«Остановка в пути» Натан Бэллингруд

Белтран просыпается и чует аромат пекущегося хлеба. Пахнет как от той большой пекарни на бульваре Мартина Лютера Кинга, мимо которой ему нравилось ходить поутру, до того как взойдет солнце, когда дневной свет был только бледным свечением позади зданий, и запах свежего хлеба струился от мрачной промышленной коробки как обещание абсолютной любви.
Он ворочается на своей койке. Койка и запах сбивают его с толку; тело Белтрана привыкло к потертому сиденью такси с его порванной обивкой и вечным запахом человеческого тела, как будто машина после стольких лет перевозки людей наконец-то впитала некий их основополагающий элемент. Но грубое, шершавое одеяло напоминает ему, что сейчас он в Санкт-Петербурге, в штате Флорида. Далеко от дома. Ищет Лайлу. Кто-то, сидящий на соседней койке, спиной к нему, быстро шепчет себе под нос, раскачиваясь на тощем матрасе и заставляя кровать скрипеть. Вокруг них рядами стоит еще больше коек, на которых спит или пытается спать множество людей.
Окон нет, однако вечер здесь – ощутимое присутствие, заполняющее даже освещенные места.
– Чуешь, друг? – спрашивает Белтран, садясь.
Его сосед замирает, и затихает, и поворачивается к нему лицом. Он моложе Белтрана, у него длинная борода с проседью, а в морщины на лице глубоко въелась грязь.
– Что?
– Хлеб.
Сосед качает головой и снова показывает ему спину.
– Блиии-ииин, – говорит он. – Достали эти ублюдки шибанутые.
– Они его что, раздавали? Я просто спрашиваю. Есть хочется, понимаешь?
– Всем хочется, сука! Укладывай свою задницу обратно и спи!
Белтран падает обратно на койку, подавленный. Чуть погодя второй мужчина возобновляет свои едва слышные заклинания, свои одержимые раскачивания. Аромат тем временем становится все сильнее, перебивая запах пота и мочи, которым пропитана ночлежка для бездомных. Вздохнув, Белтран складывает руки на груди и обнаруживает, что одеяло мокро и холодно.
– Что?..
Стянув его, Белтран видит большое влажное пятно у себя на рубашке. Он задирает рубашку до плеч и открывает огромную квадратную дыру в центре груди. Оттуда сквозняком задувает запах хлеба. Края ровные и чистые, совсем не как у раны. Белтран осторожно касается их пальцами: те становятся мокрыми, а когда он поднимает их к носу, то чует зловонный тинистый запах реки. Белтран кладет руку поверх отверстия и чувствует, как о ладонь плещет вода. Просунув пальцы внутрь, он натыкается на острые металлические углы и скользкий камень.
Белтран срывается с постели и, спотыкаясь, бросается к двери в туалет, оставляя за собой кильватерный след из возмущенных криков и сдвинутых коек. Он проталкивается в дверь и направляется прямиком к зеркалам над рядом грязных раковин. Задирает рубашку.
Дыра в нем сквозная. Свет газовых фонарей размыт дождем. Вода глубокими ручьями бежит по улице и выплескивается ему на кожу. Новый Орлеан проткнул его сердце своим пальцем.
– О, нет, – говорит Белтран тихо и поднимает взгляд на собственное лицо. Его лицо – широкая улица, замусоренная, с мертвым фонарем и крысами, бегущими вдоль стен. Брызги дождя затуманивают воздух перед ним, испещряют собой зеркало.
Он знает эту улицу. Он ходил по ней множество раз в своей жизни, и, придвинувшись к зеркалу, Белтран обнаруживает, что идет по ней и сейчас, возвратившись в родной город, а туалет и незнакомая ночлежка остались в прошлом и исчезли. Он сворачивает направо, в переулок. Где-то по левую руку от него – окруженное стеной кладбище, которому наземные склепы придают вид города мертвых; а за ним будут жилые комплексы, где некоторые даже летом увешивают балконы рождественскими гирляндами. Белтран идет привычным маршрутом и поворачивает вправо, на Клейборн-авеню. И вот он, старый дружище Крейг, все еще ожидает его.

