный.

Роберт Э. Фрэнкс

(19 сентября 1909 – 22 мая 1924)

Херб наклонился мне через плечо взглянуть.

– Лютер, ты окружен, – сказала я в трубку. – Сдавайся, иначе ты здесь же и умрешь.

– Нам всем когда-то приходится умирать, Джек. И здесь это делать как нельзя лучше. Умиротворенность, зелень, уютный пейзаж. Тебе следует сюда зайти. Убивать тебя сегодня я не намереваюсь. Но ты – причем только ты одна – можешь спасти других. Многих. Если проявишь расторопность. Здесь места нет сомненьям никаким, здесь да умрет вся суетность боязни[41].

Последнее наверняка опять строчка из «Божественной комедии».

– От этого меня уволь, – сказала я. – Но я обязательно как-нибудь забегу к тебе поздороваться в тюрягу Кук-Каунти, когда тебя там будут обменивать на сигареты.

– Воля твоя. Цитаты из Данте у меня на это нет, но достаточно будет и Берка[42]. Например: «Всё, что необходимо для триумфа зла – это бездействие добрых людей». Так что удачно тебе повеселиться, наблюдая в сторонке, как гибнут люди, смерть которых ты бы могла, но не захотела предотвратить. Хотя и знала.

На этом звонок оборвался.

Льдистый ветер трепал волосы, покусывая макушку. Сухо шурша, метлами колыхались за воротами темные верхушки деревьев. До меня вдруг дошло, что я словно в каком-нибудь суеверном страхе поглаживаю себе живот; руку я поспешила убрать.

Голос, каким Лютер произносил свою угрозу, мне определенно не понравился.

– Группа захвата здесь? – спросила я у Херба.

– Да.

– А саперы?

– У нас здесь несколько групп кинологов с собаками, натасканными на взрывчатку.

– Разыщите ту могилу, – сказала я, но еще не договорив, поняла, что участия в этих поисках Херба я не хочу. Лютеру я почему-то верила. Пусть он не более чем недужный, одержимый своими маниями злыдень, но меня сейчас разбирала тревога, как бы он действительно не сподобился всех здесь положить, хотя уму непостижимо, каким именно образом. За годы службы я понавидалась всяких чудиков и реальных монстров, но ни один из них не вызывал у меня такого страха, как Лютер.

Вот уж действительно исчадие.

– Здесь есть круглосуточное дежурство? – спросила я.

– Чисто условное. Раз в день человек объезжает территорию. Пока от него ничего нет.

Я поглядела в омут мрака за воротами.

– А освещение где?

– На территории оно не предусмотрено.

– Сторожа?

– Есть смотритель, парень по имени Уилли. С ним несколько минут назад общался Том.

– Кладбищенский смотритель Уилли? – переспросила я.

Херб пожал плечами.

К нам бесшумно приблизился детектив Том Манковски со своим партнером Роем Льюисом – лысым здоровяком с внешностью боксера Марвина Хаглера.

– Привет, лейтенант, – расцвел он улыбкой. – Обстановочка мерзопакостная, но все равно рад тебя видеть.

– Необходимо разыскать могилу Роберта Фрэнкса, – сказала ему я. – Объяви тем, кто сейчас в поле.

– Это не так-то легко, – задумчиво поскреб подбородок Том. – Там ведь могил с четверть миллиона.

– Но ведь существует какая-то карта захоронений, база данных.

– Сюда сейчас везут консультанта конкретно по этому кладбищу, но все равно это дело не пяти минут.

– А тот смотритель, Уилли?

Роб с Томом огляделись и указали на человека, который стоял, прислонившись к каменной ограде, и молча таращился на происходящее во все глаза. Я отметила, что он довольно высокий, с пузом, которое вполне могло потягаться с моим, щеткой коротких рыжих волос и носом, как у Жерара Депардье.

– Мистер Неппел, нам нужно узнать местоположение одной конкретной могилы. Некоего Роберта Э. Фрэнкса.

Глаза у Неппела вспучились еще сильнее, и заговорив, он обнажил во рту золотую фиксу.

– Бобби Фрэнкс? – сиплым голосом спросил он. – Вообще-то нам не велят выдавать нахождение того конкретного надгробия.

Бобби Фрэнкс. Это имя было на слуху, и не у меня одной. Один из самых известных убиенных всех времен. Безвинная, а главное, беспричинная жертва. В 1924 году его убийство была на первых полосах решительно всех газет и именовалось не иначе как «преступлением века». Дело в том, что двое студентов юридического факультета, Леопольд и Леб, убили тринадцатилетнего мальчика; убили всего лишь затем, чтобы посмотреть, сойдет ли им это с рук. Его смерть была не более чем удовлетворением праздного любопытства. Но по невнимательности убийцы оставили возле тела улику, из-за которой и погорели. Защищать их вызвался самый знаменитый адвокат того времени (а возможно, и всех времен) Кларенс Дэрроу. Оправдать убийц у него не получилось, но благодаря ему им хотя бы удалось избежать смертного приговора, которого требовала общественность. Так что политика неразглашения места той могилы на кладбище была вполне оправданной: ни к чему привлекать излишнее внимание к месту, назначение которого состоит в том, чтобы живые уединенно посещали и скорбели по своим мертвым.

– Нам можно, мистер Неппел, – сказал Херб, – мы полиция.

– А, ну да. Раз так, то конечно. Она в мавзолее Джейкоба Фрэнкса. Там на всех дорожках указатели.

Все поступившие от смотрителя сведения Херб незамедлительно передал в петличный микрофон.

После этого он, а также Том и Рой направились ко входу на кладбище.

– Ребята! – окликнула я.

Они остановились и вразнобой повернулись ко мне.

– Пусть этим занимается спецназ, – сказала я, – при поддержке кинологов и саперов.

– Ты это серьезно? – спросил Херб.

– У меня дурное предчувствие.

– Ты о так называемой «интуиции копа»? Или…

Он осекся, а я в полной мере поняла его намек. Съехала ли я с катушек? Стресс, преэклампсия, предродовое состояние, Лютер – не замутнило ли это мне мысли, обострив мнительность?

– Не знаю, – ответила я. – Но я сочла бы благом, если б никто из вас не ходил к той могиле.

Несколько секунд они переглядывались.

– Без вопросов, лейтенант, – первым отозвался Том. – У моей невесты, Джоан, интуиция тоже дай бог. И я научился к ней прислушиваться. Так что можем и остаться. Ты как, Рой?

– Ты ж мой брат, Том, только от другой матери. Без тебя я никуда. А за лейтенантом пойду куда угодно, стоит ей только об этом сказать.

– Херб? – пытливо поглядела я на своего друга.

– Джек, это мой объект. И здесь я самый старший по званию.

– Самый старший или самый толстый? – встрял своей репликой Макглэйд, сварливый от побудки среди ночи.

– Тебе туфельки не жмут? – осадил его вопросом Херб.

Тот уставился на свои мокасины не на ту ногу.

– Может, я это специально. Сейчас это модно. Ты бы тоже так сделал, да только тебе любоваться своей обувью живот мешает.

Мне показалось, что я расслышала щелчок: наверно, это щелкнул челюстями Херб. Да или нет, из-за его щекастости не разобрать.

– Макглэйд, когда-нибудь…

– …ты перестанешь есть все, что видишь? – перебил Гарри. – Не отвечай. Боюсь, если ты откроешь рот, то накроешь всех нас.

– Пустозвон, вот ты кто, – сказал Рой, делая шаг в сторону Макглэйда. – Тебя мама не учила хорошим манерам?

– Нет, – парировал тот. – Зато твоя мама подучила меня кой-чему прошлой ночью.

Рой сделал еще один шаг, и тогда вмешался Фин, подступив к Гарри в знак поддержки.

В воздухе повеяло таким тестостероном, что не будь я беременной, я бы, наверное, заволновалась.

– Послушайте, – примирительно выставила я ладони. – Каждому из нас нужно успокоиться. Херб, прошу, сделай это ради меня.

Бульдожьи брыли моего друга обвисли еще сильнее обычного, а моржовые усы превратились в подкову.

– Ладно, Джек. Пусть этим займется спецназ.

В микрофон он отчеканил приказы, и я издала вздох нескрываемого облегчения.

– Видишь, как я его отвлек от этого похода? – прошептал мне на ухо Гарри. – Иначе пришлось бы кидать пончик, чтобы он за ним побежал, а у меня его с собой не было.

Я в очередной раз призадумалась о том, что Макглэйд умнее, чем выглядит.

Несколько минут прошли в выжидательном молчании. Рой с Томом явно нервничали. Гарри отошел в сторонку переобуться. Херба таким взвинченным я, пожалуй, не видела еще никогда. Мне хотелось взять за руку Фина, но боюсь, он бы такой жест не оценил. Смотритель Уилли достал допотопный складной сотик, набрал на нем номер и неторопливо побрел восвояси, пальцем заткнув себе свободное ухо.

Наконец, рация Херба ожила потрескиванием статики:

– Дошли до мавзолея. Заходим внутрь.

Я посмотрела на часы своего айфона: «3:10».

По книжному коду Лютера как раз время смерти его очередной жертвы.

Лейтенант Мэтьюз,

командир группы полицейского спецназа

2 апреля, 03:10

Мэтьюз убрал на плечо штурмовую «М-16» и тихо заговорил в свой наплечный микрофон:

– Санчес, Уильямс, остаетесь со мной. Свотуорд, Пэйтл, занять позицию сзади нас у края дороги. Ситуация сопряжена с захватом заложников, поэтому наметить цели. Китт, Стрэнд, мне нужны глаза по всему периметру, поэтому следите, что сзади нас ничего нет.

Его люди заняли места вокруг мавзолея – каменного трехметрового здания размером со средний сарай. Каменные чаши обрамляли зеленую железную дверь, где между ручками была продета пара красных роз. Строение опоясывала подстриженная живая изгородь, а по бокам высились все те же мавзолеи и надгробия. Это напрягало. Слишком много мест, где можно укрыться.

– Бэттлз, открыть ту дверь и сразу назад. Анджело, загляни внутрь и доложись. Я на связи с остальными.

Мэтьюз прикрывал дверь, в то время как Бэттлз вытянул из рюкзака болторез. Под лучом светодиодного фонарика, установленного возле прицела «М-16», дверь молочно поблескивала; замок новый, без ржавчины, не то что на железных воротцах склепа, заржавелых от десятилетий осадков и окислов.

– Будь начеку. Если что, стреляй короткими очередями, – напутствовал он.

В ответ – металлический хруп болтореза, прокусившего дужку замка.

Бэттлз кинул инструмент обратно в рюкзак и откатился от ступеней входа, с появлением Анджело закинув винтовку на плечо.

Кроме слепящего глазка от фонарика Анджело, вокруг не было видно практически ничего.

– У двери, – доложил Анджело тихим сосредоточенным голосом, в котором улавливался призвук страха. Это хорошо. Страх обостряет реакцию.

Мэтьюз ожидал, что железная дверь заскрипит, но та открылась гладко и тихо, словно ее шарниры были смазаны.

– Захожу внутрь, – сообщил Анджело.

Свет его фонарика отразился от камня и уперся в матовое стекло стенки.

– Что там? – спросил Мэтьюз.

– Все чисто. Две усыпальницы, одна над другой. Нижняя Роберта Фрэнкса. Над ними матовое стекло и… ого, тут какое-то устройство.

– Самодельное взрывное?

– Не думаю. Металлическая емкость. Похожа на баллон акваланга.

Мэтьюза прошил зигзаг паники.

– Возможно, аэрозоль. Приготовить противогазы и…

Треск был не сказать чтобы громовой и не такой яркий, как молния, однако взрыв вышиб из склепа Анджело.

Толстыми подошвами ботинок Мэтьюз почувствовал, как земля внизу дрогнула; он невольно сделал шаг назад.

Двое спецназовцев, что стояли по бокам мавзолея, нырнули вниз, но Мэтьюз остался стоять.

Долгий, затянувшийся момент ничего не происходило. Никто не разговаривал и не двигался.

Неужто бомба? И бомба ли?

Анджело отбросило на спину, но вот он сел.

Слава богу. Сидит вроде как цельным куском, не взлохмачен, не изрешечен, ни огня, ни дыма.

Все абсолютно безмолвно – не считая доносящегося из склепа змеистого шипения.

Тошнотворно-сладкий растительный запах Мэтьюз уловил за полсекунды до того, как Анджело зашелся кашлем и воплями, неистово царапая себе лицо и пытаясь скинуть жилет.

Мэтьюз опознал этот запах: герань.

После одиннадцатого сентября их всех прогоняли через ускоренный курс по химическим реагентам. Запах герани ассоциируется с одним из самых смертоносных химикатов Первой мировой войны – люизитом.

– Химреагент! Всем надеть противогазы!

Он скинул с себя рюкзак, рванул молнию, нашаривая обеими руками противогаз, и тут глаза зажгло.

Он попытался вызвать подмогу, но горло перехватило судорогой, напрочь лишая его дара речи. Внутри что-то тошнотно взбухало.

В наушнике бушевала какофония – сдавленные хрипы… вопли… надсадный кашель… кого-то рвало… и паника, паника.

До этого момента он подмерзал, но теперь, с проникновением незримого газа под бронежилет, кожу, ускоряясь и усиливаясь, пронимал жар – сперва что-то вроде солнечного ожога, затем жалящие пчелиные укусы, и вот уже с него словно заживо сгрызали кожу.

Сопли, слезы, слизь струились по лицу; полминуты, и Мэтьюз уже бешено катался по земле.

Несмотря на муку, он все же поднялся на ноги – ведь надо помочь своим, пресечь эти вопли – но с началом ходьбы он осознал и проблему: газ начал проникать в роговицу глаз.

Зрение было почти на нуле.

Колени подогнулись, и он грянулся оземь.

Надо вызвать подкрепление. Медиков. Вывести отсюда людей.

Но с каждой секундой боль и паника становились все нестерпимей, а рот Мэтьюзу безудержно распяливал вопль.

Лютер

2 апреля, 03:11

Лютер наблюдает за этим побоищем через свой айфон, синхронизированный с несколькими нетбуками, размещенными вокруг склепа Фрэнкса. На нетбуках камеры ночного видения, а сами приборы работают на батарейках. Еще один фокус, усвоенный от кудесницы Алекс Корк.

Зрелище поистине завораживает. Ну чем не священный День воздаяния? Истошные погибельные вопли. Истерия. Люди рвут на себе одежды, но от жгущего плоть люизита не укрыться и не спастись. Кашель и отхаркивание из полыхающих легких. Рвота. Кровь. Падение.

В какой-нибудь другой день Лютер упивался бы этим зрелищем до последнего содрогания последнего павшего.

Пересматривал бы снова, и снова, и снова.

Но это всего лишь разминка перед главной частью.

Лютер отходит за надгробие и набирает по айфону Джек.

Джек

2 апреля, 03:11

Чудовищные вопли из Хербова микрофона были такими пронзительными, что он был вынужден убавить громкость. Этот звук настолько ошеломлял, что я оцепенело впилась в плечо Фину – иначе бы, наверное, не устояла на ногах. Контакты через айфон Лютер перенял у Алекс Корк. Теперь он шел по стопам еще одного старого соперника, шизоида по прозванью Химик. Каких еще отродий прошлого он думает вытащить из ада?

Прибыла вторая команда спецназа – в полной экипировке, чтобы вызволить пострадавшую первую группу. Помимо этого, Херб вызвал парамедиков из Центра контроля заболеваний.

У меня зазвонил сотовый. Номер не определен. Звонок я встретила молчанием, просто нажав кнопку связи.

– Слышишь ли ты меня наконец обоими ушами, Джеки? – проворковал в трубку голос Лютера. – Ты могла это предотвратить. Не допустить смертоубийство, всего лишь остановив меня. Вот чего я хочу, Джеки. Чтобы ты меня остановила. Найди меня, приди ко мне одна, а не то умрут еще многие. Очень многие. Газ проведен по всему этому месту. Тебе будет дан свободный проход. А если кто-нибудь по недомыслию за тобой последует, то я спущу на них всех моего попрыгунчика.

Он ушел со связи.

Херб гаркал в рацию какие-то приказы, отказываясь высылать подкрепление, пока его люди как следует не экипированы. Лично я знала, что у Макглэйда, например, имеется скафандр для работы на зараженных объектах, но до его дома отсюда ехать неблизко.

– Лютер сказал, что даст мне безопасный проход, – сказала я Хербу в паузе между его криками.

– В аду безопасных мест не бывает, – отсек он.

Фин и Макглэйд высказались в том же ключе, к ним присоединились и Том с Роем.

– Ребята, – обратилась я к ним, – меня он убивать не собирается. Я ему нужна живая.

Херб насупился еще сильней:

– Еще чего. Во-первых, мы не знаем, что это за газ; насколько он летуч, как поражает. Я только что вызвал Национальную гвардию. Не хватало тебе еще носиться по темному кладбищу в надежде наткнуться на…

– Надежды мне не нужно, – перебила я. – Мне известно, где он.

– Вот как? Тогда скажи.

Я покачала головой:

– Если послать к нему копов, Лютер их всех положит. Он так и сказал: всех, кроме меня.

Херб нервно отмахнулся:

– Джек…

– Херб, у нас есть шанс положить этому конец. Отделаться от этого сукиного сына раз и навсегда. Меня он убивать не собирается. А вот я, безусловно, так и горю желанием его прикончить.

Все бессловесно вперились в меня.

Когда-то я распоряжалась людьми, и они меня слушались. Не только потому, что я была старшей по званию. А потому, что моим приказам, моим суждениям они доверяли. Сейчас я поочередно изучала лица этих мужчин, пытаясь показать, что я по-прежнему та же.

Быть мишенью и беременной словно подразумевало, что в лидеры я не гожусь. А вот не тут-то было.

– Считай, что в этой игре я с тобой, – сказал Том, вынимая из наплечной кобуры свой «глок».

– И я, черт возьми, – солидарно кивнул Рой.

Фин с Гарри тоже вынули оружие.

– Мы этому мудозвону яйца отчекрыжим, – не преминул съязвить Макглэйд.

– За тобой, Джеки, я пойду хоть в преисподнюю, – сказал мне Фин. – Ты это знаешь.

Я поглядела на него озадаченно:

– Ты серьезно?

– Абсолютно. И ты была права.

– Насчет чего?

– Насчет моих потуг тебя контролировать. Я люблю тебя, и хотя мне ужас как не хочется, чтобы ты туда шла, но именно такой твой поступок делает тебя женщиной, которую я люблю. Смелую, бесстрашную. Единственно, чего я хочу, это тебя оберегать.

Одолев в себе слезливую растроганность, я произнесла:

– Я это знаю, Фин.

– Ты ведь в курсе, как я тебя уважаю? – спросил он.

Да, в курсе; но чертовски приятно было слышать от него эти слова, сказанные вслух. Я ему кивнула.

– И ты же знаешь, что я готов отдать за тебя жизнь?

Сглотнув непрошеный ком в горле, я снова кивнула. Если бы он сделал мне предложение такими вот словами, я бы, наверно, согласилась не раздумывая.

Мне захотелось стиснуть его в объятии, припасть поцелуем. Извиниться за то, что разыгрывала из себя Мисс Стервятницу от слова «стерва».

Только я не знала как, а на раздумья времени не было. Ладно, позднее, когда со всем управимся.

– Вы тут что, с ума посходили? – вспылил Херб. – Я только сейчас потерял бог весть сколько человек и бог знает от чего!

– Может, это был горчичный газ, – едко ответил Макглэйд. – Ты ж любишь горчицу, об этом свидетельствуют пятна у тебя на рубашке.

– Джек, просто скажи мне, где он, – пристально и вместе с тем умоляюще поглядел на меня Херб.

Я повернулась к смотрителю Уилли, который успел вернуться из своей отлучки и сейчас смотрел на нас, как ребенок на ужастик – выпученными в немом ужасе глазами.

– Лютер спросил, слышу ли я его обоими ушами. Бобби Фрэнкса убили Леопольд и Леб. Оба-двое. Кто-нибудь из этих убийц похоронен здесь на кладбище?

Уилли сделал нечто среднее между кивком головы и ее мотанием.

– Не-а… Они нет… А вот их родня да. Сэмюэл и Бабетта Леопольд. Алан, Анна, Альберт и Эрнест Лебы.

– Ты знаешь, где находятся их могилы?

– Ну да. Только они неприметные. Проще вас туда отвезти.

– Давай, Херб, со всем этим заканчивать, – сказала я решительно. – Ты все это время защищаешь меня с таким пылом, что, наверное, забыл, сколько раз я сама спасала твою задницу. Я не какая-нибудь фарфоровая кукла, которая норовит разбиться. Я такая же, какой была всегда, черт возьми. Будь мы с тобой до сих пор партнерами, я бы сейчас уже вовсю туда шагала, и ты это знаешь.

Херб смотрел не мигая.

– У тебя пистолет-то хоть есть? – вымолвил он наконец.

Фин запустил руку в наш с ним рюкзачок для памперсов и, вынув из него «кольт», подал мне.

– Ладно, – кивнул Херб, – заканчивать так заканчивать.

Мы все загрузились в гольфмобиль Уилли, который без единого вопроса сел за руль и утопил педаль, катапультируя нас семерых в арку кладбищенских ворот.

Лютер

2 апреля, 03:14

Он почесывает переносицу и позволяет себе меленькую, потаенную улыбку.

Все идет безупречно.

Даже лучше, чем безупречно.

Джек

2 апреля, 03:15

Так на чьей же территории Лютер – Леопольдов или Лебов?

Там Уилли и ссадил Тома с Роем под сердитые указания Херба быть постоянно на связи и на любую угрозу реагировать как на смертельную, то есть стрелять на поражение.

К склепу Лебов мы ехали через акры и акры светлых памятников, мелькающих между деревьями призрачными белесыми отсветами – ни дать ни взять строй привидений. Как раз в тот момент, когда гольфмобиль стал замедлять ход, я различила припаркованный возле дорожки тентованный грузовик «Кенворт» с четким логотипом полиции Чикаго (черно-белой пятиконечной звездой) на дверце.

– У вас что, с моим уходом начали закупать грузовики? – спросила я.

– Для меня это открытие, – удивленно признался Херб.

В микрофон он запросил, припарковывал ли кто-то в этом секторе кладбища грузовой «Кенворт». Затем он повернулся к Гарри:

– Ты, лысый, пойдешь со мной. А ты, Фин, останешься с Джек.

– Мы обеспечим тебе прикрытие, – сказала я.

– Да перестань ты.

Пришлось ему напомнить:

– Твоя способность помыкать закончилась с моим получением оружия. Среди вас лучший стрелок я. Так что прикрывать мы тебя будем.

Херб полоснул меня строптивым взглядом, но все же мельком кивнул. Мы слезли с гольфмобиля и по газону стали подбираться к грузовику. Вокруг стоял холод, мрак и поистине кладбищенский покой, если не считать уже редких, отдаленных воплей со стороны усыпальницы Фрэнксов.

Издалека они больше напоминали крики ночных птиц.

При всем соблазне заглянуть в тот грузовик я отчетливо сознавала, что Лютер мог поместить его как обманку, способную отвлечь наше внимание. Поэтому я фокусировалась в основном на деревьях, надгробиях и змеящейся через кладбище дороге.

На сотни метров в округе не было ни одного фонаря; не видно буквально ни зги.

Я поймала себя на том, что снова поглаживаю живот.

– Грузовая дверь открыта, – вслух заметил Макглэйд, когда до «Кенворта» оставалось метров пять. – И там сзади что-то есть. Что-то объемное, под простыней. Ага, вижу колеса. Пикап или минивэн.

– Фургон Лютера? – прошептала я Хербу.

– Проверим, – ответил он. – Всем оставаться здесь.

– А как ты планируешь туда взобраться, пузан? – спросил Макглэйд. – Тут где-то рядом есть лебедка?

– Ты меня подсадишь.

– Ага. И заработаю на этом грыжу? Спасибо. Может, лучше Фин полезет?

– Я нахожусь рядом с Джек, – отрезал Фин. – Макглэйд, а почему б тебе самому не попробовать?

– Потому что я не такой дурень, как наш толстяк. Лезть туда по своей воле значит иметь интеллект картошки…

– О боже, боже, на помощь! Помогите кто-нибудь! Боже мой, хоть кто-нибудь, помоги-и-те-е!!!

На секунду мы все оцепенели.

Крик доносился откуда-то из той машины, из-под чехла. Кто-то – непонятно даже, мужчина или женщина, – в невероятном мучении.

Херб рванулся вперед и, с разбегу подпрыгнув, с усилием, но проворно влез в грузовой отсек. Несмотря на свою полноту, в считаные секунды он с четверенек вскочил на ноги и устремился на помощь.

Я хотела крикнуть: «Осторожно!», но еще не успела открыть рта, как Херб пал на колени и боком завалился на дно кузова.

– Херб!

Задним числом ясно, что задумка удалась на сто процентов. В ловушки приманкой закладываются сыр или мясо, то, на что реагирует аппетит. Ну а в эту заложили то, на что реагирует доброе сердце.

От вида моего бывшего партнера и лучшего друга, простертого на полу грузовика, я получила импульс действия и, вырываясь из хватки Фина, на автомате кинулась к грузовику. Оказавшись там, несмотря на разбитые колени и треснувший на заднице шов, взялась выволакивать Херба наружу – занятие не из простых, учитывая то, что одной ладонью я прикрывала себе нос и рот, стараясь не вдыхать распыленный газ, который, по всей видимости, Херба и обездвижил. Фин и Гарри уже вскарабкивались следом с воплями, чтобы я немедленно оттуда вышла. Они хватали меня за руки, но я не давалась, по-прежнему цепляясь за своего партнера.

– О боже, боже, на помощь! Помогите кто-нибудь! Боже мой, хоть кто-нибудь, помоги-и-те-е!!! – вновь раздалось из-под чехла.

Слово в слово, нота в ноту, размер в размер.

Голос оказался в записи – проще говоря, фонограмма.

Осознание садануло изнутри жарким сполохом, от которого пробирала тошнота.

Таращась на Херба, безучастно лежащего на полу, я поняла, что затащила всех в засаду. И что отсюда надо выметаться к чертям собачьим.

В ту секунду, как я тянула Херба за руку, сзади металлически грохнула, захлопываясь, дверная створка отсека. За ней хлопнула вторая; я успела заметить, что снаружи это с улыбкой делает смотритель Уилли.

– Простите, – сквозь дымку слез сказала я Фину и Гарри. – Простите, простите меня.

Но они уже валились с ног, как, собственно, и я.

Прижимаясь щекой к металлическим планкам пола, я словно сквозь туман расслышала в микрофоне Херба напряженный голос:

– Детектив Бенедикт, никакого грузовика на территории у нас нет. Повторяю, грузовика на территории у нас нет. Как слышите, прием?

Глаза слипались сами собой. Меня окутывал волокнисто-туманный сон, противиться которому не было сил. Прежде чем газ затмил сознание окончательно, я еще секунду пропускала через себя жуткую, но уже размытую сонным дурманом мысль:

– Детектив Бенедикт!

«Где же…

– Как слышите? Прием!

…я…

– Детектив Бенедикт!

…проснусь?»

Лютер

2 апреля, 03:22

Лютер запирает двери грузовика, давая сонному газу возыметь действие.

Пока суд да дело, он освобождается от латексного носа, затем снимает с коренного зуба сверкающий колпачок фиксы и кладет все это в карман. После этого спиртовым тампоном он удаляет с лица грим и снимает парик.

Наконец, снимает и скидывает наземь примотанную к поясу подушку.

«Спасибо за помощь, старина Уилли».

Вот Лютер надевает противогаз, размеренно считает до шестидесяти и открывает двери грузового отсека.

Все четверо вповалку спят; сон продлится еще несколько часов.

Приладив к «Кенворту» скаты автопандуса, Лютер взбирается в грузовой отсек. Действовать надо быстро.

За пять минут он поочередно перетаскивает спящих в минивэн. Дело не такое уж простое; особенные хлопоты доставляет толстяк. Лютер уже думает, не оставить ли его здесь, но нет, надо забрать всех.

«Надо же, вся четверка в сборе, – с улыбкой думает он. – Вот это удача так удача».

Кроме того, этот Херб на дружеской ноге не только с Джек; он, Лютер, тоже питает к нему определенную слабость.

Когда все уже в салоне, Лютер разбрызгивает вокруг из одного ведерка кровь (от настоящего смотрителя), а из другого размоченные в воде мюсли (от производителя).

После этого он аккуратно скатывает из грузовика минивэн по сходням и едет к ближайшему выходу с территории кладбища – тому, что на западном направлении.

Выход, естественно, оцеплен полицией, однако противогаз Лютера и новые трафаретные наклейки на дверцах (теперь эмблемы Центра контроля заболеваний) придают ему неоспоримой солидности. Но копы машину все равно останавливают.

– Сзади не открывать! – орет им Лютер через неопущенное стекло. – Люизит! Газ!

– Это что, ребята из спецназа? – растерянно спрашивает коп с детским личиком.

– Гражданские на территории, при смерти!

Коп и его напарник светят фонариками на бесчувственных пассажиров. Кровь и искусственная рвота выглядят как сцена с театра боевых действий.

– Давайте быстрей, мне их живыми домчать надо! – вопит Лютер.

Коп, только вчера, похоже, достигший половой зрелости, говорит что-то в рацию, а затем машет рукой: проезжай.

Шикарно.

На магистраль Лютер выруливает с чувством колоссального удовлетворения.

Ну вот, еще чуть-чуть, и можно будет наконец приступить к главной забаве.

Интермеццо [43]

Здесь мною входят в скорбный град к мученьям,

Здесь мною входят к муке вековой,

Здесь мною входят к падшим поколеньям.

Данте Алигьери, «Божественная комедия»[44]

Лютер Кайт

16 месяцев назад

Вначале он берется за дом, зачищая его до голых стен и пола.

Два дня уходит на то, чтобы подвесить цепи: в каменную кладку глубоко вживляются анкеры, к которым крепятся ножные и ручные кандалы, а также ошейники.

15 месяцев назад

– Чем могу?

– Когда я снимаю деньги, я могу запрашивать любой номинал, в том числе и мелочь, верно?

– Да.

– Тогда мне нужно пятьдесят тысяч долларов центами.

– Извините, вы сейчас сказали «пятьдесят тысяч долларов»?

– Да. То есть пять миллионов центов, – рот кривится в ухмылке. – Мне почему-то кажется, что у вас столько в кассе нет.

– У нас столько нет даже в хранилище. Но мы можем вам их обеспечить. Просто это займет некоторое время.

– Нет проблем. Время у меня есть.

– Можно спросить, а на что они вам?

Снова улыбка:

– Я думаю доказать, что на деньги счастья не купишь.

14 месяцев назад

Весь день он стоит при входе на склад, наблюдая за работой самосвалов.

Машина за машиной, машина за машиной, машина за машиной песка, который с утробным ревом ровняют бульдозеры.

Даже не помнится, когда его последний раз так распирала энергия. Наконец, спустя все эти годы…

Снова созидать.

Год назад

Погода налаживается двумя днями раньше.

Десять электрогенераторов, по шесть тысяч долларов за штуку.

Когда бригада заканчивает их установку, он разгуливает с дистанционным пультом по складу, играя с кнопками и представляя момент начала всего этого представления.

8 месяцев назад

С дерева за оградой Лютер наблюдает за домом, где живет Джек Дэниэлс. Здесь он обнаруживает, что за ней смотрит кто-то еще. Неужели?

Так дело не пойдет. Джек принадлежит только ему и никому более.

Полгода назад

Счет за мониторы, камеры слежения, батареи, всевозможные разъемы и кабели подступает к отметке в двести тысяч долларов.

– Вы открываете телестудию? – спрашивают Лютера, когда он подает свою кредитную карту.

– Типа того.

3 месяца назад

Залезая к себе в машину-ассенизатор, на пассажирском сиденье водитель застает Лютера, который с улыбкой целится в него из «глока». Сорокового калибра.

– Сколько дерьма в твоей цистерне? – спрашивает нежданный пассажир.

Глаза водителя оторопело блуждают.

– Ну… четверти на три.

– Застегивай ремень и вези меня туда, куда я скажу.

2 месяца назад

Лютер неотрывно смотрит в клетку, сцепляясь глазами с огромным зверем.

– Ты уверен, приятель? – спрашивает тот, который его продает. – Уж больно злобная тварь. Не из тех, кого гладят по шерстке. К тому же мяса жрет не напасешься.

– В мясе недостатка не будет, – с медленным кивком отвечает Лютер.

Месяц назад

Глубоко за полночь – то ли два, то ли три часа.

Весь день шел дождь и идет до сих пор – слышно, как капли тарабанят сверху по крыше.

В дальнем углу склада, где прохудилось кровельное покрытие, вода образовала на бетонном полу растекшуюся лужу.

Генераторы на ночь отрублены, и он ступает в кромешной темноте, подсвечивая себе дорогу лучом фонарика.

Он спускается вниз – несколько пролетов гулких металлических ступеней, звенящих эхом в темноте. Он идет в подвал.

На подходе к каземату он вынимает из кармана связку ключей и отпирает вначале замок, а затем засов.

Толчком открывает дверь; какое-то время белесый круг фонарика пляшет по стенам, пока, наконец, не нащупывает приваленное к углу дальней стенки человеческое существо. Оно сгорбленно сидит, прикованное к стене цепью с железным ошейником, как в темнице Средневековья.

Человек – изможденный, чахлый, беззубый, борода клочьями – щурится слезящимися глазами на свет.

Последний месяц Лютер кормит его насильственным образом: после семи лет заключения узник неоднократно пытался покончить с собой.

Но Лютер этого допустить не может.

Он по-прежнему требует, чтобы Эндрю З. Томас носил шлем, хотя по правде сказать, у него и сил уже нет на то, чтобы как следует шарахнуться головой о бетон.

Лютер усаживается перед ним на корточки.

– Что-то я совсем не слышу, как ты печатаешь.

Он прикасается к старой печатной машинке, несколько лет назад принесенной сюда в порядке глумливой шутки. Возле стены по-прежнему топорщится кипа из пяти тысяч страниц, напечатанных в один интервал (есть вероятность, что на «Ибэе» за нее можно выручить кругленькую сумму).

Первые несколько сотен в ней довольно приличны, но затем, когда стало сказываться бремя узничества, текст постепенно скатился в безумие.

Бессвязные предложения, а затем просто сумбур из слов.

Ну а в итоге одно-единственное слово, покрывающее пять груд бумаги:

ЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕР

– Я почти уже закончил, – доверительно-вкрадчивым голосом говорит Лютер. – Но надо, чтобы ты продержался еще немного. Ты же у нас центральный элемент. И если ты это сделаешь, то я обещаю дать тебе то, чего ты так хочешь.

Цепь звякает о стену, и Энди с мукой поднимает голову.

– Что именно? – произносит он.

Выходит сипло, едва ли не шепотом, но Лютер все равно смотрит, обомлев.

Это первые слова, произнесенные Энди более чем за год. Он-то думал, что разум покинул этого человека.

– Я тебя освобожу, – отвечает Лютер, вставая.

Рассел Билдж

14 марта

Девятнадцать дней назад,

Пятнадцать минут до происшествия с автобусом

Свой туристический автобус у оазиса Индианаполиса он остановил в четыре часа дня, после десятичасового переезда из Филадельфии. На борту сидели сорок пять пассажиров, купивших автобусный тур с романтичным названием «От моря до сияющего моря». Сам Рассел никак не мог взять в толк, что заставляет людей тратить свой отпуск (а уж тем более тяжким трудом заработанные деньги) на такую вот дурь. В сущности, это была монотонная поездка с юга на север, от побережья к побережью, через Средний Запад, обе Дакоты и Монтану, с конечным прибытием в Сиэтл. Это был первый день его двадцать четвертого по счету тура «От моря до сияющего моря», и Рассел уже не мог дождаться, когда же он, наконец, закончится.

Пассажиры медленно выгрузились из автобуса и стадом потянулись к оазису, состоящему из гигантского магазина, туалетов с душевыми, а также нескольких типовых фастфудов.

Пассажирам на отлучку он дал полчаса, после чего ждал их в автобусе – в Чикаго под них были зарезервированы номера в «Эмбасси Сьютс», а его ждал ужин и выпивон вместе со старым другом в «Хоплифе», любимом пивном баре Рассела.

Пока наполнялся бездонный бензобак автобуса, Расс прихватил пустую бутылку из-под «колы» (0.7 литра, с широким горлышком) и отправился в магазин.

Весь день он наступал себе на горло, зная, что впереди именно этот оазис, безусловно, оправдывающий все ожидания.

Дело в том, что в этом месте располагался лучший в мире туалет с шикарными стенами кабинок, доходящими до пола, что давало максимум уединения, а еще возможность купить за пять баксов двадцать минут в «номере люкс» – кабинке с высококачественной туалетной бумагой, гарантированной чистотой, биде и ассортиментом глянцевых журналов.

Купив этот «вип-пропуск» в кабинку, Расс направился в туалетную зону.

Через три часа они будут в Чикаго, и до зарезу нужен вечер отрыва, потому как завтра по полной начнется форменный отстой.

По распорядку…

В девять утра небоскреб Уиллис-тауэр.

Ланч в приемном зале на девяносто пятом этаже стоэтажного Хэнкок-центра.

А затем послеобеденный переезд в Сент-Луис, где третий день тура ознаменуется посещением арки «Ворота запада». Опыт показывал, что всех этих отдыхающих хлебом не корми, а дай только всползти жирными задами на самую верхотуру.

Расс зашел в туалет и приблизился к люксовой кабинке номер восемь.

Ввел код, ступил внутрь.

Чистота, как в пятизвездочном отеле, благоухает розами и лавандой.

С журналом под мышкой он воссел на трон, а из внутреннего кармана жилетки вынул замшевый мешочек.

Из него он, в свою очередь, достал прозрачный пакетик на молнии с четвертью унции марихуаны, кусочками листьев от прошлых самокруток и бумажками.

Везти сорок пять задниц через всю страну – не работа, а сплошной стресс.

Возможно, именно поэтому Расс завел себе за правило последние триста миль каждого дневного переезда рулить уже под легким кайфом, а за двенадцать лет своей работы в автобусной компании он выработал почти что научную стратегию, как не попадаться при тесте на наркоту. В целом его тестировали два раза в год, обычно в канун большого проезда по Аляске. Расс не был таким уж завзятым наркошей и вполне мог держаться месячишко перед сдачей крови на всякую бяку.

Сейчас он забил плотный «косячок» и раскурил его прямо в кабинке. Вслед за одной циклопической затяжкой он, задержав дыхание, загасил его о стену кабинки.

Дым Расс удерживал в легких до тех пор, пока они не начали саднить. Тогда он свинтил крышку с бутылки из-под «колы», которую держал при себе специально для этой процедуры, выдул в нее дым и закрутил обратно, не выпуская наружу ни одной молекулы хмари.

Затем он откинулся на унитазе и блаженно прикрыл глаза.

Его начал окутывать плотный, теплый шлейф забористого кайфа…

И тут в дверь резко постучала чья-то сволочная рука.

– Занято, – разморенно отозвался Расс.

– Да я вижу. Просто подумал, гм… ты мне пыхнуть разок не дашь?

Твою мать.

– Не понимаю, о чем вы.

– Ну как: мы же тут одни, верно?

– Я сказал: понятия не имею…

– Ой, да брось ты херь пороть. Понятия он не имеет. Я этот дух за милю чую. Могу тебя с потрохами сдать, понял? А хочу всего лишь пыхнуть, буквально разок.

– Ладно, погоди, – вздохнул Расс. Кайфоломщики, чтоб их.

Встав с унитаза, он снял с головы форменную шоферскую фуражку и жилет, носить которые работодатель обязывал его все время, что он за рулем; на экипировке значилось не только его имя, но еще и эмблема «Автобусные туры США».

