«Там, где сердце» Дэвид Дж. Шоу

В четверг Виктор Джекс навсегда испортил им жизнь.

Он приковылял домой и зашел через заднюю дверь. И это было скверно, потому что мертвым его признали еще в субботу.

— Упрямый сукин сын, — сказал Ренни, шаря под кроватью в поисках бейсбольной биты.

Пришлось встать на четвереньки, чтобы до нее дотянуться, но вот наконец бита была извлечена — вся в пыли и пучках волос. У Ренни была аллергия на перхоть, и он чихнул так, что в ушах зазвенело. Оттого он разозлился втрое против прежнего.

Эта восставшая из мертвых тварь вознамерилась развалить его, Ренни, жизнь! И жизнь Барб вдобавок. Та забилась в угол, вереща, словно красотка в фильме ужасов полувековой давности. Правда, в отличие от героинь военного времени она была совсем голая. Ренни почти тоже, но на нем все же оставались носки да и часы «Таймекс» на запястье. Еще имелась бейсбольная бита, и она в данной ситуации могла гораздо лучше поспособствовать восстановлению порядка и приличий, чем трусы.

Виктор выглядел не ахти, ведь уже четыре рабочих дня числился мертвецом. Лопатки, задница и ноги до пяток были покрыты синюшно-черными трупными пятнами: кровь у мертвеца приливает вниз. На глазах засохла корка слизи, один вовсе не открывается. Влажные спутанные волосы были единственным, что в нем почти не изменилось. Вне пятен кожа была примерно такого цвета, как вареная свиная шкура.

По причине трупного окоченения на ходу он слегка похрустывал.

Очевидно, двигаться Виктор начал уже давно: у суставов мясо полопалось, плоть внутри разрывов была похожа на мокрую резину, остальная собралась складками, повисла лоскутами. Чтобы попасть в спальню Барб, от морга ему пришлось прошагать аж двенадцать миль.

Похоже, он твердо вознамерился испортить жизнь Ренни и Барб, коли решился на такой подвиг. И чего этой скотине не лежалось в морге на столе, где ему по всем законам полагается быть! От этой мысли Ренни взъярился еще сильней.

Он размахнулся, но вдруг снова чихнул и оттого промазал. Вытер нос о предплечье. Барб по-прежнему визжала, что с нее взять? Ренни подумал, что лучше бы она в обморок грохнулась или вовсе сдохла.
Достала уже.

Главное, как у тебя получится не замах, а удар. Оконечность биты глубоко вмяла мертвое ухо Виктора в мертвое левое полушарие его мертвого мозга. Виктор закачался, протянул руки, пытаясь схватить, но промахнулся, зомби чертов. Куда ему!

Ренни плевался, исходил слюной, замахивался и бил как заведенный, пока не превратил Виктора в кучу сильно протухшего фарша. Он уже давно об этом мечтал. Еще неделю назад, когда сукин сын был жив, представлял картинку во всех красочных подробностях. Яростные вопли Ренни заглушили крики Барб — та забилась в угол, сжалась в комок и визжала, выкатив глаза.

А Ренни все молотил своей битой — глаза налились кровью, изо рта пена. Иногда он делал небольшие паузы, чтобы прочихаться и вытереть нос. Виктор же отбивался как мертвец, то бишь почти никак.

Не переставая молотить, Ренни усмехнулся про себя. Какая же херня эти кино про зомби! Киношные мертвяки оживают с такими силами и способностями, которые живым и не снились, а на самом деле у них мышцы как переваренные макароны. Даже киношных можно завалить пулей в голову, а уж с этим разбираться — одно удовольствие. И чего тут бояться?

У Барб от телика случился заворот мозгов, а Ренни с самого начала знал, что ничего тут сложного нет. Когда он впервые предложил завалить Виктора — в шутку, конечно, — она так всполошилась! Дескать, и алиби надо обеспечить надежное, чтобы никто их не заподозрил, и всякие там версии разрабатывать, договариваться. Глупости какие! Люди мрут как мухи каждый день, никто и глазом не моргнет. Просто свернуть придурку шею, сунуть в первый же канализационный люк — и делу конец. Дерьмо все прикроет.

А Барб все хотела до последнего изображать верную и любящую женушку. Что любящую, это да, только не того она любила. И с верностью у нее проблемы начались с тех пор, как она встретила Ренни.

В конце концов обошлось без убийства, но свою порцию драмы Барб получила.

Ренни неплохо повеселился, аж вспотел весь. Барб совсем охрипла, надрывая глотку, пока наконец Ренни не приказал ей заткнуться. К тому времени останки Виктора превратились в бесформенную кучу тухлятины, но еще дергались на полу, да и бита здорово измочалилась.

— Он умер? — боязливо спросила Барб.

