«Дикий Акр» Натан Бэллингруд

Трое мужчин лежат в том, что однажды станет домом. Пока что это просто скелет из балок и стоек, расположившийся посреди фундаментов и каркасов других недостроенных домов на большом расчищенном бульдозерами участке. Окружающая их почва – перекопанная рыжая глина. Место строительства Дикого Акра, заползающее на Голубой хребет, граничит с лесом; пеканы и клены жадно копят в себе запасы мрака, пока небесная синева постепенно становится все темнее. Есть надежда, что скоро вокруг появятся полноценные дома, а потом – еще больше скелетов и больше домов, а между ними – дороги. Но пока что здесь только поваленные деревья, и грязь, и эти голые остовы. И трое мужчин, которые лежат на холодном деревянном полу, наблюдая сквозь стропильные балки, как небо готовится к приходу ночи. У них с собой портативный холодильник с пивом и бейсбольная бита.
В нескольких ярдах от них, в кузове грузовичка Джереми, лежит охотничье ружье.
Джереми смотрит, как вспыхивают к жизни звезды: сначала две, затем – еще дюжина. Он пришел сюда, желая насилия, но вечер его смягчил. Лежа на спине, с банкой пива, балансирующей на огромном холме живота, он надеется, что причин для драки не будет. Дикий Акр пока что заброшен, и, скорее всего, надолго, что делает его легкой мишенью. Трижды за последнюю неделю кто-то приходил по ночам на стройку и совершал мелкие, но приводящие в бешенство акты вандализма: крал и ломал инструменты и оборудование, рисовал баллончиком неприличные картинки на трейлере начальника стройки и даже нагадил на пол одного из недостроенных домов. Начальник обратился в полицию, но из-за остановки строительства и нехватки денег на счетах его постоянно отвлекали разгневанные субподрядчики и возможные покупатели. По мнению Джереми, защита стройки была делом рабочих. Он считал, что вандалы – это «зеленые», недовольные тем, что их гору обрили ради какого-то проекта; боялся, что скоро они примутся сжигать его каркасы. Застройщик-то страховку получит, а вот он со своей компанией обанкротится. Поэтому он приехал сюда с Деннисом и Ренальдо – лучшим своим другом и самым полезным в схватке работником соответственно – в надежде поймать вандалов на месте преступления и втоптать в землю.
– Они сегодня не придут, – говорит Ренальдо.
– Да неужели, – отвечает Деннис. – Может, потому что ты трындишь слишком громко?
Деннис работает с Джереми уже десять лет. Джереми даже думал сделать его своим партнером, но, поскольку Деннис совершенно не умел держать себя в руках, задвинул эту мысль куда подальше. Деннису сорок девять, он на десять лет старше Джереми. Всю свою жизнь посвятил этой работе: он плотник, и никто больше. У него трое детей, и он поговаривает о том, чтобы завести еще. Остановка работ грозит ему нищетой.
– Кучка проклятых зеленых ублюдочных эко-мать-их-так-террористов, – продолжает Деннис.
Джереми наблюдает за ним. Деннис двигает челюстью, разжигая в себе ярость. Это пригодилось бы, будь Джереми уверен в том, что сегодня кто-нибудь заявится; но ему кажется, что они серьезно лопухнулись. Приехали слишком рано, до заката, и наделали слишком много шума. Теперь никто не придет.
– Чувак. Возьми пивка и уймись.
– Эти детишки мне жизнь ломают на хер, мужик! А ты говоришь мне уняться?
– Деннис, дружище, ты такой не один. – Их обдувает спускающийся с горы ветерок. Джереми чувствует, как тот ерошит ему волосы, от чего легкое удовольствие становится только глубже. Он помнит, что чувствовал точно такую же ярость сегодня днем, когда говорил с одним засранцем из банка, и знает, что почувствует снова. Знает, что ему придется. Но в этот момент она столь же далека и чужда ему, как полная луна, разгорающаяся в невообразимом количестве миль над их головами. – Но их тут нет. Нальдо прав, мы облажались. Вернемся завтра вечером. – Он оглядывает обступающий стройку лес и задается вопросом, почему они не додумались спрятаться там. – И все сделаем правильно. А сегодня? Просто расслабься.
Ренальдо наклоняется и хлопает Денниса по спине:
– Mañana, amigo. Mañana!
Джереми знает, что оптимизм Ренальдо – одна из причин, по которым он бесит Денниса, но без этого оптимизма молодой мексиканец не смог бы работать в сплошь белой команде. Ребята вываливают на него кучу дерьма, а он терпит. Когда так сложно найти работу, гордость – это непозволительная роскошь. Однако Джереми тревожит то, насколько легко Ренальдо все принимает. Мужчина не может терпеть такое унижение, думает он, не стравливая злость где-то еще.
Деннис бросает на Джереми поверженный взгляд. Небо еще сохраняет неяркий закатный свет, но на землю уже опустилась темнота. Мужчины превратились в черные силуэты.
– У тебя все по-другому, мужик. У тебя жена работает, понимаешь? Есть другой источник дохода. А моя жена только на жопе сидит.
– Ну в этом не она одна виновата, Деннис. Что бы ты сделал, если бы Ребекка сказала тебе, что завтра выходит на работу?
– Сказал бы, что самое, мать его, время!
Джереми смеется:
– Брешешь. Ты бы снова ее обрюхатил. Если эта женщина выйдет в большой мир, у тебя резьбу сорвет, и ты это знаешь.
Деннис качает головой, но на его губах проклевывается какое-то подобие улыбки.
Разговор подточил то хрупкое спокойствие, что подарила Джереми сегодня вечером выпивка: зашевелились все старые страхи. Он три недели как не может выдать этим людям зарплату, и в конце концов даже Деннису, старому приятелю, придется уйти. Фирма уже несколько месяцев не помогает платить по счетам, а одного учительского заработка Тары точно не хватит, чтобы помочь удержаться на плаву им обоим. Джереми сознает, что сегодня они пришли сюда, главным образом, выпустить пар; даже если настучать по головам каким-то заблудшим детишкам, звонки из банка не прекратятся и бульдозеры не запустятся. И он все равно не сможет обзвонить своих ребят и сообщить им, что можно возвращаться к работе.
Но сегодня Джереми не позволит этому испортить ему настроение. Только не таким прекрасным лунным вечером в горах, когда вокруг вздымается к небесам неотделанная древесина.
– В жопу, – говорит он и дважды хлопает в ладоши, словно развалившийся на полу султан. – Нальдо! Más cervezas!
Ренальдо, который только что улегся на спину, медленно принимает сидячее положение. Встает и без всяких протестов направляется к холодильничку. Он привык быть мальчиком на побегушках.
– Маленький ублюдок-мексикашка, – ворчит Деннис. – Спорим, у него трейлер забит пятью десятками кузенов, которых он пытается прокормить.
– Hablo на сраном inglés, говнюк, – отвечает Ренальдо.
– Что? Говори по-английски! Я тебя не понимаю.
Джереми смеется. Они выпивают еще по банке пива, и тепло заполняет их тела, пока те не начинают светиться – три маленькие свечки на расчищенной земле, окруженной темным лесом.

