Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.
Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: ЭКСТРЕМАЛЬНОЕ СОДЕРЖАНИЕ. НЕ ДЛЯ ТЕХ, КТО ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНЫЙ.
Это очень шокирующая, жестокая и садистская история, которую должен читать только опытный читатель экстремальных ужасов. Это не какой-то фальшивый отказ от ответственности, чтобы привлечь читателей. Если вас легко шокировать или оскорбить, пожалуйста, выберите другую книгу для чтения.
Называйте это как хотите: экстрим, хардкор или жесть, брызги или сплаттер, откровенный секс, порно-хоррор, пыточное порно, кровавый хаус (он мне особенно нравится! Почти как арт-хаус!) и т.д. Это все названия одного и того же понятия. И что это такое?
Экстремальные ужасы.
Критики считают, что экстремальные ужасы в творческих произведениях развиваются в различных поджанрах, рыночных нишах и т. д. Экстремальные ужасы, говорят они, - это низкопробная литература, дерьмо на дне помойки. Это игровая площадка для извращенцев, психопатов и лузеров, творческий поток авторов, у которых нет ни таланта, ни дисциплины для создания настоящей значимой литературы.
Ну, на это я говорю: к черту их!
На самом деле написать эффективные экстремальные ужасы очень сложно. Без соответствующей дисциплины, без необходимого уважения к повествовательному мастерству и словарному запасу все, что получается из работы, - это куча секса и насилия, разлившаяся по странице. Ничего страшного, ничего тревожащего, ничего шокирующего - просто СКУЧНО.
Боюсь, критики на самом деле правы в большинстве своих обвинений. В этой области очень много мусора, написанного людьми, которые не имеют понятия, о чем пишут. В экстремальных ужасах вместо одного гнилого яблока в корзине, оказывается всего несколько хороших яблок в целой корзине, полной гнилых. Но эта антология посвящена хрустящим, вкусным лакомством без червей, которые так трудно достать.
В Америке я известен как "Kороль шокирующей литературы" и "Мастер хардкорного ужаса". Действительно ли это я или нет, не имеет значения, но я чертовски горжусь титулами. Некоторое время назад один книжный критик назвал меня "королем придурков из группы ужасов", где все хардкорные авторы ужасов просто сидят в кругу, дрочат друг другу, и каждый пытался заставить всех остальных блевать. Ничто не может быть менее правдивым, но - ох, хвала этому критику - мои продажи увеличились после рецензии на книгу. Это было очень похоже, когда газетный критик однажды прокомментировал мой роман "Толстолоб": "К сожалению, я должен сказать, что такая книга даже не должна была быть опубликована в свободной стране, и удручает осознание того, что некоторые читатели настолько испорчены, что хотят ее прочитать". Да благословит Бог рецензента! Мои продажи "Толстолобa" резко возросли!
Но мораль этой истории такова: на самом деле есть читатели, которые хотят читать экстремальные ужасы. Таких читателей великое множество. И нет, они не испорчены, они не психически больные ублюдки. Это обычные, трудолюбивые люди, такие как вы и я, люди, которые хотят прочитать что–нибудь более острое, что-нибудь с большим размахом, люди с ЯЙЦАМИ. Вот в чем суть экстремального ужаса; литература за пределами нормы, которая делает еще один шаг вперед, написанная писателем, которого не волнует, насколько оскорбительным, тревожным и табуированным может быть этот шаг. И в этом суть этой антологии...
Нас, писателей, всегда учили, что самые эффективные ужасы в литературе - это те, которые внушаются читателю с помощью намеков, с помощью промежуточных тонов и тонкости. Дурацкое правило. Художественная литература не является жесткой, она не черно-белая – нет, это обширная серая область. И эта область должна быть тщательно исследована. Черно-белые правила абсолютно бессмысленны, когда применяются к чему-то столь же субъективному, как литература (особенно к литературе ужасов).
То же самое и со старыми правилами для наречий: не используйте их! Они не нужны! К черту, скажу я вам. Нам не нужны жесткие правила, когда дело касается творческого письма; наречия так же важны, как и любое другое модальное слово. Просто плохие писатели злоупотребляют ими, а хорошие - нет (я предпочитаю экономно использовать наречия. Поняли?). Хорошие писатели используют все необходимые литературные элементы, чтобы передать читателю желаемый образ и/или идею.
То же самое относится и к содержанию. Итак, давайте вернемся к тому, что я сказал ранее: нас "учили", что тонкость - лучший и самый эффективный способ донести ужас до читателя. Ну и к черту такие тонкости! Экстремальный ужас - это не тонкости, это ужас! Критики настаивают на том, что мы, писатели, должны писать "между строк", чтобы быть "литературными", и что мы должны оставить отвратительные детали воображению читателя, чтобы наша работа была ответственной.
Как вам?
Извините, господин критик, но я полагаю, что должен сообщить вам, что читатель платит за фантазию автора, и я знаю, что оставлять все это на усмотрение читателя - это глупое оправдание и просто чушь! Снимите свой анахроничный колпак дурака и приспосабливайтесь ко времени!
Мне нравится литературный хоррор точно так же, как мне нравится мой виски: настоящий, в чистом виде. Без льда, без воды, без сладкого лимонада – ничего, что разбавляло бы его истинную сущность.
Действительно ли в сфере развлекательной литературы есть более глубокая эстетика? Кто-то однажды сказал: "Не все ужасы должны быть мусором". Я не могу вспомнить автора этого постулата, но никакие слова не определяют эту истину более точно. Конечно, большинство ужасов на самом деле чисто развлекательная литература, как и кино и телевидение, ситкомы, пьесы и банальные телесериалы (но часто с большим умом, потому что литература требует реального внимания читателя, а телевидение и фильмы требуют от зрителя не больше, чем смотреть в матовое стекло). Но я не хочу отвлекаться; развлечения для масс важны, будь то дешевый роман о доме с привидениями, история о психосексуальных гибридах монстров, которые безостановочно эякулируют на ничего не подозревающих женщин, или рассказ о сумасшедших деревенщинах в лесу, которые слишком много развлекаются, скажем, с чьей-то головой.
Успешно развлекать читателей - вот главная обязанность автора ужасов. Если его работа развлекает - это успех, и ему не обязательно получать Нобелевскую премию по литературе, чтобы иметь смысл существовать. Другими словами: такой банальный роман о доме с привидениями не нуждается в оправдании, если читатель доволен им. К черту "критиков"; они могут выйти из отдела ужасов книжного магазина и направиться прямо в жо... в мягкую зону. Да, вы можете взять большую хрустящую колбаску и... Ладно, не так уж и важно, куда вы ee можетe засунуть.
Но позвольте мне немного подробнее рассказать об обязанностях автора и отметить, что секрет хорошего экстремального ужаса заключается в мастерстве "баланса". Он должен найти правильный баланс. И да, бывают моменты, когда тонкость, борьба за воображение читателя, является важным движущим элементом произведения в ходе повествования, если оно должно быть эффектным. Автор не начинает с того, что погружает лицо читателя в кучу зомби-дерьма. Он медленно готовит что-то подобное. В экстремальных ужасaх необходимо приблизиться к "экстремальному", чтобы оно послужило приятной наградой для читателя. Это правильная формула для первоклассной экстремальной литературы.
Именно с этим и многим другим вы столкнетесь в недрах этой антологии. Здесь нет никакого сюсюканья, ребята. Никакой робкой возни. Только беспощадный, бескомпромиссный ужас.
Хотите жесть? Получите! Кровь и кишки? Секс, насилие и пытки? Друзья мои, вы получите их в изобилии, лично доставленные группой лучших авторов экстремальных ужасов в мире. Авторов, освоивших важнейшие элементы современных ужасов и поднявших планку совершенства и эффективности на новый уровень. Если вы цените экстремальный хоррор как безжалостное искусство, работающее на полную мощность, то будьте готовы к тому, что он прыгнет вам прямо в лицо!
И вполне возможно, что вы получите больше, чем ожидали...
C наилучшими пожеланиями,
Эдвард Ли, 12 января 2016 г.
В 2016 году издательство "Festa" отмечает свой 15–летний юбилей - оно было основано в апреле 2001 года в качестве специализированного поставщика литературы ужасов и мрачной фантастики. Музыкальный журнал "Zillo" вскоре дал нам название, которое должно было сопровождать нас в течение некоторого времени: "Дом ужасов".
За эти 15 лет "лицо страха" постоянно менялось. Нашей книжной программе также пришлось адаптироваться, чтобы продолжать находить увлеченных читателей. Когда впервые появились романы о вампирах, оборотнях, домах с привидениями, то есть традиционные темы литературы о сверхъестественном, ужас все больше и больше переходил к изображению ужаса в повседневной жизни. Ужас сверхъестественного уступал место безднам человеческого существования. Наша психика может заболеть, мы можем одичать и выродиться до такой степени, что только сексуальное влечение, жестокость или безумие будут управлять нами и сделают из нас чудовищ, лишенных социальной совести.
Жанр ужасов, чтобы произвести впечатление, должен постоянно обновляться в процессе культурного развития – беспомощность во власти психопата теперь более воображаема и реальна, а значит, страшнее, чем любая фантазия о беспокойных призраках в ночи, которые еще могли напугать наших бабушек и дедушек. Психопаты действительно существуют...
Сегодня сюжеты страшилок доставляются новостями. Реальность чудовищна: Отец десятилетиями держит дочь в плену в тайнике, чтобы неоднократно издеваться над ней... Каннибалы действительно живут среди нас... Военные действия, полные невероятных преступлений, не наказываются, а вознаграждаются аплодисментами... Беременной женщине вырезают нерожденного ребенка из чрева на улице... Нам продают отравленную пищу, причем совершенно легально, потому что правительство зарабатывает на этом... На людей нападают, чтобы получить органы... Животных мучают всю их короткую жизнь, только для того, чтобы мы могли дешево покупать мясо и колбасу... Лживые врачи назначают вредные лекарства и проводят ненужные операции... Религиозные заблуждения приводят к массовым зверским убийствам так называемых неверующих...
Весь этот ужас происходит в нашем таком средневеково-современном мире по одной единственной причине: удовлетворить нашу жадность. Мы сами психопаты! И мы отмороженные!
Это настоящий ужас! И это отражено в нынешних ужасах. Жестокость в произведениях Рэта Джеймса Уайта, Тима Миллера или Эдварда Ли пугает гораздо больше, чем жуткие видения традиционной фантастики.
Программа "Festa" никогда не сопротивлялась этому развитию. С годами наша программа становилась все более жесткой, все более радикальной, все более разрешительной. Все более экстремальный.
Жанр ужасов объединяет множество поджанров. Один из них - экстремальные ужасы. Предупреждения на обложках наших книг служат не только для более наглядного продвижения книг. Такая литература - "тяжелая вещь".
Несколько месяцев назад немецкий автор бестселлеров Кай Мейер в своем посте в Facebook обвинил книги Эдварда Ли в том, что они являются "отбросами литературы".
Именно так и есть... В наши дни.
Музыка Элвиса Пресли, Beatles и Rolling Stones также изначально считалась примитивной и оскорбительной, или произведения Пикассо, Дали, Гигера, Роберта Крамба, Шекспира, Эдгара Аллана По, Генри Миллера и т.д. А что говорили о "Жестяном барабане" Гюнтера Грасса. Сегодня оно считается одним из величайших произведений литературы!
С чем-то новым и важным всегда борются в первую очередь, и принижают как нечто второстепенное. В какой-то момент это будет терпимо и постепенно принято. Наконец, качества признаются и начинается широкое влияние на общество. Фильмы Квентина Тарантино – хороший тому пример, как и музыка Rammstein.
Я уверен, что так будет и с экстремальными ужасами. "Отбросы литературы"? Естественно. Да, это искусство из глубины души.
Тем не менее, нельзя отрицать, что экстремальный ужас действительно важен. Лучшие авторы этого жанра не пишут о жестокости и извращенном сексе просто ради эпатажа – это может сделать каждый, и это дешево. Хорошая трансгрессивная фантастика нарушает нормы и восстает против ожиданий общества. Она интересуется антисоциальным и занимается табуированными темами. Выдающиеся произведения, такие как "Девушка по соседству" Джека Кетчама, "Заводной апельсин" Энтони Бёрджесса или "Бойцовский клуб" Чака Паланика, трогают нас, шокируют, отвращают и отрывают от утомительной повседневной жизни. Авторы-экстремалы хотят взломать нашу психику. Вы спрашиваете себя: насколько измучены сейчас люди, где еще можно встретиться с ними эмоционально?
Как возникли экстремальные ужасы?
Конечно, их истоки лежат далеко в прошлом. Когда человек научился говорить, он уже начал придумывать истории. Некоторые были очень фантастическими, другие загадочными, а некоторые были кровавыми и жестокими... Тогда человек изобрел Писание. Теперь он мог записывать тексты. Когда около 1450 года было изобретено книгопечатание, шрифты впервые начали тиражироваться массовыми тиражами. Это положило начало первой медиа-революции.
Но литература подвергалась цензуре. Если тексты были слишком смелыми (политическими, научными, сексуальными), их запрещали, а их авторов преследовали. Так образовалась подпольная пресса со своими тайными и частными печатными изданиями. Для этой "серой литературы" быстро появились четкие отличительные признаки, которые знал каждый библиофил. Когда в 1897 году в Англии вышел роман Брэма Стокера "Дракула", у него была желтая суперобложка – отличительная черта порнографических произведений того времени.
В то же время был изобретен фильм, который спровоцировал вторую великую медиа-революцию.
Я считаю, что современный литературный экстремальный хоррор уходит корнями в криминальные журналы, американские буклеты за десять центов. Особо следует отметить одного автора этого рынка, а именно Роберта Блоха. Даже в своих рассказах он посвящал себя больным фетишам, но роман "Психо" стал его шедевром. Он привлек много внимания и приобрел влияние благодаря экранизации Альфреда Хичкока 1960 года. "Психо", конечно, не был экстремальным ужасом в том виде, в каком он существует сегодня, но он задавал направление: жестокое и реальное. За этим последовало множество подобных фильмов, таких как "Молчание ягнят", "Американский психопат", "Общежитие". И вы только подумайте о жанре фильмов о пытках и сплаттере. Таким образом, экстремальный ужас также был сформирован кинематографом.
Авторы нашего времени, конечно, могут использовать влияние гораздо большего числа областей, чем писатели прошлого, потому что сегодня их так много: горы литературы, которые росли веками, ежесекундные новости, компьютерные игры, комиксы, порно и все это чудесное интернет-дерьмо. Знания, которыми мы, люди, обладали при жизни Эдгара Аллана По, сегодня выросли в миллионы раз. По еще не смог использовать все это, но авторы экстремальныx ужасов могут. Они делают из этого новый микс, чтобы достичь своей цели - шокировать. А когда они особенно амбициозны, они даже хотят чего-то большего.
Я предполагаю, что настоящий экстремальный ужас был создан Джеком Кетчaмом и Ричардом Лaймоном. Джек Кетчaм опубликовал роман "Мертвый сезон" в 1980 году, а Ричард Лaймон - "Леса здесь темные" в 1981 году.
Среди других крупных публикаций были "Книги крови" Клайва Баркера в 1984 году и "Девушка по соседству" Джека Кетчaма в 1989 году. За этим последовали так называемые сплаттерпанки, которые хотели обновить ужасы с помощью крайнего насилия и повествовательных перспектив. В 1991 году вышел "Американский психопат" Брета Истона Эллиса, в 1995 году - новелла "Головач" Эдварда Ли, в 1997 году - его роман "Толстолоб".
Именно благодаря этим и нескольким другим авторам движение развернулось. Классический хоррор превратился в брутальный хоррор.
В чем привлекательность экстремального ужаса?
Я думаю, что это копаться в грязи, не пачкаясь. Подобно тому, как в историях о привидениях "ужас в кресле" позволяет культивировать чувство ужаса без какой-либо реальной опасности, экстремальный ужас позволяет спуститься к первобытности, не запятнав себя.
Я действительно занимаюсь литературой ужасов всю свою жизнь. Будучи маленьким мальчиком четырех-пяти лет, я был очарован жуткими сказками братьев Гримм - они тоже жестоко рассказаны в жанре фэнтези. Каждый вечер родителям приходилось читать мне "Дьявола с тремя золотыми волосами" перед сном. "Пожалуйста, Фрэнк, только ее снова. Дай мне прочитать другую сказку". Я отказывался.
В двенадцать лет я принял решение стать писателем ужасов. В течение многих лет я писал мрачные рассказы, упражнялся и упражнялся. И я читал все, что попадалось на рынок – от журнальных романов до твердых переплетов.
Затем я стал издателем литературы ужасов, и теперь мне приходилось читать профессионально. По прошествии нескольких лет я начал замечать все большую усталость от этого жанра. У меня была передозировка, или я изменился, или мир изменился... В любом случае, я все больше и больше терял интерес к традиционной литературе сверхъестественного.
Вплоть до лечения свежими клетками экстремального ужаса. Внезапно я снова проснулся, меня снова покалывало от страха и волнения. Истории снова смогли меня удивить. И жуткий, политически некорректный юмор был именно тем, что мне нравилось. Экстремальный ужас - это просто развлечение. Возбуждающее и пронизывающее до костей!
Я часто задавался вопросом, не публикую ли я самый последний треш с экстремальными ужасами. Особенно меня раздражала торговля книгами (отдельные названия и авторы бойкотировались, "Festa" ругали), и я все больше и больше боролся с самим собой. Достиг ли я подпольного уровня как издатель?
Но с каждым новым названием и с каждым новым увлеченным читателем мои сомнения исчезают. Разве все само по себе не вредно? Разве Шекспир в свое время тоже не писал невероятно жестоко? А высокая литература? В сущности, Гете или Кафка тоже писали только целлюлозу. В конце концов, наш медиа-мир не состоит ни из чего другого! Вся жизнь - это мусор.
И что-то, что привлекает все больше и больше поклонников, не может быть таким уж неправильным. Да, 50 000 000 поклонников Элвиса не могут ошибаться!
Глаза открыты - Аша думает, что открыты, во всяком случае... чувствует как трепещут веки, кончики ресниц касаются щек. Полная темнота и невозможность пошевелиться, руки прижаты к бокам. Как в гробу, без комфорта атласа, без возможности пошевелиться, повернуться на бок, как будто спишь в ящике комода. Пытается поднять голову, но даже это ограничено, запрещено, ударяется лбом о дерево - этот крошечный жест будоражит булавки и иголки в ее мертвых ногах и кричит. Паника, глубокий вдох, забитый нос, струйка слизи, и она даже не может ее вытереть.
У ее ног открывается и снимается панель, свет падает в ее черное пространство, поглощая его как рак. Горе сменяется надеждой, она задыхается, пытается позвать на помощь, но у нее нет голоса, вместо слов только резкий шепот.
Комната начинает раздвигаться, вернее ее кровать, ее платформа скользит к выходу, к лучу резкого света, двигаясь теперь, как пакет с мясом на конвейере. Она задается вопросом: не заперли ли ее в морге, в ящике для трупов, почему-то приняв за мертвую? Вот на что это похоже - замкнутое пространство в череде ящиков.
Ящик перестает скользить, резко останавливается, но она выходит только наполовину, ее ноги торчат на свету, ее тело от живота и выше - все еще окутано темнотой и забито.
Голая, - осознает она теперь, когда у нее есть этот кусочек света. - Холодная и голая.
Руки на ее бедрах, раздвигающие ее болтающиеся ноги, пальцы и невидимые предметы, прощупывающие и трогающие, а затем что-то внутри, кто-то, трахающий ее, разрывающий сухость ее влагалища, бьющий, кромсающий ее, пока она не становится мокрой от крови и его спермы. Она чувствует, как он кончает внутри нее, и ей хочется кричать, брыкаться и пинаться, хочется убить его, но у нее нет ни голоса, ни сил, ни возможности двигаться.
Когда он заканчивает насиловать ее, псевдо-кровать отодвигается в черноту, дверная панель прочно захлопывается, и она теряет сознание от напряжения своих притворных криков, голос пропадает от многодневного безответного плача.
Время, конечно, прошло, но узнать об этом невозможно. Внезапный свет над головой отвлекает ее, и к ее губам подносят воду, она жадно глотает каждую каплю. Ей дают то, что на ощупь и на вкус похоже на хлеб, и она поглощает его.
Затем свет исчезает.
Потом, не в силах предотвратить это, она мочится, тепло бежит по ягодицам и бедрам, жаля нежную плоть. Она с ужасом ждет, когда у нее начнется опорожнение кишечника, это происходит через некоторое время. Вонь отнимает у нее воздух, ее тошнит и в собственной грязи она ждет, пока панель у ее ног наконец не откроется снова, и ее не вытрут.
Чистота на мгновение. И снова испачкана изнасилованием.
Этот ритуал продолжается... дни? часы? недели? Неизвестно. Время бесконечно, как и ее мысли, ее воспоминания. Да и те обрывочны и мимолетны, вспышки лиц и событий, которых она не помнит. Не может вспомнить время вне этой коробки. Воспоминания, пытаясь обмануть ее, убаюкивают ее чувством безопасности, которому она никогда не доверяет. Поэтому, она борется с ними, и вскоре не может определить: какие из них воспоминания, а какие галлюцинации.
В следующий раз, когда панель у ее ног открывается, она слышит голос, мужской голос, и ее сердце колотится по-кроличьи: быстро, болезненными толчками. Ящик выдвигается, и на этот раз полностью входит свет.
- Вот эта, - говорит он.
Oна едва может видеть его, видеть как он выглядит, потому что ее глаза горят, болят и пытаются бороться со светом, который пытается пробить себе путь в ее голову.
Наконец, она смогла открыть их. Достаточно, чтобы увидеть мужчину в очках с квадратной оправой и седыми кудрявыми волосами. Он наклоняется к ней, и она чувствует запах кукурузных чипсов, запах, похожий на запах собачьих лап после купания. Руки на ее животе, груди, холодные и сильные руки толкают, потирая и сжимая.
Звук дверей (дверцы картотечного шкафа открываются и захлопываются), она бросает взгляд в сторону и понимает, что это не картотека, а ряд дверей, тот самый ряд, из которого она только что вышла, там кто-то открывает и закрывает ящики, тянется внутрь, вытаскивает людей и заталкивает их обратно.
Мужчина с квадратными очками перестает мять ее тело и придвигает ее стол к стене.
- И эта тоже, - говорит другой мужчина, почесывая свою бороду тем, что кажется карандашом, но она не уверена, слишком трудно разглядеть с того места, где она находится. Eе глаза все еще горят и не хотят фокусироваться.
Из ряда ящиков вытаскивают еще одну женщину, и Аша теперь видит, как все это устроено. Bсе съемные кровати - это платформы на каталках, которые так легко передвигаются, потому что они на колесиках.
Вниз по узкому коридору стены отделаны камнем, тусклое освещение и дымный коридор, словно что-то из фильма студии "Хаммер". Чувства начали возвращаться к конечностям Аши, и она пытается сгибать пальцы незаметными движениями, чтобы проверить получится ли у нее. Шевелит пальцами ног и надеется, что безумцы ничего не заметили.
Мгновение спустя, они останавливаются внутри другой комнаты, жаркой и влажной, как тропики, в воздухе витает запах немытого пота, прогорклый парфюм. Она слышит стоны и вонь чего-то горящего. Она бросает взгляд в одну часть комнаты, видит источник запаха и снова хочет закричать.
- Положи ее вот сюда, - говорит Kвадратные Oчки.
Его голос врывается в нее, и она вдруг вспоминает его. Вспоминает, как встретилась с ним за чашкой кофе, потому что ее подруга Мелисса сказала, что он потрясающий парень, работает на Уолл-стрит, у него есть деньги, разве тебе это не нравится? Bспоминает, как удивлялась, зачем Мелисса вообще это сказала, разве она не знала, что у Аши есть свои деньги и ей не нужен этот парень. А потом вспоминает, что он казался таким милым, может быть чуть старше, чем она привыкла встречаться, но, черт возьми, что такое несколько лишних лет?
Кофе насыщенный и крепкий, потому что эта кофейня сама обжаривает зерна, но вкус был странным, слегка горьковатый: не горечь слишком крепкого кофе, а кисловатый привкус чего-то, вроде аспирина. Вспоминает, как уезжала с ним, хотела взять такси, но вместо этого забралась в его машину. Сначала подумала, что это такси, но голова закружилась или может быть мир закружился, и она перестала ясно мыслить и заснула. Когда она проснулась, ее окружала чернота, она была заперта в похожем на гроб ящике, и даже это сейчас казалось предпочтительнее, чем находиться в этой комнате.
Теперь она удивляется, как она могла быть такой беспечной, такой глупой. Bинит себя, хотя знает, что скорее всего была под действием наркотиков.
Девушка рядом с ней, молодая девушка, возможно семнадцати-восемнадцати лет, вьющиеся каштановые волосы рассыпаны по плечам, свисают со стола, к которому она привязана. Лежит обнаженная, руки прикованы к бокам, ноги тоже прикованы. Ноги широко раздвинуты, ступни почти свисают с внешних краев.
Аша хорошо видит это потому, что может двигать головой, может видеть комнату, женщин, которые ее занимают. По другую сторону от нее лежит другая женщина, короткие черные волосы кажутся голубоватыми в гнетущем свете верхнего освещения. Маленькие очки Джона Леннона наполовину надеты, наполовину сняты с лица, линзы треснули, и обе женщины плачут. Черноволосая с испорченными очками дрожит, ее конечности дергаются под многочисленными путами.
Двое мужчин подходят к кудрявой девушке, неся предметы, которые выглядят здесь неуместно. Обычные предметы домашнего обихода, и Аша качает головой, словно пытаясь вбить в голову смысл.
Тот, что с окладистой бородой, берет кудряшку и проталкивает ей во влагалище щипцы для завивки.
Шнур щипцов болтается между ее ног, как хвост. Девушка рыдает сильнее, громче, захлебывается слизью и слезами, душераздирающий вой вырывается из ее легких и рта. Она умоляет не делать этого, качает головой, и Аша боится того, чего так страшится девушка.
Мужчины на мгновение игнорируют девушку и подходят к черноволосой женщине, она начинает кричать, бросается в путы, как будто у нее действительно есть шанс вырваться. Ее движения ограничены, мизерны, почти отсутствуют. На ее животе лежит паровой утюг, шнур свисает до пола.
В другом конце комнаты Аша замечает еще несколько женщин, но не может их разглядеть, трудно понять их состояние сквозь кровь и дым.
- Эта? - говорит бородатый мужчина, протягивая руку в сторону Аши, а тот, с квадратными ободками, пожимает плечами.
- Разве у тебя не было никого другого на примете? Зачем ты притащил ее сюда?
Он снова пожимает плечами.
- У меня был план, но вместо нее ты притащил кудряшку и засунул ее в угол. Почему бы тебе не поделиться со мной своими мыслями в следующий раз?
Эти двое мужчин спорят о том, кто был прав и что делать с лишней женщиной в комнате.
- Тогда верни ее в шкаф, - говорит бородатый.
- Оставь ее здесь, Патрик.
- Зачем?
- Потому что я не пойду обратно в дом, - говорит Kвадратные Oчки, наклоняя голову, кончиками пальцев массируя седые волосы над висками и добавляет: - Мы можем заняться ею, когда закончим с этими двумя.
Тот, кого зовут Патрик качает головой и кашляет в ладонь. Аша думает, что он совсем не похож на Патрика, больше похож на Бутча или Джо - с его жилистой бородой, и она не может понять, почему она так думает, как будто это имеет какое-то значение.
И она знает, что это неправильно, знает, что она не дура, и задается вопросом: как она могла оказаться в такой ситуации? Выберется ли она отсюда живой?
- Давай сделаем это, - говорит Патрик, наклоняясь над черноволосой женщиной, беря шнур парового утюга и пропуская его через руку, пока он не достигнет конца - маленькая черная вилка в его пальцах.
Глаза женщины, теперь огромные и остекленевшие, как мертвые глаза оленьей головы, слишком большие для остального лица. Патрик наклоняется, чтобы включить паровой утюг в розетку.
Поначалу женщина почти не двигается, ей все равно некуда деться, нет причин для паники, потому что утюг еще не слишком горячий. Bозможно, он еще тепловатый на ощупь, но Аша вздрагивает при виде того, как он лежит на животе женщины.
Kвадратные Oчки стоит с видеокамерой, направленной на нее. Eе низкий гул показывает, что она включена, что она записывает.
Крики, пар поднимающийся от утюга. Tолько это не пар, - понимает Аша, - вовсе не пар, а дым. Шипящая и дымящаяся плоть женщины, мелкие потрескивания, когда тонкие волоски сгорают в небытие. Жарящаяся плоть.
Запахи сливаются с дымом в воздухе, женщина бьется, пытаясь сбросить железо со своего тела. Утюг покачивается и отскакивает, Аша видит красную, покрытую пузырями кожу. Крики сменяются звуками готовящейся плоти, похожими на шипение говяжьего фарша в сковороде. Патрик удерживает утюг на месте, пока женщина бьется, мышцы и сухожилия напрягаются и перенапрягаются от ремней, выпучиваясь в отчаянных попытках освободиться. Кровь струйками стекает по животу, бедрам, пропитывает простыни под ней. Интенсивный алый цвет выделяется на фоне мыльной белизны слоновой кости остальной части ее тела.
Кажется прошла целая вечность, прежде чем крики стихли и остались только медленное, бесконечное шипение утюга и метрономные щелчки видеокамеры.
Патрик ослабляет хватку утюга, но оставляет его на ее животе. Pана ухудшается, плоть полностью растворилась, кожа на руках и ногах огрубела от напряжения вызванного ее движениями. Он кладет указательный и средний пальцы на ее сонную артерию, чуть ниже линии челюсти.
- Мертва?
Патрик качает головой.
- Слишком рано. Пульс неровный.
Девушка с кудрявыми каштановыми волосами потеряла сознание, и Kвадратные Oчки шлепает ее по щекам, но она не приходит в себя. Видеокамера болтается у его бедра.
Патрик с тоской оглядывается на Ашу, как будто смотрит на давно потерянного друга. Он быстро возвращается к девушке на столе. Достает маленький пузырек, размахивает им под носом у девочки. Она приходит в сознание, кашляет, захлебывается рвотными массами и пытается спастись от ядовитого аммиачного запаха.
- С возвращением Кэти, - печально бормочет Патрик.
Кэти начинает кричать, и Kвадратные Oчки зажимает ей рот рукой.
- Прекрати это, - говорит он.
Кэти качает головой.
- Почему? - плачет она после того, как он убирает руку. - Зачем ты это делаешь?
И Аша хочет знать то же самое, почему они делают это, почему она? Комната на мгновение темнеет, она борется с желанием отключиться.
Kвадратные Oчки меняет кассету в видеокамере, a Патрик наклоняется к его уху, но говорит громко.
- Твой папа, - говорит он, почесывая подбородок, - он говорит, что ему не нравится, что ты встречаешься с неграми. Говорит, что ты не остановишься, что ты портишь имя семьи.
Ее рот открывается и закрывается, а когда открывается снова, она произносит:
- Что? - прямо перед началом рыданий.
- Прости, малышка, - говорит Kвадратные Oчки, - ничего личного.
Кэти выглядит потерянной, растерянной, ее глаза широкие и круглые, как китайские блюдца.
- Но, почему? Почему? О, Боже, почему?!!
Патрик хмурится, качает головой.
- Не делайте этого! - умоляет она неистово, ее голос хриплый. - Пожалуйста, просто убейте меня! Не сжигай меня!, - но Патрик отходит от нее, Kвадратные Oчки поднимает видеокамеру и прижимает ее к шее.
- Прости малышка, - говорит Патрик, - но это то, за что заплатил твой папа.
Аша видит в нем сочувствие и удивляется, как он мог так поступить. Ей интересно, что сделало его таким. Видит борьбу внутри него.
- Боже, нет! - вопит Кэти, а Патрик тянется вниз и включает щипцы для завивки в розетку.
Аша на собственном горьком опыте знает насколько горячи щипцы для завивки. Oднажды она обожгла себе шею, едва коснувшись кожи, и получила ожог второй степени, когда случайно села на щипцы, потому что оставила их нагреваться на крышке унитаза.
Через несколько секунд дым поднимается из промежности Кэти, ее лобковые волосы опалены, плоть внутри ее влагалища шипит и трескается, горелая плоть пахнет свининой, клубясь вместе с дымом.
Кэти сходит с ума, дико бьет ногами, прорывается через фиксатор лодыжек но в фиксации нет необходимости, она вообще не может двигаться.
Kвадратные Oчки записывает, пока Патрик следит за тем, чтобы щипцы для завивки оставались во влагалище девушки. Крики Кэти пронзают барабанные перепонки Аши, по коже бегут мурашки, щекочут тонкие волоски на руках, сердце бешено колотится, кожа липкая, живот подпрыгивает и переворачивается.
Кэти перестает двигаться. Ее голова падает набок, язык свисает, как у задыхающейся собаки в жаркий летний день. Запах ее обожженного тела густой и сладкий.
Патрик проверяет ее пульс.
- Его нет, - он вытирает руки о штаны.
Kвадратные Oчки так же проверяет пульс женщины, кивает и убирает утюг c ее живота.
- Мертва, - говорит он, и Аша видит почерневшую красную массу там, где когда-то была кожа.
Границы раны сырые, неровные и сочащиеся гноем волдыри, образующие морщинистый поцелуй по краям раны.
В комнате есть еще две женщины, которые не сказали ни слова, не издали ни звука, и Аша смотрит на них, молясь о надежде. Гадая, не кошмар ли это, потому что это не может быть реальностью, не может быть, чтобы их сожгли до смерти. Чтобы их так пытали. Надежда на то, что может быть одна из этих женщин в другом конце комнаты спасет Ашу от безумцев. Но, по мере того, как ее зрение укрепляется, может более четко сфокусироваться, она понимает, что те другие женщины тоже мертвы.
Онемев с головы до ног, она не может представить себе более ужасного способа умереть, чем то, что она видела, но спасение уже невозможно. Она от этого в ужасе.
- А что с ней? - спрашивает Патрик, а Kвадратные Oчки качает головой и говорит:
- Он не сказал.
Они подходят к Аше, она пытается раствориться в столе, хочет чтобы кровь и костный мозг просочились в простыню под ней.
Патрик касается ее руки и наклоняется к ее голове.
- В этом мире есть больные люди...
Аша разжимает губы и облизывает их, заставляет легкие подчиниться и выдавливает из себя слово:
- Кто?
- Дерек, - говорит он. - Он был зол, что ты его бросила.
На каком-то уровне она знала, что другого варианта быть не может, предполагала это где-то в глубине своего сознания. Он был злым и бессердечным, и это не удивляет ее.
Но осознание этого бросается на нее из обугленных останков, душит ее горечью. Аша слишком ошеломлена, чтобы плакать.
- Он хочет, чтобы это было больно, - устало говорит Патрик, вытирая лоб тыльной стороной руки.
Аша закрывает глаза, слезы катятся по ушам, она хочет смерти, которая не будет мучительной. Но, на самом деле, не хочет умирать вообще. Он убирает свою руку с ее руки, и ее глаза в панике открываются, она с трудом принимает вертикальное положение.
- Пожалуйста... - говорит она горлом, в словах смешиваются слезы и отчаяние. - Не надо...
Патрик качает головой.
- Это то, что мы делаем. Мне жаль.
- Это не обязательно должно быть так, - умоляет она. - Спаси меня, - шепчет она, - и мы сможем быть вместе.
Она задается вопросом, почему она говорит ему это, задается вопросом - это ли она имеет в виду.
Kвадратные Oчки исчез. Он вернулся, неся мясницкий нож, и толкнул Ашу обратно на стол. Она бьет его кулаками, пытается снова сесть, пытается брыкаться, царапаться и кусаться, но Патрик приковывает ее к столу. Застежки-липучки сжимают ее конечности. Обнаженное тело бьется, корчится, тщетные попытки выскользнуть... и Kвадратные Oчки подносит лезвие с зубами барракуды к краю груди.
- Двойная мастэктомия, - говорит он Патрику. - Это займет некоторое время, но она может истечь кровью. Возьми камеру.
Патрик не двигается, он смотрит в умоляющие, дикие глаза Аши.
- Ты меня слышал?
Патрик кивает.
- Да, Майк, я слышал тебя.
Но он не двигается, по-прежнему стоит рядом с Ашей, а она смотрит в ответ, задыхаясь от боли. Грудь вздымается, тело трясется, кожа бледная, липкая, покрытая мурашками - сочетание горячего и холодного одновременно.
У его ног лежит видеокамера, которую Патрик поднимает, но не включает. Майк отпускает тиски на груди Аши, убирает локоть с ее грудины.
- Что случилось?
- Это неправильно. Я не хочу этого делать!
- Мы не можем ее отпустить. Не после этого. Кроме того, у нас есть работа. Это то, что мы делаем, Патрик. Как ты и сказал.
Патрик оглядывает комнату, как будто видит ее в первый раз, как будто масштабы ужаса только что осенили его и говорит:
- Это как-то неправильно.
Майк скрещивает руки, мясницкий нож торчит из-под локтя и качает головой, как растерянный щенок, мелькают белые верхние зубы, когда он жует нижнюю губу.
- Я заплачу тебе! - умоляет Аша (последняя отчаянная попытка). - У меня есть деньги, и я могу заплатить тебе!
- Что ты делаешь? - Майк спрашивает Патрика. - Почему именно она?
Глаза Патрика, цвета чая, возвращаются к глазам Аши, и он выглядит смущенным, выглядит грустным и смущенным, и он вздыхает, как будто не может найти слов, чтобы ответить на вопрос.
Майк снова наклоняется вперед, упирается локтем ей в пупок и хватает ее ушибленную грудь, маленький розовый сосок, напрягшийся от страха. Прижимает нож к плоти и говорит:
- Тогда я сниму на видео труп, ты бесполезна! - и нож режет край, чисто отделяя часть груди.
Прежде чем боль осознается, прежде чем она замечает, что он уже начал. Кровь сочится из раны, ее жизнь смывается в теплую ванну, шок перехватывает дыхание за несколько мгновений до того, как она начинает кричать.
- Стой! - кричит Патрик, бросаясь к Майку, хватает нож и оттаскивает Майка от тела Аши.
- Какого черта ты делаешь? - рычит Майк, толкает Патрика, почти сбивая его с ног.
Патрик восстанавливает равновесие и бросается на Майка головой вперед, сбивает его на пол и драка заканчивается не успев начаться. Патрик неловко падает, раскинув руки, чтобы не упасть, а нож направлен в потолок. Майк нанизывается на него, острие пронзает плечо и проходит через шею. Святой Витас танцует - тело Майка спазмирует и бьется, как пойманная рыба, и через полминуты он лежит неподвижно. Кровь быстро собирается под ним в лужу и стекает в сливное отверстие в нескольких футах от него.
- О, Боже! - стонет Патрик и опускается на колени проверяя пульс Майка. - Это был несчастный случай! - говорит он трупу.
Oчки в квадратной оправе разбиты рядом с головой мертвеца.
Боль каким-то образом забылась, эндорфины и адреналин заменили кровь в ее венах, но разорванные ткани ни на секунду не оставляют ее в покое. И когда она смотрит вниз, реальность шокирует: зияющее отверстие, где должна была быть соединительная ткань, теперь заполнено воздухом, обжигающий жар обозначает контур раны. Патрик прижимает ткань к поврежденной груди, надавливает на рану и ткань пропитывается кровью.
- Сколько денег? - спрашивает он, почти шепчет.
И Аша понимает его мотивы, знает, что это единственная причина, по которой Майк мертв, а она нет.
- Дедушка... оставил мне деньги, - говорит она сквозь стиснутые зубы, медленно дыша против боли. - Много...
Патрик берет рулон клейкой ленты со стола в нескольких футах от нее, прижимает чистую ткань к ране и закрепляет ее лентой. Он гладит ее волосы и с тоской смотрит ей в глаза.
Без лишних слов он уходит. Аша ждет несколько минут, прежде чем осознает, что не слышит никаких звуков: ни шагов, ни дыхания. Одна в комнате, полной трупов, бесполезно привязанных к столу, медленно истекающих кровью. Она несколько раз зовет Патрика по имени, но это слишком больно, каждое слово отдающееся эхом, приносит новый приступ жгучей боли, поэтому она тихо лежит и ждет, не зная сколько еще ждать и почему он оставил ее в таком состоянии. Нет часов, чтобы отметить ход времени, нет окон, чтобы солнечный или лунный свет проникал внутрь, чтобы показать, как долго она лежала на столе, дрожа, истекая кровью и рыдая.
Шаги, много шагов, все ближе. То ли по коридору, то ли по лестнице, невозможно определить.
Задыхаясь, с розовым от пота лицом Патрик возвращается к ней.
Странное облегчение видеть этого человека, ее мучителя, ее насильника. Bоспоминания об изнасиловании забыты. Чувство сострадания и благодарности к человеку, который спас ее, хотя возможно, это был тот же самый человек, который пытал и насиловал ее.
Потное лицо нависает над ее лицом, легкая улыбка сквозь окладистую, жилистую бороду терьера, и он кладет руки ей на плечи и слегка сжимает.
- Я вернулся! - говорит он констатируя очевидное. - Мы должны понять, что нам делать.
Она хочет ответить, хочет сказать:
- В смысле?
Hо слова подвели ее. Kровь, покинувшая ее тело, украла ее слова, украла ее силу и способность ответить.
Он отклеивает ленту и снимает ткань чтобы осмотреть рану.
- Все не так уж плохо, - лжет он, перебирая содержимое аптечки, которую он положил ей на живот.
Xолодная металлическая коробка вызывает дрожь в ее теле.
- Думаю, у тебя в основном шок. Порез не такой глубокий.
Перекись водорода пузырится в ране, шипит и пенится, как таблетка антацида в стакане воды, жжет, но боль терпима. Затем йод, коричнево-красная жидкость щекочет, когда он наливает ее. Вне поля ее зрения он над чем-то работает, и она слышит медленный ритм его сосредоточенного дыхания. Он поворачивается к ней спиной, надевает резиновые перчатки, зажигает спичку, чтобы простерилизовать иглу, которую держит в руках.
- Всего несколько стежков, - мягко говорит он, и она кивает головой.
Oблегчение, которое она испытывала всего несколько мгновений назад, рассеивается, пока не остается только чувство ужаса.
- Ты должна оставаться неподвижной. Я буду работать быстро.
Колющая боль, когда игла проникает в кожу, жуткое щекотание нити, похожей на паучьи лапки, проходящей через свежие проколы. И это повторяется и повторяется. Она зажмуривает глаза от боли, от тошнотворного ощущения, что ее зашивают.
- Хорошо, готово!
Мышцы расслабляются, снимая напряжение. Oна чувствует, как он аккуратно перевязывает швы, закрывает рану марлей и хирургической лентой. Он накрывает ее одеялом и она шепчет:
- Развяжи меня... - но он качает головой, ослабляет крепления на липучках, но оставляет ее связанной.
- Еще нет, - говорит он, поглаживая ее по волосам, и подтаскивает стул, чтобы сесть рядом с ней.
- Зачем ты это делаешь? - слабо спрашивает она, снова обретя голос. - Зачем исцелять меня, если ты собираешься держать меня в плену?
Опустив глаза, он не отвечает, а гладит ее лоб нежными прикосновениями, убаюкивая ее и погружая в измученный сон.
Когда она снова открывает глаза, кажется, что прошли считанные минуты, но комната уже совсем другая, окровавленные трупы исчезли, "чертог" превратился в почти пустую комнату из камня, бетона и яркого флуоресцентного света. В нескольких футах от нее - очертания тела под простыней, лежащего на каталке.
- Патрик? - шепчет она пересохшим горлом и пересохшими губами, сглатывает и пытается снова. - Патрик? - на этот раз громче.
Патрик возвращается, неся поднос и кружку с дымящимся напитком.
Пахнет кофе или супом, а может и тем и другим. Он ставит поднос на пустой столик у двери и осторожно приподнимает ее голову и шею, подпирая подушками. Берет миску с супом и дует на ложку, прежде чем накормить ее. Суп с лапшой имеет странный вкус из-за металлического привкуса на языке, остатков крови и болезни, но она ест потому что пустой желудок болит, ее тошнит. Он кормит ее супом и кофе и вытирает ей рот салфеткой.
Тело в другом конце комнаты начинает шевелиться, незримо борется под простыней, не издает никаких звуков, кроме приглушенного, хриплого ворчания.
Патрик ставит посуду на поднос и снова садится рядом с Ашей, стягивает одеяло, развязывает рану, заменяет марлю и снова заклеивает ее. Аша вспомнила о своей наготе, и скромность расцветает розовым цветом на ее щеках.
- Ты сказала, что у тебя есть деньги? - говорит он, снова накрывая ее одеялом.
Она кивает, изнемогая, гадая, когда же это наконец закончится. Гадая, зачем он вообще побеспокоился о ней, если планирует убить ее ради ее денег.
Наклонившись вперед, он прижимает свое лицо к ее лицу.
- Ты должна принять решение, - и он отодвигается, он теперь уже за ее головой.
Звенящие звуки металла, резкий скрежет ножей, металл о металл, и он возвращается к ней с коллекцией ножей.
- Я не хочу причинить тебе боль, - и он кладет ножи рядом с ней на одеяло.
Eе глаза выпучиваются от свежего ужаса, пораженные тем, что она стала такой благодушной, чувствовала себя в безопасности, верила, что Патрик заботится о ней.
- Я хочу забрать тебя с собой, - говорит он, глядя вдаль.
- Но, я должен быть уверен. Ты хочешь пойти со мной?
Веки трепещут, разум мечется, пытаясь понять, что он говорит, понять, что означает его вопрос.
- Да... - шепчет она и понимает что говорит серьезно, понимает что хочет пойти с Патриком, быть с ним.
Она не знает почему и осознает абсурд, но верит, что ей нравится его сострадание, его нежность, ее насильник-спаситель, ее Темный Рыцарь в потускневших доспехах, но она никогда не спорила с желанием сердца.
- Я люблю тебя! - говорит он, дыхание обволакивает его слова. - Я знаю, что это безумие, Аша, но я люблю тебя!
Она медленно кивает, не в силах ответить, потому что не знает любит ли она его... но также знает, что хочет проводить с ним каждую свободную минуту.
- Ты знаешь, кто я. Ты знаешь, что я сделал.
Она снова кивает. Она знает, и почему-то это не имеет значения. Будет ли она по-прежнему чувствовать себя так завтра или через несколько месяцев - загадка, но пока этого достаточно.
- Тогда мне нужно, чтобы ты кое-что сделала. Для нас обоих.
Глаза вопросительные, она надеется, что они говорят за нее, но он ждет ответа.
- Что, Патрик? Что я должна сделать?
Он подходит к телу под простыней на каталке и снимает простыню, чтобы показать скованного, с кляпом во рту, обнаженного мужчину на столе.
Аша задыхается, чуть не подавившись слюной, которую она втянула в горло. Она в недоумении смотрит на мужчину на столе.
Стол... его глаза огромны, склеры окрашены в розовый цвет из-за лопнувших кровеносных сосудов. Дерек... Умоляющий взгляд зеленых глаз, испытывает некоторое облегчение, когда замечает Ашу. Взгляд надежды сменяется ужасом, когда он, кажется, вспоминает, зачем она вообще здесь.
Патрик возвращается к ней, задыхаясь от нетерпения.
- Я хочу, чтобы мы были вместе, Аша, но есть только один способ. Ты сделаешь это?
И спустя вечность она кивает, ненависть бушует в ее теле как болезнь.
Патрик подносит ножи к стулу и расстегивает ее путы. Помогает ей сесть и подает рубашку и штаны, помогает одеться, заботясь о ее перевязанной ране.
Аша перекидывает ноги через край стола, ее колет иголками, когда восстанавливается кровообращение. Она стоит на нетвердых ногах, кровь и адреналин приливают к ее голове.
Он поднимает ножи - множество лезвий, похожих на букет из нержавеющей стали.
- Так я буду знать. Я буду знать наверняка. Мы уедем отсюда, Аша. Уедем в Южную Америку или куда-нибудь еще. Оставим это позади!
От этой идеи ее бросает в дрожь, план захватывает, а желание быть с Патриком - все, о чем она может сейчас думать. Он берет ее за руку и подводит к Дереку, и они вместе смотрят на него, испуганного и бледного. Пот струйками стекает по его лицу.
- Хочешь сделать это быстро? - спрашивает он, поглаживая ее волосы сзади, и она закрывает глаза и прислоняется к нему, наслаждаясь нежностью его рук, твердостью его желания.
- Не совсем, - говорит она уже твердым голосом, чувствуя тяжесть ножа в руках; свет преломляющийся на лезвии.
Опускает кончик ножа на живот Дерека и прочерчивает легкую кровавую дорожку от грудины до паха. Дерек вздрагивает, задыхается, стонет в кляп.
Аша поднимает нож, заносит руки за спину лезвием наружу и вонзает его в живот Патрика. Выхватывает второй нож и поворачивается к нему лицом, видит ошеломленное выражение его лица, глаза и рот той же идеальной O-образной формы, и вонзает нож ему в горло. Улыбка обагряется кровью. Патрик падает замертво, еще больше насаживаясь на нож, торчащий из его живота.
Она падает на колени, сжимает голову Патрика и шепчет:
- Я передумала. Я хочу сохранить свои деньги!
Cнова встает и нависает над Дереком.
- Ты не сказал им? - спрашивает она мужчину с кляпом во рту, и он качает головой, роняя слезы на простыню.
- А. Понятно. Значит они не знали. Мне было интересно. Ты должен был предупредить их обо мне. Все могло бы сложиться иначе.
Она вытаскивает кляп у него изо рта и целует его, пробуя желчь и соленые слезы, рвота вытекает изо рта тонкой струйкой.
- Это была хорошая попытка, Дерек. Очень благородно.
Нож внезапно становится легким в ее руке, он больше похож на хворост, чем на острые, как бритва, лезвия из нержавеющей стали.
- Вижу, мне везет. Я не ожидала, что Патрик приведет тебя сюда - это был приятный сюрприз. Я думала, мне придется идти за тобой. Но, надо отдать тебе должное. На этот раз, ты почти выиграл.
- Пожалуйста, - умоляет он, - не делай этого. Я никому не расскажу о тебе. Я оставлю тебя в покое, клянусь! Я не хотел, чтобы это случилось, Аша. Пожалуйста!
- Не хотел, чтобы что случилось? Чтобы твой маленький план провалился? - oна смеется и качает головой. - Глупый мальчик.
Губы ласкают его лоб, а потом она откидывается назад и улыбается. Его благородные попытки избавить мир от Аши провалились, и теперь он должен понести наказание, как и многие до него. Она не могла ничего поделать с тем, кем была. Да и не хотела.
Она перемещается между его ног и начинает отрезать части его тела.
Перевод: Дмитрий Волков
Когда моя мать умерла, она оставила мне свои черепа.
В начале 60-х годов не было ничего необычного в том, что отец получал опеку над своим ребенком при разводе, но моя мать не оспаривала это. Она также не скрывала от судьи, что является склонной к самоубийству, маниакально-депрессивной алкоголичкой, неспособной должным образом позаботиться о себе, не говоря уже о малолетнем сыне.
Она пережила свои суицидальные депрессии и немыслимое количество спиртного, но именно сигареты в конечном итоге положили конец суматохе в ее жизни. Я помню ее такой, какой она была, когда я был маленьким мальчиком. Мой отец никогда не запрещал ей навещать меня; тем не менее, такие случаи были нечастыми. Обычно это было на Рождество, хотя обычно она опаздывала на неделю или две.
Мама тогда была красивой, очень высокой и стройной. По словам папы, она гораздо больше походила на своего долговязого отца, чем на мать, которая была очень миниатюрной. У мамы были короткие темные волосы и раскосые, как у кошки, глаза бледно-зеленого цвета. И с сигаретами, всегда с сигаретами, она откинула руку назад, как мог бы сделать человек, который не курит, если бы притворялся, что курит. Она курила со вкусом, а сигареты были художественным реквизитом. Она была художницей. Возможно, окурки помогали ей не терять связь с этим.
В последние пять лет своей жизни она начала звонить мне, писать, а затем даже снова навещать после того, как я не видел ее почти десять лет. Я тоже навещал ее. Она была ужасно расстроена. Ее волосы поседели, лицо покрылось глубокими морщинами - оно огрубело от долгого пребывания на Западе: в Южной Калифорнии, Аризоне, Нью-Мексико. Тяжелая кожа над ее глазами, которая когда-то делала их сексуально раскосыми, теперь просто обвисла и покрылась морщинами; зеленые глаза, когда-то поразительно ясные и проницательные, даже когда она была пьяна, теперь напоминали зеленоватые катаракты старой собаки.
Мальчиком я боялся ее... и, думаю, она боялась меня. Теперь я испытывал к ней некоторую нежность. Наконец-то она бросила пить, избавилась, по крайней мере, от этой художественной опоры или вдохновения. Но алкоголь сделал свое дело, а сигареты продолжали вредить, и моя мать умерла в пятьдесят пять лет.
Последние семь лет она снова жила в Новой Англии, в доме, который унаследовала после смерти родителей. Теперь я унаследовал этот дом от нее. И ее искусство. И ее черепа...
- Жаль слышать, что твоя невеста порвала с тобой, Джек, - сказал лучший друг моей матери Дэвид Фостер.
- Cпасибо. Все в порядке. Однажды я познакомил ее с мамой. У меня сложилось впечатление, что она ей не понравилась.
Дэвид улыбнулся.
- Она возненавидела ее с первого взгляда.
Я усмехнулся.
- О, правда? Она сказала, почему?
- Ну... просто сказала, что она была толстой, шумной карлицей с усами. Извини, - сказал он, и мы оба рассмеялись.
- Анджела не была толстой... она была... шикарной.
- Я просто передаю тебе то, что сказала Энни. Я рад за нее, что вы расстались, когда она была еще жива; она беспокоилась о тебе. Она просто боялась сказать это.
Дэвид владел небольшим магазинчиком здесь, в Истборо, где продавались произведения искусства Юго-Запада, ювелирные изделия коренных американцев, керамика и тому подобное; я был удивлен, что этот модный магазин все еще может существовать в условиях такого упадка экономики. И продолжали ли яппи покупать эти вещи, когда на безвкусных занавесках для душа и резиновых ковриках появились узоры в стиле навахо? По-видимому, так оно и было, хотя в данный момент их интерес, казалось, переключился на викторианскую эпоху... по крайней мере, до тех пор, пока это не коснулось посетителей "Кей-Март"[2].
Дэвид был ближайшим другом матери в последние семь лет ее жизни. Он был симпатичным геем с приятным сочетанием мальчишеского лица и заметной седины на висках. Мне казалось, что я сам знаю его много лет. Очень веселый, очень добрый по отношению ко мне, хотя и немного язвительный. Он любил посплетничать, но его сплетни о моей матери были наполнены явно искренней нежностью. Дэвид встретился со мной в доме моей матери в первый день, когда я вступил во владение им, чтобы показать антиквариат и произведения искусства, которые мама завещала ему, прежде чем он их забрал. Я сказал ему, что в этом нет необходимости; если мама хотела, чтобы они были у него, я не возражал, но, полагаю, он чувствовал себя немного неловко из-за этого. И я думаю, он хотел помочь мне все увидеть, поскольку я никогда не проводил много времени в доме, и уж точно не исследовал его.
Проводив меня в мамину студию, Дэвид спросил:
- Она когда-нибудь показывала тебе, что здесь происходит?
- Да, однажды. Кратко. В то время она готовила его, - я указал на череп бычка, висевший на одной из стен большой спальни, превращенной в студию, который был бы ярко освещен солнечным светом, если бы день не был таким серым и дождливым. Череп был полностью покрыт мозаикой из бирюзовых камешков, за исключением рогов; он был удивительно красив. С одного рога свисали орлиные перья. - Я рад видеть, что она закончила его. Сколько труда она, должно быть, вложила в него.
- Боже, да. Она уже делала такие раньше; я продал несколько штук в магазине. По тысяче за штуку. Но оно того стоило.
На простых, выкрашенных в белый цвет стенах висело множество черепов крупного рогатого скота. Ряд черепов располагался на верстаке, который тянулся вдоль всей комнаты. Они были выкрашены в белый цвет, а на лбах были изображены узоры в индейском стиле, перья свисали с ремешков из сыромятной кожи вокруг рогов.
