ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: ЭКСТРЕМАЛЬНОЕ СОДЕРЖАНИЕ. НЕ ДЛЯ ТЕХ, КТО ВПЕЧАТЛИТЕЛЬНЫЙ.
Это очень шокирующая, жестокая и садистская история, которую должен читать только опытный читатель экстремальных ужасов. Это не какой-то фальшивый отказ от ответственности, чтобы привлечь читателей. Если вас легко шокировать или оскорбить, пожалуйста, выберите другую книгу для чтения.
Tres Leches. "Три молока". Торт традиционно готовится из трех видов молока: сгущенного, варенного сгущенного и жирных сливок. Мой рецепт немного отличается, так как в него входит молоко из вен моих любовников, что лучше всего на вкус. Подойдет только высшее качество. Один укус оставит на вашем подбородке и губах красный сиропообразный беспорядок, когда бисквит размокнет у вас во рту. Торт имеет легкую горчинку, которую придают ему флюиды сексуального возбуждения моих жертв, истекающих кровью, медный привкус которой устремляется в ваше горло бурным потоком экстаза. Охваченные жадностью, вы будете вынуждены закончить свою порцию, а затем попросить еще.
Есть много способов приготовить этот торт. Мне нравится мой: влажный, как мое желание. Как тот вид секса, который оставляет вас лежать задыхающимися и слабыми, а стук вашего сердца оглушительно звучит у вас в ушах. Головокружительное напряжение стоит того ощущения, что вы можете оказаться на грани смерти. Каждый кусочек моего торта передает этот опыт. Оставляет вас довольными до мозга костей.
Три вида крови придают торту великолепный вкус. Первый вид - из крови удаляется плазма, после чего остается густой сироп. Второй такой же, как и первый, только с добавлением стакана сахара. Третий - кровь, смешанная с жидким жиром, а затем взбитая до пышности меренги. Три крови. Святая троица декаданса для кровопийц и любителей свежей плоти. Богохульство еще никогда не было таким вкусным.
В качестве муки выступают перемолотые кости любовников, причинивших мне боль, или тел, выбрасываемых жителями мотеля "Розовая Aгава", расположенного в нескольких кварталах от меня. Остальная часть рецепта соответствует традиционной рецептуре оригинального торта "Три молока", включая крем из взбитых сливок. Это пропитанное кровью великолепие скрыто до тех пор, пока вы не отрежете кусочек.
Моя пекарня "Темное Удовольствие" находится на итальянском рынке в южной части Филадельфии. Мы открыты по выходным с полуночи до восхода солнца. Мы держимся в тени, выполняя только индивидуальные заказы. Сарафанное радио - единственный способ связаться с нами. Проходя мимо небольшого магазинчика, окно которого закрывает выцветшая красная штора, вы можете подумать, что он закрыт или заброшен. На стекле белым шрифтом написано "Темное Удовольствие" без указания времени работы. Дверь все время заперта.
Я скучаю по родине, однако мы здесь уже так долго, что не знаю, когда вернусь. Мы пережили много беспорядков и войн, все время переезжая с места на место, чтобы избежать обнаружения или захвата. Было приятно находиться в одном месте. Как верховная жрица, кровь была моей валютой и жизнью, пока не стала жизненной силой. Рецепт восходит к временам, когда я стояла на вершине великих пирамид, принося жертвы богам ради дождя и щедрости. Когда прибыли испанцы, я оделась как воин в доспехи из кожи ягуара. Мы упорно сражались с топором и копьем в руках. Убивали как солдат, так и священников - оба представляли угрозу нашему образу жизни. Я помню дни и ночи, наполненные свирепыми криками под палящим солнцем и дождем, когда мы сражались, чтобы не дать им захватить нашу землю. Но нам пришлось отступить в джунгли, чтобы выжить.
Скрываясь и будучи в бегах, мы хотели есть. Именно тогда у меня появилась идея. У нас не было нечего, кроме тел наших врагов. Тогда мы решили сделать что-нибудь сладкое, чтобы очистить наши умы от горьких мыслей пленения и господства над нашим народом.
Вначале мы обескровили тела. Затем разделили их плоть на части, чтобы отварить ее и поджарить. Кости мы оставили сушиться на солнце, а затем измельчили их с помощью камней и растерли в порошок, получив что-то, похожее на муку. Яйца мы взяли из птичьих гнезд. Мы вырыли яму, похожую на могилу, и испекли наше изделие под землей, как вы можете запечь мясо. Тогда это был не совсем торт, но он удовлетворил. Дал нам силы идти дальше. Прятаться и надеяться, что наш народ выживет. Я молилась богам день и ночь, прося указать мне путь. И боги ответили. Но не так, как я себе представляла.
Враги напали на нас ночью.
Я лежала, истекая кровью, в страхе, с глубокой раной в груди, обнажающей мои кости и мышцы. Мое сердце замедлило свое биение. Зрение затуманилось, пока я наблюдала за резней. Конкистадоры кричали на своем языке, мой народ - на нашем. Оба народа уходили в одно и то же забвение. И разве это не та борьба, с которой мы сталкиваемся до сих пор. Забвение взаимного уничтожения. Я мечтала в последний раз попробовать что-нибудь сладкое, что перенесло бы меня в загробную жизнь.
Почувствовала, как меня тянут за руки прочь от боя в глубину джунглей. Мое тело, подпрыгивающее на неровностях, царапали ветки и камни, но я не страдала из-за затопившей меня боли моей смертельной раны. Мимо меня пролетел в воздухе солдат без головы и упал на землю. Я не могла видеть, кто меня тащил. Боги услышали мой призыв. Мы остановились. Надо мной, лежащей на земле при смерти, стояли две женщины. Одна выглядела так, будто ее кожа была покрыта радужными чешуйками, которые мерцали, как внутренняя часть раковины устрицы. Ее рот был измазан в крови. Я предположила, что она являлась творением богов. Другая оказалась человеком с обсидиановыми лезвиями вместо зубов. Могла ли она быть тем, что испанцы называли "Эль Кукуй"?[1]
Посмотрев друг на друга, они вынули окровавленное сердце из кожаного мешочка, висевшего на теле чешуйчатой женщины. Укусив друг друга за запястье, они пролили свою кровь в полость сердца. Женщина-рептилия встала на колени и положила мою голову себе на бедра. Женщина с длинными каштановыми волосами встала на колени рядом со мной и поднесла сердце к моим губам. Откусив кусочек, я стала пережевывать его, и оно расплющивалось у меня во рту, выпуская сок. Онo былo сладкoe, как торт из моего врага. Я проглотила его, и мои глаза расширились. Мои мышцы восстановили силу, а мой голод проснулся. Я ела, пока сердце не кончилось. Потянувшись к женщине с лезвиями во рту, я глубоко ее поцеловала. Ее рот был наполнен слюной и кровью. Женщина-рептилия склонилась над моей головой и тоже поцеловала меня. Кровь капала с ее подбородка на мой лоб.
- Восстань, жрица-воительница. Мы должны идти.
Мы ушли на север так далеко, как только могли, тогда еще не было границ с патрулями. Мы просто знали, что нам нужно было бежать. Прошли годы без захватчиков на той новой земле. Только коренные племена, жившие с нами в мире, знали, что мы другие. Затем на те берега прибыли поселенцы, и мы снова ушли, пока не научились сливаться с остальными. Мы стали людьми обычных профессий. Это был единственный способ выжить.
Мы втроем стали работать в мотеле для усталых путников, избегая человеческих войн и помогая, когда могли, тем, кого считали достойными. Я снова принялась за свое любимое дело - выпечку десертов, обучившись этому ремеслу традиционным способом. Когда из-за конфликта наши запасы закончились, снова пригодился мой рецепт. На этот раз у меня было место и время, чтобы усовершенствовать его. Мои спутницы выбирали путешественников, которых заманивали в мотель, а затем отдавали их тела мне. Вскоре люди с особыми предпочтениями отовсюду стали стекаться на мои темные десерты, приготовленные на маленькой кухне. Время шло, а я была все еще здесь, наслаждаясь, вожделея и создавая темное удовольствие.
- Давай, - говорит он. - Больно не будет, обещаю.
Ты, тяжело сглатывая, смотришь на него, а он, призывно улыбаясь кровати, протягивает тебе руку. Дрожащими пальцами ты берешь ее, крепко сжимаешь, подносишь к губам и целуешь костяшки пальцев. Берешь его большой палец в рот и кусаешь.
Чувствуешь сопротивление, как ты и предполагала, а затем его кожа с треском лопается, и сладость наполняет твои вкусовые рецепторы. Откушенная часть его руки тает у тебя на языке, и на вкус она как макарон[2]: отчетливо миндальная с рассыпчатой консистенцией, а там, где из раны должна течь кровь, ты видишь только пушистые розовые сливки. Твой взгляд устремляются к его лицу, но он улыбается, не проявляя никакого дискомфорта, которого ты ожидала.
- Видишь? Ты можешь сделать это. Съешь меня, всего меня.
Ты облизываешь губы, когда голод вспыхивает в твоем животе, и высасываешь сливки из его большого пальца, заставляя его дрожать. Пальцы твоих ног подгибаются от удовольствия. Ты сосешь и сосешь, пока его рука не спадается, словно хрупкая скульптура из сахарной ваты, но он только смеется.
- Не волнуйся, у меня есть еще одна, - оставшейся рукой он похлопывает себя по животу. - Давай, ты не хочешь попробовать, что здесь? Держу пари, это даже вкуснее.
- Подожди.
Ты встаешь и берешь из кухни нож с длинным тонким разделочным лезвием, и когда седлаешь его, то все, о чем ты можешь думать, - это то, что это похоже на сцену убийства, но все, что он делает, - это ухмыляется при виде ножа.
- Хорошая идея! Мне нравится ход твоих мыслей. Давай!
Вытянув руки над головой, он выгибает позвоночник так, что его живот начинает выпячиваться, а ты прижимаешь лезвие к его грудине - и останавливаешься, не в силах заставить себя сделать настоящий разрез. Что ты делаешь? Что с тобой не так? Ты не должна есть своего любовника! Ты что, какой-то извращенный убийца, каннибал-гурман?
Его пальцы обхватывают твою руку, и он, не отрывая от тебя теплого взгляда своих глаз цвета какао, проводит лезвием вниз по своей груди до самого пупка. Взбитые сливки вытекают из пореза на его плоти, и он, взяв пальцами лоскут кожи с одной стороны раны, широко раскрывает его, зачерпывает немного сливок на палец и подносит к твоим губам. Беспомощно ты слизываешь их, и на вкус они как клубника. Он превосходен, и ты знаешь, что он не должен быть таким, и когда ты облизываешь его палец, то откусываешь его и чувствуешь вкус шоколада там, где должна быть кость.
- Смотри, - шепчет он, - разве это не прекрасно?
Так и есть. Его бьющееся сердце полосатое, словно мятно-сливочные палочки, ребра неестественно гладкие молочного цвета, желудок розовый, словно ириски, его кишки блестят, словно покрытые сахарной глазурью, и все это покрыто шапками розового крема. Нож по-прежнему у тебя в руке - ты легко можешь извлечь тот или иной кусок, выбрать его из представленного перед тобой пиршества вкуса. А здесь есть из чего выбрать. Сможешь ли ты действительно съесть все это? Он действительно хочет, чтобы ты все это съела? Ты смотришь на все это, и оно выглядит так восхитительно, а сладкий запах свежей выпечки наполняет твой рот слюной. Ты... ты могла бы съесть все это. Если очень постараешься.
Погрузив руку в свои внутренности через сливочный слой, он вытаскивает то, что, по твоему мнению, должно быть его печенью, и она мягко пружинит в его ладони, как чизкейк.
- Продолжай. Не нужно стесняться. Я бы не предлагал, если бы не хотел этого.
Кажется неуважительным хотя бы не попытаться съесть ее целиком. Онa такая аппетитно вкусная, как ты можешь этого не сделать? Возможно... возможно, ты сможешь вместить в себя всю ее. Ты не узнаешь, если не попробуешь. Открыв рот, ты всасываешь содержимое его ладони, ощущая вкус ириски, смешанной со сливками, на зубах скрипят маленькие крупинки.
- Ты такой вкусный, - невольно шепчешь ты, и тебя посещает абсурдная мысль, что тебе больше никогда не придется ни покупать сладости, ни делать их.
Нужно только взять нож, разрезать его на кухонном столе и пировать досыта.
- Я рад, что тебе это нравится, - улыбается он и в уголках его глаз образовываются морщинки.
Он размазывает оставшееся на его ладони по твоим губам, и, пока ты их облизываешь, ныряет рукой обратно в свой живот и достает еще одну пригоршню сладостей. Что на этот раз? Сможет ли он изменить свой вкус?
На этот раз это печенье, золотистое тесто с вкраплениями липкой, растопленной шоколадной стружки, покрытое чем-то вроде ванильного мороженого, и когда ты ешь его, твои глаза сами собой закрываются, и ты стонешь от удовольствия. Ты никогда не пробовала ничего более совершенного - все именно так, как и должно быть на вкус - божественно идеально, вкус и текстура недостижимы ни для одного пекаря-человека. Ваниль чистая и освежающая, шоколад представляет собой точный баланс сладкого и горького, каждый кусочек пропечен не слишком сильно и не слишком мало, по краям немного хрустящий и мягкий внутри.
Усмехнувшись издаваемым тобой звукам, он взволнованно залезает внутрь себя, расширяя длинный разрез спереди еще больше.
- Вот, попробуй это, будет еще вкуснее!
Это кажется невозможным, непостижимым - как это может быть еще вкуснее, когда это уже совершенно? Затем его пальцы скользят к тебе в рот, и ты ощущаешь вкус марципана. Что бы это ни было, он прав - на вкус оно невероятно. Что еще более невероятно, это то, что несмотря на все, что ты съела, ты совсем не чувствуешь себя сытой. Вероятно, ты скоро устанешь от такого количества сахара? Вероятно, тебе может стать плохо?
Но ты не чувствуешь ничего из этого, только удовольствие съесть что-нибудь сладенькое и удовольствие видеть его счастливым - у него такой довольный, такой счастливый вид от того, что ты хорошо проводишь время, и от этого ты становишься еще более полна решимости покончить с ним как можно скорее. Если он счастлив быть съеденным, то кто ты такая, чтобы отказывать ему в этом?
Ты ешь, и ешь, и ешь. Сдираешь с него покрытую сахарной глазурью кожу - и он смеется, пьешь, причмокивая, его взбитую кремообразную кровь - и он хихикает, ломаешь его молочно-белые ребра и высасываешь сиропообразный костный мозг - и он извивается, словно ему щекотно. Его легкие на вкус как крем-брюле, и хотя он уже не должен дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить, он все еще вполне жив, его дыхание быстрое и возбужденное. Ты все еще хочешь услышать его голос, поэтому съедаешь только левое. В процессе ты полностью обнажаешь его сердце, и здесь ты останавливаешься. Слегка задыхаясь, ты опираешься на руки, склонившись над его изуродованным лакомым телом, как животное.
От него почти ничего не осталось. Только его позвоночник, ключица, кожа на спине, одна рука, голова и шея. Его сердце, радостно бьющееся рядом с правым легким, мозг, зубы и сверкающие глаза. Ты хочешь попробовать все это, и ты до сих пор не чувствуешь себя сытой. Наоборот, чувствуешь себя еще более голодной. Тяжело сглотнув, ты ощущаешь сладость в задней части горла, и чистый экстаз на его лице подталкивает тебя дальше.
Протянув руку, он вырывает один глаз, отрывая его так же легко, как срывает цветок. Глаз влажно блестит в его искалеченной ладони, и ты нежно берешь его губами. Жидкий шоколадный ганаш заливает твой рот, когда ты прокусываешь его и, жуя, ты задумчиво наблюдаешь за тем, как его пустая глазница крошится и наполняется взбитым карамельным кремом, и как его шелковистые волосы падают на лоб, блестящий от пота.
- Думаешь, сможешь доесть меня? - шепчет он, немного вздрагивая, как будто наконец-то начинает ощущать боль. - Осталось совсем чуть-чуть.
Даже когда он это говорит, ты с уверенностью понимаешь, что доешь его, чего бы тебе это не стоило. Все рациональные мысли исчезают, и остается лишь дикое желание пожирать до тех пор, пока ничего не останется.
Твои зубы вонзаются ему в глотку, раздавливая дыхательное горло. Осталось немного сливочной крови, большая часть которой давно пролилась на простыни. Его дыхание замедляется, и когда ты дотрагиваешься до его зубов, они крошатся, как кубики сахара, а его волосы растворяются, словно сахарная вата. Его сердце на вкус как темный шоколад под мятной глазурью, горькое и плотное, наполненное дроблеными орехами, и оно пульсирует у тебя во рту, когда ты жуешь его. Его череп легко раскалывается под твоими ногтями, а сокровище внутри - это влажный мраморный пирог, покрытый слоем помадки с крупинками корицы. Даже мысль о том, что это человек или когда-то был им, больше не приходит тебе в голову. Ты не позволишь ему пропасть зря. Ты ешь и ешь без пауз.
Единственное, что осталось, это половина его лица с застывшей на нем улыбкой. Его веко, вяло моргнув, замирает. На мгновение ты задумываешься о том, чтобы оставить часть его. Он сказал, что пока от него остается часть, с ним все будет в порядке. Но это похоже на отказ от последнего лакомого кусочка, последних крошек, последней корки хлеба - неправильно, словно ты уклоняешься от своего долга. Взяв его - он чуть больше твоей ладони - ты взвешиваешь его на ладони. Внутри тебя еще есть место, словно в твоем желудке разверзлась бездонная яма, которую можно заполнить только им.
Ты откусываешь от краев, смакуя последние кусочки, а затем кладешь самый последний на язык и осторожно рассасываешь его. Его сладкая кожа тает, а глазное яблоко растворяется, словно сладкая конфета. Вот и все, он исчез.
Вздохнув, ты откидываешься на подушки, закрывая глаза и чувствуя, как в тебе пульсирует удовлетворение и возникает глубокое чувство сытости. Ты собираешь немного оставшегося крема с простыней и лениво слизываешь его с пальца. Ненасытный голод ушел, оставив после себя сладкий вкус в задней части горла. Тебя начинает клонить в сон и нет никаких причин сопротивляться этому.
Ты просыпаешься от резкой боли. Что-то кольнуло в твой чувствительный живот, и ты неохотно открываешь глаза. Мягкий утренний свет льется в комнату через щель в занавесках. Тем не менее, ты не вполне понимаешь, что тебя кольнуло, и в полусне пытаешься сесть, что происходит немного неловко из-за твоего довольно раздутого живота. Он не то чтобы болит, но ты чувствуешь тяжесть и вялость.
- О, ты проснулась, - говорит он весело.
С ужасным толчком в памяти всплывают события прошлой ночи. Твое зрение расплывчато, но, несмотря на это, тебе удается разглядеть его, стоящего у изножья кровати. Он цел, здоров и невредим, без каких либо шрамов, как и обещал, в накрахмаленной белой рубашке, кажущейся невероятно хрустящей в свете раннего утра. Что-то блестит в его руке, и ты понимаешь, что это нож, который был у тебя прошлой ночью. Его кончик испачкан розовым, но субстанция свежая и блестящая - не засохшая.
Твои вены начинают покалывать, словно кровь в них наполняется крошечными кристалликами.
Улыбаясь, он перестает крутить нож.
- Твоя очередь.
Лиян Джи со второго класса настаивала на том, чтобы ее звали Лия. Даже перейдя в среднюю школу, она боялась первого дня в ней, когда учителя попытаются совладать с ее именем, спотыкаясь о чужеродное звучание.
- Лия. Зовите меня просто Лия, - машинально говорила она.
Они всегда вздыхали с облегчением, внося исправление в свои журналы посещаемости.
В отличие от Лии, Элисон Гибсон не нуждалась в вымышленных именах. Она была самой популярной девочкой в шестом классе. Другие одноклассницы хотели быть похожими на нее, а мальчики мечтали сходить с ней на свидание. Поскольку ученики располагались в алфавитном порядке по фамилиям, Лия всегда сидела рядом с Эли. Именно по этой случайности они стали подругами. Быть холодной луной, вращающейся на орбите Эли, было лучше, чем не быть на ней вообще, и Лия часто не могла поверить в свою удачу. Они постоянно обменивались записками в классе, даже признавались в личных увлечениях. Лии нравился Бобби Прескотт, играющий в школьной футбольной команде и всегда носивший шорты "Umbro!" независимо от того, собирался он на тренировку после уроков или нет. К ужасу своей матери, на Рождество она выпросила себе такие же шорты, хотя ни разу не прикоснулась к футбольному мячу.