Джереми говорит:
– Пойду я отолью, ребята.
Эти позывы нарастали в нем уже какое-то время, но Джереми валялся на полу, его переполняла теплая пивная вялость, и шевелиться ему было лень. Теперь они проявляются внезапной острой болью, которой достаточно, чтобы поднять его на ноги и толкнуть на дорогу из красной глины. Ветер стал сильнее, и лес теперь – стена темного шума; отдельных деревьев уже не различить, они – корчащееся движение, хищная энергия, от которой кожа покрывается мурашками, а шаг ускоряется. Луна, еще недавно казавшаяся добродушным фонарем во тьме, тлеет в небесах. За спиной продолжается какой-то блуждающий разговор Денниса и Ренальдо, и Джереми цепляется за звук их голосов, отгоняя внезапный, необъяснимо нарастающий страх. Он оглядывается на дом. Тот стоит на возвышении, и с этого места его спутников не видно. Только многощипцовая крыша, подпирающая небо.
Он заходит в лес и во имя благопристойности углубляется на несколько футов в чащу. Расположившись за деревом, расстегивает ширинку и дает себе волю. Узел боли в кишках начинает ослабевать.
Ходьба воспламенила алкоголь в его крови, и Джереми снова чувствует злость. Если я не смогу кому-нибудь врезать в ближайшее время, думает он, то сорвусь. Выплесну все на кого-то, кто этого не заслуживает. Если этот нытик Деннис снова раскроет пасть, достанется ему.
Подумав так, Джереми чувствует укол совести; Деннис – из тех, кому нужно проговаривать свои страхи, иначе они сожрут его заживо. Он должен обмусолить каждую мрачную возможность, как будто, озвучив опасения, сможет ее изгнать. Джереми ближе Ренальдо, который пока что не выказывал раздражения по поводу задержанной зарплаты или грядущих перспектив. Он толком не знаком с Ренальдо, а о его личных проблемах знает и того меньше, но что-то в этом кажется ему правильным. Идея, что мужчина может вопить от боли, всегда его смущала.
Когда у Джереми случаются моменты слабости, он переживает их исключительно тайком. Даже Тара, бывшая все это время скалой оптимизма, этого не видит. Она умная, чуткая женщина, и Джереми понимает, как ему с ней повезло. Она убеждает его, что он одновременно и талантлив, и трудолюбив, а в случае чего сумеет найти работу, где не нужно постоянно забивать гвозди в деревяшки. Тара всегда была дальновидной. Отливая в лесу Джереми чувствует внезапную любовбь к жене: отчаянную, детскую тягу. Он быстро смаргивает, прочищая глаза.
Думая обо всем этом, Джереми отсутствующе пялится в глубь леса, и ему требуется несколько мгновений, чтобы сфокусировать взгляд и понять, что кто-то смотрит на него в ответ.
Это юноша – скорее мальчик, – стоящий в нескольких футах от него, полускрытый кустарником, нависающими ветками и темнотой. Он худ и обнажен. И он улыбается Джереми. Прямо-таки ухмыляется, как хеллоуинская тыква.
– Ох, зараза!
Джереми отскакивает от дерева, отчаянно дергая замок ширинки, в котором застряла ткань джинсов. Делает неловкий шаг вперед; его чувства – путаница ярости, волнения и стыда.
– Какого хрена! – кричит он. Мальчишка бросается вправо и исчезает – беззвучно.
– Деннис? Деннис! Они здесь!
Он разворачивается, но не видит происходящего на холме. Неудачный угол зрения. Сквозь деревья ему виден только бледный деревянный остов, на фоне неба похожий на костяк, и Джереми, сражаясь с заевшим замком ширинки, движется мелкими подпрыгивающими шажками. Спотыкается о корень и болезненно ударяется о землю.
Слышится выкрик Денниса.
Джереми кое-как поднимается. Замок наконец-то поддается, и он дергает его вверх, застегивая ширинку и одновременно неуклюже ломясь через ветки. Поднявшись по небольшому склону и перейдя грязную дорогу, он различает фигуры, борющиеся между деревянных стоек; он слышит, как они дерутся, слышит грубые взрывы дыхания и тяжелые шлепки сталкивающегося мяса. Похоже, мальчишка оказывает неплохое сопротивление; Джереми хочется вступить в дело до того, как все закончится. Им овладевают инстинкты и жестокие импульсы.
Это его возбуждает.
Из шума выламывается крик, и он настолько искажен болью, что Джереми требуется некоторое время, чтобы узнать голос Денниса.
Он резко останавливается. Сжигает драгоценные секунды, пытаясь понять, что услышал.
А потом слышит кое-что еще: громкий рвущийся звук, точно кто-то раздирает брезент, а за ним влажный шум падения – мокрых, тяжелых предметов, выскальзывающих на пол. Он замечает движение – в доме что-то большое и быстрое – а потом вывернутую ногу, странно похожую на темную прореху в ярком боку звездного неба – и больше ничего. Высокий, рыдающий плач – призрачный, едва уловимый – струйкой дыма поднимается от недостроенного дома.
Наконец Джереми достигает вершины холма и заглядывает внутрь.
Деннис лежит на спине, его тело покрыто изморозью лунного света. Он приподнимает голову, осматривая себя. Сбоку лежат его внутренности, точно выброшенные на берег черные медузы, темная кровь медленно выталкивается из зияющей в животе раны и расползается вокруг багровым ореолом. Деннис роняет голову и поднимает ее снова. Ренальдо тоже опрокинули на спину, он размахивает руками, пытаясь отогнать оседлавшую его тварь: огромная, с черной шерстью, похожая на собаку, она обхватила напоминающими человеческие пальцами лицо Ренальдо и вдавливает его голову в пол с такой силой, что под ней трещат доски. Тварь поднимает косматую башку; нити кровавой слюны качаются на ее морде и описывают дуги в посеребренной луной ночи. Она скалит зубы. Ее лапа заглушает крики Ренальдо.
– Пристрели его, – говорит Деннис. Голос его так спокоен, словно он предлагает выпить кофе. – Пристрели его, Джереми.
Дом рывком скрывается из вида, и впереди расстилается дорога; она дергается и качается, и Джереми в некотором изумлении понимает, что бежит. Его грузовичок, небольшой белый пикап, стоит меньше чем в пятидесяти футах. Сразу за ним – маленькая иномарка Ренальдо, ее окна опущены, с зеркала заднего вида свисают четки.
Джереми на полном ходу врезается в бок грузовичка, отлетает от него и едва не падает на землю. Он открывает дверь и влетает внутрь с невозможной, казалось бы, скоростью. Переползает на сторону водителя и роется в кармане в поисках ключей, бешено копаясь в мелочи и скомканных чеках, пока не находит то, что ищет.
Он чувствует на стойке у себя за спиной ружье, излучающее чудовищную энергию. Оно заряжено; оно всегда заряжено.
