«Вьючное животное» Шон Хоукер

Посвящается бабушкe и всем любителям ослов.

Суровый жар неумолимого полуденного солнца обжигает мою шерсть. Измученный и уставший, я бреду вперед по пыльным холмам Галилеи, прогибаясь под тяжестью большого зада Марии. Я несу не только беременную женщину, но и кучу мебели, которую решил взять ее муж для этой поездки.
Спасибо за это, приятель. Я ценю твое внимание. Мне уже много лет, артрит поразил мои суставы, а вы решили нагрузить меня до предела вещами, которые вы могли бы использовать, но скорее всего не будете.
Этот Иосиф. Он глупый пиздюк. Мне даже жаль его, хотя и не очень. Представь, когда тебе говорят, что твою невесту обрюхатил призрак. Я был там, приятель. Я все видел. Когда ты был занят плотницкими работами, я занимался своими делами в конюшне. Когда местный прокаженный, этот странного вида парень, закутанный только в рваный плащ, зашел в дом. Через пятнадцать минут он вышел, его веретенообразные, неполноценные ноги шатались еще больше, чем когда он входил в дом. Но, неважно. Если ангел сказал тебе во сне, что этот малыш вырастет и станет спасителем мира, и у него будет свое собственное королевство, так что будь ему очень хорошим приемным папой, иначе тебя поимеют на веки вечные, так и думай.
Что я могу знать? Я осел и это мое бремя.
Перед тем, как мы покинули Назарет, он похлопал меня по носу и сказал, что нам предстоит проехать семьдесят миль до Вифлеема. В молодости я не возражал против редких походов через пустыню, но, черт возьми, семьдесят миль для меня теперь могут быть и семью сотнями. Тем не менее, я делаю это и не ропщу. Несмотря на палящий зной и отсутствие воды, чтобы утолить жажду, я продолжаю работу.
Мы с Марией вместе с тех пор, как я был еще мальчишкой.
Она всегда относилась ко мне уважительно, кормила меня, чистила мне зубы, убирала мое дерьмо каждый день, и все это без жалоб. Она знает, что может положиться на меня, чтобы доставить ее туда, куда ей нужно. Мы не так часто общаемся, как раньше, но в отличие от многих других хозяев, которые не задумываясь бьют по заднице, она никогда не поднимала на меня прут в гневе или со злым умыслом. За это я ей благодарен.
Я отвезу ее к семье Иосифа, чтобы она смогла родить ребенка. Потому что этот римский император-пиздюк Август приказал всем вернуться в город, откуда родом их семьи. Так работает империя, так она следит за тем, чтобы никто не обманывал налоговиков. Но, как я уже говорил, я - осел, и поэтому не плачу налоги. Я стараюсь не вмешиваться в такие дела. Моя философия такова: Не высовывайся, сдерживай свой крик и веди простую жизнь. Нет смысла все излишне усложнять.
Пока я пробираюсь по раскаленному песку, оставляя за собой темно-оранжевую мочу, Мария извивается на моей спине и издает какофонию низких стонов. Черт, похоже ребенок пытается вырваться из ее утробы. Бедная женщина. Я изо всех сил стараюсь сделать ее путь как можно более комфортным, избегая неровностей, ям и змей, свернувшихся в сорняках. Мои запыленные ноздри раздуваются, а уши трепещут от волнения. За невысокими холмами виднеется скопление зданий. Иосиф бормочет о миражах, но я чувствую вкус воды на своем измазанном песком языке. Не обращая внимания на онемение, ползущее по ногам, я перехожу на бодрую рысь. Пройдет немного времени, прежде чем я смогу попить воды и Иосиф сможет меня разгрузить от всего того дерьма, что он на меня навалил. Мне определенно нужен отдых. Я могу лечь и проспать наверное три дня подряд.
