«Ночь дьявола» Тим Каррэн

Спустя недели с того дня, как открылись врата Ада и цивилизация пала на колени, гадя под себя словно конъюктивитный поносный дед, Мик поделился своим секретом. Единственным, что позволит им остаться в целости и сохранности, пока демоны — или, бог его знает, кто — обращают в прах город за городом, вытряхивая людей из заколоченных домов и забаррикадированных жилищ словно леденцы из банки.
— Всё просто, — сказал он Гасу Рикману, который как-то пытался прирезать его в тюрьме самодельным ножом. — Жертва. В этом всё дело. Жертва.
— Жертва?
— Конечно, как в старых фильмах и сказках. Ну, про дьявола и прочую дичь. Ты приносишь жертву — тебя оставляют в покое. А потом раз — и ты уже сраный жрец или типа того.
Гас не купился — по крайней мере, сделал вид, что не купился, но Мик понимал, что всё изменится. С тех пор, как они сбежали из Брикхэвена или если быть точным, с тех пор как их выпустили — здесь, как посмотреть — он слушался Мика, будто тот был мудрецом, а не завзятым неудачником, который мотал двадцатку за перевозку наркотиков. Мик городил жуткую дурь, и тот соглашался — ведь срабатывало же… Но такое? Жертва? Подношение дьяволу?
Да уж, тут у кого угодно поджилки затрясутся.
— Не знаю, — ответил Гас. — Я всякое в жизни делал, гордиться особо нечем, но вот насчет такого дерьма не уверен. Господи, да моя старуха была католичкой. Как-то нехорошо выходит.
— Привыкнешь.
Мику до сих пор снились жаркие омерзительные кошмары о ночи, когда тварь пришла в Брикхэвен… Как в унисон орали урки и охранники, будто их свежевали тупым ножом. И всё это — несколько часов кряду. Их с Гасом пощадили. Были, конечно, и другие выжившие, но они разбежались, как только отключилось электричество и открылись камеры. Так или иначе, когда с наступлением утра Гас и Мик поняли, что замки их камер уже не функционируют, они смылись.
Брикхэвен превратился в морг… Хотя вернее было бы сказать: «Крематорий» — все до единого за высокими серыми стенами превратились в обугленные почерневшие трупы, ещё тлевшие в жидком утреннем свете. Они походили на обугленные куриные крылышки, которые кто-то пожевал и выплюнул. Последнее было недалеко от правды — большинство тел действительно были покусаны чьими-то огромными зубами, будто кто-то пробу снимал.
С тех самых пор Мик с Гасом были в бегах.
Но эта тварь, кем бы она ни была, от них не отстала. Она охотилась на них, приближаясь с каждым днём.
— Жертва, — снова сказал Мик, вспомнив тюрьму, трупы и то, как они полопались от жары словно колбаски на огне… Те, кого Гас бросил. — Это единственный выход.
— Не знаю. Я ж говорил, моя старуха типа была католичкой. Блин, я ж сам был служкой, пока меня не взяли за коллекционные тарелки.
Мик тоже был католиком, но Гасу об этом не рассказывал. Не хотелось снова вспоминать, каким хорошим, ясноглазым и невинным ребенком был он сам, пока за него не взялся отец Томлинсон. Почти все воспоминания Мик из памяти вытравил. Но иногда, закрывая глаза по ночам, он видел перед собой жабье лицо и выпученные глаза отца Томми, чувствовал, как тот берёт его за руку пухлой влажной ладонью. На его губах блестит слюна и он произносит: «Пойдём, Майкл, зайдем во флигель. Я тебе кое-что покажу. Кое-какой секрет».
— Опять хочешь ночью пережить эту срань? — спросил Мик. — Хочешь прятаться как крыса, пока эта тварь тебя ищет? Хочешь?
Гас помотал головой. Дела были плохи, воистину плохи, и его собственная седина — тому свидетельство.
— Так что будем делать?
Мик улыбнулся. Вот и умница. Старина Гас был словно глина в умелых руках. Отчасти именно так Мик и выжил в Брикхэвене. Он не был бугаем, как некоторые, или прирожденным убийцей, которых сторонились в страхе, что вгрызется зубами в кожу или пырнет ножом. Нет, но вот мозгов ему было не занимать. Извращенных, конечно, и двинутых, но все-таки — мозгов. Ум у Мика с детства был острый. Как гвоздь, чтоб его. Благодаря этим мозгам в школе имени Девы Марии у него была твердая пятёрка. И как только отец Томми за него взялся, этот ум переродился в совершеннейшее коварство, не скованное никакими пустяками вроде этики и морали.
Священник это исправил. Освободил Мика.
