«Отпечаток большого пальца» Джо Хилл

Первый отпечаток большого пальца прибыл по почте.
Мэл уже восемь месяцев как вернулась из Абу-Грейба, где она совершала поступки, за которые ей было стыдно. Она вернулась в Хэммет, штат Нью-Йорк, как раз вовремя, чтобы похоронить отца. Он умер за десять часов до того, как её самолет приземлился в Штатах, и, возможно, это было даже к лучшему. После тех вещей, что она сделала, она не была уверена, что смогла бы посмотреть ему в глаза. Однако какая-то часть её хотела поговорить с ним об этом и увидеть в его лице осуждение. Без него некому было рассказывать её историю, не было никого, чьё мнение имело бы для неё значение.
Её старик также служил – во Вьетнаме, санитаром. Её отец спас несколько жизней, спрыгнув с вертолета и вытащив из зарослей риса детей под шквальным огнём. Он звал их детьми, хотя ему самому на тот момент было всего двадцать пять лет. Он был награждён «Пурпурным Сердцем» и «Серебряной Звездой».
Мэл не предлагали медалей, когда посылали туда. По крайней мере, она не засветилась ни на одной фотографии из Абу-Грейба – только её ботинки на одном из снимков Грейнера, запечатлевшем мужчин, сложенных друга на друга нагишом; пирамиду, сложенную из задниц и висящих мошонок. Если бы Грейнер немного приподнял фотоаппарат, Мэл была бы отправлена домой намного скорее, но на тот случай – в наручниках.
Она вернулась к своей старой работе в «Милки Вэй» барменом и переехала в дом отца. Это было всё, что он оставил ей – дом да автомобиль. Ранчо старика располагалось в трёхстах ярдах от шоссе Хэтчет Хилл-Роуд, отгороженное от города лесом. Осенью Мэл бегала в лесу в полной выкладке, три мили сквозь вечнозелёные заросли.
Она держала автомат M4A1 в спальне внизу, разбирая и собирая его каждое утро; эту операцию она могла проделывать за двенадцать секунд. Когда она заканчивала, она складывала компоненты автомата в чемоданчик со штыком, аккуратно укладывая их в вырезанные в поролоне выемки – штык не прицеплялся, если только кто-то другой не обгонял по времени. Её M4 прилетел в США с гражданским подрядчиком, который привёз его с собой на частном самолете своей компании. Он был наёмным следователем – в Абу-Грейбе их было много за пару месяцев до начала арестов – и заявил, что это было меньшее, что он мог сделать, и она заслужила это примерной службой; эта фраза ничего в ней не всколыхнула.
Одной ноябрьской ночью Мэл вышла из «Милки Вэя» вместе с Джоном Пэтти, вторым барменом, и увидела Глена Кардона, лежащего без сознания на переднем сиденье его «Сатурна». Водительская дверь была открыта, Глен лежал кверху задницей, ноги торчали из автомобиля, ступни пропахали гравий, как будто его только что убили ударом сзади.
Не замешкавшись, Мэл велела Пэтти глядеть вокруг, затем развела бёдра Глена и выудила его бумажник. Она достала оттуда сто двадцать долларов и положила их к себе, бросив бумажник на пассажирское сиденье. Пэтти зашипел на неё, чтобы она закруглялась, в то время как Мэл крутила обручальное кольцо на пальце Глена.
- Его обручальное кольцо? - спросил Пэтти, когда они сидели в её машине. Мэл отдала ему половину денег за то, что он стоял на стрёме, но оставила кольцо себе. – Боже мой, ты – сумасшедшая сука.
Пэтти просунул свою руку между её ногами и запихнул свой большой палец в промежность её черных джинсов, в то время как она вела машину. Она позволила ему это делать некоторое время, в то время, как другая его рука тискала её грудь. Тогда она оттолкнула его локтем от себя.
- Хватит, - сказала она.
- Нет, не хватит.
Она залезла в его джинсы, опустила руку вниз, на стояк, затем схватила его яйца и начала сдавливать, пока он не издал негромкий стон, но совсем не от удовольствия.
- Достаточно, - сказала она. Она убрала руку из его штанов. - Хочешь больше? Иди, разбуди свою жену. Пощекочи ей нервы.
Мэл высадила его из машины перед его домом и газанула, забросав его гравием из-под колёс.
Вернувшись в отцовский дом, она присела за кухонным столом, глядя на обручальное кольцо на своей ладони. Простое золотое кольцо, потертое, поцарапанное и потускневшее. Она задалась вопросом, почему она взяла его.
Мэл знала Глена Кардона, знала обоих – Глена и его жену Хелен. Они с ними втроём были одного возраста, пошли в школу одновременно. На десятилетие Глена пригласили фокусника, который высвободился из наручников и смирительной рубашки в своём последнем фокусе. Несколько лет спустя Мэл близко познакомилась с другим мастером освобождения, которому удалось выскользнуть из пары наручников, членом партии Баас. Оба его больших пальца были сломаны, что позволило ему выскользнуть из браслетов. Это было легко проделать, так как большой палец мог согнуться в любом направлении – всего-то нужно было игнорировать боль.
Хелен была партнером Мэл на лабораторной по биологии в шестом классе. Хелен делала записи своим тонким почерком, используя чернила различного цвета, чтобы украсить их отчеты, в то время как Мэл препарировала. Мэл понравился скальпель, то, как потрескивала кожа при малейшем прикосновении лезвия, показывая то, что было скрыто за ней. У неё был инстинкт к этому, она всегда так или иначе знала, где сделать разрез.
Мэл потрясла обручальное кольцо в руке некоторое время и, наконец, уронила его в слив раковины. Она не знала, что делать с ним, не была уверена, где его спрятать. В действительности, не имела ни малейшего понятия, как его использовать.
Когда она спустилась к почтовому ящику на следующее утро, она нашла счет за топливо, листовку агентства недвижимости и простой белый конверт. В конверте был хрустящий листок бумаги для пишущей машинки, аккуратно сложенный и пустой, за исключением единственного отпечатка большого пальца, сделанного черными чернилами. Отпечаток был аккуратным оттиском, и среди завитушек и линий был шрам, похожий на рыболовный крючок. На конверте не было указано ничего – ни штампа, ни адреса, ни марок какого бы то ни было вида. Его явно оставил не почтальон.
С первого взгляда она поняла, что это была угроза и, кто бы ни поместил конверт в её почтовый ящик, за ней всё ещё могли следить. Мэл почувствовала свою уязвимость, внутри неё что-то сжалось, и она боролась с импульсом условного инстинкта залечь и найти укрытие. Она взглянула по сторонам, но увидела только деревья, машущие ветвями в холодном водовороте легкого бриза. На дороге не было никакого транспорта, и вообще никаких признаков жизни.
Всю долгую дорогу назад в дом она чувствовала слабость в ногах. Не взглянув ещё раз на отпечаток большого пальца, она занесла его внутрь и оставила его с другой почтой на кухонном столе. Она позволила шатким ногам привести её в спальню отца, теперь – её спальню. M4 был в своем чемоданчике в шкафу, но автоматический пистолет 45 калибра, принадлежавший её отцу, был ещё ближе – она спала с ним под подушкой – и его не нужно было собирать. Мэл передёрнула затвор, чтобы дослать пулю в патронник. Достала свой полевой бинокль из рюкзака.