Все это барахло Расс спрятал за унитазом.

– Так ты меня впускаешь или нет? – спросил тот, что за дверью.

Расс повернул ручку замка и приоткрыл вход.

Снаружи стоял высокий бледный мужик с длинными, до плеч черными патлами.

– Заходи быстрей, – сердитым шепотом поторопил Расс, – а то засечет кто-нибудь.

Кабинка была размером с небольшую комнату, так что двоих вмещала с лихвой, и даже еще место оставалось.

Расс изготовил зажигалку и вынул из кармана затушенный окурок, рассчитывая прогнать процедуру как можно быстрее: дать этому парню дернуть и тут же спровадить его с глаз долой, к чертям подальше. Вообще хорошо, что его с косяком застукал не служащий оазиса и, слава богу, не коп.

– Так сколько у тебя там пассажиров? – спросил прямо с порога гость.

Расс в этот момент хотел высечь огонек, но при этом вопросе замер, уставившись в угольно-черные глаза незнакомца.

– Не понял?

– Я насчет твоего автобуса… Сколько человек участвует в поездке?

«Как этот тип узнал, что я вожу автобус? Он что, видел, как я подъезжаю к заправке? А потом прокрался за мной сюда?»

– Сорок пять, – ответил он, под напускным хладнокровием пряча волнение. – Сейчас я зажигаю, ты быстро, глубоко дергаешь, и на этом всё. Только учти: хрень забористая. Не знаю, где травой разживаешься ты, но это…

– Сорок пять… что надо. Сейчас твоя фирма мониторит тебя в реальном времени по трекеру джи-пи-эс, верно?

– Ты о чем?

– О твоем автобусе. Работодатель следит, куда ты направляешься. Чтобы ты точно шел по маршруту и не отклонялся по времени от графика. Я верно говорю?

От этих вопросов добродушие Расса начало испаряться.

– Ну да, а что?

– А то, что я думаю тот трекер отключить. Ты знаешь, где там находится блок джи-пи-эс?

Расса обдало холодом. «Трава» была что надо, и затянулся он как следует, так что его уже вполне мог пронять кайф, и, видимо, поэтому он не различал в голосе незнакомца ноток розыгрыша.

Хотя какие тут шутки. Гораздо вероятней то, что перед ним в кабинке конкретно двинутый тип. Больной на всю голову.

– Кайф просто ломовой, – через силу выдавил улыбку Расс, пытаясь соскочить назад на безопасную тему. – Ты как, готов к затяжке?

Патлатый брюнет повернулся к Рассу спиной; было слышно, как он запер дверь на замок.

Когда он повернулся обратно, в его руке был нож, хищно блеснувший своим кривым лезвием под лампами дневного света.

Страх вышиб из Расса всю одурь.

– Послушай, если тебе нужен мой бумажник, то нет проблем. Просто… не трогай меня. Пожалуйста.

– Сделай мне одолжение, – сказал брюнет.

– Какое угодно.

– Вынь из-за унитаза жилет и кепку.

– А, это? Пожалуйста.

Расс повернулся, встал на колено и проворно поднял с пола свою бордовую жилетку и фуражку с эмблемой.

– Вот.

Он протянул их незнакомцу.

– Да нет, просто положи на сливной бачок.

– Ага.

Расс послушно все исполнил.

– Большое спасибо, – поблагодарил незнакомец. – А то еще заляпаю свою новую одежду кровью.

Расс едва успел уловить взглядом широкую и быструю дугу. Чиркнувшее по горлу лезвие вошло без сопротивления, опалив пищевод; в ноздри отчего-то ударил запах ржавчины. Рассу на грудь хлынула темная кровь; попытка сделать вдох вызвала лишь бульканье в горле; с каждой секундой жжение усиливалось, а на периферии зрения инфернальными искрами замельтешили сияющие и тут же гаснущие точки. Патлатый брюнет отер лезвие своего ножа несколькими кусками элитной бархатистой бумаги, после чего аккуратно убрал его в карман джинсов.

Расса он нажимом на плечи усадил на туалетное сиденье.

– Послушай, брат: лучше не мечись, – посоветовал он. – Так лишь больнее будет. Просто закрой глаза и жди, когда все заполнит темнота.

Лютер

14 марта

Девятнадцать дней назад, происшествие с автобусом

Жилет сидит не так плотно, как хотелось бы; виснет на ушах и шоферская фуражка, но ничего не поделаешь.

Служебной кредиткой Рассела Билджа он оплачивает астрономический счет за бензин и направляется к автобусу.

Сырой мартовский день прыскает стылым дождиком. Небо обложено хмурыми тучами без намеков на просветы.

На поиск трекера джи-пи-эс у Лютера уходит не больше пяти минут – металлическая штуковина размером с карточную колоду крепится магнитом к заднему бамперу автобуса. Отколупнув, он прикрепляет ее к шасси минивэна, припаркованного по другую сторону бензоколонки. Затем Лютер двумя шурупами блокирует дверцу аварийного выхода, расположенную сзади. Остаются еще два боковых выхода через окна, но их он в случае чего прикроет.

Наконец, он заходит в автобус и поворачивается для обзора своей публики.

Почти все до одного пенсионеры со всевозможными оттенками седины – от грязно-серого до синеватого – чего он, собственно, ожидал и даже на это рассчитывал. Пожилые граждане в плане жизненной опытности дадут фору всем остальным. Опытность подразумевает бремя прожитых лет, а жизнь, как известно, изобилует грехами. Грехи всех калибров, понаделанных за годы той самой жизни.

Это греет сердце в плане открывающихся возможностей.

– Всем доброго дня! – щерится он вальяжной улыбкой.

У пассажиров вид усталый и квелый; перекус и посещение туалетов с душевыми вряд ли их освежили.

– Меня зовут Роб Сайдерс, и я сейчас заступаю на место Рассела Билджа. Вам это, вероятно, невдомек – как так, прожженный профи и вдруг сошел с дистанции, но ему сегодня в дороге стало реально плохо, а потому потребовалась замена. Потому мы слегка и задержались в оазисе, за что я душевно извиняюсь от имени «Автобусных чартеров США». Но вот мы снова готовы стартовать и проведем в пути еще несколько часов. Если у вас есть вопросы, не стесняйтесь их задавать.

Одна пожилая дама, в третьем ряду с конца, нерешительно поднимает руку.

– Да, мэм?

– Э-э… Патриция Райд.

– Приятно познакомиться, Патриция.

– Сколько нам еще ехать до отеля?

– Около трех часов, если на дорогах не будет обычного бардака. – Лютер снова щерится улыбкой. – Ну, что скажете? Готовы в путь-дорогу?

В ответ лишь несколько вялых кивков.

– Ну нет, так дело не пойдет. Мы ведь можем лучше, организованней. Я не заведу мотор, пока вы все не убедите меня в своей готовности к реальному дорожному приключению. – Лютер с видом разбитного заводилы прикладывает к уху ладонь. – А? Не слышу! Мы готовы в путь-дорогу?

На этот раз дюжина человек нестройно блеет: «Да-а-а…»

– Молодцы! Вот теперь я вдохновлен!

Лютер восторженно тычет себе кулаком в ладонь и отворачивается, чтобы никто не видел злорадной улыбки, что сейчас расползается по его лицу.

Пожалуй, такого лихого приключения у него в жизни еще не бывало. Ну да ладно – лучшее, наверно, впереди.

* * *

По трассе I-69 он гонит автобус, тайком ожидая, что кто-то начнет допытываться насчет перемены маршрута – почему, дескать, они не едут в сторону Чикаго, – но спустя два часа этот вопрос так и не всплывает. Лишь когда они пересекают границу, он подмечает среди пассажиров первые признаки волнения, видит, как лица выглядывают в тонированные окна на катящиеся мимо унылые мичиганские просторы, подернутые сизоватой дымкой холодного, пасмурного вечера непогожей весны.

Он едет и едет, а вопросов все нет и нет.

* * *

Со времени выезда из оазиса минуло четыре часа; уже сгустилась тьма, а ужина и гостиничных номеров так и не предоставлено. Наконец, на восточном объезде Лэнсинга где-то с задов поднимается старикан и по проходу пробирается в перед автобуса.

Он останавливается за спиной у Лютера.

– Кхм. Сэр, прошу извинить.

Лютер на секунду отвлекается от гигантского руля и вопросительно смотрит через плечо. Старик – лысый, грузный, очки с толстыми стеклами – с пыхтеньем переминается с ноги на ногу. Лютер снова поворачивается к ленте автострады с ее бесконечным, струящимся навстречу пунктиром разметки.

– Видите ли… Тут некоторые интересуются, где именно мы находимся.

– В Мичигане.

– Да это я вижу… Но мы-то думали, что сейчас уже будем в Чикаго. Час поздний, мы голодны, а назавтра у нас по списку знаменитые достопримечательности этого города.

– Я сделаю объявление с объяснением перемены маршрута, – не поворачиваясь, говорит Лютер.

– Было бы очень хорошо. Люди уже волнуются, что у нас здесь происходит.

Старик ковыляет к своему месту, а Лютер хватает с приборной панели микрофон и обращается к своим подопечным:

– Народ! В Индианаполисе до меня дошла информация, что в Индиане, невдалеке от Гэри, на автостраде произошла ужасная авария. Поэтому действуем согласно плану «Б». Понимаю, день выдался долгим, но уже скоро мы причалим к отелю.

– А как же Чикаго? – взвывает в середине автобуса какая-то старая карга.

– Чикаго переносится на послезавтра, мэм.

– А что в Мичигане смотреть?

Вопрос справедливый, но раздражает.

– Мы посетим старый автозавод, – отвечает Лютер.

– А я не хочу на завод, – говорит еще одна карга. – Я хочу на небоскреб Сирс Тауэр и в Хэнкок-центр. Я за это деньги заплатила.

– И я, – с вызовом вторит кто-то еще.

Ну и народ. Хуже ребятни в школьном автобусе. Лютер даже не разъясняет, что Сирс теперь уже не самое высокое здание в мире.

Пять миль назад он съехал с федеральной автострады и теперь близится к пункту назначения, минуя городскую окраину, где строения своей обветшалостью напоминают развалины; многие из них необитаемы.

Лютер снова берет микрофон:

– Эй, народ, поверьте мне! Мы остановимся в месте, которое вас несказанно удивит. Такое запоминается надолго.

Автобус он останавливает, а из рюкзачка, который стоит рядом на полу, достает пульт, не сводя при этом глаз с пассажиров. Те в это время таращатся в окна, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть за черными плоскостями окон.

«Удачи вам, ребята».

Этот призрачный городской аппендикс вот уже годы не видел ни искорки электричества, если не считать личных генераторов Лютера, сейчас как раз отключенных.

– Где же мы? – доносится чей-то голос.

Вопрос подвисает без ответа, а автобус между тем заезжает на пустынный простор автостоянки, усеянный колотым бетоном в обрамлении покосившихся фонарных столбов.

– А это вообще дорога? – растерянно спрашивает голос за спиной.

На отдалении появляется первый склад; сероватый свет фар выхватывает из темени дверь, которая медленно поднимается, обнажая зев входа.

Лютер заводит автобус внутрь, останавливает и наконец заглушает мотор.

Он снова лезет в рюкзак и достает из него свой «глок», а также пару мешков, полиэтиленовый и холщовый. Ствол он сует сзади за брючный ремень, один пустой мешок запихивает себе в карман и встает с водительского сиденья.

С этого места он оглядывает помятые лица пассажиров, из которых половина сейчас неприкрыто на него пялится. Другая половина пялится в окна мутно освещенного склада. На лицах и тех и других тревожное недоумение.

– Невозможно передать, как я ценю ваше терпение, – обращается к сидящим Лютер.

Тут один из них – приземистый обладатель красной рожи с седыми пучками вокруг лысины, рябой, как кукушкино яйцо – встает со своего места в шестом ряду и во всеуслышание заявляет:

– Насчет общего терпения не знаю, а лично мое иссякло.

– Прошу вас сесть, почтеннейший, – говорит ему Лютер.

– Пошел к черту, – отрывисто бросает тот. – Из этой колымаги я ухожу. Будьте добры мне компенсацию от вашей конторы.

– В самом деле, куда вы нас привезли? – спрашивает еще кто-то.

– Сядьте, сэр, – еще раз повторяет свою просьбу Лютер, но уже более требовательно.

Начинается общее шевеление, а сзади поднимаются еще несколько.

Дерзость пожилого смутьяна зажигает остальных, и когда тот начинает решительно пробираться по проходу, становится ясно, что через минуту зреющий бунт уже невозможно будет унять. При себе Лютер держит респиратор и баллончик с усыпляющим газом, но только как крайнее средство.

Гораздо проще подать отрезвляющий пример – оно и быстрее и действенней.

Когда смутьян находится не более чем в двух метрах, Лютер выхватывает «глок» и стреляет ему в лицо.

Смутьян в падении отлетает по проходу, обдавая своей кровью первые три ряда, а шум выстрела моментально тонет в пронзительных воплях, наводнивших автобус.

Лютер делает шаг назад, берет микрофон и вещает нарочито бесстрастно, вроде безумного ЭАЛа из фильма Кубрика[45]:

– Всем просьба: перестать вопить и вернуться на свои места.

Крикотня не прекращается.

– Всем просьба: перестать вопить и вернуться на свои места.

Кучка народа из хвоста автобуса тем не менее рвется по проходу, а в нескольких рядах от Лютера какой-то седой доходяга бьется в корчах сердечного приступа.

Лютер любезно просит в третий раз, а затем выстрелом сшибает мужичка, пробующего совладать с аварийным выходом из окна, и еще троих так, до кучи.

Затем он невозмутимо повторяет приказы.

Сквозь пороховой дымок он смотрит, как все спешат вновь занять свои места, да так суматошно, будто участвуют в какой-то жуткой пародии на игру, где нужно успеть сесть на стул, когда смолкает музыка.

– Очень хорошо, – похвально отзывается Лютер, – молодцы.

Ствол «глока» он направляет на дородного усатого мужчину, сидящего в двух рядах. Он, а также сидящая через проход от него тучная женщина лет сорока пяти – пятидесяти в этой группе, похоже, самые молодые.

– Как вас, сэр?

– Стив.

Из кармана Лютер вытаскивает полиэтиленовый пакет и вручает его Стиву:

– Соберите у всех мобильные телефоны; начните с себя. Дамы и господа, наш друг Стив сейчас начинает сбор устройств сотовой связи. При этом нужно, чтобы каждый из вас держал обе руки на впереди стоящем кресле. Это относится ко всем без исключения. Те, кто не подчинится, будут застрелены.

Лютер тянется к водительскому сиденью и подхватывает увесистый холщовый мешок, наполненный наручниками. Его он передает ближайшему пассажиру – мрачной бабенке в майке «Chicago Cubs»[46].

– Раздайте это по рядам, быстро, – приказывает он, а в микрофон сообщает: – Все, кто без наручников, будут застрелены.

– Зачем вы так с нами поступаете? – восклицает какая-то женщина.

Лютер наводит на нее «глок» и говорит:

– Идите-ка сюда. Да, вы. Отказ не принимается.

Она на негнущихся ногах делает шаг по проходу.

– Ближе, – командует Лютер. Когда расстояние сокращается до трех метров, он велит ей остановиться.

– Как вас?

– Лилиан. Лилиан Слюсар.

– Мисс Слюсар, вам известно, что такое «двойной удар»?

Она отрицательно мотает головой.

Тогда он ей показывает: менее чем за секунду два быстрых выстрела, один за другим, пронзают ей сердце.

На этот раз воплей нет, а ужас слышен лишь в прерывистых, со всхлипом вдохах и сдавленных вскриках.

– У кого-нибудь еще есть вопросы? – глядя на окаменевшие от страха глаза и лица, спрашивает Лютер. – Вот и хорошо.

В магазине «глока» еще три патрона, но он меняет его на свежий.

– Как у вас дела, Стиви?

Дородный успел добраться до хвоста автобуса.

– Вроде все собрал.

Бабища с мешком наручников находится в полпути от него.

– А у вас, леди-наручница?

– Хорошо, – стенает та в ответ.

– Если кто-то посмеет вам помешать, сразу обращайтесь ко мне.

– Хорошо, сэр.

В автобусе воцаряется зловещая тишина, нарушаемая лишь щелканьем наручников вокруг запястий.

Вернувшийся Стив ставит к ногам Лютера магазинный пакет, наполненный мобильниками всех возможных моделей и возрастов. Затем он защелкивает наручники у себя на запястьях и возвращается к своему креслу.

Лютер подносит к губам микрофон:

– Теперь все выгружаемся. Держаться парами, выходить через переднюю дверь. Для вас приготовлены несколько комнат. У кого-то даже будут топчаны. Не хочу никого обижать, но надеюсь, вы понимаете: колебаться я не стану. Предупреждений тоже не будет. Сюсюкаться и повторять ничего никому не буду. Если кто-то хоть в чем-либо, хоть на секунду замешкается в выполнении команд, буду просто убивать на месте. Я понимаю: это не совсем то турне по Штатам, на которое вы подписывались, но обещаю, – губы Лютера расползаются в улыбке, – для вас оно будет куда более волнительным. Я бы сказал, чертовски волнительным.

Часть II

Оставь надежду, всяк сюда идущий!

Данте Алигьери, «Божественная комедия»[47]

Лютер

Костюм на толстяке в пятнах и изодран.

Он сидит на полу, таращась снизу вверх на Лютера с дерзостью в глазах, но чувствуется, как от него исходит страх (буквально представляется, как пухлые пальцы его связанных за спиной рук извиваются и подрагивают).

– Ну как ты, Херб?

Толстяк лишь безмолвно ест его глазами.

– Ты на меня сердишься? Справедливо.

– Где Джек?

– Джек отдыхает. У нее впереди большой, долгий день. Как, впрочем, и у тебя. А еще у ваших друзей, Гарри и Фина.

– Что ты с ней сделал, сукин сын?

– Об этом, Херб, у тебя будет возможность узнать из первых уст. Или рук. Думаю, в пределах нескольких часов. Ты важная часть того, что предстоит.

Лютер нагибается и с мятого бумажного пакета у себя в ногах сдергивает черную бархотку.

Пакет он поднимает на стоящий между ними столик.

– Прежде чем приступим, я хочу предупредить: у меня нет желания вступать в дискуссию, почему я должен лишить тебя зрения. Обсудим лишь метод.

Лютер ждет реакции. И вот она наступает.

В расширенных бешенством и беспомощностью глазах толстяка проступает нескрываемый ужас.

Вот умора.

– Лишить зрения, меня? – переспрашивает Херб, не вполне, видимо, доверяя своим ушам.

– Да. И здесь у тебя есть два варианта. Что, согласись, лучше, чем один.

Под бархоткой обнаруживаются нож для колки льда и кривая игла с ниткой.

– Я думаю всадить тебе в глазные яблоки эту штуку или же зашить тебе веки. Выбор всецело за тобой. Если же ты считаешь, что не сможешь высидеть процесс зашивания, то лучше сделай глубокий вдох, и мы с тобой сразу пойдем по убыстренному и менее утомительному пути.

Толстяка бросает в пот; с двойного подбородка падают крупные капли.

– А надеть на глаза повязку не вариант?

– Герберт, – произносит Лютер так, будто выговаривает нашкодившему псу. – Не нужно рассуждать. Ты просто скажи, как именно мне действовать.

– Б-боже…

Видно, каких сил стоит толстяку сохранять самообладание.

– Выбирай. Иначе выбирать придется мне.

Голос Херба больше напоминает сиплое кряканье:

– Игла.

– Хорошо, – кивает Лютер, вставая. – Сейчас у тебя задача сохранять максимум спокойствия. Не вздумай дергаться, а уж тем более метаться с иглой возле твоего глаза. Это может быть опасно. Я ведь и палец уколоть могу.

– Это… сейчас?

– Ну а когда ж еще.

Лютер опускается на одно колено и готовит свои медицинские причиндалы.

– Начинай, – произносит он.

– Начинать что?

Лютер присаживается на стол и поднимает иглу, из ушка которой торчит двадцатисантиметровый отрезок черной нити.

– Как что. Сидеть очень, очень смирно.

Джек

Я очнулась от того, что меня изнутри бил ножкой мой ребенок.

Первое, что я перед собой увидела, это щербатый асфальт; голова ощущалась громоздкой и разбухшей, словно воздушный шар. В горле при сглатывании сухо першило. Во рту стоял металлический привкус, а все тело, казалось, дышит жаром. Но при этом меня колотил озноб.

Глухое пошлепывание по ветровке походило на накрапывающий дождь, им же пахла и замызганная улица.

Какое-то время я неподвижно лежала на мокром тротуаре, пытаясь собрать воедино последние остатки связной памяти, но безуспешно. Разрозненными фрагментами всплывали то Маркетт-Билдинг, то номер в отеле, но затем все это словно таяло в зыбкой, изменчиво дрожащей дымке. Были еще какие-то остаточные мысли о Фине и, кажется, Гарри; охристые всполохи и синеватые отсветы на каких-то надгробиях – но все это размыто, вне фокуса.

На то, чтоб хотя бы сесть, мне потребовалось недюжинное усилие. В попытке стряхнуть с себя квелость я протерла глаза и, напряженно щурясь, огляделась. Зыбкий мир постепенно собирался в фокус. Оказывается, я сидела посреди пустой улицы с одноэтажными фабричными домишками. Из завесы низких хмурых туч сеялся дождь.

Кое-как встав на четвереньки, я подтянула под себя конечности и шатко выпрямилась в полный рост. Сердце истошно лупило где-то у самого горла; мириадами колких игл зудели затекшие конечности.

Одежда на мне была явно не с моего плеча – темно-синие штаны из водонепроницаемой ткани и такая же ветровка. На разбухших ступнях белые кеды. Я осторожно себя обхлопала в надежде нащупать свой мобильник, какое-нибудь оружие – ни того ни другого.

Натянув на голову нейлоновый капюшон, я через улицу побрела к ближайшему строению, и лишь подойдя к крыльцу, разглядела, что дом этот ветхий настолько, что в нем никто не живет. Краска всюду облупилась, щелястые половицы просели.

Вскарабкавшись на крыльцо, я постучала во входную дверь и стала ждать.

Но на стук никто не отозвался.

Я продвинулась к окну возле двери, окулярами приложила к глазам ладони и заглянула внутрь. Стекло было почти полностью выбито, лишь несколько острых обломков торчало по периметру. В доме стояла темень, а то, что виднелось, представляло собой сплошную разруху из разломанной, расщепленной ветхостью и гниением мебели. Пол был усеян шприцами, мятыми жестянками и битым бутылочным стеклом. Судя по стойкому плесенному запаху, в разрушении живо поучаствовали сточные воды.

Здесь уже годами никто не жил.

Неверной поступью я спустилась с крыльца; голова шла кругом. На ступеньках соседнего дома я остановилась.

Он тоже был нежилым, а разрушен даже еще сильнее: крыша примерно на четверть ввалилась, обнажив стропила. Все дома в округе смотрелись примерно одинаково. Вокруг тянулась монотонная фабричная застройка города-призрака.

Я невольно вздрогнула: откуда-то сверху, с дерева, сорвалась в полет ворона, оглашая окрестность сиротливым карканьем.

Прямо как в фильме ужасов. Черт возьми, где я? И как здесь очутилась?

Помимо карканья, до уха не доносилось ни единого звука. Особенно заметным было полное отсутствие городского шума, гудения машин. С таким же успехом я могла стоять в каком-нибудь призрачном лесу.

Подковыляв к дороге, я потащилась по середине улицы. Здесь я сделала руки рупором и поднесла их ко рту:

– Эй! Ээээй! Кто-нибууудь!

Никто не откликнулся.

Впереди на расстоянии маячила водонапорная башня. Я как раз пыталась разглядеть выцветшую надпись на ее цистерне, когда откуда-то спереди, издалека, донесся протяжный вопль.

Память еще не успела восстановиться, когда до меня толчком дошло, кто должен за всем этим стоять.

Лютер.

Прошу, прошу, прошу, не допусти, чтобы это кричал кто-то, кого я люблю…

Фин

Открыв глаза, он застал себя на каком-то странного вида сиденье, к которому резиновыми путами были туго прихвачены все его конечности. В сиденье был вделан некий механизм из шкивов и приводов. В принципе оно напоминало какое-нибудь навороченное кресло дантиста, но с большим количеством причиндалов неприятного вида.

Все это Фину совершенно не приглянулось, и сердце начало гонку по вертикали. Попытка освободиться успеха не возымела.

В помещении было душно, пахло плесенью и заскорузлой кровью. Бетонные стены. Тусклое освещение. На полу песок.

Каземат. Он в застенке. Как он вообще здесь оказался?

В памяти мутно замелькали отрывистые образы.

Кладбище. Гольфмобиль. Крытый грузовик. Джек.

ДЖЕК.

– Джек! – выкрикнул Фин.

– Фин, ты?

Голос явно не ее. Выгнув шею, Фин наискосок от себя увидел еще одно такое же кресло, и тоже с прихваченной путами фигурой.

– Макглэйд?

– Скажи мне, что мы напились и приперлись в садомазобордель.

– Мы у Лютера.

– Ты думаешь, он подгонит шлюх?

– Сомневаюсь.

– Я так и знал, что на него надежды нет.

– Ты видишь Джек или Херба?

– Нет. Там какой-то пульт управления на тележке. В стене напротив меня большое окно, но сейчас за ним темно. А рядом табличка, вроде медной, с какими-то надписями. Я отсюда различаю только «КРУГ» и «НАСИЛИЕ», плюс еще несколько слов помельче. Ну и… – Голос Макглэйда осекся.

– Что «ну»?

– Тело. Мужик. Сидит в углу.

– Живой?

– Нет.

– Точно?

– Можно попробовать рявкнуть и посмотреть, услышит он или нет. Только сложно что-то расслышать без головы.

Внутри у Фина похолодело.

– Ты сейчас придумываешь шутку насчет головы? – осведомился он.

Гарри не ответил.

– Гарри! Сейчас не время терять голову.

– Я похищен серийным убийцей, а теперь еще и смотрю на обезглавленный труп. Все это не умещается в голове, которая пока что на мне.

– Нам надо мыслить логически.

Макглэйд медленно вздохнул.

– Знаешь, о чем я сейчас логически мыслю? Мы с тобой снова связаны и ждем, когда какой-то маньяк замучит нас до смерти. По логике мне бы сейчас самое время обмочить штаны.

– Держись, Гарри.

– Просто дежавю какое-то, – посетовал Макглэйд. – Знаешь, сколько мне переснилось с той поры кошмаров? – Его голос надломился. – Я… я больше не выдержу, дружище.

– Выдержишь, обязательно.

Хотя в этих своих словах Фин сейчас сомневался. Тем более слыша, как со стороны Гарри доносится тихий плач.

Джек

Через одичалую поросль на переднем дворе я рванулась к крыльцу. Этот дом, как и все прочие, едва держался вертикально, всем своим остовом поведшись набок. Через дверь доносились женские крики.

Женщина. Я выдохнула полной грудью, втайне стыдясь облегчения, что это все-таки не знакомый мне человек.

Снова крик.

Бедняга нуждалась в помощи, но я колебалась. Врываться внутрь без оружия – дело достаточно рискованное.

Тем не менее я повернула дверную ручку и приоткрыла дверь.

В ущербном свете глаза некоторое время осваивались в темноте. Постепенно на дальнем конце гостиной (назовем ее так) я различила диван. Обивка на нем истлела, уцелел лишь деревянный каркас и ржавые пружины. Внутрь на свой манер пробралась природа – грязь, жухлые листья, катышки грызунов, лужицы стоялой воды. На полу под проводкой, вывалившейся из покоробленного гипсокартона, лежал опрокинутый журнальный столик.

– Эй? – осторожно, вполголоса окликнула я.

– Здесь! – заставил меня вздрогнуть женский крик.

При проходе через гостиную половицы под моим весом натужно скрипели, а я как могла огибала дыры там, где дерево прогнило.

В какой-то момент я остановилась и прислушалась.

Меня обступал темный узкий коридор; из бреши, что зияла в потолке, сеялся дождь. В конце коридора виднелась дверь, очерченная щелями в косяках, через которые просачивался свет. Из-за двери взрастал множественный хор стенаний, перешедший затем в невнятные причитания.

Преодолев оцепенелость страха, я тронулась вперед.

Одна из половиц подо мной с треском лопнула, и я всей ногой провалилась в подклеть, где ступня увязла в холодной грязи.

Упершись в пол локтями, я с грехом пополам выпростала ногу обратно и отползла в сторону, тяжко переводя дух и отирая пот, струящийся с лица.

Голоса из-за двери по-прежнему раздавались, но я все никак не могла двинуться, весь остаток своей энергии израсходовав на выскребание из подклети. Тяжко пульсирующая голова шла кругом, а тело пробирала истома усталости, даром что я буквально недавно очнулась от сна.

Не знаю, какими усилиями у меня получилось встать. Последние несколько шагов до двери я проделала, уже пошатываясь.

Распахнув ее, я, переводя дух, остановилась на пороге. Мерцание мошек по углам зрения давало понять, что до обморока мне совсем недалеко.

О боже… Боже правый.

Когда-то здесь была спальня с окном, выходящим на дворик с детской площадкой и видом на заводскую окраину.

Теперь щербатый пол здесь был голым, а облицовка стен содрана до анкеров, к которым крепились кандалы – ручные, ножные, шейные. Возле каждой стены в оковах стояло по четыре человека. Поверх вони экскрементов в комнате несносно воняло паленым мясом. Приглядевшись, я увидела, что от плеч старика в углу исходит дымок. Поникнув головой, старик недвижно свисал в изъязвленных обугленными дырьями лохмотьях, бывших некогда вельветовым пиджаком.

Обгорелые ступни попирали почерневшую от огня металлическую решетку, вделанную в пол.

Через комнату меня окликнула какая-то блондинка, по виду на несколько лет старше меня.

Наши взгляды встретились.

Ее глаза были мутны от беспросветного ужаса.

Мои, судя по всему, тоже.

Лютер

– Скажи это! Скажи! – изуверски орет он в микрофон. – Это лишь начало! Если собьешься, ты у меня узнаешь, что значит настоящая боль! Говори!

Джек

Из глаз женщины струились слезы, а тело била крупная дрожь.

– Добро пожаловать в ад, – вымолвила она потусторонним голосом.

– Лютер где-то здесь? – спросила я.

– Не знаю.

– Я помогу, – обнадежила я. – Вызволю вас всех отсюда.

С лицом, искаженным слепым страхом, женщина замотала головой:

– Помочь нам ты не сможешь.

Я сделала шаг вглубь комнаты, оглядывая в полу решетку. Там внизу резвились рыжеватые языки огня.

Эту спальню Лютер превратил в адову печь.

Сложно даже представить, сколько времени и денег могло уйти на сооружение чего-либо подобного. А главное, зачем? Какую цель преследовало все это бесовское усердие?

Наверху в одном из углов, где сходятся стены, я приметила камеру слежения. А под ней медную табличку примерно тридцать на десять сантиметров. На металле было выгравировано: «КРУГ 1: ЛИМБ», а дальше значились цифры: «666».

Я приблизилась к дымящемуся старику и пощупала его пульс, зная, впрочем, наперед, что ничего там не нащупаю. Затем я подошла к окликнувшей меня женщине и попробовала на вес ее цепи.

Тяжелое литое железо. Освободить этих несчастных без надлежащих приспособлений нечего было и думать. Я мельком глянула еще на двоих ослабело подергивающихся узников – глаза уже пустые, неподвижные.

– Я вернусь.

– Не покидай меня, – сипло вытеснила она.

– Мне нужно найти что-то, чем можно разомкнуть эти цепи.

– Ну пожалуйста, – взмолилась женщина, простирая ко мне руки.

Я обеими руками взяла ее ладонь и легонько сжала.

– Как тебя зовут? – спросила я.

Та секунду помедлила, словно силилась вспомнить:

– Андреа.

– Андреа, я Джек Дэниэлс. Обещаю тебе, что вернусь сюда сразу, как только смогу.

Я поспешила из комнаты, бдительно переступив в коридоре через тот провал в полу. На кухне я какое-то время обшаривала ящики и подвесные шкафы в поисках чего-нибудь, чем можно было бы разомкнуть цепи или их крепления, но куда там.

Через гостиную я выбралась обратно на крыльцо и далее во двор. Отсюда я без остановки добралась до середины улицы.

За всеми этими злодеяниями определенно стоял Лютер, только невозможно понять почему…

Что-то сшибло меня на колени, заложив уши внезапной переменой давления, а через мгновение обдав испепеляющим жаром.

Длившуюся вечность секунду я напрочь лишилась слуха, согнутая в смерче горячего пепла, рябящего снежинками адской метели. Вокруг на дороге валялся всякий хлам: куски черепицы, догорающие доски, обломки опалубки и еще невесть что.

Оглянувшись, я увидела, что дом, в котором я находилась еще минуту назад, теперь безудержно полыхал, выкашливая тучи смоляного дыма. Деревья по соседству, тоже занявшиеся огнем, словно царапали пепельно-серый небосвод неистовыми огненно-рыжими когтями.

Мои руки вместе со всем телом безостановочно тряслись.

Последние пять минут были, пожалуй, самыми сюрреалистичными во всей моей жизни, а это говорит о многом. Честно сказать, мне как-то даже не верилось, что все это происходит со мной и наяву; ну а когда где-то внутри во мне прорезался еще и голос Лютера, я невольно стала подозревать, что схожу с ума.

– Джек, лучше не прекращай двигаться.

Я потянулась к правому уху и обнаружила там наушник. Попытка сковырнуть его не удалась.

– Он не отойдет, – пояснил все тот же Лютер, – суперклей.

Я потянула сильнее, затем дернула, отчего кожу кольнуло болью. И память в момент встала на место.

Кладбище Роузхилл. Крытый грузовик. Газ. Все это сейчас казалось чем-то из давнего прошлого.

Сколько же часов я пробыла в отключке?

А еще Фин, Гарри, Херб.

Мои ребята. Мои заботливые, отзывчивые, героические друзья. Где они сейчас?

Боль норовила меня стреножить. Боль, а еще вина и гнев за эту безумную ситуацию, которую я должна была предусмотреть.

Если б я только могла с ними связаться…

– Где Фин? – спросила я, стараясь звучать бесстрастно, но вышло странно: глухо и одновременно со звоном в моих собственных ушах.

– Фин у меня, Джек. Как и Гарри. И Херб. На вечеринку приглашены все.

Я завозилась, пытаясь встать на ноги.

Похоже, взрыв меня слегка контузил: при подъеме меня понесло в сторону, и от падения меня уберегло лишь то, что я ухватилась за случайный столбик почтового ящика.

– Ты видишь в отдалении помещение склада? – спросил Лютер.

– Это которое?

– Кирпичное строение, на отшибе.

Там виднелся большой ангар, такой же обветшалый, как и все в этой округе.

– Да, вижу.

– Бери курс на него.

– Лютер, чего ты добиваешься?

Самообладание во мне постепенно восстанавливалось, а шум в ушах шел на убыль. Я выпрямилась и возобновила путь к середине дороги.

Тот кирпичный склад без окон стоял в нескольких сотнях метров впереди, на дальней стороне пустой автостоянки. Даже с этого расстояния из него как будто доносился звук – тихое машинное гудение.

– Джек, я за тобой слежу уже около года. Ты сбилась с пути, не правда ли?

– О чем это ты?

– Ты, помнится, была копом. Лучшим из лучших. Но теперь ты никто. И себя ты именно так и ощущаешь, разве нет? Джек! Счастлива ли ты вообще от того, что произведешь на свет этого ребенка?

Такой вопрос подтачивал во мне уверенность, и не только потому, что этот двинутый занимался сейчас моим психоанализом.

А потому, что он, возможно, был прав.

Я думала, что уход из полиции принесет мне блаженство и я окунусь в домашнюю жизнь, как в новые удобные туфли. Но все оказалось не в пример сложней, чем я ожидала. Жестче. Даже если б я не озиралась все время в поисках Лютера, который того и гляди обойдет кордон моих безотлучных защитников, я толком не знала, чего именно хочу от жизни.

Хотя в одном я, пожалуй, была уверена досконально: Лютер Кайт мне осточертел.

– Можешь смело и откровенно отвечать на все вопросы, которые я тебе подбрасываю, – разрешил мне Лютер.

– Пошел ты к черту.

Сидящее на кирпичных столбиках брошенное авто, мимо которого я сейчас проходила, цвенькнуло и лишилось бокового зеркала. Я инстинктивно отпрыгнула, а эхо выстрела еще мгновение летало между домами.

Стреляли с нескольких сот метров, со снайперской точностью. Прикрывая голову, я нырнула к земле, пронизанная электрической иглой страха. Но еще страшнее, чем выстрел, звучало слово «никто». Никто, ничто.

– Флэшбэк из прошлого, а, Джек? Прижатие снайперским огнем. Поверь, я многое усвоил от тех, с кем ты сталкивалась прежде.

– Чего тебе, черт возьми, надо? – пристукивая зубами, скрученная, как пружина, произнесла я.

– Я могу тебя прикончить, когда мне заблагорассудится. Стоит мне захотеть, и я прикончу Гарри, Херба или твоего Фина. Или просто буду их истязать, а тебя заставлю слушать. Ты меня понимаешь?

Я скрежетнула зубами.

– Отвечай.

– Понимаю, – ответила я (а что мне еще оставалось?).

– Ты вообще счастлива от того, что тебе предстоит родить ребенка?

– В текущих обстоятельствах…

– Перестань. Я имею в виду, еще до них. До первого убийства.

– Я… в замешательстве, – ответила я.

– Почему?

– Не знаю.

Ответ был честным – настолько, что тянуло расплакаться.

– Ты боишься быть матерью? Или боишься утратить себя такую, какой себя видишь? А что, если это я скажу тебе, кто ты есть? А, Джек? Что, если я покажу тебе, как быть человеком, которым тебе, по сути, предначертано было стать?

– Лютер, чего ты от меня хочешь?

– Я хочу, Джек, чтобы ты по достоинству оценила каждый момент того, что есть. Произведения искусства в большинстве своем предназначены для масс. С максимально возможным охватом аудитории. А представь, если бы Пикассо написал полотно, предназначенное одному-единственному человеку? Или Хемингуэй написал бы книгу для одного-единственного читателя? Так вот, я создал нечто специально для тебя, Джеки.

Безумных доводов психопатов в оправдание их злодейств я за годы наслушалась изрядно, только никто из них, пожалуй, не вкладывал в это столько усилий. Возможно, у Лютера на осуществление его идей ушел не один год. Это наводило на мысль о масштабе его безумных фантазий, равно как о глубине его извращенности.

Заодно напрашивался веселый вывод, что живой мне отсюда не выйти.

– Почему именно для меня? – спросила я вслух.

Шум того, что находилось внутри отдаленного кирпичного склада, становился все отчетливей.

– Потому что ты этого достойна, – ответил Лютер. – Я отслеживал твой послужной список. Мне известно, что перед тобой проходило; имена убийц, которых ты преследовала. Таких, как ты, Джек, до тебя не было и вряд ли когда будут. То же самое можно сказать в отношении меня. Мы как две стороны одной монеты.

Я все же нашла в себе силы подняться и распрямить спину, хотя и чувствовала всем телом наведенный на меня могильный глазок ствола. Я с прищуром посмотрела в ту сторону, откуда был сделан выстрел.

– Ничего особенного, Лютер, в тебе нет и никогда не было. Ты просто мразь, как и все остальные подонки, которых я гоняла. Больной, сломленный человек, надутый спесью от страданий, которые причиняешь.

Грохнул еще один выстрел, и пуля пропела где-то у меня над головой. В коленях сделалось зыбко, а ребенок забился как безумный. Но я держалась твердо.