— Мне нужно знать, что делать, — произнес Гас.
И Мик рассказал.


Ночь, когда случился конец света, ничем не отличалась от остальных ночей в государственной тюрьме Брикхэвен. Заключенные стояли в камерах для обязательной восьмичасовой проверки перед отбоем. Длится она обычно полчаса. Потом камеры запирают на ночь.
Сокамерник Мика, матерый здоровенный вор, которого все называли Вичитой, говорил:
— Так ты с нами или как? Уходим сегодня.
— Мне бы еще ночь пересидеть.
Вичите слова не понравились.
— Дятел, я с тобой в одной камере. Если останешься, ты меня сдашь.
— Ни за что.
— Ага, как же. Вот надавят на тебя, посидишь несколько дней в яме… Сдашь, как милый. И покрепче тебя ломали, — он затих, когда мимо прошел вертухай, поигрывая дубинкой. — Слушай, я хочу, чтобы ты пошел со мной. Сегодня. Меня тут кое-кто взял за задницу, я им наобещал всякого, вот только дать мне нечего.
— Понял.
— Сегодня или никогда. Если затяну, и недели не проживу.
— Дай подумать, — ответил Мик.
— Думай быстрей, мудила.
Мик знал, как всё должно было произойти, Вичита уже рассказал. Всё было спланировано. Вичита, бандит-латинос Локо и байкер Меткий Глаз собрались бежать. У них были кое-какие лекарства, от которых начинаешь блевать кровью. Так они смогут по-быстрому отъехать в лазарет, где кто-то уже заботливо припрятал для них ножи. Беглецы возьмут охранника в заложники, выберутся за стену, а в миле от тюрьмы, в лесу, их будет ждать машина. А потом, на заброшенном аэродроме — вертолет. Баркас до Мексики. У них всё было просчитано. На всё про всё двадцать четыре часа. Когда вертухаи спохватятся, беглецы будут уже в Мексике.
Таков был план, и Мик не хотел в нём участвовать.
А в полночь тюрьма затряслась. Невесть откуда налетел ураганный ветер, уголовников всю ночь сбрасывало с коек. Повсюду бегали охранники, то и дело загорался и гас свет. Урки орали и вопили — словом, царил абсолютный хаос. В камере, где сидели Мик с Вичитой, было окошко — три слоя небьющегося оргстекла, забранные решеткой, с тяжелым металлическим экраном — которое выходило во двор. Только вот двора было не видать — на его месте бесновалась ветряная воронка из обломков и песка. Пыльная буря объяла Брикхэвен. Она грохотала и завывала на все лады, но Мик все равно слышал другое: скрежет, визг, будто кричала прорва летучих мышей.
Крик становился громче.
И громче.
А потом стало жарко. Невыносимо жарко.
Вопли заключенных превратились в вой банши, будто нечто, пришедшее под покровом бури, шло из блока в блок, убивало людей, разрывало их на части и испепеляло останки. Вонь горелого мяса и волос наполнила тюрьму клубами удушающего дыма.
Мику был знаком этот запах.
Очень хорошо знаком. В свой первый срок Мик сидел напротив чёрного наркодилера Рэй-Рэй Конга, тот натянул каких-то русских со сделкой, за что из него сделали кебаб: облили бензином сквозь решётку и швырнули спичку. Когда прибыла охрана, он уже сильно обгорел и через три дня умер в лазарете.
Впрочем, такой запах вряд ли забудешь.
И той ночью в Брикхэвене Мик вновь его почуял… Только вот запах был в тысячу раз хуже. Вонь человеческого мяса, жареного в собственном соку. От этой тошнотворной вони люди падали на колени. И блок за блоком безымянная тварь, которую принесло пыльной бурей, словно чуму — суховеем, сотнями и тысячами пожинала жизни людей как колосья.
А потом она пришла в блок E.
В блок Мика.
К тому времени уже погас свет, а жара стала почти нестерпимой, будто веяло из открытой доменной печи. Коридор заполнила горячая едкая вонь, похожая на горящую серу и аккумуляторную кислоту, вперемешку с клубами пыли, пеплом сгоревших людей и воем ветра. Мешанина обломков заставила Мика и Вичиту упасть на колени.
Когда тварь добиралась до заключенных, те вопили как резаные.
Мик слышал, как тварь скрипит и визжит, а потом она явилась, излучая грязно-жёлтый свет, в котором клубилась пыль и песок. Он почти ничего не видел, но, когда вонь от твари стала сильней и легкие наполнил сухой жар, он заметил, что двое заключенных в той стороне коридора вспыхнули как спички, когда сквозь решетку к ним потянулась огромная зыбкая тень.
