«Достижимая красота» Моника Дж. О'Рурк

Картина всегда напоминала Молли о мечте, о недостижимой цели, о стремлении прикоснуться к недоступной Нирване. Было ощущение, что все безнадежно, что она не такая совершенная.
И все же ее тянуло к “Белой Камелии”, она была буквально поглощена ее красотой и грацией, не могла избежать этого так же, как она не могла отвести взгляд от жестоких сцен в вечерних новостях.
“Белая Камелия”, этюд не только в цветах и текстурах, но и отражение человеческого духа, красоты человеческого тела. Цветение, покрытое росой, шелковистые лепестки, центр мироздания, смертоносный и манящий, как ядовитый аромат венерианской мухоловки.
Ежедневные визиты в Музей Современного Искусства в обеденный перерыв приносили ей утешение, но даже это будет недолго: выставка здесь не вечно. Копия висела и на стене ее спальни, и каждую ночь она преклоняла перед ней колени, молилась ей, делилась сокровенными тайнами и желаниями - ее священной корове в дешевой бальзовой раме.
Перейдя Пятую авеню, она направилась в свою маленькую однокомнатную квартирку в Сохо, расположенную среди дюжины других на ее этаже в пятиэтажном доме без лифта.
Ночи, проведенные с Дэвидом, делали невозможным ее молитвенный ритуал; она не хотела, чтобы он считал ее сумасшедшей. Поэтому под простынями, а иногда и под Дэвидом, Молли безмолвно молилась репродукции.
Он скатился с нее и тяжело дышал, лежа на подушках. Повернулся и убрал волосы с ее глаз.
- Это было мило, - сказал он, потянувшись через ее грудь к ночному столику, чтобы взять пачку сигарет и пепельницу.
- Да, хорошо.
Она слабо улыбнулась и подумала: "может быть, это и хорошо для тебя".
Она могла закрыть глаза и представить, что он был кем-то другим, но чаще всего даже это не получалось. Она не могла представить себя с кем-то еще, не могла представить, что она желанна. Такой несовершенной была Молли.
- Что у тебя на уме? - спросил он, закуривая сигарету.
- Что?
- Ты так глубоко задумалась.
- Ничего.
Он обхватил ее грудь и легонько погладил большим пальцем, что, казалось, ему особенно нравилось. Ей было интересно, считает ли он, что это как-то ее успокаивает?
- Ты останешься у меня? - спросила она.
В комнате не было света, затемняющая штора опущена до подоконника. Ей так больше нравилось. Заниматься любовью в полной темноте, чтобы он не мог видеть ее несовершенное тело. Неуклюжее ощупывание было частью их сексуального ритуала, они изобрели свой собственный стиль, свою собственную форму искусства.
Когда он не ответил на ее вопрос - он часто уходил после того, как они позанимаются любовью, - она предположила, что он покачал головой, если вообще отреагировал.
Пепельница лежала между ними на матрасе. Он затушил сигарету и отодвинулся от нее, и она услышала его шаги по полу. Мгновение спустя свет в ванной рассеял темноту. Она прищурилась, на мгновение ослепнув, и натянула одеяло до подбородка. Прикасаться было разрешено, но видеть - запрещено.
В дверях ванной он стоял лицом к ней. Каждый дюйм его тела был виден, но ее глаза остановились на пенисе, болтающемся между его ног. Он почесал зад и прислонился к дверному косяку.
- Пойдем со мной в душ.
- Что?
- Давай, Молли. Вылезай оттуда и покажись мне.
С пылающими щеками она плотнее натянула простыни, теперь уже до самого носа.
- В чем твоя проблема? - выпалил он. - Что с тобой не так?
- Тебе лучше уйти, Дэвид.
Он снова прошел по полу и включил верхний свет в спальне.
Холодок пробежал по ее коже, несмотря на одеяла, укрывавшие ее тело. Ее сердце бешено колотилось.
- Вылезай оттуда.
- Нет.
