«Прощение» Джо Конрат

У женщины, вставляющей трубку в мой пенис, холодные руки.
Она моложе меня, они все моложе меня, хотя у нее уже есть морщины, морщинки хмурого взгляда, глубокие складки между бровями. Первая женщина, прикоснувшаяся к моему члену за пятьдесят лет.
Я закрываю глаза, морщусь, когда катетер медленно входит внутрь, мои ноздри расширяются от нашатырного спирта, дезинфицирующего средства с сосновым лимоном и чего-то еще, что я так хорошо знал.
Смерть.
У смерти много запахов. Иногда это пахнет так, словно вылизываешь медные пенни из использованных общественных туалетов. В других случаях она пахнет мясным ассорти, маринованным в уксусе и оставленным гнить на солнце.
От меня пахнет кислятиной. Газообразный, раздутый и спелый запах.
- Вот так, мистер Парсон.
Она стягивает с меня халат и накрывает тонким одеялом.
Ее голос небрежен, лишен эмоций.
Она знает, кто я и что сделал.
- Я бы хотел с кем - нибудь поговорить.
- С кем?
- Священник.
Она поджимает губы, морщинки вокруг рта углубляются в узоры кошачьих усов.
- Я посмотрю, что я могу сделать.
Медсестра уходит.
Я смотрю на белые стены из шлакоблоков поверх выпирающего живота. Отек. Мое тело больше не может очищаться от жидкости, и я выгляжу как на десятом месяце беременности. Капельница с морфием контролирует самую сильную боль. Но тупую, холодную боль от разлагающихся внутренностей не заглушить никаким лекарством.
В комнате прохладно, сухо, тихо. Здесь нет часов. Никакого телевизора. Никаких окон. На двери нет решеток, но она укреплена сталью и открывается только ключом.
Как будто побег все еще возможен.
Проходит время, и я погружаюсь в свои мысли и пытаюсь понять, что я хочу сказать и как это сказать.
Так много вещей, которые нужно исправить.
Следующее, что я помню, это то, что священник сидит рядом с кроватью, подталкивая меня, чтобы я проснулся.
- Вы хотели меня видеть, мистер Парсон?
Молодой, светловолосый, симпатичный, с накрахмаленным и ярким римским воротничком. В его глазах сверкает юношеский идеализм.
Жизнь еще не выбила из него надежду.
- Ты знаешь, кто я, отец?
Он улыбается. У него ровные белые зубы.
- Мне сообщили.
Я наблюдаю за его лицом.
- Тогда ты знаешь, что я сделал?
- Да.
Я вижу терпение и безмятежность. Старые преступления не шокируют людей, они оказывают эмоциональное воздействие, как тусклые учебники истории.
Но преступления все еще свежи в моей памяти. Они всегда свежие. Образы. Звуки. Вкусы.
- Я убивал людей, отец. Невинных людей.
- Бог прощает тех, кто ищет прощения.
Мой язык кажется большим во рту. Я говорю дрожащими губами.
- Я был заперт здесь с тех пор, как твои родители еще были еще младенцами.
Он упирается локтями в колени, наклоняясь ближе. Его волосы пахнут мылом, и похоже недавно он съел мятную конфету.
- Вы провели большую часть своей жизни в этом месте, выплачивая свой долг обществу. Не пора ли отдать свой долг Господу?
- А как насчет долга Господа передо мной?
Я кашляю чем - то мокрым и кровавым. Священник дает мне салфетку с прикроватного столика. Я крепко сжимаю его в кулаке.
- Как тебя зовут, отец?
- Боб.
- Отец Боб, у меня рак, превращающий мои внутренности в кашу. Иногда боль бывает невыносимой. Но я заслуживаю этого и даже большего за то, что я сделал.
Я на мгновение замолкаю, встречаясь с ним взглядом.
- Ты знаешь, что, когда - то я тоже был священником.
Он похлопывает меня по руке, его пальцы касаются моей капельницы.
- Я знаю, мистер Парсон.
Самодовольный. Был ли я таким самодовольным, когда был молодым?
- Я здесь за убийство двенадцати человек.
Еще одно похлопывание по руке.
- Но их было больше двенадцати, отец. Гораздо больше.
Его самодовольная улыбка слегка сползает.
- Сколько их было, мистер Парсон?
Этот номер очень близок мне, чем-то, чем я никогда раньше не делился.
- Сто шестьдесят семь.
Улыбка исчезает с его лица, и он несколько раз моргает.
- Сто ш...
Я перебиваю.
- В основном это были дети. Сироты войны. Никто никогда не скучал по ним. Я забирал их ночью, предлагал им деньги или еду. Там, у доков, было место, где никто не мог услышать крики. Ты знаешь, как я их убил?
Едва заметное покачивание головой.
- Своими зубами, отец. Я связывал их, связывал голых, грязных и кричащих, и продолжал рвать их плоть, пока они не умирали.