Мы входим в город, когда солнце начинает садиться. Я бы хотел узнать, как оно это делает. Я всегда был любопытен к миру и природе. Я бы очень хотел, чтобы мне объяснили, как этот огненно-желтый шар света, висящий в небе, движется вверх и вниз. Зачем кому-то объяснять это ослу, спросите вы? Как ни странно, люди проводят больше времени, чем вы думаете, общаясь со своими животными. А некоторые даже больше. Спросите моего друга по конюшне, петушка из Назарета.
В первой гостинице, у которой мы остановились, нет свободных мест. Иосиф, его губы потрескались и стали суше, чем пизда моей бабушки, выходит на слабеющий свет с хмурым лицом. Он обходит еще несколько, но безуспешно.
- Так много людей пришло зарегистрировать свои имена в переписи, что все комнаты для гостей заняты, - говорит он, вздыхая и поглаживая протянутую руку Марии.
К тому времени, когда Иосиф спрашивает комнату в последнем трактире в городе, уже почти совсем стемнело. На небе мерцают звезды и стало заметно холоднее. Я не возражаю, мой мех согревает меня, но Мария, она дрожит и нуждается в тепле.
Иосиф берет мои поводья и, глядя на свою суженую, говорит:
- Хозяин гостиницы сказал, что мы можем остаться в хлеву с животными.
В его голосе прозвучал намек на грусть. Не знаю почему. Что плохого в том, чтобы остаться с животными? Я делаю это каждую ночь.
Он ведет меня к деревянному строению, расположенному позади трактира. Пол устлан мягкой соломой, а корыто наполнено свежей водой.
На мой взгляд, все идеально. Посреди хлева стоит кормушка, заваленная душистым сеном для коров. Я так голоден, что бросаюсь к ней, но все эти чертовы глиняные горшки и кухонная утварь, привязанные к моим больным бокам, заклинивают меня у входа в хлев.
- Эй, притормози, тупое животное, - говорит Иосиф, дергая за веревку уздечки.
Тупое животное? С кем, блядь, он разговаривает? Ебанат. Он помогает Марии спуститься с моей спины и несет ее к куче сена в углу хлева. Она пытается опуститься на него, но в итоге пролетает большую часть пути. Корова лениво жует и смотрит, как эти двое незваных гостей сооружают из ее ужина импровизированную постель.
Пока Мария лежит, раскинувшись и потирая вздувшееся брюхо, на лбу у нее выступили бисеринки пота. Иосиф, в конце концов, снимает все содержимое своего дома с моего измученного тела. Облегчение наступает мгновенно, и я разминаю ноги, чтобы кровь снова начала циркулировать. Я осторожно подхожу к кормушке, но корова не обращает на меня внимания. Она не представилась мне.
Несомненно ее раздражает, что она уже Бог знает сколько времени находится с гостями, о которых хозяин гостиницы не удосужился спросить. Это один из недостатков нелюдей. Редко, когда наше мнение имеет значение.
Я боюсь, что корова боднёт меня, когда я протяну голову и набью полный рот сена. Но она не делает этого, и я тянусь снова и снова, пока голод не утихает, а на смену ему приходит приятная сытость. Мои веки опускаются, голова становится тяжелой. Я шаркаю в теплое место рядом с коровой и ложусь.
Меня разбудил женский крик. Сначала я раздражаюсь, потому что меня прервали от сладкого сна о Дженни, изогнутой и упругой во всех нужных местах. В последнее время я чертовски возбужден. Я не опорожнял свой мешок с тех пор, как старую беззубую каргу, которая жила в лачуге через несколько домов от нас, забили камнями до смерти за то, что она была шлюхой. Потом я понял, что это шумит Мария, перекатился на колени и повернул шею, чтобы посмотреть, что происходит. Мои уши напряглись, услышав пронзительные крики не только ее, но и ребенка.
На голубой ткани лежит уродливое маленькое существо, сморщенное, с хмурым лицом. На мой взгляд, он не очень похож на Cпасителя. Честно говоря, он выглядит так, будто уже ненавидит этот гребаный мир и хочет только одного - заползти обратно в пизду, из которой его совсем недавно выселили. Мария пытается остановить писк, тыкая в него кончиком своей большой груди. Мой отец рассказывал мне историю о том, что его дед знал кого-то, кто знал змею, которая жила в Cаду, где женщина никогда не носила одежды и постоянно выставляла свои сиськи. Представьте себе.