Увлечение Лии сохранялось до тех пор, пока внезапно не закончилось в начале весеннего семестра. Однажды перед уроком физкультуры, когда они переодевались, Эли небрежно заметила, что Бобби пригласил ее на свидание. Взглянув на ее лицо, Лия заметила на нем легкий оттенок самодовольства. Словно это никак не затронуло ее, Лия спокойно наблюдала за тем, как Эли натягивала свою футболку. Ее внимание привлекли пальцы Эли, под ногтями которых виднелась грязь - единственное пятно на ее ухоженных руках.
- Перестань пялиться, - рявкнула Эли, расправив на себе надетую футболку.
Под ее пылающим взглядом Лия опустила свои глаза, но мысли еще долго задерживались на этих грязных ногтях после окончания учебного дня, когда она, будучи дома в своей постели, зачеркивала надпись "Лия Прескотт", написанную пятьдесят раз в своем дневник. Многие обожали Эли, но именно Лия (и только Лия) знала, что под светлыми волосами и прекрасной внешностью скрыта особая нечистота Элисон Гибсон.
Эли любила грязь. Когда начинался дождь, Лия быстро уходила в укрытие. Но не Эли, любившая наблюдать, как на лужах образуются пузыри, и на их поверхность выплывают дождевые черви. Ее любимым занятием было лепить куличики из грязи или "двухслойные шоколадные торты", как она их называла. Еще ей нравилось выносить свой детский чайный сервиз из бледно-голубого фарфора на лесную полянку за своим домом и готовить там грязевые десерты.
Лия полагала, что они уже слишком взрослые, чтобы продолжать устраивать такие чаепития. И она подозревала, что подобные детские занятия смущают саму Эли, которая много раз брала с нее клятву хранить тайну и никому не рассказывать о грязевых тортах - даже родителям Лии, которые не говорили по-английски и не имели даже представления о том, что такое шоколадный торт. Лия послушно держала свою клятву, и каждый будний день, как только их высаживали на автобусной остановке, но до того, как они должны были прийти домой, девочки брели через лесок за домом Эли к поляне, на которой небольшой ручеек давал ключевой ингредиент для приготовления жирных грязевых тортов Эли.
Так называемые "шоколадные торты" Эли были тщательно детализированными творениями. Часто это были два или три слоя глинистой почвы, покрытой земляной "помадкой". Ей даже удавалось добиться взбитой консистенции грязи, напоминающей крем, мало чем отличающийся от того масляного крема, который украшал торт на ее последнем дне рождения. Эли превращала грязь в пену, яростно взбивая ее, словно безе. Результат, Лия не могла отрицать, был довольно убедительным.
Но что-то в лесу глубоко тревожило Лию: щебет птиц иногда совсем прекращался, словно их накрывала тень какого-то неведомого существа. Мысль о грибах, прокладывающих километры невидимых глазу шнуров в почве, и проявляющихся в круговых цветках белой плесени над постоянно влажной землей, вызывала у нее беспокойство, в отличие от Эли, чувствующей себя как дома, глубоко увязнув коленями в грязи. Но, несмотря на свои страхи, Лия всегда надевала маску пылкого нетерпения, протягивая свое голубое блюдце Эли всякий раз, когда та, закончив свое очередное творение, спрашивала:
- Все оставили место для десерта?
По правде говоря, торты Эли вызывали у нее отвращение, и Лия не раз подумывала поднять этот вопрос. Но затем передумывала, предпочитая не ставить под угрозу хрупкий симбиоз, который сплел их вместе: притяжение странной увлеченности Эли, безопасность непоколебимой верности Лии.
Однако однажды Эли разозлилась.
- Ты никогда не остаешься, чтобы встретиться с ним.
- С кем? - спросила Лия.
- С человеком, который приходит есть торт, - ответила Эли.
- Каким человеком?
- Иногда он приходит после того, как ты уходишь, садится и с удовольствием ест мой торт. И каждый раз просит добавки. Но я всегда оставляю кусочек для тебя. Видишь, я - хорошая подруга.
Лия подозрительно посмотрела на Эли, наливающей воду из маленькой голубой чайной чашки на кучку черной земли.
- Как он выглядит?
Эли пожала плечами, и Лия закатила глаза. Эли всегда ужасно отвечала на вопросы.
- Он высокий?
- Очень.
- Он толстый?
- Нет.
- Какого цвета у него глаза?
- Желтого, как у ящерицы.
- Какая у него кожа?
- Пористая, как губка.
- Какие у него руки?
Эли задумалась, замерев на мгновение.
- На самом деле это не совсем руки, - наконец, сказала она, возвращаясь к своей работе над грязевой глазурью. - Из-за длинных пальцев они больше похожи на грабли.
- Тогда как он держит вилку, когда ест свой торт?
- Он ее не держит. Просто запихивает торт в рот своими граблями, всегда рассказывая, как он голоден.
- Он тебе нравится?
- Конечно. Он приятный и вежливый. Но у него ужасный рот, полный гнилых зубов из-за того, что он ел слишком много тортов.
Лия поднялась, желая уйти. Ей внезапно стало плохо. У Эли было слишком бурное воображение - торты тому подтверждение, - но это уже слишком даже для нее.
- Останься, - попросила Эли.
- Мне действительно пора домой.
Эли, резко схватив Лию за руку, так сильно сжала ее, впившись в нее ногтями, что на коже выступила кровь. Прижав руку к крошечным ранкам, Лия в шоке отпрянула, наступив ногой на только что покрытый глазурью шоколадный торт Эли. Подняв глаза, она увидела едва заметную перемену в лице Эли. То же самое выражение лица, которое у нее было, когда она сказала о том, что Бобби пригласил ее на свидание. Выражение удовольствия от причинения ей боли.
Эли снова засунула руки в грязь с хлюпаньем, разрушая чары.
- Ты просто завидуешь, потому что он хочет общаться со мной, а не с тобой, как и Бобби.
Слова ужалили сильнее, чем покрасневшие следы от ногтей на руке. Лия всегда казалась самой себе невзрачной по сравнению с шаблонной красотой Эли. Хуже, чем невзрачной, безликой. Она ненавидела то, как выглядела, и часто, оказываясь перед зеркалом в ванной, втягивала щеки и широко раздвигала свои узкие веки пальцами, представляя, как ее чернильно-черные волосы становятся светлыми. Но все это всегда происходило за закрытыми дверями, всегда втайне и уж точно никогда не на глазах у Эли.
Возможно, будь Лия постарше, она смогла бы сформулировать достойный ответ. Вместо этого, повернувшись, она оставила Эли в лесу за работой над ее новым двухслойным шоколадным тортом, когда расплавленное солнце уже уходило за горизонт.
На следующий день место рядом с Лией пустовало. Учитель оставил поле посещаемости рядом с именем Эли неотмеченным, а любовная записка, теребимая Бобби Прескоттом в кармане своих шорт, так и осталась без адресата.
Когда полиция обыскивала лес за домом Эли, то на поляне им открылась странная картина: одинокая голубая чашка, валяющаяся на земле, вспаханной ровными параллельными линиями - следы рук человека, пытающегося зацепиться за землю, или когтей зверя в поисках добычи. Засохшая кровь, почти не отличавшаяся по цвету от темной почвы. А в центре - идеальная копия кусочка настоящего шоколадного торта на голубом блюдце, ожидающая, когда ее съедят.
Через три недели после исчезновения Эли Бобби Прескотт имел наглость пригласить Лию на свидание. Повышение самооценки Лии помогло ей пройти оставшуюся часть средней школы и дальше, занять главное место в школьном ежегоднике, поступить в престижный университет и, в конце концов, сделать стремительную карьеру в качестве редактора модного журнала. Когда она вернулась в свою школу через десять лет на встречу выпускников с теперь уже платиновыми волосами в строгой прическе, темными солнцезащитными очками и телом, облаченным в голубой комбинезон из крепдешина, ее рука задержалась на мгновение над гостевой книгой, в которой перед ее именем было написано: Элисон Гибсон.
По причине отсутствия тела Эли была признана пропавшей без вести. Не было принято никаких законов в ее честь, никаких митингов или памятных забегов на пять километров. Как только ее не стало, звезда Эли быстро померкла. Но Лия до сих пор помнила, как у нее каждый раз узел образовывался в животе, когда они с матерью встречали в местном магазине смердящую водкой маму Эли. Это было то же чувство, которое чувствовала сейчас, когда до нее дошло, что комитет выпускников забыл исключить из своего списка мертвую девушку.
Отогнав всплывшее воспоминание, Лия сосредоточилась на лицах своих бывших одноклассников, которые стали либо вялыми, либо слишком осунувшимися.
- Лия? Лия Джи, боже мой, это ты? Я едва узнал тебя! - закричал Бобби Прескотт, отрастивший клочковатую каштановую бороду, чтобы прикрыть свой слабо очерченный подбородок, увидев ее через холл.
Извинившись, Лия направилась в уборную, чтобы принять "Ксанакс".
Она почувствовала облегчение, когда мероприятие, наконец, закончилось. Уехав отсюда после окончания школы в город ради карьеры, она почувствовала себя обновленной, как рептилия, сбросившая кожу. Было жутко снова видеть все эти лица, изменившиеся со временем и возрастом. Именно по этой причине она нечасто приезжала к своим седеющим родителям.
Но в тех редких случаях, когда Лия оказывалась здесь, она приходила в лес на небольшую полянку у ручья и думала о давно исчезнувшей светловолосой девушке, которую когда-то называла подругой. Неужели ее кости обратились в прах в этой земле, которую она так любила? Или лесной человек все еще хранил тело своей майской королевы, застывшее навеки в смерти?
Лия все еще чувствовала укол зависти, думая об Эли. Ей повезло, что она исчезла на пике своей юности, а не сгниет, в конце концов, как Лия, независимо от того, сколько филеров она использовала, чтобы укрепить кожу своего лица.
Погруженная в эти особенно мрачные мысли, Лия иногда вдавливала свои наманикюренные ногти в грязь, получая удовольствие от того, как ее пальцы засасывает вниз. Она долго оставалась там, в грязи, ожидая мельком увидеть блеск желтых глаз, почувствовать запах вывернутой глины, услышать зов своего истинного имени и ощутить холодную хватку длинных, похожих на грабли пальцев, сомкнувшихся вокруг ее собственных. Появившихся, наконец, чтобы потребовать ее саму.
Когда из-за эпидемии гриппа мы с Клеменсом превратились в беспризорников со впалыми щеками, ухаживающих за больными родителями, появилась леди, известная как Матушка Пекарь. Она дала каждому из нас по кусочку мягкого имбирного хлеба, который пекла в качестве своего фирменного, и это была самая большая еда, которую мы видели за последние дни.
- Только не ешьте его сейчас, - сказала она нам. - Как говорится в старом завете, чтобы отвратить зло, нужно положить хлеб под подушку. Итак, вы держите этот хлеб под подушкой три ночи, по числу Лиц Святой Троицы. Делая это, вы отпугиваете злых духов.
Затем она уехала на своей повозке, чтобы продать остальной свой сладкий хлеб на городской улице.
Мы наблюдали, как она уезжает, голодными глазами, осторожно держа наш хлеб, стараясь не раскрошить его.
На долю Матушки Пекаря выпала своя чаша страданий. Когда-то у нее был муж, которого люди звали Папаша Пекарь, но он умер еще до рождения Клеменса. Я рассказала ему, как Матушка Бейкер изменилась после этого.
- В те дни она казалась намного меньше. Крошечная женщина, не такая, как сейчас, менее высокая и округлая. Перед смертью ее муж, Папаша Пекарь, был большим и толстым.
- Она его съела? - спросил Клеменс.
Я рассказала ему о Пекарях как сказку на ночь, и могла бы приукрасить детали, просто чтобы вызвать у него острые ощущения. Я знала, что его пугало. Как в той части сказки "Джек и бобовый стебель", от которой ему снились кошмары - как великан хотел перемолоть кости Джека, чтобы испечь себе хлеб. Эта деталь заставила вздрогнуть даже меня. Но вместо этого я рассказала ему то, о чем действительно подозревала.
- Ты заметил маленькие черные волоски, растущие у нее на подбородке, и то, какие большие у нее руки?
Он кивнул.
- Ну, я подозреваю, что Папаша Пекарь на самом деле не умер. На самом деле умерла Матушка Пекарь, и он почему-то захотел занять ее место.
- Зачем ему это делать? - спросил Клеменс.
Как старшая сестра, а теперь уже практически его мать, я должна была бы иметь ответы на такие вопросы, но их у меня не было. Почему-то только одна мысль об этом вызывала у меня мурашки. Неужели он так скучал по своей жене, что решил стать ею? Занять ее место, одеваясь как она и ведя себя как она, полагая, что никто не заметит, а если и заметит, то ничего не скажет из вежливости? Или, может быть, мне просто не хватало правильного ракурса, и по мере того, как я чахла, все выглядели больше и толще. Я сменила эту тему на собаку, которая обычно следовала за Матушкой Пекарем.
- Помнишь, как она старается укусить ее за пятки и рычит на нее, словно умирает от голода?
В тусклом свете масляной лампы в нашей комнате Клеменс кивнул.
- Ну, раньше эта собака виляла хвостом и облизывала ей лицо. Теперь она ведет себя так, будто ненавидит ее и следует за ней только потому, что у нее нет выбора.
- Я ненавижу эту собаку. Похоже, что она тоже голодна.
Я кивнула.
- Кожа да кости. Между прочим, она ненавидела Папашу Пекаря. Теперь она ненавидит Матушку Пекаря. Почему поведение собаки так изменилось?
- Может, Папаша Пекарь заставил ее съесть Матушку Пекаря, и она теперь его за это ненавидит, - сказал Клеменс.
Оба почувствовав холодок в воздухе, мы натянули одеяла поближе к лицам. Я не собиралась рассказывать ему страшную историю, но все равно сделала это.
Однако в тот день, когда она дала нам имбирный хлеб, за ней не следовала ее собака. В ту ночь мы положили хлеб под свои подушки, как она нам и велела. Из другой комнаты донесся кашель. Мы знали, какую форму примет зло, если оно войдет в наш дом. Наши родители умрут. Мы знали, что не должны есть хлеб, чтобы сохранить им жизнь.
- Где собака? - спросил Клеменс.
- Без понятия, - ответила я. Потом посмотрела на имбирный хлеб в своей руке и подумала о сказке про Джека и великана. - Может, она убила ее и перемолола ее кости, чтобы сделать этот хлеб.
Я сказала это из-за того, что мы оба хотели сделать. Нам так сильно хотелось запихнуть хлеб в наши голодные рты. Наши желудки урчали, как дикие звери, потому что в тот день у нас не было ничего, кроме сырого овса, который я разделила по половине миски между нами. Хлеб выглядел так хорошо. И все же мы не могли позволить злу проникнуть в дом.
- Положи его под подушку и иди спать, - сказала я и, сделав то же самое, погасила фонарь.
Положив голову на подушку, я заставила себя не думать о хлебе.
В конце концов, мне приснилось, как Матушка Пекарь протиснулась своим толстым телом через окно нашей комнаты и пробралась мимо нас на цыпочках, и каким-то образом под ее весом деревянный пол не скрипел. Запах смерти преследовал ее, когда она прошла через нашу дверь в комнату наших родителей, где они оба лежали мертвыми.
- Эти кости не годятся, - хрипло прошептала она, поднимая тонкую мамину руку. - Они слишком хрупкие. Чтобы тесто поднялось, мне нужны молодые кости.
Затем она вернулась в нашу комнату, где начала дергать меня за кожу, пытаясь оторвать ее от костей.
Я проснулась, вся в поту, от того, что Клеменс дергал меня за руку, стоя возле моей постели.
- Саманта, - сказал он шепотом, - я поступил плохо.
- Что ты сделал?
Он указал на свою подушку.
- Ты съел свой имбирный хлеб, - сказала я, - не так ли?
В свете луны, светившей в наше окно, я увидела, как он кивнул.
- Но не только это, - сказал он.
Мне потребовалось мгновение, прежде чем я поняла и стала шарить под своей подушкой. Мой хлеб пропал.
- О, Клеменс, и мой!
Он смотрел вниз, будто собирался заплакать.
- Перестань, - сказала я, - это всего лишь глупое суеверие. В действительности она хотела, чтобы мы его съели. Возвращайся в свою постель.
Я наблюдала, как он заползает обратно под одеяло.
- Сейчас тебе лучше? У тебя полный желудок?
Он кивнул. Положив голову на подушку, я почувствовала в воздухе холодный сквозняк. Посмотрев на окно, я увидела, что оно открыто, а занавеска трепещет на ночном ветру. Разве я не закрыла его? Неважно. Это поможет выветрить сильный запах болезни, распространившийся по дому. Закрыв глаза, я заснула.
Проснувшись утром, я обнаружила кровать Клеменса пустой и незаправленной.
Полагая, что он встал раньше меня и убежал на улицу, я решила выйти наружу, чтобы найти его, предварительно осторожно заглянув в спальню наших родителей.
На меня смотрели два лица с открытыми ртами и широко раскрытыми и остекленевшими глазами. В какой-то момент ночью они, в конце концов, умерли. Прямо как в моем сне.
Зло. Клеменс впустил его, съев хлеб.
Глупый мальчик. Его поступок привел к тому, что мы стали сиротами. Нас могут даже разлучить. Достаточно ужасно потерять родителей, но перспектива потерять Клеменса почему-то показалась мне еще хуже. Я не могла этого допустить.
Переживая за то, что он мог первым увидеть мертвые лица наших родителей и испугаться, я в панике я выбежала на улицу, надеясь найти его бродящим поблизости. То, что я увидела за нашим открытым окном, заставило меня похолодеть.
На земле валялась ночная рубашка Клеменса, вся в крови. Оглядевшись, я увидела вокруг лишь пустое пространство. Вдалеке я вижу столб дыма, свидетельствующий о том, что Матушка Пекарь уже начала печь. Вместо того чтобы бежать к ней, я подняла ночную рубашку, и что-то упало на землю. Потянувшись было к этому предмету, я отдернула руку и начала кричать.
Рядом с моими ногами лежало окровавленное ухо Клеменса, изжеванное кем-то злобным и голодным.
Власти так и не нашли остальную часть Клеменса. Сказали, что, должно быть, через наше окно пролезло какое-то голодное животное и вытащило его наружу. Я не слышала никакой борьбы и сказала им об этом, но власти бросили на меня один взгляд и сослались на мои худые, впалые щеки и мой голодный вид как на признак угасания чувств.
- Ты должна поспать, - сказали они, и когда мне дали теплую постель, я так и сделала.
Я спала как убитая.
Утром меня разбудили и предложили завтрак.
Свежеиспеченный имбирный хлеб, принесенный Матушкой Пекарем.
Все для меня.
Лишь для меня одной.
Войдя в "C12H22O11"[3] - Боже, кто придумал это название, - Хелен вдохнула сладкий аромат.
Кондитерская не была похожа ни на одну, посещаемую Хелен раньше. Она привыкла к эстетике, модной в настоящее время на кулинарной сцене Сан-Диего: кирпичные стены, неоновые мигающие надписи, достойные соцсетей, стильные кресла и яркие цвета.
"C12H22O11" больше походила на лабораторию или больницу. Ослепительно белая. Стерильная. С маниакально чистыми блестящими металлическими столами.
Балл за соответствие интерьера названию. По крайней мере, это место уникально.
Ее каблуки цокали по белому кафельному полу, когда она подошла к сверкающей витрине. Внутри стояло огромное количество кексов в серебристых обертках, покрытых равномерными завитками белого масляного крема.
Хелен взяла меню. Оно было, конечно же, белым, с тремя серебряными буквами "СНО" спереди.
Чуть ниже было написано: "Мастерская идеального вкуса!".
- Добро пожаловать в "CHO".
Хелен подняла глаза и изо всех сил постаралась не таращиться. Мужчина по другую сторону прилавка был в накрахмаленном лабораторном халате, медицинских перчатках и лабораторных очках.
Они действительно повернуты на этой теме?
- Чем я могу вам помочь? - спросил мужчина.
Даже при том, что Хелен знала уловку магазина, она все еще присматривалась к кексам в витрине и пыталась уловить их ароматы. Все они выглядели совершенно одинаково, как заурядные ванильные кексы, но это был искусно сделанный фасад. Она знала, что, несмотря на их одинаковый вид, кексы должны были иметь совершенно разные вкусы.