Крейг прислонялся к стеклянной витрине своего магазинчика, два часа как закрытого; он сжимал в левой руке покрытый жирными пятнами бумажный пакет, его седая голова была опущена, к губам прилипла сигарета. У ног валялось несколько окурков. Округа дремала под пролетом путепровода магистрали I-10: ряд темных витрин уходил вдаль по Клейборн-авеню, однообразие нарушалось лишь огнями бара «Добрые друзья», выплескивавшимися на тротуар. Дорога над ними уже почти затихла, лишь иногда со свистом пролетали случайные вечерние странники, несущиеся через тьму к неведомой цели. Белтран, шестидесятичетырехлетний и бездомный, неспешно подошел к Крейгу. Посмотрел на карман его рубашки, пытаясь разглядеть, достаточно ли там сигарет, чтобы можно было рискнуть и стрельнуть одну.
Крейг смотрел, как он приближается.
– Я чуть домой не ушел, – сказал он резко.
– Ты не бросил бы старика Трана!
– Да хрен тебе не бросил бы. Вот увидишь, в следующий раз меня здесь не будет.
Белтран осторожно подошел поближе к нему, спрятав руки в карманы своего тонкого пальтишка, которое носил всегда, наперекор луизианской жаре.
– Я задержался, – сказал он.
– Что ты сделал? Задержался? У тебя что, дела какие есть, чтобы задерживаться?
Белтран пожал плечами. Он чуял, что укрыто в пакете у Крейга, и желудок потихоньку начинал шевелиться у него внутри.
– Что, у тебя свидание? Какая-нибудь крошка зовет тебя прогуляться вечерком?
– Ну перестань, друг. Не потешайся надо мной.
– А ты не опаздывай! – Крейг прижал пакет к его груди. Белтран взял его, не отрывая взгляда от земли. – Я тебе услугу оказываю. Будешь заставлять меня ждать у моей же чертовой лавки – я просто перестану это делать. Из-за тебя меня пристрелят на хрен.
Белтран стоял и пытался выглядеть пристыженным. Но на самом деле он пришел не сильно позже обычного. Крейг срывался так на нем примерно каждые два месяца, и если Белтран хотел и дальше получать от него еду, значит, нужно было это перетерпеть. Пару лет назад он работал у Крейга – подметал магазинчик, а в сезон извлекал устриц из раковин, – и почему-то Крейг проникся к нему симпатией. Может, это была ветеранская солидарность; может, что-то более личное. Когда у Белтрана снова начались проблемы, Крейг в конце концов был вынужден его уволить, но начал кое-что делать, чтобы он не умер с голоду. Белтран не знал, почему его это заботит, но особенно и не стремился в этом разобраться. Он предполагал, что у Крейга есть причины, и касаются они только его самого. Иногда эти причины заставляли его грубить. Ничего страшного в этом не было.
Белтран раскрыл пакет и выкопал оттуда несколько жареных креветок. Они были остывшие и размокшие, от их запаха у него чуть не подогнулись ноги, и он закрыл глаза, прожевывая первую порцию.
– Ты где ночуешь, Тран? Мой дружок Рэй говорит, что давненько тебя не видал на Декейтер.
Белтран махнул в сторону окраин, противоположную Декейтер-стрит и Французскому кварталу.
– Мне отдали сломанное такси.
– Кто? Ребята из «Юнайтед»? И так жить лучше, чем в Квартале?
Он кивнул:
– Там, в Квартале, сплошные белые мальчишки со свихнутыми мозгами. У них из морд всякое говно железное торчит. От них воняет, друг.
Крейг покачал головой, прислонился к витрине и раскурил еще одну сигарету.
– О, от них воняет, значит. Вот теперь я все на этом свете слышал.
Белтран указал на сигарету:
– Можно мне тоже?
– Вот уж фиг. Значит, ты теперь спишь в какой-то развалине. Ты серьезно скатился с тех пор, как на меня работал, понимаешь? Приятель, тебе кончать надо с этим дерьмом.