- Черт возьми, Молли, это странно. Я не уйду, пока ты не встанешь с кровати.
Они познакомились всего несколько недель назад, так что она даже не удивилась его поведению; она едва знала парня. В этой ситуации победить было невозможно. Если она откажется, то потеряет его. Если она выполнит его просьбу - и он увидит, как она выглядит, - то потеряет его. В любом случае их отношения были обречены. Уж лучше сохранить свое достоинство.
Она вцепилась в одеяла мертвой хваткой; ее пальцы болели от силы, с которой она держала покрывала.
- Пожалуйста? - он смягчился.
Она покачала головой, затаив дыхание.
Он подошел и встал рядом с ней у кровати.
- Что бы ни случилось... все будет хорошо. Я хочу, чтобы у нас все получилось, но я должен увидеть, что не так. Мы не можем позволить чему-то подобному встать между нами.
- Нет, Дэвид, - простонала она. - Я не хочу этого делать. Оставь меня в покое.
Схватившись за край постельного белья, он сорвал его с ее тела. Покрывала вылетели из его рук и упали в кучу у двери.
Быстро сев, она наклонилась вперед, сжав колени и обхватив руками ноги.
- Убирайся! - крикнула она, уткнувшись в колени и рыдая.
Теперь, на кровати, он развел ее ноги, толкнул в плечи и заставил лечь обратно на подушку.
Она хотела отбиваться от него, но потратила всю свою энергию, пытаясь прикрыться руками.
- Что у тебя там, член?
Он сел к ней на колени, заставив их опуститься и убрал ее руки.
Она закрыла глаза предплечьем и заплакала, окончательно сдавшись. Если это его самое заветное желание, пусть будет так.
- Боже мой, - пробормотал он. - Ты прекрасна.
Он был Эсмеральдой для ее Квазимодо, его любовь к ней явно слепа, его чувства к ней искажали реальность. Она чувствовала его руки между своих ног, ласкающие ее бедра, пальцы, исследующие ее влагалище, гладящие расселину пушистых волос между ее ног. Пальцы играли с половыми губами, раздвигали губы, проникали внутрь нее.
- Я не понимаю, - сказал он, тяжело дыша. - Чего ты так боишься?

Но у нее не было слов. Если он настолько слеп, если не видит ее явного уродства, как она может объяснить ему это? Как заставить его понять то, чего он никогда не примет?
- Просто уходи, - прошептала она.
- Уйти?
Его пальцы замерли, все еще внутри нее.
- Я думал, мы…
Об оральном сексе не могло быть и речи - во всяком случае, для нее. Она никогда не отказывала ему доставить удовольствие, но его язык никогда не касался этой части ее тела. Теперь он казался озабоченным. Может быть, в этом и проблема, подумала она: нигилистический вуайеризм. Он ничего не мог с собой поделать, он должен был исследовать ее ненормальность с рьяным увлечением, как, например, наблюдать за выступлением цирковых уродов.
- Убирайся!
Наконец он прислушался, оделся и вскоре вышел за дверь.
Лежа на боку, Молли всхлипывала, ненавидя себя за то, что потеряла из-за этого Дэвида. Даже после нескольких коротких недель, она начала влюбляться в него. Но как она сможет доверять ему сейчас?
С большим трепетом ее рука скользнула вниз к паху. Она исследовала свою самую интимную область; коснулась лобка, потрогала свои половые губы.
Нет. Он ошибся. Не было никакой магической трансформации. Либо он ослеп, либо солгал ей. Такое уродство никогда нельзя спутать с красотой.
На следующее утро она взяла больничный и отправилась в музей современного искусства. Стены крыла украшало искусство О'Кифф, и Молли провела несколько минут, изучая различные картины, прежде чем вернуться к “Белой Камелии”. Она не хотела выглядеть странной, проводя день, уставившись на одну картину. Но неизменно она заканчивала тем, что сидела на скамейке в нескольких футах от нее, изучая текстуру и цвет, восхищаясь мазками кисти. Женское совершенство во всем своем великолепии, самый изысканный пример, когда-либо придуманный, когда-либо созданный в постоянной форме.