— Да уж теперь не побегает. — Ренни по привычке хотел вытереть руки о штаны, но штанов на нем не было еще со времени ужина. — Д-дерь-мо! — с чувством выговорил он, в растерянности оглядываясь, но помогло не очень.

— Но как он… как? Он же… мы же… Я не хотела… Он… — беспомощно бормотала Барб, сама не понимая, что говорит.

— Малышка, ведь Виктор всегда был чертовски упорным сукиным сыном.

Барб встала и рискнула чуть придвинуться к останкам.

— А может, он тогда не по-настоящему умер? В кому впал или вроде того.

— Детка, он сдох. Еще на прошлой неделе был мертв по полной программе и к нам приперся уже мертвецом. Мертвее не бывает.

— Ты ж ему голову совсем расплющил, — сказала она растерянно.

— Только это его и остановило.

— Но что нам теперь делать? Он же весь… брр…

— Ха! Да просто позвоним в морг и скажем, что какой-то извращенец украл тело, изуродовал и нам подкинул. Пошутил так, значит. Скажешь: наверное, это твой бывший. Придумай чего-нибудь. Да никто к нам приставать особо не станет.

— И отчего ты у нас такой умный?

Ренни замолчал, обдумывая ответ.

— Считаешь, они на это купятся?

Ну вот, опять начинается. Барб живет, будто спит. Не может расстаться с детской верой, что полиция вытащит ее из любых неприятностей. А сейчас боится, что Власть — именно так, с большой буквы, — всевидящая Власть вот-вот нагрянет и поймает их с поличным.

— Барб, просто придумай себе подходящего «бывшего». Скажи, что это был мексиканец в зеленом свитере.

— Но, дорогой, я же никогда с мексиканцами не связывалась, как же я скажу, что у меня был «бывший» мексиканец? Я имею в виду, как…

Ренни стоически вздохнул, взял ее за плечи, заглянул в глаза.

— Делай, как я говорю, и ни о чем не беспокойся. И все будет хорошо.

Он даже выдавил из себя улыбочку. Это было как пальцы в глотку засунуть, чтобы проблеваться. Надо ее отвлечь, чтобы выкинула из головы полицию и дознание.

— Э-э-э, у тебя полотенец не найдется?

Ренни подтер, где набрызгало; Барб принесла большую сумку. Потом он засунул биту под кровать. Снова взять ее в руки было приятно, сразу живо вспомнилось, до чего здорово было заколачивать старину Виктора назад в могилу, и оттого произошла крепкая и быстрая эрекция.

Барб живо смекнула, что к чему, и они управились до того, как явилась полиция. Барб в который раз повторила, что с Виктором у нее такого никогда не было, а Ренни улыбался, гладил ее волосы и думал, что она может, наверное, и мяч футбольный через соломину всосать. Виктор Джекс никогда бы не связался со слабосильной бабенкой. Да и Ренни такая бы не прельстила.

Затем явилась Власть, и Ренни с Барб принялись рассказывать сказки.

Похороны редко бывают веселыми. В свои двадцать с небольшим лет ни Ренни, ни Барб особого опыта в этом деле не имели, но справились неплохо. Вырядились в черное, как положено, держались за руки, проливали крокодиловы слезы, пока останки Виктора Джекса, по мере сил приведенные в приличный вид и уложенные в гроб, переправлялись на шесть футов ближе к аду.

Через полчаса после церемонии они уже явно не выглядели расстроенными, да и черных одежд на них больше не было. По правде сказать, вообще никаких не было.

Однако у Ренни имелся повод злиться. Его жутко раздражала привычка Барб мчаться в туалет сразу после… ну, после этого самого. Даже пошутил как-то: «Малышка, я так стараюсь тебе кое-что передать, а ты мгновенно все сливаешь в унитаз». Барб сморщила носик: фу как грубо. На ее лице было прямо написано возмущение от столь вульгарного и плоского юмора. И тут же она помчалась опорожняться.

Ну ладно. Ренни философски вздохнул и повернулся на правый бок, намереваясь сладко вздремнуть. Отлично все получилось!

А Барб, засевшая в ванной, долго таращилась в зеркало, сама не зная зачем. Виктор ударил ее именно здесь. И сделал с ней это самое прямо в ванной, а здесь так тесно и неудобно заниматься любовью. Было у Виктора жуткое свойство: выходить из себя за считаные секунды, прямо взрываться. С ним рядом — точно с питбулем на хлипком коротеньком поводке. И не угадаешь заранее, когда он превратится в машину убийства. Это от многого зависит: голоден ли, давно ли злится, нравишься ли ему, раздражает ли твой запах. Такой он был, Виктор Джекс. Точно как питбуль.

