«Байки могильщика» Саймон Кларк

— Господи! — воскликнул электрик, отшатнувшись от огромного, объемом в сотню кубических футов, морозильника. — Зачем потребовалось их выкапывать?
Могильщик — обветренный, сухощавый, за шестьдесят, недокуренная сигарета за ухом — ухмыльнулся, показав неровный ряд желтых обломков, когда-то бывших зубами. Он наклонился вперед, опершись голыми морщинистыми предплечьями о крышку морозильника.
— Новая объездная дорога. Будет проходить через вон ту половину кладбища, поэтому, прежде чем приступят к строительству, мы должны всех их выкопать и перезахоронить на отведенной муниципалитетом земле.
Поморщившись, электрик вытер ладони о комбинезон.
— Наверное, то еще было зрелище. Ну, они ведь умерли довольно давно.
— Еще бы. Хоронить тут начали с 1836 года. Так что… большинство гробов успело как следует сгнить. Поэтому, когда мы пытались поднять их, — он издал влажный треск, — они просто складывались — просто сминались, словно мокрые картонные коробки. И все содержимое выливалось наружу.
Могильщик ожидал реакции молодого человека.
— Господи. — Тот вытер губы, словно что-то маленькое, но очень отвратительное только что попало ему в рот. — У вас крепкий желудок.
Могильщик узнал интонации, звучавшие в голосе молодого человека. Тревога, отвращение, беспокойство. Он оглядел электрика с головы до пят. Белая шляпа с мягкими полями, безвольный подбородок и широко распахнутые глаза — вот парень, готовый поверить во что угодно. Людей подобной породы можно отыскать на любой фабрике, в каждом магазине или офисе. Они, если им поручить, добросовестно отправятся на склад, чтобы попросить у кладовщика сверло для треугольных отверстий или ведро компрессии. Весь этот скучный день могильщик занимал себя ​​десятком дешевых сигарет, пятью чашками чая и турниром в дартс с самим собой, но судьба и неисправный морозильник в кладбищенской сторожке подарили ему развлечение в лице молодого электрика, который, по мнению могильщика, был зелен, как кочан капусты.
— Я заварю чай. Когда ты закончишь, наверняка захочешь пить.
— Да, спасибо. Проблема с этим агрегатом возникла из-за того, что он установлен слишком близко к окну. Прямой солнечный свет заставляет его перегреваться. Думаю, ремонт не займет много времени.
Он оглядел неопрятное помещение с кирпичным полом. Лопаты, заступы, кирки, ржавые железные прутья, расставленные по пыльным углам, пожелтевшие рулоны с планами кладбища, сваленные вдоль гофрированных металлических стен. В дальнем конце комнаты стоял стол, заставленный потрескавшимися кружками, сигаретными пачками, грязными молочными бутылками. Над всем этим возвышался асбестовый потолок, украшенный множеством крошечных трупов пауков, которые умерли и мумифицировались в сухом воздухе.
— Копать все еще продолжают? — спросил электрик.
— Да. — Старик аккуратно опустил чайные пакетики в двухпинтовые кружки. — Они сейчас работают на верхней стороне. Посмотри. — Он указал коричнево-желтым от табака пальцем на окно. Через грязное, затянутое паутиной стекло можно было разглядеть двух человек, копающих на кладбище. — Там они собираются перезахоронить Джеймса Хадсона, старого мэра. Верхняя сторона, видишь ли, для местных шишек — врачей, адвокатов, олдерменов. Нижняя — для работяг вроде тебя и нищих.
— Значит, здесь пройдет новая дорога. — Молодой человек вернулся к работе, при помощи отвертки проверяя провода.
— Угу… И поэтому всех их нужно было перезахоронить. — Могильщик облизнул губы. — Эксгумировать, да.
Взяв чайник с одноконфорочной электроплитки, он прохромал к морозильнику, наполнил кружки кипятком, а затем замер, задумчиво глядя на поднимающийся пар.
— Да, плохое это дело, могилы раскапывать. Такого порой насмотришься, что потом в себя прийти не можешь. Знаешь, вскрыв гробы из некоторых старых могил, мы обнаружили, что покойники…
Глаза электрика широко распахнулись.
— Они переместились.
— Переместились? Тела переместились?