– Ты ошибаешься, Джек, – прошелестел голос Лютера. – Быть человеком я давно перестал.

Лютер

Укрытый брезентом, он лежит на крыше здания и через призму прицела наблюдает за ней.

С расстояния в четыреста метров Джек смотрится совсем крохотной. Через простор гигантской пустой автостоянки бредет мелкая фигурка, совсем как потерянная душа по пустыне.

Есть в ней что-то доподлинно героическое. Спору нет.

До этого ей уже доводилось проходить через испытания: несколько лет назад ее едва не убила Алекс Корк. Были еще и Чарльз Корк, и Барри Фуллер, и та тройка снайперов; потом еще Химик, жирный урод Дональдсон, но Джек в итоге всегда одерживала верх. Кремень, а не женщина. С душою твердой, как алмаз.

Что же происходит, когда алмаз наконец разламывается? Известно что.

Зрелище редкостное. Изменение колоссальное. Деление ядра.

А сломает ее он. Единственная управа против алмаза – это другой алмаз.

В микрофон Лютер произносит:

– Джек, вот тебе единственная от меня подсказка. На входе в склад тебя будет ждать блок клавиатуры. Ты как думаешь: какую комбинацию нужно набрать, чтобы попасть внутрь?

– А как мне… Погоди.

Он надеется, что она сообразит.

– Шестьсот шестьдесят шесть.

– Точно.

Он следит, ведя ее еле заметным движением прицела на двуноге. Ничто не бывает так заразительно, как слежение за целью в окуляр высокоточного прицела на расстоянии четверти мили. Каждый следующий вдох мишени может оказаться последним, а быть ему или не быть, решает всего лишь нажатие на спусковой крючок.

Когда он только еще обустраивал это место, он время от времени натыкался то на какого-нибудь делягу, то на бомжа. На героиновую шлюху, что по неосторожности забрела в этот пригород-призрак в поисках места, где можно по-тихому ширнуться.

Этих залетных птиц он хватал, объяснял им правила игры и отпускал на выгон, давая бутылку воды и две минуты форы. Если продержишься до утра – ступай. Живи.

На выгоне он щелкал их из снайперской винтовки. Патроны калибра 7.62.

Игры начинались только с наступлением темноты. Свою добычу Лютер высматривал через оптический прицел с водонапорной башни. В задачу входило заставить их бегать всю ночь. Самыми занятными были расклады, когда даже не требовалось прибегать к стрельбе.

А просто брать их, когда они уже упали от изнеможения, и приканчивать руками.

Закрывая глаза, он до сих пор видит зеленоватую зернистость портретов тех бегунов – выдохшихся, скрюченных где-нибудь в кромешной тьме между мусорных баков: они корчатся, блюя без рвоты от невероятного изнеможения, а он в это время садит пули сквозь металл поближе к голове, чтобы эти олухи снова срывались с места и бежали, спотыкались.

Этот страх на их лицах. Кромешный, животный. С этим упоением не сравнится ни одно другое.

Сначала в этом деле входишь во вкус, затем вырабатывается привычка, а уж когда на нее подсаживаешься, она оформляется в чистейшее пристрастие.

Как хорошо, что он купил этот городок.

Правда, не весь. Хотя весь и незачем. Городок брошен. А он скупил здесь жилья и промышленных объектов по ценам таким смешным, что сам факт сделки едва ли не более криминален, чем его деяния.

Весь район принадлежит Лютеру. Вернее, гнилой остов, что когда-то им считался.

Все начинается с малого. Загибается автозавод. За ним сталелитейня.

Люди разъезжаются.

С ними уходят магазины, неспособные оставаться в бизнесе.

Наконец, власти штата обрезают электричество и воду, а все, что остается, приходит в запустение и гниет. Дома, цеха, здания.

Место просто безупречное.

Как повезло, что он на него наткнулся. И как удачно сложилось, что финансовое положение позволило ему переобустроить его под свои непосредственные нужды.

После всех этих трат, усилий, времени оно наконец-то приносит плоды.

Джек уже почти у первого склада.

Винтовку Лютер оставляет под брезентом и направляется вниз в аппаратную, чтобы там наблюдать за своей гостьей по плоскому экрану. Спускаясь по лестнице, он осознает, что все в его жизни – хорошее, плохое, удовольствия, передряги – служило, в сущности, восхождением к этому моменту.

К нескольким предстоящим часам.

Не радости, нет. Чувствовать себя счастливым он более не способен. Но есть некое умиротворение в созерцании этого развития; блаженство, не сопоставимое ни с чем, памятным ему до сих пор.

И хотя он прожил на свете достаточно, для того чтобы понимать, что ощущение это преходяще, а удовлетворенность истает и умрет, как и все в этом бренном порочном мире, но за свою жизнь он успел усвоить и то, что моментом надо наслаждаться, пока в нем еще трепетно бьется жизнь.

Пребывать в нем всецело, без оговорок и отвлечений. Этому чувству он надеется обучить и Джек.

Даже если на это потребуются годы.

Джек

Я ввела код.

Ожил зеленый огонек; щелкнул, отодвигаясь, засов.

Когда я стояла снаружи, шум внутри был уже достаточно громким, но когда дверь наконец открылась, его потусторонняя гулкость сделалась просто ошеломляющей.

На пороге я приостановилась, быстро смекнув, что шаг внутрь может оказаться опрометчивым, но голос Лютера гаркнул, чтобы я вошла. Бояться, что он меня пристрелит, я уже перестала. Да, под его выстрелами я пережила несколько тягостных минут, но судя по тому, сколько сил и времени он вложил в то, чтобы я увидела все заготовленное им для меня, разделаться со мной сразу он не решится.

Иное дело мои друзья: их он определенно намерен замучить и убить.

Я сделала шаг внутрь, и вакуумная дверь за моей спиной беззвучно и туго захлопнулась.

Меня била дрожь.

Кромешный мрак.

Льдистый холод.

Пронзительные завывания ветра.

Колкие снежинки, хлещущие лицо.

Я стояла в метельной мгле пурги, разыгравшейся в замкнутом пространстве.

В попытке отсюда выбраться я стремительно развернулась, но уже успела потерять ориентир. Меня встретила стена. Я принялась отчаянно нашаривать дверь, однако ручки по эту ее сторону не было.

Меня пробил приступ клаустрофобии – а вдруг это западня?

Между тем шум становился громче, а ветер крепчал.

И чувствовалось, что я здесь не одна: откуда-то доносились жалобные стенания.

Посредством глубоких, медленных вдохов я заставила себя угомониться. К чему вот так терять голову, сжигать нервы. Этого просто нельзя допускать.

На расстоянии подрагивали сполохи прерывистого света, бледно-голубого, как электрический разряд. Каждый такой сполох распахивал передо мной зыбко вихрящуюся стену тумана.

Что за чертовщина? И сколько денег ушло на создание этого невесть чего? За годы каких только монстров я не перевидала; и все они вкривь и вкось давали туманные толкования своим фантазиям, что толкнули их на те или иные злодеяния. Однако фантазии Лютера в этот разряд даже не входили. Этот тип, получается, воздвиг свой собственный психопатический Диснейленд.

Я двинулась наперекор этой буре, выставленной пятерней защищая себе лицо.

Происходящее напоминало самые жуткие метели в Чикаго, в которые я, помнится, несколько раз попадала: снег со всех сторон, ветер с завыванием хлещет как бешеный, а в двух шагах от собственного носа ничего не видно, кроме бесновато вихрящейся завесы из снежинок.

В склад я углубилась примерно на полсотни шагов (которых уже и не считала), когда меня кто-то крепко схватил за плечи – настолько внезапно, что я с воплем шарахнулась в сторону. Но пальцы не отцеплялись; холодные, скользкие и цепкие, как корневища, они безжалостно вдавливались мне в кожу сквозь ветровку.

В очередном сполохе света я разглядела какую-то женщину в пестром вечернем наряде и с волосами, вздыбленными так причудливо, будто она направлялась на Хеллоуин. Слой косметики на бледном изможденном лице был в трещинках от воды и слёз.

– Помоги мне!

На женщине был кожаный ошейник, с которого на цепи свисала металлическая коробка.

– Где здесь выход? – провопила я сквозь вой ветра.

– Вытащи меня отсюда!

– Я пытаюсь! Ты должна мне сказать…

– Он хочет нас извести!

– Сколько вас здесь?

– Четверо! – донеслось сквозь завывания. – Изгрызли!

Что?

Расстояние сократилось настолько, что уже можно было рассмотреть ту железяку. А еще табличку с тронутой изморозью гравировкой:

КРУГ 2: ПОХОТЬ.

Очевидно, что важная часть сексуального ЗАПАЛА – риск, с которым сопряжен секс. И это может стать сильнее тебя.

Цитата из Камиллы Палья[48], книги которой я читала все до единой. Понять бы только, каков ее смысл в данной ситуации.

– Как тебя зовут? – прокричала я этой узнице в оковах.

– Патриция Райд!

– Как ты сюда попала?

– А?

– Как ты оказалась в этом аду?

– Я была в автобусе!

– Автобусе? Каком?

– В том самом! – отчаянно мотнув головой, прокричала женщина.

Мне припомнился один из постов на веб-форуме Эндрю Томаса:

«Лютер может все что угодно. Однажды он заглотил автобус».

– Что за автобус?! – провопила я, но мои слова утонули в звуке, перекрывшем даже рев ветра.

Чудовищное, идущее откуда-то из глубины скрежетание.

Трение металла о металл, словно где-то медленно открывались створки старых, ржавых ворот.

Или же новых, скованных холодом. Что это, выход наружу?

Патриция повернулась на звук, и лицо ее почти потерялось в прерывистом синеватом сиянии, похожем на дрожание молнии в пелене тумана.

До этого момента ураганная круговерть пурги как-то скрадывала гул взбухающих в ее недрах воплей, но вот, сделавшись громче и отчетливей, они с саднящей силой резанули мне слух.

Ничего подобного я прежде не слышала. Человеческий голос. Женский. В запредельном ужасе и страдании.

Горло в глубине першил привкус ржавчины.

Я собиралась спросить Патрицию, известно ли ей место выхода из этого гиблого места, но тут в льдистом тумане наметилось некое медлительное движение.

«Лютер», – первым делом подумала я.

Но на него это никак не походило.

В тумане двигалось нечто громоздкое, и шло оно вразвалку, на четырех лапах, словно какой-нибудь медведь…

«Словно какой-нибудь»? Если бы!

Это именно он и был.

Медведь.

Покатый и округлый, как холм, он косолапо ковылял нам навстречу, попутно нажевывая какую-то кровавую пищу, неопрятно свисающую у него из челюстей.

На расстоянии пяти метров он казался поистине огромным.

Не черный и не бурый, а седоватый. По всей видимости, гризли.

Так вот что, оказывается, сообщила мне Патриция. «И гризли», а не то, что мне послышалось. Получается, у Лютера здесь вольно разгуливал медведь.

Патриция метнулась в туман, а у меня в ногах зазвенел, разматываясь, барабан с цепью; вскоре я услышала задохнувшийся крик: размотанная цепь, натянувшись, пресекла попытку к бегству и повалила беглянку наземь.

И тогда на нее обратил внимание зверь. Повернув в ее сторону здоровенную башку, он с неожиданным для своей громоздкости проворством кинулся следом и толкнулся лапами.

Медвежьи челюсти с хрустом защелкнулись на шее Патриции; она лишь успела дрыгнуть конечностями и застыла. Медведь поставил ей на грудь лапу и отвел башку от ее разорванного горла. Затем он уставился в мою сторону.

Порыв ветра донес до меня запах его меха, а еще едкость мочи и солоноватость свежей крови.

Я попятилась в туман – поначалу медленно, не желая провоцировать погоню, – но медведь, вскидываясь валунами своих мышц, припустил грузной трусцой, и я вскользь подумала: «Просто не верится, что я сгину вот так. Или я родом не из Чикаго?»

Зверь остановился.

В неверных синеватых вспышках было видно, как его нос шевелится, вынюхивая в вихрящейся тьме наиболее заманчивые запахи. Свалявшийся сальный мех на шее был в катышках от запекшейся крови.

С дергающимся возле самого горла сердцем я продолжала отступать – осторожно, шаг за шагом.

Мохнатый монстр нагнул голову и вперился в меня зловещим взглядом своих мелких пуговичных глазок, напоминающих свиные. На шее у него был толстенный кожаный ошейник с железной коробкой снизу. Вот голова зверя припала к земле, и я замерла в недобром предчувствии. Оно оправдалось.

Медведь рванулся с гибельной скоростью болида, вновь потрясая прытью, несвойственной, казалось бы, для столь неуклюжей громады.

Я со всех ног понеслась навстречу ледяному ветру, одну руку держа на животе; чувствовалось, как льдинки иглисто буравят лицо и тело. Даже под сенью призрачных вспышек вокруг не было видно ни зги.

Моргни я чуть не вовремя, я бы пропустила лестницу, которая была всего-то в трех метрах сбоку. Я вполоборота припрыгнула к ней, ударившись о заржавленный металл так, что на руках точно появятся синяки.

Крепящаяся к кирпичной кладке лестница находилась на некотором расстоянии от земли, и чтобы на нее влезть, мне пришлось ухватиться за верхние ступеньки и подтянуться. Уходящие в темень металлические ступеньки кусали руки холодом.

Медведище внизу шибанулся о лестницу с такой силой, что та задрожала. Он вздыбился и с ревом взмахнул когтистой лапой, которая чудом не задела мне ногу, но своим ударом вырвала нижние штыри, которыми лестница крепилась к стене.

Я крепче ухватилась за гудящие от удара ступени и продолжила взбираться. Теперь я была уже примерно в четырех метрах от земли, слабо различимой в круговерти тумана. Зверь куда-то делся.

От страха и изнеможения ноги подо мной тряслись, но я продолжала держаться за ступени. Лестница, как оказалось, вела к люку, запертому на ржавый висячий замок. Выходом здесь и не пахло.

Желания возвращаться назад у меня не было, но и оставаться на этой лесенке я тоже не могла. Суставы рук уже начинали ныть, и пальцы немели от холода.

Шум от ветродувов здесь был несколько тише, а видимость лучше.

Я огляделась. В свете сполохов мне показалось, что шагах в тридцати отсюда я увидела дверь. А еще двоих прикованных к двум противоположным стенам. Мужчину и женщину.

Мужчину я не опознала (вновь эгоистичное облегчение от мысли, что это не кто-нибудь из моих друзей).

Ничего иного не оставалось… Я полезла вниз.

Сверху осталась последняя ступенька. Я стояла на полу.

Снова взревел медведь, но из-за порывов ветра непонятно, где именно и на каком расстоянии. До меня донесся очередной вопль с призывом о помощи, вскоре, впрочем, оборвавшийся. Патриция говорила, что в помещении находятся четверо. Судя по всему, медведю достались уже трое.

Для спасения четвертого необходимо оружие. Нет ли его в соседнем помещении?

Во время своего бега и лазания я, похоже, потянула сухожилие: по дороге к двери левая нога под коленом просто отказывала, а под внезапным порывом ветра я едва не шлепнулась на задницу.

Почти бездыханная, я доковыляла до двери, схватилась за ручку и повернула ее вниз.

Ничего не произошло.

Дождавшись следующего сполоха, в стене я разглядела блок клавиатуры, вделанный туда вверх ногами.

Я набрала код «666», но вместо ожидаемого зеленого огонька загорелся красный.

Я что, в спешке попутала цифры?

Комбинацию я набрала более тщательно, но свет все равно был красный.

«Думай, думай, думай».

Клавиши расположены вверх ногами. А «6» вверх ногами – это «9».

Я набрала «999». Опять красный.

Что здесь не так?

В доме, который взорвался, висела табличка: «КРУГ 1: ЛИМБ 666».

В этом помещении табличка тоже присутствовала, на шее у Патриции. Только цифр на ней не было, а была надпись. На которой заглавными буквами выделялось слово «ЗАПАЛА».

Снова послышался рев гризли. Определенно ближе.

А за ним еще один леденящий вопль. Последняя жертва. Если не считать меня.

Стоять и делать в штаны времени не оставалось. Это занятие до добра не доведет. Скользя руками по кладке, я начала двигаться вдоль стены. На приближении к складу меня своим голосом отвлекал Лютер, и я не уяснила реальных габаритов здания.

На то, чтобы добраться до пересечения со следующей стеной, казалось, ушли годы. Я повернула за угол, выждала очередной сполох и увидела гладкий, без выступов кирпич следующих пятнадцати метров; никаких других табличек в поле зрения не было.

Превозмогая тянущую боль в сухожилии, я ускорила ход до трусцы.

До слуха снова донесся вопль. Щурясь сквозь бушевание вьюги, я увидела освещенного сполохом гризли: в десятке метров от меня он кем-то кормился, уйдя мордой в развороченную грудь своей жертвы.

Следующий просверк отразился от чего-то яркого – чего именно, выжидать пришлось еще секунд десять. Со следующей вспышкой на стене проглянула уже не табличка, а знак с надписью «ЗОНА РИСКА».

Я повернулась, думая отправиться обратно к двери, и тут обнаружила, что между мной и стеной, куда я должна была подойти, вздыблен медведь.

На этот раз броска я дожидаться не стала, а развернулась и кинулась наутек в противоположном направлении – черт с ней, болью в ноге и ребенком в пузе, – закладывая вираж от стены и в толщу тумана, через хлещущую сбоку в лицо промозглую водяную взвесь.

Впереди маячило скопление каких-то предметов, и я на бегу принялась лавировать между древних бочек из-под соляра, не рискуя даже оглядываться (сомнительное удовольствие – видеть за собой разъяренного и быстро настигающего зверя).

Встречные бочки я опрокидывала, и бушующий вокруг хаос пополнился к тому же гулким грохотом пустой тары о бетонный пол.

Взяв круто влево, я ринулась в воющий туман, не видя ни стен, ни двери, а слыша лишь медведя, расталкивающего своей тушей бочки. При этом я уповала на то, что за их счет вырываю фору в несколько лишних секунд.

Бегу ли я сейчас к выходу, я понятия не имела, а чувствовала себя больше летчиком в грозу.

Внезапно я поскользнулась, но не упала, а выписала дугу и заскользила. Взгляд вниз дал понять, что я силюсь затормозить среди обширной красной лужи. Я упала на одно колено, чувствуя, как штанину напитывает тепло чьей-то крови. Непостижимым образом я, проделав кружной путь, возвратилась к той самой перевернутой «клаве».

Позади раздавался рев. Гризли был в нескольких метрах.

Впившись взглядом в блок клавиш, я опять набила «666».

Безрезультатно.

«999».

Эффекта ноль.

Сполох отбросил на дверь гигантскую тень медведя. Он был так близко, что я его буквально чувствовала, хотя не смела оглянуться.

ЗАПАЛА.

Единственное слово, выделенное в цитате. Зачем?

И тут меня осенило. «Поджигатель».

Роман Томаса об убийце-огнепоклоннике. Как там его? Сиззл![49]

Я впечатала эти буквы.

Зеленый свет; звук открываемого засова.

Медведь ткнулся мне в спину влажным носом.

Я крутнулась. Вот передо мной его морда. Он обнюхивал мне живот.

Нет!

НЕ РЕБЕНКА!

Размахнувшись, я со всей силой влепила ему оплеуху.

– Сволочь!

Гризли попятился на пару шагов, прижав к башке уши, и на секунду предстал передо мной неимоверных размеров пристыженным кутенком.

Между тем я успела взяться за дверную ручку и уже протискивалась в открывшийся проем. Дверь я захлопнула за долю секунды до того, как она содрогнулась под тяжеленным ударом извне.

Лютер

Он следит за Джек по монитору, мутновато-зеленому, передающему изображение с камеры ночного видения.

Ах, как все висело на волоске, просто любо-дорого.

В руке Лютер сжимает пульт управления. Палец в миллиметре от кнопки, активирующей на медведе ошейник со взрывчаткой. Как бы дорого зверюга ни стоил, Джек все равно ценней. Цель не убить ее, а кое-что преподать.

Хотя, признаться, есть реальные признаки того, что все сведется именно к этому. Но это в крайнем случае.

Несколько раз Джек хваталась буквально за соломинку; одно удовольствие смотреть. Но, как Лютер и рассчитывал, она совладала.

Пора усложнить задачу. Он нажимает кнопку связи, активирующую ее наушник:

– Как ты лихо управилась с Тедди, Джек. Похвально. Мне это показалось, или в тебе действительно взыграл инстинкт материнства? Волчица, оберегающая своего детеныша?

– В игры с тобой я уже наигралась, Лютер.

– А вот и нет. Более того, все только начинается. Видишь вон ту водонапорную башню, в сотне метров впереди?

– Да.

– Надо, чтобы ты оказалась наверху. Там снизу лестница.

– Ну уж нет.

Что ж, этого следовало ожидать.

Лютер выходит из пультовой, направляясь к седьмому кругу, где его ожидают Фин и Гарри.

– Заставить тебя я, как видно, не могу. Но может, попробую уговорить. Кого бы ты хотела, чтобы я зажарил первым, Гарри или Фина?

Голос Джек звучит так тихо, что едва улавливается.

– Оставь их в покое, Лютер.

– Тогда делай то, что я тебе говорю. Полезай на верхушку водонапорной башни или можешь расслабиться и послушать, как я их обоих сжигаю заживо.

Какое-то время Джек не отзывается.

Наконец, он слышит ее устало-покорное:

– Ладно. Только ты их не трогай.

Лютер улыбается.

Розыгрыш удался настолько легко, что даже неловко. Кто б сомневался, что угроза поджарить ее друзей приведет Джек в ужас.

Тем хуже для нее, когда она войдет в их круг ада, а он заставит ее смотреть, как они жарятся.

Джек

Снаружи было прохладно, но все равно облегчение после морозильника медвежьей пещеры.

Я добрела до закраины забора с армированной зубчатой лентой. Именно он окружал подступы к водяной башне.

– Ты всерьез думаешь, что я смогу через это перелезть? Ты, наверное, не понимаешь, что я на девятом месяце.

– Зайди с другой стороны. Я там проделал дыру.

Я двинулась в обход забора, шурша по осколкам битого стекла своими кедами.

Подойдя наконец к пройме, я остановилась. Лютер вырезал кусок примерно метр на метр двадцать. Я поднырнула и через несколько метров приблизилась к основанию башни.

Конструкция была из прежних дней, чем-то похожая на космическую ракету – большущий металлический цилиндр на стойках, с конусовидной верхушкой. Снизу цистерну опоясывала мощеная дорожка. В облезлый бетонный постамент были вделаны четыре металлических поперечины. Я почему-то ожидала увидеть всходящую к верхушке башни винтовую лестницу, но там оказалась лишь узкая стремянка, нижняя ступенька которой отстояла от земли на добрых два метра. А с нее вниз спускалась веревочная лесенка, которая сейчас колыхалась на ветру.

Я жутко замерзла, а от напряжения сводило живот.

– Лютер, прошу…

– Полезай.

– Не могу.

– Слушай, мне уже надоело угрожать тебе твоими друзьями.

– Ну не могу я. Правда.

– Прекрати.

– Послушай…

В ответ сердитый фырк:

– Решайся, или я начну…

– Да дай ты мне секунду! – вспылила я.

Берясь за веревочную лесенку, я припомнила расхожую байку о китаянках на рисовых полях – как они, бедные, рожают прямо во время работ и, прижимая новорожденных к груди, снова берутся за серпы. Если это под силу им, то чем я хуже?

При взгляде вверх я покачнулась от головокружения. Остро пронзив нутро, во мне сверху донизу заклубилась тошнота, искрами озноба уходя куда-то в пятки.

Лестница тянулась ввысь метров на двадцать пять – тридцать. Через полчаса уже стемнеет. Из текучей серости низких туч беспрестанно моросил промозглый дождь. Не знаю почему, но меня брала уверенность, что башня слегка покачивается. Во всяком случае, ее вершина. Вон и ржавое поскрипывание вроде как слышно.

– Лютер…

– У тебя семь минут, чтобы добраться до верха, иначе я казню кого-нибудь из твоих любимых близких. А самое забавное – это то, что ты все это будешь слышать. Их последние мгновения. К тому же многократно: я буду прокручивать эту запись снова, и снова, и снова.

В попытке унять молот сердца я зажмурилась. Высоты я терпеть не могла. Презирала и боялась. Помнится, на сорокавосьмилетие Фин вывез меня в центр, на ужин в бразильский стейк-хаус «Браззаз». Но перед ужином затащил на смотровую площадку Уиллис-Тауэр. На западной стороне небоскреба там установлены четыре стеклянных балкона, откуда можно выйти и сверху смотреть, как внизу по Уэкер-Драйв букашками ползают машины и автобусы – с высоты в четыреста метров. Понятно, что балконы были прочные (какая страховая компания выдаст лицензию, если там не безопаснее, чем дома на диване), но я все равно выходить на них отказалась.

Словно какая-то животная сирена включалась в мозгах и не давала мне выйти на то стекло.

Фин, само собой, изгалялся надо мной как мог. А вот теперь…

– Что за задержка? – проворковал мне в ухо Лютер. – Или бесстрашная Джек Дэниэлс слегка побаивается высоты?

Слегка? Бери больше.

«Лучше ступай».

Вытянутой рукой я ухватилась за влажную качель веревочной лесенки.

Водрузив свою тумбу на нижнюю ступеньку, я начала взбираться. Веревки под моим весом натянулись, а металлические ступени сверху натужно постанывали.

Подъем шел медленно, ступенька за ступенькой; мое пузо придавало этому занятию трудоемкости. После медвежьей пещеры к первой металлической ступени я подобралась уже отогретая и даже покрытая испариной.

Металл был холодным и мокрым, ширина ступеней меньше стопы, а влага на ладонях мешала как следует ухватиться.

Но я об этом не думала. А просто взбиралась, держась чуть наискось, так как карабкаться прямо мешал живот.

После пятой железной ступеньки вибрацией моего веса начало потряхивать всю конструкцию – мелкое жутковатое трясение, которое я чувствовала буквально у себя в костях.

Я продолжала лезть без оглядки, неотрывно фокусируясь на следующей ступеньке, следующем шаге и изгнав из ума любые мысли и отвлечения.

Примерно на половине пути я остановилась. Не из страха (смотреть вниз я не отваживалась, хотя и чувствовала всюду вокруг зияние пространства), а от полного изнеможения.

– Как у нас дела? – не замедлил прорезаться Лютер.

– Стою, дышу.

– Дышать – это хорошо. Полезно. Можешь вообще не торопиться, но у тебя осталось три минуты. Лучше, если ты все-таки уложишься.

Пот по лбу скатывался в глаза, и я смаргивала жжение.

Продолжала восхождение.

Одна нога. К ней вторая.

Одна рука на следующей ржавой ступеньке. Следующая на той, что за ней.

Раз. Два. Раз. Два.

Было бы даже монотонно, если бы каждый следующий шаг не съедал энергии больше, чем предыдущий.

Если бы с каждым новым шагом тело не тяжелело. Если б одна-единственная ошибка не была чревата гибелью.

– Остается минута, – сообщил Лютер.

Я поместила ноги на очередную ступеньку и машинально, не глядя, протянула руку вверх, к следующей.

Рука прошла сквозь воздух, а меня прошил зигзаг выворачивающего наизнанку страха. Я вцепилась в лестницу, дрожа в паническом напряжении ногами.

Следующая ступенька над головой отсутствовала – похоже, она просто отвалилась, проржавев.

– Сорок пять секунд.

Я даже не соображала, что делаю, пока не глянула вниз на протяженность лестницы, все ее двадцать пять метров до бетонного основания.

Мир разом вскружился и рванулся навстречу ко мне, охваченной тошнотворным ощущением падения.

Я еще крепче впилась в ступени и зажмурилась.

– Тридцать секунд, Джек, – сказал мне Лютер со смешком. – Если б я знал, что ты этого так боишься, я бы подобрал для тебя башню повыше.

«Давай, Джек. Вперед же, ну. Давай, давай. Надо».

Я дернулась вверх, дотягиваясь пальцами до следующей целой ступени, и сжав ее до белизны костяшек, подтянулась, едва сумев распялить ноги и проволочься животом через метровую прореху.

– Двадцать секунд.

Я карабкалась с максимальной быстротой, уже не допуская роскоши передышек между ступеньками.

– Десять.

Наверху еще три ступени, но снизу уже видны ограждение и мостки вокруг основания бака.

– Пять секунд.

Последние несколько ступеней проплыли, как в замедленном темпе; одолев их, я ухватилась за перильца ограждения, уповая на то, что они меня выдержат (хоть бы повезло), и, перекатившись на мостки, распласталась на спине, недвижно вперясь в темнеющее небо, откуда мое лицо с прежней монотонностью кропили дождинки.

Лютер стал снова вещать мне на ухо, но я дышала так громко, что его не слышала. Лишь спустя полминуты я подала голос:

– Я прослушала, что ты мне сказал.

– Я сказал, что у тебя получилось, Джек. Поздравляю.

Огладив живот, я ухватилась за хилые столбики ограждения и села, расставив ноги. Ширина мостков составляла около метра, и я с тридцатиметровой высоты оглядела бетонные владения Лютера. Вид, что и говорить, впечатляющий.

Ряд за рядом покинутых, обветшалых фабричных домов. Типовая застройка, давно заброшенная.

Насколько хватает глаз, всюду заводские цеха и склады – кирпичные чудища с хоботами труб и пустые парковки, некогда заполненные автомобилями, а теперь превратившиеся в растянутые асфальтовые пустоши.

Мертвое царство.

Насколько хватает глаз, никаких признаков жизни, если не считать узкой полоски возле горизонта, километрах в двух или трех, откуда доносилось еле слышное гудение машин.

С таким же успехом я могла находиться и за тысячу миль – абсолютно беспомощная, в полной власти Лютера.

– Встань, Джек.

Я кое-как поднялась на затекшие ноги, словно пронзенные тысячей иголок.

Мое внимание привлекло тихое механическое жужжание над головой.

Я смотрела в глазок камеры.

Лютер

Он протягивает руку, касается на экране ее лица и говорит:

– Улыбнись.

Джек

Улыбаться я не стала – тем более в направленную на меня линзу, подвешенную над точкой пересечения мостков и лестницы.

Под камерой обнаружилась еще одна медная табличка (единственный пятачок на всей башне, не тронутый ржавчиной):

КРУГ 8: ОБМАН

Когда б я знал, что дать мне надлежало

Ответ тому, кто возвратится в свет,

Поверь, ничто б огня не взволновало.

Но если верить, что из царства бед

Живой никто в мир не являлся прежде,

То, не страшась бесславья, дам ответ.

«Ад», Песнь XXVII[50]

От таблички мое внимание отвлекли звуки с другой стороны цистерны – что-то вроде цепи, влекущейся по металлической решетке мостков.

С какого именно направления они шли, сказать затруднительно, так как обзор скрадывался округлостью цистерны.

Теперь к звуку добавилась еще и вибрация: шаги по мосткам приближались.

– Лютер, в чем дело? Это не ты там?

Ответа не последовало.

– Лютер!

Шаги близились; было уже понятно, что поступь доносится из-за угла справа. Я начала медленно пятиться, руки выставив перед собой в боевой стойке: давал себя знать приток адреналина и инстинкт, унаследованный нами от пращуров – «дерись или беги».

В поле зрения показалась невысокая сухощавая женщина с серебристой проседью в волосах. Как и на мне, на ней был спортивный костюм, но в отличие от меня, она держала в руке нож с выкидным лезвием, да таким большим, какого я еще не видела. Хотя нет, видела – у Макглэйда. «Колд Стил Эспада» с кривым лезвием. Он таскал его с собой постоянно и то раскрывал, то закрывал, корча из себя крутого метателя ножиков, пока по неловкости не выпустил его из рук, и клинок росчерком не украсил огромный плазменный телевизор, еще один предмет его гордости.

– Она хочет жить, Джек, – сказал мне Лютер. – Очень, очень хочет. Я сказал ей, что если она убьет человека, который взберется на крышу, я ее отпущу. Свое обещание я сдержу, и ее я в этом убедил. Единственный выход для тебя – это убить ее первой.

– Я этого делать не буду, – уперлась я.

– Тогда стой там, а она пусть настругает тебя ломтями.

Женщина продолжала подступать с хищным огоньком в глазах и отстраненностью, намекающей на готовность что-нибудь сотворить.

Твою мать.

Должно быть, этот импульс пробил ее в тот же миг, что и меня: мы обе замерли с открытыми ртами.

– Я вас знаю? – первой спросила я.

– Мне тоже об этом подумалось.

Чистый манхэттенский выговор. Ее голос подтолкнул меня к догадке.

– Синтия Мэттис? – спросила я. – Литературный агент Эндрю Томаса?

Лицо я узнала по фото в блоге.

– Да. А вы?

– Мы несколько дней назад общались по телефону. Я Джек Дэниэлс.

Ее глаза чуть заметно расширились.

– Очно вы не так приятны, – произнесла она.

Уж помолчала бы. У самой в блоге фотка как минимум двадцатилетней давности.

– Ну да. Не накрашена, не причесана. Да и… – я похлопала себя по пузу-арбузу, – еще и беременна немножко.

– Он сейчас нас слушает, – сказала вполголоса Синтия.

Я кивнула: у нее на ухе тоже был наушник.

Потеки косметики у нее на лице напоминали древние русла рек. Если она до этого и истерила (судя по всему, да), то сейчас, похоже, собрала волю в кулак, настроившись на нечто. Была в ней жесткость, явно превосходящая своей интенсивностью переговоры по изданию книжек. Интересно, как долго Лютер продержал ее здесь на ошейнике, готовя к мысли об убийстве. Часы? Сутки? Судя по виду, намокла и продрогла она изрядно.

Ее глаза скользнули на нож, затем опять на меня.

– Хочу быть с вами откровенной, милочка… Могу я звать вас Джек?

– Конечно.

Она стояла в трех метрах от меня, переминаясь с ноги на ногу, как в ожидании теннисной подачи.

– Он ведь меня убьет, Джек. Если я не убью вас.

– Каким образом?

У себя на шее она тронула одну деталь, на которую я как-то не обратила внимания. Ошейник – уменьшенная версия того, что висел на медведе.

– Здесь в ожидании я провела уже долгое время, прокручивая все в уме. Он не сказал мне, что это будете именно вы, но знаете что?

– Что, Синтия?

– Мне без разницы, милочка.

– И все-таки?

Она подалась вперед, скребя цепью по решетке мостков.

– Мне год до пенсии, Джек. У меня внуки. Муж. Мы собирались на лето во Францию, на юг. Умирать здесь мне не хочется. Так что или вы, или я. Не допущу, чтобы я.

– Послушайте меня, Синтия.

– Что?

– Мы можем найти другой способ.

– Какой?

– Не знаю, просто…

– Вот он, прямо сейчас, у меня в голове, – скривилась она, как от боли. – Понуждает меня к действию. Говорит, еще минута, и если вы останетесь в живых, он меня убьет.

– Дайте сюда нож. Нельзя ему позволить…

– Джек, он прикончит меня меньше чем через минуту.

Она набиралась решимости, это было видно по ее глазам.

– Синтия…

Лютер в моем ухе:

– Готовься, Джек. Сейчас она набросится. Тебя я бы тоже вооружил, но при твоей подготовке и ее почтенном возрасте бой был бы не на равных. Хотя щучка она еще та. При желании может обратиться в акулу. Берегись.

Мэтис приблизилась на шаг, держа нож обеими руками, как будто это был меч. В принципе, по клинку от него действительно недалеко.

– Я помогу тебе освободиться от цепи, – поспешно сказала я, но еще не договорив, поняла, что Лютер ее при этом убьет. Или кого-нибудь из тех, кто мне дорог.

– Лютер, чего ты хочешь добиться? – спросила я, когда эта женщина совершала движение.

– Хочу, чтобы ты ее убила.

– Ты знаешь, что этого не произойдет.

– Тогда тебя убьет она. Заодно с твоим ребенком.

Словно по сигналу, во мне завозился младенец. Опустив на живот руку, я почувствовала, как он изнутри тычет ножкой мне в ветровку.

– Извини, Джек, – сказала Синтия. Впрочем, особого раскаянья в ее голосе я не расслышала.

Она кинулась вперед – три быстрых шага с одной рукой на ограждении, а в другой ножище.

Особого потрясения не испытав, я поняла, что прежде орудовать клинком Мэтис не доводилось. Что и хорошо: у безоружного перед ножом особых шансов нет.

Самый лучший вариант – бежать, если есть возможность. Если нет, то лучше поставить что-нибудь между собой и лезвием. Я не могла ни того, ни другого, что оставляло два варианта: обездвижить руку с ножом или ударить встречно.

Против меня были моя беременность и изможденность; положение усугубляло еще и то, что речь шла не о каком-нибудь перочинном ножичке. Ножом, которым размахивала Мэтис, вполне можно было, изловчившись, отсечь и руку, и ногу. Расстояние между нами она покрыла быстрей, чем я ожидала, и стоя ко мне вполоборота левым плечом, бросилась вперед, острием целя мне прямиком в живот.

Я шатнулась, поперхнувшись дыханием, слегка оглушенная тем, как близко острие прошло мимо моего вздутого живота.

– Тебе лучше отнестись к этому серьезно, – сказал в ухе Лютер.

Я едва оправилась от первого броска, когда Синтия Мэтис метнулась снова, на этот раз с диким рубящим ударом. В быстро темнеющем воздухе оценивать расстояние было сложно, и я отпрянула, едва успев не попасть под взмах в паре дюймов у меня перед глазами.

Синтия, похоже, вполне осваивалась в роли атакующей.

В тот момент как она выпрямлялась, я кое-что придумала: прикасаться к ней мне даже не нужно.

Я повернулась и побежала со всей прытью, на какую только были способны мои распухшие избитые ноги, рискуя при этом поскользнуться и загреметь на мокрой металлической решетке.

Мэтис, гремя по мосткам, кинулась следом, хотя мой маневр сбил ее с толку, и я таким образом отыграла пару шагов форы.

По другую сторону цистерны я заприметила как раз то, что стремилась найти – болт, к которому крепилась цепь от ошейника Синтии. Я резко села на корточки, отчего в голову тут же вступило, а глаза ожег пот, и в такой позе изготовилась встретить фурию, размахивающую ножом, словно матерый головорез. Цепь я, схватив, намотала себе на предплечье. Пожалуй, впервые за все время свой нагулянный вес я не кляла, а, наоборот, благодарила.

В тот момент как Синтия делала замах ножом, я изо всех сил дернула цепь. Голова моей преследовательницы дернулась, ноги по инерции пролетели вперед, и она плашмя грохнулась на решетку, шумно выдохнув весь запас воздуха.

Вскочив, я поспешила занести руку для обездвиживающего удара ребром ладони, да так и застыла с отведенной рукой.

«Эспада» валялась рядом с Мэтис на решетке, темная от крови.

Синтия со стоном зажимала обеими руками правый бок, как будто пыталась что-то там удержать. Бесполезно: оттуда, как из крана с незакрученным вентилем, журчала, пенясь, кровь, через решетку падая каплями вниз, на бетонный остов.

Даже в ущербном свете было видно, что кровь алая, из артерии.

Придерживая живот, я опустилась на колени. Глаза Синтии были расширены – не от боли, а от удивления.

– Я не хочу умирать, – выдавила она.

Я протянула к ней руки:

– Ну-ка дай.

Приложив ладони к ране, я ощутила, как плотно пульсирует между пальцами кровь. Неудержимо. Порез крайне опасный. При более сильном нажатии Синтия страдальчески вскрикнула.

– Лютер, она ранена, – сообщила я.

– Я в курсе. Ты хоть знаешь, во сколько мне обошлись все эти беспроводные камеры?