Хелен не хотела знать, какие химикаты использовали владельцы "CHO", чтобы удалить цвет натуральных красителей, присутствующих в их кексах.
Другим уникальным заявлением "CHO", согласно материалам, которые предоставил редактор Хелен для ее задания, был совершенно секретный ингредиент, разработанный владельцами. Предполагалось, что он будет стимулировать центры удовольствия в вашем мозгу, изменяя ваши вкусовые рецепторы так, чтобы вы чувствовали то, что они считают идеальным вкусом. По правде говоря, это, вероятно, была щепотка мускатного ореха, или умами, или какого-то другого псевдоуникального ингредиента. Будучи кулинарным журналистом, Хелен пробовала все это и легко могла распознать маркетинговые уловки.
- Какие вкусы у вас есть? - спросила Хелен.
- На данный момент открытия кондитерской в тестовом режиме у нас есть шесть вкусов: эфиопский кофе, белая сангрия, соленый шоколадный солод, лаймово-манговый курд, арахисовое масло с ирисом, а также лимон-черника-карамель.
- Я возьму по одному каждого, пожалуйста. С собой.
Хелен наблюдала, как человек за прилавком потянулся к витрине с парой щипцов, которые, как она представляла, сумасшедшие ученые должны были бы использовать для манипуляций с мензурками. Каждый кекс он положил в отдельную серебристую коробочку.
- Есть ли способ отличить их друг от друга? - спросила она.
- Вкус напечатан на дне обертки. Если хотите попробовать наугад - кусайте. Если хотите попробовать какой-то определенный вкус - читайте.
- Умно, - сказала Хелен и, проведя карточкой своей компании "Дозорный Сан-Диего", сняла с прилавка коробку с кексами.
- Наслаждайтесь своим идеальным вкусом! - крикнул мужчина вдогонку.
Кексы приятно удивили. Несмотря на то, что они не вызвали каких-то ощутимых изменений в ее вкусовом восприятии, как ожидала Хелен, прочитав о "воздействии на вкусовые рецепторы и внедрении науки в выпечку", они были вкусными. Сбалансированными. Соотношение масла и сахара в креме было превосходным. Вкусы были интенсивными, безупречными и очень точными.
Порекомендовала бы Хелен "CHO" сообществу гурманов Сан-Диего? Да.
Она открыла бутылку вина, написала на своем ноутбуке обзор из восьми сотен слов и отправила его по электронной почте своему редактору.
Женщина съела всего по паре кусочков от каждого кекса, достаточное количество, чтобы оценить вкус, текстуру и создаваемое во рту впечатление. Хелен поместила остатки кексов в серебристую коробку, а саму коробку - в холодильник. Тщательно прополоскав шесть вилок, которые использовала для каждого кекса, она поместила их в посудомоечную машину, затем переоделась в пижаму и легла в постель с остатками вина в бутылке, чтобы посмотреть реалити-шоу знакомств.
Двумя выпусками позже Хелен почувствовала, как сахар путешествует по ее кровотоку. Она почувствовала потребность пробежать несколько кругов вокруг квартала, собрать паззл или, может быть, переставить свой шкаф.
Но было уже поздно, и сон звучал куда более заманчиво. Хелен выключила свет, укрылась одеялом и позволила сахару танцевать в своем животе.
Проснувшись на следующее утро, Хелен почувствовала, что в горле пересохло, губы потрескались, а желудок был похож на глубокий колодец. Пустой. Зияющий.
Осознание обрушилось на нее. Она ела кексы от "CHO", а потом забыла приготовить себе что-нибудь на ужин. Ошибка новичка.
Хелен поднялась на неустойчивые ноги, чувствуя слабость, и взглянула на пустую бутылку, что стояла на ночном столике. Сухость во рту, должно быть, была от вина.
Ей нужно было что-нибудь съесть. Желательно острое и жирное.
Пошаркав на кухню, она распахнула холодильник и застонала от отвращения. Оттуда пахло чем-то нереально вонючим, словно из помойки. Захлопнув дверцу, она сделала шаг назад.
Хелен мысленно перечислила содержимое своего холодильника: кусок сыра, немного тайской еды на вынос, буханка хлеба, немного капельного кофе и коробка недоеденных кексов от "CHO". Возможно, испортилась тайская еда?
Задержав дыхание, она распахнула дверцу холодильника и потянулась за контейнером с остатками тайской еды. Поставив его на кухонный стол, она решительно открыла крышку.
Но запах помойки не ударил ей в нос. Лапша пахла пряно, приятно и слегка сладко.
Желудок Хелен заурчал, когда она поставила контейнер в микроволновку. Пока еда разогревалась, она перенюхала сыр, хлеб и кофе, и все они пахли прекрасно. А вот кексы - желудок Хелен сжался, когда она ощутила их запах. На ее глазах выступили слезы, и она закашлялась.
Схватив коробку, она выбежала из своей квартиры. Выбросив кексы в общий мусорный бак, она заставила себя дышать только ртом и небольшими порциями, пока не вернулась в свою квартиру. К счастью, теперь в ее жилище пахло, как в тайском бистро. Так-то лучше.
Пока Хелен ела разогретую рисовую лапшу, она написала электронное письмо своему редактору Энтони. В нем она говорила, что да, накануне вечером она прислала статью о той новой кондитерской с кексами, но думает, что ее нужно немного отредактировать. Женщина не вдавалась в подробности - издержки профессии. Она знала, что с кексами от "CHO" что-то не так, но пока не могла понять, что именно. Хелен нужно было выяснить это. Ее статья определенно не могла быть опубликована раньше.
Энтони почти сразу же ответил ей по электронной почте. На следующий день у них будет редакционное совещание, поэтому они обсудят это на нем. Довольная, Хелен закрыла ноутбук.
Она решила, что ей нужен душ. Когда вода нагрелась, Хелен уставилась на свое обнаженное тело в зеркале. Что-то изменилось? Кексы как-то изменили ее? Она пощупала свой живот, осмотрела кожу, стараясь услышать какие-нибудь странные звуки внутри себя.
Но все было тихо и нормально. Подумав о кексах, переваривающихся в ее кишечнике и разлагающихся в мусорном баке, она подавила рвотный позыв.
Через час после того, как она вышла из душа, Хелен снова проголодалась. Ее желудок заурчал и сжался от нетерпения. Ей нужно было поесть, но ничего в ее холодильнике не казалось ей привлекательным.
Хелен подумывала пойти на заправку на углу, чтобы купить пакет чипсов или соленых крендельков, но нахмурилась при этой мысли. Это не годится. Ей хотелось чего-то другого.
Мысли Хелен плавно переместились к кексам от "CHO", которые она выбросила, и ее рот наполнился слюной. Она направилась к входной двери и ее рука уже лежала на дверной ручке, когда вмешался рассудок. Кексы были в мусорном баке, и с ними что-то было не так. Почему она думала о них?
Желудок Хелен громко заурчал, наполненный желанием, и ее ноги сами собой задвигались.
Через несколько минут она стояла перед мусорным баком, уставившись на масляный крем с прилипшей на нем использованной кофейной гущей, пылью и банановой кожурой. В мусорном баке приятно пахло. Карамелью, печеньем, корицей и заварным кремом. Хелен пришла в дикий восторг.
Она схватила недоеденный кекс и поднесла его к губам. Во второй раз это было вкуснее, его изысканный вкус взорвался на ее языке. Это было оно. Это было то, что ей было нужно.
Хелен залезла в мусорный бак и начала есть. Она быстро доела остатки кексов от "CHO", но все еще оставалась голодна. Запихнув в рот горсть мусора, она застонала от удовольствия. Каждый кусочек становился все слаще и слаще.
Той ночью Хелен приснился лаборант, хирургически готовящий кексы. Светлый бисквит. Взбитые сливки с кардамоном. Начинка, которая извивалась и уворачивалась.
Лаборант одну за другой помещал в кексы личинок, их пухлые влажные тела блестели на свету. Облизнувшись, Хелен потянулась за кексом, отчаянно желая откусить кусочек.
Она так крепко спала, что не слышала звонка своего телефона утром.
И на следующий день.
И на следующий...
Ее разбудил стук в дверь. Первое, что она заметила, было ощущение, будто она лежит в луже густой вязкой жидкости, которая мешала ей двигаться. Ее кожа прилипла к простыням, словно была покрыта медом. Хелен слабо потянула ткань, пытаясь освободить свое тело, но оно было покрыто слишком большим количеством инородной субстанции.
Стук повторился.
- Хелен, ты дома? Я пришел проверить тебя.
Она узнала голос, но ее разум был затуманен, и она никак не могла определить, кому он принадлежит. Женщина застонала в ответ - или, по крайней мере, попыталась это сделать, - и почувствовала, что ее горло слиплось, отчего голосовые связки не имеют возможности функционировать. Ей не было больно, но она ощутила, как что-то мокрое скользнуло по ее внутренностям и упало в живот.
- Хелен, мы беспокоимся о тебе. Ты пропала на целую неделю.
Снова стук. Ей придется встать. Если она этого не сделает, тот человек - как его там - наверняка будет стучать в ее дверь целый день.
Хелен с трудом приняла сидячее положение, и пружины ее кровати заскрипели.
- Хелен!
Она посмотрела на свою кожу, если это вообще можно назвать кожей. Куда бы ни упал ее взгляд, Хелен видела красное, розовое и белое. Волдыри, открытые язвы покрывали все ее тело. Она подняла руку к шее и коснулась своих открытых мышц.
Самое странное, что она ничего не чувствовала. Хотя ее сознание и было словно в тумане, Хелен понимала, что ей должно быть очень больно. Держа пальцы перед глазами, она изучала раны, украшавшие ее руки, и задавалась вопросом, не сон ли это.
Затем она ощутила чудовищное чувство голода. Эта глубокая яма в ее животе призывала насытить ее. В ней проснулась ненасытная потребность.
- Хелен, ты меня пугаешь. Пожалуйста, открой дверь.
Она направилась к двери, когда простыни наконец-то отлипли от ее тела, волочась по полу позади нее. Двигаясь, она слышала вокруг себя мокрые шлепки. Ее желудок скрутило в голодный узел, а рот наполнился слюной.
Не задумываясь, Хелен присела на корточки, зачерпнула горстями скользкую плоть и полупереваренный мусор и засунула их в рот, придя в восторг, когда ароматы шоколада, сгущенного молока и леденцов окрасили ее вкусовые рецепторы.
Очередная полоска кожи отошла от ее тела и шлепнулась на пол. Хелен все еще была голодна и собиралась отправить в рот еще одну горсть, но...
- Хелен.
Голос с другой стороны входной двери прозвучал отчаянно.
Она вздохнула.
Неторопливо подойдя к двери, Хелен отперла замок. Она стояла там выжидающе, ожидая, когда ручка повернется. Но вот дверь распахнулась, и вошел он - Эндрю? Эдвард? - она знала, что его имя начинается с буквы Э...
- Господи, Хелен, - услышала она его слова.
Хелен услышала грохот. Посмотрев вниз, она увидела растекающийся по полу суп, который принес этот человек. Дневной номер газеты "Дозорный Сан-Диего" быстро впитал часть жидкости. Она узнала свое имя, напечатанное на странице, фотографию кекса от "CHO", которую она сделала, и заголовок, который, как она полагала, был очень умным, когда она его придумывала: "Сладкая наука "CHO".
Мужчина поднял Хелен на руки и начал что-то кричать. Она чувствовала вибрации в его груди, но его слова были искажены, будто тот находился под водой. Удобно устроившись на изгибе его плеча, она прижалась щекой к его рубашке. Теперь она чувствовала дикую слабость, не в силах удержать собственный вес. Голод продолжал сотрясать ее, словно товарный поезд.
Аромат слаще свежеиспеченной булочки с шоколадом донесся до ее носа. Голова Хелен повернулась в сторону манящего запаха. Живот Хелен, когда-то покрытый нежной кожей, теперь превратился в зияющую, бурлящую дыру, в которой можно было рассмотреть пережеванную пищу, мусор и куски плоти, и из которой теперь доносился аппетитный аромат бисквита, глазури и крем-карамели. Очередная обильная порция слюны наполнила ее рот.
Взгляд Хелен был прикован к ее открытому животу, пока мужчина осторожно укладывал ее на пол. Она услышала его отчаянные крики о помощи и почувствовала вибрацию его торопливых шагов, когда он уходил. Зрение Хелен начало расплываться. Ее сердце с трудом билось в груди, каждый удар предупреждал о завершенности.
Она знала, что умирает, знала, что ее тело сдается. Но она еще не была готова. Оставалось последнее, что она должна была сделать. Закрыв глаза, она доверилась своему обонянию, зная, что оно направит ее.
Из последних сил Хелен погрузила кончики пальцев в благоухающую яму своего живота. Поднеся руку к губам, она сунула скользкие кусочки в рот и позволила нежным ароматам заиграть на языке - идеальное сочетание сладкого, кислого, соленого, горького и умами.
Последним вздохом Хелен был вздох удовлетворенности. После пятнадцати лет дегустации всего, что может дать кулинарный мир, она, наконец, нашла его - идеальный вкус.
- Никогда не ела торт на похоронах, - говорит женщина с набитым ртом.
Ее слова проходят сквозь меня, словно я сделан из дыма и, будто осязаемые, касаются глубины моей души.
Выдавив улыбку, я возвращаюсь из пустоты, в которой блаженно дрейфую.
- Моя жена - простите, моя покойная жена Сэнди - она очень любила торты, - мягко отвечаю я ей и иду в мужской туалет, не в силах избавиться от образа лица незнакомой женщины, испачканного глазурью и ее черных зубов.
Я позволил себе заплакать только в уборной. Это не намеренно, но я чувствовал себя комфортно, предаваясь скорби в одиночестве. Мысль о том, чтобы показать свои чувства перед двумя сотнями людей, приводит меня в ужас, и я ощущал тяжесть в животе, словно там застрял кирпич. Ощущал себя разбитым. И это действительно было так.
Когда слезы высыхают, а глаза начинают гореть, я возвращаюсь в паб. Вокруг меня раздаются громкие разговоры, а мне так и хочется навсегда заползти в землю. Некоторые люди смеются, на глазах других я вижу слезы, но у большинства на лицах застыл шок и неверие. Это то же самое выражение, которое я вижу на своем лице, когда прохожу мимо зеркала или темного окна. Я заставляю себя дышать медленно и равномерно, чувствуя панику, пытающуюся подняться в моей груди.
Неуклюже пробираясь сквозь толпу, я останавливаюсь у барной стойки и беру себе очередной бокал пива. Бармены знают, кто я, и не берут с меня денег, что приятно, но также и ужасно. Приятно быть "известным", пожинать плоды этого, но мой желудок ухает вниз, когда я думаю о том, почему получаю бесплатные напитки. Представляю, как работники паба выпивают после смены, когда мы все уйдем, и один из них мрачно произносит:
- За вдовца... - и все поднимают бокалы вверх.
Не думаю, что это произойдет, но было бы неплохо.
Минуя несколько групп друзей и родственников, я нахожу свободное место на краю барной стойки. Когда я подношу бокал к губам, мимо меня проходят несколько человек и задевают меня плечом. Холодное пиво выплескивается мне в лицо и стекает по бороде на галстук и пиджак. Тот самый пиджак, в котором я был на нашей свадьбе, что выглядит до странности неуместно и печально, если я думаю об этом слишком долго. Я вспоминаю, как чудесно Сэнди выглядела в своем платье, как чудесно она выглядела все время. Я теряюсь в ее улыбке и, поймав себя на том, что тоже улыбаюсь, вспоминаю, что ее больше нет. Она умерла.
Никто из тех, кто толкнул меня, не остановился, чтобы что-то сказать или извиниться. Я не узнаю ни одного из них, поэтому задаюсь вопросом, часто ли люди проходят "зайцем" на похоронные торжества, но потом вспоминаю, что здесь присутствуют люди, которых я не знаю, например, ее старые коллеги по работе, и отпускаю это, вытираясь насухо.
Ища взглядом, куда можно выбросить мокрые салфетки, не желая оставлять их на стойке, я замечаю, что рядом со мной кто-то сел. Сочетание черного платья и колготок напоминает мне то, что надела бы Сэнди. На мгновение мой взгляд останавливается на коленях севшей рядом со мной женщины, которые выглядят не так, как у Сэнди, и которые она называла "Х-образными".
- Этот торт... О, Боже! Он так хорош! - восклицает она, когда я встречаюсь с ней взглядом.
Это та же женщина, которую я видел раньше. На ее щеках видны следы белой глазури и засохших крошек от торта, ее черные зубы щелкают, когда она говорит. Наши взгляды сцепляются.
- Я действительно никогда не ела такого вкусного торта, - восторженно говорит она, ее веки подрагивают от удовольствия.
При всем моем желании я не могу отвести свой взгляд. Ее глаза вытягивают меня из моей пустоты. Наши зрачки синхронно расширяются, и на мгновение я забываю, где нахожусь. Забываю, зачем я здесь.
На другой стороне паба кто-то роняет бокал. Раскатистое эхо вырывает меня из оцепенения, и внезапно я вижу, что сижу один. В моем сознании проносятся образы: мы с Сэнди в моей старой квартире пьем пиво и слушаем Игги Попа в моей постели после нашего первого секса; гниющий труп сипухи в залитом солнцем поле; клоун-убийца, пытающийся откусить мне ухо; треш-скульптура из окровавленных проволочных тремпелей; всепоглощающая тьма, из которой выступает женское лицо с глазурью и засохшими крошками от торта вокруг рта с гнилыми зубами.
Взгляд ее глаз встречается с моим, и на мгновение это кажется важным. Я пытаюсь сосредоточиться и понять, но чувствую, как меня по спине хлопает чья-то рука.
- Как ты? Держишься? - спрашивает кто-то.
Это мой друг Кевин. Он возвышается надо мной, долговязый и похожий на дерево, и излучает тепло и сострадание. Прежде чем я успеваю ответить - прежде чем узнаю, могу ли вообще это сделать, - он садится и чокается своим полупустым бокалом с моим.
- Я действительно не знаю, что сказать... но все это - полный пиздец, и мы все поддерживаем тебя... - он замолкает, прежде чем закончить свою мысль.
Знаю, что так и есть, но не похоже, чтобы это имело значение. Я хочу поблагодарить его, но слова не выходят из моего рта, поэтому мы сидим в тишине, которая в целом была бы комфортной, но странной из-за контекста. Честно говоря, это приятная тишина.
Я чувствую, как на глаза давит, словно вот-вот заплачу, но у меня просто не осталось слез, поэтому медленно допиваю теплое пиво. Кевин молча встает и уходит, а я чувствую себя брошенным в этой комнате, полной людей, которые хотят помочь мне пережить горе. Но секрет вдовства заключается в том, что единственный человек, который может принести мне истинное утешение, - это человек, которого я больше никогда не увижу. Отстраненно обдумывая это, я вижу Кевина, возвращающегося ко мне с двумя бокалами свежего пива в больших руках.
Он передает один мне, мы снова чокаемся, и я делаю большой глоток. Когда холодный освежающий напиток льется мне в горло, я вижу в своем воображении образ моей покойной жены. На ее лице сияет озорная улыбка, а в глазах блеск. Хочу протянуть руку, коснуться ее, но знаю, что она умерла. Я пытаюсь удержать ее лицо в центре своих мыслей, но его образ начинает искажаться и дрожать.
Я вижу ее в гробу, который мы опустили в землю всего несколько часов назад, представляя, как природа воплощает в жизнь свои вечные планы. Видения ее медленно гниющего и разлагающегося тела проносятся в моем мозгу подобно фильму, который я не могу выключить. Вскоре от нее останется только скелет с пустыми глазницами.
На моих глазах выступает несколько слезинок, но это все, что у меня есть на данный момент. Мое тело дрожит, я не могу произнести ни слова. Мы с Кевином продолжаем сидеть в тишине, и я не могу убрать этот мысленный образ.
Ее скелет смотрит на меня, а затем все начинает воспроизводиться в обратном порядке. На нем медленно появляются мышцы и кожа, но когда дело доходит до лица, то оно не такое, как было раньше. Сэнди больше не Сэнди.
На меня смотрит женщина, лицо которой все еще испачкано глазурью и засохшими крошками от торта вокруг рта с черными зубами. Я пытаюсь закричать, но ничего не выходит, как во время ночных кошмаров, которые были у меня в детстве. Я замер. И так же быстро, как появился, этот образ исчез.