Мэл поднялась на покрытую коврами лестницу на второй этаж и открыла дверь в свою старую спальню под крышей. Она не была там с того момента, как вернулась домой; воздух тут был заплесневелый и несвежий. Невзрачный плакат с Аланом Джексоном был прибит на перевернутом скате крыши. Её игрушки – синий вельветовый медведь, свинка с чудными глазами из серебряных пуговиц, которые придавали ей вид слепой – были расставлены аккуратно на полках книжного шкафа без книг.
Её кровать была заправлена, но, когда она подошла ближе, она удивилась, увидев силуэт тела, вдавленного в неё, и вмятину на подушке в форме чьей-то головы. В голову пришла мысль, что тот, кто оставил отпечаток большого пальца, был в доме, пока она отсутствовала, и вздремнул здесь. Мэл, не останавливаясь, наступила прямо на матрац, отперла окно над ним, распахнула его и вылезла через него.
В следующий момент она уже сидела на крыше, прижав бинокль к глазам одной рукой и держа пушку в другой. Асбестовые планки нагревались весь день на солнце и обеспечили приятное тепло под тем местом, где она сидела. С той точки на крыше, где она сидела, она могла смотреть в любом направлении.
Она просидела там чуть меньше часа, прочёсывая взглядом деревья и следя за автомобилями вдоль Хэтчет Хилл-Роуд. Наконец она поняла, что ищет кого-то, кого уже нет здесь. Она повесила бинокль на грудь и откинулась назад на горячие планки, закрыв глаза. Внизу, на дороге, было прохладно, но на крыше, на подветренной стороне дома, скрытой от ветра, ей было удобно, как ящерице на скале.
Когда Мэл втиснула себя назад в спальню, она посидела некоторое время на подоконнике, держа ствол в обеих руках и рассматривая отпечаток от человеческого тела на её одеяле и подушке. Она подняла подушку и прижалась к ней лицом. Она почувствовала очень слабый отголосок запаха отца, его дешевых сигар из магазина на углу, с восковым привкусом того дерьма, которым он мазал волосы, той же хрени, которой пользовался Рейган. Мысль о том, что он иногда поднимался сюда, дремля на её кровати, немного её отрезвила. Она хотела бы всё ещё быть человеком, который мог обнять подушку и плакать по тому, кого она потеряла. Но, по правде говоря, возможно, она никогда не была таким человеком.
Когда Мэл вернулась на кухню, она ещё раз посмотрела на отпечаток большого пальца на простом белом листке бумаги. Против всей логики или смысла, он каким-то образом казался ей знакомым. И ей это не нравилось.


Иракца, которого все назвали Профессором, привезли со сломанной голенью, но спустя несколько часов после того, как её поместили в гипс, было решено, что он достаточно хорошо может сидеть для допроса. Рано утром, перед восходом солнца, капрал Плау прибыл, чтобы его забрать.
Мэл тогда работала в Блоке 1A и пошла вместе с Аншоу забрать Профессора. Он сидел в клетке с восемью другими мужчинами: жилистыми, небритыми арабами, большинство из которых было одето только в тканые короткие трусы. Некоторым другим, которые не сотрудничали с войсковой разведкой, дали трусики розового цвета. Трусики были по фигуре, в отличие от других трусов, которые были очень большими и мешковатыми. Заключённые прятались во мраке своей каменной камеры, зыркая на Мэл настолько лихорадочными запавшими глазами, что казались психами. Взглянув на них, Мэл не знала, засмеяться ей или вздрогнуть.
- Отойдите от решётки, дамочки, - сказала она на своем неуклюжем арабском. - Уйдите.
Она поманила пальцем Профессора.
- Ты. Иди сюда.
Он запрыгал вперёд, одной рукой держась за стену для устойчивости. Он был одет в больничную сорочку, а его левая нога была в гипсе от щиколотки до колена. Аншоу принес пару алюминиевых костылей для него. Мэл и Аншоу дорабатывали свою двенадцатичасовую смену в неделе из двенадцатичасовых смен. Сопровождение заключённого в штаб Восковой разведки вместе с капралом Плау было их последней работой за ночь. Мэл была возбуждена из-за виварина в организме настолько, что едва могла стоять спокойно. Когда она посмотрела на лампы, она увидела лучи резкого радужного света, исходящего от них, как будто она всматривалась в кристалл.
Прошлой ночью патруль спугнул некоторых мужчин, прикреплявших самодельное взрывное устройство к рыжей впалой туше немецкой овчарки, на обочине дороги, ведущей к Багдаду. Террористы рассеялись с криками в свете фар «Хаммера», и группа бойцов выдвинулась за ними.
Инженер по имени Лидс остался, чтобы взглянуть на бомбу в собаке. Он был за три шага от животного, когда из брюха собаки выпал сотовый телефон, сыграв три ноты «Oops! … I Did It Again». Собаку разорвало столбом пламени с тяжелым глухим стуком, который люди, стоящие на расстоянии в тридцать футов, почувствовали вибрацией в костях. Лидс упал на колени, держась за лицо, из-под его перчаток выползал дым. Первый солдат, который забирал его, сказал, что его лицо отвалилось, как дешёвая черная резиновая маска, прилепленная к сухожилиям резиновым клеем.
Немного позже патруль схватил Профессора – так его назвали из-за очков в роговой оправе и потому, что он утверждал, что был учителем – за два квартала от места взрыва. Он сломал ногу, спрыгивая с высокого уступа, когда убегал после того, как солдаты стреляли у него над головой и приказали ему остановиться.
Теперь Профессор, пошатываясь, шагал на костылях, с Мэл и Аншоу по бокам и Плау, идущим позади. Они вышли из Блока 1A в предрассветное утро. Профессор приостановился за дверями, чтобы передохнуть. И в этот самый момент Плау вытолкнул пинком левый костыль из-под его руки.
Профессор рухнул вперёд со слезами, его сорочка распахнулась, открывая дряблую бледность его задницы. Аншоу приблизился, чтобы помочь ему встать. Плау велел ему оставить его.
- Сэр? - переспросил Аншоу. Аншоу было всего девятнадцать. Он был здесь столько же, сколько и Мэл, но его кожа была масляной и белой, как будто он никогда не вылезал из костюма химзащиты.
- Ты видела, как он замахнулся этим костылём на меня? - спросил Плау у Мэл.
Мэл не ответила, а решила посмотреть, что произойдет потом. Она провела последние два часа, прыгая на пятках и грызя ногти до кожи, слишком накачанная таблетками, чтобы прекратить двигаться. Сейчас, однако, она чувствовала, как неподвижность расползается по ней, как капля чернил в воде, успокаивая её беспокойные руки и возбужденные ноги.
Плау наклонился и дёрнул за завязку на спине сорочки, развязывая узел, и она свалилась с плеч профессора, скатившись к его запястьям. Его задница была испещрена тёмными родинками и была относительно безволосой. Его мошонка втянулась в промежность. Профессор поглядел через плечо увеличившимися глазами, и заговорил очень быстро на арабском.