Она задавалась вопросом, была ли она единственной, кто был... ведь другие женщины казались такими уверенными, счастливыми. С тревогой она поняла, что может быть одинока в этом... что, возможно, они уже были совершенны, прекрасны. Возможно, они не были уродливы. Она удивлялась, почему им так повезло... когда они были удостоены такой перемены. И почему не она.
- Прелестно, не правда ли? Возможно, моя любимaя О'Кифф.
Мужчина, стоявший рядом с ней, с волосами до плеч, с пучком волос на подбородке, пытающимися образовать козлиную бородку, выглядел как возвратившийся битник, без бонго и чашечки явы.
Отвлечение внимания раздражало Молли, но она чувствовала, что игнорирование его может быть расценено как грубость или, что еще хуже, как странность.
- У меня тоже, - сказала она. - Это невероятно.
Он потянул за бородку, словно пытаясь вырвать волосы, и Молли сочла этот жест невероятно претенциозным.
- И все-таки, - сказал он, - не очень-то и разнообразно. Но это отличная работа, учитывая обстоятельства.
- Учитывая обстоятельства?
- Ну, да. Цветы и бычьи головы. Цветы, распускающиеся из бычьих голов. Несколько церквей... О'Кифф, как правило, мне никогда сильно не нравилась.
Она попыталась ответить, ее нижняя губа задрожала от гнева, и первое слово сорвалось с ее губ, как хрип. Она восприняла его замечание как личное оскорбление, словно его слова были нападкой на ее характер. Если она так любит работы О'Кифф, то он, должно быть, считает, что поклонники Молли так же ограничены, как и ее любимое искусство. И его взгляды на плодовитую мисс О'Кифф были настолько ошибочны, что она не могла даже думать об этом.
- Простите, я не хотел вас обидеть. Могу я купить вам капучино, чтобы загладить вину? Здесь есть кафе...
- Нет, - отрезала она, - не можете. У нас явно нет ничего общего, и вы определенно идиот.
Он отпрянул назад, как будто ему залепили пощечину.
- Эй, в этом не было необходимости. Расхождение во мнениях - это нормально.
- Как вы можете не любить эту картину? - воскликнула она, выставив перед собой руки, словно умоляя. - Или О'Кифф? Как вы можете иметь такой узкий взгляд, упустить красоту ее работы? Как вы можете этого не видеть…?
Он подошел ближе к “Белой Камелии”.
- Это цветок. Большой белый цветок. А рядом – “Аризема Трёхлистная Номер два”? - большой черный цветок. Понимаете, о чем я? Опять то же самое.
- О Боже...- Молли прикрыла рот тонкими пальцами. - Вы действительно не видите…
Он отступил назад, чтобы рассмотреть “Белую Камелию” под другим углом. Покачал головой.
- Нет... извините, я вижу цветок. А что вы видите?
- Совершенство, - прошептала она в ладонь.
- Прошу прощения?
- Совершенное женское тело. Нежный цветок, олицетворяющий все прекрасное в... в... Разве вы не видите?
Она потянулась к картине, лаская воздух.
- Узор так красноречив. Как будто мисс О'Кифф знала секреты и хотела ими поделиться. Как будто, она могла заглянуть в твою душу, - сказала она задумчиво, - и создать образ, который она видела. Как Бог, создающий совершенную женщину.
Молли перевела взгляд с картины на мужчину рядом с собой.
- Такая редкая провидица, как О'Кифф, женщина столь же проницательная, сколь и одаренная. Она видела больше, чем просто цветок... она видела тайны Вселенной, понимала, что женщины могут быть такими же великолепными, как и задумала природа. Она раскрыла секреты... разве вы не видите?