Вичита тоже заметил, обернулся на Мика в желтом мерцании, и лицо у него было как у семидесятилетнего старика — морщинистое, бледное, с застывшими глазами, без кровинки. А потом жар, раскаленный черный жар погребальных костров наполнил камеру, и Мик подумал: «Теперь оно пришло за тобой, и ты умрешь такой ужасной смертью, что и подумать нельзя, и ты будешь кричать. Господи, как же ты будешь кричать! Вспыхнут волосы, а кожа слезет и пойдет пузырями. Из мяса вытопится жир, а потом ты вспыхнешь и сгоришь до почерневшей хрупкой мумии… Если не сделаешь что-нибудь».
«Если не сделаешь что-нибудь сей же час».
«СЕЙ. ЧАС».
Конечно, соображать он толком не мог, но инстинкты, отточенные за годы отсидки, оказались достаточно сильными. Только начинаются неприятности, только появляется хоть какая-то угроза — и ты идешь вразнос. Поэтому, когда волосы у Мика на руках съежились и затрещали от жара, он вытащил самодельный нож и вонзил его Вичите в шею — брызнула кровь, тут же превращаясь в пар.
— ВОЗЬМИ ЕГО! — заорал он. — ВОЗЬМИ ЕГО! ПРИМИ МОЕ ПОДНОШЕНИЕ И ПОЩАДИ МЕНЯ БОЖЕ МИЛОСЕРДНЫЙ ПОЩАДИ МЕНЯ…
И тварь послушалась.
Она забрала Вичиту. На самом деле, когда все кончилось, и Мик, мокрый от собственной мочи, обожженный и всхлипывающий, с безумными глазами скрючился под откидной койкой, он увидел, что от старины Вичи не осталось ничего, кроме кучи серого пепла, обгоревших до черноты ребер и оплавленного казенного тапка, из которого торчал остаток лодыжки. Когда Мик набрался смелости выползти из-под койки, останки сокамерника словно угли хрустнули под ногами.
Однако, он был жив.
И, судя по хныканью, не одинок.


За пару часов до заката Мик и Гас крались по 43 улице как пресловутые церковные мыши, пока не добрались до церкви Вознесения у стоянки такси. Жуть была та еще. Припаркованные у бордюра машины, а внутри — ничего, кроме скелетов. И везде валялись кости, обгорелые и тщательно обглоданные крысами. Деревья и телефонные столбы походили на обгоревшие спички. В середине улицы стояло такси. Шины расплавились, краска облезла до металла, из окна со стороны водителя свисал окислившийся скелет. Несомненно, огненный демон — или, как Мик начал называть его про себя, пожиратель огня — яростно пронёсся сквозь здешние места. Однако он точно знал, что кое-кто выжил. Скорей всего, не местные, но всё же. Бродяги. Те, кто переезжал с места на место, пытаясь опередить чудовище.
Интересно, пережили они пекло, случившееся накануне?
Всю прошлую ночь кричали — далеко и близко. Некоторые районы города, судя по запаху, принесенному ветром, до сих пор горели.
— Ну, так что теперь? — спросил Гас.
— Теперь надо найти агнца, — ответил Мик. — Это будет наша жертва.
С Гасом до сих пор было не всё ясно, ну да и ладно. Пока делает, что говорят, остальное не важно. Пригнувшись за обгорелым остовом автобуса, Мик рассказывал, что они сделают, а Гас кивал — как всегда. Уж что из сказанного он усвоил — кто его знает.
— Понял?
Он снова кивнул.
— Конечно. Всё просто.
— Тогда пошел.
В церкви жила группка детей. Мик уже давно к ним присматривался. Никаких взрослых, дети жили одни. Сейчас они играли во дворе церкви. Несмотря на прожаренный остов окружающего мира, они занимались тем, чем обычно занимаются дети: развлекались, играли, кидали друг другу мяч, самые маленькие собирали листья в траве. Стадные животные. Так Мик думал. Словно в документальном фильме о природе, они походили на беззаботных газелей, пасущихся в вельде. Хорошо. Мик смотрел, как Гас крадётся вдоль улицы, словно лев на охоте. Он обошел припаркованные машины, двинулся по тротуару… и замер настороже.
Дети кричали уже где-то рядом.
Мик напрягся.
Дети не казались одной большой компанией. Не стояли кучкой — просто бегали кто куда. Одна девочка — та, которую Мик приметил — отделилась от группы и метнулась по улице, Гас — следом. Идеально. Гас отделил её от остальных, как и планировалось.
