«Ксенофобия» Поппи Брайт

Я ненавижу Роберта. Считает что он Панк-Рокер. Он носит высокие розовые кеды и никогда не моет голову, так что волосы стоят торчком во все стороны. Когда мы вместе гуляли по Чайнатауну, я надеялся, что он нажрется и я смогу продать его какому-нибудь беспринципному китайскому повару за кругленькую сумму. Говорят они и кошек едят. А чем Роберт Фу Юнг хуже?

Он так много болтал в автобусе (о всякой чепухе вроде поваренной книги ядов, которую он пишет), что мы вышли раньше своей остановки и очутились в районе порно. Лучи закатного солнца были столь же жгучи, как страсть. Завлекалово пестрело в каждой палатке: соски красоток на плакатах и цвета их помад давно потускнели под слоем оранжевой пыли. Дорожные знаки, фонарные столбы и даже тротуарная плитка, на которой мы стояли, казалось, мелко вибрировали под натиском адского пекла, словно некая городская техническая громада трудилась где-то глубоко под нашими ногами.

- Мы потерялись, - сказал Роберт, нервно облизнув губы.

А затем мы обогнули угол и приметили одну из ярких башенок чайнатаунской пагоды0, возвышающуюся над остальными городскими постройками. Улицы китайского квартала вызывали во мне взволнованное восхищение, но это волнение было пронизано жилой неловкости. Иногда я задаюсь вопросом, допустимо ли мне с моим явным кавказским происхождением* находиться здесь, на экзотических улицах и при этом тайно ими восхищаться. Ночью огни чайнатауна окрашивают небо ярко-фиолетовым, а баннеры, растянутые от балкона к балкону трещат на ветру, словно выстрелы, делая рекламные тексты абсолютно нечитаемыми (Доброе здоровье? Долголетие? Ебанулись?). Такое ощущение, будто в здешнем воздухе всегда есть оттенки пороха и горячего кунжутного масла. Неон скользит в пламени цветов: красных, белых, зеленых, золотистых и голубоватых, а если вы уже под мухой после одной-двух рюмок, а то и под кислотой, то все угловатые китайские символы станут прыгать со знаков и мчаться вокруг и кругом с немыслимой скоростью, смеясь в ваши озадаченные, нераскосые, нечерные глаза.

Мы остановились прямо перед рестораном и пролистали меню Дим Сум, но его текст был на китайском от корки до корки.

- Жареные вши, - перевел Роберт, ляпая пальцами стекло витрины.

- Обезьяньи мозги в сиропе. Глазное яблоко.

Он захихикал. Я заметил налет старой помады на уголках его губ. И нафига я его с собой взял?

Могу ли я затащить его в какой-нибудь тенистый храмовый интерьерчик и принести в жертву улыбающемуся золотому Будде?

Людская река неслась мимо нас, пока мы стояли на месте, ожидая, пока что-то произойдет на углу двух загадочных улиц. Как и большинство из них, я носил опрятные черные шмотки и точно такие же опрятные черные шлепанцы. А еще они были на голову ниже меня и Роберта. Та из улиц, что потемнее, была освещена в основном синим неоновым светом - синий цвет - универсальная реклама китайского гастронома, так что земляк, будучи далеко от дома, всегда знает, где найти любовно отпаренный рис и тщательно потушенный свиной соус. Так что глянцевые, покачивающиеся вывески мерцали всевозможными оттенками небесного синего цвета. Я казался себе огромным, бледным и обрюзгшим. Роберт и того хуже. Он топтался с одной на другую, обутых в розовые кеды ногах, что-то с придыханием бормотал, накручивал на палец локон волос. Его глаза изменились и стали цвета вечернего чайнатаунского неба. Изучив их, я понял, что сегодня мы влипнем в пренеприятную историю, которая может не окончиться никогда. В них был тот дикий, пустой и яркий огонек, что периодически появлялся, будто его душа улетала бухать и веселиться, а тело собиралось ее догнать. Однажды, когда такой огонек зажегся в у него в Новом Орлеане, мы проснулись через трое суток в грязном номере какого-то мотеля, пропахшей пеплом и кислотной рвотой, в одних только трусах и Марди-Гра масках с бисером.

