«Дом» Дэвид Муди

Прежде я много раз здесь бывал, но никогда это место не выглядело так. Мы с Джорджи часто приезжали сюда — выгулять пса на холмах. Спускали его с поводка — ходили, говорили и смотрели, как он играет — часами. Это было задолго до разлучивших нас событий. Кажется, прошла вечность. Сегодня зеленый холмистый пейзаж, оставшийся в моей памяти, выцвел и посерел. Здесь царят холод и смерть. Я остался один, и мой мир гниет. Еще рано, до рассвета примерно час. Светлый туман стелется по земле. Я вижу, как они движутся вокруг. Они повсюду. Шаркают и шатаются. Сотни мерзких тварей.

Последний рывок, и я — дома. Меня охватывает страх. Дни напролет я пытался добраться сюда, но теперь, когда цель близка, я не уверен, что справлюсь. Будет больно увидеть то, что осталось от Джорджи и нашего дома. Так много времени прошло, столько всего случилось с тех пор, как мы были вместе. Я не знаю, хватит ли у меня сил войти в дверь. Не знаю, выдержу ли боль, вспоминая о том, что умерло и что я потерял.

Сейчас я так же взвинчен и напуган, как и в самом начале этого кошмара. Я помню все так отчетливо, словно прошли часы, а не недели. Когда это началось, я завтракал с моим адвокатом и его помощником. Джарвис, адвокат, объяснял мне жаргон законников и вдруг замолчал на полуслове. Внезапно его лицо исказила боль. Я спросил, что с ним, но он не ответил. Часто, прерывисто задышал, стал сипеть и плеваться. Он задыхался. Я не мог понять почему и был так потрясен, что не заметил, как со вторым случилось то же самое. Когда лицо Джарвиса побелело и он начал царапать и раздирать себе горло, его коллега ринулся вперед и попытался меня схватить. Выпучив глаза, он рыгнул, забрызгав меня слюной вперемешку с кровью. Я отшатнулся, оттолкнув кресло от стола. Слишком напуганный, чтобы двигаться, вжался в стену и смотрел, как задыхались двое мужчин. Через две минуты все было кончено. В комнате воцарилось молчание.

Когда я, наконец, собрался с духом и отправился за помощью, то обнаружил секретаршу — ту самую, что приветствовала меня лишь час назад. На столе, лицом вниз, в луже липкой красно-коричневой крови. Охранник у двери тоже был мертв, как и все, кого я видел. Случившееся нельзя было постичь и измерить. За пару минут микроб, вирус или биологическая атака уничтожили мой мир. Все замерло. Тишина оглушала.

Первым моим порывом было оставаться на месте, спрятать голову в песок и подождать, пока что-то — хоть что-нибудь — произойдет. Я медленно вернулся в отель — это было единственное знакомое место поблизости. Шел по устилавшему улицы ковру из трупов. Смотрел на них. Вглядывался в гротескные, искаженные лица. На каждом — обжигающая агония и смертельный ужас.

Когда я вернулся в отель, в нем, как и везде, царили тишина и холод. Я заперся в комнате и сидел там несколько часов, пока одиночество не стало нестерпимым. Хотел объяснений, но никого, чтобы попросить о помощи, не осталось. Телевизор был бесполезен, как и радио, на звонки никто не отвечал. В отчаянии я собрал вещи, выбрал на парковке машину и рванул домой, но вскоре понял, что по затихшим дорогам не проехать. Повсюду были бесчисленные обломки попавших в аварию машин и изувеченные, кровавые останки водителей и пассажиров. До моего дома и жены оставалось восемьдесят миль, когда я остановил машину и сдался. Это случилось в первый четверг после катастрофы — на третий день. Ситуация снова ухудшилась. Настолько, что я стал сомневаться в своем рассудке. Тогда я отдыхал в брошенном доме, в спальне с видом на террасу. Выглянул из окна и увидел одного из них, ковылявшего по дороге. Страх и тревога, одолевавшие меня прежде, внезапно исчезли. Я забыл о них, глядя, как одинокая фигура нетвердо идет по улице. Наверное, это еще один выживший, подумал я. Должно быть, так. По крайней мере, кто-то еще, способный рассказать мне о том, что случилось, и ответить хотя бы на некоторые из невозможных вопросов, что меня терзали. Я закричал, пытаясь привлечь внимание незнакомца, стал колотить в окно. Он не отозвался. Выскочив из дома, я погнался за ним. Схватил его за руку и развернул к себе лицом. Как бы невероятно это ни звучало, я в ту же секунду понял, что тварь передо мной мертва. Ее глаза оказались мутными, затянутыми молочной пленкой. Кожа, в оспинах и крови, была холодна, как лед. Я сжал ее левое запястье, пытаясь нащупать пульс, но не нашел его. Кожа твари была неестественно липкой и влажной, словно резиновой. Я с отвращением отшатнулся. Стоило мне ее отпустить, и эта мерзость зашаркала прочь — в том направлении, откуда пришла. Она меня не видела. Понятия не имела, что я рядом. Краем глаза я заметил новое движение. Повернулся и увидел новое тело. Еще и еще одно. Дошел до конца улицы и, не веря своим глазам, смотрел на то, что творилось вокруг. Мертвые восставали. Некоторые уже покачивались на нетвердых ногах, большинство — медленно поднимались с земли, там, где упали и умерли много дней назад.

