«Болты» Джон Тафф

Я слышу, как они поднимаются по лестнице; топот ног по ступенькам, тихий, нарастающий шепот их голосов. Он кружится вверх по лестнице, как шипение и потрескивание факелов.
Я чувствую запах дыма; горят бумаги в моем кабинете.
Я слышу, как она сидит в спальне на кровати и раскачивается. Я слышу, как скрипит матрас. Я слышу ее странное, глухое бормотание, ее хриплые стоны.
Что я наделал? О боже, что я наделал?
Мне нужно бросить ее.
Однако мой худший страх - страх, который притупляет мой мозг, который замедляет кровь в моих венах до минимума, - это то, что уже слишком поздно.


Я увидел их в интернете - болты.
Я приобретал киношные сувениры: реквизит, костюмы, мелкие безделушки. За эти годы я превратил это в онлайн-бизнес, покупая вещи со студийных аукционов, распродаж, у кинематографистов, чья жизнь приняла плохие обороты, у других коллекционеров, таких как я. У меня был свой сайт, где я развернулся и продавал их. Это было весело, легко, и обеспечивало достойную жизнь без офиса, поездок на работу или намеков на хоть что-то, напоминающее реальный труд.
В качестве дополнительной выгоды я мог делать это из дома в маленьком офисе в квартире, которую я делил со своей подругой, Рэйчел... Ну, Рэйчел и вещами, которые я решил не продавать. Проблема была, по крайней мере по ее словам, в том, что я решил не продавать слишком много.
Мы делили апартаменты с тремя спальнями - одна из тех квартир мансардного типа в центре города, где много открытого пространства, а арендная плата высокая. Тем не менее, мы были на 17 этаже с прекрасным видом на город и балконом, где могли потягивать напитки и чувствовать себя космополитами летом.
Единственная проблема заключалась в том, что почти каждый квадратный дюйм был заполнен вещами. Одна спальня служила мне кабинетом, другая - складом. Остальная часть помещения была заставлена стеклянными витринами, в которых были выставлены всевозможные странные вещи: форменная фуражка Лесли Нильсена в “Запретной планете”, геройские бутафорские фазеры и трикодеры из разных воплощений "Звездного пути", мантия джедая из "Звездных войн", даже фетровая шляпа Богарта.
Я заменил множество игрушек, которые у меня были в юности и которые я потерял - майор Мэтт Мейсон, фигурки Планеты Обезьян, Ультрамен и Спиди-Гонщик. И все это за гораздо большую сумму, чем мои мама и папа заплатили за них в те времена.
Моим самым слабым местом были фильмы ужасов. Рейчел знала, что если я случайно наткнусь на какую-нибудь вещь из старых фильмов ужасов студий "Юниверсал" или "Хаммер", она скорее всего не будет выставлена на продажу, а присоединится к огромной коллекции, которая грозила захлестнуть нашу квартиру.
У меня был шейный медальон Белы Лугоши из "Дракулы" 1932 года, один из зубов оборотня в исполнении Лона Чейни, кинжал, который Карлофф носил как Ардет-Бей в "Мумии". У меня был кол и молоток, которые Питер Кушинг использовал на Кристофере Ли в одном из дрянных фильмов студии "Хаммер" о Дракуле, и костюм Винсента Прайса из "Маски Красной Смерти".