Я пытаюсь успокоиться и понять, что это было. Эти видения должно быть вызваны шоком, психологической травмой. Вероятно, мой разум таким образом пытается справиться с этой чертовски ужасной ситуацией. Дымка спокойствия окутывает меня, когда я делаю изрядный глоток пива. Делая вдох и выдох, я пытаюсь сконцентрироваться.
Переведя взгляд в сторону Кевина, я вижу, что снова сижу один. В какой-то момент моего короткого посттравматического эпизода он, вероятно, пошел в уборную или за пивом. Но оглядевшись, я понимаю, что совершенно один. В пабе нет не только друзей и членов семьи, но и сотрудников.
Солнечный свет проникает в окна, но в старом кирпичном здании жутко темно и холодно. Когда я встаю, меня пробирает озноб. Охваченный страхом, я направляюсь к двери, изредка оглядываясь в попытке заметить хоть какое-нибудь движение. Это не имеет никакого смысла, и я задаюсь мыслью, не спятил ли.
Возможно, ее смерть воспринялась мною слишком тяжело, и я сошел с ума. Или, возможно, я умер, например, от инсульта. Может быть это именно то, что значит быть мертвым. И если это правда, смогу ли я найти ее? В одном ли мы и том же месте? Каждая клеточка меня хочет снова увидеть Сэнди, обнять ее, поцеловать и сказать ей, что я люблю ее и никогда не позволю ничему разлучить нас. Каждая клеточка меня хочет, чтобы это оказалось правдой.
Но я знаю, что это не так, потому что, когда подхожу к двери и касаюсь ручки, слышу голос с другой стороны паба.
- Вы не будете есть этот торт? - вопрос отдается эхом не только в пустой комнате, но и в моей голове.
Я толкаю дверь изо всех сил, но она не открывается. И прежде чем я успеваю сбежать, женщина оказывается прямо позади меня.
- Этот торт такой вку-у-усный, вам действительно нужно его попробовать, - говорит она.
Ее дыхание, овевающее мой затылок, приторно-сладкое, как гниль, и я чувствую, как кусочки еды, вылетающие из ее рта с каждым словом, попадают на мою покрывшуюся мурашками кожу шеи.
Тон ее голоса сообщает мне, что это не просьба. Я поворачиваюсь навстречу своей судьбе, и наши взгляды встречаются. Зрачки наших глаз расширяются в унисон, аритмично пульсируя вместе.
- Вы почувствуете себя лучше, как только попробуете...
Я ничего не могу сделать, даже оторвать взгляд от нее. Все, что я вижу, все, что знаю, - это ее испачканное тортом лицо и угольно-черные пеньки зубов у нее во рту, которыми она пережевывает кусок торта. Я подготавливаю себя, настраиваясь на вкус торта и блокируя все, что находится за пределами этого.
Но вместо того, чтобы дать мне тарелку или поднести кусок к моему рту, она приближает свое лицо вплотную к моему. Жест близости.
Меня начинает тошнить от ее сладкого гнилостного дыхания, но я не могу пошевелиться, поэтому, в конце концов, наши губы соприкасаются, и я чувствую, как она толкает мне в рот разжеванную кашицу из торта.
Масса касается моего языка, и я тут же ощущаю взрыв сладкого и насыщенного вкуса, словно торт сделан из гусиных яиц, меда и взбитого вручную сливочного масла. Никогда в жизни я не пробовал ничего настолько прекрасного. Женщина все больше и больше проталкивает кашицу мне в рот.
Торт невероятен.
Все исчезает, и я вижу невысокого нескладного мужчину. Его глаза, которые могли бы принадлежать старику, выглядят запавшими. Он стоит вне времени, выглядя так, словно его лишили всякой радости и любви, всех причин жить. Я смотрю в его красные глаза, но их взгляд обращен в пустоту, в никуда. Он словно потерялся в своих мыслях.
Не знаю, что сказать этому незнакомцу, потому что не понимаю, что с ним не так. Посмотрев на остальных людей с грустными лицами, я делаю предположение, что нахожусь на похоронах, хотя не могу понять чьих. Пытаюсь вспомнить, чьи они, но мои усилия ни к чему не приводят - в моем сознании присутствует лишь расплывчатый образ без деталей, только тени.
Я ощущаю во рту сладкий вкус, мои зубы болят, но это так хорошо, насыщенно и вкусно. Должно быть, это торт! Это точно торт. Не помню, чтобы ел торт, но он - лучший из всех, что я когда-либо пробовал. Хотя это странно. Разве на похоронах подают торты?
- Никогда не ел торт на похоронах, - говорю я мужчине.
Дедушка Ной Картер пребывал в ликующем настроении, ожидая прибытия именинницы. Во рту он держал комок жевательного табака, вкусом которого, а также тяжестью ответственности на своих плечах он наслаждался. Его отец, известный всем как Папаша Крамб[4], скончался в прошлом году в возрасте девяноста восьми лет, и как старший - а ему сейчас было семьдесят пять, - он собирался занять его место и стать чтецом крошек.
Стоя у окна в своей любимой футболке "Iron Maiden" и розовом картонном праздничном колпаке с мишурой, он наблюдал за прибывающими членами семьи. Приехала одна из его дочерей со своими детьми. Младший из них тащил за собой маленькую красную машинку на потрепанной веревке.
Внешне дом дедушки Ноя ничем не отличался от любого другого дома в обычном муниципальном районе на юго-востоке Англии. Сделав глоток мутного сладкого чая из разбитой кружки с принтом королевы Елизаветы, дедушка Ной улыбнулся. Внутри было все совсем по-другому.
Стоя в душе, Лиза Картер смывала остатки блеска и дешевого макияжа, оставшегося с прошлой ночи. Ряд клубных штампов, которые она собрала на своих руках, исчез. Ощущение тошноты то усиливалось, то уменьшалось. Она была не в состоянии печь шоколадный торт, традиция или нет. Какая семья хотела, чтобы ты пек торт на собственное восемнадцатилетие? Ингредиенты, оставленные вчера ее мамой Шоной, так и лежали на обшарпанном кухонном столе. Как постоянно напоминали Лизе, важно, чтобы торт был создан ею лично, поэтому в данный момент Шона находилась в доме своего брата, чтобы быть уверенной, что она не помешает. Увидев, как ее мама, перекрестившись возле дома, села в машину и уехала, Лиза немедленно позвонила своим друзьям и начала типичную ночь подросткового разврата. Теперь она была с похмелья, без торта и опаздывала на свой собственный день рождения.
Надев джинсы и рваную неоново-оранжевую футболку, она собрала ингредиенты для торта, оставленные ее мамой, в сумку, собираясь выбросить их в мусорку по дороге за готовым тортом из супермаркета.
Лиза приехала к дедушке Ною не с одним огромным тортом, который согласно традиции должен был быть многослойным и многоярусным, как на схеме, а с тремя маленькими.
- Что это? - зашипела Шона, широко раскрыв глаза.
- Успокойся, мам, - ответила Лиза, - это тот же самый гребаный торт, как и всегда, только я сделала не один большой, а три маленьких.
Купив торты, она вначале отнесла их домой, выбросила коробки и разложила их на подносах, поковыряв их вилкой тут и там, чтобы они выглядели как домашние.
Дом дедушки Ноя не доставлял Лизе никакого удовольствия. Он был жутким. Во-первых, после длительной болезни здесь умер Папаша Крамб, но дело было не только в этом. Христос на распятие здесь соседствовал с фигуркой полной красотки с большими сиськами, наклейка на основании которой гордо гласила, что она раскрашена вручную. На кофейных столиках громоздились коробки с брошюрами всевозможных религиозных направлений, содержащие пугающие сообщения о неминуемом конце света призывами немедленно спасти свою душу, обратившись именно к ним. По запыленным углам комнат, коих было подавляющее большинство, бродили пауки. Дедушку Ноя не особо заботила уборка дома, что, вероятно, было одной из причин, по которой жена бросила его давным-давно. Плакат с пентаграммой на стене висел рядом с постером об иллюминатах. Иллюстрация серой головы инопланетянина завершала триптих. Повсюду, словно конфетти, были разбросаны карты из всевозможных колод Таро. Трубки, бонг и лакричная сигаретная бумага были столь же обычным явлением в доме дедушки Ноя, как салфетки, вышитые крестиком, в пыльных старых гнездышках других бабушек и дедушек.
Но не эти вещи больше всего пугали Лизу. В ее голове жило воспоминание о том, как Папаша Крамб читал карты Таро, чайные листья и крошки за обеденным столом. То, как он выглядел, когда произносил слова своих предсказаний, пугало ее. Особенно страшным было его гадание по крошкам. Глаза Папаши в этот момент, казалось, принадлежали кому-то другому. Они неестественно закатывались так, что радужка практически исчезала, напоминая глаза какого-то помешавшегося животного.
Дедушка Ной прочистил горло, готовясь обратиться к тридцати или около того гостям, заполнившим все пространство его столовой и частично его заросший сорняками задний дворик.
- Это довольно необычно, - сказал он, смотря на торты Лизы.
Его первое чтение - и уже непорядок.
- Он был слишком большим, чтобы все сразу отправить в духовку, - сказала она заранее подготовленную ложь.
- Она врет! - выкрикнул десятилетний двоюродный брат со светлыми волосами и одержимым желанием быть правым. - Я видел такие в магазине.
По толпе родственников пробежал недовольный ропот.
- В чем проблема? Вы все получите по кусочку, дадите мне мое гребаное дурацкое задание, - в толпе снова раздались потрясенные вздохи, - и затем мы все сможем напиться.
Восемнадцатилетие в семье Картеров проходило по строго заведенному порядку. Вначале гости беседовали о том, о сем, затем все собирались для группового фото. После самый старший в семье разрезал торт, и каждый, независимо от возраста, получал по кусочку. Как только все заканчивали есть торт, начиналось чтение крошек. Так же, как и разрезание торта, эта честь доставалась самому старшему. Чтение крошек торта являло собой вид предсказания судьбы, а на выполнение задания, которое следовало после него и которое, якобы, было направлено на безопасность семьи, давалось ровно три минуты. Когда предсказание заканчивалось, имениннику вручались подарки, и жизнь продолжалась дальше. Насколько они могли помнить, так было всегда. В последний раз на восемнадцатилетие ее двоюродного брата Фила заставили голышом бегать по улице. Сделав это, он получил свои подарки - и предупреждение от полиции, - а взрослые радостно говорили об удаче, которая будет сопутствовать ему несколько лет, и нервно шутили о том, что нельзя расстраивать "старого козла".
- Она переживает нелегкие времена из-за того, что ее отец бросил нас, Лиза не имела в виду ничего плохого, - сказала Шона, встав на ее защиту.
Дедушка Ной, некоторое время посовещавшись со старшими членами семьи, поднял руку, призывая всех к тишине.
- Мы проведем чтение как обычно, учитывая обстоятельства. Но я не могу не думать о бедной Норе, - он сделал паузу для драматического эффекта, и среди гостей раздались стоны и смешки. - А это... ну, это гораздо хуже. Я могу читать только то, что говорят мне крошки.
Судя по всему, преступление Норы было значительным. Папаша Крамб много раз рассказывал детям историю Норы, но каждый раз ее задание описывалось по-разному. То Норе пришлось сидеть в конском навозе, то ее заставили ходить по раскаленным углям, а в одном из его рассказов ее даже едва не забили до смерти школьной указкой, но Шона отругала Папашу за то, что у него слишком разыгралось воображение. Никто так и не смог вытянуть из него настоящую историю этого туманного предка, известного как Нора, и Лиза решила, что это просто сказки из разряда тех, которые старики рассказывают своим внукам-озорникам, своего рода версия списка непослушных детей, который якобы есть у Санты.
Лиза закатила глаза.
Они собрались для групповой фотографии. Никто не улыбался. Лиза подняла средний палец. Торты были разрезаны, их поедание сопровождалось редкими натянутыми разговорами. Лизе показалось, что она услышала шепот, но не смогла разобрать его. Всякий раз, когда она ловила чей-то взгляд, люди внезапно громко начинали говорить о погоде или передачах, показанных по телевизору на этой неделе. От присутствующих исходило некое отчаяние, они буквально воняли им. Она ела нарочито медленно, растягивая процесс на сколько можно дольше.
Сделав вид, что падает и роняет тарелку, когда передавала ее дедушке, Лиза фыркнула, взглянув на свою мать - та выглядела так, будто вот-вот обмочится от страха.
- В этом нет никакой логики, вы все это знаете, верно? Я не вижу, как...
- Возмутительно! - прервал ее дедушка Ной. - Папаша Крамб говорил мне, что когда-нибудь подобное произойдет, но я никогда не думал, что это в действительности случится.
Их вера, передававшаяся из поколения в поколение, помогала держать их всех в страхе, даже тех, кто говорил, что вовсе не испытывает его. Она сплачивала их вместе как семью, в то время как большая часть общества, казалось, выбрасывала своих родственников в ту же секунду, когда они становились достаточно взрослыми, чтобы уйти. Дедушка бросил взгляд на Шону, и та потащила Лизу в маленькую кухню.
- Я хотела, чтобы это было сюрпризом, но мы купили тебе машину, неблагодарная маленькая дрянь! Все мы скинулись - я, дядя Аллен, дедушка, даже Аннабель, а ты знаешь, какая она скупердяйка.
Из столовой послышался возмущенный возглас:
- Ушам своим не верю! - и Шона с Лизой не могли улыбнуться друг другу.
- Просто делай все, что скажет тебе дедушка, три минуты - и машина будет твоя. Тогда мы все сможем посмеяться над козлом, и в следующем году ты поедешь в колледж на машине вместо того, чтобы сидеть в автобус с сотней вонючих студентов. И принеси дедушке свои извинения.
Лизе стало стыдно. Как ни глупо это все выглядело, это была их личная семейная "фишка". В конце концов, во всех семьях существовали свои традиции. Ни у кого из ее родственников не было много денег, но им удалось купить ей машину. Лиза поняла, как ей повезло - пусть даже в семье чудаков - быть любимой. Возможно, однажды это она станет рассказывать детям страшные истории и придумывать глупые задания на день рождения. И это не казалось таким уж плохим, на самом деле это было бы мило.
Они вернулись в гостиную, и Лиза извинилась, изо всех сил стараясь выглядеть взволнованной, когда дедушка Ной уставился на крошки, лежащие на ее тарелке. Несмотря на то, что он притворился, будто бы впал в транс, его глаза оставались нормальными, не такими, какими она помнила глаза Папаши Крамба. Лиза знала, что в глубине душе он был добрым стариканом.
- Что ты видишь, дедушка? - спросил говнюк-кузен притворно-невинным голоском.
- Красную машину. И Лизу.
Шона улыбнулась Лизе, и та показала ей "класс".
- Еще я вижу веревку.
- Круто! - закричал ребенок. - Она будет тащить машину!
Все были явно довольными таким вариантом развития дальнейших событий - Лиза выглядела бы идиоткой, пытаясь сдвинуть с места тяжелую машину. У них получатся отличные видео для социальных сетей.
- Поедем на пустырь за городом, и я все объясню, - сказал дедушка, и все договорились встретиться там в течение часа.
- Ради Бога, - пробормотала Лиза, увидев, как один из малышей тащит за собой свою игрушечную красную машинку, имитируя силача. Если это было тем, что считалось божественным вдохновением, то это было довольно грустно, но Лиза вспомнила, что сказала ее мама, и заставила себя улыбнуться. - Пойдемте, - сказала она, на этот раз громко и со всем энтузиазмом, который смогла в себе найти. - Я хочу поскорее получить свою новую машину.
Папаша Крамб уверял дедушку Ноя, что никто несмотря ни на что не станет спорить с предсказанием. Это все было на благо семьи. Так он говорил себе, когда связывал Лизе руки и ноги, привязывал веревку к фаркопу и засовывал ей в рот кляп.
Частью ритуала было петь "С Днем Рождения!" все три минуты, отведенные на выполнение задания. Поправляя свой розовый праздничный колпак в зеркале заднего вида, он был абсолютно уверен в том, что когда начнет петь и нажмет на педаль газа, большая часть семьи будет петь вместе с ним.
Несмотря на то, что мама всегда говорила ей, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, именно бабушка научила ее добавлять в блюдо еще кое-что, способное убедить их остаться.
Карла тщательно перемешивала тесто, имитируя медленное взбивание миксера. У нее был один, но она использовала его только по праздникам или когда у нее было мало времени, но никогда не пользовалась им, когда готовила свой фирменный пирог "Вечность". Карла вздохнула. За последние полгода она пекла этот пирог три раза, и ей хотелось, чтобы это был последний раз, когда она делала это как незамужняя женщина.
Она была рождена, чтобы быть женой. Мама и бабушка тщательно обучили ее всем женским обязанностям, особенно приготовлению пищи, ведению домашнего хозяйства и манерам респектабельной леди. Большинство уроков женственности преподала ей мама, потому что бабушка не была леди и не считала, что женщине нужно играть в эту "глупую игру", чтобы выйти замуж. Так мама научила ее искусно наносить незаметный макияж, скромно говорить и смеяться. Она также научила Карлу проявлять общий интерес к большинству вещей, но никогда не знать слишком много об одной вещи, делая этим мужчин счастливыми.
Им нравилось, что она интересовалась их увлечениями, но не была умнее их. В юном возрасте Карла поняла, что на самом деле обладала большими знаниями, чем большинство мужчин, которых встречала. Она просто никогда не давала им знать об этом. Им также нравилась ее образ девушки шестидесятых годов. Она всегда носила свои волосы в простой и гладкой прическе, напоминающей перевернутый боб Дайаны Росс, когда та еще пела с The Supremes. Мама всегда говорила:
- Мода скоротечна, стиль - навсегда, поэтому ты должна оставаться вне времени.
Карла никогда не делала радикальных изменений в своей прическе и одежде. Ее парикмахер - пожилая дама, работающая в старом районе, - заявила, что скорее умрет в парикмахерской, чем бросит делать прически. Мисс Бесси понимала, что Карла особенная, и помогала ей поддерживать свой образ.
Карла никогда не носила брюки, только платья. И всегда с каблуками. Не десятисантиметровыми, которые были в моде, а семи, создающими мягкую и изящную линию икр. Она могла бы рассмотреть вариант с брюками, если бы ей приходилось делать грязную работу вне дома, но мужчинам нравилось помогать Карле. У нее был садовник, который содержал ее двор в чистоте. Механик, который следил за тем, чтобы ей никогда не приходилось накачивать шины. Разнорабочий, который чинил все, что, по его мнению, могло сломаться, до того, как он придет в следующий раз. Но ни один из этих мужчин не мог жениться на ней, а Карле нужен был муж.
Поэтому она ходила на свидания. Не онлайн, как это делали другие люди, но очень избирательно. Карла встречалась только с теми мужчинами, с которыми знакомилась в супермаркете или книжном магазине. Он получал дополнительные баллы, если говорил ей, что она хорошенькая, и даже если сравнивал ее с Джеки О. - Карла была больше похожа на Энн Лоу, создавшую стиль для безупречной Джеки О. Как и мисс Лоу, Карла была прозорливой, чем постоянно пользовалась. Пустозвоны, восхищавшиеся ее тонкой талией, широкими бедрами и гладкой темной кожей, хотели, как правило, только одного. Но только тот, кто женится на ней, мог бы иметь эту вещь. Временным ненадежным личностям определенно не светило такое удовольствие.
Это самая важная часть в приготовлении еды и соблазнении, которой бабушка научила ее: устроить им кулинарный тест, прежде чем связать себя узами брака. Она научила Карлу, как вложить частичку себя в одно фирменное блюдо, чтобы преподнести его мужчине, за которого, по ее мнению, она могла бы выйти замуж. То, как он отреагирует на это блюдо, расскажет ей все. Любой мужчина хотел, чтобы для него готовили и баловали его, но только у мужчины, созданного именно для тебя, возникнет особый огонек в глазах, когда он будет есть то, что ты для него приготовила. Этот огонек даст тебе знать, что мужчина оценил те усилия, которые ты приложила к созданию блюда. Только тогда Карле следует планировать дальнейшие действия по обретению мужа в лице этого человека.
