«Скрежет из запредельной тьмы» Тим Каррэн

После двух недель относительной тишины, в течение которых мир пошёл вразнос, Симона Петриу снова услышала скрежет. Иногда он раздавался за спиной, или исходил от неба, а иногда доносился из теней, особенно из теней в углах. А иногда и изнутри людей. На сей раз он доносился из стен.


- У вас одна из форм гиперакузии, - объяснял ей доктор Уэллс. - Заметно повышенная слуховая чувствительность. Для незрячих это весьма типично. Когда одно чувство ослабевает - другие обостряются.
- Но дело не только в этом, - с ноткой некоторого отчаяния в голосе сказала Симона. - Я слышу... нечто странное. То, что не должна слышать.
- Что, например?
- Нечто доносящееся из другого места. Звуки... - Симона судорожно сглотнула. - Жужжащие звуки.
Врач сказал ей, что слуховые галлюцинации известны как паракузия. Иногда они являются признаком весьма серьёзного заболевания. Слово «шизофрения» он не употребил, но говорил именно о ней, была уверена Симона.
- Даже если вы слышите то, чего не слышат другие, это вовсе не значит, что там что-то есть, - объяснил врач.
- И не значит, того, что там ничего нет, - сказала Симона. - Рокки тоже это слышит. Это вы можете как-то объяснить?
Конечно же, он, не мог. Доктор Уэллс хороший человек, - подумала она, - но это за гранью его понимания. С самого детства Симона слышала то, чего не могли воспринимать другие. Способность слышать звуки на частоте неуловимой для обычного человеческого слуха была чем-то вроде семейного проклятия Петриу и, как и слепота, передавалась по наследству. Симона была слепой от рождения. Зрение было для неё абстрактным понятием. Она не могла объяснить доктору Уэллсу свой острый слух, он не мог описать ей зрение. Патовая ситуация.
Разумеется, это уже не имело значения.
С тех пор всё зашло гораздо дальше.


Чувствуя себя очень одинокой и очень уязвимой, Симона прислушивалась: когда же всё начнётся снова, потому что знала, что так и будет. Да, двухнедельная отсрочка была, но теперь скрежет возобновился, и стал ещё яростней и целеустремлённей, чем прежде. Словно кто-то пытается выбраться наружу, - подумала она. - Пытается проникнуть сквозь каменную стену. Скрич-скрич, ширк-ширк. Вот что продолжала слышать Симона. Ночью становилось хуже. Ночью всегда становилось хуже.
Прислушайся.
Да, опять началось.
Скрич-скрич.
Завыл Рокки. О да, он слышал эти звуки и знал, что они не к добру. Что бы за ними ни крылось, оно не сулило ничего хорошего.
- Иди сюда, мальчик, - сказала Симона, но Рокки не захотел.
Она нашла его у стены, сосредоточенного на звуках, доносящихся из угла. Симона гладила пса, пыталась обнять, но тот не давался. Под шерстью он был твёрдой массой переплетённых жил.
- Всё хорошо, мальчик мой, всё будет хорошо, - повторяла Симона, но Рокки понимал, что к чему, да и она тоже.
Скрип и скрежет звучали так, словно рылось животное, будто скреблись когтями в дверь; они походили на звук подкапывания, целеустремлённого подкапывания. Симона невольно вскрикнула. Это было просто невыносимо. Величайшим её страхом было то, что кто бы ни это делал, прорвётся наружу.
Прорвётся откуда?
Этого она не знала. Просто не знала.
Ночь - ещё одно абстрактное понятие для незрячих, была временем, которым Симона наслаждалась больше всего. Шум города стихал и мир можно было услышать по-настоящему. Журчали трубы под потолком. Лёгкий ветерок играл у скатов крыши. Пищали летучие мыши, охотящиеся за жуками вокруг уличных фонарей. На третьем этаже раскачивался в кресле мистер Астано. Дженна и Джош Райаны, молодая пара в конце коридора, занимались любовью, стараясь не шуметь, потому что их кровать была ужасно скрипучей - через вентиляционный канал Симона всегда слышала, как они хихикают в минуты близости.
Но теперь всё изменилось, верно?
Да, всё изменилось. Последние несколько недель ночной бриз был отравлен сладковатым зловонием, подобного которому Симона никогда не чувствовала. Мистер Астано больше не раскачивался в кресле, теперь он рыдал всю ночь. Три ночи напролёт Симона слышала, как в парке пронзительно кричат козодои, и их дьявольский хор становился все громче и громче. Рокки выл и скулил, постоянно обнюхивая плинтусы. А Райаны... они больше не занимались любовью и не хихикали, теперь они шептались тихими и скрытными голосами, читая друг другу какую-то белиберду из книг. Прошлой ночью Симона отчётливо слышала голос Джоша Райана, эхом отдающийся в воздуховоде:
- Есть имена, которые нельзя произносить, и есть те, к кому никогда не следует взывать.