Когда девчонка добежала до конца улицы Мик вышел из укрытия и потянулся схватить её. Она застыла, метнулась было назад и тут заметила Гаса. Снова обернулась к Мику, посчитав его меньшим из двух зол — потрясающая наивность. Девчонке было лет двенадцать, она нерешительно стояла между ними, тяжело дыша, напряжённое гибкое тело приняло подобие защитной стойки.
«Ну, блин, чтоб я сдох», — подумалось Мику.
Он осторожно шагнул к ней — с этими детьми никогда не поймёшь. Они столько натерпелись, некоторые могут быть довольно агрессивны. Особенно если загнать в угол. Иногда самая паршивая дрянь в мире господнем может быть очень мелкой. Мик усвоил это за годы отсидок.
— Не бойся, — произнёс он. — Я тебя не обижу. Мне просто нужно… просто…
«Я тебе кое-что покажу. Кое-какой секрет».
— …Я просто хочу тебя кое о чем попросить, милая. Вот и всё. Не волнуйся, ладно?
Но ребенок не успокоился. Девчонка тяжело дышала, будто накручивая себя, словно готовая к броску гадюка. На лицо свисали грязные волосы, из левой ноздри при каждом выдохе появлялся пузырь. Мик не подходил близко, у него было дурное предчувствие. Он ждал, что она сломается, закричит и захнычет, но тщетно.
Гас медленно-медленно подходил к девчонке со спины.
Мик вытянул руки, стремясь показать, что безвреден — и вот тут девчонка вытащила нож. С криком бросилась прямо на него, будто хотела не просто поранить, а убить его и содрать кожу.
Она взмахнула ножом и порезала тыльную сторону его ладони. Мик вскрикнул, и девчонка нанесла новый удар, но тут до неё добрался Гас. Одной рукой он обхватил девочку за шею, другой, приложив изрядное количество силы, вывернул запястье с ножом. Раздался резкий звук, будто хлестнула ветка, и девчонка, вскрикнув, выронила нож.
Порез был небольшой, но Мик взбесился.
— Ладно, сволочь мелкая, — произнес он. — Ладненько.
Он подошел к девчонке, та попыталась лягнуть его. Он схватил её за ногу и ударил в живот. Девчонка обмякла у Гаса в руках, сползла на землю. Мик опустился над ней и, понимая, что у него встал, ухватил за волосы и ударил её головой о бетон. Не будь здесь Гаса, скорей всего он бы…
— Ладно, хватит, — сказал Гас.
— Ага. Вот соплячка мелкая.
Мик схватил её за волосы и поволок по улице, словно пещерный человек — невесту, впрочем, не окажись рядом Гаса, именно это он бы с ней и сделал.


Они примотали девчонку скотчем к дереву в квартале от своего убежища. Когда дойдёт до дела, она будет под рукой. Всё происходящее она воспринимала совершенно безучастно, и Мика это нервировало. Гас держал, а он приматывал девчонку. Она молчала, не сопротивлялась, просто смотрела, как тот наматывает скотч.
— Ну вот, — произнес он. — Теперь ты никуда не денешься.
Девчонка просто сверлила его взглядом. Блин, да что с ней вообще такое? Не боится? Не ждёт дурного? Не плачет? Вряд ли он так уж сильно ударил её по голове — так, немного, чтобы остудить пыл. И всё-таки она не показывала никаких эмоций, словно манекен.
— Ну, что скажешь? — спросил Мик.
Девчонка просто пялилась на него.
— Ты говорить вообще умеешь, погань мелкая?
Она продолжала пялиться.
Очень хотелось врезать ей по губам, но Гас расстроится. Он и так с трудом мирился с происходящим, а это может окончательно сломать его. Так что Мик сдержался, а после заката пришёл пожиратель огня.
Присутствие этой твари он почуял задолго до появления пиротехники. Они с Гасом задергались. В них обоих начала расти какая-то подспудная тревога, они начали огрызаться друг на друга, трепать друг другу нервы. Мик чувствовал, будто вдоль позвоночника пробегают холодные электрические разряды. От них вставали дыбом волосы на затылке, а по коже бежали мурашки. Он начал задыхаться, не мог толком вдохнуть, будто из-за спёртого воздуха. Тянуло кожу на голове, он вспотел.
Потом с воем поднялся ветер, жутко заскулил будто в закопанной трубе. Превратился в ревущий ураган: песок и пыль, земля и обломки — всё это кружилось без конца в сердце бури всех бурь. Мику пришлось выйти наружу. Гас отказался. Он весь побелел от страха. Схватился за ручки кресла и сидел едва дыша, выпученные глаза на потном лице были похожи на мячики для настольного тенниса. От него воняло чем-то кислым, напоминая дух, что стоял в лазарете.
Мужик совсем расклеился.