Джереми выглядывает из пассажирского окна и видит, как что-то выпрямляется в остове дома и смотрит на него. Видит, как под тварью дергается Ренальдо. Видит поросшие темным лесом горы, нависающие над мертворожденным поселком, словно замыслив недоброе. Он врубает движок и давит на газ, выворачивая руль влево. Из-под колес фонтанами летит грязь, пока они не находят сцепление, и машина устремляется вниз по холму, к шоссе. Грузовик подпрыгивает на неровной дороге и ненадолго оказывается в воздухе. Мотор ревет, его шум заполняет голову Джереми.

– Ты на что уставился?
– Чего? – Джереми моргнул и посмотрел на жену.
Во время завтрака в «Синей тарелке» всегда было людно, однако сегодня шум и толпа были беспрецедентными. Люди жались на скамейке у двери, ожидая возможности занять место. Повара и официанты орали друг на друга поверх шума от галдящих клиентов, кипящих фритюрниц и шипящих гридлей. Джереми знал, что Тара ненавидит здесь бывать, но в плохие дни – а у него случилось немало плохих дней за шесть месяцев, прошедших после нападения, – он нуждался в подобных местах. Даже сейчас, втиснувшись в слишком узкую для него кабинку, неудобно упираясь животом в край стола, он не хотел уходить.
Его внимание привлек новый уборщик посуды. Парень был молод и нескладен, длинные волосы свисали на его опущенное лицо. Он сновал от стола к столу, собирая в серую тележку грязные тарелки и кофейные чашки. Уборщик двигался через толпу со странной грацией, как человек, хорошо натренированный избегать столкновений. Джереми раздражало, что он не может как следует разглядеть его лицо.
– Как думаешь, зачем он так волосы носит? – спросил он. – Выглядит как наркоман какой-нибудь. Удивляюсь, как его на работу взяли.
Тара закатила глаза, даже не потрудившись взглянуть.
– Уборщик посуды? Ты серьезно?
– В смысле?
– Ты меня вообще слушаешь?
– Что? Конечно. Перестань. – Усилием воли Джереми перенаправил свое внимание туда, где оно требовалось. – Ты говоришь о том парне, который учит умных деток. Как там его. О Тиме.
Тара бросила на него еще один укоризненный взгляд, а затем продолжила:
– Ага, ну то есть, каков поганец, а? Он знает, что я замужем!
– Ну в этом и притягательность.
– Он хочет меня потому, что я замужем за тобой? О господи, а я еще думала, это он эгоист!
– Нет, в смысле, ты сексуальная, он все равно положил бы на тебя глаз. Но то, что ты принадлежишь кому-то другому, только добавляет лишней мотивации. Это вызов.
– Постой.
– Некоторым ребятам просто нравится брать чужое.
– Постой. Это я теперь тебе принадлежу?
Он улыбнулся:
– Ну… да, сучка.
Тара рассмеялась:
– Тебе так повезло, что мы сейчас в общественном месте.
– Ты нестрашная.
– О, я достаточно страшна.
– Тогда почему ты не можешь отпугнуть малютку Тимми?
Она бросила на него раздраженный взгляд:
– Ты думаешь, я не пытаюсь? Ему просто плевать. Мне кажется, он думает, что я с ним флиртую или вроде того. Я хочу, чтобы он увидел тебя на рождественской вечеринке. Изобрази для него альфа-самца. Сдави ему руку посильнее, когда будешь ее пожимать, что ли.
К столику подошла официантка и выгрузила их завтрак: фруктовый салат и яичницу-болтунью для Тары, гору маслянистых блинчиков для Джереми. Тара критически оглядела его тарелку и сказала:
– Надо нам поработать над твоей диетой, здоровяк. Скоро Новый год. Время давать зароки.
– Не дождешься, – ответил он, набрасываясь на блинчики. – Это мое топливо. Оно мне понадобится, если я хочу победить Тима в кровавом поединке.
Эта фраза неловко повисла между ними. Джереми обнаружил, что пялится на Тару, дурацкая улыбка на его лице застыла, превратившись во что-то жалкое и странное. По коже головы побежали мурашки, и он почувствовал, что краснеет.
– Да уж, это было глупо, – сказал он.
Тара накрыла его ладонь своей:
– Милый.
Он отдернул руку.
– Ерунда. – Джереми закинул вилкой в рот кусок блинчика и уставился в тарелку.
Он глубоко дышал, втягивая в себя спертый, отдающий горелым маслом воздух кафе, пытаясь избавиться от запаха крови и страха, нахлынувшего, как будто Джереми снова оказался на той горе, полгода назад, и наблюдал в зеркало заднего вида за смертью друзей. Он снова огляделся, чтобы понять, не представится ли случай разглядеть лицо того неприятного уборщика посуды, но не смог отыскать его в толпе.

Коронер заключил, что Денниса и Ренальдо загрыз волк. Примерно неделю их смерть активно мусолили в местных новостях: в этой части Северной Каролины не должны были водиться волки. Тем не менее укусы и следы в грязи говорили сами за себя. Охотничьи отряды прочесали лес; они подстрелили нескольких койотов, но ни одного волка. Застройщик Дикого Акра объявил себя банкротом: подписавшие договоры клиенты отказались от покупки домов, а банки разуверились в проекте и с концами перекрыли ему доступ к своим закромам. Дикий Акр превратился в поселок-призрак, состоящий из пустых домовых каркасов и грязи. Фирма Джереми тоже пошла ко дну. Он уведомил об этом своих работников и начал мучительный процесс ублажения кредиторов. Тара все еще приносила свою учительскую зарплату, но ее едва хватало на то, чтобы делать своевременные выплаты, не говоря уже о чем-то большем. Они не знали точно, сколько времени еще смогут жить в собственном доме.
В течение месяца после нападения Джереми обнаружил, что не может устроиться на работу. Запросы на его услуги иссякли. Компании, занимавшиеся каркасными домами, ужимали штаты, и никто не хотел добавлять к числу работников дорогостоящего бывшего владельца фирмы.
Он так и не рассказал своей жене о том, что на самом деле произошло той ночью. Публично подтвердил теорию коронера и постарался, как мог, убедить в ее истинности и себя. Но тварь, которая оседлала друга Джереми, а потом посмотрела на него самого, волком точно не была.
Он не решался назвать ее подлинного имени.

Посреди всего этого были похороны.
У Ренальдо они были скромными, дешевыми. Джереми чувствовал себя на них самозванцем, подошедшим чересчур близко к бурным эмоциям, что там проявлялись. Мать Ренальдо заполняла комнату рыданиями. Джереми был встревожен и даже немного шокирован полным отсутствием у нее самоконтроля, что так резко контрастировало с невозмутимостью ее погибшего сына. Все говорили по-испански, и Джереми был уверен, что обсуждают они его. Отчасти он понимал, как нелепа эта мысль, но не мог от нее отделаться.
К нему подошел молодой человек; ему было чуть меньше или чуть больше двадцати, он был одет в плохо сидящий, взятый напрокат костюм, а руки его неподвижно свисали по бокам.
Джереми кивнул ему и сказал:
– Hola.
Он чувствовал себя неловко и глупо.
– Здравствуйте, – сказал молодой человек. – Вы были его боссом?