Сегодня ночью скрежет был назойливо громким, и никто не убедил бы Симону, что это галлюцинация. Он исходил снаружи, а не изнутри. Нервы её были напряжены, по коже бегали мурашки, заставляя непроизвольно ёжиться, и Симона включила телевизор. Включила на полную громкость. Голоса на Си-эн-эн поначалу успокаивали, но вскоре начали тревожить. В Центральном парке произошло массовое самоубийство. По свидетельству очевидцев, две тысячи собравшихся при свете звёзд одновременно перерезали себе левые запястья и хлынувшей кровью нарисовали на лбу странный символ: нечто вроде ствола с пятью ветвями. Полиция утверждала, что все они были членами маргинальной религиозной секты, известной как Церковь Звёздной Мудрости. В Шотландии, в Кейтнессе, был арестован культ Хорасоса - группа, собравшаяся в унылых вересковых пустошах, на древней мегалитической площадке известной как Холм разбитых Камней. По всей видимости, они произвели ритуальное жертвоприношение нескольких детей, принеся их в жертву языческому богу, известному как «Господин многих обличий». В Африке было совершено множество злодеяний, и самым ужасающим представлялось то, когда сотни людей в Кении собрались в месте, известном как Гора Чёрного Ветра, и отрезали себе языки, дабы не произносить в религиозном экстазе запретное имя воплощения их святого божества. Ходили слухи, что принесённые в жертву языки затем варили и съедали в каком-то отвратительном ритуале известном как Празднество Мух и берущем начало из глубокой древности.
Безумие, - думала Симона. - Безумие повсюду.
Христиане назвали происходящее Армагеддоном, начали лихорадочно цитировать книгу Откровения; по всей Северной Америке и в Европе они бросались с самых высоких зданий, которые могли найти, разбиваясь далеко внизу вдребезги, дабы во время Второго Пришествия Господь, проходя по улицам человеческим, смог омыть ноги в крови верующих.
Мир распадался.
Всё в эти дни разваливалось на части.
Повсюду, в каждом уголке мира происходили убийства, геноцид, поголовное безумие, религиозная истерия и массовое насилие.
В конце концов, Симона выключила телевизор. Казалось, мир рушится без особых на то причин. По крайней мере, так заключил бы здравомыслящий человек.


Козодои в парке возобновили своё жуткое ритмичное пение, которое становилось все громче и громче; птицы кричали всё быстрее и пронзительнее, словно были охвачены какой-то нарастающей одержимостью. Жалобным щенячьим голосом заскулил Рокки. Возле окон Симон слышала нечто вроде жужжания сотен насекомых. Казалось, что всё происходящее что-то предвещает, и Симона была напугана больше, чем когда-либо в своей жизни. Теперь на улицах раздавались крики, истеричные и нарастающие, становясь чем-то вроде десятков клекочущих голосов восходящих к почти сверхзвуковому крещендо полного помешательства. Они отзывались в Симоне, сотрясая кости и заставляя нервные окончания звенеть. В этих воплях была какая-то сила, безымянное и зловещее колдовство, наполняющее её голову чужеродными мыслями и побуждениями. А теперь стены... Господь милосердный, стены дрожали, подстраиваясь под плач козодоев и эти голоса.
Не с улицы, нет, не с улицы, а из стен.
Да, эхо голосов доносилось из какого-то невероятно далёкого места, и, прислушавшись, Симона засомневалась в том, что они человеческого происхождения... гортанное карканье, нестройный визг, блеяние, шипение и мерзкий рёв, гулкие безумные песнопения и глухие звуки буйных ветров, несущихся сквозь подземные тоннели.
Боже милостивый, что всё это значит?
Что всё это может значить?
В животе бурлила тошнотворная холодная слизь, на языке - горечь и отвратительная вонь кладбищенского разложения; Симона, чувствуя себя слабой и одурманенной, упала на пол и прижала ладони к ушам: казалось, мозг в черепе закипает от бурления прилившей к голове крови. Звуки становились всё громче и громче, содрогались половицы; казалось, вся комната колышется и трясётся как пудинг. Раздавались чмоканье и чавканье, вопли людей, животных и тварей, которые не являлись ни тем, ни другим... и над всем этим господствовало какофоническое жужжание, от которого у Симоны тряслись кости и стучали зубы. Оно походило на монотонный гул перепончатых крыльев какого-то чудовищного насекомого, спускающегося с неба.