Но когда Виктор касался ее большими крепкими теплыми руками, лапал всю, расстегивал, стягивал, раздевал, говорил, как она желанна, как он ее хочет, касался в самых тайных местах: внутренней стороны бедер, округлости ягодиц, грудей снизу, чисто выбритых подмышек… О боже… Она вся делалась влажной, текла, он всю ее наполнял, у нее чуть ли не галлюцинации случались от наслаждения, и как она потом замечательно спала! Сам секс никогда не был насильственным, но тем не менее Виктор все-таки ее бил.

Барб знала, до чего отвратительны извинения мужчины после того, как он тебя поколотит. Привыкнуть к этому нельзя, и ситуация никогда не станет лучше.

Виктора Джекса она повстречала вскоре после того, как сменила профессию с официантки на танцовщицу. Грудь у нее была небольшая, зато бедра и ноги если и не очень красивые, то вполне симпатичные. А зарабатывать на жизнь танцами гораздо приятнее, чем допоздна бегать с подносами и надеяться на чаевые. Еще хотелось разнообразия, чего-то необычного. И вот появился Виктор — для пущего эффекта ему только клубов дыма не хватало.

К моменту встречи с Барб Виктор давно и прочно сидел на аптечном декседрине и уже начал переходить на порошковый метедрин. Виктор собирал старые «харлеи» для жирных белых богатеев, которые хотели казаться рокерами, а еще крутые мощные тачки для дятлов с пухлыми кошельками. Виктор платил Барб, чтобы она танцевала на столе, а еще за то, чтобы она просто сидела, а он на нее смотрел. Менеджер такого не одобрял. Виктор не стал устраивать сцен, просто улыбнулся и показал пачку денег. Для Барб, чьи представления о любви сводились к приказу «кончай трындеть и ложись», это была Любовь с большой буквы. Неделя прошла в таких вот странных ухаживаниях, а потом Барб согласилась жить с Виктором.

А впоследствии она встретила Ренни Буна, настолько далекого от радостей химического происхождения, что только нимб над головой не сиял. Для Барб, вконец ошалевшей от двух лет байкерских гонок и амфетаминовой бессонницы, Ренни, с его здоровым крепким телом и нелюбовью к дури, был как принц из волшебной сказки, готовый на белом коне увезти ее в светлое будущее.

— Детка, тебе не мешало бы отдохнуть, — сказал ей Ренни и немедленно утащил в постель.

Пять дней спустя оба еще пытались выдумать вескую причину, которая, к примеру, могла бы убедить суд, что Барб и Ренни самой судьбой назначены друг другу. Но Барб все не могла вот так просто взять и уйти от своего взбалмошного и романтичного Виктора.

По правде говоря, Ренни предпочитал пользоваться ею лишь время от времени. А Виктор был не так уж плох. Он даже починил хронически барахливший карбюратор принадлежавшего Ренни «шевроле-импалы» шестьдесят шестого года.
Да и в целом жить с Виктором, при всех его выкрутасах, Барб нравилось гораздо больше, чем танцевать в «Шальных козырях» перед толпой свинорылых утупков, налитых пивом по самые уши.

Так оно и шло: Виктор ничего не знал и для Барб оставался опасным, жутким и желанным. С Ренни Барб могла обделывать кое-что, в чем никогда бы Виктору не созналась. Для самого же Ренни Барб была чем-то вроде плевательницы: харкнуть по-ковбойски на ходу и идти своей дорогой. Ну вот, жили они долго и счастливо, целых две недели, и тут однажды Виктор неожиданно явился домой за набором гаечных ключей.

Что дальше было, представить нетрудно.

На самом деле гаечные ключи были только поводом. Ренни с Барб не знали, что в тот день Виктор снова влюбился, на этот раз в курительный амфетамин под названием «айс». Его Виктор добавил к утренней дозе химической радости, и без того немалой, и, когда увидел, чем занимаются Ренни с Барб, среагировал мгновенно. Крышу сорвало и унесло в никуда.

Он аж побагровел, глаза налились кровью, клыки оскалились — и с рычанием бросился на любовников. Но, сделав лишь два шага, застыл, вытянулся, ухватил себя за левое плечо и свалился замертво. Сердечный приступ. Щедрое и бесшабашное, романтическое и безумное сердце Виктора заглохло, будто служба «секс по телефону» без клиентов, и коронеру осталось лишь накорябать в соответствующей графе, что смерть наступила от злоупотребления химикалиями. Останки увезли, чтобы пустить по другой графе, ящично-подземной. Впечатляющая кончина, нечего сказать.

И это возвращает нас к Барб, которая все еще сидит в ванной.

Она спустила воду в унитазе и покраснела, вспомнив идиотскую шутку Ренни про манеру ходить в туалет после секса. Такое не забыть. Ренни иногда бывает ужасно грубым. А может, он совсем тупой и никогда не слышал про «цистит новобрачных»? Мочевой пузырь запросто может воспалиться, когда в тело поступает слишком много чужой биологической жидкости. Чутким его не назовешь: ему, с его мужским эгоизмом, наплевать, что даже здоровой девушке после сорока минут секса в миссионерской позиции захочется в туалет.