– Да, да. Я, э… Я сожалею. Он был отличным работником. Вы знаете, одним из лучших у меня. Парням он очень нравился. Если бы вы знали моих парней, то поняли бы, что это многое значит. – Джереми заметил, что начинает нести вздор, и заставил себя остановиться.
– Спасибо вам.
– Он был вашим братом?
– Зятем. Мужем сестры?
– О понятно. – Джереми не знал, что у Ренальдо была жена. Он пробежался взглядом по собравшейся толпе, на одно абсурдное мгновение решив, что сможет опознать ее, только увидев.
– Послушайте, – сказал молодой человек. – Я знаю, что для вас настали непростые времена. С бизнесом и всем прочим.
Что ж, вот и оно, подумал Джереми. И попытался опередить его:
– Я задолжал Ренальдо кое-какую сумму. Я не забыл об этом. Я передам ее вам, как только смогу. Обещаю.
– Не мне, Кармен.
– Разумеется. Передам Кармен.
– Это хорошо, – парень кивнул, глядя в пол. Джереми чувствовал, что близится еще один вопрос, и хотел убраться, прежде чем тот прозвучит. Он открыл рот, чтобы произнести прощальную банальность, а потом уйти, однако молодой человек заговорил первым:
– Почему вы не выстрелили?
Джереми почувствовал, как внутри что-то похолодело.
– Что?
– Я знаю, зачем вы туда поехали. Ренальдо рассказывал мне, в чем дело. Вандалы? Он говорил, у вас было ружье.
Джереми ощетинился.
– Послушайте, я не знаю, что думал Ренальдо, но мы туда ехали не для того, чтобы в кого-то стрелять. Мы собирались их отпугнуть. Вот и все. У меня в грузовике лежит ружье, потому что я охотник. Детишек я им не стращаю.
– Но той ночью на горе были не детишки, так ведь?
Какое-то время они смотрели друг на друга. Джереми покраснел и слышал, каким тяжелым сделалось его дыхание. Молодой человек, напротив, казался совершенно расслабленным; либо его в действительности не волновало, почему Джереми не стрелял той ночью, либо он уже знал, что ответ его не удовлетворит.
– Нет, видимо нет.
– Это был волк, так?
Джереми молчал.
– Волк?
Во рту пересохло, он сглотнул:
– Да.
– Так почему вы не выстрелили?
– …Все случилось так быстро, – сказал он. – Я был в лесу. Я опоздал.
Шурин Ренальдо никак не отреагировал, лишь пристально посмотрел на Джереми, а потом едва заметно кивнул. Глубоко вздохнул и оглянулся на остальных собравшихся на похороны людей, часть которых смотрела в их сторону. Повернулся обратно к Джереми и сказал:
– Спасибо, что пришли. Но, знаете, возможно теперь вам стоит уйти. Некоторым из присутствующих тяжело вас видеть.
– Да. Хорошо. Разумеется. – Джереми отошел на шаг и сказал: – Мне очень жаль.
– Хорошо.
А потом Джереми ушел – радуясь, что может оказаться подальше отсюда, но почти сокрушенный стыдом. Он убрал ружье из грузовичка на следующий день после нападения и упрятал на чердак. Присутствие ружья было укором. Несмотря на то что он сказал шурину Ренальдо, Джереми не знал, почему не взял ружье, не выбрался из машины и не разнес волка к чертовой матери. Ведь только им тот и был. Волком. Дурацким животным. Скольких животных Джереми убил из этого самого ружья?
Похороны Денниса были другими. Там Джереми приняли как члена семьи, пусть довольно далекого и связанного с ней неясным родством. Ребекка, ожиревшая и безработная, выглядела обреченной, стоя у могилы с тремя своими детьми, полностью оторванная от единственного человека, которого заботила ее судьба или судьбы этих ошеломленных мальчишек. Джереми хотел извиниться перед ней, но не знал, как именно, поэтому просто обнял ее после заупокойной службы, пожал руки сыновьям и сказал:
– Если я могу что-то сделать…
Ребекка заключила его в объятия:
– Ох, Джереми.

Мальчишка худ и обнажен. Улыбается ему; зубы сияют как кристаллы. Штаны Джереми расстегнуты и болтаются на бедрах. Он боится, что, если придется бежать, они свалятся и он споткнется. Парень, должно быть, еще и школу не окончил: Джереми знает, что может сломать его пополам, если только вовремя ухватит. Но уже слишком поздно: ужас пригвоздил его к месту, и он может только смотреть. Тело парня начинает дрожать, а то, что выглядело улыбкой, оказывается гримасой боли; рот распахивается шире, разрывая щеки, и что-то с громким звуком ломается у него внутри, хрустнув, как ветка дерева. Из внутренностей мальчишки вырывается фонтан крови, и его тело содрогается, словно им овладела судорога.
– Джереми!
Он открыл глаза. Он был у себя в спальне, над ним стояла Тара. Горел свет. Кровать была теплой и мокрой.
– Вылезай из постели. Тебе приснился кошмар.
– Почему кровать сырая?
Тара потянула его за плечо. У нее было странное выражение лица: рассеянное, утомленное.
– Поднимайся, – сказала она. – С тобой случилась неприятность.
– Что? – Он сел, почувствовал запах мочи. – Что?
– Встань с кровати, пожалуйста. Мне надо поменять простыню.
Джереми сделал, как она просила. Ноги у него были липкими, трусы – промокшими.
Тара начала стягивать простыню с кровати так быстро, как только могла. Она стянула и наматрасник, и негромко выругалась, увидев, что пятно просочилось уже до самого матраса.
– Давай помогу, – сказал Джереми.
– Тебе надо в душ. Сама управлюсь.
– …Прости меня.
Тара повернулась к нему. На мгновение он заметил в ее взгляде гнев и раздражение и понял, как долго она терпела его показную стойкость, насколько глубоко ей приходилось прятать собственное недовольство, чтобы, не дай боже, не задеть раненое эго мужа. Теперь это недовольство грозило выплеснуться, но Тара обуздала его, в очередной раз проглотила ради Джереми. Ее лицо смягчилось. Она коснулась его щеки.
– Все в порядке, милый. – Тара убрала волосы с его лба, превращая жест в ласку. – Давай, сходи в душ, хорошо?
– Хорошо. – Джереми направился в ванную.
Он разделся и забрался под горячую воду. За шесть месяцев безработицы Джереми стал только тяжелее – он ощутил это особенно остро, опустившись на пол и обхватив руками колени. Ему не хотелось, чтобы Тара его видела. Хотелось забаррикадировать дверь, пустить колючую проволоку по периметру всей ванной. Но пятнадцать минут спустя Тара присоединилась к нему, обняла и притянула Джереми к себе, прислонив его голову к своей.

Через два месяца после похорон позвонила жена Денниса и попросила Джереми зайти. Он приехал в их дом – одноэтажное четырехкомнатное бунгало – чуть позже в тот же день и растерялся, увидев коробки в гостиной и на кухне. Дети, которым было от пяти до тринадцати, бестолково бродили между ними и сваливали туда вещи, не пытаясь ни использовать пространство по максимуму, ни прикинуть, какую тяжесть придется потом поднимать. Ребекка была как деловитый дервиш: скользила через лабиринт из коробок и мебели с поразительным изяществом, выкрикивая приказы детям и порой даже себе. Увидев через сетчатую дверь, что Джереми стоит на крыльце, она остановилась и, сделав это, казалось, потеряла всякую волю к движению. Мальчики остановились тоже и, проследив за ее взглядом, уставились на гостя.