Это только верхушка айсберга.
Я легко приобретаю разные вещи.
Но с трудом с ними расстаюсь.
Я нашел болты на иБэй однажды утром. Несколько тысяч долларов, которые я имел на своем счете ПэйПэл от недавней продажи, прожигали дыру в моем кармане.
Я сидел в своем кабинете, все еще в халате, не приняв душ, с чашкой остывающего кофе на захламленном рабочем столе. Когда мои пальцы задержались на клавиатуре, я почувствовал, как теплые губы чмокнули меня по затылку.
- Иду на работу, Ас, - сказала она. Да, она называла меня такими именами, как Ас и Спортсмен.
- Удачного дня, Кролик, - ответил я, не оборачиваясь. Да, я называл ее кроликом. Она была маленькой и с большими ушами. Не судите строго.
- Занимаешься бизнесом или добавляешь барахла в наш так называемый дом? - спросила она, склонив голову рядом с моей; ее слова, ее дыхание вызывали звон в ушах.
- Пока не могу тебе точно сказать.
- Так, больше никаких кукол-супергероев. Я ненавижу, как они все смотрят на меня, когда я выхожу из душа.
- Это потому, что у тебя аппетитная попка, - сказал я, уткнувшись носом в ее щеку. - Супергерои - отъявленные кобели.
Она рассмеялась, и у меня по спине побежали мурашки.
- Тем не менее…
Я прервал ее, подняв руку.
- Я ничего не обещаю, дамочка!
Рейчел игриво пнула спинку моего стула.
- Постарайся принять душ и одеться, прежде чем я вернусь домой.
- И снова никаких обещаний!
Послышались шаги по ковру, открылась входная дверь.
- Я люблю тебя, Ас!
- Я тоже тебя люблю, Кролик!
Дверь закрылась, и я увидел это.
Заголовок публикации гласил:
РЕАЛЬНЫЙ РЕКВИЗИТ, ШЕЙНЫЕ БОЛТЫ КАРЛОФФА ИЗ ФРАНКЕНШТЕЙНА 1931 ГОДА.
Аукцион прошел достаточно просто. Пара шейных болтов, которые Борис Карлофф носил будучи существом в культовом фильме. Маленькие болты, которые провели электрический разряд, вернувший все мертвые части монстра к жизни... Во всяком случае, типа к жизни.
В описании говорилось, что каждая штука была сделана из твердой литой резины. Окрашена тусклым серебром, в отличном состоянии. Был приложен сертификат подлинности, настоящее письмо, подписанное Джеком Пирсом.
Пирс был визажистом, который мог бы остаться незамеченным, если бы не его работа над фильмами о монстрах студии "Юниверсал". Конечно, актеры оживили роли, но грим Пирса оживил актеров. Образы, которые возникают в вашей голове, когда вы представляете себе эти иконы ужасов, - это не задумки создателей, а видение Джека Пирса.
Бледный цвет лица Дракулы, плащ и прическа - Джек Пирс.
Морщинистая кожа мумии и запавшие глаза - Джек Пирс.
Плоская голова Франкенштейна, зеленый оттенок кожи, и болты на шее - Джек Пирс.
Я знал - даже когда мои пальцы набирали мою ставку - знал, что не буду продавать их.