Но сейчас он хотел всего лишь мороженого. Мы ввалились в магазин сладостей, прикупив ванильное, потому как остальные ароматы - личи, миндаль, зеленый чай - были слишком уж китайскими. Но даже у местной ванили было специфическое послевкусие, слегка маслянистое, но слишком ненавязчивое, чтобы возмущаться. Рядом с нами была витрина, заполненная странными, будто пыльными печенюшками: тысячелетние яйца в засахаренных гнездах, кальмаровидное желе, нашпигованное сливками. Магазин был слабо освещен единственной лампой, скрытой за бумажным торшером. В этом сумраке я разглядел лишь одного, кроме нас, посетителя, одинокого старика, лелеющего чашечку чая.

Роберт возжелал попить, но потратил остатки наших денег, заплатив за проезд и свое мороженое. Мы сидели за столом, пытаясь найти выход из плачевной для наших финансов ситуации.

- Можем подцепить каких-нибудь девчонок, - сказал я.

Кончики его волос дрогнули. - Китайских девчонок? Я слышал, что их эти, ну понимаешь, эти, сам знаешь... - его голос был громким и совершенно ребяческим.

Я понизил голос до шепота, надеясь, что он последует моему примеру.

- Пёзды, Роберт, пёзды.

- …что они открываются горизонтально, а не как обычно.

Большую часть робертовского трепа я пропускал мимо ушей, но не в этот раз. Я даже перестал есть мороженое и ушел в себя, пытаясь визуализировать сию интригующую возможность. Но в своих фантазиях я видел эту дразнящую дырочку, остающуюся по прежнему невыносимо вертикальной. Я никак не мог заставить его повернуться набок. Только когда Роберт ткнул меня пальцем под ребра, я заметил старого китайца, молча стоящего перед нашим столиком.

Ему могло быть и все триста лет. Он мог бы быть библейским царем, пришедшим из пустыни, с холодными звездами вместо зрачков, зиявших в его узких черных глазах. Мог бы быть древцом бонсай в горшочке, сморщенным и скрюченным, благодаря его серой, словно пожухшая древесина, коже. Но одет он был весьма хорошо, я это сразу заметил: аккуратный костюм с иголочки, рубашка, столь белая, что слегка светилась в тусклом свете. Небольшая бородка росла под его подбородком, покачиваясь в то время, как он проговаривал слова.

- Могу я вас побеспокоить? Он выдержал небольшую паузу и добавил: - Джентльмены.

У Роберта слов не нашлось, он лишь смотрел, приоткрыв рот с остатками ванили на губах. Этот миг тянулся целую вечность, подчеркиваемый мерцанием неона снаружи. Раз - и интерьер магазина купается в лучах негаснущей ночной радуги. Два - и здесь остается лишь лампа за пожухшим бумажным торшером и расплывчатая паутина теней. Наконец мои манеры вернулись ко мне, и я указал на стул.

- Можете. Беспокойте.

Он аккуратно сел, сложив руки прямо перед собой. Они были похожи на корни старого женьшеня: с длинными пальцами, усохшие, сморщенные. Бородка снова качнулась.

- Вы говорили, что вам нужны деньги на вечер... ох... на празднество.

Его безукоризненный английский внезапно начал меня раздражать. Я стал жестче, но тем не менее оставался вежливым. Все, что мне было нужно, это ковбойская шляпа и рисованные усики.

- А вы хотите их нам подкинуть?

Его глаза, казалось, прожгут во мне дырку.

- Не подкинуть... Не совсем. Видите ли, я бизнесмен, и мне нужна одна услуга. Если я предложу вам по 5 долларов каждому, вы окажете мне такую любезность?

- Пять долларов! - фыркнул Роберт. - Мы не станем мыть ваши китайские палочки за пять долларов.