Лихорадочный поиск пищи, воды и убежища вернул меня в сердце города. Пытаясь не встречаться с разлагавшимися, похожими на манекены телами, заполонившими улицы, я забаррикадировался в большом пабе, гордо возвышавшемся на перекрестке двух оживленных дорог. Для начала пришлось избавиться от восьми трупов. Я собрал их в баре и выгнал через главный вход, а затем заперся наверху, в комнате для сотрудников, и стал пить. Алкоголь не пьянил, как раньше, но согревал и немного приглушал страх.

Я постоянно думал о Джорджи и доме, но был слишком напуган, чтобы отправиться в путь. Знал, что обязан добраться до нее, но дни напролет сидел и ждал чего-то, как последний трус. Каждое утро пытался заставить себя уехать, но мысль о том, чтобы вернуться в разрушенный мир, была нестерпимой. Я не знал, что там найду, и оставался в четырех стенах — накачивался алкоголем и смотрел, как разлагается мир.

Со временем поведение трупов изменилось. Их движения, прежде странные, неловкие и отрывистые, сделались более плавными и целенаправленными. На четвертый день я заметил, что к ним начали возвращаться чувства. Они стали реагировать на происходящее. Однажды днем, задыхаясь от страха и отчаянья, я швырнул через комнату пустую бутылку. Попал в окно, а не в стену. Из любопытства выглянул на улицу и увидел, что многие трупы внизу повернулись, услышав внезапный шум, и направились к пабу. Привлеченные звоном, громче обычного прозвучавшим в мертвой тишине, словно роботы, они подходили ближе и ближе. В следующие часы я сидел тихо как мышь, ибо каждое мое движение, казалось, напоминало им о моем присутствии. Они сползались отовсюду, и вскоре мне оставалось лишь смотреть на сотни гребаных мертвецов, окруживших паб. Они стекались к нему, как стадо. Вскоре разлагающиеся тела были везде, насколько хватало зрения.

Прошла неделя. Трупы сделались агрессивней. Начали нападать друг на друга, пытались добраться до меня. Царапали и колотили в двери, но были еще слишком слабы, чтобы проникнуть внутрь. Вариантов почти не было, но я чувствовал, что пора принимать решение. Можно было остаться и надеяться, что мне хватит выпивки, и когда мертвые окажутся внутри, я этого не замечу, или попробовать вырваться и выжить на воле. Терять было нечего. Я вспомнил о доме и Джорджи и понял, что должен приложить все силы и вернуться к ней.

Неважный план, и это все, что мне осталось. Я положил скудные припасы и еду из паба в рюкзак и приготовился уходить. Бутылки со спиртным, найденные в кладовке за баром, в подсобке и подвале, пошли на коктейли Молотова: получилось несколько ящиков. На закате десятого дня я высунулся из разбитого окна. Поджег запалы — пропитанные алкоголем тряпки — и стал швырять бутылки в разлагавшуюся толпу. Через пару минут воцарился хаос, какого я и представить не мог. Дождя не было уже несколько дней. Высохшие, сбившиеся в кучу отвратительные тела вспыхнули почти сразу. Не обращая внимания на пожиравший их огонь, проклятые твари шевелились до последнего. С каждым неверным шагом пламя распространялось, охватывая все новые трупы. Оранжевые всполохи внезапно разверзшегося ада, треск и шипение пылавшей плоти влекли обреченных мертвецов.

Я прокрался вниз и застыл у черного хода. Вскоре здание загорелось. Мучимый голодом (ведь на улице пахло жареным мясом), я съежился в темноте и ждал, пока внутри не стало слишком жарко. Когда пламя вгрызлось в последнюю дверь между мной и пабом, я ринулся во тьму, расталкивая трупы. Они, медлительные и вялые, даже не пытались меня остановить. Я оказался сильней и быстрей, застал их врасплох. Вызванный мной хаос поглотил бесцветный, безмолвный мир. На время отвлек мертвецов, превратив меня в невидимку.

Отправившись в путь, я уподобился тени. Мое возвращение было трудным, ужасно долгим и медленным. Я двигаюсь ночью, лишь под покровом тьмы. Если мертвые увидят или услышат меня, то придут за мной, и, как я неоднократно проверял на собственном опыте, стоит одному унюхать мой запах, остальные потянутся следом. Я обходил их, как мог, но мертвецов так много, что столкновения стали неизбежны. Постепенно я учился справляться с ними. Страх и отвращение во мне сменились ненавистью и гневом. Не имея иного выхода, я превратился в хладнокровного убийцу, хотя и не уверен, что это определение описывает мой новый талант. Приходится напоминать себе, что эти чудовища уже мертвы.