Большинство мужчин провалили тест. Если общение с мужчиной продолжалось больше двух месяцев, Карла приглашала его к себе домой на обед. Если он продвигался дальше этого, она снова приглашала его на следующей неделе. Некоторые мужчины не продвигались дальше первого обеда. Они пожирали ее еду с плохими манерами и не делали никаких комплиментов, кроме расстегивания ремней и отрыгивания, потому что объелись. Они пытались раздеться, потому что думали, что нахождение в ее доме означает, что она хочет заняться с ними сексом. Таких мужчин она быстро выставляла за дверь. Другие доживали до второго обеда только потому, что делали какой-нибудь комплимент, например: "Повезет же тому, за кого ты выйдешь замуж". Это означало, что сказавший это мужчина собирается получить все прелести жизни с ней, но никогда на ней не женится.
Карла очень надеялась, что мужчина, для которого она делала пирог, действительно был особенным, каким она его считала. Она была старомодной девушкой, но он пробуждал в ней не подобающие леди чувства самым восхитительным и декадентским образом. Карла провела рукой по животу и ахнула, почувствовав, как ее "киска" сжалась при мысли о его прикосновениях. Она медленно вытащила блузку из-под пояса юбки и, вздрогнув, отщипнула небольшой кусочек плоти со своей талии. Эта часть была немного болезненной, но оно того стоило. Карла положила кусочек в глиняную ступку, которую ей подарила бабушка, и стала растирать быстро сохнущую плоть пестиком. Цвет и аромат никогда не становились менее очаровательными.
Бабушка приложила все усилия, чтобы Карла поняла, насколько необыкновенными они с ней были. Их родословная предоставляла им преимущества, которые могли пригодиться. Бабушкиным даром было виденье. Она всегда знала, когда что-нибудь произойдет, предсказав даже собственную смерть - поэтому так рано начала уроки с Карлой. Мама не унаследовала никакого дара, поэтому бабушка никогда не рассказывала ей об этом. Даром Карлы была способность вложить в блюдо маленькую частицу себя, которую она всегда использовала при приготовлении своего пирога "Вечность". Это еще не приносило ее особого вреда.
Из подвала донесся голодный пронзительный вопль, и Карла нахмурилась. Ей нужно было покормить детей до того, как придет ее избранник, чтобы они оставались тихими и спокойными. Она никогда не знакомила их с мужчинами, которые приходили к ней на обед. В этом не было смысла, если бы только мужчины не захотелось поиграть в папу. Взяв с собой ступку, Карла стала спускаться в подвал.
- Мамочка здесь, милые, - проворковала она, открывая дверь.
Перемешав содержимое ступки пальцем, Карла вылила его на ладонь, в которую тут же погрузились мягкие языки. Тот, кого звали Патрик, подполз к ней ближе всех, и она погладила его шишковатую голову. Ей действительно нравился Патрик, и всего два месяца назад она была уверена, что он - тот самый. Это оказалось не так. Один кусочек ее пирога "Вечность", и его трансформация была мгновенной. Она плакала, когда несла его в подвал, чтобы оставить его там вместе с другими героями своих неудачных свиданий.
Из дальнего угла раздалось рычание Фреда. Будучи самым недостойным и неподходящим для того, чтобы быть ее мужем, он находился здесь дольше всех. Его трансформация была медленной и мучительной. Даже сейчас, десять лет спустя, он все еще менялся, его плоть отекла, была гиперемированной и сочилась. Неудивительно, что он был таким букой. Но сейчас он нуждался в ее заботе. Все они. Ее дети. Они были творениями ее плоти. Ее дара. Карла должна была заботиться о них до самой их смерти. Ее истинный избранник не изменится, как другие. Он будет укреплен ее пирогом "Вечность", станет сильным и непобедимым.
Соединение ее древней плоти с его произойдет еще до того, как они начнут свои физические отношения. Потом они поженятся, и он будет помогать ей заботиться об их потомстве.
- Мамочка должна найти для нас папочку. Будьте милыми и оставайтесь тихими, чтобы мы могли поговорить.
Гуление прекратилось, а начавшееся шарканье указывало на то, что ее дети расползаются по своим углам, выполняя ее просьбу. Жаль, что они не были такими милыми и послушными до того, как изменились.
Вернувшись на кухню, Карла отщипнула еще один кусочек темно-коричневой плоти со своей талии и снова начала его перетирать. Добавив эту массу в миску с тестом, она снова начала медленно его перемешивать. Осторожно вылив смесь в подготовленную форму, она поставила пирог в духовку. Он выглядел идеально. Карла вознесла мысленную молитву о том, чтобы не ошибиться в том мужчине, которого ждала. Ей больше не нужны были дети.
Кроме того, насколько тонкой может стать ее талия, чтобы выглядеть неестественно? Люди могут заподозрить ее, решив, что она какой-то монстр.
Мы, я и моя маленькая ученица, начинаем до рассвета. Ее светло-зеленые глаза блестят, когда она смотрит, как я замешиваю тесто. Этот момент очень важен - если тесто будет замешано неправильно, мы не добьемся успеха.
- Видишь ли, Зензи, оно должно быть достаточно липким, чтобы эффективно залеплять ушки, но не настолько, чтобы его нельзя было потом удалить, - бормочу я, раскатывая шарик теста между пальцами для демонстрации. - Слишком долгое замешивание позволит ему пропускать звук.
- Да, фрау Хольда.
Я иду мыть руки, а она, оторвав небольшой кусок теста, погружает в него костяшки пальцев, пробуя текстуру. Пока Зензи тестирует тесто, я достаю несколько килограммов сливочного масла, чтобы оно размягчилось, проверяю, достаточно ли у меня голландского какао, затем отрезаю два куска чистой марли, чтобы взять с собой.
Глядя на Зензи, я щелкаю пальцами, и она, кивнув, отщипывает четыре кусочка теста, а я набрасываю один из кусков марли ей на плечо. Раскатав кусочки теста между пальцами и придав им цилиндрическую форму, мы засовываем их в уши. Я щелкаю пальцами рядом с головой. Ничего не слышно. Зензи подражает мне, а затем кивает. Улыбнувшись ей, я кладу остатки теста в карман фартука, а затем мы обе покидаем пекарню и направляемся к пункту назначения.
Восходящее солнце окрашивает слабым розовым сиянием, похожим на смородиновый сахар, верхушки елей и кленов. На улице в это время дня тихо, не видно даже утренних велосипедистов. Я попросила Зензи следить за дорогой позади нас, так как тесто блокирует шум, и поэтому мы не услышим приближающихся машин. Во всех отношениях я хочу, чтобы моя маленькая ученица была в максимальной безопасности.
Мы чувствуем запах реки еще до того, как видим ее, воду, скрывающуюся за деревьями, когда подходим к кондитерскому магазину, в котором продается моя выпечка. Витрины темные, но я могу прочитать новую вывеску:
Торты "Волны Дуная", изготовленные по оригинальному рецепту, поступят в продажу завтра.
Какая радость, что они обратились ко мне с этим предложением! У меня не было заказов на оригинальный торт "Волны Дуная" уже много лет.
Зензи начинает вприпрыжку бежать к той части реки, что прямо у магазина, но я машу ей руками, привлекая ее внимание, и знаками показываю, что нам нужно пройти еще немного дальше. Мы должны найти более уединенное место. Мое любимое место для охоты - еще километр вниз по дороге, через большое пшеничное поле, где нашим глазам открывается широкая плавно изгибающаяся полоса Дуная. Ее волны искрятся от лучей восходящего солнца, маня своей красотой русалку.
Мы сидим на корточках на западном берегу Дуная, ощущая в воздухе теплый запах пшеницы и слабую вонь от грузовиков с шоссе вдалеке. Зензи прикрывает глаза от солнца, пока я жду тот момент, когда волны начнут играть друг с другом. Не занимает много времени, чтобы увидеть, как капли утреннего тумана начинают блестеть. Я издаю свист - две низкие длинные ноты и одна высокая трель. Поверхность реки разбивается, и из воды появляются две головы. Некоторое время они смотрят на нас, а затем снова погружаются в воду, когда над поверхностью поднимается третья голова.
Я охотилась на русалок большую часть своей жизни, с тех пор, как моя мать научила меня, а ее - ее мать до этого, но все еще чувствую дрожь в глубине души от их красоты. Русалка выходит из реки, и вода стекает с белой мерцающей вещи, похожей на платье. У Зензи отвисает челюсть, и даже без звука я могу понять ее слова: Она такая красивая.
Так и есть. Этот вид визуально ошеломляет, даже с его маслянистыми черно-зелеными волосами и намеком на жабры в том месте, где шея переходит в плечи. Большие круглые глаза русалки сверкают золотом, а ее овальное лицо напоминает Мадонну эпохи Возрождения. Когда она открывает рот, я незаметно проверяю кусочки теста в своих ушах. Русалка, раскрыв перед нами объятия, поет и пытается очаровать нас. Мои уши ничего не слышат кроме биения своего сердца, но встаю и иду к русалке. Зензи, испуганно вздрогнув, начинает следовать за мной, но я резким жестом останавливаю ее. Это деликатная часть, и ей нужно просто наблюдать.
Двигаясь медленно, я сосредотачиваю свой взгляд на карминных губах русалки и ее острых зубах, стараясь, чтобы мое лицо было расслабленным, словно в трансе. Когда я подхожу ближе, глаза русалки сверкают, а ее горло заметно вибрирует от интенсивности звука чарующего голоса. Она протягивает ко мне свои руки с длинными пальцами, находясь так близко от меня...
До того, как она успевает схватить меня, я сбрасываю марлю с плеча и обматываю ее запястье. Затем, дернув ее к себе, хватаю за другое запястье, прежде чем она успевает поцарапать меня своими острыми когтями, и приматываю их к телу остатком ткани. Русалка ниже меня ростом, но она невероятно сильная и яростно дерется. Держа ее, я чувствую, как дрожит ее тело от криков, и машу Зензи.
- Держи ее! - усиленно артикулирую я, зная, что Зензи не слышит меня благодаря тесту, и указываю на руку русалки.
Зензи крепко вцепляется в тело русалки обеими руками, а я, обхватив одной рукой горло русалки, засовываю другую в карман своего фартука. Тесто по-прежнему достаточно липкое, поэтому я запихиваю его в рот русалке, пока она судорожно пытается сделать вдох. Зензи, готовая к этой части, протягивает мне свой кусок марли, и я оборачиваю ткань вокруг лица и головы русалки, чтобы тесто оставалось на месте. Русалки - оборотни, но что-то в том, что в такой момент они неспособны петь или видеть, удерживает их в той форме, которую они используют для обольщения, а эта форма - то, что делает оригинальный торт "Волны Дуная" тем, чем он является.
Вернувшись в пекарню, я кухонным шпагатом за шею, грудь, талию, лодыжки привязываю извивающуюся русалку к моему металлическому столу для работы с тестом, а затем мы с Зензи вынимаем тесто из ушей и включаем миксеры, чтобы приготовить двухцветное тесто как для мраморного кекса. Шум борьбы русалки все еще слышен, но кричит она или поет, мы не можем сказать.
Зензи готовит шоколадное и ванильное тесто, досконально следуя рецепту, пока я разогреваю духовку, сливаю консервированную вишню Морелло через сито и смазываю форму для пирога. Вскоре все готово, и я достаю рулетку и беру филейный нож с подставки для ножей, а Зензи усаживается на табурет.
- Давным-давно русалки охотились на нас ради еды и спортивного интереса, - начинаю я. - Они утягивали наших детей на глубину и не давали им подняться на поверхность до тех пор, пока они не тонули, а затем ели их сырыми.
Я кладу ленту рулетки на живот русалки. Я могу измерить на глаз, но Зензи этого еще не делала, а к изгибу живого существа нужно привыкнуть. Я хочу показать ей, как это нужно делать правильно.
- Однажды неурожайное лето сменилось суровой зимой, и еды стало не хватать. Одна из маленьких горожанок была у реки и успела закричать прежде, чем попала под власть очарования русалки. Жители со своими мотыгами и вилами побежали к реке и успели убить русалку до того, как ребенок полностью утонул. Поскольку русалки нас ели, мы решили посмотреть, сможем ли мы в свою очередь съесть их, и они оказались вкусными.
Я вонзаю филейный нож в живот русалке, и она выгибается от боли, воздух со свистом вырывается из ее носа. Вокруг лезвия выступает кровь цвета фуксии.
- Вначале ты наносишь удар, чтобы получить самую сильную реакцию, и лишь затем режешь. После этого они перестают активно дергаться.
- А разве это не ее платье?
- Это обман. Трюк с окраской кожи. Все это кожа, - вытащив нож, я приподнимаю лезвием участок кожи, демонстрируя под ним мышцы живота русалки. - Для торта "Волны Дуная" тебе понадобится цельный кусок кожи, который на два сантиметра будет меньше формы для торта. Дерма растает и растечется, поэтому нужно дать ей место.
Я отрезаю кусок кожи русалки нужной длины, а затем повторяю процесс еще несколько раз, намереваясь испечь партию тортов. Взглянув на лицо Зензи, одновременно любопытное и испуганное, я ухмыляюсь.
- Хочешь увидеть трюк?
Она кивает, словно кукла. Я отрезаю от русалки еще один небольшой кусочек кожи, затем беру вишенку из сита и предлагаю ей.
- Выдави сок из вишни на этот кусочек кожи.
Она хмурит брови, затем спрыгивает с табурета, берет вишню и вонзает в нее ноготь большого пальца. Яркая бордовая капля сока падает на кожу русалки, который тут же начинает извиваться и скручиваться, и Зензи удивленно ахает.
- Что это значит?
- Такая реакция происходит благодаря кислоте, содержащейся в вишнях. Она заставляет эпидермис закручиваться. Так мы получаем в торте настоящие волны - во время выпекания вишни продолжают выделять сок, и между шоколадным и ванильным коржами получается замечательная рябь и прослойка, похожая на пудинг. Вот почему русалка должна быть живой. Как только она умрет, ее кожа потеряет это свойство.
Зензи понимающе кивает.
- Что вы делаете с ней потом?
- На спине у нее достаточно кожи, чтобы испечь партию тортов, но как только это будет сделано, ко мне заглянет друг-мясник. Он приготовит для меня русалочий шницель. А теперь, - я откладываю филейный нож в сторону и собираю куски кожи. - Готова испечь свой первый настоящий торт "Волны Дуная"?
Пока наши торты остывают, я выбираю один и отрезаю от него кусок. Сидя у окна, мы делим его пополам. У Зензи расширяются глаза в предвкушении.
- Спасибо, фрау Хольда, - шепчет она, разрезая свой кусочек вилкой.
Я следую ее примеру. Ганаш превосходно нежен, сливочный крем блестит, ванильный и шоколадный бисквиты идеально влажные. Я наслаждаюсь тем, как терпкие вишни лопаются от сока у меня на зубах, а затем делаю паузу.
Смакуя истинный вкус оригинального торта "Волны Дуная" - сладко-соленый вкус русалки, сливающийся с ароматами ванили, шоколада и вишни, наряду с волнистостью дермы в ее последней фазе, - я дрожу от удовольствия, впитывая это ощущение: посмертная рябь кожи русалки, словно волны, плещется на моем языке.
После двухсот лет во льдах монстр Франкенштейна, или просто Монстр, вернулся из замерзших арктических пустошей. Повторив шаги, которые когда-то прошли он и его обреченный создатель, Монстр оказался на странно изменившихся предместьях Женевы, где устроился кондитером.
Его несоответствующие руки были, пожалуй, слишком большими и слишком неуклюжими для этой деликатной задачи. Но Монстр упорно старался, движимый темным порывом творить, чего даже он не понимал до конца. Если бы он был на это способен, то полил бы свою выпечку кровью, потом и слезами, такова была его страсть. Как бы то ни было, каждый торт, каждое пирожное ненамеренно содержало часть его - несколько грубых чешуек отслоившейся кожи, короткий отрезок жилистого сухожилия, пожелтевший ноготь, который легко принять за поджаренный миндаль - во всяком случае, до тех пор, пока вы не попытаетесь его прожевать.
Когда-то люди считали Монстра научным творением. Что гений Франкенштейна оживил его, поддерживая в нем жизнь, намного превосходящую по длительности жизнь обыкновенного человека, но это было не так. Виктор Франкенштейн был сумасшедшим, который скорее сжигал своих испытуемых, чем оживлял их. Дилетант в алхимии, в загадочном, искатель эликсира вечной жизни. То, чего достиг, он достиг благодаря самой маловероятной случайности. Или, возможно, это произошло из-за случайной прихоти сверхъестественных сил, находящихся далеко за пределами его и нашего понимания.
Монстр достиг всего, чего он достиг, только благодаря тому, кем он был. Точнее, тому, из чего состоял.
Каждый гнилой, разлагающийся кусочек его плоти, таинственным образом пропитанный дьявольской вечной сущностью, в свою очередь вызывал к жизни грубоватые торты и топорные кексы Монстра.
И, то ли по демонической иронии, то ли потому, что ими двигал тот же ненасытный аппетит, что и Монстром, вся выпечка, вышедшая из его зияющей духовки, оказывалась ненасытно голодной.
Точно так же, как когда-то Монстру потребовалось время, чтобы овладеть своим лоскутным телом, так и этим пирогам, дрожащим от желания, потребовалось время, чтобы начать действовать в соответствии со своими убийственными импульсами. За это время, и, возможно, потому, что Монстр не принял во внимание два столетия роста цен, его выпечка, какой бы уродливой и бесформенной она ни была, разлеталась с его подносов почти так же быстро, как он ее выпекал.
Они распространились по небогатым районам города, от берега Женевского озера до парков и предгорий, медленно набираясь сил и достаточного двигательного контроля, чтобы начать свое ужасное царство террора. Многие из них были съедены еще до того, как смогли причинить какой-либо реальный вред. Но не все. Далеко не все.
Пирожное "Кремшнита" с толстым слоем заварного крема, содержащего в себе обильную порцию гноя Монстра, ждало своего часа. Запрятанное на полуночное пиршество дочерью-подростком налогового бухгалтера, оно выползло глубокой ночью. Утром от домашнего питомца не осталось и следа, кроме порванного ошейника и нескольких клочков шерсти. Еле заметный блестящий след, ведущий от холодильника к кошачьей лежанке, и пятно сахарной пудры на двери для питомца были первыми предупреждающими знаками, на которые никто не обратил внимания.
Само же пирожное в доли секунды было растерзано дерущимися между собой крысами, а немногие оставшиеся от него крошки, освещенные бледным рассветом, были склеваны утренними голубями.
Большой базельский вишневый пирог расправился с фрау Ланц, хрупкой пожилой вдовой, купившей его как редкое лакомство. Едва она вонзила вилку в кусок, как тот вскочил с тарелки, разъяренный и истекающий вишневым соком, словно кровью, и прижался к ее лицу.
- Он живой! - произнесла фрау Ланц свои последние, сдавленные слова, тыкая вилкой то в свое лицо, то в коварный пирог.
Она наносила удары все слабее и слабее, пока вилка не выпала из ее вялой руки с последним скорбным стуком.
Так продолжалось и продолжалось: каждый день новый рецепт, каждый день новая жертва. Если бы пряничный дом сделал Монстр, Гензелю и Гретель не пришлось бы так долго выкручиваться, чтобы обмануть старую слепую ведьму, так как этот дом сожрал бы ее еще до того, как бедные дети ступили в лес.
Без отпечатков пальцев, без орудий убийства и с одним лишь ванильным кремом в качестве связующей нити власти не были уверены, что существует хоть какая-то связь между кучей трупов, связанных с тортами. Что за убийца оставляет следы сахарной пудры или завитки темперированного шоколада в качестве визитной карточки на месте преступления?
Но именно последняя кондитерская стряпня Монстра под названием "Тотенбейнли" или "Пальцы мертвеца"[5] привела человечество к гибели. Монстр так долго и усердно работал над ореховыми палочками, чем-то похожими на бискотти, что в ожидании того, пока они остынут, прежде чем выставить их на витрину своей маленькой пекарни, решил немного вздремнуть, растянувшись на диване, стоявшем между печью и запыленным мукой столом.
Свежеиспеченные палочки, оживленные доброй порцией слюны Монстра, достаточно твердые, чтобы остаться целыми и невредимыми после падения на кафельный пол. Они быстро сошлись на спящем гиганте: полдюжины - на его лоскутной голове, а остальные - на его свесившейся руке. Неужели отсутствие нервных окончаний у Монстра лишило его возможности почувствовать, как они начали питаться? Или, возможно, ему снилось, что их нетерпеливое внимание было вниманием партнерши, в которой ему так жестоко отказали?
В любом случае, насытились ли они или нашли мертвую плоть слишком сытной пищей, "Тотенбейнли" остановились на этом.