– Бекка, что происходит?
– А на что это похоже? Я вещи собираю. – Бекка повернулась к нему спиной и прошла на кухню через арочный проем. – Заходи давай, – позвала она.
Сидя напротив Бекки за столом, отделенный от нее стаканами с апельсиновой газировкой, Джереми еще больше поразился неорганизованности переезда. Коробок, похоже, было прискорбно мало, и вещи упаковывали по частям: половину тарелок завернули в газету и убрали, а половина оставалась в буфетах или, немытая, горой лежала в раковине; шкафы были открыты и частично выпотрошены.
Прежде чем Джереми успел открыть рот, Ребекка заговорила:
– Нас выселяют. Мы должны убраться до выходных.
На мгновение он лишился дара речи.
– …Я… Господи, Бекка.
Она сидела и смотрела на него. Он не мог найти слов, поэтому сказал просто:
– Я понятия не имел.
– Ну, Деннис и до того, как его убили, зарплату давно не получал, и уж точно ни хрена не получает с тех пор, так что кто угодно бы понял, куда все катится.
Джереми показалось, что его ударили в живот. Он не знал, точно ли она хотела его обвинить, но ощущение было именно таким. От правдивости слов было не легче. Он уставился на оранжевую газировку в стакане – странное пятно веселого цвета во всем этом мраке. Джереми не мог отвести от него взгляда.
– И как вы теперь?
– Да вот, – сказала Ребекка, глядя на свои сплетенные пальцы, – не знаю, Джереми. Моя мама живет рядом с Хикори, но это далековато, да и не хватит у нее в доме места для всех нас. Деннис со своими давно уже не разговаривал. Мальчики даже не знают своих дедушку и бабушку с его стороны.
Он кивнул. Мальчишки в соседней комнате затихли – без сомнения, подслушивали.
– Мне нужно немного денег, Джереми. В смысле, очень сильно нужно. Мы должны отсюда съехать за четыре дня, а идти нам некуда.
Она посмотрела на часы на стене, большие и круглые, с римскими цифрами и яркой корзиной фруктов, нарисованной посередине.
– Я потеряю все, что у меня есть, – сказала она. И вытерла уголок глаза внутренней стороной запястья.
Джереми почувствовал, как у него скрутило живот, внутренности словно наматывались на колесо. Ему пришлось закрыть глаза и переждать это.
Он сидел за этим столом много раз, пока Ребекка готовила им с Деннисом еду; здесь они делили упаковку из шести банок пива, когда из больницы позвонили сообщить, что младшенький родился раньше срока.
– Ох, Бекка, – сказал он.
– Мне нужно совсем чуть-чуть, чтобы мы могли где-то пожить несколько недель. Пока не придумаем что-нибудь, понимаешь?
– Бекка, у меня их нет. У меня их просто нет. Мне очень жаль.
– Джереми, нам некуда идти!
– У меня ничего нет. Коллекторские агентства на жопе повисли… Мы с Тарой заложили дом, Бекка. Банк и нам тоже угрожает. Мы не сможем остаться там, где живем. Мы берем в долг, лишь бы на плаву удержаться.
– Я могу тебя засудить, сука! – закричала она, ударив по столу так сильно, что стаканы опрокинулись и апельсиновая газировка вылилась на пол. – Ты нам должен! Ты не платил Деннису, и ты нам должен! Я звонила адвокату, и он сказал, что я могу у тебя отсудить все до последнего сраного цента!
Последовавшая за этим тишина была абсолютной, ее нарушало только капанье стекавшей на линолеум газировки.
Взрыв уничтожил плотину у нее внутри; лицо Бекки сморщилось, и слезы выплеснулись наружу. Она закрыла лицо рукой, ее тело беззвучно сотрясалось. Джереми бросил взгляд в сторону гостиной и увидел, что один из мальчиков, со светлым «ежиком», испуганно заглядывает в кухню.
– Все в порядке, Тайлер, – сказал Джереми. – Все в порядке, дружок.
Мальчик его, похоже, не услышал. Он глядел на свою мать, пока та не убрала руку от лица и словно бы не втянула все обратно в себя; не глядя на дверь, она махнула рукой в сторону сына.
– Все хорошо, Тайлер, – сказала она. – Иди, помоги братьям.
Мальчик исчез.
Джереми потянулся через стол и зажал ее руки в своих.
– Бекка, – сказал он, – ты и мальчики для меня как часть семьи. Если бы я мог дать вам денег, я бы так и сделал. Богом клянусь, я бы так и сделал. И ты права, я вам должен. Деннис под конец не получал зарплату. Никто ее не получал. Поэтому, если ты думаешь, что нужно подать на меня в суд – сделай это. Сделай то, что должна. Я тебя не виню. Правда.
Она посмотрела на него глазами, в которых бусинами собирались слезы, и ничего не сказала.
– Черт, да если иск поможет тебе удержаться в доме еще ненадолго – если он уймет банк, или что-то такое сделает – тогда ты обязана это сделать. Я хочу, чтобы ты это сделала.
Ребекка покачала головой:
– Не уймет. Уже слишком поздно. – Она положила голову на руку; Джереми все еще сжимал ее ладони. – Я не стану с тобой судиться, Джер. Ты не виноват.
Она освободила свои руки и встала. Взяла рулон бумажных полотенец и, оторвав длинный кусок, принялась вытирать лужу.
– Посмотри на это чертово безобразие, – сказала она.
Какое-то время Джереми наблюдал за ней.
– У меня есть право удержания тех домов, что мы построили, – сказал он. – Их не смогут продать, пока не заплатят нам. Как только это случится, ты получишь свои деньги.
– Эти дома никогда не достроят, Джер. Никто не захочет их покупать. Только не после того, что случилось.
Он замолчал, потому что знал, что она права. В глубине души Джереми и сам давно уже не надеялся увидеть эти деньги.
– На прошлой неделе пришел человек из банка и налепил уведомление на дверь. С ним был шериф. Можешь поверить? Шериф пришел ко мне домой. Припарковался на моей дорожке, чтобы все видели. – Ребекка остановилась. – Он был такой грубый, – сказала она тихо и потерянно. – Оба они. Сказал мне, чтобы я выметалась из собственного дома. Мои мальчики стояли рядом со мной и ревели. А ему было плевать. Он меня за человека не считал. С тем же успехом мог назвать меня белой рванью в лицо.
– Мне так жаль, Бекка.
– И он был такой маленький, – продолжила она, все еще пораженная тем, что вспоминала. – Я все думала, что, если бы Деннис был здесь, этот человек никогда бы со мной так не заговорил. Он бы не посмел!
Джереми уставился на свои руки. Большие руки, созданные для тяжелой работы. А теперь бесполезные. Ребекка сидела на полу, сдерживая слезы. Она больше не пыталась вытереть газировку, словно перестала видеть в этом какой-либо смысл.

