«Нале-е-ево!» Джек Кетчам, Эдвард Ли

«Счастливый час» в кафе «Уорлд» на пересечении Шестьдесят девятой и Коламбус-авеню.

4:30 после работы, вот когда мы собирались. Нил со своей студии, Джон из-за своей камеры и ваш покорный слуга от Той, что требует жертв, – также известной как программа «Майкрософт Ворд». Почти каждый день. Были и другие постоянные клиенты, они приходили и уходили, но ядром компании оставались мы втроем. Мы стояли возле бара и болтали, пили, жевали орешки и сухофрукты, а Нил скармливал музыкальному автомату пару долларов, чтобы и дальше играли блюз с кантри и Джон не начинал со своим чертовым Фрэнком Синатрой.

С Джоном и Синатрой надо быть осторожным. Он обязательно прокрутит весь диск и рано или поздно еще и подпевать начнет.

И, конечно же, мы высматриваем дам.

Сегодня на посту стоял Нил.

– Нале-е-во! – сказал он.

Этим мы и занимались. Поддерживали материально алкогольную промышленность, шутили и брюзжали о жизни, слушали слащавые блюзы и наблюдали за женщинами, расхаживающими по жарким летним тротуарам. Мы занимались этим много лет.

Единственная разница - теперь некоторые из этих женщин были мертвые.

Женщины. Они – первая и главная причина любить лето в Нью-Йорке. За большим окном на Коламбус они шли нескончаемой процессией – так, словно только ради нас троих, ради лучащегося из кафе внимания. Да, я понимаю, что вы думаете. Кучка похотливых скотов, опускающих женщину до суммы частей ее тела. Но это совсем не так. Для меня, по крайней мере. Для меня это было что-то вроде реверанса их красоте и непохожести друг на друга. Они, в своих шортах, маечках и сарафанах – благословение нашей маленькой планетки. Я серьезно.

Если хотите знать, пятьдесят один процент лучших женщин, что может предложить человечество, можно найти здесь, в Сити. Лос-Анджелес тут рядом не валялся. Точно так же Бостон и Сан-Франциско. Не верите? Приходите как-нибудь сюда в «Уорлд» и за бутылочкой «Бада» поглядите в окно.

Конечно, сейчас все немного изменилось.

Мертвых можно распознать по сероватому оттенку кожи, или, естественно, если их как-то покалечили, но на расстоянии от барной стойки до тротуара – только по этим признакам. Можно увидеть, что волосы потускнели – солнце их не пощадило. Но чтобы увидеть их затуманенные глаза и синие ногти, нужно подойти ближе, а ближе подходить к ним обычно не хочется. А если уж подошли, то вы, скорей всего, пустите в ход пушку. Никто из нас давно уже в них не стрелял, ни в мужчин, ни в женщин, ни в старых, ни в молодых, и нам этого не хотелось.

Мертвецы разгуливают по Нью-Йорку как все остальные. Но дело в том, что им некуда идти. Сейчас закон их защищает, по крайней мере, до какой-то степени, но им нельзя работать и строить карьеру. Они получают талоны на питание, пособия, жилье. Мне их жаль. Конечно, некоторые из них время от времени преступали черту и насиловали, грабили или обворовывали винно-водочные магазины. Но не больше, чем живые.

Больше всего недовольства было из-за этой раздутой истории с каннибализмом. Находились психи, которые убивали людей и ели. Первое время из-за этого была настоящая истерика. Тогда мэр отменил Закон Салливена и разрешил ношение оружия. Но с тех пор как армейские поисковые отряды устроили на психов облаву, о каннибализме почти ничего не слышно. Почти никогда.

Факт в том, что мертвецы ни хрена не хуже живых. Это обыкновенное первобытное предубеждение против меньшинства, ничего больше. Конечно, хотелось бы чувствовать себя в безопасности, но в Нью-Йорке и без мертвецов опасностей хватало. Поэтому я перестал носить пистолет уже давно. Как и многие другие.

Тем не менее, у нас было что-то вроде игры, барного состязания.

Кто различит мертвецов.

– Нале-е-во!

Эта несомненно не была мертвой. Каштановые волосы хвостиком блестят, загорелые плечи пылают на солнце. Шелковое платье в одуванчик с глубоким декольте обтягивает так, что явно видно – оно натянуто с трудом. Еще и без лифчика.

– Господи, – сказал Джон, – это соски, или, блядь, свечи зажигания?

Джон, возможно, грубиян, но дело говорил. Ее соски были невообразимо вытянутыми и такими твердыми, словно хотели пробить ткань и выбраться наружу.

– Если это свечи зажигания, – сказал Нил, – может, их надо подкрутить? Знаешь, как их регулировать?

– Заметьте, в этом году соски вернулись, – сказал я. – Сколько мы их уже не видели?

Джон кивнул благоговейно.