Если не брать в расчет толпу трупов, которую я уничтожил, сбегая из паба, то первый упокоенный мной мертвец некогда был священником. Я встретил эту прогнившую, изможденную тварь, укрывшись на рассвете в маленькой сельской церкви. Думал, там пусто, пока не зашел в узкую кладовую — дальнюю комнату в сером каменном здании. Открыл дверь и сразу услышал шарканье. Слева из маленького окна под потолком сочился свет, и я различил медленно подбиравшийся ко мне труп священника. Он казался слабым, двигался с трудом. Инстинктивно я схватил его за руку и оттолкнул. Пролетев через комнату, он врезался в полку с молитвенниками. Башня из книг обрушилась на него. Подергиваясь, как раздавленный паук, он попытался встать на мертвые ноги. Я смотрел, как его пустое безжизненное лицо выплывает из тьмы. Первый мертвец, которого я видел вблизи за много дней, — он был ужасен. Казался тенью себя прежнего. Его кожа — сухая и тонкая — была неестественного серо-зеленого цвета. Щеки и глаза впали, на подбородке и вокруг рта пятнами запеклась кровь. Черная рубашка была расстегнута, воротничок-стойка болтался на тощей шее.

Я замер, потрясенный его кошмарным видом, и он застал меня врасплох, напав вновь. Сбил с ног, хотя я сумел схватить его за горло и вытянул руку, удерживая труп на безопасном расстоянии. Его конечности царапали воздух. Я смотрел в мутные пустые глаза и шарил по полу свободной рукой, пытаясь найти какое-нибудь оружие. Наконец, нащупал справа позади меня тяжелый узорный подсвечник. Сжав пальцы, я поднял его над головой и обрушил основание на обнажившийся череп священника. Ошеломленный, но забывший о боли, он отшатнулся, прежде чем атаковать еще раз. Я поднял подсвечник и бил до тех пор, пока его голова не превратилась в лужу черной крови с кусочками мозга и костей. Стоял над дергавшимися останками священника, пока он не затих.

Укрылся на церковной колокольне и дождался ночи.

Чтобы выработать правила, много времени не понадобилось.

Они сделались свирепей, но остаются тупыми и предсказуемыми. Думаю, ими движут инстинкты. Разрушенный мозг продолжает функционировать на простейшем уровне, и каждый из мертвецов — лишь воспоминание о себе прежнем. Вскоре мне стало ясно, что реальность не имеет ничего общего с треш-ужасами — книгами и фильмами, которыми я увлекался. Эти твари хотят убить меня не для того, чтобы полакомиться моей плотью. Честно говоря, не думаю, что у них есть желания или нужды. Мертвецы не едят, не пьют, не спят, даже не дышат. Зачем же они нападают? Почему я в страхе скрываюсь среди теней? Это парадокс, но чем дольше я об этом размышляю, тем больше уверен: они поступают так, считая меня угрозой. Я — другой. Сильнее. Думаю, они понимают, что я способен их уничтожить. Кажется, они атакуют, пытаясь меня опередить.

День за днем, неделю за неделей я наблюдал, как гниет их плоть. Странная ирония — когда их тела слабеют, становясь более хрупкими, мертвецы начинают лучше их контролировать. Они хотят «жить» любой ценой и яростно реагируют на любую угрозу. Иногда они дерутся между собой. Затаившись во тьме, я смотрел, как они терзали друг друга, пока на костях почти не оставалось гнилой плоти.

Теперь я знаю точно, что их мозг не совсем мертв. Мое второе, третье и четвертое убийства это подтвердили. В поисках еды и чистой одежды я забрался в дом на отшибе и столкнулся с тем, что однажды было обычной семьей. Я быстро упокоил отца с помощью выдранной из забора деревянной жерди, которую прихватил с собой как оружие. Бил чудовище в висок, пока почти не обезглавил. Со следующим трупом — похоже, его почившей супругой — пришлось повозиться. Из прихожей я попал в большую квадратную столовую. Мертвая женщина метнулась ко мне с ошеломляющей скоростью. Выставив перед собой штакетину, я проткнул тварь. Порвав тонкую, как бумага, кожу, она вонзилась в иссохший живот и вышла с другой стороны. Меня едва не стошнило. Я пытался совладать с желудком, в то время как ее гнилые внутренности валились из дыры в спине. Падали на кремовый ковер черно-алой кучей. Я оттолкнул тело, ожидая, что оно рухнет, как предыдущее. Этого не случилось. Она тянулась ко мне, все еще пронзенная насквозь, подергивалась: жердь, похоже, повредила ей позвоночник. Когда она подалась вперед, я запаниковал. Развернулся, бросился на кухню, схватил самый большой нож и вернулся к мертвой. Она сделала еще пару шагов, но остановилась, едва я вонзил лезвие в ее правый висок — прямо в мозг. Словно свет выключил. Тело обмякло, соскользнуло с ножа и окровавленной куклой рухнуло у моих ног. В наступившей тишине я услышал, как наверху бродит третий мертвец. Чтобы проверить появившуюся теорию, я поднялся по лестнице и упокоил мертвого подростка так же, как его мать — ударом ножа в висок.