– Срать я хотела на твои камеры. Ей срочно нужна медицинская помощь.

– Каково чувствовать себя ее убийцей, Джек?

– Это была случайность. К тому же она еще жива.

– Но все это сделала ты.

– Нет, Лютер. Это ты все устроил. Помоги ей. Прошу тебя.

– Видишь ее нож? Скинь его с мостков.

Я послушалась.

– А теперь отойди от нее, – скомандовал он.

– Она умрет от потери крови.

– Обещаю, что нет.

Я замешкалась, но затем отвела от пульсирующей раны ладони и отошла на пару шагов.

Послышался сухой хлопок – что-то вроде приглушенного выстрела, – вместе с которым голова Синтии отделилась от плеч и, скатившись по решетке, упала вниз. Над остатками ее ошейника курились ниточки дымка.

– Взрывчатка в ошейнике, – пояснил Лютер. – Мгновенно и насмерть. Я же обещал, что кровью она не истечет.

Горло мне распирал беззвучный вопль, из глаз катились слезы, а от усталости хотелось свалиться и замереть. И все это разом.

– Ты по ней не горюй, Джек. Она из кожи вон лезла, чтобы тебя убить. В бизнесе всегда была разбойницей, все только для себя. Но чтобы так раздухариться с ножом… Я от нее, признаться, даже не ожидал.

– Когда и как, Лютер, ты думаешь закончить всю эту безумную игру?

– О-о. Это сюрприз.

– Может, сюрприз для тебя выкину я, сиганув с этой башни?

– Нет, Джек. Ты по сути своей борец. Даже я тебя не сломил. Пока.

Невесть откуда в ноздри мне шибануло зловоние канализации.

– Что это? – растерялась я.

Из-за изгиба цистерны по мосткам сочилась вязкая слякотная жижа. Часть ее капала сквозь решетку, но основная масса неуклонно теснилась вперед со скоростью вулканической лавы.

– На твоем месте, Джек, я бы с башни спустился.

– Что это?

– А чем пахнет?

– Дерьмом.

– Синтия в душе была подхалимкой. Эксплуатировала людей через словоблудие. В восьмом круге дантовского Ада, во второй его щели, чавкают в человеческих экскрементах льстецы. Среди них скоро окажется и Синтия. На твоем месте я бы начал спуск.

Я поспешила обратно к лестнице, огибая сток нечистот, норовящих из напорного клапана расползтись по мосткам вширь.

Держась за ограждение, я осмотрительно опустилась на ступени лестницы.

Страх, безусловно, был, но на этот раз не было колебаний. Я спускалась быстро как могла и одолела уже половину спуска, когда мне на макушку шлепнулся первый полужидкий комок экскрементов.

Я застыла лишь на секунду и продолжила спускаться, а экскременты уже стекали мне по волосам, струились по лицу и между глаз.

Это был уже форменный ливень кала, град жирных бурых капель, падающих повсюду вокруг, кропящих мне руки и голову, делающих ступени осклизлыми. Соблазн поглядеть наверх и посмотреть, что там делается, пресекался опасением заполучить этих капель в глаза (или, чего доброго, в рот), и я на протяжении всего спуска держала голову книзу, пока не добралась до бетонного фундамента башни.

Наконец, измазанная с головы до пят испражнениями, я коснулась твердой почвы, и стоило мне сойти с последней веревочной ступеньки, как ноги подо мной подогнулись, и я брякнулась на щербатый бетон.

Каждая мышца безудержно тряслась, а руки я не могла сжать в кулаки, настолько у меня от хватания за ступени занемели сухожилия.

Я лежала на боку и стонала; так я могла проваляться долго, но сверху на меня капала смердящая жижа.

Держась за веревочную лесенку, я взволокла себя на ноги. Колени предательски дрожали.

Я поглядела на запад, где над остовом мертвого городка садилось солнце, и ощутила, как во мне холодеет душа. Неизвестно, насколько еще меня хватит, но понятно, что это еще далеко, далеко не все.

Лютер воссоздал дантовский Ад лично для меня. И оставалось еще шесть кругов.

* * *

Спустившись с основания башни, я повторно пригнулась и пробралась через дыру в заборе.

Дождь прекратился, и в лужах стоялой воды виднелись непотревоженные куски отраженного неба.

Из водосточной трубы впереди стоящего здания, словно в память о дожде, по-прежнему лилась вода, и я, несмотря не полное изнеможение, подковыляла к той струе и встала под нее.

За несколько минут я сравнительно неплохо в ней ополоснулась; во всяком случае, смыла вонь.

Наконец, я побрела прочь, чистая, но настолько мокрая, что меня опять начинал бить озноб.

Облака наверху в течение пяти минут из розовых сделались пурпурными, затем синими и наконец остыли до сизо-стального цвета, собираясь вскоре померкнуть окончательно.

Перспектива оказаться с темнотой на игровой площадке Лютера вносила в букет ужаса совершенно иной колорит.

– Ты меня слышишь? Наушник еще цел? – всполошил меня его голос. Легок на помине.

– Слышу.

– Видишь там, в отдалении, здания цехов?

– Ага.

– Выдвигайся к ним.

Цеха – то немногое от них, что различалось в меркнущем свете, – напоминали пейзажи в духе стимпанка[51]. Вздыбленные трубы, провалы люков, индустриальный сюр. Лабиринты промышленного мира, оставленного за ненадобностью.

Минут через пять я вышла на парковку в окружении фонарей, напоминающих гнутые, ломаные, покосившиеся, а местами опавшие спички. Удивительно, насколько все это за годы смогло погнить и разрушиться. Пыльными змеями вились электропровода с бурыми, поеденными ржавчиной отростками, напоминающими застывших червей.

Опустошенная, я шла и шла, отупев от ноющей боли и усталости.

В том месте, где ветровку рассек нож Синтии, стылой змейкой проникал сквозняк.

Впереди постепенно вырастало трехэтажное кирпичное строение – первое из той серии, что с вершины водяной башни казались соединенными меж собой.

– Видишь двойные двери? – спросил Лютер.

Сердце учащенно забилось, и причиной тому была не только измотанность.

– Вижу.

– Проходи через них. Надеюсь, ты помнишь код с водонапорной башни. А то, чего доброго, придется тебе туда снова влезать по темноте.

Дональдсон

Несколько раньше

Все болело.

Болело адски.

Болеутоляющего, которое они заныкали, должно было хватить на две недели. Но не прошло и двух дней, как они уже успели истратить свой запас наполовину. Да еще и бензин на нуле.

Прошлой ночью в своей колымаге, голодные и холодные, они меж собой разругались в хлам. Теперь вот снова приходилось ночевать в машине. К тому же никак не давал заснуть чертов храп Люси. Она не виновата: вместе с носом у нее пропала и носовая перегородка. И тем не менее руки так и чесались ее придушить, причем неоднократно.

Особо грела мысль, что это не только утолит жажду крови, но и избавит от нужды делиться медикаментами.

Порыв еле сдерживался.

Если бы все шло как надо, он бы уже сегодня кого-нибудь убил. И не скучным банальным удушением, а медленно, сладостно, больнее.

К тому же эта девка по-своему начинала над ним разрастаться. Доставать. За всю свою жизнь Дональдсон не проводил столько времени с одним и тем же человеком. Особенно таким, которого он чуял на самом глубоком, самом низменном уровне. Они с Люси разделяли одни и те же нужды, надежды, страхи.

Поистине союз, заключенный в аду.

Утром после пробуждения они весь день шарились по заброшенному городку. Сюда их направила та жирная сука Вайолет Кинг, но не указала никакого конкретного адреса. И вот они колесили голодные, холодные, страждущие, и их все больше пробирало отчаяние.

К сумеркам они так ничего и не выискали. А под занавес еще и кончился бензин.

Дональдсон в очередной раз тешил себя мыслью о придушении Люси, когда на том конце городка бабахнул взрыв. А за ним несколько суетливых выстрелов.

К тому месту они добирались пешком.

– Ди, не так быстро.

Люси на ходу хромала все сильнее; идти медленнее можно только спиной вперед.

– Мы почти уже дошли. Поднажми еще чуток.

– Я так быстро не могу.

– Ну так не иди, – буркнул он. – Мне-то что.

– Ди, ну пожалуйста…

Дональдсон остановился. Прежде этого слова он от Люси никогда не слышал.

Он оглянулся, оглядывая ее корявое, как кора, передернутое болью лицо, с которого смотрели жалостливо-скорбные глаза… и проникся к ней сочувствием.

Это он-то, Дональдсон, который не ведал ни жалости, ни сострадания никогда и ни к кому. Сколько загубленного люда молило его о жалости, но он лишь возбуждался, распаляясь в своем гибельном усердии.

А вот это тихое «пожалуйста» от Люси его не распалило. А наоборот, вызвало в нем желание помочь. Как-то утешить.

Чудно. Ох чудно.

– Хочешь малость отдохнуть? – спросил он участливо.

Она кивнула.

Свои злосчастные, увечные, бесприютные тела они уместили на рассохшейся остановочной скамейке.

– Может, по таблеточке? – спросил Дональдсон.

– Ох, что-то быстро мы их тратим.

– Я знаю. Но справляться с завтрашним днем лучше по мере его наступления. Если он вообще наступит. А пока идет сегодняшний, лучше беспокоиться о нем.

На такой вот философской ноте они проглотили по норко. На сухую.

Дождь перестал, а в прогалине неба садилось солнышко – приятно, как на картинке.

– Ди, а чем ты думаешь заниматься, когда вот это кончится?

– В смысле?

– Ну, в смысле, что дальше? Мы с тобой беглые, и в толпе затеряться нам не так-то просто. Бегать, прятаться до скончания века нам тоже нельзя – найдут.

– Канада, – одним словом ответил Дональдсон.

– Ну и как мы там вдвоем устроимся, определимся с работой?

– А почему ты думаешь, что мы будем вместе? – спросил Дональдсон.

Вырвалось как-то грубо, резко, не так, как он хотел.

– Ты хочешь сказать, что мы, когда управимся, разбежимся?

– Делать работу совместно, Люси, нас понуждают обстоятельства. А когда мы все закончим, то сможем отправиться каждый своим путем.

Он притих, втайне ожидая возражений и сам недоумевая, отчего ему есть до этого дело.

– Ну, если ты так хочешь, Ди.

Честно говоря, он хотел бы услышать не этого. Скорее наоборот. И как оно могло по глупости вырваться?

– Гм. Э-э… об этом можно как-нибудь потом поговорить. А сейчас у нас есть дело, вот о нем и нужно заботиться. Ты готова?

Люси кивнула.

– Не мешало бы кого-нибудь снова убить. Тебе не кажется?

Безгубый рот разъехался в болезненной улыбке:

– Определенно.

Они прошли еще один квартал, отбрасывая длинные тени, которые угасли вместе с солнцем. Единственный источник света, что был при них, – это брелок-лягушонок с функцией фонарика.

Дональдсон чувствовал себя на измене. С одной стороны, надо было сосредоточиться на игре, на том, что предстоит сделать, но никак не оставляло вгорячах сказанное им Люси; крутилось и крутилось в голове. Надо все расставить по местам. А с другой стороны, грызло беспокойство, что она его предложение отвергнет. Даже непонятно, отчего это его так пугало, а вот поди ж ты.

Дональдсон прочистил горло, хотя комок остался.

– Люси. Я тут вот о чем подумал. Может, оно все же лучше, если мы будем работать в тандеме. В смысле, останемся вместе.

– Ты уверен, Ди?

– Ну а что. До Канады можно добираться автостопом, по дороге убивать водил, забирать их деньги и кредитки. А как доберемся, спроворим себе фальшивые айдишки, будто мы граждане. Медицина у них социальная. На обезболивающее за счет государства подсядем. И будем жить-поживать.

– Это было бы по мне, – сказала тихо Люси.

Ее рука в темноте вкрадчиво нашла его ладонь.

Ой больно-то как.

Но в этот момент, впервые за долгое время, как-то терпелось.

* * *

Так они плелись еще минут десять, то и дело замедляя ход и останавливаясь передохнуть.

– Ди, глянь, – сказала вдруг Люси и указала куда-то в никуда, окруженное покосившимися фонарными столбами.

– Куда? – спросил Дональдсон, не видя перед собой ничего, кроме брошенной автостоянки.

– Да вон же. Ты ее что, не видишь?

Он остановился и сощурился, вглядываясь, а когда наконец разглядел, на что именно указывала Люси, то его сначала обдало холодом, а затем захлестнуло жаром, и все это на фоне крайнего изумления. Как, объясните, его хромая одноглазая напарница углядела это в нескольких сотнях метров, среди густеющих сумерек?

– Это ведь она? – спросила вполголоса Люси.

На таком расстоянии сложно было ручаться и за рост, и за длину и цвет волос, не говоря уж о портрете. Но выпирающий живот, безусловно, говорил сам за себя.

В направлении какого-то кирпичного склада через парковку, припадая на одну ногу, брела беременная женщина.

– Опа, – ошарашенно вышептал Дональдсон. – Никак и вправду она. Джек Дэниэлс.

Фин

Со звуком открываемой двери в каземате появился Лютер Кайт, который, пройдя, из центра помещения пытливо оглядел своих пленников.

– Слушай, я богат, – с ходу объявил Макглэйд.

– Я тоже, – отбрил Лютер. – Думаешь, твои деньги для меня что-нибудь значат?

– Нет. А вот для меня еще как. Я думал, ты меня отпустишь, а я на свои деньжата накуплю чего надо. Стрип-шест с вибрацией, например.

Темные глаза Лютера остановились на Фине:

– Он всегда себя так ведет, шутит в кризисной обстановке?

– Ага. Все время.

– Тебя это не раздражает?

– Где Джек? – спросил вместо ответа Фин, грозно выпятив челюсть.

– Скоро будет здесь, любоваться на ваши мучения. Я же лишь хочу быстренько проверить исправность оборудования. Эти кресла, к которым вы привязаны, весьма оригинальны. Они специально устроены так, чтобы причинять боль различных типов. Вот этот пульт, – Лютер подошел к металлической тележке с лэптопом, – способен подавать жару, холод, давление, электричество, а также сверлить и скрести. Иными словами, вас можно обжигать, обмораживать, бить током, бурить и стругать, и все это самым мучительным образом.

– Ай здорово, – умилился Макглэйд, – это все из магазина маньячных игрушек?

С тележки Лютер взял два продолговатых предмета. Зайдя со спины, один из них он сунул Фину, а другой Гарри.

– Объясняю ход нашей игры, – менторским тоном сказал Лютер. – Начнем с ударов током. У вас в руках пульты с кнопками. При нажатии с каждого из них импульс посылается на противоположное кресло.

Фина вдруг ужалило так, что он дернулся всем телом.

– Ой, дружище, прости, – сказал Гарри, – я просто хотел попробовать, работает или нет.

– Ты охренел, – выдохнул Фин.

– И как это было?

– Хреново.

Рот Лютера змеисто растянулся в улыбке.

– Вот в чем суть. Сразу срабатывает только одна кнопка. Нажимая свою кнопку, вы ударяете соперника и блокируете поступление тока к вашему креслу. Скоро к вам в качестве зрительницы присоединится Джек, и будет на вас смотреть вон оттуда, из-за плексигласового окна. – Лютер указал на дальнюю стену. – Надо, чтобы вы как следует для нее постарались. Покажите ей, кто из вас сильнее. Да, и при этом на вас будет постоянно сыпаться пепел.

– Да ну его, это состязание, – сказал Гарри. – Фин сильнее. Когда показывают «Семейные узы»[52], я плачу, а он тверд как скала.

– Тогда пускай за вас двоих страдает Фин.

Фин напрягся. Секундного удара электричеством было достаточно, чтобы по телу до сих пор кругами расходилась боль.

А до этого у него больше часа ушло на то, чтобы Макглэйд перестал рыдать. Фин вспомнил тот последний раз, когда они оба находились в схожей ситуации: тогда маньячка Алекс Корк оттяпывала Макглэйду пальцы.

Бедняге Гарри тогда пришлось особо тяжело. Сейчас Фин был настроен принять основную тяжесть на себя.

– Ну что, давайте пробовать? – обратился к обоим Лютер, становясь за пульт. – Начнем с тебя, Фин. Заранее приношу извинения, что усадил тебя в паре с таким трусом.

Фин сделал для успокоения глубокий вдох и медленный выдох.

– Гарри Макглэйд мой друг, – сказал он перед тем, как стиснуть зубы. – И один из самых храбрых людей, что я знаю.

– В самом деле, дружище? – уточнил Макглэйд. Голос у него помягчел.

– Ага.

– Ты хочешь сыграть в эту хрень?

– Нет, черт меня дери.

– Я тоже. Готов по счету три? – спросил Макглэйд.

Фин, оскалясь улыбкой, уставился на Лютера.

– Да, черт возьми.

– Раз… два… Лютер, драть тебя – три!

Фин взялся быстро нажимать на кнопку, зная, что Макглэйд проделывает то же самое. Так удары током были наименее продолжительны, оберегая обоих от серьезного воздействия.

И все равно боль была ослепляющей. Фин чувствовал, как все тело превращается в сплошную мышечную судорогу, пускай и со спасительными интервалами в секунду.

Слыша вопль, он сознавал, что тот исходит от Гарри. Когда вопль удваивался, до сознания доходило, что они орут в два голоса.

– Прекратить! – третьим орал Лютер. – Не по правилам!

– СУ-КА-СУ-КА! – перешел на скандирование Макглэйд. Фин прикинул, что тот думает выйти из игры, оставляя все мучение ему. Пора бы уж.

Но Гарри, язви его, продолжал жать на свою кнопку.

Фин тоже.

От его кресла уже шел дым, а кровь в жилах будто вскипала, но он не останавливался.

Себе он поклялся, что издохнет первым.

Со своей мантры Макглэйд между воплями перешел на какую-то белиберду:

– Су-нул-лам-пу-пря-мо-в рот-кто-те-перь-е-е-за-жжет!

Фин, стиснув зубы и зажмурившись, щерился через силу улыбкой. Боль была такая, что под веками сгущалась чернота. Но он давил, и давил, и давил до самой своей отключки.

Лютер

Первым в венчике искр коротнуло кресло Фина.

За ним Макглэйда.

Из-под пульта Лютер выхватывает огнетушитель и быстро гасит огонь. Нужно, чтобы оба кресла работали. Они неотъемлемая часть замысла.

Оба испытуемых отключились. Лютер, нацепив респиратор, распыляет из переносного баллона сонный газ, чтобы они какое-то время оставались без сознания.

Затем он их отстегивает и сваливает на пол, обеспокоенный сейчас исправностью своей драгоценной техники.

Ну точно: у кресла, где сидел Фин, поплавилась плата. Лютер в сердцах пинает бесчувственного негодяя по ребрам и проверяет кресло Гарри. Оно, к счастью, цело, хотя тоже не мешало бы подремонтировать.

Лютер отирает лицо, обдумывая следующий ход. Это был круг насилия, и целью ставилось заставить Джек смотреть, как ее друзья убивают друг друга. Этой забаве Лютер подвергал уже многих, и у них всегда получалось хорошее, продолжительное шоу. Большинство вначале упорствовало, но в итоге ломалось и позволяло перевести мучения на своего партнера.

Стойкость этих двоих он, пожалуй, недооценил. Особенно Макглэйда.

Лютер подходит и тоже угощает его крепким пинком. Шутник хренов.

Ладно. Время прикончить и того, и другого еще найдется.

Если все пойдет по намеченному, то, может, Джек у него на глазах убьет их обоих. Это было бы неплохо.

Только надо сперва ее сломать.

Он подходит к панели управления и прогоняет устройство на предмет работы всех узлов. Вот незадача: током оно больше не бьется.

А впрочем, чего тут расстраиваться. Остальное-то цело.

Может оно и жечь, и замораживать, и резать, и растягивать, и шинковать.

По всей видимости, маршрут путешествия Джек придется теперь изменить. Она должна была посетить круг насилия, но его можно оставить напоследок.

Если на то пошло, когда он прикрепит к этому креслу ее саму, ходить-бродить она будет уже не в состоянии.

Джек

Я дошла до двери, набрала код. Когда отодвинулся засов, я потянула ее створки.

Черт.

Снаружи было уже темно. А внутри… внутри тьма была просто смоляная.

Из того, что просачивалось снаружи, я кое-как разглядела коридор.

Напольный линолеум в трещинах и вздутиях. Стены в разводах плесени.

Там, где отсутствуют потолочные панели, видна старая система воздуховодов.

И что-то буквально за порогом видимого света, чего я не могу толком распознать.

– Чего дожидаешься, Джек?

Я переступила через порог, но на входе задержалась.

– Лютер, здесь нет света.

– Никак боишься?

Усилием воли я сделала три решительных шага, пока видимость не пропала окончательно.

Тьма кромешная. И полная тишина.

– Лютер?

В ответ молчание.

– Лютер. Я ничего не вижу. Куда я должна двигаться?

Я ждала и того, что он откликнется, и когда мои глаза увидят хотя бы намек на свет. Но ничего не происходило.

Грудь мне начинала сдавливать теснота. Я погладила себе живот и мысленно произнесла: «Все хорошо. С нами все будет в порядке. Убивать нас он не собирается. Не хочет».

Не оставалось ничего иного, кроме как протискиваться вперед. Медленно, мучительно.

Шажок за шажком. Выставив руки, чтобы ни обо что не стукнуться и не споткнуться.

Через десять шагов левой рукой я царапнулась о стену и положила на нее ладонь, используя как ориентир.

– Лютер, что все это значит? – позвала я. – Чего ты хочешь?

В ответ лишь эхо моего голоса.

Лютер

Он следит за ней через проделанную в стене дыру. В очках ночного видения ее серо-зеленый образ слегка туманится.

Глаза искрятся, как изумруды.

В темноте приподнимается и опадает грудь.

Страх на ее лице глубок и одновременно прекрасен.

Одна из череды женщин, с которыми он это проделывал, просто упала, свернулась, как плод в утробе, и вопила до тех пор, пока не лишилась чувств.

Но Джек так не поступит.

Да, она боится, но контролирует свой страх.

Он снимает очки, кладет палец на выключатель и ждет.

Джек

Я остановилась.

Вдох, выдох.

Пусть сердце слегка поуспокоится.

На месте мрака, где клубился ужас, я воссоздала родные лица Фина, Херба и Гарри. Представила, как Фин сидит наискосок от меня на краешке дивана, натирает мне разбухшие ноги и с озорным огоньком в глазах рассказывает что-то из своего прошлого; как он впервые на меня запал и не давал покоя, увивался за мной по вестибюлю бассейна. Увидела Херба с крошками от рогалика на седых моржовых усах, как он излагает мне постулаты своей новой и, по его словам, крайне действенной диеты. Как Гарри – мой безбашенный, дурашливый, запальчивый, расчудесный Гарри – пыжится приляпать моей дочурке какое-нибудь экзотичное модное ликеро-водочное имечко.

Пусть любовь и привязанность к моим мальчикам влекут меня и дальше.

Спустя два шага я обо что-то ударилась и отпрянула, сдавив в себе визг.

Нет, не обо что-то. Об кого-то.

Упругость кожи под тканью не спутаешь ни с чем.

– Лютер, это ты?

Все еще пятясь назад, я спохватилась, что рука у меня потеряла соприкосновение со стеной. Кружа, ворвалась дезориентация.

Чтобы не упасть, я хотела схватиться за пол, но кое-как устояла в согбенной позе.

– Кто здесь?

Никто не отозвался.

Какое-то время из-за барабанного гула сердца я ничего не слышала.

Попыталась двинуться, но столкнулась со стеной.

Повернулась. Снова тронулась вперед.

Я считала, что направляюсь обратно к дверям, но вместо этого ткнулась еще в кого-то, а когда вскрикнула, то получила от него удар.

Гниль разложения… О нет.

В следующую секунду коридор озарился синим лучиком стробоскопа, и ноги у меня подкосились от тошнотного ужаса. Подвешенные к потолку, в считаных сантиметрах от пола сонно покачивались пластиковые мешки с телами мужчин и женщин, общим числом с дюжину.

– Есть кто живой?

Ответа не последовало. А при следующей вспышке стробоскопа через пластик я различила следы их умерщвления: раны от пуль и ножей, размозженные головы. Местами из прорывов в пластике сочилась гнилая сукровица; линолеум непосредственно впереди меня был скользким от трупной жидкости.

Мне вступило в голову. Чувствовалось, что ум балансирует на грани бездонной пропасти безумия.

Нет. Нет! Нет!!!

Это как раз то, чего он хочет. Жаждет. Увидеть мой страх.

Чтобы сломить меня.

К черту с ним, а со страхом и подавно.

Нужно идти, вперед. Ради моих друзей. Для моего ребенка… Мертвых мне бояться нечего. Уж с ними я как-нибудь совладаю.

Я немного воспряла духом и начала пробираться между подвешенными на цепях трупами, которые, стоило их ненароком задеть, приходили во флегматичное кружение. Тем не менее я шла, огибая лужи натекшей крови и стараясь не вдыхать трупное зловоние.

Наконец мерзостная сцена оказалась позади. Стоило мне свернуть за угол, как стробоскоп погас. Вытянув руки, я заковыляла быстрее, стремясь по возможности отдалиться от тех…

Колени стукнулись обо что-то еще. Оно шевельнулось и жалобно вскрикнуло. Вместе с тем я содрогнулась от ударившего по ушам железного грохота.

Наверху замелькал прямоугольник мягкого синеватого света.

Я находилась в бетонном боксе размером с санузел. Источник света – светодиодная панель – находился над головой как минимум метрах в трех, а бетонные стены поднимались выше и растворялись во мраке.

За мной замкнулась черная металлическая дверь. Ни ручки, ни клавиатуры.

У моих ног корчилась пожилая женщина в золотистом халате в блестках, как слезы переливающихся на неярком свету.

Первое, что бросалось в глаза, это что ее пальцы на руках и ногах сплошь, впритирку унизаны перстнями.

Шея, запястья и предплечья без зазоров укрыты золотыми браслетами – не женщина, а живая инкрустация.

Она ежилась на каменном полу, усыпанном медяками.

На моих глазах женщина попыталась подняться, но стоять могла лишь в согбенной позе. Цепной ошейник прихватывал ее к чугунному ядру размером с арбуз, на одной стороне которого виднелось трафаретное «50 КГ», а на другой «МУЖ № 6».

Чтобы заглянуть ей в глаза, мне пришлось опуститься на корточки.

Уже в годах, но красивая. Лицо в корке обильной, проточенной слезами косметики.

– Меня зовут Джек Дэниэлс, – тихо сказала я. – А вас?

– Амина, – прошелестела та тихим, будто сорванным воплями голосом.

– Упрятал Лютер?

– Имени не знаю.

– Брюнет с длинными волосами?

– Да.

Я оглядела бокс, ища, чем можно разделать цепь, но на гладких бетонных стенах, разумеется, ничего не было.

Даже таблички, что почему-то настораживало.

– Для чего он это делает? – спросила Амина.

– Больной на всю голову, спускает пар, – ответила я, зная, что он наверняка подслушивает.

Я еще раз, внимательней, оглядела стены. Только что толку. Выхода отсюда, по всей видимости, действительно не было.

Погоди-ка. А это что, наверху?

В неярком свете панели я пропустила проем на трехметровой высоте. Отсюда, снизу, он смотрелся как вентиляционный ход.

Только как туда, черт возьми, влезть?

– Ты должна меня отсюда вытащить! – крикнула во все горло женщина.

– Я пытаюсь, – отозвалась я. – Дайте только секунду подумать.

Может, встать ей на плечи и так дотянуться до воздуховода? Нет, в таком случае ей надо было стоять прямо, да и то вопрос, не раздавлю ли я ее своим брюхом.

А приделана эта дама крепко-накрепко к ядру из чугуна, чтобы не сдвинулась.

Нагнувшись, я потрогала эту штуку – вес солидный.

Попытка потянуть за цепь увенчалась тем, что у меня хрупнуло в спине. Толкать ядро в моем беременном состоянии было небезопасно, да и что это даст, кроме считаных сантиметров.

– Отсюда есть выход? – спросила Амина.

– Есть воздуховод в трех метрах от пола. Может, внутри лежит пульт или какая-нибудь клавиатура, через которую открывается дверь.

– Ну так полезай.

– Дотянуться не могу.

– Подлая тварь, выручай меня!

Меня что-то стукнуло сверху по макушке; стукнуло, отскочило и покатилось по полу. Что это, град? Его здесь не изобразишь, даже имея семь пядей во лбу. Тогда что это? И какого черта?

Я поглядела наверх, и в этот момент меня снова шмякнуло что-то мелкое и тоже отлетело.

– Ой! – возопила Амина.

Еще один мелкий удар, на этот раз по руке, и когда эта штучка упала и покатилась, я поняла, что это… медяки.

Сверху градом сыпались одноцентовые монеты.

– Что это? – заполошно и растерянно спрашивала Амина. – Я без очков. Не вижу.

– Мелочь, – ответила я.

– Что?

– Центы. Монетки.

– Откуда они?

– Не знаю. Откуда-то сверху.

Монеты теперь падали чаще – стучали мне по макушке, приставали к одежде и заполняли бетонный бокс уже не только своим звонким шумом, но и присущей монетам вонью.

Смесью ржавчины и крови.

Каменный пол был уже покрыт ковром из денег, а они валились все гуще, заполоняя воздух.

Амина что-то кричала, но я ее не слышала из-за оглушительного, растущего с каждой секундой шума.

– Что мне делать, Лютер? – вопила я, но он если и отвечал, то я его вряд ли слышала.

А слышала только усиливающийся шум дождя из одноцентовых монет.

– Манна небесная в виде денег, Джек, – проворковал мне на ухо Лютер.

И тут небеса разверзлись.

Монеты сыпанули так, что их массу я ощутила спиной, головой, плечами. Мои кеды скрылись среди них за полминуты, и я, оцепенев, стояла в них по щиколотку, а затем уже и по голень, толком не соображая, что происходит и что мне делать.

А затем я поняла. О господи.

Я присела, морщась от боли в своей подколенной жиле, и попыталась ладонью сгрести монеты с ядра, уже засыпанного ими на треть.

Непонятно, уловила ли суть происходящего Амина (а уж тем более то, к чему все клонится); из-за града медяков я все равно не могла бы ей ничего передать.

Всем весом я налегла на ядро и сумела его чуть-чуть приподнять, но как только отпустила, его опять присыпало. Я поднатужилась так, что затрещали позвонки – ни в какую. Бесполезно.

Взглядом я встретилась с Аминой и увидела, как ее глаза наливаются страхом. Она все поняла.

– Помогай мне! – выкрикнула я.

Монеты громоздились мне уже выше голеней; что до Амины, то ее они покрывали почти до пояса. Я свирепыми взмахами отгребала от нее металлическую массу, а сама женщина отчаянно тянула голову кверху, но цепь не давала ей приподняться выше уровня пояса.

Своими гребками я ничему не препятствовала, а центы все валились и валились, и не было никакой возможности этому помешать.

У себя в ухе я услышала голос Лютера:

– Джек, как деньги делаются из воздуха?

Металлический дождь продолжал сыпаться. Попытки чем-либо помочь Амине были обречены.

Она истошно вопила, лицом уже едва выглядывая из метровой толщи монет.

Пора было шевелиться и мне самой, чтобы не увязнуть и не оказаться погребенной в кургане из медяков.

Тем не менее я взялась рыть у Амины под лицом, но уровень монет вырос уже так, что их было просто некуда отгребать и откидывать. Вот в прорытую мной канавку их упала целая куча, сведя на нет мои усилия, и общий уровень сравнялся с ее подбородком. Полиловев лицом от напряжения, голову она не могла поднять ни на миллиметр, и ее вопли смолкли вместе с тем, как монеты поднялись выше ее рта, а затем носа, глаз и, наконец, лба.

Ломая ногти, я судорожным усилием прорыла ей дорожку возле щеки и таким образом освободила рот, но это длилось не дольше секунды: он снова наполнился монетами, а также кровью из разбухших глаз.

Когда Амину накрыло с головой, я лишь коротко всхлипнула.

А затем сосредоточилась на собственном спасении.

Монеты скапливались чересчур быстро. Едва я успевала поднять одну ступню, другая увязала по щиколотку.

Вскоре монеты наполовину скрыли обе моих голени.

Медяки я пригоршнями раскидывала на обе стороны, и как только ноги высвобождались, становилась для устойчивости на четвереньки.

Все это было сродни попыткам двигаться по воде: изменчивая поверхность все время опускается, норовя утянуть тебя за собой. Пробравшись к стене, я прочнее расставила ноги и, переступая со ступни на ступню, стала попеременно подлаживаться под рост уровня, дюйм за дюймом постепенно всходя к воздуховоду, что был наверху.

Вот из кучи в сторону неба невесть зачем вытянулась рука, подергивая пальцами, унизанными перстнями.

Я сделала шаг к середине комнаты, осмотрительно оперлась о поверхность и, схватив Амину за ладонь, продержала ее несколько долгих секунд, пока рука бедняги не помертвела.

С этой женщиной мы даже не были знакомы, но в том жутком мертвенном свете, на растущей куче медяков, мои глаза наполнились слезами.

* * *

Минуты через три толща медяков поднялась настолько, что я уже могла попасть в воздуховод.

Перед тем как влезать в тесный проем, над входом в него я кое-что заприметила – разумеется, табличку.

КРУГ 4: ЖАДНОСТЬ

Нигде я не был в сонме столь великом!

Здесь, с двух сторон, всем суждено вращать

Пред грудью камни с воплем, с страшным криком,

Сшибаются два строя и опять

Катят назад, крича друг другу с гневом:

«Зачем бурлить?» – «А для чего держать?»

«Ад», Песнь VII[53]

В воздуходув я втиснулась боком, елозя пузом по металлу и роняя из волос монетки.

Здесь было гораздо темней, а шум падающих медяков по мере продвижения становился все глуше.

Впереди, возле светодиодной панели, я углядела клавиатуру. На приближении к ней я встрепенулась, с ужасом вспомнив, что на той табличке не было никакого кода.

Я наобум вбила «211» – полицейский код, обозначающий кражу. Надо же: зеленый свет.

Дверца отомкнулась, и передо мной открылась достаточно широкая вентиляционная шахта. Я все еще надсадно дышала, подавляя невесть откуда взявшиеся рыдания, когда в ухе снова всплыл Лютер:

– Ты непривычно тиха, Джек… Поделись, что у тебя на уме?

Лютер

Ее ответ он полностью упускает из внимания: в данный момент его взгляд прикован к плоскости экрана, на котором по бетонным пустошам бродит пара нарушителей. Слоняется вот уже сутки.

Сейчас они близятся к складу, ко всему месту действия, к Джек.

Этим надо заняться. Незамедлительно.

Но оставить Джек он пока не может.

Во всяком случае, сейчас, на подходе к одному из его самых любимых кругов ада.

Джек

Я более-менее пришла в себя и успокоилась, применив методику дыхания для беременных, которому меня обучали на том единственном занятии, что мы посетили с Фином. Вообще, это был трехнедельный курс, но мы на него не вернулись после расспросов о моем возрасте, да еще когда одна девка поинтересовалась, не подали ли мы заявку в Книгу рекордов Гиннесса.

Теперь казалось, что все это было так давно.

Черт возьми, это как будто происходило с кем-то другим, в иной жизни.

Мысли о прошлом, о Фине я оттолкнула и полезла дальше.

Карабкаться, будучи беременной, было все равно что делать все остальное, будучи беременной: шло медленно и трудно. Но я продолжала двигаться, вытряхнув по пути последние из затесавшихся в одежду центов.

В конце маршрута я распахнула решетку и подалась вперед. Высунула голову. Выглянула наружу.

С потолка на шнуре свисала голая лампочка – единственный источник света.

Это помещение было вдвое больше предыдущего, и я растерянно прикинула, как же мне теперь спуститься, но тут взгляд остановился на вделанных в стены железных скобах. До них вполне можно было дотянуться, а сами они спускались на три метра до пола.

На одной из стен виднелась черная дверь с вделанным рядом в стену блоком клавиш. У противоположной стены вертикально стоял какой-то гробообразный предмет, судя по виду, из цельного железа или стали. Я ухватилась за ближнюю скобу и не без усилия выпросталась из воздуходува. Затем я переместила ноги на одну из скоб пониже, при этом некрасиво хрюкнув (хорошо, что этот конфуз не слышал никто, кроме шпионящего за мной психопата).

Четыре шага, и я уже стояла на полу, напоминающем металлическую решетку.

Одежда на мне все еще не просохла после душа под водостоком; надо сказать, я основательно продрогла. Однако эта комната была теплее остальных.

Да не просто теплей, а гораздо.

Может, приближается обморок?

Подойдя ближе, я оглядела клавиатуру и дверь. Затем повернулась и через комнату прошла к тому похожему на гроб предмету.

Темно-серый металл, гладкий и в общем-то непримечательный, если не считать его гробообразной формы, новой на вид таблички, а также прорези на уровне головы, откуда (я невольно вздрогнула) на меня смотрели глаза.

– Кто здесь? – спросила я, осторожно подступая на шаг.

Глаза смотрели на меня неотрывно, не мигая, с какой-то унылой кротостью… и тут до меня дошло, что в них нет жизни.

Слепые и недвижные, они принадлежали мертвецу.

Я отступила на несколько шагов, чтобы прорезь стала чуть видней из-за верхнего света. Там под глазами различалось изуродованное лицо. По щекам тянулись полосы запекшейся крови. Что примечательно, внутри различался строгий воротничок клирика.

Лютер убил священника и запер его в железном гробу.

Зачем?

В тот момент, когда я пыталась рассмотреть табличку, меня снова окутал прилив внутреннего жара. Этих наплывов я натерпелась еще по ходу своей беременности, но такого, чтобы на лбу бисеринами высыпал пот, со мной еще не бывало.

На табличке ниже прорези значилось:

КРУГ 6: ЕРЕСЬ

Ты можешь сносить жару?

Больше ничего – ни кода, ни сопроводительных цитат.

Наплыв зноя делался все несносней. Пекло не только лицо; жар словно волнами всходил откуда-то из-под меня.

Я отошла от гроба, превозмогая головокружение, которое обычно предшествует тепловому удару.

От моей ветровки в буквальном смысле шел пар.

Тут мое внимание привлек пол. Точнее, кое-что под его решеткой.

Там, внизу, обозначились концентрические круги. Вначале мутно-лиловые, они постепенно вишневели и наконец сделались грязновато-оранжевыми, вроде конфорок на электропечи.

А жара все прибывала, превращая этот склеп в духовку – черт, да это и была она. Уже шипели, испаряясь, жидкости, заполняя воздух запахом мяса, которое начинало поджариваться.

Я кинулась к клавиатуре.

Все растущий зной путал мысли и не давал сконцентрироваться.

Так, в прошлой комнате шифра на табличке не было, но сработал соответствующий полицейский код. Ну а какой код может быть для… неимоверной жары?

Поджог?

Смахнув с глаз пот, я набила «447». Красный свет.

Жара росла все сильней, набирая разгон. Мельком оглянувшись, я увидела, что лицо священника в гробу лижут языки огня. Вонь горелого человеческого мяса заливала ноздри своей смрадной липкостью.

А ну-ка введем код пожара.

Его я из-за давности успела подзабыть, но вспомнила довольно быстро.

«904». Красный сигнал.

Ладно. А что, если «пожарная тревога»? «1170»?

Попробуем.

Снова мигнул красный огонек. У меня уже, кажется, коробились подошвы, а к запаху паленого подмешивался еще и запах жженой резины.

«1171». «Пожарная сводка».

Опять красный. Да чтоб тебя!

Оранжевый цвет набирался огнистости, и это я чувствовала теплом своих высохших носок и набрякшими ступнями.