- Что он говорит? - спросил Плау. - Я не говорю на черномазом.
- Он сказал – не надо, - ответила Мэл, переводя автоматически. - Он говорит, что ничего не делал. Его взяли случайно.
Плау отшвырнул другой костыль ногой.
- Возьми их.
Аншоу поднял костыли.
Плау впечатал свой ботинок в мясистую задницу Профессора и толкнул.
- Двигайся. Скажи ему, чтобы двигался.
Пара проходивших мимо военных полицейских повернула головы, чтобы посмотреть на Профессора, не снижая скорости движения. Он попытался прикрыть свою промежность одной рукой, но Плау снова пнул его в задницу, и он вынужден был начать ползти. Его ползание было неуклюжим – его левая нога высунулась из гипса, и босая нога сгребала грязь. Один из полицейских засмеялся, а затем они ушли в ночь.
Профессор изо всех сил пытался натянуть свою сорочку на плечи, пока полз, но Плау наступил на неё и оторвал.
-Оставь её. Скажи ему, чтобы оставил её и поторапливался.
Мэл перевела ему. Заключённый не мог посмотреть на неё. Вместо этого он посмотрел на Аншоу и начал умолять его, прося что-нибудь из одежды и говоря, что его нога болит, в то время как Аншоу уставился на него выпученными глазами, как будто он из-за чего-то задыхался. Мэл не была удивлена, что Профессор обращался к Аншоу вместо неё. Это было частью их культуры. Арабы не могли смиряться с тем, что их оскорбляют перед лицом женщины. Но у Аншоу также было что-то, что отличало его от других – даже будучи врагом, он был податлив. Несмотря на девятимиллиметровый ствол, притороченный к его бедру снаружи, он производил впечатление человека сомневающегося, с неопасной тупостью. В бараках он краснел, когда другие парни глазели на фотографии на разворотах журналов; его часто можно было заметить молящимся во время тяжелых миномётных обстрелов.
Заключённый снова перестал ползти. Мэл ткнула стволом своего M4 в задницу Профессора, чтобы заставить его снова двигаться, и иракец дернулся, издав что-то типа пронзительного всхлипывания. Мэл не хотела смеяться, но было что-то забавное в конвульсивном сжатии половинок его задницы, что-то, что заставило кровь прилить к её голове. Её кровь была несовместимой и чужой для виварина, и вид сжатия задницы заключённого оказался самой веселой вещью, которую она видела за последние недели.
Профессор пополз мимо проволочной ограды, вдоль края дороги. Плау велел Мэл спросить у него, где теперь его друзья, те самые друзья, что взорвали американского военнослужащего. Он сказал, что если Профессор расскажет о своих друзьях, он может получить обратно свои костыли и одежду.
Заключённый сказал, что ничего не знал о той самодельной бомбе. Он говорил, что бежал, потому что другие мужчины бежали, а солдаты стреляли по ним. Он сказал, что был учителем литературы, что у него была маленькая дочка. Он добавил, что однажды возил своего двенадцатилетнего ребёнка в Парижский Диснейленд.
- Да он нам мозги трахает, - сказал Плау. - Что преподаватель литературы делал в два часа ночи в худшей части города? Твои грёбаные друзья бин Ладена снесли лицо американскому военнослужащему, хорошему человеку, у которого осталась дома беременная жена. Где твои друзья? Мэл, дай ему понять, что он расскажет нам, где скрываются его друзья. Доведи до его сведения, что было бы лучше сказать нам сейчас, прежде, чем мы доберемся туда, куда идём. Заставь его понять, что это – легкая часть его дня. Разведка хочет, чтобы мы привели им эту тварь в целости и сохранности.
Мэл кивала, а её уши гудели. Она сказала Профессору, что у него нет дочери, потому что они знают, что он пидор. Она спросила его, понравился ли ему ствол её оружия у жопы, возбудило ли это его. Она задала вопрос:
- Где дом твоих подельников, которые превращают собак в бомбы? Куда твои педерастические друзья идут после убийства американцев своими собаками-уловками? Скажи мне, если не хочешь, чтобы я тебе автомат в жопу затолкала.
- Я клянусь жизнью своей маленькой девочки – я не знаю, кто были те, другие люди. Пожалуйста. Мою дочь зовут Алайя. Ей десять лет. Фото лежало в моих штанах. Где мои штаны? Я покажу Вам.
Она наступила на его руку и почувствовала, как кости противоестественно сжались под её пяткой. Он завопил.
- Говори, - сказала она. - ГОВОРИ.
- Я не могу.
Стальной лязг захватил внимание Мэл. Аншоу уронил костыли. Его лицо выглядело зелёным, его пальцы сжались в когти, руки поднялись и почти приблизились к ушам.
- Ты в порядке? - спросила она.
- Он лжёт, - сказал Аншоу. Арабский язык Аншоу был не столь хорош, как у неё, но всё же неплох. - Он раньше говорил, что его дочери двенадцать лет.
Она уставилась на Аншоу, он посмотрел в ответ, и, пока они смотрели друг на друга, раздался высокий резкий свист, как будто из какого-то гигантского воздушного шарика выходил воздух… звук, который заставил Мэл почувствовать, будто её кровь с шипением насыщалась кислородом, почувствовать себя газированной изнутри. Она обхватила свой M4, чтобы держать ствол обеими руками, и, когда миномёт ударил – вне периметра, но всё же достаточно сильно, чтобы заставить землю под ногами задрожать – она впечатала торец оружия прямо в сломанную ногу Профессора, как будто пытаясь вбить кол в землю. На фоне сокрушительного грохота взрыва миномёта не только Мэл услышала его крик.


Мэл с трудом вытащила себя на утреннюю пробежку в пятницу в лес, загнала себя на холм Хэтчетт, касаясь земли так тяжело, как будто она в действительности карабкалась по скале, а не бежала. Она продолжила двигаться, пока не сбила дыхалку, и небо показалось ей вращающимся, как крыша карусели.
Когда она, наконец, сделала паузу, она почувствовала слабость. Ветер слегка овевал её лицо, охлаждая её пот – странное приятное ощущение. Даже чувство дурноты, того, что она была близка к истощению и обмороку, в какой-то мере удовлетворяло её.
Мэл прослужила четыре года до отъезда, перед тем, как выйти в запас. В свой второй день начальной военной подготовки она делала отжимания до тех пор, пока не выдохлась, а затем настолько ослабла, что потеряла сознание. Она плакала перед остальными рекрутами – это воспоминание она теперь едва могла вынести.
В конечном счёте, она научилась любить то чувство, которое всплыло прямо перед обмороком: как небо стало большим, звуки отдалились и стали дребезжащими, а все цвета, казалось, обострились до галлюциногенной яркости. Ощущение обострялось, когда она подходила к пределу своего порога выносливости, когда проходила испытание на стойкость и была вынуждена отвоёвывать для себя каждый вздох, что было в какой-то степени волнующим опытом.
