Джек Кетчам & Лаки МакKи "Я НЕ СЭМ"
Патрик просыпается от плача. Его жена Сэм лежит, свернувшись калачиком, на полу в спальне и рыдает.
Когда он пытается утешить Сэм, она не позволяет ему прикасаться к ней. А потом она поворачивается к нему и говорит невинным голосом маленькой девочки: "Я не Сэм".
В последующие дни Патрику предстоит наблюдать, как его любимая женщина приобретает совершенно новую индивидуальность. Женщина, которая когда-то была Сэм Берк, теперь - пятилетняя Лили...
Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.
Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...
Я хотел бы поблагодарить Полу Уайт, Элис Мартелл и Кристи Баптист - каждая из них прекрасно знает, за что, а также Кэролайн, Ану и Джоди из бара за то, что подсказали, как одевают маленьких девочек. - Джек Кетчам
На обложке этой книги два имени, но никто бы не увидел их вместе, если бы не Элис Мартелл. Спасибо тебе, Элис, за то, что ты шикарно представляешь нашу работу. Думаю, мы составляем прекрасное трио, и вот еще что. Рад быть твоим клиентом. - Лаки Макки.
В повседневной жизни нет ни стартов, ни остановок. Даже самые поразительные, меняющие жизнь события - если только они не фатальны - буферизованы и скрыты наслоениями других событий, постоянных и продолжающихся, так что воздействие любого из них приглушено. Но в художественной литературе все не так. Художественная литература - как музыка. Она начинается и кончается в тишине. Сначала музыки нет, потом она есть, а потом исчезает. И опять же, как и музыка - если она хороша - то тишина в конце должна немного резонировать. Громкое или тихое жужжание в ухе, которое удовлетворяет и вас, читателя, и эту конкретную историю.
Потому что художественная литература хочет донести свою мысль. Иногда много мыслей. Хочет заставить вас остановиться, подумать и почувствовать в конце. Поэтому ей нужны четкие разграничения, восклицательные знаки, открытие и закрытие занавеса. В жизни занавес закрывается лишь единожды. И это полный отстой.
Повесть "Я не Сэм" вначале задумывалась как небольшой рассказ, который мы с Лаки планировали адаптировать для короткометражного фильма.
А потом эта чертова штука начала расти.
Простая в своей основе идея прорастала новыми побегами, ветвями и листьями по мере того, как мы ежедневно обменивались сообщениями. Мы стали немного сумасшедшими. Мы влюбились в персонажей. Нам было весело.
Однако очень скоро, когда мы начали писать прозаическую версию, стало ясно, что то, что мы имеем на руках, будет не коротким рассказом, а довольно длинной повестью. Не беда. Повесть в любом случае идеально подходит для адаптации в полнометражный фильм. Рассказ придется растянуть и расширить. Роман необходимо сжать и сократить.
Дело в том, что правила и требования к прозе не такие, как к фильму.
Проза гораздо свободнее.
Современный фильм в большинстве случаев делится на три четких акта. И это - как вам с готовностью скажут многие сценаристы и режиссеры - заноза в заднице, когда хвост виляет собакой. Потому что действие определяется не сложностью сюжета или режиссерским видением, а простым хронометражем. Кинопрокатчики и владельцы кинотеатров хотят демонстрировать фильм каждые два часа или около того, чтобы увеличить количество показов, и, следовательно, получить больше прибыли. Времена "Спартака" и "Бен-Гура", великолепных увертюр и медленно раздвигающихся занавесов канули в лету, друзья.
Первый акт современного фильма длится, наверное, минут двадцать-тридцать. В нем закладываются предпосылки, вводятся персонажи и начинается действие. Второй акт длится, вероятно, от сорока пяти минут до часа. В нем усложняются ситуации, предложенные предпосылкой, и раскрываются характеры персонажей. Он пытается затянуть вас поглубже. Затем наступает третий акт. Третий акт, будем надеяться, связывает все концы с концами, заставляя вас радоваться, что вы не зря выложили свои с трудом заработанные деньги, а не сидели дома с пивом и смотрели кабельное телевидение. Его продолжительность - около двадцати-тридцати минут.
Для прозы таких правил не существует. Конечно, в любой прозе, которую стоит читать или писать, есть начало, середина и конец, но никто не стоит у вас над душой с секундомером, пока вы это делаете. Начало может быть длиной в пару абзацев, если хотите. Конец может быть одним ударом под дых.
До тех пор, пока вы соблюдаете правило молчания.
Молчания, которое имеет резонанс и смысл.
Когда мы закончили "Я не Сэм", нам показалось, что мы сыграли нашу музыку очень хорошо. Мы были счастливы и довольны произведением. Мы чувствовали, что оно работает.
Работает как повесть. Но не как фильм. Не совсем.
Конец, по сути, был одним ударом под дых. Вполне нормально для нас, прозаиков.
Но как фильму, ему не хватало третьего акта.
Облом.
Впрочем, мы с Лаки неплохо сработались. Поэтому нам не потребовалось много времени, чтобы прийти к единому мнению.
"Сэм" остается самостоятельной повестью. Мы не собирались расширять ее. Но мы решили написать еще одно произведение, продолжая с того места, где закончилась "Сэм" - историю, которая имела бы совершенно другой резонанс - под названием "Кто такая Лили?" Так мы и поступили.
В фильме эти две истории будут органично сочетаться. Но на бумаге будут стоять особняком. Одни и те же персонажи, но совершенно разные темы и тона.
Вам выбирать с чего начинать.
Мы хотели бы попросить вас об одолжении, Лаки и я. Надеюсь, вы не сочтете нас слишком назойливыми. Мы просим только потому, что думаем, что это поможет вам лучше понять эту вещь, сделать ее более увлекательной для вас и более веселой для нас, если вы нам в этом потакаете.
Если вам понравится "Я не Сэм", то легко может возникнуть соблазн сразу же погрузиться в "Кто такая Лили?". Как будто это просто очередная глава в продолжающейся истории. Одна сливается с другой. Как будто это жизнь, а не вымысел.
Мы бы хотели попросить вас не думать об этом таким образом.
Мы бы хотели попросить вас притормозить. Разберитесь со стартами и остановками.
Дайте Сэм какое-то время.
Несколько минут. Пару часов. Быть может, день. Неважно.
Мы бы хотели попросить вас немного послушать тишину первой истории, прежде чем раздвинуть занавес второй. Они играют совершенно разные мелодии, уверяю вас.
Не стесняйтесь послать нас к черту.
Это ваши деньги. Вы имеете на это полное право.
Но мы пытаемся создать немного музыки, понимаете?
Не мешало бы ее послушать.
- 27 апреля 2012 г.
Лаки Макки:
Самое приятное, что вы можете сделать для кого-то - это позволить ему помочь вам. - Джон Стейнбек, "Благостный четверг"
Джек Кетчам:
Любовь - это дружба, охваченная огнем. - Брюс Ли
Утром я просыпаюсь от плача Зои.
Я слышал его раньше, много раз. Мне он знаком. Это не обычные звуки, которые издают кошки, это далеко не мяуканье. Это скорее приглушенный вой. Как будто ей больно. Хотя я знаю, что это не так.
Она плачет так, как будто ее сердце разрывается.
Я знаю, что это такое.
Она снова взяла свою игрушку.
Зои в смокинге, как и ее старая мягкая игрушка. Я уже не помню, кто ей его подарил, наверное, какой-то наш друг, который любит кошек, но это было давно, очень давно... И хотя с левого плеча вылез небольшой клок набивки, онa чудом осталaсь целой, после многих лет между не всегда нежными челюстями моей очень старой кошки.
Она защищает эту игрушку. Она лелеет ее.
И снова этот вой.
Я смотрю на Сэм рядом со мной и вижу, что она тоже проснулась. Она зевает.
- Опять? - спрашивает она и улыбается.
Сэм появилась в моей жизни почти на девять лет позже, чем Зои, но она любит эту кошку так же сильно, как и я.
- Опять, - говорю я ей.
Я встаю и шаркаю по холодному паркетному полу, а в коридоре стоит Зои и смотрит на меня своими большими золотистыми глазами, ее игрушка лежит у ее ног лицом вверх.
Я наклоняюсь, чтобы погладить ее, и она поднимает голову, чтобы встретить мою руку. Я использую эту возможность отвлечь ее, чтобы украсть игрушку свободной рукой и засунуть ее за пояс пижамы.
Я глажу ее по голове, по длинной костлявой спине. У нее ужасный артрит, поэтому я очень нежен с ней. Я точно знаю, как прикоснуться к ней, чтобы ей понравилось, точно знаю, с каким усилием должны давить мои руки на ее тело.
Я всегда умел это делать. И с животными и с людьми. Всегда знал, как прикоснуться.
А вот и мурлыканье. Теперь тихое. Когда она была моложе, мурлыканье было слышно во всех комнатах.
- Привет, девочка. Доброе утро, малышка. Ты проголодалась? Кушать хочешь?
Явно хочет.
Кошки реагируют на слово "кушать". Будь я проклят, если знаю почему, просто реагируют, и все.
Она бежит впереди меня на кухню, немного шатаясь, но всегда готовая к завтраку.
Я вытаскиваю ее игрушку из-за пояса и бросаю в гостиную. Рано или поздно она ее найдет, но сейчас ей не до нее.
Эта игрушка. Этот смокинг с ее многочисленными отметинами. В этой мягкой игрушке есть какая-то тайна. Я знаю, что никогда ее не разгадаю.
Это единственная игрушка, над которой она плачет. Все остальные - это мимолетные увлечения. Некоторое время она их потаскает, а потом теряет интерес. Я находил их пылящимися под диваном, в углу под моим рабочим столом в кабинете, а однажды - за каминной решеткой. Как она туда попала, знает только Зои. Однажды холодным мартовским субботним вечером Зои поскреблась в мою дверь. Попросилась в дом. В это время я рисовал на чертежном столе в кабинете. Я открыл дверь и увидел тощую кошку, которой, по словам ветеринара, было, наверное, шесть месяцев от роду, с клещами в ушах, милым нравом и явно голодную.
Мне всегда было интересно, откуда она взялась.
Мы ведь живем у черта на куличках.
Она попала ко мне стерилизованной. Значит, жила у людей. Кто-то заботился о ней.
Были ли там и другие кошки, хотелось бы мне знать. Может, ее мать? Была ли она частью помета?
И в какой-то момент я начал задавать себе вопрос, может ли быть связь между игрушкой и кошкой? Неужели этот маленький неодушевленный предмет может ей что-то напоминать? Семью, в которой она жила? Может, именно поэтому этот обычный, не набитый кошачьей мятой смокинг-котенок, напоминал ей о чем-то, будоражил что-то глубоко запрятанное внутри? Мне это казалось вполне возможным. И до сих пор кажется.
Если бы вы услышали тоску в звуках, которые она издает, вы бы поняли, почему.
Прошло много лет с тех пор, как я впервые задумался об этом. Помню, в тот момент я почувствовал, что приблизился к тайне, ступил в царство непостижимого.
Я никогда не пытался ее разгадать. Она всякий раз возвращает меня в прошлое.
На кухне я беру ее миски и ставлю их в раковину, и пока она терпеливо ждет, открываю банку "Фрискис" с тунцом и яйцом, выкладываю содержимое в чистую миску, наливаю ей свежей воды, ставлю миски на пол и смотрю, как она набрасывается на еду.
Слышу, как в ванной льется вода. Сэм уже встала. Надеюсь, она быстро выйдет оттуда. Мне надо в туалет. Когда я завариваю кофе, она уже стоит у меня за спиной, положив руку мне на плечо, и мы оба смотрим в окно над раковиной на реку.
Сегодня чудесное весеннее утро. Ни малейшего дуновения ветра в кронах деревьев. Над водой скользит в восходящих потоках белоголовый орел. Он ударяется о ее поверхность и поворачивает к пастбищу за дальним берегом, он поймал рыбу. Чешуя искрится золотом на солнце.
Не проходит и дня, чтобы мы не увидели какую-нибудь живность. Здесь водятся лисы, койоты, дикие свиньи. Зои не выходит из дома. Иначе она вряд ли доживет до двадцати лет.
Я поворачиваюсь, чмокаю Сэм в щеку и направляюсь в ванную. От Сэм пахнет сном и свежим мылом.
Очень даже ничего.
Я не очень люблю завтракать - утром предпочитаю кофе и сигареты. Считаю, что еда может подождать, пока я не оторвусь от чертежного стола. Но Сэм ждет. Кофе готов, и она уже налила себе чашку со сливками и сахаром, и я чувствую запах хлеба с изюмом в тостере.
Я тоже наливаю себе чашку и сажусь за большой дубовый стол. Мне он очень нравится. Купил на аукционе в Джоплине. Черт возьми, мне нравится весь мой дом. Мы окружены пятью акрами густого леса и рекой, словно ждем внезапного нападения.
Гостиная вся из травленого дерева с высокими дубовыми резными балками ручной работы, возможно, столетней давности. Там есть старинный камин, выложенный из камня. Комната выходит на кухню, так что вся открыта для обозрения.
Наблюдая за тем, как моя жена, которую я встретил восемь лет назад, намазывает тост маслом и клубничным джемом, мне приходит в голову, что мы занимались любовью практически на каждом квадратном дюйме этой комнаты. По всему паркетному полу. На диване и в мягком кресле.
А однажды ночью я вовсю жарил ее в прелестную попку на камине. Воспоминание об этом заставляет меня улыбнуться.
- Что? - спрашивает она и проглатывает мне тост.
- Я просто задумался.
Она косится на меня.
- У тебя такой взгляд, Патрик...
- Разве?
- Угу. А мне нужно закончить завтрак, пописать, принять душ и за сорок пять минут доехать до Талсы, чтобы сделать вскрытие Стивена Бахмана и решить, почему он оказался в морге - из-за таблеток, скотча, непробиваемой тупости или любой комбинации из этих составляющих. У меня нет на тебя времени.
- А-а-а...
- Не акай, мистер.
- А-а-а...
- Как продвигается работа над Самантой?
- Она вот-вот вышибет себе мозги из дробовика по приказу своих мучителей. К завтрашнему дню я должен ее воскресить. Завтра или в субботу.
Она делает большой глоток кофе и улыбается.
- Я до сих пор не знаю, должна ли я быть польщена или огорчена, тем, что ты назвал ее в мою честь. Господи, ты же разбрызгиваешь ее мозги по всей стене.
- Да, но потом она воскреснет. И я бы никогда не разбрызгал тебя.
Мне нравится, когда она так выгибает правую бровь. Она встает, подходит ко мне, наклоняется и целует. Поцелуй затягивается.
После стольких лет все еще такой долгий поцелуй.
Затем она перестает меня целовать.
- Понимаю, понимаю, - говорю я ей. - Иди, прими душ, пописай, почисти зубы и отправляйся к своему голландскому покойнику[1]. Кстати, тебе нужна компания? В душе, я имею в виду. Только не этот чертов голландец.
- Я так не думаю. Может, сегодня вечером, после работы. Я буду вонять, как обычно. Что у нас сегодня на ужин?
- Говядина по-бургундски с соусом терияки. Тебе она позавчера понравилась.
- Вкуснятина, - говорит она и исчезает за углом в спальне.
Полчаса спустя я слышу, как ее "Xонда Аккорд" отъезжает от дома, и думаю, как же мне повезло. Я делаю то, что хочу, рисую графические романы - и на этом довольно прилично зарабатываю. У меня есть дом, который я люблю, любимая кошка и судебный патологоанатом, которая достаточно безумна, чтобы любить меня.
Я бы сказал, что хожу на работу, но это было бы ложью. Я хожу играть.
Игра идет хорошо.
Когда я слышу, как "Xонда" тормозит у дома, кровавые брызги на стене позади головы Саманты уже нарисованы. Я попрошу Сэм проверить рисунок на точность, но я уже многому научился у нее и думаю, что все сделал правильно.
Кровавые брызги как настоящие.
Уже почти семь часов, близятся сумерки - обычное время ее возвращения домой. Я накормил кошку, и мясо по-бургундски уже разогревается на медленном огне. Чесночный хлеб намазан маслом, приправлен и ожидает жаркой ласки духовки. Мне осталось сварить лапшу, налить вино, и ужин готов.
Я заканчиваю работу, встаю, потягиваюсь и иду босиком в гостиную как раз в тот момент, когда она входит через парадную дверь. И вдруг понимаю, что за весь день ни разу не надевал туфель. Это одно из преимуществ игры.
Я подхожу, обнимаю ее и чмокаю в щеку. Она совершенно не воняет. Приняла душ на работе. Она всегда так делает. Но иногда ей приходится принимать три-четыре душа за вечер, если покойник уж очень сильно воняет. Сегодня просто легкий запах чего-то в ее волосах. Этого достаточно, чтобы я сморщил нос.
- Знаю, говорит она. - Но его сгубила не непробиваемая тупость.
- Нет? А что же тогда с ним случилось?
- Перебрал, сел за руль и врезался в дуб. Но перед смертью он неплохо пообедал. Жаркое из замаринованной говядины, красная капуста, картофельные оладьи и примерно полкило ванильного мороженого с малиновым кремом. Но запах, который ты улавливаешь, принадлежит другому жмурику.
- Кому же?
- Джентльмену по имени Дженнингс. Владельцу индюшачьей фермы.
- Ах, этот чудесный запах аммиака.
- Верно. Он свалил все это индюшачье дерьмо в кучу возле сарая. Похоже, собирался разбросать его по полю, но у него случился сердечный приступ. Упал прямо в эту дрянь. Был весь в дерьме. Вдыхал его добрых полчаса, прежде чем умер. Внутри он пах чуть ли не хуже, чем снаружи. Ты что-то говорил сегодня утром о душе?
- Да.
- Если ты помоешь мне голову, тебе кое-что обломится.
- Я люблю мыть твои волосы.
- Ты уже проголодался?
- Не совсем.
- Выключи плиту.
Она включает душ, чтобы вода нагрелась, а я смотрю, как она раздевается. Как всегда, она ведет себя по-деловому, но для меня она стриптизерша из Лас-Вегаса. В свои тридцать восемь она выглядит на десять лет моложе, подтянутая, стройная. Время от времени нам обоим становится грустно, что она бесплодна и у нас не будет детей. Думаю, она больше из-за этого переживает, чем я, - у меня есть хоть какой-то брат и отец с матерью, а она сирота, ее родители умерли. Так что, возможно, я больше привык к семье. Но я содрогаюсь при мысли о том, каким бы стало ее тело, если бы это было не так. Наверное, не очень умно с моей стороны так думать, но сейчас она просто загляденье.
Она откидывает занавеску и ступает в ванну под струи воды, а я стою прямо за ней, наблюдая, как ее соски сморщиваются, как она вся блестит под потоками воды. Она поворачивается ко мне и закрывает глаза. Ее длинные волосы прилипли к голове. Я беру шампунь и намыливаю их.
Она улыбается и довольно мычит, когда я принимаюсь основательно и нежно массировать голову. Тонкие пенные струйки шампуня скатываются по ее ключицам, грудям и спускаются к пупку.
- Думаю, что могла бы заснуть вот так, - говорит она.
- Стоя?
- Коровы ведь спят стоя.
- Но ты же не корова.
Она улыбается и откидывает голову назад, чтобы ополоснуться, выпрямляется и смахивает воду с глаз. Потом смотрит на меня сверху вниз.
- Ну как, - спрашивает она, - волосы уже чистые?
- Думаю, да. Повернись, я потру спину.
Она поворачивается. Я мою спину, попку, грудь, живот. Она поднимает руки, и я мою подмышки, руки, снова спину и снова попку, щель между ягодицами и "киску". Она намыливает руку и тянется ко мне.
Она держит мой член в руке, поглаживая ствол и обхватывая головку, а мои пальцы двигаются внутри нее, другая рука сжимает ее грудь, и мы оба стонем. Она перешла на баритон.
Я точно знаю, как к ней прикасаться. Я точно знаю, что ей нравится.
И Бог свидетель, она тоже знает, что нравится мне. Чего она не знает, так это того, что у меня подкашиваются ноги, и я кончаю ей на попку.
- Ладно, хватит! - говорю я ей. Она бросает на меня взгляд через плечо. - Я уже кончил.
- Слава Богу, - говорит она.
И тоже кончает, в первый раз за этот вечер.
Мы заранее договорились, как это произойдет во второй раз, и мои три пальца уже внутри нее. Много спорят о том, существует ли точка "G", но она - живое доказательство того, что там что-то есть. Она любит жесткие надавливания, а не легкие поглаживания, как в душе, и я ей это даю. Она начинает дергаться и стонать, а я ухмыляюсь, глядя на нее так, словно слушаю свою любимую рок-н-рольную песню.
А потом она произносит эти волшебные слова.
- А-а-а, я кончаю!
Я не знаю, плакать или смеяться, так это здорово. Я остаюсь в ней, ускоряя темп, подушечкой большого пальца полируя клитор, пальцы сильно нажимают, скользя по теплой влажной стенке внутри нее.
Она говорит: Ох! Ах! и старается отдалить момент, я остаюсь внутри, пока она дрожит вокруг меня и приближается к завершению. Я работаю с ней еще немного, теперь мягко и нежно, и волны оргазма захлестывают ее. Это как удары током. Мне это знакомо.