Должно быть, ты что-то упускаешь из виду.

Выбравшись на середину пола, я повторно изучила взглядом комнату, в то время как дым, изливаясь из гробовой щели, как из кадила, своей смрадной едкостью першил у меня в носу.

Чего же, чего во всем этом недостает?

Вблизи я тот гроб уже оглядывала, но может, изначально что-то проглядела на входе.

Сквозь пелену дыма я глянула наверх, где воздуходув. Ага.

Вот на это я вообще не обратила внимания.

Там на дыру выхода надвинулась заслонка, на поверхности которой теперь был виден кружок с серебристой окантовкой из чисел и делений по окружности.

Что это, часы? Конечно, нет.

Это термометр.

Но чтобы взглянуть на него вблизи, нужно теперь снова лезть наверх.

Я поспешила к лестничным скобам и схватилась за ту, что на уровне груди.

Спустя мгновение я с криком отдернула от нее руки.

Металл буквально жег.

Я поглядела вниз, где от моих подошв начинал сочиться темный дымок. Всякая мысль о том, что Лютер не желает моей преждевременной смерти, растаяла в страхе, что я могу здесь зажариться заживо.

Я опустила рукава своей ветровки и использовала их как прихватки против печного жара.

Без охоты, но и без всяких колебаний я снова положила руки на горячий металл.

Я опять полезла наверх; несмотря на вопящие перенатруженные мышцы, роскоши отдыха я себе позволить не могла. Прокладка из ветровки отчасти выручала, но руки все равно жгло. За считаные секунды я добралась до верхотуры, где в сравнении с полом стояла благостная прохлада. Не отцепляясь от верхней скобы, я подалась, чтобы разглядеть термометр вблизи.

Кружок диаметром около десяти сантиметров крепился к заслонке магнитом. Я прищурилась; пот и дым поедом ели глаза. По виду это был лабораторный термометр со шкалой от –60° до 500° по Фаренгейту. Буквально у меня на глазах стрелка плавно переползла деление в 120F°[54].

Сообразно температуре во мне взрастала и паника. Что все это значит? Как соотносится с кодом, который Лютер мне дает? Он что, решил оставить меня здесь умирать?

Я подалась ближе: скоба, за которую я держалась, накалилась так, что скоро от нее уже придется отцепиться.

Охватила взглядом марку прибора, всю шкалу, все цифры, все… Вот оно.

Для того чтобы ухватывать детали, приходилось напряженно щуриться. Мне это мерещится, или кто-то в самом деле рядом с отметкой 375° F вставил еще один рубчик?

Это что, намеренно?

Жара становилась непереносимой.

С обезьяньей прытью я спустилась обратно в жару, где дышать было уже невозможно; еще минута, и я точно не вынесу.

Из гроба прорывались хищные языки пламени.

В комнате, застя все вокруг, клубился желтоватый дым.

Едва я ступила на решетку, как небрежно завязанный шнурок на одном из моих кедов осторожно затлел.

Пьяно шатаясь, я подобралась к двери и сквозь ливень пота набрала на клавиатуре цифры 3, 7 и 5.

Минуту ничего не происходило.

Спираль под полом тлела ярко-оранжевым, труп священника корчился в огне, а стельки в кедах сворачивались в трубку, норовя вскоре подпалить ноги. Горели ноздри, мешая вдыхать раскаленный воздух. Вот она, геенна огненная.

Ну!!!

Зеленый свет.

Щелкнул засов.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался воздух такой сладостно холодный, каким мне до этого, наверно, и не доводилось дышать.

Я рванулась наружу и выбралась из шестого круга.

– Ухх, – сказал Лютер, – вот жарко-то было.

На секунду мне показалось, что в этом помещении беспросветный мрак, но вскоре зрение вернулось.

– Неплохо справилась, Джек. Продолжай движение.

Всюду шлепались водяные капли, пахло дождем.

Я рискнула сделать шаг вперед. Ощущение было странноватым: оплавленные и вновь затвердевшие подошвы, видно, покоробились.

На правой руке от прихватки за раскаленную скобу взбухал волдырь. В носу даже после нескольких глубоких вдохов по-прежнему чувствовался противный вязкий запах дыма.

Как-то враз темнота раскрыла свои глубины.

Длинные конвейерные ленты.

Лапы роботов-автоматов, застывшие на годы. Громады станков. Дрели. Прессы. Терпковатый дух старой смазки.

Я стояла на краю брошенного заводского цеха и через провалы окон смотрела вверх на сумеречно-оранжевые полосы облаков, дотлевающих в ночном небе.

– Что теперь? – спросила я.

Вопрос повис без ответа.

Он что, со мной играется? Или где-то на пути сюда?

Я начала пробираться вдоль конвейера, минуя то, что больше походило на экзоскелеты машин – до неузнаваемости проржавевшие оболочки без колес, без моторов. Где-то на половине пути я остановилась и, обхватив себе руками живот, села отдышаться на вилы брошенного автопогрузчика. В груди до стона заныло, а к глазам подступили слезы.

Стой, не смей. Не время сейчас, совсем не время. Вместо того чтобы расклеиваться, собери-ка себя лучше в кулак. В тебе нуждаются твои друзья.

Даже две минуты сидения на мягком месте сплотили меня вполне себе достаточно, хотя руки-ноги разгибались с трудом. Тем не менее я встала и поплелась дальше, выйдя в конце к двойной двери. Даже непонятно, в какую сторону я иду.

Я все же толкнула створку. Вот те раз.

Опять не видно ни зги.

Цепко держась за перила лестницы, я сделала осторожный шаг. Лестница уходила вниз. Я тронулась по ней, скользя ладонью по перилам, и так одолела первый пролет.

Вот и лестничная площадка.

Опять же вслепую я тронулась дальше, снова вниз.

В какой-то момент я решила оглянуться, и тут при следующем шаге обе мои ступни окунулись в ледяную воду.

Дональдсон

К дверям складского входа, куда с четверть часа назад вошла Джек, они добрались уже вконец бездыханные, со страдальческими стонами.

– Глянь-ка, домофон, – указала на блок клавиш Люси. – Только как пить дать заперто.

Дональдсон, ухватив своими клешнями, открыл одну из створок.

– Кому да, а кому и нет.

Впереди был хорошо освещенный коридор, который он сейчас, жабьи склабясь, с любопытством оглядывал.

– Там то, о чем я подумала? – спросила со входа Люси.

– Да уж.

Они забрались внутрь. Створки дверей за ними сомкнулись, а они начали пролезать между свисающими с потолка трупами.

– Кто-то потрудился на славу, – произнес Дональдсон, вынимая из кармана «беретту» на пути туда, где коридор стыковался с более коротким квадратным помещением вроде вестибюля.

Справа там находилась еще одна дверь – черная, металлическая, и тоже с клавиатурой, вделанной в стену.

– А вот эта открыта! – криком сообщила Люси.

Дональдсон обернулся и увидел, что его напарница стоит на другой стороне, рядом с дверью, открытой в безмолвную темноту.

Херб

Через несколько минут после того, как Лютер отвел его в какую-то холодную комнату и прикрепил ошейник к цепи, в нескольких метрах от себя Херб услышал голос женщины.

– Он ушел? – спросила она.

– Не знаю, – ответил Херб. – Кажется, я слышал, что он уходит.

Ужас как хотелось вынуть из век ту нитку или хотя бы их потереть, чтобы уменьшить зуд и жжение, но руки за спиной были по-прежнему в путах.

– Глаза он вам тоже выдавил?

Херб внутренне содрогнулся. Кем бы ни была эта его спутница по заточению, варианта со швами Лютер ей явно не предложил.

– Меня зовут Херб Бенедикт, – представился он. – Полицейский из Чикаго. А вы кто будете?

– Кристин. Кристин Агава.

– Кристин, вы знаете, где находитесь?

– Этот человек… Он угнал автобус и похитил вместе с ним нас. Мы где-то в Мичигане. К вам сейчас идет подкрепление?

– Не знаю. Сколько человек было в том автобусе?

– Больше сорока. Только… – ее голос оборвался.

– Только что?

– Не все сюда доехали.

Какое-то время Херб слушал, как она плачет, толком не зная, чем беднягу утешить.

– Зачем он это делает? – в конце концов вытеснила она измученным голосом.

– Он безумен.

– Прежде чем он это сделал… ну вы понимаете, с моими глазами… он задавал мне вопросы о моем весе. Поэтому, наверное, и не убил меня в самом начале. Вместо этого он посадил меня сюда.

– Вы страдаете от излишнего веса?

– Да. А вы нет?

– Я никогда не проходил мимо чизбургера, который мне нравится.

– Чизбургер… О боже. Понимаю, звучит ужасно, но я сейчас так голодна. Я теперь слепая и, наверное, умру, но я все равно продолжаю думать о еде.

– Не волнуйтесь, Кристин. Я закажу нам пиццу.

Она издала робкий смешок.

– Вы любительница пепперони и ветчинки? – спросил он, чтобы как-то поднять ей настроение.

– Вообще-то я родом из Калифорнии. Обожаю с ананасами и брюссельской капустой.

– Такое следует объявить вне закона.

Она снова рассмеялась.

– А еще тофу[55]. Поджаренный ломтиками.

– Боже правый.

– В Аркадии[56] есть местечко, называется «Зило». Там делают пиццу с корочкой из кукурузной муки, копченой моцареллой и свежей кукурузой. Это такая прелесть. Я… я…

Она снова заплакала. Ну что тут скажешь. Тут самому впору разрыдаться.

– Мы, наверное, здесь умрем? Да, Херб?

Херб поджал челюсть.

– Вообще, я бывал во многих переделках. Некоторые еще более скверные, чем эта. Так что надежды терять нельзя.

На минуту повисла тишина. Херб опробовал длину своей шейной цепи, осторожно продвинувшись вперед, пока та не натянулась. Цепь была толстая, тяжелая, примерно полтора метра длиной, что вполне позволяло присесть. Но у него не было на это желания. Пол был чем-то загажен, а еще было холодно. Ледник какой-то.

Ум непроизвольно начал бродить по скверным местам, думать об ужасных вещах.

– А какое у вас, Кристин, любимое занятие? – прерывая этот нежелательный курс, спросил Херб. – Вот прямо-таки самое любимое на свете?

– У меня? Вообще я петь люблю. Пою в церковном хоре.

– Вот это да. А знаете, я был бы очень польщен, если б вы спели для меня какой-нибудь гимн.

– Ой. Вы серьезно? Прямо сейчас?

– А когда ж еще. И абсолютно серьезно. Какой, например, у вас самый любимый?

– Да их столько… много. Но вообще я люблю «Боевой гимн Республики». – «Славься, славься, аллилуйя, истина грядет»…

– Точно.

– Он мне точно больше других нравится.

– Правда? И я его тоже люблю.

– Ну вот и спойте.

Кристин запела мощным красивым контральто, ничуть не хуже, чем у матерых исполнителей. Поначалу Херб слушал, ища в ее голосе забвения от своих мыслей, но постепенно они все равно взяли свое. Как там Джек? Где она? Что с ней может вытворять Лютер?

Закончив гимн, Кристин без паузы перешла на «Рок на века»[57].

Херб спиной припал к бетонной стене, такой холодной, что немели руки. Видимо, у Джек условия сейчас не лучше, а то и хуже. То же самое с Фином и Макглэйдом.

Что и говорить, похищение на кладбище Лютер спланировал мастерски. И видимо, не только его, но и много что еще. Себя Херб проклинал за легковерие. Если Кристин права и они сейчас в Мичигане, то чикагской полиции их не найти. И надежды на спасение нет.

Значит, женщина права. Скорей всего, их ждет смерть.

Дональдсон

Склад был промозглым, темным и бесконечным.

Судя по тому, как Люси хваталась за его руку и натыкалась на все подряд, она здесь не видела ни хрена.

Временами у него мелькал соблазн малеха над ней приколоться: высвободить рывком руку, отскочить и спрятаться за одной из этих машинных глыбин. А оттуда понаблюдать и похихикать, как она бродит и сослепу шарахается обо всякие железяки.

А что, было бы уморительно, даже при эдаких обстоятельствах. Думая об этом, он невзначай хохотнул.

– Ты чего, Ди?

– Да так.

– Нет, ты сейчас смеялся.

– Просто подумалось кое-что.

– Да? Ладно, можешь не рассказывать.

В ее голосе чувствовалась обида, и теперь вдруг задумка смешной уже не казалась.

На конце склада их ждала большая двустворчатая дверь.

Толкая створку, Дональдсон включил свой лягушачий фонарик, тусклый лучик которого метнулся через лестничный пролет на ступени, уходящие куда-то вниз, в угольно-черную темень.

– Прижмись-ка лучше ко мне, – попросил Дональдсон.

Люси обхватила его за пояс.

Почему-то сейчас это ощущение было лучше, чем норко.

Джек

Одна нога из-под меня выскользнула, и я по крутому цементному укосу неудержимо поехала вниз, в леденящую воду, где по колено ушла в вязкую грязь.

Ахнув от холода и внезапности, я начала спешно выбираться наверх, инстинктивно стремясь в темноте выбраться на сухое место. Но бетон был скользким, а уцепиться ни за что не удавалось.

Так и барахталась впустую, по икры в воде, от которой исходил стоялый гнилостный запах болотного газа. Вонь органического разложения и человеческих нечистот как будто состязались, кто из них сильней. Я поперхнулась, сглатывая рвотный позыв.

Или я уже теряла рассудок, или же за последний пяток минут в воздухе произошло какое-то изменение: где-то там на расстоянии, не определимом из-за полного отсутствия ориентиров, подрагивал неяркий, призрачный свет.

После небольшого колебания я тронулась в его сторону, бредя через стылую смрадную воду, которая уже доходила до пояса. Каждый шаг из-за чавкающей внизу грязи давался с немалым трудом.

Плескотня от моих движений под невидимыми сводами отдавалась пустым и гулким эхом. Мне показалось, что где-то во мраке, вдали от света, приглушенно раздаются человеческие стоны.

При всей своей вони, вода успокаивала боль от волдыря на моей правой руке, поэтому при ходьбе я держала эту ладонь опущенной книзу. Постепенно уровень воды шел на убыль – вначале ниже бедер, затем до колен, и вот я уже влезала на еще один бетонный скос ногами, испачканными грязью, а может, и кое-чем похуже.

В кольцо на стене здесь был вставлен факел, в трепетном свете которого я прочла надпись на очередной медной табличке:

КРУГ 5: ГНЕВ

Так плыли мы вдоль мертвого потока;

Вдруг весь в грязи дух выплыл из ручья,

Вскричав: «Кто ты, идущий прежде срока?»

А я: «Иду, но не останусь я»…

«Ад», Песнь VIII[58]

– Кто здесь? – послышался с непонятного расстояния оклик.

Голос был напряженный и явно в страдании.

Вместо ответа я вынула из кольца факел и вместе с ним побрела обратно в это болото, пока стылая вода не дошла до пояса.

В свете факела поверхность воды отливала маслянистой чернотой, как нефть.

– Кто здесь? – снова позвал голос.

– Меня зовут Джек, – откликнулась я. – Я иду к тебе на помощь.

За очажком факельного огня по-прежнему не было видно ни зги, так что я в своем направлении ориентировалась на звук.

Примерно через шесть метров, подрагивая, как в ознобе, свет факела высветил среди воды небольшой островок. Я остановилась и вгляделась. Общей площадью он был не больше пятнадцати метров и состоял из бетонных блоков, выступающих из воды буквально на ладонь.

На нем без движения, крест-накрест лежали двое.

– Эй, – осторожно позвала я. – Вы меня слышите?

– Они мертвые, – послышался голос из темноты.

– Ты уверен?

– Да.

– А от чего?

– Он заставил их биться.

В свете факела влажно блеснула сталь клинка, все еще зажатого в руке одного из мертвецов.

Я поднесла огонь ближе, и он изменчивым светом осветил их лица.

Молодые. А руки в татуировках уличных банд.

Оба в ошейниках, посредством которых Лютер несомненно этих парней друг на друга натравливал.

Я пошла вперед, и примерно через минуту в отсветах факела впереди начали угадываться цепи, а затем человек, распятый ими на бетонной стене.

– Я тебя вижу! – воскликнула я. – Почти уже добралась.

От усилий продираться по грязи ноги сводило судорогой, но я упорно шла, одолевая этот последний десяток метров, после чего выбралась по откосу на сухое место.

Передо мной стоял высокий, худой, по пояс голый мужчина, скованный кандалами, как в каком-нибудь рассказе Эдгара По. Был он полностью в грязи, светились только белки глаз. Ноги сведены вместе, руки раскинуты.

Я опустилась на пол и какое-то время переводила дух. Пальцы рук и ног мне сводило холодом.

Неизвестно, сколько я еще смогу все это терпеть.

– Ты ранен? – спросила я.

– Да вот, плечо… кажется, вывихнуто. Не помню, сколько я уже здесь. У тебя есть вода?

Я качнула головой, внезапно поняв, насколько мне самой тоже хочется пить.

– Как тебя зовут?

– Стив.

Я оглядела его. Примечательно, что ни одна из пропащих душ, с которыми мне пришлось пересечься в этих кругах ада, так и не уцелела. Лютер не хотел, чтобы я их спасала. Ему хотелось, чтобы я наблюдала за их страданиями и гибелью. Однако на Стиве ошейника не было – знак пусть и небольшой, но обнадеживающий.

– Я попробую тебе помочь, Стив, но сначала мне надо найти отсюда выход. Здесь где-то должна быть дверь с клавиатурой.

Его глаза замерцали слезами.

– Если ты думаешь отсюда уйти, то сначала тебе надо меня прикончить.

– О чем ты говоришь!

– Тебе надо меня убить.

– Стив, я не буду этого делать.

– Там за мной, на гвозде, висит пила.

– Стив…

– Ты не поняла. Если ты этого не сделаешь, он меня запытает до смерти. На его машине я уже был. Больше не хочу.

– Послушай…

– Перережь мне глотку, и тогда… – он угрюмо мотнул головой, – тогда ты сможешь открыть дверь, что у меня за спиной.

Только теперь я слабо разобрала очертания ржавой двери, к которой Стив, собственно, и был прикован. Как раз возле его бока торчала ее ручка.

Лютер хотел, чтобы я не просто убила Стива. Руки его были прихвачены к дверным косякам, а лодыжки вместе прикованы к низу самой двери. Не обрубив ему предварительно руки и ноги, открыть ее я не могла.

– Ни за что, – произнесла я, отступая на шаг.

– Прошу тебя, Джек. Я…

– Нет!

– … этого заслуживаю.

– Все равно нет. Такого не заслуживает никто.

Теперь Стив безутешно плакал.

– Я убил человека, – жалко бубнил он сквозь слезы. – Три года назад. Все эти годы я носил это в себе и вот теперь хочу, чтобы ты знала: я этого сам желаю! Тысячу раз я думал покончить с собой, да все храбрости недоставало.

– И все равно я этого не сделаю, Стив. Не могу.

– Ты понимаешь, что со мной тогда сделает Лютер?

Людей я в своей жизни убивала. Но даже с такой больной сукой, как Алекс Корк, это было нелегко. Не в смысле нажать на курок. И не в смысле уживаться потом с мыслью, что ты лишила кого-то жизни. Просто в голове не укладывалось, как у меня рука может подняться на прикованного к стене невооруженного человека, не важно, что он там содеял в прошлом и как отчаянно молит тебя его прикончить.

– Прошу тебя, Джек!

– Помолчи хоть минуту. Дай подумать.

Я подошла ближе, оглядывая дверь. Шарниров нет, значит, она открывается вовнутрь. Я для пробы налегла на ручку. Дверное полотно сместилось на дюйм, натянув цепь у Стива вокруг лодыжек.

– Ты можешь отпрыгнуть назад?

– Какое там прыгать: я вообще своих ступней не чувствую. Они у меня отнялись от холода.

– Лютер, ты слышишь? Я этого делать не собираюсь, – сказала я вслух.

Мой наушник молчал. Я огляделась в поисках камеры и заметила ее на стене, в трех метрах от пола.

– Ты меня слышишь, тварь? – спросила я, помахав рукой в ее глазок. – Я не собираюсь…

И тут дверь за Стивом с силой дернулась внутрь, захватив его ноги. Он издал вопль: вес перекинулся на руки. Дверь приоткрылась всего на несколько сантиметров, но в эту щель пролезла чья-то рука, зацепив висящую пилу. А в открывшуюся щель проглянули два глаза-буравчика.

– Ой, гляньте-ка, кто здесь. Никак Джек Дэниэлс? Давненько, ох, давненько не видались!

Полускрытого уродливого лица я не узнала. Но голос…

Этот голос был мне памятен. По той автобусной остановке, годы назад. Дональдсон.

– Я мечтал, Джеки, чтобы снова с тобой увидеться. Обрезать тебе по кусочкам лицо и тебе же скармливать. Ну а теперь, когда между мной и моей мечтой всего лишь чьи-то копыта, разве ж я с ними не управлюсь!

Он поднял пилу и через щель опустил на голое запястье Стива.

Я с грохочущим в ушах сердцем потянулась к ней с другой стороны, пытаясь помешать, но все это ерзанье туда-назад было по сути как раз тем, чего добивался Дональдсон; получается, мы с ним вдвоем под вопли Стива пилили ему, бедняге, руку.

В эту секунду во мне безумно забился младенец, а ноги подкосились и мир закружился, окутываясь затмевающей глаза чернотой. Схватки! Только сейчас их не хватало!

Я шлепнулась на задницу. Голос Стива исчезал… таял весь мир… меня властно увлекала в свой омут чернота.

Люси

Тот человек на двери умер слишком быстро. Без стопорящего кровотечение жгута он уже через минуту лишился чувств, а затем и вовсе окочурился.

При его воплях Люси ощутила в себе полузабытый раж, а когда он перестал дышать, то слегка опечалилась. Как будто ее чего-то несправедливо лишили.

На то, чтобы отпилить все ненужное и освободить дверь, у них с Дональдсоном ушло около пяти минут – так долго, что когда они наконец управились, ей уже хотелось только норко и сна.

Но у Ди настрой был другой. Над бесчувственной беременной он стоял, донельзя распаленный, щерясь гнилой улыбкой и всеми своими безобразными шрамами.

– Вот она, Люси. Джек Дэниэлс во всей своей красе.

– На это у нас нет времени.

– Почему же?

Она тронула Дональдсона за руку.

– Сюда мы пришли не за ней. Она нам была нужна только для того, чтобы найти ублюдка, который сотворил с нами все это.

– Разве? Хорошо, пусть это будет бонус. Закусон перед главным блюдом.

Дональдсон приопустился, держа на изготовку пилу, но Люси оттянула его назад.

– Какого черта? – зло обернулся он к ней. – Чистоплюйку из себя разыгрываешь?

– Вовсе нет. Просто я устала, разбита и хочу сберечь силы на того, кто нас истязал, покрыл шрамами и превратил… вот в это.

Она выставила напоказ то, что оставалось от ее рук.

– Этого ублюдка Лютера я хочу прикончить ничуть не меньше, чем ты, Люси. Но мы заслуживаем того, чтобы малость поразвлечься. Ты глянь, она же просто жертва-мечта любого серийного убийцы! Сделать ее – это был бы доподлинный венец всей моей карьеры!

Какое-то мгновение Люси была готова его упрашивать. Напомнить ему, кого именно они ищут и зачем. Но разглядев в глазах Дональдсона доподлинную похоть крови, она поняла, что от намеченного его не отговорить.

– Ладно, – выпуская его руку, устало сказала она. – Делай, что хочешь. А я буду искать его.

– Что? Ты не хочешь остаться и мне помочь?

– Я хочу сберечь силы. Да и тебе бы это не мешало.

– Могла б, по крайней мере, посмотреть.

– Ди, она ведь даже не в сознании.

Дональдсон снова ухмыльнулся, поднимая пилу.

– Уж я знаю, как привести ее в чувство.

– Дело твое. А я пошла.

Люси повернулась и похромала в темный лабиринт ходов, что привел их сюда. За последние часы они миновали множество мертвых, изувеченных тел. Этот малый, как видно, сложа руки не сидел. Чтобы собрать все это в кучу, нужно было немало сил и времени.

Она двинулась налево, затем направо, ощупью пробираясь в темноте вдоль бетонных стен. Джек они отследили, следуя по ее голосу. А тут, без звуков, даже непонятно, куда дальше поворачивать.

Не признаваясь в том Дональдсону, Люси была напугана. И уже через минуту после расставания с ним пожалела об этом. Пускай их было всего двое, но всё не в одиночку. Однако чем дольше они бродили в этом гибельном месте, тем сильнее Люси пробирало сомнение насчет того, что их надежды на успех сбудутся. Сейчас она ощущала безнадегу. Более того: что их превзошли.

Не надо бы кончать ту бабенку-копа. А лучше б сделать так, чтобы им сообща найти…

В эту секунду она расслышала голоса. Дональдсона и… Она обмерла.

О боже. Нет.

Первым позывом было бежать опрометью куда глаза глядят. Но нельзя оставлять Ди одного, на произвол тому маньяку. Она пошла на звук голосов и постепенно стала различать слова.

– Пушка у тебя в штанах. Ну-ка вынь ее, медленно, чтобы я видел, и кинь в воду. Вот так.

Послышался слабый всплеск.

– Теперь брось пилу и отойди от Джек.

Звон железяки о цементный пол. Люси подобралась ближе.

– Где та кикимора?

– Пшел к черту.

Грохот выстрела, а вслед за ним вскрик Дональдсона.

– У меня в обойме еще семь пуль. Как ножка, бо-бо? Следующий выстрел будет тебе по коленям. Или по яйцам.

– Яйца ты мне уже отрезал, сучий потрох.

Люси свернула за угол и, украдкой приближаясь, увидела их двоих через дверь, в трех метрах от себя. У нее подкосились ноги.

– Ах, извини. Забыл. Тогда мы, помнится, вместе чуток поиграли, да, Дональдсон? Мне почему-то кажется, что ты не очень хочешь снова пережить те волшебные моменты. Скажи мне, где Люси, и я убью тебя быстро. Сразу наповал, в голову.

– Понятия не имею, куда она ушла. Мы расстались сразу после побега.

– Врешь.

Снова выстрел, и снова вопль. На глазах у Люси Дональдсон опрокинулся и схватил себя за окровавленное колено.

– Шесть пуль осталось. Когда закончатся, я возьмусь за пилу. Так где она?

Сквозь стиснутые зубы Дональдсон процедил:

– Смоталась в Канаду. Слышала, что там в это время года красиво.

Еще два выстрела, в ту же ногу.

Люси съежилась и пустила под себя невольную струйку.

Как же так? Ведь оно не должно было так закончиться. Разве нет?

Она заставила себя сделать шаг, чтобы выдать свое местонахождение. Смотреть, как мучается Дональдсон, было уже выше ее сил.

А затем она увидела. Хотя видеть ее в темноте Ди никак не мог, на какой-то миг он как будто уставился прямиком в нее. В самые-самые глаза. И чуть заметно качнул головой. Веля не подходить ближе. А затем каким-то непостижимым усилием поднялся на ноги.

– Я видел вас двоих на своих камерах. И знаю, что она здесь. В свое действо я вложил слишком много сил и средств, чтобы позволять вам, двум облезлым дилетантам, влезать в кадр и все портить.

– Дилетантам? – сквозь боль сипло хихикнул Дональдсон. – Вот что я тебе скажу, Лютер. Мы с Люси из своего киллерского ремесла позабыли столько, сколько тебе и за сто лет не освоить. Она мне все о тебе рассказала. Ты вот втираешь мне о каком-то там действе. А себя, небось, считаешь звездой жанра? Да никакая ты не звезда. Так, мелкий актеришка, что тщится ею быть. Никто. И самый напыщенный говноед из всех, кого я только видал.

Снова выстрел, теперь в правую руку. Дональдсон застонал, но на ногах удержался.

Глаза Люси наполнились слезами. Она, не сводя глаз, смотрела, как Лютер подступает к ее другу.

– Ты ее, наверное, любишь? Я ведь видел, как вы тут вдвоем шляетесь парочкой под ручку.

Люси затаила дыхание. Она понятия не имела, что скажет в ответ Ди, но почему-то сейчас это показалось ей крайне важным.

– А вот и да, – с вызовом просипел Ди, – люблю.

Люси, сотрясаясь всем телом, едва сдавила рвущийся наружу стон.

– А скажи мне, Дональдсон: как это?

– Ты хочешь знать, как это – любить?

– Ну да.

Дональдсон рассмеялся. Не по принуждению, а утробным глубоким хохотом, громким и долгим.

– О-ох, ну ты меня потешил, – отсмеявшись и снова кривясь от боли, повел он головой из стороны в сторону. – Я всю свою жизнь был одиночкой. Вот почему так здорово ощущать, когда кто-то прикрывает тебе спину. Она, моя девочка Люси, до тебя еще доберется. Так тебе вхерачит, что мало…

От выстрела Дональдсон тяжко содрогнулся.

Когда Лютер отступил, стало видно темное пятно, расплывающееся на животе сквозь одежду, которую Дональдсон судорожно комкал на себе обеими руками.

Подняв правую ногу, Лютер плашмя толкнул Дональдсона в грудь, отчего тот кувыркнулся в черную воду.

Ноги у него спутались, тело закружилось, и он медленно затонул вниз лицом.

Чтобы не заголосить, Люси пришлось вцепиться себе в запястье зубами.

«Встань. Ну пожалуйста, Ди, встань. Ради меня».

Но он так и не встал.

Люси силком заставила себя попятиться обратно в темный лабиринт.

Боль прохватывала тело, но была она еще хуже, чем телесная. Саднила сама душа.

Надо найти какое-то оружие.

Порешить этого выблядка.

Сделать так, чтобы сбылись последние слова Дональдсона. Дональдсона. Ее ненаглядного Ди.

Единственного человека, которого она в своей жизни любила.

Фин

Открыв глаза, он обнаружил, что сидит на стуле.

Все тело ныло, но хуже всего была боль в правом боку; ощущение такое, будто сломано ребро.

Фин осоловело моргнул, щурясь на тускло освещенную комнату, и на соседнем стуле увидел Макглэйда с поникшей головой. Стул был из кожи и стали, на литых высоких ножках.

Барный. Не те жуткие орудия пыток, к которым они были привязаны до этого. Что примечательно, на Гарри не было веревок. Фин глянул вниз на свои руки и увидел, что запястья у него пластиковыми путами прихвачены к подлокотникам. Кисти рук были серо-малиновые и успели набухнуть. Он попробовал шевельнуть ногами, но и лодыжки, как оказалось, были связаны аналогичным образом. Фин потянул свои путы, пробуя их на прочность. Ничего, крепкие. Попробовал, насколько крепок стул – тоже вполне себе. Сталь. Тяжелая, неподатливая. Наконец, поерзал запястьями (может, получится ими шевелить) – не тут-то было.

А между прочим, если путы не ослабить, то в скором времени кровообращение прервется и конечности отомрут. Их уже иглисто покалывало от недостатка крови.

– Гарри! Эй, очнись!

Макглэйд прихрюкнул, после чего взмотнул головой и, пуча глаза, шало огляделся.

– Опа. Скажи мне, что мы упились и попали куда-то к шлюхам-лесбиянкам.

– Похожую шутку ты уже произносил.

– Да? Не рушь мои мечты. Лучше скажи, как себя ощущаешь.

– Как дерьмо печеное. А ты?

– Я просто в шоке. В электро.

Фин огляделся.

В отличие от прежней казематной атмосферы, эта больше напоминала брошенный офис. Письменные столы, несколько разбросанных стульев и ковер из пыли. В трех метрах слева через открытую дверь шел скудный свет.

– Твоя искусственная длань крепка или как? – спросил Фин. – Ты свои веревки разорвать сможешь?

– Эх. Не работает моя культяпка. Коротнуло ее на том электрическом стуле. Да еще и кудряшки, кажись, подгорели.

– Какие у тебя кудряшки?

– На лобке. Пиписькин свитерок. Отсюда слышу, палеными волосами пахнет.

– Просто прелесть.

– Зато есть и плюсы: я не обмочился. Хотя, может, и надо было. Это б загасило мой хворост.

Фин попробовал податься на стуле вперед. Тот прошебуршал несколько дюймов по полу; широкое основание ножки мешало ему опрокинуться.

– Ну а ты? – спросил Гарри.

– Что я?

– У тебя пиписькина одежка подгорела?

– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

Фин снова дернул свой стул вперед, теперь уже сильнее.

Тот продвинулся почти на шаг, но затем начал крениться, и Фин бдительно откачнулся назад – а то если перевернется, то обратно подняться явно не получится.

– Эх, не надо было мне вспоминать, что я не обмочился, – опечалился Гарри. – Теперь вот так и тянет.

– Так думай о чем-нибудь другом.

– Ага, легко сказать. Когда я закрываю глаза, и сразу вижу перед собой римские фонтаны. Где вся вода цвета приятной желтизны.

Фин промолчал, занятый новой попыткой рвануться на своем стуле вперед. Получилось еще на полшага. Точкой назначения для него стала приоткрытая дверь.

– Мочевой пузырь у меня готов лопнуть. Прямо-таки баскетбольный мяч с водой.

Фин продолжал скрестись по полу, пока одна из ножек не застряла. Оказалось, в кафельном полу отсутствовала одна плитка, и образовалась выщербина. Фин нацелился назад, думая ее обогнуть.

– Ты куда? – спросил ему вслед Гарри. – В толчок?

– Да нет, через дверь хочу.

– А там, за дверью, туалет?

– Не знаю. Но может оказаться что-нибудь, чем можно воспользоваться.

– Знаешь, чем бы мне реально хотелось воспользоваться?

«Кляпом», – мимоходом подумал Фин. Но вслух не сказал, а продолжил свой путь к двери.

– Унитазом, – сам себе ответил Гарри и уточнил: – во всяком случае, писсуаром.

– Гарри, ты не сделаешь мне одолжение?

– В смысле, заткнусь ли я? Всегда, когда кто-нибудь просит меня об одолжении, то подразумевает именно это. А что я могу сделать? Я разговариваю, когда я нервничаю. И особенно, когда пытаюсь не обмочиться.

У Фина получилось обогнуть ту плитку, но он уже уставал. Вместе с усталостью росло и беспокойство. По лицу, щипля глаза, стекал пот. Он как мог подавлял в себе глухое отчаяние. Маловероятно, что за дверью окажется что-то, способное помочь им бежать. Лютер слишком умен и осторожен.

Смахивая пот, Фин по-собачьи тряхнул головой. Ему подумалось о Джек, об ужасах, через которые она сейчас, вероятно, проходит, и он с новой силой продолжил движение к двери.

По счастью, Гарри прекратил свой треп и по примеру Фина тоже последовал в своем кресле на выход. На протяжении пяти минут они с сосредоточенным сопением упирались, и наконец Фин первым подобрался к порогу.

Кабинет выходил в небольшой холл с единственной голой лампочкой, чахнущей под потолком. Пол был бетонным, а коридор заканчивался лестницей, которая спускалась в темноту.

– Что там? – полюбопытствовал со спины Макглэйд. – Порадуй меня. Скажи, что там кусачки и писсуар.

Фин не ответил. Свой стул он направил в холл. Между тем в голове понемногу вырисовывался план.

– Черт. Там что, лестница? – спросил Гарри.

– Да.

– А ступенек сколько?

Фин посчитал.

– Как минимум четырнадцать. Дна отсюда не видно.

Он пододвинулся ближе к краю лестницы.

– Фин, ты что такое творишь?

– Эти барные стулья слишком крепкие, хрен расшатаешь. Но может, они разобьются при падении с определенной высоты.

– Во как! То есть мы сейчас будем кидаться вниз с лестницы, без всякой защиты башки и туловища, но в надежде, что при падении эти стульчаки как-нибудь разломятся, а наши куда более хрупкие кости нет. Так, что ли?

– Да, так!

– Лично мне идея нравится. Давай, ты первый.

Фин на своем стуле подскочил бочком, так что одна из ножек сейчас подвисала в воздухе. Лететь боком, а не головой вперед казалось более благоразумным (если о разуме здесь вообще может идти речь).

Но лучше уж увечье или даже гибель, чем быть до смерти замученным Лютером.

– Если ты умрешь, то твоя смерть будет не напрасной, – напутствовал Гарри. – Твой труп застопорит мое паденье.

При взгляде вниз голова у Фина закружилась. Не то чтобы высота была такой уж большой; просто будучи привязанным к барному стулу и глядя сверху на неласковый бетон, сложновато найти в себе нужную храбрость.

– Ты просто пригнись, зажмурься и представь, что это горки в Диснейленде, – посоветовал Гарри.

– Ну да. Дональд на жидком стуле.

– Прыжок смерти Чипа и Дейла.

– Чудеса на виражах.

– Да тут расстояние-то всего ничего, – успокоил Гарри. – Поторопись, не видишь: очередь напирает.

Фин до отказа вобрал в себя воздуха, уперся подбородком в грудь, вообразил лицо Джек и дал стулу решающий толчок.

Какую-то жуткую секунду он висел в неподвижности: стул под ним свесил две своих ножки и словно пребывал в раздумье, в какую сторону ему склониться. Но вот в адски замедленном темпе он стал крениться вниз. Воздух из груди вышибло невольным выкриком ужаса, а в следующую секунду правое плечо шибанулось о бетон. Не успел Фин оценить ущерб, как ноги ушли вверх и взлетели уже над головой. Слух различал скрип, глухие удары и стоны металла; непонятно как высвободилась одна нога. Но череда ступеней и набранная скорость еще не закончились, и Фин сделал еще один кульбит.

От удара в голове все звонко запело и пошло кругом. Беспомощный в болтанке гравитации, он снова выкрикнул от боли и страха, вслед за чем лестница исплюнула его на пол, где он и замер, лежа не левом боку.

Последовала полная тишина, сопровождаемая лишь звоном в ушах. Фин попробовал пошевелить пальцами, но ничего не почувствовал: они чересчур занемели. А может, их парализовало.

– Ты жив? – прокричал сверху Гарри.

– Ага.

– Больно было?

– Да так, терпимо, – соврал Фин.

– А мне показалось, что да. Ничего не сломал?

– Пока не знаю.

– А освободился?

Фин потянул к себе руки. Они как были прихвачены к стулу, так и остались.

– Не-а.

– Туалет хоть видел?

– Как-то упустил.

– Ну ладно, я иду следом.

– Гарри, постой!

Но Макглэйд уже толкнулся от края лестницы и с пронзительным воплем начал свой головокружительный спуск. Боязнь, что его раздавят, придала Фину энергии, и он, упершись двумя ногами (только сейчас понял, что они у него свободны), отлез от низа лестницы, поскорей убираясь из-под места падения товарища. С первым кульбитом вопли Макглэйда возросли по высоте и драматичности, а стул под ним от ударов покорежился. Последние ступени он, уже тормозя, пролетел головой вперед, а с ударом об пол не затих, а, наоборот, развопился в самое ухо Фина.

– Ааааааа!!!

– Макглэйд!

– Ааааааа!!!

– Макглэйд, твою мать!

– ААААААААА!!

– Ты заткнешься или нет? Уже ведь прилетел!

Вопли прекратились, а Макглэйд, отчаянно оглядевшись, увидел возле себя Фина.

– Уфф. И все-таки я обмочился, – изрек Гарри.

– Ничего себе не расшиб?

– Погоди, я еще ссу. Не могу остановиться.

– Руки свободны?

Послышалась возня и стук металла о камень.

– Да погоди ты, дай доделаю. Ах, как это унизительно, Фин, ты бы только знал. Так унизительно…

Он умолк.

– Макглэйд, язви тебя! Ты мне скажи: руки у тебя освободились?

– Ты бы лучше как-то подвинулся, а то лужа тебя накроет.