На верхушке холма Мэл вынула фляжку из нержавеющей стали из своего рюкзака, старую походную фляжку своего отца, и заполнила рот водой со льдом. Фляжка сверкнула на солнечном свете, как серебряное зеркало под солнцем позднего утра. Она вылила воду на лицо, вытерла глаза кромкой футболки, убрала фляжку и побежала прямо до дома.
Она влетела в дом через парадную дверь, не заметив конверта, пока не наступила на него и не услышала хруст бумаги под ногами. Она уставилась вниз, на конверт, удивившись всего на один, опасный для неё, момент, пытаясь понять, кто мог подойти к дому, чтобы запихнуть счет под дверь, когда было бы легче просто оставить его в почтовом ящике. Но это была не квитанция, и она знала это.
Мэл встала в дверях, как схематически выполненный солдат, нарисованный в опрятном прямоугольнике, как мишень в виде человеческого силуэта, в которые они стреляли на полигоне. Она, однако, не делала внезапных шагов. Если бы кто-то хотел выстрелить в неё, он уже сделал бы это – было много времени – и, если за ней наблюдали, она хотела показать, что она не боится.
Она присела и подобрала конверт. Откидной клапан не был запечатан. Она вытряхнула листок бумаги изнутри и развернула. Ещё один след большого пальца, этот толстый черный овал, походивший на расплющенную ложку. На этом большом пальце не было никакого шрама в форме рыболовного крючка. Это был другой, новый большой палец. До некоторой степени это встревожило её больше, чем что-либо другое.
Нет – самая тревожная вещь состояла в том, что, на сей раз, он подсунул свое сообщение под её дверь, когда как в прошлый раз он оставил его за сто ярдов ниже по дороге, в почтовом ящике. Возможно, этим он как бы говорил, что может подобраться так близко к ней, как захочет.
Мэл подумала о вызове полиции, но отбросила эту идею. Она сама была полицейским в армии, и знала, как думает полицейский. Подбрасывание пары отпечатков большого пальца на неподписанных листках бумаги преступлением не является. Это была, вероятно, шутка, как они решат, а тратить впустую трудовые ресурсы на расследование шутки нецелесообразно. Сейчас она почувствовала, как и тогда, когда увидела первый отпечаток большого пальца, что эти сообщения были не извращенной шуткой какого-нибудь местного сопляка, а злонамеренным обещанием, предупреждением быть настороже. Хотя это было лишь иррациональное чувство, не подкрепляемое какими бы то ни было доказательствами. Это было мышление солдата, а не копа.
Кроме того, если вызываешь полицейских, никогда не знаешь, что получишь. Здесь были полицейские, работающие так, как она работала ТАМ. Люди, которым не очень-то хочется попасться на глаза.
Она скатала листок с отпечатком большого пальца в шарик и положила на крыльцо. Мэл окинула пристальным взглядом округу, просматривая голые деревья и сорняки цвета соломы на краю леса. Она стояла там почти минуту. Даже деревья были идеально спокойны, никакого ветра, приводящего их ветви в движение, не было, как будто целый мир был поставлен на паузу, ожидая увидеть то, что произойдёт дальше – вот только дальше не произошло ничего.
Она оставила скатанный бумажный комочек на перилах крыльца, вошла вовнутрь и достала M4 из шкафа. Мэл сидела на полу в спальне, собирая и разбирая его, три раза, каждый раз за двенадцать секунд. Затем она уложила детали в чемоданчик вместе со штыком и задвинула его под отцовскую кровать.


Два часа спустя Мэл присела под стойку бара «Милки Вэй», чтобы достать чистые стаканы. Они только вышли из посудомоечной машины и были настолько горячими, что обожгли кончики её пальцев. Встав с пустым подносом, она увидела с другой стороны стойки Глена Кардона, уставившегося на неё покрасневшими слезящимися глазами. Он смотрел на неё, как в оцепенении, его лицо опухло, зачёс на его лысине был взъерошен, как будто он только что упал с кровати.
- Я должен с тобой кое о чём поговорить, - начал он. - Я тут подумал, можно ли каким-то образом получить свое обручальное кольцо назад. Ну, как-нибудь.
Вся кровь, казалось, отхлынула от мозга Мэл, как будто она слишком резко встала. Она немного потеряла чувствительность в руках, а её ладони на мгновение прохладно и немного болезненно закололо.
Она удивилась, почему он не пришел с копами – может быть, он хотел дать ей какой-то шанс уладить вопрос без вызова полиции. Она хотела ему что-нибудь ответить, но не нашла слов. Она не могла вспомнить, когда ещё чувствовала себя настолько беспомощной, пойманной на горячем, в такой беззащитной позиции.
Глен продолжил:
- Моя жена всё утро плакала из-за этого. Я услышал, что она ревела в спальне, но когда попытался войти и поговорить, дверь была заперта. Она бы не впустила меня. Она попыталась притвориться, будто она в порядке, когда заговорила из-за двери. Она велела мне идти на работу и не волноваться. Это было обручальное кольцо её отца, знаешь ли. Он умер за три месяца до того, как мы поженились. Я предполагаю, что это кажется малость – как там его? По Эдиповски. Как будто выходя за меня, на самом деле она выходила замуж за Папу. Про Эдипа – это не то, но ты знаешь, о чём я. Она любила своего старика.
Мэл кивнула.
- Если бы они взяли только деньги, я даже не уверен, что сказал бы Хелен. Не в первый раз так напиваюсь. Я пью слишком много. Хелен написала мне записку несколько месяцев назад, о том, сколько я пью. Она хотела узнать, потому ли это, что я несчастлив с ней. Было бы легче, если бы она была такой женщиной, которая только кричит на меня. Но я сильно нарезался, и обручального кольца, которое она дала мне, того, которое когда-то принадлежало её папе, не стало, и всё, что она сделала – обняла меня и сказала, что надо благодарить Господа за то, что они меня не тронули.
Мэл проговорила:
- Мне жаль.
Она собиралась сказать, что она отдаст ему всё, и кольцо, и деньги, и пойдёт с ним в полицию, если он захочет – но осеклась. Он сказал «они»: «Если бы они только взяли деньги» и «они меня не тронули». Не «ты».
Глен залез в карман пальто и вынул белый конверт для документов, набитый изнутри.
- У меня весь день на работе живот болел от того, что я думал об этом. И тогда я подумал, что могу повесить здесь, в баре, объявление. Знаешь, типа тех, в которых говорится «Пропала собака». Только по поводу моего потерянного кольца. Парни, которые ограбили меня, должны быть твоими клиентами. Что бы ещё они делали в этом районе в час ночи? И в следующий раз, когда они будут тут, они увидят моё объявление.
Она посмотрела в пустоту. Потребовалось несколько секунд для того, чтобы осознать то, что он сказал. Когда она это обдумала– когда поняла, что он понятия не имел, что она виновна в этом – она удивилась странному уколу разочарования.
- Электра, - сказала она.
- Чего?
- Та штука, любовь между отцом и дочерью, - пояснила Мэл. - Комплекс Электры. А что в конверте?