То, что я начинаю наслаждаться убийствами, кажется мне неправильным и тревожным. Правда в том, что это — единственное удовольствие, которое мне осталось. Единственное, что я контролирую. Я никогда не искал и никогда не избегал этого. Считал убийства в пути. Гордился собой, находя быстрые и эффективные способы упокоения мертвых. Около недели назад взял в полицейском участке ружье, но быстро его выкинул. Выстрел в голову останавливает одного мертвеца, но шум привлекает еще сотни проклятых тварей. Без вариантов. Это я понял на собственном опыте. «Смерть» должна быть тихой и быстрой. Я пробовал биты и топоры. Они работали, но требовали значительных усилий. Огонь был слишком непредсказуем и заметен, так что я выбрал ножи. Их у меня семнадцать: перочинные, охотничьи, финки, скальпели, даже бабочки. В ножнах на ремне я ношу два тесака. В руке — всегда — мачете.

Я далеко забрался и прекрасно знаю эту тропу. Она извивается как змея — не самый быстрый путь к дому, но лучший выбор в утренний час. Начинается рассвет, ночь отступает, и я чувствую себя как на ладони. Я уже несколько недель не видел солнца. Привык к темноте и к ее защите.

Дорога бежит мимо поля для гольфа. Мертвецов на нем необычайно много. Думаю, я оказался у седьмой лунки: короткой, но сложной, с подставкой для мяча и холмистой основной зоной, если мне не изменяет память. Многие трупы, похоже, стояли во впадинах, испещривших поле. Под их нетвердыми ногами некогда ухоженная трава смешалась с грязью. Им не выбраться. Гребаные тупые мертвяки застряли. Иногда я почти благодарен за возможность избавить мир от кучки этих бессмысленных тварей. Все, что отделяет меня от них, — деревянный забор и полоска разросшейся живой изгороди. Я молчу и иду осторожно, чтобы не шуметь, не привлекать к себе внимания. Я бы справился с ними, но лучше избежать столкновения. Тропинка уводит влево. Впереди два трупа, и я понимаю, что у меня нет выбора, кроме как их упокоить. Второй тащится за первым, и мне остается только гадать, следуют ли за ним другие. Сколько бы их ни оказалось, я знаю, что быстро с ними разберусь. Будет слишком трудно их обойти, а любое неловкое движение привлечет тех, что таятся в тенях неподалеку. Самый простой и безопасный вариант — подойти поближе и зарубить их обоих.

А вот и первый. Он замечает меня. Резко дергается и меняет направление, желая со мной разобраться. Тащится ко мне, устремив на меня мутные пустые глаза. Проклятье, он почти сгнил. Хуже тела мне еще не встречалось. Я даже не могу сказать, был он мужчиной или женщиной. Почти все его лицо объедено, усеяно пятнами, рябой череп покрыт длинными тонкими грязно-белыми волосками. Он подволакивает ногу. Приблизившись, я понимаю, что она у него всего одна! Его правая лодыжка заканчивается грязной культей, волочащейся по земле. Лохмотья на трупе напоминают униформу. Возможно, прежде он был полицейским. Может, инспектором дорожного движения? В любом случае его время подходит к концу.

Я научился справляться с мертвыми парой ударов. Все безопасней, чем бежать к ним, размахивая мачете, как ненормальный. Немного расчета не повредит. Трупы обычно неустойчивы (по крайней мере, этот), и первый удар я наношу, чтобы остановить или хотя бы замедлить их. Первый мертвец уже близко. Присев, я бью мачете справа налево, одним взмахом перерубая обе его ноги на уровне коленей. Труп падает на живот. Я снова наношу удар, бью тыльной стороной руки, вонзая лезвие ему в шею прежде, чем он успевает пошевелиться. Легко. Жертва номер сто тридцать восемь. Со сто тридцать девятым чуть посложней. Поскользнувшись, я всаживаю лезвие в таз твари, хотя метил ниже. Не беда — труп все равно падает на колени от силы удара. Вновь поднимаю мачете и обрушиваю ему на голову. Череп раскалывается, как яйцо. Вытащить лезвие оказывается трудней, чем вонзить.