— Ну, в прежние времена людей иногда хоронили заживо. Не специально, конечно. Некоторые из них были в коме, настолько глубокой, что их признавали мертвыми и хоронили. Конечно, когда они приходили в себя… — Он взглянул на электрика, чтобы понять, какое впечатление производит на него эта история. — Нет света, нет воздуха, они задыхаются, пытаются вырваться, но над ними шесть футов земли, и никто их не может услышать. Они кричали, сражались, колотились в крышку, выдыхали весь кислород, и тогда… тогда они умирали.
— Как они выглядели?
— О… ужасно. Видишь ли, содержащиеся в почве соли консервируют трупы, сохраняя их, только цвет становится ярко-желтым. Помимо цвета, они выглядели точно так же, как в день своей смерти. Вот так! — Могильщик выпучил глаза, скорчил гримасу паники и непереносимого ужаса, скрючил свои коричневые от табака пальцы в подобие когтей и выгнулся всем телом, изображая процесс невыносимой агонии. — Они застыли вот так, будто статуи.
— Господи… это ужасно.
— О, я видал вещи и похуже, парень.
— Ч-что может быть хуже, чем это? — Молодой человек поперхнулся чаем.
— Ах… это было два дня назад. Когда мы откопали Роуз Бёрсвик. Когда мы открыли крышку, то увидели… ах, нет… нет. — Он тяжело покачал головой и отхлебнул чаю. — Нет. Это так ужасно, что я не могу заставить себя… нет.
Но он продолжал описывать в подробностях другие ужасные случаи.
— Старина Вальтер Уэлсон. Мой дядя был могильщиком, когда его похоронили летом 1946 года. Уэлсон был самым толстым мужиком в округе — двадцать стоунов весом, а то и больше. Потребовалось время, чтобы сколотить ему подходящий по размеру гроб, и до него успели добраться мясные мухи. И когда мы вскрыли его гроб, это было похоже на открытие пакета с длиннозерным рисом. Его невозможно было разглядеть. Только холмик личинок, белых и твердых, как сухой рис. Затем они рассыпались. Больше никогда в жизни не смогу есть рисовый пудинг.
Могильщик указал на что-то маленькое и белое на кирпичном полу.
— Вот, кстати, одна. Должно быть, прилепилась к моим сапогам.
Могильщик с удовлетворением наблюдал, как молодой человек нервно взглянул на белый комочек.
— О Господи, — пробормотал он, теребя ворот рубашки. — Ужасно.
— А вот еще было…
У могильщика оказались в запасе истории с могильными червями, крысами, даже кроликами — «видишь ли, кролики роют норы и устраивают гнезда в гробах, и мы не раз находили крольчат, которые скакали внутри пустых реберных клеток», — а еще были рассказы о припрятанных в гробах драгоценностях, и о монетах, которые клали на глаза покойникам — «разумеется, когда глазные яблоки высыхают, они прочно пристают к ним, поэтому, когда ты пытаешься взять монету…», — а затем вновь вернулся к личинкам. И тут могильщик заметил, что интерес молодого человека ослаб, он уже закончил замену задней панели морозильной камеры и допивал свой чай, не обращая внимания на то, что ему рассказывают.
Пришло время извлечь туз из рукава.
Вздохнув, могильщик достал из-за уха окурок и не спеша его раскурил.
— Знаешь, никак не могу выбросить из головы последнюю, что мы выкопали. Роуз Бёрсвик.
Глаза электрика сосредоточились на могильщике.
— Вы имеете в виду что-то действительно… ужасное?
— Да, самое худшее. — Сохраняя мрачный вид, но внутренне ликуя, могильщик театрально положил голову на руки. — Самое наихудшее из всего, что я когда-либо видел. А видел я за свою жизнь немало ужасных вещей.
Молодой человек был заинтригован.
— Что же произошло?
— Обещай, что никому не расскажешь.
— Можете доверять мне, мистер.
— Знаешь старую фабрику у реки?
— Да, она вся обвешана знаками, предупреждающими о радиационной опасности.
— Это потому, что во время Первой мировой войны, — могильщик сделал выразительный жест рукой, — там производили люминесцентные циферблаты часов, корабельных приборов и тому подобного.
— Э-э?
— Веществом, благодаря которому светились циферблаты, был радий. А он, как тебе известно, радиоактивен. Чтобы наносить это вещество на приборы, нанимали девочек — четырнадцати, пятнадцати, шестнадцати лет. Конечно, тогда никто еще не знал, как на человека воздействует радиация. Фабричные девочки обычно не доживали до двадцати, просто сгнивали заживо. Роуз Бёрсвик проработала там пять лет. Для рисования радием она использовала маленькую кисточку. Проблема была в том, что она быстро высыхала, поэтому каждую пару минут Роуз приходилось лизать кисточку, чтобы та оставалась влажной. И каждый раз, когда она это делала, наверняка проглатывала несколько крошек радия.