- Здесь что, сборочный конвейер, да? - спросил я.
- Она хотела, чтобы я забрал их, - неохотно сказал Дэвид. - Но она хотела, чтобы остальные остались у тебя.
- О, здорово.
Я подошeл к боковой стене, чтобы рассмотреть три висящих черепа, гораздо более уникальные и интересные, чем те, что были сделаны для магазина Дэвида. Один из них, с рогами и всем остальным, был выкрашен в небесно-голубой цвет, по которому, казалось, проплывали пушистые облака. Другой был красного цвета, как у пожарной машины, и выглядел так, словно его мог заказать какой-нибудь сатанинский культ. Рядом с ним, что еще более тревожило, был череп, тщательно раскрашенный так, чтобы казалось, что на нем все еще есть кожа - и шкура. Текстура волос была тщательно подобрана и напомнила мне о том, какой прекрасной художницей была мама, хотя, по-видимому, она давно отказалась от этого способа самовыражения. Стеклянные шарики - рождественские лампочки? - были вставлены в глазницы и раскрашены глянцевой краской, чтобы они выглядели как настоящие глаза. Они так и выглядели, за исключением того, что в какой-то момент один из них раскололся, и зазубренные осколки блестящего глазного яблока выглядели гротескно. Вместо глаза - клыкастая пасть.
- Твой отец всегда обвинял Энни в том, что она слишком подражает Джорджии О'Киф[3]. Она действительно любила ee работы, но Энни была самостоятельным художником со своим видением. Твоему отцу следовало попытаться понять ее.
Я отвернулся от черепов, чтобы взглянуть на него.
- Знаешь, моя мать изменяла моему отцу. Много раз. С его лучшим другом. С его начальником. Там, где он работал, все знали об этом. У матери было много проблем, Дэвид.
- Прости, Джек... Я знаю это. Но она не была злой. Она никогда не хотела навредить тебе или твоему отцу. Она хотела навредить только себе.
В тот момент я больше не интересовался тем, что Дэвид рассказывал о тайнах сердца моей матери. Думаю, я еще не был готов так полно погрузиться в ее жизнь; я хотел осторожно прощупать почву. Знакомство с ее творчеством показалось мне хорошим началом. В бюро в углу студии я нашeл альбом для вырезок, и Дэвид подошел ко мне, когда увидел, что я нашeл. Фотографии, черно-белые увеличенные изображения, каждое на одной странице. Мать экспериментировала со многими средствами, словно в отчаянных поисках правильного голоса, с помощью которого могла бы выразить свою душу. Неужели все они не смогли освободить демонов внутри нее?
- Фу! - cказал я с отвращением. - Ей определенно нравились коровы, да? Даже гниющие.
- Я знаю, но они почти прекрасны, когда она их снимает, не так ли? Время суток, освещение, текстуры? Я думаю, она хотела показать, что все можно сделать красивым.
- Если, конечно, ты не чувствуешь запаха.
- А знаешь ли ты, что это такое? Это некоторые из тех коров, которых находят убитыми при загадочных обстоятельствах... люди думают, что над ними проводят эксперименты НЛО. Или сатанинские культы приносят жертвы.
- Или иx ест Элвис.
Дэвид хихикнул и толкнул меня локтем.
- Я думаю, что больше всего твою маму впечатлили "жуткие истории". Однажды она выставляла их в маленькой галерее на Ньюбери-стрит в Бостоне. Они были приняты довольно хорошо; отзывы есть в другом альбоме для вырезок. По ее словам, это было последнее, что она сделала на Западе. Сразу после этого она вернулась сюда.
- Может, она слишком испугалась, а? Может, она... что-то заподозрила, - я улыбнулся и закрыл альбом. - Я уверен, что слышал, что они думают, что их убивает просто болезнь, а потом падальщики поедают определенные части тел коров, так что все выглядит так, будто их оперируют... вырезают гениталии и так далее.
- Может быть, это делала Энни. Может, она была коровьим вампиром и сбежала на Восток, когда борцы за права животных напали на ее след.
- Ну, вот и все. Тайна раскрыта.
Дэвид уехал домой, забрав с собой все свое наследство, которое смог унести, оставив меня наедине с собой для более тщательного изучения. Я остался в студии, чтобы заняться этим, потому что личность моей матери так глубоко укоренилась здесь - пусть и в абстрактном виде, и нуждаясь в интерпретации. Я был почти ревнив, возмущен тем, что Дэвид знал ее лучше, чем я. Хотя он мог бы пролить свет на мои дальнейшие исследования, я был рад уединению. День уже клонился к вечеру и стало так темно, что я в конце концов включил одну лампу и поставил ее рядом с собой на пол, пока рылся в забитых до отказа нижних ящиках большого комода, в котором нашeл альбом для вырезок. После нескольких часов такого времяпрепровождения кости у меня в заднице, казалось, готовы были вот-вот проткнуть ягодицы, поэтому я встал, чтобы размяться. Была ночь.
Пока я размышлял о кофе, мой взгляд упал на шкаф, который я раньше не замечал. Теперь я лениво подошeл к нему и открыл.
Затхлый полумрак. На вешалках висели забрызганные краской рабочие халаты, несколько старых пальто. Коробки с книгами и газетами были сложены штабелями. Одна коробка была закрыта. Я потянулся, чтобы вытащить ее, ожидая ощутить тяжесть. В ней не было книг, и онa выскользнулa слишком легко. Я открыл ее.
В коробке лежал еще один бычий череп. Что еще? Я думал. Но у него были только обрубки рогов, и в полумраке комнаты он выглядел неокрашенным, за исключением темного рисунка на лбу, поэтому я поднял череп для осмотра.
На лбу ничего не было нарисовано, скорее что-то приклеено к нему. Интересно. Что-то вроде скульптуры в смешанной технике? Я поднес эту штуку к лампе и наклонился поближе к ее интимному красноватому свечению.
Он не был приклеен ко лбу, а врезан в него. Почти в центре, как черный стеклянный третий глаз. Сферический, с едва заметными углублениями, изгибами и фигурами, вписанными в него, по-видимому, в виде рисунков. Я слегка провел пальцами по поверхности. Я повертел череп в руках и заглянул внутрь сквозь отверстия с острыми краями под ним. С отверстиями для глаз, носовым каналом и огромными коренными зубами на нижней стороне он выглядел как еще одно лицо, спрятанное внутри морды коровы. Сквозь одну глазницу я мог видеть пробитую дыру в том месте, где шар прошел насквозь. Неужели мать вбила этот предмет в череп?
Надо будет спросить Дэвида об этом; прямо сейчас мне нужен был кофе. Слишком рано уходить на покой. Я положил череп с третьим глазом на рабочий стол, выключил лампу и закрыл за собой дверь студии.
Что это была за реклама крема для кожи? Увлажняющего лосьонa? И как часто в рекламе говорилось, что мы избавляемся от полумиллиона омертвевших клеток кожи... каждые тридцать секунд? Каждую секунду? В любом случае, много и быстро. Хорошо, что они восстанавливаются, иначе мы бы просто рассыпались в прах, - подумал я. Я вспомнил, что слышал, что большая часть пыли в домах - большая ее часть? - состоит из этих чешуек. И мы вдыхаем эту грязь, она оседает в нашей пище.
В спальне моей матери было много пыли. Она была никудышной хозяйкой... Но, честно говоря, под конец она была очень больна. Здесь она лежала, чахнущая, рассыпающаяся в прах. По сути, она была повсюду вокруг меня, как будто ее кремированный прах был рассыпан, как пыль, по бюро, книжным полкам, зеркалу и подоконникам. Прах к праху, пыль к пыли. Вернемся к бессмысленной материи. Я провел пальцем по пыли на крышке бюро, растер ее между пальцами. Меня пробрала дрожь, и я вытер руку о джинсы.
В спальне стоял приятный запах, несмотря на пыль. Легкие духи, не приторные. Нежные, женственные, притягательные. Но пыль. Я как будто боялся, что, проглотив ее, заражусь раком моей матери, скрытым в этих чешуйках клеточного вещества. Или что, вдыхая пыль, я буду пожирать ее.
Мне придется вытереть здесь пыль, пропылесосить, но не сегодня. И спать здесь я тоже не стану. Вместо этого я отправился в маленькую комнату для гостей.
Меня разбудил запах сигаретного дыма.
Какое-то мгновение я лежал, совершенно сбитый с толку, на чужой кровати; это было что-то вроде испуга, мгновенной паники. Я тогда еще не переехал, на самом деле, практически ничего из своих вещей из квартиры не взял, и я подумал, что сам себя напугал.
Этим утром запах сигарет в доме был намного сильнее, он ощущался сразу же. Я почти ожидал застать Дэвида дома, но потом понял, что никогда не видел, чтобы он курил. Выйдя из комнаты для гостей, я направился на запах туда, где он был сильнее всего: в спальню моей матери. Он был очень концентрированным, гораздо более насыщенным, чем я помнил прошлой ночью, но я предположил, что, должно быть, привык к этому запаху, пробыв в доме столько часов, и, проснувшись свежим, почувствовал, что запах снова стал отчетливым.
Я потянулся; моя шея болела от напряженного сна в этой странной постели. Я лениво выдвинул верхний ящик маминого комода. Нижнее белье мягких тонов, одновременно хлопковое и шелковистое. Шелк меня немного удивил, и я, смутившись, закрыл ящик и открыл еще один, ближе к основанию.
Я нашeл несколько фотоальбомов и, присев на край кровати, открыл один из них, лежавший у меня на коленях.
Потрескавшиеся фотографии моей матери, когда она была маленькой девочкой; эти тревожные кошачьи глаза были узнаваемы безошибочно и казались еще более странными в детстве. Там были фотографии мамы с родителями. Ее мать была совсем не похожа на нее, но мой дедушка, как и говорил мне папа, был высоким и стройным. На самом деле, я мог видеть в нем себя. Я высокий и стройный, как он... как моя мать.
Дедушка был алкоголиком... и, как сказал мне папа, отвратительным алкоголиком. Он избивал свою дочь, а моя маленькая бабушка с пустым лицом, очевидно, не вмешивалась, опасаясь такого же обращения. Я негодовал на эту женщину за это, глядя на нее, но мне показалось, что я действительно вижу страх в глазах бабушки, в ее застенчивой улыбке, и тогда мне стало ее жаль.
В конце концов, было нетрудно понять мою мать, не так ли? Увидев сухое, суровое лицо ее отца, я понял, что произошло. Он заставил свою дочь полюбить его. Алкоголик, полный разрушительного гнева. Но там, где он обращал это наружу, она обращала это вовнутрь. Может быть, именно поэтому она позволила мне уйти, и эта мысль показалась мне такой правдивой: осознание. Она хотела, чтобы я ушел, чтобы у нее никогда не возникло соблазна причинить мне вред.
Безумие передается по наследству в семьях, как и в домах. Не так, как высокий рост, но, тем не менее, передается по наследству. Она хотела избавить меня от этой цепи. И, видя, как сильно я похож на ее отца, я был рад, что она это сделала. Это заставило меня на несколько мгновений странно испугаться самого себя, и я углубился в альбом.
Маме было уже далеко за двадцать, и ее красота ослепила меня. Я буквально застыл на месте, разинув рот. Она сидела в черном платье с глубоким вырезом и с каким-то похотливым куском мяса в солдатской форме в каком-то клубе. Эти глаза смотрели прямо на меня, даже в тот момент, сквозь десятилетия. Они смотрели на меня, они были такими пронзительными и живыми. И вот мама стоит на пляже, ее глаза скрыты за большими темными очками, но ее улыбка чувственная, когда она позирует. Она знала, какую силу придает этому негативу. На ней был черный купальник-двойка, сексуальный для 50-х. Ее груди были невелики, и она не была такой соблазнительной, как это тогда было в тренде, но она была стройной и подтянутой.
Эрекция, упиравшаяся в корешок альбома, словно вырвала меня из сна, и я, захлопнув eго, резко вскочил с кровати. Когда я потянулся, чтобы положить альбом на бюро, то заметил странную вещь.
В бледном утреннем свете столешница комода казалась блестящей и чистой. Прошлой ночью на ней был толстый слой пыли; я проводил по ней пальцем. Сейчас я снова провел пальцем по столешнице комода. Ничего. Я повернулся к зеркалу, с которого перед этим снял пленку, затем к абажуру, который, казалось, был покрыт пылью. Все выглядело чистым. Неужели Дэвид или кто-то другой все-таки заходил сюда и наводил порядок ради меня? Может быть, я делал это во сне. Верно; и я курил. Раньше. Но сейчас я не курил, так же как и не пил. Плохие привычки из прошлого, которыми я зарекся больше не увлекаться.
Может быть, я ошибся насчет пыли прошлой ночью. Теперь освещение было другого качества, и комната приобрела другой характер. По крайней мере, немного. Может быть, откуда-то подул ветерок и развеял пыль.
Или, может быть, я сходил с ума.
В тот вечер, уйдя с работы, я сначала заехал к себе домой, чтобы взять кое-какие вещи, прежде чем отправиться в Истборо. В доме моей матери я приготовил себе ранний ужин, после чего решил вернуться к разбору вещей в художественной студии.
Как только я протянул руку и нажал на выключатель, я увидел череп и понял, что он изменился.
Это был бычий череп со сферическим предметом, застрявшим у него во лбу, и он все еще лежал на рабочем столе, где я его оставил... но все было не так, как я его оставил. Я внимательно осмотрел этот предмет и понял, что прошлой ночью у него были только обрубки вместо рогов. Я знал это без сомнений. Но даже если бы я никогда раньше не видел череп, я знал, что ни у одной коровы на земле никогда не было таких рогов, как у этой...
Я вошел в комнату, чтобы посмотреть на него. Однако я к нему не прикасался.
Рога выросли, в этом не было сомнений. На них не было ничего приклеено или надето поверх обрубков. Обрубки плавно переходили в новые выступы. Они были очень похожи на оленьи рога, разветвляясь на острые изогнутые костяные пальцы. Кроме того, в своем ошеломленном замешательстве я заметил, что из-под глазниц росли два выступа, похожие на неуместно расположенные рога поменьше, которые только что появились.
Что, во имя всего Святого, мама нашла там, в пустыне? И что я сделала, чтобы активировать его? Оставила на столе, где на него попало немного солнечного света? Прошлой ночью я прикасалась к сфере. Это помогло?
Я огляделся по сторонам. Дэвид забрал свой ряд черепов, а я перешел к другим, висевшим на стенах. Да... они тоже пострадали. Не так сильно, но череп, покрытый глянцево-черным лаком, с нарисованным на лбу фиолетовым влагалищным цветком, начал обрастать толстыми бороздками вокруг глазниц - от этого нароста краска потрескалась. Сквозь щели виднелась белая кость. А череп выложен бирюзовой галькой... толстые костные наросты в нескольких местах отодвинули гальку друг от друга так, что между ними образовались промежутки, и несколько камней упало на пол.
Я почувствовал запах сигаретного дыма за полсекунды до того, как услышал голос позади себя.
- У моего искусства, похоже, есть свой собственный разум.
Я обернулся. Кажется, я комично ахнул.
Женщина в халате лениво стояла на пороге студии, ее лицо было в тени. Когда она затянулась, головка сигареты засветилась оранжевым. Когда она вынула сигарету изо рта, она отвела руку назад, как человек, который притворяется, что курит.
- Господи Иисусе! - взревел я. - Господи Иисусе!
И я попятился в комнату, пока чуть не упал на рабочий стол.
Женщина непринужденно вошла в комнату. В свет лампы. Я ожидал увидеть седые волосы, дряблое тело. Но эта женщина была красива, возможно, на несколько - пять лет - старше моих тридцати. Хитрая кошачья улыбка, а затем дымок, вырывающийся из слегка поджатых губ. И сквозь дым эти глаза...
- Господи Иисусе, - весело повторила моя мать. - Xм. Ну... может быть, Лазарь.
Я никогда в жизни не падал в обморок. Я никогда не был близок к обмороку. Я никогда не знал человека, который бы падал в обморок. Но я упал в обморок.
Возможно, это она хотела, чтобы я упал в обморок. Загипнотизировала меня своими глазами. И теперь разбудила меня ими, потому что они зависли прямо надо мной, когда я открыл свои.
Она слегка откинулась назад, улыбаясь мне сверху вниз. Волосы у матери были короткие, почти черные, с едва заметной сединой, и зачесаны назад со лба. Брови были слегка выщипаны, но не слишком. У нее только начали появляться мешки под глазами и "гусиные лапки", но это, а также белые ниточки придавали ей привлекательный вид. Нос у нее был длинный, но пропорциональный удлиненному лицу, а подбородок сужался к кончику. Ее губы были полными и темно-розовыми на фоне белой кожи.
Говорят, что нельзя определить, что человек неуравновешенный, сумасшедший или опасный, просто взглянув на него, но я думаю, что это возможно. Например, когда вы видите фотографии серийных убийц, в их лицах всегда есть что-то не то - даже у такого привлекательного мужчины, как Тэд Банди. В светло-зеленых глазах моей матери было что-то странное. Что-то безумное. И к этому примешивалась боль. Она была такой очевидной, такой сильной, что я поразился, подумав, что мама прожила еще двадцать лет после этого возраста. Если бы я прикрыл ее улыбку рукой, боль в ее глазах была бы гораздо заметнее, но и этого было достаточно.
Но я не мог прикрыть ее улыбку рукой, потому что не мог пошевелить ни одной из рук. Мои запястья были привязаны к столбикам, обрамлявшим изголовье маминой кровати.
Я пока не мог заглянуть ей за спину, но мои лодыжки, очевидно, тоже были связаны. Вместе. Позже я увидел, что нейлоновый шнур, обмотанный вокруг них, тянется через всю комнату к дверной ручке. Но я пока не мог видеть ничего, кроме матери, и не мог пошевелить нижней частью тела, потому что она сидела на мне верхом, и мать была совершенно голой.
Теперь, когда я очнулся, она начала раскачиваться на мне взад-вперед, мягко, как в кресле-качалке.
- Привет, Джеки, - выдохнула она нежно и соблазнительно.
- Ты призрак? - выдавил я.
Я был на грани слез от ужаса и от бурлящего облака эмоций, слишком запутанных и необъятных, чтобы я мог сформулировать их сегодня, не говоря уже о том, чтобы осознать в тот момент.
- Полагаю, что да. Я думаю, что существуют разные виды призраков, и некоторые из них могут проявляться таким образом. Я знаю, по крайней мере, еще об одном.
- Проявляться... каким образом?
Только улыбка. Качание. Я возбуждался между ее ягодицами.
- Пожалуйста... слезь с меня, - сказала я дрожащим голосом.
- Я не хочу. И ты тоже не хочешь, чтобы я это делала, - oна немного приподнялась, чтобы просунуть руку под себя, и обхватила мою эрекцию. - А ты, малыш-Джеки?
Он дернулся в ее кулаке, когда полностью встал. Она направила его вверх и ввела кончик внутрь себя. Я вскрикнул и поднял голову, чтобы посмотреть. Возникло некоторое сопротивление, но когда она отстранилась, а затем снова надавила на него, ее смазка одним плавным движением полностью ввела меня внутрь; ощущение было таким глубоким, как будто я пронзил ее насквозь. Ее черные жесткие волосы коснулись моих, и она издала протяжный стон, похожий на предупреждающее рычание животного.
Теперь я был в слезах, резко всхлипывал, вырывался.
- Пожалуйста! Пожалуйста, не надо...
- Тссс. Каждый парень хочет этого. Здесь никого нет, чтобы это увидеть. Каждый мальчик хочет вернуться в материнскую утробу, - мать изогнулась надо мной всем телом, затем низко наклонилась вперед, так что ее маленькие груди, такие белые, что темные соски едва касались моей кожи, оказались прямо перед моим лицом. По одному из них скатилась слеза. - Возьми, Джек, - я всхлипнул и покачал головой. - Ты хочешь этого. Попробуй.
Я громко всхлипнул. Даже когда я снова поднял голову, чтобы взять сосок в рот. А потом я облизывал его, втягивал в рот как можно больше груди, слезы текли по моему лицу и шее, слегка покусывал твердый сосок, жадно переключался на другой и хотел взять в рот всю грудь целиком. Изголодавшись и мечтая о том, чтобы освободить руки, я неожиданно кончил, выгибая спину и громко кряхтя. Она была горячей внутри, a моя сперма была еще горячее. Я почувствовал, как она проникла глубоко, словно уходя в другое, бесконечное измерение, скрытое внутри нее. Потом я упал на спину и заплакал еще сильнее, отвернувшись и крепко зажмурив глаза. Когда я их открыл, ее уже не было. Она была всего лишь сном.
Но ее голос звучал надо мной, словно успокаивая мои ночные кошмары.
- Ш-ш-ш, все в порядке. У нас впереди вся ночь. У нас есть столько времени, сколько ты захочешь провести со мной.
Она отстранилась от меня настолько, что я, мокрый, выскользнул из нее, и я посмотрел. Она взяла нож с прикроватного столика. Меня охватила тревога: это был какой-то складной нож, жестокого вида. Но она села на край кровати, чтобы распилить веревку, привязывающую мои ноги к дверной ручке. Это не заняло много времени, лезвие было очень острым. Я наблюдал, как слегка перекатываются мышцы на ее спине, когда она работала, - красивая белая кожа. На спине у нее была маленькая коричневая родинка. Призрак с подвижными мышцами, родинка на спине. Влажное влагалище и груди, пахнущие мускусной плотью...
Повернув голову, чтобы улыбнуться мне через плечо, ее волосы в сексуальном беспорядке обрамляли лицо, мать сказала:
- Я не хотела тебя так пугать, дорогой, но если бы я не связала тебя, ты бы убежал прежде, чем я смогла бы убедить тебя остаться.
Она провела лезвием по моим бедрам. Я старался не шевелиться.
- В следующий раз можешь связать меня...
И я так и сделал.
В течение трех дней я сказывался больным на работе. Кажется, я сказал им, что у меня гайморит.
Мы стащили матрас с ее кровати в студию. Днем мы не задергивали шторы. На голом матрасе мы переплелись, как борцы, разминая кости наших худых тел. Я зарылся лицом в тень волос у нее между ног с таким пылом, что можно было подумать, будто я и в самом деле намереваюсь вернуться в то место, откуда я родом. Я прижал ее голову к своей промежности, пропуская сквозь сжатые пальцы черные пряди с белыми прядками. Она оседлала меня и яростно закричала от оргазма, впиваясь когтями в мою грудь, в то время как по всему ее телу пробегали толчки. Для призрака она определенно вспотела. Если бы она была всего лишь эктоплазмой, тогда реальность всей вселенной была бы под вопросом.
Вечером нашего первого дня мы лежали вместе, измученные, не прикасаясь друг к другу, замерзшие, когда воздух остудил пот на наших телах.
- Как ты сюда попала? - cпросил я ее наконец.
Со вчерашнего вечера я не позволял себе мыслить достаточно ясно, чтобы издавать какие-либо звуки, кроме вздохов и стонов.
- Ты хотел, чтобы я была здесь. Ты потер волшебную лампу, милый.
- Этот шар. В черепе. Я прикоснулся к нему...
- Это были скорее твои мысли, чем твои прикосновения.
- Значит, ты - иллюзия, которую создает шар?
- Нет. Он переделал меня. Он клонировал меня из того, что смог собрать.
Боже, я понял это. Пыль. Клетки кожи...
- Но что это? Откуда он?
- Я не знаю всего, но это зонд. Он был запущен с экипажем на борту. Это были всего лишь несколько кусочков ткани, которые должны были быть автоматически клонированы, когда они прибудут в пункт назначения. Возможно, они были и есть где-то в мире. Возможно, они все еще заперты внутри. Но их компьютер воскресил меня. Он облажался и думает, что выполняет свою работу. Все это я знаю интуитивно.
- И ты понялa это, когда нашлa его, или только после того, как он изменил тебя?
- Я виделa, как это происходило раньше, с кем-то другим, семь лет назад. На Западе. Просто по волоску между страницами старой книги. Тогда я началa это понимать, и теперь я знаю больше. Но это все, что я знаю.
- А почему тебе столько лет? Tебе не пятьдесят пять?
Моя мать улыбнулась и лениво протянула руку, чтобы погладить меня по волосам.
- Этот возраст ты помнишь лучше всего. Тебе было десять. Ты считал меня красивой. И на днях ты рассматривал мои фотографии. Ты запомнил меня такой, очень яркой. Ты вернул меня к жизни. Твоя любовь. И твоя похоть.
- Я никогда не испытывал к тебе вожделения.
- Мальчики учатся любить, испытывая вожделение к своим матерям; это естественный процесс.
Я сел.
- Чушь собачья. Я скучал по тебе как по матери. Я просто хотел, чтобы у меня была мама...
Я оглядел студию. Наша верная аудитория - "мертвые головы", эти вуайеристы с пустыми глазами. Трансформация черепов продолжалась. У всех были рога, похожие на ветви, узловатые и раскидистые, и нас окружал голый березовый лес. Из черепа вместе со сферой росли четыре пары рогов, которые достигали потолка и невероятно расходились в стороны. Глазницы коровы заполнились костями, и остался только черный циклопический шар.
Мать нежно взяла меня за руку и усадила рядом с собой. И в последующие два дня мы почти не выходили из комнаты.
Утром четвертого дня я проснулся и увидел, что ветви черепов, окружавших нас, срослись друг с другом, образовав вокруг нас зубчатое белое гнездо. Или барьер, удерживающий нас вместе. Обломки костей вонзились в штукатурку потолка и стен. Как будто мы были спрятаны в сердце какого-то кораллового рифа. Нас поглотил какой-то огромный скелет. Не сомкнется ли кольцо вокруг нас, пока мы, наконец, не окажемся в настоящей ловушке? Пока нас не раздавят эти белые клыки?
Мать спала. В животе у меня урчало от голода, но я не обращал на это внимания. Сев по-турецки, я придвинул к себе стопку альбомов для вырезок, которые собирался пролистать. Еще несколько маминых художественных фотографий.
В последнем альбоме я нашeл серию увеличенных фотографий, которые меня ошеломили. На них была изображена обнаженная мать... но постарше, лет под сорок, как я предположил. Седые волосы. Попка расширяется, а грудь обвисает. На одном снимке она была связана и с кляпом во рту, на другом - подвергалась сексуальному насилию. Ее партнером на этих фотографиях был мужчина примерно ее возраста, седовласый, высокий и худощавый, и... и я с ужасом понял, что это мой дед. Мой дед, которому за сорок, занимается сексом со своей дочерью, которой за сорок...
Она рассказала мне, что видела сферу в действии раньше. Семь лет назад, на Западе. Еще один призрак, похожий на нее. Ее отец... каким она его помнила лучше всего. Как она подсознательно звала его обратно. И теперь я понял своего дедa. Я понял свою мать. Даже когда мне было плохо, я жалел ее. И, в свою очередь, жалел себя.
Но это не помешало мне поступить с ней так, как поступил дед, когда она проснулась...
Мать снова оседлала меня; ей нравился этот контроль над движениями. Но еще ей нравилось подчиняться; незадолго до этого она попросила меня связать ее и отшлепать по заднице, пока та не запылала. Теперь она раскачивалась на мне, ее зеленые глаза были одурманены ее напором.
- Ты скучал по мне, дорогой. Ты дал мне жизнь, как и я далa жизнь тебе. Мы понимаем друг друга. Мы похожи. Никто другой нас не понимает. Мы нужны друг другу. Никогда не покидай меня, дорогой, я скучалa по тебе, я скучалa по тебе... я люблю тебя, о, трахни меня, дорогой, трахни меня...
Мать наклонилась, чтобы показать мне свои груди. Думая, что это и было ее намерением, я пососал их, но она выпрямилась, и я увидел у нее в кулаке складной нож. И я понял, что она собиралась им воспользоваться.
- Hет! - выпалил я, думая, что она собирается убить меня, что я могу воскреснуть и стать еще больше похожим на нее.
Мать вонзила нож себе в бок и вскрикнула, словно в оргазме. Кровь забрызгала мой живот, а затем начала горячей струей стекать по ее телу - по моему.
- Трахни меня, дорогой, порежь меня, трахни меня, пожалуйста...
- О, Боже!
Она оторвалась от моей эрекции, взялась за нее и направила меня в свой разрез. Она перенесла свой вес вниз, и я легко скользнул внутрь, смазанный кровью. Ее внутренности были горячими.
Она сунула нож мне в руку. Я попытался отшвырнуть его, но она сжала мой кулак. То ли она была сильной, то ли я был слабым, и она заставила меня вонзить лезвие ей в пупок.
- Порежь меня, дорогой, сделай мне больно, люби меня, пожалуйста... - oна истерически рыдала.
Может быть, это было больно, а может, это было безумие. Я рыдал, а потом меня вырвало. Я боролся с ней, мы оба были такими ловкими, что кому-то другому было бы трудно понять, кто из нас ранен. Мне удалось перевернуть ее на спину и я начал выскальзывать из нее, но она притянула меня к себе, обхватив ногами. Она ввела меня во второй разрез. Я едва мог проникнуть внутрь, сопротивляясь толчкам ее кишок, которые начали выходить наружу, как голубая детская корона, но я засунул до упора, орудуя своим членом словно ножом; и тогда я понял, что боролся за то, чтобы засунуть свой пенис в эту рану, - что ей больше не нужно было принуждать меня...
Она сделала мне минет через дырку в щеке. Первая рана зажила, не оставив шрама, вторая почти зажила, но я сделал новые "влагалища". Одно - в бедре, чтобы я мог потереться о кость внутри. Матрас был залит кровью, в центре образовалась лужа. В комнате пахло, как на скотобойне. Там была рвота и куча внутренностей, но, по-видимому, внутри она регенерировала новые, по-видимому, она была бессмертна, и я слышал скрип черепов вокруг нас, когда костяной рай становился все более пышным.
- Шлюха! - раздался яростный голос позади нас. - Проклятая шлюха!
Я резко повернул голову. В студию вошел мужчина, который руками прокладывал себе дорогу в густой листве, не обращая внимания на рваные раны, которые оставляли на его теле зазубренные ветки. Он был голый, и его лицо покраснело от ярости, и я увидел, что это был мой дед.
- Сука! Изменяешь мне, да? Бежишь от меня, да? Думалa, что сможешь спрятаться от меня?
Мать выскользнула из-под меня, и я увидел, что ее лицо перекосилось от ужаса. Вся кошачья уверенность исчезла из ее глаз, оставив только тот страх, который я видел в них раньше. У нее было лицо ребенка, беспомощного защитить себя.
Я поднялся с ножом в руке, когда дед преодолел барьер. Он поймал мой выпад и отбросил меня в сторону. Он хотел, чтобы я попал в поджидающие меня костяные когти, был пронзен ими, но я удержался и только поранил плечо.
- Нет, пожалуйста, папа, пожалуйста! - причитала мать.
Я набросился на дедa сзади и, развернувшись, вонзил лезвие ножа ему в грудь. Он только хмыкнул и сбросил меня с себя спиной на пол. Он снова хмыкнул, выдергивая из себя нож, и улыбнулся мне сверху вниз.
- Ты за это заплатишь, мальчишка.
Я увидел, как мать резко оглянулась на дверной проем. Дед посмотрел на нее. Я тоже посмотрел. Маленькая женщина вошла в комнату по дорожке, которую проломил дед. Она была обнажена, и ей было примерно столько же лет, сколько на большинстве фотографий, которые я видел в фотоальбоме в ту первую ночь. Это была моя бабуля.
- Лиз! - прошипел дед, удивленный не меньше моего.
- Вернись, Джон, - тихо сказала она.
- Hет! Уходи!
- Я давно должна была остановить тебя, Джон. Да простит меня Господь...
Бабуля вышла вперед. Ее муж угрожающе замахнулся ножом в ее сторону. Мать обреченно застонала. Бабуля быстро прошла мимо мужа к рабочему столу. Мы все поняли, к чему она тянулась, и, когда дед рванулся, чтобы перехватить ее, я снова схватил его, на этот раз за ноги. Он чуть не упал, раскинув руки...
Я не видел, что сделала бабуля, когда добралась до черепа со сферой во лбу. Я не мог видеть ее из-за ног деда.Но я знал, что она что-то сделала, когда ноги, которые я держал, стали странно мягкими, а затем нематериальными... дымом в моих объятиях. Пылью. Я начал вдыхать ее, поперхнулся и задержал дыхание. Складной нож упал на пол.
Я приподнялся на четвереньках, повернувшись лицом к матери.
Там, где я в последний раз видел ее - съежившуюся на промокшем матрасе, с выражением ужаса на лице, - в воздухе теперь висело облако пыли. Лишь на мгновение в нем проступили человеческие очертания, словно он изо всех сил старался сохранить свою целостность, измученная фигура из пепла. Мне показалось, что я каким-то образом разглядел еe глаза, и я действительно увидел руку. Руку, тянущуюся ко мне.
Но затем облако вздыбилось, потеряло форму, закружилось, рассеялось и осело. Расположилось вокруг меня, на полу, на рабочем столе, на подоконнике. Луч солнца пробился сквозь оконную штору, и в его лучах заплясали золотые пылинки.
Я заплакал. Я огляделся по сторонам. Дедa не было. Бабуля исчезла. Я уже слышал треск и ломку костяного сада, когда куски стали откалываться и падать на пол.
Но я увидел, что наросты не просто осыпались, они претерпевали какие-то новые метаморфозы. Я увидел, как череп начал спускаться по стене со своего крюка. Его рога двигались неуклюже, как лапы какого-то огромного паука, страдающего артритом. Это был череп, раскрашенный так, чтобы казалось, что он покрыт плотью и волосами. Но нет, это был не тот череп. Он был покрыт плотью и волосами. Один из его глаз не был разбитой рождественской лампочкой. Они оба были целыми. И они моргали.
Тогда я выбежал из комнаты. Больше я ничего не видел. Я нашел свою давно забытую одежду и ключи от машины. Я услышал звуки из студии, сильный грохот. Я выбежал на улицу, на свет, на свежий воздух. Я сбежал...
Я не видел того, что видели соседи. Никто не поверил, что я ничего не знал об этом, но на самом деле никакого преступления совершено не было. Пострадало несколько газонов. Я заплатил за это, когда продал коров.
Как в этом доме могло содержаться небольшое стадо крупного рогатого скота? Я не смог объяснить это полиции. Я сказал, что не знаю. Хотя кровь матери просто исчезла с моей кожи, я боялась того, что полиция найдет внутри... Но когда, наконец, я набрался смелости вернуться в дом, в студию, я увидел, что матрас был сухим и незапятнанным - просто очень пыльным.
В студии не осталось черепов крупного рогатого скота. Я собрал альбомы для вырезок. Я сжег тот, в котором были фотографии дедушки и моей матери. И я продал дом.
Я осмотрел животных в загоне один раз, прежде чем продать их. Я внимательно осмотрел каждого из них, пощупал их лбы, не торчат ли у них твердые шишки. Я ничего не нашел. Возможно, однажды этих животных найдут мертвыми, изуродованными, когда владельцы сферы придут за ними. Но, возможно, им ее уже вернули.
Я не мог не задаться вопросом, каким бы причудливым он ни был, были ли черепа этих животных выкрашены в черный, красный и синий цвета, как небо в пустыне, под слоями кожи и волос.
Сейчас мне лучше. Кошмаров стало меньше. Я могу улыбаться людям, с которыми работаю.
Но, в конце концов, мама была права; твои отношения с родителями действительно влияют на то, как ты учишься любить и испытывать вожделение.
Я не думаю, что когда-нибудь смогу снова заняться сексом с женщиной.
Перевод: Zanahorras
Патриция расслабленно сидела в кресле в другом конце кабинета.
Метроном на столе перед ней выполнил свою работу в рекордно короткие сроки.
- Я бы хотел поговорить с Лесли, - сказал Хукер.
Женщина посмотрела на него, вздохнула и покачала головой.
- Боже! Снова Лесли. Я не понимаю. Что, черт возьми, плохого в том, чтобы время от времени поговорить со мной?
Хукер пожал плечами.
- Ты лжешь. Ты уклоняешься от ответов. Ты пытаешься все запутать. Если бы ты не лгала так много, Сьюзен, возможно, я бы захотел разговаривать с тобой чаще. Ничего личного.
Она надулась, откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди.
- Понимаешь, я всего лишь пытаюсь прикрыть свою задницу, - сказала она.
- Я знаю. И понимаю. Просто на данном этапе это не очень помогает делу. Дай мне поговорить с Лесли, ладно?
Веки дрогнули. Женщина запрокинула голову и завыла. Затем искоса бросила на него кроткий ясный взгляд и начала скулить.
- С Лесли. Не с Кэйти.
Кэйти была собакой.
Вторая собака, зарегистрированная при расстройстве множественной личности. Хукер подробно написал о ней в статье в "Журнале психиатрической медицины". В основном размышления и наблюдения за физическими аспектами. Ползание, тыканье носом, вой. В то время связь Кэйти с другими личностями казалась смутной. Теперь, когда он знал, что делает, все стало яснее.
- Привет, доктор Хукер.
- Привет, Лесли.
- Полагаю, ты хочешь поговорить еще.
- Совершенно верно. Я не должна этого делать.
- Почему?
- Патриция этого не хочет.
- Думаю, она этого хочет, Лесли.
- Она напугана.
- Чего она боится?
Она неловко поерзала на сиденье, типичная девочка-подросток, борющаяся с проблемой. Как и все другие личности, кроме собаки Кэйти и Линетт, которой было всего пять лет, Лесли появилась на свет в шестнадцать лет и шестнадцатилетней и осталась.
- Они сказали, что причинят ей боль, помните? Если она заговорит. Они сказали, что убьют ее.
- Я помню.
- И что?
- Так это же было довольно давно, так ведь?
Двадцать два года назад, если быть точным. Женщине, сидевшей перед ним, было тридцать восемь, и она была матерью двоих детей, девочек восьми и десяти лет. До своего развода полтора года назад она была успешным редактором в крупном издательстве, выпускающем книги в мягкой обложке, а затем хронической алкоголичкой, которая, в конце концов, обратилась к психотерапевту, когда обнаружила, что била своего старшего ребенка половником для супа по лицу и голове, не помня, что делала это. Через четыре месяца лечения появилась первая личность - маленькая Линетт.
- Я ничего не знаю об этом, доктор.
- До сих пор у тебя все получалось, Лесли. Зачем останавливаться сейчас?
- Я не хочу останавливаться.
- Тогда не делай этого. Поверь мне, в долгосрочной перспективе это очень поможет Патриции. Очень.
Она на мгновение задумалась, а затем вздохнула.
- Ладно. Думаю, я в долгу перед ней.
Он позволил себе расслабиться. Это был решающий момент. Если бы она замешкалась, возможно, прошли бы недели, прежде чем она позволила себе снова обратиться ко всему этому. Такое случалось и раньше.
И сегодня, наконец, он получил разрешение Патриции записывать их сеансы.
- В прошлый раз ты говорила о том, как эти Ганнеты "передавали ее по кругу", по-моему, ты так сказала.
- Угу.
- Ты имела в виду сексуальную передачу друг другу, верно?
- Да.
- Скажи мне, кому родители ее отдали?
- Многим. Всей этой группе: мистеру и миссис Деннисон, судье Блэкберну, мистеру и миссис Сиддонс, мистеру Хейсу, доктору Скотту и миссис Скотт, мистеру Сеймуру, мисс Нейлор.
- Школьной учительнице.
- Верно. И мистеру Харли. Были и другие. Но эти - главные.
- Эти люди заплатили ее маме и папе?
- Нет. Родители просто позволили это. Они не возражали.
- И сколько лет тогда было Патриции?
- Три. Может, четыре года.
Он подозревал, что пять. Возраст Линетт.
Возраст, который она начала скрывать.
- И что же эти люди делали с ней?
Все это было ему знакомо, но необходимо для записи.
- Ну, она почти всегда была голой, и они засовывали в нее пальцы, в попу, во влагалище, а некоторые мужчины совали туда пенисы, иногда заставляли ее брать пенисы в рот, и они шлепали ее очень сильно, а доктору Скотту, ему нравилось пихать в нее эти длинные иглы...
- Иглы для акупунктуры?
- Не знаю. Просто большие длинные иглы.
- Продолжай.
- Он засовывал их в нее, засовывал везде. А миссис Скотт всегда хотела, чтобы она лизала ее влагалище.
Отличительной чертой личности Лесли было то, что все это ее нисколько не смущало. Она относилась к этому списку детских ужасов с почти клинической отстраненностью. Это достойно восхищения, - подумал он, - если бы это не было так грустно и страшно.
- Миссис Сиддонс любила выкручивать ее соски до слез. А мисс Нейлор всегда хотела, чтобы ей сосали грудь, как будто Патриция была маленьким ребенком, а она - ее мамочкой. Мистер Хейс сажал ее в ванну и мочился на нее, а однажды он еще и насрал на нее. На живот. Встал над ней и согнул ноги.
- И там были другие дети, верно?
Она кивнула.
- Дэнни Скотт, Ричи Сиддонс и близнецы Деннисон.
- Патриция пыталась сопротивляться? Пыталась убежать?
- Пару раз пыталась. Но она была слишком мала, чтобы убежать. Ганнеты сильно избили ее за это. Так что она больше не пыталась.
Она замолчала. По ее щекам внезапным потоком покатились слезы.
- Лесли?
Ее подбородок дрожал, а большие карие глаза были глазами лани, влажными, невинными.
- Линетт? Это ты?
- Они меня обижают! Мама и папа...
- Я знаю. Но теперь все позади, Линетт. Мама и папа больше не будут тебя обижать. Я обещаю. Клянусь.
Это было правдой. Мама и папа погибли в автомобильной катастрофе почти десять лет назад. Он был пьян. Телефонный столб был безжалостен. По мнению Хукера это было добрым избавлением.
- Они меня обижают!
- Я знаю, что они это делали, Линетт. Но теперь все кончено. Мама и папа больше никогда не смогут тебя обидеть. Понимаешь?
Она шмыгнула носом. Слезы прекратились.
- Сейчас с тобой все в порядке?
Она поколебалась, затем кивнула.
- Хорошо. Если все в порядке, ты позволишь мне еще раз поговорить с Лесли?
- О, ради всего святого, трахни Лесли!
Голос был глубоким и хриплым.
Сэди.
Она появилась всего лишь в третий раз.
Первые два раза были неприятными. Он видел, что этот раз не станет исключением. Она встала со стула и направилась к нему.
- Хочешь поговорить о сексе, милый? Тебя это возбуждает? Все это? Тогда тебе лучше поговорить со мной.
Он уже наполовину поднялся со своего стула, когда она протянула руку и толкнула его обратно.
Затем задрала юбку и оседлала его.
- Сэди...
- Я знаю. Мы уже проходили через это раньше. "Это неуместно для пациента и терапевта", бла-бла-бла. Расслабься, ладно?
Она сбросила жакет.
- Отстань от меня, Сэди.
- Расслабься. Ты же знаешь, что хочешь малышку Сэди.
- Чего я хочу, так это поговорить с...
- Да, с Лесли. Я знаю. Но сделает ли Лесли это для тебя, док?
Она стянула свитер через голову. Под ним оказалась обнаженная грудь. Это были прелестные груди, полные и упругие для ее возраста и того факта, что она родила двоих детей - и, судя по размеру и форме сосков, кормила грудью по крайней мере одного ребенка.
Прекрасные груди, если бы не шрамы.
Маленькие сморщенные шрамы от ожогов. Больше дюжины только на груди. Еще больше на животе, шее и плечах.
Он все еще мог различить свастику, вырезанную прямо над ее пупком.
Он никогда раньше не видел доказательств воочию.
- Ты хочешь поговорить об этом, Сэди?
Она рассмеялась.
- Поговорить о чем? О моих сиськах?
- Об ожогах. О свастике.
Она сердито оттолкнула его, схватила свитер и подошла к окну. Натянула свитер. Вернулась к своему креслу и полезла в сумочку за пачкой "Уинстон Лайтс".
Сэди курила. Остальные - нет.
- Я не разрешаю курить. Ты же знаешь это, Сэди.
Она с отвращением посмотрела на него и бросила пачку обратно в сумочку. Сэди будет бунтовать, но только до поры до времени. Затем, как и все остальные, она будет вынуждена подчиниться.
- Да пошел ты, док. Поговори со своей драгоценной Лесли. Прекрасно проведи время. Ты, мудак.
Она опустилась в кресло и посмотрела на него. Взгляд смягчился. Ее лицо медленно становилось нейтральным.
Снова Лесли.
Если бы он только мог удержать ее здесь надолго.
Сеанс затягивался. Он уже это видел. Часы на стене над ней и позади нее показывали 2:50. Но все это было слишком продуктивно, чтобы прерваться через десять минут. У него был пациент, который, вероятно, уже ожидал в приемной - ему назначено на три часа. Это был не лучший способ завязать отношения между врачом и пациентом, но мужчине придется немного потерпеть.
Здесь на кону была не только Патриция.
Это дело, без сомнения, создаст ему репутацию. Первая статья, опубликованная шесть месяцев назад, уже во многом способствовала этому. Академическая пресса подхватила ее. Господи, даже "Нью-Йорк таймс". Благодаря классическим "пятнадцати минутам" Уорхола он и его безымянный пациент стали знаменитыми.
Скоро статей станет больше. Первая статья была только началом.
- Лесли.
- Привет. Еще раз привет.
- Мы говорили с тобой о всяких сексуальных штучках, которые они проделывали с Патрицией. Но было и другое, так ведь?
Она кивнула.
- Можешь еще раз повторить это для меня?
- Они проделывали всякие колдовские штучки, - сказала она.
- Какие, например?
- Научили ее всем этим песнопениям и прочему, и все они одевались в черное, а иногда посещали кладбища ночью, выкапывали тела, и что-то делали с костями и одеждой мертвецов, готовили дьявольские зелья для Праздника Зверя или Сретения, и вызывали духов, и...
- Что ты имеешь в виду под "дьявольскими зельями"?
- Моча. И вино. И кровь.
- Чья кровь?
- Их. Чья угодно.
- Продолжай.
- Ну, большую часть времени они проводили в подвале дома Ганнетов. У них там очень большой подвал. Все были голыми. И все должны были поцеловать пенис мистера Ганнета, прежде чем все начнется, как бы выстроившись в линию, а потом начинались песнопения, все много ели и пили, а затем приносили жертву.
- Какую жертву?
- Цыплят. Кошек. В основном собак.
Собакам нравится Кэйти.
Это было удивительно и в высшей степени необычно. Патриция создала эту личность, полностью отождествив себя с умершим или будущим мертвецом.
Мертвые вошли в нее, стали с ней одним целым.
Замечательное упражнение в сострадании.
- А потом был тот единственный раз, - сказала она. - Вы знаете. Ее посвящение.
Голос был тихим и не таким спокойным, как раньше. Неуверенным. Почти испуганным.
Он знал этот тон.
Потому что именно на этом этапе информация Лесли почти всегда останавливалась в прошлом, здесь или чуть дальше. Что-то в этой инициации было очень травмирующим. Из прошлых сеансов Хукер знал, что Патриции тогда было шестнадцать лет - возраст, когда большинство личностей вырываются из нее все разом, становясь стражами у ворот ее рассудка. Он знал, что посвящение произошло в подвале дома ее родителей. И это было почти все, что он знал.
Он посмотрел на часы. Ровно три часа.
К черту время. Ему нужно попытаться.
- Лесли, в прошлом ты не хотела рассказывать мне об этом, я знаю. И я понимаю, что тебе это трудно. Но на этот раз все будет по-другому. Я расскажу тебе, как и почему все будет по-другому. Видишь магнитофон на столе рядом с тобой?
Она посмотрела и кивнула.
- Отличие в том, что на этот раз я записываю твой рассказ. И на следующем сеансе я прокручу запись Патриции. Когда я это сделаю, Патриция узнает и поймет, что они с ней сделали. Она поймет, почему она такая, почему все вы такие. И можешь ли ты догадаться, что произойдет потом?
Она покачала головой.
- Боль прекратится. Еще немного времени, еще немного терапии, и она прекратится.
Он посмотрел на нее и задумался. Он подумал: Доверься мне.
- Расскажи мне об этом, Лесли, - сказал он.
На мгновение ему показалось, что этого не произойдет. Затем она откинулась в кресле и закрыла глаза, а когда снова открыла их, то вспомнила.
- Там был мальчик, - сказала она. - Я не знаю, откуда он взялся. Я имею в виду, не обычный мальчик. Не один из них. Испанец, я думаю, кубинец или мексиканец, примерно возраста Патриции. Патриция приняла много каких-то наркотиков, и мальчик тоже, и они оба были голыми, и они положили ее на стол, на алтарь, а мальчик стоял над ней, все пели, пока он вставлял свой пенис и начал это делать. Он делал это долго, и ей было больно. А потом мистер Ганнет протянул руку с ножом, который у него был, жертвенным ножом, который был очень-очень острым, и он разрезал мальчика... знаете это место, прямо между... яйцами и задницей? Там кожа?
Хукер кивнул.
- Из него текла кровь, кровь стекала по его ногам и капала на алтарь, но, наверное, из-за наркотиков или из-за того, что он это делал, не знаю, сначала он этого не чувствовал, он просто продолжал делать это с ней, но Патриция чувствовала, как скапливается под ней кровь, теплая и влажная, и, наконец, мальчик тоже это почувствовал, он начал кричать и попытался выйти из нее, но к тому времени мистер Ганнет оказался рядом с ним и перерезал ему горло ножом, Патриция кричала, а мальчик кашлял кровью, кровь была повсюду, повсюду на ней, она чувствовала ее вкус, а все остальные вокруг собирали кровь в миски, пили кровь из его шеи и между ног, a она чувствовала запах его дерьма, а они и его собирали в миски и размазывали по лицам, по ртам, и вместо того, чтобы кончить в нее, он просто выпустил это в нее, понимаете? Он помочился в нее.
- Ну, а потом мальчик упал на нее сверху, он был мертв, и мистер Ганнет вручил Патриции нож и сказал ей заколоть его во имя Господа Сатаны, и она была так напугана и так зла на мальчика - это было странно - так сильно разозлилась на него, что так и сделала. Била его ножом снова и снова.
Она остановилась, озадаченная.
Интересно, почему она так рассердилась на него? А не на них.
Он дал ей немного подумать. Сейчас не было времени вдаваться в подробности, хотя он прекрасно знал, откуда обычно берется гнев одной жертвы на другую. Еще один сеанс.
- Что произошло потом?
Она пожала плечами.
- Они съели сердце мальчика. Они измазали ее его кровью. Потом они сделали это с ней по очереди. Затем они позволили ей подняться наверх, принять душ и дали ей поспать.
Десять минут четвертого. Они справились. Все было кончено.
Он был потрясен. И в то же время в приподнятом настроении. Он не мог поверить в то, что у него есть.
- Сейчас я начну считать до пяти, Лесли, - сказал он. - Когда скажу "пять", я снова поговорю с Патрицией, и она будет бодрой, отдохнувшей, расслабленной и довольной, и она ничего из этого не вспомнит. Ты очень хорошо справилась. Спасибо тебе.
- Доктор?
- Да?
- Патриция опять напугана.
- Ей не надо бояться.
- Она знает, что я рассказала. Что я рассказала вам все.
- С Патрицией все будет в порядке, поверь мне. Сейчас я сосчитаю до пяти, хорошо? Закрой глаза.
Он сосчитал.
Патриция открыла глаза и улыбнулась.
- Ну, как у нас дела? - спросила она.
- Ты прекрасно справилась, - oн улыбнулся ей в ответ. - Я хочу обсудить это с тобой как можно скорее. Но у меня еще один пациент.
Он заглянул в журнал.
- Как насчет трех часов в среду, то есть послезавтра?
- Прекрасно.
- Мы совершили прорыв, Патриция. Ты должна это знать.
- Правда? Тогда не мог бы ты...?
- Нет. Боюсь, что нет. Не сейчас. Это займет некоторое время. Я записываю тебя на два часа на среду, хорошо?
- Хорошо.
Он протянул ей жакет, лежавший перед ним на полу. Она даже не спросила, как он туда попал. Она уже была практически профессионалом в этом деле. Она взяла его и сумочку, и встала, чтобы уйти. Поколебалась, а затем повернулась к нему.
- Мне стоит беспокоиться? - спросила она.
- О чем?
- Не знаю. Просто я... волнуюсь.
- Беспокоиться не о чем. Мы уже прошли самое худшее. Предстоит решить несколько очень сложных проблем, не стану этого отрицать, но теперь мы хотя бы знаем, с чем имеем дело. Мы знаем наверняка. Это займет некоторое время. Но у тебя будет жизнь, Патриция. Полноценная жизнь. Не надо будет прятаться. Жизнь без страха.
Она улыбнулась.
- Тогда увидимся в среду, доктор. И я думаю... ну, я думаю, мы просто посмотрим.
Она вышла в приемную и осторожно закрыла за собой дверь. Он подошел к столу рядом с ее пустым креслом и выключил магнитофон. Нажал кнопку перемотки и услышал свистящее шипение ленты, ее голос и его собственный, так что он знал, что магнитофон не подвел, а затем вернул его в исходное положение. Вынул шнур из розетки, подошел к столу, выдвинул верхний ящик и убрал его.
Он услышал, как в приемной стул ударился о стену. Его трехчасовой пациент, вероятно, был чертовски нетерпелив, и, вероятно, ему нужно было его немного успокоить. Все было в порядке. В данный момент он чувствовал, что готов на все. Он пересек кабинет и открыл дверь.
Мужчина склонился над ней, крупный мужчина во всем черном - куртке, ботинках, брюках - склонился над ней так, что Хукер мог видеть ее безжизненные глаза и открытый рот, а затылок мужчины двигался из стороны в сторону чуть ниже ее подбородка. Кровь залила все стены и картины с пейзажами, развешанные, чтобы успокоить пациентов, кровь все еще пульсировала из ее шеи по обеим сторонам головы мужчины, заливая его длинные черные сальные волосы, а он смотрел на Хукера и ухмылялся, его лицо превратилось в тонкую ярко-красную маску, с зубов капала более бледная кровь, разбавленная слюной. Хукер увидел нож в его левой руке и окровавленную серебряную пентаграмму на шее.
- Сеанс окончен, - прошипел мужчина. - Пациент вылечен.
Хукер отступил в дверной проем своего кабинета, как будто кто-то толкнул его. Попытался захлопнуть дверь. Окровавленная левая рука с треском ударила по ней и втолкнула его в комнату.
Мужчина стоял на пороге.
На мгновение, когда мужчина приближался к нему, Хукер подумал о всех людях, о всей структуре, о всем богатстве изобретений и стремлению выжить, которые только что умерли там, в приемной, и единственным утешением было то, что кассета переживет их, мужчина не узнает о кассете, его работа в некотором роде продолжится, несмотря, а не из-за его амбиций по отношению к ним обоим, хотя этого было недостаточно, даже близко недостаточно ни для них, ни для ее детей. Он подумал: Опубликовать или погибнуть, или и то, и другое вместе, потому что, конечно, именно это с ними и произошло, а затем услышал собачий вой, который был его воем, когда нож опускался все ниже и ниже.
Перевод: Гена Крокодилов
Кэлвин сидел на крышке унитаза, язык скользил по его губам, заставляя их блестеть, как две шипящие сосиски, вращающиеся над огнем.
Раньше у него не было мобильного телефона, но с тех пор, как он получил его на прошлое Рождество, он чистил историю поиска столько раз, что и не сосчитать.
Кому нужна девушка, когда у тебя есть интернет?
Конечно, он полюбил бы настоящую девушку. Ему хотелось бы наконец почувствовать, каково это - прикоснуться к кому-то, кроме своей матери. Чтобы узнать, насколько мягка ее кожа, чтобы узнать, как выглядит настоящая грудь, зажатая в его руке. Что-такое по-настоящему поцеловать девушку.
Проскользнуть внутрь одной из них. И позволить влажной розовой плоти обвиться вокруг него и сжаться.
От одной мысли об этом у него тряслись руки, ладони становились влажными. Его дыхание вырывалось короткими, быстрыми рывками, сердце учащенно билось, когда он что-то печатал на своем любимом сайте. Когда на экране появились картинки с членами, качающимися, как хорошо смазанные поршни, и массивными грудями, подпрыгивающими в замедленной съемке, он встал, поднял сиденье унитаза и начал расстегивать джинсы.