– Это хорошо. Это – дар божий.

Потом она ушла, и прошла пара мило улыбающихся девушек-готов, хромовый пирсинг сверкал на красных, как у вампиров, губах. На улице восемьдесят градусов жары, а они в черном. Они держались за руки.

– Люби этот городок, – сказал я, улыбаясь.

Мы вернулись к выпивке и заговорили о Томе Уэйтсе, звучавшем из автомата. Нил видел, как он свалился с табуретки на концерте в Нэшвилле. Было ли падение задумано – вот в чем заключался вопрос.

– Нале-е-во!

Джон присвистнул.

– Можешь сказать, какие у нее фрукты под лифчиком?

– Нет, но могу сказать, что грудь там точно есть, – сказал я. – А ты?

– Что ей требуется, – сказал Нил, – так это тщательный, доскональный осмотр груди доктором Нилом, а за ним – незамедлительно – курс инъекций его сосиской регулярно, на ежедневной основе.

– А вдруг она вегетарианка? – спросил Джон.

– У меня есть морковка, которая изменит всю ее жизнь.

– Парни, как вы себя ведете? – сказал я.

– Послушайте-ка, – сказал Джон, – спрашивает, как мы себя ведем.

Мы снова вернулись к выпивке и разговорам. Цена на сигареты поднялась почти до пятидесяти центов. Закон о регулировании размера платы за жилье оказался под угрозой отмены. Работники «Эй-би-си» собирались бастовать. Обычная нью-йоркская ерунда. И потом снова «Нале-е-ево!».

– Ну, – сказал Джон, – живая или мертвая?

– Живая, – сказал Нил, но потом прищурил свое косоглазие.

Я понял, что она мертвая, когда она была еще на полпути до окна.

– Мертвая, – сказал я.

Привлекательная, на первый взгляд, конечно. Но потом глаз цепляется за следы вскрытия между джинсами и блузкой персикового цвета. Она взглянула на нас – по глазам тоже все было понятно.

– Наш победитель! – сказал Джон. – Анна, принеси еще «Дьюарса» этому джентльмену, а я буду «Хайни».

– А я что, – сказал Нил, – хрен с маслом?

– И хрен доктору Нилу, специалисту по осмотру груди.

Эти парни, с ними просто никуда не выйдешь. Анна хорошо нас знала и налила всем по стаканчику. Ни один хрен так и не появился. Мы выпили.

– Густаво кое-что мне рассказал, – сказал Нил. – О тех квартирах над цветочным магазином. Эй, кстати, где вы вчера шатались?

Джон пожал плечами.

– Дома, сидел разгадывал кроссворд в «Сандэй Таймс» и слушал Мистера Голубые глаза2. А что, ты каждый вечер куда-то выходишь? Мне сегодня нужно было работать. Не все же свободные художники, черт возьми. Некоторым на работу с утра, слышал такое?

– А я сидел за компьютером, – сказал я. – Где-то с десяти до полуночи зависал в Сети. Вчера опять был «Мертвый чат».

Нил скривился.

– На хрена тебе это нужно?

– Он вуайерист, – сказал Джон. – Любит подглядывать за мертвечинкой.

– Нет, мне просто интересно, что они говорят. И, знаешь, им есть о чем рассказать. Если они начнут писать книги, мне конец.

– Нале-е-во!

Мы повернулись.

– Вот это да! – воскликнул Нил.

Глаз не отвести. Высокая, ухоженная, ноги длиной в целую милю, шла по тротуару, как по подиуму, в своем прозрачном топе с открытыми плечами и воздушном кисейном платьице. Много украшений. Волосы огненно-рыжие.

Всегда любил рыжих.

За нашими спинами рассмеялась Анна.

– Извращенцы! Она же мертвая!

Она была права. Когда красавица повернула голову, мы увидели сбоку на шее длинную рану. Словно кто-то хотел отрезать ей голову, но так и не смог.

Джон охнул.

– Вот тебе и да, – сказал я.

Нил попросил жареных кальмаров, и Анна пошла с заказом на кухню. Мы уставились на нее. Анна и сама была вполне привлекательной, но ее трогать нельзя. Нельзя связываться со своей официанткой.

– Ну? И что там? – спросил Джон.

– Что?

– И о чем они рассказывают? В этих «Мертвых чатах»? Что там такого интересного?

– Ну. Возьмем вчерашнего парня. Девяносто два года, умер от голода в собственной квартире. Встал однажды утром с постели, оделся, захотел отлить, но дверь спальни не открывается. Тогда он орет своему племяннику, который живет с ним. Племяннику всего шестьдесят один. Никто не отвечает. И вот старик открывает окно своей спальни, ссыт с четвертого этажа, потом возвращается дальше долбить по двери и зовет племянника. Который по-прежнему не отвечает.

– А где племянник?