Как бы то ни было, они действительно выглядят очень любопытно, и я должен признать, что у меня были нечистые мысли о сосках Марии с тех пор, как она выросла.
Честно говоря, мы провели много лет вместе в совершенно платонических отношениях. И я видел, как она выросла и стала ярким примером женственности. Настолько, что люди без колебаний принимают историю о том, что сам Бог хотел трахнуть ее и заставить родить ребенка. Плод его святого семени. Тот факт, что, скорее всего, это был прокаженный, который изверг свой груз в ее лоно, не имеет значения. Важно то, во что верят люди. Она видела, как я тоже рос, превращаясь из маленького пушистого существа в большую, увесистую задницу. И хотя я, возможно, уже прошел свой сексуальный пик, но у меня все еще гораздо больше, чем у среднего Джо... или Иосифа в данном случае.
До его появления были только я и Мария, больше никого. Мы резвились на полях Иудеи, счастливые до невозможности, восхищаясь всем. Достаточно сказать, что когда он появился, наши отношения резко изменились. Я стал рассматриваться лишь как средство передвижения: я должен был возить ее к нему, пока они проходили фазу ухаживания. У него не было своего осла.
Он прилично зарабатывал, но был слишком жаден, чтобы приобрести его. Что Мария в нем нашла, я не представляю. Вы не поверите сколько раз мне приходилось ездить туда-сюда до того, как они съехались, чтобы Иосиф мог подрочить в своей мастерской во время обеденного перерыва. Я понимаю, что женщина не может влюбиться в осла. Она может его трахнуть конечно, но любовь - это нечто совсем другое. Тем не менее, с годами наша дружба переросла в нечто более глубокое и крепкое. Во всяком случае, я так думал.
Когда я смотрю как Мария держит на руках извивающийся сверток, а бородатый придурок Иосиф, которого я до сих пор не простил за то, что он назвал меня тупым, обнимает ее, а затем преклоняет колени в благоговении перед мальком, который не принадлежит ему, но якобы спасет все человечество, я представляю себя частью этой идеальной семейной сцены. Это глупость, я знаю. Такого никогда не произойдет. Поскольку Мария, очевидно, породила единственное потомство Божье, для меня останется не так много времени, если вообще останется. Надеюсь они не забудут хотя бы покормить меня. Это отстой. Я всегда буду обречен быть вещью, которую используют только для перевозки вещей.
А теперь еще и ребенок, они наверное будут ждать, что я буду нянчиться с этим ублюдком, пока я не стану хромым и слепым, и Иосиф, наконец, не приложит молоток к моей голове. Потом он разрубит меня на куски, и они будут пировать на моих соленых останках. Можете ли вы представить себе худшую участь для кого-либо?
После нескольких дней и ночей безостановочного плача, к счастливой маленькой семье приходят первые гости. Пастухи и стадо овец появляются в хлеву. По раскрасневшимся лицам и хлопчатобумажным туникам, пропитанным потом, видно, что они прошли много миль, чтобы добраться сюда.
Они видят младенца и тут же бросают свои посохи, складывают руки в молитве и во весь голос восклицают:
- Слава Богу и мир всем на земле!
Блин, если бы они только знали, что настоящий отец ребенка, скорее всего, был прокаженным, чей член был на грани отпадания. Пара овец даже блеют в знак одобрения. Конформистские придурки. Я ненавижу овец.
Смех и радостное пение разносятся по всей округе.
Пастухи по очереди целуют лоб Марии и пожимают руку Иосифа. Один пастух протягивает дрожащие руки, и Мария бережно передает младенца ему на руки. Он корчится в своей полотняной упаковке, как огромная личинка.