— Господи. Удивительно, что это ее не убило.
Могильщик пожал плечами.
— Это произошло — по крайней мере, так все считали. Роуз Бёрсвик похоронили в 1935 году, ей было тогда тридцать шесть.
— Поразительно, что она прожила так долго.
— Да, но это не самое худшее. Как я уже говорил, два дня назад мы вскрыли могилу.
— Э-э… и что вы обнаружили?
Могильщик провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть из памяти какой-то ужасный образ.
— Ну… мы подняли гроб из могилы, он выглядел неповрежденным. Тогда-то я и заметил, что в том месте, где крышка прилегает к гробу, по всему периметру тянется бледно-желтый ободок. Забавно, подумал я, но посчитал, что это всего лишь плесень. Чуть позже, когда мы решили взломать крышку, она просто отлетела, словно выскочил чертик из табакерки.
— О Господи!
— И внутри… внутри гроб был заполнен. Заполнен до самых краев.
Электрик прижал тыльную сторону ладони ко рту.
— Заполнен чем?
Могильщик пожал плечами.
— Роуз Бёрсвик. — Он тяжело затянулся. — Говорят, когда ее хоронили, она весила всего шесть стоунов. Но когда мы открыли гроб, мы словно вскрыли коробку с лимонным мороженым. Там была только светло-желтая глыба. Выглядело, словно она росла и росла до тех пор, пока этот рост не остановили стенки гроба. Но даже тогда давление внутри оставалось настолько велико, что содержимое просачивалось через щель между крышкой и гробом, создавая тот самый желтый ободок. Конечно, мы подумали, что это просто какой-то грибок, поэтому перевернули гроб. Вывалили его содержимое, словно заплесневевший банановый джем. И на траве перед нами оказалась желтая глыба в форме гроба.
— А что… что случилось с телом Роуз Бёрсвик?
— О… все это и было Роуз Бёрсвик.
— Господи, как?
— Mу-та-ци-я. — Могильщик посмаковал это слово, словно сочный кусочек. — Mу-та-ци-я. Видишь ли, радиация заставила ее тело мутировать в могиле. Гроб стал для нее словно бы второй маткой. И она переродилась… да, превратилась во что-то такое, что… ну, уже не было человеком.
— Вы не прикасались к ней?
— Ни в коем случае. Мы побежали, словно за нами гнались все демоны ада. Но когда о случившемся узнало начальство, нам пришлось вернуться к… ЭТОМУ. — Могильщик тяжело оперся на крышку морозильника. — Мы увидели, что оно изменилось. Теперь оно больше походило на свежий могильный холм, и — оно выросло! Тот вторник выдался солнечным, по-настоящему жарким. Видимо, тепло пробудило его, и оно начало быстро расти.
— Господи. И что потом?
— Мы попытались загрузить его в тележку, чтобы отвезти в крематорий. Сжечь его. Но… оно пустило корни. Му-та-ци-я превратила то, что осталось от кишечника, в похожие на длинных желтых змей щупальца, и они подобно червям глубоко зарылись в землю. В конце концов, мы решили разрубить его лопатами. Она… оно закричало. Боль, настоящая боль! Господи, это был просто кошмар. А потом — оно поднялось и попыталось двигаться. Ее руки и ноги превратились в опухшие желтые обрубки, подобие лап с извитыми копытами на концах… о, скажу тебе, выглядело это отвратительно.
Уже почти стемнело, когда мы добрались до сторожки. Вот тогда-то мы и заметили самое страшное. Я держал фонарь и мог разглядеть ее вблизи. Это желтое вещество было полупрозрачным, словно желе, и я смог увидеть, что внутри него.
Глаза молодого человека расширились.
— И что вы увидели?
— Прямо под поверхностью, на глубине четырех или, может быть, пяти дюймов в этом толстом желе я смог различить — ясно различить — лицо Роуз Бёрсвик. Точнее, то, что от него осталось. Выпученные глаза выпирали из орбит на три дюйма, а то и больше, они выглядели как багровые сардельки. Язык… шевелящийся, длинный, не умещающийся во рту, он двигался вверх и вперед, пока его розовый мокрый кончик не показался над поверхностью. Да, и рот… то открывался, то закрывался, вот так.