Она вульгарно смеется. Смехом, который приберегает только для меня.
- Ублюдок!
- Тебе ведь это нравится, правда?
- Правда.
Она целует меня так, как целуют любовника, доставившего незабываемое удовольствие. Я целую ее в ответ.
Мне она тоже его доставила.
Пока я разогреваю на плите мясо, заодно прогревая духовку для чесночного хлеба, и кипячу воду для лапши, я прошу ее сходить в кабинет и взглянуть на Саманту, проверить, правильно ли я нарисовал брызги крови. Она возвращается через некоторое время.
- Ты справился с домашним заданием, - говорит она. - Я сверилась с фотографиями. Прямо как настоящие.
У нас повсюду развешаны фотографии из морга и с мест преступлений. В моем кабинете, в спальне, на книжном шкафу в гостиной. Нам приходится прятать их от гостей.
Несколько лет назад, незадолго до смерти ее матери, я совершил ошибку, оставив серию полноцветных снимков мексиканского наркоторговца, лежащего на обочине дороги - его отрубленные руки и ноги были сложены на груди, а голова расколота мачете - оставил на моем чертежном столе, когда ее мама прилетела из Бостона. Один взгляд - и ее лицо побледнело.
Попробуйте объяснить шестидесятипятилетней женщине, что я изучаю их, чтобы нарисовать то, что она сочла бы комиксом.
- Рисунок просто идеальный, - говорит Сэм, - очень впечатляющий.
От ее слов моя душа поет. Она точно знает, как меня поощрить.
- Ну да. То, что надо. Реалистичный и сногсшибательный одновременно. Не могу дождаться, когда ты ее воскресишь.
- Я тоже не могу.
Ужин в порядке. Чесночный хлеб не подгорел, а лапша слегка твердая, но не жесткая. Мы потягиваем вторые бокалы Мерло, когда я замечаю этот взгляд.
- Что? - спрашиваю я ее.
Она улыбается.
- Я просто задумалась, - отвечает она.
Мне несвойственно заниматься этим дважды за вечер, но не сказать, что это совсем уж неслыханно, да и у нас был превосходный ужин с вином. Возникает знакомое чувство неловкости, когда я бросаю взгляд через ее плечо на застекленную дверцу комода, из-за которой на меня смотрят восемь Барби, которым уже по тридцать лет, не говоря уже о Тедди Дэвисе, ее самом первом плюшевом мишке, потертом и с изгрызенным носом, с этими странными, глубоко запавшими пуговицами вместо глаз - пуговицы действительно напоминают раскосые прищуренные глаза - и с пухлыми губами трубочкой, так что он похож на Бетти Дэвис[2], нанюхавшейся героина. Это нервирует.
Но это быстро проходит. Благодаря ей.
И на этот раз, по крайней мере, для меня, это даже лучше.
Я занимаюсь этим гораздо дольше, чем обычно, и она все время рядом со мной. Мы - дуэт. Она задает ритм, а я веду мелодию. Она - форма, а я - ваятель. Мы были очень близки к тому, чтобы кончить одновременно, но она меня слегка опередила, и я все еще тверд внутри нее, когда она кончает.
Мы всегда любим друг друга при свете. Считаем, что темнота для трусов. Поэтому, когда я откатываюсь в сторону, то вижу, как блестит пот на ее теле от ключицы до бедер. Пот, который частично принадлежит ей, а частично мне.
И я думаю: Пусть это никогда не прекращается. Пусть мы никогда не станем настолько старыми, усталыми или привыкшими друг к другу, что не захотим этого.
Эта мысль приходит мне в голову, когда я уже почти засыпаю.
Будь осторожен, брат, в своих желаниях.
Я просыпаюсь от звука, которого никогда раньше не слышал.
Сейчас середина ночи, кромешная тьма, но я полностью просыпаюсь так быстро, как будто кто-то дал мне пощечину.
Это высокий тонкий пронзительный звук, и это точно не Зои с ее игрушкой. Я протягиваю руку к тому месту на кровати, где лежит Сэм. Там пусто.
Я дергаю за шнурок прикроватной лампы, и свет внезапно ослепляет меня. Звук нарастает, словно свет причиняет боль.
Я вижу ее. Вот она. Лежит на полу в углу, между стеной и комодом лицом к стене, голой спиной ко мне, крепко прижав колени к груди. Ей не холодно, но она вся дрожит. Она бросает на меня быстрый взгляд через плечо и быстро отворачивается, но я вижу, что она плачет.
Этот звук - плач Сэм.
Но я слышал, как Сэм плакала, когда умерла ее мама, и это совсем не похоже.
Это совсем на нее не похоже.
Я встаю с кровати, иду к ней, обнимаю ее и...
- Не-е-ет! - вопит она. - Не-е-ет!
Это останавливает меня, и я думаю: Это не она. Это не ее голос. Все время зная, что это невозможно.
- Господи, Сэм...
- Не надо!
А теперь ее левая рука мечется в воздухе над головой, словно она отгоняет внезапно налетевшую стаю птиц.
Я тянусь к ней. Она видит меня краем глаза.
- Не смей... не трогай!
Мне кажется, что этот голос на целую октаву выше, чем должен быть. Что за хрень?
- Не трогай, - говорит она, на этот раз немного спокойнее.
Сквозь сопение. И тут меня осеняет.
Это голос маленькой девочки. И он исходит от моей Сэм.
При других обстоятельствах я бы просто улыбнулся. Сэм подражает детскому лепету. Но сейчас другие обстоятельства. В ее взгляде нет никакого веселья.
Ладно, она не позволяет мне прикоснуться к ней, но я должен что-то сделать, чтобы успокоить ее. К тому же она голая. По какой-то странной причине это меня беспокоит. Я встаю и стягиваю одеяло с кровати. Убью сразу двух зайцев.
Я опускаюсь на колени позади нее и протягиваю ей одеяло.
- Сэм, это я. Позволь мне...
Она бьет меня обеими руками, сильно и быстро, и снова плачет.
- Не трогай меня... Ты сделал мне больно!
- Я чем-то тебя обидел? Сэм, я бы никогда...
- Hе Сэм!
- Что?
- Я не Сэм!
И теперь я не просто в замешательстве. Теперь мне страшно. Я скатился в кроличью нору, и то, что там, внизу, мрачно и серьезно. Это не игра и не дурной сон. Она каким-то образом изменилась за одну ночь. Не знаю, откуда это мне известно, но я чувствую это так же верно, как собственную кожу. Это не Сэм, не моя Сэм, абсолютно здравомыслящая и уравновешенная, способная перевязать артерию так же аккуратно, как продеть ремень в петли джинсов. И теперь я тоже дрожу.
Каким-то непостижимым образом она изменилась.
Но будь я проклят, если просто приму это. Я стараюсь, чтобы в моем голосе звучало как можно больше благоразумия. Благоразумия и доводов рассудка.
- Разумеется, ты - Сэм. Ты моя жена, дорогая.
- Жена?
Она пристально смотрит на меня, шмыгает носом, вытирает сопли с верхней губы и смеется.
На самом деле она хихикает.
- Только не твоя жена. Как я могу быть твоей женой? Это же глупо.
Я накидываю одеяло ей на плечи. Она мне это позволяет. Прижимает его к себе.
- Я - Лили, - говорит она.
Бывает тишина, когда кажется, что мозговое вещество отслаивается слой за слоем, делая вас таким же глупым, как запойного пьяницу.
- Лили, - говорю я, наконец.
Или, по крайней мере, думаю, что это я.
Она кивает.
Я встаю с колен и сажусь на кровать. На нашу интимную кровать.
Она перестала плакать. Шмыгает носом, но это все. Но на меня все еще смотрит недоверчиво. Я замечаю, что Зои сидит в дверном проеме и смотрит сначала на меня, потом на Сэм, а потом снова на меня, как будто она пытается разобраться в ситуации так же, как и я.
- Почему ты так говоришь? Что тебя зовут Лили?
- Потому что это так и есть.
Я указываю на Зои.
- А это кто?
- Зои, - говорит она.
- А я?
- Ты... - снова вижу слезы в ее глазах. - Ты... Я не знаю, кто ты!
И она разражается рыданиями. Все ее тело содрогается.
Мне невыносимо это видеть. Я не знаю, что делать, но я должен что-то сделать, поэтому я встаю с кровати и снова опускаюсь к ней, и прежде чем она может остановить меня, я обхватываю ее руками.
Сначала она пытается вырваться, но я сильный, я удерживаю ее, а ее тело все равно предает ее - она начинает безудержно рыдать.
Проходит некоторое время, и она, наконец, успокаивается. Ее тело расслабляется. Я глажу ее по голове, как гладят маленькую девочку.
Она выглядит измученной.
- Идем. Я уложу тебя в постель.
Я осторожно поднимаю ее на ноги и указываю на кровать с балдахином.
- Нет, - говорит она.
- Нет?
- Нет. Только не туда.
Я хочу спросить ее, почему не туда, но не делаю этого.
Возможно, я считаю, что это не важно. Возможно, я просто боюсь узнать ответ.
- Ладно, давай на диван? Не возражаешь?
Она кивает. Она поворачивается, и я вижу, что она, нахмурившись, смотрит на комод.
- Что? В чем дело?
- Ты запер Тедди. Я хочу его. Мне нужен мой Тедди.
Боже мой. Ей нужен этот чертов медвежонок!
- Без проблем.
Я отодвигаю задвижку, открываю стеклянные дверцы, выхватываю его из толпы Барби и передаю ей. Она прижимает его к груди. И я уже собираюсь сказать ей, чтобы она подождала, пока я возьму простыни, одеяло и подушку, но она уже проходит мимо кошки и идет по коридору в гостиную. Похоже, она точно знает, куда идти. Зои следует за ней по пятам.
Я собираю постельное белье и пару легких пижам, которые, как я знаю, ей нравятся, и когда я захожу в гостиную, она уже лежит, прижав к себе Тедди. Зои свернулась калачиком у ее ног.
- Вот твоя пижама. Хочешь чего-нибудь? Воды?
Она отрицательно качает головой. Откинув одеяло, она встает и влезает сначала в пижамные штаны, а затем надевает рубашку и застегивает ее на все пуговицы. Она не стесняется. Я наблюдаю за ней. За тем, как одевается обнаженная женщина, но ее движения почему-то не такие, как обычно, они быстрые и отрывистые, полные беспокойной энергии, без плавного течения и скольжения Сэм.
Где ты, Сэм?
Она садится на диван. Смотрит на меня. Как будто изучает, пытаясь понять, кто я такой.
- Теперь я могу попить воды? - спрашивает она.
- Конечно.
На кухне, давая воде стечь, чтобы она не была теплой, я чувствую, что она стоит у меня за спиной в дверном проеме. Я наливаю воду в стакан, закрываю кран, а когда оборачиваюсь, то едва удерживаюсь от смеха.
Она стоит прямо, уперев руки в бока и склонив голову набок, готовая к перекрестному допросу.
- Кто ты такой на самом деле? - спрашивает она. Затем делает паузу, размышляя. - Ты мой папа?
У нее такой тихий голосок.
- Я... нет, Лили. Нет. Я не твой папа.
Вот я и сказал это. Обратился к ней по имени, которым она себя называет. Лили.
- А кто же тогда?
- Патрик. Я - Патрик.
Я протягиваю ей воду и смотрю, как она глотает. Она возвращает мне стакан.
- Я хочу спать, Патрик.
- Знаю. Ложись.
Я поправляю постельное белье и взбиваю подушку. Я должен кое-что узнать. Я укладываю свою жену спать. Жену, которая думает, что она может быть моим ребенком. Я сижу рядом с ней на диване. Она наблюдает за мной, держа Тедди. Проходит некоторое время, и она, должно быть, гадает, о чем я думаю, но я, наконец, набираюсь храбрости и спрашиваю:
- В спальне ты сказала, что я сделал тебе больно. Как я тебя обидел?
Она пожимает плечами.
- Ну же, Лили, скажи мне. Как? Чтобы я больше так не делал, понимаешь? Как я тебя обидел?
Она отрицательно качает головой.
- Где?
Она смотрит вниз, медленно стягивает одеяло и простыню с бедер и показывает пальцем.
Показывает туда.
Ни первый скотч не помогает, ни второй. Я никак не могу вернуться в постель. Никак не могу уснуть. Поэтому я сижу в темноте в мягком кресле и наблюдаю за ней, зародышем на диване, с невинным, как у младенца, лицом.
Мне интересно, что принесет утро. Возможно ли, что она проспится, и я снова обрету свою Сэм? И откуда, черт возьми, это вообще взялось? Слова множественное расстройство личности постоянно вертятся у меня в голове, как столовая ложка на сковородке.
Что дальше? Подросток, который любит сжигать вещи?
Я знаю ее историю. Ее детство, судя по всему, было прекрасным. Никто над ней не издевался. Насколько мне известно, нет. Не было никаких автомобильных аварий с травмами. Когда умер отец, ей было двадцать.
Никого из членов ее семьи не убили. В семье случались обычные для среднего класса адюльтеры, но ничего такого, что бы могло оставить в ее душе глубокий след.
Так откуда же это взялось?
Наступает час волка[3], а вместе с ним и та мирная, жутковатая тишина, когда ночные существа прячутся в укрытия за несколько мгновений до того, как птицы поприветствуют новый день. Небо за окном медленно светлеет. Она ворочается во сне. Я допиваю третий скотч. Его магия ускользнула от меня.
Но за ночь я кое-что обдумал. Так что, в любом случае, знаю, что мне нужно делать. По крайней мере, на первых порах. Я встаю, ополаскиваю стакан на кухне и завариваю кофе. Сажусь за стол и в какой-то момент понимаю, что смотрю на свои руки.
Неужели эти руки в чем-то виноваты?
Не трогай! Ты сделал мне больно!
Эти слова жалят, причиняют душевную боль.
А потом я думаю: Нет. Я прикасался к женщине, своей жене. И она прикасалась ко мне в ответ. Я не буду испытывать чувство этой блядской вины. Я этого не допущу. Я не причинил ей боль. Я точно знал, как прикоснуться к ней. Она кончила, черт возьми. Три раза.
Кофе готов. Зуммер сообщает мне об этом.
Я стою у стола, а в дверях стоит она, зевает, раскинув руки.
Вот он, решающий момент. Захочет ли она кофе? Я чувствую его насыщенный и сладкий запах, и она тоже.
- А сок есть? - спрашивает она.
Ком стоит у меня в горле, как будто что-то там застряло. Руки вспотели. Но главное - сохранить контроль.
- Доброе утро, Лили.
- Доброе утро, - oна на секунду задумывается. - Доброе утро, Патрик.
Она шаркающей походкой подходит к холодильнику, открывает его, достает грейпфрутовый сок, а затем, поколебавшись, ставит его обратно на полку и достает вместо него упаковку "Натурального лимонада Ньюмена". Поворачивается ко мне.
- Можно?
- Конечно, - отвечаю я.
Завтрак: кофе для меня, отруби с изюмом с молоком и стакан лимонада для нее.
- Мне нужно кое-куда позвонить, - говорю я ей. - Иди, поиграй с Тедди, хорошо?
- Хорошо. А кукол можно взять?
- Барби?
Барби уже давно стали предметом коллекционирования. Я колеблюсь. Она дуется. Черт возьми, это же ее куклы, а не мои.
- Почему бы и нет?
Я снимаю все восемь Барби с полки и раскладываю их для нее на краю стола в гостиной. Когда я выхожу из комнаты, она улыбается.
Вернувшись на кухню, я звоню по настенному телефону. Сначала я набираю номер офиса. Еще рано, поэтому я звоню ей в машину.
- Мириам? Привет, это Патрик Берк. Слушай, Сэм сегодня не выйдет на работу. Похоже, у нее грипп. Я позвоню доктору Ричардсону. Возможно, ей нужно сделать укол и принять антибиотик, и она будет в порядке. Но тебе придется ее подменить, хорошо? Извини. Спасибо, Мириам. Скоро увидимся. Пока.
Следующий звонок - очень хорошему врачу, которого мы знаем уже много лет.
- Привет, док, это Патрик Берк. Я знаю, что еще рано, но если бы вы могли перезвонить мне, как только получите это сообщение, я был бы вам очень признателен. С Сэм что-то случилось, и я бы хотел, чтобы вы немедленно ее осмотрели, если это возможно. Я в полном недоумении... просто не знаю, что делать, док. Заранее благодарю. Буду вам очень признателен. Наш номер 918-131-4489.
Я медленно повторяю номер и вешаю трубку. Мои щеки пылают, а сердце бешено колотится. Это не стыд, не чувство вины и даже не тревога. Это страх. Я чувствую, что док - мой единственный спасательный круг. А если он не знает, что делать? Что тогда?
Я наливаю себе еще одну чашку кофе. Когда руки перестают дрожать, беру ее с собой в гостиную. Две Барби раздеты - с одной снято модное платье 20-х годов, а с другой - домашнее платье 18-го века, оба она спроектировала и создала сама, - и Сэм занята тем, что меняет на них одежду.
Она выглядит счастливой.
Я сижу и наблюдаю за ней некоторое время. Она практически не обращает на меня внимания. Она что-то напевает, но будь я проклят, если знаю, что именно. Сэм не очень хорошо поет, но у Лили, похоже, идеальный слух.
Проклятье.
Через полчаса звонит телефон.
Доктор Ричардсон сказал, что примет нас прямо сейчас. Я приготовил для нее гостевую комнату - поскольку что-то подсказывает мне, что она не захочет спать в нашей постели, пока она все еще эта Лили, поэтому я выкладываю пару джинсов, футболку с Элтоном Джоном и трусики на кровать. В бюстгальтере нет необходимости. Она никогда не надевает его, кроме как на работу. Но мне приходит в голову, что она даже не знает, как надеть эту чертову штуку.
Я велю ей пойти почистить зубы и одеться. Но сначала она должна рассадить Барби и Тедди на комоде напротив кровати. Я наблюдаю в ванной, как она чистит зубы. Кажется, это займет у нее целую вечность, и она чувствует себя неловко. Как будто зубная щетка слишком велика для нее. Это очень странно.
- Мы отправляемся в небольшое путешествие, - говорю я ей. Она хочет знать, куда именно. - Навестим старого друга, доктора Ричардсона, - говорю я ей.
- А... - говорит она.
- Ты его помнишь?
Она отрицательно качает головой. Очень четкое "нет".
Она хочет взять с собой Тедди. Хорошо.
В машине мне приходится напомнить ей, чтобы она пристегнулась, и помочь с ремнем. Пока мы едем, Тедди танцует у нее на коленях, а она поет песню "Снеговик Фрости" тем высоким чистым голосом, который вдруг стал ее собственным, хотя до Рождества еще семь месяцев.
Приемная доктора находится на углу Мейн-стрит и Стьюбен-стрит, по обе стороны от нее - магазин "Техника для дома Бош" и "Сахарница" - наши местные "Соки-Воды". Возле магазина "Бош" есть место для парковки, так что я заезжаю туда. Она распахивает дверь, забыв, что пристегнута, и бросается на ремень безопасности.
- Полегче, - говорю я ей и нажимаю на кнопку.
Она глупо улыбается, а я распахиваю дверь.
- Оставь Тедди, хорошо?
Она на мгновение хмурится, но потом пожимает плечами, аккуратно усаживает его на пассажирское сиденье и захлопывает дверь. Я подхожу к ней и беру ее за руку.
По-моему, мы выглядим вполне нормально. Муж и жена на прогулке. И Сэм, по крайней мере, выглядит счастливой.
Возможно, именно поэтому, когда Милт Шумейкер выходит из скобяной лавки с сумкой в каждой руке, на его лице появляется широкая улыбка, когда он идет к нам.
Я стараюсь соответствовать ему.
- Милт.
- Патрик. Миз Берк. Прекрасный денек, правда?
- Конечно, Милт.
Он крупный мужчина и несет на себе слишком много груза. Он потеет и фыркает, как бык.
- Послушай, Патрик. Я хочу извиниться перед тобой. Я не забыл о тех ваших опасных ветках. Просто из-за этих бурь в прошлом месяце я был занят, как двухдолларовая шлюха в шахтерском поселке. Простите, миз Берк.
Я бросаю взгляд на Сэм. Она все еще улыбается. Быть может, даже слишком.
Я хочу, чтобы мы ушли.
Милт управляет компанией "Деревья и пни Шумейкера". Прошло уже полгода с тех пор, как он обещал приехать к нам на своем автокране и срезать несколько мертвых веток с нашего старого дуба, в который в прошлом году ударила молния - он растет примерно в двадцати ярдах от дома. Мертвые ветки хрупки, опасны и склонны падать в очень неподходящее время. В прошлом году турист в Центральном парке Нью-Йорка был убит такой веткой.
Мне бы хотелось, чтобы его бензопилы поработали на дубе как можно скорее. Но, думаю, не сейчас.
- Нет проблем, Милт. Дерево пока держится.
- Тебе следует позвонить в офис и договориться на конкретное время, Патрик. Тогда я точно быстро до него доберусь.
- Ну, возможно, я так и сделаю.