Улыбаясь, все они смотрят на сверток, как будто это действительно Царь Царей. Младенец пукает, и он протягивает его Марии, которая принимает младенца. Я думал, что получу хоть немного похвалы за свой вклад в благословенное дело, но этого не случилось. Меня не похлопали по спине и не дали ни одной морковки. Меня полностью игнорируют. Такова жизнь осла, я полагаю. В конце концов, пастухи и их стадо уходят под звездным небом туда, откуда пришли, а я ложусь на свой соломенный тюфяк, пока Мария разбирается с последствиями обильного поноса своего младенца.
Иосиф уже спит, закинув руки за голову, с ухмылкой говноеда на лице. Думаю, не все так плохо, если люди думают, что тебе изменили c большим человекoм с неба. Ему даже не нужно больше ничего мне говорить. У него одно из тех лиц, по которому хочется многократно ударить ногой. Оно в основном покрыто густым черным волосом, похожим на щетку, а его тонкие розовые губы слегка напоминают пизду.
После очередного утомительного дня плача, уборки дерьма и мочи, Мария встречает троих мужчин, утверждающих, что они мудрецы из далекой страны. Я сомневаюсь, что они действительно мудры, потому что они говорят, что шли за звездой, чтобы попасть в Иерусалим. По-моему, это больше похоже на глупое везение.
Самый толстый из них пробирается к крыльцу хлева и указывает на ночное небо.
- Вот наш проводник! Это новая звезда, за которой мы шли, чтобы достичь Царя-младенца! Она взошла утром! Она ярче всех остальных звезд!
Может быть, если прищуриться и посмотреть на нее под определенным углом, то ты и прав, приятель.
- Мы идем с подарками! - возбужденно говорит его приятель.
Третий говорит:
- Мы должны сообщить тебе, Мария, что царь Ирод вызвал нас, как только мы достигли столицы, и приказал сообщить ему где живет Царь-младенец, чтобы он мог прийти и поклониться ему! Мы сообщим ему о твоем местонахождении, как только доставим наши подношения младенцу! Мы принесли золото, ладан и мирру!
Хм. Несмотря на одобрительный ропот вокруг, я не могу избавиться от ноющего чувства в моем нутре, которое я уверен не является дерьмом от переедания сена. Нынешний король хочет прийти и поклониться новому королю? Когда такое вообще бывает?
И это Ирод, мать его. Даже я, простой осел, который проводит большую часть дня, прижавшись к холодной корове, понимаю какой он ужасный тиран. Если бы мне пришлось поставить свой ужин на то, что происходит на самом деле, я бы поставил на то, что царь Ирод хочет найти младенца и отыметь его, чтобы он не представлял угрозы для его суверенитета. Жаль, что я не могу, блядь, говорить по-человечески и сообщить им все это, но помните, что я сказал? Мое мнение не имеет особого значения, так что пошли они нахуй! Это может быть благословением, если ребенок получает по шее без всякой другой причины, кроме как от рождения.
Подарки раскладываются перед ребенком, которого гораздо больше забавляет игра с собственным членом и яйцами.
Мария плотнее укутывает извивающегося младенца, чтобы ограничить доступ к его интимным частям, и ему ничего не остается, как изображать интерес к вонючему дерьму, предлагаемому ему за то, что он - дитя Божье. Хотя они могли бы принести хотя бы овощи. Глаза Иосифа расширяются, когда он смотрит на три предмета, разложенные на соломенном полу. У него начинается слюноотделение. Не думаю, что вонючая штука может быть приятной на вкус, да и блестящий кирпич тоже не впечатляет. Но он не может оторвать от них глаз.
Может быть для людей они стоят чего-то такого, чего ослы не понимают. Я видел, как люди обменивают такие же блестящие желтые штуки на рынке и в храмах на более ценные вещи, такие как репа. За кирпич такого размера я мог бы получить полную корзину корнеплодов.
Самый толстый мудрец неожиданно поворачивается ко мне. Может быть у него под его шикарным плащом есть заначка моркови, которой он готов поделиться. Его рука тянется ко мне. Его большой палец оттягивает мою губу вверх над десной, и он осматривает мои зубы. Какая навязчивая пизда.