Фин сдался. Он сдвинулся в сторону, морщась от новых болей и ушибов, но зато сумел перевернуться и встать на колени. Выгнув спину, он попробовал, крепко ли держатся путы. Руки были по-прежнему приторочены к подлокотникам, но ходить он теперь уже мог.

– Дай-ка подмогну, – сказал Макглэйд.

Встав рядом с Фином, он свободной рукой вышиб из-под его запястья сломанную деталь подлокотника, что позволило в считаные секунды вынуть руку из пластиковой завязки.

– Вот спасибо, дружище. Дай я тебя обниму.

– Лучше не надо. Я еще не закончил.

Он отдал Фину стержень крепления, а сам на полусогнутых отковылял в сторону, по-прежнему пуская струю. Фин освободил и вторую руку, после чего, растирая запястья, оценивающе оглядел коридор. Тот заканчивался металлической дверью. Фин, морщась от боли в ребрах, плече и правом колене, подошел к ней. Дверь была заперта, но косяк держался всего лишь на сыром крошащемся цементе. Массивными ножками этих стульев ее можно будет вышибить за несколько минут.

– Эй, Гарри. Помогай.

– Сейчас, уже завершаю. Тут у меня все равно что дамбу прорвало.

– Ты что, все еще не управился? Ого. Это каких же размеров у тебя пузырь?

– Почти таких же, как простата. Доставь себе удовольствие: не живи дольше сорока пяти.

Фин издал смешок.

– Во всем ищи позитив. Тебе сейчас, по крайней мере, больше не надо искать толчок.

Лицо Гарри омрачилось:

– Фин, давай хоть на минуту будем серьезными. Мы же друзья, верно?

– Ну а как же.

– И столько всего вместе прошли.

– Гарри, ты о чем?

– Сразу, как только отсюда вылезем, даю тебе двадцать штук баксов. А ты со мной сейчас меняешься штанами.

– Ишь чего захотел, – улыбнулся в ответ Фин. – Тащи-ка сюда ножку от стула. Пришибем того гада и идем спасать Джек.

Джек

Я толчком пришла в себя, готовая тотчас схватиться с Дональдсоном, Лютером и вообще любым, кому хватит дури ко мне приблизиться.

Но быстро поняла, что нахожусь в одиночестве. Наедине с трупом.

Дональдсон куда-то делся, а изувеченный Стив лежал с выражением муки на мертвом застывшем лице.

Единственный, кто здесь со стволом, это Лютер, поэтому я быстро сложила схему того, что случилось. Не терпя вмешательств в свое маленькое шоу ужасов, Дональдсона Лютер устранил из игры. Судя по тому, что Лютер дал мне передышку, у него для меня заготовлено еще что-то, посмотреть или поучаствовать.

Сколько кругов в дантовском Аду? Девять.

Мне продемонстрировано только шесть. И то достаточно на всю жизнь.

Я поместила ладони на живот, нежно надавив в попытке ощутить какое-то ответное движение.

Его не последовало.

Я потерла сильнее, уже прохваченная зигзагом паники (не мог ли ребенок при всем этом стрессе, при моей эклампсии, вдруг…).

Ага, вот. Шевеление в ответ. Слава богу.

Пальцами я нащупала меленький выступ и почувствовала ее крохотную ручку. Мое, родное.

– Вот и ладно, – тихо сказала я своей дочурке. – Все с нами будет хорошо. Отыщем нашего папу и…

– Ты очнулась? Прекрасно. Пора в путь.

Я машинально тронула клипсу наушника.

– Лютер. Роль главной героини в твоей гниленькой драме меня достала.

– Как же так. Ведь еще столько предстоит увидеть. Столь многое постичь. Поднимайся и иди вон в ту дверь. Там тебя заждался старый друг.

– А тебя и твоего бреда я тем более наслушалась.

Я потянула за клипсу, чувствуя, как в этом месте горит, отрываясь, кожа.

– Джек, ты не посмеешь…

С крапивным жжением наушник оторвался, а мне на шею закапала теплая кровь. Наушник я кинула в воду, показала в камеру фигуру из трех пальцев и поднялась на ноги.

Дверной проем вел в темные бетонные переходы, которые впереди разветвлялись, и я побрела – усталая, мучимая голодом и жаждой.

А еще злая.

Очень, очень злая.

Сколько людей поплатилось жизнью, чтобы этот маньяк мог… Мог что? Показать мне, какой он крутой? Напугать меня? Показать цену человеческой жизни?

Эту цену я уже знала. А наблюдение за тем, как она понапрасну губится, на ценности моей собственной жизни не сказалось.

Быть может, я еще не выработала материнской привязанности к своему пока еще не рожденному ребенку, но у меня на это еще есть время.

Быть может, по жизни я была с кем-то недостаточно мила, но на это у меня, черт возьми, имелись веские поводы.

Может статься, я эгоистична, но имею на это право. В этом мире я сделала много хорошего. Вымела с улиц множество скверных людей. А все, что мне доставалось взамен, это бессонные ночи, самоедство и уйма друзей и родных, которые мной, видите ли, уязвлены.

Сказать по правде, себя я особо не любила. Но это не значит, что я чувствовала себя потерянной или проигравшей. Разве нет?

Я шлепала по бетону своими промокшими ступнями, занемевшими от холода. Какая-то часть во мне сожалела, что я вот так взяла и вышвырнула наушник. Пускай меня достал этот подгоняющий голос Лютера в моем ухе, но он хотя бы четко указывал мне, куда направляться.

И тут я их услышала. Голоса.

Они пели.

И один из них показался мне знакомым.

Я пошла на звук, одновременно пытаясь определить в темноте расстояние, которое искажалось изменчивым эхом. Своими поворотами, раздвоениями, тупиками эти коридоры напоминали лабиринт. Судя по тому, как усиливался звук, дорога давалась мне медленно, но верно. Так я дошла до какого-то зала с дверью в торце.

Открыла я ее под раскатистый рефрен гимна «Правь к берегу, архангел Михаил», наступила на холодное дерьмо и увидела…

– Херб?!

– Джек!!

Он был прикован к стене, а на шее у него висел один из тех жутких ошейников со взрывчаткой.

Своего дорогого друга я торопливо обняла. Он замерз еще сильнее, чем я, а его руки были укручены за спину, но это объятие вышло теплейшим из всех, какие я когда-либо испытывала.

– Ты в порядке? – синхронно обратились мы друг к другу и так же синхронно рассмеялись – боже, как отрадно на фоне всего дурного, что так и дыбилось со всех сторон.

– Что с Фином и Гарри? – спросила я.

Чувствовалось, как плечи моего друга поникли.

– Не знаю. Их я не видел. И вообще не видел ничего.

Отстранившись, я посмотрела на Херба.

– Что это за… О боже. Херб.

Впервые за все время я обратила внимание на его глаза. Красные, разбухшие. С наглухо зашитыми веками.

– У тебя нет глазных капель? – спросил он.

Я снова его обняла, еще крепче. Его – нас обоих – необходимо отсюда вызволить. Я оглядела его со спины и увидела, что его запястья перехвачены пластиковыми путами.

– Мои шнурки, – сказал Херб, – держат по триста кило.

А ведь и вправду. Я опустилась на мерзлое дерьмо и с минуту развязывала ему на ботинке заскорузлый шнурок. В самом деле, Херб в качестве шнурков использовал парашютные стропы. Высвободив шнурок, я вставила его кончик Хербу между запястьями и, прижав к путам, начала быстро их перетирать, как пилкой. Пластиковая лента лопнула в считаные секунды.

И тогда мы, наконец, обнялись по-настоящему.

– Вы здесь, чтобы нас спасти?

Я невольно вздрогнула, совсем позабыв, что здесь помимо нас находится еще кто-то.

Повернувшись, я увидела тучную женщину, тоже в ошейнике. На ее круглом лице цвела мягкая, почти блаженная улыбка. А вот глаза…

В отличие от Херба, ее Лютер ослепил полностью.

Я напряглась, пересиливая ужас, и воскликнула как можно позитивней:

– Я Джек Дэниэлс, такая же узница, как вы. Но я сделаю, черт возьми, все, чтобы вас обоих отсюда вызволить. Кстати, это у вас такой прекрасный певческий голос? Не скромничайте, я все слышала.

– Да, пела я. Хотя у вашего друга слух тоже замечательный. Я Кристин Агава. В молодости я мечтала когда-нибудь стать такой, как Шер[59]. Но теперь… Теперь я, скорее, Стиви Уандер[60].

Мне она уже полюбилась.

– Стиви мне всегда нравился больше, чем Шер, – приободрила ее я.

Оставив на время Херба, я начала высматривать в каземате медную табличку. Она была на стене возле Кристин, рядом с блоком клавиш.

На ней я прочла:

КРУГ 3: ЧРЕВОУГОДИЕ

Есть желание – путь найдется.

Надпись я перечла еще раз, но игры шрифта или цифр здесь не было. Я в задумчивости почесала себе шею.

– Херб, чтобы открыть эту дверь, мне нужно набить код. Здесь висит табличка. На ней надпись: «Круг 3: Чревоугодие. Когда есть желание – есть и путь». У тебя есть какие-то соображения?

– Ты сказала «желание»?

– Да.

Тут ошейник на Кристин начал жужжать.

Я резко обернулась, но не успела чертыхнуться, как там рвануло.

Лютер

Он столько времени извел на продумывание всех и всяческих вариантов, возможностей и исходов, что число сюрпризов свелось к минимуму. На всякую внештатную ситуацию имелась своя мера предосторожности или подстраховка.

Самым непростым было обеспечить безопасность Джек. Несмотря на то, через что она проходила, Лютер предусмотрел ей меры защиты и подстраховки фактически на любой момент. Ошейник на медведе был снабжен электронным взрывателем, который в случае нападения зверя на Джек сработал бы мгновенно. То же самое и с агентом Синтией Мэттис. Спираль топки и насыпное устройство монет имели ограничители, которые по сигналу тревоги немедленно бы включились.

Когда на воплощение замыслов уходят годы, то волей-неволей внимание уделяется и мелочам.

Кое-что непредвиденное все же просочилось. Где-то по-прежнему бродит идиотка Люси, но о ней он позаботится так же, как и о ее олухе-ухажере.

Та парочка, Фин и Гарри, сожгла одно из его дуэльных кресел; впрочем, их он соорудил в последний момент, поскольку даже не планировал похищения. Иногда приходится подстраиваться под обстоятельства. Импровизировать.

Впрочем, он ожидал, что Джек в какой-то момент сорвет с себя наушник или тот по какой-то причине выйдет из строя. Поэтому Лютер, без особой на то нужды, целые десятки камер на своей игровой площадке снабдил звуком. Динамиками в паре с микрофонами.

Вот потеха-то будет, когда он соберет для монтажа весь отснятый материал.

Подорвав ошейник на той толстухе, он нажимает на своем пульте кнопку громкой связи.

– Учти, она умерла потому, что ты сняла с себя наушник, – говорит он.

Толстуха умерла бы в любом случае и по любой другой причине, но почему б лишний раз не навесить вину?

В грядущие месяцы и годы вина для Джек будет, пожалуй, основной проблемой. Точнее, не сама вина, а нежелание ее на себя принять.

Он смотрит в монитор и видит, что Джек на него смотрит. Но вид у нее не виноватый и не напуганный, а дерзкий. Похоже, она злится.

– До конца этого дня я тебя прибью, – говорит она сквозь зубы.

Лютеру это не нравится. Ему она нужна покорная, смиренная. А это что еще за выходки. Неповиновение терпеть нельзя.

Впрочем, он знает, как сделать ее шелковой и покладистой.

– У тебя тридцать секунд на то, чтобы распрощаться с Хербом, – говорит он. – После этого я взрываю на нем ошейник.

Херб

Швы на глазах – дело скверное. Хотя дело здесь не столько в боли, сколько в беспомощности.

Впрочем, Херб с этим справлялся, потому что лелеял надежду. Надежду, что он со всем этим совладает.

Увидит завтрашний день. Встретится со своей женой.

Но голос изверга в динамике этой надежды лишал.

И совсем скоро ему предстоит умереть.

Какое ужасное, отрезвляющее, ошеломительное чувство – знать, что ты сейчас умрешь.

Что близок твой последний вздох.

А все, что ты пережил и ощутил в своей жизни, сводится к этому последнему жутковатому моменту, знаменующему твой конец.

Однако Херб словно приобщился к некоему глубинному источнику мужества. Настолько глубинному, что он даже не подозревал о его наличии.

И вместо страха за свою участь Херб принял его. Принял со всей своей силой. И достоинством.

Все, что ему оставалось, это попрощаться.

– Джек…

– Лютер, черт тебя дери! Не смей этого делать!!!

– Джек, послушай меня!

– ЛЮТЕР!

– ДЖЕК!

Он чувствовал, как она хватает его за руку, притискивает ее к себе.

– Херб, я так… так виновата…

– Чшшш. Это не твоя вина.

– Херб…

У него получилось улыбнуться:

– Это мои последние слова, не твои. Дай мне сказать.

Она порывисто его обняла. Херб на секунду прижал ее к себе, а затем оттолкнул в опасении, что она попадет в зону взрыва.

Нижняя губа у Херба подрагивала, но он нашел в себе силы улыбнуться:

– Жаклин Дэниэлс, я по-прежнему помню тот день, когда мы с тобой впервые повстречались – в морге, годы и годы назад. И я уже тогда, видимо, понял, какой-ты замечательный полицейский. Работать с тобой для меня было большой честью. Ты была самой лучшей из друзей, какие у меня только были. Надеюсь, что когда-нибудь ты будешь о себе столь же высокого мнения, какого о тебе придерживаюсь я, потому что все то время, что я ходил по этой земле, я никогда не встречал такого же самоотверженного, храброго и преданного делу человека, как ты.

– Херб…

– Ты обязательно отсюда вырвешься, Джек. Уверен, что так и будет. И когда ты отсюда вернешься, скажи моей жене, что последняя моя мысль была о ней и что ее любовь ко мне сделала мои последние мгновения жизни счастливыми.

Джек не смогла сдержать всхлипывания.

А затем сказала то, чего Херб не ожидал:

– Нет.

– То есть – «нет»? Ты шутишь?

– Ты сможешь сказать ей это сам, – отрезала Джек. – Потому что сегодня ты не умрешь, чтоб тебя!

С этими словами, обвив его руками и ногами, она припала своей шеей к его.

Лютер

Его брови сумрачно сходятся к переносице.

Героический монолог у старого копа прозвучал трогательно – настолько, что похоже, не на шутку растрогал Джек.

Но она по-прежнему отказывается повиноваться.

Более того, она проделывает нечто, чего Лютер никак не ожидал. Нечто совершенно неприемлемое.

Пока она таким образом припадает к нему, на Хербе никак нельзя взорвать ошейник. Хотя заряд направлен внутрь, шанс ее поранить или убить чересчур велик.

– Херб, через пять секунд я взорву твой ошейник. Если Джек действительно так тебе дорога, оттолкни ее от себя. Итак, пять… четыре… три…

Лютер наблюдает, как Херб пытается стряхнуть Джек с себя. Но та коленом дает ему в пах, отчего старик кренится на сторону, а она его все никак не отпускает.

– Ты на нем всю вечность собираешься висеть? – раздраженно спрашивает Лютер в микрофон.

Джек не отвечает.

Лютер раздраженно вздыхает. Ну надо же. То, что Джек наконец осознала ценность своих друзей, по-своему отрадно, но этот ее нежданный трюк ставит в тупик всю операцию. В принципе можно подождать, перетерпеть. Рано или поздно она заснет. Или лишится чувств от истощения и этой своей эклампсии. Наконец, можно пустить в ход остатки сонного газа, хотя его он приберегал для несколько иных целей.

Но эти сценарии не самые лучшие. Лютеру не терпится перейти к следующей фазе, а идея ждать здесь часами его не прельщает.

– Хорошо, Джек. Я предлагаю тебе сделку, – говорит он. – Я дам тебе ключи от ошейника Херба, но ты за это выполняешь мои указания.

– Никаких сделок! – вопит она.

Лютер удивлен.

– Тогда я вас двоих на несколько дней оставлю здесь.

– Делать этого ты не хочешь и не станешь. Потому что я могу умереть. Мы оба знаем, что тебя это не устраивает.

– Тогда чего же ты хочешь? Ты ведь, безусловно, понимаешь, что я тебя отсюда не выпущу.

– Мне нужен ключ от ошейника Херба и твое обещание, что ты его не тронешь.

Лютер прибрасывает. Можно, конечно, солгать и все равно его убить. Но если Джек настроена на сделку, это подразумевает с ее стороны согласие.

А согласие – первый шаг к повиновению.

Кроме того, Херба еще можно будет как-нибудь использовать.

– Заметано, – бросает Лютер. – Мне понадобится несколько минут, чтобы до вас добраться.

Он подходит к своему шкафчику с ключами и отыскивает нужный (они все пронумерованы), затем убеждается, что в «глоке» у него полная обойма, и тогда направляется через склад, мимо камер с трупами тех, кто не сумел выдюжить.

Это место не надоест ему никогда.

Аромат ржавья и плесени.

Аура заброшенности.

Возможно, когда-нибудь они с Джек будут охотиться в этих угодьях вместе.

Пять минут быстрой ходьбы приводят его к двери третьего круга.

Дверь он отмыкает, держа наготове пистолет.

Джек по-прежнему прижимается к Хербу. Лютер прикидывает, не разделить ли их физически. Но это подразумевает плотное сближение, а Джек и Херб сноровистые единоборцы.

Можно просто пристрелить Херба в голову, да и дело с концом, но Лютеру на следующую часть путешествия нужна покорность Джек, к тому же на данный момент угроза убить толстяка более действенна, чем его мертвое тело.

Хотя остаются еще Гарри и Фин. Они тоже могут стать неплохими мотиваторами.

Лютер заходит в помещение и останавливается от своих пленников в трех метрах.

– Вот ключ, – говорит он, поднимая ладонь. – Сейчас я тебе его брошу. Смотри не урони в грязь.

Он бросает, смотрит на дугу и на то, как Джек ухватывает ключ в воздухе.

Несколько секунд она возится, расстегивая на Хербе ошейник.

– Так, теперь отойди от него, – командует Лютер.

Джек мотает головой:

– Ты его убьешь.

– Я же сказал, что нет, если ты будешь выполнять мои указания. А теперь отойди, или я его убью.

Джек, постояв в нерешительности, отходит на пару шагов.

Лютер прицеливается в толстяка и стреляет.

Джек

– Нет!

Херб накренился вперед и упал в грязь. Я кинулась к нему и встала рядом на колени в замерзшем дерьме.

– Лютер, твою мать!

– Он дышит, – хладнокровно сказал он, – значит, я его не убил. Но я это сделаю, если ты не будешь выполнять то, чего я от тебя требую. Так что поднимайся и идем со мной.

– Ему нужен врач!

– Патологоанатом, если ты не будешь слушаться. Шевелись, Джек.

– Люблю тебя, Херб.

– Знаю, – простонал тот. – И я тебя…

Я взгромоздилась на ноги, занемевшие не то от холода, не то от эклампсии или же от того и другого одновременно. Лютер удерживал Херба на мушке.

– Иди впереди меня. Не останавливайся.

Я побрела по замерзшей слякоти, каждые несколько секунд оглядываясь на запрокинутого набок Херба.

– Через дверь, – указал Лютер.

Переступая порог, я напоследок еще раз обернулась посмотреть на моего друга, но в этот момент Лютер грохнул за нами дверью.

Я стояла в небольшой стерильной комнате. Беленые бетонные стены.

Плиточный пол с большим металлическим сливом.

Казалось бы, после всех тех ужасов, через которые я прошла в предыдущие часы, ничто не могло меня остановить и пробежаться холодком по спине, но оказывается, я опять ошибалась.

В центре комнаты стоял стол с мягкой синей обивкой, подлокотниками и… держателями для ног.

Акушерское кресло.

– Давай, – кивком указал Лютер.

Я не двинулась. Не могла.

– Влезай и пристегивайся. Последнюю лямку на запястье затяну я.

Этого я сделать не могла.

И тут мне подумалось о Хербе, истекающем кровью в стылой грязи.

Я прошла через комнату и сделала то, что уже множество раз проделывала в ходе моей беременности – водрузила тушу на мягкое сиденье и засунула ноги в стремена. Куда более сложным был второй шаг, на который я решилась буквально через силу: застегнуть те браслеты у себя на запястье и щиколотках.

– Черт возьми, Джек, – покачал головой Лютер, стягивая мне правое запястье. – Я был уверен, что в это кресло мне иначе чем газом тебя не усадить.

– Я люблю моих друзей, Лютер. Не думаю, что тебе дано такое понять.

– Не льсти себе мыслью, что ты можешь обо мне хоть что-то знать, – сказал он, облачаясь в резиновый фартук.

К креслу он подкатил капельницу и установил столик с подносом, на котором находились всякие медицинские причиндалы, несколько шприцов и ассортимент стеклянных флаконов.

Стоя возле столика, Лютер улыбнулся мне сверху вниз – такой другой (во мне его образ был неразрывно связан с длинными черными патлами).

Тыльную сторону ладони он приложил мне ко лбу; я попыталась отвернуться, но тщетно.

– Великая Джек Дэниэлс. Наконец-то во плоти. А ты очень красива.

– Ты омерзителен.

– Ты в самом деле хочешь меня разозлить? Сейчас? В таком уязвимом положении?

– Отпусти моих друзей. Тогда услышишь от меня, какой ты милашка.

Он коснулся моей щеки, и я напряглась, чтобы не дернуться. Какие-то мгновения гнев во мне пересиливал боязнь. Но сколько это еще продлится, неизвестно. Настолько уязвимой я не чувствовала себя никогда; а главное, это чувство будет только ухудшаться.

– Как ощущение? – спросил он.

– Ужасное.

– Ты у нас на каком сроке? Тридцать восемь недель?

– Да, а что?

– Думаю, что уже пора извлечь из тебя этого младенца. Ты сама как считаешь?

– На хер тебя!

– Тихо, тихо.

С подноса он взял шприц и ввел иглу в один из флаконов.

– Что это? – с тревожным замиранием сердца спросила я.

– Питоцин.

Я зажмурилась. Кошмар. Даже не верится, что все это происходит со мной в реальности.

– Синтетический препарат на базе окситоцина, естественного гормона твоего организма. Используется для нагнетания…

– Для чего он используется, я знаю.

– Скоро должны будут начаться схватки. Ты за несколько часов уложишься с деторождением?

Глаза мои полезли наружу.

– Лютер, ради всего святого. Не надо так.

– Джек, ты выше мольбы. Не опускайся до такого поведения.

Он наполнил шприц и отложил его в сторону. А руку мне обернул манжетом тонометра. Накачал грушу, выждал появления результатов на шкале.

И покачал головой:

– Хуже, чем я предполагал.

– Сколько там? – спросила я.

– Сто семьдесят пять на сто десять. Неудивительно, что у тебя случился приступ. – Он расстегнул липучку. – А теперь будь добра не шевелиться.

Еще толком не поняв, что происходит, я ощутила, как в вену возле запястья мне входит игла.

– Это капельница. Не делай резких движений. Ты же понимаешь, что твоя жизнь сейчас полностью в моих руках?

Во мне расползался страх, огромный, больше заботы о благополучии друзей, моей собственной безопасности; надвигался мутным апокалипсисом. Последние девять месяцев я в силу собственного эгоизма его в себе совершенно не замечала.

А ведь там, внутри меня, рос и зрел человек. Настоящий.

Драгоценный. Беспомощный. Абсолютно безвинный.

Который когда-нибудь пойдет и заговорит. Будет иметь свои наклонности, предпочтения и неприязни. Мечты и амбиции. Собственную, самостоятельную жизнь.

И свои первые мгновения в этом мире он, возможно, встретит в руках этого маньяка.

– Лютер, послушай меня…

– Не разговаривай, Джек.

– Ты причинишь моему ребенку вред?

– Нет.

– Не лги.

– Тебе придется мне довериться. Ты готова?

– К чему?

– К родовым схваткам.

Он вставил в шприц иглу.

– Даю тебе сразу большую дозу. Надо, чтобы ты была готова: все пойдет быстро и интенсивно.

В тот момент, когда он делал укол, я смотрела на его глаза, непроницаемо черные и бесстрастные.

– Ты обезвожена, – сказал он и достал бутылку с водой.

Только сейчас до меня дошло, как я на самом деле хочу пить. Лютер поднес горлышко к моим губам, и я вожделенно насасывала, пока он его не отнял.

Спустя три минуты все завертелось.

Первое сокращение ощутилось менструальным спазмом над лонной костью, кинжальной болью прошив весь таз от кости до кости.

А дальше оно начало набирать силу, медленно взбухая у меня между ног так, что впору умереть прямо сейчас.

Я и без того знала, что с учетом моей преэклампсии мне при родах, скорее всего, светит искусственная стимуляция родов. Но страх перед ней смягчался тем, что она предусматривает обильный прием медикаментов. Копая на эту тему в Интернете, я наталкивалась на многочисленные блоги дам, которые бахвалились прелестями естественного деторождения. Тем, как роженица-де не утрачивает связи со своим телом во всех его спазмах и сокращениях, пропуская через нутро каждую порцию боли.

Мазохистки, двинутые на всю голову.

Мой подход к вопросу утвердился уже месяцы назад: в спину мне втыкается игла, а потом меня будят, когда боль уже позади.

Но сейчас этому случиться было не суждено. Ни тебе наркоза, ни тем более врачей.

А что еще хуже, все прочитанное мной о стимуляции недвусмысленно указывало: от питоцина боль и интенсивность сокращений только усиливаются (как будто им нужна в этом помощь).

С окончанием спазма я сделала между воплями паузу ровно настолько, чтобы выдавить:

– Сгинь.

Но он продолжал стоять рядом, прикладывая мне ко лбу влажную тряпицу.

– Держишься молодцом, Джек. Но пока не тужься. А то ты этим значительно удлинишь процесс.

– Я сказала: пошел к черту.

– В таком случае ты умрешь, Джек. Ты и твоя девочка, вы умрете прямо в этой комнате.

– Воды хочу.

Он дал мне сделать еще несколько глотков.

– О боже. Опять пошло.

Он протянул ко мне свою ладонь.

– Чего ты со мной любезничаешь? – спросила я с подозрением.

– У меня на то свои резоны.

Брать его ладонь я не стала и даже сжала свою руку в кулак.

Орала, уставясь в лампочку, которая нежно покачивалась у меня над головой.

Время утратило всякое значение.

Где-то между схватками я приподняла с кресла голову и увидела, что Лютер стоит у меня между ног с ножом, распарывая мои трусы.

– Что, уже скоро? – выдохнула я.

Видеть его возле себя я не хотела, но вот он, жуткий парадокс: сейчас я в нем нуждалась.

Внутри себя я ощутила его пальцы.

– Воды отходят, – сообщил он, подняв руки во влажно блеснувших латексных перчатках.

– Уже скоро? – повторила я свой вопрос.

Он присел на корточки. Надо же: этот ублюдок пялился мне между ног, а мне до этого и дела не было. Хотелось только одного: вытеснить наконец младенца из моего тела.

Это желание было настолько жгучим, что перекрывало все остальные.

– Уже скоро, – послышался голос Лютера. – И со следующей схваткой делай знаешь что?

– Что?

– Тужься, что есть мочи.

* * *

Вот оно.

Я вопила благим матом.

И тужилась тужилась тужилась тужилась тужилась…

Все безрезультатно.

* * *

– Поднатужься еще. Как следует.

Я зажмурилась до бликов под веками.

Представила, что рядом со мной Фин.

Фин держит мою ладонь, а не я сама сжимаю кулак.

Натужилась до предела.

– Еще! Ну еще, Джек! Уже видно голову!

* * *

Тужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусьтужусь…

* * *

– Ну же, Джек, ну. Не упрямься. Дело ведь почти сделано.

«Почти» да «почти». Сколько он уже раз это сказал?

Может, он что-то такое специально со мной делает? Чтобы я не разродилась?

* * *

Весь воздух, способный поместиться в легкие, я собрала до последней молекулы и натужилась. Натужилась так, будто от этого зависит моя жизнь (как оно, в сущности, и было). Другого такого раза уже не будет. Это предел моей выносливости. После этого я лягу, растекусь и умру.

И вот оно – огненное кольцо. По-другому не скажешь.

Десяток секунд адской, полыхающей боли. И голос Лютера:

– Прорезается! Лезет!

А затем… Избавление.

И звук детского плача.

Я подняла голову и вперилась в Лютера, который держал на руках извивающееся лиловатое тельце в белесой слизи.

Мелкое, уродливое – и сказочно красивое. Мой младенчик.

Мой.

– Дай его мне, – задергалась я.

Он послушно отвязал меня и сказал:

– Распахни ветровку.

Трясущимися пальцами я нашла молнию и вжикнула ее книзу. Села и выпростала из ветровки руки.

– Разрежь мне лифчик, – скомандовала я.

Он подошел сзади, и я почувствовала, как холодное лезвие вспарывает ткань. Лютер вытянул разрезанный надвое бюстгальтер и приложил дитя к моей груди.

Боль куда-то делась.

Меня волной захлестнуло что-то настолько блаженно-радостное, словно я заполучила дозу какого-нибудь наркотика, причем чистейшего. От счастья меня буквально распирало, из глаз катились слезы.

– Даю вам минуту наедине, – сказал нам Лютер.

Как он уходит, я не смотрела, потому что не могла отвести глаз с этого совершенного, драгоценного, прекрасного ангелочка у меня на руках. Красноморденькая, она щурилась на меня и верещала, беззащитная мелкая дурашка.

– Привет, малышка, – пролебезила я голосом таким высоким и сладеньким, что сама себя не узнала.

Малышка перестала плакать и подслеповато приоткрыла глазки. Васильково-синие, как у Фина. Надо же. Невероятно.

Мой голос ее успокоил, она его узнала. А как же иначе.

Я поднесла ее к груди, где она завозилась, но уже вскоре припала ротиком к моему соску.

– Кушать хочешь, молочка? – спросила я, нянча ей головенку.

Вместо ответа она уже насасывала.

– Ух ты, аппетит у тебя какой. Правильно, так и надо.

Из ветровки я соорудила подобие одеяльца и укутала им своего ребенка.

Малышка при этом не отрываясь смотрела на меня. А во мне вовсю разрастался эндорфиновый взрыв.

Со мной творилось что-то небывалое. Одно слово: эйфория.

Покачивая одеяльце-ветровку и разглядывая младенческое личико, я осторожно погладила его пальцем.

– Я твоя мама. Но ты это и так уже знаешь, правда?

Держа на руках своего ребенка, я поняла, что даже если б этих событий не произошло и мы с Фином просто возвратились бы в Чикаго, жизнь бы у нас пошла совершенно по-иному. Причем это изменение внес даже не ужас последнего дня. А она, этот вот комочек у меня на руках. За те пять минут, что эта козявка нарисовалась в моей жизни и поглядела мне в глаза, во мне произошла тектоническая перемена. Я стала другой. Чего я страшилась – потери себя? Времени? Самостоятельности? Какой эгоистичный, чудовищый вздор. Потому что, держа свое дитя и глядя, как она сосет мне грудь, я лишилась всех своих сомнений и опасений.

Я влюбилась, мгновенно и бесповоротно.

Фин

Макглэйд в полную силу дубасил ножкой стула по простенку, но Фин в душе не возражал, чтобы Гарри на минутку отошел в сторонку. Уж больно у него пахло от штанов – аж глаза слезились.

– Гарри, хорош, тут я уже сам управлюсь.

– Ты уверен? Мы уже почти у цели.

– Давай я закончу. А ты иди передохни. Присядь вон там, на ступеньках. Заслужил.

– Спасибо, дружище.

Макглэйд начал отходить, но притормозил и с подозрением обернулся:

– А это не оттого, что от меня ссаками несет?

Фин поспешил мотнуть головой:

– Да ну, ты что. Нет, конечно. Лично я ничего не чую.

– Точно? А то у меня даже носки намокли.

– Да перестань, – солгал во спасение Фин и поспешил вдохнуть ртом, чтобы не нюхать.

Макглэйд отошел, при каждом шаге влажно попискивая обувью. Восстановив, наконец, дыхание, Фин с новым пылом атаковал дверь. Уже через полминуты он выбил цемент вокруг засова. Еще один итоговый пинок, и дверь с болезненным стоном отворилась.

– Можно стирать кожаные туфли? – озабоченно спросил Макглэйд. – Это ведь обувка «Бруно Мальи».

– Да? А я думал, твоя.

– Как смешно. Между прочим, пять сотен стоят. Только если воняют ссаньем, их сексапильность стремится к нулю.

– Давай хоть на пять минут прекратим о ссанье разговаривать?

– Да пожалуйста, – согласился Гарри. – Не хватало нам еще из-за каких-то ссак разосраться.

Фин двинулся первым, через дверь направившись в неосвещенный коридор. После того полета с лестницы голова все еще была не на месте, а правое колено начинало взбухать. Одной рукой Фин придерживался за стену, другую протягивал вперед, пробираясь со всей быстротой, какую только позволяло благоразумие. Бетон стен холодил руку. Что это, интересно, за помещение? Какая-то брошенная фабрика или склад? Он ненадолго остановился, пытаясь определить окружающие звуки. Которых, собственно, и не было. Ни уличного шума, ни машин, ни самолетов. А уж людских голосов и подавно.

Только попискивание мокрой обуви Макглэйда за спиной. Фин принюхался и сморщил нос, уловив запах сточных вод.

– Это не я, – отреагировал за спиной Гарри. – И только в силу обстоятельств.

Похоже, что они под землей, причем где-то вблизи канализации или в ней самой. Еще одна дверь вела в помещение с буроватой, гнусно пахнущей водой. Эта заводь тянулась примерно на двадцать метров, а дальний ее край играл оранжевыми отблесками неяркого света.

– Надо бы Лютеру свой бассейн почистить, – сказал Гарри.

– Там вон свет.

– Ты что, думаешь лезть прямо в это дерьмо? Мне казалось, тебе моей вони хватает.

Но Фин уже начал двигаться прямо в стоки. Они не были ни частью канализации, ни выгребной ямой. Этот странный резервуар, сообразил Фин, был создан Лютером по каким-то ему одному известным сумасбродным причинам.

Вода была холодной. Фин поднял руку и уловил поток циркулирующего воздуха. Если вслушиваться, то слух постепенно начинал улавливать шум большого, мощного кондиционера.

Что это, черт возьми, за место? Точнее, для чего?

– Прости, Бруно, – простонал Гарри, забредая в воду.

Оба придерживались периметра. Так выходило дольше, но зато глубина была не выше бедра.

Макглэйд следовал за Фином, неотвязно тарахтя:

– О боже, ты чуешь это амбре? Сколько, по-твоему, в этой жиже плавает заразы, так и норовящей к тебе прицепиться?.. Ну и жара здесь. Прямо тропики… Не помню, успел ли я сделать прививки от всех заразных… ох! В меня сейчас ткнулось что-то твердое… кажется, змея… длинная, коричневая, вонючая… или может, это были фекалии… Признаться, я их недолюбливаю… Уж лучше бы змея… Фин, ты улавливаешь запах испражнений?

– Гарри, ну пожалуйста, ты не можешь утихнуть хоть на несколько минут?

– Да как же мне утихнуть, когда они льнут ко мне со всех сторон, как к какому-нибудь гигантскому говномагниту?

– Макглэйд…

– А к тебе они не липнут?

– Макглэйд!

– Ладно, затыкаюсь.

Прошло секунд двадцать, и Макглэйд нарушил свой обет молчания:

– Ой, кажется, мне в рот что-то заплеснулось.

Но Фин не слышал: его внимание было приковано к платформе, что проступала впереди. А на ней лежало тело.

Он ускорился, беря курс на бетонный помост с мертвецом.

– Этот парень, похоже, куда-то опаздывал, – рассудил Гарри.

– Опаздывал? – не понял Фин, оглядывая расчлененный труп.

– Ну да. Так торопился, что вынужден был разорваться.

– Я порой дивлюсь, как устроен твой мозг.

– О. Я с ним и сам иногда не рискую связываться.

Оранжевый свет исходил от газового фонаря в стенной нише. А рядом находилась дверь.

С притолоки бесхозно свисали путы с другими частями трупа.

И тут Фин что-то такое углядел. Прямо в двери, похожее на серый язык.

Липучка от обуви Джек.

– Джек была здесь, – вполголоса сказал он, торопливо проходя в дверь.

Снова извивы темных переходов, но уже с проблесками нестойкой надежды, развеивающими страх.

Джек жива. И была здесь. Надо ее только найти.

– Фин! Ау-у! Ты куда-то задевался, в потемках?

– Я здесь! – крикнул он, не сбавляя хода.

– Фииин!

Стоп. Это уже не Гарри. А чей-то еще знакомый голос… Херб.

– Херб! Ты здесь? Я иду! Вопи, не умолкай!

Так они перекликались, пока Фин не набрел на еще одну мерзлую загаженную комнату. Там на полу сидел Херб. Среди кровяной лужи.

Джек

Дочурка спала, когда дверь открылась и в комнату вошел Лютер, неся с собой баллон с приделанным к клапану таймером.

Таймер вел отсчет от восьмидесяти пяти секунд… Восемьдесят четыре… восемьдесят три…

Баллон Лютер поставил около кресла.

– Меньше чем через полторы минуты этот баллон наполнит комнату усыпляющим газом. Ты отключишься. Я боюсь, что твоя девочка может не вынести дозировки и умереть. Когда вы ехали в грузовике, она получила лишь мелкую дозу, поскольку находилась еще в тебе. А теперь получит полную. Дай ребенка мне, и он будет в безопасности.

– Катись к дьяволу.

Я бережно прижала дочь к себе.

– Семьдесят пять секунд, Джек.

– Прошу тебя, Лютер. Даже такой, как ты…

– Что «такой, как я»?

– Неспособен сделать такого со мной. С ней.

– На что я способен, ты понятия не имеешь.

Передать ее, ему… на это я пойти не могла.

Но мысль о том, что она умрет прямо здесь, у меня на руках, давила непосильным гнетом.

– Когда я увижу ее снова?

– Скоро.

– Когда?

– Пятьдесят пять секунд, Джек, – он подался вперед, раскрывая руки.

– Нет, – выдавила я. – Не могу.

– Дай ее мне, или она умрет.

– Я даже не назвала ее!

– Дай или умрет.

Я закрыла глаза. Лютер что-то говорил, но я его выключила и двадцать секунд просто сидела, впитывая ладонью тепло ее спинки, чуть слышно вздымающейся и опадающей в безмятежном сне.

Как такое может происходить на самом деле, со мной?

– Джек. Тридцать секунд.

Я прошептала ей на ушко:

– Твоя мамуля очень, очень тебя любит. И совсем скоро мы с тобой снова увидимся.

Открыв глаза, я ничего не различала из-за едкого тумана слез.

– Ее надо кормить и держать в тепле, – наказала я.

Чувствовалось, как Лютер снимает ее у меня с живота.

Я вытирала глаза, следя за тем, как он подносит моего ребенка к открытой двери. На подходе к ней он приостановился и сказал:

– Джек, ты же знаешь, что больше не увидишь ее никогда?

Момент, когда дверь за ним захлопнулась, я огласила воплем истерзанного, окровавленного, гибнущего животного, которому заживо вырывают из груди сердце. Ели б кто-нибудь сунул мне сейчас в клетку металлический прут, я бы взялась его исступленно грызть.

На такой уровень боли человеческий ум попросту не рассчитан.

И тут послышалось шипение газа из баллона. Он незримо наполнял комнату – комнату, в которой была разрушена моя душа.

Херб

– Фин, это ты?

– Я здесь, Херб.

Чувствовалось, что Фин опускается рядом на колени.

– У тебя кровотечение? Сильное?