Он моргнул. Теперь ему требовалось некоторое время на обработку информации. Едва ли кто-то знал или помнил, что Мэл ходила в колледж, и училась за счёт государства. В колледже она изучала арабский язык, а также психологию, хотя, в конце концов, она его бросила, и теперь стояла здесь, за стойкой «Милки Вэя», без степени. Первоначально она планировала сдать несколько последних предметов после того, как вернётся из Ирака, но в какой-то момент её пребывания там она послала на хер все планы.
Наконец Глен собрался с мыслями и ответил:
- Деньги. Пятьсот долларов. Я хочу, чтобы ты их сохранила тут для меня.
- Не поняла.
- Я раздумывал, что написать в моём объявлении. Я полагаю, что должен предложить за кольцо материальное вознаграждение. Но, кто бы ни украл кольцо, он не собирается подходить ко мне и признаваться. Даже если я пообещаю не подавать в суд, они мне не поверят. Таким образом, я понял, что мне нужен посредник. И тут мне нужна ты. И в объявлении тогда будет сказано, что надо принести кольцо Мэлори Греннэн, а она выдаст вам вознаграждение, без вопросов. Я напишу, что они могут доверять тебе, ты не расскажешь мне или полиции, кто они. Люди тебя знают. Я думаю, большинство ребят в округе поверит этому.
Он подтолкнул конверт к ней.
- Забудь об этом, Глен. Никто не вернёт кольцо.
- Посмотрим. Возможно, они тоже напились, когда взяли его. Возможно, они чувствуют раскаяние.
Она рассмеялась.
Он неловко усмехнулся. Его уши порозовели:
- Может быть.
Она посмотрела на него ещё мгновение, затем положила конверт под стойку.
- Ну, хорошо. Давай напишем твоё объявление. Я могу его скопировать на ксероксе. Мы повесим его снаружи бара, и через неделю, если никто не принесёт тебе кольцо, я отдам тебе деньги и угощу пивом за счёт бара.
- Лучше имбирный эль, - возразил Глен.


Глену уже нужно было идти, и Мэл пообещала, что вывесит несколько объявлений на автостоянке. Она как раз только закончила клеить их на фонарных столбах, когда заметила листок бумаги, свернутый втрое и прижатый дворником автомобиля её отца.
Отпечаток большого пальца на этом листке был тонким и узким, почти идеальный овал, в чём-то даже женский, в то время как первые два имели форму квадрата со скошенными углами. Три больших пальца, каждый из них отличающийся от других.
Она зашвырнула его в проволочный мусорный бак, прикрученный к телефонному столбу, забив «трёхочковый», и ушла.



Восемьдесят второй полк наконец-то прибыл в Абу-Грейб, чтобы обеспечивать поддержку и попытаться прищучить тех уродов, что бомбили тюрьму из миномётов каждую ночь. В начале осени они начали производить рейды в города вокруг тюрьмы. На первой неделе операции у них было настолько много патрулей в многочисленных рейдах, что они были вынуждены запросить подкрепление, и генерал Карпински поручил отрядам войсковой полиции сопровождать их. Капрал Плау подал рапорт об участии и, когда его одобрили, сказал Мэл и Аншоу, чтобы они поехали с ним.
Мэл была рада. Она хотела избавиться от тюрьмы, от темных коридоров 1A и 1B, с их запахами старого влажного камня, мочи и застарелого пота. Она хотела сбежать от палаточных городков, в которых жило всё население тюрьмы, толпы, прижимающейся к цепям и умоляющей её о пощаде, когда она шла по периметру, и черных мух, ползающих по их лицам. Она хотела сидеть в «Хаммере» с открытыми бортами, овеваемая порывами ночного воздуха. Уехать по направлению «Куда-нахрен-нибудь прочь отсюда».
За час до рассвета взвод, к которому они были прикреплены, ворвался в частный дом, стоящий в зарослях пальм, с белой оштукатуренной стеной, огораживающей внутренний двор, и воротами из кованого железа напротив подъездной дороги. Дом был так же оштукатурен, за ним имелся бассейн, с патио и площадкой для гриля – это выглядело бы уместным для какой-нибудь Южной Калифорнии. Отряд «Дельта» вломился «Хаммером» прямо через ворота, которые рухнули с глухим металлическим стуком, вырвав петли из стены с кусками штукатурки.
Это было всё, что Мэл увидела из этого рейда. Она вела военный грузовик в две с половиной тонны весом для перевозки заключённых. Ни «Хаммера», ни активных действий ей не предназначалось. У Аншоу был ещё один грузовик. Она прислушивалась к орудийному огню, но не услышала ничего – люди сдавались без борьбы.
Когда дом был обезврежен, капрал Плау оставил их, сказав, что хочет оценить ситуацию. В действительности же он хотел сфотографироваться с сигарой в зубах и со стволом наперевес, поставив ботинок на шею связанного по рукам и ногам повстанца. Она услышала по рации, что они схватили одного из федайнов – палестинских приверженцев Саддама, лейтенанта армии Баас, и нашли у них оружие и папки с информацией о персонале. По рации звучало много боевых возгласов с южным акцентом. Все в Восемьдесят втором полку были похожи на Эминема – голубые глаза, бледные светлые волосы ёжиком – и говорили как персонажи «Придурков из Хаззарда».
Сразу после восхода солнца, когда тени удлинились и вытянулись от зданий на восточной стороне улицы, они вывели палестинца и оставили его на узком тротуаре вместе с Плау. Жена повстанца всё ещё была в здании, и солдаты наблюдали за ней, пока она упаковала сумку.
Федайн был крупным арабом с тяжёлыми веками и трехдневной щетиной на подбородке, и он не говорил ничего, кроме «Идите на хер» на американском английском. В подвале отряд «Дельта» нашёл запрятанные АК-47 и стол, обложенный картами, испещрёнными отметками из символов, цифр и арабских букв. Они нашли папку с фотографиями, изображающими американских солдат в процессе установки контрольно-пропускных пунктов, разворачивающих колючую проволоку поперёк дорог. Также там было фото Джорджа Буша-старшего, который слегка улыбался, позируя со Стивеном Сигалом.
Плау разволновался из-за того, что снимки показывали места и людей, по которым, вероятно, повстанцы планировали ударить. Он уже вклинивался в разговоры по рации пару раз, обращаясь к базе и разговаривая с войсковой разведкой об этом напряженным, взволнованным голосом. Он был особенно расстроен из-за Стивена Сигала. Плау заставил всех вокруг посмотреть «Над законом», по крайней мере, один раз, а сам Плау утверждал, что видел его больше сотни раз. После того, как они вывели пленного, Плау встал рядом с федайном, заорал на него и несколько раз врезал ему по голове свернутым фото Сигала. Федайн ответил ему «Пойди дальше на хер».
Мэл прислонилась к водительской двери своего грузовика ненадолго, задаваясь вопросом, когда Плау прекратит кричать и бить пленного. У неё был «отходняк» от виварина и голова буквально раскалывалась. Наконец она решила, что он не перестанет вопить, пока не придёт время грузиться по машинам и ехать, а этого в ближайший час не произойдёт.