Несколько секунд он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, словно его переполняло новое понимание. На мгновение она почувствовала надежду, поверила, что нашла двойника, родственную душу, кого-то, кто понял, что она пыталась сказать. Кто-то другой, не Дэвид, безнадежно потерявшийся в собственной слепоте, в своей нелюбви к современному искусству.
Но потом он отвернулся, этот безымянный Битник, и она поняла, что понимание, появившееся на его лице, было осознанием того, что она сумасшедшая.
- Приятно было поболтать, - тихо сказал он и исчез в другой комнате.
Она снова села и принялась изучать картину, отмахнувшись от него, но пролив слезы. Слезы утраты, одиночества, осознания того, что она так ужасно потерялась в знании, которого никто другой, казалось, не мог понять.
Позже вечером позвонил Дэвид. Она позволила автоответчику поднять трубку. Она свернулась калачиком на диване, гостиная была окутана темнотой.
"Прости", - сказал он. - "Мы можем попробовать еще раз?" - спросил он. - "Кажется, я влюбляюсь в тебя".
"Невозможно", - подумала она. Он не мог любить ее. Он не знал значения этого слова. Он был эгоистичен и жесток, он заставил ее взглянуть в лицо ее уродству. Она никогда не смогла бы полюбить кого-то настолько злого.
Конечно, он был с другими женщинами, значит, он видел их превращение. С чем он сравнивал Молли, когда называл ее красивой? Какая-то пародия на девочку-подростка, грубая ошибка, оскорбление самой природы, давно миновавшая ту стадию, когда она должна была расцвести в своей чистоте. Что с ней не так? Почему всем остальным так повезло? Как природа могла быть такой жестокой, так играть с ее телом, сдерживая свой окончательный дар.
На следующий день Молли обещала присмотреть за дочерью сестры. Кэтрин приехала около полудня с восьмилетней Самантой, тихой, задумчивой девочкой, которая, казалось, начала репетировать свои подростковые годы.
Кэтрин ушла по делам, а Молли предложила Саманте покататься на коньках в Рокфеллер-Плаза.
Саманта пожала плечами и стукнула головами Барби и Кена.
- Можно мне горячего шоколада?
- У меня в доме его нет. Почему бы нам не прогуляться?
- Не бери в голову.
Девушка поникла и театрально вздохнула.
- Можно я посмотрю мультики?
- Разве ты не хочешь прогуляться?
Когда Саманта не ответила, Молли ответила:
- Чувствуй себя как дома.
На фоне дребезжания “Суперкрошек”, Молли удалилась в спальню, чтобы отвлечься от шума и отдохнуть от радостей няньки. Дети ее не интересовали - ни чужие, ни тем более ее собственные. Интересно, как Кэтрин изо дня в день сохраняет рассудок? Конечно, угрюмое настроение девочки должно было повлиять на нее. Менее чем за час оно передалось от Саманты к Молли.
Молли лежала на кровати, положив голову в изножье, и изучала каждый нюанс “Белой Камелии”, расслабляя каждый натянутый нерв.
- Тетя Молли?
Она посмотрела на дверь. Саманта подошла к ней и посмотрела сверху вниз.
- Дремали?
- Уже нет.
Саманта забралась на кровать и легла рядом с Молли, скрестив руки под головой.
- Что случилось с твоими мультфильмами?
- Мне стало скучно одной.
- Я предложила тебе покататься на коньках, пойти погулять, купить горячего шоколада. Я не виновата, что тебе скучно. Ты очень ленива.
- Мама тоже так говорит.
Она свернулась калачиком на матрасе.
- Почему ты лежишь на этом конце?
- Я восхищаюсь своей любимой картиной.
- О. Очень красиво.
- Тебе нравится?
- Угу. Я никогда не видела такого цветка.
Это был самый продолжительный разговор, который они когда-либо вели. Мысль о том, что речь идет о картине, расположила ее к ребенку.
- Разве мама не водит тебя в музеи?
Саманта пожала плечами.