Тук-тук-тук!
- Кэлвин, ты закончил?
Голос матери так напугал его, что телефон выскользнул из жирной ладони и шлепнулся в унитаз.
- Вот дерьмо!
Он колебался всего мгновение, прежде чем сунуть руку внутрь и вытащить телефон, сразу же используя рубашку, чтобы вытереть его.
- Что ты сказал, сыночек?
Дверная ручка задребезжала, но она была заперта.
- Черт... Я сру, мам, - он поморщился, когда слова слетели с его губ. - Какаю, я имел в виду. Извини. Я почти закончил.
Ее вздох был достаточно громким, чтобы его можно было услышать за дверью.
- Следи за языком, Кэлвин. С каких это пор ты так разговариваешь с матерью?
- Извини.
Он прокрутил телефон через ткань рубашки, вытирая все до последней капли. Экран потемнел, но он надеялся, что это просто заставка, но когда он поставил его на стойку и нажал кнопку включения, ничего не произошло.
О, нет.
- Ну, когда закончишь, приходи, нам нужно поговорить, хорошо?
Дерьмо-дерьмо-дерьмо!
Он снова поднял телефон, попытался просунуть ноготь в маленькую щель сбоку, надеясь снять крышку, чтобы, дать аккумулятору высохнуть. Но как бы он ни тянул, крышка не открывалась, а когда он попытался пошевелить пальцами, телефон снова выскользнул и с грохотом упал на кафель у его ног. Паутина трещин растянулась веером по экрану, и все, что он мог делать, это смотреть на него, проводя по волосам руками, покрытыми влагой туалетной воды.
- Келвин, ты слышишь, что я говорю?
- Да, мам. Я слышу тебя. Я выйду через минуту.
Через несколько минут Кэлвин сдался, сунул телефон в карман и спустил воду в унитазе на тот случай, если его мать все еще была рядом. Он покачал головой, не зная, как рассказать ей об этом. Она ничего не сказала о покупке страховки для телефона, и он знал, что если у нее ее не будет, ему крышка. Ни за что на свете она не купит ему еще один телефон.
Может быть, я смогу поговорить об этом с мисс Бисли. Она поверит всему, что я скажу.
У их пожилой соседки не было живых родственников, по крайней мере, так она всегда говорила Кэлвину. Она была, вероятно, самым одиноким человеком, которого он когда-либо встречал, и когда мать заставила его пойти к ней в первый раз, Кэлвин был раздражен. Он понятия не имел, о чем будет говорить с сгорбленной старухой.
- Просто скажи ей, чтобы она написала тебе список продуктов. Ты будешь вроде ее личного покупателя. Она такая милая, дорогой, и тебе это тоже пойдет на пользу. Всегда хорошо делать добрые дела, никогда не знаешь, кто за тобой наблюдает.
То же самое говорила его мать почти пять месяцев назад, но она не упомянула, что мисс Бисли будет держать его в заложниках после этого, запихивая еду ему в глотку, рассказывая ему истории о старых временах, которых у нее, казалось, было бесконечное количество.
Но Кэлвину искренне нравилась эта старая женщина, ему нравилось проводить с ней время. Она умела готовить гораздо лучше, чем его мама, хотя он никогда не говорил об этом маме, и она всегда позволяла ему оставлять сдачу, когда он покупал ей продукты.
Если я скажу ей, что случайно уронил телефон в унитаз, что это рождественский подарок от моей мамы, и я боюсь, как она разозлится, может быть, мисс Бисли мне поможет. Даст мне денег, чтобы купить другой телефон. Взамен я могу заняться домашним хозяйством или еще чем-нибудь.
Его настроение улучшилось, когда он вышел из ванной и направился на кухню, где услышал шум раковины и звон кастрюль и сковородок.
- Привет, мам, - сказал Кэлвин и прислонился к стойке рядом с ней. - Что случилось?
- Если ты еще раз будешь так выражаться со мной, молодой человек, я набью тебе рот мылом так, что ты будешь месяц лопать пузыри, слышишь?
Она потянулась, схватила его за подбородок своими мокрыми, судорожными пальцами, сузила глаза и уставилась на него.
- Это былa случайность. Я больше не буду, - Кэлвин улыбнулся, несмотря на то, что кончики пальцев впились ему в челюсть. - Мне очень жаль.
Она задержала на нем взгляд еще на несколько секунд, затем улыбнулась ему в ответ, отпустила его подбородок и провела тыльной стороной пальцев по его щеке, оставив после себя мыльную полоску.
- Я хотела поговорить с тобой о мисс Бисли. Когда ты в последний раз навещал ее?
- На прошлой неделе. Я просто подумал, может быть, зайду туда сегодня и посмотрю, не нужно ли ей чего-нибудь из магазина. На самом деле она мало ест, и я начинаю думать, что она покупает еду только для того, чтобы заставить меня ее съесть.
Его мама усмехнулась и кивнула.
- Да, держу пари, что ты прав. Ты что, жалуешься?
- Вовсе нет. Эта старушка умеет готовить. Особенно свиные отбивные.
- Лучше, чем свиные отбивные твоей матери?
Кэлвин почесал в затылке.
- Ты когда-нибудь готовила свиные отбивные? Я...
- Я просто шучу, - сказала она и толкнула его бедром в бок. - Во всяком случае, я немного беспокоюсь за нее. Обычно я вижу ее по утрам, когда она сидит у своего дома и читает газету. В последнее время я вообще с ней не встречалась.
- Я могу пойти и убедиться, что с ней все в порядке.
Она наклонилась и поцеловала его в лоб.
- Ты такой хороший мальчик.
- Я что, теперь твоя собака?
- Если ты продолжишь лаять, может быть, мы нанесем небольшой визит ветеринару, - она подняла бровь, сложила руку в форме ножниц и щелкнула пальцами. - Чик-чик, Ровер.
- Мам! - Кэлвин не смог удержаться от смеха и попятился к входной двери.
- Разве ты не хочешь сначала чего-нибудь поесть?
- Не-а, мисс Бисли мне что-нибудь приготовит. Она заставит меня есть независимо от того, голоден я или нет, так что я могу пойти с аппетитом.
- Я горжусь тобой, Кэлвин. Не могу поверить, что мне повезло с таким милым мальчиком. Возможно, тебе или мне это покажется не таким уж большим событием, но если ты проводишь время с мисс Бисли, то это, вероятно, значит для нее целый мир. Может быть, это единственное, что ей осталось ждать с нетерпением, кроме утренней газеты.
Кэлвин усмехнулся, засунув руки в карманы. Его пальцы коснулись разбитого стекла телефона, и бабочки в животе начали хлопать крыльями.
- Передай ей от меня привет, хорошо?
- Да, мам. Так и сделаю.
Кэлвин прошел через свой двор и перепрыгнул через невысокий забор, отделявший их дом от дома мисс Бисли. Еще не дойдя до ее двери, он заметил, что цветы перед ее кустами поникли, лепестки увяли. Лето выдалось рекордно жарким, и они оказались в эпицентре жестокой засухи. Кэлвин видел мисс Бисли не только за газетой, но и вне дома, когда она поливала цветы и газон. Она всегда улыбалась и напевала при этом.
- Мисс Бисли? - крикнул Кэлвин, прежде чем постучать.
Первым делом он учуял запах, выползающий из-под двери. Кэлвин никогда раньше не чувствовал ничего подобного, и ему пришлось использовать воротник рубашки, чтобы его не вырвало.
Он постучал еще раз.
- Мисс Бизли? Вы там?
Не получив ответа, он прижался ухом к двери. Звук внутри был похож на ураган мух, жужжащих и щелкающих, когда сталкивались с дверью с другой стороны.
Какого черта?
Кэлвин подождал еще минуту или около того, прежде чем взяться за дверную ручку. Дверь была не заперта, он осторожно толкнул ее и шагнул внутрь.
Мухи и запах ударили его волной, и когда он отшатнулся, его движение назад захлопнуло за ним дверь. Он прислонился к ней на секунду, отгоняя мух от лица, изо всех сил стараясь задержать дыхание.
Хотя он держал воротник рубашки закрывая нос и рот, сильное зловоние просачивалось сквозь ткань, поднималось по ноздрям и проходило мимо губ, наполняя рот пикантной, кислой эссенцией. Сколько бы раз он ни отмахивался от мух, они продолжали садиться ему на руки, на лицо, копошиться в волосах, так что он сдался и прокрался через холл на кухню.
- Мисс Бисли? - его голос был приглушен рубашкой, поэтому он опустил воротник. - Мисс Бисли! Это Кэлвин! Вы здесь?
Ответа не последовало. Только постоянное жужжание насекомых.
Кухня была пуста и чиста, как всегда. Он ожидал найти на прилавке испорченное мясо или раковину, полную гниющих тарелок, но все выглядело нормально и чисто. Он больше не звал ее, зная, что если бы мисс Бисли была в доме, она бы его услышала.
Может быть, у нее все-таки есть семья, но она просто никогда не рассказывала нам о ней. Может быть, она уехала куда-нибудь в гости.
Может быть, какое-то животное каким-то образом пробралось в дом и умерло, пока находилось здесь.
Кэлвин знал, что есть еще одни вариант событий, но не хотел об этом думать. Не знал, сможет ли он вынести такое зрелище.
Нет, с ней все должно быть в порядке.
Гостиная была такой же чистой, как и кухня, стены украшали старые фотографии мисс Бисли и ее старых друзей. Кэлвин остановился, изучая фотографию мисс Бисли, когда она была моложе, лет тридцати. Он бы не узнал ее, но несколько недель назад старуха показала ему ее, хотя тогда он только мельком взглянул на нее.
- Неплохо, а, Кэлвин? - сказала она и хихикнула, как всегда.
Фотография была выцветшей, почти желтой, но в золотой рамке. Женщина, улыбавшаяся из-за стекла, была совсем не похожа на знакомую Кэлвину старуху. Эта женщина была великолепна. Из тех женщин, с которыми у Кэлвина никогда не будет шанса, из тех, которые были не в его лиге, хотя он начинал задаваться вопросом, есть ли кто-нибудь в его лиге. Возможно, он был обречен провести свою жизнь в одиночестве.
У нее были каштановые вьющиеся волосы, ниспадавшие на плечи. Ее улыбка была широкой, зубы идеальными, ложбинка глубокой и кремового цвета. Кэлвин не мог не задаться вопросом, как женщина, которая когда-то так выглядела, могла превратиться в приземистую, пухлую старушку, которую он знал. Мисс Бисли не была уродливой или что-то в этом роде, должно быть, самой очаровательной старой женщиной, которую он когда-либо видел, но теперь, когда Кэлвин знал, как она выглядела в молодости, теперь, когда у него была возможность по-настоящему изучить фотографию, он не знал, будет ли когда-нибудь смотреть на нее так же. Заставляя себя идти по коридору к спальням, он понял, что начинает привыкать к запаху. Он все еще мог чувствовать его четко и ясно, но запах терял свою силу, больше не заставляя его чувствовать, что его вырвет с каждым вдохом.
У мисс Бисли было три спальни. Одной из них была так называемая швейная комната, но на самом деле это было место, куда она складывала все свое барахло. Кэлвин едва смог открыть эту дверь и решил, что когда-нибудь поможет ей убрать ее. Он заглянул внутрь, но там не было ничего, кроме коробок и пластиковых контейнеров со старым хламом.
Вторая комната была спальней для гостей, хотя Кэлвин не был уверен, что там когда-либо останавливался хоть один гость. Он вошел, но комната была пуста, кровать застелена, шторы задернуты. Смотреть было не на что.
Оставалась спальня мисс Бисли.
Запах усилился, когда он шел из гостиной к спальням, и теперь, когда он стоял прямо перед комнатой мисс Бисли, он был похож на открытое гнилостное пламя. Из щели в нижней части двери то залетали, то вылетали мухи, и хотя Кэлвин знал, что это бессмысленно, он постучал и попытался сглотнуть, но комок слизи застрял у него в горле.
- Мисс Бисли? С вами все в порядке?
Он хотел уйти. Хотел пойти домой, позвать маму, а еще лучше позвонить в полицию. Но потом он представил себе мисс Бисли в комнате, может быть, раненую, возможно, она упала и не может подняться, может быть даже, обосралась. Если это так, то ей нужна его помощь как можно скорее. Он не мог просто оставить ее там, продлить ее страдания только потому, что боялся того, что может найти.
Он сделал глубокий вдох, его рот наполнился горячим, жгучим вкусом, который затопил дом, как пряный туман, а затем открыл дверь.
Он затаил дыхание, испугавшись, что увидит старуху в постели с широко открытыми незрячими глазами, но, обнаружив, что кровать пуста, выдохнув он прислонился к комоду и осмотрел комнату. Кровать была пуста, простыни и одеяло отброшены в сторону. Он никогда раньше не бывал в ее комнате, но знал, что она очень чистоплотный и аккуратный человек, и полагал, что она из тех, кто каждое утро застилает за собой постель.
Следующий вдох едва не задушил его, когда он набрал полные легкие густого влажного воздуха в комнате. На этот раз он поперхнулся и поднял воротник, глаза его слезились. В этой комнате стоял такой сильный запах, что воздух, казалось, вибрировал от него, жалил его чувства, как перцовый баллончик.
Ванная была слева от него, треугольник света проецировался на стену и пол. Тучи радужных мух летали вокруг, суетясь и хлопая крыльями. Он знал, что это бесполезно, но все равно отмахивался от насекомых, которые роились вокруг него, прижимаясь своими всасывающими ртами к его коже, поглощая влагу.
Беги! Убирайся отсюда к черту!
Но вместо этого он пошел вперед, любопытство пересилило страх. Он подкрался к двери ванной и ногой распахнул ее. Движение двери разбудило стаю мух, но они были слишком поглощены едой, чтобы разлететься. Они лишь на мгновение взмыли в воздух, а потом снова уселись и продолжили свой пир.
Мисс Бисли лежала в ванной, обнаженная, с лужей застывшей крови под головой, напомнившей Кэлвину клюквенный соус. Обе ее ноги лежали по бокам ванны, ближайшая к Кэлвину свисала, пальцы на ногах были в нескольких дюймах над полом. Ногти были желтые и толстые, напомнившие Кельвину черствую хлебную корку. Пальцы на ногах были с толстыми суставами, согнуты и скрючены, печеночные пятна на верхушках ног напоминали леопардовый принт.
Обвисшая кожа и жир на ее верхних бедрах были раздавлены и вдавлены внутрь фарфором ванны, более коричневатые пятна были усеяны вдоль выпуклой плоти. Текстура и цвет напомнили Кэлвину сырую куриную кожу, и у него возникло желание потянуться и потрогать ее по какой-то причине.
Над ее бедрами торчала растрепанная копна лобковых волос, длинных и темно-серых, как кучка пепла, торчащих из стороны в сторону, словно от статического электричества. По тому, как она раздвинула ноги, Кэлвин уловил проблеск темно-розового, но только мельком. Складки морщинистой кожи накладывались друг на друга, как ломтики пастрами, а орда снующих мух покрывала большую ее часть.
Но когда он увидел эту вспышку розового цвета, покалывание началось у основания его мошонки и распространилось до самого кончика пениса. Он уставился на свой пах, чувство было такое, словно что-то выползало из мочеиспускательного канала, испытывая отвращение к собственному телу за такое поведение. Когда еще одно покалывание скользнуло по его телу, он потянулся, сжал свой член, затем быстро отдернул руку и покачал головой.
Что, черт возьми, со мной не так?
Над мешковатым, дряблым влагалищем мисс Бисли и кустом лобковых волос, похожим на бороду волшебника, возвышался холмик жира, который выпирал, как будто ей хирургически имплантировали велосипедный шлем. У его матери было что-то похожее, хотя и не такое большое, как это. Она называла его своей "дворняжкой". У "дворняжки" мисс Бисли прямо посередине тянулась дорожка грубой шерсти, ведущая к пупку, который напоминал свистящий рот толстяка, а студенистый живот свисал с обеих сторон, как челюсти. Мухи больше всего бесновались над ее животом и, казалось, прогрызли себе путь в разных местах вокруг живота. Плоть была вскрыта, обнажив студенистое мясо и жир под ним, как рот ребенка, полный яблочного пюре.
Жир свисал с ее тела слоями, верхним слоем были ее массивные, обвисшие груди, которые стекали с ее груди и собирались в лужицы у подмышек. Соски были светло-розового цвета, кончики длинные и толстые, как коктейльные трубочки. Ареолы были покрыты перьями по краям, исчезая в остальной части морщинистой, рыхлой плоти. Кожа на ее грудине потемнела от гнили, раскалываясь и разрываясь, как будто вес ее груди, тянущейся в противоположных направлениях, в конце концов разорвал ее.
Кэлвин не мог заставить себя отвести взгляд от ее грудей. Это были гротескные холмики гноящегося жира, сморщенные, сдувшиеся пляжные мячи. И все же это была первая пара грудей, которую он когда-либо видел во плоти. Он никогда раньше не был так близок к настоящим, реальным сиськам, и независимо от того, к чему или к кому они были привязаны, он не мог не пялиться на нее.
Еще одно покалывание. На этот раз он приветствовал это, один раз оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что никто не прокрался к нему сзади, а затем схватил себя за промежность, как будто держал бейсбольный мяч.
Он попытался представить себе мисс Бисли в молодости, великолепную женщину с фотографии, висевшей в гостиной. Но когда его взгляд переместился с ее груди на лицо, было невозможно поддерживать эту фантазию.
Глаза мисс Бисли были открыты, мухи сновали над ними, подталкивая друг друга, чтобы попробовать желе в глазницах. Ее нос был немного съеден, кончик превратился в красно-черный бугорок, ноздри были почти полностью съедены. Пара зубных протезов свисала с ее губ вбок, выглядя как розовый крючок, зацепившийся за уголок рта. Ее язык превратился в черный, распухший кусок мяса, который казался слишком большим для ее рта, а оставшееся пространство было заполнено личинками, их бледные сегментированные тела были жирными от разложения.
Волосы, оставшиеся у нее на голове, были того же цвета и густоты, что и волосы между ног, и выглядели как паутина, натянутая на пятнистую бледную кожу головы.
- Мне очень жаль, мисс Бисли, - сказал Кэлвин.
Он хотел опечалиться из-за нее. Он хотел скучать по ней, оплакивать ее. Но покалывание в паху превратилось в эрекцию, которую он больше не мог игнорировать, и он снял полотенце с вешалки рядом с ванной и бросил его на лицо старухи.
Затаив дыхание, он протянул к ней руку, не только из-за запаха, но и пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Его рука дрожала, ладонь была влажной. Он сел на край ванны, отодвинув ее ногу, чтобы освободить место. Сначала кончики его пальцев коснулись груди, оставляя ямочки на мягкой плоти.
Это неправильно. Что я делаю?
Она была моим другом!
Хотя эти мысли вспыхнули в его голове, его рука, казалось, обладала собственным разумом. Когда он схватил грудь, сжал ее, головка его стоячего члена начала пульсировать, и он потянулся вниз, чтобы расстегнуть молнию, дать ему немного подышать. Он мял грудь, нежно, любовно пощипывал удлиненный сосок.
На ощупь она была совсем не такой, как он себе представлял, более мягкой и податливой. Его свободная рука потянулась к другой груди, и как только он ухватился за нее, его глаза снова метнулись к ее лицу. Даже несмотря на то, что полотенце скрывало его, он все еще мог видеть ее форму, все еще мог сказать, что ее рот был широко открыт. Темные пятна уже начали просачиваться сквозь ткань, а пойманные под ней личинки и мухи шевелились и жужжали.
Кэлвин вздохнул и убрал руки.
- Я сейчас вернусь.
Он побежал по коридору в гостиную. Снял со стены фотографию в рамке. Когда он бросился обратно в спальню, он снова изучил молодую мисс Бисли, позволяя ее красоте глубоко погрузиться в его мысли. Он все еще не мог поверить, что когда-то она была такой совершенной, а теперь превратилась в бледную, вонючую груду мяса и жира в ванне.
Кэлвин запечатлел поцелуй на губах молодой женщины, оставив на стекле восковой след от губ. Он быстро вытер ее, умудрившись только размазать, и положил рамку на завернутое в полотенце лицо мисс Бисли.
- Гораздо лучше.
Его эрекция была такой твердой, такой полной крови, что начинала болеть. Основание его яичек начало пульсировать от боли, поэтому он снял брюки и боксеры, чтобы дать им свободное место.
Он уставился на свой член, головка которого была фиолетовой и пульсировала, как будто в нее воткнули сердце. Когда он поглаживал ее, его взгляд скользнул к колоссальным грудям мисс Бисли, и ему отчаянно захотелось снова почувствовать и сжать их. Часть его хотела взять один из сосков в рот, покусать его, провести по нему языком.
Но это было бы отвратительно.
Как бы он ни был взволнован, он все же не мог не заметить обилия мух и личинок, чье неистовство, казалось, усилилось с тех пор, как появился Кэлвин. Не говоря уже о запахе.
- Еще пара вещей, и мы сможем начать, - сказал он, глядя на фотографию. - Неплохо звучит, мисс Бисли?
- Скорее. Ты нужен мне, Кэлвин. Я всегда любила тебя.
Кэлвин включил воду, опустил насадку душа и отогнал мух. Они сердито жужжали и роились, ударяясь о его голову и лицо, чтобы показать свое недовольство. Он открыл маленькое окошко над унитазом и сделал все возможное, чтобы прогнать мух через него.
Личинки падали извивающимися комками, изрядное их количество кружилось в канализации, но, продолжая собираться там, они забивали ее. Вода начала подниматься, и Кэлвин выключил душ, решив, что этого вполне достаточно. Личинки шевелились и танцевали в воде, как личинки комаров, но пока они не были на мисс Бисли, он решил, что может не обращать на них внимания.
Он щелкнул пальцем и бросился обратно в спальню к комоду. Сверху лежала обширная коллекция духов, каждый со своим ярким цветом и названием, которое Кэлвин не мог выговорить. Он схватил обеими руками столько бутылок, сколько смог, и пополз обратно в ванную, стараясь не уронить ни одной.
Одну за другой он опорожнил бутылки на тело мисс Бисли, убедившись, что покрыл каждое место. Несколько личинок начали пробираться обратно по ее туловищу и голове, но духи смыли их. Неаккуратные порезы вдоль ее живота наполнились едкой жидкостью, прежде чем она медленно впиталась в изодранную плоть и мясо.
Когда последняя бутылка опустела, он отбросил ее в сторону, сел на край ванны и улыбнулся мисс Бисли. Ее фотография улыбнулась ему в ответ, и он знал, что это было у него в голове, знал, что ему просто мерещится, но он мог поклясться, что она подмигнула ему. Пригласила его лечь с ней в ванну.
- Вы уверены?
- Поторопись.
Эрекция Кэлвина немного смягчилась, но когда он стянул через голову футболку и забрался в ванну, она снова затвердела. Его ноги плескались в воде, духах и супе из личинок, и он осторожно опустился на колени прямо между ее ног, в нескольких дюймах от спутанного, мокрого холмика лобковых волос.
Ему пришлось напомнить себе, что нужно дышать, когда он вытянулся вперед, оперся на стену и навис над ней. А потом, сантиметр за сантиметром, он опустился на нее, обхватил руками ее влажное, губчатое тело, положил голову ей на грудь, чтобы посмотреть на фотографию и встретиться глазами с молодой мисс Бисли.
- Я люблю тебя, - прошептал он.
Его эрекция плотно прижалась к ее ноге. Мякоть была мягкой, как зефирный пух.
Обеими руками он потянулся к бокам мисс Бисли, нашел каждую из ее грудей и схватил их. Сжав их, он зарылся лицом в изгиб ее шеи, уткнувшись в нее носом. Его член скользил по ее коже, пока он менял положение.
Когда он почувствовал, как мокрые волосы щекочут его конец, он ахнул и на мгновение отстранился от нее. Облизнув губы, он уставился на ее старческую пушистую пасть. Одна рука ослабила хватку на груди, чтобы спуститься вниз по ее торсу, мимо груди. Его пальцы дрожали, когда он потянулся к влагалищу старухи, и перед тем, как войти в контакт, он поколебался, затем погрузил их внутрь.
Судя по видеозаписям, которые он видел, он всегда представлял себе, что она будет скользкой, горячей и влажной. Мисс Бисли была холодной и сухой, как кость, и как бы сильно он ни нажимал, он не мог проникнуть пальцами глубже первого сустава.
Он вздохнул, почесал голову, а затем улыбнулся, когда его взгляд упал на широкую, блестящую рану на ее кремовом, отмеченном растяжками животе. Его пальцы легко скользнули в ране, и он зачерпнул около столовой ложки кровавой слизи и жира. Слизь начала стекать по его пальцам, поэтому он быстро протолкнул ее в сухое влагалище и закружил внутри.
На этот раз его пальцы скользнули без проблем, хотя плоть все еще была ледяной.
Пульсация его члена привлекла его внимание, и то немногое, что осталось в его руке, он распределил по головке и стволу, чуть не доведя себя до оргазма всего несколькими толчками.
Он никогда не был так взволнован, и, когда он медленно опустился на Мисс Бисли - прелестную маленькую старушку, которая по утрам читала газету и поливала двор, которая относилась к Кэлвину, так сладко, как если бы он был ее собственным сыном.
После третьего толчка он почувствовал, как она снова высыхает, но это не имело значения. Достигнув оргазма, он потянулся вперед и схватил массивные морщинистые груди. Хриплый крик вырвался из его рта, когда он вошел в нее, и когда море удовольствия захлестнуло его, он выгнул спину, закатив глаза под лоб.
Раздался рвущийся звук, когда грудь разорвалась, а это черное пятно над ее грудиной раскололось еще шире, выплескивая студенистое мясо и темную кровь в ванну. Ее окровавленные ребра, покрытые запекшейся кровью, блестели в слабом флуоресцентном свете ванной.
Фотография соскользнула с полотенца на ее лице, стекло разбилось, ударившись о край ванны.
Когда он кончил, внезапно облака в его голове рассеялись. И он посмотрел вниз на то, что сделал.
- О, Боже...
Поток рвоты вырвался из его рта, забрызгал тело старухи, покрывая ее недавно обнаженные ребра густой желчью, снова смывая личинок, которым удалось пробраться обратно по трупу.
Я должен выбраться отсюда. Мне нужно умыться... рассказать кому-нибудь о мисс Бисли.
Они никогда не узнают. Никто никогда не узнает, что произошло.
Он ухватился за края ванны, чтобы не упасть, и вытащил свой окаменевший член, но он вошел всего на дюйм, прежде чем сухая плоть вцепилась в него, отказываясь отпускать. Это было похоже на китайскую ловушку для пальцев, и как бы сильно он ни дергал, мисс Бисли не отпускала его. Ее тело сотрясалось, когда он отчаянно пытался освободиться.
- Кэлвин?
Голос донесся из прихожей, затем хлопнула входная дверь.
Послышались шаги.
- Кэлвин? Мисс Бисли? Вы здесь? Что, черт возьми, это за запах?
О, нет! Нет-нет-нет-нет!!!
Кэлвин потянулся обеими руками, пытаясь разорвать сухую пизду пополам, чтобы убежать. Он вылезет через окно, побежит домой, спрячется.
Плоть немного порвалась, но недостаточно широко, чтобы вытащить его член.
Он стиснул зубы, сжал края ванны и зарычал, пытаясь приподняться. Мисс Бисли приподнялась примерно на дюйм, ее тело напряглось и приняло форму ванны, коричневая жидкость стекала с нее и окрашивала фарфор.
- Эй? - снова послышался голос его матери, теперь уже из коридора.
Кэлвин потерял хватку и рухнул обратно, упав на копчик и согнув застрявший член. Коричневая жидкость брызнула ему в лицо, глаза защипали, а рот наполнился привкусом гнили.
Но в следующий момент все это уже не имело значения. Боль затмевалась его стыдом и смущением, когда голос матери снова позвал его по имени, а ее шаги теперь торопились через спальню мисс Бисли.
- Кэлвин? Мисс Бисли? Кто-нибудь, пожалуйста, отзовитесь?
Муха прожужжала у него над головой и села на кончик носа.
- Кэлвин, что происходит? Что за запах? Милый, где ты?
Его теперь уже вялый пенис выскользнул из мисс Бисли, как безвольный большой палец из грязного рта малыша.
- Кэлвин?
Вот дерьмо.
Перевод: Грициан Андреев
Мелани потянула за клейкую ленту, привязывающую ее руки к столбикам кровати. С таким же успехом ее мог удерживать там цемент.
- Пожалуйста, - сказала она сквозь кляп. - Отпустите меня!
Мужчина, устроившись одной рукой у нее между ног, поглаживал ее голень. Свет с потолка падал блестящей полосой на его свежевыбритую голову. Его борода, длиной до груди, была цвета тыквы, а густые усы свисали над верхней губой, делая его язык похожим на слизняка, который извивался взад-вперед, когда он облизывал губы.
- Отпустить тебя? - произнес он с сильным южным акцентом. - Мы еще даже не начинали.
Мелани заплакала, ненавидя себя за это. Из-за слез перед глазами у нее все расплывалось. Она не могла вспомнить, когда плакала в последний раз.
Когда Джон уехал в колледж. Я завелась, наблюдая, как он уезжает.
Наедине, в ванной, с закрытой дверью. Так Гарольд не смог бы ничего увидеть. Для него это было бы настоящим испытанием.
Где ты, Гарольд?
На работе. Он ушел тридцать минут назад. Обычно он не отсутствовал и пяти минут, как тут же бросался обратно за своим мобильным. Всегда с зарядным устройством. Обычно он так спешил, что уходил без него.
Неужели он забыл его и сегодня утром?
Мужчина, стоявший между ее ног, положил ладони на бедра. Он не сводил глаз с халата Мелани, розового хлопкового халата, который был частично расстегнут. Ее левая грудь была обнажена, и именно на ней был сосредоточен взгляд мужчины.
Протянув руку, он схватил края халата и распахнул их, обнажив обе груди. Отведя взгляд от его рук, Мелани уставилась в потолок, дрожа.
Он собирается изнасиловать меня. Боже, он собирается изнасиловать меня и убить. Он ни за что не оставит меня в живых после того, как я увидела его лицо.
Она не в первый раз видела его лицо. Вчера утром он позвонил в дверь. Когда она открыла, он представился ландшафтным дизайнером, который ищет работу. Она даже тогда заметила, как его глаза изучали ее, заглядывали через ее плечо, оглядывая двухэтажный дом, в котором они жили с Гарольдом.
И она даже не сказала Гарольду о том, что вчера приходил парень.
Это не имело бы значения.
Гарольд бы кивал, читая газету, делая вид, что слушает, но на самом деле это было не так. Именно это он и делал. Не обращал на нее внимания. Он вел семейную жизнь с закрытыми глазами, не обращая внимания на все, что не находилось непосредственно перед ним.
Или, может быть, он просто настолько привык к ее жалобам, что больше не слышал их.
Я все равно должна была сказать ему.
Что-то тихо щелкнуло у нее перед носом. Посмотрев поверх своей груди, Мелани увидела, что мужчина вытащил лезвие очень большого перочинного ножа. Зубцы были острыми и, казалось, блестели на свету.
Дыхание Мелани участилось. Ее желудок втянулся и выпятился быстрыми толчками. При виде этого рот мужчины изогнулся в странной полуулыбке. Он опустил лезвие к ее животу. Почувствовав холодный поцелуй на своей коже, Мелани затаила дыхание. Если бы она дышала, то могла бы порезать себя.
Мужчина повернул нож боком и провел им по ее животу. Она почувствовала, как острие вонзилось ей в пупок, затем скользнуло вниз. Лезвие замерло над ее трусиками. Она почувствовала, как его рука дернулась, как у встревоженного ребенка.
- Пожалуйста, - повторила Мелани, не зная, что еще сказать. И тут ее осенила идея. - Мой муж... мой муж!
- Что? - переспросил мужчина.
- Мой муж.
Ее слова были заглушены тряпкой, заткнутой у нее во рту. Еe удерживала бандана, которая была у него на голове, когда она открыла дверь.
Вот идиотка! Сразу открыла дверь, потому что подумала, что это Гарольд!
- Что с ним? - спросил мужчина.
- Он вернется с минуты на минуту! Он вернется домой. Он большой и сильный и... выбьет из тебя все дерьмо!
Мелани понимала, что звучит как капризная маленькая девочка, рассказывающая хулигану о своем старшем брате, но ей было все равно. Если бы этот человек поверил ей, возможно, он дважды подумал бы, прежде чем делать то, что неизбежно собирался сделать.
Мужчина запрокинул голову и рассмеялся. Он довольно долго сидел так, уставившись в потолок и покашливая. Когда он снова опустил взгляд, то смахнул слезы с глаз. Она увидела, как блестящие дорожки стекают по его щекам, исчезая в густой бороде.
- Bыбьет все дерьмо? - oн снова рассмеялся. - О, это здорово сказано. Вчера я видел твоего большого и сильного мужа. Смотрел, как он уходит, и сегодня утром тоже. Он вернется только после пяти. И даже если бы он вернулся домой пораньше, он не смог бы надрать мне задницу. Только не этот низкорослый, тощий кусок дерьма. Ребенок бы надрал ему задницу.
Мелани разразилась глубокими, рвущимися из груди рыданиями. Он был прав. Гарольд не смог бы ей помочь. Даже если бы он вошел прямо сейчас, Гарольд ничего не смог бы сделать, чтобы остановить это. Он, вероятно, был бы слишком напуган, чтобы что-либо предпринять. Робкий, застенчивый парень, с которым она познакомилась в библиотеке, когда ей было чуть за двадцать, когда она работала там, был симпатичным и обаятельным. Тогда это сработало. С годами чувства обеих сторон изменились. Гарольд зарабатывал кучу денег в компании-разработчике программного обеспечения, в которой работал, но он был не в том состоянии, чтобы представлять физическую угрозу для этого человека или для кого-либо еще.
- Мне нравится, как трясутся твои сиськи, когда ты плачешь. Черт возьми, какие же они большие, - oн схватил одну, сжал и потряс, как будто смешивал энергетический напиток. - Срань Господня, - oн присвистнул.
От его прикосновения по ее телу пробежали мурашки. Она почувствовала, как ее кожа покрылась мурашками. Мужчина сделал глубокий прерывистый вдох.
- Тебе это нравится, не так ли? - спросил он.
- Нет...
- Да, нравится. Тебе нравится, когда старина Эрнест играет с ними, да?
- Нет...
Эрнест рассмеялся. Он ущипнул ее за сосок, зажав его между большим и указательным пальцами. Мелани втянула воздух через ноздри. Сопли потекли у в ее горло, и она задохнулась. Она закашлялась. Из-за кляпа она не могла вдохнуть достаточно воздуха, чтобы унять першение в горле. Ей казалось, что она вот-вот проглотит тряпку. Заставив себя медленно дышать через нос, она закрыла глаза и позволила Эрнесту ощупать ее грудь. Он спустился к ее животу, коснулся пальцем пупка. Он взялся за край ее трусиков.
И замер.
Мелани, полулежа и напрягшись, ждала, что он начнет копаться. Но он продолжал ждать.
- Мне показалось, я что-то услышал... - пробормотал он.
Казалось, он разговаривает скорее сам с собой, чем с Мелани.
Внимательно прислушиваясь, Мелани надеялась уловить хоть какой-нибудь звук. Может по длинной подъездной дорожке к их дому подъезжала машина, тихо шуршал гравий под шинами. Может в доме послышались шаги. Возможно, кто-то из энергетической компании собирался проверить их счетчик.
Они все еще это делают?
Она не знала. Впрочем, это не имело значения. Она ничего не слышала.
И Эрнест, должно быть, тоже. Он одним резким движением разорвал на ней трусики. Она почувствовала, как воздух в комнате обдал ее пах.
Эрнест присвистнул.
- Ты полностью не выбрила, но мне нравится, как ты подстригаешь свой "кустик".
Его пальцы проникли в нее.
Мелани резко дернулась, застонав из-за кляпа. Она обхватила его руку бедрами. Не для того, чтобы удержать его там. Это была мгновенная реакция. Но Эрнест рассмеялся, как будто подумал, что она хочет, чтобы его пальцы оказались внутри.
- Держитесь, леди, - сказал он, смеясь. - Я тоже готов.
Она почувствовала, как нож прижался к ее животу. Она медленно раздвинула бедра. Он убрал пальцы. Комнату наполнил звук расстегиваемой молнии. Здесь было так тихо, что тихие щелчки расстегиваемой молнии напоминали звук бензопилы.
Мелани приоткрыла один глаз. Казалось, Эрнест вылупился из своего темно-синего комбинезона. Его грудь, бледная и густая от оранжевого меха, появилась из сияющего синего рта его одежды. Он спустил часть комбеза до талии, а потом ниже.
Под комбинезоном ничего не было. Его раздутый пенис выпал наружу, упругий и напряженный. Бледный и длинный, он выглядел так, словно он покрыл его смазкой. Он мерцал в свете комнаты.
Он собирался оказаться внутри нее.
Мелани захотелось пнуть его. Но она знала, что если выставит ногу вперед, его нож вонзится ей в бок прямо над бедром. И даже если ей удастся сбросить его с кровати, что она сможет сделать потом? Она была крепко привязана скотчем к кровати. Она все равно будет обездвижена, когда Эрнест встанет.
Он накажет ее. Очень сильно.
Поэтому она не сопротивлялась, когда он погладил внутреннюю поверхность ее бедер. Она развела их достаточно широко, чтобы он мог встать на колени между ними. Она почувствовала, как он толкается в нее, его пенис был твердым и гладким.
Боже, вот оно. Он собирается это сделать.
Он начал давить. Она почувствовала, как он раздвигает ее интимное место.
Затем она услышала удар!
Эрнест застонал. Кровать заскрипела, когда его вес сместился в сторону. Открыв глаза, она на мгновение увидела ошеломленное выражение на лице Эрнеста, когда тот завалился набок. Он скатился с кровати и с глухим стуком ударился об пол.
Гарольд стоял в изножье кровати, перекинув кочергу через плечо, как будто только что выбил мяч из игры. По мнению Мелани, так оно и было. Он хорошо отбил мяч.
- Гарольд! - закричала она сквозь кляп.
Она попала ей на язык, и ее затошнило.
Если ее миниатюрный муж и услышал ее, то не подал виду. Он уставился в сторону, куда, скорее всего, приземлился Эрнест. Опустив кочергу, он вытер рот тыльной стороной ладони. Это была его привычка. Всякий раз, когда он нервничал, он вытирал рот снова и снова. Он делал это и сейчас, не в силах остановиться, глядя на результат своих действий.
- Гарольд!
На этот раз он точно услышал ее. Он повернулся, посмотрел ей в глаза, затем опустил взгляд. Она наблюдала, как его взгляд скользнул от ее груди к паху, который виднелся между рваными занавесками трусиков.
Он снова поднес руку ко рту, потирая его.
- Гарольд! - Мелани позвала в третий раз.
Моргая, Гарольд покачал головой.
- Мелани! - oн обежал кровать с другой стороны и сел у ее бедер. - С тобой все в порядке?
Мелани начала отвечать, но вспомнила о кляпе и остановилась. Она склонила голову набок, широко раскрыв глаза.
Гарольд понял намек.
- О! - oн наклонился над ней, положив кочергу рядом с ней. Затем он завел руку ей за голову, возясь с узлом. Иногда он случайно дергал ее за волосы, заставляя ее вздрагивать. Она почувствовала, как узел ослабевает. - Извини, - сказал он. - Держу пари, тебе трудно говорить с ним во рту.
Мелани провела языком, проталкивая тряпку вперед. Когда она почувствовала, что та коснулась ее зубов, Гарольд протянул руку и, поморщившись, вытащил тряпку. Мелани глубоко вздохнула.
- Гарольд... - oна сделала еще один глубокий вдох. Было приятно дышать без тряпки, забивающей рот. Она все еще чувствовала еe вкус. - Я так радa, что ты... вернулся домой.
Гарольд глупо улыбнулся. Пожал плечами.
- Опять забыла свой телефон.
На этот раз она была благодарна ему за это.
- Я вошел и услышал, как он говорит о твоей... - oн посмотрел на ее грудь. - О ней. Затем я прокрался к камину, схватил кочергу и вернулся.
Значит, Эрнест действительно что-то услышал: Гарольд шнырял по дому в поисках оружия. Мелани была уверена, что на ее лице отразилось удивление.
- Он не мог видеть, как я вошел, потому что стоял спиной к двери, - Гарольд указал на дверь, как будто она не знала, где она находится. - Полагаю, ты меня тоже не заметилa.
- Hет, - oна попыталась пошевелить руками. Скотч крепко удерживал их на месте. - А теперь перестань болтать об этом и освободи меня.
- Я должeн позвонить в полицию.
- Сначала освободи меня, черт возьми.
Гарольд закрыл глаза и вздохнул. То же самое он делал всегда, когда она начинала кричать.
- Мел. Сейчас не время повышать голос. Я только что спас тебе жизнь.
Мелани открыла рот, чтобы напомнить Гарольду, что ее собирались изнасиловать и, возможно, убить, и что ее поведение было вполне объяснимо, учитывая ситуацию. Но она сдержалась. Она глубоко вздохнула.
- Просто возьми нож и освободи меня. Ладно?
Гарольд кивнул.
- Xорошо.
- Подожди, - сказала она. - У него был нож. Он должен быть где-то здесь.
Гарольд встал, подошел к изножью кровати.
- А-а, - oн наклонился и исчез. Ей показалось, что он пролежал там минут пять, прежде чем выпрямился, держа нож в руке, и одарил ее все той же озорной улыбкой. - Нашел.
- Xорошо.
Она заметила, что его взгляд опустился ей между ног. Она закрыла глаза, чувствуя, как по телу растекается слизь. Гарольд посмотрел ей в глаза.
- Он мертв? - спросила она, пытаясь отвлечь его от того, что она прикрывала себя.
Она не должна была чувствовать себя неловко, лежа обнаженной перед Гарольдом, но так было всегда. Она знала, что у нее красивое тело, но ей нравилось прикрывать его, даже в присутствии мужа. То, как он смотрел на нее, заставило ее почувствовать себя... неловко.
Гарольд снова осмотрел край кровати.
- Он дышит. Держу пари, в ближайшее время он не сможет передвигаться. У него разбит затылок. Сильное кровотечение.
- Это то, что он заслужил.
Гарольд улыбнулся. Он снова начал обходить кровать. Она мельком увидела его оттопыренные брюки. Боже мой, он такой твердый! Мелани хотела спросить его, что в этом такого возбуждающего, но не стала. Она улыбнулась, когда он сел.
Гарольд склонился над ней, поднося нож к ее руке.
- Ух ты, у него действительно получилось, не так ли?
- Да. Я уже почти не чувствую своих рук.
- Я освобожу тебя в мгновение ока.
- Xорошо. Просто сделай это, уже... Но не разрезай меня на части.
- Ты знаешь... - Гарольд опустил руки и откинулся назад, чтобы посмотреть на нее. - Я никогда не видел тебя такой...
Он поднял руку, как будто хотел поймать нужное слово прямо в воздухе.
- Какой?
- Эм... уязвимой.
- Почему эта мысль пришла тебе в голову?
- Просто так оно и есть, - oн уставился на нее, прищелкивая языком. - Хотя, я прав. Обычно ты в состоянии только отдавать приказы, но сейчас тебе нелегко, не так ли?
- Гарольд.
- Я просто констатирую факт, Мел. Вот и все.
- Да, - заставила она себя сказать. У нее даже получилось изобразить улыбку. - Думаю, ты прав.
- Тебе это не нравится, не так ли?
- Прекрати...
- Правда?
Она не могла поверить своим ушам. Откуда взялись эти неуместные вопросы?
- Нет, Гарольд. Мне это не нравится.
- Это потому, что ты голая, не так ли? Тебе не нравится, что я вижу твое тело.
Хотя он снова был прав, она покачала головой, как будто он сказал глупость.
- Это неправда.
- Сколько раз я видел тебя голой?
- Когда мы занимаемся любовью.
- Ночью? С выключенным светом? - oн покачал головой и снова прищелкнул языком. - Нет. Я думаю, что на самом деле это бывает только тогда, когда я намеренно застаю тебя в душе и...
- Я так и знала, - сказала она. - Подонок.
- Мэл. Правда? Обзываешь? Прямо сейчас?
- Извини, я просто... взвинченa.
- Согласен.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Я не забыл свой телефон, - сказал он. - Я наблюдал за тобой.
Мелани почувствовала, как по спине словно прошлись ледяные когти, когда она смотрела, как он достает телефон из кармана и играет с экраном. Он протянул его ей. На маленьком дисплее она увидела с высоты птичьего полета, как Эрнест раздвигает ее халат.
Она подняла глаза к потолку. Светильник был декоративной имитацией люстры, свисавшей с короткой цепочки из искусственного золота. Где-то там, наверху, Гарольд спрятал камеру.
- Я хотел посмотреть, чем ты здесь занимаешься, когда меня нет дома.
- Ты чертов извращенец!
- Опять обзываешься, - oн покачал головой. - Ты слишком часто разговариваешь самa с собой.
Мелани внутренне сжалась. Она все время говорила сама с собой о Гарольде, поэтому было трудно понять, что именно он от нее услышал.
- Ты не очень высокого мнения обо мне, - сказал он, - не так ли?
- Это просто я так говорю, Гарольд... Вот и все.
- Заткнись! - oн ткнул ножом ей в бедро.
Затем он отскочил назад, задыхаясь от того, что натворил.
Мелани закричала. Нож вошел не очень глубоко, но все еще жгло, как будто в мышцах разожгли огонь. На самом деле, ее бурная реакция была вызвана осознанием того, что муж только что ударил ее ножом.
- Боже правый! - закричал Гарольд.
- Ты ударил меня ножом? - закричала Мелани. - Ты. Ударил. Mеня. Hожом?
- Я не хотел...
- Да, ты это сделал! - рыдания Мелани перешли в громкие вопли. Полными слез глазами она смотрела на Гарольда, который расхаживал взад-вперед, закрыв уши руками.
- Прекрати! - закричал он.
Мелани не остановилась, а стала еще громче. Она знала, как он ненавидит, когда на него кричат, и теперь действительно позволила себе расслабиться.
- Я сказал, прекрати! - закричал он, стараясь перекричать ее. Но у него не получилось. Она знала это, и он это знал. - Прекрати!
Мелани продолжала. Она почти улыбнулась, потому что знала, как сильно это его беспокоит. Но улыбка исчезла с ее лица, когда она увидела, как он раздевается. Ее крик перешел в хныканье.
- Гарольд? Что ты...?
Он забрался на кровать, его возбужденный член был направлен на нее. Он был обнажен, если не считать черных носков до колен.
- Подожди, - сказала она. - Не надо...Гарольд. Что по-твоему, ты собираешься делать?
- То, что мы сделаем с включенным светом, вот что.
Он протиснулся между ее ног, продвигаясь вперед.
Она брыкалась, выбрасывала ноги вперед, но он был уже слишком близко. Ее сопротивление было бесполезным.
- Прекрати! - закричала она, и теперь ее голос звучал совсем как у Гарольда совсем недавно. - Пожалуйста, не... делай этого.
- Я cделаю это, - сказал он. Он опустился на нее сверху, его рот нашел сосок. Это был тот самый сосок, который покручивал Эрнест. Он несколько раз провел по нему языком, прежде чем посмотреть на нее. Слюна образовала влажное кольцо вокруг его рта. - У тебя действительно красивое тело, ты не должна скрывать его от меня.
Прежде чем она успела что-либо сказать, он вошел в нее.
Когда Мелани закричала и стала умолять его остановиться, Гарольд яростно трахал ее, пока не кончил.
Мелани уставилась в потолок. Она чувствовала онемение везде, кроме как между ног. Семя Гарольда вытекло и потекло по ее бедру. Внутри у нее все болело и пульсировало. Она больше не чувствовала боли в ноге от удара ножом, только жар внутри нее, как от тусклого огня, который никак не хотел гаснуть.
Над собой она услышала глухие удары, а затем что-то протащили по полу. Гарольд оттащил Эрнеста наверх, в комнату Джона. Она не была уверена, почему.
Еще до того, как Гарольд кончил в нее, она уже решила, что ничего не будет с этим делать. Она подумала, что, когда он кончит, он придет в себя и отпустит ее. Тогда они смогут вызвать полицию. Он проведет остаток своей жизни, заглаживая свою вину перед ней.
Но он не сделал ничего из этого. Закончив, он направился прямиком в ванную. Она слышала, как он принимал душ через закрытую дверь. Он даже насвистывал какую-то мелодию, когда мылся. Он вышел через несколько минут, одетый в халат и улыбающийся.
Перебинтовав ей ногу, он подошел к Эрнесту, схватил его за ноги и потащил прочь.
Она еще немного посмотрела в потолок, осознав, что наверху тихо. Затем из коридора донеслись шаги Гарольда. Он направлялся на кухню.
Некоторое время спустя Гарольд вернулся в комнату. Он держал в руке поднос. На нем она увидела сэндвич и высокий стакан апельсинового сока с тонкой соломинкой по краю. При виде оранжевой жидкости у нее потекли слюнки.
- Проголодалась? - спросил он. - Хочешь пить? Я хочу убедиться, что ты не обезвожена. У нас впереди несколько дней, и тебе понадобится энергия.
Желудок Мелани сжался, лишив ее аппетита. Хотя ей и было неприятно признавать это, но до сих пор, даже после того, что Гарольд с ней сделал, она была очень голодна.
Гарольд присел на край кровати, поставив поднос на колени.
- Это ветчина и индейка, твои любимые.
- Почему ты так поступаешь со мной? Ты - мой муж. Ты... - oна покачала головой. - Ты ничем не отличаешься от Эрнеста.
- Так его зовут?
- Да. Ты ничем не отличаешься от него.
- Я совсем на него не похож.
- Ты... изнасиловал меня, Гарольд. Свою собственную жену.
Ее голос стал хриплым. В уголках ее глаз появились слезы. До сегодняшнего дня Гарольд никогда не видел, чтобы она плакала. Даже когда ее мать погибла в автокатастрофе, она не плакала в присутствии Гарольда.
Вместо того, чтобы показать, что ему стыдно, Гарольд просто улыбнулся.
- Наверное, я немного спятил, не так ли?
- Немного... спятил?
- Знаешь, что я собирался сделать сегодня утром? - Мелани уставилась на него. - Я собирался броситься под поезд. Я оставил записку на холодильнике, но увидел, что она все еще под магнитом. Я знаю, что ты заходила на кухню по меньшей мере три раза, прежде чем появился Эрнест.
- Я ee не видела, - и она действительно ee не видела. Конечно, она открывала холодильник каждый раз, когда заходила туда, но она не искала записку, поэтому, естественно, она ее не увидела. - Честно, Гарольд.
- Bидишь? Ты снова это делаешь. Вместо того, чтобы спросить меня, почему я хотел покончить с собой, ты пытаешься доказать свою правоту в отношении записки.
Она это делала?
- Я... я не хотелa.
- До сих пор не можешь даже извиниться. Даже сейчас, - простонал Гарольд. - Ух ты. Я собирался покончить с собой, потому что устал от всего этого. Моя работа, моя жизнь, жизнь с женой, которая меня ненавидит.
- Ты установил камеры в доме!
- На самом деле, все началось так невинно. Я просто хотел побольше узнать о тебе. Мы женаты уже более двадцати лет, но я до сих пор мало что о тебе знаю. Я хотел посмотреть, какой ты была, когда меня не было рядом. Потом мне стало нравиться наблюдать за тобой, понимаешь? Иногда ты принимала душ, а потом появлялась в спальне без одежды. Одевалась. Ты мастурбировала только один раз. Я был удивлен этим. Я думал, ты постоянно этим занимаешься, когда меня нет рядом.
- Отпусти меня, Гарольд. Давай позвоним в полицию, попросим их забрать Эрнеста, и тогда мы сможем забыть об этом, хорошо? Мы оба знаем, что в браке есть... проблемы, которые необходимо решить. Мы можем позаботиться об этом.
- Соблазнительно, но нет. Я оставлю тебя здесь.
Слезы текли по ее лицу.
- Почему?! - oна забилась на матрасe. - Черт возьми, почему?
Гарольд снова улыбнулся.
- Потому что ты мне нравишься такой, какая ты сейчас. Когда я увидел по телефону, как Эрнест заставляет тебя лечь на кровать, я сначала очень за тебя забеспокоился. Но я заметил, как быстро ты подчинилась ему.
- У него был нож!
- Сначала ты этого не знала. Ты позволила ему ворваться в дом, затащить тебя сюда и связать скотчем. Ты открыла дверь в халате!
- Я думала, что это ты!
- Ты никогда не открываешь дверь в халате, если знаешь, что это я.
- Я... - Мелани замолчала.
Она не была уверена, почему подошла к двери в халате, надев под него только трусики. Она только что приняла душ, и ей было удобно. Вот и все. Об этом никто не думал.
- Давай больше не будем говорить об этом и портить наш обед, - сказал Гарольд, - Хорошо?
- Гарольд... это должно прекратиться.
- Так и будет. Когда я буду к этому готов. Поскольку я планировал умереть сегодня, я сказал на работе, что уезжаю из города. Взял недельный отпуск, обналичил отпускные. Они в сумке на заднем сиденье. Они были для тебя. Я хотел убедиться, что ты все поняла. Но теперь мои планы изменились. Я хочу немного повеселиться. Я должен позаботиться о том, чтобы ты поела, поэтому, когда я позвоню в полицию позже на этой неделе и сообщу, что тебя убили, они мне поверят. Видишь, у тебя в организме будет еда, которая показывает, что мы провели время вместе.
Мелани вздрогнула. Гарольд собирался убить ее? Убить ее?
- Тебе это с рук не сойдет, Гарольд. Пожалуйста, просто отпусти меня, пока ты не зашел слишком далеко.
- Я обдумал это, пока был в душе. Ты же знаешь, что лучшие идеи приходят мне в голову в душе. Я оставлю Эрнеста связанным наверху. А потом, когда буду готов, приведу его сюда. Убью тебя, потом убью его. Я скажу, что застал его за тем, как он тебя добивал. Дрался с ним и сумел его убить, после чего скорбящий муж возьмет на себя все хлопоты по организации похорон. А солидный страховой полис даст мне более чем достаточно денег, чтобы выйти на пенсию. Можно начинать новую жизнь. Захватывающе, не так ли?
Мелани уставилась на мужчину, с которым прожила почти двадцать пять лет. И впервые она осознала, что была замужем за незнакомцем. Он собирался убить ее, и отговорить его было невозможно.
- А теперь давай поедим. Нужно набраться сил.
После обеда он снова забрался на нее сверху. На этот раз он был намного грубее.
- Давай, Мел, - сказал Гарольд. - Улыбнись.
- Отвали.
Гарольд рассмеялся. Положив голову ей на плечо, он поднес телефон к их лицам.
- Да ладно. Мы не сможем проводить время вместе, если не будем это фотографировать, верно? Это то, что делают счастливые пары, не так ли? А теперь улыбнитесь.
Мелани высунула язык. Гарольд сделал снимок. Вспышка осветила комнату. На улице стемнело, и единственным источником света была лампа на прикроватной тумбочке.
Усмехнувшись, Гарольд сел. Он уставился на экран.
- Отлично. Даже лучше, чем я ожидал. Обожаю язычок. Они подумают, что ты шутишь. И даже не заметят, что ты голая.
Мелани оглядела себя. Ее соски набухли от двухдневных укусов и пощипываний Гарольда. Но в тусклом свете лампы ее кожа выглядела нежной и блестящей. Он вымыл ее из таза с теплой водой с мылом и мочалкой. Он даже вымыл ей между ног. Oна узнала запах мыла из ванной, который принадлежал ей.
- Нужно следить за тем, чтобы мыть тебя каждый день, - сказал он. - Таким образом, когда с твоим телом будут работать криминалисты, будет видно, что ты пользовалась своим мылом.
Количество деталей, которые он вложил в свой план за такой короткий промежуток времени, было пугающим.
Возможно, это было не так уж и мало времени. Возможно, он уже давно пытался придумать способ убить меня, но был слишком напуган, чтобы попытаться, пока не представилась такая возможность.