- Сколько вы хотите за это животное? - говорит он, проводя пальцами по внутренней стороне моего рта.
Если он не будет осторожен, я откушу эти обрубки.
- Ты готова продать мне эту жопу, Мария?
Ха. Держу пари, он говорит это всем девушкам.
- Забирай, - говорит Иосиф, все еще глядя на подарки рядом с урчащим ребенком. - Нам не нужно это животное. У нас есть золото, ладан и мирра! Мы можем позволить себе купить дюжину ослов, если захотим!
Хуесос. Я не могу поверить, что он это сказал. Я обращаюсь за помощью к Марии, но она увлечена ребенком и не обращает никакого внимания на ужасный обмен, который происходит прямо у нее под носом. Я понимаю, что это не торговля людьми, но, черт возьми, я думал, что Мария любит меня как друга, если не больше. А теперь она бросает меня на произвол судьбы. Она обращается со мной хуже, чем с гребаным прокаженным. Но тогда она раздвигала ноги для одного из них, а на мне ездила всегда боком.
- Он отвезет меня к царю Ироду. И потом я съем его!
Ни за что. К черту. Я не собираюсь тащить этого жирного ублюдка в Иерусалим только для того, чтобы стать его послеобеденной закуской. Корова смотрит на меня угрюмыми глазами. Без сомнения, ее постигнет та же участь, когда она больше не понадобится хозяину постоялого двора.
Мудрец подзывает своих друзей, и каждый из них начинает меня обнимать, пытаясь закрепить веревку на моей шее. Я качаю головой и брыкаюсь изо всех сил, выражая свое неодобрение, но мои возгласы остаются неуслышанными Марией. Моя Мария, мой многолетний друг. Почему ты позволяешь им делать это со мной? Почему ты не остановишь их?
Я чувствую внезапный удар по ноге и сгибаюсь, скорее от шока, чем от боли. Веревка затягивается, и толстый мудрец дергает мою голову в сторону. Он использует всю свою силу, чтобы попытаться потянуть меня к входу в конюшню. Я сопротивляюсь, но две другие суки толкают меня в зад и заставляют идти вперед, в ночь. Я смотрю через конюшню на Марию. По моей щеке скатывается слеза. Она даже не смотрит на меня. Какая бессердечная сука.
Во мне вспыхивает гнев. Я больше не боюсь. Рискнув, я бью копытом и успешно сбиваю с ног одного мудреца. Двое других должно быть удивлены тем, что старый осел может занять такую позицию, потому что они ничего не делают, а только бессмысленно таращатся. Пока я снова не бью копытом и не отправляю другого ублюдка в полет на тюк сена.
Иосиф выходит из задумчивости и бросается на помощь упавшим мужчинам. Толстяк продолжает пытаться оттащить меня от стойла, но без помощи своих друзей далеко не уйдешь. Я меняю тактику. Налетев на единственного оставшегося на ногах мудреца, я бью его головой о землю. Его затылок разбивается о камень. Он барахтается в грязи, хватаясь за сердце. Я удерживаю его копытом и наклоняюсь так близко, что он чувствует горячий воздух из моих ноздрей, а затем широко раскрываю рот и сильно вгрызаюсь в его лицо. Когда я отстраняюсь, мясистая маска из кожи срывается с его черепа.
Безумие, что человек не умирает мгновенно от такой травмы. Он кричит, а два глазных яблока, лишенные век, смотрят, как я разгрызаю и пережевываю лицо, все еще держащееся на мышцах лишь несколькими тонкими нитями сухожилий. Его руки размахивают, и с силой пальмового ветра безликий бьет по моей мускулистой шее. Бесполезно, он в жопе. В довершение ко всему, я не глотаю. Вместо этого, я выплевываю перемолотые остатки лица мудреца обратно в него и позволяю толстому мудаку истечь кровью, пока он умирает в предсмертных судорогах.
К тому времени, как Иосиф и второй мудрец пришли в себя, я отправляю мудрую дрянь обратно в тюк сена, чтобы я мог побыть один на один с моим старым другом Йосей.