Я больше не думаю о них как о людях. Нет смысла. Что бы ни случилось, это стерло любые следы индивидуальности. Осталась лишь разлагающаяся толпа. Теперь все они действовали и вели себя одинаково. Возраст, раса, пол, класс, верования и другие некогда важные социальные различия исчезли. Никакой разницы. Они были мертвы, только и всего — просто гниющие массы. Жертва номер двадцать шесть доказала мне это. Труп ребенка атаковал меня со скоростью и агрессией, которая и не снилась большинству «взрослых» тварей. Я медлил — только мгновение, — а потом все равно убил. Понимал, что уже не важно, кем он был раньше, теперь это просто гнилое мясо, которое нужно остановить. Я снес ему голову топором и больше о нем не думал.

На преодоление расстояний, прежде занимавшее минуты, уходят часы. Я целый день шагаю по широкой дороге к центру Стоунмортона. Мертвые повсюду. Утренний туман рассеялся, и я вижу, как они покачиваются у домов, бродят по пустынным улицам. Стало светлей, и приходится сбавить и без того низкую скорость. Может, я неосознанно торможу? Чем я ближе к дому, тем тревожней на душе. Я пытаюсь собраться с мыслями и вспоминаю о Джорджи. Все, чего я хочу, — увидеть ее снова, остаться с ней. На мир мне плевать. Я понимаю, что меня ждет. Неделями я не видел ни одного нормального человека и не думаю, что найду ее прежней. Все же я выжил. Значит, надежда еще остается. Больше всего я боюсь, что дом окажется пуст, и мне придется искать ее дальше. Я не успокоюсь, пока мы не будем вместе.

Проклятье. Внезапно я замечаю впереди еще четыре трупа. Чем ближе я к улицам, тем больше их становится. Я не могу определить сколько. Их странные нескладные фигуры сливаются с узловатыми искривленными деревьями. На самом деле я вполне могу справиться с десятью. Все, что нужно, — выбрать время, молчать и издавать как можно меньше шума. Последнее, чего я хочу, — это чтобы остальные узнали обо мне.

Ближайший труп врезался в меня, выпрямляясь, чтобы стать сто сороковой жертвой. Проклятье, он был самым высоким из всех мертвецов, что я видел. Даже сгорбившись, нависал надо мной. Надо было укоротить его, чтобы попасть в голову. Я ударил мачете снизу — точно в промежность. Почти разрубил пополам. Его колени подогнулись, и я снес ему голову прежде, чем он свалился в грязь.

Сто сорок первый. Кажется, живее прочих. Время от времени такие попадались. Почему-то они разлагаются медленней остальных, и миг я думаю, что это может быть выживший. Затем он нападает, агрессивно, неожиданно, неуклюже, и я понимаю, что передо мной мертвец. Поднимаю мачете и бью его по голове. Труп все еще тянется ко мне — лезвие входит в правый глаз, — и падает, когда мачете пронзает его гниющий мозг.

Мое оружие застряло в голове гребаной твари, и я не могу его вытащить. Следующий труп — на подходе. Правой рукой я дергаю мачете, левой — достаю из ножен тесак и, размахнувшись, бью приближающегося мертвеца. Удар достигает цели, но этого мало. Я рассек ему торс по диагонали, а он даже не замечает. Выпустив мачете (подберу его, когда все будет кончено), обоими тесаками рублю третий труп. Лезвие того, что в левой руке, глубоко погружается ему в плечо, перерубает ключицу и увлекает вниз. Второй удар — в основание шеи — рассекает позвоночник. Труп падает на землю, и я вбиваю ботинок в его пустое лицо, пока проклятая тварь не замирает. На секунду чувствую себя гребаным мастером кунг-фу.

Теперь, когда один из тесаков застрял в плече последнего мертвеца, я лишаюсь двух лезвий, а до возможной жертвы номер сто сорок три — всего пара метров. Этот мертвец медленней и справиться с ним легче, чем с предыдущими. Тяжело дыша, я сжимаю кулак и бью его в лицо. Пошатнувшись, он падает. Люблю такие убийства. Мои руки горят, покрытые зловонным месивом, но я наслаждаюсь собственной силой и превосходством.

Вытаскиваю оба лезвия, вытираю их о траву и продолжаю идти дальше.

Вдалеке я вижу несколько домов. Начало нашего района. Я почти дома, и теперь мне страшно. Я шел много дней, пытаясь добраться сюда, — длинных, темных, одиноких, тревожных дней. Теперь я здесь, и часть меня хочет развернуться и свалить. Но я знаю, что бежать некуда, что я должен остаться. Должен через все это пройти.

Я выхожу на улицу. Теперь я как на ладони. Боже, все вокруг кажется другим, не таким, как в воспоминаниях. С моего последнего приезда прошло меньше месяца, но за это время мир успел сгнить, разложиться вместе с его мертвыми обитателями. Он смердит, это — трупная вонь, удушливая и вездесущая. По некогда чистому серому тротуару расползаются сорняки и серовато-коричневый мох. Все вокруг осыпается. С момента катастрофы я прошел много похожих улиц, но при виде этой болит сердце. Я ее знаю. Воспоминания делают все в сотню раз хуже.