Они прибыли поздно вечером, когда я был занят продажей двух из моих менее популярных фигурок. Я думал, что хоть это поднимет настроение Рейчел... особенно когда я рассказал ей о Сайлоне в натуральную величину из телесериала "Звёздный крейсер Галактика", который я только что купил.
Рейчел вернулась с работы, когда я запаковывал две фигурки. Она хлопнула дверью, швырнула ключи на столик, бросила сумочку и зыркнула на меня глазами. Плохой день на работе, плохой день в пробке, или просто плохой день. Я не знал, что именно, но понимал, что это уже не имеет значения.
Там я и сидел, в гостиной, все еще в трусах и футболке, в море упаковочных материалов.
Черт.
Рейчел сделала глубокий вдох и выдохнула его громким, протяжным звуком, который наполовину снижал внутреннее напряжение, а наполовину повышал тонус для второго раунда того боя, в котором она сражалась в этот день.
- Еще больше этого дерьма, Ас? Ты серьезно? - сказала она голосом, в котором каждое слово становилось все громче и громче.
- На самом деле, это... - я попытался начать.
- На самом деле, почему бы тебе просто не сидеть весь день в своих гребаных трусах и гребаной майке Карателя и только покупать, покупать, покупать. Я хочу сказать, давай упакуем это место как склад! Нам не нужна спальня. А тебе, судя по всему, даже не нужна ванная комната!
Она подняла сумочку с того места, куда бросила ее, посмотрела на нее так, словно подняла змею, и снова швырнула на пол.
- Я не сделал…
- Ты ничего не сделал, - сказала она, обрезав мои слова так умело, как будто она сделала это ножом. Мне казалось, я почти что их вижу, висящими и истекающими смыслом, или кровью, или чем-то еще, что капает из рассеченных слов.
- Ты не оделся, не принял душ, не убрался, как я просила. Ты ни хрена не сделал. Что еще привлекает меня в тебе, ты можешь мне напомнить?
Я пожал плечами и широко развел руками.
- Мое неудержимое обаяние?
Рейчел прищурилась, собираясь что-то сказать, но вместо этого пошла в спальню и хлопнула дверью, даже не заметив, как несколько фигурок, расставленных на полках возле спальни, рухнули на пол.
Я воспользовался возможностью быстро прибраться; собрал вещи, слегка вытер пыль старым носком, поставил посуду в посудомоечную машину, протер кухню, придав всему легкую свежесть чистящего средства Уиндекс.
Затем я заскочил в душ во второй ванной комнате в моем офисе, почистил зубы, натянул хоть какую-то настоящую одежду и вернулся в главную комнату.
Она все еще не выходила, поэтому я быстро позвонил в ее любимый тайский ресторан, открыл бутылку Шардоне, поставил тарелки и свечи.
Когда принесли еду, я расплатился с курьером, взял и поставил на стол коричневый бумажный пакет, пахнущий вкуснятиной, зажег свечи.
И сделал то, что должен был сделать с самого начала.
Стал ждать.
Через некоторое время запах еды просочился под дверь, дергая Рэйчел за нос, как в одном из тех мультфильмов. Свечи догорели наполовину. Мой подбородок лежал на кулаках, локти расставлены на столе.
Я услышала, как дверь медленно открылась, маленькая темная фигура стояла в темном клинообразном проеме спальни.
- Ужин?
Я резко проснулся и вскочил на ноги.
- Кролик, ты в порядке?
Она задержалась в темноте, ухватившись одной из своих маленьких ручонок за край двери.
- Да, хотя, прости меня.
- Прости? - спросил я, словно пораженный мгновенной амнезией. - За что?
- За то, что была засранкой, за то, что набросилась на тебя, как только вернулась домой, даже не поздоровавшись.
Она на мгновение задумалась.
- В общем ты знаешь, как это бывает.
- Уже забыл, - сказал я. - Квартира чистая. Бойфренд чист. Ужин подан, хотя, вероятно, уже немного остыл.
Я увидел ее лицо, всматривающееся сквозь темноту, увидел улыбку, которая изначально привлекла меня к ней. В спальне стояла полная темнота, столовая освещалась только свечами.
Но, черт побери, ее улыбка освещала комнату, каждый ее уголок.
Мы поужинали, и я наконец дал ей возможность выговориться. Это были банальные вещи, обычные ингредиенты в наш заурядный плохой день.
- На самом деле я этого не хотела - сказала она через некоторое время, уставившись на груду холодного Пад-Тая на своей тарелке.
- Слушай, я знаю, что ты злишься из-за всего, что я покупаю.…
- Глупый мальчик.
Она улыбнулась, и это полностью, то есть абсолютно, убрало любую горечь из того, что она сегодня наговорила.
- Ты сам зарабатываешь деньги и можешь покупать все, что захочешь. Просто... ну... ты не можешь расстаться с некоторыми вещами. Вот, почему ты не можешь от них избавиться?
- Сегодня я продал две штуки.
- А сколько штук ты купил?
Я подумал об этом Сайлоне в натуральную величину и глубоко вздохнул.
- Давай снова начнем поиски дома. Ты давно хотела этим заняться.
- Конечно, давай найдем хорошее новое место, чтобы у тебя было еще больше квадратных метров, - сказала она и тут же опустила взгляд в свою тарелку. - Прости.
Я прикусил губу.
- Что ты этим хочешь сказать?
Она медленно подняла голову и одарила меня застенчивой версией своей светящейся улыбки.
- Я говорю, что я извиняюсь. И если бы ты мог расстаться с некоторыми из этих вещей, если бы ты мог впустить немного меня в эту квартиру, это было бы здорово.
Я почувствовал, как нервное напряжение спало внутри меня, и улыбка всплыла на моем лице.
- Мы говорим о ситцевых платочках, плетеных корзинках и посуде "Розы старого света"? Или свечах, хипповских бусах и ароматах пачули?
- Ни то, ни другое, урод, - сказала она еще одно ласковое прозвище. - А теперь отведи меня в спальню или потеряешь навсегда.
Я так и сделал, и мы занимались любовью, можно сказать, как ни в чем не бывало.


