«Блуждая по грани» Поппи Брайт

Я работал с трупами большую часть жизни. Был ассистентом в морге, студентом медицинского института, и в одно ужасное лето даже уборщиком в конторе, которая устраняла не бытовой мусор, а следы убийств и самоубийств. Теперь я – коронер Орлеанского округа. Мне приходится иметь дело с телами, и тем, что уже на них не похоже; я сижу рядом с ними поздними вечерами, пытаясь понять, о чем они думали до самого конца. Я не боюсь их.
Недавно мне снился сон. В этом сне я откуда-то знал, что моя соседка в беде. Я поднялся по ступенькам подъезда, чтобы узнать, мог ли я чем-то помочь. Когда я стоял у ее двери, я твердо знал, абсолютным знанием снов, что она лежит там, изнасилованная и мертвая. Едва я коснулся двери, она со скрипом распахнулась и обнажила взору комнату с перевернутой и сломанной мебелью.
- Я не могу войти, - сказал я (и кому?). Грабитель мог быть еще внутри.
- Я вернусь домой и позвоню в полицию. Звучало как оправдание. На самом деле, я не мог войти в дом, потому что боялся увидеть тело.
Я не был хорошо знаком с соседкой, за все годы, что мы прожили по соседству мы и двадцати слов друг другу не сказали. И боялся увидеть не конкретно ее мертвое тело, а то, во что оно превратилось. Когда я проснулся, то даже понять не мог, что меня напугало. Но знал, что если сон повторится – я буду так же напуган и беспомощен. Не так давно я видел, как умер человек в спортзале, который я посещал. У меня болит спина от поднятия килограммов безвольного человеческого веса, поэтому я пытаюсь поддерживать форму, занимаясь на тренажерах «Наутилус». По дороге в раздевалку одним жарким днем, я увидел знакомую рябь в бассейне. С его дна достали человека. Вероятно, у него случился инфаркт, и никто не знал, как долго он пробыл под водой. Два человека – доктор и его тренер делали ему искусственное дыхание, так что и персонал спортзала и его посетители столпились вокруг. Я не мог ничего сделать. Он уже умирал, и вдруг я осознал, что видел тысячи мертвых людей, но при этом сам процесс - никогда. Я не хотел видеть его и сейчас, но не мог заставить себя отвернуться. Мужчина был едва различим сквозь толпу людей, пытающихся помочь: бледная поверхность живота, пара белых ног, дергающихся в ритме искусственного дыхания, все то было не так ужасно как его морщинистые стопы и все еще влажные плавки. Плавки повлияли на меня хуже всего. Разумеется, они еще влажные – его ведь только что достали из бассейна. Но плавки принесли с собой мысль о том, что этот человек больше не вернется в раздевалку, не снимет их, рад избавиться от их липнущей, облегающей упругости. Теперь они прилипли к его телу навсегда, но это его уже не заботит.
Вскоре прибыли медики, пытавшиеся привести его в чувство разрядами дефибриллятора, вставив глубоко в его горло дыхательную трубку и сделав впрыск адреналина. Ничего не помогло. Я не мог понять, был ли он жив или мертв, когда его-таки погрузили в амбулаторную машину. Печальнее всего было то, что никто не знал его имени. Очевидно, он лишь недавно записался в спортивный зал, очередной полноватый новоорлеанец, принявший решение худеть, но неспособный сделать это самостоятельно. Я постоянно видел таких на своем операционном столе. Люди продолжали спрашивать друг у друга о том, кем был этот человек, но никто не мог ответить. Я ненавидел саму мысль о том, что он мог умереть в месте, где его никто не только не любил, но даже и просто не знал. С того момента как я понял, что не могу помочь ему и до того, как его положили на носилки, я чувствовал, что не должен на это смотреть. Даже несмотря на то, что держал в руках образок святого Иосифа и молился за него. Я не чувствовал себя так, как сейчас, даже выполняя аутопсию (вскрытие). Я знал, что те люди были мертвы и смотрел на них, черт возьми, без страха, а во многих случаях и исполнял для них один из последних (жутких) актов, которые бы никто другой для них не сделал. Но этот человек был ни жив, ни мертв, не готов к операционному столу, но и не являлся больше частью смеющегося, дышащего, живого мира. Он был где-то на грани, и это казалось таким личным, на что все мы – незнакомцы, не должны смотреть…. но мы смотрели, будто он мог дать нам ответ, которого мы так жаждали с тех самых пор, как приблизились к смерти настолько, что чтобы осознать ее.
Нет ни профессии, ни рода занятий, ни государства, которое бы спасло нас от смерти. Табу слишком сильно – мы можем отсрочить ее, но никогда не избежим полностью. Фильмы ужасов захватывающи, но, думаю, неправильны: мы верим не в то, что мертвые восстанут и причинят нам вред. Скорее мы боимся того, что они никогда не вернутся к жизни, того, что не знаем, куда они уходят. Ведь это мы – блуждающие по краю. Мы потеряны, - они спасены. И лишь они знают тот пугающий ответ, который никогда не разделят с нами.