Хантингден-стрит. По ней я обычно ездил на работу. С одной стороны она почти вся выгорела. На месте длинного извилистого ряда домов — их было тридцать или сорок — ныне черные остовы. Катастрофа, похоже, изменила ландшафт, и теперь я уже отсюда могу оценить расстояние до стены из красного кирпича, ограждающей наш с Джорджи участок. Так близко. В дороге я целыми днями представлял эту часть пути. Я пойду через сады за домами. Думаю, их задние дворики закрыты и защищены, и мне хватит времени, чтобы подготовиться. Возможно, я встречу несколько трупов — в любом случае меньше, чем на дорогах.

Я приседаю за невысокой стеной перед выгоревшими развалинами. Нужно пересечь улицу и пробраться в сад за домом напротив.

Простейший путь — пробежать дом насквозь: ворваться в переднюю, выйти в заднюю дверь. Улица чиста. Трупов не видно. Я оставляю все, кроме ножей. Больше мне ничего не понадобится. Я почти дома.

Помедленней. Попасть в первый сад оказалось легко, а вот идти по участкам — не очень. Заборы трещат и ломаются под моим весом. Можно было бы выбить пару досок, но поднялся бы шум, а я не хочу рисковать.

Сад номер два. Я вижу его мертвого владельца, запертого в доме. На нем заляпанный пятнами халат. Он прислоняется к окну, выходящему во внутренний дворик, и начинает биться в стекло, едва меня заметив. Я уже на середине лужайки. Отсюда мертвец в окне кажется болезненно тощим, похожим на скелет. Я различаю, как у него за спиной, среди теней, шаркает еще один труп.

Сад номер три. Проклятье, его хозяин снаружи. Прежде, чем я успеваю перемахнуть через забор, он бросается ко мне с кошмарным выражением на сгнившем лице. Мое сердце стучит так, словно вот-вот взорвется, я спрыгиваю вниз и жду. Несколько секунд длиной в вечность, блеск мачете — и все кончено. Труп останавливается не сразу, делает еще несколько шагов по лужайке, спотыкается и падает. Отрубленная голова валяется у моих ног, уткнувшись лицом во влажную от росы траву. Она похожа на сгнивший фрукт. Сто сорок четвертый.

Сад номер пять пуст, как и номер шесть. Впереди предпоследний дом. Я бегу по траве, карабкаюсь на забор, спрыгиваю и мчусь через последнюю лужайку — к кирпичной стене. За ней — Партридж-роуд. Поворот к моему дому в паре сотен метров справа.

Я подтягиваюсь и тяжело приземляюсь на тротуар. Острая боль пронзает ноги, я спотыкаюсь и падаю. Мертвецы уже здесь. Быстро оглядев улицу, я замечаю семерых или восьмерых. Они видели меня. Это плохо. Время красивых убийств прошло. Надо избавиться от них, и побыстрей. Двоих я упокоил почти сразу — с помощью мачете. Побежал по дороге и, не останавливаясь, снес голову третьему трупу. Оттолкнул еще одного (на то, чтобы вернуться и прикончить его, не было времени) и рассек следующего, вставшего у меня на пути. Нанес один, жестокий удар — достаточно, чтобы перерубить позвоночник. Он падает у меня за спиной. Все еще дергается, но навредить не может. Еще одна жертва. Сто сорок восьмая.

Теперь я ясно вижу начало нашего района. Ржавые обломки двух столкнувшихся машин почти заблокировали его, закрыли, как импровизированные ворота. Хорошо. Пробка означает, что мертвецов за ней будет немного. Проклятье, они все еще подходят ко мне с этой стороны. Боже, их целая толпа. Откуда они, черт побери? Я снова осматриваю дорогу. Толпа изуродованных, шатающихся тел стекается ко мне отовсюду. Похоже, мое прибытие вызвало больший переполох, чем я думал. Их слишком много, чтобы вступать в бой. Некоторые быстрее остальных, и они уже близко. Слишком близко. Я бегу к разбитым машинам так быстро, как только могу. Плечом отталкиваю с дороги несколько трупов. Моя скорость и вес делают свое дело — мертвецы валятся на землю. Я запрыгиваю на смятый капот первой машины, забираюсь на крышу. Всего в нескольких футах от орды разъяренных мертвецов — и в безопасности. Им не хватит сил и ловкости вскарабкаться за мной. Даже если гребаные твари попробуют, я пинком сброшу их вниз. Несколько долгих секунд я просто стою. Перевожу дыхание, глядя в плещущийся подо мной океан гниющих лиц. Их лицевые мускулы — слабые, полуразложившиеся — не способны ничего выразить. Все же что-то в том, как они смотрят на меня, раскрывает их хладнокровное и жестокое намерение. Они ненавидят меня. Я хочу, чтобы они поняли: наши чувства взаимны. Если бы мне хватило времени и сил, я бы прыгнул в толпу и разрубил каждую из этих тварей на куски.

