«Иглу из плоти» Золтан Комор

Может быть, это была не такая уж хорошая идея сэкономить на отоплении: вернувшись домой, я обнаруживаю, что эскимос построил иглу из моей семьи.
Я бросаюсь на кухню в поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать против арктического незваного гостя, но от вида крови у меня кружится голова: неожиданно, с помощью 1200-ваттного электрического кухонного комбайна, эскимосу удалось размолоть мою жену и четверых детей в мясную массу, из которой он сделал кирпичи для своей полусферической хижины.
Я ничего не имею против иностранных культур и обычаев, но это уже чересчур. Он даже израсходовал всю замороженную говядину из холодильника; может быть, одной семьи оказалось недостаточно для постройки иглу.
Я врываюсь в гостиную с молотком для мяса. Нанук выглядывает из мокрой, сверкающей красным цветом хижины и прячется, увидев, что от ярости у меня изо рта идет пена. Я бросаюсь на живот и, как ядовитая змея, заползаю в хижину. Он сидит, спрятав лицо между колен. Когда я поднимаю молоток, готовясь ударить, внезапно приятное тепло расслабляет мои сведенные судорогой мышцы. Оно проникает в мои кости. Я буквально чувствую, как мой замерзший мозг начинает оттаивать. До сих пор я не понимал, как мне было холодно, и почти забыл, что такое тепло. Я постоянно напоминаю себе, что должен разбить эскимосу череп, но мой гнев испаряется, как злой джинн из лампы, остается только благословенное чувство тепла и безопасности, как будто я снова в утробе матери. Кровь капает мне на лицо с мясных кирпичей, когда я присаживаюсь на корточки рядом с Нануком, наслаждаясь благословенным теплом этого семейного гнезда. Глядя в мою холодную квартиру из нашего теплого кокона, я вспоминаю старую поговорку: семья — это тепло в холодные моменты.
Проходят дни. Иногда я поглаживаю стены, гадая, касаюсь ли я спины одного из моих детей, бедра моей жены, может быть, говяжьего фарша или просто смеси всего этого. Я пытаюсь вспомнить гнев, который испытал, когда понял, что мою семью хладнокровно убили, но в таком тепле трудно расстраиваться, потому что тепло — это и есть любовь. Только слабый запах гниющего мяса напоминает мне, из чего сделано иглу.
Я узнаю, что его действительно зовут Нанук. Иногда эскимос вылезает на охоту. Он прорезает в полу дыру, через которую ловит живущих на нижнем этаже жильцов копьем, вырезанным из ножки стола. Он включает кухонный комбайн и складывает свежую мясную мякоть в иглу. Вот так растет наше маленькое убежище.
Вскоре у нас заканчиваются соседи, а без свежего мяса стены становятся холоднее. Мы смотрим друг на друга, задаваясь вопросом, как мы могли бы украсть тепло наших тел. Но во мне просыпается цивилизованный человек: выползая, шагая к термостату, покорно вздыхая, я включаю отопление. Щелкает радиатор, и вскоре в квартире становится теплее.
Нанук думает, что пришла ранняя весна. Он тоже вылезает и спокойно садится в кресло. Вскоре хижина начинает гнить. В воздухе витает вонь и потерянная любовь. И страх перед высокими счетами за газ, чего Нанук так и не смог понять. Позже, с хлюпающим стуком, мясная пещера рушится. Я решаю, что больше никогда не буду экономить на отоплении.