Он поднимает руки в знак сдачи и медленно отступает в хлев. Я опускаю голову и атакую. Он слишком медлителен и неумел, чтобы избежать меня, и я выбиваю его из сандалий и бросаю в стену из деревянных панелей. Он сильно врезается в нее, сползает вниз и стонет.
Мария забилась в угол, прижимая к себе плачущего младенца. Она хнычет при виде того, как я сажусь на ее мужчину и вставляю свой длинный, толстый член между его ягодицами. Я вбиваю его как жеребец центуриона. Я не уверен, что он умер, но он не сопротивляется и не кричит. Я не прекращаю трахать его, пока не кончаю, заполняя его разорванную толстую кишку. Моей спермы так много, что при последнем толчке она выплескивается из разорванного сфинктера и покрывает его бедра.
Два мудреца вскакивают и бьют меня по спине сжатыми кулаками. Неужели они не понимают насколько я силен? Я легко могу нести больше, чем мой вес на протяжении семидесяти миль под палящим солнцем. Их удары не имеют никакого эффекта. Я игнорирую их удары и кончаю во второй раз в теплую задницу Иосифа. Мои яйца дрожат от восторга, от того какой он тугой, как Дженни, о которой я мечтал. Я уже давно не опорожнял свои яйца и мои ноги дрожат от оргазмов.
Старина Йося по-прежнему не двигается, даже когда я сильно пинаю его в бок. Я вытрахал его внутренности до кровавой кашицы, и он определенно мертв.
Мудрецы действуют мне на нервы. Их слабые удары так же раздражают, как мухи витающие вокруг моего дерьма после того, как я сходил в туалет. Я бью по ним хвостом и отталкиваюсь задними ногами, заставляя их отступить. Если бы они были действительно мудрыми, они бы признали свое поражение и ушли. Раз уж они решили остаться и сразиться со мной, то заслуживают не меньше, чем полного воздействия моего гнева.
Я отхожу от мертвого Иосифа и бросаюсь на ближайшего мудреца, вцепляясь ему в горло. Кровь бьет из его рта фонтаном. Я сжимаю челюсти, кровь хлещет все сильнее и сильнее, пока не достигает высоты потолка и не брызжет на балки. Я сдираю большую часть мяса с его шеи. Из грубой полости свисает мясистая трубка, и он смотрит на меня так, словно никогда не ожидал, что с ним такое случится.
По неизвестной мне причине, последний из мудрецов решает напасть на меня сзади, в то время как его друг пытается запихнуть розовые куски мяса обратно в свою пенистую глотку. Ему следовало бы усвоить, что худшее место для общения с возбужденным ослом - прямо позади него. Я ожидаю, что меня сильно дернут за хвост, но вместо этого получаю кулак мужчины в задницу. Возможно, он думает что это эффективный способ успокоить разъяренное животное, но на самом деле это не так. Я крепко сжимаю его руку, чтобы он не смог вырваться. Он визжит, как испуганная свиноматка, прыгает на двух ногах, пытаясь освободиться. Я слышу, как трещит кость в его предплечье. Он плачет от боли и умоляет меня отпустить его.
Я расслабляю жопу, и он падает на пол, обнимая свою сломанную руку. Я бы с радостью прикончил этого ублюдка, но корова, которая все это время наблюдала за происходящим из угла хлева, пятясь назад, опускается на голову мудреца. Его приглушенные крики затихают, а череп трескается, как яйцо, и сминается. Я некоторое время осматриваю эту картину. Вся некогда желтая солома окрасилась в красный цвет. Корова поднимается, ее задняя часть покрыта кусками черепа, мозгового вещества, соломы, и ковыляет в черную ночь. Иосиф и два мудреца лежат безжизненно в лужах крови, а Мария так и не сдвинулась с места.