Она отошла от вопящего Плау и прошла по снесённым воротам в дом. Она вступила в прохладу кухни. Красный кафельный пол, высокие потолки, много окон, заливавших комнату солнечным светом. Свежие бананы в стеклянной вазе. Откуда они берут свежие бананы? Она стянула один из них и съела в туалете – самом чистом туалете, в котором она сидела за весь год.
Она вышла из дома и пошла обратно к дороге. По пути туда она засунула пальцы в рот и пососала. Она не чистила зубы уже с неделю, и её дыхание смердело.
Когда она вышла на улицу, Плау уже перестал бить пленного, переводя дух. Баасист смотрел на него из-под своих тяжёлых век. Он фыркнул и проговорил, «Говорить. Устать. Вы – никто. Я говорю пошли на хер, никто не пойти».
Мэл опустилась перед ним на одно колено, сунула свои пальцы ему под нос и сказала на арабском:
- Чувствуешь запах? Это – дырка твоей жены. Я её трахнула пальцами, как лесбиянку, и она сказала, что они лучше, чем твой хер.
Баасист попытался вскочить к ней с коленей, издавая нутряное рычание, задушенное рычание гнева, но Плау наотмашь врезав по подбородку прикладом своего M4. Звук его удара об челюсть палестинца прозвучал громко, как выстрел.
Он рухнул набок, искривившись в позе зародыша. Мэл осталась сидеть около него.
- Он тебе челюсть сломал, - сказала Мэл. - Расскажи мне о фотографиях американских солдат, и я принесу тебе таблетку «прощай, боль».
Это произошло за полчаса до того, как она пошла взять для него болеутоляющее, и к тому времени он рассказал ей, когда были сделаны эти снимки, выкашливая имя фотографа.
Мэл оперлась о заднюю часть своего грузовика, копаясь в аптечке, когда на заднем бампере рядом с её тенью появилась тень Аншоу.
- Ты это действительно сделала? - спросил Аншоу. Пот на его лице сверкал нездоровым блеском в полуденном свете, – Ну, с его женой?
- Что? Трахала? Нет. Это же очевидно.
- Во как, - сказал Аншоу и судорожно сглотнул. – А кто-то сказал…
Он начал говорить, но затем его голос затих.
- Что – кто-то сказал?
Он поглядел через дорогу, на двух солдат восемьдесят второго полка, стоящих у своего «Хаммера».
- Один из парней, которые были в здании, сказали, что ты прошла прямо к ней и нагнула. Мордой в кровать.
Она просмотрела на Вона и Хенрикона, держащих свои M16 и изо всех сил пытающихся сдержать смех. Она показала им средний палец.
- Боже, Аншоу. Ты что, не понимаешь, когда тебя дурачат?
Его голова опустилась. Он уставился на пугало своей тени, наклонившись в сторону задней части грузовика.
- Нет, - ответил он.
Две недели спустя Аншоу и Мэл сидели в кузове другого грузовика, с тем же самым арабом, баасистом, которого перевозили из Абу-Грейба в небольшую тюрьму в Багдаде. Голова заключённого была закреплена в стальной конструкции, удерживающей его челюсть на месте, но он всё же смог открыть рот, достаточно широко, чтобы выплюнуть полный рот слюны в лицо Мэл.
Мэл вытирала её, когда Аншоу встал и сграбастал федайна за рубашку на груди и вышвырнул из грузовика на грунтовую дорогу. Грузовик гнал на скорости тридцать миль в час в это время и был частью конвоя, который включал в себя двух репортеров из MSNBC.
Заключённый выжил, хотя большая часть его лица содралась о гравий, он повторно сломал челюсть, а руки были переломаны. Аншоу сказал, что тот выскочил сам, пытаясь убежать, но никто не поверил ему, и три недели спустя Аншоу отослали домой.
Забавным было то, что повстанец действительно убежал спустя неделю после этого инцидента, во время другой перевозки. Он был в наручниках, но, сломав себе большие пальцы, он смог высвободить из них руки. Когда войсковая полиция вышла из своего «Хаммера» на КПП, чтобы обсудить порнуху с друзьями, заключённый вывалился из заднего люка машины. Это было ночью. Он просто ушел в пустыню и, как рассказывают, его никогда не видели.


Суета началась в пятницу вечером и не заканчивалась до субботнего утра. В двадцать минут второго Мэл заперла дверь за последним посетителем. Она принялась помогать Кэндис вытирать столы, но, так как её смена началась ещё до обеда, Билл Родьер уже отпустил её домой.
Мэл взяла свою куртку и пошла на выход, когда Джон Пэтти ткнул её чем-то в плечо.
- Мэл, - обратился он к ней. - Это твоё, да? Тут написано твоё имя.
Она обернулась. Пэтти стоял у кассового аппарата, протянув в её сторону толстый конверт. Она взяла его.
- Это те деньги, что Глен тебе дал для вознаграждения за его обручальное кольцо?
Пэтти отвернулся от неё, снова отвлекшись на кассу. Он вытащил пачку банкнот, перетянутых резинкой, и выложил их в линию на стойке.
- Ни фига себе. Взяла себе деньги и поимела его ещё раз. Как ты думаешь, я бы выложил пятьсот баксов за то, чтобы ты меня так же хорошо поимела?
Пока он говорил, он засунул руку в ящик кассового аппарата. Мэл засунула руку под его локоть и ударила ящиком по его пальцам. Он заверещал. Ящик начал снова медленно открываться сам по себе, но прежде, чем Джон смог вытащить свои прищемлённые пальцы, Мэл хлопнула по ним ещё раз. Он подскочил на фут от пола и сплясал несколько па забавной джиги.
- Твоюматьгрёбанаятыкобла, - прошипел он.
- Эй, вы там, - окликнул их Билл Родир, подходя к бару с помойным ведром. – Успокойтесь.
Она позволила Пэтти вынуть руку из ящика. Он неуклюже проковылял от неё, ударившись о стойку бедром, и повернулся, глядя на неё и прижимая искалеченную руку к груди.
- Сука сумасшедшая! Ты мне, по ходу, пальцы сломала!
- Боже, Мэл, - сказал Билл, глядя поверх стойки на руку Пэтти. Поперёк его толстых пальцев красовалась фиолетовая линия ушиба. Билл перевёл свой пристальный вопросительный взгляд в её направлении. - Я не знаю, что, черт возьми, сказал Джон, но ты не можешь так обращаться с людьми.
- Ты удивишься, что можно делать с людьми, - ответила она ему.


Снаружи моросил дождь и было холодно. Она прошла всю дорогу до своего автомобиля прежде, чем почувствовала вес в одной руке и поняла, что всё ещё сжимает конверт, полный денег.
Мэл продолжала держать его между бёдер всю дорогу назад. Она не включала радио, просто ехала и слушала дождь, стучащий по ветровому стеклу. Она провела в пустыне два года, и видела там дождь лишь дважды за всё это время, хотя очень часто по утрам висел сырой туман, туман, который пах яйцами и серой.
Когда она завербовалась, она надеялась на войну. Она не видела смысла идти туда, если ей не придётся воевать. Риск для её жизни не беспокоил её. Это был стимул. Она получала жалование в две сотни долларов за каждый месяц, который проводила в зоне боевых действий, и какая-то часть её смаковала тот факт, что её собственная жизнь оценена настолько дешево. А Мэл не ожидала бы большего.