На улице Мик изо всех сил пытался просто дышать и стоять ровно. Он схватился за знак «СТОП» в тридцати футах от привязанной девчонки и прикладывал немало сил, чтобы его не унесло, уши наполнил пронзительный свист и скрежет пожирателя огня. Становилось жарко, ночь светлела от странного жёлтого сияния, которое Мик впервые увидел в Брикхэвене. Оно исходило прямо из сердца бури, пульсировало сквозь марево и расчерчивало всё вокруг грязно-янтарными сполохами, которые трещали статическим электричеством. Конечно, многого Мик не видел — ветер швырял ему в лицо мелкую пыль, пришлось закрыть глаза ладонью, чтоб не ослепнуть.
Но пожирателя огня он видел прекрасно, о да. Тот выполз из бури словно поток призрачного пламени, изворачиваясь и испуская ураган пара. Вдалеке занялись огнем деревья, затрещало стекло, словно сухая солома, вспыхнули крыши. Всепоглощающий жар гнал из нор бродяг и те с безумными криками натыкались на деревья и выбегали прямо перед пожирателем огня, который с радостью принимал эти подношения. Людей засасывало в адскую пасть словно диковинные закуски, Мик уже достаточно насмотрелся на эту чудовищную живую печь, поэтому знал, что потом она выплюнет их словно спекшиеся куски пластика.
Жар опалил ему брови, глаза будто закипели в глазницах, он уставился прямо в чёрную опаляющую сердцевину пожирателя огня и заорал:
— ВОТ! ВОТ ОНА! ПРИМИ ЕЁ КАК ПОДНОШЕНИЕ! ЗАБЕРИ ЕЁ ТЕЛО И ДУШУ! И ПОЩАДИ МЕНЯ, О, ПРОШУ ПОЩАДИ МЕНЯ!
Вот и весь ритуал.
Мик с воплем вбежал в квартиру, ввалился в дверь, чтобы избежать отвратительного обжигающего притяжения пожирателя огня. Он видел, как тот поглотил девчонку. Та закричала, едва пламя коснулось ее волос. И тут же к ней потянулось нечто, похожее на извивающийся, обгоревший язык сожженной ведьмы. Её не затащило в пасть, как остальных. По крайней мере, целиком. Скотч крепко держал её у дерева в вязкой и пузырящейся хватке, а она плавилась от невыносимого жара словно зефир… Шипела, брызгала искрами и наконец лопнула, разлетелась вихрем пепла.
Когда девчонку засосала чудовищная сущность, Мик украдкой взглянул на неё — всего на миг. В жерле бури он увидел обгорелый черный силуэт, который простер над городом крылья горгульи. Он стоял в мерцающем сиянии и вихре дыма всего секунду, опираясь на подобие сотни ветвистых ног. Тварь испустила пронзительный визг, словно миллион несмазанных петель, а потом расточилась в буре и пропала.
Ополоумевший и мокрый от собственной мочи, Мик на четвереньках заполз по лестнице. В дверь он вошел почти в истерике и бреду. «Девчонка… ох, блин… превратилась в хрустяшку», — вот и всё, что понял из его слов Гас.


Той ночью жизнь снова стала прекрасна, они были свободны как ветер, как говаривал отец Мика. Они уцелели, пожиратель огня от души набил брюхо. Здорово было просто вытянуться и не думать, что ещё может случиться. Гас ещё мучился совестью, но Мик знал, что он привыкнет. Он сам таким был во время первой отсидки. От того, чего он тогда насмотрелся, у него подвело живот и осталось неизгладимое впечатление, что люди — всего лишь копошащиеся в грязи звери.
Как он сказал Гасу после ванны, в которой пытался успокоить обожженную кожу: «Не воспринимай их как людей. Считай, что наши подношения… это скот. Не будешь резать скот, не попробуешь мяса, а если мы не предложим нашему приятелю пару лакомых кусочков, долго не протянем. Всё просто».
В таком образе мыслей была простая и полностью применимая к вопросу логика жизни. Гас только кивнул — собственно, чего ещё было ждать от пустоголового громилы вроде него.
Он не хотел знать, что произошло, но Мик рассказал, как было дело, со всеми шокирующими подробностями. Бедный Гас. Жесткий уголовник, крутой громила… его вывернуло. Он добежал до раковины и его тошнило всем, что осталось в желудке, а Мик смеялся. Гас кашлял и блевал минут пять-десять кряду. Будто он не желудок пытался опустошить, а избавиться от того, что засело куда глубже.
Мику было пофиг.