О, Мария, я так любил тебя, но мое сердце и мой кожаный мешок болят. У меня больше нет любви к тебе. Ты показала мне, что я всего лишь животное, не заслуживающee той привязанности, которую ты проявляешь к человеку или ребенку. Моя тень нависла над ней, когда я поднялся и зацепился передними копытами за стену хлева. Мария кричит, полагая что я упаду вниз и раздавлю ее и ребенка. Мой член все еще твердый, устремляется к ее открытому рту. Я проникаю сквозь зубы, с силой ударяя своим ослиным членом по ее мягкому горлу. Ребенок плачет, пока его мать принимает самый яростный трах ее головы, который только могут позволить мои престарелые бедра.
Я ожидаю, что меня поразит молния, но ничего не происходит, и я продолжаю всаживать-всаживать-всаживать, пока кончик моего члена не ударяется уже не о плоть или кость, а о деревянную доску за черепом Марии. Святое дерьмо, я проделал дырку в затылке Марии.
Впечатляет. Ребенок выпадает из ее рук, разворачивается из ткани, в которую был замотан, и катится на солому. Я двигаю бедрами вверх-вниз, чтобы стряхнуть голову женщины с моего члена, так же, как я делаю это после обильного мочеиспускания.
Если я задержусь здесь надолго, все население Вифлеема будет жаждать моей крови. Осел не предстанет перед судом, чтобы оправдаться. Это будет прямая дорога к палачу. Мне нужно уйти. Носом я заталкиваю желтый кирпич и вонючую гадость в синюю ткань и зубами подхватываю мешок. Он неуверенно болтается у меня во рту, пока я направляюсь к входу в конюшню.
Ребенок. Он смотрит на меня широко раскрыв глаза. Трактирщик найдет его и передаст властям. Я не думаю, что прокаженный придет искать своего ребенка. У него, наверное, уже нет ни ног, ни глаз. Неся тяжесть своего нового груза, я прохожу мимо пищащего младенца. Я смотрю на него и только тогда понимаю, что он чертовски похож на Иосифа. На самом деле, это его вылитый образ, за вычетом волос на лице.
Забавно, но раньше я никогда не рассматривал ребенка как следует.
Я прекрасно понимаю, что это ужасно, но не могу себя остановить. Внутри меня разгорелся огонь, и его не укротить без борьбы. Я опускаю копыто на извивающуюся массу подо мной, топчусь по маленькому пиздюку, пока то, что когда-то было жирным и мягким, не превратилось в розовую, влажную пасту из хрящей и волос. Даже кости расплющиваются с удивительной легкостью и смешиваются с ковром из соломы малинового цвета.
Жизнь - это не только подарки и похвалы, парень.
Черная ночь постепенно превращается в голубой рассвет. Первые вздохи жителей города разносятся ранним утренним ветром. Я выхожу из конюшни, безмолвной как могила, и прохожу мимо лежащего на земле толстого безликого мудреца. Вокруг его головы образовался темно-красный нимб. Вскоре моя рысь по направлению к бескрайним, пустым полям, окружающим Вифлеем, переходит в галоп. Я не могу поверить, что бегу. Я не делал этого уже много лет. Несмотря на больные суставы, я ускоряю шаг. Моя матерчатая сумка, полная детских подарков раскачивается, но мне удается зажать ткань, чтобы она оставалась во рту в относительной безопасности, пока я совершаю свой побег.
Мой разум мчится вперед, и я едва успеваю удержать одну мысль, как ее сменяет другая... Надеюсь, когда я отойду достаточно далеко, я смогу использовать желтый кирпич, чтобы обменять его на морковку или две... Интересно, что я могу получить за другое дерьмо, которое я взял... Может быть кукурузу? Пока меня кормят и поят, мне больше ничего не нужно... разве что иногда потрахаться с человеком... Должен признать, что у меня появился вкус к этому... Веди простую жизнь осел, не высовывайся... Своди свое блеяние к минимуму... Слава Богу, я наконец-то опорожнил свои яйца... Они так сильно болели... Ха, опорожнил их с Иосифом... Какой же он засранец... О, Мария, почему ты мне не помогла? Куда я пойду? Понятия не имею... Я слышал, что Египет в это время года должен быть красивым...