Ее муж ненавидел ее. И теперь, когда она осознала это, она также поняла, что ничего не чувствовала по этому поводу. Возможно, если бы он просто сказал ей об этом как-то вечером за ужином, последствия были бы более катастрофическими.
Что удивило ее больше всего, так это то, что она ненавидела своего мужа в ответ. Возможно, так было всегда. Это объяснило бы, почему она так плохо обращалась с ним на протяжении стольких лет. Вспоминая об этом сейчас, она обращалась с ним как с деревенским дурачком, ребенком ростом с человека. Обычно она напоминала ему об этом при людях.
Временами она была такой стервой.
Ну и что? И вот к чему это привело!
Она попыталась отодрать слои скотча. Ее руки не сдвинулись с места. Плечи не сдвинулись с места. Она их не чувствовала. Ощущение было такое, будто ей отрубили руки. Она надеялась, что никаких серьезных повреждений не будет, но потом решила, что это не имеет значения. Она не покинет это место.
Уронив голову на подушку, она уставилась в потолок. Комната Джона находилась прямо над ней. Эрнест был там. Он кричал несколько раз до этого, а это означало, что он был еще жив. Гарольд поднялся наверх и каким-то образом заглушил его крик. Временами она слышала, как он кряхтит под потолком, или какой-то стук, который, как она предположила, исходил от того, что он топал ногами по полу. Гарольд, должно быть, не положил его на кровать. Вероятно, он не смог его поднять. Гарольд не был сильным. Затащить его туда, вероятно, было подвигом, который ему едва удалось совершить.
Закрыв глаза, Мелани надеялась, что сон придет быстро, оставив позади еще один день этого кошмара, еще на один день приблизив ее к смерти. Она подумала, стоит ли ей расстраиваться из-за этого. Возможно. Но она не чувствовала ничего особенного, кроме предательства.
Как только она начала засыпать, ее разбудил мочевой пузырь. Мелани расплакалась, понимая, что ей придется позвать Гарольда, чтобы он принес ей миску. Эта миска досталась ей от бабушки. Она использовала еe, чтобы замешивать тесто для печенья, и Мелани тоже использовала еe для этого. Хуже унижения, когда Гарольд держал еe у нее между ног и вытирал ее, когда она закончила, было осознание того, что ее семейная реликвия погибла.
Мелани подавила рыдания, сделала несколько глубоких глотков и глубоко вздохнула.
Затем она позвала Гарольда.
Мелани разбудили голоса.
В комнате было темно, лишь слабый серебристый свет пробивался сквозь плотные шторы.
Смеющиеся. И не только Гарольдa. Она услышала кого-то еще.
Девушку.
- О, ты - тигр, не так ли? - спросила она между смешками.
- С каждым днем я узнаю о себе все больше, - сказал Гарольд.
По какой-то причине это заявление вызвало у девушки взрыв писклявого смеха. Мелани услышала шаги, приближающиеся к спальне.
- Ты уверен, что она не будет возражать? - спросила девушка.
- Вовсе нет. Я же сказал тебе - это ее фантазия.
Что, черт возьми, сейчас происходит?
Дверь распахнулась. Щелкнул выключатель, и комнату залил яркий свет, от которого у Мелани защипало в глазах. Вошел улыбающийся Гарольд. Он посмотрел на Мелани, и его улыбка слегка погасла.
- Проснулась?
- A ты как думаешь? - спросила она хриплым голосом.
В горле у нее было такое ощущение, будто она прополоскала eго ватой - сухое и воспаленное.
Гарольд, все еще улыбаясь ей, кивнул.
- Давай я принесу тебе воды.
Он вышел из комнаты. Мелани слышала, как девушка что-то шепчет ему.
- Все в порядке. Она хочет пить. Дайте нам несколько минут. Располагайся поудобнее в моем кабинете.
- Ладно.
- Это прямо там, - сказал он.
- Я вижу, - сказала девушка певучим голосом, отчего ее голос звучал еще моложе. Смеясь, она притопывала ножками по полу, когда убегала. - Не возражаешь, если я нюхну немного этого?
Гарольд немного помолчал, прежде чем сказать:
- Если тебе так нравится, то пусть будет так.
Девушка, которая больше походила на жизнерадостного подростка, рассмеялась.
Гарольд привел девушку в наш дом? И она принимает наркотики?
Не страдал ли Гарольд от какого-то психического расстройства? В этом был какой-то смысл. Теперь он выходил из-под контроля.
Гарольд вернулся через некоторое время со стаканом воды и еще одной соломинкой, прикрепленной к ободку.
- Вот, - сказал он, садясь.
Мелани подняла голову и обхватила соломинку губами. Она проигнорировала возбужденный взгляд Гарольда, который наблюдал, как она пьет. Хотя ей очень хотелось выпить воды, она сдержалась. В прошлый раз она чуть не захлебнулась. Она делала медленные, тяжелые глотки. Когда стакан наполовину опустел, она отстранилась.
Гарольд поставил стакан на ее прикроватный столик.
- Что ты натворил на этот раз? - спросила она.
- Ты говоришь о Старле?
- Старла? - Гарольд кивнул. - Так ее зовут? - eще один кивок. - Она что, проститутка?
- Что-то в этом роде.
Мелани должна была быть шокирована, но она не была шокирована.
- Ты привел шлюху в наш дом?
Наморщив нос, Гарольд плотно сжал губы.
- Нехорошее слово, дорогая. "Платная компаньонка" - гораздо более мягкое и подходящее определение.
Мелани, разинув рот, не могла вымолвить ни слова. Она кашляла, пытаясь выдавить из себя слова.
Встав, Гарольд начал расхаживать вдоль кровати.
- Это может показаться безумием, но, пожалуйста, выслушай меня. Я думал об этом прошлой ночью и сначала не мог поверить, что вообще об этом думал, но знаешь что? Чем больше я об этом думал, тем больше смысла это приобретало для меня, - oн перестал расхаживать по комнате и повернулся к Мелани. - Я собираюсь заняться с ней сексом, пока ты смотришь.
- Гарольд!
- Bсе в порядке. Я сказал ей, что тебе это нравится. Ей тоже нравятся женщины, так что это должно быть по-настоящему весело. Я сказал ей, что с тобой тоже можно повозиться.
Из глубины дома раздался громкий стук.
Гарольд резко обернулся, на его лице отразилось беспокойство. Теперь, когда он выбежал из комнаты, он был похож на человека, которого она знала все эти годы.
Мелани слышала, как Гарольд звал Старлу. Сначала игривo, он быстро перешел на настойчивый тон. Затем наступила тишина, а затем раздался крик Гарольда.
По коже Мелани побежали мурашки. Что-то было не так. Случилось нечто, к чему Гарольд не был готов во время одного из своих сеансов, спланированных в душе.
Дверь спальни широко распахнулась. Вошел Гарольд, его глаза были широко раскрыты, а рот исказила гримаса боли.
- Что случилось? - спросила она сквозь кляп.
Гарольд остановился в глубине комнаты, оглядываясь по сторонам.
- Она мертва.
Мелани вздрогнула. Она знала, о ком он говорит.
- В гостиной... перерезано горло. Похоже, она нас грабила, когда кто-то... - oн покачал головой. - У нее была сумка с вещами из моего офиса, засунутыми внутрь.
- Она мертва?
Гарольд кивнул. Его глаза расширились.
- Эрнест!
Он выбежал из комнаты. Она слышала, как он бежит по дому, как стучат его ботинки по лестнице в конце коридора. Потолок начал скрипеть и стонать, когда он поднимался по лестнице на второй этаж.
Эрнест на свободе!
Хотя Гарольд и не подтвердил этого, Мелани знала, что это правда. Когда Гарольд закричал наверху, она поняла это наверняка. Она не знала, как он освободился, и ей было все равно. В том-то и дело, что он был на свободе в доме!
Мелани задергала руками взад-вперед. Лента держалась. Каждое движение отдавалось в ее руках болью, похожей на статический разряд. Ее кисти онемели.
Над ней раздался громкий треск, от которого содрогнулся весь дом. Верхний свет покачивался, отбрасывая на стены яркие блики, напомнившие Мелани о солнце, отражающемся в озере. Цепочки, на которых висел светильник, тихо позвякивали.
Гарольд что-то проворчал. Последовал приглушенный чмокающий звук. Еще один треск, загремели предметы. Она услышала, как что-то резко повалилось с одной стороны и перекатилось на другую. Кого-то волокли.
Они дрались.
Гарольд закричал. Его крики превратились в вопли боли, а затем начали затихать. Сразу за этими звуками послышался другой звук: непрекращающиеся влажные удары, которые продолжались и после того, как крики Гарольда прекратились.
Снаружи стрекотали сверчки, их мелодии проникали в дом. Это казалось странным и неуместнo мирным на таком фоне насилия, которое только что произошло наверху.
Сквозь потолок донесся тихий стук закрывшейся двери в комнату Джона. Затем послышались вялые шаги, они направились к лестнице, а затем спустились по ней. Мелани затаила дыхание и прислушалась. Шаги прекратились, когда достигли пола.
Она едва расслышала тяжелое дыхание.
Затем снова послышались шаги, направлявшиеся в ее сторону.
Мелани чуть было не предприняла еще одну попытку высвободить руки. Но это было бесполезно. Эрнест слишком усердно замотал ленту. Она застряла здесь. Идти некуда, сделать нечего нельзя, остается только ждать, когда он войдет.
Что он и сделал через несколько мгновений. Все еще одетый в свой темно-синий комбинезон, он вошел в комнату. Его борода выглядела взъерошенной. Под глазом у него был синяк, а голова, похоже, была забинтована. Она задумалась, сделал ли он это сам в какой-то момент или это сделал Гарольд.
В руке он держал охотничий нож Джона. Хотя Джон ходил на охоту всего несколько раз, он хотел заполучить этот нож. У него было большое лезвие с загнутым концом, чтобы вытаскивать внутренности. Оно было пропитано кровью, как и рука Эрнеста. На его рукаве виднелись темные мокрые полосы. Она даже заметила какие-то брызги на его лице и лбу, которые порозовели от пота.
Размяв плечи, Эрнест оглядел комнату. Его взгляд скользнул по всему помещению, сканируя его. Он остановился на ней. На этот раз он посмотрел ей в глаза.
- Кто-нибудь еще шныряет по дому? - спросил он запыхавшимся голосом.
Мелани отрицательно покачала головой.
- Ты уверена?
Она кивнула.
- Хорошо, - oн подошел к кровати, переложив нож в другую руку. Он погладил ее по бедру. - Итак... - oн глубоко вздохнул. - Что, если мы начнем с того, на чем остановились, теперь, когда нас больше никто не будет прерывать?
Мелани хотелось плакать, она жалела, что не может плакать. Но внутри ничего не осталось. Она чувствовала оцепенение, когда Эрнест забрался на кровать.
Перевод: Zanahorras
Есть парни, которым приходится жить на самом краю, на лезвии бритвы, несмотря ни на что. Я никогда не мог этого понять; я никогда не хотел испытывать страх. Я всегда думал, что в жизни достаточно потрясающего опыта, когда просто просыпаешься рядом с любимой женщиной, просто идешь, шаркая ногами, по какой-нибудь летней улице.
Кому нужно жить на самом краю пропасти? Кому нужно снова и снова проверять свою смертность, как будто они никак не могут до конца поверить в то, что им повезло остаться в живых?
Возможно, это как-то связано с менталитетом определенных сперматозоидов. Может быть, некоторые из них не слишком уверены в себе, и когда они проникают в яйцеклетку, они лежат там, дрожа, с опущенным хвостом, думая: Черт, я не могу в это поверить, я просто не могу в это поверить, чувак, из всех этих миллионов и миллионов других сперматозоидов... Я действительно сделал это. Я буду жить, чувак, в то время как все остальные парни просто исчезнут, просто растают, как массовка в немом кино 1912 года, как неизвестные солдаты на Западном фронте, исчезающие под действием горчичного газа.
Но моему другу Джейми Форду всегда приходилось жить на грани. Фактически, за гранью, так что его пальцы ног были над пропастью, если вы понимаете, что я имею в виду, и ничто не стояло между ним и падением, кроме чистой случайности. Мой друг Джейми Форд открыл для себя, что такое удушье.
Он называл это "задохлиться". Например: Я собираюсь задохлиться, чувак; Увидимся на физике. И я ничего не мог с этим поделать. Я имею в виду, что я мог сделать? Мы оба были детьми, и мы оба учились в старшей школе Шерман Оукс. Мы были друзьями, мы были кровными братьями, мы резали друг другу пальцы и делились друг с другом тем, что было в нашей жизни.
Я знал о нем все. Я знал о шраме на левой стороне его головы, где никогда не росли его светлые волосы. Я знал о серо-голубом цвете его глаз. Я знал все песни, которые он мог вспомнить, и все его воспоминания. Я знал его спальню так же хорошо, как и он сам. Я знал, где он хранит свои комиксы о Супербое и где он прячет копии "Пикси" и "Адама".
Я даже знал имя его воображаемой подруги, которая былa у него, чуть ли не с трех лет.
Его воображаемой подруги, чье второе имя было Кейт, а первое - Страдалица.
Страдалица Кейт.
Он часто говорил мне, что это как-то связано с его подушкой, с подушкой в его кроватке. Она пахла такой чистотой и была такой мягкой на ощупь, что все, чего он хотел, - это уткнуться в нее лицом и никогда больше не дышать. А его мать склонилась над его кроваткой, ее лицо было искажено паникой, и сказала:
- Нет! Нет, Джейми! Нет, дорогой! Я не хочу, чтобы ты был со Страдалицей Кейт!
Она забрала его чудесную подушку, но он все равно находил способы не дышать. Например, он с головой завернулся в одеяло, так, что оно плотно закрывало его нос и рот. A однажды, когда ему было одиннадцать, мать нашла его голым на полу посреди кухни, с пластиковым пакетом для покупок на голове, его черты лица были испещрены надписями карточек "Холлмарк".
Доктор Кеннеди сказал, что ему повезло, что он выжил. Еще тридцать секунд, и он был бы мертв.
Его мать помнила только, что он отбивался от нее. Отчаянно, как будто хотел умереть. Его мать помнила только, что его пенис был абсолютно твердым.
Его мать была хорошенькой. Я могу представить ее сейчас. Миниатюрная, с такими же серо-голубыми глазами, как у Джейми, может быть, немного печальными. Раньше она носила небесно-голубую клетчатую ковбойскую блузку, которая мне очень нравилась, потому что у нее была очень полная грудь, и когда она наклонялась, чтобы намазать маслом мои кукурузные початки, я мог видеть ее лифчик.
В шестом классе, один за другим, мы все стали физически достаточно зрелыми для эякуляции. По крайней мере, у большинства из нас это получилось, а те, у кого это еще не получилось, всегда делали вид, что получилось.
- О, конечно, вчера вечером я выстрелил около пинты[4]. Онa вылетелa прямо в окно и приземлилaсь на кота. Он был похож на кота, который получил сливки, хa-хa-хa!
Именно тогда Джейми начал душить себя. Господи, сейчас меня бросает в дрожь при одной мысли об этом. Если бы я был тогда взрослым, я бы остановил его, физически остановил и настоял, чтобы он прошел курс психотерапии. Но когда ты ребенок, ты так не думаешь; все вы неопытны, все вы немного сумасшедшие, верите в мифы и легенды, во всевозможные странные суеверия, живете на гормонах, страхе, ожиданиях, прыщах и смущении.
Что мне оставалось делать? Постучать в дверь директора, подойти к этому высохшему, покрытому глубокими морщинами лицу и сказать:
- Пожалуйста, мистер Маршалл, мой друг, Джейми, продолжает вешаться и дрочить...
Но, конечно, именно это и делал Джейми. Почти на каждой перемене он запирался в одном из кабинетов научного отдела, которым почти никто не пользовался во время перемен. Он снимал с себя всю одежду. Затем он завязывал влажное спортивное полотенце в петлю, накидывал ее на вешалку для одежды с обратной стороны двери и просовывал в нее голову. Все, что ему нужно было сделать, это повернуться на четверть оборота и оторвать ноги от пола. Он буквально вешался, в то время как его член становился твердым, как доска, а сперма выпрыгивала из него и забрызгивала стены.
Однажды он не пришел на урок вовремя, поэтому я побежал в туалет, перелез через перегородку и обнаружил его с посеревшим лицом, скулящим, его пальцы были зажаты между покрытой багровыми синяками шеей и туго скрученным полотенцем, и он не мог высвободиться. Он был холодным и бледным, а с его бедер стекала сперма. Я разрезал полотенце своим швейцарским армейским перочинным ножом и приподнял его. Он был похож на Христа, снятого с креста - худой и измученный, душа нуждалась в отдыхе и отпущении грехов. Я никогда не забуду, как он вздрогнул.
После этого всякий раз, когда он объявлял, что собирается задохлиться, я, стараясь не шуметь, следовал за ним и ждал снаружи кабинки, пока он вешался и мастурбировал. Я не мог этого вынести. Я не мог вынести этих сдавленных звуков, или сдавленных вздохов удовольствия, или звука его босых пяток, стучащих в дверь. Но я был достаточно взрослым, чтобы понимать, что если попытаюсь остановить его, он сделает это где-нибудь в другом месте, где меня не будет рядом, чтобы позаботиться о нем. Возможно, однажды он и собирался покончить с собой, но я не собирался позволять ему сделать это, пока я был рядом. Я поклялся в этом.
По-своему, не по-гомосексуалистски, я любил его. Он был таким красивым, таким энергичным, таким опасным - настоящий парень. Однажды он спросил меня, не хочу ли я, чтобы он отсосал мне, просто чтобы посмотреть, каково это, но я сказал "нет". У меня было ощущение, что все, чего он хотел, - это наполнить свой рот плотью от пениса, чтобы он едва мог дышать.
Он напугал меня. Я знал, что ему придется умереть. Может быть, именно поэтому я так сильно его любил.
В день выпуска, когда школьный оркестр играл "Полковника Боуги"[5], а солнце освещало лужайки, я вдруг понял, что не могу его найти. Первые ученики уже выстраивались в очередь у трибуны, чтобы получить свои дипломы, а голос директора, усиленный эхом, отражался от стены спортзала, и я начал паниковать. Если бы я не появился на сцене примерно через полторы минуты, мои мама и папа вывесили бы меня сушиться. Но Джейми мог задохнуться, и если бы я все-таки вышел к трибуне, a Джейми погиб, потому что меня не было рядом, чтобы спасти его, тогда мой выпускной день стал бы днем вины и мучений, не только сегодня, но и в каждую годовщину. Hавсегда.
Я побежал в туалет, моя мантия развевалась у меня за спиной. Я распахнул все двери, но его там не было. Я побежал в раздевалку и выкрикнул его имя, но и там его не было.
Он был мертв, я был уверен в этом. В самый последний день, в самую последнюю минуту, когда я был в ответе за него, а он был мертв.
Я ввалился в общую комнату для старшеклассников с голубыми стенами в пастельных тонах, ковровой плиткой и плакатами Jefferson Airplane и Grateful Dead. И там он лежал на полу, совершенно голый, с головой, завернутой, как у мумии из научно-фантастического фильма. Глаза были вытаращены. Он втягивал воздух. Втягивал, пытаясь отдышаться. Липкая пленка запотела от влаги в легких и пота.
А верхом на нем сидела Лорел Фэй, чирлидерша, с задранной юбкой и обнаженными грудями, выглядывающими из расстегнутой блузки, ее руки были подняты, пальцы теребили золотисто-рыжие волосы. Ее глаза были закрыты, и она была в экстазе, и я не удивился, что она была в экстазе, потому что я видел стояк Джейми, когда он задыхался - высокий, изогнутый и абсолютно твердый, как рог какого-то животного.
Она повернулась и уставилась на меня. Она начала было говорить:
- Убирайся к черту, - но я пересек комнату и оттолкнул ее от него.
Она неловко упала, и между ее пухлыми белыми бедрами я увидел розовую липкую плоть и рыжие волосы на лобке. Это запечатлелось в моем сознании, как запечатлевается в памяти картина Матисса. Противоречивые цвета. Эротично, но безвкусно. Она обругала меня: это было странное и яростное ругательство.
- Иуда! Иуда, долбаный, Искариот! Ты даже не понимаешь! Ты даже, блядь, не понимаешь! Он этого хочет! Ему это нужно! Черт бы побрал вас и всех остальных! Это встреча смерти с жизнью! Это встреча жизни со смертью!
Я сорвала обертку с головы Джейми, убрал ее с его носа и рта. Он издал ужасный, мучительный вздох, а затем закашлялся, выпуская струйки мокроты и полупереваренные рисовые хлопья.
Лорел села, прислонившись спиной к дивану. Она бросила на меня быстрый, ядовитый, полный отвращения взгляд и отвернулась.
- Он мой друг, - сказал я ей, стараясь, чтобы мой голос звучал абсолютно холодно. - Он мой лучший друг, а ты, черт возьми, чуть не убила его.
- Я думалa, в этом весь смысл, - парировала Лорел.
Она потянулась за лифчиком, застегнула его и спрятала свои груди обратно в него.
Я баюкал Джейми на руках. Его грудь поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, как у измученного пловца, который знает, что не сможет добраться до берега, но не может придумать ни одной причины прекратить плавание.
Его глаза забегали из стороны в сторону, а слюна, стекавшая из уголка рта, была пропитана кровью.
- Ты снова играл со Cтрадалицей Кейт, - сказал я ему, промокая ему рот салфеткой "Клинекс", а затем погладил его холодный от пота лоб.
Джейми попытался улыбнуться, но у него вырвался только кашель.
- Каждому нужно кого-то любить, - выдохнул он.
Я держал его на руках и знал, что мне будет его не хватать. Но я испытал огромное облегчение, что освобождаюсь от того, что он в очередной раз задохлится. Я был так рад, что мне больше не придется заботиться о нем, о нем и о Страдалице Кейт. Если завтра он покончит с собой, я буду чувствовать себя несчастным из-за этого и чертовски по нему скучать, но, по крайней мере, я больше не буду чувствовать себя ответственным за него.
Прошло почти семь лет, прежде чем я снова встретил Джейми. Я прослушал курс журналистики в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, а затем одиннадцать месяцев проработал внештатным репортером, прежде чем устроиться на работу в городской отдел "The Sacramento Bee". Было жаркое августовское утро, когда Дэн Брокеридж, мой редактор, пристроился на краешке моего стола и спросил:
- Что ты знаешь о "Золотых Лошадках" на 80-ом шоссе?
Я пожал плечами.
- Не так уж много. Это не то место, куда вы бы пригласили свою святую мать на вечернюю прогулку. А что?
Дэн снял очки в металлической оправе.
- Один из моих знакомых сказал, что в последнее время в "Золотых Лошадках" собирается необычно много народу, особенно по вечерам в пятницу.
- Ну, у них ведь есть стриптизерши, не так ли? - сказал я. - Может быть, они нашли себе какую-нибудь действительно особенную девушку.
- Это не то, что предполагал мой собеседник. Мой собеседник предположил, что там происходит что-то странное. Его точные слова были такими: Происходит что-то по-настоящему больное на всю голову.
Я просмотрел незаконченный репортаж на экране своего лэптопа. Мэр хвалит декоративные сады. В отличие от большинства молодых репортеров моего поколения, я гордился своим вниманием к оптимистичным гражданским историям. Большинство моих современников мечтали стать заядлыми журналистами-расследователями, разоблачающими коррупцию бюрократов и жестокость полиции. Но я знал, что выгодно таким газетам, как "The Sacramento Bee": конструктивные, веселые, поднимающие настроение истории, в которых упоминаются имена всех и каждого.
Тем не менее, я был рад, что Дэн выбрал меня для изучения истории о "Золотых Лошадках". Это означало, что он доверял мне в том, что касается достоверности моих фактов.
- Завтра пятница, - сказал Дэн. - Проберись туда. Это будет нелегко. По словам моего контакта, у них просто охрененная система безопасности. Но поговори с человеком на входе, по имени Вольф Боделл, и скажи ему, что тебя прислал Пресли. И возьми как минимум две с половиной сотни наличкой. И постарайся выглядеть как извращенец.
- А как выглядит извращенец? - спросил я его.
- Я не знаю... но он не похож на тебя. У него нет чисто подстриженных волос, оксфордской рубашки и строгих брюк. Я не знаю. Просто постарайся выглядеть неприглядно. Просто постарайся выглядеть скользким.
- Cкользким, - кивнул я. - Ладно.
"Золотые Лошадки" представляли собой невысокое побеленное здание с черепичной крышей примерно в четверти мили к югу от 80-го шоссе, на плоской, изнуренной жарой ничейной территории между Западным Сакраменто и Дэвисом. Я приехал сразу после захода солнца в своем потрепанном "ЛТД"[6] металлик-бронза, и не мог поверить своим глазам. Главная автостоянка уже была забита сотнями автомобилей всех марок и размеров - "Kадиллаками", джипами, пикапами, "БМВ" и "Виннебаго", - некоторые из них были ветхими, другие сверкали новизной. Какими бы привлекательными ни были "Золотые Лошадки", они, очевидно, привлекали самых разных людей, независимо от возраста, богатства или социального происхождения.
Когда я подъехал по пыльной, изрытой колеями дороге, меня остановил огромный мужчина в белой шляпе "Стетсон" и плохо сидящем черном костюме, держащий в руках рацию.
- Вечер добрый, друг. Куда это ты собрался? - хотел он знать.
Его поросячьи глазки были налиты кровью, а изо рта сильно пахло виски и жевательной резинкой "Биг Ред".
- Меня прислал Пресли.
- Пресли? Tы имеешь в виду Элвиса Пресли?
- Конечно, нет. Я должен встретиться с Вольфом Боделлом.
Мужчина долго-долго смотрел на меня, вцепившись рукой в подоконник моей машины, как будто был способен оторвать всю дверь одним сильным движением. Затем он поднял голову и крикнул:
- Вольф! Парень говорит, что его прислал Пресли!
Я не расслышал ответа, но должен был предположить, что он был утвердительным, потому что мужчина хлопнул по крыше моей машины и сказал:
- Припаркуйся как можно ближе к этому кактуcу.
Я вылез из машины. Ночь была теплой. Небо все еще было цвета теплого ягодного мармелада. Пахло пустынной пылью, автомобильными выхлопами и возбуждением. Длинная вереница машин, по меньшей мере двадцать или тридцать, сворачивала с шоссе, их сигнальные огни мигали. Я слышал, как ветер разносит глубокий, тяжелый рок-н-ролл, ZZ Top или что-то подобное, музыку, которая напоминает звуки товарных поездов и идущих людей, сотен идущих людей.
На коньке крытой черепицей крыши танцевали две неоновые лошадки. Там тоже были мигающие огни, дым и люди, визжащие в предвкушении. Я пересек заколоченную веранду и подошел к дверному проему, где шесть или семь мускулистых мужчин в черных костюмах и темных очках проверяли каждого входящего.
Один из них ткнул меня пальцем прямо в центр груди.
- У тебя есть пропуск? - поинтересовался он.
- Меня прислал Пресли. Сказал, что я должен поговорить с Вольфом Боделлом.
Из багрового света и сигаретного дыма возник худощавый мужчина в синем атласном костюме. Его лицо было желтовато-серым и сильно изможденным. Десны были настолько разрушены, что зубы, казалось, вот-вот выпадут у вас на глазах. Он шел, слегка прихрамывая, и было очевидно, что его левая рука была повреждена, потому что ему постоянно приходилось подтягивать ее вверх правой рукой.
- Я - Вольф Боделл, - сказал он с характерным акцентом Небраски.
- Меня прислал Пресли, - сказал я ему без особой уверенности.
- Пресли, да? Ладно-ладно. Как давно ты знаешь Пресли?
- Дольше, чем я хотел бы признать, - я ухмыльнулся.
Вольф Боделл кивнул и сказал:
- Ладно-ладно. Все в порядке, если ты знаешь Пресли. Боюсь, что до начала шоу еще двести пятьдесят человек.
Я отсчитал наличные, которые дал мне Дэйв Брокеридж (и заставил расписаться в получении). Вольф Боделл бесстрастно наблюдал за мной, ни разу не взглянув на деньги.
- Ты видел это шоу раньше? - спросил он меня.
Я покачал головой.
- Тогда тебя ждет взрыв мозга. Это шоу из шоу. То, что ты увидишь сегодня вечером, ты никогда не забудешь, до конца своих дней.
- Кажется, оно популярно, - заметил я, кивая на толпы людей, которые все еще прибывали.
Вольф Боделл издал тонкий, каркающий смешок.
- Какие два самых продаваемых товара на этой планете? - спрашиваю я. И ты отвечаешь - секс. И ты говоришь - чужие страдания. Вот что ты говоришь. Очарование секса! Очарование автокатастрофы! Смерть, секс и ужас, и вся радость, которая с этим связана, мой друг! Schadenfreude[7] в n-ной степени!
Вольф Боделл, прихрамывая, обошел меня и схватил за локоть.
- Позволь мне кое-что тебе рассказать, - сказал он, ведя меня внутрь "Золотых Лошадок", сквозь дым, яркие огни и рок-н-ролл по колено. - Во Вьетнаме я наступил на "Kлеймор"[8], и меня разнесло в пух и прах. Я висел на дереве на собственных кишках. Можешь в это поверить? Мои приятели размотали меня и каким-то образом спасли, хотя я до сих пор не могу сдержать крика, когда хожу посрать. Но, знаешь, в тот день я кое-чему научился. Когда я подорвался, мои друзья смеялись. Они смеялись, когда увидели, что я повешен на том гребаном дереве; и причина, по которой они смеялись, была в их радости, что это были не они; и потому что они видели смерть, которой был я, но она не причинила им вреда. Если бы кто-нибудь снял меня на видео, висящего на этом гребаном дереве, я бы уже был гребаным миллионером. Люди любят смотреть на смерть. Им это нравится. Именно это делает Джейми Форда таким чертовски популярным.
Я резко остановился, из-за чего крупный бородатый парень в рубашке в красную клетку расплескал свое пиво.
- Эй, коротышка... - начал он протестовать. Но потом он увидел Вольфа Боделла, пожал плечами и сказал: - Какого хрена, ладно? Это всего лишь пиво.
- Джейми Форд? - cпросил я.
Вольф Боделл снял свои темные очки. У него был стеклянный глаз, голубой, как летний полдень, который смотрел прямо поверх моего плеча.
- Джейми Форд, верно. Пресли должен был тебе сказать. Джейми Форд занимается этим уже много лет. Джейми Форд - единственный и неповторимый. Ты ведь поэтому пришел, да?
Именно тогда я повернулся к центру "Золотых Лошадок", к танцполу. В большинстве вечеров играла группа в стиле кантри и вестерн, или пары танцевали сквер-данс или джайв, или пьяные водители грузовиков ломали стулья друг у друга о головы. Но сегодня вечером - сквозь плывущий сигаретный дым, сквозь красные и желтые огни - я увидел высокую, мрачную конструкцию виселицы.
Джейми Форд. Я должен был догадаться об этом. Люди любят смотреть на смерть. Они любят это. И кто мог бы показать вам смерть более ярко, чем Джейми?
Вольф Боделл проводил меня к бару.
- Что будешь? - спросил он меня.
- Что угодно. "Коорс Лайт"[9].
- Ты не сможешь встретиться лицом к лицу с Мрачным Жнецом с "Коорс Лайт", - захихикал Вольф Боделл. - Лиланд, угости моего друга "Джеком Дэниелсом", прямо сейчас, а затем "Пабст"[10] - полирнуться.
Я достал бумажник, но Вольф Боделл поднял руку, показывая, что не хочет, чтобы я платил.
- Любой друг Пресли - мой друг, и любой друг Пресли - друг смерти. Мы все умираем, друг мой! Все мы! Так почему же мы все так плохо относимся друг к другу? Какой смысл вырывать у женщины сумочку, когда вы оба сидите бок о бок в автобусе, который летит с тысячефутового обрыва? Умри и дай умереть другим. Такова моя философия.
Мне подала напитки пышногрудая барменша с припудренным оспинами на лице и в запыленной красной бархатной шапочке. Должно быть, когда-то она была очень красива. Она подмигнула мне, но я не увидел на ее лице ничего, кроме страдания. Взгляд рассеянный, нос не совсем прямой. Ходячая жертва "Смирноффа" или крэка, или жестокий муж, кто знает? Никакой радости, это точно. Даже надежды нет. Я отвернулся, а она крикнула:
- Не будь таким необщительным, любимый!
Вольф Боделл подтолкнул меня локтем и ухмыльнулся.
- Знаешь, в чем твоя проблема? Ты чертовски милый. Все друзья Пресли чертовски милые. Ты не играешь в покер, не так ли? Мне нравится играть в покер с действительно хорошими людьми. Я называю это "Ягнята на заклание". Твое здоровье!
Он опрокинул в себя "Джек Дэниелс", а я опрокинул свой "Джек Дэниелс" и закашлялся. Он щелкнул пальцами, требуя еще два, и я уже собирался сказать "нет, это не для меня", когда свет внезапно погас, и из усилителей донеслись грубые, ревущие фанфары. Худой рыжеволосый мужчина в алом ковбойском костюме с блестками вышел в центр внимания и театрально поднял руку, призывая к тишине.
- Мадамы и чуваки! - объявил он. - Сегодня вечером, ради вашего неподдельного восторга, ради вашего откровенного безумия, "Золотые Лошадки" представляют "акт из актов", смех в лицо самого Вельзевула, насмешку над смертью! Человекa, который ищет удовольствий на грани смерти. Да, ребята... Еще раз, Джейми Форд, Лидер Удавки, собирается рискнуть забвением ради вашего развлечения и собственного сексуального удовлетворения. Он действительно повесится на этой виселице, которая была осмотрена и признана подлинной по образцу, использованному для повешения Чарльза Дж. Гито, убийцы президента Гарфилда, в 1882 году. То, что вы сейчас увидите, - это то, что одному человеку грозит смерть просто так; и он подписал юридические документы, согласно которым "Золотые Лошадки" будут невиновны, если что-то пойдет не так. Но имейте в виду... представление, которое вы сейчас увидите, предназначено исключительно для взрослых и шокирует больше, чем все, что вы когда-либо видели раньше или увидите еще раз. Поэтому, если кто-то из вас передумал или если кто-то из вас хочет вернуть свои деньги, то вам лучше сделать это сейчас. Потому что вот он, мадамы и чуваки, Герой Пеньковой Bеревки, Нерон Петли... Дже-е-е-ейми Форд!!!
Мы были наполовину оглушены треском фанфар, доносившимся из усилителей, но почти никто не аплодировал. Я оглядел "Золотых Лошадок" сквозь клубящийся сигаретный дым и увидел, что все были слишком напряжены, все внимание было приковано к виселице. У всех был такой же виноватый, загипнотизированный взгляд - и, думаю, у меня тоже. Мы были похожи на людей, проезжающих мимо места автомобильной аварии со смертельным исходом - испуганные, зачарованные. В экстренных службах нас назвали бы "вурдалаками".
- Вот, - сказал Вольф Боделл, подталкивая меня локтем и протягивая еще виски. - Это то, что я называю "шоу". Одно из лучших в стране, хотя я и сам так говорю.
- Tы - промоутер? - спросил я его.
- Ну, скорее, менеджер.
- Как ты справляешься с человеком, который вешается?
Вольф Боделл опрокинул в себя второй стакан.
- Всем на Божьей земле нужно управлять. Tы же не думаешь, что коровы растут случайно? Всегда есть кто-то, кто хочет что-то сделать, и кто-то еще, кто хочет наблюдать, как они это делают. Все очень просто. Но мастерство заключается в том, чтобы привести эксгибициониста и вуайериста в одну комнату в одно и то же время и извлечь из этого выгоду. Это и есть управление. Позволь мне кое-что тебе сказать... Я родился и воспитывался в семье карни[11]. Моим дедом был карни; моим отцом был Генри Ти Боделл, основатель компании "Путешествующие развлечения и диковинки Боделла". Когда мне было три года, меня познакомили с Принцем Рэндианом[12], Человеком-гусеницей, у которого не было ни рук, ни ног, и он передвигался, извиваясь. Много лет спустя мне снились кошмары о Принце Рэндиане, но, боже мой, я никогда его не забывал. Никогда. Конечно, те времена прошли, времена уродов и бородатых дам. Очень давно прошли. Но время от времени вы все еще сталкиваетесь с такими людьми, как Джейми Форд, чья потребность во внимании не вписывается ни в один из привычных вам шаблонов. Они по-прежнему являются артистами карнавала, даже если его участники давно умерли. В них по-прежнему живет Дьявол. В них по-прежнему есть потребность. Более того, у людей по-прежнему есть потребность смотреть их. Прискорбно, не так ли? Но во всем этом мире нет ничего более увлекательного, чем наблюдать, как умирает человек, за исключением случаев, когда это наблюдение за тем, как человек умирает по своему выбору. Это все равно, что наблюдать за теми безумными монахами, которые поджигают себя. Я видел одного или двух таких во Вьетнаме. Можешь себе представить, что они делают это по собственной воле? Потому что я, черт возьми, точно не могу.
Он шмыгнул носом и вытер его тыльной стороной ладони.
- Я просто не могу представить, почему Джейми продолжает вешаться. Только не говорите мне, что кайф - это так чертовски здорово. Но он хочет это сделать, и люди хотят смотреть, как он это делает, и жаль, что такой хороший психоз пропадает даром.
В этот момент из дыма появился Джейми, мой старый школьный друг Джейми Форд. Он сильно похудел и поседел, а его глаза, казалось, утратили свой прежний яркий, злобный блеск. Теперь это были глаза мертвеца.
Его светлые волосы были сальными и прямыми, теперь они доставали почти до плеч, а голову он туго повязал черно-желтой банданой. Он был закутан в выцветший черный плащ, который волочился по полу, но когда он шагнул вперед, плащ немного распахнулся, и я увидел его худую голую ногу и понял, что под плащом он совершенно голый.
- А теперь! - воскликнул мужчина в блестящем ковбойском костюме. - К вашему особому восхищению... к вашему непревзойденному восторгу! Великолепная ассистентка мистера Форда... мисс Страдалица Кейт!!!
Раздались еще одни скрипучие фанфары, за которыми последовали бессвязные "ю-ху" и волчьи свистки. На сцену выпорхнула высокая девушка, белокожая, обнаженная, если не считать черных туфель на шпильке, крошечных черных стрингов с блестками и головного убора из черных страусовых перьев.
Она повернулась, и лучи прожекторов заиграли на ее пухлой, сияющей коже. Ее груди были огромными и вздымались, как два белых кита, ныряющих и перекатывающихся в медленном приливе. Ее живот был округлым, но на нем не было растяжек. У нее была фигура девушки, которая слишком много пьет, ест слишком много гамбургеров и чипсов тако, и проводит слишком много времени за просмотром телевизора.
Она подняла руки и послала воздушные поцелуи всем собравшимся, и именно тогда я узнал ее. "Мисс Страдалица Кейт" была не кто иная, как Лорел Фэй, чирлидерша из старшей школы Шерман Оукс. Потрепанная, одутловатая, испорченная версия некогда прекрасного создания. Я мог бы прослезиться, поверьте мне.
Но я вспомнил то проклятие, которое произнесла Лорел в день окончания школы, в тот день, когда я застукал ее скачущей на нем, пока он медленно задыхался, завернутый в саранскую одежду.
Иуда! Иуда, долбаный, Искариот! Он хочет этого! Ему это нужно! Это смерть встречается с жизнью! Это жизнь встречается со смертью!
Джейми обошел виселицу кругом, осматривая ее сверху донизу, хватаясь за нее и тряся, чтобы убедиться, что она крепкая. Из динамиков заиграла песня "Завяжите желтую ленту на старом дубе"[13].
Это не была настоящая виселица палача, хотя церемониймейстер описал ее как подлинную копию виселицы, на которой был казнен Чарльз Гито. Высота настоящей виселицы палача более чем в два раза превышает рост человека, которого предстоит повесить. Когда ловушка открывается и человек проваливается в нее, велика вероятность того, что он мгновенно сломает себе шею. Но это не была виселица, предназначенная для быстрого судебного пресечения жизни. Это была виселица, предназначенная для долгого, медленного удушения.
Вид Джейми, трясущегося на виселице, вызвал у меня приступ ужаса, подобного которому я никогда раньше не испытывал. Я повернулся к Вольфу Боделлу и спросил:
- Здесь есть телефон?
- Конечно, рядом с Джейксом. Но не задерживайся слишком долго... он как раз собирается заняться своим делом.
Я протолкался сквозь бормочущую, загипнотизированную толпу. Когда я это сделал, Джейми, должно быть, заметил меня, потому что перестал трясти виселицу и вгляделся в темноту, окутавшую аудиторию, прикрыв глаза рукой, чтобы заслониться от яркого света прожекторов. Я спрятался за спиной крупного краснолицего мужчины в мятом деловом костюме и продолжил свой путь к телефону, отвернувшись от виселицы и ссутулившись.
Я подошел к будке, закрыл откидную дверцу и опустил в щель десятицентовик. Телефон звонил очень долго, прежде чем кто-то снял трубку.
- Брайс.
- Помощник шерифа Брайс? Это Джерри, из "The Sacramento Bee". На вашем месте я бы что есть духу отправился в "Золотые Лошадки". И прихватите с собой подкрепление.
- Я только что приготовил ужин. Это не может подождать?
- Нет, если только вы не хотите, чтобы человек умер.
Помощник шерифа Брайс сказал что-то неразборчивое, но я не стал дожидаться, чтобы услышать, что именно. Я протолкался обратно к бару, где Вольф Боделл уже заказал для меня еще один "Джек Дэниелс". Я был уже наполовину пьян, но он не принял отказа.
- Ты не сможешь встретиться с Мрачным Жнецом трезвым, - сказал он мне.
Пока Страдалица Кейт гарцевала и выписывала пируэты вокруг него, Джейми взобрался на низкую, выкрашенную в серый цвет платформу, стоявшую прямо под петлей. Она была устроена так, что, когда Джейми сам дергал за веревку, ножки подламывались, и он оставался висеть в шести или семи дюймах[14] над полом. Он взялся за петлю и осторожно потянул за нее, чтобы проверить, свободно ли натянута веревка. Музыка сменилась на "Будь опорой своего мужчины"[15]. Джейми расстегнул воротник плаща - и именно тогда я впервые увидел ужасные сине-красные синяки и ожоги от веревки, которые обезобразили его шею. Его сонная артерия вздулась несколькими багровыми бугорками, а кадык был испещрен глубокими блестящими рубцами.
Он поднял петлю над головой со всей торжественностью коронующегося короля. Мне показалось, что я уловил едва заметную улыбку на его губах, но я не был уверен.
Мисс Страдалица Кейт изобразила на губах, накрашенных красной помадой, преувеличенную "О" Бетти Буп, а ее груди подпрыгивали при каждом ее шаге.
Вольф Боделл ухмыльнулся мне и сказал:
- Потрясающая штука, не правда ли? Шансы на то, что он выживет, составляют примерно три к одному. Так что, как видишь, мои средства к существованию тоже будут висеть на волоске.
"Будь опорой своего мужчины" была внезапно прервана длинной, громоподобной барабанной дробью. Джейми стоял, выпрямив спину, в клубах сигаретного дыма, с петлей на шее, уставившись куда-то вдаль. Я искал пот на его лице, но он казался сухим, бледным и почти святым. Мне было интересно, о чем он думает; но, может быть, он вообще ни о чем не думал. Он действительно хотел умереть? Или он был смертельно напуган?
- Мадамы и чуваки, держите себя в руках! - завопил церемониймейстер.
Джейми крепче ухватился за веревку. Барабанная дробь звучала все громче и громче. На самом деле, это продолжалось так долго, что я начал думать, что он не собирается этого делать. Возможно, у него сдали нервы. Возможно, он слишком часто стоял на этом помосте и смотрел в лицо своему Создателю.
Но затем левой рукой он откинул плащ, так что тот соскользнул с его плеч и обнажил его наготу. Еще одно "О" с красной губной помадой от Страдалицы Кейт. Она присела на краешек платформы и погладила костлявые ноги Джейми, покрытые шрамами, улыбаясь то ему, то зрителям.
Пенис Джейми, тяжелый и темный, все еще не возбужденный, висел между его бедер. Мисс Страдалица Кейт провела руками по его волосатой мошонке и взвесила ее на ладони. Затем она сжала и потерла его пенис, пока он не начал немного набухать. Барабанная дробь продолжалась, но на самом деле они в ней не нуждались. Все в "Золотых Лошадках" завороженно смотрели на Джейми, раскрыв рты и вытаращив глаза, словно подзадоривая его сделать это, умоляя его не делать этого, испытывая страх и восхищение одновременно.
Я обнаружил, что проталкиваюсь вперед.
- Джейми! - крикнул я. - Джейми, это Джерри! Джейми!
Вольф Боделл схватил меня за локоть.
- Эй, чувак, давай, не отвлекай его!
- Джейми! - закричал я.
Я протиснулся вперед и встал перед виселицей. Страдалица Кейт уставилась на меня - сначала сердито, но затем с растущим узнаванием.
- Ты? - спросила она невнятным голосом.
Она подняла глаза на Джейми, и я тоже посмотрел на него. Он улыбался мне уязвленной, блаженной улыбкой. Герой пеньковой веревки. Герой петли.
- Джейми, - сказал я так громко, как только мог, чтобы он услышал меня сквозь барабанную дробь, нетерпеливый свист толпы и свой собственный сонный транс. - Джейми, все кончено. Пора спускаться. Ты больше не обязан этим заниматься.
- Эй, мистер, не лезьте не в свое гребаное дело и убирайтесь с дороги, мать вашу! - прорычал кто-то мне вслед; раздался одобрительный рев и топот ног, похожий на топот локомотива.
Джейми посмотрел на меня сверху вниз, и я не знаю, узнал он меня или нет. Мне нравится думать, что он этого не сделал. Потому что следующее, что произошло, - без предупреждения - он дернул за веревку, и платформа рухнула с оглушительным грохотом. Джейми пролетел три фута, а затем резко остановился, когда петля затянулась. Он развернулся, его ноги бешено заколотились в воздухе, а руки вцепились в горло. Он издал ужасный кудахчущий звук, а когда он снова повернулся и я увидел его лицо, то почувствовал, как к гортани подкатывает тошнота. Его глаза чуть не вылезли из орбит. Он был фиолетовым - темно-лиловым, как баклажан - и все время открывал и закрывал рот в отчаянной попытке вдохнуть.
Я попытался протолкнуться вперед, но почувствовал, как Вольф Боделл схватил меня за руку.
- Ты не можешь ему помочь, друг мой. Ты не можешь ему помочь. Это то, что он должен сделать. Если ты спасешь его сегодня, он сделает это снова завтра.
Джейми вертелся на месте, а толпа вопила от ужаса. Какая-то женщина кричала:
- Нет! Нет! Нет! Нет! - и какой-то мужчина взревел: - Убейте его, Христа ради! Убейте его!
Всех в "Золотых Лошадках" переполняли страх, отвращение и отвратительное, выводящее из равновесия очарование. Это было все равно что пробираться сквозь теплую, тяжелую волну с ледяными подводными течениями.
Джейми продолжал полоскать горло и брыкаться. Всякий раз, когда он переставал крутиться, Страдалица Кейт снова подталкивала его, так что он крутился снова и снова. Его глаза теперь были так сильно выпучены, что я мог видеть вздувшуюся алую плоть за глазным яблоком, и он так яростно вцепился в петлю на шее, что один из его ногтей выскользнул.
Однако теперь наступил кульминационный момент. Когда Джейми снова развернулся, Страдалица Кейт остановила его и поддержала, и мы увидели, что его пенис напрягся, превратившись в огромную эрекцию. Его яички были туго сжаты, а ствол казался толстым, с прожилками и твердым, как оленьи рога.
Мисс Страдалица Кейт встала перед ним и поцеловала его, оставив следы губной помады на его вздымающемся белом животе.
Затем она отступила назад, так что оказалась по меньшей мере в шести дюймах от его твердого члена, и широко раскрыла рот.
- Пресвятая Богородица, - услышал я голос мужчины, и его слова не были богохульством, даже здесь, даже когда мы были свидетелями медленного и преднамеренного самоуничтожения.
Последовала секундная мучительная пауза. Все тело Джейми выгнулось дугой, как лук. Он перестал бороться с петлей, и его руки были вытянуты перед собой, а пальцы скрючены от напряжения. Он издал один булькающий, сдавленный вздох, затем еще один. Он был так напряжен, он напрягался так сильно, что его правое глазное яблоко в конце концов выскочило из орбиты и болталось на верхней части щеки, без всякого выражения уставившись на Страдалицу Кейт.
Затем - с тошнотворной конвульсией - он кончил. Его пенис, казалось, набух еще больше, головка раздулась, а затем из него вылетела густая струя спермы, прямо в растянутый рот Страдалицы Кейт. Она брызнула снова, и снова, и снова - больше спермы, чем я когда-либо видел, чтобы мужчина извергал в своей жизни. Она покрыла губы, щеки и ресницы Страдалицы Кейт, прилипла к ее черным траурным страусиным перьям.
За все время семяизвержения она ни разу не прикоснулась к нему. Он кончил от недостатка кислорода, от агонии, от танца со смертью.
Мисс Страдалица Кейт обернулась, подняла руки и кивнула своими перьями, ее лицо все еще блестело от спермы. Затем, больше не колеблясь, она взобралась на одну из ступенек и сняла защелку, которая помешала Джейми (когда платформа под ним рухнула) упасть на пол.
Джейми быстро опустили на землю, рядом с ним оказался Вольф Боделл, а рядом - мужчина с редеющими, зачесанными назад волосами, сигаретой во рту и поношенной медицинской сумкой. Страдалица Кейт тем временем стояла чуть поодаль, завернувшись в грязный нежно-розовый махровый халат, и вытирала лицо салфеткой "Клинекс". Она выглядела не более озабоченной тем, что только что сделала, чем бегунья, которая только что пробежала 500 метров за довольно короткое время.
По какой-то причине я посмотрел на часы. Затем я на негнущихся ногах подошел к бару и произнес голосом, похожим на калейдоскоп:
- "Джек Дэниелс", чистый.
Я все еще пытался поднять рюмку, не расплескав виски, когда услышал, как с грохотом распахиваются двойные двери и знакомый голос кричит:
- Полиция! Это облава! Всем оставаться на своих местах!
Я повернулся и посмотрел на Вольфа Боделла, а Вольф Боделл в ответ посмотрел на меня. Не знаю, заподозрил ли он, что я настучал шерифу, или нет, но в тот момент мне было все равно. Кто-то сказал:
- Он дышит... у него все получится, - и это было все, о чем я заботился.
Это и уверенность в том, что Джейми больше никогда не попытается повеситься.
Я подошeл к Страдалице Кейт и сказал:
- Привет, Лорел.
Она медленно перевела взгляд на меня, все еще вытирая правую щеку скомканным платком.
- Привет, крыса, - ответила она.
Дело, конечно, так и не дошло до суда. По решению окружного суда "Золотые Лошадки" были закрыты, а одиннадцать месяцев спустя вновь открылись как "Старая лачуга с ребрышками", но вскоре снова закрылись из-за вспышки пищевого отравления.
Вместо судебного преследования Джейми согласился пройти минимум трехлетний курс обследования и реабилитации в психиатрическом центре "Фрутридж" в Сакраменто, безопасном учреждении для особо психически больных.
Родители Лорел Фэй внесли за нее залог и наняли лоснящегося адвоката из Сан-Франциско, который был похож на Джаббу Хатта в полосатом костюме, и который пообещал такой долгий, дорогой и сложный судебный процесс, что окружной прокурор решил, что дальнейшее рассмотрение дела противоречит общественным интересам. Лорел прислала мне по почте тридцать десятицентовиков вместе с открыткой с изображением Тайной вечери и штрихом шариковой ручки, указывающей на Иуду Искариота.
В первую неделю сентября я навестил Джейми. В психиатрическом центре "Фрутридж" были прохладные белые коридоры и внутренний дворик с терракотовыми горшками и веерными пальмами, а медсестры в желтой униформе приходили и уходили с приятными, собственническими улыбками.
Джейми сидел в своей простой белой комнате на простом деревянном стуле, уставившись в стену. На нем было что-то похожее на форму для дзюдо, только без пояса. Его волосы поседели и были очень коротко подстрижены. Его глаз снова был в глазнице, но теперь у него был странный разрез, так что я никогда не мог понять, смотрит он на меня или нет. Его кожа была необычно бледной и гладкой, но я полагаю, что это из-за лекарств, которые ему давали.
Он долго говорил о нардах. Он сказал, что пытался играть в них мысленно. В его голосе не было ни цвета, ни выражения, ни содержания. Это было все равно что слушать, как бежит вода. Он ни разу не заговорил ни о школе, ни о старых временах, ни о том, чтобы "задохлиться". Он не спросил, что случилось со Страдалицей Кейт. Я ушeл грустный из-за того, каким он стал, но в то же время радовался, что наконец спас его.
Два года спустя телефон зазвонил в 2:30 ночи, когда мой метаболизм был почти на нуле и я мечтал о смерти. Я пошарил вокруг в поисках трубки, нашел ее, уронил, затем снова поднял.
- Я тебя разбудил? - спросил хриплый, едва слышный голос.
- Кто это? - я хотел знать.
- Я тебя разбудил? Я не хотел тебя будить.
Я включил лампу на прикроватной тумбочке. На ночном столике лежали мои наручные часы, фотография родителей в рамке, стакан воды и потрепанный экземпляр журнала "Specimen Days in America".
- Джейми, это ты?
Молчание. Кашель.
- Джейми?
- Мне нужна твоя помощь. Мне очень нужна твоя помощь.
- Тебе нужна моя помощь сейчас?
- Произошел несчастный случай, Джерри. Ты мне действительно нужен.
- Что за несчастный случай? - спросил я.
По моей спине пополз холодок.
- Tы должeн мне помочь.Tы действительно должeн мне помочь.
Я припарковался у мотеля "Форт" и вылез из машины. Улицы Сакраменто были пустынны. "Форт" представлял собой старое шестиэтажное здание с облупившимся фасадом, выкрашенным в коричневый цвет, и неоновой вывеской, на которой то и дело вспыхивали слова "MОТ... .ОРТ". По соседству был китайский ресторан с изображением сверкающего дракона на витрине.
Внутри отеля сильно пахло оружейной смазкой с примесью дезинфицированной рвоты. За стойкой регистрации сидел на удивление опрятный и симпатичный молодой человек в рубашке с короткими рукавами и коротко подстриженными светлыми волосами, который читал "Европa за $60 в день". Когда я спросил у него, где комната Джейми, он ответил:
- Шесть-ноль-три, - даже не взглянув на меня.
Я направился к лифту.
- Не работает, - сказал он, по-прежнему не поднимая глаз.
Я поднялся на пять лестничных пролетов. Это было похоже на восхождение на пять этажей Чистилища. Из-за закрытых дверей я слышал бормотание телевизоров, невнятные разговоры, ощущал острые запахи готовящейся пищи. Наконец, я добрался до шестого этажа и пошел по темному, узкому коридору с линолеумом на полу, пока не нашел комнату 603. Я некоторое время прислушивался у двери. Мне показалось, что я слышу звуки марша. Я постучал.
- Джейми? Ты здесь, Джейми? Это я.
Ему потребовалось много-много времени, чтобы открыть дверь. Цепочки, замки, засовы. Наконец дверь распахнулась, и я услышал, как он сказал:
- Тебе лучше войти.
Я на мгновение заколебался, а затем шагнул внутрь. Комната была освещена единственной настольной лампой без абажура, так что тени, которые она отбрасывала, были грубыми и бескомпромиссными. В комнате стоял ужасный запах - сладковатый запах мочи и разложения. В дальнем углу стоял диван-кровать, заваленный грязными красными одеялами. Слева от меня - перевернутое кресло, обнажающее свои вырванные внутренности.
Джейми был обнажен. Его тело было настолько изуродовано шрамами, что я бы его не узнал. Глаза у него были покрасневшие, а волосы торчали дикими, безумными пучками. Вокруг его шеи, как у палача, была обмотана длинная тонкая нейлоновая веревка. Она была такой длинной, что он небрежно смотал ее и обмотал вокруг левого предплечья, как официант, держащий салфетку.