В свете тусклой лампочки Барб заметила у себя на шее пятно от засоса. Фу как вульгарно!

Но Ренни так умел присасываться, теребить, покусывать, пощипывать зубами все нужные места, будто мучим отчаянным голодом и хочет съесть ее целиком. Оттого она всегда кончала раньше, даже когда пыталась удержаться, подождать, пока не достигнет оргазма он, и сама хотела любви, с радостью принимала ее отметины. Чудесные маленькие свидетельства страсти, на которые так приятно взглянуть утром, когда тело еще сладостно ноет и на память приходит, как они появились.

Барб любила подразнить Ренни напоминанием о женщинах, при помощи которых он собрал свою коллекцию сладких приемчиков. И если у нее болела голова или настроение было скверное, Ренни мог запросто ее вылечить хорошим трахом. Когда приходили месячные, Виктор к ней и не прикасался, а вот у Ренни комплексов не было. С ним Барб чувствовала себя желанной и в самые скверные дни, а чувствуя себя всегда желанной, Барб делалась по-настоящему женственной. Ренни даже был не против ее возвращения в «Шальные козыри», ведь с кончиной Виктора кончились и деньги. По сути, Ренни-то и предложил ей снова влиться в трудящийся класс. Что за парень!

Грубый, тупой, безмозглый авантюрист, хватающий все, что плохо лежит. Да уж, подарочек на все сто. Лучший засранец города.

Но с ним было хорошо. Вот только сегодня Виктор выкроил времечко из своего плотного расписания и явился их навестить с того света. Не сказать, чтобы это так сильно их потрясло. Наверное, когда все время смотришь кино про разных монстров, привыкаешь к ним и перестаешь удивляться. Да и Виктор за тридцать с чем-то лет жизни на этой планете сверх меры насытил свой организм разной гадостью. И сейчас, должно быть, в своей могиле вертится под сотню оборотов в секунду.

Под жестким, безжалостным светом лампочки в ванной Барб чувствовала себя паршиво. Но она понимала, что это приступы чувства одиночества, а с ними нужно бороться. Есть способ: ощутить Ренни на себе, внутри себя, — быстро и просто, лучше не бывает. По крайней мере, Барб ничего лучше не знала.

Вернувшись, она застала Ренни полусонным и почти готовым. Он лучше всего функционировал, если ему удавалось между «сеансами» минут пять подремать. Барб разбудила его окончательно при помощи рта, ни слова при этом не сказав. Следующие полчаса оба изрядно шумели. После того как Ренни, по его словам, «промывал насос», его хватало надолго.

Потом оба улеглись на спины, отбросив простыни, чтобы испаряющийся пот остудил тела.

— Ты слышал? — настороженно спросила Барб.

— Что слышал?

— Царапается так тихонько, будто мышь.

— Это котяра твой бестолковый.

— Он так не скребется.

— Значит, мышь. В этом доме полно мышей!

— Слушай!

Ренни прислушался. Если это и в самом деле мышь, то она может бульдога в подворотню утащить себе на завтрак.
Барб толкнула его в плечо:

— Это же под кроватью!

— Господи боже! — Ренни свесился и заглянул под кровать.

Оттуда выскочила бейсбольная бита и так ударила Ренни в подбородок, что из глаз искры посыпались. На бите осталась засохшая кровь Виктора. Затем нечто плотное, гибкое, словно удав, обвилось вокруг горла Ренни и потащило вниз, в темноту.

Ренни забулькал и захрипел, теряя сознание. Была мысль, что на него напал жуткий огромный червяк в сопровождении множества червей поменьше. Ренни застучал пятками по ковру, задергался, силясь вдохнуть. Барб уже завелась, издавая жуткие вопли с перерывами на вздохи. У-у-у, как это бесило Ренни!

Чьи-то пальцы вцепились ему в глотку, но Ренни их отодрал. Однако тут же другой извивающийся отросток ухватил его за руку.

Оттолкнувшись от кровати, Ренни потащил неведомого агрессора на свет. В роли любимого подкроватного барабашки из детских страхов на этот раз выступал все тот же старина Виктор. Аккурат в том состоянии, в каком его похоронили: с переломанными костями и без головы.

Цепкое, будто колючая проволока, сплетение ссохшихся мышц и мертвой резиновой плоти мгновенно обездвижило Ренни. Бороться с этим было так же немыслимо, как с водным потоком. То, что прежде было руками и ногами Виктора, более не стесненное твердостью костей, извивалось и сгибалось, будто щупальца, и двигалось куда быстрее кулака Ренни. Они обвили его глотку, грудь, живот, и он чувствовал: вот и настало время большого чиха, который вытряхнет разом всю жизнь из парня по имени Ренни Бун.