– Сейчас расскажу. Так вот, этот бедняга заперт в своей спальне, без телефона, еды, без ничего – в компании одного романа Джона Гришэма. Можете себе представить? Он пробыл в заточении с Джоном Гришэмом неделю. В конце концов лег на кровать и умер.

– А потом он воскресает, да?

– Да. И, вы же знаете, говорят, что после смерти иногда они становятся сильнее. Он толкает дверь, и она открывается. Оказалось, дверь держал племянник. Умер от сердечного приступа и лежал на полу.

– И как так получилось, что он не воскрес, как старик?

– Мозгов не было.

– В смысле?

– Понимаешь, у племянника в голове была пластинка. Ранило на войне. Короче, когда он упал, то ударился головой о батарею. Пластинка вылетела из черепа с половиной содержимого. Крысы быстро разобрались с тем, что осталось.

Джон засмеялся.

– Даже не знаю, повезло ему или нет. Племяннику, имею в виду.

– Ну, зависит от того, чего ты хочешь от жизни, но многие из них, мне кажется, довольны. Хотя бы погулять могут.

– Нале-е-ево! Черт, горячая штучка, да?

Мы с Джоном посмотрели и расхохотались.

– Горячая, на котлетки пойдет, – сказал Джон.

– Фу!

Это была жертва автомобильной аварии, она тащила на себе около трехсот фунтов гниющей плоти. Один глаз отвалился, как и нижняя губа. Хоть прическа у нее была нормальная. Нил от души посмеялся, глядя на нас с Джоном.

– Вот это и называется «посмотрел – и сразу полшестого», – сказал Джон.

Я не смог на это смотреть.

– Боже, из нее наверняка что-нибудь сочится, капает. Должен же быть закон против таких.

– Мертвые не ядовиты, помнишь? – сказал Нил. – Никто не знает, почему, но они не ядовиты. Поэтому нет ни единой причины, чтобы принять такой закон, понял. Ты слишком нетерпимый. Мертвецы тоже люди.

Он передразнивал меня. Я, наверное, этого заслуживал. Иногда я слишком много разглагольствовал о мертвецах. Были законы, защищающие мертвецов, и я с ними соглашался. Многие – нет. Но иногда это было слишком даже для меня – видеть таких, жутко искалеченных или гниющих. Однажды я встретил парня, разгуливавшего по Бродвею с плетеной корзиной, которую он нес перед собой, сложив в нее собственные кишки.

Зрелище не из приятных.

– Ты же что-то рассказывал о Густаво? О цветочном магазине.

Кальмары Нила прибыли, и он по кусочку отгрызал мучную корочку с одного из них, чтобы обнажить темно-серое щупальце. Тоже не самое приятное зрелище.

– Ах, да. В прошлую субботу он сидел здесь, в баре, опрокинул несколько стаканчиков текилы и увидел, как тут тормознула пара патрульных машин. Они подъехали с выключенными фарами, но Густаво их как-то заметил. Он сидит, общается с какой-то бабой, но глаз не сводит с машин. Это у него из-за детства в испанском Гарлеме – всегда следит за копами. В общем, как только они вышли из тачек, к ним подошла старушка – хозяйка цветочного магазина – она раскричалась и показала на квартиру на четвертом этаже над магазином.

– Эта квартира уже не первый год пустует, – сказал Джон.

– Да, точно.

– И что дальше? – спросил я.

– Копы – четверо в униформе – поднялись наверх, в квартиру. Тем временем старушка остается на улице и заламывает руки с таким видом, будто прямо здесь и сейчас у нее будет сердечный приступ. Тогда Густаво шлет все к чертям, ставит свой стакан, выходит и спрашивает у нее, в чем дело. Она говорит, что слышит, как там, наверху кто-то стучит день и ночь. Она боится. В квартире проблемы с электропроводкой, и там никого быть не должно. Она боится посмотреть сама, поэтому вызвала копов.

Наконец они вышли, у троих из них в руках дети, завернутые в одеяла. Маленькие дети. Через несколько минут приехала скорая. Оказывается, одному ребенку год, другому – два, а третьему – три. Два мальчика и девочка, самая старшая. Их родители воскресли два дня назад, умерли от передозировки героином, и их мозги зажарились так, что они совсем отупели, ходили туда-сюда, болтали и колотили по стенам. Они жили в этой квартире. Самовольно вселились и выползали оттуда только ночью.

– Значит, они умерли. И когда воскресли?

– Через пять дней. Но эти пять дней…

– Кошмар. И дети остались одни. Хорошо хоть не умерли с голоду.

– Ага. Квартира была вся в дерьме. Густаво поговорил с одним из копов – там было настоящее месиво. Кругом мусор, одежда, грязные подгузники и дерьмо. Девочка сказала копам, что они пили из унитаза. Раковина уже давно не работала.