Была предрождественская неделя, и Тара говорила с ним из душа. Через открытую дверь Джереми видел бледный силуэт жены за занавеской, но не мог разобрать ее слов. Он сидел на кровати в трусах, приготовленный на вечер костюм лежал рядом. Это был тот же костюм, который он носил на похороны, и Джереми боялся снова его надеть.
На улице короткий зимний день уступал место вечеру. Рождественские гирлянды, развешанные по карнизам и вплетенные в кусты, еще не были включены. Соседи напротив уже зажгли свои: цветные огоньки выглядели светящимися леденцами, превращая их жилище в пряничный домик из сказки. Полная луна была величественна.
Джереми предполагал, что рождественская вечеринка, полная учителей начальной школы, может оказаться худшим в мире местом. Он будет беспомощно бродить между ними, как гризли, которому велели никого не есть, по комнате, полной детей.
Он услышал скрип смесителя, и неожиданно до него донесся голос жены:
– …времени, чтобы туда добраться, – говорила она.
– Что?
Тара отдернула занавеску и стянула с полки полотенце.
– Ты меня вообще слушал?
– Я тебя не слышал из-за воды.
Она принялась вытирать волосы.
– Значит, у меня только что выдалась оживленная беседа с собой.
– Прости.
– Ты одеваться-то будешь? – спросила Тара.
Он любил смотреть на нее в такие моменты – когда она была раздета, но не старалась выглядеть сексуальной, а просто занималась мелкими человеческими делами. Естественная и чудесная.
– А ты? – спросил он.
– Очень смешно. Ты сидел в той же позе, когда я заходила в душ. Что такое?
– Я не хочу туда.
Она превратила полотенце в голубой тюрбан, а еще одним обернула тело. Пересекла комнату и села рядом с мужем, оставив на ковре мокрые следы; ее плечи и лицо все еще блестели от капель воды.
– Ты простудишься, – сказал Джереми.
– Что тебя беспокоит?
– Я жирный. Я гребаное посмешище. Мне нельзя показываться на людях.
– Ты мой прекрасный муж.
– Перестань.
– Джереми, – сказала она, – ты не должен затворничать. Тебе нужно выбираться из дома. Прошло уже шесть месяцев, а ты полностью отрезал себя от мира. Эти люди безопасны, понимаешь? Они не станут тебя осуждать. Они мои друзья, и я хочу, чтобы они были и твоими друзьями.
– Они будут пялиться на меня и думать: вон тот самый парень, который оставил приятелей умирать на горе.
– Ты жив, – резко сказала Тара и повернула его голову так, что ему пришлось посмотреть ей в глаза. – Ты жив, потому что ты уехал. У меня все еще есть муж, потому что ты уехал. Так что мне, в общем, без разницы, что там другие считают.
Она замолчала, глубоко вздохнула и отпустила его.
– И не все о тебе плохо думают. Иногда нужно доверять людям, Джереми. Иногда они такие, какими себя показывают.
Джереми кивнул, пристыженный. Он знал, что Тара права. Он месяцами скрывался дома. Нужно было положить этому конец.
Она коснулась его щеки и улыбнулась:
– Хорошо?
– Угу. Хорошо.
Тара поднялась и вернулась в ванную, а Джереми откинулся на кровать.
– Хорошо, – повторил он.
– К тому же, – довольно крикнула она, – не забывай о Тиме! Кто-то должен усмирить это чудовище!
Неожиданный охотничий жар прокатился по его телу. Он забыл о Тиме.
– Ах да, – сказал Джереми, садясь. Он стал смотреть, как она одевается – ее тело сияло от воды и света – и почувствовал, как внутри шевелится что-то вроде надежды.

Дом оказался больше, чем ожидал Джереми. Он стоял в престижном районе, где каждое жилище могло похвастаться как минимум двумя этажами и подвалом. Крыльцо исходило светом, как упавшая звезда, соседние дома были увешаны цветными рождественскими лампочками.
– Иисусе, – сказал Джереми, сворачивая на стоянку, уже полную машин. – Донни живет здесь?
Донни Уинн был заместителем директора школы: круглым, розоволицым человечком, который много потел и, казалось, всегда пребывал на грани нервного срыва. Джереми пару раз с ним пересекался, но впечатление от Уинна оставалось примерно такое же, как от мокрой тряпки.
– Его жена – физиотерапевт, – ответила Тара. – Она работает с «Каролина Пэнтерс» или кем-то вроде того. Поверь мне, деньги от нее.
Дом был набит битком. Джереми не узнавал никого. К стене в столовой придвинули стол и разложили его, превратив в буфетную стойку, уставленную разнообразными праздничными блюдами и сладостями. По краям стояли чаши алкогольного эгг-нога. Донни прислонился к стене неподалеку – одинокий, но улыбающийся. Его жена работала с толпой словно политик, направляя новоприбывших гостей к столу и обрушивая на их головы дубину гостеприимства.
Весь дом был увит гирляндами, в каждом дверном проеме висела омела. Проникновенный голос Энди Уильямса лился из затерявшихся в толчее колонок.
Джереми проталкивался сквозь человеческие жернова следом за Тарой, тянувшей его к столу. Через несколько секунд они вооружились выпивкой и были готовы к бою. Джереми прошептал Таре на ухо:
– Где Тим?
Она вытянула шею и огляделась, потом покачала головой:
– Не вижу его. Не беспокойся. Он нас отыщет!
– Ты хотела сказать, что он тебя отыщет, – ответил Джереми.
Тара улыбнулась и сжала его руку.
Он измерял время выпивкой, а потом потерял ему счет. Огоньки и звуки начинали смешиваться в карамельный туман, грозивший утопить. Джереми остановился посреди гостиной, люди и разговоры вращались вокруг него будто спицы свихнувшегося колеса обозрения. Тара была рядом: согнувшись от смеха едва ли не пополам, она стискивала одной рукой его плечо и разговаривала с сухопарой, покрытой толстым слоем косметики дамой, глаза которой, казалось, отражали свет, будто льдины.
– Он – зло! – Даме приходилось кричать, чтобы ее услышали. – Родителям стоило задушить его при рождении!
– Господи, – сказал Джереми, пытаясь припомнить, о чем именно они говорят.
– Боже мой, Джереми, ты не знаешь этого мальчишку, – отозвалась Тара. – У него такой… такой взгляд. Я серьезно! Совершенно мертвый.
Дама рьяно закивала.
– А вчера? Когда я просматривала их дневники? Я нашла рисунок с отрезанной головой!
– Что? Не может быть!
– И шея даже была нарисована с ломаными красными линиями, чтобы показать, что она точно отрезана. Чтобы я наверняка все поняла!
– Кто-то должен принять какие-то меры, – сказал Джереми. – А то мы когда-нибудь об этом маленьком монстре в газетах прочтем.
Тара покачала головой:
– Никто больше не хочет ничего знать. «Мальчишки есть мальчишки», правда?
Дама выгнула бровь:
– Людей просто обманывает внешность. Дети не должны рисовать отрезанные головы!
Тара рассмеялась:
– А взрослым можно?