Он визжал и стонал, судорожно полосуя ногтями и попадая большей частью по своему же лицу. И тут Барб, наконец умолкшая, примчалась из кухни, потрясая самым большим секачом, какой Ренни видел в своей жизни.

Виктор однажды угрожал ей этим секачом, поэтому она знала, где искать.

Она уж точно пересмотрела ужастиков, особенно про психов и кухонную утварь. Сейчас по кабельному все это дерьмо показывают, смотри сколько влезет. Она рубила и рубила, точно сумасшедший дровосек, но Ренни задела всего разок, случайно.

Неотвязный резиновый Виктор развалился под ее ударами, как глиняный горшок под дисковой пилой. Отодрав удушающее кожаное щупальце от рта, Ренни приподнялся, сел и втянул воздух.

— Барб, мать твою, ты ж меня располосовала!

— Милый, прости, я промазала, эта тварь по всему тебе расползлась!

Барб помогла ему встать на ноги. Ренни покачивался, чувствуя растерянность, — как-то не привык, чтобы его спасали, да еще и били перед этим. Оба стояли по щиколотку в рубленом мясе, Ренни дрожал. Потом в искреннем порыве прижал к себе Барб:

— Знаю, малышка, знаю. Узнаешь нашего старинного друга?

— Нет, не может быть. — Она уткнулась лицом в шею Ренни, не желая смотреть.

Он поднял кусок теперь уже неподвижной мертвой плоти, повернул, чтобы Барб могла рассмотреть его в слабом свете ночника. На коже виднелся рисунок: смешной младенчик-дьяволенок выглядывает из вьющихся языков пламени.

— Ренни, это же… Вот дерьмо!

— А то как же! — отозвался он.

И подумал, что чертовы комиксы проникли во все головы, сколько их есть.

Виктор Джекс наколол дьяволенка на Сансет-бульваре, в тату-студии «Скин Ильос». Подбила его на это прежняя подружка Никки. Барб слышала, что татуировки можно вывести лазером, но так и не собралась с духом предложить Виктору это сделать. Не успела.

— Ренни, милый… не хочу тебя злить, ну, в общем, надо…

— Чего надо?

— Если Виктор, ну, понимаешь, будет являться всякий раз, когда мы, ну, в общем, вместе…

— Виктор больше не вернется!

— И что ты с ним сделаешь?

— Что с самого начала хотел: в канализацию сброшу все его гребаные останки. Пусть крысы повеселятся.

— Чувствую, нам сумка новая скоро понадобится. — Барб поморщилась, глядя на разбросанные по полу искромсанные обрубки.

Они уже не шевелились, лежали тихо, слегка поблескивая. Тяжело дышащий Ренни тоже смотрел на них дикими глазами. С его подбородка капал пот.

— Детка, сперва дай-ка мне этот секач!

Крышка канализационного люка весила девяносто пять фунтов, ни больше ни меньше, но на стороне Ренни были фомка и хорошо накачанный торс. В итоге расчлененные, выпотрошенные, раздробленные, рассеченные и размозженные останки Виктора Джекса отправились в обширную систему сбора отходов округа Лос-Анджелес.

Как же приятно было превращать Виктора в кучу обрубков, каждый не более кулака размером. Почти так же здорово, как делать из него фарш при помощи биты.

Заслужил же, гад, на все сто заслужил. Но надо отдать должное: поразительно упорный сукин сын.

«Если явится в третий раз, опять повеселимся», — подумал Ренни. Ему уже начало все это нравиться.

Он также прикинул, что можно сделать с Барб, если у нее опять крышу сорвет и она примется верещать во всю глотку.

«He-а. Что за дурацкая мысль проскочила! Лезет в голову всякое…»

Ренни выдернул пальцы, и крышка с лязгом легла на место. Тут осторожно надо. Один старый приятель не успел руку убрать и трех пальцев лишился. Фрисби ему достать из канализации захотелось. Неприятное воспоминание снова привело к мысли о Барб. «Может, уже пора от нее сваливать? Конечно, она здорово помогла и вообще нынче ночью показала себя молодцом, но что, если Виктор — это вроде ее проклятия и все завязано на нее?»

Тут как с крышкой: не убрал пальцы вовремя — и хрясь! А в Барб он запускал вовсе не пальцы…

Но сейчас ее хотелось, тело так и ныло. Домой, скорей домой! Она сейчас после ванной свеженькая, пахучая, вкусненькая. Так здорово ее оседлать и скакать, пока не заорет по-настоящему…

— Ты не слышал? Вроде шуршит что-то, — неуверенно произнесла Барб.

— Господи, детка, ну ты и…

— Я серьезно. Прекрати!