– Да нет. Выстрел в голень. Пуля навылет прошла.

– Но тогда…

– Кровь здесь в основном не моя, – пояснил Херб, и чтобы Фин не подумал не то, поспешно добавил: – И не Джек. Лютер увел ее через дверь, что за мной.

– Ах, это ты, пузан? – комната сделалась тесней от присутствия Макглэйда. – Ну и видок у тебя, ей-богу. Как будто все глаза проплакал. Эдак ты… Ох. Черт. Извини, Херб. Он что, зашил их наглухо?

У себя на подбородке Херб ощутил руку Фина.

– Как это объяснить? – спросил тот.

– У него тут дантов ад, – пояснил Херб. – Я приговорен к третьему кругу – чревоугодие – и сижу без глаз в человеческих отходах.

– Очень мило, – отреагировал Гарри. – А мы с Фином торчали в круге, где насилие. Там нас заставляли шибать друг друга током. А затем мы со ступенек сверзлись с лестницы и прогребли через выгребную яму. Где на меня напала коричневая змея. Оказалось, не змея, а просто фекалии. Хочешь, я помогу тебе с твоими глазами?

Херб тягостно вздохнул. Макглэйда он не любил и уже за эти несколько минут от него притомился.

– А у тебя что, есть ножницы?

В обычной жизни Херб Макглэйда едва терпел, но сейчас ему годилась любая возможная помощь.

– Что ты задумал?

– Сиди не двигайся.

Руки Гарри обхватили ему голову, а сам он подался к лицу Херба, приоткрыв рот, словно собирался его поцеловать. Но губами он приник не к губам, а к правому глазу Херба.

– Макглэйд, чтоб тебя, что ты там выделываешь?

– Тихо, – на секунду отвлекся Гарри. – Я умею языком завязывать во рту черенок от вишневой ягоды. В этом мне нет равных. Сиди не дергайся.

– Ох. Гарри…

– Тссс. Не шевелись. А то веко надкушу.

Со стороны это выглядело слегка скабрезно и до непристойности интимно, но уже через несколько мгновений Гарри отстранился и горделиво сказал:

– Ну вот. Удерживающий узел развязан. Давай второй глаз.

На протяжении минуты Макглэйд осторожно вытягивал нитки.

Херб осторожно разлепил веки, настолько распухшие, что приоткрылись буквально на щелку. Но и этого оказалось достаточно.

– Гарри, я… Сам себе поверить не могу, но я чертовски рад тебя видеть!

– Ну вот. А мне чертовски приятно быть видимым.

Херба настолько переполняла благодарность, что он какое-то время не мог подыскать слов.

– Даже не знаю, как мне тебя благодарить.

– Как насчет минета? – расплылся в улыбке Гарри.

– Нет, давать за щеку я сейчас не хочу, – с такой же улыбкой ответил Херб, – а вот это можно.

И Херб сделал то, чего, как он сам считал, этот зубоскал не дождется от него во веки вечные: взял и крепко обнял. Херб Бенедикт обнял Гарри Макглэйда.

– Спасибо тебе, Гарри.

– Нет проблем, Херб. Хоть что-то полезное от меня за все годы. А то приколы да приколы.

– В общем, с меня причитается, и… – тут Херб наморщил нос: – От кого-то пахнет мочой, или мне показалось?

– От Фина, – Гарри оттолкнул Херба. – Давайте лучше нашу девушку искать.

Фин уже тянул за ручку дверь. Когда та не поддалась, он двинул ее здоровым плечом, но безрезультатно.

– Ты можешь ходить? – спросил Гарри у Херба.

– Не знаю.

Макглэйд оглядел его пулевую рану и со вздохом стал стягивать с себя пиджак.

– «Ральф Лорен», не хухры-мухры, – печально объявил он. – Прости, Ральф.

Дернув за рукав под мышкой, он с треском его оторвал. Получилась вполне сносная повязка для голени Херба. Затем Гарри помог ему подняться на ноги (у Херба даже закралось сомнение: действительно ли это Макглэйд или какой-нибудь клон из бюро добрых услуг?).

– Кто-нибудь из вас знает код? – обратился к ним Фин.

– Прочитай еще раз табличку.

– Чревоугодие. Когда есть желание – есть и путь.

Херб уже успел над этим подумать, а потому спросил:

– Как написано слово «путь»?

– Как обычно. «Way».

Но есть еще одно английское слово, которое пишется по-другому, но читается точно так же.

– Это, видимо, ее вес[61], – сказал Херб, печально глядя на тело Кристин, которую впервые видел. Даже в голове не укладывалось, чтобы у эдакой туши был настолько красивый юный голос.

– Как думаешь, сколько она весит? – задал ему вопрос Фин.

Херб нахмурился. Она была заметно габаритней, чем он, но кто его знает.

– Начинай от ста пятидесяти, не ошибешься, – сказал он. – И прибавляй по килограмму.

Джек

Очнулась я с мыслью, что по-прежнему нахожусь на акушерском кресле.

Но это оказалось нечто другое.

Гораздо хуже.

У себя между ног я увидела ком из неумело подсунутых прокладок, а также струйку натекшей крови.

Я сощурилась, и постепенно комната пришла в фокус. Пол внизу был усыпан песком. А с потолка в вялом кружении спархивали какие-то светлячки. Когда один из них приземлился мне на ногу, я дернулась от внезапного огнистого укуса, какой бывает от искры.

Это были не светлячки, а тлеющий пепел. Который дождем сеялся сверху.

На стене проглядывала очередная табличка: «КРУГ 7: НАСИЛИЕ».

Что написано ниже, не разобрать из-за расстояния.

Оглядев свои путы, я увидела, что запястья и лодыжки у меня прихвачены к какому-то сиденью с системой шкивов. А справа металлическая тележка с пультом управления.

Где я и что со мной, меня даже не занимало. Я думала о дочери. О ней и о моих друзьях.

Послышался скрип дверных петель, и я напрягла шею в попытке разглядеть, кто там.

Разумеется, Лютер. Оставляя на песке следы, он подошел и, остановившись у кресла, воззрился сверху на меня.

– Джек, ты все еще немного кровоточишь, так что я взял на себя вольность подсунуть туда прокладок.

– Где она, сволочь?

Вместо ответа он почесал себе затылок.

– Первоначально на этих креслах сидели Фин и Гарри. Они должны были на твоих глазах замучить друг друга до смерти. При этом на них сыпался бы огненный пепел, а ты б молила меня остановиться. Зрелище было бы весьма фееричное.

Ему на руку приземлился шматок пепла, и Лютер задумчиво смотрел, как он проедает ему рукав рубашки. О как этот изверг был мне ненавистен!

– Где моя дочь? – процедила я.

– Ее нет, Джек. Может, когда-нибудь, когда ты будешь готова, я расскажу, что с ней случилось. Но пока ты не готова.

Я была истощена, эмоционально выжата, тело мое ныло от ушибов и ссадин, но я рванула свои путы так, как, пожалуй, не рвала еще ничто и никогда.

Они не подались.

– Гнев – не та реакция, которая мне от тебя нужна, – тусклым голосом сказал Лютер. – Тебе надо ее в себе погасить.

– Чего тебе, мразь, вообще от меня нужно?

Лютер подвел ко мне лицо, буравя меня своими непроницаемо-темными глазами.

– Мне нужен партнер.

Я не ответила, до звона в ушах оглушенная этой бредятиной.

– Я познал в себе сторону, само наличие которой понимают лишь немногие. Избранные. Темную, черную сторону. – Он помолчал и продолжил: – За годы я встречал и других, в ком эта темнота существует. Одной из них была Алекс Корк. Скажи мне, что ты думаешь об Алекс?

– Одержимая маньячка. Такая же, как ты.

Он кивнул.

– Но, согласись, в ней все же была некая искра. Я навещал ее в тюрьме. Я ощущал… связь с ней. Связь куда более глубокую, чем нечто физическое или эмоциональное. Мне кажется, что такая же связь существует между тобой и мной.

Я прикрыла глаза. Мой личный сумасшедший дом переполнен. С меня, наверное, хватит. Сколько уже долбанутых отродий со всей их придурью и шизоидными фантазиями коверкало мою жизнь. Я что, какой-то магнит для маньяков?

Лютер коснулся моих век, открывая их настойчивым движением.

– Нравственность – построение искусственное. Она якобы необходима для общества, для преуспеяния цивилизации. Но даже в самых цивилизованных странах убийства и истязания в порядке вещей. Более того, они процветают. Безжалостность человека к своим сородичам вовсе не признак деградации общества. А венец того, что общество может предложить тем, кто стоит на ступень выше остальных.

– Ну да, Ницше я тоже читала.

– Ницше? – Лютер усмехнулся, оставляя мои глаза в покое. – Старик перетрусил. Ему не хватало смелости напрямую высказаться. Что некоторым из людей дано охотиться и убивать своих сородичей ради забавы.

– И ты искренне полагаешь, что у меня с тобой есть что-то общее?

– Ты тоже охотишься на людей, Джек. Ты занималась этим все годы своей работы. Просто ты всякий раз останавливаешься перед тем, как уже можно приступить к забаве. И я пытаюсь тебе показать, как можно и нужно приобщиться к той своей внутренней сущности. Хищника.

– Уж на что Алекс была сумасшедшей, но ты, Лютер, валишь ее по этой части на лопатки.

– Ты заблудшая, Джек. Ты потеряна и даже сама того не сознаешь. Прямо по Данте. Когда-то я тоже был потерян и незряч. Даже после того как я открыл свою подлинную сущность, мне все еще требовалось наставление. И я многое почерпнул у других. Таких, как Алекс. Я встречался с ними, изучал их. Изучил в том числе и твои дела, разузнал все о людях, которых ты преследовала. Я отбирал лучшее из того, что воплощалось на практике, а в итоге, как видишь, и улучшил. Но есть один нюанс. У охотников диапазон внимания часто сужен, а видение монохромно. Я же взираю на вещи с охватом. Мне присущи масштаб, перспектива. Иной раз я даже не прочь оттянуть удовольствие, если знаю, что в конце это окупится чем-то большим.

– Погань безумная, – сказала я.

– Когда-то и я рассуждал примерно в таком же ключе. Но затем кое-что помогло мне увидеть свет.

Он осклабился мертвенной, зловещей улыбкой.

– Боль, Джек. Она очищает. Вносит ясность. Боль чиста и снимает все наносное – достоинство, приличие, нравственность. Страдание помогло мне заново родиться, стать истинно свободным. – Он понизил голос. – И то же самое я проделаю с тобой.

– Нет, ты этого не сделаешь, – качнула я головой.

– Сделаю непременно. Вопрос лишь в том, как сильно и как долго я буду вынужден это длить. Я вот сказал, что что-то помогло мне увидеть свет. А знаешь, что именно?

Я не ответила. А лишь пристально на него смотрела.

Он похлопал по сиденью, к которому я была привязана.

– Время, проведенное мной на этом стуле, Джек. Оно изменило меня навсегда. Я был в точности таким, как ты. Держал тьму внутри себя. Просто откройся пониманию того, насколько ты все-таки порочна. Это кресло тебя переменит.

– Нет, Лютер. Быть может, оно меня убьет, но не переменит.

Он нахмурился.

– Слушай меня внимательно, Джек. Очень внимательно. Если ты рассчитываешь на возможность выскользнуть из всего этого посредством смерти, то нет надежды более тщетной. Думаешь, я допущу, чтобы ты каким-то образом ушла из жизни? Каждый твой шаг, каждый поворот, совершенный здесь, бдительно страховался мной. Каждое мгновение я находился наготове, чтобы прийти на выручку и спасти. Я буду готов страховать тебя и в дальнейшем. Так что ты не умрешь, Джек. Как бы ты того ни хотела; а такие моменты у тебя, наверное, еще будут. Более того, жажда смерти в тебе станет всепоглощающей. Ну а перемену в тебе вызовет именно невозможность умереть.

Я ощутила липкую тошноту, вызванную страхом грядущей боли.

– Ты как дикая лошадь, Джек. Необъезженная, неукрощенная. С неизрасходованным потенциалом. И несломленная. Сломать тебя предстоит мне. Низвести в ничто и отстроить заново. Твоя сила, которую я так в тебе люблю, выстоит. Сделается еще жестче. А слабости и недостатки полностью искоренятся. Хорошо, если на это потребуются всего лишь дни. А может, недели. Месяцы. В моем распоряжении все время на свете. Никто не знает, что ты здесь. А я еще приведу Гарри, Херба и Фина. Ты будешь смотреть на их страдания. Ты у меня будешь даже сама их истязать. И умертвишь. В каждом человеке, Джек, существует предел прочности. Ты не исключение.

Я обожгла его дерзостным взглядом.

– Может, ты меня и сломишь. Но я никогда не стану тем, чем стал ты.

– Ты уже то же, что и я. И чем быстрее ты это воспримешь, тем легче все будет протекать. А выйдя впервые с другого конца этого туннеля, ты познаешь истинную радость. Ведь твоя жизнь в основном состояла из отчаяния, не так ли?

Я не знала, что на это ответить.

– Прими это, Джек. Ты себя презираешь. Все твои связи и отношения нездоровы. Ты никогда не задумывалась, почему столько людей вокруг тебя страдает? А тебя не посещает мысль, что на самом деле тебя саму тянет причинять им страдания?

– Ересь какая.

– И тем не менее ты раз за разом продолжаешь это делать. Твои друзья, родня – из них кто-то страдает, кто-то умирает, и это длится с постылым постоянством. Возможно, как раз потому, что ты этого хочешь. А скажи мне вот еще что. Когда ты ощущаешь себя особенно живой? Бодрой, собранной? Наиболее ценной? Не тогда ли, когда преследуешь какого-нибудь психопата? Смыкаешь дистанцию до убийственного броска? Ведь ты ради всего этого и заделалась копом, разве нет?

Я точно не знала, что ответить, и вообще стоит ли. Лютер подтасовывал факты из моей жизни, чтобы они укладывались в рамки его извращенных воззрений.

– Ты прогибаешься под гнетом, корчишься на прокрустовом ложе общества, в котором ты альфа-хищник, и тебе нужно с этим порвать. Не хочешь ли ты хотя бы на время, хотя бы единожды испытать это блаженство? Спокойно спать, а не ворочаться всю ночь с боку на бок? У тебя есть воля, и чем скорее ты научишься следовать ей, тем быстрее ты достигнешь совершенства. Ну да хватит болтать. Давай начнем.

Лютер зашел за пульт и тронул ручки регуляторов.

– К сожалению, Фин с Гарри выжгли здесь функцию электрошока. Но ту сцену я записал на камеру и позднее тебе ее покажу. Досталось им вполне себе ничего. Хотя это действительно ничего в сравнении с тем, что я проделаю с тобой. К счастью, кресло, в котором сидишь ты, снабжено многими другими способами причинения боли. Что, если мы начнем, скажем… с трения?

– Гребаный говнюк. Я только что без всяких обезболивающих прошла через муки деторождения. И причинить мне боль ты не сможешь ничем.

Лютер осклабился своей гнилостной улыбкой:

– Ну почему не смогу? Смогу.

Я закрыла глаза.

Представила себе лицо Фина.

Мордашку моей дочери.

Мою жизнь.

Жизнь в целом была не райской. Можно сказать наверняка. Но весь этот словесный понос, излитый Лютером в попытке исподволь меня прощупать, с правдой не имел ничего общего. Лютер ошибался, и ошибался сильно.

Вообще-то, несчастной я себя признать могла. Как и то, что слишком много времени у меня уходило на работу, а на себя не оставалось. Но это был мой выбор. И мои ошибки. На которых я пусть медленно, но верно училась.

Такой, как Лютер, я никогда не стану.

Никогда.

Не важно, что он со мной сделает.

Подо мной внизу кресла начало что-то гудеть.

– Джек, ты готова?

Я открыла глаза. И полоснула его взглядом.

– Может, уже начнем? Или ты заболтаешь меня до смерти, тварь?

Фин

Вот уже и «180».

Ничего.

Может, Херб был все же не прав насчет веса женщины.

187…

192…

197…

Есть! Зеленый свет!

Засов бесшумно отомкнулся. Войдя в дверной проем и оглядев интерьер, Фин замер. Все в нем оборвалось. Медленно, благоговейно он приблизился к акушерскому креслу.

На нержавейке была кровь, а с пуповины свисала тягучая, липкая на вид масса последа. Фин оглядел путы, которыми при родах их дочери была связана его любимая женщина. Попытка представить эту сцену сменилась еще более отчаянной попыткой вытряхнуть это из головы. Ощущение взбухающей в нем ненависти было столь всепоглощающим, что того и гляди грозило его захлестнуть.

Он хотел одного: спасти Джек.

Спасти их с ней дочурку.

Но более всего, и прежде, ему жаждалось ощутить у себя в руках хруст шеи Лютера.

В насилии Фин знал и толк, и цену ему тоже знал. Оно нередко витало вокруг него, причем в обоих своих видах: и чинимое, и причиненное.

Но так он насилия еще не жаждал.

Этого сукина сына он готов был разодрать в клочья, с упоением на лице.

– Ох ты… Фин… Дружище, ты в порядке?

Гарри вошел в комнату следом, подпирая хромающего Херба. Фин их проигнорировал и с деловитостью на лице стал искать выход из комнаты. А найдя, перешел на бег, оставляя своих друзей позади. Ум горел в ожесточенной попытке разыскать Лютера.

Пробежав каким-то длинным сумрачным коридором, Фин ворвался в еще одну дверь с торца.

Здесь, привязанная к одному из тех пыточных кресел, сидела Джек.

А за пультом стоял Лютер.

Их с Фином взгляды встретились, и в глазах Лютера что-то продрожало – страх? Может быть. Но и что-то еще. Не то смирение, не то…

Фин рванулся к Лютеру, который выхватил и навел на него ствол.

Выстрел. Промах.

Фин был уже почти у цели.

Снова выстрел.

Плечо Фина дернуло, но набранная скорость влекла его вперед. Отмахнув руку, в которой Лютер сжимал пистолет, он сжал кулак и с отлета, изо всей силы двинул.

От удара нос Лютера брызнул красным, как лопнувший помидор. Свалив, Фин неистовым градом ударов придавил гада к полу.

Лютер пытался поднять ствол, но Фин, схватив ему запястье, впился в руку зубами, прокусив ее до самой кости.

Ствол выпал и отлетел в сторону.

Фин продолжил метелить его ударами.

– Фин, стой! Ты его убьешь!

– Джек, мне только этого и надо!

– Наша дочь, Фин! Он ее забрал!

Фин как раз заносил кулак для очередного удара (разбитые в кровь костяшки горели, физиономия Лютера в нескольких местах расквашена) и… разжал руку.

Дочь.

Убьешь Лютера – ничего не узнаешь. Фин обернулся и уставился на кресло, в котором сидела Джек. Ага. Вот это кресло его и разговорит.

Он начал слезать с Лютера и тут заметил, как тот вкрадчиво тянет руки себе к поясу. Фин моментально ее обездвижил и увидел, как вздутые губищи Лютера расползлись в улыбке.

Это был финт. Вторая рука Лютера вынырнула с ножом, серебристо сверкнувшим хищным кривым лезвием.

Нож он всадил в бок противнику, пронзив почку. От боли Фину перехватило дыхание.

Он свалился с Лютера, а мир вокруг закружился воронкой и стал таять.

Лютер

С кряхтением взгромождаясь на четвереньки, он напряженно высматривает, куда улетел «глок». Вон он, в нескольких метрах отсюда.

Первым делом надо добить Фина, если тот еще сам не околел. По крайней мере, обездвижить.

Но получается, если сбежал Фин, то мог сбежать и Гарри. Подонки.

Лютер встряхивает головой, роняя носом кровь и сопли. От боли череп тупо пульсирует, но сейчас не до этого.

Джек что-то орет, причитая по своему ненаглядному.

Надо бы срочно…

В комнату врывается Гарри, а с ним – невероятно – Херб; но сейчас даже не до удивления.

Всё в Лютере – весь его мир, жизнь – сосредоточено на возвращении пистолета. Есть ствол, будет и контроль.

Тогда игру можно будет продолжить.

А она должна продолжаться.

Это же труд его жизни. Его шедевр.

Как же не довершить задуманное.

Снова вопли.

На него кто-то несется. Но Лютер уже нагибается за «глоком», и улыбка в момент обретения ствола возвращается на его расквашенные губы.

Вот он оборачивается и начинает суматошно палить с одной руки, а другой размахивает своим неразлучным клювастым ножом.

Джек

Это было хуже всего того, что со мной намеревался проделать Лютер, усаживая в кресло. Видеть, как падают мои друзья – сначала Фин, затем под градом пуль Гарри, а следом рухнувший на колени Херб.

Все это было выше моих сил. Я орала, тщетно силясь вырваться из пут. У Лютера в итоге кончились патроны, и он, сунув «глок» себе за пояс, начал подбираться к Гарри. Со своим ножом.

– Макглэйд, черт тебя дери! Поднимайся! – надрывалась я. Но Гарри не шевелился.

Между тем Лютеру оставалось до него каких-то три метра. Затем два.

Он подбирался неторопливо. С улыбочкой.

Ему это доставляло удовольствие.

– Гарри!!!

– Джек…

Шепот, совсем рядом. Я обернулась: возле кресла сидел Фин. По полу следом стелился кровавый след.

Он подобрался к пульту и нажал на кнопку. Руки-ноги у меня в секунду оказались свободны.

– А ну покажи себя, – тихо сказал он мне.

У меня буквально чесались руки. Прямо с кресла я плюхнулась на четвереньки, выискивая, чем бы вооружиться.

А вот и оружие, под стулом. Пустая бутылка из-под пива.

«Сэм Адамс Черри Уит». Самое то.

Ухватив бутылку за горлышко, я двинулась крадучись.

Лютер уже сгибался над Макглэйдом. Но я его все же опередила.

В удар, какими бьют гольфисты, я вложила все. Весь свой страх. Всю боль. Весь гнев.

И не только.

У Лютера я кое-чему научилась. Хотя и не тому, что хотел преподать мне он.

Для того, чтобы знать, как нужно ценить своих друзей, в Лютере я не нуждалась. Как и для того, чтобы повысить свою самооценку. Или для того, чтобы стать хорошей матерью. Он меня не сломил. А просто научил тому, что до него уже знал Ницще.

То, что нас не убивает, делает нас сильней.

Бутылка треснула по харе не хуже биты заправского бейсболиста.

Битое стекло так и хряснуло. Вместе с зубами.

Он кулем завалился набок. Я выхватила у него нож. И сверху уперлась ему коленом в грудь.

– Сделай это, – вяло выговорил он. Там, где у него раньше жили зубы, теперь сидели осколки бурого стекла. – Вот ты и стала, как я, Джек. Убей меня.

Меня изнутри бередил гнев. Убей? Вот так возьми и отпусти на тот свет? А те люди, которых ты, изверг, бессчетно прикончил? А мои друзья и то, что ты с ними учинил? Ну уж нет.

Стиснув зубы, с предельно напряженными мышцами, я поднесла нож ему к горлу.

Когда-то, целую жизнь назад, у меня был шанс убить опаснейшую психопатку, но вместо этого я ее арестовала. Надела наручники. Звали ее Алекс Корк. За свое великодушие я тогда дорого заплатила: она сбежала и разразилась еще одной чередой убийств.

Но я не сожалела. Я не такая, как Алекс. Или Лютер.

Я не убийца.

– Не была такой, как ты, и не собираюсь, – сказала я, откидывая нож. А затем схватила его за волосы и как следует припечатала мордой о бетонный пол.

– Убивать я тебя, Лютер, не буду, – сказала я ему, повторяя целебную процедуру, – а вот где мой ребенок, ты мне расскажешь.

В третий раз я шибанула его так, что у него глаза полезли на лоб, а зрачки закатились к макушке.

Затем я сверху подошвой притоптала его к полу, а обыскав, нашла у него в карманах несколько пластиковых завязок – весьма кстати. Ими я связала закрученные за спину руки. Крепко. Для верности тремя такими штуковинами. А еще четырьмя прикрепила ноги к металлической ножке того самого кресла для пыток.

Вот так-то. Чтобы этот психопат меня больше не донимал. Теперь донимать его буду я, пока он не отдаст мне мое дитя.

Я подковыляла к Гарри. Пощупала ему пульс: уверенный.

Осмотрела на предмет повреждений и увидела, что у него кровоточит голова.

Опасаясь худшего, я раздвинула ему колтун волос на макушке. Пуля ее царапнула, оставив борозду. Еще бы миллиметр, и… Но она отскочила от толстенной черепушки.

Перешла к Хербу, потрогала пульс у него: слабый. Еще бы: два выстрела в живот.

На прикосновение к ранам Херб протяжно застонал.

– Ничего, я вызову помощь, – подбодрила я его.

Херб в ответ слабо улыбнулся:

– Джек Дэниэлс снова спасает друзей.

– Это мы еще разберемся, кто кого спас. Когда отсюда вылезем.

Дальше была очередь Фина.

Он сидел, притиснув ладонь себе к боку. Но при виде меня он улыбнулся:

– Сразу видно, моя женщина.

Пульс у него был слабым.

– Фин, я так сожалею. Обо всем.

– Как ребенок?

У меня в глазах защипало от слез.

– Красавица. Глаза твои.

Он потянулся, беря мою ладонь:

– Мы ее отыщем.

Я кивнула, чувствуя у себя в горле ком.

– Я люблю тебя, Фин. Очень-очень.

– И я тебя, хорошая моя.

– А я вас всех! – обозначился очнувшийся Макглэйд. – Даже тебя, толстожопина.

Каким-то образом мы все умудрились встать на ноги и похромать, опираясь друг на дружку, со стонами; все до единого избитые, простреленные, остро нуждающиеся в медицинской помощи.

Но не сломленные. Черт возьми, не сломленные!

Из круга насилия мы выбрались все вместе, одной кучей, и побрели по темному переходу, как какая-нибудь неисправная кособокая колымага. Так и прибыли к еще одной железной двери. На которой также виднелась табличка:

КРУГ 9: ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Стать пред собой он дал мне повеленье,

Сказав: «Бог Дис[62] и вот страна, где вновь

Вооружись отвагой на мгновенье».

«Ад», Песнь XXXIV[63]

Входить туда я не решалась, готовая повернуть назад и искать какой-нибудь обходной путь; игры Лютера уморили меня до полусмерти. Но здесь тоже могли находиться невинные жертвы.

Я толкнула дверь, и та неожиданно открылась.

Это помещение было не таким причудливым, как другие. По виду больше напоминало ангар или крупный склад, чем круг ада.

Ни ветра, ни мерзлого дерьма. Ни огня, ни вони канализации. Ни медяков, ни медведей. Ни электричества.

А лишь один-единственный человек, прикованный цепью к стене, с кляпом во рту и в окружении взъерошенных кип бумажных листов формата А-4. Ими были обклеены стены; они же топорщились у его ступней, а иные были даже прицеплены к его груди и ногам.

На каждом из тех листов, счет которым можно было вести, наверное, на тысячи, унылыми цепочками тянулось одно и то же слово:

ЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕРЛЮТЕР

Человек был наг, изможден, в чересполосице шрамов. Грязно-седые космы, длиннющая борода.

Был он без сознания.

Почему-то я узнала его, хотя сходства с его снимками на книжных обложках сейчас не наблюдалось никакого.

Это был он. Автор книг. Эндрю З. Томас.

Отойдя от своих друзей, я приблизилась к нему и осторожно вынула ему изо рта кляп.

Зубов у Томаса не было.

– Мы тебе поможем, – произнесла я, но он не услышал, так как был без чувств.

Я потянула за оковы.

Железные, литые.

– Надо найти, чем сбить эти цепи.

С бесчувственным писателем вызвались остаться Херб с Фином, так как лазать по ступеням им было невмоготу. Со мной отправился Макглэйд, и после получасового поиска мы с ним набрели на лютеровский пункт управления.

Видом он походил на вполне себе современную телестудию: по трем стенам сплошные мониторы, привязанные к камерам в каждом из кругов этого рукотворного ада, а также в разных местах заброшенного города. На одном из экранов я обнаружила туристический автобус, припаркованный в складском помещении. В поисках дочери я дотошно осмотрела все экраны, но ее так и не увидела. Хотя все равно она была где-то поблизости. Иначе быть не могло.

– А вот и щит с ключами, – сообщил о находке Макглэйд. – А тут… ух ты, глянь.

На столе громоздилась огромная куча из бумажников, кошельков, визитниц и всевозможных сотовых телефонов. Там я заприметила свой айфон и, вынув, с замиранием сердца попробовала его включить. Сердце радостно подпрыгнуло: он как ни в чем не бывало заработал – сигнал устойчивый, уровень заряда примерно на треть, да еще и навигатор работает. Совсем хорошо. Через приложение с картами я установила свое точное местонахождение. Дирк, штат Мичиган – пригород Детройта.

Я, не мешкая, набрала «911», назвалась и запросила поисковые бригады копов, кинологов с собаками и несколько машин «Скорой помощи».

– Что-нибудь еще? – спросила несколько ошарашенная оператор связи.

– Ах да. Хорошо бы еще службу контроля за животными. А то тут у нас гризли.

– Что?!!

Я ушла со связи и возвратилась к экранам, пытаясь рассуждать в логике психопата. Как Лютер. Он планировал, чтобы я разродилась здесь. Выжидал, чтобы я выносила полный срок. Специально для меня оборудовал помещение для родов. Видимо, имел виды на ребенка.

Не иначе.

Ну так где же моя крошка? Куда он, сволочь, ее дел?

– Мать твою! – донесся до меня возглас Макглэйда.

Он стоял, впившись глазами в один из мониторов. С надписью «НАСИЛИЕ».

Там все было на месте: пыточное кресло. Бутылочные осколки. Размазанная по полу кровь.

Не было только Лютера.

Часть III

Джек

Спала я только потому, что мне что-то ввели, а когда всколыхнулась от сна, меня пробила паника, что я до сих пор пребываю в лютеровских камерах ужаса.

Лишь наспех оглядевшись, я с облегчением поняла, что нахожусь в больнице. Судя по струящемуся сквозь шторы свету, вторая половина дня. Все верно: на часах возле телевизора значилось «15:10».

Я погладила себе живот, рассеянно удивляясь, отчего он так сдулся. И тут все вспомнилось. Душа тягостно заныла.

– Эй, – тихо окликнула я.

На меня воззрился пожилой детройтский коп, который во всеоружии дежурил снаружи моей палаты. Коп был не тот, что в прошлый раз, – видимо, пока я спала, произошла смена караула.

– Ребенок. Моя дочь, – пересохшим от волнения горлом вытеснила я. – Они…

– Пока ищут, – сообщил он. – Там сейчас полсотни человек, но участок очень большой. Мы ее найдем.

– Архив Лютера проверяли?

– Видеофайлы зашифрованы. Над этим тоже работаем.

Опустошенность владела мной считаные секунды, после чего я упрятала ее вглубь. Да, я избита, истощена и в упадке чувств, но надо собраться, иначе эту бешеную игру мне не потянуть.

– Кстати, я Джек Дэниэлс, – вслед за строптивым вздохом представилась я. – Спасибо, что за мной присматриваете.

– Да нет проблем, – пожал плечами коп. – Я Ричи. Если что надо, дайте знать.

Я потерла глаза, все еще встряхиваясь от былого ужаса.

Что-то мне не лежалось.

Хотелось быть с друзьями.

Я присела, оглаживая на себе больничный халат. Возле стула стояли бумажные шлепанцы. Я медленно вдела в них ступни. В голове все еще плыло от сонного дурмана (видно, на дозу не поскупились).

После того, что произошло, без спецвеществ и вправду не обойтись.

– Не знаю, зачем вы встали, лейтенант. Лежали бы.

– Я уже и не лейтенант, и вообще не коп. Друзей хотелось бы повидать. Далеко они?

– Да нет, в двух дверях отсюда. Давайте покажу.

Он провел меня по яркому, стерильно чистому коридору.

Я шаркала следом, чувствуя себя шаром, из которого выкачали воздух. Ричи завел разговор с копом, дежурившим у двери, а я в это время заглянула в палату.

Кровати Гарри и Херба, по роковому недогляду, оказались рядом друг с другом. Но невероятно: эти двое сейчас не грызли друг другу глотки, а, наоборот, улыбались и вели какой-то задушевный разговор.

– Привет, ребята.

Я вошла и поочередно их обняла.

– Эй, Джеки, – с ходу атаковал меня Макглэйд, – Херб-то, оказывается, не знал, что у меня на «Ригли-филд»[64] есть места в клубной ложе. На той неделе мы идем на игру.

– Кто идет-то? – не поняла я.

– Мы с Хербом.

Я уставилась на Херба во все глаза:

– Ты с Гарри идешь на бейсбол? Или у меня что-то со слухом?

– Ну а как. Мы с ним вынесли за скобки наши различия, и оказалось, что у нас полно общего. Мы оба любим бейсбол. И хот-доги. И Нила Даймонда. И домашнее пиво. Гарри вообще отличный парень.

Я тайком глянула на хербовскую карту пациента, что на спинке кровати, – не стряслось ли у него чего с головой.

– Да мы б и тебя пригласили, – успокоил меня Гарри, – но извини, у нас мальчишник. Первым делом друзья, а телки уж потом. Верно, босс?

– А то.

На моих изумленных глазах они чокнулись кулачками.

– Давай «бу-бум»! – предложил Гарри.

«Бу-бум!» – возгласили они, снова чокаясь и изображая взрыв.

У меня, можно сказать, глаза лезли на лоб, но прерывать этот аттракцион неслыханной любви я не решилась.

– А Фин где?

– В интенсивке, – ответил Херб. – Его оперировали дольше, чем нас.

– Мне наложили пятнадцать швов, – с гордой улыбкой сообщил Макглэйд, – Хербу тридцать. По пяти, босс! Держи!

Теперь они чокнулись ладошками.

Затем опять повтор с «бу-бумом».

Мне подумалось: уж лучше б они друг друга не переваривали. А впрочем, на позитиве лучше.

– Он в порядке? – спросила я.

Херб кивнул.

– Да. Почку ему спасли. Шесть часов под ножом, но чувствует себя прекрасно.

– Парень двужильный, – подтвердил Макглэйд. – К тому же у него все равно запаска есть. Это ж надо быть таким генетическим чудовищем, уродиться с двумя почками. Фин мужик! За него, чтоб их всех разорвало!

Они снова чокнулись кулачками.

– Давай «бу-бум»!

Бу-бум.

Надо было им сказать, что такие излияния чувств уместны наедине, но они, собственно, и были здесь вдвоем.

– Пойду проверю, как он там, – сказала я, оставляя их наедине с их мужеской любовью.

Эскорт из копов препроводил меня к палате интенсивной терапии; чтобы туда попасть, пришлось подняться в лифте на седьмой этаж. Там на дверях тоже стоял охранник; пришлось соврать, что я Фину жена.

Фин спал – серовато-бледный, с трубкой в носу. Когда я поцеловала его в лоб, ресницы у него дрогнули, и он приоткрыл глаза.

– Это ты, – шепнул он.

– Привет. Как себя чувствуешь?

– Отходняк. А так нормально. Они нашли?..

Я покачала головой, чувствуя, как по щеке у меня сбегает слеза.

– Ни Лютера, ни нашу дочку.

Я чуть наклонилась, взяла его руку, сжала ее.

Он слабо сжал мою.

– Как там Гарри с Хербом? – спросил он.

– У них совет да любовь. Скоро будут свидания друг другу назначать.

– А ты-то как, Джек?

Из боязни невзначай разрыдаться я сжала губы.

– Тот человек, которого Лютер держал на цепи. Может, он что-то знает.

Я кивнула, тыльной стороной ладони смахивая слезу.

– Что, пойти проявить себя? – спросила я.

– В этом тебе нет равных.

Я снова поцеловала Фина, на этот раз в щеку. И потащилась разговаривать с Эндрю З. Томасом.

Люси

Ранее

Хромая на обе ноги, она вошла в вестибюль «Скорой помощи», мгновенно приковав к себе взгляды. И были веские причины.

Ее платьишко изорвалось и превратилось в лохмотья, смердящие к тому же канализацией, по лабиринтам которой она блуждала в доме увеселений Лютера. А выглядела Люси…

Как выглядела.

Подшаркав к окошку регистратуры, она ждала, когда медсестра наконец обратит на нее внимание. Но тетка за стеклом на нее толком и не взглянула, а лишь буркнула:

– Заполните формуляр и в общую очередь.

Люси подалась к стеклу и, птичьи уставившись на тетку своим единственным глазом, гаркнула:

– Эй! Мне срочно!

Немолодая медсестра наконец подняла на нее взгляд, и при виде эдакой образины глаза ее распахнулись в немом ужасе.

По спичечным ногам Люси, скапливаясь вокруг ступней, уже начинала стекать кровь.

Своей поднятой трехпалой лапой Люси начала стаскивать через голову платьице, выставляя напоказ швы от бесчисленных пересадок кожи. Часть их она специально вскрыла на парковке, чтобы быть принятой наверняка. Обильность кровотечения была тому необходимым аргументом.

– О боже! – выдохнул кто-то из впечатлительных пациентов.

Было слышно, как медсестра хватает трубку телефона и в срочном порядке вызывает каталку.

Люси думала изобразить потерю сознания, но для вхождения в образ она, видимо, переборщила со вскрытием швов и вскрыла их на парковке больше, чем нужно, так что кровь полила из нее быстрее, чем она рассчитывала или ожидала.

Мутное кружение вытягивало из ног силу, и они подкосились.

Люси лишилась чувств раньше, чем грянулась об пол.

Джек

Мимо сестринского поста Ричи провел меня к комнате на конце крыла. Там на страже стоял еще один коп, карауля вход в палату, где, по моим сведениям, находился Эндрю Томас.

Судя по всему, охранники были меж собой знакомы: они тоже чокнулись кулачками, но, слава богу, без «бу-бумов». Почему мужики страдают такой хренью? Возможно, мне этого не понять из-за отсутствия тестикул.

– Как оно ничего, Тон? – спросил мой провожатый.

– Да вот, дотягиваю свое на дверях. Все тип-топ.

– У нас тоже спокойно. Что и хорошо. Это мой последний день, между прочим. Отставка, я иду к тебе!

– Покупаете с благоверной пляжное бунгало во Флориде?

– А ты думал. Проведу свои золотые годы за рыбалкой и ромовым пуншем.

– Это кто, Ричи? – кивком указал на меня его товарищ.

– Джек Дэниэлс, – протянула я руку.

– Тони Сатори, мэм. Приятно познакомиться.

– Он в сознании? – ткнула я пальцем через плечо. – Хотелось бы туда к нему, перемолвиться на несколько слов.

– Начальство сказало никого не впускать.

– Да нормально, Тон, – подмигнул ему Ричи. – Это ж та самая женщина, что его спасла.

Тони взыскательно меня оглядел.

– Ах вон оно что. Вы и были тот самый коп из Чикаго?

– Вот именно, была, – усмехнулась я в ответ.

– Тогда, конечно. Проходите. Мы вам там нужны?

– Я его тяжелее на двадцать кило. Так что в случае чего сама справлюсь.

По кивку Ричи я вошла в палату, закрыв за собой дверь.

Эндрю лежал на кровати, выложив сверху на одеяло свои костлявые длани. Его успели постричь и сбрили бородищу, хотя это лишь добавляло ему сходства с трупом. Глаза у него были закрыты – ощущение такое, будто находишься на похоронах, а не на встрече с живым пациентом.

– Гм. Мистер Томас?

Его темные глаза открылись.

– Который сейчас год?

Я назвала.

– Долго ж меня не было, – вымолвил он без намека, впрочем, на горесть или жалость к себе.

– Я сожалею о том, что он сделал с вами.