По крайней мере, какое-то время.
Потом, как говорят в фильмах, она умерла.
Ну, на самом деле, ни в одном фильме, о котором я знаю, так не говорят.
И все же она умерла.


Мы с Рейчел, казалось, преодолели какой-то барьер в наших отношениях. Я продал больше вещей, чем обычно... особенно после прибытия Сайлона.
Однажды ночью, несколько недель спустя, мы легли спать, выключили свет и уютно устроились на теплых простынях. Звуки города, долетающие через открытое окно, успокаивали: полицейские сирены, гудки автомобилей, визг шин, - достаточно далеко, чтобы звучать странно успокаивающе, как сверчки в деревне. Сон пришел быстро.
На следующее утро была суббота. Я встал, оставив Рейчел немного поспать. Прокрался на кухню, порылся в шкафчиках и нашел все необходимое для приготовления банановых блинчиков.
Я положил несколько штук на тарелку, прежде чем снова посмотреть на часы. Почти 10 утра, и казалось странным, что она еще не проснулась. Выключив газ, я положил последний блинчик на тарелку и поставил сковородку в раковину.
В спальне по-прежнему было тихо. Идеальный луч золотистого солнечного света, проникающий сквозь щели в жалюзи, весь такой пыльно-искрящийся, падал на одеяло.
Я присел на край кровати и провел рукой по темным волосам, рассыпавшимся по ее подушке.
- Кролик? Завтрак уже готов.
Я откинул назад ее волосы, которые все норовили прикрыть щеку и поцеловал ее туда, придерживая их рукой.
Она была холодная.
- Кролик, ну же.
Я отодвинул одеяло и перевернул ее.
Она безжизненно завалилась на спину, взмахнув одной рукой и ударив по спинке кровати достаточно сильно, чтобы причинить себе боль.
Ее глаза были закрыты. Ее рот тоже был закрыт, и я не слышал ее дыхания.
Теперь уже я затаил свое собственное дыхание - хотел произнести ее имя, но не смог вымолвить ни слова, ни звука. Моя рука, сильно дрожащая, потянулась к ее лбу, щекам, горлу. И каждый раз, прикасаясь, я мысленно звал ее по имени - Кролик, Кролик, Кролик!
Затем:
- Рэйчел!
Оно вырвалось у меня изо рта, сдавленное и сухое, почти вопль, какой я никогда не издавал.
Она даже не пошевелилась.
Моя дрожащая рука легла ей на грудную клетку, ладонь прижалась к грудине.
Под ней ничего не билось. Ее кожа была холодной и пластичной, как у куклы.
Я проглотил что-то сухое и шершавое, застрявшее в горле и заблокировавшее мои дыхательные пути.
Она была мертва.
Я отпрянул от кровати и с грохотом упал на пол.
Я сидел там несколько минут, сидел и не двигался, сидел и не думал. Мои мысли бежали, просто бежали, как бегун, который не знал, когда пересек финишную черту, не знал, где остановиться, как остановиться.
Я проглотила комок, который, казалось, забил мое горло. Мое сердце рывками снова пришло в движение, заколотилось.
Поднявшись, я склонился над кроватью.
Она была почти не прикрыта, мой Кролик. Все еще в своей майке с прошлой ночи. Ее руки и ноги были разбросаны по кровати, волосы рассыпаны по обеим нашим подушкам.
Ее кожа была голубой - светлой, неестественно голубой. Теплое утреннее солнце, падавшее через окно, создавало иллюзию жизни, но ее не было.
Мой Кролик, мой милый Кролик.
Мой мозг полностью отключился. Я потянулся на кухню и выпил чашку кофе, поковырялся в блинчиках.
Я ждал, что моему мозгу наскучит, и он вернется оттуда, где он был, и скажет мне, что делать.
Я не мог никуда позвонить, даже не мог себе представить, чтобы сделать звонок, вызвать людей, которые придут и увезут ее на металлической каталке.
Когда я сидел там, ее тело охлаждалось в нашей теплой, ранней утренней постели. Я огляделся вокруг, посмотрел и увидел, что все вещи, мои вещи, смотрят на меня.
Не раздумывая, я вскочил со стула и швырнул его обратно по кафельному полу на кухню. Я схватил ближайшую стеклянную витрину, высотой в пять футов и заполненную моими реликвиями, и опрокинул ее, крича от гнева.
Весь шкаф разлетелся вдребезги, разбрызгав по полу осколки битого стекла, фигурки, обломки незаменимых предметов.
Тяжело дыша, я вошел в свой кабинет, пинаясь ногами и молотя руками вокруг, швыряя вещи в воздух, смахивая с грохотом на пол все со стола. Я кричал, бессловесно и грубо, топал, швырял и рвал бумаги, пока не устал.
Наконец, я поскользнулся на каких-то бумагах и упал на пол посреди этого побоища.
Я оглядел комнату, тяжело дыша как животное, ошеломленный тем, что наделал.
Затем мой взгляд упал на них, запечатанных в полиэтиленовый пакет, лежащих на полу, поверх трепещущих бумаг.
Болты Франкенштейна.
Я сразу понял две вещи.
Я еще не плакал.
Я совершенно сошел с ума.