Чувствуя себя последним придурком, Ренни отпрянул. Сердце бешено стучало — ну, еще бы минуточку ей подождать! Барб замерла, вся внимание, будто старшеклассница, отчаянно пытающаяся собраться с мыслями на экзамене. Вся в ожидании скребущихся, подползающих монстров. А стояла-то раком, попой кверху. Сама игриво так попросила оприходовать ее рачком. В матрас вцепилась, точно великую страшную правду оттуда выдрать захотела.

— Малышка, я ничего не слышу. Может, это паранойя твоя от стен отскакивает?

В раздражении Ренни схватил с тумбочки сигареты. Что за черт! Час назад оживший мертвец давил ему глотку, теперь Барб со своими идиотскими глюками!

— Кажется, я слышала, как в ванной упала крышка унитаза.

— Я виноват, забыл опустить круг.

Если Ренни хотел произвести впечатление, то делался самым вежливым и рассудительным человеком на свете. Но стоило ему добиться своего, вежливость слетала, точно шелуха. Как нынче ночью: круг на сиденье он нарочно оставил поднятым в качестве декларации мужской власти. Барб заметит, но промолчит, он это знал. Коронным трюком Ренни была способность показываться людям с лучшей стороны и надежно прятать вторую сторону, на редкость сволочную. И трюк удавался: повсюду говорили, какой он честный, мудрый и достойный доверия. Конечно, он девушку у друга не отобьет, и не убьет никого, и даже никакой гнусной мысли у него возникнуть не может. Ну-ну.

А мертвого даже пальцем не тронет.

Ренни умел принять на себя вину, а затем мощно отфутболить обратно, — так опытный теннисист отшибает подачу наглого выскочки. С этим туалетным сиденьем круто вышло.

— Ну, извини уже. Каюсь, оставил, хотя не следовало. Здесь твой дом и твои правила. Но от этого мохнатого покрывальца на бачке круг сам падает и…

— Тихо!

Ренни удовлетворенно затянулся. Плюс один в его пользу. Барб вытащила сигарету из его рта, пару раз быстренько затянулась и торопливо вставила на место, будто это улика и нужно ее вернуть, пока копы не заметили.

Ренни сдался и пошел в ванную. А сделав свое дело, снова оставил круг поднятым.

— Барб, тут вода по всему полу! — крикнул он. — Похоже, из трубы поперло.

— О нет! Что, там очень… грязно?

— Да нет, просто вода наружу выплеснулась. И на стены попало.

— Ренни! — завопила Барб из спальни.

Он тут же поспешил на помощь — прямо герой!

Пришлепав мокрыми ногами, Ренни увидел, что Барб, сжавшись в комок, показывает пальцем на стену. Там что-то ползло по стыку между стеной и потолком, прямо над столиком с косметикой. Ренни прищурился: нечто похожее на ящерицу пробиралось, плотно прижавшись к потолку. Вот замерло, нагло глядя с семифутовой высоты.

— Что это за херня? — осведомился Ренни. — Крыса, что ли?

— Ты когда-нибудь видел белую крысу без шерсти и с такими здоровенными глазищами? Господи, Ренни!

Оказывается, она умеет видеть в темноте.

— Где твоя бита?!

— Сейчас я чертову тварь достану, — пообещал Ренни, едва не рассмеявшись. — И мне плевать, что это такое.
Но Барб его остановила.

— Нет, Ренни, не надо, — сказала она, положив ладонь ему на грудь. — Ты отличный парень, сильный мужчина, настоящий защитник и всякое такое, но я подумала, это все же мой дом и мои правила, как ты сам сказал. Короче, дай я сама этим займусь. Ты уже пробовал, теперь моя очередь поразвлечься.

Выслушав эту тираду, Ренни застыл точно громом пораженный. И как только ему пришло в голову, что можно бросить такую классную бабу?

Она смотрела, как у двери в ванную мерцает вишневый огонек его сигареты.

— Ты просто стой там, а когда я скажу, включи свет, хорошо?

— Да, мэм!

— Включай!

Стоваттная лампа под потолком спальни на секунду ослепила их. Тварь на стене сорвалась и упала за зеркало. Слышно было, как она стукнулась об пол и заскреблась, уползая в тень.

— Видишь ее?

— Вижу, — солгала Барб, затем прикрыла глаза и шарила под кроватью, пока не отыскала биту.

— Я не вижу! — сказал Ренни.

Видел он только хвост кота Барб, торчащий из-под шкафа. Жалкая трехцветная скотина! С тех пор как Ренни связался с его хозяйкой, от него не отставала аллергия и жуткий чих, все из-за этой твари. Кошак или бродил по кухне, пытаясь утащить и сожрать что ни попадя, или целенаправленно сбрасывал фунты шерсти, или пытался разодрать мебель в клочья. Барб его звала идиотским сюсюкающим имечком, которое Ренни и не пытался запомнить. Впрочем, скотина тоже, кажется, своего имечка знать не желала и никогда запретов не слушала.