– И что они делали с родителями? – спросил Джон.

– С мертвыми нариками? Затолкали их в духовку. Можешь себе это представить? Чего только не творится прямо через дорогу!

– И кто же тогда стучал?

– А?

– Ну, кто стучал, что хозяйка перепугалась.

– А, Боже, да. Девочка хлопала тараканов молотком. Ими они питались.

Мой желудок чуть не вывернуло наизнанку. Джон покачал головой. Но это – другое дело. Некоторые люди – полные мудаки, живые они, или мертвые.

Даже после истории о детском питании из тараканов Нил не прекратил есть. Он заказал еще два блюда: устрицы и осьминога на гриле. Я заказал еще выпить.

Наверняка мы все неплохо набрались. «Счастливый час» давно прошел, и уже темнело. Мы слушали Джаггера, поющего «Midnight Rambler» в автомате. Бар заполнялся. Сейчас, когда солнце село, движуха только начиналась. У самого выхода Мэдэлайн сидела со своим новым дружком, и мы слышали, как она смеется над чем-то, что он говорит, своим обычным фальшивым смехом, которым она всегда пользовалась с ними – смехом адвоката, сухим, как десятистраничное изложение судебного дела. Мэделайн поила зомби. Ей это казалось смешным.

– Скажи честно, – сказал Джон, – ты когда-нибудь делал это с мертвой?

– С мертвой женщиной? – я покачал головой. – Никогда. Но Берт делал. Ты же знаешь Берта, он все что хочешь оттрахает.

Нил усмехнулся.

– Берт? Этот псих такой озабоченный, что наверняка трахнул бы эту тарелку с осьминогом.

– Значит, быстрей заканчивай, – сказал Джон, – вдруг придет. И что, ему понравилось?

– Сказал, что очень даже хорошо, на самом деле. Не то, что он ожидал – не чувствовал, что она мертва. Наверное, нашел посвежей. Конечно же, под матрасом у него на всякий случай лежал «кольт». Говорит, внутри они не такие холодные, как все думают. Комнатной температуры.

– Я так и думал, – сказал Джон.

– Сейчас там можно свариться, наверное, – сказал Нил.

– А зимой? Это же как сунуть свой колышек в банку пива из морозилки.

– Ну, точно не как в банку, но… – Он пожал плечами и присосался к устрице. Тут он оживился и быстро глотнул.

– Налево, джентльмены, – сказал он. – У этой даже глаза на месте.

Мы повернулись.

– Господи ты Боже мой, – сказал Джон. – Она так похожа на… на…

– Дэрил Ханна, – сказал я. – Боже!

На секунду я подумал, что эта высокая, стройная блондинка в окне и правда Дэрил Ханна. Сходство было просто поразительным. Эти длинные растрепанные волосы, эти полные губы, эта тонкая шея, эти большие бездонные глаза!

Нил чуть не уронил свой скотч.

– Она смотрит прямо на нас! – прошептал он.

Так и было.

Я был уже достаточно пьян, чтобы одарить ее улыбкой, и поднял стакан. Нил и Джон просто пялились на нее с глупым видом.

– Знаете что, мужики? Не уверен, что она смотрит на нас, – сказал Джон. – Думаю, она смотрит на тебя, боксер. – Он хлопнул меня по спине. Сильно. Скотч расплескался. Лед зазвенел по стеклу.

Но он был прав. Она смотрела именно на меня. Наши глаза встретились на миг.

А потом она ушла.

Джон хлопнул меня еще раз, на сей раз полегче.

– Не расстраивайся, друг. Ты же знаешь этих телок. На минуту ты Мистер Бабий Магнит, ты долбаный Казанова на секунду, а потом…

– Просто хрен, – сказал Нил.

– Правильно, хрен. Может, она заметила один из твоих двух седых волос. Подумала, что ты ей в папы годишься.

– А я и гожусь ей в папы, – сказал я.

– Не-а, – сказал Джон. – Она посмотрела на мужика, решила, что он – не то, что ей нужно. Что она превосходит его по всем параметрам. Надула губки и свалила.

– Нет, – сказал Джон. Он смотрел куда-то надо мной.

– Что?

– Не свалила. Сюда заходит.

Я повернулся, и те глаза снова смотрели на меня, сфокусировались на мне, как лазеры, когда она подходила. Ее походка была какой-то странно размеренной и хищнической. Дорогие джинсы были такими тесными, что казались пришитыми к ее ногам. Длинным, длинным ногам. Ногам Дэрил Ханна. Я знал, что не заслуживаю этого. Бог или улыбнулся мне, или посмеялся надо мной. Я не мог понять, что именно.

Она остановилась прямо перед нами, и одного ее взгляда нам хватило.

– У кого тут есть яйца? Кто мне купит выпить? – сказала она.