Черт возьмт, он был жив и теперь точно знал, что нужно делать, чтобы и дальше оставаться в живых. Работа, может, и грязная — Иисусе, ещё какая грязная — но как только избавишься от совести и прочей ерунды, вроде морали и этики, все сводится к простому выживанию наиболее приспособленного: чистой воды дарвинизм. А уж об этом Мик знал всё. Это был основной закон природы, которому он следовал всю свою жизнь.
Так что пока Гас стонал и кашлял, Мик наслаждался фактом собственной жизни. Поел консервированной фасоли и спагетти, добавил сверху венских сосисок и пирожных. Он наслаждался каждым куском. Смаковал, находя удовольствие в том, чтобы просто глотать и набивать живот.
Жизнь была прекрасна.


Той ночью, стоило уснуть, вернулись воспоминания, которые Мик так старался подавить: он снова был в школе имени Девы Марии. Отец Томми оставил его после уроков, нужно было вытереть доску, было как раз его дежурство. Все знали, что отец Томми всегда заставлял именно мальчишек вытирать доску, поскольку, как он выражался: «Это грязная работа и для барышень не подходит». Тогда Мик, конечно, не понимал значения этой фразы. Только позже она начала наполняться смыслом. В тот день, когда выбрали его, он сразу понял, что придется остаться, потому что отец Томми всё смотрел на него с особенным блеском в глазах.
Закончив с доской, Мик спросил, что ещё нужно сделать, и старый отец Томми улыбнулся. Губы у него были розовые и блестящие, словно свиные потроха, зубы в узкой усмешке казались очень острыми.
— Да-да, мальчик мой. Нужно еще кое-что сделать. Безусловно нужно, — он поднялся и, не прекращая улыбаться, положил Мику на плечо пухлую ладонь. Позже это оказалось единственным, что он запомнил: прикосновение руки, похожей на тёплое тесто, и зубастая ухмылка отца Томми — словно у выплывающей из глубины акулы.
— Пойдём, Майкл, зайдем во флигель. Я тебе кое-что покажу. Кое-какой секрет.
И от этого голоса внутри Мика что-то провернулось, будто ключ в замке. Он слышал в голове собственный голос — тот звал его из темноты, грустно и одиноко: «Ну уж нет, отец Томми, что-то не хочется. Не хочу я идти и смотреть ваши секреты. Вовсе они мне не нужны».
Но, конечно же, он пошёл.
Дойдя до дома священник тяжело дышал, почти задыхался, но вовсе не от прогулки. Его кадык двигался вверх-вниз, будто в горле у него застряло что-то невкусное и он никак не мог это проглотить. Глаза у него слезились. Когда Мик спросил, что же за секрет такой припрятал во флигеле отец Томми, тот не ответил. Он издал какой-то странный булькающий звук. На блестящих розовых губах скопилась слюна. Длинная нитка стекала с подбородка, спускаясь на пасторский воротник и золотую цепочку часов на черном пальто. Мик помнил, как засмотрелся на эту нитку слюны. Она походила на паучий шёлк.
Когда случилось надругательство, было больно, но было кое-что похуже боли. Боль всего лишь дергала нервные окончания, но настоящий вред, настоящая трагедия и шок были где-то в глубине. Что-то в душе Мика свернулось, закрылось словно экзотическая тепличная орхидея на январском сквозняке — и он понял, что это что-то никогда больше не раскроется, никогда не расцветёт под солнцем.
— Ничего дурного, — приговаривал отец Томми, горячо дыша Мику в затылок, от него пахло дрожжами. — Совсем ничего дурного.
Когда всё закончилось, отец Томми начал молиться со спущенными штанами, настояв, чтобы и Мик тоже помолился: тот понимал, что священник отнял у него что-то важное — что-то, что некогда отняли и у него самого.


В следующие три недели они принесли в жертву еще четверых. Пожирателю огня вполне хватало человека в неделю, четвертый пошел бонусом. «Типа на десерт», — сказал Мик Гасу, который к тому времени уже почти не разговаривал: на него тяжким умственным и физическим, а может статься, что и душевным, грузом легла вина, за то, что он делал, чтобы остаться живым и «невыпотрошенным» (по выражению Мика).
В подношениях пожирателю огня не было ничего хорошего, но иногда дела шли совсем погано. Четвертая жертва — десерт — особенно сказалась на Гасе, когда тот из каких-то безумных и мазохистских соображений решил посмотреть, как тварь принимала подношения. Мик говорил, что ему не понравится. И вообще, после увиденного он наверняка почувствует себя дурно, оскверненным изнутри, но Гас настоял. Кажется, для полного отвращения к себе, ему не хватало только немного вуайеризма.