Кошак, наверное, и круг откинул, мелкая юркая сволочь.

Хвост хаотически дергался — скотина готовилась к любимой кошачьей игре «закогти-выпотроши». Барб громко приказала коту уняться, тот, как всегда, и ухом не повел.

Барб пыталась перекрыть дорогу ногой, но кот ловко увернулся и шмыгнул под шкаф. Судя по звукам, там немедленно произошла короткая и страшная драка.

Потом кошачий хвост вылетел из-под шкафа и приземлился Барб на грудь. Сам кот к нему присоединен больше не был.
Следом полетели клочья трехцветной шерсти, по большей частью склеенные кровью.

Барб зарычала, как питекантроп, и ринулась в зону боевых действий, нанося битой короткие и резкие удары наугад. Шкаф задрожал, задвигался, собирая ковер в гармошку.

Погубитель кота выскочил из-под дальнего края — это был бледнокожий монстр, похожий на руку.

— Барб, это же рука! — завопил Ренни.

— Что? — Барб обернулась: вид дикий, глаза горят яростью. — Рука? Да мне плевать! Она кота моего покалечила!

— Она под кровать побежала, — сообщил Ренни, предусмотрительно отступив, чтобы не попасть под горячую биту.

— Она покалечила Румпельскетскина! — заорала Барб, и в глазах ее пылала жажда убийства.

Свисающий край покрывала был отдернут, и под ним обнаружилась пара выпученных глаз.

Но не успела Барб даже замахнуться, как рука прыгнула и намертво вцепилась ей в горло.

Ну точно, это рука Виктора. Он так часто держал за глотку Барб, что она узнала эту хватку в мгновение ока. Что бы ни случилось с прочими его останками после смерти, правая рука была по-прежнему сильной и умелой. Передавила гортань мгновенно, и в глазах у Барб заплясали лиловые звезды.

Она тяжело шлепнулась на попу, растопырила ноги, а Ренни сиганул через кровать. Правда, помедлил миг уж очень не хотелось прикасаться к мертвецкой руке. Завершалась она бело-красным куском мяса, похожим на жирный хвост ядозуба. Ренни решительно ухватился за куцый обрубок и дернул.

Мать вашу, да тут беды не расхлебать. Никакая баба такого не стоит.

Лицо Барб сделалось темно-лиловым. Ренни подполз ближе, отогнул вцепившийся указательный палец и услышал хруст: палец сломался в нижнем суставе.

«А может, так и оставить? Пускай придушит Барб, все и закончится».

— Ну нет уж, — сказал себе Ренни, отдирая средний палец.

Лохануться перед кусками рубленого мяса — черта с два! На этот раз треск ломающейся кости даже вызвал у него улыбку.

На кисти сидела пара глаз: они развернулись буквально на сто восемьдесят и уставились на Ренни. Зрачки были во всю радужку. Барб, красная, как перезрелый помидор, храпела, будто загнанная лошадь, пытаясь втянуть воздух.

Ренни вспомнил, как впервые пожал эту руку. При-иветик! Ага, здорово живешь. Виктор Джекс давил на мозги, всем своим видом будто говорил: «Ну, детка, попробуй меня обойди. Попробуешь — в лужу сядешь».

Без помощи остальных большой и безымянный пальцы удержаться не могли. Наверное, Барб повезло ударом биты раздробить мизинец: он торчал криво и в удушении не участвовал. Наконец Ренни отодрал руку и швырнул через комнату. Барб шлепнулась на пол, рука Виктора ударилась о стену, оставив на ней красное пятно, шлепнулась на пол и неуклюже попыталась уползти.

Барб так же неуклюже встала и принялась топтать руку Виктора. Измазала все пятки слизью, поскользнулась и едва не грохнулась снова. Оттого она разъярилась до крайности и лупила руку битой до тех пор, пока та не перестала шевелиться.

Затем Барб с Ренни присели на корточки на безопасном расстоянии и наконец-то внимательно рассмотрели чудовище.

Это была кисть и дюйма четыре предплечья правой руки Виктора, а на ней глаза. У него были глаза цвета голубой матовой эмали, мутные, бесчувственные, с серебристыми искорками, глубоко засевшими в радужке, будто отсвет скрытого безумия. Теперь эти глаза находились на тыльной стороне кисти, прикрепленные полосами мышц, оплетенные нервами. Один глаз расплющен ударом биты — Барб отвела душу как следует.

Наконец-то Ренни понял, что за бугристый мешочек висел на этой руке.

— Да это же его сердце!

Вполне в духе Виктора — в своей мастерской он каких только механических монстров не собирал! Он слыл чудотворцем, способным вылечить дряхлое авто при помощи гнутой вешалки, плевка и паяльника.