- Я однажды ходила в музей Естествознания. Но это было очень давно.
- Хочешь пойти со мной?
- Конечно. Когда-нибудь.
- Как насчет сейчас?
- Сейчас мне не хочется.
- Хорошо.
Молли перевела взгляд с картины на Саманту. Странно, что она наконец нашла с кем поговорить об этом, и оказалось, что это ребенок. Но мудрая душа есть мудрая душа, и Молли узнала ее. Возможно, ребенок был более проницательным, чем кто-либо когда-либо мог предположить.
- Саманта, что ты видишь, когда смотришь на картину?
Девушка взглянула на нее.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты видишь более глубокий смысл? Ты видишь, что она олицетворяет? Что она пытается сказать?
- Сказать? Она будет говорить со мной?
Молли теряла свою молодую родственную душу так же быстро, как нашла ее. Девушка была слишком юна, чтобы понимать, ее восприятие и осознание мира слишком наивны. Молли должна была как-то объяснить это, должна была показать ей. Саманта была на пороге великого открытия, более глубокого знания. Может быть, ее невинность поможет. Что может быть лучше для формирования ума, чем молодость?
- Это больше, чем просто краска на холсте.
Молли повернулась на бок и оперлась на локоть.
- Это знание, Саманта. Великая истина. Великая сила. Если ты сможешь понять секреты, ты будешь владеть миром. Ты понимаешь?
- Нет.
- Если все, что ты видишь, это краска... тогда ты вообще ничего не понимаешь.
Большие карие глаза широко раскрылись, словно пытаясь постичь, пытаясь выяснить, что Молли хочет сказать. Но смятение было очевидным, потерянный взгляд, застывший на ее лице, выдавал ее мысли.
- Тебе нечего бояться, - прошептала Молли. - Скажи мне. Ты похожа на эту картину?
- Разве я похожа на нее?
Саманта наморщила лоб и закатила глаза, словно искала ответ под своими волосами.
- Или ты такая же ошибка природы, как и я?
Саманта не ответила, только уставилась на Молли, слегка приоткрыв рот.
- Женщина, которая нарисовала “Белую Камелию”, поняла. Она хотела, чтобы весь мир узнал. И благодаря этому она дала мне понять, что со мной что-то не так.
- Что именно? Да что с вами такое? - голос Саманты был почти писклявым.
Молли села и склонилась над Самантой.
- Я должна знать. Ты нормальная? Ты красивая? Или ты урод?
Саманта моргнула, пожала плечами.
Молли расстегнула молнию на джинсах Саманты и стянула их с бедер, прежде чем девушка успела возразить. Саманта попыталась сесть, но Молли толкнула ее назад.
- Перестань. Я не обижу тебя.
Всхлипывая, Саманта покачала головой.
- Что вы делаете, тетя Молли?
- Тише. Не двигайся. Я просто хочу посмотреть.
Девочка послушно лежала, пока Молли стягивала с нее трусы.
- Боже мой, - сказала Молли, глядя на безволосый лобок. - Прости, Саманта, я не знала. Я думала, что я одна такая.
- Теперь я могу встать?
- Нет. Оставайся на месте.
Оставив Саманту на кровати, она бросилась на кухню, затем поспешила обратно в спальню.
Когда она вернулась, Саманта пыталась спрятаться под кроватью, но далеко не залезла; коробки и пустые чемоданы преградили путь. Молли вытащила девочку и положила на кровать.
- Может быть, мы сможем это исправить. Может, еще не слишком поздно.
Она толкнула девочку обратно вниз и опустилась на колени между ног Саманты, раздвинула их, открывая препубертатные половые губы.
“Белая Камелия” нависала над ее плечом, как часовой. Молли перевела взгляд с картины на ребенка. В руке она держала поварской нож из кухни.
- Тетя Молли? Что ты делаешь?
Саманта заплакала еще сильнее.
- Не двигайся, Саманта. Делай, что тебе говорят. Я собираюсь сделать тебя красивой.
