«Сезон охоты» Моника Дж. О'Рурк

Ты прав. На вид оно не очень, - как помнится, сказал мне Миллер.
Как будто это что - то меняло. К тому времени мясо отливало всеми дивными оттенками рвоты от жёлто - зелёного до светло - коричневого, как выплеснутое содержимое вашего желудка после реально дикой попойки в субботу вечером, ну, когда на утро вы, рухнув на колени, молитесь фаянсовому богу, а ваш анус, криво ухмыляясь, щурится на мир. Я поморщил нос.
Слишком долго пролежало на солнце, Миллер.
Миллер кивнул.
Да не ссы, Дик Трейси, срежем самые плохие места. По крайней мере, сегодня вечером нам не придётся идти на охоту.
А, сука… Вот тут он прав!
Нет ничего страшнее охоты. Потому что на самом деле охотник там не совсем вы, это они охотятся на вас, и они ничего не боятся. Если бы у меня был выбор, я лучше бы жрал гнилое мясо.
Ну, на следующий день с едой стало ещё хуже. Мясо испортилось окончательно. Большая часть его реально сгнила. И когда я говорю: “реально сгнила”, я не имею в виду просто гнилое мясо, такое ещё можно было хоть как - то есть, если варить его до усрачки. Реально гнилое мясо - это такое гнилое, что к нему брезговали прикоснуться даже опарыши. На такой еде долго не протянешь, учитывая, что голодных ртов у нас целых три: мой, Миллера и Шепа - старой охотничьей собаки Миллера, с которого, впрочем, давно уже не было никакого прока. Поэтому утром, прихватив ружья, мы отправились в лес. Я отошёл от хижины всего - то на пару шагов, а мои руки уже тряслись, как с бодуна.
Не бзди, - сказал мне старый хрен и подавился удушливым кашлем, забрызгав всю траву впереди своей флегмой.
Потом хлопнул меня по плечу и подтолкнул к кромке леса. Был бы он ещё на деле такой смелый, а то всё время старается пихать меня вперёд, а сам идёт позади.
Дряхлый ссыкливый валенок!
Обычно заходить глубоко в лес нужды не было. Мы наставили по кромке леса ловушки, иногда кое - кто в них попадался. Самое страшное - это когда они охотятся группами, устраивают засаду и нападают со всех сторон. Бля буду, если такое случится, можно прямо сразу начинать засовывать башку себе между ног и чмокать своё очко на прощание.
Шорох в ближайшем кустарнике…
Что - то двигалось там, шумно сопя и агукая, потом раздалось голодное слюнявое причмокивание. Моё сердце заколотилось по рёбрам. Миллер схватил меня за руку.
Что там?
“Это ты, блять, меня спрашиваешь?” - хотел огрызнуться я, но мои лёгкие усохли, словно я только что разом выкурил блок “Camel”.
И в следующий миг он полз к нам на четвереньках, волоча по земле животик и вздёрнув кверху свою маленькую розовую жопку. Ну да, это был мальчик - грудничок, не способный ещё даже стоять на своих двоих. Хотя иногда они так притворяются, чтобы нас обмануть.
Трусливые ублюдки!
Я прицелился и нажал на курок. Голова карапуза разлетелась кровавыми брызгами, лысый скальп описал в воздухе дугу и прилип к стволу дерева, как диковинный мох.
Ну, ёксель - моксель, нахрена так было делать? - проворчал Миллер. - Ты раздолбал ему всю черепушку. Знаешь, что мозги - моё самое любимое блюдо?
Он поднял трупик за ногу и сунул его в свой мешок, всё ещё качая головой, будто я только что прилюдно громко пёрднул и завонял весь лес. Эти козявки хоть и мелкие, но крови в них, мама не горюй! Я столько не видел, даже когда резал борова.
На сегодня нам должно хватить, - сказал я, - давай вернёмся в дом. Что - то у меня плохое предчувствие.
Миллер покачал головой.
Этого слишком мало. Да и глянь, как всё было просто.
Я кивнул.
Да, слишком просто.
Миллер рассмеялся.