Все еще стоя на крыше машины, я медленно поворачиваюсь.

Дом.

Передо мной простирается Торрингтон-роуд, заросшая, но, несомненно, знакомая. Впереди справа поворот на Харлор-гроув. Нашу улицу. Наш дом в самом конце, в тупике. Я ненадолго остался на месте, пытаясь собраться с силами. Не из-за тел, бившихся и царапавшихся у моих ног. Я спрыгиваю вниз и начинаю идти вперед, но через несколько шагов оборачиваюсь: что-то привлекает мое внимание. Спустившись, узнаю машину, на которой стоял. Смотрю на номерной знак. Он треснул и смялся, но мне удается различить на нем три буквы: ХЭЛ. Машина Стэна Ишервуда. Он жил через четыре дома от нас, и, будь оно проклято, тварь на переднем сиденье — все, что от него осталось. Я смотрю, как мощи вышедшего на пенсию банковского менеджера дергаются из стороны в сторону, тщетно пытаясь вылезти из машины и добраться до меня. Ему мешает ремень безопасности. Тупая тварь не может его расстегнуть. Не раздумывая, я приседаю и вглядываюсь в грязное стекло. Мой разложившийся сосед на секунду замирает и смотрит мне в глаза. Господи Иисусе, от него почти ничего не осталось, но я вижу, что это — Стэн. На нем один из фирменных свитеров для гольфа. Пастельные тона потемнели, ткань усеивают пятна запекшейся крови и других выделений, сочившихся из него последний месяц. Я ухожу. Стэн не представляет угрозы, и мне не под силу убить его.

Снова бегу вперед. Труп появляется из тьмы ближайшего дома — из распахнутой двери. Я опять берусь за дело. Сжимаю покрепче мачете и готовлюсь ударить. Мертвец бросается на меня. Я не узнаю его, и убивать становится легче. Целюсь в голову и наношу удар. Лезвие на три четверти входит в череп, прямо над скулой. Жертва сто сорок девять валится на землю. Я выдергиваю мачете и вытираю его о джинсы.

Сворачиваю за угол и оказываюсь на Харлор-гроув. Останавливаюсь, завидев наш дом. Меня переполняют эмоции. Черт побери, закрыв глаза, я почти могу представить, что все в порядке и ничего этого не было. С колотящимся от страха и предвкушения сердцем я иду к нашему дому. Дождаться не могу, когда снова ее увижу. Прошло так много времени.

Внезапный шум на улице заставляет меня оглядеться. Еще девять трупов приближаются ко мне с разных сторон. По меньшей мере шестеро у меня за спиной — тащатся с черепашьей скоростью, еще двое — впереди. Один подходит справа, другой — со стороны соседнего дома. Адреналин зашкаливает. Я ведь так близко. Буду с Джорджи через несколько минут, и ничто меня не остановит. Я даже не трачу времени на мачете. Поднимаю руку и бью ближайший труп кулаком в лицо, сминая его и без того сгнившие черты. Он падает на землю. Сто пятидесятый.

Хочу проделать то же со следующим телом, но понимаю, что знаю ее. Передо мной — останки Джудит Ландерс, жившей от нас через дом. Ее муж был тупым уродом, но с ней я всегда ладил. Ее лицо распухло и побледнело, у нее нет глаза, и все же это — она. На ней лохмотья униформы. Она неполный день стояла у кассы в хозяйственном магазине на дороге в Шенстоун. Бедная сучка. Она тянется ко мне, и я инстинктивно поднимаю мачете. Всматриваюсь в то, что осталось от ее лица, но вижу лишь женщину, которой она была. Джудит пытается схватить меня, но одна ее рука сломана и болтается мертвым грузом. Я отталкиваю ее в надежде, что она развернется и уйдет в противоположном направлении, но этого не случается. Она цепляется за меня снова, и я ее отталкиваю. На этот раз ноги подводят Джудит, и она падает. Ударяется лицом о тротуар, оставляя на нем крупное кровавое пятно. Не обращая на это внимания, встает и нападает на меня в третий раз. Я знаю, что у меня нет выбора и что ко мне приближаются еще одиннадцать трупов. Джудит была невысокой. Я бью мачете на уровне плеч и срезаю ей верхнюю часть черепа, словно скорлупу яйца всмятку. Она падает на колени и заваливается вперед. Сгнивший мозг брызжет на мою лужайку.

Я носил ключ от нашего дома на шее со дня катастрофы. Дрожащими пальцами я достаю его из-под футболки и сую в замочную скважину. Слышу их шарканье в паре метров позади. Замок заело, и мне приходится поднажать, чтобы повернуть ключ, и он таки поддается. Щелкает язычок, и я распахиваю дверь. Вваливаюсь в дом и захлопываю ее за секунду до того, как о доски начинает биться первое тело.