Священник отворачивается, его лицо становится цвета стен.
- Мистер Парсон, я...
Воспоминания заполняют мою голову: грязная, окровавленная плоть, пронзительные крики о помощи, портовые крысы, снующие по моим ногам и дерущиеся за объедки...
- Нелегко, отец, пробить кожу. Человеческие зубы не созданы для того, чтобы рвать плоть. Вы должны прикусить тело передними резцами, пока не сделаете небольшое отверстие, затем сильно сжать и оттянуть назад, вложив силу в шею и плечи. Это занимало много времени. Иногда им приходилось ждать несколько часов, чтобы умереть.
Я вздыхаю сквозь зубы.
- Я заставлял их есть кусочки самих себя...
Священник встает, но я хватаю его за запястье с той малой силой, которая у меня осталась. Он не может уйти, не сейчас.
- Пожалуйста, отец. Мне нужно покаяние.
Он переводит дыхание и пристально смотрит на меня. Наблюдать, как он восстанавливает самообладание, все равно что наблюдать, как пьяный просыпается в чужой постели. В конце концов ему это удается, но часть того юношеского идеализма исчезла.
- Ты сожалеешь о том, что сделал?
- Мне очень жаль, отец, - мои слезы текут, как из ржавого крана, которым не пользовались годами. - Мне очень жаль, и я прошу у Бога прощения. Я так одинок... Я был так одинок.
Он касается моего лица, как будто гладит крокодила, но я благодарен за это прикосновение. Слезы длятся недолго. Я смахиваю их салфеткой.
Вместе мы произносим Акт Раскаяния.
Слова знакомые на моем языке, но моя совесть не успокаивается. Это еще не все.
- А теперь отдохните, мистер Парсон. Он большим пальцем осеняет меня крестным знамением на лбу, но его глаза продолжают метаться к двери, к выходу.
- Отец...
- Да?
Здесь я должен действовать осторожно.
- Насколько сильна твоя вера?
- Она непоколебима.
- Что, если... что, если ты больше не нуждаешься в вере?
- Мне всегда будет нужна вера, мистер Парсон.
Впервые с момента его приезда я позволяю себе слегка улыбнуться.
- Нет, если у тебя есть доказательства.
- Что ты имеешь в виду?
- Если есть доказательства того, что Бог существует, тебе больше не нужна вера. У тебя было бы знание— осязаемое знание.
Он прищуривает глаза.
- У тебя есть это доказательство, отставной священник?
- Я лишен сана, отец. Меня лишили моего титула.
- Конечно, так оно и было. Ты убил...
Я вздыхаю, влажно и тяжело.
- Ты неправильно понял, отец Боб. Они не забрали его из-за убийств. У меня отняли мое призвание, потому что я слишком много знал.
Я понижаю голос, чтобы он наклонился ближе, чтобы услышать меня.
- Я ЗНАЮ, что Бог существует, отец.
Священник хмурится и складывает руки на груди.
- Великая тайна Веры заключается в том, что мы принимаем Бога, не зная этого. Если бы Бог хотел, чтобы мы действительно знали, что он существует, он появился бы на земле и прикоснулся к нам.
Я поднимаю руку, указывая на него.
- Тут ты ошибаешься, отец. Он спустился и прикоснулся к нам. Прикоснулся ко мне. Ты хотел бы увидеть доказательства?
Я почти кричу от радости, когда он кивает головой.
- Садись, отец Боб. Эта история займет некоторое время.
Он сидит рядом со мной, на его лице смесь интереса и настороженности.
У меня пересохло во рту. Я делаю глоток из чашки с теплой водой, смачивая язык.
- Это произошло, когда из семинарии меня послали в Западное Самоа, группу островов в южной части Тихого океана. Это тропический рай, население преимущественно христианское. Райский сад, одно из самых красивых мест на земле. За исключением ураганов. Я прибыл после того, как особенно разрушительный шторм уничтожил большую часть Апии, капитолия, - моя
память возвращается фрагментами, серией выцветших снимков. - После двадцатичасового перелета я приземлился чуть дальше поля. Меня окружал воздух острова и темнота - синие пляжи резко контрастировали с массовыми разрушениями по всей земле. Я видел скот, гниющий на деревьях. Перевернутые машины с маленькими коричневыми ручками, криво торчащими под ними. Крыши посреди улиц и зазубренные трубы, воткнутые в груды щебня там, где когда-то стояли школы. Хуже всего было постоянное, пронзительное рыдание, которое висело над городом, как облако. Так много разрушенных жизней. Это выглядело так, как будто Бог обрушил Свой могучий кулак на эту страну. Как Он мог это допустить? Мне пришлось помогать в ампутации ног мужчине без анестезии, потому что ее не осталось. Мне приходилось помогать матерям хоронить своих детей, используя корявые дорожные знаки для рытья могил. Я отдал так много крови, что сам чуть не умер.