- Я предполагал это, - сказал старик. - А если добавить к этому неограниченный доступ к бутылке хорошего коньяка?

Прежде, чем Роберт успел ответить хоть что-то, я перегнулся через стол и приблизился к лицу старика.

- А что у вас за бизнес такой, мистер?

Тот выдержал небольшую паузу. Я видел, как неон отражается в его глазах. Раз - они взрываются тысячами цветов яркого фейерверка. Два - они уже беспросветно-черные, цвета династий, веками обращавшихся в прах, цвета истинной тайны.

- Я гробовщик, - сказал он.

Как выяснилось, старик хотел, чтобы мы с Робертом присмотрели за трупом женщины среднего возраста, в то время как он сбегает выпить с другим гробовщиком. Его сменщик и ученик болел, как пояснил он, и к нему в каморку уже дважды врывались грабители, чтобы унести с трупов кольца, часы и однажды даже - протез ноги. Я спросил себя - зачем кому бы то ни было нужна нога, и на кого оставит своих трупов второй гробовщик. А на заднем плане сознания маячила не дающая покоя картина, та, что никак не визуализировалась.

Роберт косо на меня посмотрел. Это легкая десятка долларов - если старик не врет. Но с чего он доверяет нам следить за трупом незнакомого человека, и к тому же китайца? В худшем случае он может завести нас на тайную скотобойню, где подвесит на крюки, освежует высушенными бамбуковыми трубками, снимет кожу, а затем продаст во второсортный ресторан по цене дешевых сортов свинины. А в лучшем - привести к опийному дворцу, где нас употребят уже по-другому - как отборный сорт, тщательно очищенный от жира и костей, по кусочку каждый час. А если-таки старик говорит правду, то его коньяк отлично подгонит начало нашего вечера. Роберт уставился на меня: отказаться он не мог, как, впрочем, и я.

- Хорошо, - сказал я, и мы проследовали за стариком прочь из магазина сладостей.

Уже начинало становиться поздно и та самая история завязывалась здесь, в Чайнатауне. Улица превратилась в поток огней, в банкет запахов. Всем этим буйством правил неон. Светофоры либо оставались красными, либо становились зелеными, автомобили неспешно двигались вдоль узкой улицы, нетерпеливо подмигивавшей им. Шматы свинины слегка шипели на гриле, пронизывая воздух нежным ароматом мяса. Я видел ряды утиных тушек, подвешенных за окном бакалейной лавки, их пупырчатую кожу, выбитые глаза и клювы, связанные грязными бинтами. Чуть ниже стоял фарфоровый шар, заполненный чем-то, напоминающим тысячи крошечных засушенных человеческих рук. Старик вел нас вниз по переулку, вдоль плохо освещенной глухой улочки, где крепкие китайцы стояли на каждом углу, потягивая пинту вина.

Мы вошли под высокую сводчатую арку, затем прошли сквозь лабиринт коридоров, которые вели на задний двор, сотканный из лунного света и неподвижности.

Здесь свет струился по люминесцентным алебастровым камням. Здесь росли деревья, которые, казалось, были вырезаны из нефрита, каждый листочек, каждая веточка. Я осмотрелся вокруг. Бездна ночного неба над нашим двориком стала еще более глубокой, фиолетовой, чем раньше, словно бархатная рука, баюкающая в колыбели холодные очертания луны. Мы наткнулись на металлическую лестницу, что плавно устремлялась в темноту. Старик подозвал нас, а затем начал по ней подниматься.

Мы спустились в длинный коридор, освещенный по периметру лишь поминальными свечами, горящими в настенных подсвечниках. Крошечное синее пламя колыхалось то в одну, то в другую сторону, при том что сквозняка в помещении мы не чувствовали. Мы прошли мимо нескольких плотно закрытых дверей и были приглашены в последнюю из них.

- Это - моя гостиная, - сказал нам китаец.