Театральный клей... я помню его запах, наполняющий комнату, когда открывал маленький коричневый флакон с веществом.
Театральный клей... странное название, учитывая мои намерения.
Я долго стоял в дверях спальни, держа в одной руке пузырек, а в другой - пластиковый пакет с болтами, стоял там, пока солнце поднималось по жалюзи, наблюдая за ней, моим Кроликом.
Она казалась такой маленькой в нашей постели, такой крошечной, такой несчастной, с распростертыми руками и взъерошенными волосами, с закрытыми глазами, с вытянутым лицом в недовольной гримасе, как будто она была расстроена или раздражена мной.
Мой разум, поймите, все еще отсутствовал, все еще бродил где-то вдалеке.
Опустившись на колени рядом с кроватью, я осторожно откинул ее темные волосы, обнажив шею.
Я открыл пластиковый пакет и вытряхнул болты в свою руку. Они немного отличались друг от друга. У одного была тупая шляпка, похожая на шляпку гвоздя; другой был просто ровный стержень. У каждого из них был маленький Г-образный провод, который выступал под углом, как крошечная антенна.
Вокруг основания, где они крепились к шее, был тонкий резиновый круг, который затем замазывали косметикой.
Я вспомнил по фотографиям Карлоффа как существа Франкенштейна, что болт со шляпкой был справа.
Дрожащими руками я намазал резиновую прокладку театральным клеем.
Глубоко вздохнув, я разместил болт на шее Рейчел, примерно прикинув, где он должен быть.
Клей тут же прилип, но чтобы быть полностью уверенным, я с силой нажав, подержал болт на одном месте.
Закончив, я посмотрел на нее. Болты, казалось, были в правильном положении, казалось, они создавали прямую линию через ее шею.
Я кивнул, довольный проделанной работой, затем рухнул в кресло у подножья кровати и стал ждать... и ждать.


Примерно через час я встал и попытался разбудить ее.
Ничего.
И тут меня осенило.
Конечно…
Это были вовсе не болты.
Это были электроды.