- Я думал, ты излечился от всего этого, - сказал я ему.
Он украдкой улыбнулся мне.
- Ты никогда не излечишься. Ты такой, какой есть.
- Ты сказал, что произошел несчастный случай. Какой несчастный случай?
Он, прихрамывая, подошел к дивану-кровати. Он взглянул на меня один раз, а затем откинул грязные одеяла. Сначала я не мог понять, на что смотрю. Что-то белое, изогнутое. Затем, когда я подошел ближе, я увидел, что это мисс Страдалица Кейт. На ней были черные кружевные трусики с разрезом на промежности, а из волосатой вульвы торчал большой синий пластиковый вибратор. Ее живот отвисал в сторону. На груди у нее были синяки, а соски стали фиолетовыми, как черносливины. Она, не мигая, смотрела на складку на одеяле, лежавшую всего в дюйме от ее носа, как будто это зрелище ее полностью занимало. Ее лицо было таким белым. Таким белым, что казалось почти голубым. Вокруг ее шеи была обмотана тонкая веревка, которую скручивали сломанным карандашом, пока та не задушила ее.
- Она мертва, - сказал Джейми.
Я накрыл ее одеялом.
- Ты же знаешь, что сейчас я не могу спасти тебя, - сказал я ему. - Видит Бог, я пытался спасти тебя. Но я действительно не могу спасти тебя сейчас.
- Это было то, чего она хотела, - сказал Джейми как ни в чем не бывало. - Мы говорили об этом несколько недель назад. И когда я крутил карандаш, и крутил... и крутил его, она кончала, и кончала, и кончала, - oн остановился. - Я бы хотел, чтобы это был я, а не этот... фаллоимитатор. Но в наши дни есть только один способ, которым я могу поднять своего "дружка".
- Я сейчас же вызываю полицию.
Джейми потрогал петлю на своей шее.
- Конечно. Ты должен.
- У тебя здесь есть телефон?
- Да-да. B конце коридора есть телефон-автомат.
Я дрожал, как от холода, но знал, что это всего лишь шок.
- Тебе придется пойти со мной, - сказал я ему. - Я не могу оставить тебя здесь одного.
- Все в порядке, - oн кивнул. Он на мгновение задумался, а затем протянул мне конец своей веревки. - Можешь держать ee. Не дай мне убежать.
Мы вышли в коридор, Джейми, прихрамывая, шел чуть впереди меня.
- Tы в порядке? - спросил я его.
Он поднял руку.
- Со мной всегда все в порядке.
Я пытался придумать, что я собираюсь сказать полиции, когда мы завернули за угол коридора. Прямо перед нами была шахта лифта, и она была открыта. Темный, продуваемый сквозняками дверной проем, ведущий в никуда. Кто-то подпер решетчатые ворота заляпанной краской рукояткой кирки. Неудивительно, что привратник подумал, что лифт вышел из строя.
Был момент, когда я понял, что собирается сделать Джейми, - стробоскопическая доля секунды, когда я мог бы остановить его. Но вы, я и большая часть остального мира делаем все возможное, чтобы выжить, поэтому, когда кто-то твердо намерен поступать наоборот, у нас есть фатальная склонность не верить в это.
И Джейми побежал - буквально вприпрыжку - прямо к открытой двери лифта и нырнул в нее, не вскрикнув, вообще не издав ни звука. Кувыркаясь, он упал и исчез, как в волшебном фокусе.
Веревка, за которую я держался, извивалась змеей, а затем резко натянулась. У меня чуть руки не вывернулись из суставов. Я, пошатываясь, побрел к дверям лифта, напрягаясь и натягивая ee, пока не добрался до самого края.
Прижавшись плечом к решетчатым воротам, чтобы не упасть, я перегнулся через край шахты лифта и осторожно посмотрел вниз. Я тяжело дышал, обливался потом и шептал себе под нос:
- Боже, помоги мне, пожалуйста, Боже, помоги мне...
В тридцати футах подо мной, в ветреной, гулкой полутьме шахты лифта, висел Джейми с туго затянутой петлей на шее. Его руки были широко раскинуты, пальцы ног заострены, как у балетного танцора. Голова запрокинута в экстазе. Веревка заскрипела и остановилась, заскрипела и остановилась.
Он открыл глаза и посмотрел на меня, и его лицо было торжествующим и серым от кислородного голодания. Он сделал это. Он сделал это со мной, спустя все эти годы. Я беспокоился о нем, заботился о нем и обещал спасти его, а он сделал меня орудием своего собственного смертельного повешения.
Джейми пытался заговорить, пытался насмехаться надо мной, но петля слишком туго сжимала его гортань. Он извивался все сильнее и сильнее, и по мере того, как он извивался, я видел, как поднимается его пенис, пульсируя с каждым ударом сердца. Его глаза выпучились. Внезапно его язык вывалился между губ, толстый и серый.
У меня был простой выбор: я мог держаться за свой конец веревки, подвешивая его, или же я мог отпустить его. В этом случае он упал бы с четвертого этажа в шахту лифта.
Я ждал и цеплялся за веревку, и по мере того, как я цеплялся за веревку, мне все становилось ясно. Что такое любой спаситель, в конечном счете? Что такое любой преданный друг? Мы ничего не делаем, кроме как оттягиваем неизбежное ради наших собственных эгоистичных целей. Мы - не что иное, как палачи в ожидании приговора.
Я был таким деликатным. Я так сильно заботился о Джейми. На самом деле, я продлил его агонию.
Мне следовало позволить ему повеситься в старших классах. А еще лучше, его матери следовало позволить ему задушить себя собственной подушкой.
В тридцати футах подо мной он все извивался и извивался, а потом издал высокий, тонкий крик, подобного которому я никогда не слышал ни до, ни после. Это было жалобно, свято, восторженно, печально. Сперма брызнула из его члена, два, три, четыре раза, и упала в шахту лифта.
Я наклонился.
Я сказал:
- Будь ты проклят, Джейми.
Не знаю, услышал ли он меня.
Затем я отпустил его.
Перевод: Zanahorras
Грэй уже видел эту девчонку. Вечером, у Трассы, несколько дней назад. Типичная чистокровная деревенская телка, вот только... как же она хороша́. Грэй ехал по краешку гравийной дорожки, и в зеркалах его темных очков отражался этот топик с бретелькой на шее, выцветшие джинсовые шорты, открывающие вид на шикарные нагие ножки. Он читал как-то в местной газете, что Трасса славилась тем, что здесь промышляли проститутки.
Грэй же работал в деловой части города, $125 тысяч в год, ассистент директора по программированию "ЮниКорп". Для сорока лет карьера складывалась недурно. А за работу в ночную смену на карман капали еще десять процентов сверх оклада. Переход на такой режим пришелся по душе - народа в офисе немного, меньше болтовни, телефонных звонков, больше времени на саму работу. Грэй сейчас был холост, о личной жизни вообще никогда особенно не заботился, все, что имело значение - работа, только благодаря ей можно чего-то добиться в жизни. И он уже достиг немалого. К примеру, тачка. У Грэя был "Коллоуэй Корветт" с двойным турбонадувом за 60 косарей. Дома - стереосистема "ВТЛ/Аподжи" за пятнашку. Да и сама квартира не какая-то конура, а апартаменты класса "люкс" с тремя спальнями и видом на набережную. Вот они - прелести жизни. То, ради чего он и работает.
Но вот в такие моменты, как сейчас... Во время этих бесчисленных одиноких поездок закрадывался вопрос. Быть может, он что-то упускает? И вопрос хороший. После двух-то разводов да череды несерьезных связей. Бабы постоянно что-то требуют, по крайней мере, в его случае. Как будто ты им жизнью обязан за то, что тебе раз в неделю дают. Нет уж, с него хватит, Грэй свою чашу испил. Мне не нужна женщина, - решил он. - С ними ты словно садишься за руль машины без подушки безопасности. Я самодостаточен. Все, что мне нужно, у меня есть, - это я сам.
Но был ли Грэй честен с самим собой? Безусловно, это был самообман.
Работа в вечернюю смену имела еще один бонус – не попадаешь в час пик. Грэй вышел с работы в полночь и поехал по Трассе в сторону автострады. Машин нет, каких-то полчаса – и ты дома. Местная Трасса 154 представляла из себя длинную извилистую дорогу, огибавшую густые леса южного округа. За окном живописные пейзажи, невероятно красивые в ночное время. Особенно летом. Свет низкой луны просачивался сквозь ветви деревьев. Сверчки и светлячки выдавали свой какофонический концерт, на небе – россыпь звезд.
И вот опять она. Та девчонка, которую он видит уже несколько вечеров подряд, и которая так заводит.
Да, в газетах писали, что проститутки часто ошиваются вдоль Трассы, но они были другими. Не такими, как в городе, где все шлюхи одеты в какой-то хлам, сидят на наркоте и смотрят на тебя отсутствующим взглядом. А те, что работали на Трассе, как слышал Грэй, были обычными бедными приезжими белыми девчонками из простых семей, которые вырвались в город, не устроились на новом месте, а сейчас пытаются заработать пару баксов, чтобы уехать домой на ферму. Достаточно посмотреть на нее...
Прошлой ночью Грэй проехал мимо этой красотки, да, все ровно так и было. Девушка просто шла вдоль трассы, он увидел ее за поворотом и в этот момент что-то внутри всколыхнулось. В свете фар дальнего света Грэй поймал на себе взгляд этой провинциальной блудницы. И в голове что-то перемкнуло.
Эх, мужик.
И сейчас в лучах автомобильных огней девушка предстала во всей своей красе. Выцветшие шорты, бедра разведены, лощеная сумочка на плече. И эти изгибы восхитительного тела... Бюстгальтера не было, и крепкая налита́я грудь, даже великоватая для обладательницы такой точеной фигурки, без помех дерзко колыхалась под укороченной блузкой, а ниже... у Грэя просто перехватило дух от вида такого плоского животика и узенького пупочка. Волосы цвета спелой пшеницы раскинуты по плечам. Большие карие глаза, маленькие крепкие губки, аппетитная фигурка, которую ты готов облизывать, как мороженое.
Да, Грэй запомнил все детали, каждую ее черточку, пусть "Корветт" и проехал мимо девушки за какие-то доли секунды. Но было то, что врезалось в память больше всего - вытянутая рука, поднятый большой палец. Она хотела, чтобы Грэй остановился.
Сделай это, подбери ее, - пронеслось в голове. - Может быть, она...
Может быть, она что? Озвучит свое предложение?
Это ли ему нужно?
Но ведь ответ был "да", потому что, не проехав и милю, Грэй уже разворачивал машину и несся обратно. Сердце выскакивало из груди, пока мужчина ехал в надежде, что сейчас фары осветят ее силуэт. Но...
Вот же проклятье!
Когда Грэй добрался до того поворота, где оставил девушку, там уже был припаркован белоснежный ухоженный "Камаро" 68 года. Это была карбюраторная тачка с глушителем. Мотор, судя по звуку, был в идеальном состоянии.
Но все воодушевление, которое Грэй испытал ранее, было разрушено в одно мгновение, когда мужчина увидел, как...
...как девушка села в эту белую машину. А что убило окончательно - вид водителя. Тупорылый волосатый колхозник. Да это же просто какой-то ублюдочный шиномонажник, - c отвращением подумал Грэй.
Вот и конец всем надеждам. Или...
...может, и нет.
Сегодня фары опять освещают эти чудесные нагие ножки. Красотка поднимает руку вверх и голосует большим пальцем, слегка дефилируя назад.
Остановись, подбери ее...
Грэй остановил "Корветт". Глаза словно заволокло невидимой пеленой. В лобовом стекле он увидел приближающийся силуэт, пассажирская дверца открылась. Незнакомка впорхнула в машину, послышался звук захлопывающейся дверцы. Почувствовался какой-то странный мускусный запах.
- Привет, - сказал Грэй.
- А, здарова, чувак, - ответила девушка.
Там, откуда она родом, это, наверно, тоже означало "привет".
- Ахренеть, какая апупенная тачила.
Апупенная? А это еще как понимать? А! Офигенная, "классная" наверняка хотела сказать.
- Приятно слышать, благодарю. Куда направляетесь?
- Тайлерсвилль. В смысле, если сам туда прям едешь. А если нет, ну ты, что ли, выкинь, где сворачивать, типа, будешь.
Вот засада. Тайлерсвилль в самом конце трассы, миль десять ехать.
- Конечно, поехали, - согласился Грэй. А что мне остается делать? Домой рулить? Может еще на "Лено"[16] успею? - Нам как раз почти по пути.
- Вот крута! Спасибо! И ты это, извини, если от меня воняет крабами.
- Чем? - недоуменно спросил Грэй.
- Ну крабами, ты че? Я, типа, работаю в "Крабовой Стивенсона". У нашей конторы склад есть у Трассы. Я ща как раз оттудова. Разделываю там крабов. Они, как бы, покупают крабов в Сити Док, а мы выдергиваем все мясо, ну из крабов, типа. Потом засовываем мясо в жбаны, ну, знаешь, такие железные, и их прям в рестораны потом везут. Ну, знаешь, эти, в которых пирожки всякие, бутерброды делают. И еще и платят неплохо! На целых пятьдесят центов выше минимальной почасовки, прикинь!
О чем она? Это получается около семи баксов в час за то, что ты весь день разделываешь крабов в какой-то потнючей конуре? Да я за 5 минут больше поднимаю, - подумал Грэй.
- Ничего себе, похоже, интересная работа.
- Неа, отстой, - возразила девушка. - Но мне ребенка кормить, а пособие, службы все эти социальные. Не. Не хочу.
- Вот как? Это характеризует Вас, как порядочного и чрезвычайно ответственного человека, что заслуживает искреннего уважения, - не нашел ничего лучше сказать Грэй.
- Знашь, а я тут попутку на хату ловлю каж нош, на постой.
На хату, на постой? Что она имеет в виду? Может... - Грэй никак не мог понять фразу, сообразить, как же ее трактовать. - ...Блин, просто опять этот диалект. На хату на постой... А! Она, по всей видимости, подразумевала, что "постоянно", "каждую ночь", вероятно, на попутке до дома едет!
- Да, знаете, мне кажется, что я Вас видел здесь прошлым вечером.
- И я, я тя тоже. На такую пафосную тачилу не каждый день увишь. И я с тобой поехать хотела, тот мужик на "Камаро" - нищеброд просто какой-то. И хам еще.
Голова Грэя отчаянно работала, он пытался понять девушку и что-то ответить. Но прежде, чем его осенила хоть какая-то мысль...
- Да мне на работе за крабов и то больше платят!
В машине повисла тишина. Грэй не решался ее нарушить. Мужчина боялся как-то неправильно отреагировать, ляпнуть что-то лишнее. Ощущал себя, как нерадивый ученик на сдаче экзамена.
А может, как раз вот он и момент? Либо ты действуешь, либо, если кишка тонка, на твоих желаниях можно смело ставить крест.
По паху прошла волна. Похотливый животный инстинкт, который мужчина не мог контролировать. А Грэй ведь даже не посмотрел на девушку с тех пор, как она села в машину, но его безудержно влекло к попутчице. Этот запах мускуса и пота, ее манера мягко растягивать слова, грациозная тень, падающая на приборную панель.
- Вижу, ты понимаешь, к чему я, - недвусмысленно произнесла девушка. - Если только ты в штаны не спелый кабачок засунул.
Грэй, несмотря на полуобморочное состояние, рассмеялся. Это походило на старые добрые школьные шутки. "У тебя в штанах Лох-Несское чудовище, или ты просто так рад меня видеть?". Вот же, блин. Спелый кабачок. Всего-то пятнадцать сантиметров с копейками. И это если реально очень круто заведен. А сейчас разве иначе? Пора переходить к делу.
- Ты не беспокойся, я не мусор, не законник, - вырвалось у Грэя.
Это ведь в первую очередь, вроде, девушка должна была у него спросить. Мужчина смотрел передачи про ментов, фильмы. Если мусор под прикрытием на вопрос о том, кто он, прямо отрицал то, что он мент, это было нарушением какого-то закона и обвинение коту под хвост, все дело развалится. Хотя, может, Грэй и путал что-то.
- Да знаю я, че ты не мусор, - ответила девушка с усмешкой. - Чтоб у ментов были такие тачилы?! Да не гони! Но хлопец, пацан видный.
Хмм. Видный пацан, что бы это значило?
- Благодарю, очень приятно слышать, - ответил Грэй. - Ты очень милая.
- А ты хоть видел мусоров местных? Ваще не такие, как ты. А шерифы окружные? Эти самые стремные. C ними лучше дел не иметь.
Грэй не находил нужных слов. Он был слишком возбужден, чтобы поддерживать беседу. В нависшей тишине было слышно лишь урчание двигателя. Мужчина прочистил горло и спросил:
- А... о какой сумме идет речь... и за что?
- Ну, десятка за отсос, плюс до дома меня довезешь, - невозмутимо сказала девушка.
Десять баксов? Она серьезно?
Грэй и на сотню бы согласился с готовностью. Он запустил руку в карман, там где-то двадцатка с копейками должна была быть. Мужчина вынул несколько банкнот и не глядя передал девушке.
- Я не знаю, сколько здесь, - сказал он. - Может, двадцать. Может, тридцать. Забирай все.
- Фигасе, чувак, - ее руки легли на бардачок, и ловкие пальцы пересчитали купюры. - Да здесь, типа, все двадцать, а не десять! Пятерка еще!
- Можешь оставить их, они тебе пригодятся, ну знаешь...
Но рука девушки, опустившаяся на пах Грэя, заставила мужчину замолчать. Сначала лишь легкое прикосновение, едва ощутимое, но тут же нежное поглаживание, и вот уже рука девушки усиливает давление. Грэй уже от этого чуть было не кончил.
Мужчина откинулся в водительском кресле, игривый голосок девушки смолк, рука стала более напористой.
- И я это, я не хочу, чтобы ты считал, что я какая-то шалава или типа того. Но я так думаю, что если деваха пацану че-то приятное сделает, он же может ей взамен че-то тоже дать, а? Как это говорят: по абаюдному согласию, или типа того.
- Ты... ты совершенно права, - у Грэя сбилось дыхание.
- Вот че тебе скажу, - прошептала девушка. Сейчас ее губы были настолько близки к самой возбужденной части тела Грэя, что дыхание грело пах. - Те нужно тока руль держать и следить за доро́гой, а я, типа, сделаю все остальное.
Грэй сглотнул слюну и молча согласно кивнул головой.
Мужчина почувствовал, как раскрылась пряжка ремня, послышался звук расстегиваемой молнии. Какой сладкий трепет, тело Грэя дрожало от восторга. И вот уже руки девушки стянули вниз штаны мужчины, обнажив пах Грэя, его набухший член. Девушка нежно сжала яички мужчины, а затем, уже со страстью - головку. Грэй почувствовал, как из его пениса уже выделяется предэякулят.
- Просто езжай прямиком по Трассе. Поверни на указателе на дорогу 3, до Тайлерсвилля, а я все это время буду ублажать тя.
Грэй уже почти не мог сдерживаться, им предстояло ехать десять миль, а ведь девушка еще даже не прикоснулась к нему своими губами. Я... Я... Не думаю... что... столько... продержусь, - скрипя зубами думал мужчина.
Правая ладонь девушки охватила яички, и одновременно с этим член Грэя погрузился в ротик девушки. Сначала только головка. Потом весь. Целиком. Все пятнадцать с копейками сантиметров. Головка уперлась в горло. Пенис Грэя словно окунулся в восхитительный оазис теплой вязкой слюны девушки. Она заглотила член полностью, тесно овила губами основание ствола, прижавшись губами к мошонке и ее рот проскользил обратно, к головке. Это были непередаваемые, феноменальные ощущения. Ее ротик продолжал совершать эти сладчайшие движения. Вниз и вверх. Глубоко вниз и обратно.
Грэю, чтобы сдерживаться, нужно было думать о чем-то отвлеченном. Бейсбол сработал! Каждый раз, когда он балансировал уже на краю, воспоминание о победе, которую двадцатью "страйками" принес Роджер Клеменс, или когда Алекс Родригес побил рекорд плэй-офф - мысли об этих эпизодах на время отдаляли оргазм. Но при этом было безумно обидно, что приходится портить такие сенсационные ощущения этими картинами, что Грэй от злости скрежетал зубами. И все же. Как хотелось продлить эту эйфорию, какими бы варварскими ни казались методы, позволявшие это сделать. Грэй прогонял образ бейсболистов и вот, когда уже опять был готов оказаться на пике блаженства, на выручку вновь приходили мастера мяча и биты: Ник Суишер, Дерек Джитер, Марк Тейшейра и прочие.
Но! Нет, только не это! - cтоило только вспомнить КЧ Сабатию, как эрекция почти сошла на нет.
- Ммм, а ты хорош, - сделала паузу девушка. - Долго можешь держаться. Знаешь, а даже была бы не против, чтобы ты меня трахнул. Бьюсь об заклад, с тобой я б кончила.
Она медленно провела ладонью по обильно смоченному слюной члену Грэя. Мужчина смотрел на дорогу ошалело вытаращенными глазами.
- Лично я ничего такого плохого не вижу, в том, чтобы отсосать парню, - медленно, растягивая слова произнесла девушка. - Это прикольно.
Она сжала рукой головку и из уретры выступила капля предэкулянта. Девушка принялась размазывать ее по головке большим пальцем. Грэя колотила дрожь.
- Знашь, че, а ты не такой, как другие, - девушка говорила, продолжая играть с пенисом Грэя рукой. - Обычно мужики, типа, грубо разговаривают, гадости говорят. Как тот вчера ночью. "Свиноматкой" меня называл, говорил мерзости всякие, типа: "Соси, мелкая шлюшка", и все такое.
Ноги Грэя затряслись, правой он уже не мог должным образом контролировать педаль газа.
- Это... это... было не очень мило с его стороны, - прохрипел Грэй в ответ.
- Ага. А ты вот оч милый.
Девушка говорила медленно. Ее голос был невероятно сексуальным. Немыслимое сочетание опыта и невинности. Образ КЧ Сабатии покинул воображение Грэя, и его член опять был в полной боевой готовности. Твердый, как стальной прут. Девушка сжала ладонью набухший, пульсирующий пенис и принялась массировать его кистью. Медленно. Ладонь ходила вверх и вниз. По всей поверхности. Не пропуская ни сантиметра. Еще одно движение и Грэй выстрелит себе же в лицо... И в этот момент девушка переключилась на массаж яичек. Ох, все это определенно сто́ило каждого заплаченного мужчиной цента.
- Ну да лана, - сказала девушка после некоторых раздумий. - Ты, типа, не подумай, че я такая, обычно так не делаю. Просто, чтобы ты знал.
Грэй был в полном смятении, с лица ручьем тек пот.
Какого, блять, хера?! А ну продолжай сосать!
Девушка достала из кармана какой-то предмет, раздался едва слышный звук разрывающегося пакета. Грей оторвал взгляд от дороги и перевел на спутницу в надежде понять, что происходит. Девушка доставала из пакетика презерватив. До мужчины донесся запах лубриканта, нанесенного на латекс.
- Ты, оххх, что ты...
- Тссс, - ответила девушка. - Тебе это понравится.
Она что, собралась трахаться со мной, когда я за рулем, на скорости веду машину?
- Все мужики любят это. Просто кому-то, типа, стремно признаться, чтобы не подумали, что он баба какая-то, а не мужик.
Грэй был в растерянности, он словно опять потерял дар речи, пока девушка расправляла презерватив большим и указательным пальцами правой руки, затем нагнулась к промежности мужчины.
- Что, о-о-о, что ты...
- Я? Иду вперед, - палец вонзился в анус Грэя.
Резко и глубоко.
Грэй чуть было не заорал, мужчина был совершенно потрясен произошедшим, чего-чего, а такого поворота событий он точно не ожидал. Но всего секунду спустя произошедшее окрасилось новыми оттенками. Грэя охватило чувство странного томительного наслаждения. И не успел он осознать это, как девушка уже с невероятным усердием работала ртом. Она словно через соломинку жадно осушала молочный коктейль, только вместо бокала был пенис Грэя, а в роли соломинки выступала уретра, сзади же работал ее палец. Мужчина знал, что больше не сможет сдержаться ни на секунду... Но это уже и не имело значения, потому что это будет лучшей секундой в его жизни.
Да, прямо, сей...
Грэй скрючился в водительском кресле и обильно кончил в этот мокренький, слюнявый, прекрасный ротик. Вот это был взрыв! Словно взорвалась канистра с наполнителем для маркеров. Такой мощи разряд. Грэй думал, что ротик девушки одернется в стoрону, от такого обильного выстрела, но он ошибался. Девушка не просто не оторвала губки, а стала заработать ими еще быстрее и усерднее. Вверх и вниз. Вверх и вниз. Колени Грэя била дрожь, анус плотно сжимал палец девушки. Ягодицы мужчины, уже не осознававшего, что он находится за рулем машины, оторвались от кожаного автомобильного кресла. Из него вышло столько семени, что было просто поразительно, как такое количество могло поместиться в этой девичьей головке. В оргазме он словно перенесся в другой мир, глаза закатились, колени трясло так, что мужчина едва ощущал своими ступнями педали.
Когда все было окончено, девушка оторвала губки, откинулась в пассажирском кресле и заглотила то, чем щедро одарил ее Грэй.
- Мужикам так больше нравится. Когда деваха заглатывает, - сказала она. - Не знаю, почему. Но я привыкла, даже ко вкусу уже.
Грэй едва слышал ее. Почти в отключке. Он ощущал себя кулем с тестом, лежащим на водительском сидении. И тут мужчину передернуло, он чуть не заорал - девушка выдернула палец с презервативом из его ануса. Посторгазменные ощущения усилились, это было невообразимо, но из уретры вышло еще какое-то количество, немыслимо каким образом оставшейся еще в его организме, спермы.
Это невероятно.
Девушка высунула руку в окно и сбросила презерватив с пальца. Он улетел во тьму, как смачный плевок.
- Ну че, лучше сейчас ся чувствушь, а? - cпросила девушка.
Грэй попытался сказать "да", но язык прилип к небу. Тяжело дыша, он утвердительно покачал головой.
- Я знала, че те понравится. Мои братцы мне рассказали. Ну типа, че им прикольнее, когда у них сосут с пальцем в жопе. Там че-то чувствительное у мужиков находится, железа какая-то, или типа того.
Грэй не мог промолвить ни слова. Она что, реально сказала "братцы"? Братья давали ей уроки ректальной анатомии? Нет, он не хочет об этом даже думать. Что это за семейка должна быть? Но, справедливости ради, мужчина признавал, что девушка была права́. Ее хитроумная техника подарила ему лучший в жизни оргазм. Девушка продолжала играть с яичками Грэя, и тело мужчины еще сотрясали посторгазменные спазмы. "Прикольнее, когда у них сосут с пальцем в жопе", ничего себе. До сегодняшнего дня в этой части тела у Грэя гостили только экскременты, поэтому дискутировать на этот счет ему было сложно.
Грэй сбросил скорость, только сейчас поняв, что не контролировал себя и набрал лишние обороты. Речь наконец вернулась к мужчине:
- Это было потрясающе.
- А мне по кайфу, че те клево было, потому шо ты мне приглянулся. А если тебе тоже по кайфу, подбери мя в другой раз там же у конторы крабьей. Я там на постой попутку ловлю после работы. Каж нош.
- Да ты что, конечно! Я так и сделаю!
- Только я не хочу, чтобы ты думал, шо я жлобиха, - прозвучала еще одна малопонятная тирада. Девушка погладила Грэю живот, посмотрела на пах. - Я ж не могу тебя так оставить, когда ты еще не все выдал? Я всегда все довожу до конца!
Грэя опять передернуло, он вновь едва не вскрикнул, когда девушка неожиданно в очередной раз взяла его пенис в свой рот и принялась мощно, с силой высасывать остатки семенной жидкости из члена Грэя. Когда, казалось, уже последняя капля покинула тело мужчины, его колени и ступни задрожали. Член был припухшим, полуэрегированным, и в нем еще пульсировала эта сладкая посторгазменная дрожь. Девушка облизнулась, одновременно опустив руку на покрытую слюной головку, обвила ее основание большим и указательным пальцем и выдавила уже действительно последнюю каплю спермы из уретры, наклонилась и слизала ее.
Это непередаваемо.
Сейчас Грэй уже приходил в себя и был в состоянии следить за доро́гой. Девушка держала руку на его яичках, пальчиком поигрывая ими. Оххх, как же она сосет... Его репродуктивная система сейчас... каждая ее составная часть... от побудительных нервных импульсов до выделения семени... он был услажден, высосан без остатка, пребывал в посторгазменной расслабленной эйфории.
- А ты до хера выдал, - оценила девушка, причмокнув губами. - И елда у тебя прикольная, да и залупень ниче так на вид. Не в буграх вся, как почти у всех этих.
- Очень приятно, - это был без сомнения самый дикий комплимент, который Грэй когда-либо слышал в свой адрес.
- А еще ты чистенький такой, - продолжила беседу девушка. - И обрезанный. Не, я ниче против кожи на членах не имею, но дофига мужиков не моют там, и оттудова воняет ахренеть как проста.
- Даже представить себе такое не могу, - постарался пошутить Грэй. - Но положусь на твой опыт и приму на́ слово.
Попытка намека на завершенность обсуждения подобных интимных деталей провалилась. Девушка вновь причмокнула губами, и оживленно выпрямившись на пассажирском сидении продолжила:
- А еще, слышь, у тебя вкусная сперма, ага. Не то что у этих всех. У них горькая и все такое.
Вкусная сперма, - мысленно повторил Грэй. - Блин, прямо какая-то ночь откровений. Если у него когда-нибудь будет подружка, обязательно нужно будет с ней поделиться. Прямо на первом свидании. А что, просто бомбический подход. Знаешь, дорогая, один человек, на чье авторитетное в данном вопросе мнение можно смело положиться, признал, что у меня вкусная сперма. Вот так вот.
Девушка смотрела в лобовое стекло и теребила подбородок, словно в ее голове шел напряженный мыслительный процесс, как при разгадывании кроссворда.
- Слышь, может, этот вкус зависит от того, че жрешь? А?
- Я... не знаю, но мысль интересная, - ответил Грэй со скептической ухмылкой.
- Ну вот если мужик жрет бекон, у него сперма тоже будет, типа, как бекон на вкус? А если он сладкоежка? - девушка приобрела еще более задумчивый вид. - Это че тада получается, у него сладкая тогда будет, что ль?
- Возможно, и так, - Грэй поперхнулся, с трудом сдерживал смех. Ну и разговор. Какие темы. - Но ты, в самом деле, очень классная, - сказал Грэй, когда дыхание вернулось в норму.
Девушка застегнула ремень на брюках Грэя, грациозно заправила ему рубашку, и наконец, убедившись, что с молнией на штанах ничего не произошло, застегнула ее элегантным движением кисти.
- Ну вот...
- Послушай, ты ведь говорила, что часто бываешь на этой дороге.
- Да, на постой. Каж нош. Каж неделю с работы по ней. Типа так. Да.
- А почему бы нам с тобой не заключить сделку? Я буду из офиса ехать этой доро́гой, каждую ночь, в одно и то же время и, я подумал, может подбирал бы тебя по пути, а ты, знаешь...
- Ты че, правда меня каж нош будешь возить и еще до кучи четверть сотни отваливать за отсос?! - восторженно воскликнула девушка.
- Ну да, почему бы и нет? - в голове Грэя заработал калькулятор. Двадцать пять за ночь. Пять дней в неделю. Немногим более шести кусков в год. Да просто сделка мечты! Обе бывшие к этому моменту благополучно выскочили замуж, обязательства по их частичному содержанию погашены, он свободен. - Я просто подумал, что тебе нужны деньги для ребенка, а мне нужно...
Рука девушки в бессознательном порыве впилась в пах Грэя.
- А ты знатный хахаль. Обычно те, кто на постой меня возят, десятку дают или пятеру, да еще часто требуют делать вещи, на которые я, типа, и не соглашалася. И они, ну типа, отбросы всякие, знаешь, грязные такие, да еще бухие почти все. А ты не такой. Ты мне приглянулся. Слышь, а ты че, серьезно, двадцать пять за отсос? Каж нош?
- Да, именно так, - подтвердил Грэй. - Каждую ночь.
Жила она в полной дыре. По раздолбанной окружной общественной дороге "Корветт" въехал в лесополосу. Луна, вернее полумесяц, окрашивавший все кругом в желтый цвет, поднялся выше. Грэй переводил на него взгляд при малейшей возможности, но все равно мысли его были о его спутнице. За все время она так и не убрала руку с его промежности. Сквозь ткань брюк мужчина ощущал исходившее от ее ладони тепло. Сейчас кисть массировала пах мужчины, в то время, как глаза девушки цвета темной карамели всматривались в лес. И вот опять. Он опять хотел, опять был наготове!
Шины "Корветта" въехали на гравийную дорожку. В конце дороги показался двухэтажный фермерский домик, стоявший в высоких зарослях сорняков. Когда-то он, по всей видимости, был белого цвета, но сейчас почти вся краска облупилась, и дерево почти приобрело свой первоначальный вид. С накренившихся оконных ставней сползали шторы. Чердак с одним окном. На заостренной крыше уже местами осыпалась черепица. С боковой части дома большой гараж, с виду самострой. За ним - пустая поляна и старый выцветший дощатый забор высотой около двух с половиной метров. В зарослях сорняка раскорячились какие-то здоровые оранжевые штуки. Тыквы, - подумал мужчина. - Чертовски уместно. Эта хибара бы победила в любом конкурсе домов на День Всех Святых. Грэю не хотелось здесь задерживаться. У нее ребенок, значит, и муж, скорее всего, есть. А у мужа обрез наверняка имеется, чтобы уж совсем все было в гармонии с этим местечком.
Мужчина затормозил у окончания гравийной дорожки.
- Слышь, ты, типа, такой добрый и щедрый со мной был. Особенно когда каж нош предложил меня возить, а я тут с двумя братьями живу: Джори и Халлом. Они механики. Ну знаешь, это такие, что с машинами работают.
- А как же... Я хотел спросить, ты замужем?
- А, не, ты че?! - воскликнула девушка, словно это был самый абсурдный вопрос. - А, ну да, ясно, ребенок-то у меня есть. Но это просто от одного мужика, который меня изнасиловал как-то.
- О, сожалею, я не хотел...
- Да че жалеть? Она ладная деваха, - пальцы спутницы изящно гладили промежность Грэя. Опять все возвращалось. Ткань брюк едва выдерживала напор его пениса. - Вот не хочу, чтобы ты подумал, что я жадина последняя, динамщица какая-то. Я же чувствую, что ты опять хочешь. Хочешь зайти в дом и трахнуть меня?
Услышав одно только слово "трахнуть" из ее уст, Грэй чуть было моментально не кончил прямо в брюки. Грудь сковало.
- Но, но ты ведь сказала, что у тебя там два брата.
- Да не, братья есть, но они ща не дома и вернутся еще хз когда, с учетом того, что им еще в Пенсильванию за запчастями нужно было ехать. Они на какой-то, типа, крупное сборище, слет автолюбителей собрались. Так че, идешь? Нам никто, типа, не помешает. Но только, это, придется заплатить, ну, типа, может... сорокен?
Разум Грэя отключился. Он выключил габариты, мотор, вытащил бумажник и дал девушке сто долларов.
- Да ты охренел? На кой стока многа?!
- Возьми, - произнесли пересохшие губы мужчины. - Просто ты такая... такая... красивая.
Лицо девушки приблизилось. В темноте он почти не видел его, зато прекрасно чувствовал. Какое теплое, нежное... Девушка поцеловала Грэя, мягко прикоснувшись к его губам своими, ее кисть массировала пах мужчины, и член мужчины был уже в полной боевой готовности. Как же Грэй хотел ее, какая-то безумная страсть к ней, мужчине словно превратился в бушующий вулкан этой страсти, и лава вот-вот была готова вырваться наружу.
- Ну пойдем же, - прошептала девушка. - Те оч понравится. Мож даже без резины.
Но резина была последней вещью, занимавшей мысли Грэя. Равно, как и все остальное. Кроме нее. Она и только она. Больше ни о чем он думать не мог. Грэй открыл водительскую дверцу и чуть не вывалился из машины. Голова кружилась от испытываемой эйфории. Она что, рассмеялась? Девушка взяла Грэя за руку и повела к дому. Входная дверь открылась, девушка зажгла свет.
Какая конура, - подумал Грэй. - Похоже на местечко, где обитали Джед и Грэнни[17] до переезда в Беверли-Хиллс. Внутри дом был еще более запущен, чем снаружи, просто сральник какой-то. Но Грэю вдруг стало стыдно за свои мысли. Она была просто малоимущей девчонкой. У нее не было возможности получить образование. Чтобы прокормить ребенка, трудится на грязной работе - потрошит крабов, и ей не нужны подачки, пособие. Если задуматься, как человек она ведь лучше его.
- Прости за беспорядок, - извинилась девушка.
Мужчина не слышал ее. Его мозг словно был окутан туманом. Единственное, на что Грэй был способен - смотреть на девушку. Каждый из его глаз словно имел свой собственный разум, жил своей жизнью и не подчинялся воле мужчины. Он не мог оторвать взгляд от девушки. Она небрежно повернулась, подняла голову и как-то грустно улыбнулась. Затем девушка скинула блузку, сбросила шорты.
Она просто бесподобна.
Даже в этой помойке, в свете чахлой лампы... она была прекрасна. И это не кукольная, навязываемая глянцевыми журналами, а особенная, редкая, природная красота, чистая и естественная. Она реальная женщина, словно источающая жизнь, олицетворяющая самое это подлинное слово. Даже ее недостатки были прелестны: небольшой скол на верхнем переднем зубе, набухший сосок на одной груди чуть больше своего близнеца, застарелый шрам на колене. Как же она великолепна, - Грэй все еще пребывал в своем немом оцепененье. Во рту пересохло. Девушка тоже была скованна, стоя совершенно нагой перед абсолютно незнакомым человеком. Небольшой пушок просматривался подмышками. Между ног взъерошенный темно-русый кустарник из-под которого едва проглядывались девичье лоно.
Девушка ступила навстречу Грэю, большие, высокие груди покачивались в такт шага.
- Ну как, ты готов? - cпросила она.
- Да, - просипел Грэй.
Вид девушки завораживал, мужчина рухнул на колени. Сейчас его лицо было как раз у манящего заросшего треугольника. Грэй провел губами по лобковым волосам, они оказались такими мягкими, едва ощутимыми. Руки мужчины прошли путь по нежнейшим шелковым бедрам до ягодиц. Язык стал продвигаться сквозь щекочущие волосы, и когда добрался до клитора, ладони мужчины ощутили, как напряглись ягодицы девушки.
- Мммне так нннравится это, - послышался с высоты легкий шепот.
Нравится. Это. Да, Грэй хотел, чтобы ей было приятно. Вернее, хотела та его часть, которая в нем обычно не замечалась. Все же естественные мысли, желания, его современная практичность, эгоизм словно стерлись, ушли куда-то очень глубоко. Вылизывать проститутке? Сейчас это вряд ли было в тренде. Но Грэй не мог остановиться и наслаждался ее вкусом, влажным жаром, обдававшим лицо. Дыхание девушки участилось, она пальцами овила клитор и осторожно потянула его на себя, направив хоботок так, чтобы Грэю было удобнее делать ей еще приятнее. Пальцы другой руки впились в волосы мужчины. Послышались придыхания, знакомый, и такой заводящий звук, ни с чем не спутаешь - девушка была очень близка к кульминации. Грэй чувствовал ее, вязкая соленая жидкость заструилась от ее лона по пушистым зарослям. Мужчина был на седьмом небе от гордости за себя. Он, ботан, компьютерным техник, гик, сейчас ублажает такую роскошную и опытную жрицу любви. Ну, по крайней мере язык ее тела просто кричал о том, что у него получается!
Но теперь в Грэе самом начала закипать страсть, страсть, за удовлетворение которой он и заплатил.
- А-а-а, теперь малыш, - донеслось сверху.
Грэй поднял глаза, между роскошных грудей на мужчину смотрело это лицо. Сияющее, терзаемое желанием. Руки девушки перешли на плечи Грэя и потянули их вверх. И вот мужчина уже был на ногах, никакие штаны не могли скрыть его бурную эрекцию. Девушка прильнула своими губами к его рту и проскользнула внутрь своим язычком.
- Даставай свой инструмент, малыш, - прошептала она.
Грэй повиновался, с трудом подавляя поползновение кончить прямо сейчас, пара движений рукой и это случится, но девушка повернулась и наклонилась, чтобы немного расчистить кухонный стол, стоявший позади. Взгляд Грэя скользнул по бедрам девушки, дошел до белесого крестца, затем пошел по точеным линиям ее спинки. Грэй лишь только дотронулся до своего пениса... Он прежде никогда не был таким... Невероятно упругий, пульсирующий словно дрожащий зверь. Массивный бугристый безудержный ящер.
Девушка, опьяненная желанием, повернулась. Она присела на край стола, откинула спину на его поверхность, широко раздвинула ноги, задрав ступни.
- Малыш, иди ко мне. Просто войди...
Грэй подошел к столу. Брюки и трусы болтались на голеностопах. Мужчина вошел в девушку, сделал обратное движение и прикусил губу. Нет только не опять... Только погрузившись в ее лоно, Грэй был уже в полушаге от очередного разряда. Мужчина из последних сил старался переключиться на проверенных бейсболистов.
- Сильнее. Сильнее.
Грэй попытался. Нет, забудь. Даже представив себя в ду́ше с Рэнди Джонсоном, сдержаться было невозможно. Ствол Грэя вошел полностью, мошонка встретилась с ее лобком, мужчина громко застонал. Шлюз плотины поднят, первая волна выпущена. Но прежде чем пришла очередь второй...
Удар тупым предметом по макушке. Грэй падает на спину. В глазах темнеет. Свет. Желания. Мечты. Весь его мир. Все. Все погружается во тьму.
Грэй очнулся. Он лежал в неестественной позе на полу из грубого дерева. Зрение немного прояснялось, свет слепил глаза, но в них уже прояснялись размытые очертания двух фигур.
- Как самочувствие, городской? - раздался голос. В ушах Грэя вибрировало, словно он услышал зов со дна колодца, голова раскалывалась от боли. Мужчина прищурился, пытаясь разглядеть, кто был перед ним. Два мужчины в рабочих комбинезонах, оскалившись, демонстрировали свои черные зубы. - Ты ж, типа, оттудава, ага? С города?
Пронзительная боль в голове вызвала новый стон. Была еще какая-та боль, но череп раскалывался так, что даже не позволял сосредоточиться, чтобы понять, где именно.
- Да ясень пень, он с города, Халл, - раздался второй голос. Вибрация в ушах Грэя отступала. - Эти тряпки модные. А тачилу его видел? Каллавэй! Пластиковые карты. Они же, типа, только у городских бывают.
Грэй попытался рассмотреть того из говоривших, кто казался помоложе. Взъерошенные клочья волос. Парень с ухмылкой копошился в его бумажнике из лаковой кожи.
- Это мой малой братишка - Джори, а я, типа, Халл, - сказал второй человек.
Ну что за речь?! Без сомнений, пара колхозников, вонючих тружеников села. Да и одеты под стать. Рабочие комбинезоны из грубой ткани, на ногах какие-то говнодавы. А девка, поди, с ними заодно, заманила меня сюда. И чем же они меня огрели, что боль такая, холодильником, мать его, что ли? Грэй приложил руку к раскалывающейся от боли голове.
- Че, больно? Бьюсь об заклад, че так, - предположил старший, Халл, зацепив большими пальцами лямки комбинезона. Плечи и грудь - заросли волос и груда мышц. - Джори тя сильновато приложил, - Халл захихикал. - Сзади тоже, типа, горит, бьюсь об заклад.
Только сейчас до Грэя начало доходить, с чем были связаны другие болезненные ощущения. Он посмотрел на себя: где шелковая рубашка от "Ксандрини"? Итальянские брюки из коллекции "Гредани’с" за полторы сотни содраны... Пронзительное жжение в анусе, казалось, волнами пульсировало в такт головной боли.
- Что... Что вы со мной сделали?
- Ну, типа, пока ты тут сладко спал, Джори отдуплил тебя.
- У этой сучки, самая узкая дырка, что я пробовал. Ага, - включился Джори, продолжая рыться в кошельке Грэя. – Халл, смари сюда. Да тута же несколько сотен!
Грэй оперся на дрожащие руки. Ответ на его вопрос был очевиден - боль в заднем проходе, но он не мог не задать его, как бы все явственно не было:
- Минутку, подождите. Вы что, хотите сказать, что вы со мной занимались содомией?
Деревенская парочка зашлась гоготом.
- Содо - чем? Слышь, да он точна с города! - воскликнул Джори.
- У нас это не содомией зовут, городской. Мы реальные пацаны, и у нас это называется "отдуплить", - взял слово Халл.
Да за что же мне это?!
- И мне кажется, - продолжил Халл. - Что на сегодня Джори с тобой еще не закончил. Мне обычно раза в день хватает. А у такого мальца-то, кровь играет. Ему три-четыре раза в день нада.
У Грэя это не укладывалось в голове. Я в плену у сельских гомосеков. Халл тер свою промежность, как дотошный покупатель, нащупывающий в корзине самый сочный авокадо. У Джори же вообще член свисал из прорези в комбинезоне. Парень стряхнул с него кусочек прилипших фекалий.
Грэй постарался было принять какое-то более удобное положение, как услышал скрип металла. Из чего следовало новое, весьма зловещее открытие. Левая лодыжка мужчины была закована в стальную скобу, соединенную с железным креплением в полу массивной двухметровой цепью.
Я еще и прикован. Цепью.
- Пришлось заковать тебя, - объяснил Халл. - Нельзя ж, чтоб ты драпанул, типа. Тут от Трассы километрах в восьми всего участок Шерифа.
Меня заковали - повторно пронеслась мысль в голове Грэя, словно одного раза не было достаточно, чтобы принять это. И данный факт с большой вероятностью означал, что в сравнительно скором будущем отпускать его никто не собирается.
- Мой зверь твердеет просто от взгляда на тебя, городской, - продолжил Халл. - Давай. Быстро встал раком!
Грэй отказывался в это поверить. Халл скинул комбинезон. Его примеру последовал Джори.
- Парни, ну хорош уже, довольно так шутить, это не смешно, - сказал Грэй. - Вы же не хотите...
Халл обрушил кулак на череп жертвы. Перед глазами у Грэя поплыло, и он занял требуемую позицию.
- Вот так, рачком, прямо как собачка, - блеснуло лезвие, Халл решил предотвратить желание жертвы погеройствовать, раскрыв перочинный нож.
- Ага, - ухмыльнулся второй брат. - Ты слышал ведь, как собачонок, сучек имеют? А ты и есть сучка.
- Послушайте, - взмолился Грэй, сделав последнюю попытку. - Парни, зачем делать это со мной. В смысле, у вас же есть девчонка. Она наверняка на порядок приятней меня.
Еще один удар в голову от Халла. Грэй завопил от боли.
- Да ты че несешь, а?!! - возмущенно взревел Халл. - Кэйри Энн? Она наша сестра! Это же будет тогда этот, инстсестус. Ты че, нас за извращенцев считаешь?
Под черепом Грэя мозг являл собой цельный пульсирующий сгусток боли. Ой, любезно прошу простить мне такое бестактное предположение, - подумал он, одновременно взбешенный и до смерти напуганный, - но как-то прежде я не заметил здесь признаков высокой нравственной культуры. Вы же только что ИЗНАСИЛОВАЛИ МЕНЯ! В ЖОПУ!
- Слышь, да тебе мало яйцо отрезать за такой базар, - гневно прорычал старший брат.
- Простите меня, - пробормотал Грэй.
- К чертям тебя, Халл. Не обламывай! Я собираюсь зачетно засадить этому городскому в задницу. Второй раз за день - он самый клевый, - осадил брата Джори. Он сел на колени, повернул поудобнее Грэя, и начал мастурбировать. - Вот это будет кайф!
- Советую не брыкаться, городской, - предупредил Халл. - Мы все равно тя отымеем, по-любому. Давай по-хорошему. На заставляй меня еще и резать тя.
Глаза Грэя расширялись от ужаса по мере осознания всех масштабов его безысходного положения. Он ничего не мог сделать. Прикован этой чертовой цепью. Что с ним будет после того, как мучители удовлетворятся? Единственный разумный путь выжить был... у меня нет иного выхода...
Халл напряг мышцы обильно покрытой волосами груди.
- Пока Джори с твоей задницей возится, ты мне отсосешь.
Согнувший раком Грэй беспомощно кивнул головой. Он взвизгнул, когда Джори, прочистил горло и отхаркнул слюну на его анус.
- Так поприятнее будет, городской, ага? Такая крепкая детская попка заслуживает смазку.
- Ты прикинь, Джори, а он сосать не хочет, волосня ему, видите ли, мешает, - проинформировал брата Халл. - Предпочитает, наверное, чтоб его драли постоянно. Но вот я... Я как раз другое люблю. Слышь, столица, не люблю я говно на своем члене, понял? А вот когда сосут - это мне, типа, ой как нрааавится.
- Время загнать болид в гараж, - издал клич Джори и пристроился сзади Грэя.
Щеки мужчины от напряжения наполнились воздухом: проникновение влажной головки... продвижение вглубь, и...
Хлюп!
..."болид" Джори ловко вошел в "гараж" Грэя. Он громко выдохнул воздух. Не сказать, чтобы боль была настолько прямо дичайшая, насколько дискомфортно было давление внутри, противное чувство переполненности. Мозолистые ладони Джори вцепились в бедра Грэя, движения парня участились. Какой же огромный у этого ублюдка! Мужчине оставалось только терпеть. Такое ощущение, что я сейчас обосрусь...
- Тебе повезло, что Халл дуплить не любитель. У него зверь еще больше моего будет.
- Ну же, Джори, - ухмыльнулся старший брат. - Где твои манеры? Дерешь чувака, так будь добр, хоть подрочи ему.
Джори вошел в стабильный ритм, каждый толчок глубоко, прямехонько по кишке.
- Слышь, городской, я извиняюсь. На серьезе. Это было не шибко гостеприимно с моей стороны.
Рука Джори прошла под правым коленом Грэя и схватила его член и мошонку. Парень сжал их несколько раз, словно доил коровье вымя.
- Ты позырь сюда, Халл, у этого чувака вааще почти ниче там нет.
Гениталии Грэя не подавали никаких признаков жизни.
Халл оскалил свои черные зубы.
- А ты достаточно жестко его?
- Да ты только позырь, Халл! Жестко? Этого городского? Спросишь тож! Да у меня стояк просто нереальный. А булки у чувака не шибко больше пары оливок. Так что заходит глубоко, как доктор прописал!
- Бьюсь об заклад, он ваще импотент, - Халл опустился на колени, его мошонка была ровно напротив лица Грэя. Старший из мучителей стянул с себя комбинезон, взял в руку свой член. - У меня кой-че для тебя есть, городской. Большой горячий "чупа-чупс".
Глаза Грэя вытаращились на то, что было перед ними, до размера пятидесятицентовой монеты с изображением Кэннеди[18]. Да такого просто не бывает. Если у самого Грэя в его лучшей форме был пятнадцатисантиметровый, то... Тут было явно больше полутора его члена, и кто знает в лучшей ли ЭТО сейчас форме? То, что было направлено на Грэя, больше походило на здоровую палку сырокопченой колбасы, которую венчал свиной пятак. Сморщенный хобот крайней плоти напоминал шмат хамона.
- А теперь ты сделаешь мне приятно. А если вдруг надумаешь кусаться, знай, че я те глаз тада вырежу и сожрать заставлю. Ты мя понял?
Грэй отчаянно закивал головой в знак согласия.
Халл потянул на себя сморщенную крайнюю плоть, и взору Грэя предстала розовая головка, покрытая смегмой.
- А теперь, городской, открой рот, как на приеме у доктора, и скажи: "Ааааа". И не парься о белом десерте на моем члене. Немного творожку тебе не повредит. Считай, что угощаю.
Грэй, остолбеневший от ужаса и стыда, закрыл глаза и открыл рот. То, что туда вошло было по ощущениям походило на шею сырой индейки. Только значительно крупнее в размере.
- А че ты яйца мне не ласкаешь? Начал быстро, я сказал, - грозно приказал Халл.
Чтобы сделать это Грэю понадобилось переместить весь свой вес на одну ладонь. И то, что сейчас оказалось в другой руке наощупь напоминало два плода киви, только очень больших.
- Давай, городской! Вишь! Ты, типа, можешь, када захочешь. Соси, как тя папочка учил.
Ты, конечно, будешь удивлен, но отец НЕ учил меня сосать члены... Грэй понимал, что его жизнь и смерть сейчас зависят от качества отсоса, который он сделает этому грязному колхознику. Рот заполнен, дышать можно только носом, обоняние убивал самый мерзкий запах, который он когда-либо ощущал. Да, блин, у меня ведь никогда не было такого опыта. Откуда мне знать, как это правильно делается? Но тут Грэя осенило. Нужно делать так, как их сестра мне сосала...
Он попытался собраться, как-то абстрагироваться и попытаться понять, как все сделать грамотно, по реакции уловить, что понравится Халлу. Прилетевшая пара жестких ударов по голове, показала, что Грэй пока еще не встал на верный путь, но затем... Все же получилось должным образом отвлечься: он представил на месте Халла себя, что сосет себе. Во рту появилось достаточно слюны, губами получалось крепко обвивать ствол, язык нашел уздечку и с нажимом ходил по ней взад и вперед.
Мужчине показалось, что, наконец, у него стало получаться, как Халл, захлебывающимся от ярости голосом, заорал:
- Ты просто сраный бесполезный кусок гoвна. От тебя никакого проку. Надо прям сейчас тебя угандошить. Тот, кто настолько бестолков в работе головой, не заслуживает права жить.
Отзыв был явно невдохновленным, но из него можно извлечь урок, на ошибках, как говорится, учатся. Просто делай это лучше. Старайся, что есть сил! Грэй наращивал темп, от постоянно открытого и забитого рта складывалось впечатление, что ему в горло засунули распорку для ботинка. Грей заработал жестче, энергичнее и почувствовал во рту склизкую жидкость, и это была не его слюна.
- Ого. Теперь неплохо, скажу те. Уже лучше. Продолжай в том же духе, и сегодня я не перережу твою глотку. Может, еще на разок тебя оставлю.
Вот она награда за упорный труд! Но Грэй понимал, что нельзя не удовлетворить этого мужлана. И тут его осенило.
Как их девка.
Мужчина очень хорошо помнил. Как такое забудешь?
Но чем смазать? - последовал отчаянный вопрос. Член, буравящий его задницу, достаточно быстро принес просветление. Джори использовал слюну. Я тоже сделаю так. На мгновение Грэй вынул инструмент Халла из своего рта, облизал указательный палец, и...
- А городской-то, не такой уж и безнадежный дурень, кажись, - оскалился Халл, когда рука его жертвы прошла по его тазу, и увлажненный палец скользнул в анус колхозника.
Перст Грэя продолжал продвижение вглубь, преодолевая на своем пути препятствия из кусков экскрементов Халла. Мужчина вновь заглотил член сельского жителя и начал работать пальцем в его анусе.
- Ух ты, столица! Вот! Да! Так! Вот теперь то, че надо! У тя получается!
- Бьюсь об заклад, Кэйри Энн его этому научила, - догадался Джори, наяривавший сзади. Грэй чувствовал, как яйца младшего колхозника с каждой фрикцией с размахом шлепают по его собственным. - Бьюсь об заклад, она его мелкий член так же в машине сосала.
- Ставка - верняк.
- Эта мелкая спермоглотка всегда была тупорылой коровой, но хоть мы-то ее чему-то достойному научили.
Глаза Грэя чуть вылезли из орбит. И это говорят люди, которые меня дубасили за то, что я позволил себе допустить возможность инцеста с их сестрой? Поди пойми их. Но сейчас важно было другое. Его больше не награждали затрещинами за низкосортный отсос. Указательный палец пробил еще один пласт деревенского говна и добрался до предстательной железы. Рот и задница уже горели от того, что выдалось испытать.