Сынок, ты их переоцениваешь. У них даже мозги ещё толком не успели сформироваться. Они тупые, как пробка.
И тут они бросились на нас со всех сторон, как туча саранчи, передвигаясь на четвереньках по - пластунски на своих двоих. Их появлялось всё больше, больше, больше, и казалось, этому не будет ни конца ни края. Они сыпались на нас с веток, выползали из кустарников, появлялись из - за деревьев, ковыляя на своих кривеньких хиленьких ножках. У большинства всё ещё болталась пуповина между ног, некоторые тянули за собой куски своих мамочек, которые оторвали, прогрызая себе путь сквозь их матки. Я видел такое однажды, там, глубже в лесах. Маленький хуесос едва успел вывалиться из мамкиной манды, как тут же вцепился зубами ей в клитор, отгрыз его и всосал в рот, а потом проглотил и даже не пережёвывал.
Они надвигались на нас со всех сторон, неумолимо, как Голгофа, чёртова орда ёбаных младенцев. Я бросился бежать и, сука, слава богу, эти ублюдки не особо резвые, даже те, кто мог ходить, а точнее, ковылять. Да, кое - кто из них мог уже передвигаться на своих двоих, но двухлетние карапузы просто физически не способны двигаться быстро.
До Миллера они добрались первыми, хватая крошечными ручками его за ноги и вгрызаясь мелкими, едва прорезавшимися молочными зубками ему в щиколотки. Он тоже пытался убежать, но они облепили его со всех сторон и повалили на землю, глазом я не успел моргнуть. Убежать от них у Миллера шансов не было. Старый хрен был по - настоящему старым хреном и двигался не намного быстрее этой мелюзги. Они карабкались на него со всех сторон, щипали, хватали, царапали, вгрызались в любое место, до которого только могли дотянуться. Он визжал, мотал головой, пытался подняться на ноги, но их было слишком много. Одному удалось вцепиться зубами Миллеру в горло и теперь он жевал его кадык, как сосок своей мамочки. Каждый раз, когда Миллер открывал рот, чтобы испустить визг, карапузы старались изловчиться и откусить ему язык, или сблёвывали свою детскую отрыжку прямо ему в рот. Отрыжка на вид была как прокисшая творожная масса и воняла, как диарейный понос. Рот Миллера быстро заполнился ей и он вынужден был сглатывать, чтобы не захлебнуться. Я не знал, куда бежать, они были повсюду. Всё ещё прыгали с деревьев, выползали из кустарников, кусая меня за лодыжки. Я отшвыривал их ногами, отмахивался от них кулаками. Один повис у меня на ноге, обернув свои крохотные ручки вокруг моей голени. Я попытался стряхнуть его, но гадёныш присосался ко мне, словно клещ к дохлой собаке. Ещё один вскарабкался на меня сзади и вцепился в голову, как какой - то реально безумный маленький боевой пидорас. Я отмахнулся от него руками, а он грыз мою макушку, пытаясь отодрать кусок скальпа. Вонючие пальчики нащупали мой нос, сжали и принялись дёргать из стороны в сторону, стараясь отделить его от лица. Потом его ручки скользнули по моему лицу вниз, нашли мой рот, схватили за язык и попробовали оторвать его. Я стиснул челюсти так сильно, как только мог, пока не услышал, как хрустнули кончики его пальцев, и мелкий хуесос начал визжать, пытаясь выдернуть свою руку у меня изо рта. В конце концов ему это удалось, но не раньше, чем он оставил мне парочку своих суставов в качестве приза, хотя мне пришлось их сразу выплюнуть. Манда моей покойной жены и то была приятнее на вкус. Я принялся колотить прикладом ружья по голове второго, вцепившегося мне в ногу. Скоро его маленькая лысая кочерыжка была вся покрыта глубокими вмятинами, неокрепшие молочные зубки с хрустом вылетали из дёсен. Последним ударом я пробил ему темя, и дырка тут же наполнилась чем - то похожим на жидкую овсянку. Мозги продолжали вытекать у него из башки, и он наконец от меня отвалился. Я несколько раз попрыгал на нём и напоследок отвесил смачный пендель, который послал карапуза в воздух. Я даже не стал смотреть, куда он упал. Хотелось верить, что мелкий гадёныш до сих пор летит где - то там, мимо макушек деревьев. Они продолжали кидаться на меня, я уворачивался. И наконец увидел лазейку в их рядах. Быстро подхватив с земли мешок Миллера, с подстреленным безголовым карапузом, я рванулся через кустарник. Те, кто видел это, бросились за мной.