- Следует позвонить. С глаз долой, из сердца вон, понимаешь?
- Позвоню обязательно, Милт. Береги себя. Привет Элси. Хорошего дня.
Он как-то странно смотрит на Сэм. Взгляд озадаченный.
Поэтому я тоже посмотрел на нее.
Господи, она ковыряет в носу.
Блядь, не могу поверить.
- Хорошего дня... - бормочет он, когда мы проходим мимо него и уходим.
В приемной врача должна быть музыка, как я думаю, чтобы немного разрядить обстановку. А у дока ее нет.
Войти в приемную дока - все равно, что войти в склеп. Как только мы закрываем за собой дверь, я чувствую, как Сэм напрягается. Видно, что ей здесь не нравится. Две старые жилистые дамы сидят в углу и шепчутся, сжимая в руках сумочки, словно опасаясь, что их могут вырвать у них из рук, как у прохожих на улице.
Лысый мужчина в подтяжках читает газету. Когда он переворачивает страницу, это самый громкий звук в комнате.
К счастью, мы никого из них не знаем.
Мы проходим мимо них к стойке. Милли, секретарша дока, печатает на машинке за своим столом. Она встает, улыбаясь, когда мы пересекаем зал.
- Привет, Патрик. Привет, Сэм.
- Я не...
Я прерываю ее.
- Как дела, Милли?
- Совсем неплохо, Патрик, для маленькой старушки. Присаживайтесь. Доктор будет через минуту.
Я вкратце обрисовал происходящее по телефону, и док заверил меня, что примет нас немедленно. Надеюсь, он сдержит свое слово. Дамы глазеют на нас, пока мы сидим. И Сэм тут же начинает ерзать.
На низком столике рядом с нами лежат журналы. Я испытываю искушение, но не хочу, чтобы мое собственное перелистывание страниц добавляло шума.
Сэм смотрит прямо перед собой на стойку. Я удивляюсь, что там может быть такого интересного, и прослеживаю за ее взглядом. На стойке стоит большая трехлитровая стеклянная банка, битком набитая завернутыми в фантики леденцами - коричными, виноградными, мятными, лимонными - в форме спасательных кругов и пивных бочонков.
- Патрик?
И этот голос маленькой девочки, исходящий от большой девочки, привлекает всеобщее внимание.
- Когда будем уходить, хорошо?
Она вздыхает.
- Ну, хорошо.
Милли открывает дверь.
- Миссис Берк?
Я встаю, но Сэм, конечно же, не узнает своего имени, поэтому я осторожно беру ее за руку и веду к двери. Видя, что она смущена, я шепчу ей, что все в порядке, ей не стоит волноваться, и мы следуем за пышной фигурой Милли в кабинет доктора. Мы входим, и она закрывает дверь.
При нашем приближении док встает во весь свой рост - шесть футов и пять дюймов. Я откашливаюсь.
- Док, это Лили.
Он протягивает мясистую руку.
- Лили, - говорит он, улыбаясь.
Док - самый сердечный и дружелюбный человек из всех, кого я знаю, и если бы он не был великаном, и у него было бы чуть больше этих белоснежных волос на голове и такая же борода, он мог бы сойти за самого лучшего Санту в мире. Она берет его за руку и пожимает ее.
- Садись, Лили. Чувствуй себя как дома. Патрик, можно мне немного поговорить с Лили наедине? Не возражаешь? Чтобы мы лучше узнали друг друга.
На его столе стоит маленькая тарелочка с такими же леденцами, как и на стойке в приемной. Он пододвигает ее к ней, для себя выбирает пивной бочонок и начинает разворачивать.
- Угощайся, Лили, - говорит он и засовывает леденец в рот.
- Я тебя позову, Патрик, - говорит он.
Я свободен.
В приемной дамы смотрят на меня с подозрением. В конце концов, я прошел без очереди. С этой странной женщиной. Явно семейные проблемы.
Я беру в руки экземпляр журнала "Тайм". Астрономы обнаружили новую планету, вращающуюся вокруг трех звезд. Здесь же статьи о прошлогодних континентальных заморозках в Европе, о том, что значит быть консерватором в Америке. В Великобритании запрещают отфотошопленную рекламу, в которой модели выглядят слишком идеально.
Я не могу сосредоточиться.
Почитать "Пипл"? "Сайентифик Америкэн"? О "Космо" не может быть и речи в присутствии этих дам.
Я решаю эту проблему, вообще ничего не делая.
И лишь немного удивляюсь, когда просыпаюсь и чувствую руку Милли на своем плече.
Сэм стоит рядом с ней. Она не выглядит ни расстроенной, ни несчастной, и это хорошо.
- Бен хочет с тобой поговорить, - говорит она. - Лили? Вот тебе журнал.
"Улица Сезам"[4].
- Мы ненадолго, - говорит она Сэм.
Сэм устраивается с журналом, а я следую за Милли внутрь.
Док сидит за своим столом и делает пометки в папке, как я могу предположить, о Сэм. Я сажусь напротив него, он откладывает ручку и качает головой.
- Патрик, это самое ужасное, что я когда-либо видел. Физически она в полном порядке, все та же Сэм, как всегда. Единственные физические изменения, которые я вижу, это те, которые она, очевидно, сделала по собственному желанию, за неимением лучшего слова. Изменение голоса - это только язык. Резкие движения конечностей и плеч мы с тобой могли бы имитировать довольно легко, если бы сосредоточились на этом достаточно сильно. Поэтому вопрос не в том, что она делает, а в том, почему она это делает.
- Вы хотите сказать, что она притворяется?
- Вовсе нет. Совсем наоборот. Когда мы с ней разговаривали, возникла странная неувязка. Как будто она помнит выборочно. Она знает, кто такая Леди Гага, но не знает имен матери и отца.
- Она знает имя нашей кошки - Зои.
- Неужели? Это очень интересно. Единственный раз, когда она немного нервничала или расстраивалась, это когда я спросил ее, кто ты, кто такой Патрик. Это, похоже, смутило ее. Я не стал настаивать. Но она прекрасно распознает все вокруг. Я указывал на стул, на окно или на книжную полку, и она тут же произносила нужное слово. Я также знал, когда ей это надоедало. Это было видно. Ее словарный запас, кстати, находится примерно на уровне пятилетнего ребенка. Она могла назвать цветы, но не вазу, например. Назвала ее кувшином. Она может складывать и вычитать, но не умножать и не делить. Это... превращение. Больше всего меня поражает, что она удивительно последовательна. Конечно, мы с тобой могли бы имитировать каждый из этих ее детских аспектов, если бы попытались. Но я очень сомневаюсь, что мы могли бы подражать им всем сразу, организовывать их все вместе - и делать это часами, как, по твоим словам, она делала. Для этого нужно быть очень хорошей актрисой.
Он достает блокнот с рецептами, берет ручку и пишет.
- Вот что нужно сделать. Во-первых, исключить все физические причины.
- Вы имеете в виду опухоль?
- Я никогда не слышал, чтобы опухоль вызывала такие симптомы, но да, сканирование мозга определенно необходимо. Позвони по этому номеру в Баптистский региональный медицинский центр и договорись об этом. Я им позвоню, как только вы выйдете отсюда и их подготовлю. А ты попроси их, чтобы они взяли вас как можно скорее, завтра, если это возможно.
Он отрывает листок и протягивает мне.
- Иди домой и позвони. И постарайся немного поспать. Ты ужасно выглядишь, Патрик.
Я встаю и направляюсь к двери. И он прав. Я вдруг чувствую себя совершенно измотанным. Но меня очень беспокоит еще одна вещь.
- Док, а что, если это не физические причины?
- Да, я знаю. Множественное расстройство личности. Ты видел других личностей?
- Нет.
- Смотри в оба. Если они есть, то скоро должны появиться. Насколько я понимаю, такие вещи имеют тенденцию группироваться. У нее в последнее время был какой-то особенный стресс?
- Насколько мне известно, нет.
- Может, на работе?
Я хочу сказать: Черт возьми, она любит резать людей, чтобы заработать на жизнь, но я подавляю свой порыв.
- Сэм обожает загадки. Она воспринимает свою работу как решение загадок. Думаю, что она бы это делала, даже если ей за это не платили.
- Ваш брак в порядке?
Я хочу сказать: Был в порядке до прошлого вечера, но я подавляю и это.
- У нас все в порядке, док. Я просто не ничего понимаю.
- Ну, по правде говоря, я тоже, - говорит он. - По крайней мере, пока. Послушай, попробуй вот что. Заставь ее что-нибудь вспомнить. Подтолкни ее память. Возможно, если повезет, ты попадешь на что-то, что заставит ее вернуться обратно.
Я говорю ему, что так и сделаю, благодарю и выхожу за дверь.
Док сдержал слово. Я звоню в клинику, называю свое имя, а через минуту уже разговариваю с секретаршей в приемной радиологии, которая назначает нам МРТ на завтра в полдень.
На обед она хочет арахисовое масло и конфитюр.
У нас есть клубничное и персиковое варенье. Не конфитюр, но достаточно близко.
Я делаю себе сэндвич с яичницей, и мы едим перед телевизором. Я ничего не знаю о передачах для детей, но думаю, что у PBS должно что-то быть. Сериал называется "Клиффорд, большой рыжий пес" и он о... большом рыжем псе. А также о пурпурном пуделе по кличке Клео, голубой гончей по кличке Мак и желтом бульдоге по кличке Ти-Боун.
Иногда она хихикает.
Затем покажут сериал "Поезд динозавров".
Дружелюбные динозавры. Почему бы и нет? А потом мультфильм "Каспер-Тираннозавр".
Но сейчас я очень устал.
- Ты не возражаешь немного побыть здесь? Я хочу немного вздремнуть. Может, ты тоже хочешь вздремнуть?
- Не-а. Я останусь здесь, Патрик.
Не успел я лечь на кровать, как уже уснул.
Но я не шутил. Сон был коротким, максимум полчаса.
Опять Зои со своей игрушкой. Вой раздается с пола в изножье кровати.
И Сэм тоже его услышала, потому что подходит к Зои с Тедди под мышкой, озабоченно нахмурив брови, и наклоняется, чтобы погладить ее. Зои слегка вздрагивает, сгибая плечи от прикосновения Сэм. Это старая кошка с артритом, а Сэм слишком сильно ее гладит.
- Полегче, - говорю я ей. - Помягче.
Она посерьезнела, сосредоточилась и теперь гладит не так интенсивно. Гораздо лучше.
В награду она получает мурлыканье.
Вопреки всем ожиданиям, этот короткий сон оказался весьма тонизирующим. Я чувствую себя намного лучше.
Быть может, я смогу немного порисовать.
- Как там телевизор?
- В порядке. Можно мне еще посмотреть?
Именно это я и хочу услышать.
- Конечно, можешь. Если я тебе понадоблюсь, я в кабинете.
- Будешь заниматься?
- В комнате с большим столом. Ты должна знать.
- А, - говорит она, но ясно, что это не так, не совсем так, и еще ясно, что ей все равно.
Она увлечена мультиками.
Я принимаюсь за работу.
Саманта, как я понимаю, сегодня мне не дается. Циник мог бы сказать: Ну, а чего ты ожидал?
У нее же полголовы снесло к чертовой матери. Но раньше я справлялся и с более сложными проблемами. Может, дело в том, что я ввел нового персонажа, доктора Гипсама, странноватого парня в темных очках и шлеме летчика, чья задача в данный момент и в будущем - собрать ее как Шалтая-Болтая в детской песенке.
Странно, однако. У меня такое чувство, что я прекрасно рисую обоих персонажей. Его - ломаными штрихами, а ее как обычно - мягкими пышными мазками, скрывающими внутреннюю напряженность. Но почему-то мне кажется, что между ними неправильное расстояние на панелях[5]. Нарушен баланс с точки зрения композиции. Возможно, проблема в перспективе. Они либо слишком близко друг к другу - даже когда он склоняется над ее явно мертвым телом, он кажется слишком близко, как будто он внутри нее в кадре - либо они слишком далеко друг от друга. Возникает ощущение, что они так далеко, что он вынужден кричать.
Это на меня не похоже. Я свое дело знаю.
Я пробую несколько разных способов и, наконец, получаю понравившийся мне макет страницы, на котором правильно размещены панели, а также видны или не видны расстояния в зависимости от обстоятельств.
Пора переходить к следующей странице.
Эта дается легче. Я уже вошел в ритм.
Поэтому когда звонит телефон, сознание его едва регистрирует. Когда я работаю, все в реальном мире уходит на второй план. Я попадаю в зону, где есть только я, линия, история и персонажи. Вот почему мне нужна полная тишина, когда я работаю. Мне нужно услышать, как она поет.
Но телефон все-таки звонит и только когда я слышу голос Лили - не Сэм - вежливо говорящий: Нет, извините, здесь нет Сэм, вы ошиблись номером, извините, все в порядке, - я в панике, понимая, что я на мгновение забыл, кто именно отвечает, и рванул из кабинета на кухню как раз вовремя, чтобы увидеть, как она сжимает в руках трубку.
- Ошиблись номером, - говорит она.
Телефон звонит снова. Она тянется к нему, но я быстрее.
- Алло?
- Патрик? Привет.
Это Мириам, начальница Сэм. Милая дама.
- Я бы хотела проведать Сэм, - говорит она. - Как у нее дела?
Как у нее дела? Она, блядь, пропала, - хочется мне сказать. И эта мысль доводит меня до слез, или истерического смеха, или того и другого, не знаю точно. Я чувствую себя, как сумасшедший доктор из старого черно-белого фильма ужасов.
Ее больше нет! Но она жива!
- Как мы и думали, это грипп, - говорю я. - Ей нужно отдохнуть несколько дней, сбить температуру. Но сейчас она спит без задних ног.
- Хорошо, скажи ей, что мы ее подстрахуем. Скажи, чтобы она не волновалась. Эта неделя не слишком удачна для убийств и утопленников. Хлоя и Билл передают привет. Позаботься о ней как следует.
- Обязательно.
- Передай ей наши наилучшие пожелания.
- Обязательно передам. Пока, Мириам.
Я облегченно вздохнул. Нам повезло. Она действительно решила, что первый раз не туда попала, а не что я держу в заложниках какую-то маленькую девочку здесь, в глуши.
- Патрик? Что ты там делаешь?
- Рисую. Хочешь посмотреть?
Пробуди ее память.
- Хочу.
Она следует за мной в кабинет. Стоит в стороне от чертежной доски. Но ее внимание сразу же обращается к полкам. Здесь много книг, в основном по искусству и медицинские учебники Сэм. Я уже много лет собираю комиксы и ужастики. У меня есть Супермен, Бэтмен и Робин, Зеленый Шершень, Мумия, Человек-волк, Франкенштейн, Годзилла, Родан - их, наверное, две дюжины или больше. Черт, у меня даже есть пластмассовый Иисус.
- У тебя есть игрушки! - говорит она.
Глаза широко раскрыты, как будто она никогда их раньше не видела. Так много в этой комнате такого, что могло бы пробудить ее память.
- Да. Думаю, есть.
- Можно я с ними поиграю? - На самом деле они не для игры. Их надо рассматривать.
- Ох...
Я вижу, что она разочарована. Нравится мне это или нет, но сейчас она - всего лишь ребенок. И поиграть она может только с Барби и Тедди. Я показываю на чертежную доску.
- Вот, посмотри-ка, - я выкладываю на доску листы с Самантой один за другим. - Вот этим я здесь занимаюсь.
Думаю, они довольно хороши, Лучшие мои работы. Мрачные, с большим количеством действий.
- Это ты нарисовал?
- Да. Тебе нравится?
- Ага. Правда, они не цветные.
- Я их раскрашу позже.
Я продолжаю переворачивать листы и вижу, что она заинтересовалась.
- Было бы лучше, если бы они двигались, - говорит она, - как по телевизору.
А потом она снова смотрит на полки. Отвлекается. Я показал ей только половину.
Я ничего не могу с собой поделать, я чувствую вспышку раздражения, может, даже злости. И да, это действительно злость.
Злость на Сэм. Не на Лили, а на Сэм. На Сэм за то, что она так поступила со мной. На Сэм за то, что она бросила меня. А еще злюсь на себя за то, что воспринимаю это таким образом. Она не виновата.
Так ли это?
Я откладываю листы и переворачиваю их.
- Пойдем, посмотрим, что там у нас с ужином. Что скажешь?
На ужин - хот-доги и картофель фри. Это ее выбор. А чего я ожидал? Я готовлю в микроволновке фасоль и квашеную капусту, но она ни к чему не притрагивается, только намазывает кетчупом хот-доги и картошку. Я никогда раньше не видел, чтобы она намазывала хот-дог кетчупом. До сих пор она всегда любила горчицу.
С набитым картошкой ртом она говорит:
- Это нечестно.
- Что нечестно?
- У тебя есть игрушки.
- На самом деле это не игрушки. Их надо разглядывать.
Она дуется.
- Это игрушки, - говорит она. - А у меня только Тедди и эти дурацкие куклы.
- Я думал, тебе эти куклы нравятся.
- Они хорошие...
Но я же не дурак. Я все понял.
- Тебе еще что-то нужно, верно? Может, то, что ты видела по телевизору?
Она сразу же оживляется.
- Да!
- Хорошо. После того, как поедим, поищем что-нибудь в интернете. Как тебе это?
- В интернете?
Об интернете она тоже не помнит. У Сэм куча сайтов в закладках и десятки скачанных файлов.
- Увидишь.
Компьютер приводит ее в восторг. Где-то я читал, что все дети им восторгаются. По крайней мере, на первых порах.
Мы заходим на сайты с товарами. Она стоит позади меня, показывая, что ей нравится, а я ввожу адреса сайтов и кликаю на товары. В течение получаса мы купили куклу Эбби Кадабби - персонаж из сериала "Улица Сезам", видеоигру "Жило-было чудище", стеганое одеяло, набор для изготовления украшений из бисера, больницу для животных, идущую в комплекте со скакуном, жеребенком, ослом, козой, и с живущими там кошкой и бордер-колли, с операционным столом и коробкой с бинтами, а еще пижаму с изображением обезьянки по имени Любопытный Джордж. Пижамы были детские и женские, я, естественно, купил женскую. К тому времени, как мы добираемся до действующей игрушечной духовки и набора фигурок "Суперпак", она опирается на мои плечи.
От нее пахнет свежим мылом и хот-догом.
Только духовка и "Суперпак" обошлись мне в сотню долларов, но кто их считает.
Плюшевый Клиффорд, большой рыжий пес - еще сорок пять. Я все оплачиваю и заказываю экспресс-доставку на следующий день.
Она зевает. Ей, конечно, весело, но для нее, возможно, уже близится время сна.
Она устала. Поэтому она обходит меня и садится мне на колени.
- Это не очень хорошая идея, Лили.
- Почему? - oна показывает на экран. - Я хочу вон то, - говорит она.
И я не уверен, что мне нравится любое из этих событий.
То, на что она указывает - живая кукла. Стоящая сорок баксов маленькая живая кукла говорит тридцать фраз и поставляется в комплекте с платьем, нагрудником, миской, ложкой, бутылкой, подгузниками, кукольным питанием - чем бы оно ни было - и инструкцией.
Представляю, какая польза от инструкции.
Кукла говорит: "Я люблю тебя, мамочка", "Поцелуй меня, мамочка" и так далее. Ест, пьет и мочит подгузники.
Я не уверен, что мне это нравится. Я также не уверен, что разумно держать ее у себя на коленях. Мне было бы лучше, если бы она не доверяла мне. Потому что прямо сейчас это теплое женское тело, тело моей жены, может вызвать у меня эрекцию.
А это тело думает, что ему лет пять-шесть.
- Ты слишком тяжелая, - говорю я.
- Вовсе нет.
- Да.
- Нет.
Думаю, чтобы доказать это, она извивается на мне. Нежно елозит вверх-вниз.
- Слезай, - говорю я ей. - Ты хочешь, чтобы я купил куклу или нет?
Уж лучше я испорчу себе удовольствие.
Она встает. Я покупаю эту чертову куклу.
Я сижу в кресле в нашей комнате и смотрю, как она спит. Луна почти полная, и через окно позади меня она заливает ее лицо молочно-белым светом. Ночь не по сезону теплая, поэтому одеяло на ней чуть ниже талии, и я вижу ее живот между верхом и низом пижамы, вижу пупок, похожий на крошечную бледную пуговку, на которые застегнут чехол матраса.
Моя жена - экстраверт.
Я думаю о том, как мы познакомились восемь с половиной лет назад. Я только что устроился на свою первую работу колористом в издательство "Arriveste Ventures" - раскрашивать основными цветами безвкусные картинки о приключениях Блейзмена. По вечерам я изучал анатомию в местном колледже Талсы, а Сэм, которая уже четыре года работала в офисе коронера, пригласили прочитать лекцию о коже.
Многое я уже знал. Кожа - самый большой орган в человеческом теле. Кожа имеет водоотталкивающие свойства, регулирует температуру тела, защищает от болезнетворных микробов.
Кожа - это орган ощущений. Но было в ее словах что-то такое, о чем я никогда раньше не задумывался, по крайней мере, в том смысле, как она об этом говорила.