– Я знаю, я знаю.
– Послушай меня, Тран. Ты слушаешь меня?
– Я знаю, что ты скажешь.
– А ты все равно послушай. Я знаю, что ты головой крякнулся. Я это усвоил. Я знаю, что ты частенько ни хрена вспомнить не можешь и что у тебя есть воображаемые дружки, с которыми ты любишь поболтать. Но тебе нужно взять себя в руки, приятель.
Белтран кивнул, чуть улыбнувшись. Опять эта речуга.
– Ага, я знаю.
– Нет, ты не знаешь. Потому что, если б ты знал, ты бы отправился в ветеранский госпиталь, получил бы чертовы таблетки от того, что у тебя там с башкой, и убрался с долбаной улицы. Ты же сдохнешь там, Тран, если продолжишь так херней страдать.
Белтран снова кивнул и повернулся, чтобы уйти.
– Шел бы ты домой, Крейг. А то тебя тут пристрелят.
– И кто теперь потешается? – спросил Крейг. Он попытался оттолкнуться от витрины, но стекло проросло в его голову. И в плечи тоже.
– Слишком поздно, – сказал он. – Я не могу пойти домой. Я тут навсегда застрял. Зараза!
– Я пойду в белый район, – сообщил Белтран. Стараясь не смотреть на Крейга, он повернулся к нему спиной и зашагал к окраинам.
– Ага, давай, иди, нажрись. Посмотрим, станет ли тебе лучше!
– Я хочу найти малышку Айви, друг. Она всегда там ошивается. На этот раз она от меня не уйдет.
– Я тебя уже не слышу. У меня ушей больше нет.
И это было правдой: витрина поглотила Крейга уже почти целиком, или, может быть, он слился с ней. В любом случае, его тело практически исчезло. Только лицо и маленькие круглые плечи выпирали из витрины; рядом с землей пока еще виднелись голени и ступни. Но по большей части он был теперь всего лишь рисунком на стекле.
Белтран зашагал быстрее, чувствуя, как поднимается холодный ветер. Один раз он оглянулся в поисках фигуры Крейга, но ничего не увидел.
Только пустую витрину, глядевшую на него в ответ.

Белтран стоит перед зеркалом и высматривает движение на своем лице. Требуется огромная концентрация, чтобы не шевелиться: склоны и углы его лица, жесткие седые завитки бороды, растущей на щеках, широкие круглые ноздри – даже веки – недвижны, как утоптанная земля. Кожа под глазами отвисшая и складчатая, морщины глубокие – но все, кажется, на своих местах. Ничто не делает того, чего делать не должно.
Он стоит над одной из раковин в туалете ночлежки. Здесь пять отдельных кабинок, большинство из которых лишились дверей, а напротив них – ряд потрескавшихся серых писсуаров. Секундой позже открывается дверь, и один из волонтеров просовывает внутрь голову. Увидев, что Белтран здесь один, он заходит в туалет и позволяет двери закрыться у себя за спиной. Это грузный мулат, на его шее, словно крохотные жучки, выделяются несколько темных бородавок. За проведенную здесь пару дней Белтран его уже замечал, иногда преклоняющим колени, чтобы помолиться с теми, кто был не против это сделать.
– Вы в порядке? – спрашивает волонтер.
Белтран просто смотрит на него. Он не может придумать ответ, поэтому спустя мгновение вновь поворачивается к зеркалу.
– Вы так быстро сюда бросились, что я подумал, будто что-то случилось. – Волонтер не отходит от двери.
Белтран снова смотрит на него:
– Ты у меня на лице ничего странного не видишь?
Волонтер прищуривается, но ближе не подходит.
– Нет. По-моему, все в порядке. – Когда Белтран ничего не отвечает, он добавляет: – Вы знаете, у нас строгий запрет на наркотики.
– Я не под кайфом. У меня тут такая штука… Я не знаю, я не знаю. – Он поднимает рубашку и поворачивается к волонтеру, который никак не реагирует.