Старик торжественно беззвучно похлопал губами, точно золотая рыбка.
— Мне показалось, она пыталась что-то сказать, позвать на помощь. Знаешь, выражение ее лица навсегда останется в моей памяти. Настоящий ужас, состояние непрерывного шока, как будто она осознавала, что с ней произошла… му-та-ци-я.
— Что было потом?
— Ну, оно продолжало расти, поэтому нам нужно было найти способ остановить его.
— И как … — Электрик в ужасе затих, словно угадав ответ.
— Холод. — Могильщик постучал по крышке морозильника пожелтевшим от табака указательным пальцем. — А зачем еще, ты думаешь, на кладбище потребовалось устанавливать морозильник? — Он начал поднимать крышку. — Вот, посмотри!
— Нет! — взвизгнул электрик. Захлопнув приоткрытую крышку, он крепко зажмурился. — Нет!
Весьма довольный собой, могильщик сумел сохранить серьезное выражение лица, но не смог сдержать озорной блеск глаз.
— Ну, как хочешь.
— Я… я… мне нужно идти. Я опаздываю.
Электрик схватил в охапку инструменты, а затем, придерживая рукой свою белую шляпу, бросился прочь из здания.
Электрик заводил свой фургон, когда его нагнал хромающий и запыхавшийся могильщик.
— Эй … о, моя нога сведет меня в ад. Эй, ты забыл это. — Он помахал зажатой в кулаке отверткой.
— О, спасибо. — Открыв дверцу, электрик поспешно взял отвертку и забросил ее внутрь фургона.
— Знаешь, до тех пор, пока работает морозильник, — сказал могильщик, — ничего не случится. Старая Роуз Бёрсвик застыла, как брикет мороженого.
Что-то изменилось в лице электрика.
— Как долго морозильник был отключен?
— А… дай припомнить. Вчера я заметил немного воды на полу, но Билл сказал — не беспокойся, это только…
— Господи! Прошло больше суток? Вам повезло, что он не оттаял. — Он вдруг пристально посмотрел на могильщика. — Вы ведь включили морозильник в режим быстрой заморозки, на полную мощность?
— Нет, я его не трогал. Думал, что ты это сделал.
— Он все еще выключен! Господи Исусе! Молитесь, чтобы мы успели!
Он выскочил из фургона и поспешил обратно к зданию, могильщик, ворчливо проклиная больную ногу, ковылял сзади.
Слишком поздно.
Они услышали донесшийся изнутри шум, словно кто-то опрокинул штабель неплотно уложенных досок, череду глухих ударов, а затем двойные двери с громким треском распахнулись. И то, что когда-то было Роуз Бёрсвик, раздулось и вытекло наружу. Желтая дрожащая масса, размером с выбросившегося на берег кита, двигалась со скоростью идущего шагом человека.
Могильщик предупреждающе крикнул электрику, развернулся и побежал. Позабыв о своей хромоте, он понесся через кладбище, перепрыгивая через надгробия с такой скоростью, что заслужил бы одобрение от чемпиона по бегу на двести метров с барьерами.
Удача оставила электрика. Споткнувшись о холмик свежевскопанной земли, он поскользнулся и свалился в могилу, приготовленную для мэра Хадсона. Очутившись на дне, электрик открыл глаза. Темнота. Что-то перекрывало дневной свет. Взглянув вверх, он увидел, что могилу, словно крышкой, накрыла желтая туша Роуз Бёрсвик. На мгновение солнечные лучи проникли сквозь желтую массу, высветив очертания подвешенных в полупрозрачном теле органов, похожих на кусочки фруктов, застывших в желейном десерте — рука, нога, обломки костей, растянутые внутренние органы. И голова. Голова двигалась в желе, она медленно и плавно вращалась, пока не повернулась лицом к электрику.
Лицо. Это выражение…
Могильщик, успевший вскарабкаться на кирпичную ограду кладбища, услышал сдавленный крик. Он хотел вернуться назад и помочь, он действительно хотел это сделать, но неведомая сила заставила его со всех ног нестись прочь от кладбища.
Электрик не мог отвести глаз от лица Роуз Бёрсвик, когда та плюхнулась в могилу.
После более чем шестидесяти лет, проведенных в холодной и одинокой могиле, Роуз Бёрсвик заключила красивого молодого человека в белой шляпе с мягкими полями в объятия, которым, казалось, суждено длиться вечно.
И выражение ее лица отпечаталось в голове электрика, словно выжженное огнем.
Она улыбалась.