Она сказала, что кожа дает нам доступ к внешнему миру.
- Все отверстия в нашем теле, - сказала она, - глаза, носы, слуховые проходы, рот, анусы, пенисы, вагины, соски - все они есть и функционируют потому, что кожа, не закрывая их, позволяет им свободно общаться с миром, который не является нами. Даже наши поры существуют исключительно с позволения нашей кожи. Довольно умная штука - наша кожа.
Это вызвало смех. Но я подумал, что эта Саманта Мартин тоже довольно умная штучка.
И я уже думал о ее собственной коже,
Прошло уже полтора года с тех пор, как Линда прислала мне письмо из Нью-Йорка с извинениями, но откровенно сказала, что разлюбила меня. Она и сама не знает почему.
У нее другой мужчина? Нет, Я что-то не так сделал или сказал? Нет. Это просто случилось. Она уже давно собиралась сказать мне об этом, но так и не набралась храбрости. Мне тогда было двадцать четыре года, и четыре из них мы были любовниками. Я все еще сходил по ней с ума.
Говорят, что есть семь стадий горя. Я прошел все семь сразу, промчавшись от одной стадии к другой, как в игре в бамперный бильярд, загнав все шары в лузу, и поклялся забыть о любви и даже сексе лет до тридцати.
Но вот передо мной кожа Сэм. Лицо, обнаженные руки в блузке без рукавов, длинная изящная шея.
Кожа всегда была одной из ее самых прекрасных черт. Возможно, даже лучшей. Бледная зимой и загорелая летом, она всегда, казалось, горела каким-то теплым внутренним огнем. На ее плечах, ладонях и руках пляшут крошечные веснушки. И есть еще красивая темная родинка слева от поясницы.
В тот день мне не удалось увидеть родинку. Но со своей парты во втором ряду все остальное я разглядел. Что она умна и красива. Все в аудитории обратили на это внимание. Особенно парни.
Поэтому, пока я внимательно слушал, что она говорит об эпидермисе, дерме и гиподерме, о скальпелях, о том, где и как резать, чтобы добраться до всего этого добра, я фантазировал. О том, каково это - прикоснуться к ней.
Я уже очень давно не прикасался к женщине.
И когда ее лекция и ответы на вопросы закончились, я сделал это.
Меня всегда удивляло, когда красивые женщины - актрисы или модели - говорят, что их почти никогда не приглашают на свидание, что большинство мужчин боятся их, лишаются дара речи из-за их красоты. Что касается меня, то я просто этого не понимаю. Для меня это никогда не было проблемой. Возможно, мой взгляд художника просто не может не притягиваться к красоте, хочет быть в ее присутствии как можно дольше. Возможно, это потому, что я вырос в довольно обеспеченной семье.
Возможно, я просто не знаю ничего лучшего. Но только глупцы ломятся напролом.
Когда все вышли из аудитории, Сэм разговаривала с нашей преподавательницей, миссис Сеннер. Она стояла ко мне спиной, и это служило мне оправданием. Я легонько коснулся ее плеча и сказал:
- Извините, - и гладкая теплая мягкость ее кожи снаружи и твердость внутри нее устремились прямо в мой мозг, как струя пылающего бензина.
Она повернулась и улыбнулась.
- Извините, что прерываю, - сказал я. - Но у меня есть к вам пара вопросов. Можно, я угощу вас, дамы, чашечкой кофе?
Я вел себя крайне неискренне. Я прекрасно знал, что миссис Сеннер всегда спешит домой после занятий, чтобы приготовить ужин мужу, который в это время возвращается с работы. Спешит домой, как и все мы.
Она представила нас друг другу, сказала, что я один из ее лучших учеников, а затем вежливо отказалась.
Но Сэм согласилась.
Я почти не помню, о чем мы говорили, сначала за чашкой кофе, а потом за бокалами вина, а так же по дороге к нашим машинам, за исключением того, что ей, похоже, были так же интересны графические романы, как и мне то, что происходит в прозекторской.
Более важно, что между нами проскочила искра. Мы почувствовали взаимное притяжение.
Позже, после нашего третьего свидания и первой ночи в постели, она скажет, что моя рука на ее плече в тот вечер поразила ее, ударила как молния. Скажет, что одержима работой, а после неудачного романа с пожилым женатым мужчиной очень долго не употребляла алкоголь, и что мое прикосновение было для нее как пробуждение от долгого сна без сновидений.
Это было и остается самым прекрасным из всего, что мне когда-либо говорили.
А теперь я смотрю, как она спит.
Я не буду плакать. Пока не буду.
Я просыпаюсь, как от удара током.
Просыпаюсь в ужасе.
Зои выбралась через открытое окно, на котором должна быть сетка, но ее почему-то нет, на карниз, и стоит там, завороженная тем, что видит внизу, и когда я пересекаю комнату, чтобы осторожно подойти к ней, боясь напугать, она, оробевшая и растерянная, пытается повернуться на узком карнизе, когда ей надо просто отступить назад, и падает вниз с высоты десятого этажа.
Я мгновенно просыпаюсь, ошеломленный, мои руки безнадежно тянутся к кошке. Во сне и здесь, в спальне, я кричал, оба мира слились в один. Теперь они распадаются. Зои смотрит на меня с изножья кровати.
Она встает и подходит ко мне. Я почесываю ей шею и подбородок, и она откидывает голову назад и закрывает глаза, довольная. Когда я останавливаюсь, она садится мне на колени и утыкается носом мне в грудь.
Пора завтракать.
- Через минуту, детка. Надо отлить.
Я влезаю в джинсы. Заправляю футболку. Привычка. Меня немного удивляет, что у меня все еще есть привычки.
По дороге в ванную я слышу звук работающего телевизора. Голоса мультяшных персонажей. Лили уже проснулась.
Парень, которого я вижу в зеркале, беспокоит меня, поэтому я не зацикливаюсь на нем. Я просто заканчиваю свои дела и ухожу оттуда.
В гостиной Лили, стоя на коленях перед телевизором, смотрит рекламу игры, развивающей память "Сид, мальчик-ученый".
Она голая по пояс.
А вот и родинка.
Она слышит меня за спиной, оборачивается и улыбается.
- Доброе утро, Патрик.
Даже спустя столько лет невозможно не залюбоваться ее грудью.
Груди у Сэм небольшие. Можно взять любую в ладонь и ладонь не переполнится.
Груди совсем бледные. Такие бледные, что в нескольких местах под плотью видны тускло-голубые следы вен, следы уязвимости, как мне всегда казалось. Кружки вокруг сосков светло-коричневые, почти идеально круглые и около дюйма шириной. Соски у нее всегда розовые, длиной в четверть дюйма и постоянно торчат.
Соски напрямую связаны с "киской". Я заставлял ее кончать десятки и десятки раз, даже не опускаясь ниже пояса.
Если она и замечает, что я смотрю на них, то никак этого не показывает.
- Что-то не так? - спрашивает она.
- Где верх пижамы, Лили?
- На кровати. Мне жарко.
- Принеси его, хорошо?
- Но мне же жарко!
- Лили, девочкам не положено бегать без верхней одежды.
- Кто это сказал?
- Я говорю. Ты должна мне верить.
Она снова вздыхает. Я начинаю привыкать к ее вздохам. Но она поднимается с колен, топает мимо меня в спальню и, проходя мимо, задевает правой грудью мою оголенную левую руку.
Я могу практически поклясться, что она сделала это нарочно.
Как будто она бросает вызов, флиртует со мной.
Но это невозможно. Как она может знать, что я чувствую? Если бы это была Сэм, она бы, черт возьми, знала, конечно. Сэм обладает самосознанием. Но Лили?
Ответ таков: она не может этого знать. Не имеет об этом ни малейшего понятия. Стоя на коленях перед телевизором, она была воплощением невинности. А то, что она меня задела - просто вздорный поступок ребенка, который не получает своего.
Забудь об этом, - говорю я себе.
Конечно.
Я принял душ, побрился, оделся, и пока убираю посуду, она появляется в дверях кухни.
- Чем сегодня займемся, Патрик? Может, еще посидим за "пьютером"?
- Вообще-то я хочу, чтобы ты приняла душ, а потом оделась, хорошо?
- Фу! Я ненавижу душ!
Но это же неправда!
- Мне вода в глаза попадает. Можно мне вместо душа принять ванну?
Мне все равно.
- Ладно. Ты сама наберешь воду или мне это сделать?
- Ты набери.
Я заканчиваю мыть посуду, наполняю ванну, наклоняюсь и пробую воду рукой.
- Нормальная, - говорю я ей.
Я встаю, оборачиваюсь, а она стоит передо мной, голая, естественно, снова ничего не сознавая, пижама лежит в беспорядке на полу. О, Господи. Я отвожу глаза. Поднимаю пижаму и убираюсь оттуда к чертовой матери.
Сэм аккуратистка, а вот Лили - нет. Ее вчерашняя одежда валяется на полу в спальне, где она разбросала ее почти по прямой линии от двери до кровати. Туфли, футболка, джинсы, трусики, носки.
Я застилаю ей постель, складываю пижаму и убираю ее в ящик. Но больше в ящике ничего нет. Если так будет продолжаться и дальше, если Сэм надолго останется Лили, мне, наверное, стоит перенести больше ее вещей из нашей комнаты в эту, но будь я проклят, если сделаю это прямо сейчас. В полдень у нас МРТ. Ничего не буду менять, пока не будут готовы результаты.
Я беру ее одежду. Кладу джинсы на кровать, кроссовки под кровать. Носки и трусики отправляются в корзину для белья, но она в ванной, и я слышу, как она там плещется. Я туда не пойду. Я несу их в нашу комнату, выбираю по новой паре, возвращаюсь в ее комнату и кладу рядом с джинсами.
Я понимаю, что мыслю не совсем правильно. Я таскаю ее использованные носки и трусики повсюду, вместо того чтобы просто бросить их на кровать, пока она не выйдет оттуда. Вот чем я занимаюсь. Возвращаюсь в нашу комнату и бросаю их на свою неубранную кровать.
Что-то привлекло мое внимание.
Трусики.
Сэм говорит, что у нее нет времени на походы по магазинам, и вообще она не такая, как большинство женщин, ей это не нравится. Так что несколько недель назад эти трусики были доставлены из магазина "Victoria's Secret" вместе с полудюжиной других. Они цвета слоновой кости. И на них видны пятна.
На трусиках Сэм следы фекалий. Или лучше сказать, на трусиках Лили.
Она плохо вытерлась.
Теперь у меня проблема. Объявить ей об этом или нет? Если я это сделаю, она, вероятно, смутится. А я не хочу ее смущать. Быть может, это больше не повторится. Я решаю, что обработаю эти чертовы штуки каким-нибудь экологически чистым пятновыводителем и оставлю все как есть.
В моем красном полноприводном "Форде Сьерра" радио настроено на местную станцию, передающую классический рок - в данный момент группа The Band исполняет песню "The Weight" - и, о чудо из чудес, Лили подпевает.
- Ты помнишь эту песню?
- Конечно, помню.
- А другие помнишь?
- Не знаю. Приблизительно.
- Какие именно?
- Не знаю.
- Назови хоть одну.
Она неловко ерзает на сиденье.
- Зачем мы едем в больницу, Патрик?
- Надо кое-что проверить.
- Как в викторине?
- Нет. Там есть машина, которая тебя проверит. Ты просто полежишь и посмотришь на кучу красивых огоньков.
- И тебя тоже?
- Нет, на этот раз только тебя. Меня уже проверяли, давным-давно.
У меня было сотрясение мозга. Поскользнулся на льду шесть или семь лет назад.
- И тебя проверяли?
- Ага. И тебя тоже проверят.
Я стараюсь говорить беззаботно, но в глубине души очень переживаю, как все это пройдет. Чтобы сделать МРТ, нужно лежать совершенно неподвижно - не так-то легко заставить ребенка это сделать. Аппарат ужасно шумный, и если вы склонны к клаустрофобии, он определенно вызовет ее в вас. МРТ может быть страшным существом.
Я беспокоюсь о том, как Лили это воспримет. В голове проносятся всевозможные сценарии.
Лили кричит, плачет, колотит по трубкам, отказывается лежать, сползает со стола, прячется. Лили в истерике.
Я знаю, как это может быть плохо. Я четко помню, как почти все это вытворял в детстве, когда мне делали первую в жизни подкожную инъекцию. Доктор был недоволен. Я сомневаюсь, что рентгенолог будет доволен.
Неведение - это блаженство, она, похоже, совсем не беспокоится. Она смотрит в окно на пасущихся коров и лошадей, на кукурузные стебли, на поля сои и пшеницы.
Мы проезжаем мимо продуктового магазина, мимо крытой площадки, где продаются подержанные автомобили, мимо бакалейной лавки "RoundUp" и казино "Речные ветры".
Да, азартные игры и пшеничные поля - это наша действительность. Здесь есть несколько казино, принадлежащих индейцам, с такими названиями, как "Бег буйволов" и "Конюшня". Конечно, они сильно уступают по численности церквям.
Если говорить о посещаемости, то тут выигрывают индейцы.
Когда мы подъезжаем к стоянке Баптистского регионального медицинского центра, она подпевает группе The Kinks, исполняющих "Missing Persons".
Она может вспомнить песни. Но не может вспомнить меня.
Мы находим дорогу в радиологию, приемная переполнена. Здесь почти все - люди пожилые. Мне интересно, неужели сегодня будут как-то по-особенному делать МРТ и КТ ранним пташкам?
Молодая женщина в приемной протягивает мне папку-планшет и ручку, и мы садимся. Пока я заполняю бумаги, Сэм ерзает, откровенно разглядывая всех людей вокруг, как будто никогда не видела такой толпы. Завороженно, чуть ли не грубо. Сидящая напротив нас костлявая седовласая женщина улыбается ей, немного взволнованная тем, что на нее смотрят, и Сэм улыбается в ответ, как будто эта женщина - ее лучшая подруга. Женщина утыкается в журнал.
- А это еще что?
Она показывает на парня примерно моего возраста, который сидит у стены слева от нас, одетый в рабочий комбинезон и рабочие ботинки, прижав правую руку к груди. К счастью, он разговаривает с женщиной рядом с ним - по-видимому, женой, - поэтому ничего не замечает.
- Перевязь. Мужчина повредил руку. Но показывать пальцем нехорошо, Лили.
- Она очень милая.
Она права. Перевязь темно-бордовая, с каким-то узором в виде огурцов.
- У тебя есть очень похожая. Только твоя голубая.
- У меня есть перевязь?
- Это шарф. Из шарфа можно сделать перевязь. Обычно ты носишь его на шее. Или на голове.
- Ты мне его покажешь, когда мы вернемся домой?
- Конечно.
Я заканчиваю заполнять бумаги и несу их к столу. Сэм, как ребенок, шагает за мной. Женщина в приемной улыбается.
- Вы можете пройти прямо сейчас, - говорит она.
- Прошу прощения?
- Вас ждут. Прямо через эту дверь.
Я знал, что док влиятельный человек, но это просто потрясающе.
Я открываю дверь перед Сэм, и нас встречает рентгенолог, невысокий худощавый парень в больничной форме, который представляется Кертисом. Имя это или фамилия, я не знаю.
- Мистер Берк. Лили. Сюда, пожалуйста.
Лили?
На карточке я написал Саманта. Кстати, о подготовке. На этот раз доктор превзошел самого себя. Рентгенолог ведет нас по коридору и открывает дверь справа от нас.
Сэм заходит внутрь передо мной, и ее глаза расширяются.
- Тут все белое! - говорит она.
Так оно и есть. Вся комната выглядит так, будто сделана из фарфора. Стены, сканер, кровать сканера, стулья, носилки, постельное белье. Все кроме длинного широкого окна прямо перед нами - наблюдательного пункта Кертиса.
- На тебе есть украшения, Лили? - спрашивает он.
- Нет.
- А как же кольцо?
- А, это.
Она снимает обручальное кольцо и протягивает ему.
- Хорошо. Тогда тебе нужно лечь на спину и расслабиться.
- Ей не нужно переодеваться в халат?
- Нет. Она может лечь в таком виде, как есть.
Она запрыгивает на кровать сканера. Кертис взбивает подушку. Она ложится.
- Будет немного шумно, - говорит он. - Хочешь послушать музыку?
Она кивает, улыбается. Он достает наушники.
Белые.
Когда она надевает их, я слышу слабые звуки музыки. Сэм бы явно не понравилось.
- Хотите остаться, мистер Берк?
- Да, так будет лучше.
Я все еще опасаюсь, как она это воспримет.
- Тогда вам надо снять часы и кольцо. Еще у вас еще что-нибудь металлическое? Мелочь в карманах?
- Нет.
Я вручаю ему кольцо и часы, и он снова поворачивается к Сэм.
- Я сейчас пойду в комнату, Лили. Я буду видеть тебя и смогу разговаривать с тобой, и ты можешь разговаривать со мной, если понадобится, я тебя услышу - но только если это очень-очень нужно, хорошо? В противном случае постарайся вести себя очень тихо. Притворись, что спишь. Постарайся вообще не двигаться, понимаешь? Притворись, что ты спишь.
Она снова кивает и улыбается. Этот парень очень хорош.
Он выходит из комнаты. Я сажусь в кресло. Через несколько мгновений Сэм начинает заползать головой вперед в брюхо зверя.
Она охренительно ползает по-пластунски.
Затем лежит неподвижно.
Через полчаса мы снова сидим в машине и едем домой. И приезжаем как раз вовремя, потому что, когда мы сворачиваем на подъездную дорожку, длинную глинистую дорогу, проходящую через наш лес, перед нами возникает грузовик экспресс-доставки.
Возможно, мы приехали и не совсем вовремя, потому что водитель захочет увидеть Лили.
В любом случае, прибыли наши игрушки.
Водитель - женщина лет сорока, которую я никогда раньше не видел, не та, которая обычно приезжает, очень симпатичная даже в своей бейсболке и слишком большой коричневой униформе.
- Доброе утро, - говорит женщина, выходя из машины, и мы оба отвечаем:
- Доброе утро.
Она распахивает заднюю дверь.
- Сегодня для вас девять посылок, мистер Берк, Миз Берк.
- Меня зовут Лили.
- Очень приятно, Лили.
- Что это?
- Мы же их заказывали, помнишь? На компьютере.
- Игрушки! - говорит она.
Женщина ничего не говорит, но она не может не понимать, что это не голос обычной тридцатилетней женщины. Мы помогаем ей разгрузиться. Стоит гробовая тишина, и только Сэм напевает песню "Как нелегко быть зеленым". И я ничего не могу с собой поделать, мне стыдно за нее. Или, может, за себя, я не уверен. В любом случае это отстой.
Когда посылки уже в доме, и я расписываюсь в получении, женщина улыбается мне, забираясь обратно в грузовик, но не смотрит мне в глаза.
- Хорошего вам дня, - говорит она.
И я почти слышу, как она думает: Она такая красивая, жаль, что умственно отсталая. И его жаль.
Она уезжает. Мне хочется что-нибудь швырнуть. Но я сдерживаюсь.
Лили хочет открыть все прямо сейчас, но уже давно пора обедать, поэтому я делаю нам бутерброды с тунцом и наполняю кувшин лимонадом, мы выносим все на улицу к старому каменному барбекю и едим за деревянным столом. Солнце отражается в реке. Пахнет землей, деревьями и травой. Здесь можно расслабляться в субботу или воскресенье, и мы с Сэм делали это много раз. Но Лили все это до лампочки. Она очень хочет открыть эти пакеты.
- Ты это помнишь? - спрашиваю я ее.
- Помнишь? Что помнишь?
- Это. Как мы здесь вместе ели.
Она отрицательно качает головой.
- Я никогда раньше этого не делала.
Кажется, это длится целую вечность, но вот в гостиной уже готова к операции больница для животных, и духовка ожила на кухне, и она уже запустила видеоигру, а Тедди и Эбби Каддаби пьют чай под пристальным взглядом ее новой живой куклы.
Эта чертова кукла жуткая.
Я решил, что мне нужно порисовать.
Я работаю, может, час или полтора, но что-то опять не так. Теперь уже сама Саманта, которая каким-то образом ускользает от меня на листе. Она выглядит неправильно. Я уже несколько недель рисую эту женщину и точно знаю, какой она должна быть. Черт, я даже собрал ее лицо и голову вместе после выстрела из дробовика.
Так в чем же тут проблема?
Я возвращаюсь к первым листам и изучаю ее, затем перехожу к сегодняшним наброскам, перехожу к середине и снова возвращаюсь к первым листам, ко вчерашним рисункам, туда и обратно, пока, наконец, не понимаю в чем дело. Она выглядела правильно до вчерашнего дня, когда у меня возникли трудности с перспективой. А сегодняшние рисунки - продолжение вчерашних. Я бы увидел это, если бы не был занят композицией. Это почти неуловимо, но теперь очевидно.
Сэм бы сообразила это через минуту. Я стараюсь не думать о том, как сильно мне ее не хватает.
Саманта стала немного стройней. Чуть уменьшились груди, чуть уже стала в бедрах. Стала больше похожа на реальную Сэм.
Скорее, на Лили.