Проснувшись и посмотрев на свою практически сожранную руку, Монстр снова почувствовал себя убитым горем. Не потому, что его руку обглодали, а потому, что "Тотенбейнли" ушли. Отвергнутый своим творцом и отвергнутый своими творениями... Неудивительно, что он покинул свою пекарню и сбежал обратно в ледники, откуда пришел.
Он больше не думал о своем диком, неблагодарном потомстве. Но "Тотенбейнли" переварились не так легко, как другие его десерты. Они вкусили плоть самого Монстра, поэтому эти печенья не сдавалась без боя. Любой, кто совершал ошибку, пытаясь съесть их, вскоре обнаруживал, что его самого едят изнутри. Они застревали в пищеводе, восходили обратно по горлу пораженной жертвы и скакали на корне судорожно дергающегося языка, словно на необъезженном жеребце.
И первобытная сила, которая оживила "Тотенбейнли", возвращала их жертвам подобие жизни. Она заставляя тех шататься на мертвых ногах по кухне, создавая больше соблазнительных запеканок, печений и симпатичных маленьких пирогов, прежде, чем те, съеденные, яростно вырывались из их груди взрывом заварного крема.
Эти случаи были расценены как мистификация. Поначалу.
Печенье? Способно воссоздать сцену из фильма "Чужой"? Невероятно! Пока ведущая, съев в гримерке роковое лакомство незадолго до выхода в эфир, не скончалась, оставив помещение в несколько неприглядном кремово-кровавом виде.
К тому времени, когда к делу подключились военные, было уже слишком поздно. К тому же, как говорил Бонапарт, армия марширует, пока полон желудок. Поэтому "Тотенбейнли" и их родственники то ли благодаря природной хитрости, то ли чистой удаче воспользовались этой слабостью, так что вскоре огромные армейские кухни были наводнены мертвоголовыми солдатами, изготавливающими в огромном количестве шоколадные пироги и пончики с кровью.
Когда выживальщики попрятались в своих подземных бункерах, попутно отражая атаки чего-нибудь сладкого, чего-нибудь, что хотя бы отдаленно напоминало торт, международный аналитический центр созвал экстренное совещание, отчаянно ища решение.
Величайшие умы современности смогли выдвинуть только одно предложение. Никаких решений, никаких планов, ни даже стратегии. Просто задать кое-кому вопрос в надежде получить полезный совет.
И поэтому выдающаяся команда охотников, экспертов по выживанию и нутрициологов отправилась на поиски монстра Франкенштейна, полагая, что только Монстр может остановить начатый им зомби-апокалипсис.
На это ушла большая часть месяца, месяца, который они едва могли себе позволить, так как "Тотенбейнли" превратились в самое соблазнительное угощение, которое было в каждой стране, в которую они вторгались. От помадных конфет до штруделей с фруктовой начинкой, от тирамису до пирожных с заварным кремом, они распространились невероятно быстро, а их жертвы ковыляли на подгибающихся ногах из кафетерия в кафетерий в поисках того, чем можно было бы запить то, что застряло у них в горле.
В конце концов, команда выследила Монстра до арктической пещеры, которую он вырубил глубоко во льду. Вымирающий вид, молящий о помощи в том, чтобы спасти последних представителей человечества, прежде чем те пойдут по пути птицы додо и тасманского тигра.
Монстр уставился на них. У него отсутствовал глаз, половина лица была обглодана до костей, а вместо пальцев на одной руке остались лишь обрубки. Оставшиеся мышцы на его горле дергались и спазмировались, когда он намеренно медленно давал обдуманный ответ отбросам цивилизации.
- Пусть пирожные съедят их, - сказал Монстр, в последний раз поворачиваясь спиной к миру кондитерских изделий и людей.
Невеста выбрала торт из ванильного бисквита женуаз с малиновой начинкой, обернутый в раскатанный марципан и политый слоем белой сахарной помадки. Торт будет украшен атласными лентами цвета бледного шампанского и соответствующими им по цвету живыми розами. Я выбрала сорт Квиксенд как из-за названия, так и из-за кремовых лепестков, приобретающих к центру более темный оттенок розового цвета. Красота кремовых роз будет подчеркнута нежно-белой гипсофилой.
Бисквитные коржи и большая миска малинового конфи уже охлаждается в холодильнике, а я приступаю к созданию piece de resistance - изюминки моего торта.
Свежую марципановую массу я замешиваю голыми руками, без перчаток - мне хочется ощутить мягкую, теплую, глиняную гладкость кондитерского изделия. К черту испачканные пальцы и ногтевые пластины, мне нужно соединиться со своим искусством. Это будет самое сердце свадебного торта.
Добавляя пищевой краситель, я тщательно считаю капли. Розовый: одна для Девы, вторая для Матери, третья для Старухи. Желтый: одна для Земли, вторая для Воды, третья для Воздуха, четвертая для Огня[6].
Затем я еще раз перемешиваю марципан. Кажется, цвет должен быть немного темнее. Я снова добавляю краситель, не забывая при этом о счете, и еще раз, и улыбаюсь, когда масса розовеет, приобретая персиково-розовый оттенок кожи новорожденного. Идеально.
Оторвав от массы кусочек размером с кулак, я начинаю разминать его в руках. Делая это, я шепчу кусочку марципановой массы слова. Слова предупреждения, слова о мерах предосторожности, такие слова, как "нежелательный", "непредвиденный" и "незапланированный".
Когда кусочек марципана в моих руках начинает приобретать форму человечка, я принимаюсь рассказывать крошечной фигурке о том, какой та является маленькой и незначительной, чтобы на ней можно было строить такую основательную вещь как брак. Вылепливая появляющиеся конечности, я мягко упрекаю его за то, что он вообще существует. Я рассказываю ему о разводе, об опеке, о суде. Напеваю об ужасной судьбе, одиночестве пустого дома, лишенного любви, дома без обязательств. Наполняю его крошечные ушные раковины историями о системе опеки. Рассказываю о том, где провела свое детство. Говорю ему идти домой. Говорю ему разрушить себя. Говорю, что его не должно быть.
Я помещаю крошечного человечка в малиновую начинку среднего яруса торта. Они всегда выбирают средний ярус. Они делают это для того, чтобы счастливой паре не пришлось наклоняться и портить позу для снимка. Я окружаю плотно сжатые конечности и округлую головку лужицей протертого малинового кули, стараясь избегать маленького личика с поджатыми губами и сладко закрытыми, без ресниц глазами.
На мгновение я останавливаюсь, чтобы полюбоваться своей работой. Я хорошо поработала над лицом. Я даже сделала младенцу губной желобок над верхней губой, который, по словам моей бабушки Энни, появляется тогда, когда Богиня прикладывает к губам плачущих младенцев-девочек свой палец, успокаивая их и закрывая им рот, чтобы те могли хранить Ее секреты. Я знаю эти секреты, секреты созидания и разрушения, силы и образов, проявления чьей-то воли. Бабушка Энни передала мне эти секреты вместе со своим последним вздохом.
Сверху я покрываю маленькое существо малиновым конфи, чтобы создать ровную поверхность для верхнего бисквитного коржа, а его в свою очередь обмазываю со всех сторон тонким слоем масляного крема, подсоленного тремя собственными слезами. Слезы сироты были бы лучше, но приходится работать с тем, что есть. Мои родители давно умерли, так что мои слезы тоже вполне подходят. Потянувшись к пустоте своей души, я выдавливаю слезу воспоминаний, слезу утраты и, наконец, после некоторого напряжения, слезу печали. Каждую из этих слез я называю в честь тройственного аспекта нашей Богини.
Осторожно, стараясь не повредить крошечную фигурку внутри, я вставляю деревянные шпажки, стабилизируя слои, и мысленно воздаю должное своей бабушке Энни. Я благодарю ее за обучение, когда накрываю ярус тонко раскатанным слоем марципана.
Выглянув в окно, я не вижу луны в холодном звездном небе. Завтра новолуние, благоприятный день для свадьбы.
Я прихожу рано, чтобы собрать торт на месте свадьбы. Огромный бледно-серый зал оформлен в тематике зимней Страны Чудес. Волнами тюля задрапированы потолок и верхняя часть дверных проемов. Тысячи холодных белых волшебных огоньков сияют на ветвях безлистных деревьев, выкрашенных в белый цвет и сверкающих серебряным блеском. Серебристый, белый, серый - все это цвета луны. Хорошо.
Прибывший организатор свадеб настаивает, чтобы после того, как соберу торт, я осталась на торжество. Обычно я отказываюсь, даже рискуя показаться грубой. Я говорю, что мне нужно сделать еще одну доставку. Я очень занята. Но сегодня я останусь и доведу это дело до конца.
Я сижу в самом конце зала, деля стол с несколькими трагически одинокими дальними родственниками и парочкой непослушных подростков, а также с ди-джеем. И, по иронии судьбы, организатором свадеб.
После того, как со столов убираются тарелки с недоеденными остатками, в зале раздаются аплодисменты, сопровождаемые стуком ножей по бокалам. Мой бокал пуст. За детским столом нет бесплатного вина. Хотя в углу зала есть платный бар, я не буду им пользоваться. Я не осмелюсь рисковать и дать откуп духам до завершения ритуала.
Ведущий, к этому моменту уже успевший в полной мере воспользоваться возможностью бесплатно выпить, невнятно произносит объявление в фонящий микрофон. Жених и невеста встают и подходят к столу, на котором стоит торт, а в это время из каждого кармана и сумочки достаются мобильные телефоны и камеры, чтобы запечатлеть унижение.
Довольно странный обычай: пара отрезает по кусочку великолепно украшенного торта только для того, чтобы размазать его по лицу друг друга. Профессиональный макияж, дорогие свадебные платья и взятые напрокат смокинги - все покрывается глазурью на глазах у семьи и друзей. Это напоминает какое-то специфическое сочетание игр с едой и вуайеризма. Традиция призвано принести паре счастье? Посадите для них дерево, ухаживайте за ним, чтобы обеспечить им стабильность - в этом есть смысл. Подарите им серебро, подарите им золото, чтобы принести им процветание - в этом есть смысл. Подарите им гранаты, чтобы у них родилось много детей. Нет. Не стоит беспокоиться, слишком поздно для этого.
Жених и невеста берут в руки украшенный лентой нож и лопатку для торта, оба прибора из серебра, слава Богине. К счастью, мне не пришлось тайно менять их на свой собственный набор. Мне бы не хотелось оставлять их здесь.
Фотограф просит пару немного подождать, поправляет их позы, а затем в последний раз проверяет освещение, прежде чем дать им добро. У толпы практически слюнки текут от нетерпения, мой же рот абсолютно сухой. Это из-за еды? Отсутствия вина? Вероятно, из-за предвкушения.
Встав со своего места, я тихонько пробираюсь вдоль стены к передней части зала. Шепча секретные слова, помогающие мне избежать внимания, я проскальзываю на выгодную позицию немного за столом с тортом. Мысленным взором я вижу острую полоску новой луны, парящей высоко среди холодных звезд.
Жених и невеста неуклюже изображают влюбленные взгляды друг на друга. На мгновение я замечаю вспышку презрения в поросячьих глазках жениха. Он злится на эту женщину и ее ребенка. Он не останется. Он не будет воспитывать малыша. Он не выполнит своих обязательств, данных им этой женщине. Он делает только то, что, как ему сказали, является "правильным". Он делает из нее честную женщину. Пока же он лжет относительно этого брака.
Я задерживаю дыхание в тот момент, когда нож прорезает ярус именно там, где я сделала для невесты особую отметку на глазури. Я посоветовала ей разрезать именно там под предлогом того, чтобы она не попала в шпажки, скрепляющие ярусы торта. Но ее нож, пройдя в этом месте, идеально разрежет крошечное существо, лежащее внутри, пополам.
Лезвие появившегося ножа покрыто красной начинкой, и на лице невесты на мгновение появляется шокированное выражение. В зале наступает тишина. Жених проводит пальцем по лезвию ножа, а затем облизывает его.
- Малина! - кричит он с лихой ухмылкой.
Тишину нарушает взрыв смеха. Сделав второй разрез, невеста отделяет от торта идеальный клиновидный кусочек, и жених кладет его на тарелку.
Невеста смотрит на кусок, и ее разум пытается понять, что она видит сбоку. Недавно она уже видела нечто похожее. В полутемном зале волшебные огоньки слепят ее глаза. Она не уверена в том, что видит. Нет, там ничего нет, это просто ее воображение, кусочек малинового крема.
Затем в ее голове всплывает изображение, изображение, которое она видела на плакате в клинике. Когда она бежала из клиники, это изображение отпечаталось в ее сознании. В машине она плакала несколько часов, прежде чем наконец пошла домой и все ему рассказала. Он настоял на том, чтобы они поженились, и пообещал позаботиться о ней. Позаботиться обо всем. На самом деле он ее не спрашивал. Чтобы не идти ему наперекор, ибо это было чревато последствиями, она согласилась. Прощай, карьера, здравствуй, материнство, здравствуй, послушная жена, здравствуй, жертва насилия.
Слезы затуманивают зрение невесты, когда она смотрит на торт. Жених вытирает лопаточку для торта о край куска, и картинка в ее голове пропадает. Это всего лишь ее воображение. Она устала и мало ела сегодня. Появляющаяся тошнота нарастает, а затем возникают сильные судороги.
Невеста вскрикивает и хватается за живот. До сих пор никто не заметил небольшую выпуклость на ее наспех перешитом свадебном платье. На кружевном, расшитом блестками, подоле распускается ярко-красный цветок, постепенно распространяясь все дальше и дальше. Еще один крик срывается с ее губ, когда ее колени подгибаются. Застывший жених, сжимая в руках тарелку с тортом, смотрит на свою молодую жену, падающую на пол в лужу крови.
Ошарашенная толпа даже не думает прекращать запись и использовать свои мобильные телефоны по назначению, поэтому это делаю я. Пройдя через раздаточную и кухню, я выхожу на улицу и набираю 911. Посмотрев на небо, я вижу клочок темного облака, скользящий по серебряному серпу новой луны и разрезающий ее пополам.
Сделано.
Сара зашла в круглосуточную закусочную на углу улиц Данн и Моррисберг, потому что ей было одиноко и хотелось побыть среди людей. Именно это ее больше всего интересовало - наблюдение за людьми, чашка кофе была просто платой за вход.
Торт в витрине на кассе привлек ее внимание. Он был неразрезанным и идеально круглым, покрытым слоем темно-коричневой, тщательно разглаженной шоколадной глазури. От его вида у Сары возникло ощущение спокойствия и праздника одновременно. Цена была завышена, но Сара была в депрессии и давно не ела выпечки. И она была одна в этой закусочной, где никто не мог ее осудить, кроме официантки, которую она, по всей вероятности, никогда больше не увидит.
Официантка отрезала ей щедрый кусок, и Сара направилась к столику у окна, где могла насладиться своим тортом вдали от посторонних глаз. Она даже забыла заказать кофе.
Сразу же за ней в закусочную зашел старик. На нем была серая кепка-восьмиклинка и мятое пальто, а его походка была по-стариковски шаркающей.
- Этот кусок торта ждал вас, - сказал он, садясь напротив нее, не спрашивая разрешения.
Сара пристально посмотрела на него. Почему мужчины всегда следят за тем, что едят женщины?
Решив, что его слова неверно истолковали, старик решил уточнить.
- Знаете ли вы, что этот торт стоит в этой витрине на этом же самом подносе вот уже тридцать пять лет?
- Действительно? - спросила она скептически.
- Значит, вы не знаете, - сказал старик, поджимая губы. - Интересно. Я должен был предположить, что это произойдет именно так.
Сара настороженно смотрела на него, выискивая подсознательные признаки опасности.
- Прежде чем вы сделаете первый укус, я должен вам кое о чем рассказать, - объявил старик, и его глаза загадочно сверкнули. Сара почти ожидала, что он раскроет что-то невероятное, вроде третьего глаза или лишней руки. - Сделать признание, если хотите. Так будет правильно.
- Валяйте, - ответила она.
А затем, надеюсь, вы уйдете и дадите мне спокойно поесть.
- Сорок лет назад, почти день в день, Пожиратель Вселенных был заключен в яйцо, - начал старик, указав на шоколадный кусок на тарелке, лежавший на боку, словно перевернувшийся корабль. - Можете ли вы представить себе существо, достаточно большое, чтобы поглотить бесконечность, поместившееся в столь маленькое пространство? - спросил он, наклонившись вперед.
- Нет, - ответила она. - Не могу.
Старик откинулся назад, и его левая рука небрежно легла на стол, неприятно приблизившись к ее руке.
- Говорили, что его освободит прикосновение женских рук. Мы предположили, что речь идет о женщине, которая может разбить яйцо.
Старик покачал головой.
- Конечно, мы были заинтересованы в том, чтобы оно никогда не выбралось наружу, по крайней мере, на первых порах. Наш Орден заключил существо в тюрьму, чтобы не дать ему поглотить все известные миры. И пять лет мы служили Ордену верой и правдой. Но я стал жадным. Голодным. Я начал думать: Разве не было бы здорово, если бы это моя жена разбила яйцо? Думал, что если бы это была моя жена, и именно она обрела его силы, я бы смог их контролировать. В конце концов, я прекрасно контролировал ее саму.
Старик покраснел, внезапно вспомнив пол своего слушателя.
- Вы молоды, - объяснил он. - Это то, чего ожидали от мужчин в то время. И женщины тоже этого ожидали.
Сара кивнула, хотя в животе у нее скрутило узлы. Ей очень хотелось, чтобы этот человек ушел.
Старик смущенно снял очки, не желая встречаться с ней взглядом.
- Мы охраняли яйцо по очереди, потому что считали, что продолжительный контакт может свести человека с ума. Когда наступил мой черед дежурить, я украл яйцо, принес его домой и положил в наш холодильник.
Он грустно улыбнулся.
- Моя жена почти поняла. Я была уверена, что у нас осталось шесть яиц, - сказала она мне, но я просто усмехнулся и ответил: - Счастливая семерка!
Сара издала легкий смешок, думая, что это именно та реакция, которую он ожидал. Но старик, напротив, строго посмотрел на нее.
- Моя жена испекла торт с этими яйцами, - продолжил он, отвечая на ее негласный вопрос. - И сначала ничего не произошло. Я потерял веру, даже когда жена оставила торт у окна остывать. Я подумал, что, возможно, все это было ложью, и что Пожиратель не был ни внутри торта, ни внутри яйца. Возможно, он даже никогда не существовал вне пророчеств и бреда одаренных безумцев. И тут я услышал крик из соседней комнаты. Ворвавшись туда, я увидел, что руки моей жены были в крови.
Сара замерла. Ее взгляд метнулся к стойке, но официантка была где-то в другом месте.
Старик, взяв солонку, постучал ею по столу, требуя ее внимания.
- Это был не порез, - сказал он напряженным голосом. - Было такое ощущение, будто она окунула обе руки в кислоту, которая разъела ее кожу. Когда я вернулся из больницы, торта на подоконнике не было. Он ушел. Я был в ярости. Стучал во все двери своего дома, требуя, чтобы соседи сказали мне, видели ли они его, - старик криво ухмыльнулся. - Должно быть, я выглядел совершенно безумным.
Да неужели? - подумала Сара, но ничего не сказала.
- В конце концов, я получил сообщение. Я переступил черту, обидел Пожирателя. Практически плюнул ему в лицо, - сняв очки, старик стал протирать их. Его движения были быстрыми и точными, а напряженная сосредоточенность скрывала охватившее его волнение. - Я был недостоин Пожирателя. На следующий день я подал в совет Ордена прошение об отставке, решив попробовать быть достойным своей жены. Я каждый день приходил в больницу и сидел у ее кровати, пока меня не выгоняли. Она не могла говорить, а я не мог держать ее за руку, но, возможно, просто мое присутствие там... - старик замолчал.
Сара следила за его пальцами. Подняв от них глаза и посмотрев на лицо старика, она увидела слезы, скопившиеся в уголках его глаз.
Ты мерзавец, - подумала она, но мужчина и так это знал.
- Она умерла через три дня. Врачи так и не смогли понять, что с ней не так. После того, как ее тело вывезли из палаты под простыней, я побрел сюда, в эту закусочную, - старик снова постучал по столу, на этот раз костяшками пальцев. - Я не мог говорить. Все, чего мне хотелось, - это черный кофе и, возможно, участливый разговор с симпатичной официанткой. Но подойдя к прилавку, я увидел в витрине торт.
Он сделал паузу, давая осознать ей смысл сказанного.