Она снова посмотрела на картину, хотя знала наизусть каждый мазок кисти. Теперь она смотрела на нее в поисках направления, руководства. Возможно, еще не поздно спасти Саманту. Как-нибудь она спасет ее от мучений, с которыми Молли была вынуждена жить.
Она согнула колени Саманты, сняла с ее лодыжек джинсы и трусы, и раздвинула ноги еще шире.
Саманта всхлипывала, ее пальцы сжимали и разжимали покрывало.
Молли прижала кончик ножа к половым губам, но не знала, с чего начать. Разрезать над одной губой? И как глубоко ей придется резать? Она не думала, что это займет много времени или усилий. После первых нескольких разрезов тело должно следовать своим естественным курсом, раскрыться и цвести, как “Белая Камелия”.
Первый и единственный удар рассек половые губы по центру, пах Саманты теперь напоминал крест. Количество крови, просачивающейся на постель, ужаснуло Молли, которая наивно ожидала, что с нее потечет небольшая струйка. Что еще хуже, промежность девушки практически не изменилась и никоим образом не напоминала “Белую Камелию”.
Саманта закричала, ее руки упали на поврежденную плоть, и истерически заплакала от крови.
Молли побежала в ванную, взяла стопку полотенец, подложила их под нее и зажала между ног толстое банное полотенце.
Ребенок безутешно метался по кровати, слезы лились постоянно, как кровь.
- Прости меня! - воскликнула Молли, сильнее надавливая на рану. Этого не должно было случиться. Плоть должна сотрудничать, следовать своему естественному курсу. Так много крови. Когда вскоре после этого она сняла мокрые полотенца, влагалище Саманты выглядело так же, как и раньше.

* * *
- Вы можете рассказать мне, что произошло? - в приемном покое социальный работник допрашивал Молли, а полицейский, которого, судя по значку на груди, звали Рейберн, стоял рядом.
Она посмотрела на их лица, но они ничего не выражали. Социальный работник был молод, с покрасневшими глазами, как будто он был на службе целую вечность. Коп Рейберн выглядел так, будто хорошо играет в покер.
- Она... Саманта... это был несчастный случай.
- Что случилось?
Мистер Меллик, как показывало его больничное удостоверение, скрестил руки на груди и склонил голову набок - первый признак того, что он что-то подозревает, что его вопросы не случайны. Не то чтобы Молли этого ожидала, но все же.
- Пожалуйста, отвечайте на вопросы, - сказал Рейберн.
- Она играла в спальне.
Молли попыталась сглотнуть, но во рту пересохло.
- Где вы были? - спросил Рейберн. Намного старше Меллика, с короткими седыми волосами, он выглядел слишком старым для полицейского в форме.
- Я была в ванной и слышала, как она играет.
- Как играет? - теперь у офицера в руках были блокнот и ручка. Меллик, казалось, растворился на заднем плане, когда Рейберн приступил к допросу.
- Со своими куклами.
Молли смотрела, как он строчит.
- Я арестована?
Он поднял взгляд.
- За что?
Изучив минуту ее глаза, он спросил:
- Что случилось потом?
- Я услышала ее крик. Когда я вышла из ванной, она держала нож и была вся в крови. Я обнаружила, что она порезала себя ножом.
- Вы хотите сказать, что вот так - это она сама себя разрезала?
- Да.
Рейберн кивнул.
- Зачем ей это?
Воздух в зале, казалось, стал разреженный. Молли с трудом справлялась с нехваткой кислорода. Она сглотнула и откашлялась.
- Я не знаю. Она просто играла. Дети делают всякие странные вещи.
- По словам врача скорой помощи, ножевое ранение было нанесено не ей самой, - сказал Меллик.
- Кто-нибудь еще был там в то время? - спросил Рейберн.
- Только я, - голос Молли был едва слышен. - Саманта что-нибудь говорила?