Комнатка была окутана тенью. Эта темнота едва ли рассеялась, когда старик дернул за шелковый шнурок, включая единственную лампу, столь же тусклую, как и в магазине сладостей, снова за плотным торшером, но на сей раз из красной бумаги.

Объект нашего задания лежал на длинном красном столе возле окна. Сквозь толстые драпировки я видел неоновые огни Китайского квартала, которые все еще мерцали, играя бликами на саване. Раз - и каждый сгиб ткани заполнен самыми разнообразными отсветами. Два - и это снова всего лишь смятая ткань, костляво-белая и тенисто-серая, повторяющая каждый изгиб мертвого женского тела. Я смотрел на переменчивую радугу савана с замиранием сердца. Лишь оторвавшись я заметил, что Роберт точно так же смотрит на большой бутыль коньяка, который старик притащил из своего спрятанного запаса.

- Наслаждайтесь, - сказал он. Джентльмены. И если леди позволит себе немного пошуметь - дайте ей глоточек вот этого.

Только пятью минутами позже мы сообразили, что гробовщик отмочил шутку.

Я сидел рядом с саваном, прикладываясь к бутылке коньяка всякий раз, когда Роберт протягивал ее мне. Мне было уже хорошо - теплое янтарное пламя, тлело в моем горле, в мягкости мозга, приятно тающих в черепной коробке. Роберт вылакал в два раза больше моего и бродил по комнате, осматривая все вокруг. Он попытался заглянуть под саван и увидеть лицо покойницы, но ткань надежно покрывала всю ее голову. Саван точно огибал черты тела. После пятого большого глотка ко мне в голову стала закрадываться мысль, что под ним и вовсе нет никакого трупа, что ткань лишь хранит память о теле, затвердев по его форме. Как-то Роберт знакомил меня со своими родителями. Тогда он поймал большого паука и запихнул его в микроволновку матери, поставив таймер на 1 MIN при максимальной мощности. Когда вы достали паука оттуда, он сломался пополам, несмотря даже на внутренности и соки, которые он должен, по идее, иметь - нет, тело было лишь иссохшей оболочкой. Примерно так я и представлял себе этот саван - пустая раковина, обернутая вокруг вечности.

Роберт обнаружил тайничок с косметикой гробовщика в одном из ящиков. Помада также была в небольшой золотистой косметичке с небольшим зеркальцем внутри, которое я счел до неприличия забавным. Роберт стал потихоньку краситься: блинно-желтоватая основа, достаточно плотная, чтобы скрыть ножевые ранения или фиолетовую бледность асфиксии, затем белые тени для век, заставлявшие его глаза, казалось, прямо-таки вылезать из орбит, и потрясающе-розовая помада. Тогда он снова вытащил косметичку и извлек из нее еще более интересный предмет - фарфоровую трубочку, тонкую и длинную, с небольшим серебряным навершием. Она была пуста, но навершие хранило липкий запах душистого пепла.

- Опийная трубка, - сказал я.

- Я знаю, что это такое.

Роберт опустил палец в липкий черный остаток и слизнул его. - Но тут пусто. Хотя погоди, а это что?

Из глубины косметички он вынул сплющенный поэлитиленовый пакетик.

- Тут кое-что есть. Он вытряхнул оттуда несколько клочков чего-то, что напоминало снятые кусочки кожи. Когда он беспокойно глянул на меня, я проговорил:

- Должно быть, это какие-то грибы.

- Грибы?

Глаза Роберта засверкали, как у ребенка, попавшего в страну волшебных сластей Вилли Вонка.

- Наверное, - сказал я. - Вполне себе прикольный старикан. Видимо, мы нашли его заначку.

Без дальнейших разговоров Роберт засунул кожистые обрезки себе в рот и стал шумно жевать, после чего улыбнулся мне. Я увидел застрявшие в его зубах темные клочки.

- Ты ведь тоже попробуешь, правда?