И я думаю: Какого черта, я могу это исправить. Это смешно и раздражает, что придется переделывать три последних листа, но это не проблема. Господи, я был так поглощен настоящей Сэм, что неудивительно, что она немного просочилась в мою работу - я думаю об этом, когда слышу грохот из кухни.
Сцена на кухне была бы забавной, если бы не была такой жалкой. Сэм у стойки, руки подняты в знак капитуляции, глаза широко открыты, рот разинут, как будто она только что увидела привидение, прошмыгнувшее по полу. Вот только внизу лежит мокрая бумажная салфетка и несколько промасленных полотенец, которые пропитываются смесью из муки, разрыхлителя, ванили, растительного масла и круглых красных кристаллов сахара. Красивый розовый торт Барби. Хвост и задние лапы моей кошки измазаны тортом. Она крадется к двери.
Я хватаю ее прежде, чем она успевает убежать, и теперь, черт возьми, все это на мне.
Я несу ее к раковине.
- Господи, Сэм! Какого черта?
- Я зацепила его локтем, и он упал прямо на кошку, и я не Сэм!
- Ладно, ты не Сэм, но помоги мне, черт возьми. Открой кран. Сделай теплую воду, пожалуйста. Не горячую.
Я не могу сдержать раздражение, да и не пытаюсь. О чем, черт возьми, она думала, делая это без меня? Моя кошка ненавидит воду, если только она ее не пьет.
- Придержи ее.
Она делает, как я говорю, и чудесным образом Зои ведет себя хорошо, поэтому я набираю в ладони немного средства для мытья посуды, растираю его на кошке до пены, ополаскиваю и делаю это снова.
Затем я начинаю вытирать кошку.
Зои продолжает смотреть на меня с отвращением, пока я, наконец, не вытираю ее насухо и мы ее отпускаем. Сэм за все это время не сказала мне ни слова.
- Слушай, прости, что набросился на тебя, - говорю я ей.
- Я не Сэм. Ты продолжаешь называть меня "Сэм". Почему?
У меня нет хорошего ответа на этот вопрос. По крайней мере, такого, который она бы поняла.
- Ты мне кое-кого напоминаешь.
- Кого?
- Одну мою знакомую.
- Она милая?
- Да. Очень милая.
Это меня убивает.
- Давай уберем этот беспорядок на полу, хорошо?
- Хорошо.
Около восьми вечера я выключаю звук передачи о слонах на канале "Природа" и достаю фотоальбом. Мы почему-то перестали фотографироваться несколько лет назад, но вот мы в старые добрые времена сразу после знакомства: тридцатилетняя Сэм и я, двадцативосьмилетний, перед музеем Науки, мы любуемся фейерверком в парке Карусель, мы внизу у водопада, Сэм на скамейке в Городском парке, машет мне рукой.
- Она очень похожа на меня, - говорит Лили.
Я ничего не говорю.
На трех страницах фотографии, которые я сделал в зоологическом парке во Флориде во время нашего отпуска в 2008 году, и они, похоже, очаровали ее. Лемуры, черепахи, крокодилы-альбиносы, экзотические птицы, комодские драконы - самые крупные ящерицы на Земле. Она совсем забыла о Сэм.
Я показываю ей старые семейные фотографии. Мои мать и отец, мой брат Дэн, родители Сэм в день рождения ее отца. Похоже, они ее совсем не интересуют.
- Они очень милые, - говорит она. - А можно мне посмотреть на слонов?
Меня будит голос Лили.
- Патрик, мне страшно.
Она включила свет в коридоре и стоит в дверном проеме в пижаме с обезьянкой, прижав руки и щеку к дверному косяку, словно обнимая его. Я еще не отошел от сна, но через открытое окно слышу, что ее беспокоит.
Над стрекотанием сверчков ветер разносит вой и тявканье стаи койотов за рекой. Время от времени они пытаются завалить коров, и, как правило, празднуют, когда им это удается. Похоже, сегодня их очень много, и смесь звуков жуткая, от протяжного волчьего воя взрослых до отрывистого йип-йип-йип молодых. Что в целом похоже на безумный злой смех.
Даже стрекочущие в темноте сверчки сегодня звучат как-то зловеще.
Неудивительно, что она боится. Даже для моих ушей это жутковато.
Она выглядит такой уязвимой. Плечи сгорблены, ноги плотно сжаты, большой палец прижат к верхней губе. В чем-то она похожа на ребенка, каким я ее еще не видел. Гораздо меньше Сэм, гораздо больше Лили.
Почти как дочь, которой у нас никогда не будет.
- Все в порядке. Это всего лишь стая койотов. Они не могут причинить тебе вреда. Они далеко отсюда, за рекой.
- Патрик!
- Что?
- Мне страшно.
- Я знаю, что ты боишься, но бояться нечего. Для них это своего рода музыка, как пение, только потому, что мы не они, она звучит странно, немного пугающе. Вот и все.
- Пение?
- Угу.
- Мне оно не нравится.
- Постарайся заснуть, Лили. Они действительно не могут причинить тебе вреда. Честно.
- Можно... можно мне остаться с тобой, Патрик?
Я хочу, чтобы она это сделала. И не хочу.
Противоречия сталкиваются друг с другом.
- Там тебе будет хорошо, Лили.
- Нет, не будет.
- Конечно, будет.
- Нет, не будет. Я буду хорошо себя вести, обещаю. Не буду извиваться или что-то в этом роде. Обещаю.
Я слышу дрожь в ее голосе. Почти отчаяние. Она действительно напугана.
- Хорошо, - говорю я ей.
Я перебираюсь на дальней край кровати, к окну. Она бежит к кровати, словно пол горит у нее под ногами, и запрыгивает на нее. Накидывает на плечи легкое летнее покрывало и прижимается ко мне. Она вся дрожит.
Это происходит автоматически. Я обнимаю ее, и вот уже ее голова покоится на моем плече.
Я уже несколько дней не делал ничего подобного.
От этого я почти чувствую головокружение.
Как будто это снова Сэм, как всегда. Как будто ничего не изменилось. Но одна вещь напоминает мне, что все изменилось.
Ее волосы.
Когда Сэм приходит в постель, и мы вот так прижимаемся друг к другу, я всегда ощущаю слабый запах шампуня на ее волосах, травяного или с экстрактом австралийского эвкалипта. Это чистый запах, такой же знакомый мне, как запах ее дыхания или ощущение ее кожи под моей рукой.
Лили сегодня не мыла голову.
Это не плохой запах, просто резкий и слегка мускусный. Но это не запах Сэм, совсем нет.
Придется напомнить ей утром, чтобы вымыла волосы шампунем.
Но стоит мне закрыть глаза, и рядом со мной Сэм. Моя рука на ее плече, ее щека на моем плече, ее нога на моей ноге.
Лили сдержала обещание. Она не извивается.
Но я долго не могу уснуть. И это не из-за койотов.
Во сне я рассказываю кому-то за обеденным столом, как необычно, на мой взгляд, то, что я когда-нибудь умру, просто исчезну, сегодня, завтра, или когда угодно, и вслух задаюсь вопросом, что же исчезнет вместе со мной, когда это произойдет. Я просыпаюсь с яростным стояком, приподнявшим одеяло, и с чувством недоумения, что одно как-то должно совпадать с другим.
К счастью, Лили уже встала.
Это не имеет никакого смысла, и вообще-то эта мысль меня какое-то время раздражает, но я бы предпочел, чтобы она этого не видела. Поэтому я выглянул в коридор, чтобы убедиться, что путь свободен, прежде чем направиться в ванную. А потом, отливая, я гадаю, видела ли она мой стояк. Это вполне возможно.
Звонок от доктора Ричардсона раздается в девять тридцать.
- Нет никаких изменений, Патрик? Она все еще...?
- Да. Она все еще Лили.
Я не знаю, радоваться мне или нет. Если бы дело было в мозге, его можно было бы вылечить.
Но с другой стороны...
Он вздыхает.
- Ну, физически с ней все в порядке. Все выглядит совершенно нормально. Появлялись ли другие личности?
- Нет.
- И никаких следов Сэм, я полагаю?
- Никаких.
- Тогда, я думаю, нужно показать ее психотерапевту. Тут я пас. Но я знаю хорошего специалиста. Возьми ручку.
Я записываю имя, адрес и номер телефона врача. Делаю это в основном ради дока. Я почти уверен, что не собираюсь использовать эту информацию. Назовите это гордостью или упрямством, но я хочу довести дело до конца сам, если смогу. Я положу записку рядом с телефоном на крайний случай.
- Спасибо за помощь в клинике, док.
- Не за что. Они мои должники. Удачи с психотерапевтом. И держи меня в курсе, хорошо? Ты же знаешь, я очень люблю Сэм.
- Знаю. Обязательно.
Я благодарю его и вешаю трубку.
Я думаю, что с психотерапевтом или без него это может занять некоторое время.
Лили сидит на диване и жует хлопья, запуская руку в коробку. Левая рука выглядывает из-под пестрого шарфа, ее перевязи. Банда вот-вот возьмется за Германа, Человека Пушечное ядро, в сериале "Улице Сезам".
- Лили, как только передача закончится, приготовь ванну, хорошо? И обязательно вымой голову. Вчера ты об этом забыла.
- Хорошо.
Она, похоже, ничуть не расстроена, значит, как я предполагаю, стояк не заметила.
Я возвращаюсь к телефону и нажимаю на быстрый набор номера офиса коронера.
- Мириам, привет. Это Патрик Берк. Послушай, прошлый раз я не сказал тебе всей правды. То есть, я вообще не говорил тебе правду - сам не знаю почему. Нет у нее никакого гриппа. И никогда не было. Физически Сэм в полном порядке. Это... что-то другое...
- Ты имеешь в виду что-то вроде нервного срыва?
- Да, наверное, именно так это и называется.
- Боже, мне так жаль, Патрик. С вами все в порядке? Я имею в виду...
- С нами все хорошо, Мириам. Вернее, будет хорошо, как только она с этим справится. Но, боюсь, мне придется попросить дать ей отпуск на некоторое время.
- Безусловно. На все то время, которое ей необходимо. Твоя жена работает как проклятая. Она это заслужила. Можно мне с ней поговорить? Как ты думаешь, это будет нормально?
- Я так не думаю. Она очень ранима в данный момент. Может, через неделю или около того.
- Она у кого-то лечится?
- Да.
Две лжи в течение двадцати минут. Неплохо, Патрик. Я назвал ей имя психотерапевта, чтобы это подтвердить.
- Вот и хорошо. Ну, передай Сэм мои наилучшие пожелания, ладно? От всех нас. И если я могу еще что-то для нее сделать...
- Передам.
И эта ложь уже третья.
Я сижу за чертежным столом и рисую Саманту, сражающуюся с суперзлодеем Торком, пытаясь не дать ей снова стать слишком стройной, и вдруг сознаю, что телевизор выключен, а в ванной течет вода. Вскоре мне слышно, как она там плещется. Она оставила дверь открытой.
- Лили?
- А?
- Закрой дверь. И не забудь вымыть голову!
- Ты мне ее вымоешь?
- Что?
- Ты это сделаешь. Мне мыло попало в глаза.
- Не правда.
- Правда. Сделай это, Патрик.
Она будет там голая.
Я говорю себе, что веду себя глупо. Там моя жена, и я видел ее голой тысячи раз. Возьми себя в руки, Патрик.
- Ладно, уже иду.
Я заканчиваю заштриховывать уродливую рожу Торка, встаю и иду в ванную.
Она сидит в мыльной воде по самые груди, маленькие островки в волнах.
Под водой видны лобковые волосы. Она давно не делала депиляцию, поэтому они плавают, как крошечные темные нити водорослей. Ее левое бедро под водой, но правая нога согнута так, что она может дотянуться до пальцев ног, которые она энергично намыливает. Ей щекотно. Она хихикает. Бедро блестит.
На подбородке у нее маленькая полоска мыла, похожая на пластырь, я вытираю ее пальцем.
- Ты готова?
- Угу.
- Окуни голову.
Она опускает голову в воду и выныривает, отплевываясь и вытирая глаза.
Тем временем я достал с полки шампунь. Наливаю немного в ладонь, разглаживаю обеими руками, опускаюсь на колени рядом с ванной и втираю шампунь в ее гладкие тонкие волосы. Она улыбается мне.
- Не смотри мне в глаза, Патрик.
- Не буду.
И я стараюсь этого не делать. Но я не могу не думать о нашей последней настоящей ночи вместе, которая началась с душа, с того, что я намылил ее волосы шампунем, как делаю это сейчас.
В тот раз я сказал ей: Повернись, я потру спину. Она повернулась. Я мыл спину, попку, грудь, живот. Она подняла руки, и я мыл подмышки, руки, снова спину и снова попку, щель между ягодицами и "киску". Она намылила руку и потянулась ко мне.
Мне нельзя приходить в состояние "боевой готовности".
Лили смотрит на меня такими невинными глазами.
Я включаю воду позади нее. Поворачиваю краны, пока вода не становится нормальной.
- Сейчас ополоснемся. Закрой глаза.
Я стараюсь, чтобы мой голос звучал не слишком хрипло.
Я складываю руки чашечкой, набираю воду из-под крана и поливаю. Набираю и поливаю. Снова и снова, пока ее волосы не становятся чистыми и блестящими. Она встает, поднимает руки и откидывает волосы со лба. Этот жест так похож на жест Сэм, что я на мгновение замираю, но только на мгновение, потому что вижу темную щетину у нее под мышками. Она растет уже три дня. Сэм брила ее каждый день.
Интересно, заметила ли ее Лили?
Пока она вытирается, я иду в ее комнату и беру вчерашнюю футболку, носки и трусики.
Трусики снова испачканы, еще сильнее, чем раньше.
Мне нужно с ней поговорить.
- Папа?
- Пэт? Привет, как дела?
Только моему отцу - Дэниелу Патрику Берку и моей матери позволено называть меня "Пэт".
Я звоню ему редко. Но он воспринимает это нормально. Думаю, он все понимает.
- Я в порядке. А ты?
- Неплохо. Утром немного поиграл в гольф. Никогда не научусь нормально играть в эту чертову игру, но она хоть иногда отрывает мою задницу от дивана. Моим партнером был Билл Кросби. Он спрашивал о тебе, передавал привет.
Билл всегда передает мне привет. Как и мой отец, он школьный учитель на пенсии. Только отец преподавал математику в Талсе, а Билл - историю в Бронксе. Билл немного грубоват.
- Передай ему от меня привет.
- Обязательно.
На другом конце провода повисла пауза, и я услышал щелчок зажигалки. У отца эмфизема легких. Ему вообще нельзя курить, но он считает, что выкуривая полпачки в день, проживет дольше, чем если бы выкуривал две. И бросать пока не хочет.
- Как погода?
- Ну, ты же знаешь, какой климат в Сарасоте. Погода прекрасная. Я уже хочу, чтобы снежные птицы поскорее вернулись домой. В этом проклятом городе нигде не найдешь места для парковки. Вчера я навестил твою мать, а потом решил перекусить. Мне пришлось пройти пять кварталов до заведения "Сельдь на гриле", а потом полчаса ждать, пока освободится столик. Иногда мне кажется, что тут все сбежали из Миннесоты[6].
Вот и наступает неизбежное. Страшный вопрос. Вот почему я так редко звоню.
Но я должен спросить.
- Как мама?
Я слышу, как он с силой затягивается сигаретой.
- Она спросила, кто я такой, Пэт.
Он оставляет это повисеть в воздухе какое-то мгновение. А я застыл от этих слов.
- Иногда она меня узнает, а иногда нет. Я хотел пригласить ее поесть мороженого. Ты же знаешь, как она его любит. Мне сказали, что это типично. Что при болезни Альцгеймера от сладкого отказываются в последнюю очередь. Но она так запуталась, понимаешь? Хотела купить свитер, хотя я сказал ей, что он ей не нужен. Не смогла найти шкаф для одежды. Пошла искать его в ванную.
Отец понял, что жену надо поместить в лечебное учреждение, когда однажды вечером она решила приготовить замороженную пиццу и поставила ее в духовку прямо в коробке.
- В общем, я вытащил ее оттуда, и мы поехали покататься. Я купил ей шоколадное мороженое. Казалось, ей было хорошо, она развлекалась. Она даже потянулась ко мне, улыбнулась и съела немного моего бананового десерта, совсем как маленький ребенок. Она была очень мила. Но, знаешь, она ни разу не спросила ни о тебе, ни о твоем брате. И я не уверен, что она знала, кто я, даже когда я поцеловал ее на прощанье. Даже тогда она выглядела озадаченной.
Он вздыхает, кашляет. Даже после двух лет ему все еще очень тяжело. Он меняет тему разговора.
- От брата есть какие-нибудь вести?
- Нет.
Теперь пауза с моей стороны. Мой брат Эд на два года старше меня - он стал полицейским округа Колумбия после службы в морской пехоте. Он считает, что то, чем я зарабатываю на жизнь, - смешно. А я думаю, что то, чем занимается он, - это почти преступление.
Кроме того, я думаю о Сэм.
- Что-то случилось, сынок?
- Нет, папа. Все в порядке. Я просто немного устал, вот и все.
- А как Сэм?
- Сэм в порядке. Она прилипла к телевизору.
И это правда. Я просто не говорю ему, что она смотрит.
- Передай ей привет, хорошо?
- Конечно, папа. Обязательно передам.
Еще одна пауза с моей стороны. Я представляю себе маму с шоколадным мороженым, как она тянется через стол.
- С тобой точно все в порядке, Пэт?
И я чуть не сказал ему. Чуть не проболтался, потому что я люблю отца и, возможно, он сможет меня успокоить, возможно, скажет, что все будет хорошо и заставит меня поверить ему, как я всегда ему верил, когда был маленьким, а он был таким отцом, к которому всегда можно было обратиться, который понимал, что к детям надо относиться так же, как и к взрослым, - с уважением и с открытым сердцем.
Я хочу сказать ему, что скучаю по ней... скучаю по нам. Потому что мы всегда были очень хорошей парой, не просто любовниками, а лучшими друзьями, которые когда-либо были у каждого из нас, которые говорят друг другу, когда им больно или нужна помощь, и любят рассмешить друг друга какой-нибудь дурацкой шуткой. Мы любим одну и ту же кошку. Уважаем одни и те же книги. Улыбаемся, слушая один и тот же диск Тома Уэйтса[7] в машине. Разделяем глубокое недоверие к политике, юристам и Уолл-Стрит.
Я хочу сказать ему, что чувствую себя брошенным. Как будто часть меня живет в одиночестве.
Но ему хватает и моей матери.
- Я в порядке, папа. Честное слово.
Я не могу понять, верит он мне или нет. Наконец он нарушает молчание.
- Хорошо. Навестите как-нибудь своего старого отца, хорошо? Слишком давно вы у меня были.
- Конечно, папа. Обязательно. Обещаю. Люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю, сынок. Привет Сэм. Пока.
В течение следующих двух недель я буду яростно работать над Самантой. Я укрощу эту милую сучку, сохраню ее сочную задницу большой, чего бы это мне ни стоило. Срок сдачи только в конце следующего месяца, но когда я не с Лили, я одержим ею. Нельзя сказать, что листы летят один за другим - мне постоянно приходится их исправлять, но я закончу все гораздо раньше.
У нас с Лили сложилась определенная схема, она сама готовит себе хлопья по утрам, а я готовлю обед и ужин. Я работаю, пока она играет. Я слежу за тем, чтобы она каждый день принимала ванну, и - несмотря на ее протесты, - чтобы она сама мыла свои чертовы волосы. Одного раза мне было вполне достаточно. Я заказываю продукты. Я стираю белье, спуская на тормозах пятна от фекалий и все такое. Не могу заставить себя поговорить с ней об этом.
Но Лили тем временем становится все более требовательной. И ее не в чем винить. Ей скучно.
Телевизор и бисер могут увлечь лишь на какое-то время. Как и двухэтажный гламурный домик, гламурный "Kабриолет" и гламурный бассейн с горкой. Несколько дней она печет в своей духовке.
Испекла "Прелестный розовый торт Барби", "Снежные курганы", шоколадное печенье с изюмом, десерты "Смор" и брауни.
Все это немного сладковато для меня, но я делаю вид, что ее выпечка мне очень нравится.
Живая кукла также привлекает ее внимание. Не надолго. Она кормит ее, поит из бутылочки, слушает ее бессмысленную болтовню и меняет подгузники. Тедди, похоже, какое-то время выступает в роли суррогатного папы, но я чувствую его нарастающее разочарование. Живая кукла до ужаса скучная.
Погода стоит прекрасная. Она хочет выйти на улицу, познакомиться с другими детьми. Она хочет выйти на улицу и поиграть.
Но о других детях не может быть и речи.
Когда она спрашивает меня, почему, я говорю ей, что нужно ходить в школу, чтобы познакомиться с другими детьми, ее озадачивает, что она почему-то в школу не ходит. Но, по крайней мере, на какое-то время она оставляет этот вопрос.
Зои тоже хочет иногда выйти на улицу. Всегда этого хотела. Я вижу, как она смотрит в окно, стрекоча на птиц, или же таращится из-за моих ног на дверь.