Да хрена с два им!
Я двигался намного быстрее, и они всё ещё не смогли меня завалить.
А потом…
Потом я услышал протяжный детский вой. Что - то среднее между криком чайки и истошным воплем кошки во время течки. Уверен, я слышал такое и раньше. Это был их боевой клич. Так они предупреждали других впереди о том, что я бегу в их направлении. Я как железный плуг пропахал ещё один их отряд, втаптывая их крошечные тела в землю, прыгая на них до тех пор, пока их уродливые головки не лопались, как перезрелые виноградины. Они снова пытались меня окружить, но я помчался вперёд с такой скоростью, словно в мой анус залили целую бутыль скипидара.
Вскоре я добрался до хижины, но, видимо, кое - кто из них успел добраться до неё раньше.
Бедняга Шеп…
Ты больше никогда не погреешь свои старые косточки, лёжа у камина, потому что сейчас они лежат, разбросанные по крыльцу, по всему крыльцу. Я заперся внутри. Это хорошо, что мне пришло в голову прихватить с собой мёртвого карапуза. Думаю, его хватит, чтобы я смог продержаться здесь несколько дней. Я открыл мешок и вытряхнул его содержимое на стол. Внутри ткань вся была измазана детским дерьмом. Я соскоблил его так тщательно, как только мог. Выскреб остатки из задницы дохлого шкета и вывалил всё это в миску, а потом облизал пальцы. Не хочу, чтобы пропала даже капля такой вкуснятины. Просто изумительно! На вкус оно, может быть, совсем немножко горчит. Могу с уверенностью сказать, малыш в последние дни налегал на ягоды. От слишком большого количества растительной пищи в их рационе, экскременты у этой мелюзги становились жиденькие, как горчица, золотисто - коричневая горчица. А эти, вдобавок ко всему, были испещрены кровавыми прожилками. Наверное, он обосрался, когда я вышиб ему мозги. Говнецо младенца, прям вам скажу, на любителя, но мне нравится. А уж засохшая какаха на палочке - так это вообще моё любимое лакомство. Но Миллер прав: самое вкусное у них - это, конечно же, мозги. Тёплые, мягкие, как фруктовое желе. Можно катать их туда - сюда во рту, цедить между зубами. Поверьте, вы прожили жизнь зря, если так и не попробовали жареного хуйца младенчика, особенно, когда он свеженький, нележалый. Слегка надкусываете его, а внутри - сюрприз - маленький ручеёк оставшейся мочи, слегка солоноватой, как морская вода. Она лишь оттеняет сладость крохотных яичек. И даже, когда их мясо портится, оно всё ещё довольно приятное на вкус. Гнилая плоть младенцев очень нежная, воздушная, почти рассыпчатая, а покрывшись зелёной плесенью, так вообще становится один в один похожа на домашнюю ветчину, ну, или на “casu marzu ”.
Они завыли снова. Опять этот пронзительный ноющий звук, будто ржавая пила кромсает ваш череп. Когда их много, они кричат так громко, что рвутся барабанные перепонки, и ваши уши начинают кровоточить. Похоже, сейчас они все собрались там снаружи, молотят своими кулачками об стены, скребут нокотками по грязным доскам. Я слышу их бессвязное детское агуканье. Маленькие ублюдки копошатся прямо под окном, пытаясь до меня дотянуться, тужатся, стараясь попасть внутрь. Они уже вкусили запах крови. Хорошо ещё, что эти сраные карапузы до сих пор так и не догадались, как использовать свои пальцы, поэтому они не могут повернуть ручку и открыть входную дверь. Думаю, я сумею здесь пересидеть, ведь рано или поздно…
Рано или поздно им по - любому придётся вздремнуть.