Потом всё прекратилось.
Всё одновременно закончилось, и воцарилась глубокая, неземная тишина, нарушаемая лишь судорожными вздохами Симоны и поскуливаниями Рокки. Кроме этого - ничего. Вообще ничего. В этот раз почти получилось, произнёс голос в голове Симоны. Осталось немного, они чуть не прорвались. Барьер между «здесь» и «там» совсем истончился. Но Симона понятия не имела, что всё это значит. Между здесь и где?
- Хватит, хватит, - сказала она себе. - Ты сходишь с ума.
С трудом сохраняя равновесие, Симона поднялась с пола. Тишина была всеобъемлющей - колоссальный чёрный вакуум, какой, по её представлениям, всегда существовал за краем вселенной.
Она добралась до дивана и плюхнулась на него, вытирая с лица капли пота. Трясущимися руками включила телевизор, потому что ей нужно было услышать чью-то речь, музыку - что угодно, чтобы разрушить эту стену болезненной тишины.
Да, по Си-эн-эн говорили, но о всяких мерзостях, мерзостях, которые лишь усиливали её психоз... потому что это, наверняка психоз - не могла же Симона слышать всё это, эти ужасные звуки разрывающейся ткани реальности.
Сообщалось, что несколько миллионов человек совершили паломничество в Калькутту, чтобы в Храме Длинной Тени дождаться явления темнокожего пророка, которого они называли просто «Посланник». В Азии и на Ближнем Востоке вспыхнули пограничные стычки. В Индокитае свирепствовала чума, в Секторе Газа лилась кровь, небо над Эфиопией затмили огромные стаи саранчи, а иранцы в полной мере признали факт обладания несколькими десятками водородных бомб, каждая из которых эквивалентна пятидесяти миллионам тонн тротила. С их помощью, посредством синхронизированного ядерного взрыва, который приведёт к тому, что называли символическим «Глазом Азатота», они вскоре «вознесутся на небеса в черных объятьях судьбы». В Восточной Европе террористическая организация, называвшая себя «Черным Братством» или «Бригадой Аль-Шаггога», сжигала христианские церкви, еврейские синагоги и мусульманские мечети, называя их «местами крайнего богохульства, которые следует искоренить, дабы очиститься, прежде чем с Темной Звезды сойдёт повелитель, и Великий Отец восстанет из затонувшей гробницы...»
- Психи, Рокки, - сказала Симона. - Мир полон психов.
Эта мысль заставила её слегка улыбнуться. Возможно ли, чтобы вся человеческая раса одновременно потеряла коллективный разум? Что вместо случайных вспышек безумия произошло глобальное помешательство? Симона говорила себе, что это весьма маловероятно, но своим словам не верила.


В тот день к её двери подошёл курьер и, тихонько постучав, заявил, что принёс посылку, за которую нужно расписаться. Он доставил ей новый ноутбук с программами для чтения с экрана. Всё казалось совершенно безобидным... вот только, пока Симона открывала дверь, её охватило чувство страха и отвращения, словно снаружи было нечто невообразимо богомерзкое. Но дверь она открыла, и тут же её охватили маниакальная паранойя и нарастающая клаустрофобия.
- Вам посылка, - сказал мужчина весьма дружелюбным голосом.
Но то была личина, ужасная личина... ибо нечто зловещее таилось под поверхностью его кожи, и Симона знала, что, если протянет руку, чтобы коснуться его лица, оно будет пупырчатым, как плоть жабы. И тут же она услышала ужасающий скрежет, доносящийся изнутри этого человека, словно крысы чавкали и копошились. Ощутила сознанием бесконечную спиральную бездну, готовую разверзнуться чёрным водоворотом. И голос - посыльного, но грубый и иссохший, нашёптывающий в голове: она... она... она присоединилась? Углы явили ей серую пустоту? Она видела чёрного человека с рогом? Голос эхом отдавался в голове, пока Симона не почувствовала, как по лицу струится холодный кислый пот.
- Мэм, с вами всё в порядке? - спросил курьер.
- Да, - выдохнула она, забирая свёрток дрожащими от напряжения пальцами. - Да, всё замечательно.
- Ну хорошо, если вы уверены.