Но там есть твари, которые с радостью разорвали бы ее на куски. Есть там и двуногие твари, которые сделали бы то же самое с Сэм.
Маразматик.
У боковой стены дома предыдущий владелец оставил старые ржавые качели и горку. Мы никогда ими не пользовались. Но теперь я привел их в порядок для нее. Я зашкурил ржавчину на горке, ступеньках, цепях, деревянных сиденьях и проверил цепи. Смазал шарнирные подвесы маслом. Мне пришлось заварить шарнир и два звена на цепях, но в остальном все в удивительно хорошем состоянии.
Я полирую горку абразивными губками, натираю до блеска и испытываю на себе. Я тяжело приземляюсь на задницу, вызвав у Лили смех. Надо будет подсыпать песка. Она же грациозно приземляется на обе ноги и бежит, хихикая.
Ей не нужен никакой песок.
Она рада, что выбралась на улицу. Особенно ей нравятся качели. Иногда она просит ее раскачать, я это делаю, и это вызывает странное чувство. Как будто я одновременно играю две роли: родителя или товарища по играм для ребенка, который кричит: Выше... выше... - но в более спокойные моменты это почти романтично, как будто мы снова пара влюбленных, дурачащихся как дети.
Я вспоминаю нас в парке аттракционов в Канзас-Сити много лет назад, еще до того, как мы поженились, то, как она поцеловала меня сидя на подпрыгивающей лошади, когда я ухитрился схватить лошадь за медное кольцо.
Река рядом с домом.
Она спрашивает, можно ли ей поплавать.
Там водятся щитомордники и каймановые черепахи. Черепахи обычно пугливые, но щитомордники могут быть очень агрессивными. Плывут прямо на тебя. Сэм знает, что их надо остерегаться, но будет ли их остерегаться Лили? Не будет. Думаю, что могу быть ее глазами. Она хочет плавать. Очень жарко. У нас есть причал. Почему бы им не воспользоваться?
Я так и не перенес одежду Сэм в комнату Лили, поэтому я лезу в ее ящик и выбираю любимый купальник-двойку Сэм. Ярко-синий. Когда она была в нем предыдущий раз, парни спотыкались о своих жен в баре "Пальмы Пеликановой рощи".
Пока она одевается в спальне, я кладу в сумку-холодильник пару холодных банок "Пепси" для нее и три банки пива для себя и делаю два бутерброда с колбасой и сыром. Не уверен, что сильно голоден, но, если что, смогу скормить свой рыбам, когда она наплавается.
- Патрик?
Я заворачиваю бутерброды.
- А?
- Помоги мне
Она стоит ко мне спиной. На ней сандалии и шорты, но бретелька топа свободно болтается на плечах.
Опять эта родинка.
Я уже говорил, что у нее на спине есть ямочки Венеры? Две глубокие впадины по обеим сторонам позвоночника до самых бедер. Я защелкиваю бретельку.
- Вот. Ты готова? Полотенца взяла?
- Ага.
Мы заходим в сарай с инструментами. Против щитомордников я выбираю грабли со стальными зубьями. Никогда не знаешь наверняка.
Она подпрыгивает в нервном возбуждении. Бежит впереди меня к причалу, и не успеваю я добежать до него, как она пушечным ядром падает в илистую воду. Выныривает, улыбаясь, вытирает лицо и брызгается.
- Как вода?
Холодная! Может, и так, но не настолько, чтобы ее остановить.
Течение здесь медленное и ровное, она легко плывет обратно к причалу, разворачивается и заплывает немного дальше, затем снова возвращается и, держась за причал, отталкивается ногами, и я понимаю, что она плавает кролем, как Сэм. Она прекрасно помнит, как плавать.
Я едва не говорю что-то, но сдерживаюсь. Каждый раз, когда я произношу имя Сэм, реакция не очень хорошая.
Поэтому я замолкаю и смотрю, как плавает моя жена.
Мы ходим на реку почти каждый день, когда стоит хорошая погода. Я не позволю ей плавать в шторм. Приходится объяснять ей, что такое молния. Сам я не плаваю, а просто сижу на причале с граблями и холодильником, наблюдаю за ней и высматриваю змей. Я вырос в бассейнах с хлорированной водой, и природная вода - озера, реки, океаны - кажется мне неправильной.
Но я люблю рыбачить, а краппи[8] - отличная еда.
Я достаю удочки и коробку со снастями. Помимо моих любимых краппи, в реке можно поймать басса и окуня. Ну и сомиков, конечно, если ловить на донные снасти. И панцирных щук, которые выглядят как доисторические чудовища и очень сильно сопротивляются при вываживании. Их тела покрыты толстой броней, а челюсти усеяны длинными острыми зубами. Поймав такую щуку, вы ее не трогаете, а отрезаете крючок и оставляете ей на память. Мне попадались щуки с тремя или четырьмя крючками, свисающими из пасти, как какие-то готические украшения.
Ловить можно на все, что угодно - куриную печень, замороженных шэдов[9], шарики из теста, - но я предпочитаю ночных выползков. В полумиле от дома есть овраг, и ночью после сильного дождя сотни бледных толстых тел извиваются в траве, пытаясь не утонуть. Нужно только взять фонарик и банку с перфорированной крышкой, положив туда немного грязи, и вы получите приманку в мгновение ока.
Вот что мы делаем.
Сэм это никогда не нравилось. В основном я собирал червей в одиночку. Но Лили в восторге от того, что обнаружила этот странный живой мир, извивающийся под нашими фонариками. Она восторгается еще больше, увидев, что некоторые из них склеены вместе. Я не собираюсь объяснять ей, что такое гермафродитизм.
Для нее не проблема взять червяка в руку, рассмотреть вблизи, а затем опустить в банку.
Проблема возникает на следующий день, когда мы начинаем ловить рыбу.
Она ненавидит червяков на крючке. Не желает в этом участвовать. Ненавидит смотреть, как я это делаю.
Она чувствует боль червя.
Мне всегда было интересно, насколько сильно они чувствуют боль. У червей не очень развита нервная система. Но важно несколько раз проткнуть червя крючком, чтобы он не соскользнул в воду. Обычно достаточно трех раз. Но после первого же прокола червь начинает сильно извиваться, как будто возмущается этим незаслуженным пирсингом. Можно смотреть на червя и представлять, что видишь пытку вблизи и лично.
Лили действительно не может на это смотреть. Поэтому наша рыбалка получилась короткой. Мы возвращаемся домой с окунем и двумя краппи.
Думаю, этого достаточно.
Когда звонит док, я оказываюсь к этому не готов.
Уже десять утра, а я только что встал. Опять проспал допоздна. Пью первую чашку кофе.
Вчера была доставка продуктов, и часть хлопьев, которые попросила Лили, разбросаны по кухонному столу. Но миска в раковине, а это уже кое-что.
- Я только что разговаривал с Триш Кейсек, - говорит он.
Доктором Кейсек. Психоаналитиком.
- Она сказала, что ты ее не привозил.
- Нет, не привозил.
- Почему?
- Хочу подождать и посмотреть, док. Посмотреть, вернется ли она сама.
- Я бы не советовал этого делать, Патрик. Ей нужно пролечиться. Есть хоть какие-то улучшения?
- Иногда взгляд, жест. Несколько ночей назад она кричала во сне, и я могу поклясться, что это был голос Сэм. Но понимаете, мы больше не спим вместе, и пока я добрался до ее комнаты, она уже снова спала.
Он вздыхает.
- Покажи ее доктору Кейсек, Патрик. Ты не сможешь справиться с этим в одиночку. Ты слишком тесно с этим соприкасаешься. Как ты вообще с этим справляешься?
- Нормально, - я смотрю на хлопья. - У нас все нормально. Мы все делаем вместе. То, что делали и раньше. Позавчера смотрели фильм "Неспящие в Сиэтле", один из ее любимых.
- И что же?
- Ну, она смотрела внимательно. В конце улыбнулась.
- Повторю еще раз. Ты слишком тесно с этим соприкасаешься, Патрик. Это плохо для вас обоих. Покажи ее психотерапевту.
- Я подумаю об этом, док. Честное слово. Но я хочу попытаться еще немного. Спасибо, что позвонили. Я это ценю.
Мы вешаем трубки. Я вытираю стол. Сижу и пью кофе.
Ко второму звонку я тоже оказался не готов. Не прошло и получаса. Я как раз заканчиваю мыть посуду.
- Алло?
- Привет, Патрик.
- О, привет, Мириам.
- Как дела? Как она?
- Уже лучше. Можно сказать, немного лучше.
- Вот и прекрасно. Это здорово. Могу я с ней поздороваться? Просто быстро поздороваться? Обещаю о работе не говорить.
- Я так не думаю, Мириам.
На мгновение у меня возникает искушение дать трубку Лили. Мириам - хорошая женщина, но слишком любопытная. Это понятно по ее голосу. Двух минут разговора с Лили достаточно, чтобы начались пересуды в офисе.
А тут еще Зои стоит в дверях кухни, воет, а ее игрушка - маленький кот-смокинг распростерся у ее лап. А я-то думал, что спрятал эту чертову штуку.
- Господи, что это?
- Наша кошка, Зои. Она иногда так делает.
- Звучит так, вроде ее убивают. Ну как, можно поговорить с Сэм?
Она очень настойчива. Зои тоже настойчива.
- Сейчас не самое удачное время, Мириам.
- Тогда попроси ее мне позвонить. Мы беспокоимся о ней.
- Это я знаю. Подожди. Что ты имеешь в виду?
- Мы... обеспокоены. Вот и все.
- Я забочусь о ней, Мириам. Я не держу ее в заключении или что-то в этом роде.
- Я не это имела в виду... конечно, нет. Просто... пусть она позвонит мне, когда сможет, хорошо?
- Хорошо. Я ей передам. Пока.
Я наклоняюсь и хватаю игрушку. Зои издает последний протяжный вопль, когда игрушка исчезает в кармане джинсов.
Не знаю, то ли это из-за звонка Мириам, или звонка дока, или из-за воя Зои, или из-за всего этого вместе, но сейчас я просто закипаю.
Я делаю несколько глубоких вдохов и сажусь обратно за кухонный стол. Зои подходит ко мне.
Это не из-за нее. Зои ни при чем. Я глажу ее.
Просто прикасаюсь к ней.
Лили снаружи играет со своими куклами в песочнице, которую я соорудил для нее, представляя, что это пляж, и девочки загорают, пьют коктейли с ананасовым соком или что там еще пьют нынче Барби, пока я сижу за чертежным столом и пытаюсь понять, что, черт возьми, здесь не так.
Сейчас все кажется мне неправильным: не только внешний вид Саманты, доктора Гипсама и отвратительных членов Лиги Mерзостей, но и перспектива. Компоновка панелей кажется мне плоской, скучной, двадцать лет назад я бы сделал лучше. Я уже перешел к третьему акту, а у меня ничего не получается.
Я все думаю о разговоре с Мириам. Я не держу ее в заключении или что-то в этом роде. Откуда, черт возьми, это взялось? Зачем я это сказал?
К черту все это. Это ни к чему не приведет.
Я высовываюсь из окна.
- Эй, Лили! Хочешь пойти поплавать?
Она поднимает голову и смотрит на меня нерешительно. Возможно, я сказал это недостаточно громко.
- Хорошо, Патрик.
- Собирайся.
Бутерброды в этот раз с арахисовым маслом и виноградным джемом. Я их завернул и убрал в сумку-холодильник вместе с пивом и "Пепси", но Лили все еще нет.
Лили нет в ее комнате. Нет и в ванной. Я заглядываю в свою комнату. Она тут.
- Что случилось, Лили?
Она рылась в ящиках комода в спальне. Ящиках Сэм. Протягивает мне оранжево-желтую двойку.
- Можно мне надеть этот вместо синего?
- Какой захочешь.
- Этот симпатичный.
- Ну что ж. Тогда надевай.
Лили открывает дверцу шкафа. Шкафа Сэм. На плечиках висит бело-голубое шелковое платье без бретелек.
Сэм купила его в Нью-Йорке.
- Здесь очень красивые вещи, - говорит она.- Как ты думаешь, я смогу потом поиграть в примерку?
У меня в голове гудит. Я как будто оглох. Кажется, она говорит что-то еще. Я не уверен.
- Что?
- Может, позже, Патрик? После купания?
- Я... думаю, да. Да, если ты этого хочешь. Хорошо. Иди, надень купальник.
Она торопливо выходит из комнаты, а я стою и смотрю на одежду Сэм, аккуратно висящую в шкафу и смятую там, где Лили рылась в открытых ящиках.
Я сейчас ее расправлю. Только не сейчас.
Я ополовинил первую банку пива, как вдруг увидел змею.
Пиво полетело на причал, я вскочил на ноги, схватив грабли, а змея уже направлялась к Лили, ее тело - черная извивающаяся полоса в воде за поднятой головой, когда она перевалила через плывущую ветку, а Лили ее не видит, даже не знает, что она там, и я кричу:
- Сэм! Лили! Вылезай из воды! Вылезай из воды НЕМЕДЛЕННО!
Она слышит панику в моем голосе, выглядит растерянной, но все равно начинает плыть мощными гребками в стиле Сэм, а проклятая тварь догоняет ее, она уже не более чем в десяти футах от Лили.
- Быстрее, Лили! - кричу я и, благослови ее Бог, она так быстро устремляется вперед, что ударяется о край причала и начинает подниматься как раз в тот момент, когда змея поднимает свою блядскую голову, чтобы нанести удар, но я бью ее стальными зубьями грабель.
Змея яростно извивается в бурлящей воде и пытается укусить, белоснежная пасть ударяется о деревянную ручку чуть выше зубьев, а Лили уже вылезла из воды и смотрит, как я переворачиваю грабли и обрушиваю их снова и снова на змеиную спину, на ее проклятую голову, пока, наконец, змее это не надоедает, она поворачивается и скользит прочь.
Я роняю грабли, как будто они ядовитые.
Меня так сильно трясет, что я даже не пытаюсь стоять. Я опускаюсь рядом с ней на причал, наши ноги болтаются над мутной водой. Лили подтягивает свои, как будто эта тварь все еще где-то поблизости.
На ее лице настоящий шок. Она тянется ко мне, и я тянусь к ней, а потом крепко прижимаю ее мокрое тело к своему, и мы оба дрожим от внезапного холодного ветра, который сами и вызвали.
- Все, что я захочу?
- Угу.
Прошло около двух часов, и Лили уже стоит у шкафа в спальне. Похоже, она совсем забыла о змее. Уверен, что не забыла.
У Сэм полдюжины консервативных костюмов для работы, но она отодвигает их в сторону, чтобы добраться до более интересных вещей.
Она поворачивается к ящикам, открывает и закрывает их один за другим, осматривая.
- Ты иди, - говорит она. - А я приду, когда буду готова.
Я достаю пиво из холодильника, плюхаюсь на диван перед телевизором и смотрю повтор "Костей", думая о том, как Сэм нравился этот сериал, хотя это полная чушь. В тот день, когда судмедэксперт начнет работать в паре с детективом в полевых условиях, Уолл-Стрит начнет беспокоиться об этике.
Но в этом и была вся прелесть. В этом, а также в остроумных диалогах, харизме и взаимоотношениях главных героев. Я думаю о нас с Сэм, когда мы только начали встречаться. Говорили, что мы просто светились от счастья.
Как я понимаю, несочетаемая одежда сейчас в моде среди подростков, но я ничего не могу с собой поделать, когда она выходит, сияя улыбкой, триумфально взмахивает рукой и произносит нараспев: Та-дам! - я начинаю смеяться.
На ней шерстяные гольфы, один зеленый в желтый горошек, другой с чередующимися синими и красными широкими полосками. На ногах черные туфли из матовой кожи с трехдюймовыми каблуками. Платье из блестящего красного атласа, без рукавов и с открытой шеей, длиной чуть выше колен от "Ральфа Лорена". Она его купила в Талсе.
Еще на ней ожерелье Сэм из трех нитей никеля и черного агата, бирюзовое ожерелье, ожерелье из красного коралла и ожерелье из ископаемых бусин, коричнево-желтый шелковый шарф с камуфляжным рисунком и пара длинных белых перчаток, на которые надеты почти все кольца из ящика Сэм. И в довершение всего - широкополая соломенная шляпа Сэм с мягкими полями.
- Ну как? - спрашивает она.
- Ты выглядишь... потрясающе, - выдавливаю я.
- Тебе нравится? Тебе нравятся мои туфли? Тебе нравится мое платье? Тебе нравится моя шляпа?
- Мне все это нравится.
И мне действительно все это нравится. Просто не обязательно все одновременно.
Она делает оборот в одну сторону, потом в другую, как это делают манекенщицы на модных показах по телевидению. Этакий неловкий пируэт.
- Подожди! Я надену что-нибудь другое.
Она полубегом, полушатаясь возвращается в нашу спальню.
Я думаю о том, как она оделась, о том, что она выбрала. Сначала это вызывает у меня улыбку, но потом я кое-то понимаю. Вместе предметы одежды выглядят несуразно. Вместе они противостоят друг другу.
Но каждый предмет в отдельности, - один из самых любимых Сэм. Каждый.
Я представляю, как она стоит с закрытой дверью спальни, глядя в большое зеркало на двери и выбирает свой образ. Однажды, неделю или больше назад, я спросил ее, что она видит, когда смотрит в зеркало. Поинтересовался, видит ли она там маленькую девочку? Себя, глупышку, - ответила она, пожала плечами и больше ничего не сказала.
Но что она видит в нем сейчас? Частички Сэм? Кусочки жизни Сэм, ее симпатии и антипатии, ее память?
У меня появилась идея. Я роюсь в нашей коллекции DVD-дисков, пока не нахожу то, что нужно. Пару лет назад мы перевели в формат DVD целую коробку видеокассет, старых домашних видеозаписей. Поскольку фотоальбом не произвел на нее никакого впечатления, я так и не удосужился показать эти записи Лили. Но что, если все дело во времени? Что, если она тогда просто не была готова? А вдруг она готова сейчас?
Это захватывающе. Определенно стоит попробовать.
Я включаю DVD-плеер и жду.
Когда она выходит, я снова потрясен. Но на этот раз я не смеюсь.
Ее свадебное платье лежало в коробке на верхней полке шкафа.
Она стоит передо мной в свадебном платье.
Все украшения исчезли, кроме обручального кольца, которое она носит постоянно, на протяжении всего этого времени, и, кажется, не придает этому значения, как будто оно часть ее самой. Но она выглядит странно застенчивой. Как будто платье обладает силой, как будто оно каким-то образом усмирило ее.
Платье до пола, кружевное, с тонкими бретельками и небольшим шлейфом. Оно должно облегать фигуру от груди до бедер, но этого не происходит в полной мере, потому что Лили не смогла застегнуть верхние пуговицы. Она протягивает мне фату.
- Для чего это, Патрик? - спрашивает она.
Я на мгновение теряю дар речи. Затем подхожу к ней и беру фату.
- Ее надо вставлять в волосы. Вот так.
Я вставляю гребень в ее волосы и сначала опускаю фату на ее лицо, отчего она улыбается и морщит нос, а затем откидываю ее назад, на спину и плечи. Я отступаю на шаг.
- Ты выглядишь... прекрасно.
- Правда? - oна в восторге.
- Да, это так. Разве ты сама этого не знаешь?
- Что знаю?
- Что ты красавица.
- Ты так думаешь?
- Я так думаю.
Она смотрит на меня. Выражение ее лица вдруг стало серьезным.
- Ты глупец, Патрик, - говорит она и поворачивается, чтобы вернуться в спальню.
- Подожди. Иди сюда. Присядь на минутку. Я хочу тебе кое-что показать.
Я беру пульт от DVD-плеера, а она садится рядом с Зои, свернувшейся калачиком на диване. Платье немного скользнуло вверх и я вижу, что она босиком.
Зои, похоже, рассматривает ее колени и платье как возможное место для сна, но, видимо, решает, что ей и так удобно.
- Тебе что-нибудь нужно? "Пепси" или что-нибудь еще?
- Нет.
- Я схожу за пивом. Подожди здесь, хорошо?
- Хорошо.
Я ухожу, а она ждет.
Я наложил на наши домашние видео музыку - старые роковые и кантри песни и даже мелодии из сериалов. Я точно знаю, что именно хочу ей показать, потому что она сидит рядом со мной на диване, сидит в своем чертовом свадебном платье, поэтому я включаю ускоренное воспроизведение нашей первой поездки в "Большое Яблоко" под Джина Келли, Фрэнка Синатру и Джулса Маншина, поющих писклявыми голосами "Нью-Йорк, Нью-Йорк замечательный город", на экране мелькают Эмпайр-стейт-билдинг и Крайслер-билдинг, а вот Сэм ест огромный бутерброд с бастурмой в еврейском магазине деликатесов "Карнеги-Дели" и смотрит на город с одной из обреченных башен-близнецов, а затем мы на фейерверке здесь, в Талсе - наше первое совместное четвертое июля, и Лили говорит:
- Подожди, останови.
Я нажимаю кнопку воспроизведения. Фейерверки теперь наводят на меня тоску. Но Лили это интересно. Звучит песня Битлз "Being for the Benefit of Mr. Kite!" - и это уже хоть что-то. Но я хочу добраться до сути. Я даю ей немного посмотреть, и снова включаю ускоренное воспроизведение.