– Зачем для этого яйца? – спросил я. Первое, что пришло в голову. Это во мне скотч заговорил.

– Потому что после пары рюмок я могу больше, чем ты выдержишь. Когда мы пойдем ко мне.

Я думаю, выпивка чуть не пошла у нас всех носом, когда мы это услышали.

«Барная потаскушка, – подумал я. – Или проститутка».

Хотя я никогда не видел шлюху, которая бы так шикарно выглядела. Но когда они липнут к тебе так напрямую, понимаешь: что-то не так. Обычно это делается окольными путями. Но не с ней. Не с копией Дэрил Ханна. С ней это было по-другому. С ней нужно играть в ее игру и смотреть, куда это может завести.

– А вы знаете, как произвести впечатление, леди, – сказал Джон.

– Спасибо. Я буду «Харрикейн». Кто платит?

Платил я. Я представил ей Джона и Нила и назвал свое имя. Она пожала руки по-мужски – сильно, крепко и грубо.

– А вы? – сказал я.

Она рассмеялась.

– Вам нужно знать мое имя? Вам, парни, и правда не насрать, как меня зовут? Да ну. Вам от меня совсем не имя надо.

Ее улыбка слегка смягчила ситуацию, но она все равно вела себя как сука. Высокомерная, заносчивая, наверняка приняла что-нибудь покрепче «Харрикейна». Может, даже сумасшедшая. В баре таких видишь постоянно.

Она спросила, чем мы занимаемся по жизни. Снова вопрос в лоб. Но мы ей сказали. Художник, оператор, писатель. С виду не поймешь, заинтересовалась она или нет. Приняла это как должное. Обычно когда говоришь женщине, что ты – писатель, она первым делом спрашивает, что ты пишешь. Только не эта очаровашка. Она просто кивала и пила, очень скоро первый бокал ушел и я заказал второй.

Ее длинные тонкие пальцы оторвали кусочек от осьминога Нила, и она быстро его проглотила. Не спросила. Просто взяла. Воспользовалась привилегией.

Джон предложил ей свой барный стул. Она поблагодарила и отказалась. Для нас так было лучше, когда она стояла, прислонившись к стойке: с одной стороны можно было рассмотреть грудь под маечкой, а с другой – ее зад. В этих джинсах на него стоило посмотреть. Она была прекрасной.

Мне она совсем не нравилась. Но все равно она была прекрасной.

Ее белокурые волосы светились, над головой парила ароматная дымка. Она пахла мускусом и розами. Ее глаза были такими чертовски яркими, что казалось, будто они горят, как неоновые.

Мужчины с Марса, как говорится. А женщины – с Венеры. Ну, иногда это просто не тот случай. Война на одной стороне, любовь – на другой. Иногда случается, что именно женщина хочет завоеваний, если говорить о сексе. Хочет секса так, как хотят его мужчины. Не хочет, чтобы их водили по ресторанам, не хочет гулять по паркам, держась за руки, и получать цветы на День святого Валентина, целоваться, ее не волнует вся эта любовная чепуха.

Она хотела, чтобы хотели ее. Такое не каждый день встретишь. Меня это заинтриговало.

– Знаю, о чем ты думаешь, – сказала она мне.

– Что?

– Знаю, о чем ты думаешь. Ты же играешь в игру, да? Почти все вы так делаете.

– Какую игру? О чем я думаю?

Все ее лицо засияло.

– Ты думаешь: «Да или нет?»

Я посмотрел на нее. Я ни хрена не понимал, о чем она говорит.

– Что да или нет? – промычал Джон. Он уже успел напиться в стельку.

Она оценивающе осмотрела нас.

– Мертва она или нет?

Она потянулась за коктейльной вилкой, и я подумал: «Нет!», когда она воткнула ее в левую ладонь, шлепнула, как мяч в бейсбольную перчатку, и внезапно я увидел, как маленькие зубчики показались с другой стороны.

Никакой крови.

Она не дрогнула.

Так и смотрела на меня, улыбаясь.

– Обманула тебя, да? Вас всех троих.

Тогда мы все выдохнули. Представляю, какой у нас был вид, когда мы стояли, разинув рты, и смотрели, как она вытащила вилку и бросила ее назад на тарелку Нила. Она так и держала руку поднятой и развернула ее, показывая нам проколы, на которых не было ни капли крови.

– Обманули? – сказал Нил. – Мадам, да вы скромничаете.

Вы должны понять, что нам эта девчонка показалась просто сногсшибательной, и не только по части внешности. Если в этом городе и были эксперты по различению живых и мертвых, то ими были мы, или, в конце концов, мы неплохо в этом разбирались. Но с ней у нас не было ни единой зацепки. Она была права. Она обвела нас вокруг пальца.

– Но кожа, – сказал я, – волосы?

– Дополнения к диете. Магний, витамин Е и, в основном, калий. Некоторые из нас учатся.