Но глубоко внутри себя, наверное, на каком-то подсознательном уровне атавистического страха, Симона почувствовала, как в мужчине распахнулась безбожная вихреобразная тьма и ядовитый смрад, словно от опалённой свиной плоти, дохнул ей в лицо, и тот бесстрастный, пустой голос вновь зашептал: яви ей, яви, как было завещано в самом Горл Ниграл... пусть она всмотрится в лунную линзу и узрит изумлённо Чёрную Козу Лесов с роем младых... пусть... пусть она... приобщится к сплетающейся тьме по ту сторону...
- Слушайте, вы уверены, что с вами всё хорошо?
- Да... пожалуй, я в порядке.
Но Симона была не в порядке. Она была слепа и одинока, а из этого человека болезненными реками слизи изливалась ненасытная запредельная тьма. Симона чувствовала пыль и обжигающий ветер; её обволакивал гнилостный запах, что не был обычной вонью, но горячо дышал ей в лицо грибковым, гангренозным, почти осязаемым зловонием.
Пытаясь успокоить, доставщик потянулся и дряблой, шелушащейся рукой сжал её запястье.
Симона закричала.
Она ничего не смогла с собой поделать.
Игнорируя скулёж и рычание Рокки, Симона захлопнула дверь у курьера перед носом. Волны физиологического омерзения и невыносимого отвращения почти парализовывали, но она сумела добраться до туалета, где исторгла из себя пенистую рвоту. Скорчившись на полу ванной, широко раскрыв рот в безмолвном крике, дрожа и истекая слюной, Симона, все ещё слышала тот голос, шепчущий из неведомых глубин: уже сейчас, грань близка, оболочка Великого Белого Пространства истончается, ибо близится время схваток и родов...


Достаточно, ей-богу, достаточно.
Симона прошла на кухню и убедилась, что у Рокки достаточно еды и воды. За весь день он ни к чему не прикоснулся. Дрожа всем телом, пёс прятался под кухонным столом. Когда Симона протянула руку, чтобы его успокоить, Рокки огрызнулся. Даже собака, даже моя собака. Чувствуя себя подавленной, беззащитной и совершенно одинокой, Симона забралась в постель и попыталась заснуть. После отчаянного круга метаний и поворотов, так и случилось.
И сразу же начались сны.
К ней приближались ирреальные, искажённые фантазмы безграничных пространств; рядом перемещались монструозные, пульповидные, необъятные существа; её задевали огромные ворсистые создания. Симона взбиралась по извилистым лестницам, ведущим в никуда; и от кого-то убегала по увитым бурьяном, разрушенным улицам со множеством монолитных колонн, что на ощупь как гладкое и горячее стекло. Мир-антимир плоскостей, меняющих свои углы, где всё было мягким и скользким, подобно губчатой, склизкой ткани трупа. И всепроникающий голос, громкий и повелительный, приглашавший воссоединиться с тьмой, что ждёт нас всех в конце.
На заднем плане звучало нечто вроде зловещей, враждебной мелодии: тихая и нежная поначалу, она переросла в резкий лихорадочный звук, оглушительный диссонирующий шум: писк летучей мыши и пронзительный скрип, скрежет костей и громоподобный грохот, звучание пилы, впивающейся в стальную пластину, жужжание бензопил и скрежет напильников терзающих струны скрипок и виолончелей... всё это объединялось, создавая безумную резкую какофонию дисгармоничного шума, переполнявшего голову; плавящего нервы, как раскалённые провода; вскрывавшего череп, как яичную скорлупу до тех пор, пока Симона не проснулась, крича в мёртвой тишине своей спальни...


Мокрая от пота, дрожащая, как мокрая собака, Симона заставила себя успокоиться. Она проснулась, знала, что проснулась, но узел страха и тревоги в груди не ослабевал, но стянулся ещё сильнее. Мозг посылал постоянный электрический ток к нервам, и в результате все её тело дрожало и трепетало. Создавалось ужасное ощущение, что она в комнате не одна, что кто-то стоит рядом... и дышит. Симона слышала низкие, хриплые вдохи и выдохи, грубые, вульгарные звуки, который мог бы издавать зверь.
- Рокки? - произнесла она слабым, едва слышным голосом. - Рокки?
Голос Симоны странно отозвался вокруг неё. Казалось, что звуковые волны, создаваемые им, заставляли окружающий её воздух вибрировать. Слова будто отскакивали от стен и возвращались обратно рябью, которую она чувствовала кожей.
И Симона все ещё слышала дыхание.