– Никто не должен их рисовать, – ответила дама сурово.
– Прошу прощения, – сказал Джереми и отошел от них. Он почувствовал руку Тары на своем предплечье, но не остановился. Разговор выбил его из колеи.
Отрезанные головы. Какого хрена!
Джереми неуклюже рассекал толпу, используя свой вес, чтобы помочь убраться с его пути тем, кто слишком медлил. Он заметил, что проходит мимо хозяйки, которая улыбнулась ему и пожелала счастливого Рождества; ее взгляд соскользнул с него прежде, чем слова успели слететь с языка. На мгновение Джереми обозлился из-за такой легкомысленности – из-за всеобщих тщеславия и себялюбия, воплощением которых неожиданно стала для него вся эта вечеринка с ее изобилием и бессовестным запахом денег.
– Я еврей, – ответил он, ощутив трепет удовольствия, когда она резко обернулась, и продолжил пробираться сквозь толпу.
Джереми расположился у камина, возле которого в тот момент никого не было. Поставил стакан на каминную полку и повернулся к празднующим спиной, разглядывая аккуратно выстроенную там сцену в вертепе. Керамические статуэтки были старыми и облупившимися – семья явно владела ими уже долгое время. Он посмотрел мимо волхвов и пастухов, склонившихся в почтительном восторге, и увидел в центре композиции младенца Иисуса: розовое личико, рот – зияющий овал, один глаз откололся. Кожа Джереми покрылась мурашками, и он отвернулся.
И увидел Тима, идущего через толпу. Тим был худощавым, с редеющими волосами, и носил очки в посеребренной оправе. Джереми подумал, что выглядел тот словно нарисованный карикатуристом интеллектуал. Он не сводил с Тима взгляда, пока тот приближался.
За этим он сюда и пришел. Джереми почувствовал, как в его теле забурлила кровь – медленно, как река, ломающая ледяной покров. Он хоть немного, но начал чувствовать себя собой. Это пьянило так же, как алкоголь.
Тим протянул руку еще до того, как остановился, и Джереми пожал ее.
– Привет. Джереми, верно? Муж Тары?
– Да. Простите, а вы?..
– О, я Тим Дакетт, мы знакомились в прошлом году, ну, на той встрече учительского профсоюза?
– Ах да. Привет, Тим.
– Я просто увидел, как ты стоишь тут совсем один, и подумал: блин, да этот парень потерян. Понимаешь? Совершенно не в своей тарелке.
Джереми ощетинился:
– Мне кажется, ты ошибся.
– Правда? Я имею в виду, посмотри на этих людей. – Он передвинулся и встал рядом с Джереми, чтобы они могли вместе оглядеть толпу. – Ну правда. Учителя? Это для меня-то ад! Могу только представить, каково тебе.
– Мне нормально.
Тим коснулся стакана Джереми своим.
– Что ж, тогда за тебя. Твою мать, да я скоро здесь задохнусь. – Он сделал большой глоток. – Посмотри, например, вот на этого парня. Видишь, жирного?
Джереми покраснел, но сдержался. Эти люди не думали, о чем говорят.
– Это Шейн Мюллер, – продолжил Тим. – Хохочет, как будто укуренный. Он может себе позволить хохотать, потому что у него правильные друзья – понимаешь, о чем я? Мудила заносчивый. А вот она не такая.
Тим указал на женщину, с которой Джереми разговаривал совсем недавно. Куда делась Тара?
– Говорят, она в следующем году на работу не вернется. И не только она. Все боятся до усрачки. Долбаные законодатели бросают нас на растерзание волкам. Кому есть дело до образования, верно? Только не тогда, когда на кону бабки. – Он снова отпил из стакана. – Английский? Вы, наверное, шутите?
Тим придвинулся к нему так, что их руки соприкоснулись. Джереми подтолкнул его локтем, и Тим оставил занятые позиции, казалось, даже не заметив этого.
– Я всегда тебе немного завидовал, знаешь? – продолжил он.
– …что?
– О да. Наверное, это тебя поражает, да? Этот парень, которого ты едва знаешь? Но Тара иногда рассказывает о тебе в учительской, и дошло до того, что я почувствовал, будто немножко тебя знаю.
– Так ты любишь поболтать с Тарой, да?
– О да, дружище, она отличная девочка. Отличная девочка. Но ты занимаешься настоящим делом. Ты работаешь со взрослыми мужиками и строишь всякое. Своими руками. – Тим вытянул собственные руки, словно иллюстрируя эту мысль. – А я болтаюсь с детишками, дружище. – Он указал на толпу. – С кучей чертовых детишек.
Джереми сделал глоток. Заглянул в стакан. Лед уже почти растаял, оставив на дне мутную, разбавленную лужу.
– Все меняется, – сказал он.
Тим с жаром, сочувствующе посмотрел на него.
– Да, с тобой то еще дерьмо приключилось, правда?
Джереми уставился на него, чувствуя неясное изумление и внезапное желание оправдываться. У этого человека не было понятия о границах.
– Что?
– Да ладно, дружище, мы все знаем. Это ведь не секрет какой, правда? Тот ублюдочный волк?
– Ты ни хрена не знаешь.
– Ну же, это несправедливо. Если не хочешь об этом говорить – хорошо, я понимаю. Но мы все поддерживали Тару, когда это случилось. У нее здесь много друзей. Нам ведь не все равно.
Джереми повернулся к нему; неожиданный дикий жар обжигал его кожу изнутри. Он навалился на Тима и вынудил его отступить к камину. Тим едва не споткнулся о приступок и ухватился за полку, чтобы не упасть.
– Я сказал, ты ни хрена не знаешь.
Лицо Тима вытянулось от изумления.
– Ни фига себе, Джереми, ты что, меня ударить хочешь?
Джереми почувствовал на своем плече руку и услышал голос жены:
– Что тут происходит?
Он ослабил напор, позволив ей себя оттащить, и дал Тиму восстановить равновесие. Тот пялился на них, скорее озадаченный, чем обеспокоенный или оскорбленный.
Тара взяла мужа за руку:
– Мальчики, вам перекур не нужен?
Тим успокаивающе махнул рукой:
– Нет, нет, мы просто говорили о…
– Тим просто треплет языком, – процедил Джереми. – Ему бы научиться держать его за зубами.
Тара стиснула его ладонь и прижалась к нему. Он чувствовал, как напряжено ее тело.
– Может, подышим свежим воздухом? – предложила она.
– Что?
– Пойдем. Я хочу посмотреть фонарики на улице.
– Не надо меня утихомиривать. Что с тобой такое?
Тим сказал:
– Эй, эй, давайте все немножко успокоимся.
– Почему бы тебе не заткнуться.
Шум вечеринки не утихал, но Джереми чувствовал, как меняется атмосфера вокруг него. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что он начал привлекать к себе внимание.
– Джереми! – Голос Тары был резок. – Какая муха тебя укусила?
Тим коснулся ее руки:
– Это я виноват. Про волка заговорил.
Джереми схватил его запястье.