В конце концов, я вырвал электрический шнур от лампы на ночном столике, разъединил его, зачистил оба конца резаком.
Я обмотал оголенные провода вокруг каждого из болтов, стараясь не оторвать их от ее шеи. Y-образный шнур обвивал ее неподвижную грудь, как будто она заснула в наушниках, слушая музыку.
Я закрыл жалюзи от солнца, и комната погрузилась в темноту.
Моя рука, державшая вилку, зависла около розетки.
Мой разум, истощенный долгим бегом, возвращался назад, принося с собой первые проблески сомнения.
Но я ее подключил.
Ну... и... ничего.
Не было никакой лабораторной сцены Франкенштейна с дуговым электричеством и ливнем искр. Никаких сумасшедших мигающих огней или выстреливающих предохранителей.
Она вдруг не вцепилась в кровать, стиснув зубы. Ее руки не напряглись, ноги не распрямились.
Моя рука потянулась, чтобы вытащить вилку, когда я увидел их: изящные, до жути красивые.
Тонкие дуги фиолетово-белого электричества пересекали крошечный зазор между антеннами и болтами. Это сопровождалось тихим шипением, услышанной издалека электрической бритвой. Запах озона достиг моих ноздрей, свежий и чистый, как воздух после весеннего ливня.
Я подумал о том, что болты, сделанные из резины, не могут проводить электричество.
Я знал, что они расплавятся, должны расплавиться.
Я увидел, как ее грудь внезапно расширилась, поднялась.
Я услышал сдавленный вздох, вырвавшийся из ее внезапно открывшегося рта, и еще один вздох, звучащий так, словно он никогда не закончится, никогда не наберет достаточно воздуха, чтобы снова наполнить ее легкие.
В конце концов, я заплакал.
И не только потому, что она была жива.
А потому, что она тоже плакала.


Я помог ей в душе. Когда вода обрушилась на нее, она упала в мои объятия.
Ее волосы растрепались и прилипли к лицу.
Она бормотала что-то бессвязное. И дело было не только в том, что это не имело смысла; она не произносила слов.
Ее глаза были тусклыми, пустыми, смотрели прямо сквозь меня: никаких признаков узнавания, какого-то понимания.
Я подумал, что у нее мог быть инсульт, должен был быть инсульт.
Больница. Мне нужно отвезти ее в больницу.
Я держал ее скользкое, дрожащее тело на сгибе одной руки, готовясь снять болты с ее шеи.
Как это объяснить?
Должно быть, она все это время была жива, должна была быть. Просто, Господи, я же не врач.
С чего это я был так уверен, что она на самом деле не дышала, что ее сердце на самом деле не билось?
О чем я только думал?
Приклеив эти болты к ее шее, ударив ее током через шнур от лампы?
Черт, я действительно мог ее убить.
Когда моя рука приблизилась к болту на правой стороне ее шеи, готовая сорвать его и швырнуть через всю комнату, она вздрогнула, и ее глаза выкатились из своих орбит, сосредоточившись на мне.
Я увидел две вещи в этих глазах.
Первой была печаль, почти тоскливая грусть.
Второй был страх, смешанный с отвращением.
Моя рука замерла и упала.
Ее кожа была бледно-голубого цвета. Что еще более тревожно, были пятна темно-зеленого цвета, которые выглядели так, как будто они плавали на ее коже, как водоросли на озере.
Хотя душ был горячим, ее тело было не теплее, чем раньше.
Ее не было в живых ни тогда, ни сейчас.
Протянув один палец и коснувшись болта на ее шее, я получил короткий, легкий разряд, как будто прошел по ковру и дотронулся до дверной ручки.
Когда я отдернул руку, она застонала, охваченная и заполненная печалью, упала в мои объятия и снова заплакала.