- Стихийные бедствия - это испытание веры.
Я качаю головой.
- Я был уверен в своей вере, как и ты. Но это заставило меня усомниться в намерениях Бога.
- Мы не можем подвергать сомнению Бога, мистер Парсон.
- Но мы все равно делаем это, не так ли?
Я отпиваю еще воды, прежде чем продолжить.
- В Западном Самоа я выполнял Божью работу. Я помогал исцеляться. Чтобы перестроиться. Я перезапустил приход. Я проповедовал этим бедным, гордым людям о Божьей благодати, и они мне поверили. Постепенно все вернулось на круги своя. А потом начались убийства.
Я закрываю глаза и вижу первое тело, как будто оно сейчас со мной в комнате. Глаза торчат из окровавленного, изуродованного лица, как два мяча для гольфа, воткнутые в мякоть арбуза. Мякоть отслаивается, в некоторых местах обнажается розовая кость. Крыса высовывает свою жирную голову из разорванного живота и визжит в ненасытном восторге.
- Каждые семь дней обнаруживалось еще одно изуродованное тело. Полиции, похоже, было все равно. Как и моей пастве. Они приняли это так же, как приняли ураган; печально, но неизбежно.
Отец Боб складывает руки на груди, нахмурив брови.
- Вы убивали тех людей, мистер Парсон?
- Нет... это оказался один из моих прихожан. Рыбак с женой и тремя детьми. Он пришел ко мне сразу после того, как зарезал одного—пришел в мою Исповедальню весь в крови, кусочки ткани прилипли к его ногтям и зубам. Он умолял меня о прощении. Мужчина был невысокого роста, болезненно худой для самоанца. Его глаза были глазами проклятых, мерцающими, как задутые ветром свечи, одновременно безумными и испуганными. Он утверждал, что стал жертвой проклятия. Проклятие, которое мучило его остров на протяжении тысячелетий.
- Вы отвергли его суеверия?
- Поначалу так оно и было. В то время как христиане, островитяне имели отдаленную связь с язычеством и иногда возвращались к нему. Я пытался убедить его, что проклятие ненастоящее, чтобы он сдался. Я умолял его, чтобы Бог больше не желал убийств. Я был так серьезен, так полон Слова. Убежденный, что я выполняю Божью работу. Он смеялся надо мной. Он сказал, что убийство-это именно то, чего хотел Бог.
Священник качает головой. Он говорит певучим голосом воспитательницы детского сада.
- Бог вселюбив. Убийство-это результат свободной воли. У нас был рай Эдема, и мы выбрали знание вместо блаженства.
Я хмуро смотрю на него.
- Бог создал человечество, зная, что мы впадем в немилость. Это все равно что родить ребенка, зная, что ребенок будет голоден, а затем наказать ребенка за этот голод.
Отец Боб наклоняется ко мне, явно взволнованный.
- Божья милость...
- У Бога нет благодати, - выплевываю я. - Он мстительный, мстительный Бог. Садист, который играет с человечеством, как ребенок, отрывающий крылья мухам. Самоа было Раем, отец. Настоящий Эдем, прямо как из Библии. Убийца, показал мне отметину на своем скальпе.
Я приподнимаю челку, обнажая Отметину у линии роста волос.
- Свидетельство, отец Боб! Доказательство того, что Бог действительно существует!
Священник открывает рот. Проходит мгновение, прежде чем слова вырываются из него наружу.
- Что это...?
Я киваю. Я чувствую внутреннюю силу, силу, которая покинула меня так давно.
- Это Знак Каина, данный сыну Адама, когда он убил Авеля. Но Библия была неточна в этом вопросе—Каин не скитался по земле вечно, его проклятие передавалось от человека к человеку в течение тысяч лет. Так же, как и передано мне от убийцы на Самоа.
Метка на моей голове нагревается и начинает гореть.
- Это твое доказательство Бога, отец.
Он резко встает, его стул опрокидывается назад. Я ухмыляюсь ему.
- Каково это-больше не нуждаться в вере?
Отец Боб падает на колени и плачет.
- Мой Бог... мой Боже милостивый...
Внезапно, к счастью, ощущение жжения исчезает. Я смеюсь, смеюсь впервые за десятилетия, смеюсь с чувством совершенного облегчения.
Отец Боб прижимает руки ко лбу. Он кричит, всего один раз, это потрясающее душу прозрение, которое я так хорошо понимаю.
- Да пребудет с тобой Господь, отец Боб.
А потом он падает на меня с открытым ртом. Я пытаюсь оттолкнуть его, но мне не справиться с ним.
Его первые несколько укусов неловки, но он быстро осваивает мою технику.
Прикусить.
Сжать.
Тянуть.
Боль восхитительна. Намного хуже, чем рак. Но так значительно лучше...