Жертвой была женщина со здоровенной неприятной бородавкой на подбородке, похожая на ведьму из сказки. Они вытащили ее с паперти, где та пела псалмы. Она была грязной. В волосах копошились вши. Она дралась и кричала, а потом просто начала смеяться. И смеялась до тех пор, пока Мик пару раз ей не врезал.
Они привязали её к пожарному гидранту и скотчем залепили ей рот.
Пожиратель огня пришел за ней сразу после заката. Всё случилось как всегда: пыльная буря, ветер, пульсирующее сияние, визг и скрежет, будто от тысяч летучих мышей и стай саранчи. К тому времени женщина уже не смеялась. Даже с заклеенным ртом было слышно, как она кричала.
Когда ее волосы охватило пламя, Гас и сам закричал.
К тому времени призрачная фигура пожирателя огня выползла из бури, словно могильный червь из глазницы. Как обычно, Мик мало что увидел из-за жара, вспышек света и колкого ветра. Но и это немногое намертво осело в мозгу: глаза. Два огромных зловещих красных глаза размером с тракторные колеса.
К тому моменту женщина уже сгорела.
Она подпрыгивала и рвалась из веревок, которые тоже загорелись. Скотч на губах, кажется, вплавился в лицо кровавым пузырем, а от фигуры валили вонючие клубы белого пара.
Уже позже Мик понял, что это, должно быть, выкипала её кровь.
Гас после случившегося два дня вообще не разговаривал. Мик предупреждал, что зрелище не из приятных, что образы будут всплывать всякий раз, стоит лишь закрыть глаза… Но Гас настоял, и подлинная картина опустошила его, воспоминания рвали его как стервятники. Он был выжат, сдох, как использованная батарейка.
— Нельзя больше так делать, — сказал он, когда снова смог говорить.
Мик только улыбнулся абсурдности этого утверждения.


Потому что пришлось все повторить.
Они снова поймали ребёнка — на этот раз мальчика — и тот почти не сопротивлялся. Буквально сам пришел: пинал консервную банку по тротуару 43 улицы. Когда заметил их, не убежал. Просто стоял и ждал, когда его поймают — и его поймали. Неприкрытое безразличие во взгляде их почти не волновало. Мальчишка был безоружен, а когда Гас, схватив потной дрожащей рукой за запястье, повёл его прочь, тот сказал:
— Вы же те самые, да? Те самые, что приносят людей в жертву. Я про вас слышал. Я все про вас знаю.
Гас будто задохнулся.
Мик осклабился, как делал с каждым, кто пытался его напугать.
— А если и так? Парень вроде тебя сам нарывается. Ты блин даже не побежал. Небось сам хотел попасться.
Мальчишка посмотрел на него пустыми глазами.
— Я не боюсь, — ответил он. — Не такой, как вы.
Мик рассмеялся тонким свистящим смехом — будто выпустили воздух из резинового шарика.
— Уж поверь мне, ты испугаешься. Ещё как испугаешься.
— Жить страшнее, чем умереть.
И ответ застыл у Мика на губах. Он увидел в этих словах определённую мудрость, хотя и не готов был с ней согласиться. Ещё не хватало учиться философии у долбанутого ребенка из трущоб. Он не боялся. Ни в жизни… Он был могущественным, он был неуязвим… Но уж точно не испуган. Его ничто не пугало, ничто.
«Я тебе кое-что покажу. Кое-какой секрет».
Предсказать, когда явится пожиратель огня, было невозможно, но накануне его прихода у Мика в животе возникало странное чувство. Точно такое же, какое возникло, когда они поймали мальчишку. День был ясный и теплый, но внутри что-то назревало. Мик начал чувствовать напряжение, Гас тоже. К закату они снова начали цепляться друг к другу. Гас пялился на него осуждающе, Мик отвечал ему абсолютным презрением.
А потом, когда тьма окутала улицы, Мик услышал в голове: «Он идёт. Он уже в пути, так что готовься».
Когда он спустился вниз на улицу, где к знаку «СТОП» был примотан мальчишка, Гас увязался следом. Мику это не нравилось, но остановить его всё равно не смог. Никак не смог.
Всё случилось как обычно, когда мир вывернулся наизнанку и остался лежать, обнаженный. Темнота сама собой свернулась циклопической воронкой всевозрастающей ярости, жара и энергии. Потом пришла пыльная буря, выдувая содержимое воронки ураганным ветром, который пестрел костями, пылью, золой и летающими обломками. Потом пришла очередь скрипяще-визжащего звука, а потом сквозь зажмуренные веки Мик увидел подобие ожившего смерча. Библейский огненный столп, исторгнутый из сверхъестественного адского шторма.