- Ей дали успокоительное, - сказал Меллик. - Потребовалось наложить сорок шесть швов, чтобы зашить рану. Когда ее привезли в неотложку, она все время повторяла, что ей жаль, что все это игра.
Глаза Молли загорелись новой искрой надежды. Она тренировала Саманту до приезда "скорой помощи", но не верила, что ребенок скажет то, что Молли хотела от нее услышать. Как Саманта сделала это с собой. Что тетя Молли не имеет к этому никакого отношения.
- Она сказала, что хочет стать цветком.
Слабая улыбка тронула ее губы, и она пожала плечами.
- Что? - спросил Рейберн.
- У меня в спальне на стене висит картина. “Белая Камелия” О'Кифф. Саманта сказала, что хочет выглядеть точно так же, как этот прекрасный цветок. Совершенной…
- Совершеннной, что? - спросил Рейберн.
- Совершенной женщиной, я полагаю. Она считает, что цветок олицетворяет совершенную женственность и...
Она почувствовала, что говорит слишком много, и не закончила мысль.
- Это восьмилетний ребенок так сказал? - Рейберн закрыл блокнот.
По выражению его лица Молли поняла, о чем он думает. Он винил ее во всем. Он не поверил ни одному слову из того, что она сказала. Она знала это, чувствовала.
- Она... слишком взрослая для своего возраста. Очень умная девочка.
То, как они смотрели на нее, озадаченные взгляды на их лицах - она знала, что мужчины никогда не поймут. Теперь они, вероятно, думали, что она сумасшедшая, и, возможно, Саманта тоже, если они вообще верили, что ребенок повредил себя сам.
- Пока все, - сказал Рейберн. - Расследование еще не закончено, и я уверен, что мне захочется поговорить с вами еще раз.
Молли кивнула и прижала руки к животу, чтобы унять дрожь.
Кэтрин появилась через несколько минут - Молли позвонила ей по сотовому - и потребовала объяснений.
Молли рассказала сестре ту же историю, что и Рейберну с Мелликом, но Кэтрин на это не купилась.
- Что ты сделала с моим ребенком? Что ты сделала с Самантой?
В глазах Кэтрин вспыхнула ярость, но прежде чем она успела дать волю своему гневу, ей сообщили, что она может увидеть свою дочь.

* * *
Снова дома, в темноте, медленно раскачиваясь на краю дивана, видя кровь ребенка на своих руках даже без источника света. Светящуюся, как переливающаяся краска, обращающую внимание на ущерб, который она причинила, обвиняющую ее в причинении вреда ребенку.
Рыдания без слез, стоны боли, жалость к себе, неспособность показать миру то, что она знала как универсальную правду. Она никогда не хотела причинить боль Саманте; избыток крови потряс ее, заставил быстро понять, что она не может этого сделать, что она не знает, как это сделать. О'Кифф была единственной, кто это знал, но она была мертва. В мире не осталось никого, кто мог бы взять Молли за руку и повести за собой, указать ей путь.
Зазвонил телефон, и она услышала, как аппарат перехватил звонок.
- Ты сука! Ты больная сука! Что ты сделала с моим ребенком?
Несмотря на крики и рыдания Кэтрин, Молли ясно поняла ее слова.
- Возьми трубку. Черт бы тебя побрал, Молли!
Связь оборвалась. Молли запустила пальцы в волосы и схватилась за голову.
- Мне так жаль, Кэтрин...- пробормотала она.
Молли знала истерики своей сестры, знала, что, хотя это было ужасно, жутко, безумно отвратительно, Кэтрин в конце концов справится с этим. Молли - ее кровь; сестра не будет злиться вечно.
И когда она увидит конечный результат... возможно, сейчас Саманта станет еще красивее. Возможно, Молли сделала достаточно, чтобы помочь ей. Тогда Кэтрин будет благодарить ее, а не сердиться на нее. Кэтрин, наверное, интересно, почему Саманта все еще ненормальная... наверное, интересуется, сколько времени потребуется девушке, чтобы расцвести.
