«Мясной Pынок» Джон Скипп, Крейг Спектор

Шорох простыней. Шепот кожи на коже, что мягко сливаются. Влажность, медленно разливающаяся посреди постели. Все движется. Все течет.
Наверху – всегда наверху – тикают часы. Оттикивают секунды, которые превращаются в часы. Нарезают время на отмеренные доли со звуком лезвия скальпеля. Острое стакатто нарушает почти идеальную неподвижность комнаты.
Они пытаются игнорировать тиканье. Потеряться в движении.
И течении.

Когда от него ушла Дорин, Тому Савичу было очень больно. Болела грудь. Болели яйца. Позвоночник как будто выдернули, позвонок за узловатым позвонком, а потом зашили назад не той стороной. Кишки как будто размотали и изгрызли изнутри. Глаза горели. Губы облезли и кровоточили.
В мозгу… во всех нежных уголках, где он хранил воспоминания о ней, ее оценку его важности, его планы о совместном будущем… остались черные, распухшие дыры. Они кровоточили так ощутимо, так обильно, что он поймал себя на том, что задумывается, как скоро этот многоводный поток затопит все мысли.
Еще раз: ему было очень больно.
Это было до боли очевидно. Любой видел, что ему досталось, и серьезно. Толпы обходили его за километр, особенно женщины. Том обнаружил, что даже не обижается. Сам понимал, как неаппетитно выглядит.
И он пытался справиться. Выжидал, когда раны зарубцуются и залечатся. Дал себе время и уединение, чтобы исцелиться, перегруппироваться, собраться и снова полюбить.
Это заняло месяц.
И потом позвонил его друг Джерри и спросил, не хочет ли он зайти в пятницу после работы к «У Дио». Может, подцепить пару сладких телочек.
- Чего ты теряешь? – спросил Джерри.
- Все, - ответил он. – Сердце. Разум.
- Обычное дело, - ответил Джерри.

Теперь в движении. Тиканье забыто. Ничего, кроме волн страсти и погружения. Накатывают на них, с растущей яростью.
Пока они двигаются.

Том Савич задумался. Трезво взвесил. Идея одновременно привлекала и отталкивала, чего и следовало ожидать, учитывая, сколько у него эмоционального багажа с наклейкой «У Дио» на боку.
Потому что «У Дио» был местечком для знакомств в швейном квартале - уголке Манхэттена, который дал название Авеню моды. Местом, куда шли торговцы шмотками по завышенным ценам, чтобы найти партнера на ночь. Местом, где в атмосфере тусклого света, алкоголя и мглистой дымки сходились осуществлять свои бесконечные делишки бизнес и удовольствие, хищник и добыча.
А также местом, где Том познакомился с Дорин. И Кирстен. И Молли. И той до нее. И той, которая до этой. Ad infinitum. Место, куда он отправлялся, когда потребность пересиливала, потому что оно и было создано для того, чтобы удовлетворять такие потребности, и никогда его не подводило.
Вопрос в том, - говорил он себе, - насколько сильно мне это нужно? Но на этот вопрос нельзя было ответить рационально. Он измерялся в категориях залечившихся шрамов и голода. Сколько нужно одного, чтобы насытить другого? И стоит ли оно того?
В конце концов Джерри его убедил. Не так уж это было трудно. Том Савич терпел уже месяц. Но все-таки он встал на ноги после неприятных обстоятельств. Охота должна продолжаться. Если он этого хотел – надо было только пойти и взять.
Как оказалось, хотел он как раз даже очень.
Более того: ему это было нужно.

Теперь внутри. Темно. Глубоко. Твердое на твердом касается мягкого-мягкого, пробирается глубже. Толкает, выходит. Одно в другое.
Пока часы. Тикают. Тикают.
Над головой.

Внутри «У Дио» царствовало безумие. К 6:30 уже яблоку было негде упасть. Теплые тела сражались не только за внимание, но и за квадратные метры пола. В углах загибались огромные цветные экраны, мелькая монтажом идеальной волнующейся плоти. Огромные неоновые часы над входом крутились и крутились, напоминая игрокам о скорости. С балкона «У Дио» больше напоминал муравьиную ферму: рой дорогих костюмов и блузок с вырезом, конечностей, спин и безликих голов, качающихся в ритм, наползающих друг на друга.
- Тут натуральные джунгли, - сказал Том. – Я и забыл, какие тут джунгли, – его глаза перебегали между видео над головой и зрелищем внизу, и лапающими, светящимися руками; его бокал стоял забытый, на столике рядом. Он, по сути, разговаривал сам с собой.
- Ты просто накрученный, Томми, - Джерри тоже опирался на перила; но он улыбался, показывая белые зубы под тусклым блеском глаз. – Тебе надо чуток расслабиться. Спуститься с небес на землю. Главное - получать удовольствие, ты что, забыл?
- Ну да, точно, - внизу кто-то наконец подцепил роскошную блондиночку у кассы. Дюжина мужчин мрачно отправились на поиски новой добычи. На Тома Савича вдруг навалилась усталость. От всего. Он тяжело вздохнул. Часы все крутились. Тела кишели. Музыка пульсировала.
- Слушай. Убийца, - тон Джерри был насмешливый, чуток нетерпеливый. – Я не собираюсь тебя развлекать, чувак. Если твердо настроился сидеть и ныть, никто не заставляет оставаться. Я просто думал, ты уже пришел в себя, - Том резко оглянулся, с обидой. – Я думал, ты готов оставить все говно позади.
- Да просто… - машинально начал Том, вдруг оправдываясь. Он обнаружил, что не может смотреть на друга; было что-то в выражении Джерри… что-то уродливое и хищное… от чего находиться с ним было особенно неприятно. – Просто, блин, эта дыра - такой мясной ряд. Я…
- О! А ты выше всего этого, я понял, - рассмеялся Джерри. Том почувствовал себя дураком. Джерри продолжал: - Брось, Савич. Хватит уже. С каких пор Дева Мария заделалась твоей святой? Я был в этом баре с тобой на пару чаще, чем…
- Просто я уже отвык, - возразил Том. – И ничто не привлекает глаз. И просто не в том настроении.
- Ну, - и теперь Джерри сиял, как Будда, убежденный, что наконец достучался. – Начни с того, что допей свой сраный коктейль, - сказал он, показывая на нетронутый бокал на столике. – Еще парочка – и даже я покажусь тебе красавцем!
Это оказалось правдой; по крайней мере наполовину. Хотя Том ясно обозначил, что Джерри навсегда останется уродливым придурком, он обнаружил, что после двух коктейлей подряд «У Дио» действительно стал куда аппетитней. Он расслабился. Начал получать удовольствие. Начал игнорировать глухую боль, глубоко внутри.
И тут же, конечно, заметил ее.