Он сделал едва заметное движение, что-то вроде пожатия плечами:

– Что посеешь, то и пожнешь.

– Вы знаете, кто я?

В ответ кивок, настолько медленный, что должно быть, он причинял ему боль:

– Я слышал разговор полицейских меж собой. Они меня просветили. Сказали, что я должен сказать вам спасибо.

Но слов благодарности я от него не услышала. Не услышала вообще ничего.

– У него мой ребенок, – сказала я наконец. – Моя дочь.

– Это я тоже слышал.

– Вы не знаете, где она?

– Нет.

Я попробовала зайти с другого ракурса.

– Вы его знаете. Возможно, больше, чем кто-либо еще. Что он, по-вашему, мог с ней сделать?

– Не представляю. Я видел в его исполнении жутчайшие вещи. Многие из них он проделывал со мной. В нем нет ни жалости, ни пощады. Он совершенная машина убийства. Монстр. У меня самого достаточно активное воображение, но то, что вытворял он… Сложно даже представить, какой глубины растленности он достиг.

Томас мне не помогал. Более того, у меня от него шли мурашки по коже.

Сама собой напрашивалась мысль, что годы мучений и заточения разрушили ему не только тело, но и разум.

Да что тут голову ломать? Конечно, так оно и было. И пытаться получить от него какие-то сведения – дело заведомо безнадежное.

Но даже малая надежда лучше, чем ее отсутствие.

– Если у вас есть какие-то мысли о том, как он мог поступить с моей девочкой, я бы их выслушала.

– Мысли? Извольте. Например, положить ее на сковороду и поджаривать на медленном огне. Младенчик со сковороды не соскочит. А лишь будет медленно, с воплями подгорать, недоумевая, что за жуть с ним происходит после девяти месяцев блаженного плавания в утробе.

Эти словеса привели меня в такую гадливость и возмущение, что я готова была его ударить. Хорошо, что вовремя опомнилась. В сущности, передо мной был умалишенный бедняга, вынесший на себе такое, что вряд ли по плечу кому-то другому. И вины его в этом нет.

– Я… Мне очень неловко, мистер Томас. Прошу прощения, что вас побеспокоила, – со слезой отыграла я и повернулась к двери, готовая убираться ко всем чертям.

– Постойте, – окликнул он.

Я выжидательно остановилась.

– Попробуйте мыслить, как он, – сказал Томас. – Он хочет сделать вам больно. Верно?

Я кивнула.

– Что было б для вас больней – если бы он убил вашего ребенка или удерживал его живым?

Я понятия не имела. И то и другое настолько ужасно, что сложно и представить.

– Если он ее убьет, то это боль на один раз. А вот если он будет удерживать ее в живых… То и дело присылать вам снимки… возможно, такие, где он совершает над ней жуткие злодеяния… это бы наверняка заставляло вас страдать сильнее, не так ли?

Я чувствовала, как у меня в глазах вскипают слезы.

– Да.

– Ну вот, – развел руками Томас. – Значит, это он и будет делать.

Я хотела ответить и тут впервые обратила внимание на пальцы Томаса.

Нет кончиков.

Я поняла, что это значит.

Лютер

Он выключает какую-то дебильную телевикторину, слезает с кровати и шлепает в ванную.

Здесь зеркало являет ему правду.

Не лицо, а гнусная похабная образина.

Вспухшая, синюшная, корявая. Разбитые губы. Бесформенный нос с ватными тампонами.

Нет больше контактных линз и черного парика, а голову он себе наспех побрил в туалете бензоколонки в окрестностях Детройта.

Лютер приоткрывает рот и болезненно морщится от вида вышибленных зубов и черно-багровых десен.

Вид, как у тыквы с Хеллоуина.

Но он же и средство камуфляжа, идеальное, когда ты на виду.

Фину за это можно сказать спасибо.

Может, он так и поступит. Благо Фин над ним всего через этаж, в палате интенсивной терапии.

В больницу Лютера приняли в первые часы утра. Пришлось вытерпеть неуклюжую процедуру наложения швов, томографию, затем еще рентген, и по итогам, часа через три мытарств и ожиданий, ему диагностировали сотрясение мозга.

Это заслуга Джек. К ней он тоже думает наведаться.

А пока, пользуясь креслом-каталкой, которой его снабдил услужливый персонал, Лютер отыскал палату Джек, а также Херба, Гарри и Фина. Не забыл и про Эндрю Томаса. У каждого на дверях дежурил вооруженный коп. Чтобы выяснить, в какую именно детройтскую больницу они все угодили (город большой, и больниц в нем много), пришлось сделать несколько ночных звонков, и четвертым из них Лютер попал в «яблочко».

Насчет случайного опознания можно было не беспокоиться – сейчас его, со всеми его синяками и побоями, не признала бы даже покойница-мать. Еще один из плюсов памятного внешнего «прикида» – ковбойские сапоги, черные джинсы, длинные волосы – состоит в том, что людям свойственно запоминать именно эти броские приметы, а остальные при этом размываются.

Будучи в розыске по всему штату, Лютер считает, что самый надежный способ укрыться – это быть под носом у тех, кто тебя ищет.

Кроме четырех копов возле палат, еще двое дежурят внизу, плюс к этому то и дело приходят и уходят всякие федералы. На одной из своих экскурсий Лютер услышал телефонный разговор лечащего врача Джек с департаментом шерифа. Врач на крике втолковывал, что она еще как минимум сутки не сможет отвечать ни на какие вопросы.

Заблуждаетесь, доктор.

Дело в том, что Джек ни на какие вопросы не ответит никогда.

– Прощай, Лютер, – говорит он своему отражению в зеркале. – Быть тобой для меня было прикольно.

Лютер усаживается в кресло-каталку, драпирует себе колени одеялом и снова отправляется разъезжать по больнице. Довольно скоро он находит предмет своего поиска: встроенный шкаф уборщика. Убедившись, что никто не смотрит, он туда заскакивает и находит то, что нужно.

Следующий пункт повестки – заприметить прачечную тележку.

Лютер ждет, когда в каморку за сменой белья войдет кастелянша; в ее отсутствие он разживается тем, чем надо.

Далее на лифте буквально рукой подать до этажа «интенсивки».

Как он и рассчитывал, копы на вахте новые. Вахта сменилась, а значит, несколько ближайших часов смены ждать не приходится. Отлично.

К сожалению, копов там не один, а два: на дверях у Фина и у Эндрю. Но что хорошо: они на противоположных концах и друг другу не видны. С полминуты послушав их перешучивание, он улавливает имена обоих.

Тони и Ричи.

Лютер неспешно прокатывается мимо палаты Эндрю, украдкой скользя взглядом по матовому стеклу двери, и тут понимает, почему копов здесь сразу два.

Там, внутри, с Эндрю находится Джек.

Он продолжает катиться по коридору и останавливает коляску у двери в мужской туалет. Здесь он изображает потуги открыть туалетную дверь, а затем бросает взгляд на копов: смотрят или нет.

Смотрят.

– Ребята, не поможете? – беспомощно окликает он.

После некоторой дискуссии один из них, что покрупнее и постарше – Ричи, – подходит посмотреть, в чем тут дело.

Лютер, запуская под одеяло руку, открывает свою складную «гарпию».

Коп тянет дверь на себя, а Лютер говорит:

– Благодарю, офицер. У меня к вам, знаете ли, одна деликатная просьбица: не поможете мне слезть с этого сиденья?

– Сейчас позову вам санитара.

– Да нет. Меня не надо ни раздевать, ни усаживать. Просто приподнять под мышками. Очень вас прошу. Так, понимаете, прижало, что как бы кресло не обгадить. Форменный конфуз. Вы уж извините.

Секунду-другую кажется, что этот черствый сукин сын все-таки откажет в помощи страждущему калеке, но тот с шутливым недоумением пожимает плечами и, показав своему партнеру палец, вкатывает коляску с Лютером в туалет.

Здесь пусто, как Лютер и рассчитывал. Добрый самаритянин Ричи подкатывает коляску к кабинке для инвалидов и придерживает для него дверь. Коляску он пристраивает рядом с унитазом.

– Вот спасибо. Ну вот, а теперь просто берите меня под мышки, – говорит Лютер.

Сам он одной рукой обнимает копа за плечи, а в другой держит наготове нож, плашмя прижимая его лезвием к запястью.

Как только коп начинает приподнимать, Лютер вгоняет ему кривое лезвие сзади в шею, резко дергая, чтобы перерезать позвонки.

Эффект получается мгновенный. Ричи падает с моментальным параличом всех конечностей, а кровь своим напором хлещет в другую сторону от Лютера.

Оставляя копа, а заодно и кресло, Лютер вытирает лезвие несколькими бумажными полотенцами, после чего высовывается из туалетной двери и призывно кричит:

– Скорее! Тут у вас товарищ упал!

Коп Тони, бросая пост возле палаты Эндрю, спешит к туалету, на ходу расстегивая кобуру. В тот момент, как он врывается внутрь, Лютер ныряет за дверь.

Этот коп не такой доверчивый, как первый; он моментально уставляет ствол туда, где по его расчету должен находиться Лютер.

Но Лютер этот ход предвидел и успел пригнуться под дугой, которую вычерчивает оружие. Своей «гарпией» он пыряет вверх, копу под пах, вспарывая бедренную артерию так, что кончик ножа процарапывает кость. Все, ходячий мертвец, но пока не вытечет кровь, он остается опасен. Поэтому Лютер бросает нож и обеими руками вцепляется в пистолет Тони, пытаясь выкрутить его из рук.

Коп, однако, силен, и постепенно Лютера начинает пробирать беспокойство, как бы не проиграть схватку.

Но вот начинает сказываться шок, и к тому моменту, как коп решается вызвать подмогу, у Лютера в руках оказываются и пистолет, и нож. Крик о помощи, не прозвучав, обрывается: взмахом ножа Лютер рассекает копу глотку.

Из боязни, что кто-нибудь невзначай войдет, Лютер торопится к своему креслу и достает с него табличку «НЕ ВХОДИТЬ: УБОРКА», реквизированную в стенном шкафу. Ее он вешает снаружи на дверь, а с себя сдергивает перепачканный халат и смывает над раковиной кровь с кистей рук.

Более-менее отмывшись, он нацепляет на себя полицейский спецпояс с оснасткой и накидывает сверху халат, утянутый из прачечной тележки.

Похищать из больницы Джек или кого-то еще он не планирует, потому как и сам не рассчитывает отсюда выбраться.

Сломить Джек ему не удалось.

Все годы кропотливого, тщательно продуманного созидания пошли прахом. Все погибло.

Если сейчас на этом зацикливаться, разочарование сломит его самого. Так что варианта всего два: либо казниться и сетовать, либо усладиться последним десятком минут своей жизни.

Нужно одно: поубивать всех, кто попадется, и уйти в неистовом сиянии славы.

Он подбирает упавший пистолет копа – «зигзауэр» сорокового калибра. Проверяет магазин: тринадцать патронов.

Возвращается в кабинку и смотрит, чем был вооружен второй коп. Девятимиллиметровая «беретта». Но «сороковка», пожалуй, лучше: хорошо гасит отдачу. К тому же два ствола сейчас перебор.

Стрелять с левой значит заведомо садить мимо.

Куда сподручней иметь в этой руке «гарпию».

Для более тонкой работы.

Люси

Ей повторно заштопали швы, перелили несколько пакетов крови, и теперь Люси комфортно отдыхала у себя в палате.

Через час ей предстояла аудиенция с психотерапевтом, обусловленная ее потерей памяти: она-де забыла не только свое имя, но и все, что с ней было до того, как она пришла в себя перед раздвижными дверями больницы.

Но ее он здесь не застанет.

В интенсивной терапии ее ждал кое-кто из старых друзей, с которыми она не чаяла увидеться.

Спустившись с кровати, Люси похромала в коридор.

Этаж встретил ее дремотным спокойствием, чем-то напоминающим их с Дональдсоном времена в тюремной больнице. Дональдсон… Ее Ди. Странно сказать, но те дни она сейчас вспоминала с теплом и даже с некоторой грустью.

Мимо сестринского поста Люси коридором пробрела к лифтам.

Медсестры были заняты работой с бумагами и на нее внимания не обратили.

Она нажала на стрелку с надписью «ВВЕРХ» и дождалась, когда створки двери разомкнутся. Кабина была пуста; вот и хорошо.

Люси нажала на кнопку «7» – этаж интенсивной терапии – и услышала частую поступь шагов; мужской голос зычно позвал, чтобы она задержала лифт.

– Поздно, – буркнула Люси, корявым сучком своего пальца надавливая кнопку закрытия двери.

В момент выхода из лифта она увидела, как по коридору в сторону туалета бегом бежит коп.

Спустя минуту оттуда высунулась голова пациента и навесила на дверь табличку «НЕ ВХОДИТЬ: УБОРКА».

Люси в голову вступило подозрение, что что-то здесь неладно. Или ей так везет на лихо?

Это подозрение подтвердилось, когда спустя некоторое время пациент вышел из туалета один.

Лицо у него было сильно разбухшим, в синяках, но Люси его узнала. Почувствовала буквально костями, которые у нее еще оставались.

Джек

Дверь открылась, и я обернулась, думая увидеть Ричи и Тони, но вместо этого оказалась лицом к лицу с чудовищем.

В первую секунду я его и не узнала, настолько разбухшим и обезображенным было у него лицо. Но его выдали глаза. Их цвет неузнаваемо изменился с черного на ярко-синий, но пристальность взгляда сохранилась.

В те жуткие минуты, что мы находились с ним вместе, в них еще был некоторый оттенок игривости, но теперь они горели безраздельной яростью.

Лютер Кайт переступил порог и шагнул внутрь, тихо закрыв за собой дверь. В руке у него был пистолет, который он уставил в мою сторону.

Несколько секунд в стенах палаты висело молчание.

Дышал Лютер учащенно: очевидно, пройти мимо двоих копов стоило ему труда.

– Ричи, Тони! – выкрикнула я их имена.

– Ну здравствуй, Джек. Не зови: Тони и Ричи тебе не ответят.

– Где моя дочь?

– Ты умрешь в неведении.

Лицо у него подергивалось, нарочитой степенности жестов больше не было. Это был человек на грани, готовый наброситься и растерзать.

В попытке выиграть время я упреждающе вскинула руку. Если он убил тех охранников, то так или иначе подоспеет подмога.

– Ты во мне нуждаешься, Лютер. Ты меня домогаешься. Думаешь, я бы…

– Все это я в себе переборол. Мы могли бы стать неподражаемой парой, но ты и твои друзья все окончательно похерили. Видит бог, мне бы очень хотелось уничтожать тебя на протяжении нескольких недель, но теперь времени на свидание у нас в обрез.

Из кармана он вытащил нож.

Я спешно соображала. Как и всем из известных мне маньяков, Лютеру было свойственно колоссальное самолюбование. Оно в нем буквально зашкаливало. Меня он избрал потому, что по своей ублюдочно извращенной логике считал, будто бы я ценю его гениальность.

– Ты завладел его отпечатками пальцев, – сказала я, раскрывая ладони. – Поэтому на уликах видны отпечатки и твои, и Эндрю. Чтобы была видимость, что вы якобы орудуете вместе.

Лютер озадаченно приостановился.

– Как ты догадалась?

– У него отсутствуют кончики пальцев. Ты, должно быть, их отсек. Каким, интересно, образом?

Лютер гнило осклабился:

– Аккуратно скусил и приклеил к кожаным перчаткам. Очень важно их смазывать, чтобы они не задубели и не потрескались.

«Занимай его разговором».

– Зачем? – спросила я. – Зачем было подставлять Томаса?

– Автор хоррора от писаний об убийствах переходит к их непосредственному исполнению. Правда, занятная история?

– «ALONEAGAIN» – тоже ты? – спросила я, вспоминая интернет-форум Эндрю З. Томаса и обзоры его книг на «Амазоне».

– Ты и это видела? Честно сказать, я надеялся. Получается, Джек, тебе известно обо мне почти все? Все, да не все. Ты не знаешь, пожалуй, самого главного моего секрета. К сожалению, ты умрешь, так и не узнав…

Дверь распахнулась.

Я обернулась в надежде увидеть копов, но это была не полиция.

Вместо нее на пороге стояла какая-то уродливая развалина с пистолетом в трехпалой когтистой лапе.

Я ее не знала, но поняла, что это Люси. Подельница Дональдсона.

У меня мелькнула мысль, что они сейчас откроют друг по другу пальбу. Но ни он, ни она не шевелились.

– Там на палате еще один коп, – сказала Люси. – Если выстрел услышат, то живым никто отсюда не уйдет.

– С чего ты взяла, Люси, что я думаю уйти отсюда живым?

– Ты-то, Эндрю? При твоем эгоизме? Нет, такой, как ты, класть здесь жизнь не собирается.

Эндрю?

И тут меня словно ударило.

Все фрагменты встали на места.

Отсутствие отпечатков пальцев у Эндрю.

Контактные линзы и парик Лютера.

Странные комментарии «ALONEAGAIN».

То, как он заманил агента Синтию Мэтис в Мичиган.

Вкладывание книг Томаса в тела жертв.

Маниакальная одержимость Данте.

Человек, которого я знала как Лютера Кайта, был на самом деле Эндрю З. Томасом.

Я посмотрела на кровать. На изможденную полумумию, прикрытую простыней. Это был не Эндрю Томас.

Это был…

– Привет, Лютер, – обратилась к нему Люси. – Я вижу, ты хорошо на диете посидел.

– Мы знакомы? – спросил тот.

– Ну а как же. Правда, с последней нашей встречи на том собрании я сделала себе несколько косметических операций. Я Люси. Помнишь меня? Ты ведь меня тогда выделил из общей толкучки.

Человек на кровати – настоящий Лютер Кайт – улыбнулся мертвенной беззубой улыбкой.

– Конечно, помню, ангел. Рад снова тебя видеть. Этот твой вид дело рук Эндрю?

– Как и твой.

Я повернулась и уставилась на… как мне его теперь называть?

– Ты писатель, – утвердительно сказала я нетопырю, держащему меня на мушке. – Эндрю Томас. Так?

– Был, можно сказать, в прошлой жизни. Писать я больше не пишу. Практикую, так сказать, иные формы художественного самовыражения. Как ты теперь знаешь.

– Но как? – спросила я. – Как оно вообще…

– Лютер, – ответил Эндрю, указывая ножом на лежачего, а ствол удерживая на Люси. – Он сломил меня. Примерно так же, как я пытался сделать с тобой, Джек. Случилось это семь лет назад. Разумеется, не обошлось без пыток. Но изменило меня то, как он заставил меня поступить с Вайолет.

Мне вспомнилась Вайолет Кинг. Шрамы от ожогов у нее на руках.

– Это сделал ты?

Эндрю кивнул.

– Да, я. Лютер сказал, что если я это сделаю, он ее освободит. Ну а потом я одержал над ним верх. Правда, Лютер, у меня это неплохо получилось?

– Не то слово, Эндрю. Сверх того. Ты меня заткнул за пояс. Из тебя Лютер лучше, чем из меня самого.

Я еще раз мельком глянула на дверь. Где же, черт возьми, копы? Куда запропастились?

– Это так странно, Джек, – сказал Эндрю. – Вдруг внезапно осознать, что в тебе этот… безмолвный голод, а как его утолять, ты не знаешь. Начать смолоду, плавно и постепенно, у меня не вышло. Пришлось обучаться на хищника экстерном.

Глаза его маниакально остекленели, словно он был на амфетаминах. У меня мелькнула мысль вцепиться и выдернуть у него пистолет, но его палец лежал на курке надежно.

– И я начал изучать других убийц, – продолжал Лютер. – Их методы, почерки. Примерять, соответствуют ли они мне по росту и размеру. Множество долгих интимных часов я провел и с Лютером, изучая устройство его мозга, вдаваясь в движения и ход мыслей. Чтобы утянуть деньги с его банковских счетов – семейство у него было очень состоятельным, – мне пришлось фактически стать его тенью, живым воплощением. И постепенно я понял, что мне это нравится. Рядиться в его черные джинсы и ковбойские сапоги, парик и контактные линзы, насасывать чертовы лимонные леденчики, в которых он души не чает. Для себя я сделал вывод, что лучший способ стать собой – это быть им. Так мы и поменялись местами. Пускай он будет Эндрю З. Томасом, ну а я стану Лютером Кайтом.

Этот парень был не просто сломлен. Он был разрушен до основания. Необратимо. Безвозвратно.

– Эндрю, послушай, – сказала я. – Нам нужно…

Выстрел грохнул настолько внезапно, что я даже не сообразила, откуда он.

Яркий блик вспышки с пригарью пороха.

А за ней еще и еще.

Эндрю полетел на пол с двумя вышибленными коленями; рука, в которой у него был ствол, висела плетью. Из другой руки выпал и исчез под кроватью кривой нож. Люси встала сверху, целясь ему в живот «береттой».

– Ты был моим идеалом, – с горькой усмешкой сказала она. – Однажды я проехала шестьсот миль, чтобы хоть одним глазком взглянуть на знаменитого писателя-детективщика Эндрю Томаса. Получить у него хотя бы автограф было мне за счастье. Я тогда была молода, красива. А ты… превратил меня в уродину.

Эндрю на полу завозился, силясь дотянуться до пистолета.

– Вот тебе за Дональдсона, – сказала она и жахнула ему выстрелом между ног.

– Люси! – выкрикнула я, делая шаг вперед. – Прекрати!

– Ну-ка назад, дамочка, – направила она «беретту» мне в лицо. – Через секунду и до тебя дело дойдет.

Эндрю со стонами корчился на полу.

– Ты пойми: он сгниет в тюрьме, – не унималась я. – Так что делать все это незачем.

– А я вот делаю.

Ну где эти сволочи копы?

– Люси, я тебя прошу. Он отнял у меня ребенка.

– Хреново тебе, наверное.

– Люси!

Ствол, описав дугу, уставился обратно на Эндрю.

– Зря ты меня не прикончил, когда у тебя был шанс, – безгубо ухмыльнулась она.

– Увидимся… в аду, – прокряхтел Эндрю.

– Ада нет, тупая ты задница.

Она пальнула ему в голову, и он перестал дергаться.

– Нет! – с криком рванулась я.

Но Люси бдительно уставила в меня ствол.

– А теперь еще одну, под занавес…

– Стой, Люси, – в попытке сесть просипел с кровати Лютер. – Не надо. Она меня спасла. Давай ее отпустим.

– Да? Я о ней наслышана. Еще та оторва. Зачем давать шансы? Или ты так уверен?

– Уверен.

Люси нагнулась, сняла со спецпояса Эндрю наручники, после чего под дулом пистолета подвела меня к открытой двери санузла.

– Полезай в душ, – велела она.

Я шагнула в душевую кабинку, а она бросила мне наручники. Если б она меня сейчас убила, я бы, пожалуй, не очень и возражала: со смертью Эндрю Томаса развеялись мои надежды разыскать дочь.

– Что делать, ты знаешь, – сказала мне Люси.

– Люси…

– Не испытывай мое терпение, сучка.

Один браслет я замкнула у себя на запястье, второй пристегнула к стояку.

Люси исчезла обратно в палату. Чем она занимается, я не видела, но, судя по звукам, там с одышливым сипеньем поднимался с кровати Лютер.

Послышался взвинченный голос Люси:

– С минуты на минуту они сюда нагрянут.

– Перестань. Подтолкни меня к ванной.

В дверном проеме появилась Люси, а вместе с ней на каталке Лютер. Он неотрывно смотрел на меня своими могильно черными глазами.

– Эндрю изжил из себя человечность, – сказал он, – но не полностью. Это его сгубило. Слишком уж много выживших он за собой оставлял. А выжившим свойственно возвращаться и цапать тебя за задницу.

– Лютер, скажи: ты знаешь, где мой ребенок? Ответь, пожалуйста.

Помолчав, он сказал:

– Эндрю вечно сокрушался о том, что он проделал с Вайолет. С ней и ее сыном. Так многие из нас сбиваются с пути. Все мы губим, ломаем, рушим. Но иногда… – изо рта у него выскользнул язык, змеисто облизнув бледные полоски губ. – Иногда мы пытаемся склеить то, что сломали.

На этом Люси, обрывая его, толкнула каталку, и они оба скрылись с глаз.

Было слышно, как открылась и захлопнулась дверь. А следом крики и выстрел, от которого сердце в моей груди скакнуло к горлу.

Это кто, охранник Фина? Накрыл Люси? Или она его?

Или… боже упаси… кого-то из моих ребят?

Я не металась, не звала: не было смысла. На соседних этажах выстрелы были слышны каждому, и по больнице это разлетится в считаные минуты.

В самом деле: не прошло и минуты, как ко мне в санузел влетели Гарри и Херб, оба с пистолетами.

– Фин? – с ходу спросила я.

– В порядке, – бросил Херб. – Тут под дверью мертвый коп. Улей весь гудит. Что, черт возьми, стряслось?

– Найди ключ к наручникам, – я нетерпеливо потрясла своей прикованной к стояку рукой. – Быстрее, Херб! Надо отсюда делать ноги. Мне кажется, я знаю, где ребенок.

* * *

Услышанное от Эндрю многое разъясняло. В самом деле, все вполне логично.

То, что мы сейчас действовали без уведомления властей, делало наше положение несколько рискованным. Риск, который во время нашей продолжительной поездки висел на мне бременем. Но не хотелось, чтобы впереди нас туда со стрельбой влетел полицейский спецназ. По опыту известно, что порой это плохо заканчивается.

Поэтому внутри я просто твердила себе, что мой ребенок цел и невредим и я благополучно его верну.

Парни настояли, что отправятся со мной, хотя и были в неважнецкой форме. В больнице с нас потребовали подписать справки о том, что мы выписываемся самовольно, вопреки указаниям врачей. Особенно хрупок был Фин, но отговорить его ехать было все равно что городить среди потока дамбу из единственного мешка с песком. Дорогу нам облегчало и тяготило пение Гарри с Хербом: дуэтом они горланили старые хиты Нила Даймонда – не в ноты, но с душой (причина, подозреваю, в их только что возникших лирических отношениях, а также в мощных обезболивающих).

Сначала было вроде ничего, но после пятой сбивки в «Минорной песне» (обоих подвело незнание текста) я уже скрипела зубами так, что могла запросто разгрызать гранит.

Когда мы, наконец, добрались до Пеории, я проверила, полон ли барабан моего «кольта», хотя в душе надеялась, что он мне не понадобится.

– Гарри, Херб, на заднюю дверь. С собой берете один из «универсальных ключей». Фин, ты дожидайся здесь.

– Ага, сейчас.

– У тебя только что была тяжелая операция.

Он повел глазами с таким видом, будто ему все это нипочем, и ухватил второй ключ.

Вчетвером мы выбрались из моего «Ниссана» и стали приближаться к жилищу Вайолет Кинг.

Это должна быть она. Больше некому.

Именно ей Энди посылал чеки со своими гонорарами. Именно он чувствовал себя виноватым в потере ее ребенка.

Вылезти из тех пластиковых пут без посторонней помощи он бы не смог, и хотя полиция Детройта пока не расшифровала ничего из отснятого им материала, я нутром чуяла, кто ему в этом посодействовал.

Решающим доводом была бутылка из-под вишневого пива. И подозрение мое подтвердилось, когда на подходе к передней двери я с бьющимся сердцем заслышала чудный, ни с чем не сравнимый по мелодичности плач младенца. Фин был все еще в швах, я сама мало чем от него отличалась, поэтому с собой мы захватили два «универсальных ключа» – банки из-под краски с начинкой из бетона. Один замах по задвижке, и дверь с треском распахнулась.

Мы ворвались внутрь.

Вайолет сидела на диване, мою дочурку держа на сгибе локтя.

На нас она воззрилась в оторопелом удивлении.

Которое переросло в огорчение.

– Значит, Энди не убил вас в больнице, – скорбно вздохнула она.

– Как видишь. – Оружия мы с Фином не доставали. – Значит, это ты помогла ему бежать?

Вайолет кивнула, а глаза ее наполнились слезами.

– После того как он со мной обошелся, он мне остался должен. Он мертв?

– Да.

Снова кивок.

– Это сделали они? Люси с Дональдсоном?

– Их туда послала ты?

Было слышно, как под ударом сорвалась задняя дверь.

– Я им сказала, что они могут убить Энди, но только после того, как я заполучу ребенка. – Вайолет поглядела вниз, на младенчика у себя в руках. – Она красивая.

– Я знаю.

Фин подшагнул и протянул руки. Вайолет замешкалась.

– Она не твоя, – сказала я ей, – она наша. Пожалуйста, без фокусов.

Нежно проведя пальцем по детской щечке, она передала сверточек с младенцем, который Фин бережно принял на сгиб руки.

– Приветик, – сказал он ей. – Я твой папа.

– Взяли! – выкрикнула я.

Спустя секунду в комнату влетели Херб и Гарри.

Притихнув с минуту, мы все смотрели на Фина с дочкой на руках, и слышно было только наше дыхание и младенческое похныкивание.

Которое через минуту перешло в мирное, сонное воркование.

– Там, наверху, подгузники, – усталым голосом произнесла Вайолет. – В холодильнике бутылочки со смесью. Малютку я пальцем не трогала.

– Я знаю, – сказала я.

– Я б ни за что и не посмела.

– Тоже знаю.

Херб вызвал полицию.

Я подошла к Фину, и он свободной рукой меня приобнял.

Мы оба не сводили с нашей дочурки глаз.

Не знаю, как это объяснить, но я чувствовала себя какой-то… исцеленной.

– А ведь мы ее еще так и не назвали, – сказал Фин.

– Я об этом думала. Твоя фамилия невероятно гадкая.

– Да знаю, я ж ее ношу.

– Дэниэлс – моего бывшего. Нужно имя какое-нибудь совершенно новое.

– Ну и какое же? – осторожно спросил он.

Отведя взгляд от ребенка, я посмотрела на Виолетин стол, все так же уставленный пустыми пивными бутылками.

Там, в Мичигане, Эндрю-Лютера я огрела бутылкой от вишневого «Сэма Адамса». Тогда, в круге насилия, это спасло мне жизнь.

Мне и всем остальным.

– А давай назовем ее Самантой? – предложила я.

– Саманта?

– Саманта Адамс.

– Просто замечательно! – объятие Фина сделалось крепче.

– Сэм Адамс? – восторженно ахнул Гарри. – Обеими руками за!

– Мило, – степенно кивнул Херб.

Прибывшая полиция арестовала Вайолет, а мы все не могли насмотреться на нашу Сэмми.

Так и держали ее, баюкая, всю обратную дорогу к дому.

Эпилог

Мой вождь и я сей тайною тропою

Спешили снова выйти в Божий свет,

И, не предавшись ни на миг покою,

Взбирались вверх, он первый, я вослед,

Пока узрел я в круглый выход бездны

Лазурь небес и дивный блеск планет,

И вышли мы, да узрим своды звездны.

Данте Алигьери, «Божественная комедия»[65]

Я расписалась в квитанции о получении бандероли и с энтузиазмом вскрыла ее прямо на крыльце. Там внутри лежал мешочек, а рядом с ним записка:

«Камень классный. Очищен мной профессиональным образом. Собаку вышлю завтра. Даффи».

Из мешочка я вынула обручальное кольцо и оглядела. В лучах послеполуденного солнца грани бриллианта искристо посверкивали, как миниатюрный дискотечный шар.

– Кто там был?

Повернувшись, я увидела Фина, который приближался ко мне.

– Потом скажу. А пока нужно, что бы ты меня кое-куда свозил.

– Это куда же? – поднял он брови.

– В мэрию. Если свидетельство о браке удастся получить сегодня, то утро мы уже встретим по-супружески.

Фин посветлел лицом:

– Сейчас! Только пойду уложу в переноску Саманту.

– Погоди. Сначала надень мне это. – На своей левой ладони я протянула ему кольцо. – Пожалуйста.

Фин прильнул ко мне так нежно, что у себя в горле я почувствовала комок.

– Жаклин Дэниэлс, согласна ли ты сделать меня счастливейшим человеком на планете?

– Нет, – ответила я.

В мягкости Фина прорезалось смятение.

– Это почему?

– Я выйду за тебя замуж, Финеас Траут. Но счастливейшим на планете это тебя не сделает. – Я улыбнулась, и глаза мне затуманили слезы. – Это место уже занято.

Он надел кольцо мне на палец, поцеловал, и в этот неповторимый в своей волшебности миг я стала той женщиной, которой хотела быть всегда.

В прошлом меня определяла моя работа. Потом меня определяли мои отношения. И вот теперь я, наконец, была готова к тому, чтобы определять саму себя.

Я готова была себе понравиться. Готова быть счастливой.

Фин заторопился за нашей дочкой. Его поцелуй как бы задержался со мной, и я этому улыбнулась. Смотрела на себя в зеркало прихожей и почти не узнавала своего отражения.

Эта женщина была так приятно расслаблена, полна душевного равновесия и уверенности в себе.

Эта женщина была мной.

Меня хотел сломить Эндрю З. Томас. Он приложил к этому максимум усилий. Но сломить меня ему не удалось.

Впервые за свои сорок восемь лет я чувствовала себя в ладу с собой. Какое блаженство.

Офицер Найт

Склады, цеха и подвалы они прочесывали весь день, шаг за шагом. И всюду сцены адской, нечеловеческой жестокости. Везде трупы.

Выживших нет.

Что за монстр мог измыслить и воплотить это? Какой ум оказался способен осуществить подобный кошмар?

Это место было адом на земле. Без преувеличения. Более точно не передать.

И как теперь удастся заснуть? Как после свидания с эдаким местом смотреть в глаза своим детям?

Найт чувствовал, что в не столь отдаленном будущем ему предстоят сеансы психотерапии.

Сначала та водонапорная башня.

Затем морозильный отсек с медведем-людоедом, жирующим на трупах изувеченных бедолаг.

Комната с табличкой «Чревоугодие».

А теперь вот… склад, заполненный дерьмом и стылой водой.

Два мертвых тела на островке посреди затхлого болота.

А рядом с тем местом, где он стоял сейчас, человек с отрезанными конечностями; одна из кистей рук все еще свисает из приделанной к двери цепи.

Затем некто лысый в комбинезоне – ноги плавают в воде, а туловище торчит на бетонном скосе берега – видно, пытался перед смертью выползти.

Честно говоря, сложно даже взять в толк, сколько еще этих ужасов сможет вместить в себя ум. На выездной службе Найт состоял всего второй год, а тут весь личный состав неожиданно собрали для разгребания всего этого кошмара на предмет поиска уцелевших.

Найт раскрыл свой блокнот и наспех сделал описание склада, указав число жертв: четыре.

Может, там, в этой гнилой слякоти, их на самом деле больше, но для этого потребуются водолазы. А ступать в эту трясину самому – ну уж нет, увольте…

Тот, который в комбинезоне, вдруг кашлянул. Мать честна.

Найт торопливо сунул блокнот в карман накидки и поспешил к краю воды.

Здесь он присел на корточки и ухватил несчастного за ладонь.

– Эй, приятель… Ты тут как, нормально?

Ответа не последовало, но человек определенно дышал.

Найт аккуратно его перевернул. Огнестрельные ранения рук и ног. Еще одно брюшины.

И о боже… его лицо. Оно еще и обожжено. Чем пристальней вглядывался Найт, тем четче различал шрамы на каждом сантиметре его тела.

И все-таки он… дышал. Держался.

– Эй, приятель… Я здесь, с тобой, – зачастил Найт. – Мы тебя отсюда вызволим. Окажем всю необходимую помощь.

Найту распирало грудь. Ведь он фактически нашел уцелевшего. И он спасет ему жизнь.

Активировав у себя на плече микрофон, Найт заговорил, стараясь не допускать в голосе дрожи:

– Это Найт, с третьего склада. Найден уцелевший. Повторяю: у-це-лев-ший. Многочисленные огнестрельные ранения, разрывы, но пульс стабилен. Срочно нужна помощь медработников. Отбой.

В ожидании подкрепления он сидел рядом с этой взлохмаченной, грязной человеческой развалиной, которую даже не знал как назвать.

Этого человека он сейчас держал за руку. Молился о его спасении. Вдохновенно повторял снова и снова, что все будет хорошо.

– Мы поставим тебя на ноги, приятель. Все будет здорово, ты обязательно выживешь. Тебе окажут лучшую медицинскую помощь. Еще заживешь.

Развалина приоткрыла рот и просипела:

– Норко…

– Конечно, обязательно. Мы тебя отсюда вытащим и вкачаем все что надо. Боль уйдет.

Точно сказать сложно, но Найту показалось, что эта живая мумия осклабилась.

Лютер

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Люси.

– День ото дня все лучше. Ты просто ангел, что обо мне так заботишься.

– Ну да, ангел. Только чертовски поганый.

– Да перестань, Люси. Ты красавица. Такая, что и слов не подыскать, – склабясь беззубой улыбкой, прошамкал Лютер. – Поди-ка сюда.

Люси прихромала к нему. Взяла его костистую длань своей трехпалой лапой. Перед тем как сбежать из больницы она предусмотрительно грабанула аптеку. Так что обезболивающего теперь им хватит, даже чтобы пережить ядерную зиму.

– Есть у меня один знакомец, – сказал Лютер, – может спроворить нам фальшивые паспорта. Хорошие, по которым путешествовать можно. Так что сможем на какое-то время уехать. На юг, в Мексику. Отдохнуть, подлечиться. Заодно и позабавиться.

– Почему в Мексику?

– А там проще. Там вокруг убийств не царит такая шумиха. Можно порешить уйму народа, прежде чем кто-нибудь хватится.

– Серьезно? – расплылась в улыбке Люси.

Лютер Кайт – тот самый, настоящий – кивнул. В нем вновь поднимало голову знакомое чувство.

То особое, ни с чем не сравнимое ощущение, что чутко дремало в нем долгие, беспамятные годы заточения.

– Девочка моя. Мне столь многое предстоит наверстать…

Перевод: Шабрин А. С.

Table of Contents

Annotation

Дж. А. Конрат & Блейк Крауч "Девятый круг"

Часть I

31 марта

Джессика Шедд

31 марта, 01:45

Джек Дэниэлс

31 марта, 09:15

Лютер Кайт

31 марта, 09:30

Джек

31 марта, 09:30

Лютер

15 марта, шестнадцать дней назад

Спустя восемнадцать часов после происшествия с автобусом

Джек

31 марта, 10:30

Реджинальд Маркетт

31 марта, 11:30

Джек

31 марта, полдень

Реджинальд Маркетт

31 марта, 12:15

Статья в Википедии об Эндрю З. Томасе

Джек

31 марта, 12:50

Лютер

15 марта, шестнадцать дней назад

Спустя двадцать два часа после происшествия с автобусом

Джек

31 марта, 13:45

Лютер

31 марта, 13:45

Эктор Рамирес

31 марта, 14:00

Джек

31 марта, 16:30

Дональдсон

28 марта, тремя днями ранее

Люси

30 марта, днем ранее

* * *

* * *

Лютер

16 марта, пятнадцать дней назад

Спустя два дня после происшествия с автобусом

Джек

31 марта, 16:45

Дональдсон

31 марта, 17:00

Джек

31 марта, 16:55

Пятью минутами ранее

Люси

31 марта, 17:45

Лютер

31 марта, 20:30

* * *

* * *

Джек

31 марта, 21:00

Синтия Мэтис

31 марта, 21:50

Лютер

31 марта, 22:30

1 апреля

Дональдсон

1 апреля, 01:23

Джек

1 апреля, 07:30

Лютер

17 марта, пятнадцать дней назад

Спустя три дня после происшествия с автобусом

Питер Роу

1 апреля, 13:30

Джек

1 апреля, 13:40

Питер Роу

1 апреля, 13:45

Дж. А. Конрат & Блейк Крауч
"Девятый круг"

Интермеццо [43]