Она зевнула.

– Ну ладно, парни, кто из вас хочет закончить этот пит-стоп и продолжить?

– Подожди секунду, – сказал я. – Если ты мертва, то как ты пьешь… во что это ты, черт возьми, пьешь, и?..

– Ем осьминога? – Она прищурилась. – Ты веришь во все, что слышишь? Что мы не можем сходить в бар, а вы можете? Что мы теперь не любим выпить? Покупаешься на все эти идиотские рассказы о том, как мы не можем есть ничего, кроме человеческой плоти? Разве это не то же самое, что сказать, что все ирландцы – пьяницы, а все черные с ума сходят по арбузу? Я надеялась, что вы, ребята, хоть что-то понимаете.

Я мог ее понять. Выросла в семье белых, как и мы, а теперь умерла и стала частью меньшинства – а в этом мы мало что понимали. Поэтому как мы могли судить ее?

– Сейчас общество изменилось, – сказал я. – У нас ходят слухи о вас, у вас ходят слухи о нас. Каждый из нас должен понять, что единственный способ с этим разобраться – это пойти на диалог.

– О да, как это мило. Спустись на землю. Вы не хотите понять мертвых точно так же, как и мертвые не хотят понимать вас. Хотя у нас много точек соприкосновения. – Она посмотрела на мои брюки чуть повыше колен. – Вот в чем дело, да?

Она все говорила правильно. Я подумал, почему живые так редко хотят об этом подумать. Мы всегда играем в какие-то проклятые игры.

– Да, – сказал я. – Именно в этом.

Она взяла с тарелки еще кусок осьминога и проглотила, не жуя.

– Хорошо. Кто пойдет со мной?

Вопрос предназначался нам троим, но смотрела она прямо на меня. Снова эти глаза. Прекрасные, безупречные мертвые глаза.

– Кто хочет почувствовать, что значит делать это… с такой как я?

Я допил и попросил счет.

– Она не шутит, – сказал я. Голос мой звучал уверенней, чем я был на самом деле. – Джентльмены? Нил?

Он покачал головой.

– У меня есть жена, ребята. Нельзя.

– Джон?

Он побелел. Казалось, можно услышать, как тикает его мозг, взвешивая все возможности, все за и против. Потом он встал.

– Я с вами.

Мы заплатили и пошли за ней на улицу.

Днем было жарко, но ночь показалась еще жарче. На улицах было больше народу, чем обычно – форсированный марш завсегдатаев баров, ищущих, где бы еще промочить горло.

– Ничего, если я спрошу, – сказал я, – как ты?..

– Умерла? – Вопрос ее не удивил. – Опухоль головного мозга. Вот так.

Я хотел еще кое-что спросить. Согласно общепризнанному мнению, именно мозг был двигателем, и разрушить мозг мертвеца значило предать его смерти навеки. Поэтому здравый смысл подсказывал, что любое его повреждение, как, например, опухоль, как минимум вызовет какое-нибудь нарушение функции. Но у нее с функциями все было безупречно. Меня интересовало почему.

Но спрашивать я не стал. Это уже слишком из области медицины, слишком антиэротично. И мы плелись за ней быстрым шагом, как пара растерянных собачонок за хозяйкой. Скорость устанавливала она.

Спиртное, красота и запрещенный секс. Они всегда делают тебя собачкой.

– Можешь поверить, что мы и правда это делаем? – прошептал я Джону.

Он стрельнул глазами и усмехнулся.

– Хм… да!

– Я не знаю… что-то мне это не нравится.

– Эй. Ты же вечно треплешься о равенстве прав для мертвых. Как насчет равных прав и в этом? Девочка хочет поразвлечься, мы можем ей это устроить. И она сама попросила. Так в чем тогда проблема?

Его слова не лишены смысла, согласен.

Он слегка толкнул меня локтем.

– А если она сама запрыгнет? Расслабься.

Он потянул рубашку и я увидел небольшой револьвер у него за поясом.

– Быстрей, парни, – окликнула она. Ее голос лился песней. – Кто тут из нас мертвый?

Она жила в блокированном доме на углу Восемьдесят девятой и Амстердам-авеню. Государственное жилье. Не совсем дыра, но очень близко. Ее высокие каблуки цокали по ступенькам. На едва освещенной лестничной площадке можно было учуять легкий запах мочи – что, мертвые мочатся? – а стены украшали полуоблупившиеся завитушки граффити. Ничего такого, что могло бы нас отпугнуть. Только не тогда, когда ты смотришь наверх и видишь первоклассную попку, которая ходит туда-сюда в этих джинсах. Назад пути не было. Первобытный тумблер в мозгу мужчины уже переключился в позицию «Вкл.», а это надолго.