Вот мы в Йеллоустонском национальном парке, "где ад пузырится"[10], Том Петти поет "Saving Grace" голосом бурундуков из мультяшного телесериала "Элвин и бурундуки", пока мы смотрим на гейзеры и водопады, бассейны с изумрудной и бирюзовой водой, невероятные закаты - и на пасущееся вдалеке стадо бизонов. На переднем плане - Сэм в обрезанных джинсах, улыбается и показывает на них.
Далее мы в Канзас-Сити, в парке развлечений "Миры веселья". Вот она напротив меня на чертовом колесе, вот на подпрыгивающей желтой лошади на той карусели, где я ухватился за кольцо, вот она истошно вопит на американских горках...
- Подожди, подожди, верни назад! - говорит Лили, и я возвращаюсь к американским горкам, видеокамера в моей руке дрожит, как сумасшедшая, Вилли Нельсон поет "On the Road Again", Сэм беззвучно кричит, а Лили хихикает рядом со мной.
Ее хихиканье нервирует меня. Я хочу, чтобы она очнулась, вышла из этого состояния. Вот для чего это затевалось.
А она хихикает.
Дальше автодром.
- Ух ты,- говорит Лили и хлопает в ладоши, завороженная, так что я понимаю, что нет смысла перематывать вперед.
Она захочет вернуться к бамперным машинкам.
Она опустила фату на лицо и рассеянно жует ее.
На экране машинку Сэм бьют со всех сторон. Ей очень сильно достается. Я это помню. Сэм разговорилась с какой-то женщиной, пока мы стояли в очереди, ожидая поездки. За моей спиной стояла кучка ребятишек, может, человек десять, всех возрастов, и я повернулся, привлек их внимание взмахом руки, а затем, указав на Сэм, прошептал: Достаньте ее, - что вызвало у них смех.
И они это сделали.
После этого эпизода мы с Сэм оказываемся на озере "Брокен-Боу", оно прекрасно, а Сэм в своей ярко-синей двойке, но я хочу это пропустить, поэтому быстро перескакиваю через "Blue Bayou" Роя Орбисона, и, наконец, мы на месте.
На свадьбе.
Интересно, увлечет ли Лили свадьба так, как бамперные машинки?
Странно, но я как будто знал заранее, монтируя это видео, что когда-нибудь оно станет важным. Потому что я его особо подчеркнул. Оставил совершенно безмолвным. Никакой музыки. Только мы.
За камерой стоял профессионал, поэтому видео четкое, сфокусированное, а не дрожащее, как у меня. Мы в этот прекрасный солнечный июльский день перед епископальной церковью Святого Иоанна, мой лимузин подъезжает первым, я выхожу в смокинге с моим свидетелем Макфитерсом, мы оба улыбаемся, три порции "Джонни Уокера" сделали свое дело, и даже мой брат улыбается для разнообразия и говорит что-то, что моим дру́жкам, Джо Манотте и Гарри Грейзеру, кажется очень забавным.
В кадре - моя мама и мама Сэм, которых рассаживают по местам распорядители, а я смотрю на нее в поисках хоть какого-то знака узнавания, но его нет, совсем нет. В следующий момент я стою у алтаря с Макфитерсом, наблюдая, как мой брат, Джо и Гарри ведут Мириам и двух хорошеньких соседок Сэм по комнате к алтарю, а за ними идет наша милая маленькая цветочница - я забыл ее имя - очень серьезно занятая разбрасыванием лепестков роз.
Затем момент, которого я ждал. Сэм выходит из остановившегося перед церковью лимузина, и, сияя, под руку с отцом, в платье, медленно идет по проходу.
Трудно отвести взгляд, но я отвожу. Мне нужно следить за Лили.
И я вознагражден.
Она наклоняется вперед, пристально вглядываясь в экран. Она приподняла фату и почти не моргает.
Я помню эту часть записи. Фотограф слегка раздражал ее отца, полностью сосредоточившись на лице дочери. Почти не снимал ни его, ни священника, ни саму церемонию. Даже мне уделил очень мало внимания. Но я не могу винить этого парня. Неудивительно, что он был очарован. В тот день Сэм стояла, озаренная лучами мягкого огненно-красного света, пробивающегося сквозь витражное окно.
Вот на что смотрит Лили.
Я бросаю взгляд на экран. Я знаю, что будет дальше. Кольцо. Поцелуй.
Я не смотрю на поцелуй, но Лили смотрит. Она выглядит озадаченной. Она переводит взгляд на меня, а затем снова на экран, и ее губы, кажется, почти складываются в слова или зачатки слов, ее глаза мерцают.
Она смотрит на свое платье и снова возвращается к экрану.
Ну же, - думаю я, - ну же.
А потом тишина распадается на миллион осколков и Крис Кристофферсон и Вилли поют "Loving You Was Easier", нашу тогдашнюю песню, и я знаю, что мы танцуем на приеме, это наш первый танец в качестве мужа и жены, и Лили откидывается на диване, теперь более расслабленная, пока Крис поет: Мы приближаемся друг к другу с таким чувством, какого я никогда в жизни раньше не испытывал... - а я поворачиваюсь к экрану, чтобы успеть увидеть второй поцелуй, такой же публичный, как и первый, когда все наблюдают за нами, звеня ножами о бокалы с вином, но этот настоящий, этот поцелуй я помню хорошо, я почти чувствую его, этот поцелуй только для нас, только между нами двумя, так сильно влюбленными друг в друга, и в комнате никого нет, кроме меня и Сэм.
Я начинаю рыдать, закрыв лицо руками. Не могу остановиться. Не могу перестать дрожать. Как будто все мгновения последних двух недель, наполнив меня до отказа, выливаются из меня, все эти мгновения вдали от нее, и это несправедливо, это неправильно.
- Патрик? Патрик, что случилось?
И этот голос - голос Сэм.
Меня словно ударило током. Это почти то же самое, что и при виде змеи. Я сделал это! Не могу поверить, черт возьми!
- Сэм! Господи, Сэм! Сэм!
Я тянусь к ней, но она так быстро встает с дивана, что я даже не успеваю подойти.
- Я! Не! СЭМ! - кричит она, ее лицо искажено гримасой отчаяния и злости и, черт возьми, это снова Лили, Лили в режиме полной истерики.
Она сбивает бутылку пива со стола, срывает экран камина и швыряет его через всю комнату, сметает книги Джона Д. Макдональда с каминной полки, а я стою, пытаясь схватить ее и поговорить с ней, бормоча Бог знает что, чтобы успокоить ее, в то время, как она с такой силой бросает торшер о стену, что лампочка взрывается, повергая Зои в панику. Она спрыгивает с дивана, тяжело приземляясь на больные артритом лапы, проносится по полу и выбегает из комнаты.
Лили громко и высоко визжит, срывая со стены и разбивая об пол рамку с первым выпуском комикса о Халке "Невероятный Халк №1" работы Джека Кирби[11], который у меня с семнадцати лет, она босая, а повсюду стекло - я не хочу больше слышать этот визг, пока жив, он похож на крик животного, которому больно, - а потом слышу еще один треск, доносящийся из кабинета.
- Оставайся там, - кричу я ей, думая о разбросанных повсюду осколках стекла. - Не двигайся.
Я знаю, что должен сделать. Мое пребывание здесь не приносит пользы. От моего присутствия здесь становится только хуже. Она смотрит на меня так, словно хочет задушить, сорвать голову с плеч, поэтому я отступаю и иду в кабинет. По крайней мере, смогу проверить, все ли в порядке с моей кошкой. Так я и делаю.
Я слышу, как позади меня опрокидывается журнальный столик.
Первое, что я вижу в кабинете, - это валяющийся рядом с чертежным столом разбитый лайтпад, и листы с набросками, разбросанные по всему полу. В дальнем углу комнаты, под окном, притаилась Зои. Должно быть, она хотела запрыгнуть на возвышенность и потерпела неудачу. Стекло хрустит под ногами, когда я подхожу к ней и протягиваю руку вниз. Она съеживается. Но я упорствую.
- Привет, девочка. Все в порядке. Все нормально. Все хорошо.
Все совсем не хорошо, но через минуту-другую она сдается и позволяет мне прикоснуться к ней, погладить по спине, почесать голову. Ее взгляд смягчается.
Из гостиной ничего не слышно, так что я надеюсь, что худшее уже позади. Думаю, что надо еще немного подождать, чтобы быть уверенным наверняка.
Я приседаю возле чертежного стола, чтобы собрать свои листы, и мир внезапно опрокидывается на меня, едва не отправляя на четвереньки.
Я смотрю на листы.
Я смотрю на доктора Гипсама и Саманту.
Только я смотрю не на доктора Гипсама и Саманту.
Я смотрю на себя. На себя и на Лили.
Мы в каждом кадре. Я нарисовал нас в точности. Наши лица, наши тела. Лили и мои.
Мы сражаемся с Лигой мерзостей. Выбираемся из-под обломков старого здания, раненые, находим убежище, лечимся. Снова сражения, снова ранения. Кружимся в космосе.
Погружаемся в морскую пучину.
Я рисую нас каждый день уже несколько недель.
Я смотрю на листы и чувствую усталость, которой никогда не знал.
Я собираю листы и аккуратно кладу на стол.
Затем поворачиваюсь и покидаю кабинет.
Лили стоит там, где я ее оставил. Рядом с ней опрокинутый столик. В гостиной царит полный хаос. В воздухе витает едкий запах электричества.
Она голая. Свадебное платье валяется у ее ног разорванное на куски. И она порезалась. На подоле платья три капли и один длинный яркий мазок крови.
Она тихо плачет. Ее плечи дрожат.
- Лили...
- Я не Сэм, - говорит она.
Только на этот раз мягко. Почти, как мне кажется, с сожалением.
- Я знаю, - говорю я ей. - Знаю, - и через мгновение добавляю: - Не двигайся. Я иду к тебе.
Я пересекаю комнату и осторожно подхватываю ее на руки. Ее лицо все еще мокрое от слез, когда я несу ее в нашу спальню. Я кладу ее на кровать и осматриваю порез на ноге. Все не так уж плохо. Я иду в ванную за стерильными тампонами, перекисью, бинтами и антибактериальной мазью с бацитрацином. Обрабатываю рану.
Ночь теплая. Она не делает ни малейшей попытки укрыться одеялом.
Я ложусь рядом с ней и смотрю ей в глаза, а она смотрит в мои. Я не знаю, что она там видит, но она выдерживает мой взгляд и не отворачивается. Я тоже не уверен, что вижу в ее глазах. Я думаю о Сэм и думаю о Лили. Но через некоторое время я протягиваю руку.
Возможно, это благословение, то, что у меня есть, а, возможно, и проклятие. Я всегда думал, что это благословение, но теперь не уверен.
Я точно знаю, как к ней прикасаться.
Я точно знаю, что ей нравится.
Я не знаю, что, черт возьми, происходит, но мне страшно. Мое тело говорит мне что-то пугающее, а тело не лжет.
Проснувшись, я сразу же почувствовала влагу внутри себя - работа Патрика прошлой ночью - поэтому я откатилась от него, все еще спящего рядом со мной, и когда встала, его сперма начала сочиться и скользить по внутренней стороне моего левого бедра. Только-только рассвело. В доме по-прежнему темно, но я знаю, как пройти в ванную вслепую. Я вытираю ногу и половые губы туалетной бумагой, а затем теплой влажной салфеткой, принимая "ванну шлюхи"[12] и думая, что мне нужно сделать депиляцию или эпиляцию там, удивляясь, как я позволила этому продолжаться так долго, и тут я обращаю внимание на свои ноги.
Они небритые.
Я провожу по ним ладонями вверх-вниз, и это уже щетина. Я бы сказала, что щетина двух-трехнедельная.
Что за чертовщина?
Я смотрю на свое отражение в зеркале. Лицо выглядит как обычно. Но с волосами что-то не так. Я их подстригла и уложила только на прошлой неделе, но сейчас этого не заметно. Их нужно хорошенько расчесать и, возможно, это мое воображение, но я могу поклясться, что они длиннее, чем должны быть... длиннее, чем были вчера вечером.
Я протягиваю руку, чтобы откинуть их, но останавливаюсь на полпути.
Из подмышек растут светлые тонкие пучки волос.
Это невозможно.
То, что видят мои глаза, мой мозг не может воспринять.
У меня засосало под ложечкой, но не от голода, а от отвращения.
Мне нужно срочно поговорить с Патриком.
Но в коридоре я бросаю взгляд направо, и меня останавливает то, что я вижу в гостиной.
Моя первая мысль - нас ограбили, пока мы спали, но я сомневаюсь, что даже если бы нам ввели морфин внутривенно, то мы бы спали так крепко, что ничего не услышали. Я иду по коридору, но не слишком далеко. На полу в гостиной повсюду стекло, предположительно от разбитого лайтпада Патрика, который лежит там среди прочих вещей, а я босиком.
И тут я понимаю, что нижняя часть моей ноги забинтована.
Но я не помню, чтобы ее бинтовала.
Со своего места я вижу опрокинутый журнальный столик, каминный экран, прислоненный к дальней стене у телевизора и который, к счастью, остался цел, разбросанные повсюду книги Патрика, разбитую бутылку пива, наш старинный торшер 40-х годов посреди комнаты, от лампочки осталась только нить накаливания, а абажур из окрашенного стекла разбит на кусочки. Рядом лежит бледно-белое платье.
Я подхожу ближе, не обращая внимания на осколки стекла, чтобы убедиться, что вижу то, о чем думаю.
Это мое свадебное платье, фата и все остальное, скомканное, порванное и испачканное чем-то похожим на засохшую кровь.
Я - судебно-медицинский эксперт. Я вижу много засохшей крови. И даже на таком расстоянии я уверена, что это кровь.
Тут явно есть связь: забинтованная нога и платье в крови.
И пока все это крутится у меня в голове, пока я пытаюсь понять и осмыслить все это насилие над нашими жизнями и имуществом, не говоря уже о том, что произошло с моим телом, я понимаю, что пропустила нечто настолько несочетаемое, что это выглядит почти сюрреалистично. На диване лежит большая плюшевая собака, которую я никогда раньше не видела, ярко-красная, в натуральную величину, и Тедди, мой самый первый плюшевый зверь.
Если это волшебство, то я не хочу в нем участвовать.
Я бегу, дрожа, обратно в спальню, сажусь рядом с Патриком на кровать, кладу руку ему на плечо и легонько трясу. Я не хочу пугать его, но мне нужно, чтобы он проснулся. Он должен мне помочь. Мне нужно, чтобы кто-то объяснил все это.
- Патрик, проснись.
Он щурится и проводит языком по пересохшим губам.
- Лили?
Лили? Кто такая Лили?!
Теперь его глаза широко открыты. Он приподнимается на локте.
- Сэм? Это ты?
- Боже, Патрик. Конечно, это я. Посмотри на меня. Я имею в виду, действительно посмотри на меня. Что, черт возьми, со мной происходит? И что случилось в гостиной?
Похоже, он не в состоянии ничего сказать. Он качает головой. Он выглядит озадаченным. Потом улыбается. Потом смеется. А потом он тянется ко мне и крепко обнимает.
- О господи, Сэм. Ты вернулась! Слава Богу!
Такое ощущение, что кто-то взял меня за голову и сильно потряс. Никогда в жизни я не была так растеряна и напугана. Я никогда не думала, что такое возможно. Что-то здесь ужасно, ужасно неправильно.
- Что значит "вернулась"? Откуда?
На самом деле я хочу спросить его: Патрик, неужели я сошла с ума?
Я чувствую, как его тело внезапно напрягается. Как будто он тоже чего-то боится. А потом я чувствую, как он начинает плакать.
Патрик никогда не плачет.
Начинается все медленно, но вскоре это уже сильный, глубокий, пронзительный плач, как будто он даже не может отдышаться.
- Патрик, что с тобой?
По какой-то причине звук моего голоса причиняет ему еще большую боль. Он безудержно рыдает, как голодный ребенок. Я крепко обнимаю его. Замечаю Зои, нашу старую артритную кошку, которая наблюдает за нами с подоконника.
- В чем дело? Что происходит?
Его тело сотрясают рыдания. Он пугает меня еще больше.
- Патрик, ты должен поговорить со мной!
Он молчит.
Так мы сидим минут пятнадцать или двадцать. Он вцепился в меня так, как будто тонет, как будто море бьется в него, а я - единственная скала вокруг. Его пальцы впиваются в мои плечи. Его слезы катятся по моим ключицам, остывая на груди. Он вытирает сопли тыльной стороной ладони. Он затихает, а потом начинает все сначала. Я никогда не видела его таким. Я больше ничего не говорю. Я обнимаю его, укачиваю. Я как-то успокоилась.
Может, дело в простой необходимости - мне нужно сначала позаботиться об этом. Мне нужно позаботиться о нем.
Но он никак не может остановиться. Он что-то бормочет мне в плечо, снова и снова повторяя одно и то же.
Наконец-то я разобрала. Что я наделал? Что, же, черт возьми, я натворил?
- Что ты имеешь в виду? О чем ты говоришь, Патрик?
Он качает головой и прижимает меня к себе еще крепче. Мне больно.
- Патрик, кто такая Лили?
Лили. Вдобавок ко всему прочему, он говорит о какой-то гребаной интрижке?
- Я... ты была... Я не мог...
Это все, что я могу разобрать. Остальное - бессвязное бормотание, всхлипывания.
Я думаю, что нет, это не интрижка. Я знаю своего мужа. В измене он может признаться. Это что-то другое.
Я едва могу дышать. Он должен отпустить меня.
- Патрик. Патрик, послушай меня. Тебе нужно отдохнуть. Ты должен отпустить меня. Я приготовлю нам кофе, и мы поговорим, хорошо? О... обо всем. Отпусти меня, Патрик. Пожалуйста. Отпусти.
Он слегка расслабляется.
- Ладно. Хорошо, - говорю я ему. - Все будет хорошо. Давай я сделаю кофе.
Мне приходится использовать обе руки, чтобы оторвать нас друг от друга.
Его лицо залито слезами, губы оттопырены, словно застыли в какой-то болезненной пародии на улыбку. На мгновение наши взгляды встречаются, и я не могу сказать, что я вижу в его глазах: боль, облегчение, радость или горе. Мне приходит в голову, что он похож на безумного фанатичного грешника, кающегося в муках экстаза. И мне интересно, кто здесь сошел с ума: он, я, или мы оба.
Я встаю с кровати и иду к шкафу за халатом. Он в шкафу, но не там, где я его оставила. Он отодвинут в сторону, как и мои юбки и жакеты для работы, и я впервые замечаю, что вся спальня завалена моей одеждой - на полу валяется красное атласное платье, шарф из искусственного шелка от модельного дома "Гермес", пара разномастных шерстяных гольфов, длинные белые перчатки.
Есть ли тут связь: одежда на полу, мое свадебное платье уничтожено в гостиной.
Я понятия не имею, что это значит, но оставляю это на потом. Сначала кофе. Патрику нужен кофе, и мне, наверное, тоже. Я надеваю халат и завязываю его вокруг талии.
Кофейник стоит в раковине, на дне осталась гуща, поэтому я промываю его и наполняю водой до отметки десять, потому что может потребоваться много чашек кофе, поворачиваюсь к кофеварке на стойке, и сначала не понимаю, что вижу. Она ярко-фиолетовая, с часами и циферблатом, а по форме напоминает старомодный радиоприемник. А вот и логотип: Easy-Bake.
Какая между этим связь: детская духовка, мягкие игрушки на диване.
Здесь ребенок?
Наверное, в гостевой комнате. Кофе подождет.
Так и есть. Где-то здесь действительно есть ребенок - или, по крайней мере, был.
Маленькая девочка.
Откуда я знаю?
Забудем о духовке. На комоде - набор бисера, а на полу у кровати - наполовину сшитое разноцветное одеяло, рядом с которым стоит больница для животных.
У входа в больницу маленький забинтованный мул. По другую сторону кровати, возле двери, все мои Барби лежат в бикини в шезлонгах перед пластиковым бассейном с горкой. У входа ждет розовый кабриолет.
На ночном столике рядом с кроватью стоит недопитый стакан молока.
На неубранной кровати валяется розовая пижама с рисунком улыбающейся обезьянки.
Недавно здесь побывала маленькая девочка, но где она сейчас? Не в гостиной, не на кухне, не в спальне. Возможно, в кабинете.
Я проверяю. Ее там нет.
Может, она снаружи?
Я обхожу вокруг дома. Уже не по сезону тепло даже в столь ранний час, но трава освежающе прохладная и влажная под ногами. Это первое хоть сколько-нибудь приятное ощущение за все утро. Я дохожу до причала у реки и возвращаюсь обратно. Подхожу к старой горке и качелям.
Маленькой девочки нет - хотя горка отполирована до блеска, ржавчина исчезла, сиденья на качелях отшлифованы, а на цепях и шарнире видны следы сварки. Патрик? Должно быть, он.
Думаю, хватит об этом. Мне все равно, через что он проходит. Мне нужно поговорить с Патриком.