В ужасе она спустила ноги с кровати, встала и тут же пошатнулась, потому что пол был не полом, а чем-то почти студенистым, обжигающе холодной грязью, кишевшей извивающимися тварями, которые начали заползать ей на ноги. Спишь, спишь, ты все ещё спишь.
Но Симона не могла себя в этом убедить. Она потянулась к кровати, и не нашла её. Тяжело дыша, Симона поплелась к двери и почувствовала огромное облегчение, когда та оказалась на месте. Что-то случилось. Симона пробиралась сквозь дерьмо, но вони не было, лишь сырой запах подземелья - наверное, трубу прорвало. Симона оказалась в коротком коридоре, который вёл в гостиную. Пробираясь сквозь липкую жижу, она протянула руки, но до стен не дотянулась. Казалось, что коридор не имеет ни конца, ни начала.
- РОККИ! - отчаянно закричала она.
И вновь слова завибрировали, превращаясь в волны, разбивающиеся о чужеродный берег и с силой ударяющие её при отражении. Воздух... тёплый, густой, практически перенасыщенный... дрожал, как желе. Симона продолжала двигаться, протягивая руки во все стороны, но не было ничего, абсолютно ничего, к чему можно было бы прикоснуться. Это ужасное, дегенеративное дыхание двигалось следом, но, скользя вместе с ней, его обладатель не издавал ни звука. У Симоны раскалывалась голова, в висках пульсировало. Мигрень набирала обороты, боль перетекала из задней части мозга в какую-то мучительно раскалённую добела точку на лбу. Взрыв сияния в голове, вспыхнувший подобно белому фосфору и превративший мысли в пылающую вспышку света, заставил Симону пошатнуться,
Что?
Что?
Что это?
Будучи слепой с рождения, Симона не знала, что такое зрение, не могла его осмыслить. Оно было для неё совершенно абстрактно, во всех отношениях. Даже во сне Симоне представлялись звуки, запахи, осязательные ощущения... но только не это. Впервые в жизни она увидела... множество цветов, образов и сущностей подобных тысячам ярких светлячков, заполонивших ночное небо. А следом, - хоть и на краткий миг - следом Симона увидела того, кто дышал у неё за спиной. Мужчина, очень высокий мужчина в изодранном плаще, кишевшем длинноногими паразитами, смотрел на неё сверху вниз. Его тёмный лик был не лицом африканца, но чем-то вроде живой резной маски из гладкого блестящего оникса. На Симону смотрели два сверкающих жёлтых глаза, огромных и блестящих, как яичные желтки. А потом всё исчезло. То, что открылось в голове Симоны, закрылось вновь, и она чуть не потеряла сознание.
Пальцами, похожими на ползучие корни, Тёмный человек вцепился в Симону, и она испустила крик, который, казалось, доносился откуда-то издалека. Непроизвольно, как это бывало множество раз, она потянулась руками к Тёмному человеку и нащупала лицо, мягкое и скользкое, как слабо пульсирующий гриб. Симона скривилась, но, несмотря на отвращение, которое заставило внутренности повиснуть тёплыми, бледными петлями, её пальцы продолжали исследование. Под их кончиками вздулись наросты, и из каждого выскользнуло нечто червеподобное. Они поползли по тыльной стороне её ладоней. Один лизнул порез на мизинце. Другой всосал большой палец. Чем бы они ни были, они исходили из незнакомца обжигающими потоками, мясистыми червеобразными кошмарами, которые струились по рукам, распространяя зловоние смерти - смерти старой и новой - что заставляло её рыдать от отвращения. Как примагниченные, пальцы Симоны продолжали исследовать лицо пришельца, пока не обнаружили нечто вроде мускулистого фаллического оптического стержня, растущего изо лба. А в нём - огромный, распухший, налитой глаз, в который её указательный палец соскользнул как в перезревшую, мягкую от гнили сливу.
И голос, клекочущий и хлюпающий голос, который звучал словно сквозь кашу: так ты прозреть смогла бы и причаститься к тьме, что ждёт нас всех ...


В следующий раз Симона пришла в себя уже сидя на диване. И она совершенно не помнила, как там оказалась. Она лежала в постели, ей снились кошмары, а теперь оказалась на диване. Обоняние, обострённое сверх обычного, позволило ей ощутить маслянистые, потные и зловонные запахи, сочившиеся из пор ядовитыми ручейками.
Телевизор был включён.