Я так напуган, что с трудом могу говорить.

— Джорджи? — кричу я, и мой голос эхом разносится по затихшему дому. Я не осмеливался говорить неделями, и звук получается странным. Я чувствую себя беззащитным. — Джорджи?

Ничего. Я делаю несколько шагов по коридору. Где она? Нужно понять, что здесь случилось. Погодите, что это?.. В столовой я вижу Руфуса, нашего пса. Он лежит на спине и, похоже, давно мертв. Бедняга, наверное, умер от голода. Я делаю шаг вперед. Останавливаюсь и отвожу взгляд. Что-то напало на пса. Его разорвали в клочья. Повсюду запекшаяся кровь и клочки шерсти.

— Джорджи? — в третий раз зову я, а затем слышу. Что-то движется на кухне, и я молюсь, чтобы это была она.

Поднимаю глаза и вижу тень в дальнем конце коридора. Наверное, это Джорджи. Она тащится ко мне, и я знаю, что вот-вот смогу ее разглядеть. Хочу побежать ей навстречу, но не выходит: от волнения ноги приросли к земле. Тень подается вперед, и, наконец, я ее вижу. В конце коридора темно, и я различаю лишь силуэт, но это, без сомнения, она. Джорджи медленно поворачивается на застывших непослушных ногах и ковыляет ко мне. С каждым шагом она ближе к свету, струящемуся из маленького окна, и я вижу ее все отчетливей. Вижу, что Джорджи голая, и гадаю, как она потеряла одежду. Еще шаг, и я вижу, что ее прежде прекрасные и здоровые волосы стали тусклыми и жидкими. Еще шаг, и я вижу, что ее идеальная чистая кожа тронута гнилью. Еще шаг, и я вижу, что осталось от ее лица. Сияющие глаза, в которые я смотрел сотни раз, ныне холодные и ввалившиеся, глядят на меня без тени узнавания или любви. Сглотнув, я пытаюсь найти слова…

— Джорджи, — запинаюсь я, — ты…

Она бросается ко мне. Вместо того чтобы отшатнуться и атаковать, я ловлю ее и притягиваю к себе. Так здорово снова ее обнять! Она слаба и не сопротивляется, когда я заключаю ее в кольцо рук, прижимая к груди. Смотрю ей в глаза, изо всех сил стараясь не обращать внимания на отвратительную трупную вонь. Стараюсь не дергаться, когда она начинает шевелиться, и обнимаю чуть крепче. Ослабляю хватку, почувствовав, как под пальцами расползается жирная гниющая плоть.

Я не хочу ее отпускать. Никогда. Именно об этом я и мечтал. Лучше уж так. Я прекрасно понимал, что Джорджи будет мертва. Если бы она выжила, то, вероятно, покинула бы дом. Я никогда не смог бы ее найти и никогда не перестал бы искать. Мы были созданы друг для друга, Джорджи и я. Я говорил ей об этом, даже когда она перестала слушать.

Я уже два часа как дома. За исключением пыли и плесени, это место осталось прежним. Она почти ничего не изменила после того, как я ушел. Сейчас мы в гостиной, вместе. Я не был здесь около года. С тех пор как мы разбежались, она не хотела меня видеть. Не пустила дальше прихожей, когда я вернулся за вещами. Говорила, что вызовет полицию, но я знал, что она лжет. Это он заставил ее сказать это.

Я подтащил кофейный столик к двери, чтобы Джорджи не выбралась наружу, и прибил еще пару досок, на всякий случай. Она перестала нападать на меня, словно смирилась, что я опять рядом. Я попытался надеть на нее халат, чтобы она не замерзла, но Джорджи не стоялось на месте. Даже сейчас она движется, бродит по комнате, спотыкается, роняет вещи. Глупышка! Соседи же смотрят! Похоже, все трупы в районе притащились сюда — увидеть, что происходит. Я насчитал больше двадцати мертвых лиц, прижавшихся к окнам.

Мне стыдно, что мы не разобрались прежде, чем она умерла. Я знаю, что слишком много работал, но делал это ради нее. Ради нас. Она говорила, что наши отношения изжили себя, что я ее больше не возбуждаю. Говорила, что я угрюмый и скучный. Говорила, что хочет приключений и спонтанности. Именно это, подчеркивала она, дал ей Мэттью. Я пытался убедить Джорджи, что он слишком молод и просто играет с ней, но она не хотела слушать. И где он теперь? Где этот хлыщ со своими дизайнерскими шмотками, квартирой в центре и крутой тачкой? Я точно знаю. Далеко отсюда, на улице, в гниющей толпе. А я? Я дома. Сижу в моем кресле, пью мой виски в моей гостиной. Я дома с моей женой — здесь и останусь. Умру здесь, а когда это случится, мы с Джорджи будем гнить рядом. Вместе до самого конца.

Я знаю, она бы хотела этого.