Я вхожу в спальню. Он спит мертвецким сном.
Я беру его за плечо и трясу. Никакой реакции.
- Патрик?
Я снова трясу его, на этот раз гораздо менее нежно.
- Патрик, проснись.
Я трясу его в третий раз. Его глаза распахиваются, рука взлетает и отбрасывает мою руку, бьет так сильно, что становится больно.
Убирайся!
Я стою, ошеломленная.
Это не мой Патрик. Мой Патрик никогда бы так не поступил. Мой Патрик никогда бы не отмахнулся от меня, как от какой-то досадной неприятности, и уж точно никогда бы меня не ударил. Тот Патрик, которого я знаю и люблю, самый нежный человек, которого я когда-либо встречала. После восьми лет брака он все еще держит меня за руку на людях или обнимает за плечи или за талию. Он все еще целует меня перед сном.
Его глаза снова закрыты, дыхание ровное. Я наблюдаю за ним. Недолго, но наблюдаю. И снова не могу поверить в то, что вижу. Потому что он уже отключился. Он не притворяется. Он крепко спит.
Это неправильно. Это ненормально.
С ним что-то не так. С нами обоими что-то не так.
В спальне тепло, но я вся дрожу. Мне очень нужно успокоиться. Я думаю, что, возможно, кофе все-таки поможет, поэтому я возвращаюсь на кухню, насыпаю в бумажный фильтр кофе французской обжарки, наливаю воду, включаю кофеварку и жду.
Ждать очень тяжело.
Душ тоже должен помочь. Я знаю, что поможет. Мне нужно привести себя в порядок внутри.
И мне определенно нужно побриться.
То, что мне нужно побриться, просто уму непостижимо. Волосы не могут так быстро вырасти, за одну ночь.
Ночь. Боже правый. Какой сегодня день?
Можно включить телевизор, чтобы это узнать, но телевизор в гостиной, а там повсюду стекло.
Компьютер. Он в кабинете.
Я сажусь за стол и включаю его, а затем снова жду, пока загрузится Bиндовс. Ввожу пароль, и, наконец, появляется рабочий стол. Я перевожу курсор в нижний правый угол и вижу время, а затем дату.
Сейчас 6:46. Дата - 29 мая.
Этого не может быть.
Вчера была пятница, 11 мая. Я весь день работала, в основном занималась толстым придурком, который врезался на машине в дерево, и фермером, умершим от сердечного приступа в огромной куче индюшачьего дерьма. Когда я приехала домой, мы с Патриком приняли душ, потрахались, поужинали остатками еды и выпили вина, а потом снова потрахались. И это было просто замечательно.
Где я была с 11 по 29 мая? Как, черт возьми, это может быть? Если не считать комы, как такое возможно? Но если бы я впала в кому, то очнулась в больнице, а не в нашей постели.
Куда-то пропали восемнадцать дней. Две с половиной недели!
Хорошо, что я сижу.
Слышится зуммер кофеварки из кухни. Кофе готов. Но я больше не хочу кофе. Чувствую, что все, что я выпью или съем, вернется обратно. Мне нужно знать, что со мной случилось.
Док Ричардсон. Джон. Думаю, он должен знать, он ведь наш врач. Он вполне может считаться нашим другом. И я должна рассказать ему о Патрике.
Звонить ему еще слишком рано, но я могу позвонить через час или около того. А пока я приму душ. Я вспотела. От меня воняет.
По дороге в ванную я снова заглядываю к Патрику. Похоже, он спит. Он не двигается. Его рот слегка приоткрыт, брови нахмурены, а глаза беспокойно бегают под веками.
Он прячется во сне. Насколько хорошо он прячется, неясно.
Душ - это замечательно. Напор воды у нас хороший, и я включаю его на полную мощность, стоя спиной к душевой лейке, так что теплая струя бьет мне в шею и плечи и создает в голове что-то вроде белого шума.
Мне больше не нужно прислушиваться к собственным мыслям.
Я мою и расчесываю волосы. Намыливаю подмышки и сбриваю эти клочки шерсти. Тщательно брею ноги, стараясь не порезаться. Я делаю это не торопясь, а потом просто стою некоторое время под струей. С лобковыми волосами разберусь как-нибудь в другой раз, а пока просто вымоюсь, внутри и снаружи.
Только когда вода начинает остывать, я выключаю ее и вытираюсь насухо. Если бы я могла, то оставалась в душе все утро, пока моя кожа не покраснела бы и не сморщилась.
В любой нормальный день я бы высушила волосы феном, увлажнила кожу кремом, но это не нормальный день.
Теперь я хочу кофе. После душа, думаю, мой желудок с ним справится. Я накидываю халат и выхожу на кухню.
Часы на микроволновке показывают семь тридцать. Я была в душе почти час. Я сажусь за кухонный стол и пью крепкий горячий кофе, черный с двумя кусочками сахара. Сливок нет. Патрик их не купил. Он пьет черный.
Док - ранняя пташка. Он из тех старых деревенских врачей с черными сумками, которых уже почти не встретишь. Он начинает работу в восемь. Так что ровно в восемь я звоню.
У меня снова дрожат руки. Не думаю, что это из-за кофе.
Милли, его секретарша-медсестра, сразу же берет трубку.
- Привет, Милли, это Сэм. Он уже пришел?
На другом конце повисла странная пауза.
- Сэм? Я так рада тебя слышать, дорогая. Я сейчас вас соединю.
Затем на линии док. В его голосе слышатся удивление и радость.
- Сэм! Черт возьми, девочка, ты заставила нас поволноваться!
И услышав его голос, я не могу сдержать внезапные слезы. Рассудительная Саманта Берк совершенно не в себе.
- Джон, что случилось? Я не понимаю... что происходит... Я не... я... каким-то образом я потеряла дни, недели, я не помню... и Патрик не хочет... он... он просто... наша гостиная разрушена, и мое свадебное платье... Джон? Кто такая Лили?
Воцаряется тишина.
- Сэм, Лили - это ты, - говорит он.
Так я узнала, что восемнадцать дней была маленькой девочкой.
Он просит меня успокоиться и рассказать все с самого начала, и я рассказываю ему о том, как проснулась, о странной, пугающей реакции Патрика, о том, как он спал, о разгромленной гостиной, о детских игрушках и обо всем остальном, и я стараюсь говорить медленно, но это трудно, я знаю, что пропускаю какие-то моменты, но он терпеливо слушает, не перебивая, а потом рассказывает, как Патрик привел меня к нему в кабинет, о своей беседе со мной, о результатах МРТ, которые оказались отрицательными. Он говорит мне, что Лили была умным, вежливым ребенком лет пяти-шести. Он говорит мне, что, по-видимому, я страдала избирательной потерей памяти и возрастной регрессией - он избегает словосочетания раздвоение личности, - что я, например, узнавала свою кошку, но не своего мужа.
- Я дал ему адрес и телефон психоаналитика, Сэм. Я хотел, чтобы он немедленно тебя ей показал. По какой-то причине Патрик хотел попытаться вернуть тебя сам. Думаю, ему это удалось.
- Боже мой, Джон, неужели это случится со мной снова?
- Честно говоря, не знаю. Обратись к психотерапевту.
- Я так и сделаю.
- Вот и хорошо. И судя по тому, что ты мне рассказала, Патрику тоже нужно к нему обратиться. Скажи ему, чтобы он дал тебе ее адрес и телефон. Я бы сам сегодня встретился с Патриком, но мне надо быть в Оклахома-Сити в десять часов, и я пробуду там весь день. Я очень рад, что ты меня застала. Вы можете приехать завтра?
- Да, я прослежу за этим.
- Хорошо, в девять часов. А пока дай ему отдохнуть. Он пережил настоящий шок. Тебе желательно что-нибудь принять. В доме есть валиум или что-нибудь в этом роде?
- Думаю, да. Я проверю.
- Если тебе что-то понадобится, позвони Милли. Я оставлю рецепт.
- Спасибо, Джон. Спасибо.
- Не за что, Сэм. Сейчас постарайся расслабиться, а утром увидимся.
Я сижу с остатками кофе и размышляю о случившемся. Слишком много информации, чтобы переварить все сразу, и это относится ко всему утру. Нужно, чтобы Патрик рассказал мне обо всем остальном, но док сказал, чтобы он отдохнул, так что пусть отдыхает. Сейчас главное - заняться делом.
Я собираюсь навести порядок в нашем доме.
В спальне Патрик отвернулся к окну, а Зои свернулась калачиком на сгибе его руки. Я подхожу и чешу ей шею и макушку. Она мурлычет.
Я вешаю халат, надеваю трусики, джинсы, майку с Джими Хендриксом и кроссовки. Закрываю дверь спальни, чтобы там не было слышно шума, и вытаскиваю пылесос из шкафа в прихожей и корзину для мусора из кухни.
Любимая мягкая игрушка Зои лежит возле плинтуса у входа в гостиную. Я поднимаю ее и осматриваю на предмет осколков стекла. На ней ничего нет. Она избежала всеобщего разрушения.
Наша кошка очень странно относится к этой вещи. Время от времени она воет, и этот громкий печальный заунывный звук исходит из нее каждый раз, когда игрушка оказывается на полу, на кровати, или на диване, где она кладет ее прямо перед собой.
Эта игрушка-смокинг, по предположению Патрика, напоминает ей члена семьи - возможно, умершего или потерянного брата или сестру. Я говорила ему, что это нелепо. Но судя по звуку, который она издает, он, возможно, прав.
Я отбрасываю ее с дороги в сторону спальни и включаю пылесос. Он с ревом оживает.
Некоторое время после этого я осознаю только свою борьбу со стеклом и звон стекла, пролетающего через металлическую трубку. Когда я добираюсь до плаката Патрика с "Невероятным Халком" в рамке, пивной бутылки и разрисованного абажура, я осторожно собираю большие куски и кладу их в мусорную корзину. Мелкие осколки звенят в трубке пылесоса.
Волшебная палочка[13] так называется, потому что она волшебная? На мгновение возникает желание захихикать. Интересно, на что был похож смех Лили?
Я ставлю на место журнальный столик, лампу и каминный экран и отряхиваю свадебное платье. Осматриваю его на предмет повреждений. На шлейфе засохшая кровь. От конца молнии вниз идет небольшой разрыв около дюйма длиной. Кровь можно отмыть, а разрыв починить, но фату не починишь, она разорвана на куски.
И тут меня осенило. Это моя работа. Разбитое стекло, перевернутая мебель, разорванное платье.
Я все это сделала.
Маленькая девочка внутри меня. Но и я тоже.
Приведя все в порядок и убедившись, что все стекла собраны, я приступаю к разбору того, что Лили натворила, пока меня не было. Свадебное платье отправляется в корзину для чистки и ремонта.
Тедди возвращается за стеклянную дверцу комода в нашей спальне. Патрик все еще спит мертвецким сном, если не сном праведника. В комнате для гостей - ее комнате - я собираю всех Барби, думая, что когда-нибудь мне придется избавиться от этих купальников, одеть их в нормальную одежду и положить рядом с Тедди, где им самое место.
Коробки от всех игрушек лежат в шкафу в гостевой комнате. Я не удивилась, обнаружив их там. Патрик - закоренелый барахольщик.
По какой-то причине я хочу, чтобы детская духовка немедленно исчезла из моей кухни.
Я вытаскиваю коробку из кучи и на кухне упаковываю всю эту нелепую ярко-фиолетовую штуковину вместе со всеми кастрюлями, формочками и коробочками. Я тащу коробку обратно в гостевую комнату и заталкиваю далеко под кровать.
И тут я во второй раз замечаю полупустой стакан молока на прикроватной тумбочке. Луч солнечного света, пробивающийся сквозь деревья, делает пленку на стакане непрозрачной.
Интересно, как долго он тут простоял? Обычно ребенок пьет молоко прямо перед сном.
Но прошлой ночью я спала в нашей кровати с Патриком, а не здесь.
И эта мысль бьет меня, как кирпич, со всеми вытекающими последствиями, я вдруг понимаю, чего избегала с момента утреннего разговора с доком - я проснулась в его постели, в нашей постели, наконец, снова став Сэм, со спермой Патрика, вытекающей из меня.
Я была не права. Он был мне неверен. Он спал с Лили.
Образ проносится в моем сознании, как паук в паутине. Я сижу в темном кинотеатре с моим дядей Биллом, которого я люблю за его кривую улыбку, глубокие голубые глаза и вьющиеся рыжие волосы. Мне десять лет, поэтому логика не имеет значения. Важна любовь.
Дядя Билл переехал жить к нам в свободную комнату, и много позже я узнаю, почему. Он был под присмотром моего отца. Отец поручился за него перед местной полицией, всех он знает, и большинство из них - его друзья. Билл - бывший почтовый работник, которого поймали на краже денег и чеков из почтовых отправлений. Мой отец заключил сделку, чтобы замять это дело.
Либо он живет с отцом, либо пойдет под суд. Билл мудро выбрал первое.
Но сейчас в этом кинотеатре - после обеда в пиццерии "Бонвини" и дня в Колониальном театре, - подарок Билла на мой десятый день рождения, - его рука легла на мое голое левое колено. По сей день я не могу вспомнить название фильма, хотя знаю, что в то время очень хотела его посмотреть, потому что все, что я помню, - это страх и смущение, унижение, которое я испытала, когда эта рука двигалась под моей юбкой, вверх по ноге, по бедру и между ног, поглаживая меня.
Около года назад я производила вскрытие девятилетней девочки, которая повесилась на трубе в подвале своего дома на ремне отца. Самоубийства среди детей младше двенадцати лет редки, но не являются чем-то неслыханным. У этой девочка были видимые следы кровоподтеков во влагалище и разрывов внутренних органов. Как выяснилось, отец вставлял в нее пенис одновременно с расческой.
Самоубийства среди детей редки, но все мы знаем, что жестокое обращение с детьми не редкость.
Помню, как я разозлилась в тот день, готова была рвать и метать. Это было совсем не профессионально. Мне удалось скрыть этот факт от коллег, но, приехав домой, я выместила свою злость на Патрике, ему здорово досталось, и он согласился со мной, что есть люди, которые только называются людьми, а на самом деле, не относятся к роду человеческому, у них отсутствует сочувствие к другим и чувство справедливости.
Я и теперь злюсь. Злюсь на себя за то, что не рассказала о дяде Билле.
Злюсь на Патрика за то, что он предал меня таким странным противоестественным способом, и за его слова в тот день.
Я чувствую, как во мне медленно разгорается огонь.
Я знаю, от чего прячется Патрик. Он прячется от того факта, что прошлой ночью он трахал ребенка. И он это знал.
Я иду в спальню. Кровать пуста. Патрика нет.
В гостиной его тоже нет. Он на кухне, наливает себе кофе.
Он натягивает трусы и, услышав меня за спиной, оборачивается. Он выглядит просто ужасно.
- Что ты сделал прошлой ночью, Патрик?
Он останавливается на полпути.
- Я все знаю о Лили. Я разговаривала с доком. Я все знаю. Поэтому я прошу тебя рассказать мне об этом. Что ты сделал?
Он заканчивает наливать и ставит чашку в микроволновку.
- Ты меня слышишь?
Он даже не смотрит на меня. Включает микроволновку, и она начинает мерно гудеть.
- Для тебя это что-то значит?
Я почти не слышу его ответа.
- Ты моя жена, Сэм, - говорит он.
- Да. Но вчера я не была твоей женой. Я была маленькой девочкой, по словам дока, шести-семи лет. Так сколько раз, Патрик? Сколько раз ты меня трахал? Ты трахал меня каждую ночь в течение восемнадцати дней? Я сопротивлялась или просто позволяла тебе?
- НЕТ, ОДИН РАЗ! Клянусь, только один раз, только вчера вечером! Только вчера вечером! До этого ни разу. И это после того, как ты несколько дней ходила полуголая, просила меня помочь тебе вымыть голову в ванне, застегнуть купальник, а увидев тебя в свадебном платье, я подумал, что это ты, Сэм! Мне так показалось! А когда я позвал тебя по имени, когда попытался дотронуться до тебя, ты просто взбесилась, выкрикнула "Я не Сэм!", и разгромила всю комнату! А потом, чуть позже, ты вроде бы простила меня, и ты была без платья, платье лежало на полу, ты была голая, и повсюду валялось стекло, и поэтому я поднял тебя и понес...
- И ты не смог удержаться, да?
Я никак не могу сдержать язвительность в голосе. Вижу, что он выглядит измученным, сломленным. Для меня это признак слабости, и в этот момент я ненавижу его за это.
- Почему ты не позвал меня на помощь, Патрик?
- Не знаю. Я просто хотел...
- Ты просто хотел. Эгоистичный ублюдок!
Срабатывает таймер микроволновки, и этот обычный повседневный сигнал вдруг кажется мне воем сирены, он злит меня своей обыденностью, когда ничто больше не является нормальным, и не успеваю я опомниться, как уже стою перед ним, бью его в грудь и пытаюсь ударить по лицу, так что ему приходится обороняться, и ору:
- Ты отморозок! Ты педофил! Ты отвратительный сукин сын!
Я хочу оцарапать ему лицо, а он кричит:
- Нет, нет, нет! - и вдруг позади меня слышится другой звук, который заглушает те звуки, которые мы издаем, выключает их так же внезапно, как кран перекрывает воду.
В дверях стоит Зои, и ее вой - знакомый вой, который мы слышали столько раз, но теперь в нем есть что-то более сложное, какой-то скорбный дикий визг, как будто боль в сердце и муки - это одно и то же, и, повернувшись к ней, я понимаю почему. Перед ней, как всегда, ее двойник, ее смокинг, но сейчас она рвет его на части, раздирая когтями и зубами, и смотрит на нас так, словно подзадоривает ее остановить.
Кошка может быть ужасной, когда кажется, что она потеряла контроль над собой, как сейчас Зои, и холодок пробегает по моей спине, и я понимаю, что мои ноги словно приросли к полу, и я не смогу сдвинуться с места даже за миллиард долларов.
Но Патрик может двигаться.
- Зои! - кричит он и хлопает в ладоши.
Одновременно он надвигается на нее, сильно топая, от каждого шага сотрясаются половицы, а затем на мгновение возникает противостояние, глаза Зои горят, сверкают, а Патрик наступает, пока она вдруг не бросает игрушку, поворачивается и молча убегает.
Патрик наклоняется, поднимает ее и сжимает в руке.
- Сколько же лет она у нее? - спрашивает он.
Голос у него тихий и очень грустный.
- Мы ее напугали, - говорю я ему. - Мы ведь никогда не кричим. Мы свели ее с ума.
Он кивает. Микроволновка снова пищит.
На этот раз это всего лишь сигнал, обычный сигнал от обычного электроприбора.
- Патрик? Дай его мне.
Он вкладывает смокинг мне в руку. Мгновение я изучаю его. Я изучаю его, но в то же время я далеко, на месяцы а, может, и на годы. Со своей стороны, Патрик, кажется, это понимает. Он молчит.
- Я могу это исправить, - говорю я ему. - Я могу это исправить, Патрик.
Могу.
Перевод: Гена Крокодилов
В современном английском языке встречаются выражения, в которых упоминаются жители Голландии (Dutch) и все они с отрицательными характеристиками голландцев. Связано это с тем, что у англичан и голландцев были взаимные претензии, которые вылились в войны, длившиеся с 1652 по 1784 год с небольшими перерывами. В Англии в те годы стали появляться выражения, целью которых было унижение противника. К обычным словам добавлялось прилагательное "голландский" в уничижительном значении.
Бетти Дэвис (урождённая Бетти Грей Мэбри) - американская певица, автор песен и модель. Была замужем за легендой джаза Майлзом Дэвисом.
Подразумевается время около 3-4 часов ночи, самое темное перед рассветом.
Американский ежемесячный журнал, основанный на детском образовательном телесериале "Улица Сезам".
Панель - это отдельный кадр или рисунок в последовательности из нескольких панелей графического романа. Панель состоит из одного рисунка, изображающего застывший момент. Если присутствует несколько панелей, они часто, хотя и не всегда, разделены небольшим промежутком, называемым "рамкой".
77% населения штата Миннесота составляют потомки скандинавов и немцев, которые очень любят рыбу на гриле.
Том Уэйтс - американский певец, автор песен, композитор и актёр. Родился 7 декабря 1949 года в городе Помона (штат Калифорния, США).
Краппи - небольшие пресноводные лучепёрые рыбы из семейства центрарховых, распространённые в Северной Америке.
Шэд - анадромный вид лучепёрых рыб семейства сельдевых.
Это связано с тем, что в парке более 10 000 термальных чудес, из которых более 500 - гейзеры. Большинство гейзеров в мире (60%) расположены именно здесь.
Джек Кирби - американский писатель, художник и редактор комиксов. Участвовал в создании таких персонажей, как Капитан Америка, Халк, Фантастическая четвёрка, Люди Икс.
Ванна шлюхи (англ. - whore’s bath) - разговорный термин, обозначающий быстрый или торопливый способ личной гигиены, который предполагает мытье только важных участков тела, обычно подмышек, паха и лица, без принятия полноценного душа или ванны.
Игра слов. Wand означает и "металлическая трубка пылесоса" и "волшебная палочка".