Это был общественный канал. Симона никогда не слушала общественные каналы, но включён был он. Мужской голос, бесконечно и в мельчайших подробностях, монотонно рассказывал о культе Великой Матери, о римлянах, поклонявшихся Кибеле и о развращённости фригийских жрецов. Тёмные тайны алхимии, тауматургические искусства и некромантические ритуалы; этрусские культы плодородия, поклоняющиеся Великому Прародителю Насекомых и безымянные отродья, что не ходили, но ползали в слизи подземных ходов, изрешетивших землю под Салемом - мало что из этого было понятно.
Разве не было предсказано? - вопрошал голос. - Не об этом ли предупреждал Коттон Мэзер? Не его ли проповеди о проклятых Богом, рождённых от нечистой крови пришедших извне, послужили знамениями грядущих бедствий? Так и есть, но мы его не слушали! Не об этом ли было известно Безумному Арабу и его последователям? Время разделения и раскрытия не за горами, не так ли? Аль-Азиф, названный так, по словам некоторых, в подражание звукам ночных насекомых и являющийся, по сути, тайнописью, предсказывающей приход Гор-Готры, Великого Отца-Насекомого - разве не говорилось в нём, что Йог-Сотот есть ключ, равно как безумный безликий Бог есть Предвестник? Именно! Точно так же, он намекал на богохульные пророчества об Отце-Насекомом, который был иглой, что вскроет швы этого мира, дабы впустить Великих Древних! - Он разглагольствовал о чём-то, известном как Пнакотические манускрипты, об Углах Таг-Клатура, и об Элтдаунских Табличках. Становился совершенно истеричным, обсуждая «De Vermis Mysteriis» и зловещий «Liber Ibonis». - Всё это было предсказано! Всё!
Симоне захотелось переключить, потому что общественные каналы всегда кишели ненормальными религиозными фанатиками, но она этого не сделала. В этом что-то было, что-то важное. Голос сообщил ей, что в 1913 году вышел роман Реджинальда Пайника «Кровожадность Слитов Запределья», который, из-за ужасного сюжета, описывающего культ плодородия, поклоняющийся языческому божеству-насекомому, быстро исчез с книжных полок. Строго говоря, это был пересказ древнегерманской саги «Das Summen», на которую намекала великая мрачная книга ведьм «Unaussprechlichen Kulten», и подробно описанная безумным австрийским дворянином Йозефом Графом Регулой в его запрещённом томе «MorbidusPestisdeResurrectus»... том самом, что подробно описывал историю культа Гор-Готры и грядущую эпоху Великих Древних. За его написание Регула был обвинён в колдовстве и чернокнижии, а в 1723 году - четвертован. Как бы там ни было, несмотря на запретность знаний культа, их фрагменты сохранились в «Невыразимых Пережитках» Вердина и в поэме «Собрание сонма ведьм», обнаруженной в «Азатоте и других ужасах» Эдварда Дерби. Вековое пророчество - оно было там! А ныне Он грядёт из Чёрного Тумана, дабы поработить наш мир и впустить остальных, и мы, да, мы будем дрожать в тени истинных прародителей тёмного космоса, что содрогается при их пробуждении. 13-е Уравнение на устах у многих, и вскоре грядёт Причастие Саранчи, жужжание, жужжание, жужжание...
Чтобы не потерять остатки разума Симона выключила телевизор.


Она вне себя, у неё галлюцинации, мания преследования. И выслушивание бреда сумасшедших ей не поможет.
Сделай что-нибудь! Ты должна что-то сделать! Время приближается! Пора!
Расстроенная, испуганная и дрожащая от страха, она позвонила лучшим друзьям - Ризу и Кэролин, - но они не ответили. Симона звонила приятелям, которых не видела уже несколько месяцев - Фрэнку, Дэриену, Сету и Мэрион, - безрезультатно. На звонки никто не отвечал. Почему никто не отвечает? Потому что сейчас они собираются в тайных местах, на вершинах холмов, в туманных долинах и заброшенных полях, чтобы дождаться пришествия...
Безумие какое-то.
Вытирая пот с лица, Симона позвонила матери. Мама находилась в доме престарелых клиники Брайтона Кумбса. Чаще всего она даже не узнавала голос дочери, а когда узнавала, то оставляла глубокое чувство вины. Ты не должна жить в городе одна. Там может случиться что-нибудь ужасное. Твой отец перевернулся бы в могиле, если бы знал. На звонок ответили, и уже через тридцать секунд её мать говорила по телефону.
- Мама... как ты? - спросила Симона, стараясь не задохнуться.
- О, Симона, дорогуша. Всё хорошо. Как у тебя дела дела? Звучишь напряжённо. Ты хорошо кушаешь? У тебя уже есть парень?
Иисусе.
- Всё нормально. Просто одиноко.