В конце концов я затащил ее в спальню и надел на нее хоть какую-то одежду. Она дрожала, как ледышка. Это было все равно что пытаться одеть куклу размером с человека. Она не помогала, не пыталась помочь, казалось, не знала, как помочь.
Все, что я смог сделать, это натянуть на нее футболку и шорты. Когда она была одета, шатающейся походкой я повел ее на кухню и с силой опустил на стул. Она не хотела или не знала, как согнуть, приспособить свое тело к такому положению. Ее ладони крепко сжали мои руки, впились ногтями в мою плоть, но в конце концов она села, напряженная, с прямой спиной. Я сел рядом и посмотрел на нее.
Ее темные волосы все еще были влажными и все еще прилипшими к голове. Ее кожа была пятнистой, сине-зеленой, и такой бледной, вообще лишенной красного или розового - цветов здоровья, жизни. Ее глаза тоже были бледными, как будто линза, затянутая зеленовато-желтой пеленой.
И болты... Они завершали образ, торчали из ее шеи, тоненькие электрические дуги периодически прыгали по их антеннам.
Рейчел смотрела на меня грустно и печально; каждое движение ее глаз, головы, тела было нескладным, медлительным, даже когда она моргала. Она все еще тихо плакала, ее рыдания были невнятными и искаженными, как будто исходили из глубин внутри нее.
- Рэйчел, - сказал я, касаясь ее руки. - Кролик, все хорошо... все хорошо. Ты в порядке.
Ее глаза остановились на мне, и взгляд, который я считал непонимающим, внезапно приобрел ужасную ясность. Она попыталась заговорить, что-то сказать, но получилось только длинное, хрюкающее нннннннннн.
Она замотала головой, сначала медленно, из стороны в сторону, потом все сильнее.
Нет!
Я потянулся, чтобы обнять ее, но она отстранилась, ее глаза скользнули по моей руке, а затем расширились от страха.
- НННННННННННННННННН, - прорычала она, безуспешно пытаясь схватить меня за руку пальцами. Ее голова все еще качалась из стороны в сторону, разбрызгивая слюну по столу.
Я посмотрел на свою руку, которую она схватила, когда я силой усаживал ее в кресло. На предплечье виднелись четыре пореза от ее ногтей в виде идеальных полумесяцев, сочащихся кровью, которая стекала по моему запястью и капала на пол. Они были глубокими и обильно кровоточили.
Она продолжала держать меня за руку одной рукой, в то время как другая оказалась в ее рту, зажатая внутри, заглушая и без того непроницаемые звуки ее горя.


Пока она, прислонившись к дверному косяку ванной, смотрела, все еще что-то бормоча, я промыл свои раны и заклеил их лейкопластырем.
Закончив, я показал ей руку, сказал, что все в порядке, но она со стоном отвернулась.
Я отвел ее обратно к кухонному столу, усадил, на этот раз поудобнее, и сел сам, пытаясь сообразить, что делать.
Если вам интересно... да, был крошечный, раздражающий голос в глубинах моего мозга, который кричал, в безумном голосе Колина Клайва:
"Она жива! Она жива! Она жива!"
Когда я оторвался от своих размышлений, она неумело запихивала в рот холодные банановые оладьи. Кусочки пережеванного блина покрывали ее губы, падали на майку.
Потом она улыбнулась, улыбнулась с зубами, покрытыми клейким желтым налетом, ее зеленоватый язык свисал, как у счастливого щенка.
Мой Кролик.
О Господи…