В безмолвном дерзновении я протянул ему ладонь. Роберт вытряхнул на нее немного грибов и я стал так же громко и задумчиво их жевать. На вкус они отдаленно напоминали псилоцибиновые грибы - то же сухое безжизненное благоухание, покрывающее весь язык, но текстура их была другой - словно пытаешься съесть дубленую кожу. Если бы Роберт не продолжал жевать, то я выплюнул бы полный рот этой гадости. Горький сок струился вниз по моему горлу. Проглотив, мы прополоскали рты коньяком.

Я отдернул занавеску и устремил взгляд вдаль, на карнавал китайского квартала. Яркие улицы казались невыносимо далекими от этой комнатки, где мы присматривали за безликим трупом. Вдруг подумалось, что это печально, что не осталось никого, чтобы проследить за телом женщины, кроме пары незнакомцев, гоняющихся за дешевой выпивкой. Я жаждал вернуться на улицы, где бал правят бесконечные вечеринки живых, туда, чтобы слиться в танце с городской ночью. Только когда Роберт позвал меня по имени, я осознал, что циркуляция неона стала более яркой, чем когда бы то ни было на сгибах савана. Раз...два. Раз...два.

- Мы можем взглянуть на нее, сечешь?

- Что? Я с усилием оторвал взгляд от легкого танца огоньков. Я не понимал, что сказал Роберт, до тех пор, пока не увидел на его лице липко-розовую улыбку.

- Ты ебнулся, - сказал я ему.

Неважно что в комнате мы один на одни, я понимал это. Мой голос отражался от потолка. Компатушка казалась еще меньше, чем раньше, сжавшись от чудовищности безмолвного присутствия в ней этого савана. Я посмотрел на Роберта. Он, по крайней мере - теплый и живой.

- Мы не может этого сделать. Даже если бы я и хотел посмотреть на... эту... Старый чувак все поймет, он заметит, что мы разворачивали саван.

- Нам нужно развернуть только ноги и бедра. Мы все поправил и он не заметит. Тем более он придет уже пьяный.

- Роберт...

-... как думаешь, она правда горизонтальная?

Зря я это сказал. Те порнографические мысли, которые я оставил еще в магазине сладостей, непрошенным гостем вернулись ко мне. Я попытался представить это, облажался и попытался снова. По секрету - местечко между женских бедер я всегда находил несколько пугающим - розовая мясистая рябь, словно у какого-нибудь глубоководного создания, мягко распахивающая темное отверстие, словно клапан чьего-то мистического сердца. Представьте, что вот такая штука могла быть прямо под саваном. Такая, как описал Роберт.

- Разворачивай, - сказал я. - Я должен это увидеть. Внезапно мы оба решились. Воздух в комнате пропитался оттенками густого волнения, словно текущая из нас эктоплазма, омывающая нечто под саваном. Роберт разорвал ломкую ткань. Она легко поддалась, оголяя ступни и голени. Плоть выглядела плотной, словно воск, как если бы нервы, кровеносные сосуды и кости соединились в единую массу, будто бы они были полностью твердыми. Роберт продолжал разворачивать. Начиная от колен, кожа была гладкой и практически прозрачной. Мой друг тыкал пальцем в бедро, оставляя небольшие вмятинки на коже, размером с отпечаток пальца. Я шумно задышал, когда увидел черный треугольник волос, зияющий между бедер. Как отверстие, пробуренное сквозь ее тело, как туннель ведущий в вечность.

Роберту не удалось в одиночку раздвинуть ее ноги. Я схватил за одно бедро, он держал другое, как если бы мы хотели разорвать женщину пополам. Мы оба потянули на себя и ее ноги хрустнули, раздвинувшись с болезненным треском. Это всего лишь закостеневшие связки, сказал я себе, всего лишь кончики костей, вращающиеся в усохших гнездах. На мгновение мне показалось, что я вижу себя сверху, будто я парю в одном из темных углов, наблюдая за Робертом и самим собой, раздвигающими трупу ноги. Но при этом я чувствовал материальность собственных глаз, безжизненность плоти под моими пальцами и тупой болью в промежности, пульсация которой повторяла ритм моего сердцебиения.