- Ах, одиночество - это образ жизни, который приходит с годами.
Этот разговор Симона не желала продолжать:
- Я хотела бы тебя навестить.
- О! Это было бы просто замечательно. Жаль, тебя здесь нет. Мы все сидим в зимнем саду и ждём большого события.
- Какого... какого события? - Симона почувствовала, как её охватывает холод.
- Ведь скоро выровняются звезды, и снизойдут они. - Мать рассмеялась. - Моря вскипят, а небо расколется. Когда в небесах сойдутся планеты и звезды померкнут одна за другой, Ктулху восстанет из руин Р'лайха, а по лунной лестнице из пещер Н'Каи снизойдёт Цатоггуа. Истинно верующие будут посчитаны, а еретики - проименованы... ты же уверовала, дорогая, не так ли?
Всхлипывая, Симона бросила трубку. Когда её руки коснулось что-то мохнатое, она чуть не вскрикнула. Но это был всего лишь Рокки. Это должен был быть Рокки... но затем он волнообразно, подобно огромному червю, шевельнулся под рукой, и на этот раз Симона действительно закричала. Она отпрянула от дивана, в то время как тварь кружила рядом, издавая хлюпающие, голодные звуки.
У Симоны галлюцинации.
Наверняка это галлюцинации.
Через воздуховоды отопления она слышала, как Джош Райан говорит: она ползает, потому что не может ходить, она слышит, но не видит. Знак... на ней нет знака.

На дрожащих ногах Симона прислонилась к стене. Она снова услышала скрежет... но, на сей раз, он раздавался прямо у неё в голове, словно внутреннюю часть черепа скребли когти, лезвия и ногти.
Скрич, скрич, СКРИИИИИИЧ, СКРААААААЧ.
Квартира наполнилась запахами холодного мяса, нечистот, и горячей вонью потрохов на скотобойне. Симона слышала жужжание мух, которых, кажется, были сотни, если не тысячи. И скрежет. Теперь он эхом отдавался в голове и был невероятно громким, подобно гигантским пилам, жужжащим в стенах.
Барьер разваливался на части.
Смещаясь, разрываясь, дробясь, перестраиваясь. Она приложила руку к стене и почувствовала, как под пальцами открылась огромная неровная трещина. Симона прикоснулась к чему-то пульсирующему внутри - к чему-то суетливо ёрзающему подобно перистальтическому рою извивающихся могильных червей. Жужжание стало таким громким, что она больше не могла думать. Комнату заполонили насекомые. Они ползали по шее и по рукам. Садились на лицо, путались в волосах и слизывали соль с губ.
Пока огромный мохнатый червь искал Симону она, спотыкаясь, вышла из гостиной в коридор. К ней что-то прикоснулось - возможно руки, но они были распухшие и мягкие от разложения. Из стен выползали щупальца и хватали её, извивались возле лица, стремясь прикоснуться и распознать, как частенько делала Симона со многими другими. Её руку задело огромное бугристое туловище, и пальцы погрузились в колышущееся месиво колючего меха. Симона отстранилась, пытаясь нащупать стену лишь для того, чтобы наткнуться на мокрую шкуру, которая, как она инстинктивно поняла, принадлежала Рокки. Крик Симоны был едва слышен из-за непрекращающегося шума пилы, скрежета и звука похожего на звон огромного колокола.
Всхлипывая и дрожа, Симона упала на пол, и её колени погрузились в половицы словно они были лишь тёплым, незастывшим цементом. Это была чужая квартира; это была известная ей вселенная, выпотрошенная, вывернутая наизнанку и сливающаяся с другим антимиром. Симона слышала рёв чудовищных паровозных труб, изрыгающих раскалённые клубы радиоактивного пара. Сиренами воздушной тревоги пронзительно завыли они, когда барьер не выдержал, швы кровоточащей раны этого мира разошлись, и хлынула волна ядерной пустоты, стремящаяся заполнить его пространство. Пальцы Симоны прикоснулись к извивающимся петлям прозрачной плоти, нечто вроде сотен иссохших мотыльков и мумифицированных трупных мух дождём посыпалось ей на голову. Вонь была подобна горячему неону, на Симону падали тени, прикосновение которых обжигало, как кислота. Старший знак, дитя, ты должна сотворить старший знак, явить знак Киша. Да, да, она знала, но не понимала, в то время как вокруг сухо клокоча сотрясался воздух.