Автоответчик перехватил еще один звонок.
- Пожалуйста, возьми трубку, - сказал Дэвид. - Я хочу тебя видеть. Молли, пожалуйста, не дай этому закончиться.
- Я здесь.
Она услышала облегчение в его голосе.
- Я так рад, что ты ответила. Я могу приехать? Мне очень нужно тебя увидеть. Я хочу все уладить.
Она зажала телефон между шеей и плечом и зажмурилась.
- Тогда приезжай, - тихо сказала она. - Я оставлю дверь незапертой.

Скоро он будет здесь. Квартира Дэвида находилась в десяти минутах ходьбы от ее дома.
Она также хотела бы знать, когда приедут копы. Интересно, обвинит Саманта ее в этом преступлении. Однако "преступление" - неподходящее слово. Любые причиненные страдания были не преднамеренными, а вызванными желанием помочь. Они обязательно это поймут.
Спальня была в том же виде, в каком она ее оставила; постельное белье было окрашено кровью Саманты, засохшей до липкой, блестящей корки. Оно пропиталось ею вплоть до матраса. Полотенца лежали грудой, как гигантские сгустки крови.
Молли расчесала волосы пальцами и выскользнула из одежды. Она отодвинула испорченное постельное белье и накрыла себя чистым одеялом. Дожидаться Дэвида, с “Белой Камелией” над ее головой, стоящей на страже, защищающей и направляющей ее. Почти светя на нее. Молли улыбнулась, зная, вне зависимости от того, что еще произойдет, у нее всегда будет “Белая Камелия”.
Под одеялом ее руки блуждали по телу, нежно лаская живот и грудь, приводя ее в состояние расслабления. Закрыв глаза, она мечтала о “Белой Камелии”, хотелось, чтобы все было так же легко. Хотелось боли, которая была бы такой же успокаивающей.
Пятнадцать минут спустя она услышала, как Дэвид вошел в квартиру, услышала еще до того, как он заговорил. Узнала его походку, звуки крадущихся шагов по коридору и гостиной. В остальном в квартире стояла тишина: ни телевизора, ни радио, только мягкий ритм ее собственного дыхания.
- Молли?
- Сюда, - сказала она, но сомневалась, что он ее услышал.
- Милая, что ты делаешь в постели? Еще и пяти нет...- он остановился в дверях. - Боже мой, Молли?
Ее руки были в крови. Нож, свисающий с ее пальцев, постукивал по ковру. В воздухе висел пьянящий медный запах.
Она улыбнулась ему.
- Теперь ты меня видишь, Дэвид. Это сработало. Я больше не боюсь.
Ее голос был слабым, опустошенным, как будто жизнь вытекала из ее тела.
Одеяло было пропитано ее кровью. Он сдернул его с ее тела и стянул к ногам.
Зажав рот руками, он попятился назад, пока не ударился о стену, не в силах сделать ни шагу.
- Даже не больно...
Но это была ложь. Когда она попыталась посмотреть вниз, боль пронзила ее тело. Она видела все в зеркале, которое поставила в ногах кровати. Несмотря на алые пятна, покрывавшие каждый дюйм ее тела внизу живота, она могла видеть красоту, которую создала, красоту под кровью.
Ноги раздвинуты, обнажая остатки половых губ, которые она отрезала и отбросила в виде лоскутов изувеченной жировой ткани. Ее влагалище, вырезанное и развернутое, свисало на матрас.
А потом, думала она, они вымоют ее, и вот тогда, когда все следы крови будут удалены, ее тело исцелится, станет таким красивым, каким должно было быть. Оно сохранит ту форму, какой она была задумана: розовые и белые, пушистые персики, взрыв цветов и мягкости, разворачивающиеся в цветущем великолепии.
Теперь намного лучше. Гораздо естественнее.
- Иди ко мне, - прошептала она, раскинув окровавленные руки в приветственном объятии.