Нарастает. Рваное дыхание. Резкое движение. Внутрь. Наружу.
Внутрь. Наружу. Поглощая.
Влажное пятно медленно растет посреди постели.

Звали ее Линда. Она сказала, что работает в «Марджани Интернешнл».
- Я хотела стать моделью, - продолжала она, - но мне сказали, что я слишком низкая. Так что теперь вместо того, чтобы демонстрировать шмотки на обложке «Вога», я продаю их в шоуруме.
- Это обидно, - сказал он ей. – Это я честно, – и это была правда. В юности она наверняка выглядела сногсшибательно, - думал он. - Когда еще была свежая. Жаль, меня рядом не оказалось.
Но то не меньше пятнадцати лет назад. Линда уже была не ребенком. Хотя и слабые, но все же виднелись шрамы, которые оставили годы. Она научилась их носить. На нее по-прежнему было приятно взглянуть. И был в ней какой-то внутренний стержень… мудрость лет, наработанный навык выживания… который он нашел весьма привлекательным. С Линдой, знал он, ни к чему брехня и всякие танцульки. Ей это самой не нужно. Это его радовало.
Он хотел быть с ней.
Может быть, они найдут что-то.
Друг в друге.

Теперь стоны. Дыхание порывами. Спины выгибаются. Глаза сверкают. Зубы блестят. Чресла сталкиваются. Так нарастает кульминация.
И приближается развязка.
И часы нарезают дыры в ночи.

Они немного поболтали, о всяких пустяках. Ее глаза были огромные, темные и пронзительные. Лицо слегка зарумянилось - кровь подкрадывалась к поверхности. Когда она улыбалась, ее губы были красными и полными. Они понимали друг друга.
Она хотела его не меньше, чем он ее.
О чем тогда еще говорить.

Хриплые крики в темноте. Звери - раскрываются в них. Кожа скользит по плоти, плоть по напряженным мускулам, корчась.
Когда он покусывает ее горло.
И она впивается в него.
И ритм, как биение крови, тащит их вперед. Как тик-так скальпеля, режущего по теплому телу Времени.
Пока растет влажное пятно. И растет. И растет.

Они поехали на такси в его квартиру на Риверсайд-драйв, не отрываясь друг от друга и фляжки из ее сумочки. Боль уже ушла… ее место твердо занял голод… и все казалось проникнутым хмельным весельем, бьющим в нем, как тысяча туземных барабанов.
И потом они оказались в его квартире, где быстро избавились от всех формальностей, как и одежды. Его напугала, хотя не удивила, красная рана вдоль низа ее живота, затмевающая следы других старых ран, рябящих на ее плоти.
Том Савич на миг бросил взгляд на собственные шрамы: некоторые недавние, как Дорин, некоторые времен его первого опыта в средней школе, столько лет назад. Некоторые белесо поблескивали, как выбеленные кости, как легендарный заборчик вокруг семейного дома; другие налились красным – позорные воспоминания, о которых он не хотел задумываться. Не сейчас. Не сейчас…
А потом он снова посмотрел на нее, как она приближалась к нему. При виде ее тела из головы вылетели воспоминания; обвисающие груди, твердеющие соски, бедра, которые колыхались в танце древнем, как первая женщина, которая сошлась с первым мужчиной в день рождения человеческого голода.
И когда они вместе опустились на постель, он уже знал, что все в порядке. Что прошлое неважно, как неважно и будущее перед лицом мига.
Все это так естественно.

Теперь.
Первый крик. Десять широких дорожек прорезаются по простору плоти. Челюсти, вгрызающиеся. Горячие брызги. Приглушенный вой.
Вкус мяса, сырого и дымящегося. Слышный разрыв мышц. Голова, болтающаяся из стороны в сторону, пока рот вопит в агонии. Искажен в гневе. И нападает.
В моменте.
В течении.
Пока часы оттикивают секунды, которые взрезают, как бритвы, те мягкие части, какие не может достать ни один коготь, не может пронзить ни один клык, ни может раскрыть ни один взгляд.
И из середины кровати бегут темные влажные струйки…

Когда он проснулся, Линды уже не было. Так даже лучше. Тяжело созерцать и собственные раны, в одиночестве. Тем более он не хотел видеть, что наделал сам.
Она мало что оставила после себя. Капля крови, на полу ванной. Скрупулезный подход. Ему нравилось. Это значило, она оставалась в своем уме; с ней все будет в порядке; переживет.
Конечно, все-таки оставалась кровать. Как же без кровати.
Потом, после завтрака, он обязательно сожжет простыни.
И постелет новые.
На следующий раз.