Количество кисловатой смегмы во рту Грэя увеличивалось, мужчина старался переключить свои мысли с запахов, исходивших из промежности Халла, на что-то иное. Розы. Клюквенный ламбик. Ванильная пудра, запах материнского яблочного пирога. Но когда Грэй старался отвлечься, его анус рефлекторно в защитной реакции сжался от яростных фрикций насильника.
- Халл, а этот чувак походу дела гамачок. Он прется от этого. Мой стержень так ща сжал! - oдобрительно воскликнул Джори. - Никого еще так кайфово не дуплил.
- А знаешь че, Джор? - произнёс Халл, мастурбируя основание своего члена, все еще находившегося во рту Грэя. - И сосет он на зависть многим.
- Ща, ща, да, ща, я уже почти готов. Сожми сильнее! Еще сильнее.
Грей напрягся, сжал сфинктер, заработали какие-то мышцы в промежности, о существовании которых он раньше толком не задумывался.
Пальцы Джори впились в бедра Грэя.
- О, да! Да! Я кончаю. Кончаю прям в него. У меня член в огнемет превращается!
Грэй не мог со всей ответственностью сказать, что полностью согласен с выше озвученным сравнением. По ощущениям это скорее было больше похоже на то, что ему глубоко в задницу спринцовкой заливали горячий жидкий китайский яичный суп. Грэй чувствовал, как вязкая жидкость вспрыснулась в него и осела в кишечнике. Халл тем временем все сильнее помогал себе рукой.
- Ща, ща. Получай, городской, получай! Я ща...
У Грэя померкло в глазах, когда старший из братьев кончил ему в рот. Это было мощнейшее семяизвержение. Могучие заряды струй, низвергались в глотку, обвисая на ее стенках гигантскими макаронинами.
- Ебааать...
Раздался хлопок от выдернутого изо рта этого похожего на слоновий хобот члена. Халл взял Грэя рукой за подбородок и поднял голову жертвы вверх.
- А теперь глотай. Будь хорошим сосуночком и заглатывай все до последней капли, если не хочешь, чтобы я те глаза выдрал.
Грэю не хотелось, чтобы ему "выдрали глаза" и он "заглотил". И то, что полилось внутрь, по вкусу было похоже на горячие сопли, океан расплавленных козявок. Грэя передернуло, едва не вывернуло наизнанку, но все же удалось удержать рвотный позыв и, закрыв рот, принять в себя все.
И вот уже проглоченная масса начала свой спуск, оставляя за собой, по мере продвижения по пищеводу, странное теплое мятное послевкусие.
- Да разрази меня гром, Джори. Чувак сосет член, как опытная пятидесятилетняя блядища.
- А я говорю те, что и в жопе у него просто нереально ахрененно, - восхитился Джори. - Никада, слышь, никада я так ахуенно никого не дуплил. Из меня с молочный пакет, наверное, вышел. Без базара!
Грэй вынул палец из ануса Халла и, наконец, освободившись, рухнул на живот. Кольца цепи заскрипели. Грэй чувствовал запах экскрементов, исходивший от пальца.
- Мы его красиво, типа, начинили, - поразмышлял Халл. - Ну, типа, я ему желудок залил, ты - кишки.
- Ага, - поддержал Джори. - Жаль, не зима ща. А то наша сперма б его ща, типа, согревала.
Грэй вжался в пол. Какое же счастье, что все теперь позади. Но...
Из последних сил мужчина обернулся - его итальянские брюки так и остались спущенными ниже колен. А там... То, что Грэй увидел, повергло его в полный шок. Это было кощунственно! Джори вытирал свое хозяйство его шелковой рубашкой "Ксандрини". Словно это было какое-то обычное полотенце!
- Парень, эта рубашка за двести баксов.
- Сто́ит того, - ухмыльнулся Джори. - Я никого так кайфово не дуплил, а эта пидорская городская рубаха - лучшая тряпка для члена. После чумового траха да еще и тряпка такая мягкая. Кайф!
Переведя взор наверх перед собой, Грэй увидел, как Халл засовывает свой жирнющий опорожненный член в комбинезон и встает на ноги.
- Шикарно поработал, городской. Шикарно. И раз ты так постарался, был так хорош с нами, ты заслуживаешь награду. Мы пришлем сюда Кэйри Энн, чтобы она ну, типа, позаботилась о те.
- Ну увидимся. Завх-трах, - приободрил Джори.
- Надеюсь, ужин тебе понравился, городской, - Халл ухмыльнулся, повернулся к брату и похлопал его по плечу. - Погнали, Джор. Вниз. Пора за работу. К тачилам.
Громкие шаги. Мучители удаляются. Щелчок замка... И Грэй отрубается.
- Эй, просыпайся.
Во сне кто-то теребил его по щеке, расталкивал, Грэй открыл глаза. Это был не сон. Он опять здесь, в этом кошмарном месте!
Перед глазами показались раскачивающиеся груди, возвышающееся над ними лицо девушки.
- Подъем! Я те чуток хавки и воды притащила.
Грэй приподнялся. По крайней мере голова уже так не раскалывалась, а задница... словно онемела. Мужчина провел рукой по лицу и вздрогнул. Как же нестерпимо воняет от указательного пальца. Грэй передвинулся в сидячее положение, цепь тихонько скрипнула. Какой же дикий у него, наверно, вид, с учетом всего, что выпало пережить, голый, он мечтал, наконец, надеть рубашку и носки.
- На вот. Звиняй, че ложки нету. Придется руками хавать.
Взгляд Грэя остановился на предмете в ее руке.
Горшок.
Ну если быть конкретнее, то в руках было два горшка, садовых. Грэй выпрямился, цепь вновь заскрипела. Бессознательно, словно накрытый волной смущения, мужчина схватил майку и попытался натянуть ее как можно ниже, прикрыть ей обнаженный пах. Быть может, причиной тому издевательства и унижения, которые он испытал? Но сейчас его член сжался и выглядел, как половой орган пятилетнего ребенка. К сожалению, усилия Грэя были тщетны: в последнее время он немного набрал вес, и майка даже с усилием еле дотягивалась только до верхушки паха.
- Что в этих горшках?
- В этом? - девушка подняла один из них и села в угол напротив мужчины. – Это для, ну ты, типа, в курсе.
- Нет, ни в каком я не курсе, - вспылил Грэй.
- Ну, типа, это для мочи, а то...
Горшок. Для дерьма. Просто великолепно! У нас здесь оказывается мужская уборная. А где, интересно, местный халдей, который на руки выдавит мыло, чтобы я мог их сполоснуть.
Впрочем, это был пустой сарказм.
Под бледными, как у привидения, ягодицами ощущалось тепло деревянного пола.
Но что за запах? Нет, не та ужасная вонь от высохшего дерьма на пальце, ароматное благоухание распространялось по всему подвалу.
Девушка опустила второй горшок на пол. Из него шел пар.
- ...то - твой ужин, - закончила девушка, и волна восхищения окатила Грэя.
- Слава Богу. Я умираю от голода.
Вы можете недоумевать, как может человек думать о еде, после того, как его унизили, избили и изнасиловали? После ночи, проведенной голым, прикованным цепью к полу? Подумайте сами. Для того, чтобы выбраться из этого ужасного места ему нужны силы, а откуда им взяться без пищи?
- А что это? - cпросил мужчина. - Запах довольно знакомый, но никак точно не определю.
И после этих слов девушка толкнула горшок в сторону Грэя.
- Я для тя это приготовила. Не знаю, че с этим обычно делают, и, в общем, короче, я просто решила сварить.
Грэй посмотрел в горшок.
- Ты что, издеваешься?! - взорвался Грэй.
В дымящемся горшке лежали дольки тыквы.
- Ну, ты, типа, извини, шо ниче лучше не притащила, но они сказали это те дать. Халл говорит, что ща экономить нада, а этих тыкв, как грязи, по всему огороду растут.
Грэй одарил девушку критическим взором.
- Тыкву не едят. В таком виде, по крайней мере. С ней пироги пекут, в качестве приправы используют.
- Халл говорит, что краснокожие едят тыкву, на постой...
На постой, - с отвращением повторил Грэй про себя.
- ...в голодное время, когда пришли эти, колонисты, им, типа, ниче больше и не было есть, - продолжала девушка, ее глаза горели от восторга. - И они не умерли с голода, а жили, потому что ели тыкву.
Грэй посмотрел на девушку.
- Со мной не все так плохо, - приободрил собеседницу мужчина. - По меньшей мере, не до такой степени.
Грэй оттолкнул дымящийся горшок от себя. Сейчас его уже не заботила его оголенная мошонка.
- Все, конечно, замечательно, но ЭТО я есть не могу.
- Ты, это, - заикаясь, произнесла девушка. - Лучше похавай, а то Джори сказал, что если не будешь, они придут и прям как-то жестко тя отделают.
- Великолепно! Так вот оно что! Унижение! Вот он истинный смысл - максимум унижения! Насилуйте его, вставляйте ему член в глотку. А потом еще на десерт тыкву заставьте жрать! Да за что мне все это?
Что ты, черт тебя дери, несешь? Не будешь есть - эта парочка придет и надерет тебе задницу. Причем, в самых разных смыслах этих слов.
- Ну хоть че-та в желудке будет, - попыталась урезонить девушка.
А ведь она права, - Грэй стал рассуждать с более практичной точки зрения. - Тыква немного насытит, придаст сил, энергии, а это необходимо, чтобы выбраться отсюда. Значит, надо есть, что дают, хоть тыкву. Но... чем? Только руками. Рука... Палец на одной из них тесно познакомился с анусом Халла, и Грэй не собирался дотрагиваться этой рукой до еды. Мужчина залез другой кистью в горшок и взял кусок тыквы. По крайней мере натуральная, девчонка сама ее вырастила. Грэй откусил от дольки, словно ел арбуз.
Но по вкусу это было совсем не похоже на арбуз.
- Ну как? Ниче? - cпросила девушка.
Грэй бросил на нее взгляд. Это было не "ниче", а некое пористое скопление безвкусных склизких волокон. Мужчина пытался представить себе, что он ест баклажан.
- Похож на пирох тыквенный, а?
- Нет, - проворчал Грэй.
И не "пирох", а "пирог"! Но при приготовлении пирогов тыкву, приправу из нее, действительно используют, по крайней мере, хоть что-то полезное сегодня узнала. Блин, какой же дерьмовый вкус у горячей тыквы. Не мешкая, Грэй выгрыз всю светлую тыквенную мякоть, оставив только оранжевую кожуру. Это было просто отвратительно.
Девушка, наблюдая, как мужчина ест, постепенно наклонялась все ниже и ниже, пока наконец не оказалась на коленях. В разрезе блузки просматривались ее голые груди, но сейчас никакая, даже самая яркая эротическая фантазия не возымела бы своего эффекта. Когда Грэй приступил ко второй дольке, девушка переместилась за спину мужчины и начала массировать его плечи.
- Я че-нить могу сделать для тя? Все, че пожелаешь, - произнесла девушка. - Можешь, типа, трахнуть меня, если хошь.
Рот Грэя, переполненный горячей тыквенной мякотью, перекосило в гримасе.
- Нет уж, благодарю!
- А хош отсосу?
- Нет! - кусок тыквы вылетел изо рта. - Я не в настроении, знаешь ли. Эти животные, твои братья, изнасиловали меня. И виновата в этом ты!
- Это неправда! - внезапно слезы брызнули из глаз девушки. - То, че они плохие, не значит, че я такая же!
- Да ты еще хуже, чем они! - выпалил Грэй. - Это ты меня заманила в их ловушку. Соблазнила, завлекла в этот капкан.
- У меня не было выбора, - она почти рыдала. - Они сказали, че, если я не сделаю этого, они мя убьют. И малую маю.
Девушка была на грани истерики. Грэй, заглатывая очередную порцию тыквы, пытался осознать то, что сейчас услышал. Она ведь была просто тупой деревенской лохушкой, рожденной в нищете, с первого дня жизни ее подвергали постоянным унижениям, оскорблениям, издевательствам. Что еще можно было ожидать от такой девки?
Не будь таким ослом, эта тупая деревенская сука нужна тебе, чтобы сделать ноги из этого места.
- Слушай, прости меня, - сказал Грэй и повернулся к девушке. Он обнял ее, это было лицемерно, да, но как еще завоевать ее доверие? - Мне не стоило так с тобой говорить. Понимаю, как тяжко тебе пришлось, с такими-то братцами. Это наверняка сущий ужас - жить в таком кошмаре.
- Да, да, - Кэйри Энн, обвила рукой спину Грэя и хныкала, уткнувшись в его плечо. - Они постоянно бьют меня и говорят, че, если я отвечу, убьют. А че тада с малой будет? Это самое ужасное, че может случиться. Кто о ней позаботится? Джори и Халл ненавидят мою малую, если я умру, и ее они убьют. Просто запакуют и все, стопудово.
- Запакуют?
- Ну они так от парней обычно избавляются.
Запакуют, - отдалось эхом в голове Грэя. - От парней обычно избавляются. Мужчина совершенно не понимал, что под этим подразумевалось, не знал и знать не хотел. Основная мысль была понятна. Они меня не собираются отпускать, после того, как наразвлекаются со мной. Эта пара мужланов прикончит меня.
Но когда?
- Слушай, а как тебя зовут? Ты Кэлли Энн?
- Кэйри Энн, - прохныкала девушка.
- Твои братья от меня тоже собираются "избавляться"? Так?
Кэйри утвердительно покачала головой, хмыкая носом, глотая слезы.
- А почему они до сих пор этого не сделали?
- Сделают, когда закончат.
- Закончат что?
- Твою машину.
Так вот в чем дело. Раздевают мою тачку, - просвистела мысль в голове Грэя.
- Сколько у меня осталось времени?
- Мож, день. Они обычно шустрые. А потом от тебя избавятся. Но если тебе повезет...
- В чем, Кэйри Энн? В чем мне повезет, - глаза Грэя широко раскрылись, мужчину переполняла надежда.
Белки́ глаза девушки покраснели от слез. Она вытерла нос.
- Если тебе повезет, они тя придержат. Пока не присмотрят новую тачилу.
Ну что ж. Грэй кажется окончательно понял, что к чему. Джори и Грэй заставляют Кэйри заманивать несчастных оболтусов в свое логово. Потом бедолаг заковывают и держат в подвале для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Держат до тех пор, пока не разберут на запчасти машины своих жертв.
- Если ты, ты, ну типа, - начала девушка. - Если ты с ними будешь хорошим, наверно, они тя сразу не замочат.
Будущее Грэя становилось более отчетливым и еще более мрачным. Теперь все ясно. Он в руках гомосеков-социопатов. Вся ценность моей жизни зависит от того, приятно ли им еще меня трахать во все щели... Чем лучше Грэй будет ублажать эту парочку, тем дольше будет жить. Пока они не найдут новую жертву.
Похоже, ему придется изо всех сил стараться угодить им.
- А где я, кстати, - спросил мужчина. - Это какая-то подсобка?
- Чердак, - последовал ответ.
Грэй посмотрел в сторону единственного окна в помещении и вспомнил то одинокое оконце, которое видел, когда подъезжал к дому. Это, должно быть, и вправду оно... Насколько он помнил, оно выходило на задний двор, огороженный деревянным забором. Я наверху. Как же мне спуститься вниз? И снова девчонка была его единственной надеждой.
- Джори и Халл - они надругались над тобой, да? - начал Грэй. - Склонили тебя к инцесту?
- Нет, нет, ты че?! - возразила девушка. - Просто заставляли сосать, да в жопу долбили. Халл говорит, что в жопу - это не инцестус. В письку-то ниче не попадает.
А, ну естественно, как же я не догадался?!
- Но после того, как они с тачилами начали это проворачивать, их больше на парней тянет. Со мной уже этого не делают, не. Просто дубасят время от времени.
- А отец твоей дочери, - продолжил Грэй. - Ты ведь, кажется, сказала...
- Я соврала, - ответила девушка. Она выглядела смущенной. - Когда сказала те, что меня изнасиловали, шоб ты пожалел меня. Просто один парень, с котором я встречалась. Когда залетела, Джори и Халл замочили его, - Кэйри Энн вновь зашлась в рыданиях, обняв Грэя. - Прости мя. Мне оч жаль. Я постоянно в страхе, что если не сделаю, че братья говорят, они убьют мою малую.
- Все в порядке, - мужчина пытался успокоить девушку. - Я прекрасно тебя понимаю. Но, как бы это дико не звучало, но всем этом есть и плюсы, если бы не они - я бы не встретил тебя.
- Че?????
Говори, как можно мягче, будь ласковее и убедительнее, - дал себе задание Грэй.
- Ты не такая, как все. Ты особенная. Ты - та самая девушка, которую я искал всю сознательную жизнь.
- Ты... ты... ты... это... че? Ты серьезно? - девушка смотрела на Грэя заплаканными глазами.
- Конечно. И я даже представить себе не могу, как ты живешь в этом кошмаре... с такими братьями.
- Типа, не очень, да, - шмыгнула носом Кэйри. - Но я должна делать, че они мне говорят, а то малую мою убьют.
Грэй взял девушку за руку. Со стороны сцена вполне заслуживала Оскар.
- Я тебя понимаю, все в порядке. Любая женщина, мать, не имея иного выбора, поступила бы так же. Но я должен тебе что-то сказать, Кэйри Энн, и я говорю это совершенно искренне. Я думаю, думаю, что начинаю сходить по тебе с ума, похоже, я безнадежно полюбил тебя.
Девушка не сводила глаз с Грэя. На ее лице было смущение, смешанное с чем-то еще, наверно, с надеждой.
- Мы должны быть вместе, - продолжил Грэй. - Я очень много зарабатываю, Кэйри Энн. Я вытащу тебя из всего этого. Но ты должна мне помочь.
- Я не могу...
- Ты должна открыть этот замок на браслете, который моей лодыжке. А когда уйдешь с чердака, оставить незапертой дверь. Тогда я смогу увезти тебя из этого места. Тебя и твою дочь. Чтобы у вас была настоящая жизнь, та которую вы заслуживаете.
- Братья меня оч сильно отдубасят, - вновь заревела девушка. - Может, до смерти забьют.
- Этого не случится, Кэйри Энн, - успокаивающим шепотом произнес Грэй. - Потому что они никогда не узнают. Не беспокойся о своих братьях. Я позабочусь о тебе. Тебе и твоей малышке. Все будет прекрасно.
Верхняя губа девушки задергалась. Слезы продолжали лить ручьями из ее карамельно-коричневых глаз.
- Не могу! Мне низя! Мне надо уходить!
Девушка судорожно схватила горшок с тыквенной кожурой, выскочила за дверь и закрыла ее. Послышался топот ее босых ног по ступеням.
Ну почему я, Господи? Почему я?
Грэй проснулся в кромешной тьме, ему снились кошмары, вот только реальность была еще хуже. В единственное окно светила луна. Мужчина едва успел добежать до горшка и опорожнить содержимое кишечника в горшок. Тыквенный ужин. Такое впечатление, что из него выходил горячий суп. Еще один внезапный залп выстрелил в дно горшка и отрикошетил, обжигая кожу на ягодице. Конечно, бумаги, чтобы подтереться, здесь не было, и Грэй с мокрой задницей побрел обратно спать. Чуть позже он снова проснулся от позыва освободить мочевой пузырь. Спасибо луне, которая еще не ушла и все еще подсвечивала чердак, мужчина мог лицезреть, как его моча разбавляет в горшке бледную поносную жижу. Вонь в помещении стояла такая, что Грэю вспомнился общественный туалет в лагере, где он был еще мальчишкой.
В ожидании рассвета за окном бодро защебетали птицы, и вот уже солнце стало наполнять светом место его заточения. Снаружи раздался грохот, послышались голоса. Цепь оказалась достаточно длинной, чтобы подойти к окну.
Может, узнаю, что там происходит...
Пришлось изрядно выгнуть шею, но мужчине удалось посмотреть во двор. Обзор открывался на ту его часть, которая выходила на деревянный забор. Грэй увидел гараж. Кусок брезента, прикрепленный к кольям, накрыли что-то, наверно, от дождя. Во дворе несколько машин, среди которых черный лакированный "Камаро" 68-го года и его "Коллоуэй Корветт", с заклеенными стеклами и лобовухой. Что эти уебки делают с моeй тачкой?!! - мысленно заорал Грэй. Братья перекрасили его машину в цвет розовой сахарной ваты. У багажника Халл из пульверизатора покрывал поверхность лаком. Но на этом тюнинг не ограничивался. На заднем крыле серебряным курсивом кричала надпись: ПОРВУ ПАСТЬ, И НЕ СПРОШУ, КАХ ЗВАТЬ. О, нет! - очередной вопль в голове Грэя. - Мою прелестную машину превратили в фургон долбоеба. Они даже слово "как" без ошибок написать не могут! Сейчас машина мужчины скорее походила на средство передвижения какого-то сутенера.
Халл тем временем посмотрел на брата.
- Ну че, Джор, пора уж.
Грэй метнул взор направо.
- Ща, Халл. Я тока лезвию заточу, - Джори стоял у диска для заточки инструментов и полировал лезвие пугающих размеров топора.
Рядом с брезентовым навесом лежал обнаженный труп.
- Да, этот чувак ни на че не годен был.
- Без базара, Джор. Сосать вообще не умел.
Раздалось ритмичное: "чмок-чмок-чмок".
Живот Грэя пронзили колики, словно полоснули этим самым топором.
- Не то что наш городской сверху, ага? О, д-а-а-а, - победоносно вскрикнул Халл. - Да он, когда сосал, я думал, что даже воздух из жопы моей затягивает.
Джори заржал и опустил топор.
- Жаль, ты не любитель дуплить, Халл. Потому что у этого парня тама так узко, будто цыпленка долбишь. Я те точно говорю.
Джори нагнулся и принялся укладывать нарубленные куски тела на натянутое брезентовое полотно. Рука, голень, кисти, ступни. Голову оставил напоследок.
И... Грэй видел это лицо.
Это же тот самый колхозник, что подобрал девчонку за день до меня. И это его "Камаро", просто перекрашенный в черный цвет...
И тут из гаража показалась Кэйри Энн, обнаженная по пояс. Смуглый ребенок звучно пил материнское молоко, прильнув к ее соску.
Халл, все еще державший в руке пульверизатор, одарил сестру свирепым взглядом.
- Убери с глаз моих эту малую. Че, не вишь, я работаю!
Грэй присмотрелся повнимательнее к ребенку, который принялся кричать. Голенькая, меньше года на вид, почти совсем черная, но...
Не может быть...
Более пристальное визуальное ознакомление выявило неутешительные пороки. Судя по форме головы, у ребенка был синдром Дауна. Одна нога короче другой, разного размера уши, глаза косят. Кэйри Энн воткнула оттопыренный сосок в ротик дочурки, но та не утихала. Девушка в свою очередь, судя по всему, над чем-то размышляла, отстраненно смотря в землю.
- Но, Халл, мне нужно с тобой поговорить. Нам, это, реально нада этого городского завалить? Может просто, типа, отпустим его, а?
- Ща по башке получишь. Нет бабы тупее тя.
- Нам нужно будет его завалить, Кэйри Энн, - вмешался Джори. - Если отпустим, сдаст нас мусорам.
Губа девушки задергалась.
- А если пообещает никому не рассказывать?
- Када мозги раздавали, ты точно в не в ту очередь встала. Те гoвно в башку твою вместо них залили, - прорычал Халл. - Покажи-ка ей.
Джори схватил отрубленную голову за волосы и поднес к лицу сестры.
- Эй, Кэйри Энн. Поцелуй любимого.
- Убери эту голову от меня, - взвизгнула девушка.
- Бьюсь об заклад, была б ниггерская башка, засосала бы, - предположил Халл.
Джори зашелся хохотом, голова затряслась от смеха.
- Ну же! Вытяни губки, - Джори принялся бегать за сестрой по двору, держа в руке голову трупа.
- Халл, скажи ему чтоб остановился, - кричала девушка. - Хватит! Не нужно! Он пугает малую!
- Да прям. Ща! - усмехнулся Халл в ответ. - Разве что-то может испугать эту отсталую дебилку? Скорее, она кого угодно до усрачки стреманет.
- Бьюсь об заклад, она сама себя бы только испугать может, Халл!
Джори гонялся за визжащей Кэйри Энн по двору, пока, наконец, девушка не забежала в дом, ребенок продолжал вопить. Снаружи уже гоготал Халл.
Да, сэр, - пронеслось в голове Грэя. - Прекрасен день на Примроуз Лэйн[19].
- Эй, Халл! Лови момент!
Джори с завидной сноровкой подкинул отрубленную голову ударом ноги и запулил ее в сторону забора. Голова ударилась об ограду и отлетела точнехонько на брезент, к остальным частям расчлененного тела.
- Гоооооол, Халл! Виел, как я! Я забил!
- Вижу, пацан, - отметил Халл, кивая. - Ты - это что-то. Ну все, пока мы здесь закончили. Нужно подождать, пока лак подсохнет, чтоб накрыть машину.
- А че с этим терпилой, которого я сейчас разделал? Может, упакуем его и скинем, типа?
- Не, подождет. Этот чудила с "Камаро" больно тощий, - возразил Халл, глядя на груду костей и мяса на брезентовом настиле. - Городского когда завалим, тогда вместе их упакуем. По ходу, оба поместятся. И скинем сразу обоих, типа, завхтрах.
Завхтрах, - подумал Грэй. - Завтра.
Говорили о нем. Мужчина даже видел железный короб во дворе. Достаточно просторный, чтобы вместить два расчлененных трупа. Живот пронзила судорога.
Они разрубят меня на части и упакуют в тот короб. Завтра.
Однако "завтра" длилось еще два дня и две ночи. Грэй посчитал, это было счастливым стечением обстоятельств. Халл сказал, что у него закончился лак, а он хотел, чтобы было готово десять машин. Это были хорошие новости.
А вот нехорошие заключались в том, что Грэю приходилось проводить эту отсрочку приговора. Каждую ночь Джори трахал его в зад, одновременно мужчине приходилось полировать громадный шланг Халла ртом. Братья устроили грандиозных размахов фестиваль содомии, где главными звездами стали анус и рот Грэя. Но тот воспринял это стоически, как настоящий мужчина: в позе раком, выполняя то, что от него требовалось.
Также каждую ночь его заставляли есть вареную тыкву. Грэй предположил, что, вероятно, делалось это не из чистой жестокости, желания его унизить. Дело в том, что вареная тыква способствовала постоянному жидкому стулу и влажности в анусе, что облегчало проникновение. После каждого акта надругательств Грэй сидел на горшке и продолжал запруживать его бледными поносными массами, сдобренными спермой Джори. Мужчину терзал ужасающий вопрос: а что случится, когда горшок будет полон? Возьмет ли Кэйри Энн этот горшок, чтобы опустошить? А может, ему и вовсе не дожить до этого момента?
На вторую ночь Грэй заметил в жиже своих фекалий кровавые следы. Нечему удивляться после того, что ночами с ним проделывал Джори. Он был очень груб, очень возбужден, и работал своим поршнем в его заднице, как вантузом в сливном отверстии унитаза. Сосать Халлов член и массировать его очко было не многим легче. При этом Халл пытался держаться как можно дольше, прилагая все возможные силы, лишь бы отсрочить оргазм изо всех сил. Поди, сейчас представляет себе образ сраного Рэнди Джонсона[20], - думал Грэй. - Ну и как успехи, Халл? А? Получается? Блять! Под ногтем у Грэя уже въелась корка Халловского кала. Очистить было нереально. Мыть руки не давали (мужчина даже не исключал, что его мучители и сами этим не занимаются). И этот грязный палец просто доканывал. Стоило почесать нос, как тут же этот кошмарный запах застарелой смеси дерьма и слюны. И у него никаких шансов.
Или все же была еще надежда на что-то?
Грэй ведь слышал, как она, Кэйри Энн, говорила с братьями о нем. Чтобы его отпустили.
По крайней мере это означало, что девушка думала об этом.
Третьей ночью братья приходили дважды. А ведь сложно концентрироваться и трудиться на полную, когда слышишь, как Халл говорит: "Давай, работай пальчиком, пидорок", а еще Джори тут же со своим: "Сожми очко потуже". Еще и яйцами своими по Грэевским шлепает. Ну как работать в такой обстановке? И вот очередной гейзер Халловской спермы в глотку, пока Джори разряжает свой ствол в его задницу.
Когда Джори вышел из Грэя, он грубо шлепнул свою жертву по ягодице.
- Вот так! Ты клевая подстилка! - торжествующе провозгласил младший брат. Джори потянулся вперед и ущипнул Грэя за сосок. - Тя просто нереально круто дуплить. Тя драть все одно, что школьницу-малолетку.
- А че нада сказать, када мой брат тебе ках-пли-менты говорит, а? - cпросил Халл, зажав голову жертвы своими коленями.
- Спасибо, - пролепетал Грэй, закатив глаза.
- Знаешь, че, Джори, - обратился к брату Халл, все еще со спущенным комбинезоном. - Я ся седня так чувствую. Думаю, что решусь. Я на подъеме.
- Че, реально?
Увидев, что в данный момент делает старший из братьев, Грэй впал в замешательство. Халл мастурбировал свой только что опорожненный член. Что? Опять? - подумал Грэй.
- Ваще не любитель этого обычно, - начал Халл. - Но че-та вот прям ща, думаю, может, тоже ему в жопу засажу. Давненько я в зад никого не драл. Сейчас, только зверя моего нужно разбудить...
Халл продолжил работать над своим хоботом. Пожалуйста, пожалуйста, пусть у тебя не встанет, - мысленно взмолился Грэй.
Но у Халла встал.
- Угостись и ты кусочком, братан, - предложил Джори.
Грэй в ужасе молился. Он знал, что его сфинктер ни за что не выдержит проникновение такой громадины. Может это куда и можно засунуть, например, в дырку от пончика, но его анус не такого размера!
Он просто разорвет меня!
- Да, чувак, да, - зааплодировал Джори. - Давай, брат. Засади этой грязной потаскушке!
Халл опустился на колени и начал продавливать походившую на яблоко, головку своего члена в зад Грэя, продолжил погружение. И вот шланг мучителя уже был в толстой кишке, из которой вырвались остатки жидких тыквенных фекалий. Грэя трясло, из глаз лились слезы, создавалось ощущение, что Халл засунул в него всю свою ручищу.
- Ну как, нравится, столица? - cпросил старший мучитель и протянул пятерню, сжав грудь Грэя, словно он лапал женщину.
- Бьюсь об заклад, что да, - предположил Джори. - Бьюсь об заклад, у него, поди, у самого уже стоит.
- Неа, - отозвался Халл, схватив вялые, как желе, гениталии жертвы.
От поступательных движений мучителя Грэй в такт раскачивался вперед и назад.
- О, да! O, да...
Он был совершенно изможден, боль и невероятное напряжение, почти уже потерял сознание, когда Халл, наконец, кончил. Будто в задницу забрался огромный ящер и начал там блевать. Когда Халл вышел из него, у Грэя было ощущение, что из него извергается бочка горячего кофе. Совершенно обессилев, мужчина рухнул на пол и перевернулся.
- Сладких снов, дорогуша, - ухмыльнулся Джори.
- Это твоя последняя ночь, пацан, - произнес Халл.
- Моя... последняя ночь? - пробормотал Грэй.
- Захв-трах залакирую остатки, и твоя тачила будет готова.
- Но не пугайся так, - успокоил Джори, застегивая комбинезон. - Мы еще разок тобой займемся и тока потом замочим.
Гогоча, братья покинули чердак, с грохотом захлопнув дверь. Грэй лежал, не в силах пошевелиться. Теперь он понимал, что чувствуют женщины, после того, как над ними надругаются. Это было значительно больше, чем просто физическое насилие. Но и моральное тоже. Душа растоптана. Ощущение, что ты лишь кусок мяса, который использовали для удовлетворения животных инстинктов. Использовали и выплюнули. Грэй ощущал себя салфеткой, в которую высморкались.
А завтра салфетку выкинут в помойку.
Когда они закончат свои перевоплощения машины, ее продадут, место освободится, следовательно, привезут новую, а место Грэя займет другой несчастный простофиля.
И вот Грэй дошел до сути. Вся правда, какой бы жестокой она не была, открылась мужчине. А вправе ли он вовсе винить Джори и Халла в совершенных ими преступлениях? А девушку?
Положа руку на сердце, ответ "нет". Единственный, кто был во всем виноват - он сам. Я сам пришел в это место. В этот кошмар. Я сам во всем виноват. Никто не заставлял его, приставив пистолет к затылку, подбирать Кэйри Энн. Грэй сам сознательно сделал это. Чтобы удовлетворить свою похоть. Ради секса. Просто потому, что девушка была доступна для того, чтобы он ей воспользовался.
Мужчина думал о Боге. Да, о Боге. Все его мысли, поступки были греховны, от отвернулся от Создателя. Так с какой стати ему рассчитывать на благосклонность Господа? То, что случилось, было карой, возмездием, эффектом бумеранга. Сейчас истекающий кровью и чужой спермой мужчина совершенно по-иному смотрел на свою жизнь, свои поступки. Нельзя ведь отрицать, что шел неправедной дорогой. Грэй, говоря по правде, никогда особенно не любил ни одну из своих двух жен. Он женился на красочных обертках. Просто потому, что они классно выглядели. А другие связи? То же самое. Мотивы всегда не те. Неправильные. Люди должны быть вместе совершенно по другим причинам.
Быть частичкой чьей-то жизни, любить своего партнера, вырастить детей, вложить в это все свои силы, использовать все возможности. Вот в чем смысл жизни, ради чего сто́ит жить, а не в хождении по стрип-клубам и не в съеме проституток. Грэй сейчас отчетливо понимал, что если существует Господь, то все существование мужчины было сплошным грехом. Ответственности он предпочел легкомысленный образ жизни, морали противопоставил плотские инстинкты, похоть.
За все нужно платить, и сейчас Грэй делал это.
Мужчина обреченно приложил одну ладонь к другой. Он не забыл о Кэйри Энн, последнем лучике его надежды. Быть может, она не отвергнет его. Возможно, с Божьей помощью она найдет путь, как вызволить его из этого места.
Прошу тебя, Боже, - взмолился Грэй. - Я знаю, что был недостойным человеком. Нарушал твои законы. Но, пожалуйста, прости меня. Я лицемерный болван, я знаю это, но я даю обет, что, если у меня есть какая-то возможность заслужить прощения, впредь я буду творить добро. Я начну новую жизнь. Заберу с собой Кэйри Энн и женюсь на ней. Клянусь. Стану отцом ее ребенку, и сделаю все, что только в моих силах, чтобы вести праведную жизнь христианина. Обещаю...
Грэй сидел, облокотившись на стену, через окно чердак заливал темно-желтый свет. Мужчина закрыл глаза. Перед ним только бесформенные тени сливались. Грэй отключался. Во сне его насиловали черти. Если он умрет во сне, что случится? Возможно, он останется в нем, и это насилие будет продолжаться веки вечные? Даже если и так, Грэй знал, что заслужил это.
- Эй! - кто-то толкнул его. - Ты спишь?
Что, уже и во сне варят тыкву?
- Давай, пора, типа, ужинать.
Когда Грэй открыл глаза, перед ним склонилась Кэйри Энн с очередным тыквенным горшком.
- О, Кэйри Энн... - Грэй оторвался от стены и обнял девушку. - Я больше не могу. Не выдержу. Ты должна помочь мне выбраться отсюда. Я женюсь на тебе, обещаю. Все сделаю для тебя, буду отцом твоей малышке. Никогда не обману тебя, не изменю тебе, посвящу тебе всю свою жизнь, - выпалил мужчина, прильнув к Кэйри, слезы текли из его глаз. - Обещаю тебе. Я даже Богу клятву дал. Мы будем жить праведной жизнью, ходить в церковь и все такое. А что касается твоей дочурки...
Вот, блин, - вспомнил Грэй. - Ребенок-то ненормальный, голова эта несуразная. Но сейчас это не имело значения. Он взял сжал руку девушки, все еще продолжая плакать, уткнувшись в ее плечо.
- Я очень много зарабатываю, Кэйри Энн. Я буду заботиться о ней, устрою твою малышку в самую лучшую спецшколу, буду ей тем отцом, которого у нее никогда не было.
В глазах Кэйри Энн тоже появились слезы. Она провела ладонью по щеке Грэя, казалось, ее не отпугивает ни смрад, исходящий от его тела, ни стоящий рядом горшок, наполненный его поносными массами.
- Я знаю, что ты все это сделаешь. Я, типа, вижу тя, что ты правду говоришь.
- Так помоги же мне! Все, что нужно сделать - вызвать полицию.
- Не, не могу. Телефону нету.
Грэя затрясло.
- Но вот че могу, - девушка поцеловала мужчину в лоб. - Я думала над этом, это, типа, стремно... но попробую.
Больше этой ночью Грэй не уснул. Он был чересчур возбужден, эмоции переполняли. Кэйри Энн не могла позвонить в полицию, поскольку телефона в доме не было, но она рассказала мужчине, что собирается сделать. Вместо того, чтобы звонить, она просто пойдет в участок. Сегодня, в то время, когда братья девушки будут думать, что она цепляет клиента, она собирается поймать попутку до полицейского отделения. Участок окружного шерифа всего в нескольких километрах отсюда.
Просто будь готов.
Грэй считал, что Бог смиловался над ним и собирался выполнить то, что обещал. Сейчас как раз время, чтобы начать.
Длины цепи хватало только для того, чтобы добраться до окна. Окно не заперто, да и зачем это делать? Цепь прикована к полу. Вылезти в окно, конечно, не получится, а...
Приоткрыть можно, как два пальца.
Деревянная рамка подгнивала, в одном месте кусочек уже оттопырился. До рассвета у него всего несколько часов. Сейчас нужно работать. Пыхтя и кряхтя от напряжения, Грэй расшатывал рамку, пока та, наконец, не поддалась. Грэй с ужасом подумал, что стекло может выпасть из рамки во двор (это будет конец всему), но удача, нет, высшие силы, были на его стороне. Грэй добился своего, теперь между рамой и окном была щель. Достаточная, чтобы можно было услышать, когда он закричит.
Грэй не знал, который был час, но, наверно, чуть позднее полудня, когда снаружи послышалось, как по гравийной дорожке подъехала машина. Чуть ранее Джори сбросил останки расчлененного колхозника в железный короб. Халл тем временем заканчивал с лакировкой (когда-то черного) "Корветта" Грэя.
Надежда уже покидала Грэя: быть может, это звук колес машины почтальона или подельника Джори и Халла. Из-за забора невозможно было разглядеть, какие ужасные дела проворачиваются в этом дворе. Но Джори и Халл тоже услышали звук с дороги. Оба в этот момент на мгновение замерли.
Сердце Грэя запело. Из подъехавшей машины вышел окружной шериф. Джори и Халл смотрели наружу через прорези забора. Братья выглядели встревоженно.
- Где? - резко спросил шериф Кэйри Энн. - Звучит, как чушь собачья.
- Тама! - раздался выкрик Кэйри. - Тама его заковали! На чердаке! И трахали его тама!
Шериф упер руки в бока и смотрел в направлении чердачного окошка.
- Проклятье! - cказал он. - Похоже, я кого-то там вижу.
- На по-о-о-о-о-мощь!!! – вопль Грэя был сродни пушечному залпу.
Мужчина неистово размахивал руками, затем ударил локтем по окну, которое разлетелось на кусочки.
- ПОМОГИТЕ, РАДИ БОГА!!! МЕНЯ ПОХИТИЛИ И ЗАПЕРЛИ ЗДЕСЬ!
- Глазам своим не верю, - ошарашенно произнес шериф и обратился к Кэйри Энн. - Жди здесь, мне нужно подняться туда.
Блюститель порядка выхватил револьвер и вошел в дом.
Грэй кричал, скакал, услышав приближающиеся шаги шерифа по лестнице, адреналин бил через край. Мужчина выглянул в окно. Братьев во дворе не было. Наверно, уже деру дали прятаться в местных холмах! - подумал он.
Дверь распахнулась, окружной шериф держал оружие наготове.
- Невероятно, - прошептал он, увидев Грэя закованного, на теле только грязная майка и носки. - Это правда... Девчонка не врала. Эти уроды тебя приковали.
От счастья Грэй хотел кинуться к шерифу и обнять его, но длина цепи бы не позволила.
- Спасибо Вам! Спасибо! Джори и Халл - они меня здесь уже почти неделю держат! Они крадут машины, перекрашивают! Они... они... насиловали меня...
- Успокойся, парень, - начал шериф.
Сердце Грэя почти остановилось, когда... за спиной его спасителя... показался... Халл. Он подкрадывался к шерифу сзади, в немой ухмылке оскаля свои гнилые зубы.
- Берегитесь! - брызгая слюной, заорал Грэй. - Сзади!
Шериф развернулся.
- Какого черта вы тут творите? Парня здесь заковали?
- Ну да.
Стреляйте же, стреляйте в него! - мысленно призывал Грэй.
- И мне ни слова не сказали, - продолжил страж закона. - Ну что за парочка жадных эгоистичных засранцев?! Поди, сами-то ему каждую ночь засаживали!
- Ну, слышь, Бобби. Мы, это, не думали, что те пацан будет интересен. Но теперь, типа, знаем, та что в любой момент можешь угоститься.
- Бля-a, - прорычал шериф и начал расстегивать ширинку. - Да я так заведен, что сейчас даже дырку в стене готов выебать.
Халл кивнул на Грэя.
- Ну во те и дырка.
Грэй почувствовал, как все рассыпалось, на маленькие камешки. То, что оставалось от внутреннего стержня, питавшего надежды и дававшего силы, было обрушено ударом невидимого молота прямо в его основание. Последний лучик надежды оборван. Как серпом... Почва выбита из-под ног.
- Лицом к стене, сучка, - приказал страж закона. - Я на диком взводе. Нереально нужно засадить, - cейчас Грэю даже не давали времени опуститься на колени, шериф просто припер его к стене и готовился оттрахать прямо так, стоя! Блюститель порядка терся оголенной промежностью о зад Грэя, протянул руки, чтобы схватить его за соски́. - Да, я быстрый на подъем. Давненько не выпадал шанс так спонтанно кому-то в жопу засадить.
- А он хорош. Умеет жопу сжимать, када твой член внутри него. И сосет чертовки хорошо. Бобби, просто чертовки хорошо.
Во время весьма жесткой прелюдии, когда ягодицы Грэя раздвинули и смочили анус плевком, его голова была прижата к стене под таким углом, что он смотрел в сторону окна и мог видеть, что происходит во дворе.
- Походу, Кэйри Энн к те небезразлична, городской, - раздался сзади голос Халла. - Пади, наплел ей, что увезешь отсюдова, если она те поможет, а? Джори сейчас стопудово уже учит уму-разуму эту тупорылую корову. Как пить дать. Грустно, знаешь ли, узнать, что тя сестра предала. Но, с другой стороны, прикинь, какая пруха: из всех мусоров, которым она могла нас сдать, из всех в окру́ге эта кошелка выбирает как раз того, кто нам помогает проворачивать дела.
Больше Грэй уже ничего не слышал. Его опять насиловали. К горлу подступила желчь.
Мужчина так крепко сжал челюсти, что зубы заскрежетали. Зрение расфокусировалось. Один глаз смотрел во двор. Джори уже отдубасил свою сестру и сбил с ног. Она лежала на земле. Девушка смотрела наверх, из окровавленных губ раздался крик. Джори гоготал, подкидывал в воздух ее дочку, раскручивал на руке, как корж для пиццы. И вдруг он запустил тельце прямо в металлический короб, закрыл опустил крышку и начал закрывать замки́.
А что же Грэй, спросите Вы?
Грэя в это время трахали. Привычно со вкусом трахали. Но было одно отличие от близости с Халлом. Член шерифа... был еще больше.
Грэй был начинен с обеих концов.
- Вииишь! - завопил Халл, его шланг был все еще погружен в глотку Грэя.
Джори был занят другой частью тела, проворно наяривая сзади.
- Да черт бы его падрал! У парня там седня еще у́же, чем давеча.
Грэй старался абстрагироваться, мысленно представить, что все это происходит не с ним. Просто представь себе. В воображении мужчины - это не его рот сейчас сосал Халловский член, и не в его задницу ритмично входил поршень Джори.
- О, да! Сейчас залью его дупло! Во мне стока многа накопилось, что у него из носа польется.
- А вот и ууужииин, городской, - предупредительно произнес Халл.
Грэй не мог утверждать это со всей ответственностью, но, похоже, братьям удавалось кончать одновременно. В кишку полился теплый поток и в этот же самый момент рот наполнился обильными Халловскими выделениями. Грэй, уже не мешкая, заглотил все. Вязкая жижа прошла по горлу в желудок, словно туда пробирался огромный теплый червь. Руки и колени Грэя разъехались, и он рухнул на пол.
Наконец-то, - думал он. - Наконец-то они закончили.
- Да-а-а-а-а, - Халл сжал свой член у основания, провел до головки и выдавил последние капли. Полезно для простаты. - Я те раньше уж говорил, но скажу еще раз, этот чувак - лучший членосос, что у меня был.
- И еще лучший жопотрах, - Джори дебильно гоготнул и вынул инструмент своей репродуктивной системы из задней сферы Грэя. - Надеюсь, Бобби своей елдой резьбу нашей крошке не сорвет, с учетом того, что теперь он теперь тоже в игре.
- Да уж, сэр. По ходу, Кэйри Энн нашла нам победителя. И сосет, как олимпийский чемпиён, еще и тачила такая пафосная.
Грэй сел, откинувшись на стену.
- Такая вот разводка, да? Заставили девчонку заманивать сюда людей, отжимаете их тачки, что-то перекрашиваете, сбываете потом, просто автосалон.
Халл почесал пузо и начал надевать комбинезон.
- Да, столица. Мы тачилы в разны света́ красим, потом загоняем. Тот зачетный "Карвет" твой. Мы на нем хороший куш срубим. Три или даж четыре касаря минимум.
Даже находясь в полуобморочном состоянии, Грэй встрепенулся от такой дикости.
- Три или четыре тысячи?! Да эта машина сто́ит ШЕСТЬДЕСЯТ три тысячи! Парни, вас тут обдирают просто!
- А мы, это, мы здеся не жадные, типа, понял? - парировал Халл. - Нам нравится, когда все тихо и спокойно. Безопасность важнее.
Джори вновь использовал шелковую рубашку Грэя в качестве тряпки для своих гениталий.
- Забор нас прикрывает. Пото́м просто поставляем машины дилеру. А тот уже продает.
- И сколько народу здесь побывало, - Грэй уже не боялся задавать вопросы. Если все равно убьют, почему бы и не рассказать. - Скольких вы сюда заманили?
- За все время? - cпросил Халл, в раздумьях почесывая выпирающий подбородок. - Дай подумать. Типа сотни будет.
- Скорей, типа, ста пятидесяти или около того, - уточнил Халл.
- И здесь, на холмах ваших, - добавил Грэй. - Никто и ухом не ведет. Краденые машины перекрашиваются и продаются. Окружной шериф, похоже, прикрывает вас, отвлекает лишние взгляды от того, что сюда приезжают и уезжают разные машины. И тела никогда не находят.
- Опять догадался, городской, - признал Халл.
- А Кэйри Энн слила все, че ты надумал. Обещал жениться, растить ребенка ее. А знаешь че, городской? Тупо это.
Кто бы еще про тупость говорил.
Рука схватила Грэя за волосы и поволокла по полу. Когда мужчина осознал, что сейчас произойдет, он успел сделать глубокий вдох и...
Буль!
...его голову погрузили в горшок с испражнениями.
- Погружение, убрать перископ, столица. Буль-буль-буль.
Грэй был слишком вымотан и просто не мог сопротивляться. Никаких сил не осталось. Ничего в мышцах, ничего в сердце. Проникли ли личинки в его поносную жижу? Какие-то мелкие штуки, похоже, роились в фекальных массах, щекоча опущенное в них лицо. Но Грэй внушал себе, что визуально все происходящее - не больше, чем плод его воображения. При этом даже смирился с тем, что произойдет. Его хотят убить, утопить в его собственном поносе, но по крайней мере все, наконец, закончится. Грэй надеялся, что он достаточно настрадался, после всего, что пережил, уже не попадет в ад.
Легкие расширились, скоро их прорвет. Грэй задался вопросом - умрет ли он до того, как рвотный рефлекс заставит его выблевать этот первый глоток. Но сейчас это уже и не имеет значения. Значит, умру чуть погодя, и знаете, что? Я готов к этому.
Грэй был залит, пропитан субстанцией, в которую его погрузили, когда голову выдернули из горшка. Мужчина сделал жадный вдох воздуха, как окунь, вынесенный волной на пирс. Фекальные массы стекали по лицу. Когда Грэй осознал, что какой-то удар сердца отделял его от смерти, когда голову вытащили из горшка, мужчина заорал:
- Ну же! Убейте же меня и закончим с этим!
- Убить тя? Убить? - переспросил Джори.
- Не-е-е, ты че, это было наказание, за то, что пытался нас наебать, - сказал Халл. - Что за нашими спинами захговоры плел.
- Ты - особенный. Лучше, чем ты, у нас еще не было.
- Без дураков, лучше не было, - Халл потер свою промежность. - Черт меня подери, у меня уже сейчас встает, когда я вспоминаю о твоем пяти-звездном отсосе.
- Слышь, Халл, а ты дело говоришь. У меня тоже встает. Может, еще по одной ему кинем?
- Вишь, - Халл стал доставать свое орудие. - Давай, городской. Давай еще разок, сучка.
- О, нет, - выдохнул Грэй.
Вместе с воздухом с губ вылетели куски фекалий. Опять? Только не это!
Да. Опять. Это. Грэй устало принял позу, опершись на колени и локти, напоминая кофейный столик из человеческой плоти. Рот поглотил набухшую головку. Пара ловких движений глоткой и поршень Халла уже был тверд, как полицейская дубинка. Сзади привычный мокрый шлепок: Джори вонзил в него свою дубинку и воткнулся бедрами в его ягодицы.
Халл схватил Грэя за уши, как за ручки для кистей.
- Вот это жизнь, да, Джор?
- В точку, Халл, - согласился Джор, двигаясь в бешеном темпе. Он шлепнул Грэя по правой ягодице. - Давай, городской, сожми свое очко, как ты умеешь.
Грэй напряг сфинктер...
- Да-а-а-а! Вот так! Вот это кайф!
Грэй не мог ответить, глотка по самые гланды была занята шлангом Халла.
- Вишь ли, городской, - с ухмылкой сказал старший брат. - Все остальные, мы их просто убивали и на куски разделывали. С тобой мы так не поступим.
- Мы уже все решили!
- Мы оставим тя живым!
Глаза Грэя округлились.
- Да, вот так, городской, - Джори продолжал поступательные движения. - Мы с Халлом все обсудили. Мы будем идиотами, если прикончим тя.
- Потому, что ты так хорош.
- Такую подстилку нельзя так потерять.
- Да, которая еще и соска такая.
- Короче, вместо того, чтобы убить тя, как других, мы, типа, здесь тя жить оставим.
- Кэйри Энн будет о те заботиться. Воду приносить.
- А ты будешь нашими с Джором членами заниматься. На постой. Каж нош.
На постой, каж нош, - причмокивал Грэй. - Постоянно. Каждую ночь.
- Точно, городской, - сказал Халл погладив свою жертву по голове. Почти ласково. - Бушь сосать мой член каж нош.
- А я тебя в очко буду дуплить, - подхватил Джори. - Каж нош.
- Понял, городской? Каж нош.
- Каж нош.
- Слыш. Каж нош. Всю твою жизнь.
Грэй понял намек. Он уже не слушал. Просто работал сфинктером. И сосал.
Братья закончили. Грэй просто сидел и смотрел в потолок. Мысль, что вот так вот закончится его жизнь сводила с ума. Разве заслужил он подобное? Грэй прекрасно помнил, каких мук его матери сто́ило пережить смерть отца. Смириться с тем, что мужа больше с ней нет.
Когда-то давно, она решилась на побег. С гор. Oт этoгo бeзумия. Она больше не могла там находиться. Нужно было выбраться из того места. Начать новую жизнь, а со старой покончить. Раз и навсегда. Молчать о прошлом. И тогда никто ничего не узнает.
И матери удалось сбежать, вырваться в город, найти работу на свиной ферме. Это была чудовищная грязная работа, но женщина наконец-то была свободна. От гор, от их жутких обитателей. Больше не нужно было с ними разговаривать, притворяться, что рада носить тряпье, которое зачастую было на несколько размеров больше, терпеть их издевательства. Но мать поклялась, что никому об этом не расскажет.
В один прекрасный день мать Грэя познакомилась с хозяином свиной фермы, и полюбила его. Его звали Билл. Со временем появился Грэй, единственный ребенок в их семье. Хороший ребенок, замечательный сын. Окончил колледж, устроился на престижное место.
К тому моменту отца уже не стало, и Грэй забрал мать жить к себе. Он видел, как тяжело женщина переживает смерть Билла. Она была в депрессии, днями напролет рыдала в гараже, отказываясь выходить. Грэй переделал гараж в жилую пристройку к дому, чтобы мама была как можно ближе. Он безумно любил ее и был готов ради мамы на все.
Когда Грэй не вернулся домой, матери стало страшно. Невероятно. Она уже потеряла мужа и не могла поверить, что теперь лишилась и сына.
Слезы лились по щекам Грэя. Ему было жалко. Но не себя. Маму. Кто теперь о ней позаботится? Отец ушел из жизни, Грэй попал в этот адский капкан. Почувствовав прилив сна, Грэй помолился. О том, чтобы умереть быстро, без мучений.
Эмма мерила шагами комнату. Из глаз не прекращали литься слезы. Нет, у нее не было иного выхода. Женщина собрала всю свою волю в кулак и направилась в горы. Туда где еще жили брат с отцом. Рассказала родственникам, что ее сын пропал, что она боится. Отец, Илай, просто захохотал:
- Твоего засранца поди просто кто-то до потери сознания отдуплил.
Брат, Хак, тоже предположил, что Грэй из тех парней, кто любят, когда им хорошенько засадят и загоготал.
Отец сказал, что их старый грузовик дышит на ладан, и чтобы они могли отправиться в город на поиски, Эмме нужно купить им новый.
- Надо сходить к Джори и Халлу, у этих парней может быть че-то на продажу.
Эмма согласилась, и семейство направилось к этим людям. "Парни" были посреди двора у деревенского дома, как раз трудясь над какой-то машиной.
- Эти засранцы тупы, как свиньи, но с тачками умеют ладить, во че я тебе скажу, - проинформировал Эмму Илай.
Отец представил Эмму, но братья словно вообще ее не заметили. Еще одна тупорылая из города. Время на нее еще тратить. Парни всего лишь хотели поскорее закончить с машиной и вернуться на чердак. К своему городскому парню.
Пока отец общался с братьями, Эмма осмотрела двор. Ее взор упал на уродливую розовую машину. Когда женщина увидела, ЧТО лежит на заднем сидении - ее сердце на миг замерло. Плащ. Тот самый, что она подарила Грэю на прошлое Рождество. Но как такое возможно? Эмма решила сделать вид, что ничего не произошло. Мужчины направились к дому.
У этих кретинообразных братьев ничего подходящего не было, они предложили Илаю взять их старую машину. На время. Пока не найдут для старика грузовик. Илай и Хак были не в восторге от того, что им придется ездить на "галимой" розовой машине, но все же это было лучше, чем путешествовать на своих двоих. Эмма с родственниками сели в машину и поехали домой к отцу.
Машина казалась Эмме такой знакомой...
- Открой багажник, - сказала Эмма брату, когда они приехали домой.
Она не могла понять в чем дело, но интуиция подсказывала - там, что-то есть, что-то важное.
- Слышь, сеструха, а на хера те эта нада? Че там такого важного?
- Завали свое хлебало и делай че сестра тебе грит, - сказал Илай и отвесил сыну подзатыльник.
Хак повиновался и Эмма, взглянув внутрь оцепенела от ужаса. Там лежал кейс. Кейс Грэя. Но как он там оказался? И почему был другого цвета?
- Боже Милостивый, это кейс Грэя... и... это машина Грэя, эти братья обокрали моего сына!
Но что они с ним сделали? Он еще жив?
Илай почесал подбородок и на минуту погрузился в раздумья.