Прошло несколько дней. Потом неделя.
На стене звонил телефон: ее офис, друзья, семья.
Я не отвечал, не знал, что сказать.
Рэйчел? Она в порядке. Ну, она действительно умерла, но я приклеил несколько болтов Франкенштейна к ее шее, настоящих, и ей становится лучше.
Я помогал ей одеваться каждое утро, помогал ей есть, помогал ей мыться. Я чистил ей зубы и волосы... и то и другое начало вылезать наружу. Каждое утро несколько пучков волос в щетке, очередной зуб в раковине.
Я помогал ей ходить в туалет, но не хочу об этом говорить.
Она не любила находиться далеко от меня или вне моего поля зрения, поэтому мы проводили дни в основном сидя в главной комнате, смотря телевизор или читая. Ну, я читал. Она в основном смотрела в пространство или на меня.
Все это время она ворчала на меня своим странным гортанным новым голосом.
Никто из нас много не спал. Я затаскивал ее в постель, и она лежала такая же оцепеневшая и неподвижная, как... ну, как мертвая девушка, бормоча что-то в ночи.
Мне удалось несколько раз выбраться за едой, продуктами.
Каждый раз, когда я возвращался, она уничтожала какую-нибудь новую часть квартиры. Не намеренно, заметьте, а просто шатаясь в тоске, ища меня, ожидая, когда я вернусь.
Когда я приходил, она плелась ко мне, рыдая, как она часто делала, крепко обнимала и ворчала. Ее глаза были одновременно грустными и укоризненными, как у собаки, разочарованной своим хозяином за то, что он ушел, но обрадованной его возвращением.
Через пару недель раздался стук в дверь. Сначала тихие, робкие стуки родных и друзей, затем более сильный стук полиции.
Я не отвечал, не знал, что мне делать.


Домовладелец звонил, угрожал, намекал, что полиция уже рядом. Другие жильцы жаловались на громкие звуки, полуночные вопли, грохот и стук, которые происходили в любое время суток.
И странный запах.
Это не могло так продолжаться.
Я больше так не мог.
Только не так.
Поздним воскресным вечером мы сидели на диване и смотрели телевизор.
По чистой случайности, на одном из классических киноканалов показывали Франкенштейна.
Я давно его не видел, поэтому оставил этот фильм, несмотря на некоторые опасения по поводу того, как Рейчел может отреагировать. Но ее покачивания и стоны, казалось, немного утихли, и мне показалось, что она действительно наблюдает за ним.
Под конец - после того, как жители деревни преследовали доброго доктора и его существо, с пылающими факелами загнали их на ветряную мельницу и подожгли вместе с монстром внутри - вот когда у меня возникла идея.
В фильме существо выбросило своего создателя с ветряной мельницы, где его спасли жители деревни.
Я не предполагал, не хотел такого для себя.
Я просто не мог ее бросить.
И она это знала.


Теперь в комнате тепло. Я чувствую жар.
Вот стучат в дверь, колотят.
Я стараюсь не обращать на это внимания. Дверь из прочной стали. Если они сломают ее, а они могут это сделать, это займет некоторое время.
Я сажусь на кровать и держу ее за руку: ее холодную, ледяную руку.
Она поворачивается ко мне. Ее лицо ничего не выражает.
Она произносит слова, но на самом деле это просто звуки - низкие, гортанные.
Свободной рукой она ощупывает воздух, как бы случайно находит мое лицо, грубо гладит его.
Ее глаза встречаются с моими, но это уже не ее глаза, не те глаза, которые я помню. Они испорченные, ядовито-зеленые, с желтым оттенком.
Ее рот снова шевелится, губы дергаются и гримасничают, язык судорожно извивается, формируя слова, которые я наконец понимаю.
Глупый мальчик.
Поэтому я держу ее за руку, кладу голову ей на плечо и чувствую, как струйка ее холодной слюны стекает по моей шее, образуя лужицу во впадине над ключицей.
И отпускаю…


Это моя история Франкенштейна, моя дань уважения.
Она пришла ко мне во сне, полностью, от начала и до конца. Это случается не слишком часто, но когда все-таки происходит, похоже на подарок от Бога коротких рассказов. Эта история - следствие того, почему вы держите что-то вроде блокнота и письменных принадлежностей на вашем ночном столике. Раньше я так и делал. Теперь в моем огромном телефоне есть приложение для заметок и стилус, которые позволяют мне записывать ночные страхи и приснившиеся идеи.
Моя жена, Дебби, сказала, что это чтиво очень похоже на нашу жизнь. Ладно, пожалуй, за исключением всей этой смерти и реанимации.