Но ей не приходило в голову, когда она узнала, что поедет в Ирак, что ей платили эти деньги за что-то, что было больше, чем просто риск для жизни. Это было не столько вопросом того, что может с тобой произойти, сколько вопросом того, что ты можешь заставить сделать других. За своё жалование в размере двухсот долларов она могла оставлять голых и связанных мужчин в неудобном положении в течение многих часов или сказать девятнадцатилетней девочке, что её толпой изнасилуют, если она не предоставит информацию о своем друге. Двести долларов в месяц выплачивались затем, чтобы сделать из неё мучителя. Теперь она чувствовала, что там она сошла с ума, что виварин, эфедрин, нехватка сна, постоянный визг и удары миномётов превратили её в кого-то, кто был психически нездоров, больную версию себя. Затем Мэл почувствовала толщину конверта между своих бёдер, плату Глена Кардона, вспомнила, что забрала его кольцо, и к ней пришло осознание того, что она дурит сама себя, притворяясь, что в Ираке она была кем-то другим. Та, кем она была тогда и та кто она теперь – одна и та же женщина. Она забрала тюрьму с собою сюда, домой. Она всё ещё жила в ней.
Мэл вошла в дом, промокшая и замерзшая, держа в руках конверт. Она очнулась, стоя перед кухонным столом с деньгами Глена. Она могла продать ему обратно его собственное кольцо за пятьсот долларов, если бы захотела, и это было бы дороже, чем в любом ломбарде. Она делала вещи похуже, и за меньшие деньги. Она засунула свою руку в слив раковины, почувствовав влажную гладкость сетки, пока ее кончики пальцев не нащупали кольцо.
Мэл зацепила его безымянным пальцем, и вытянула руку обратно. Она поворачивала запястье и так, и сяк, рассматривая, как кольцо выглядело на её изогнутом угловатом пальце. Объявляю вас мужем и женой. Она не знала, что сделала бы с пятьюстами долларами Глена Кардона, если бы обменяла их на кольцо. Ей не нужны были эти деньги. Но ей не было нужно и кольцо. Она не могла сказать, чего ей вообще было нужно, но сама догадка была близко, слово вертелось на кончике языка, до невыносимости ускользая от неё.
Она прошла в ванную, включила душ и напустила в комнату пар, пока раздевалась. Стягивая свою черную блузку, она заметила, что всё ещё держит конверт в одной руке, а кольцо Глена - на среднем пальце другой. Она бросила деньги рядом со сливом ванной, оставив кольцо на пальце.
Она иногда глядела на кольцо, пока принимала душ. Она попыталась представить, что замужем за Гленом Кардоном, рисуя себе его лежащим на кровати её отца в трусах-боксерах и футболке, ожидающим, пока она выйдет из ванной, с животом, трепещущим в ожидании какого-то ночного супружеского действа. Она фыркнула от этой мысли. Это было настолько абсурдно, как пытаться вообразить, на что будет похожа её жизнь, если бы она стала астронавтом.
Стиральная машина и сушилка были рядом, в ванной. Она покопалась в своёй «Maytag», пока не нашла свою футболку с именем Курта Шиллинга и новую пару трусиков «Hanes» . Она спустилась в тёмную спальню, вытирая волосы, и поглядела на своё отражение в зеркале платяного шкафа, вот только лица своего она не увидела, так как сверху за раму был засунут белый листок бумаги, закрывая то место, где должно было быть её лицо. В центре листа чернел чернильный отпечаток большого пальца. Вокруг краев бумажного листка она увидела отраженного в зеркале мужчину, вытянувшегося на кровати точно так же, как она представляла себе вытянувшегося Глена Кардона, ждущего её, вот только в её голове Глен не был одет в серо-черный камуфляж.
Она сделала выпад в сторону, рванувшись к кухонной двери. Однако Аншоу уже подскочил, бросив в неё своё тело, ударив её ботинком в правое колено. Нога согнулась в направлении, для которого она не была предназначена, и она почувствовала, что у неё лопнула связка колена. Аншоу к тому моменту уже оказался за её спиной и намотал на кулак её волосы. Когда она упала, он потащил её вперёд и впечатал её лицом в стенку шкафа.
Черная игла боли пронзила её череп, как гвоздь из строительного пистолета, запущенный прямо в мозг. Она упала и повернулась, а он пнул её в голову. Этот удар не причинил ей особой боли, но он выбил из неё жизнь, как будто она была не больше, чем электроприбор, а он выдернул шнур питания из розетки.
Когда он перекатил её на живот и скрутил руки за спиной, у неё не осталось никаких сил на сопротивление. Он принёс сверхпрочные пластмассовые хомуты, гибкие наручники, которые они иногда использовали на заключённых в Ираке. Он сел на её заднице, сжал её лодыжки вместе и закрепил на них наручники, стянув их до боли и ещё немного. Черные вспышки всё ещё плыли перед её глазами, но фейерверк был меньше и уже не так часто вспыхивал. Она медленно возвращалась в сознание. Дышать. Ждать.
Когда её зрение прояснилось, она увидела Аншоу, сидящего над ней, на краю кровати её отца. Он похудел, хотя лишнего жира у него и не было. Его глаза были выпучены, слишком яркие в глубоких пустых глазницах, как будто лунный свет отражался в воде на дне глубокого колодца. В ногах у него была сумка, похожая на старомодный докторский саквояж, кожаная солидная сумка из шагреневой кожи.
- Я следил за тобой, когда ты бегала этим утром, - начал он без предисловий. Используя слово «следил», он как будто рапортовал о передвижениях вражеских войск. - Кому ты там сигнализировала, когда поднялась на холм?
- Аншоу , - простонала Мэл. – Ты о чём, Аншоу? Что это?
- А ты поддерживаешь себя в форме. Ты всё ещё солдат. Я попытался следовать за тобой, но ты опередила меня на холме этим утром. Когда ты сидела на верхушке, я видел, как ты моргала светом. Две длинных вспышки, одна короткая, две длинных. Ты сигнализировали кому-то. Скажи, кому.
Сначала она не поняла, о чем он говорил, но потом поняла. Её фляжка. Её фляжка сверкнула в солнечном свете, когда она наклонила её, чтобы попить. Она открыла рот, чтобы ответить, но прежде, чем начала, он присел на одно колено около неё. Аншоу расстегнул свою сумку и вывалил её содержимое на пол. У него была целая коллекция инструментов: пара сверхпрочных ножниц, тазер, молоток, ножовка, портативные тиски. Вперемешку с инструментами лежали пять или шесть человеческих больших пальцев.
Некоторые из больших пальцев были толстыми и угловатыми, принадлежащими мужчинам, а некоторые были белыми и стройными женскими пальцами; остальные были слишком высушены и тронуты гнилью, чтобы дать хоть какое-то представление о человеке, которому они принадлежали. Каждый большой палец обрывался куском кости и сухожилиями. Изнутри сумка пахла болезненно-сладким запахом, почти цветочной вонью разложения.
Аншоу выбрал сверхпрочные ножницы.