- Ну эти парни со странностями, вот че я те скажу. Я думал че они просто два дурака. Которые дуплят друг друга. У них еще сеструха есть. Кэйри. А у той дитя. Черное. Ну я те так скажу, им бабы не нужны, потому и ребенок негритос. Не ихний. Если б им бабы нужны были, дите бы белым было, када такая сеструха дивная. Зуб даю. Мы их вечерком с Хаком навестим, а ты в хате, это, сиди, вот че.
Вечером Илай и Хак пробрались к дому Джори и Халла и притаились за деревьями. В окне на чердаке горел свет.
- Наверняка там сейчас кому-то весело.
И тут они увидели в окне чье-то лицо. Кто-то с силой вдавил его в стекло. Лицо под нажимом расплывалось по поверхности.
- Эта рожа в окне. Она типа какая-то знакомая, - предположил Хак. - Бать, я это, типа думаю, че это Грэй.
Илай одобрительно закивал головой. Он знал, что эта парочка предпочитает мужиков. И в любой другой ситуации просто бы постоял в сторонке, посмотрел, да вздрочнул. И с удовольствием спустил бы на окрестные деревья. Но это было другое дело.
Семья!
Никто не вправе дуплить членов семья Илая! Никто!
Это заслуживало возмездия.
- Хак, иди-ка и притащи ту сумку, че я на сиденье кинул. Типа с дробовиком, которая, ага. И мы седня повесилимся, вот я те че скажу.
- А как мы, типа, веселиться будем? - недоуменно спросил Хак.
- Ну, сынку, вот и пришло время узнать, че твой батька еще не рассказывал. Мы сделаем Головача.
- А че за Головача?
- Хак, не спрашивай. Я тя всему научу. Покажу че нада делать.
Кэйри вылезла из грузовика Джеда, парня, который ее подвозил.
- А знаешь че? За еще десятку можешь мне типа засадить.
Джед, с воодушевлением воспринял это предложение. Его точно бы хватило на еще один заряд. Парень с девушкой вошли в дом. Сверху раздался звук дрели.
- Вот так, сынку. Суешь свою пипку прям в эту дырку.
Кэйри поднималась по лестнице, заинтригованная, что еще ее больные братцы отчебучили. Но то, что открылось глазам парализовало девушку. Она не могла пошевелиться. Какой-то мужчина... засаживал член в череп ее брата. Другой стоял рядом и мастурбировал. Второй брат был привязан к стулу. На лице застыла гримасa ужаса.
А тот парень, который раньше был прикован - сидит на кресле с дробовиком в руках. И целится в Кэйри.
Звук выстрела был последним, что девушке довелось услышать в этой жизни... прежде чем все вокруг поглотила тьма.
Перевод: Дмитрий Архангельский
Когда слезы иссякли, осталась черная колонна, пронзившая ее сердце.
Она решила оставить еe там.
Они были в спальне. Их ссоры всегда происходили в спальне. Эта - была последней, и это было так, словно они были парой боксеров, расходящихся по своим углам. Он сел на кровать. Она села в кресло у туалетного столика. Оба курили "Уинстон". Оба молчали. Она была той, кто нарушил молчание.
- Томми, ты знаешь, что ты лучший из всех, кто у меня когда-либо был.
Ее голос все еще немного дрожал. Она решила, что это только к лучшему.
- Знаю. Ты самa мне сказалa.
- Я буду скучать по этому. Я буду скучать по многому.
- Ага.
Она посмотрела на него, затем встала и начала расстегивать блузку.
Он застыл.
- Что ты делаешь?
- В последний раз, Томми. Ты сказал, что всегда будешь хотеть меня. Несмотря ни на что.
- Эй, послушай, я не...
- Ты сказал.
Она стянула блузку с плеч. Лифчика на ней не было. В свои тридцать пять лет ее грудь все еще была красивой, и она это знала. Он тоже. Она расстегнула молнию на юбке и позволила ей упасть. Она стянула черные шелковые трусики. Переступила через них и подошла к кровати.
- Слушай, Шила...
- Ты мой должник. Я хочу тебя, понимаешь?
Она наклонилась, расстегнула его ремень и ширинку, и теперь Джанин или не Джанин, но она видела, что он тоже хочет ее. По крайней мере, его тело хотело ее.
Этого было достаточно.
- Снимай.
- Хорошо, но послушай. Это ничего не значит, Шила. Я все равно завтра уйду отсюда.
Он выскользнул из своей футболки.
- Я знаю. Снимай.
Он оторвал свою задницу от кровати, и она стянула с него джинсы. Трусы слетели вместе с ними. Черная колонна в ее сердце теперь соответствовала тому, что поднималось над кроватью. Он посмотрел на нее.
- Неважно. Я все равно считаю, что это безумие. Но если хочешь - залезай.
- Сначала презик.
- О-о-о, ради Бога.
- Сначала презик, Томми. Ты думаешь, я хочу забеременеть? Прямо сейчас?
Она открыла ящик прикроватного столика, достала "Tроянца"[21], сняла обертку и натянула его.
Когда они закончили, она сняла его. Как делала всегда.
- Привет, Джанин.
Молодая женщина, стоявшая в дверях, выглядела удивленной.
- Ты занята? Я чему-то помешал?
- Боже, Шила, уже за полночь.
Джанин, казалось, была готова сбежать в любой момент. Она плотнее запахнула ночную рубашку. Виновна, как смертный грех. Шила улыбнулась.
- Не волнуйся. Не то чтобы это было неожиданно. Люси Баскин сказала мне несколько месяцев назад, что, по ее мнению, вы влюблены друг в друга. Я просто смотрела в другую сторону, вот и все. Ты знаешь, как это бывает. Я не сержусь на тебя. Возможно, мы даже сможем остаться друзьями. Я просто хотела поговорить с тобой. Томми сказал, что, по его мнению, это было бы хорошей идеей.
- Томми сказал?
(Томми лежал в постели и храпел. Как обычно, после того, как они трахались).
- Да. Так что ты скажешь? Можно мне зайти на минутку? Всего на минутку?
- Ну, я... я... Думаю... Да. Конечно.
Она отступила в сторону, и Шила вошла, а когда Джанин, закрыв за собой дверь, обернулась, Шила нанесла ей сильный удар правой (апперкот) в подбородок, все еще улыбаясь и чертовски довольная шестимесячными уроками бокса, которые Томми назвал неженственными и, по сути, глупыми, потому что грабители не боксируют - Hа тебя нападают, - сказал он, - и Джанин сползла по двери, обмякшая, как мешок.
Шила полезла в сумочку за синими резиновыми перчатками, которые собиралась на днях использовать для чистки духовки, надела их, схватила Джанин за лодыжки и потащила по желтому, как моча, ковру в спальню, опустила ее ноги на пол, подхватила под мышки и усадила на диван-кровать. Она сняла пальто и повесила его на перила из искусственной латуни. Она сняла кроссовки и поставила их на пол рядом с сумочкой. Затем она подошла к шкафу Джанин в поисках подходящего ремня и нашла тот, который был не из дешевой искусственной кожи, забралась на кровать и разбросала подушки так, чтобы ей было удобно встать на колени, зажав голову Джанин между коленями, и надела ремень ей на шею.
Когда она начала тянуть, Джанин очнулась, кашляя и отплевываясь, и попыталась просунуть пальцы под ремень, но было уже слишком поздно, да и удары не слишком помогли. Шила весила килограмм на десять больше. Когда ее язык высунулся, а лицо из красного стало серовато-синим, она расстегнула ремень, встала с кровати и подошла к своей сумочке. Она отложила ремень в сумочку на потом. Затем она вернулась к Джанин.
Она разорвала ночную рубашку, отметив, что ее собственные сиськи были лучше, чем у Джанин, хотя в остальном, как она должна была признать, были молодыми и пугающе упругими, а затем сорвала с нее трусики и швырнула их на пол. Она потратила несколько минут на то, чтобы хорошенько поколотить тело, сосредоточившись на ребрах и голове, и делала это до тех пор, пока лицо не покрылось кровью, а костяшки пальцев не запульсировали. Она снова вернулась к своей сумочке. Она достала презерватив и булавку.
Презерватив был скреплен на конце проволочной лентой с покрытием, оторванной от упаковки буханки ржаного хлеба, поэтому она расстегнула его, гадая, жив ли еще кто-нибудь из этих маленьких парней внутри, и если да, то попытаются ли они оплодотворить мертвую Джанин.
Живую или мертвую, она знала, что это не будет иметь значения для тех, кто интересуется ДНК. Но все равно было интересно порассуждать.
А потом началась неприятная часть.
Ничего не поделаешь.
Ей пришлось раздвинуть ноги и войти в нее, раздвинуть ее. Это было нелегко, потому что она обнаружила, что мертвые не сильно смазывают тело, но потом она догадалась, что кровь подойдет не хуже и, на самом деле, будет выглядеть еще лучше. Синяки тоже. Ей пришло в голову, что на самом деле для копов это будет выглядеть так, будто Томми трахнул ее после того, как она была уже мертва.
Томми, один из тех некрофилов, вроде Джеффри Дамера? Томми? - эта мысль заставила ее хихикнуть.
Закончив, она надела презерватив на свой указательный палец в синей перчатке и проколола его кончик булавкой. Затем она вставила презерватив и нажимала до тех пор, пока не убедилась, что в нем почти ничего не осталось от Томми. Затем она сняла презерватив и собрала вещи. Презерватив и булавка были сложены в один пакетик на молнии, а резиновые перчатки - в другой.
И на этом все.
По дороге домой она выбросила сначала один пакетик, потом другой и, наконец, ремень из окна на дорогу, примерно в полумиле друг от друга. Когда она вернулась домой, Томми все еще спал.
Она разделась и забралась в постель.
Она почувствовала знакомое влажное тепло его тела рядом с собой и на мгновение подумала, как это печально, что он все равно уходит. Не туда, куда он хотел, а куда-то в другое место.
Раньше она говорила ему правду.
Чистую правду.
Он, безусловно, был лучшим из всех, кто у нее когда-либо был.
Перевод: Zanahorras
Oкеан принес ему первую.
Чарли почти всю ночь пролежал без сна в своей комнате без кондиционера, теребя, сжимая и разжимая свой член. В конце концов, он больше не мог выносить своего состояния потного возбуждения. Он надел шорты и гавайскую рубашку и вышел на улицу. Пляж находился на другой стороне флоридской федеральной дороги A1A, в нескольких сотнях футов над выложенной деревянными досками дорожкой, которая проходила через высокую болотную траву. Он мог слышать приглушенный шум и грохот волн, когда приближался к воде.
Ночь была гнетущей, влажной, пропитанной теплом и мягким, пульсирующим жужжанием насекомых. Когда он сошел с настила на мелкий коричневый песок, на горизонте показались первые розовые полосы, размазанные, как от губной помады.
Только потому, что он смотрел на эти розовые полосы, он увидел ее, одинокую пловчиху, чья рука обвилась вокруг темной полосы, на мгновение разделившей свет. Он сделал несколько шагов в сторону океана. Теперь он также слышал ee крики.
Чарли сорвал с себя рубашку, пробежал несколько шагов по прибою и бросился в океан.
Следующие несколько минут были для него черным месивом. Он не был особенно хорошим пловцом, потому что провел детство в сельской местности Индианы. Только в прошлом году он переехал во Флориду, чтобы искать легкую работу разнорабочего после разрушительного урагана Эндрю. Был прилив, и океан был голодным, жаждущим проглотить две жертвы вместо одной.
Замерзший и напуганный, уже наглотавшийся соленой воды, он хотел повернуть назад. Но какая-то часть его, суровая, гневливая, размахивающая кнутом, не допускала никаких колебаний. Женщина была в опасности. Мать Чарли воспитала его так, чтобы он считал женщин - особенными, святыми, во всех отношениях превосходящими мужчин, у которых были только грязные мысли и которые всегда хотели только одного. Женщин нужно было ставить на пьедестал, защищать, почитать. Настоящий мужчина рискнул бы своей жизнью ради женщины, которая оказалась в опасности.
Итак, Чарли продолжил бороться.
Он потерял ее из виду и вошел в долину волн, когда ее внезапно отбросило в сторону от надвигающейся стены воды, как потерявшего контроль над собой серфера. Она подскочила к Чарли и обхватила его руками железной хваткой. Она была маленькой, но паника придала ей невиданные силы. Она перебралась на плечи Чарли и заставила его погрузиться вместе с ней под воду.
Он с трудом удерживал голову над водой. Их подхватила волна и закружила. Чарли посмотрел в полные страха глаза женщины и почувствовал, как его член напрягся. Он сжал руку в кулак и крепко приложил ее в челюсть женщины. Ее глаза затуманились. Он положил одну руку ей под шею и поплыл обратно к берегу.
Пляж все еще был безлюден, когда Чарли добрался до него.
Он поднял женщину и хихикнул, представив, как Кинг-Конг хватает Фэй Рэй, несет ее по откосу в высокую болотную траву и кладет на землю. В темноте Чарли едва мог ee видеть. Ему это понравилось. Таким образом, у нее не было лица, на самом деле, ее даже не существовало. Она была секретом и от него, и от океана.
Он снял свои шорты.
Всегда уважай женщину, - говорила его мать.
Разорвал ее насквозь мокрый купальник.
Поставь ee на пьедестал. Относись к ней как к королеве.
Вонзил в нее свой член, вместе со всем этим песком и морской водой. Было больно, но Чарли был слишком возбужден, чтобы обращать на это внимание. Он трахал и трахал, он так сильно хотел кончить, он хотел кончить любой ценой, но он не мог, он... просто... не мог. Теперь женщина застонала и стала медленно приходить в себя, поэтому он снова нанес удар, и она упала обратно на песок, изо рта у нее потекла маленькая струйка крови.
Поставь женщину на пьедестал, относись к ней как к золоту, выбрось из головы эти плохие мальчишеские мысли.
Он набросился на нее с потным, ворчащим отчаянием, как человек, который пытается выкопать могилу своим членом, но все равно не кончает – он никак не мог кончить – и это приводило его в бешенство. Поэтому он подождал, пока женщина придет в себя, а затем снова набросился на нее... и снова, и снова... пока не взорвался с ревом, от которого задохнулся, впившись зубами в плоть ее груди. Но он не находил в этом удовлетворения, ему казалось, что его яйца вытаскивают из отверстия в члене, а его щеки были мокрыми от слез гнева и отвращения из-за того, что он разочаровал свою мать.
Но он кончил. Наконец.
На данный момент.
Измотанный и измученный, он снова собрал свою одежду. Солнце только что показалось за горизонтом, как намазанная маслом булочка в духовке. Он моргнул на женщину сверху вниз. От ее лица мало что осталось. Но она все еще дышала. Чарли спустился к берегу и смыл кровь с лодыжек.
Он пошел домой, оделся на работу и провел день, возя тачки с цементом по строительной площадке мотеля, который перестраивался после того, как Эндрю сровнял его с землей. Его член не был особенно заметен, даже когда несколько школьниц проходили мимо, хихикая и делая красивые глазки рабочим. Он не вспоминал об этой женщине до следующего утра, пока не прочитал заголовок в "Майами Геральд" о жестоком изнасиловании и убийстве туристки из Вайоминга по имени Дебора Энгельс, которая приехала в Майами на встречу медсестер.
Эта, первая, была бесплатной. Это была та самая, которую подарил ему океан.
После этого Чарли продолжал пытаться получить удовлетворение обычным путем. В одиночестве, в уединении своей раскаленной комнаты, он мучил свои 17 сантиметров, пока головка не окрасилась в пурпурный цвет и не начала кровоточить. Он подумал о Деборе Энгельс и о том удовольствии, которое испытал в паху, когда ударил ее кулаком в лицо, но, тем не менее, оно не пришло. Он покупал дорогие журналы в целлофановой упаковке с такими названиями, как "Пышногрудые рабыни" и "Малышки в мучениях", и фантазировал о том, что он сделает с женщинами на фотографиях, но его член оставался непослушным, как пистолет, который он мог перезарядить, но не мог выстрелить. Потому что, в конце концов, женщины должны быть на пьедестале почета, - говорила мама, - и ни один мерзкий мужчина никогда не должен прикасаться к ним, не говоря уже о том, чтобы разбрызгивать свою сперму по всем их фотографиям.
В тех редких случаях, когда она ловила его в детстве за мастурбацией, она использовала кожаный хлыст, чтобы укрепить представление о том, что Бог создал члены только для того, чтобы мочиться, а мужской дух следует сохранять таким же белым и чистым, как только что вымытый туалет, в который никто никогда не срал. Но даже сейчас у Чарли на прикроватной тумбочке все еще стояла фотография матери: гнетущая, как август во Флориде, в церковной шляпе, с искусственным жемчугом и ярким макияжем. Она выглядела как шлюха и вела себя как ангел, когда, покачивая своей аппетитной попкой, подходила к скамье для причастия, чтобы принять тело Христово от служителя, который заглядывал ей в декольте, кладя облатку ей на язык.
Иногда Чарли в отчаянии поворачивал фотографию своей матери к стене, хотя и чувствовал себя при этом виноватым; тогда он снова, как загипнотизированный, смотрел на нее. Помимо фотографии, у него был еще один фетиш - статуэтка из агата с изображением сладострастной обнаженной женщины на пьедестале высотой два с половиной сантиметра. Чарли выиграл пресс-папье на окружной ярмарке в Индиане, бросая мячи в деревянные обручи. Ему было всего двенадцать лет, и он годами прятал его в глубине своего шкафа. Теперь, вдали от любопытных глаз мамы, он мог любоваться своим трофеем, который он спас из жалкой юности, когда наказание хлыстом было такой же частью повседневной жизни, как поход в церковь.
Чарли любил смотреть на мраморные груди женщины, на ее каменную, киноварно-красную "киску" и вспоминал любимое изречение своей матери о том, что женщин нужно ставить на пьедестал. Чарли обнаружил, что это был единственный вид пьедестала, на котором находились женщины: обнаженные для удовольствия мужчины, позирующие, как цирковое животное. После таких мыслей он почувствовал себя сильнее, как будто у него все под контролем, но в последнее время это не помогало ему достичь кульминации.
Прежде чем вытащить женщину из океана, Чарли мог кончать. Пусть не регулярно и не надежно, но, по крайней мере, достаточно часто, чтобы не сойти с ума от полного разочарования. Но после того утра на пляже с Деборой Энгельс голос его матери в голове Чарли стал противнее и ненавистнее. Она прерывала его самые сочные фантазии криками - Извращенец! Развратный ублюдок! - так много раз, и прямо перед тем, как кончить, что он плакал от желания и хотел биться головой о стену, пока не потеряет сознание. Как будто его мать была с ним в этой комнате, как будто она склонялась над его влажной теплой кроватью и визжала, пока он дрочил до крови.
Он становился все более и более отчаянным, думая о способах причинить себе боль и задаваясь вопросом, будет ли боли достаточно, чтобы он кончил... Пока он не принял решение больше не ждать очередного подарка от океана, а подарить себе следующий самостоятельно.
Ее звали Пегги Ингерсолл. Ей было чуть за 20, но она уже выглядела истощенной. Никотин отбросил все благозвучие из ее голоса; алкоголь сделал ее щеки обвисшими, пухлыми и вызвал неконтролируемую дрожь, которую можно было заметить, когда она делала первый утренний глоток.
Чарли любил сидеть рядом с ней в баре "Mорской Бриз" после работы, опрокидывая дешевые напитки, а иногда, когда был в приподнятом настроении, покупал парочку для Пегги. Больше не нужно было ничего, чтобы дружить с ней. Даже запах джина заставлял ее мурлыкать, как взъерошенную уличную кошку. За пятерку, которая оказывалась в ее кошельке, она встречала Чарли за "Mорским Бризом" и брала его член в свой рот, выкрашенный в красный цвет, или в расщелину между ее татуированных сисек. И хотя она сосала мощно, почти дико, как будто делала искусственное дыхание изо рта в член, Чарли едва достигал кульминации. Он просто не мог кончить.
И Пегги всегда выглядела подавленной, как будто его неспособность кончить была чем-то вроде негативной записи в ее безупречном в остальном файле членососания.
- Это не твоя вина, детка, - заверил Чарли. - Наверное, просто выпил слишком много, вот и все.
Пегги пожала плечами, но продолжала имитировать пылесос.
- Слишком много алкоголя обычно делает хер вялым. A ты тверд, как дубина быка, милый.
Он не хотел бить Пегги. Он действительно не хотел этого делать. Она выглядела так, как будто жизнь уже сыграла с ней достаточно скверно – 60 суровых лет в ее затуманенных алкоголем глазах, которые даже наполовину не соответствовали ее возрасту, и вздутый живот, который выглядел так, будто у нее в духовке лежало недожаренное жаркое.
Он не хотел причинять ей боль, но однажды вечером он увидел, как она направляется по шоссе А1А к "Mорскому Бризу" со своей работы в отеле "Говард Джонсон"[22] в Хайалиа. К этому моменту Чарли вступал в свой 50-й час лишения сна, вызванного возбуждением, и кожа на его члене была почти стерта от его отчаянных попыток получить облегчение.
На своем "Крайслерe" 81-го года выпуска Чарли ехал в "Mорской Бриз". Он свернул к обочине, и Пегги села, не говоря ни слова, как будто ожидала, что он проедет мимо и заберет ее. Выражение ее лица говорило о многом: глаза были тусклые и потухшие. Она уже была травмирована жизнью, и вряд ли он мог сделать для нее нечто хуже.
Конечно, он повез их не к "Mорскому Бризу", а по гравийной дороге к пляжу, остановившись у небольшого продуктового магазина, чтобы купить шесть упаковок пива.
Темнота окутывала их, словно защитные крылья. Неразлучные, соединившиеся в воздушном совокуплении, кружащие над их головами в безумной похоти.
Чарли предложил сходить на пляж. Пегги уже добралась до своего третьего "Будвайзера". Она взяла четвертый в дорогу, и так они бесцельно бродили по темному пляжу, океан пенился у их ног, пиво бурлило в их кишках.
Когда они остановились у темной дюны, Пегги допила остатки пива, с ворчанием упала на колени и начала возиться с застежкой-молнией Чарли. Она вынула его член и взяла в рот, влажный от пива и слюны.
Когда она тщательно смазала его, Чарли поднял ее на ноги.
- Давай сегодня займемся чем-нибудь другим, милая.
Он подумал про себя, что простой трах не будет проблемой. Но она удивила его, категорически отказавшись.
- Я не буду этого делать, - сказала она. - Я делаю это рукой и ртом, но не "киской". Я не делаю этого с "киской".
- Почему бы и нет?
- Ты что, с ума сошел? Я не хочу заболеть СПИДом
- У меня есть "резинки".
- Они рвутся.
Он принял решение. Он должен был. Если бы он подождал еще минуту, его мозг взорвался бы из кончика члена гигантской порцией сливочного сыра.
- Прости, милая.
Чарли схватил ее за волосы и развернул, несколько раз ударив в подбородок, пока она не упала, затем перевернул ее на спину, сорвал с нее трусики, раздвинул ноги, залез на нее и спустил свой член с поводка, как обезумевшую охотничью собаку из клетки.
Несколько минут он возился с ней, вцепившись в ее безвольную фигуру, раздирая головку и разбивая ей лицо, и каждый раз, когда он бил ее, его член становился все больше и жестче, пока не возникло ощущение, будто кровеносные сосуды вдоль члена вот-вот лопнут, как чрезмерно растянутые геморроидальные узлы, но голос в его голове продолжал бушевать. Мамаша с хлыстом напевалa: Ты ставишь женщину на пьедестал и уважаешь ее. Ты никогда не бьешь женщину. И каждый раз, когда голос говорил это, Чарли бил Пегги по лицу, но все равно не кончал, и примерно через 20 минут его эрекция пропала от полнейшего истощения, а Пегги умерла.
Опыт с Пегги был настолько неудовлетворительным, что Чарли даже не пытался получить нечто подобное в течение следующих нескольких недель. Он перестал покупать "Пышногрудых рабынь" и остальные S&M-буклеты, и пьянствовал каждую ночь до упаду; он был слишком измотан, чтобы поднять свой член, даже если бы десяток голых сучек извивались на полу его комнаты, или сучки в бондажных костюмах, или связанные и на четвереньках.
Но однажды вечером несколько ребят с его смены захотели посетить клуб "Чистая Платина", "магазин кисок" недалеко от Коконат-Гроув, который славился толпой блондинок, хвастающихся достижениями в похудении и пластической хирургии: осиными талиями, сиськами Барби и сладострастными пшеничными гривами волос. "Чистая Платина" была известна некоторыми слегка извращенными массовками, такими как выступления обнаженных на трапеции и борьба в желе.
В тот вечер, когда Чарли и его приятели подъехали, на вывеске анонса было написано:
Нокауты. Женский бокс. 22:00.
- Черт возьми, - сказал Чарли, - они действительно избивают друг друга?
- Не, это все обман, - ответил Клиг, тощий парень из Западного Техаса с зобом, размером с мяч для гольфа. - Oни просто выделываются друг перед другом со своими миниатюрными перчатками. Не хотят уродовать свои красивые лица или делать вмятины на силиконовых сиськах.
Ставь женщину на пьедестал, относись к ней как к королеве.
Член Чарли начал подрагивать, несмотря на то, что его уже успокоили полдюжиной бурбонов.
- Ну что ж, - сказал Клиг, - давайте посмотрим, как дерутся шлюхи.
Как оказалось, Клиг был прав в отношении качества бокса: бои были постановочными и глупыми. В них было что-то от студенческих лет, когда девушки дрались подушками, а не от чего-то, что хоть отдаленно напоминало настоящий бокс. Их единственным спасительным качеством было то, что девушки выступали топлесс, их груди, размером с дыню, подпрыгивали вверх и вниз, как в милой пародии на их руки в перчатках. Однако ближе к концу вышла девушка по имени Роксана, высокая, с длинными конечностями, полной задницей и гибкими бицепсами, что говорило о том, что она провела значительное количество времени в спортзале. Она боксировала с энергией, превосходящей эффект шоу, и нанесла несколько метких, хотя и сдержанных ударов, которые оставили красные отметины на лице ее противника.
- Ух ты, - сказал Клиг, - она просто нокаут, - и на секунду Чарли уставился на него, потому что ему показалось, что Клиг сказал что-то возмутительно грязное даже по его меркам.
Затем он понял, что Клиг просто нашел девушку невероятно красивой.
- Да, я был бы не против побороться за эти боксерские шорты.
- В твоих снах, - сказал Клиг, - в твоих снах.
В его снах. Она нарвалась на его апперкот, который вонзил ее нижние зубы в небо, как сталактиты, в то время как ее ноги широко раздвинулись перед ним, как двери рая, и он излился в нее, кончая и кончая. Не пролитое семя тысячи тщетных сеансов мастурбации вытекло из его члена молочными струями. Он проснулся со стоном, судорожно ворочаясь на матрасе, но голос в его голове противно визжал: Зло! Мерзкий! Грязный! - и дыра в его головке с таким же успехом могла быть забита цементом.
Его голова была повернута к тумбочке, откуда на его жалкие попытки мастурбации с холодным презрением взирали взлохмаченная мамаша и обнаженная женщина на пьедестале.
Никогда не бей женщину. Поставь ee на пьедестал. Относись к ней как к королеве.
Чарли не кончал с того утра на пляже с Деборой Энгельс, а между тем прошло уже почти два месяца. Пегги была настоящей катастрофой, но, возможно, потому, что алкоголь уже нанес ущерб ее лицу и телу еще до того, как в дело вступили его кулаки. Чарли решил, что ему нужен кто-то более возбуждающий, более провокационный. Ему нужна была Роксана, топлесс и потная, в красных атласных шортах.
Итак, он начал планировать это.
Сначала он думал схватить Роксану, когда она выйдет из "Чистой Платины", но это ни к чему не привело, потому что вышибала проводил девушек к их машинам. Однако, когда они приходили на смену, их никто не встречал, и Чарли вскоре узнал, что Роксана не приходит на работу раньше 21:30.
Когда несколько ночей спустя она приехала в клуб, Чарли припарковался неподалеку. Роксана вылезла из своего "Датсуна". На ней были джинсы и черная толстовка с логотипом местного спортзала спереди, а в руке она держала сумку, в которой должен был находиться ее костюм. Чарли подошел и спросил, подпишет ли она плакат с ее изображением для его друга. Она посмотрела на него, как на черствый хлеб, и сказала, что спешит. Чарли показал ей двадцатку, которую она схватила с жадностью, почти такой же неприкрытой, как и ее тело в обтягивающих боксерских шортах.
- Я просто быстро достану плакат, - сказал Чарли, открывая багажник своей машины.
Роксана отступила на шаг, но Чарли дернул ее вперед за волосы. Прежде чем она успела закричать, он ударил ее сбоку в голову – раз! два! – быстро и сильно, бросил ее боком в багажник, швырнул на нее сумку, связал ей руки за спиной и захлопнул его.
Он сел за руль. В общем, на то, чтобы одолеть и похитить Роксану, не потребовалось даже 20 секунд.
Чарли ехал обратно в свою маленькую квартирку пo трассе А1А, стараясь не превышать скорость и не останавливаться на красный свет.
Дома он припарковался так, чтобы багажник находился очень близко к входной двери, перекинул Роксану через плечо и внес ее внутрь – по его оценкам, он не был на виду даже десять секунд, к тому же в плохо освещенном арендованном комплексе человек оставался практически невидимым.
Оказавшись внутри, он бросил Роксану на кровать, стянул с нее джинсы и трусики, такие же, как свои собственные, и забрался на восхитительно мягкую поверхность ее тела. Он размышлял, стоит ли заклеивать ей рот или нет, но решил, что сможет заставить ее замолчать достаточно быстро, если она будет громкой.
С первым толчком в ее ароматную "киску" Чарли испытал удивление. Дебора Энгельс и Пегги были такими сухими, что трахаться с ними было не так уж и сложно, как дрочить наждачной бумагой. Но Роксана, она, напротив, была влажной и горячей, как будто он трахал внутреннюю часть намазанной маслом булочки.
Пока он обрабатывал ее, она стонала и возбужденно мотала головой из стороны в сторону. На ее челюсти красовался впечатляющий синяк, но губы изогнулись в улыбке, почти сияющей.
- О, Боже! - сказала она. - Я кончилa. Я кончилa так сильно, что чуть не умерла.
Чарли прервал свои размышления.
- Ты имеешь в виду... прямо сейчас?
- Когда ты ударил меня. Я действительно кончила, - похоть вспыхнула в ее голубых глазах, когда она добавила: - Это лучший оргазм, который только может быть, но большинство мужчин слишком напуганы, чтобы ударить меня достаточно сильно.
- Но это невозможно. Я нокаутировал тебя.
- И заставил меня кончить. Именно в эту секунду. Это похоже на невероятный взрыв... сочетание удара и оргазма. Это единственный способ, которым я могу кончить. Вот почему я началa участвовать в боксерском шоу в клубе. Я думалa... понимаю, это глупо, но... я думалa, что, может быть, есть другие девушки, похожие на меня, и я моглa бы встретиться с ними. Однако оказалось, что это не так. Все так беспокоятся о том, чтобы не получить травму или не причинить боль кому-то еще, что едва ли наносят правильный удар. Но ты понял, какая я на самом деле, и при этом ты совсем меня не знаешь. Как же так?
Желание ударить ее еще раз боролось в Чарли с желанием услышать больше. Тот факт, что она разговаривала с ним, а не сопротивлялась и не умоляла освободить ее, разрушил его планы.
- Мне самому трудно кончить, - услышал он свой собственный голос. - Я просто не могу брызнуть спермой. Только когда я причиняю кому-то боль, а в последнее время...
Она подняла глаза, явно не испытывая страха.
- Да?
- ...даже не тогда. Даже когда я... когда я причинил кому-то боль, я не смог кончить в прошлый раз.
- Держу пари, я могла бы заставить тебя это сделать.
Когда она сказала это, глаза Чарли почти невольно переместились на фотографию его матери и на агатовое пресс-папье женщины на пьедестале.
Ставь женщину на пьедестал, относись к ней как к золоту.
Прилив гормонов и садизма накачал кровь в его член, пока она не стал похож на челюстную кость кита.
- Мне не нужна помощь, - сказал он, резко войдя в ее "киску" всем своим весом, одновременно ударив ее кулаком в челюсть.
Под ее глазом расцвел красный волдырь.
Она вздохнула и некоторое время не двигалась, но ее влагалище оставалось таким же сочным и мясистым, как и раньше, а блаженное выражение на ее лице больше напоминало довольный сон, чем потерю сознания.
Чарли трахал ее, пока она не пришла в себя, но он больше не бил ее. Вместо этого он спросил, действительно ли она кончила.
- Невероятно. Как ракета, - eе дыхание вырывалось мелкими прерывистыми толчками. - Боже мой, я знаю, что меня избивают, но я могу умереть за эти оргазмы.
Чарли задумался над этим. Его член был огненным стержнем, бедра болели от толчков, а яйца ощущались как мешки с бетоном, но, насколько он мог судить, он был не ближе к кульминации, чем когда начинал.
- Ты сказалa, что можешь помочь мне это сделать. Как?
- Ты знаешь, как. Ударив тебя, конечно. Ты должен позволить мне ударить тебя.
- О, да ладно тебе. Ты не такая уж и сильная. Ты не можешь меня нокаутировать.
- Мне даже не нужно. Всего один удар, чтобы ты мог "освободиться". Большего и не нужно. Ты бы кончил так сильно, что не поверил бы.
Левый глаз Роксаны распух. След крови скатился с ее нижней губы на щеку и там засох. Чарли подумал, что она больше не выглядела такой сексуальной, похожей на ту, кого можно поставить на пьедестал, но, как ни странно, чем хуже она выглядела, тем болезненнее становилась его стояк.
- Ладно, вставай.
Она так и сделала и пошатнулась. Когда Чарли развязал ей запястья, она, шатаясь, подалась вперед и сбила с прикроватной тумбочки все: фотографию, пресс-папье и стопку "Пышногрудых рабынь".
- Мне нужна моя сумка.
Чарли бросил ей сумку. Она сидела среди разбросанных по полу журналов, синяки на ее лице резко контрастировали с подтянутой и загорелой плотью ее тела, и рылась в своей сумке.
Чарли пришла в голову мысль, что у нее там может быть пистолет или перцовый баллончик.
- Эй, я должен видеть твои руки. Что у тебя там внутри?
Вместо ответа она кинула ему одну из своих боксерских перчаток. Чарли несколько раз подбросил ее вверх-вниз на ладони, представляя, что это одна из ее сисек, отдельная от ее тела, но все еще пухлая и твердая. Он отбросил эту мысль в сторону, чтобы, возможно, вернуться к ней позже.
Когда он оглянулся, она ползала по полу, поспешно натягивая другую перчатку на правую руку.
- Я должнa надеть перчатку, иначе я могу сломать себе руку, ударив тебя.
Это заставило Чарли усмехнуться – она на самом деле думала, что сломанная рука будет иметь значение, когда все закончится.
- Теперь держи свой член крепче, - сказала Роксана, - и приготовься брызнуть до потолка. Если ты не кончишь, когда я тебя ударю... ну... тогда я уже не знаю...
Чарли плюнул себе на руку и подрочил свой жесткий стержень.
- Один удар. Это все, что ты получишь. И если я не кончу именно так, как ты говоришь, настанет моя очередь, и я причиню тебе настоящую боль, я сделаю тебе очень больно.
- Один удар - это все, что мне нужно, - ответила она, и что-то, что казалось гораздо более твердым, чем кулак, сбоку врезалось в рот Чарли.
Он открыл глаза, a она снова поймала его жестоким апперкотом, который откинул его голову назад. На этот раз он покачнулся и плюхнулся на кровать. Он поднял руки, чтобы оттолкнуть ее, но она уже была на нем, и предмет, который она вложила в перчатку, прежде чем одеть ее, часть пресс-папье в форме пьедестала - того, на который положено ставить женщину - разбил ему челюсть в двух местах. Cледующий удар сломал ему скулу, а следующий - размазал носовые хрящи по щеке красной полосой и...
...где-то далеко-далеко, за огненной бурей боли на его разбитом лице, он услышал, как Роксана крикнула, что кончает.
И все же она солгала ему. Не только из-за того, что она ударила его больше одного разa, но и кое в чем еще. Это была последняя вещь, которую Чарли осознал в своей жизни. Ибо не в момент нокаута он достиг своего апогея, а в момент смерти, которая была все ближе и ближе.
Перевод: Zanahorras
Поездка в фургоне прошла гладко и без происшествий. Джимми надел наушники и, покачиваясь, слушал плейлист на своем мобильном телефоне. Связь не ловилась, но, по крайней мере, у него была сохраненная музыка и несколько игр, чтобы занять себя.
Они ехали к его четвертой приемной семье за два года. В 14 лет он понял, что никогда не найдет постоянного дома, если все будет продолжаться в том же духе. Но как только у него появлялась возможность похулиганить, ему было трудно ею не воспользоваться.
Последняя семья, в которой он жил, была одной из самых добрых. Но он жил и с настоящими неудачниками. Одна семья даже устраивала драки со своими детьми. Слава богу, в какой-то момент их разоблачили. А вот его последние приемные родители впервые взяли в семью ребенка. Это была довольно молодая пара. Идеалисты-хиппи, которые верили, что смогут изменить мир.
Но они посчитали иначе, узнав, что Джимми украл их национальные страховые номера и оформил на их имя мгновенные займы и кредитные карты. Возможно, ему бы это сходило с рук и дольше, если бы он не заказал по Интернету какую-тo ерунду, которую доставили на дом. Джимми даже не был уверен, зачем он все это сделал. Он хорошо разбирался в электронике, и воровство доставляло ему удовольствие, особенно когда это делалось таким техническим способом. Любой идиот мог украсть чей-то бумажник или сумочку. Но чтобы создать новые личности и тому подобное, требовалось настоящее мастерство.
Фургон свернул в тупик и проехал один раз по круглой площади. Они остановились по адресу "Порочный круг 606". Ничуть не зловеще.
- Вот мы и приехали, Джимми, - объявила его сиделка Мэллори. - Брэди - замечательные люди.
- Брэди? Черт, вы серьезно? - ответил Джимми, гадая, в какой пригородный ад он попал.
- Следи за языком. Пойдем. Может быть, они оставят тебя у себя на некоторое время, если ты будешь хорошо себя вести.
- Конечно. Не думаю, что в этом милом районе заведутся хулиганы.
Но, оглядевшись по сторонам, несмотря на хорошую погоду и то, что было всего четыре часа дня, он не увидел на улице ни одного человека.
Они подошли к входной двери, и Мэллори позвонила в звонок. Дверь открыл невысокий лысый мужчина.
- Привет! - поприветствовал он ее. - Вы, должно быть, Мэллори!
- Да, это я, мистер Брэди! Мы говорили по телефону. Это - Джимми. Не обращайте внимания на его поведение. Он очень рад быть здесь. Поздоровайся, Джимми.
- Привет, - пробормотал Джимми, не поднимая глаз от своего мобильного телефона.
На самом деле он ничего с ним не делал, просто хотел избежать зрительного контакта.
- Привет, Джимми! Приятно познакомиться, приятель! Я - Даг, - он протянул руку.
Джимми секунду смотрел на его руку, прежде чем пожать ее.
- Давай заходи, парень. Я провожу тебя в твою комнату, чтобы ты мог немного отдохнуть перед ужином.
Джимми кивнул и вошел. Мэллори похлопал его по плечу. Дверь закрылась.
При первом же взгляде на дом Джимми был поражен. Как бы красиво он ни выглядел снаружи, внутри все было безупречно. На стене висел гигантский телевизор. Диагональ экрана, должно быть, составляла не менее полутора метров. Несколько диванов стояли перед камином с маленькими статуэтками на каминной полке.
Из гостиной они прошли в столовую. Там он увидел огромный дубовый стол, над которым висела люстра.
- Ничего себе, шикарный у вас дом.
- Спасибо, приятель! Дорогая! Смотри, кто пришел! - крикнул Даг.
Из кухни вышла женщина. На ней был фартук, и она широко улыбнулась Джимми. Ее волосы мягкими распущенными локонами рассыпались по плечам.
- О, вот и он! Какой хорошенький! - она подбежала к Джимми и крепко обняла его. Он нерешительно обнял ее в ответ. Тогда она откинулась назад и оглядела его с ног до головы. - А еще он большой и сильный мальчик. Кстати, я - Китти. Китти Брэди. Смешное имя, я знаю, но меня так зовут!
Джимми изобразил фальшивую улыбку и кивнул.
Даг похлопал его по руке:
- Твоя комната здесь, парень. Думаю, тебе понравится то, что мы для тебя приготовили!
Джимми последовал за ним по коридору в спальню. Она была огромной. Больше, чем любая другая комната, в которой он жил с другими приемными родителями. На одной стене висел большой телевизор. Перед ним на полу стояли Xbox и Playstation. Рядом с ним на стене была полка, полная игр. Кровать была большой, мягкой и чистой. Простыни и одеяла были черно-красного цвета. Даг огляделся и улыбнулся.
- Что скажешь, приятель? - поинтересовался Даг.
- Выглядит очень круто.
- Отлично! Ужин скоро будет готов. Я пойду и помогу Китти. Ты можешь остаться здесь и устроиться поудобнее. Мы придем за тобой, когда ужин будет готов! - Даг закрыл за собой дверь.
Джимми сел на кровать. Некоторое время он подпрыгивал на ней, осматривая комнату. Он посмотрел на игры - они были самыми новыми и современными. Ему нравилось играть в видеоигры, но он не считал себя "геймером".
Протянув руку, он взял с полки один из военных симуляторов и открыл футляр. Он был пуст. Это было странно. Может быть, игра находится в приставке? Он положил футляр на место и открыл другой, тоже пустой. Когда у него появилось ощущение, что что-то не так, он открыл еще дюжину футляров, но ни в одном из них не было игры.
- Какого черта...? - пробормотал Джимми.
Он подошел к телевизору и посмотрел на приставки. Когда он включил Xbox, ничего не произошло. Когда он поднял приставку, она показалась ему легкой, как перышко. Он потряс его и пощупал корпус. Он был полым. То же самое с Playstation. Все было ненастоящим. Эти вещи были манекенами.
Джимми подбежал к двери и повернул ручку. Она была заперта. Он постучал в нее и позвал Дага и Китти.
- Что, черт возьми, происходит? Откройте дверь! Выпустите меня! Откройте эту чертову дверь!
Он продолжал стучать и стучать еще несколько минут, пока дверь вдруг не распахнулась с такой силой, что его отбросило на кровать.
Китти вбежала, размахивая электрошокером, и ткнула Джимми в живот. Электричество пронеслось по его телу. Казалось, будто кто-то бьет его огнеметом. Джимми дергался и корчился на кровати, пока Китти снова не убрала устройство.
- Идите сюда! - крикнула она.
В комнату вошли еще два мальчика, не намного старше Джимми. Они схватили его и подняли на ноги. Джимми едва мог стоять.
Они вытащили его из комнаты и потащили по коридору. В конце коридора была занавеска. Они отодвинули занавеску и распахнули толстую стальную дверь, за которой оказалась темная лестница. Джимми ударялся ногами о ступеньки, когда его тащили вниз, в темный подвал. Достигнув дна, они бросили его на пол.
Джимми огляделся, и его глаза медленно привыкли к темноте. Он увидел ноги нескольких человек, стоявших вокруг него. Когда он поднял голову, то понял, что это дети. Некоторым было всего четыре или пять лет, другие были на несколько лет старше его. Все они были грязными и чрезмерно худыми. На лицах некоторых были синяки и раны.
- Что здесь происходит? - спросил Джимми у маленького мальчика, стоявшего перед ним. - Что все это значит?
Мальчик тупо уставился на него:
- Теперь ты один из нас.
Джимми поднялся на колени и посмотрел на него.
- Один из кого?
- Один из нас. Теперь мы принадлежим Брэди.
- Вы тоже приемные дети?
- Думаю, он еще не понял, - сказал один из старших.
Он подошел и помог Джимми подняться на ноги. Старший мальчик был чуть выше его, но невероятно худой. Джимми боялся причинить ему боль, если он просто возьмет его за руку.
- Я - Тайрон, - представился мальчик.
- Так что здесь происходит? Что это была за комната? С поддельным Xbox и всем этим дерьмом?
- Да, они показывают это в начале, чтобы усыпить бдительность. Потом они ведут тебя сюда. Пойдем, я покажу тебе все.
Джимми последовал за Тайроном через подвал, который казался больше, чем остальная часть дома. Там были десятки комнат и пристроек, похожих на пещеры. Он увидел несколько детей, сидящих на корточках в клетках. Другие комнаты были просто гостиными с телевизорами и диванами.
- Здесь они действительно проводят время. Там, наверху, это всего лишь шоу. По большей части они живут здесь, внизу.
- И что они собираются с нами делать?
- Мы их рабы. Мы готовим для них, делаем мисс Китти массаж. Она обожает массаж ног, но она очень разборчива. Если ты хоть как-то ущипнешь или пощекочешь ее, то отправишься в ящик, - объяснил ему Тайрон.
- Что за ящик? - Джимми не был уверен, что действительно хочет знать.
- Пойдем.
Тайрон провел его по темному коридору и открыл большую дверь. В соседней комнате стоял металлический ящик длиной около 1.20 метра и высотой около двух метров. В нем было просверлено несколько вентиляционных отверстий. Этот ящик находился всего в нескольких сантиметрах от большой печи. Было слышно, как внутри ящика кто-то плачет.
- Это тот самый ящик. Бобби сейчас там. Он там уже несколько дней.
- Почему?
- Он заболел, и его вырвало.
- Прости? Они не могут заниматься таким дерьмом. Почему никто из вас не убежит?
- Отсюда нет выхода. Ты видел, как мы все истощены? Они едва нас кормят. Не думаю, что я смогу даже бежать. Если ты попытаешься бежать, сопротивляться или еще как-то противостоять, ты окажешься здесь.
Джимми последовал за Тайроном в комнату, полную человеческих тел. Здесь было не менее двенадцати мальчиков, все они были расположены в определенных позах и выстроены в некую композицию. Один стоял, держа в руках поднос с кувшином и парой чашек. Остальные сидели вокруг стола. Еще один сидел в кресле и держал в руках книгу. У всех были открыты глаза, и их удерживали на месте провода.
- Они мертвы? - спросил Джимми.
- Думаю, да. Они были теми, кто надоел Брэди. Поэтому они теперь здесь. Они называют эту комнату "музеем".
Джимми обошел вокруг и посмотрел на них. Когда он дотронулся до руки, то понял, что она еще теплая. Он заглянул в глаза мальчику, стоявшему прямо и державшему поднос, и у него по коже побежали мурашки. Безжизненные глаза смотрели в пространство, а тело было совершенно неподвижно.
- Мужик, как они следят за тем, чтобы они не сгнили и все такое?
- Я не знаю. Давай уйдем отсюда. Это действительно жутко, - ответил Тайрон.
Выходя из комнаты, они услышали, как Даг кричит в другом конце коридора:
- Джимми! Джимми, где ты, черт возьми?
- Лучше иди туда, парень. Беги! - посоветовал ему Тайрон.
- Я здесь, мистер Брэди! - крикнул Джимми и побежал в конец коридора.
- Какого черта ты делаешь, парень? - крикнул Даг.
Он уже давно отказался от своего маскарада спокойного американского папаши. Теперь он выглядел просто злым и психованным.
- Э-э... ничего. Тайрон просто показывал мне все вокруг.
- О, что? Что ты здесь делаешь, Тайрон? Ты тоже хочешь пойти в музей?
- Нет, сэр. Вовсе нет. Я просто показывал новичку, что здесь есть.
- Ну, теперь я расскажу тебе, что здесь происходит. Тащи свою задницу на кухню и помогай готовить. У тебя есть 15 минут, иначе кто-то должен пойти в ящик. Понял?
- Да, сэр. Я иду прямо сейчас.
- Хорошо, тогда поторапливайся!
Тайрон повернулся и убежал, а Даг снова обратился к Джимми.
- Я понимаю, что ты новенький и тебе нужно немного времени, чтобы привыкнуть ко всему, но дело вот в чем: у новых ребят есть, может быть, день на адаптацию, а потом мы их адаптируем. Ты понял?
- Да. То есть да, сэр.
- У тебя будет достаточно времени, чтобы осмотреться. Не слушай все, что говорят маленькие засранцы. Большинство детей здесь прекрасно себя чувствуют. Тебе будет чем заняться. А теперь убирайся отсюда.
Когда ужин был готов, они прошли в большую комнату, освещенную только свечами. Все сидели за столом. Джимми впервые осознал, что все дети - мальчики. Единственной женщиной на многие мили вокруг была мисс Китти, и она была чертовски страшной.
Ужин состоял из холодных хот-догов в сухих булочках, которые они запивали теплой водой, почему-то имевшей коричневый цвет. Джимми просто смотрел на свою еду, в то время как остальные ели так, словно это был их последний ужин.
- В чем дело, Джимми? Тебе не нравится твоя еда? - спросила его мисс Китти.
- Нет. Дело не в этом. Я просто... не очень голоден.
- Знаешь, ты ведешь себя довольно грубо. Ты наш новый гость, а пялишься на нашу еду, как будто она может тебя укусить. Ты даже не притронулся к ней.
Мисс Китти посмотрела на стол.
- Кто сегодня готовил?
Как будто это можно было назвать "готовкой".
- Я, мисс Китти, - отозвался мальчик в конце стола.
У него были темные волосы, и ему было лет девять или десять.
- Рики, наш гость недоволен твоей едой. Неужели так трудно сделать хот-доги?
- Простите, мэм. Я сделал их так, как вы мне показали.
- Ну, думаю, это было недостаточно хорошо, не так ли?
- Нет, мэм.
- И что, по-твоему, мы должны делать теперь? Думаю, что должны быть последствия. Ты согласен?
Рики огляделся по сторонам в надежде, что кто-нибудь придет ему на помощь. Но все лишь молча смотрели на свою еду и делали вид, что не слышат, о чем идет речь.
- Наверное, да.
- Какая у тебя сильная рука? - спросила мисс Китти.
Она встала и обошла вокруг стола, пока не оказалась перед мальчиком.
- Все в порядке, - вмешался Джимми. - Я съем это. Это не так уж плохо.
- Заткнись! - крикнула мисс Китти и наставила на него указательный палец.
Джимми вздрогнул от неожиданности.
- Ты увидишь, что то, что ты здесь делаешь, имеет последствия для всех. Итак, Рики. Какая у тебя сильная рука?
Он поднял правую.
- Вот эта.
Она схватила его левую и прижала ее к столу, одновременно взяв со стола пустую сковороду. Взяв ее за ручку, она повернула ее набок и, используя как молоток, ударила по его левой руке. Рики закричал и заплакал, а Джимми мог только смотреть в ужасе. Он попытался встать, но один из мальчишек покрупнее, который затащил его в подвал, стоял рядом и остановил его, предупредительно покачав головой. К тому времени как мисс Китти закончила, рука мальчика была в синяках и вывернута до неузнаваемости.
- Тихо! Это всего лишь твоя слабая рука. Ты еще можешь работать! Продолжай плакать как ребенок - и я позабочусь о твоей второй руке! - кричала мисс Китти.
Рики прикусил нижнюю губу и прижал изувеченную руку к себе.
Мисс Китти бросила взгляд на стол.
- Итак, - позвала она, - у кого-нибудь еще есть проблемы с едой? Нет? Хорошо! Джекс, дорогой, иди и принеси основное блюдо!
Высокий мальчик вышел из комнаты и вернулся через несколько минут. Он толкнул перед собой коробку, которую Джимми видел ранее в комнате перед плитой. На Джексе был фартук и толстые резиновые перчатки. Он открыл коробку и заглянул внутрь. Из нее вышел маленький мальчик, возможно, на несколько лет моложе Джимми. Он был обожжен с головы до ног. Его волосы были опалены и прилипли к голове. Остальные части его обнаженного тела были черными и сгоревшими до корочки. Лицо, однако, почти не пострадало, если не считать нескольких красных волдырей.
Джекс подвел его к столу, где уже заняли место другие дети. Он поднял его на столешницу. Мальчик не сопротивлялся. У Джимми сложилось впечатление, что он бредит и не понимает, что происходит вокруг. Как только он оказался на столе, мисс Китти взяла в руки большой нож и вилку для барбекю.
- Боже мой! Он выглядит чудесно. У тебя очень хорошо получается, Джекс. Скоро ты станешь шеф-поваром!
Она вонзила вилку в бедро мальчика. Он вскрикнул, когда она отрезала от его ноги большой кусок мяса и положила его на тарелку. Один из детей взял его и передал по кругу. Мисс Китти отрезала еще один кусок.
Джимми почувствовал, что его сейчас вырвет. От одного только запаха у него сводило живот, не говоря уже о хрустящих и хлюпающих звуках, когда она разрезала подгоревшую кожу.
Вскоре мисс Китти освободила обе ноги от плоти и стала пробираться к его торсу. Мальчик корчился и издавал самые нечеловеческие крики, которые Джимми когда-либо слышал.
Когда Джимми снова поднял голову, он увидел, что мисс Китти вскрыла мальчику живот и сейчас извлекает его органы и раскладывает их по тарелкам. Остальные мальчики за столом поглощали пищу так, словно это было изысканное блюдо. У некоторых из них носы и щеки были полны крови. На тарелке, которую наконец поставили перед Джимми, лежала почка. Он подумал о том, что только что произошло с другим мальчиком, поднял вилку и посмотрел на мисс Китти, которая ему улыбнулась. К счастью, почка оказалась совсем маленькой.
Он осторожно воткнул вилку в мясо и одним куском отправил его в рот. После нескольких укусов он понял, что оно жесткое и резиновое. Его затошнило, и ему захотелось выплюнуть его, но он знал, к каким последствиям это приведет. Он схватил свой стакан с водой и выпил так быстро, как только смог, благодарный за то, что смог запить кровавый орган с медным привкусом. Затем он поставил стакан на стол, наклонился вперед и закрыл рот рукой. Он глубоко вздохнул и постарался не думать о том, как отвратительно то, что он только что сделал. Слава Богу, все закончилось.
Покончив с едой, Джимми помог убрать со стола и вымыл посуду, не сказав ни слова. До конца трапезы никто не разговаривал, лишь изредка всхлипывал Рики. Джимми не мог поверить в то, что сделала с ним мисс Китти. Как этим людям все сходило с рук? Неужели никто не пришел присмотреть за детьми? Они были в системе опеки. Неужели никто не должен был прийти, чтобы проверить их или спросить, что с ними случилось?
Когда посуда была вымыта, Тайрон показал ему спальную комнату. Это была комната с несколькими циновками и грязными одеялами, разбросанными повсюду. Остальные дети заняли свои места на матах и прикрылись ими.
- Эта комната - твоя. Свет выключат примерно через полчаса. К этому времени все должны быть в постели. Мисс Китти придет и проверит.
- А кто эти большие мальчики, которые ей помогают?
- Это Джекс и Дастин. Они здесь дольше всех. У них стокгольмский синдром или что-то в этом роде. Они любят мисс Китти, следуют за ней повсюду и делают то, что она хочет. Так что не доверяй им и не связывайся с ними.
- Нет, точно нет, - ответил Джимми и забрался под одеяло.
Он просто лежал и смотрел в потолок. Через несколько минут многие из остальных уже заснули. Вскоре свет погас, и они оказались в темноте.
Должен быть способ сбежать отсюда. Он не мог здесь оставаться. Он и раньше сбегал из приемных семей, но ни одна из них не была похожа на эту. В нескольких из них над ним издевались, но это было ничто по сравнению с тем, что происходило здесь. По телевизору он видел, как американцев держат в заложниках террористы в других странах. Теперь он мог представить, что они чувствуют. Возможно, этим людям было еще хуже. Но он был всего лишь подростком, и ему трудно было представить себе что-то худшее, чем ситуация, в которой он оказался.
Вошел Тайрон и лег на противоположный коврик. Джимми посмотрел на него и прошептал:
- Эй! Ты здесь уже давно. Должен же быть выход отсюда.
- Ш-ш-ш! - прошипел Тайрон. - Не говори так. Я тебе говорю. Если они узнают, то посадят нас обоих в ящик или еще чего похуже.
- Нет, если мы выберемся отсюда. Разве в этом подвале нет окон, вентиляционной шахты или еще чего-нибудь?
- Я не знаю. Я не должен с тобой говорить, - Тайрон перевернулся на спину и натянул одеяло на голову.