Хоть Симона и была лишена зрения, ей было даровано узреть грядущий мир. Волны ужасающих видений, захлестнувших мозг, исторгли из неё крик, заставили кровь течь из носа, а глаза закатиться. Да, мир был гробницей, продуваемой шипящими радиоактивными выделениями Древних, ступавших там, где когда-то пребывал человек, и скелеты еретиков хрустели под их поступью. Сточные канавы заполняла кровь невинных, а гнилые тела, распухшие до зелёной падали, превратились в лужи слизи. Мир превратился в груду шлака, в тлеющий погребальный костёр из костей, и ни единой звезды не сияло над ним, лишь необъятная многомерная тьма, которая выжгла бы из глазниц глаза людей, взглянувших на неё.
Затем наваждение исчезло.
Но Симона все ещё могла видеть.
Трещина в стене стала огромным разломом, расколовшим явь известного ей мира... и сквозь зияющую брешь, сквозь какое-то причудливое искривление времени и пространства, она увидела пульсирующие, полихроматические образы туманной, искажённой реальности и какую-то хитиновую и воистину монструозную фигуру, марширующую бесчисленными ногами в её направлении. Нечто, что поначалу было размером с грузовик, затем с дом, после с двухэтажное здание. Симона слышала кошмарный стрёкот и жужжание гигантских перепончатых крыльев. Сущность походила на какого-то гротескного богомола с зубчатым, ослепительно сияющим экзоскелетом. Он заполнил собой трещину. И не только заполнил, но и расширял её ‑ жужжащий ротовой аппарат и иглоподобные жвалы твари распарывали швы мироздания.
До Симоны доносились крики: АЛЬ-АЗИФ, АЛЬ-АЗИФ, АЛЬ-АЗИФ.
Паникующая и совершенно обезумевшая, она попыталась убежать, но к ней потянулась одна из раскачивающихся костистых конечностей насекомого, и Симона прилипла к ней, как к липучке. Затем, схватив её, оно улетело сквозь трансгалактические бездны и визжащие вихреобразные червоточины пространственно-временного континуума.
Симону уронили.
Она стремительно падала в пространственный водоворот материи, в котором прыгали и извивались скользящие геометрические фигуры, а затем...
Её зрение освободилось от уз плоти, а жилистая сущность души отчаянно пыталась выжить в каком-то безбожном хаосе. Она ползла, скользила, тащилась сквозь пузырящуюся коричневую грязь и изъеденный костный мозг какой-то новой, фантасмагорической нереальности. Голодные насекомоподобные рты присасывались к ней, слизывая сладкие капли красного молока, обжираясь тем, что от неё осталось. Невидимые, но ощущаемые твари окружали её: трепещущие, змеевидные, пресмыкающиеся и мяукающие от голода. Она поползла вперёд: щелкали разрываемые перепонки, на неё капала жижа из гроздей мясистых яиц, закутанных в паутину. Симона оказалась в ловушке какой-то мягкой и живой структуры, какой-то циклопической мерзости, гигантской ползучей биомассы, рождённой в черных как ночь ямах какой-то противной богу антивселенной. Симона ползла, влачилась по маслянистой шкуре, по разлагающейся студенистой плоти - живая пылинка на отвратительной, невообразимой форме жизни, превосходящей размерами её мир и заполнившей небо извивающимися черными щупальцами, видеть которые Симона не могла, но чувствовала, как они теснят её разум и отравляют кровь космоса.
Симона была не единственной.
Но лишь одной из множества колониальных паразитов, что пресмыкались в слякоти жизнедеятельности существа, барахтались в его поте, гное и выделяющейся сукровице. То немногое, что от неё осталось разлетелось в вихре антиматерии и заряженных энергией частиц.
А потом...
А потом всё закончилось. Возможная репетиция того, чему лишь предстояло случиться. Онемевшая и бездумная Симона лежала на полу гостиной хихикая в бреду, пуская слюни и бормоча что-то невнятное. Она грезила лишь о пришествии ночи, когда сойдутся звёзды, и свершится пророчество. На лбу у неё была выпуклость, зародыш оптического стебля, который дозволит ей узреть время разделения и время слияния, распарывания и сшивания, воссоединения этого мира и последующего в ту пору, когда Древние унаследуют землю и, в рое светящейся мошкары, Великий Отец-Насекомый покинет свою эфирную обитель вселенского развращённости и вознесётся на перепончатых крыльях в небо.
И когда спазмы пронзили мозг Симоны раскалёнными добела осколками, стебель запульсировал, вырвался наружу и, подобно тепличной орхидее, раскрылся дабы явить ей грядущее - ту священнейшую из ночей, когда мир людей станет кладбищем, а города - гробницами.