— Его сердце, — выговорила Барб. Такие новости она не слишком желала слышать. — Его сердце, господи боже… Но это как могло быть? Они же там вынули сердце, а ты его в фарш смолотил, и разве ты не сломал ему руку тогда, в прошлый раз?

Ренни вспомнить не смог. Честное слово.

— Я имею в виду… Ренни, у него же головы не было! А как глаза-то сами по себе прикатились?

Сердце вздрогнуло, стенка втянулась, оно содрогнулось, как в последний раз, и выбросило струю крови. На полированном паркете образовалась большая липкая лужа.

— Эй, Барб, теперь ты разбила ему сердце в прямом смысле!

Барб принялась осыпать Ренни неловкими и бессильными ударами открытой ладонью:

— Мать твою, Ренни, это не смешно! Это его гребаная рука! Он черт-те знает сколько раз хватал меня за глотку, и минуту назад я прям видела его, будто он снова явился меня излупить, и это совсем не смешно!

Барб точно была в полушаге от психушки. Накричалась и умолкла, только всхлипывала. Но Ренни сообразил, что делать, и крепко обнял ее. Она не возражала. А если бы вместо этого он дал бумажную салфетку, могла бы и челюсть сломать.

— Ну прости, прости, я такой засранец!

Иногда нутряное чутье, усиленное развитым эгоизмом, заставляло Ренни чувствовать вину или что-то вроде того. Но что самое важное: обнимая Барб и настороженно поглядывая на застывшую руку, он пришел к простому умозаключению. В морге Виктора распотрошили, а он преспокойно приковылял назад. Потом сам Ренни скинул Виктора в канализацию, причем по кусочкам, но тот вернулся и оттуда, прямо через унитаз, как в тех городских сказках про ныряющих крыс, змей и крокодилов. Чертова глазастая рука приводила на ум и тех, и других, и третьих.

— Детка, я знаю, что для этой твари надо. Я уж сделаю так, чтобы больше нечему было возвращаться.

— И что ты придумал? — Барб успокоилась настолько, что взглянула в зеркало проверить, не слишком ли растрепалась.

Ренни приподнял тварь за расплющенный мизинец, с усилием подавляя желание выдать очередную пошлую остроту.
— У тебя же есть жаровня?

Ох, ну и воняло же оно! Помимо жуткого смрада, и само зрелище вышло премерзкое, но Барб заставила себя глядеть. Оба они смотрели, как догорают останки, а Ренни щипцами для барбекю разбивал обугленное, пока от костей и мяса не остался только пепел да черная слизь.

Тогда Барб потащилась в ванную, третий раз за день принять душ. Все никак не могла смыть со своей жизни остатки Виктора.

А Ренни все наблюдал, как черная слизь коптит и пузырится на углях. Запах шел как от пережаренной свинины.
Вытерев покрасневшие глаза, Ренни загасил жаровню. Все, готово. В дом идти не хотелось, кувыркаться с Барб тоже. Поспать бы. Просто поспать.

Вернувшись из ванной, Барб обнаружила на кровати безмятежно дрыхнущего Ренни. Фу. Сама вымылась, и простыни надо поменять. Но это завтра. Барб уселась на своей половине кровати, стараясь не разбудить сожителя.

Пора взглянуть правде в глаза: Ренни больше не будет прежним. Цветы увяли, гости разошлись. Победа над мертвым Виктором нехорошо пахла. Интрижка стала тягомотной и унылой. Сперва их возбуждала восхитительная тайна, но теперь цветущий луг превратился в топкое болото, где оба барахтаются, не в силах расцепиться, прервать любовную связь, словно пара несчастных перепуганных собак.

Она чувствовала, как будто внутри ее самой что-то умерло. Опустошенная, выжженная, опаленная, растраченная, Барб не хотела больше никаких страстей и наслаждений. Ей нужен только покой. Мертвый покой внутри и снаружи.

Как обычно, Ренни спал с открытым ртом и уже начинал похрапывать. Сейчас он далеко, ему на все плевать. И на нее, Барб, трижды плевать. Она осторожно ухватила его за нос и отвернула голову в другую сторону. Зарождающийся храп сменился бормотанием и сопением, потом затих.

Восприятие Барб так обострилось, что сейчас ее беспокоила даже пыль на простынях и одеяле. Пыль била в глаза — так и казалось, она ложится на душу слой за слоем, словно мокрый снег.

А вдруг это не пыль, а пепел от сожженных костей Виктора? От этой мысли Барб заплакала и никак не могла остановиться.

Охваченная горем, она не заметила, как маленький, самый упорный комок обгорелой плоти пролез меж расслабленных губ Ренни и легко скользнул по пищеводу, устремляясь прямым ходом в самую глубину тела. Туда, где сердце…