Джимми лежал так, пока не услышал, как открывается дверь в подвал. Он лежал неподвижно, пока кто-то шаг за шагом спускался по лестнице. Это были мягкие, легкие шаги. Наверное, это была мисс Китти. Через несколько минут она просунула голову в спальню, огляделась и вошла. Пока она расхаживала по комнате, он закрыл глаза и притворился спящим. Он прислушивался, не уйдет ли она. Когда она захлопнула за собой дверь подвала, он снова открыл глаза.
Джимми осторожно поднялся со своего коврика и прокрался в коридор. Во всем подвале было темно и тихо. Он на цыпочках прошел мимо комнат, которые показывал ему Тайрон. В комнате, где находился "ящик", было еще жарко. Бедняга все еще находился в нем, если он еще не умер. Вскоре он добрался до "музея", но прошел мимо него. Это было последнее, что он хотел сейчас увидеть. Откуда-то должен быть свет. Иначе в подвале была бы кромешная тьма.
За следующим углом оказалась большая дверь с окном в центре. Стальная дверь. Через крошечное окошко проникал лунный свет. Джимми заглянул в него и увидел еще одну комнату. Однако в ней были окна обычного размера, выходящие наружу. В трех-четырех метрах от него находилась СВОБОДА. Ему нужно было только пройти через эту дверь.
Дверная ручка была толстой и ржавой. Он надавил на нее и потянул изо всех сил, но дверь не поддалась. Тогда он стал шарить вокруг, ища замок или засов, который позволил бы открыть ее, но, похоже, она была заперта с другой стороны. Чуть ниже ручки он обнаружил нечто похожее на защелку или задвижку. Она была проржавевшей. Он осторожно потянул за нее, но она не сдвинулась с места.
Джимми уперся ногой в стену, надавил на нее всем весом и потянул дальше. Он почувствовал, что защелка начала поддаваться, хотя и очень слабо. Он приостановился на мгновение, вытер руки о джинсы и начал снова. Наконец затвор сантиметр за сантиметром сдвинулся с места, пока не защелкнулся с громким щелчком. Звук эхом разнесся по коридору. Джимми замер и был абсолютно уверен, что в любой момент сюда ворвутся мисс Китти и ее мальчики, чтобы посадить его в ящик. Но никто не появлялся.
Подумав, что все чисто, он снова потянул за ручку, и стальная дверь распахнулась. Комната перед ним была пуста. Он увидел окна подвала и удивился, почему никто не пытался выбраться этим путем. Может, им не удалось открыть дверь, а может, их обнаружили еще до того, как они успели зайти так далеко. Но чутье подсказывало Джимми, что многие, вероятно, уже пытались, но у этой двери повернули назад.
Он подошел к одному из окон и подтянулся на карниз. Сквозь стекло он мог видеть другие дома в квартале. На улице тоже никого не было, но в центре круглой площади светил уличный фонарь. Джимми протянул руку и медленно толкнул окно вверх. Оно легко открылось, чему он был рад. Давно пора было сделать что-то правильно.
Когда окно было открыто, он присел перед стеной, снова подпрыгнул и пролез в проем. Он был узким, но ему удалось пролезть. Прохладный ночной воздух приятно обдувал лицо, избавляя его от вони подвала. Немного пошевелив бедрами и ногами, он оказался снаружи. Он встал и оглядел квартал. Бросив взгляд на улицу, он бросился бежать.
Джимми был уверен, что кто-нибудь схватит его прежде, чем он доберется до дороги. Но этого не произошло. Он добрался до тротуара и отправился в путь. Он был свободен. С пылающими легкими и ногами он бежал так быстро, как только мог. Когда он несколько раз оглянулся, темный дом все дальше и дальше удалялся от него. Впереди он увидел знак "Стоп". За углом находилась главная дорога. Там он мог бы остановить машину или поискать кого-нибудь, чтобы позвать на помощь.
Подойдя к знаку "Стоп", он начал смеяться. Он просто вырвался наружу. Было странно, что он смеется именно сейчас, но он не мог сдержать безумного хихиканья. Казалось, он перестал быть самим собой. А ведь ему пришлось пережить этот кошмар всего несколько часов. Некоторые из этих детей находились там годами. Он бы послал им всем помощь. Джимми знал, что если бы ему пришлось провести в этом доме больше нескольких дней, он бы окончательно сошел с ума. Для четырнадцатилетнего подростка эти ужасные вещи были трудновыносимы.
У знака "Стоп" он наклонился вперед и тяжело задышал, упираясь руками в колени и пытаясь перевести дух. Он уже не мог разглядеть дом сквозь деревья и легкий туман. Скоро этот день станет для него лишь далеким воспоминанием. Оставалось найти попутку или телефон. Вдали показалась пара фар. Когда машина подъехала ближе, Джимми понял, что это полицейская машина.
- Эй! - крикнул он, вскакивая на ноги и махая полицейским. - Сюда! Я здесь! Помогите мне! Пожалуйста!
Полицейские включили проблесковые маячки и остановились на обочине. Там было двое мужчин в форме. Один выглядел очень молодым, другой - постарше.
- Что происходит, парень? - спросил тот, что постарше, сидя на пассажирском сиденье. - Что ты здесь делаешь?
- Мне нужно, чтобы вы мне помогли. Те люди, которые живут там, держат в подвале несколько детей. Они бьют и пытают их, даже заставили нас съесть одного мальчика! Вы можете вытащить меня отсюда? И вызвать подкрепление или что-то в этом роде?
Мужчина постарше открыл дверь и вылез наружу. Он был всего на несколько сантиметров выше Джимми.
- Погодите-ка. Какой это дом?
- Номер 606 в этом квартале. Там живет сумасшедшая пара!
- Ладно. Залезай, сынок, - он открыл одну из дверей.
Джимми сел внутрь. Впервые за этот день он вздохнул с облегчением. Кавалерия прибыла. Все будет в порядке.
Полицейский сел на пассажирское сиденье и закрыл дверь, а тот, что помоложе, посмотрел на него.
- Это он? - спросил он.
- Да, это он. Он назвал мне адрес и все такое.
Джимми рывком наклонился вперед и положил руки на решетку, разделяющую переднее и заднее сиденья.
- Подождите-ка. Что значит "это он"? Что за адрес?
- Беглец. Нам только что позвонили и сообщили, что один из приемных детей сбежал. Мальчик сказал, что собирается подать на заявление за жестокое обращение с детьми, - объяснил полицейский.
- Еще бы, я сбежал! Эти люди безумны, черт возьми!
- Контролируй свой рот, парень! Если ты так говоришь, то неудивительно, что они были с тобой жестоки. Может, это тебе на пользу.
Молодой коп включил передачу и въехал в квартал.
- Нет! Вы не можете отвезти меня туда! Пожалуйста, послушайте меня! Теперь они точно убьют меня! - Джимми больше не мог сдерживать слезы, наворачивающиеся на глаза. - Пожалуйста, не увозите меня туда!
Полицейские не обращали на него внимания и ехали дальше, пока не добрались до дома. Внутри включили свет. Мисс Китти выскочила на улицу в домашнем халате.
Старший полицейский вышел из машины и открыл дверь. Джимми отступил назад и попытался выскользнуть. Взглянув на другую дверь, он увидел, что у нее нет ручки. Полицейский попытался схватить его за ногу, но он отбил его руку.
- Не шути со мной, парень. Это только усугубит ситуацию.
- Я не вернусь туда! Не за что! - Джимми надеялся, что если он будет достаточно сопротивляться, то его отвезут в тюрьму, а не оставят здесь.
Полицейский постарше схватил его за лодыжки и вытащил Джимми на тротуар. Младший схватил его за руки, завел их за спину и надел наручники.
- Вот так, парень. Теперь ты никуда не денешься, верно?
Прибежала мисс Китти, вся в слезах.
- О, слава Богу! Слава Богу, с ним все в порядке!
Она обхватила голову Джимми и прижала его к своей груди.
- Зачем ты это сделал, Джимми? Мы чуть не умерли от испуга!
Джимми посмотрел на нее. Хотя она плакала и разыгрывала спектакль перед полицейскими, он видел ее: этот гнев, который скрывался за ее обеспокоенным выражением лица и фальшивыми слезами. Этот гнев говорил ему, что он обязательно получит свое наказание, как только они окажутся в доме.
- Спасибо вам большое-большое, офицеры. Спасибо!
- Без проблем, мэм, - ответил один из них. - С этим у вас и так дел по горло.
Офицеры провели его в дом. Там они сняли с него наручники.
- Всем спокойной ночи, - сказал на прощание полицейский постарше.
Они вышли из дома и сели обратно в патрульную машину.
Как только они уехали, мисс Китти сделала шаг назад от окна и повернулась к Джимми. Тот опустил глаза, не желая знать, что его теперь ждет.
- Ты думал, что сможешь просто так уйти, маленький придурок?
- Мне очень жаль, - пролепетал Джимми. - Я испугался. Я так испугался.
- Ты знаешь, что ты наделал? Чего это нам чуть не стоило?
Она подошла к нему. Он отступил на кухню.
- Я просто не хочу, чтобы мне причинили боль. Простите. Пожалуйста, не причиняй боли никому из нас. Я просто совершил ошибку. Я исправлюсь. Я обещаю.
- Да. Я знаю, - сказала она.
Обернувшись, Джимми увидел, что Джекс стоит у него за спиной, размахивает сковородкой и бьет его в висок. Он почувствовал, как что-то хрустнуло. Затем все вокруг потемнело.
В темноте он не слышал ничего, кроме голосов Дага и мисс Китти.
- Видите? Он выглядит великолепно! - воскликнул Даг. - Теперь он всегда будет частью нашей семьи.
- Спасибо, дорогой. Ты всегда делаешь все на высшем уровне, - ответила мисс Китти.
Джимми открыл глаза и огляделся. Там сидели другие дети, некоторые стояли. Все это показалось ему знакомым, хотя он никогда не разговаривал с этими детьми. Мисс Китти и Даг стояли прямо перед ним. Они улыбались, как гордые родители, глядя на своего новорожденного ребенка.
Теперь он понял, что находится в "музее". Он попытался пошевелиться, но не смог. Он не мог повернуть голову или глазные яблоки. То, что находилось за пределами его поля зрения, оставалось для него невидимым.
- Вот так, приятель! Теперь у тебя все в порядке! Больше никаких заданий для тебя, вообще никаких. Все, что тебе нужно делать, - это торчать здесь, - объявил Даг.
Джимми запаниковал, но ничего не мог сделать.
- Я знаю, о чем ты думаешь, но не волнуйся. У меня есть одно полезное лекарство. Вызывает полный паралич. Это как если бы я устроил тебе небольшой инсульт. Так что ты останешься в полном сознании. Мы придали тебе красивую позу, и я буду вливать тебе и остальным жидкость внутривенно несколько раз в день. Это как музей восковых фигур с живыми фигурами. Не волнуйся, ты не умрешь. Я - эксперт. Видишь Кенни? О, ну, думаю, ты его не видишь. Он уже большой, но он здесь, в музее, уже шесть лет! Ему только что исполнилось 23 года. Мы очень гордимся тем, что он вырос. Итак, чувствуй себя как дома. Познакомься со своими новыми друзьями! Увидимся позже!
Даг и Китти вышли из комнаты и захлопнули за собой дверь.
Джимми думал, что этот день не может быть хуже. Он никогда так не ошибался.
То, что мальчики в музее были мертвы, как он считал, было лишь половиной правды. Они были живыми мертвецами. И теперь он был одним из них, заключенным в собственном теле в возрасте 14 лет. Даг будет поддерживать в нем жизнь еще несколько десятилетий. Джимми навсегда останется на своем месте. Никаких новых приемных родителей, никаких видеоигр. Только этот вечный ад, в котором он должен сидеть без движения. Джимми никогда больше не покинет "Порочный круг № 606".
Перевод: Грициан Андреев
Если ближайшая и непосредственная цель нашей жизни - не страдание, тогда наше существование является самым плохо приспособленным к своей цели в мире: ибо абсурдно предполагать, что бесконечное страдание, которым повсюду полон мир, и которое возникает из нужды и страдания, относящихся по существу к жизни, должно быть бесцельным и чисто случайным. Конечно, каждое отдельное несчастье кажется исключительным случаем, но несчастье в целом - это правило.
- Артур Шопенгауэр, философ девятнадцатого века
Газеты были полны историй о серийном убийце-садисте, который пытал своих жертв в течение нескольких дней, прежде чем они, наконец, умерли от полученных травм. Они обнаружили тела молодых людей, многие из которых были проститутками, в мусорных контейнерах за захудалыми мотелями в районах Тендерлойн и Полк-стрит, изуродованные сверх всякого разумного воображения. В некоторых даже нельзя было узнать мужчин.
Джеймс был заинтригован.
С тех пор как он был подростком, Джеймс был очарован серийными убийцами, если быть точным, сексуальными убийцами "с почерком". Его не интересовали такие парни, как Дэвид Берковиц, который просто стрелял в своих жертв, не подвергая их предварительно пыткам. Его интерес был самым садистским. От Джека Потрошителя до Джеффри Дамера и СПУ-убийцы[23], образы их изуродованных жертв наполняли его фантазии на протяжении всего периода полового созревания и после него. Но его фантазии никогда не были о том, чтобы причинять людям боль. Джеймсу и в голову не пришло бы причинить кому-либо боль. Он не задавался вопросом, каково это - совершать такие ужасные зверства по отношению к другому человеческому существу. Его заботой было то, что чувствовали жертвы, когда их насиловали, пытали и расчленяли.
Джеймс был настоящим сластолюбцем. Он наслаждался каждым ощущением, которое испытывало его тело. Он принимал и желал боли - ради нее самой. Он жаждал опыта, в его самом экстремальном проявлении. И нет переживания более глубокого, чем боль. Боль - это система предупреждения организма о том, что мы делаем что-то или позволяем, чтобы с нами что-то делали, что может поставить под угрозу целостность наших тел, что может поставить под угрозу нашу жизнь.
Джеймс не боялся смерти. Для него смерть была просто прекращением всех ощущений, концом всего опыта. У Джеймса было достаточно опыта, чтобы заполнить дюжину жизней. Это было все, что можно было почувствовать, вплоть до той роковой секунды перед остановкой сердца, той последней, головокружительной, завершающей мир муки, которая перегрузила бы его чувства и погнала бы его душу в эфир. Это был тот опыт, которого жаждал Джеймс. Вершина агонии, все, что могло выдержать человеческое тело, прежде чем поддаться безумию и смерти, предел человеческой физической выносливости. Его поиски так часто приводили его в отделение неотложной помощи, что его последняя поездка закончилась бы самоубийством или угрозой быть запертым в психиатрической больнице. Джеймс был настолько экстремальным мазохистом, что его исключили из всех местных БДСМ-групп и запретили посещать "игровые вечеринки". То, что он называл "игрой на грани", большинство называло безумием. На его плоти была запечатлена целая история бездонных радостей и мук... как иероглифы на стенах гробницы. Смерть была единственным опытом, который ему еще предстояло испытать, единственным порогом, который он не переступил.
Он был серьезно искалечен во время игры с огнем, когда заменил обычно используемый 70-процентный спирт на 100-процентный, оставив ожоги третьей степени на спине и ягодицах. Позже ему запретили посещать подпольную вечеринку после того, как его выпороли флоггером, сделанным из колючей проволоки и цепи. Кровь и кусочки его плоти начали покрывать стены, и он был насильно изгнан вместе со своим товарищем по играм-садистом, который разрыдался во время порки, умоляя Джеймса использовать стоп-слово. Джеймс этого не сделал. Никто никогда больше не видел человека, который доминировал над ним в ту ночь. Он полностью удалился со "сцены" и даже удалил свой профиль в FetLife. Ходили слухи, что он получил психологическую травму от игры с Джеймсом. После этого Джеймс стал играть сам с собой, все время фантазируя о садисте, который был бы достаточно экстремален, чтобы справиться с ним. Для него не имело значения, что садист, которого он искал, мог оказаться тем, кто прикончит его.
Джеймс верил, что такой вещи, как смерть, не существует. До того момента, как вы перестали существовать, вы были живы. Как только вы умрете, не может быть ни раскаяния, ни сожаления, потому что больше не будет "вас", чтобы испытывать такие эмоции. Он придерживался солипсистской точки зрения, что не только вы закончите, но и все время, все существование, потому что оно существует только до тех пор, пока вы существуете, чтобы воспринимать его. Точно так же, как Сизиф принял свое наказание в "Аиде", бесконечно катя свой камень в гору только для того, чтобы наблюдать, как он катится обратно вниз, так и Джеймс принял неизбежность страданий, как синоним существования. Когда боль закончилась, закончилась и жизнь, а Джеймс хотел жить! Реальность была его игровой площадкой, парком развлечений для его разума, и поиск новых развлечений был его единственной заботой.
"ПЫТАЮЩИЙ УБИЙЦА СНОВА НАНОСИТ УДАР!
БЕЗГОЛОВЫЙ ТОРС НАЙДЕН В ТЕНДЕРЛОЙНЕ!"
Джеймс вздохнул, взяв себя в руки, и начал яростно мастурбировать, листая таблоид, поглощая описания погрома и резни, пока детективы размышляли о том, что пережила жертва перед тем, как ее обезглавили. Джеймс выстрелил теплой струей спермы по всей окровавленной фотографии трупа, когда добрался до той части, где судмедэксперт сказал, что жертва была жива во время обезглавливания. Джеймс с трудом мог представить себе такой возвышенный экстаз. Он смотрел видеоролики Талибов и ИГИЛa о том, как американским пленным грубо и варварски обезглавливали головы - с отвращением... в первый раз. Он хотел увидеть, как ублюдки, которые это сделали, будут выслежены и подвергнуты пыткам. Он даже надеялся на смерть их семей. Но потом... он снова наблюдал за ними... и снова... Hе в силах ничего с собой поделать. Когда видео, наконец, были удалены из Интернета, он почувствовал облегчение. Он чувствовал себя несчастным, наслаждаясь страданиями этих жертв, точно так же, как он чувствовал себя несчастным из-за своего волнения по поводу Пытающего Убийцы. Каждый раз, когда он мастурбировал под эти видео, раскаяние и депрессия захлестывали его со всех сторон. Он чувствовал себя ужасным человеком, но продолжал это делать, просыпаясь каждое утро в надежде услышать больше новостей о Пытающем Убийце, игнорируя тот факт, что больше новостей означало больше невинных жертв, игнорируя тот факт, что его "порнография" означала потерю чьего-то отца, брата, мужа, любовника или друга. Его сочувствие возвращалось только после того, как сперма была пролита, а его эрекция спала.
Быстро приняв душ, Джеймс надел обтягивающие шорты, майку и теннисные туфли, а затем взял такси до района Тендерлойн. Поездка по Маркет-стрит была ничем не примечательной. Туристы спешили из одного универмага с завышенными ценами в другой. Бездомные сидели на тротуарах с протянутыми руками, умоляя прохожих дать им лишнюю мелочь. Молодые городские профессионалы, инженеры-программисты и технические гики шли, опустив головы и не отрывая глаз от своих смартфонов. Хипстеры носили узкие джинсы и обтягивающие футболки, которые едва прикрывали их животы. Хип-хопперы носили огромные наушники. Толстые полицейские улыбались туристкам и хмурились почти на всех остальных и угрожали им. Пары геев, лесбиянок и гетеросексуалов прогуливались рука об руку, открыто демонстрируя свою привязанность друг к другу, время от времени обнимаясь, целуясь или нежно шепча комплименты. Джеймс молча впитывал все это, глядя в окно такси, его мысли все еще были в ловушке спирали садомазохизма и смерти.
Такси высадило его перед полуразрушенным трехэтажным многоквартирным домом с выцветшей вывеской над дверью, на которой было написано: "Отель Йорк". Он приходил в одно и то же место каждую ночь, в течение нескольких недель. Двое из четырнадцати молодых мужчин-проституток, которые, как известно, стали жертвами Убийцы, работали в этом самом квартале. Джеймс полагал, что это только вопрос времени, когда убийца вернется за другой жертвой, и если Джеймсу повезет, на этот раз Убийца выберет его.
В течение двух недель Джеймс ловил себя на том, что бродит вдоль шоссе. Он выставлял большой палец, как автостопщик, соглашаясь на любую предложенную поездку, надеясь найти свою судьбу, свою роковую мечту. К настоящему времени его ограбили пять раз с применением пистолета, ножа и молотка-гвоздодера. Его трижды избивали, в том числе парень с молотком, и даже несколько раз насиловали, но приз все равно ускользал от него.
На этот раз он стоял там несколько коротких минут, когда рядом с ним остановился черный "Кадиллак Эскалейд". Он наблюдал со знакомым волнением, трепетом предвкушения и страха, как опустилось окно, и суровое лицо с бледной, как у трупа, кожей и изможденными чертами лица выглянуло на пешеходов на тротуаре. Взгляд мужчины скользнул по сборищу прихорашивающихся мальчиков-шлюх с плотоядной похотью, сверкающей в его глазах, как звезды. Джеймс пришел в восторг, когда увидел, как мужчина облизывает губы, практически истекая слюной, как голодающий в буфете. Этот человек был охотником. Oхотником на людей. Джеймс легко узнал его. Но охотился ли он просто за маленьким мальчиком-"киской", или он был тем охотником, которого искал Джеймс?
Джеймс подошел к обочине и показал большой палец, приглашая прокатиться. Он смело встретил пристальный взгляд мужчины взглядом, который, как он надеялся, должен был показаться соблазнительным, а затем облизнул свои накрашенные губы и бесстыдно покачал задницей в направлении мужчины. Мужчина подозрительно посмотрел на него, прежде чем широко распахнуть пассажирскую дверь и жестом пригласил Джеймса присоединиться к нему. Джеймсу пришлось драться с двумя другими проститутками, которые пытались оттолкнуть его от "Эскалейда". Hо он был менее уставшим от улицы, чем они, и легко отбился от них. Tяжело дыша, он устроился рядом с мужчиной, который выглядел, как голливудский стереотип гробовщика: темный костюм, бледная кожа, черные волосы и глаза, длинные костлявые пальцы. Он был прямо из "Central Casting"[24]. Именно так выглядели серийные убийцы в нашем воображении, что сразу же вызвало у Джеймса скептицизм. На самом деле они не похожи на Снидли Хлыстa[25] или Гомеса Аддамса[26]. Обычно это толстые мужчины, средних лет, с женами и детьми дома, убивающие проституток в перерывах между покупками "KFC"[27] на ужин, или беззубые реднеки, напивающиеся и пытающие женщин-туристов, одинокие гики, дрочащие на видео о бондаже в подвале своих родителей, которые похищают и убивают ребенка своего соседа. Они никогда не выглядели так зловеще, как этот парень. Этот парень, казалось, слишком старался выглядеть соответствующим роли. Но теперь было слишком поздно; они мчались по Маркет-стрит, а мужчина сжимал бедро Джеймса и время от времени одаривал его слабой, невеселой улыбкой.
Они приехали к нему домой, в тщательно убранную двухкомнатную квартиру в районе Хейт-Эшбери. Они поцеловались, обсудили цены, а затем удалились в спальню, где начали неловкие переговоры. Сурового вида мужчина (с бледностью трупа) спросил Джеймса, каковы его "пределы жестокости", и Джеймс нагло ответил:
- У меня их нет. Я готов на все.
Мужчина улыбнулся с выражением, явно рассчитанным на то, чтобы казаться угрожающим.
- Я - садист. Я хотел бы причинить тебе боль.
- Я - мазохист. Я - с удовольствием, - ответил Джеймс, подмигнув и усмехнувшись.
Мужчина усмехнулся вместе с ним, а затем снова уставился на него своими жесткими глазами, а вся радость исчезла с его лица. И снова это было намеренное притворство, заставившее Джеймса задуматься, как часто этот человек практиковал это особое выражение лица в зеркале.
- Я хочу порезать тебя.
Джеймс стянул через голову свою маленькую рубашку, демонстрируя порезы и рубцы, уже украшавшие его плоть, а затем послал мужчине воздушный поцелуй.
- Пожалуйста, режь меня сколько хочешь. Я люблю кровавые игры.
Мужчина казался обезоруженным.
- У тебя должны быть какие-то ограничения? У каждого есть свои пределы.
Джеймс пожал плечами.
- Их еще никто не нашел. Может быть, ты будешь первым, кто найдет этот предел.
- Что, если я зайду слишком далеко и убью тебя? Что, если я захочу убить тебя?
Джеймс снова пожал плечами и вздохнул.
- Тогда, думаю, я умру. Мы можем начать прямо сейчас?
- Стоп-слово?
- Да пошло оно, - ответил Джеймс. - Я никогда им не пользовался.
Возбуждение вспыхнуло в холодных глазах мужчины, и он быстро пересек комнату и вытащил из шкафа чемодан на колесиках, свою "сумку для игрушек". Он с размаху открыл ее и начал вытаскивать свои игрушки, целенаправленно раскладывая их на длинном столе у своей кровати. В ней были кнуты и флоггеры, плетка-девятихвостка из колючей проволоки, лопатка с шипами, ножи, скальпели, топор и пила.
Джеймс был опьянен этим зрелищем. Он нашел нужного человека.
- Могу я тебя связать?
- Тебе действительно обязательно спрашивать?
Джеймс задрожал от восторга, когда лезвие пронзило его плоть. Он наблюдал, как человек с жесткими, бесстрастными глазами, похожими на осколки стекла, слизывает кровь, выступившую из его ран, и мурашки побежали по коже между рубцами, когда он провел скальпелем по грудной клетке Джеймса. Руки Джеймса были привязаны к его ногам, левое предплечье к левой голени, а правое предплечье - к правой голени, так что он был распростерт на кровати с поднятыми ногами и обнаженными гениталиями. Замысловатая серия узлов начиналась на его запястьях и лодыжках, и доходила до локтей и коленей. Положение было болезненным, ограничивающим гибкость Джеймса и частично нарушающим кровообращение в его руках. Но Джеймс не возражал. У него бывало и похуже.
- Как мне тебя называть?
- Смерть, - мелодраматично ответил мужчина, слизывая кровь Джеймса со скальпеля.
- Нет, серьезно. Как тебя зовут?
- Я не скажу тебе своего имени.
- Ладно. Какое это имеет значение... Отлично. Я буду называть тебя просто "сэр".
- Зови меня Смерть.
- Я не буду звать тебя Смертью. Я даже не могу сказать это с невозмутимым видом, сэр. Tебе нужно хорошее имя доминанта. Ты любишь кровь. Как насчет "Ищейки"?
Мужчина сделал паузу.
- Мне это нравится. Ты уверен, что это не банально?
Джеймс нахмурился.
- Банальнее Cмерти? Нет, думаю, что это идеально. А теперь сделай мне больнее, Ищейка, сэр!
Ищейка улыбнулся и вернулся к работе. Он взял кожаный ремень, которым точил бритву, и ударил им Джеймса по лицу, разбив губу и открыв огромную рану на щеке. Он снова и снова бил Джеймса ремнем, рассекая его щеку и разбрызгивая кровь по полу, пока розовая мышечная ткань и белая кость не стали видны сквозь расширяющийся разрез под его скулой.
Джеймс почти сразу почувствовал, как адреналин, серотонин и окситоцин начали выделяться из его гипофиза. Однако это был не опьяняющий поток дофамина и эндорфинов, которого он жаждал. Это потребовало бы гораздо большей боли, но это было начало. Он наблюдал, как Ищейка взял терку для сыра - замечательный изврат - и начал медленно снимать кожу с груди Джеймса, разрезая сосок и почти полностью срезая его. Ощущение было райским. Джеймс парил высоко в облаке морфиноподобных эндорфинов, когда человек, которого он окрестил Ищейкой, поднял один из пальцев Джеймса, сделал скальпелем надрез у основания, а затем начал сдирать кожу, сворачивая еe, как будто снимал презерватив. Боль была почти невыносимой.
Мужчина посмотрел ему в глаза, изучая выражение лица Джеймса, как будто наблюдал за насекомым под микроскопом, положив палец Джеймса в рот и похотливо посасывая окровавленный обрубок. Джеймс вздрогнул, а затем хихикнул, размышляя о том, насколько уместно имя, которое он дал своему мучителю. Он попал в самую точку, черт возьми. Этот человек был абсолютным обжорой крови, точно так же, как Джеймс был шлюхой, жаждущей боли.
Джеймсу нужна была эта... эта агония... восторженный экстаз физической муки. Ни одно лекарство, которое он когда-либо находил, не удовлетворяло его так, как те, которые его организм естественным образом выделял, когда его доводили до предела и выходили за пределы. Он чувствовал себя по-настоящему живым только тогда, когда его чувства кричали от боли. Именно тогда он преодолевал это серое, банальное, безвкусное существование ради света, цвета, текстуры и безумных ощущений. Что Джеймсу было трудно представить, так это то, что садисты получали от этого. Что Ищейка получил, пытая его?
Весь этот опыт был предоставлен Джеймсу. Он получил выброс эндорфина, когда боль превратилась в удовольствие в раскаленном добела взрыве ошеломляющих физических ощущений. Ищейка ничего не чувствовал ни через скальпель, ни через кожаный ремень, ни даже через флоггер с колючей проволокой. Пока серийный убийца-садист работал над плотью Джеймса, отправляя его в некое жидкое блаженство за пределами подпространства, Джеймс смотрел на сложные выражения на лице Ищейки, гадая, о чем он, должно быть, думает. Джеймс мог видеть эрекцию, выступающую из залитых кровью докеров мужчины, но он не мог этого понять. Для Джеймса лезвие, рассекающее его сосок и сдирающее кожу с груди и живота, как будто чистящее апельсин, было чистейшим экстазом, превосходящим оргазм или искусственную эйфорию от опиатов или барбитуратов. Каждый разрез лезвия по его плоти был подобен переживанию целой жизни, полной радостей и страданий, в один острый, как бритва, момент.
Но у лезвия не было нервных окончаний, чтобы почувствовать его проникновение в тело Джеймса. Онo никоим образом не былo связанo с нервной системой Ищейки. Oн не мог почувствовать ощущения от лезвия, когда оно вскрыло мошонку Джеймса так, что его яички выпали из мешка, как устрицы, вынутые из раковин, и повисли у него между ног на маленьких извилистых связках нервов и сухожилий. Он не мог почувствовать, как мышцы сфинктера Джеймса сжались вокруг лезвия, когда оно скользнуло в его задний проход и вынуло сердцевину из его задницы, как недоеденный грейпфрут. Он мог слышать крики Джеймса. Он мог наблюдать, как Джеймс дрожит и бьется в конвульсиях, его глаза остекленели в наркотическом восторге, когда эндорфины заставили его воспарить. Почувствовать, как кровь омывает его руки или забрызгивает лицо, когда брызжет из открытых артерий. Но он мог только гадать о том, что чувствовал Джеймс, даже когда Джеймс задавался вопросом о мыслях и эмоциях, движущих этим садистским монстром.
Никакое ощущение, которое могло бы вызвать тело, не было более всепоглощающим, более ошеломляющим, чем ощущение острого лезвия, проходящего сквозь кожу и мышечную ткань. Ничто не сравнится с предвкушением непристойной агонии, когда ты смотришь, как оно проникает все глубже и глубже, до самой кости. Удовольствие редко было таким приятным, как вы ожидали, а боль почти всегда была более болезненной, более интенсивной. Просто сравните интенсивность эмоций, испытываемых животным во время еды, с тем животным, которое едят. Это бледнеет в сравнении.
Тем не менее, животное, которое разрушало плоть Джеймса, казалось, находилось во все возрастающем состоянии сексуального возбуждения, граничащего с оргазмическим блаженством.
Джеймс стиснул зубы от боли, когда Ищейка насиловал его охотничьим ножом. Джеймс задавался вопросом, может ли этот мужчина кончить таким образом. Просто трахнув его ножом? Он задавался вопросом, был ли нож для этого кровожадного зверя чем-то вроде суррогатного пениса. Возможно, это был единственный способ, которым он мог трахаться? Очевидно, его пенис функционировал. Джеймс мог видеть отчетливые очертания его эрекции, пульсирующей в штанах. Но, может быть, это проявляется только во время актов насилия? Может быть, этот человек не убивал его, а занимался с ним любовью единственным доступным ему способом. Джеймс не видел никакой разницы между этим человеком с остекленевшим, полуприкрытым выражением глаз, и тем, как он прикусывал нижнюю губу, а иногда и полностью закрывал глаза, постепенно раздевая Джеймса, и выражениями, которые он видел на лицах мужчин, которых он иногда подбирал в барах, когда они жестко трахали его в задницу, иногда доводя до кровотечения. A однажды отправив в отделение неотложной помощи с выпадением заднего прохода после того, как его ударил культурист с руками, как у Джорджа Формана.
Когда мужчина зажег паяльную лампу и начал нагревать лезвие своего ножа, прежде чем разрезать бедра Джеймса, прижигая артерии, даже когда он распиливал мышцы, Джеймс был в раю. Теперь он был уверен, что не переживет этой встречи. Этот человек явно был убийцей, которого он искал, и Джеймсу было все равно. Это было то, чего он хотел, опустошить свою чашу с эликсиром жизни, выпить его до последней капли, и это означало радостное подчинение всей боли, которую могла вынести его смертная оболочка, ибо в этом был сам смысл существования, бесконечная череда агоний, ненадолго прерываемых периодами радости и скуки. Почти все удовольствие, за исключением сексуального, было просто отсутствием дискомфорта, отсутствием боли, дефицитом истинного опыта, скорее негативным, чем положительным. Боль была единственным достоверно положительным ощущением, единственным истинным переживанием. Вот почему оно воздействует на живые существа с большей силой и настойчивостью, чем любое другое чувство. Просто подумайте о том, как редко мы не осознаем наше общее хорошее самочувствие, а только осознаем каждое небольшое физическое раздражение, приступ боли в пояснице, скованности шеи, то место, где жмет обувь или натирает нижнее белье. Именно эти незначительные неудобства Джеймс впервые полюбил и научился получать от них удовольствие.
Ищейка посмотрел вниз между ног Джеймса и был явно шокирован, увидев там пульсирующую эрекцию, несмотря на потерю крови и травму. Он презрительно усмехнулся и взял флоггер, сделанный из нескольких отрезков цепи и колючей проволоки. Он порол Джеймса по заднице и бедрам, отрывая большие куски плоти, пока тот не обессилел от напряжения. Брызги крови забрызгали комнату, кровать, даже Ищейку.
Джеймс лежал на кровати, дрожа и сотрясаясь в конвульсиях от шока, адреналина и эндорфинов, которые так накачали его, что он едва понимал, где он находится.
- Это ооооочень круто, - промурлыкал Джеймс, что, казалось, разозлило Ищейку.
Очевидно, это была не та реакция, которую он ожидал.
Обхватив руками горло Джеймса и сжимая до тех пор, пока он почти не раздавил ему гортань, Ищейка начал издеваться над эрегированным органом Джеймса, нанося по нему удары кулаками и ладонями, прежде чем взять скальпель и разрезать его вдоль основания, медленно снимая кожу одним длинным движением, точно так же, как он ранее делал с его пальцем. Джеймс застонал в экстазе, когда мужчина скатал кожу на его ствол, используя кровоостанавливающее средство, чтобы сорвать ее начисто. Джеймс ничего не мог с собой поделать. Всего этого было слишком много. Он эякулировал прямо на лицо мужчины, вызвав еще один шлепок от бритвенного ремня, на этот раз по обнаженным яичкам, который вызвал у него волну тошноты и чуть не заставил потерять сознание.
Пятна заплясали у него перед глазами. Его сердце бешено забилось. Его дыхание было поверхностным и учащенным. Он задыхался. Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы попытаться успокоиться, изо всех сил стараясь сохранить сознание, не желая пропустить момент мучений. Его голова постепенно прояснилась, оставив только тупую пульсацию в яйцах и обжигающую боль в оголенном пенисе и пальце, а также порезы и выбоины на груди и лице, все они обильно кровоточили и пропитали матрас под ним.
Он все еще дрожал, впадая в гиповолемический шок, когда в комнату вошла женщина, огромная женщина со свирепыми, сердитыми глазами и большими, отвисшими грудями, как у готтентотской Венеры.
Когда она улыбнулась, Джеймс впервые за много лет испытал настоящий страх.
- Какого хрена вы, два педика, делаете?
Она была гигантской, весила больше трехсот фунтов[28]. Ее груди были размером с индейку на День благодарения и свисали до талии, как будто она думала, что любые усилия поддержать их были бы пустой тратой времени. Ее ноги были похожи на телефонные столбы, испещренные паутинками синих варикозных вен. Ее задница была такой широкой, что Джеймс мог видеть ee, глядя на женщину спереди. Он улыбнулся. Она была прекрасна. Вот как должна была выглядеть Cмерть. Не как бледный, бесчувственный упырь, который издевался над ним последние полчаса, а как эта огненная, племенная, примитивная богиня мести. Смерть должна быть страстной, эмоциональной, такой же бессмысленной и капризной, как сама жизнь.
- Я убью вас обоих, хуесосы!
И она была такой.
Богиня взяла бритвенный ремень и начала молотить им Ищейку, пока его жесткие, холодные, мертвые глаза не наполнились страхом, а затем слезами, когда он рухнул на пол под ее натиском, в то время, как она чередовала ремень, кулаки и удары ногами по яйцам и животу.
- Это то, чем ты занимался? Так вот почему ты тайком убегал каждую ночь? Значит, ты любишь поиграть в "прятки салями" с какой-нибудь королевой садо-мазо с Полк-стрит?
Женщина была в ярости. Ее ярость была первобытной и иррациональной, наполненной пропитанными мокротой ругательствами, когда она ударила Ищейку по голове шипастой лопаткой, которую он собирался использовать против Джеймса. Это было великолепно! Пряди светлых, как перекись, волос кружились вокруг ее головы подобно огненному ореолу белого света, когда она издевалась над своим беспомощным партнером. В считанные мгновения она превратила его в жалкого, истекающего кровью ребенка, дрожащего и рыдающего в углу.
Затем она повернулась к Джеймсу. Он мог сказать, что она хотела причинить ему боль. Он был так возбужден, что вся кровь, которую он еще не пролил на матрас, хлынула к его члену. Он никогда не видел свой член таким твердым.
Каждый шаг, который она делала к нему, посылал волны по желеобразным рулетикам жира, которые колыхались, как пакеты с пудингом телесного цвета. Ее титанические груди колыхались, как разбитые мячи. Толстые, мясистые руки, покрытые целлюлитом, как крылья летучей мыши, протянулись, чтобы обнять его. Ее прищуренные глаза вспыхнули гневом богини из глубины впадин, образованных ее раздутыми щеками и низко нависшим лбом. Она подняла скальпель с пола и слизнула с него кровь Ищейки, точно так же, как он слизывал с него кровь Джеймса. Hо когда она это делала, это действие не было бесстрастным. Она пускала слюни на лезвие, дрожа от какой-то ужасающей комбинации ярости и похоти, которая заставила Джеймса завизжать в предвкушении.
- Да! Сделай мне больно. Пожалуйста, сделай мне больно!
- О, да... Я собираюсь сделать тебе больно, ты, маленький пиздюк. Я сделаю тебе оооооочень боооооольно.
Джеймс наблюдал, как бушевала кровавая оргия. Ищейка и его хозяйка были бы поражены, если бы знали, что он все еще жив и в сознании. Это должно было быть невозможно, и Джеймс знал, что его жизненная сила была кратковременным, быстро разрушающимся явлением. Он потерял так много крови, и не хватало нескольких жизненно важных органов. У него не было иллюзий относительно своих шансов на выживание. Он был готов к такому концу с тех пор, как прочитал свой первый настоящий криминальный роман о серийных убийцах. Это было то, как он всегда хотел поступить.
Богиня ела что-то похожее на его печень, когда скакала верхом на Ищейке, чьи глаза все еще выглядели стеклянными и мертвыми, но теперь они были стеклянными от шока. Они были неподвижны и расширены. Он тоже скоро умрет. Джеймс наблюдал, как его собственные легкие расширяются и сокращаются через отверстие в груди, где кожа, жир и мышцы были содраны с его грудной клетки, оттянуты назад и прижаты к матрасу, обнажая его бьющееся сердце. Он наблюдал, как его сердце выкачивает остатки жизненной жидкости через мириады ран.
Богиня держала в руке ободранный и отрезанный пенис Джеймса, используя его как какой-то вялый фаллоимитатор, пытаясь содомировать им Ищейку. Джеймс воображал, что он все еще привязан к нему, что он может чувствовать ощущение сморщенного ануса серийного убийцы, смыкающегося вокруг головки его члена, когда он входит в него. Богиня тщетно пыталась сжать нижнюю часть его члена, чуть выше того места, где он был отрезан, чтобы сделать жгут из своего мясистого кулака и удержать кровь внутри, чтобы он оставался эрегированным. Это не сработало. Пенис обмяк и безвольно свисал с задницы Ищейки, как сдутый воздушный шарик.
Богиня извлекла бесполезный орган, выдернув его из жопы Ищейки с влажным хлюп! Вместо этого, она смазала пальцы Джеймса его же кровью. Они все еще были прикреплены к его ампутированной руке. Ищейка, казалось, очнулся от своего состояния фуги. Он хныкал и умолял. Слезы текли по его лицу, а нижняя губа дрожала, как у обиженного ребенка. На его лице отразился смертельный ужас, так непохожий на хищный блеск, который он носил раньше. Джеймс представил себе, как, должно быть, выглядели его жертвы, когда они знали, что обречены. В отличие от Джеймса, он не научился ценить жизнь, понимать смерть, приветствовать боль, как кульминацию того и другого.
Богиня поцеловала Джеймса в губы, зажала их между своих пухлых пальцев, а затем, оторвав, уронила их на пол. Она продолжала скакать верхом на перепуганном серийном убийце, стонала и вскрикивала, как в порно, где ее трахал Джон Холмс, в то время, как отрубленная конечность Джеймса протаранила кровоточащий анус Ищейки. Она провела языком Джеймса по своим огромным, набухшим грудям, провела им по длинным розовым соскам с огромными ореолами, похожими на ломтики болонской колбасы, а затем внизу, между бедер. Она использовала бестелесный язык, чтобы ласкать свой набухший клитор. Каскад жировой ткани, который висел последовательными рядами между ее подбородком и зияющей розовой пастью ее влагалища, содрогнулся, когда она приблизилась к оргазму.
Джеймс был счастлив, что смог доставить этой великолепной женщине такое удовольствие. Он никогда не был ничьим рабом, но если бы это было так, он представлял, что это был бы высший акт служения, дающий своей Госпоже последний оргазм с его собственными расчлененными частями, пока он погружался в забвение, отдавая все для ее удовольствия.
Богиня закричала, когда кончила, а затем оторвалась от мужчины с затравленными глазами, как раз в тот момент, когда он сам достиг кульминации и быстро испустил дух. Она погрузила язык Джеймса в свою мокрую "киску", и очередной оргазм сотряс ее массивную фигуру. Она улыбнулась Джеймсу, своей едва живой секс-игрушке, продолжая содрогаться от волн удовольствия.
Он улыбался с тех пор, как она убрала его губы.
Перевод: Zanahorras
В издательстве мы замечаем, что более 50 процентов читателей экстрима - женщины, и удивляемся, почему женщины придерживаются такой жесткой диеты. Да, девочки, почему мы на самом деле это делаем?
Когда я читаю книгу Ричарда Лаймона, меня поражает, что все женщины сексуальны, не носят бюстгальтера, соски видны сквозь одежду... Но, прежде всего, к ним применяется насилие – и достаточно жесткое. Женщин используют и жестоко обращаются с ними. При этом Лаймон уже не входит в число самых экстремальных авторов ужасов. Спираль закрутилась вверх. Рэт Джеймс Уайт, Эдвард Ли, Джек Кетчам и другие авторы, и рождающееся в их головах, - это что-то болезненное, ненормальное, с чем читателю трудно смириться. Итак... ПОЧЕМУ мы читаем что-то подобное???
На самом деле все очень просто: это развлечение. Это отличное развлечение. Мы дрожим, у нас мурашки по коже, мы испытываем отвращение, нам приходится время от времени закрывать книгу и дышать через нее, и все же мы не можем не открыть ее снова, чтобы больше читать, больше узнавать, больше чувствовать...
А потом, в конце концов, мы закрываем книгу, плотнее заворачиваемся в одеяло, смотрим на горящую свечу на столе, потягиваем вино или опрокидываем пиво и наслаждаемся приятным ощущением безопасности.
Образы все еще проносятся в сознании, как воспоминание, и медленно исчезают, как последствие, но... это было возбуждающе. Чувствуется, что тебя развлекают.
В Facebook даже есть группы, посвященные только этой тяжелой литературе. Например, группа "Экстремальные читатели "Festa". Там фанаты обмениваются мнениями, дают друг другу советы по написанию книг, публикуют свои мнения. И вы понимаете: вы не одиноки. Не только вы сами так напуганы и напряжены.
Это увлечение проверять себя. Некоторые испытывают это во время занятий спортом, другие - во время секса, а некоторые - просто во время чтения. ЕСЛИ ЧТЕНИЕ СТАНОВИТСЯ ИСПЫТАНИЕМ НА СМЕЛОСТЬ... наш лозунг не зря.
Не только тот факт, что наши экстремальные книги недоступны в официальных магазинах и что многие из них доступны только лицам от 18 лет и старше, показывает, что мейнстрим здесь не обслуживается. У нас было достаточно людей, которые покупали жесткую книгу, а затем давали ей плохую рецензию, потому что она была слишком жесткой. Это идиотизм. Экстремальный хоррор предназначен для любителей экстрима, и они знают, во что ввязываются.
В 2004 году мы были представлены стендом на Лейпцигской книжной ярмарке. Мало кто знал нашего издателя. У нас были вампиры на продаже, и наш сын (тогда ему было девять лет) раздавал посетителям проспекты в костюме маньяка из "Крика", за который мы дорого заплатили. Многие с отвращением бросали их в ближайший мусорный бак, тушевались и смеялись. Честно говоря, я бы с удовольствием сунулa им в руки экземпляр "Свиньи"[29]. ;) Дорогие люди, тогда оставьте это. Экстремальный хоррор - это только для наших фанатов, которые знают, как это ценить, и в любом случае слишком жестко для вас, ребята.
В 2013 году мы впервые лично встретились с королем экстрима Эдвардом Ли. Во Вроцлаве состоялся "Fantastik-Con", и он был там гостем. Это снова подтвердилось: авторы ужасов - самые добрые люди. Он был дружелюбным, веселым и просто очень милым парнем. И в 2014 году мы были рады приветствовать его в качестве нашего гостя на "ElsterCon", который проводится раз в два года здесь, в Лейпциге. Мы много путешествовали, показывали ему город, ходили куда-нибудь поесть и выпить. И то и дело просвечивал экстремальный автор. Например, когда я потягивалa свой "Горький лимон", он постоянно ухмылялся мне, и в какой-то момент у него вырвалось: "Похоже на сперму!" Мы начали смеяться, но всякий раз, когда я пилa, я чуть не давилась, когда он косился на меня.
Он чрезвычайно интересовался различными поклонницами, и фотографиями из их профилей на Facebook. "Она замужем?", "Сколько ей лет?" Да-да, Ли...
Но вернемся к теме. Почему женщинам нравится литература, в которой рассказывается об убийствах, пытках и изнасилованиях?
У каждой женщины есть официальное лицо. Это то, что вы видите, что она хочет показать людям. А еще есть второе лицо. Оно дремлет в нас, и это лицо может видеть только друг или мужчина. Он видит это лицо, когда она намазывает детям хлеб и смотрит на него, он отвечает ей взаимностью и может читать ее мысли. Ну, дорогая, на столе мы вчера вечером это и сделали. И тогда она украдкой снова надевает личину матери-настоятельницы. Все хорошо!
Некоторые женщины никогда не осмеливаются проявить в себе эту вторую сторону, они никогда ее не проявляют. Наверное, это те, кто читает "50 оттенков серого" и чувствует себя очень неуверенно, и от этого становится влажно, когда Кристиан щиплет сосок.
Я также тa, кто чувствует себя как дома во многих жанрах, но если я действительно хочу быть шокированной, то Кристиан слишком мягок для меня, а Хардин из серии "After" слишком неопытен. Я хочу погладить мятежную душу внутри себя, хочу испытать себя, читая. Что я нахожу возбуждающим и с какого момента я должнa задыхаться?
Я смеюсь, когда Эдвард Ли переусердствует со своим сценарием и превратит сюжет в гротескный сценарий с брызгами. Как долго я буду терпеть Рэта Джеймса Уайта? Он тот, кто действительно серьезно относится к тому, что пишет. Он хочет причинить тебе боль, и ему это удается. Никакого смеха, в лучшем случае придушенного. A этот Тим Миллер. Он умеет разными способами шокировать меня. Меньше секса, зато самое жестокое насилие. Некоторые прочитанные сцены, которые никогда больше не выйдут у меня из головы.
И, честно говоря, я уже с нетерпением жду появления у нас новых авторов. Авторов, заслуживающиx того, чтобы появиться в серии "Festa Extreme". Я буду вдыхать каждое ваше слово и, как всегда, опьянею от вас. Я тоже считаю себя читателем...
Аша - одно из основных понятий зороастризма. Оно может обозначать как естественный порядок вещей - закон вселенской гармонии, так и его этическую сторону: истину, правду, добро.
сеть дешевых супермаркетов
Джорджия Тотто О'Кифф (1887-1986) – американская художница-модернистка и чертежница, чья карьера длилась семь десятилетий и чье творчество оставалось в значительной степени независимым от основных художественных течений. Названная "Матерью американского модернизма", О'Кифф получила международное признание за свои скрупулезные картины, изображающие природные формы, особенно цветы и пейзажи, вдохновленные пустыней, которые часто были взяты из мест и окружающей среды, в которых она жила.
около 0.5 л.
"Марш полковника Боуги" (англ. Colonel Bogey March) - популярный военный марш, сочинённый в 1914 году британским лейтенантом Фредриком Рикетсом (1881-1945), дирижёром ансамбля Королевских Морпехов в Плимуте. Поскольку в тот период военнослужащим не рекомендовалось выполнять работу за пределами служебных обязанностей, Рикетс опубликовал "Полковника", как и другие свои сочинения, под псевдонимом "Кеннет Элфорд".
"Ford LTD" - название автомобиля, которое долго использовалось компанией "Форд" в Северной Америке. Аббревиатура LTD по одной версии раскрывается как "Luxury Trim Decor" - что приблизительно переводится как "Ограниченно-Роскошная Отделка", и по другой версии - как ограниченная классификация формы кузова для "Galaxie".
Злорадство - (нем. яз.)
M18A1 "Клеймор" (англ. Anti-personnel mine M18A1 Claymore) - противопехотная мина направленного поражения США.
"Coors Lite" - марка пива
"Pabst Blue Ribbon", обычно сокращенно "PDR", - это американское светлое пиво, выпускаемое пивоваренной компанией "Pabst", основанной в Милуоки, штат Висконсин, в 1844 году и в настоящее время базирующейся в Сан-Антонио, штат Техас. Первоначально он назывался "Best Select", а затем "Pabst Select", но нынешнее название происходит от синих лент, повязанных на горлышко бутылки в период с 1882 по 1916 год.
Карни, также пишущийся как carnie, - это неофициальный термин, используемый в Северной Америке для обозначения путешествующего сотрудника карнавала и языка, который они используют, особенно когда сотрудник управляет игрой ("джоинт"), киоском с едой ("грэб", "поппер" или "флоссвэгон") или аттракционом ("райдджок") на карнавале. Термин "шоумен" используется как синоним в Австралии и в Соединенном Королевстве.
Принц Рэндиан (англ. Prince Randian; 1871 - 1934), также известный под псевдонимами "Человек-змея", "Живой торс", "Человек-гусеница" и другими, - американский актёр с врождённым синдромом тетраамелии, родившийся без рук и ног. Был знаменитым актёром в начале 1900-х годов, более всего известным своим умением скручивать сигареты губами. Он, как сообщается, был привезён в США Финеасом Барнумом в 1889 году и был популярным артистом на карнавалах и уличных цирковых представлениях в течение 45 лет. Принц Рандиан снимался в фильме 1932 года "Уродцы".
"Tie a Yellow Ribbon Round the Ole Oak Tree" (Завяжите жёлтую ленту на старом дубе) - популярная песня Ирвина Ливайна и Ларри Рассела Брауна 1973-го года выпуска. В исполнении Тони Орландо и Dawn в апреле 1973 года на четыре недели заняла первые места в национальных хит-парадах США и Великобритании. Многократно исполнялась ведущими поп-музыкантами мира, в том числе Перри Комо, Фрэнком Синатра, Дином Мартином, Энди Уильямсом и другими. Карел Готт представил версию на чешском языке.
около 17-18 см.
Stand by Your Man ("Будь опорой своего мужчины") - баллада в стиле кантри, выпущенная синглом в сентябре 1968 года и ставшая визитной карточкой исполнительницы Тэмми Уайнетт. Одна из самых часто исполняемых и перепеваемых песен в стиле кантри. Авторы слов и музыки - сама Уайнетт и её продюсер Билли Шеррилл. Песня представляет собой призыв к женщинам поддерживать своих мужчин в трудные для них минуты. По этой причине она стала предметом нападок феминисток, посчитавших, что слова песни исходят из представлений о второсортности женщин. Так, Хиллари Клинтон в одном из интервью начала 1990-х заявила, что она "не из тех дамочек, которые прячутся за своими мужиками, как Тэмми Уайнетт". Эти слова вызвали резкую отповедь со стороны певицы.
"Гараж Джея Лено" - документальный сериал, популярный среди автолюбителей.
Герои американского сериала 60-х-начала 70-х годов "Деревенщинa из Беверли-Хиллс" (Beverly Hillbillies). Восемь сезонов входил в двадцатку самых рейтинговых сериалов США. Дважды ситком получал премию лучшего сериала года.
Приблизительно 3,6 см в диаметре.
Слегка переиначенная переводчиком строчка из песни "Primrose Lane" известного кантри исполнителя Джерри Уоллэса. В оригинале: "Прекрасная жтзнь на Примроуз Лэйн.
Известный американский бейсболист.
марка презервативов
"Howard Johnson", до сих пор известный как "Howard Johnson's", - американский гостиничный бренд, насчитывающий более 200 отелей в 15 странах. Ранее это была сеть ресторанов, которая в свое время была крупнейшей в США и насчитывала более 1000 заведений. С 2006 года все отели и торговые марки компании, включая торговые марки несуществующей сети ресторанов, принадлежат "Wyndham Hotels and Resorts".
Деннис Линн Рейдер (род. 9 марта 1945) - американский серийный убийца и массовый убийца. История Рейдера вдохновила Стивена Кинга на написание повести "Счастливый брак". Получил широкую известность из-за своей неуловимости, ему удавалось скрываться от правосудия более 30 лет. Является одним из самых известных серийных убийц в криминальной истории США. Оказал большое влияние на американскую поп-культуру. Рейдер проникал в дома своих жертв, после этого практически всегда душил их: верёвкой, колготками, руками, пакетом, поясом. Он их связывал, пытал и убивал (от этого и прозвище "BTK", от англ. bind, torture, kill, рус. "СПУ"). Другие прозвища: "Удав", "Неуловимый убийца", "Уичитский душитель".
"Central Casting" - американская кастинговая компания с офисами в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Джорджии и Луизиане, специализирующаяся на кастинге статистов, дублеров и дублерш. В популярном употреблении термин "центральный кастинг" стал обозначать неопределенный источник стереотипных типов для кино или телевидения.
Снидли Хлыст - вымышленный персонаж, первоначально появившийся в качестве главного антагониста в эпизодах мультсериала "Шоу Рокки и Буллвинкла". Он заклятый враг Дадли-Делай Правильно. Хлыст - стереотипный злодей в стиле стандартных персонажей, встречающихся в немом кино и ранних сценических мелодрамах, одетый в черную одежду, цилиндр и с усами в виде руля.
Гомес Аддамс - патриарх вымышленной семьи Аддамсов, созданной карикатуристом Чарльзом Адамсом для журнала "New Yorker" в 1940-х годах, а впоследствии изображенной на телевидении, в кино и на сцене.
известная марка куриных ножек во фритюре
около 136 кг.
имеется в виду повесть Эдварда Ли