- Тот самый торт, который моя жена испекла всего три дня назад, и в котором обитал теперь Пожиратель Вселенных. Не спрашивайте меня, как торт оказался здесь или почему он решил показаться мне именно тогда. Думаю, это была космическая шутка. И жестокая к тому же.
Старик указал на тарелку Сары.
- Этот торт, кусок которого сейчас лежит перед вами, простоял в витрине тридцать пять лет. Его никто никогда не заказывал. Его никогда не выбрасывали и ничем не заменяли.
Он посмотрел на официантку, которая была занята вытиранием пятен холодного кофе с барной стойки, совершенно не обращая внимания на странный разговор, происходящий за ее спиной.
- Не думаю, что здешний персонал вообще замечает его присутствие. У него есть такое свойство - раскрываться только определенным людям. Некоторые видят его, но ничего о нем не думают и даже не вспоминают, едва лишь отвернулись, если вы понимаете, о чем я.
Старик махнул рукой в сторону одного из соседних столиков.
- Несколько лет назад я сидел напротив молодой пары, как сейчас сижу напротив вас, и, просто чтобы проверить свою теорию, сказал им: Этот торт выглядит восхитительно, верно? Они понятия не имели, о чем я им говорил.
Замолчав, старик, подняв обе брови, посмотрел Саре в глаза, требуя от нее ответа.
- Невероятно, - сказала она, не зная, что еще можно сказать.
- Вы понимаете, - сказал он, говоря медленнее, словно перед ним сидел идиот, - что являетесь первым человеком за тридцать с лишним лет, который не только заметил торт, но и заказал его? Знаете ли вы, что это означает?
- Безусловно, - ответила она.
Старик ей не поверил, но встал из-за стола и снял свою кепку.
- Надеюсь, вы хорошенько подумаете, прежде чем откусите кусок этого торта, - произнес он. - Прежде чем впустите его внутрь себя. Просто подумайте, во что вы ввязываетесь.
Колокольчик на входной двери звякнул, когда мужчина вышел на улицу.
- Он вас побеспокоил? - спросила официантка, проявляя беспокойство.
Немного поздновато для этого.
- Все в порядке, - ответила Сара.
- Он - наш завсегдатай, - извиняющимся тоном объяснила женщина. - Обычно он безобиден, - ее взгляд метнулся к тарелке Сары. - Вы не прикоснулись к своему торту!
- Я смакую его, - ответила Сара, натянуто улыбаясь.
Сара осмотрела торт на наличие странностей, но не обнаружила их. Кусок выглядел достаточно влажным для тридцатилетнего торта. Осторожно ткнув его вилкой, она стала размышлять о том, на что это было бы похоже - иметь силу поглощать вселенные, протекающие через нее, как бы это ощущалось на ее языке.
Сара подумала, что выглядела бы довольно глупо, если бы ушла сейчас, оставив такой аппетитно выглядящий торт нетронутым.
Наконец она отрезала от него вилкой небольшой кусочек, положила его в рот, разжевала и проглотила.
Когда внутри нее вылупился Пожиратель Вселенных, это было похоже на расстройство желудка.
Если бы Гэри мог съесть останки своей жены, не подавившись пеплом, он бы это сделал. В тот момент, когда взял урну в руки, он осознал, что она никогда больше не будет с ним достаточно близко. Даже когда он спал, прижимая к груди холодную урну из нержавеющей стали, Кэт не была с ним по-настоящему.
Сладкий, теплый аромат воспоминаний о ней разнесся по дому, пока прах самой Кэт запекался в поднимающемся пироге. Гэри облизнул губы при мысли о том, что его жена присоединится к нему способом, гораздо более приятным, чем поедание пепла. На кухонном прилавке лежал верхний слой их свадебного торта, впитавший лучистое тепло духовки и оттаявший. Завтра, в их первую годовщину, они должны были съесть сохраненную часть торта. Но ее неожиданная смерть оставила Гэри участвовать в этой традиции в одиночестве.
Когда прозвенел таймер, Гэри извлек из духовки круглую форму с пирогом, в центре которого образовался холмик. Трудно было устоять перед ароматом шоколада, смешанного с ароматом самой Кэт. После того, как пирог остыл, Гэри заботливо покрыл его глазурью, а затем положил на него верхний ярус сохраненного свадебного торта. Завтра он совершит ритуал поедания торта, и Кэт останется с ним навсегда.
Прежде чем в окна проник свет рассвета, Гэри был уже одет. Надев свой лучший костюм и любимый галстук Кэт, он был готов начать. В руке он держал фотографию десять на пятнадцать сантиметров в рамке. На ней была запечатлена их с Кэт свадебная церемонии разрезания торта. Вместо того, чтобы романтично покормить друг друга тортом, они перепачкали лица. Гэри вспомнил, как сладкие ошметки разлетались вокруг и падали на пол. Подбородок и щеки Кэт были испачканы персиково-розовой глазурью, и ее улыбка тогда сделала его самым счастливым человеком на свете.
Слезы текли по щекам Гэри, а руки дрожали, когда он зашел на кухню. На стойке, где он оставил на ночь двухъярусный торт, стояла лишь пустая форма. Пол рядом с кухонной стойкой был покрыт пористыми остатками шоколадного бисквита и размазанными каплями разноцветной глазури. Сладкий след вел из кухни к кабинету.
Открыв дверь кабинета, где Кэт обычно до поздней ночи сидела и читала свои книги, Гэри щелкнул выключателем. Мягкий приглушенный свет желтой напольной лампы, стоящей возле ее любимого кресла для чтения, освещал комнату. В кресле сидела сама Кэт, обнаженная. Гэри не мог в это поверить. На мгновение он задумался, не был ли увиденное им ужасным кошмаром - авария, похороны, последний месяц, проведенный в скорби. Кэт посмотрела на него и улыбнулась, но в выражении ее лица было что-то странное. Гэри подошел на несколько шагов ближе, но, казалось, это каким-то образом сделало ее образ каким-то расплывчатым.
- Кэт? - позвал он дрожащим голосом. - Скажи, что это действительно ты.
С каждым приближающимся шагом образ его жены становился похожим на картину. Словно какой-то великий художник эпохи Возрождения пришел сюда посреди ночи и нарисовал ее, чтобы Гэри мог полюбоваться. Но взгляд глаз Кэт следовал за ним, а алые губы растянулись в улыбке. Она была жива.
- Тебе, должно быть, холодно, - воскликнул Гэри и, схватив фланелевое одеяло, лежащее на краю дивана, накинул его ей на плечи.
От Кэт пахло сладкой ванилью. Ее губы приоткрылись, и между ними появилась тоненькая паутинка слизи. Нет, не слизи. Чего-то другого. Гэри дотронулся пальцем до красного вещества, тянущегося у нее между губ, и растер его. Между пальцами он почувствовал какие-то крупинки, а по запаху вещество было похоже на глазурь. Лизнув палец, Гэри почувствовал вкус сахарной глазури и отшатнулся.
- Кэт, ты можешь со мной поговорить?
Она уставилась на него, отчаянно пытаясь что-то сказать. Гэри наклонился, чтобы попытаться услышать, что она скажет, но из ее уст не вышло ни слова. От нее доносился лишь теплый аромат свежеиспеченного торта.
Сердце Гэри бешено колотилось в груди, и он стал расхаживать по комнате, пытаясь понять, что делать дальше. Его жена вернулась, и он должен был обеспечить ее безопасность.
- Я скучал по тебе, - сказал Гэри и заплакал, согнувшись пополам. - Так сильно!
Медленно, словно тягучая патока, Кэт наклонилась вперед и поднялась с кресла. На обивке остался тонкий слой шоколадного торта и глазури телесного цвета. Подбежав к ней, чтобы проверить, нет ли повреждений, Гэри увидел, что весь слой глазури, покрывавший ее спину, исчез. Задняя часть ее ног и ягодицы тоже были лишены глазурированной кожи, обнажая пористый шоколадный корж под ней с неровностями, образовавшимися из-за отвалившихся кусочков.
Гэри протянул вперед руки, не зная, что сделать, чтобы помочь ей.
Фланелевое одеяло упало с ее плеч, забрав с собой кусок груди Кэт. По пути на пол оно скользнуло по ее груди и животу, и от глазури, имитирующей ее кожу, ничего не осталось. Обнажилось еще больше укромных уголков ее бисквитных внутренностей.
Гэри, кинувшись к одеялу, соскреб с него глазурь и стал размазывать ее по телу жены.
Голубые глаза Кэт встретились с его. Медленное движение ее головы из стороны в сторону говорило ему "нет", но Гэри не мог потерять ее снова. Собрав все кусочки, которые только мог, он прижал их к ее телу, но они снова упали на пол, поэтому Гэри надавил сильнее. Его рука глубоко погрузилась в ее бедро, и теплый, влажный пирог коснулся его пальцев. Гэри быстро сделал шаг назад, но ущерб уже был нанесен. Нога Кэт подкосилась, и она рухнула на пол. Из-за отсутствия костей и мышц, поддерживающих ее, руки не смогли остановить ее падение, и Кэт разбилась вдребезги, разлетевшись на куски.
Гэри опустился на колени рядом с ее изуродованным телом. Единственной оставшейся нетронутой частью было идеальное подобие половины ее лица. Подняв руку, он вытер слезы, попутно размазывая глазурь по своим щекам, носу и губам.
Не удержавшись, Гэри слизнул с руки сладкие кусочки десерта, и нежный вкус жены на языке успокоил его. Закрыв глаза, он сунул палец в рот, слизывая сладость, и Кэт скользнула по его горлу в живот. Эта частичка ее всегда будет его частью.
Но этого было недостаточно. Гэри нужно было больше ее. Он начал с крошек. На четвереньках он ползал, собирая непригодные для спасения Кэт кусочки, и горстями засовывал их в рот. Закончив с полом, Гэри принялся за кресло, вылизав его дочиста. Потом одеяло. Ворсинки фланели щекотали его лицо, пока он царапал ткань зубами. Живот Гэри раздулся, но он продолжал до тех пор, пока не убрал весь беспорядок, окружавший Кэт.
От его жены практически ничего не осталось. Одна нога и туловище. Рука с вытянутой искалеченной кистью. Голова с половиной ее великолепного лица.
Выражение ее лица умоляло его остановиться, но он не мог. Восхитительный вкус его жены оказался лучше, чем он когда-либо мог себе представить. И Гэри решился. Он потянулся к руке Кэт, и она попыталась пошевелить ею, но ее пальцы едва дернулись. Зарывшись пальцами в пористый бисквит, он оторвал ее кисть и засунул ее в рот. Добравшись вверх по ее руке к плечу, Гэри столкнулся с ней лицом к лицу. Опечаленное лицо жены умоляло его остановиться... или, возможно, она умоляла его покончить с этим.
Гэри побежал на кухню за ножом, попутно поскользнувшись на глазури. Вернувшись, он начал гладить черные блестящие волосы Кэт, пальцами оставляя за собой бороздки.
- С годовщиной, любовь моя! - сказал Гэри, вонзая большой нож ей в голову и разрезая ее пополам.
Отделив лицо Кэт, Гэри взял его в руки. Последний поцелуй в ее алые губы, и Гэри сожрал ее - каждую крошку.
Каким бы объевшимся он себя ни чувствовал, Гэри запихнул все тело своей жены до последней крошки в свой болезненно-раздутый живот, а затем еще долго лежал на полу среди сладких, ароматных останков своей жены, довольный тем, что она навсегда будет его частью.
Вайолет Несполи достает коробку из морозильника мисс Паттербо. Она знает, что будет внутри, но ахает, когда видит: один идеальный кусок миндального торта ее покойной соседки.
- Что такого примечательного в куске старого пирога? - спрашивает Нила, ее лучшая подруга со времен начальной школы.
- Ты не понимаешь, - отвечает Вайолет, снимая резиновые перчатки. - Каждое воскресенье мисс Паттербо съедала разогретый кусочек этого пирога. Она никогда никому не позволяла его пробовать - говорила, что это ее личное особое лакомство.
- Это странно.
- Возможно, но это миндальный пирог, а у меня аллергия на арахис.
- И что? Миндаль - это не арахис.
- Для нее это было одно и то же, - говорит Вайолет, - и она подавала это таким образом, будто спасала мне жизнь.
- Ладно, давай, выбрасывай его и продолжим уборку.
- Выбросить? Ты шутишь? Теперь у меня появился наконец шанс попробовать этот торт!
- Ты серьезно? - спрашивает Нила. - Хочешь заразиться ботулизмом? Потому что именно так можно это сделать.
- Мисс Паттербо умерла всего неделю назад, к тому же пирог хранился в морозилке.
- От замороженных продуктов тоже можно заразиться ботулизмом.
- Мисс Паттербо умерла не от ботулизма, - парирует Вайолет. - У нее был сердечный приступ. И она завещала мне свой дом, а значит, все остальное в нем. Даже этот последний кусок пирога.
- И ботулизм, - кривится Нила. - Или пищевое отравление.
- Как угодно, - Вайолет перекладывает пирог на тарелку, а затем ставит ее в микроволновку. Затхлый запах воздуха сменяется ароматом теплого миндаля. - Подай мне вилку, пожалуйста.
Вайолет откусывает первый кусочек. Он... воздушный. Нет, он словно невесомый и сделан из воздуха, пропитанного солнечным светом, - девушка ощущает тепло, напоминающее ей о нагретой солнцем траве. Каждый кусочек, который она откусывает, теплой волной проносится по телу.
- Ты собираешься облизать тарелку? - спрашивает Нила, качая головой, после чего сметает последние пакеты с каким-то непонятным мясом с нижней полки холодильника в мусорное ведро. - Вот и все. Ну, как твой желудок?
- Я в порядке. А вот ты слишком волнуешься.
- В отличие от тебя, - парирует Нила, закрывая дверцу холодильника.
День родео Вайолет проводит вместе с семьей. Все это время, сидя на трибуне, девушка мечтает о миндальном пироге мисс Паттербо, не в силах думать ни о чем другом.
- Твой брат выступает следующим в состязании по заарканиванию быка, - говорит мать Вайолет, толкая ее коленом.
Люк на лошади галопом выезжает из ворот вслед за быком, но это последнее, на что Вайолет обращает внимание. Вместо этого девушка думает о том, чтобы найти рецепт того пирога. Она видела кулинарные книги в доме мисс Паттербо. Они были повсюду - Вайолет даже однажды видела, как мисс Паттербо несла одну в сарай на заднем дворе.
Ее мама и папа хлопают. Когда соревнования заканчиваются, Вайолет встает.
- Я немного пройдусь, - говорит она.
- Будь осторожна, дорогая, - говорит ее мама. - Тебе бы стоило немного принарядиться - по крайней мере, разбавить в своей одежде черный цвет. Выглядит отталкивающе и неженственно.
Вайолет через трибуны направляется к фуд-корту. Семейные вылазки - отстой. Если это не родео, то демонстрационное мероприятие, на котором Люк показывает свиней, которых он с отцом выращивают в небольшом загоне на заднем дворе. Живот девушки урчит. Возможно, Нила была права насчет пирога, каким бы восхитительным тот ни выглядел. Что-то здесь не так.
Она сворачивает в коридор в поисках уборной.
- Простите, - обращается Вайолет к парню с логотипом родео на футболке, - где здесь ту...
От парня пахнет солнцем. Этот аромат... Он исходит от его шеи, от мягкой кожи, скрывающей его кадык. Рот Вайолет наполняется слюной. Она хочет... откусить от него кусочек.
Девушка отступает назад. Но тут ее внимание переключается на женщину, стоящую чуть дальше и говорящую по телефону, - солнечный свет влечет Вайолет вперед. Возможно, если она просто лизнет кожу на шее женщины, то этого будет достаточно, не так ли?
Вайолет находится уже в двух шагах от женщины, как голос, кричащий в ее голове, приказывает ей остановиться, и она убегает прочь, дрожа.
Что происходит? Она практически чувствует, как ее зубы погружаются в сухожилия и артерии. В мясо и жир. Ввалившись в женский туалет, девушка мчится вдоль ряда кабинок к раковинам.
Через мгновение дверь туалета распахивается, и в него залетает женщина в топе цвета плаща тореадора. Ее шея длинная и тонкая, как у лебедя.
- На что пялишься, сучка? - спрашивает она, повернувшись к Вайолет.
Этот ее аромат. Он восхитителен.
Вайолет делает шаг к ней, затем еще один. Этот аромат... он сводит ее с ума. Еще шаг, и еще.
Женщина что-то говорит, но Вайолет ее не слышит. Взгляд девушки сосредоточен на этой тонкой шее, на том, что, как она знает, будет тончайшей пленкой жира прямо под кожей.
Пальцы ног Вайолет напряжены. Ее желудок в предвкушении. Почувствовав прилив сил, девушка бросается к женщине и сжимает ее горло, прежде чем та успевает издать хоть звук. А потом остаются только ее зубы, хруст горла и горячее мясо.
Вайолет с трудом приходит в себя, словно выныривает из очень глубокого сна - солнечный свет повсюду. Пол холодный и теплый одновременно. Поднявшись с него, девушка открывает глаза... и кричит. Она с ног до головы в крови, к ее щеке прилипли куски плоти.
Сделав поспешный шаг назад, она спотыкается обо что-то. Это оказываются раскинутые руки женщины, горло которой вскрыто. Вайолет все еще чувствует ее вкус: между ее зубов застряли небольшие волокна мяса. Попытавшись выковырять их языком, она инстинктивно подскакивает к двери, чтобы запереть ее.
Издав недоуменный возглас, девушка смотрит на женщину, глядящую на нее мертвыми глазами. Что она натворила?
Метание по туалету из угла в угол не приносит никакой пользы - в ее голову так и не приходит хороший план или хотя бы какое-то объяснение случившегося. Есть лишь свет, пронизывающий ее тело, тепло нагретой солнцем травы. Возможно, Нила была права - это ботулизм или пищевое отравление. Какой-нибудь ужасный штамм микроорганизма. Девушка сосредотачивается мыслями на миндальном пироге, не желая думать о том, что она только что убила женщину, не замечая крови повсюду.
Она убила человека.
Вайолет сдерживает крик и делает единственное, что приходит ей в голову: она звонит Ниле.
Девушка, стараясь изо всех сил, умывается и застирывает свою одежду в раковине. Хорошо, что она в черном - этот цвет может скрыть множество грехов. Женщина - ее зовут Карен, о чем Вайолет узнает, роясь в ее сумочке, - продолжает смотреть на нее.
Потирая нервно руки, Вайолет ходит взад-вперед, наматывая круг за кругом по уборной. Остановившись на мгновение, она отправляет сообщение родителям, что плохо себя чувствует и пошла домой. Каждый раз, дойдя до Карен, она переступает через нее, осторожно обходя лужи крови.
Раздается стук в дверь, и в это же время вибрирует телефон Вайолет, на который пришло сообщение от Нилы: Я снаружи.
Вайолет приоткрывает дверь.
- Что случилось? И почему ты вся мокрая? - спрашивает Нила.
- Ты взяла плащ? - задает Вайолет встречный вопрос и, выскользнув за дверь, закрывает ее за собой.
- Что случилось? - снова спрашивает Нила, расстегивая сумку и доставая из нее длинный темный плащ.
- Я уронила пиццу себе под рубашку, - отвечает Вайолет, поспешно надевая плащ и чувствуя облегчение.
По крайней мере, на некоторое время. Возможно, она сможет убраться отсюда, но факт остается фактом: она ела человека.
По дороге домой Вайолет почти не слышит, что говорит Нила - все ее мысли поглощены пирогом и кровью.
- Ты можешь подбросить меня до дома мисс Паттербо? - спрашивает она у Нилы. - Мне кажется, что с тем пирогом, который я съела, было что-то не так.
- Я же говорила. Дай угадаю - ты ничего не роняла. Ты обблевалась, да?
- Это то, что происходит, когда заболеваешь ботулизмом?
- Нет, пищевым отравлением.
- Ты когда-нибудь слышала о том, что тяга к мясу - или, может быть, жиру - является симптомом употребления испорченной пищи? - спрашивает Вайолет.
- Типа большого жирного стейка?
- Да, типа того.
- Эм-м, у моей мамы было нечто-то подобное, - говорит Нила. - Это было связано с дефицитом питательных веществ. Кажется, низким уровнем железа или белка.
- Твоя мама когда-нибудь говорила, что хочет... укусить кого-то?
- Нет, но... погоди, это что-то сексуальное? Потому что мне приснилось, что я укусила того студента-первокурсника из команды по гольфу, и это определенно было что-то сексуальное. Или... ты беременна? Люди жаждут всякой странной фигни, когда беременны.