– Если ты еще раз тронешь мою жену, я сломаю твою чертову руку. – Его сознание затопили видения гипертрофированного насилия, он увидел, как кишки Тима гирляндами рождественских флажков свисают с дорогой мебели. Джереми, ликуя, вознесся на гребень этой волны.
Поразительно, но Тим улыбался ему:
– Да что за херня, дружище?
Джереми увидел, как поднялись губы Тима, увидел показавшиеся зубы и отдался на волю инстинкта. Он будто бы сбросил с себя оковы: свобода и облегчение, прокатившиеся по его телу, произвели почти религиозный эффект. Джереми врезал учителю в челюсть со всей силой, на которую был способен. Что-то острое и неровное оцарапало ему костяшки. Тим, взмахнув руками, отшатнулся, опять споткнулся о приступок, но на этот раз рухнул на пол. Падая, он ударился головой о полочку, оставив на белой краске кровавый штемпель. Изображавшие сцену у яслей фигурки посыпались вниз, отскакивая от него.
Кто-то за спиной у Джереми завизжал. Поднялся хор голосов, но они были всего лишь фоновым шумом. Джереми склонился и бил Тима снова и снова, пока множество рук не ухватило его сзади и не оттащило назад, на мгновение оторвав от пола. Несколько мужчин вцепились в него, заломили руки и обездвижили. Груда их тел дергалась, точно какой-то обезумевший монстр, потому что Джереми пытался высвободиться.
В комнате воцарилась тишина. Еще несколько секунд играли «Серебряные колокольчики», пока кто-то не подбежал к музыкальному центру и не выключил его. Джереми слышал только свое тяжелое дыхание.
К нему вернулась часть самоконтроля, хотя кровь все еще потоком неслась через голову, а мышцы до сих пор било током.
– Ладно, – сказал Джереми. – Ладно.
Он обнаружил, что его окружают люди; бо́льшая часть их держалась подальше и пялилась с разинутыми ртами. Кто-то присел рядом с Тимом, который сидел на приступке – лицо бледное, руки обхватили окровавленный рот. Один его глаз уже опух и не открывался.
Тара стояла сбоку, лицо ее покраснело то ли от злости, то ли от стыда, а может, разом и от того и от другого. Она решительно подошла, с силой схватила Джереми за бицепс и потащила за собой. Мужчины перестали его удерживать.
– Может, полицию вызвать? – предложил кто-то.
– Да пошел ты в жопу! – рявкнула Тара.
Она выволокла Джереми через входную дверь на холодный воздух. И не отпустила до тех пор, пока они не подошли к грузовику. Над ними куполом нависала ночь, мир усыпали созвездия рождественских цветов. Тара обмякла, прижавшись к двери грузовичка, уткнувшись лицом в стекло. Джереми стоял молча, пытаясь нащупать хоть какое-то чувство, какую-то подходящую модель поведения. Теперь, когда адреналин отступал, до него начало доходить, насколько все было плохо.
Тара выпрямилась и, не глядя на него, сказала:
– Мне нужно вернуться на минуту. Жди здесь.
– Хочешь, я пойду с тобой?
– Просто жди здесь.
Так он и сделал. Она подошла к двери и позвонила, вскоре ее впустили. Джереми постоял, чувствуя, как холод проникает в тело, гасит последние теплые искры алкоголя. Потом сел за руль грузовичка и стал ждать. Вскоре дверь дома снова открылась, и показалась Тара. Она стремительно подошла к машине – за ней стелился пар дыхания – и открыла дверцу со стороны Джереми.
– Пересаживайся, – сказала она. – Поведу я.
Он не стал возражать. Несколько секунд спустя Тара завела двигатель и выехала на дорогу. Она медленно увозила их прочь из этого района, пока последний большой дом не канул в темноту позади, словно блестящее украшение, оброненное в океан. Тара вырулила на шоссе, и они начали долгую дорогу домой.
– Он не станет заявлять в полицию, – заговорила она наконец. – Маленькое чудо.
Джереми кивнул.
– Я думал, ты хотела, чтобы я поставил его на место, – сказал он и немедленно об этом пожалел.
Она не ответила. Украдкой Джереми бросил на нее взгляд: по лицу Тары невозможно было что-то прочесть. Она сделала глубокий вдох.
– Ты что, сказал миссис Уинн, что мы евреи?
– …угу.
– Зачем? Зачем ты это сделал?
Он только покачал головой и уставился в окно. Вдалеке проносились огни.
Тара всхлипнула, не убирая рук с руля. Ее лицо искажала мука.
– Тебе нужно взять себя в руки, – сказала она. – Я не понимаю, что с тобой происходит. Я не понимаю, что мне делать.
Джереми откинул голову на сиденье и закрыл глаза. Его внутренности обращались в камень. Он знал: надо что-то сказать, надо хотя бы попытаться объясниться, иначе настанет день, когда Тара его покинет. Возможно, настанет очень скоро. Но страх слишком сильно сдавливал горло, он не позволял Джереми заговорить. Он едва позволял дышать.

После возвращения домой Джереми не может вынести натянутого молчания. Через час он сбегает в грузовике, перед уходом заскочив на чердак. Теперь он несется по извилистой двухполосной черной трассе так быстро, что не может удержаться на своей полосе. Если кто-то появится на встречной – хана обоим. Он резко берет вправо, подъезжая к повороту на Дикий Акр; грузовик слишком сильно трясет на ухабах и ударяется ходовой частью о землю. Джереми гонит его в гору по неухоженной, заросшей травой грунтовке. Трясущийся пикап одолевает поворот, что-то воет у него под капотом. Баранка выскальзывает из рук Джереми, машина влетает в канаву, с треском останавливается, и он врезается лицом в руль.
Фары косоглазо глядят в насыщенный пылью воздух, освещая каркасы домов, которые за пеленой из поднятых в воздух грязи и глины напоминают исполинских дрейфующих призраков. Джереми откидывается на сиденье, осторожно касается носа, и глаза его застилаются слезами. Полная луна истекает серебряной кровью в небесах. Что-то внутри него сжимается, и во рту становится кисло. Джереми зажимает его рукой, крепко зажмуривается и думает: не смей этого делать, сука, не смей этого делать.
Он не делает этого. Сглатывает, обжигая горло.
Потом несколько раз ударяет локтем в дверь. Укладывает голову на руль и рыдает. Это мощные, ломающие тело рыдания, такие, из-за которых он отчаянно хватает воздух ртом, такие, каких с ним не случалось с тех пор, как он был ребенком. Они немного пугают его. Он не хотел издавать подобных звуков.
Через некоторое время Джереми успокаивается, поднимает голову и смотрит на ближайший каркас дома, в свете луны окрасившийся в костяной цвет. Пол внутри усеян темными пятнами. Позади шевелится лес. В приступе ужаса Джереми хватает ружье со стойки, открывает дверь и выскакивает на дорогу.
Ружье в руках кажется скользким. Он забегает в недостроенный дом и поднимает оружие к подбородку, направляет его в сторону темного леса, смотрит в прицел. Мир и все звуки сжимаются в единую неподвижную точку. Джереми смотрит, и ждет.
– Выходи! – кричит он. – Выходи! Выходи!
Но никто не приходит.