Она открыла замок с тремя ригелями. Дверь с виду была обмазана дерьмом. Я надеялся, что это всего лишь плохое граффити. Она распахнула дверь, включила свет и шагнула внутрь. Мы на секунду заколебались.

– Ты что, прикалываешься? – сказал Джон.

Внутри квартира выглядела как президентский номер в отеле «Сент-Реджис». Какими бы они там ни были. Красновато-коричневый ковер от стены до стены, длинные черные диваны, шикарная мебель в стиле «хепплуайт» и пятидесятидюймовый кинескопный телевизор. На стенах висело несколько неплохих картин, а занавески были, наверное, из византийского шелка.

Мы вошли.

– Уютненько, – сказал Джон.

Наша хозяйка не отреагировала. Она просто стояла, оценивая нас, пока мы входили и осматривались. Я наконец нашел, что спросить.

– Я думал, что… что мертвые живут за счет государства.

– Это потому, что такие как ты только так нас не трогают.

– Что?

– Эй! Что за херня? Что за «такие как ты»? Ты нас сюда пригласила, помнишь? – сказал Джон.

– Правильно. Но это ведь не значит, что я должна соглашаться с вашей политикой.

– Нет, не должна. Хотя мой друг – либеральный демократ. Короче, хватит строить из себя суку, а? Успокойся.

Она кивнула, улыбаясь.

– Хорошо. Вернемся к теме. Ты хотел знать, как я могу себе это позволить, правильно?

– Ага.

Она стянула маечку через голову. Под ней она была обнаженной.

И совершенной.

– Ну, и сколького это стоит? – сказала она.

Джон охнул.

– Мать твою, так и знал. Долбаная шлюха. Эй, ты нас за идиотов принимаешь, или как?

– Это не дело, – сказал я. Я по-настоящему взбесился. – Ты сама к нам подкатила, а мы просто пошли с тобой. Мы не будем платить.

– Заплатите, – сказала она и вытащила большую полуавтоматическую винтовку из-за телефонной полки возле двери быстрее, чем я обычно глотаю. Ствол пушки оканчивался длинной черной банкой. Глушитель.

Она направила винтовку на Джона.

– И еще, Джонни, – сказала она, – даже не думай о том, чтобы достать эту пукалку из-за пояса. Не нащупать ее между твоей рубашкой и пивным брюшком еще сложней, чем то, что ты называешь членом. Доставай ее и бросай на пол. Большим и указательным пальцем, чувак. Медленно.

Джон заколебался. Она взвела курок.

– Не бросишь – понаделаю в тебе столько дырок, что свистеть будешь на ветру. Считаю до трех, герой. Один, два…

Он задрал рубашку, достал пистолет и бросил.

– Теперь бумажники. Бросайте их к моим ногам.

Это мы тоже сделали. Для того, чтобы понять теперь, как она обставила свою квартирку, совсем не обязательно заканчивать академию. Она не шлюха, а вооруженный грабитель, заманивает мужиков к себе на квартиру и чистит их.

Мертвый вооруженный грабитель.

И мы знали, как она выглядит. И где она живет. Она не собиралась выпускать нас живыми.

Джон посмотрел на меня, а я – на него. Я подумал, что мы сказали друг другу что-то вроде «Прощай», когда она выстрелила ему в грудь. Приглушенный выстрел прозвучал как легкий хлопок в ладоши. Он рухнул, как кирпичная стена. Она поразила его прямо в сердце, кровь фонтаном брызнула на целый ярд вверх.

Я наблюдал за тем, как фонтан истощался, пока совсем не исчез.

– Надеюсь, у вас, придурки несчастные, хоть кредитки нормальные!

Теперь винтовка была нацелена на меня. Ей это нравилось. Ее соски сделались длиной с ноготь. Мне стало интересно: она всегда была такой, или это опухоль так ее ожесточила?

– Послушай, – сказал я. Меня трясло. – Давай как-нибудь разберемся. Мы можем…

– Заткнись.

Она пальнула еще дважды – Джону в голову. Череп разнесло, и мозг, похожий на старую комковатую овсянку с красными крапинками, разлетелся по всему полу.

Теперь я понял, зачем ей этот красно-коричневый ковер.

– Не хочу, чтобы он воскрес. В мире гораздо лучше без этого пьяного тролля.

Все, что я мог – стоять и ждать скорой смерти. Я не мог пошевелиться. Я чувствовал себя глупо, и мне было немного грустно, словно я потерял старого друга. Не только Джона, а вообще.

– А я что? – выдавил я. – Вот просто так пристрелишь?

Она засмеялась.

– Хочешь сказать «после того, что мы с тобой пережили»? Не обязательно.

Она держала пушку расслаблено – так, как обычно держишь телефонную трубку, когда не собираешься звонить прямо сейчас. Но между нами было добрых десять футов. Если бы я бросился на нее, то лежал бы на полу рядом с Джоном.