- Там, - выдохнул Роберт. - Теперь мы можем взглянуть.

Он положил руку на гнездо черных волос и, пригладив их, ввел свои пальцы в темно-розовые губы женской вагины. Которое, разумеется, было вертикальным. Как и у любой другой женщины.

Но Роберту было мало. Может он вообще ни одну до этого не видел. Его пальцы погружались все глубже, исчезая промеж нежных складок, раздвигая их, открывая взгляду то, что было между них...

... единственный глаз. Глаз с двумя темными зрачками, похожий на двойных головастиков, застывших в неподвижности. Как только он влажно провернулся и устремил взгляд на нас, время стало вязким, густым. Ночь, казалось, отражалась в яркой радужке, радужке, что находилась в прозрачном, невероятном шаре, уставившемся на нас из-за четырех розовых губ, похожих на лепестки анемонов. Я услышал крик Роберта, разорвавший плотный слой тишины...

...а затем мы побежали. В одну их тех жутких секунд мне показалось, что я не смогу открыть дверь. Роберт цеплялся за мою спину. Слышимый позади звук его одышки казался мне шелестом савана. Образ всплывал в моей голове: женщина садится, сухая ткань падает с ее лица, оба глаза открываются, как и тот, с застывшим двойным зрачком, слепо смотря сквозь нас и не понимая, почему она оставлена в покое...

... затем я все-таки рванул дверь на себя и мы вылетели в коридор. Свечи в настенных подсвечниках горели синим пламени, пока мы шли мимо них. Теперь коридор казался еще длиннее, чем раньше, а здание больше и запутаннее. Разумеется, дверей больше не стало, да и потолок не стал выше, двери достигали своего декоративного максимума. Мне казалось, что я вижу комнаты с мраморными стенами, цвета ванили и шоколада, комнаты, увешанные гобеленами, жемчугами и золотой нитью. Необузданный нефритовый лев попытался прыгнуть на нас из ниши в стене, и я закричал, как ребенок. Роберт потащил меня за собой.

Вдруг мы миновали дверь и оказались на внутреннем дворике, залитом лунным светом. Это спокойствие теперь казалось зловещим, будто затишье перед бурей. Луна уже исчезла. Мы нашли нужную дорогу в лабиринте ходов и на самом выходе на улицу встретили старого китайца. Был ли он пьян? Не могу сказать: его глаза были, как обычно плоскими, козлиная бородка редка, но опрятна. Он не пытался нас задержать.

- Насладились новыми впечатлениями? - поинтересовался он.

- Впечатлениями? - голос Роберта дрожал.

- Я о коньяке, само собой.

Старик, казалось, слегка нам поклонился, хотя, может быть, он просто шатался. Может, он и вправду был пьян. – Похоже, я задолжал каждому из вас по пять долларов.

Он извлек десятку и протянул ее нам, зажав между указательным и средним пальцами своей усохшей правой руки. Мне не удавалось сконцентрироваться, чтобы забрать банкноту. Роберт поколебался, затем принял ее.

- Мистер, - сказал он. - Мистер, а у вас были какие-нибудь грибы в верхнем ящике? В том, что с косметикой?

- Грибы? - старик улыбнулся Роберту и, на этот раз я был точно уверен, слегка поклонился ему: небольшой кивок головой, ничего больше.

- Джентльмены, - сказал он, - все грибы в китайском квартале ядовиты. Для всех, кроме китайцев.

Он ступил в тень коридора. Роберт оглядел здание еще раз. Я проследил за его взглядом и увидел, как дернулась оконная занавеска. Никто из нас не хотел видеть, чье лицо, если таковое вообще будет, посмотрит оттуда на нас.

Когда мы снова побежали, возвращаясь к неоновым улицам Чайнатауна, с его фиолетовым небом, давящим на наши головы и психоделической ночью, окутавшей нас, я почувствовал, что заболеваю.