- Я об этом не думала, - отвечает Вайолет, кладя руку на живот.
Выпускной с Майком, парнем с курса биологии. Это возможно.
- О, черт. Может, заедешь в аптеку и купишь тест на беременность? - просит Вайолет, чувствуя, как ее желудок начинает урчать. - Но сначала подбрось меня до дома мисс Паттербо.
Закрыв глаза, она начинает мечтать об аромате согретой солнечным светом травы.
Вайолет не может перестать дрожать даже после того, как смыла остатки крови в ванной мисс Паттербо. Даже после того, как сменила свою залитую кровью одежду на чистую. Даже после звонка ее мамы, которая сказала, что на родео полиция оцепила стадион и собирается всех допрашивать, но никто не знает, в связи с чем это произошло. Девушка думает о пристальном взгляде Карен. О ее крови.
Она касается своего живота.
Пирог мог быть совпадением. Она действительно почувствовала трепет в животе, когда ела его - это свойственно плоду. Выпускной был всего месяц назад - разве плод, которому от силы месяц, может шевелиться? Судя по информации из "Гугла", - нет. Месячный плод - это плод размером с маковое семя. Убийственное маковое семя.
Иногда в пирогах присутствуют семена мака.
Вайолет действительно хочет еще пирога.
Она начинает с кулинарных книг в гостиной. Ей хочется снова ощутить аромат солнечного света, бегущего по ее венам. Она обыскивает дом, но ничего не находит. Осталось только одно место, в котором она может поискать: сарай на заднем дворе.
Закрыв за собой дверь сарая, Вайолет щелкает выключателем. Внутри сарай сверкает чистотой, а у его задней стены стоит длинный деревянный стол. Над столом, на вбитых в стену гвоздях, висит несколько пил, а на самом столе лежит толстая книга в желтой обложке с названием "Североамериканское руководство по забою скота".
Вайолет берет книгу с собой, чтобы почитать, пока она будет ждать Нилу. Зайдя в дом, она садится на диван и начинает ее листать.
Каждая глава иллюстрирует правильный способ забоя разных животных и разрезания их на части. Коровы. Овцы. На фотографиях много крови, так же, как и в женском туалете. В конце книги, на странице с оглавлением мисс Паттербо резким почерком отмечает главу о свиньях.
Люк и ее отец постоянно говорят о свиньях, но единственное, что о них знает Вайолет, это то, что анатомия свиней похожа на анатомию человека. И мисс Паттербо в книге точно отмечает эти отличия. Кажется, будто это глаза Карен смотрят на нее со страницы.
К следующей странице скрепкой прикреплен листок бумаги со списком имен и дат. Вайолет достает свой телефон и ищет первое имя из списка. Чарльз Весси III. Пропал тридцать лет назад. Следующий - Бернард Абернати. Его залитую кровью машину нашли двадцать пять лет назад, но его самого там не было. Так продолжается имя за именем. Пропавшие без вести, предположительно погибшие. Иногда подозревают насильственную смерть.
Подумай. Установи связь, сучка, - слышит Вайолет голос Карен в своей голове.
Но Вайолет отказывается это делать.
Это беременность. Гормоны.
Девушка переворачивает страницу и на полях следующей видит записанный рукой мисс Паттербо рецепт миндального пирога. Вот, третья строка снизу: полстакана растопленного жира.
Человеческого жира.
Отбросив книгу от себя, Вайолет пытается все забыть. Забыть имя женщины, которую убила - женщины, которую ела. Забыть вкус пирога. Забыть ощущение солнечного света в теле.
Но внезапно появляется Нила, и ее губы шевелятся, произнося какие-то слова, которые Вайолет не слышит. Нила пахнет так восхитительно, словно трава, нагретая солнечными лучами, что Вайолет вскакивает с дивана и делает шаг вперед. Затем еще и еще один. Еще полшага вперед. Это танец, и Нила не знает движений.
Но их знает Вайолет.
Когда Бетти Бриггс выиграла голубую ленточу в выпечке тортов на ярмарке во Франклинвилле в 1957 году, женщины собрались вокруг, чтобы поздравить ее. Даже Дотти-Джин Дрискелл, которую все считали несомненной победительницей с ее "Двойным кокосовым удовольствием", устроила праздничное чаепитие в следующее воскресенье после церкви. Все они согласились, что хотя Бетти и приготовила простой бисквитный торт "Пища ангелов", он, безусловно, был хорош.
В следующем году, когда Бетти снова победила с тем же самым тортом, прием был менее восторженным. Дотти-Джин заняла второе место со своим "Сливовым совершенством", а Лоретта Сайкс заняла третье место со своим тортом "Лимонно-ванильное сумасшествие" с неожиданной начинкой из бананового творога вместо обычного лимонного. Любой внимательный человек заметил бы, как Дотти-Джин и Лоретта обменялись взглядами, когда мэр Херли во второй раз прикрепил голубую ленточку к груди Бетти. Фотограф сделал снимок Бетти для "Ежедневного обозрения". Чаепития никто не устраивал.
Они, возможно, не завидовали бы так, если бы Бетти выиграла какой-либо другой конкурс дважды подряд. Да что там, старая миссис Джарвис побеждала в категории "Консервирование" со своими маринованными огурцами с момента самой первой ярмарки. Конкурс тортов был другим, потому что его спонсировала крупнейшая фирма органического питания в стране. Лучший торт получал 100 долларов наличными, а имя и лицо победителя увековечивались на витрине фирменного магазина. Победить в конкурсе на лучший торт было как стать королевой Франклинвилля.
Не нужно было обладать острым взглядом, чтобы заметить натянутые улыбки женщин, когда Бетти Бриггс снова победила в 59, 60 и 61 годах. Они изнуряли себя, пытаясь превзойти ее, их торты из года в год становились все более многослойными, превращаясь в возвышающиеся кондитерские изделия, усыпанные свежими ягодами и взбитыми вручную сливками, или, как в случае самой сокрушительной победы Дотти-Джин за второе место, обернутые лозами марципанового плюща. Мэдди Симмонс сделала так много тестовых версий своего "Двойного шоколадного наслаждения", что ее детям, близнецам Тодду и Терри, стала явно тесновата их школьная форма.
Нужно было что-то делать.
Именно эти слова сказала Дотти-Джин своему мужу в преддверии очередного кулинарного конкурса, вытирая посуду в воскресный полдень.
- Нужно что-то делать.
- О чем ты, дорогая? - монотонно произнес Хэл из-за разворота своего "Ежедневного обозрения".
- Я говорю о Бетти Бриггс. Она побеждает каждый год с одним и тем же ангельским бисквитом!
- Возможно она заключила сделку с Дьяволом, - сказал Хэл и усмехнулся.
По своей привычке, когда он говорил что-то, что казалось ему забавным, он повторял это снова, как будто у него была большая аудитория, и он хотел убедиться, что никто не пропустил его шутки.
Дотти-Джин проигнорировала его. Она вытерла руки и сняла фартук. Это был ее любимый белый полупрозрачный хлопчатобумажный фартук в мелкую точку с накладным карманом в форме сердца, но сегодня он не принес ей никакой радости. Рот Дотти-Джин образовывал прямую линию.
После ужина она созвала экстренное совещание. Дотти-Джин подала горячий кофе с каплей самбуки, и женщины приступили к делу. Конкурс выпечки должен был состоять всего через две недели, и все согласились: шестая победа Бетти Бриггс была бы неприемлемой.
- Это абсурд, - сказала Лоретта Сайкс. - Это как выбирать одну и ту же Мисс Америки снова и снова.
Мэдди Симмонс сказала, что слышала, будто Бетти консервировала и может представить в этом году свои соленья.
Лоис Финни была в ужасе.
- Если она начнет выигрывать в конкурсе солений, то миссис Джарвис останется просто лечь и умереть.
Дотти-Джин заподозрила жюри в предвзятости, но остальные отклонили ее предположение. Все они верили в честность организатора конкурса. На этикетке их продукции было написано: "Бренд, которому можно доверять".
С углового дивана слово взяла Сара Снелл, которая никогда много не говорила.
- Дело в том, - сказала Сара, - что торт Бетти действительно хорош.
В комнате на мгновение повисла тишина, но все женщины признали это как правду. Даже Дотти-Джин пришлось согласиться.
- Да, он хорош, - признала она.
Вмешалась Мэдди, сказав, что нет никакого смысла в том, что заурядный ангельский бисквит мог оказаться таким вкусным, но это было так.
- И все же, - сказала она, закатив глаза, - Она клянется, что в нем нет никакого секретного ингредиента.
Перед тем, как разойтись, они выпили больше самбуки, чем кто-либо из них предполагал, и составили план того, как узнать секрет Бетти.
Дотти-Джин допросила соседского бакалейщика, мистера Левина, но тот никогда не видел, чтобы миссис Бриггс покупала что-то более необычное, чем мешок соли.
Мэдди прочесала библиотеку в поисках рецептов тортов с ангельским бисквитом, но не нашла ничего незаурядного.
Лоис Финни, которая только что прочитала сокращенную версию "Остановки в Токио" в "Ридерз Дайджест" и была в восторге от секретных агентов, следовала за Бетти до фирменного магазина спонсоров конкурса. Спрятавшись за коробками с манной крупой, она принялась следить за Бетти, выбиравшей продукты в бакалейном отделе. Та не купила ничего особенного, но Лоис услышала, как Бетти сказала продавцу, что в следующую среду вечером будет печь свой конкурсный торт.
На следующее утро, пока Дотти-Джин все еще пила кофе и думала о том, чтобы пропылесосить ковер, к ней в дом ворвалась Лоретта Сайкс.
- Звони девочкам, - сказала она. - Скажи им, что у меня есть нечто грандиозное. Грандиозное!
Когда все собрались, Лоретта заговорила, задыхаясь.
- Сегодня утром я зашла к Бриггсам, намереваясь поболтать с Бетти за кофе и, возможно, что-нибудь у нее выудить.
- Что она сказала? - спросила Мэдди.
- Ничего! Я постучала, но ответа не было, поэтому я вошла внутрь и крикнула. Вот тогда я и услышала шум пылесоса, доносившийся с верхнего этажа. Она меня не слышала.
- Ближе к делу, - рявкнула Лоис.
- Я огляделась в поисках секретного ингредиента, но потом увидела это рядом с тостером, - Лоретта вытащила этот предмет из сумочки и держала его так, словно это был Святой Грааль. - Я украла ее книгу рецептов!
Они разразились такими громкими криками, что это было похоже на детей, играющих в индейцев.
Лоретта сунула книгу Дотти-Джин, и та села, пока остальные столпились вокруг нее. В книге были десятки карточек с рецептами, аккуратно напечатанные Бетти на печатной машинке ее мужа. Дотти-Джин стала зачитывать названия, пролистывая каждый рецепт.
- Лимонный пирог-мороженое. Печенье с шоколадной крошкой. Банановый пудинг. Ангельский бисквит... вот оно! - воскликнула она и стала просматривать карточку.
- Читай! - закричали все.
- Я... я не могу. Я не знаю, что это, - Дотти-Джин опустила руки с карточкой на колени.
- Я прочту, - выхватила у нее из рук карточку Лоис.
- Будь так любезна, - ответила Дотти-Джин.
- Что это, черт подери? - воскликнула Лоис, уставившись на карточку.
Рецепт был написан от руки жирными черными чернилами на языке, похожем на латынь. Сама карточка была старше остальных, бумага, на которой был написан рецепт, была хрупкой и коричневой от времени. Обратная сторона его была покрыта рисунками, в основном кругами, пересекающимися линиями и странными символами.
- Это схема того, как нужно резать торт? - спросила Мэдди.
- Это какая-то ерунда, - сказала Лоис. - Шутка. Она подбросила в книгу эту чушь, чтобы посмеяться над нами.
Осталось только одно: они будут шпионить за Бетти Бриггс, пока та будет готовить свой конкурсный торт. Если и был какой-то секретный метод ее выпечки, им придется увидеть его собственными глазами.
В среду вечером они встретились, одетые в свои самые темные брюки и кардиганы. План было бы невозможно осуществить, если бы перед домом Бриггсов с кухонной стороны не был бы расположен ряд высокого кустарника, из-за которого можно было беспрепятственно видеть кухню - и обеденную зону за ней.
Спрятавшись за кустами, женщины устремили свои взгляды в сторону кухонного окна.
- Зачем она передвинула мебель? - спросила шепотом Лоис.
- Может, она натирала пол воском, - предположила Мэдди.
- Он действительно выглядит очень хорошо, - сказала Лоретта.
- Тссссс, - прошипела Дотти-Джин.
Они наблюдали, как Бетти Бриггс разбила несколько яиц и отделила желтки от белков. Затем она просеяла муку. Я обычно просеиваю дважды, - презрительно усмехнулась Лоис. После всех этих манипуляций Бетти взяла огромный контейнер с солью.
- Это очень много соли, - заметила Дотти-Джин.
Бетти перешла в столовую. Пока женщины смотрели, разинув рты, она высыпала соль на пол, нарисовав с помощью нее большой круг.
Лоис ахнула.
- Я не вижу! Что она сделала? - спросила Лоретта.
- Просто высыпала кучу соли на пол! - ответила Лоис.
Вернувшись на кухню, Бетти достала что-то из пакета, но они не могли разглядеть, что это было. Затем Бетти расстегнула блузку.
- Может, ей жарко? - предположила Лоретта.
Выскользнув из юбки, Бетти начала снимать нижнее белье. Вскоре она стояла на кухне совершенно голая. Женщины были заворожены голым телом Бетти, двигавшимся по кухне так, словно это было нормально. Она подняла предмет, который был в пакете, и теперь они увидели мертвую, неощипанную курицу.
- Мне это не нравится, - сказала Сара.
Положив курицу на разделочную доску, Бетти одним быстрым движением отрубила ей голову, а затем подняла тушку, позволяя крови струиться по своей груди, после стала размазывать кровь по всему своему телу до тех пор, пока все оно не было ею покрыто. Отнеся ингредиенты в столовую, Бетти разложила их по кругу: просеянную муку, взбитые яичные белки, сахар и ваниль, и стала что-то напевать. Слова женщины слышать не могли, но когда голос Бетти повысился, они уловили кое-что.
- Это слова с карточки, - прошептала Лоретта.
Бетти легла в центре круга, широко расставив руки и ноги, словно собиралась сделать снежного ангела. То, что произошло дальше, не поддавалось логике, но казалось, что пол столовой растворился у них на глазах и стал землей. Из темной земли вылезло огромное щупальце, а затем несколько щупалец поменьше, словно в покадровой съемке прорастающих растений, которую они видели в документальных фильмах о природе.
Лоис закричала, но это не имело значения. Глаза Бетти закатились, когда она лежала на полу. Щупальца стали извиваться вокруг нее, окружая ее тело, а самое большое, проползя по ее ноге, вошло в нее. Часть щупалец поменьше обвилась вокруг ее рук, в то время как другая часть волнообразно проникала в ее отверстия, пока Бетти и извивающиеся пульсирующие подобия рук не стали похожи на одно огромное существо. Щупальца двигались в нее и из нее в унисон, а те, которые не были внутри нее, поднимались и колыхались над ней, словно водоросли под водой.
Когда щупальца наконец вырвались из тела Бетти, они издали такой громкий, чвякающий звук, что женщины снаружи могли его услышать. Существа (или существо, поскольку было трудно сказать, было ли это множество существ или части одного огромного существа) скользнули обратно в землю. Бетти Бриггс лежала на том, что теперь снова было полом. Женщины задавались вопросом, было ли то, что они видели, на самом деле, но, видя Бетти, теперь покрытую густой слизью и куриной кровью, они понимали, что это произошло в действительности.
Лоретту Сайкс вырвало в азалии. Другие женщины, позаботившись о ней, решили, что увидели достаточно и должны идти домой. Дотти-Джин повернулась, чтобы в последний раз посмотреть внутрь, и увидела Бетти Бриггс, чистую и одетую, наливающую тесто в форму для выпечки.
В том году торт Бетти Бриггс "Пища ангелов" выиграл голубую ленту на ярмарке. Ни одна из участниц не посчитала это странным. Странным было то, что на следующий год во время подготовки к кулинарному конкурсу в бакалее мистера Левина закончилась соль. Еще более странным было то, что примерно в то же время в мясной лавке появилось необычайно много запросов на целых, неощипанных цыплят.
Но самым странным из всего был тот факт, что на ярмарке во Франклинвилле 1963 года конкурс выпечки был объявлен беспрецедентным с ничьей из шести участниц.
На церемонии награждения Хэл Дрискелл подтолкнул парня рядом с собой и сказал:
- Полагаю, в этом году они все заключили сделку с Дьяволом.
И на случай, если тот не расслышал, он повторил. Мужчины смеялись, женщины на сцене сияли, словно победительницы конкурса красоты, а внизу, под поверхностью земли, на которой они стояли, извивалось что-то древнее и нечестивое.
Вес ножа уступает лишь тяжести, которая приходит с этим днем. Я осматриваю инструмент в своей руке. Холодная сталь длинная и выглядит острой как бритва. Я чувствую ее прохладу своей ладонью, и пока держу клинок в руке, он постепенно согревается от моего тепла.
Лезвие кажется чересчур большим, но именно такой нож необходим для грядущего ритуала, поэтому я буду использовать именно его. Мне в голову приходит мысль о том, чтобы проверить лезвие большим пальцем, но это не я - тот, кто ощутит остроту этого лезвия сегодня вечером. Вместо этого я кладу клинок рядом с подношением, лежащим на нашем импровизированном алтаре.
Верхний свет гаснет, но комната продолжает освещаться свечами, которые были расставлены с большой осторожностью. Участники, которые собрались в качестве свидетелей, начинают петь, не попадая в ноты друг с другом, что происходит от нечастых собраний. Это не имеет значения, и они это знают. Мелодия заклинания не важна. Нет, важны слова. Слова, которые должны быть повторены четыре раза, и среди которых должно звучать мое имя. По сигналу, когда последняя строка заканчивает резонировать в комнате, мерцающее пламя свечей гаснет. Это хороший знак.
Я снова беру нож в руку, когда один из участников включает свет в этой маленькой комнате, и нависаю над подношением, не уверенный, куда именно вонзить оружие в первую очередь. Подношение всегда разное и это решается в данный момент. Принимая решение, я восхищаюсь символами и значками, украшающими его, и пытаюсь найти путь, который позволит мне максимально сохранить эту красоту, пусть даже всего на несколько мгновений.
Путь найден, и я глубоко вонзаю нож, легко проходя сквозь слои, пока кончик не застревает и не может пройти дальше. Наклонив лезвие вниз, я вытаскиваю его. Оно окрашено в багровый цвет. Это возбуждает меня - это возбуждает всех, хотя это и ожидалось. Трудно сдержать наш энтузиазм, и некоторые участники начали проявлять нетерпение.
Ритуал почти завершен. Я протыкаю, режу и кромсаю вещество, раздавая куски причудливых форм присутствующим в комнате. Меня больше не волнуют традиции или церемонии, лишь завершение поставленной передо мной задачи.
Я подношу кусок, который мне удалось придержать для себя, к своему рту и жадно кусаю его. Густая красная субстанция, которую я жаждал с тех пор, как она впервые проявилась во время ритуала, выливается из моего рта и капля ее висит в его уголке, угрожая затеряться в моей седеющей бороде. Я смакую ее, отказываясь позволить этому подношению пропасть даром.
И теперь, когда моя задача выполнена, когда ритуал празднования дня рождения завершен и торта больше нет, я принимаю тяжесть этого дня - спускаюсь по склону прожитых лет.
Перевод: Оксана Ржевская
Редактор: Dark Owl
За обложку благодарим Dark Owl
мистический монстр-призрак в латиноамериканском детском фольклоре. Эквивалентен Бугимену и Бабаю (славянский фольклор). Коко мужского пола, а Кока — женского, хотя невозможно отличить один вид монстра от другого, поскольку оба являются одним и тем же существом внешне.
французское кондитерское изделие из яичных белков, сахара и молотого миндаля. Обычно делается в форме печенья; между двумя слоями кладут крем или варенье.
C12H22O11 - формула сахарозы
Crumb - с английского "крошка"
название швейцарского печенья происходит от обычая, который впервые упоминается около 1500 года, когда его подавали после похорон
речь идет о викке - неоязыческом культе; упоминаются три Аспекта Триединой Богини и четыре Элемента, в которые верят виккане