– Тебе отсюда не выбраться, – сказала она. – Дверь запирается автоматически, на окнах решетки, можешь орать и визжать, но, знаешь, соседи не будут жаловаться.

Конечно, не будут. Соседи все мертвы, как и она.

– И что ты имеешь в виду под «не обязательно»?

Она пожала гладкими обнаженными плечами.

– Будешь жить или умрешь – зависит от тебя.

Мой взгляд говорил, что я не догоняю.

– Я вижу таких говнюков, как ты, каждый день. Для вас мы уже не люди, мы – ничто.

– Неправда. Да, есть до черта фанатиков. Но я всю ночь пытался сказать тебе – я не из таких.

Я защищал свою жизнь, не принципы. И она это понимала.

– Конечно из таких. Чем ты отличаешься? Либеральный демократ, тоже мне. Главное доказательство – ты здесь. Для вас, уродов, потрахаться с мертвой – забава. Есть над чем поржать, есть чем похвастаться за бутылкой. И знаешь что? У тебя есть отличный шанс.

Она пробежала пальцем по стволу.

– И если ты хорошо постараешься, я тебя не убью.

Что за чушь? В этом не было никакого смысла. Мы за этим и пришли, а теперь она сделала из этого какую-то игру на выживание. Но мог ли я ей верить?

Выбора все равно не было.

Самым странным было то, что я знал, что смогу это сделать. Несмотря на пушку у нее в руках и мертвого Джона на полу. Я готов был отодрать ее во все дырки. Я осмотрел ее ото рта до груди и сразу возбудился.

Наверное, смерть и страх – это афродизиаки.

Я снял рубашку и бросил на пол. Вытянул ремень и бросил и его.

– Хорошо, – сказал я спокойно и сделал шаг к ней. Она рассмеялась.

– Ты будешь на седьмом небе от счастья!

Я растерялся.

– Только не со мной, осел.

Она направилась к двери возле портьер, которая открывалась во тьму.

– Мама! Билли! Выходите сюда!

Их зловоние пришло раньше них самих. Я едва мог дышать.

– Мама сгорела в машине, – сказала она. – А мой брат Билли утонул в Гудзоне. Но они оба вернулись. Теперь я о них забочусь.

Волоча ноги, они прошли по комнате и неуклюже встали на колени перед телом Джона. У женщины совсем не было лица, одни угольки. Тело – как скелет, покрытый копченым беконом. Плоть мальчика была большей частью зеленой и свисала над его обнаженной грудью оттого, что разбухла, когда он всплыл. Грудь словно набита мясным паштетом. На лице, напоминающем кровяную колбасу, мерцали два глаза. И то, что мы иногда слышали о мертвецах – то, что они иногда становились гораздо мощней, чем в жизни – было правдой. Эти два разваливающихся, дрожащих создания безо всяких усилий вскрыли Джона и начали рвать его. Некоторое время не было слышно ни звука, кроме чавканья, пока она не разорвала тишину.

– Мама любит жестко и быстро, – сказала она. – Но не слишком жестко. Ну, знаешь, что-нибудь может отвалиться. Ты должен быть осторожным.

Безликая тварь посмотрела на меня своими черными свернувшимися глазами и сделала что-то, что должно было обозначать улыбку. Я уставился на ее обугленную грудь и выжженное влагалище между ногами-палками.

– А Билли – гей. Постарайся удовлетворить его ртом, или он запихает тебе это в зад. Ой!

Его член уже начал подниматься. Головка походила на гнилой зеленый помидор.

Они вдвоем поползли в моем направлении.

– Ты же хотел секса с мертвыми, – сказала она. Пушка снова нацелена на меня. – Так приступай.

Она сдержала обещание – не стала меня убивать. Так что, думаю, у меня получилось. Теперь они держат меня в задней комнате с мамочкой и Билли, закованным в наручники.

Я слышу, как она постоянно приводит других парней. Никто из них надолго не остается. Я слышу хлопки – это им конец. Пока что я их любимчик. Полагаю, она выделила меня тем вечером в баре. А как же секс? Это ужасно, конечно, это омерзительно. Но это лучше, чем стать их следующей трапезой. Вы не представляете, что можно сделать, чтобы пожить еще хотя бы день.

Но их аппетиты… ужасны, громадны.

Моя единственная надежда – то, что Нил где-то там ищет меня. Ищет своих приятелей, Джона и меня. Может, он подключил к делу копов. И как-нибудь, назло всему, он меня найдет. Что она прогадает, ошибется – и будет проходить возле кафе «Уорлд» а Нил в это время будет на посту, будет любоваться на леди, что проходят мимо в коротеньких летних юбочках и футболках, глядя в большое окно, и увидит ту, что так похожа на Дэрил Ханна.

Нале-е-ево!

Тем временем, уже зима. В Сити холодно зимой. И здесь очень холодно.