Ему он казался пыльной вьюгой из миллионов и миллиардов частиц, что сгустилась в призрачный дьявольский силуэт… Сокрушительную горящую тень с черными как ночь крыльями, которая выпустила алые раскалённые когти, чтобы хватать и рвать жертвы.
Мик уже собрался выкрикнуть слова о подношении, и тут Гас сломался. Он выбежал прямо навстречу твари — правда, из-за горячего встречного ветра выглядело это скорее как ленивая трусца.
— ВОЗЬМИ МЕНЯ! ВОЗЬМИ МЕНЯ! ВОЗЬМИ МЕНЯ! — завопил он, но из-за оглушающего шума крик превратился в слабое хныканье. — Я — ТОТ, КТО ТЕБЕ НУЖЕН!
Мик на такое оказался не способен.
Он просто вцепился в ограждение лестницы, а пожиратель огня набросился на Гаса. Мика парализовал безмерный страх: тварь забрала и мальчишку тоже. Что случилось с ребенком, он не видел, но вот Гас… Того сбило с ног и за миг до столкновения с тварью невероятный жар заставил тело лопнуть и внутренности горящей дымящейся мешаниной втянул в себя пожиратель огня. Дорожный знак, к которому был примотан мальчишка, согнулся до земли и горел, словно рождественская свечка.
И тут Мик тоже закричал.
Тварь приняла подношения, но ей хотелось ещё. Гас и ребёнок были всего лишь закуской и только раздразнили аппетит. Но на самом деле твари нужен был Мик — тот так и сочился грехами, словно спелая слива, чудовище жаждало именно его.
Он видел, как тварь идет за ним: горбатый исполинский силуэт, который возвышался над домами, ад во плоти, шипящий и потрескивающий демон устремился к нему словно орудие безумной ненависти. Два красных огненных шара заменяли ему глаза, синяя ветвистая молния исходила изо рта и торчали скрюченные обугленные когти, раскалённые словно тавро.
Мочевой пузырь не выдержал, и тут Мик побежал.
Он понимал, что оставаться в доме нельзя. На самом деле, вряд ли он бы вообще смог хоть где-то спастись от этого пылающего ужаса. Он побежал вслепую, все время ощущая почти магнетическую тягу пожирателя огня. Тот придет за ним. И получит его. И на меньшее не согласится.
А потом Мик увидел место, где они похитили девчонку: церковь Вознесения. Ну конечно! Конечно! Тварь была демоном, а демонам нельзя заходить в святые места, может потому дети там и поселились. Мик прибавил шагу и распахнул высоченные двустворчатые двери. Изо всех сил попытался закрыть их обратно на воющем, пропитанном золой ветру. Удалось. Он побежал вдоль прохода между скамьями, за кафедру и алтарь. Там была небольшая дверь, которая, как он помнил из детства, скорее всего, вела во флигель.
Он, едва дыша, вошёл внутрь.
Он слышал, как двери сорвало с петель, и волна жара ворвалась в святое место, скамьи взорвались пылающей щепой, горящими листами разлетелись страницы библии. Церковь не остановила тварь: та совершенно не боялась святой земли. Здание сотрясалось, по стенам бежали трещины, а старое дерево лопалось с резким, похожим на выстрел, звуком. Стонали балки потолка. Витражные окна вынесло фонтанами огня.
Мик видел, как дверная ручка раскалилась и, расплавившись, стекла на пол. Старые панели треснули по всей длине. Мочась под себя, он опустился на четвереньки, яростно молясь о божественном вмешательстве — как молился в тот самый день с отцом Томми. Спину обожгло жаром. Волосы опалило. Тварь воздвиглась за спиной, запахло дымом и горелым мясом, серной вонью горящих спичек.
— Я хочу тебе кое-что показать. Кое-какой секрет, — голосом отца Томми произнесла тварь.
Мик не осмелился обернуться. Не смог посмотреть твари в лицо. С него хватило и горелой вони — хватило с лихвой. Он скрючился, спина пузырилась от ожогов, от волос поднимались струйки дыма. По лицу текли капли кислого вонючего пота — именно так тяжело пахла и его душа, испорченная грехом.
Руки ухватили его за плечи, пальцы прожгли рубашку. Он истерично продолжал молиться, и лишь закричал, когда пылающее копье прошило спину, яростно вонзаясь всё глубже и глубже. Хорошо, что все длилось недолго. Когда Мика словно пронзили раскаленным вертелом, волосы обгорели, и кожа полопалась от ожогов, глаза лопнули в глазницах и стекли по лицу потоками расплавленной лавы.
Но к тому времени его мозг превратился в пузырящийся серый пудинг, и он ничего не почувствовал, кроме воющего падения в пустоту.