- Ты поднялась на холм и сигнализировала кому-то этим утром. А сегодня вечером ты вернулась с большой суммой денег. Я посмотрел в конверте, пока ты была в душе. Таким образом, ты сигнализировала кому-то о встрече, а при встрече тебе заплатили за информацию. С кем ты встречалась? ЦРУ?
- Я ходила на работу. В баре. Ты знаешь, где я работаю. Ты за мной и там следил.
- Пятьсот долларов. Это что, типа чаевые?
У неё не было ответа. Она не могла думать. Она смотрела на большие пальцы, перемешанные в беспорядочном порядке с инструментами.
Он проследовал за её пристальным взглядом и подтолкнул почерневший и высушенный большой палец лезвием ножниц. Единственной опознаваемой особенностью, остающейся на большом пальце, был искривленный, серебристый шрам в виде рыболовного крючка.
- Плау, - сказал Аншоу. – Он летал на вертолете над моим домом. Они пролетали раз или два за день. Они использовали различные виды вертолетов в различные дни, чтобы попытаться помешать мне скумекать, что к чему. Но я узнал, что они замышляли. Я начал наблюдать их из кухни в свой полевой бинокль, и однажды я увидел Плау за штурвалом транспортного вертолета радиостанции. Я даже не знал до этого, что он умеет водить «птичку». На нём был черный шлем и темные очки, но я всё же признал его.
Пока Аншоу говорил, Мэл вспомнила. Тогда капрал Плау пытался открыть бутылку «Red Stripe» лезвием штыка, и нож соскользнул, вонзился в его большой палец, а Плау сосал из него кровь и материл свой большой палец: «Вашу мать, кто-нибудь, откройте мне её».
- Нет, Аншоу. Это был не он. Это был кто-то, похожий на него. Если бы он мог управлять вертолетом, он бы там «Апачи» пилотировал.
- Плау признался. Не сразу. Сначала он лгал. Но, в конечном счете, он рассказал мне всё – что был в вертолете, что они держали меня под наблюдением с тех пор, как я прибыл домой.
Аншоу передвинул кончик ножниц, чтобы указать на другой большой палец, высушенный и коричневый, с поверхностью и видом иссушенного гриба.
- Это была его жена. Она тоже призналась. Они подмешивали наркотики мне в воду, чтобы сделать меня вялым и тупым. Чтобы, когда я приезжал бы домой, я забывал, как выглядит мой собственный дом. Я бы проходил двадцать минут по району прежде, чем понял, что дважды прошёл мимо своего дома.
Он сделал паузу, переместив кончик ножниц к более свежему большому пальцу, женскому, накрашенному красным лаком.
- Она следила за мной в супермаркете, в Покипси. Это произошло, когда я ехал на север, чтобы встретиться с тобой. Увидеть, скомпрометировали ли тебя. Эта женщина в супермаркете, она следовала за мной из прохода в проход, постоянно шепча по сотовому телефону. Притворялась, что не смотрит на меня. Потом я пошел в китайский квартал и заметил, что она припарковалась через улицу, всё ещё болтая по телефону. Из неё было сложнее всего получить выбить информацию. Я почти подумал, что ошибся насчёт неё. Она сказала мне, что работает учительницей первых классов. Она сказала, что даже не знает моего имени и не преследовала меня. Я почти ей поверил. У неё в сумочке была фотография, как она сидит на траве с группой маленьких детей. Но это был обман. Они использовали Фотошоп, чтобы вмонтировать её в то фото. Я даже заставил её признаться в этом в самом конце.
- Плау тебе сказал, что управлял вертолетами, чтобы ты больше не причинял ему боль. Учительница первых классов призналась тебе в том, что фотография поддельная, чтобы заставить тебя остановиться. Люди тебе всё что угодно скажут, если ты будешь причинять им жуткую боль. У тебя какой-то отрыв от реальности, Аншоу. Ты не понимаешь, что реально.
- Тебе велели сказать это. Ты – одна из них. Часть их плана – свести меня с ума, заставить себя убить. Я думал, что отпечатки больших пальцев заставят тебя связаться со своим куратором, что ты и сделала. Ты поднялась на холм, чтобы послать ему сигнал. Чтобы сообщить ему, что я близко. Но где теперь твоё подкрепление?
- У меня нет подкрепления. У меня нет куратора.
- Мы же были друзьями, Мэл. Ты провела меня через худшие моменты того, что там было, когда я думал, что схожу с ума. Я ненавижу мысль о том, что я должен сделать с тобой. Но я должен знать, кому ты сигнализировала. И ты мне скажешь. Кому ты сигнализировала, Мэл?
- Никому, - ответила она, пытаясь уползти от него подальше на животе.
Он схватил её за волосы и обернул их вокруг своего кулака, чтобы помешать ей уйти от него. Она почувствовала, как у неё отрывается скальп. Он прижал её коленом, упёршись в её спину. Она успокоилась, повернула голову, расплющив правую щеку о бугристый коврик на полу.
- Я не знал, что ты замужем. Я не замечал кольца до сегодняшнего вечера. Он придёт домой? Он – один из вас? Скажи мне, - он поддел кольцо на её пальце лезвием ножниц.
Лицо Мэл было повернуто так, что она уставилась под кровать на чемоданчик со своим M4 и штыком. Она оставила защёлки открытыми.
Аншоу врезал ей в затылок, в основание черепа, ручками ножниц. Мир вокруг ней расплылся, превратившись в размытое пятно, но затем её зрение медленно прояснилось, и вещи снова обрели четкость, пока, наконец, она снова не увидела ящик под кроватью, меньше фута от неё, с висящими свободно серебристыми защёлками.
- Расскажи мне, Мэл. Скажи мне правду, давай.
В Ираке федайн вылез из наручников после того, как его большие пальцы были сломаны. Браслеты не могут удержать человека, большой палец которого может двигаться в любом направлении… или человека, у кого больших пальцев нет вообще.
Мэл почувствовала, как успокаивается. Её паника походила на помехи по радио, а она только что нашла рукоятку громкости и медленно её поворачивала вниз. Он не начнёт с ножниц, конечно, но он до них обязательно доберётся. Сначала он хочет её избить. Как минимум. Она сделала долгий, удивительно спокойный вдох. Мэл буквально почувствовала, как вернулась на холм Хэтчетт и поднимается по нему со всем желанием и силой, которые у неё были, в холодную открытую синеву небес.
- Я не замужем, - сказала она. - Я украла это обручальное кольцо у пьяного мужика. Я его ношу лишь потому, что мне это нравится.
Он рассмеялся: горький, уродливый звук.
- Это даже не тянет на ложь.
И ещё один вдох, заполняющий её грудь воздухом, расширяющий её легкие до предела. Он собирался приступить к причинению ей боли. Он будет заставлять её говорить, выложить ему информацию, сказать ему то, что он хочет услышать. Она была готова. Она не боялась выйти к краю своего предела выносливости. У неё был высокий болевой порог, а её штык был в пределах досягаемости руки, если только у неё будет возможность протянуть туда руку.
- Это – правда, - сказала она, а затем рядовой I класса Мэлори Греннэн начала свое признание.