– Видишь? – спрашивает Белтран.
– Улицу? Да, вижу.
Белтран говорит:
– Кажется, я одержим призраком.
Какое-то время волонтер ничего не отвечает. Потом спрашивает:
– Это Новый Орлеан?
Белтран кивает.
– Вы тут, наверное, из-за «Катрины»?
– Ага, верно. Эта сука весь мой мир уничтожила, друг. Никого больше нет.
Волонтер кивает:
– Большинство людей из Нового Орлеана направляются в Батон-Руж или в Хьюстон. Как вас сюда занесло?
– Моя девочка. Моя девочка живет здесь. Я поселюсь у нее.
– Ваша девушка?
– Нет, моя девочка! Моя дочка!
– Вы здесь уже два дня провели, так ведь? Где же она?
– Она не знала, что я приду. Мне нужно ее найти. – Белтран смотрит на свое отражение. У него сухое лицо. У него сухие волосы. Он поднимает рубашку, чтобы еще раз взглянуть на дыру, но она исчезла; он проводит рукой по старой коричневой коже, по курчавым седым волосам.
Волонтер ненадолго замолкает. Потом задает вопрос:
– Как давно вы в последний раз виделись?
Белтран смотрит вниз, в раковину. Фаянс вокруг сточного отверстия потрескался и покрылся ржавчиной. Из труб доносится далекий булькающий звук, как будто там, в кишках города, обитает что-то живое. Белтрану требуется минута, чтобы вспомнить.
– Двадцать три года, – отвечает он наконец.
Лицо волонтера неподвижно.
– Это долгий срок.
– Она вышла замуж.
– И после этого переехала сюда?
– Мне надо ее найти. Мне надо найти мою маленькую девочку.
Волонтер, кажется, обдумывает это; потом он открывает дверь в жилое помещение.
– Меня зовут Рон Дэвис. Я пастор в баптистской церкви Троицы, она на этой же улице, в нескольких кварталах отсюда. Если вы здесь закончили, почему бы вам не пойти туда со мной. Думаю, я смогу вам помочь.
Белтран смотрит на него:
– Пастор? Нет уж, друг. Я не хочу сегодня вечером о Боге слушать.
– Это не страшно. Вы не обязаны разговаривать о Боге.
– Если я уйду, обратно меня не пустят. Моя койка кому-нибудь другому достанется.
Дэвис качает головой:
– Вам не нужно будет сегодня сюда возвращаться. Вы сможете переночевать в церкви. Если нам повезет, вы вообще никогда больше этого места не увидите. Если нет, я позабочусь, чтобы завтра ночью для вас нашлась постель. – Он улыбается. – Все будет хорошо. У меня есть здесь кое-какое влияние, знаете ли.
Они покидают ночлежку вместе, выходят в густой жар флоридской ночи. Воздух на улице сильно пахнет морем, так сильно, что сердце Белтрана екает от ощущения, что он находится в месте незнакомом и новом. Слева, через несколько кварталов по Центральной авеню, он видит высокие мачты парусников в гавани, собравшиеся, точно березы в роще, бледные и призрачные в темноте. Справа город простирается равниной бетона и света, мягко светящиеся надземные переходы – стальные форшлаги – выгибаются над улицей. Люди, сгорбившись, шагают по тротуарам, спят в маленьких альковах у магазинных дверей. Некоторые поднимают головы, когда двое мужчин выходят из ночлежки. Один дергает за штанину проходящего мимо Белтрана:
– Эй. Ты уходишь? Есть у них свободная кровать?
Дэвис что-то говорит человеку, но Белтран игнорирует обоих. Он надеется, что идти до церкви недолго. Приятное чувство дезориентации, которое он ощущал всего мгновение назад, сменяется тревогой. Здания кажутся слишком безликими, все их фасады – чуждыми. Он глядит в небо – и там, в грозовых облаках, находит что-то привычное.

Наползавшие тучи и холодные порывы ветра, предшествующие грозе, делали прогулку до окраин приятнее. Дождь его не страшил, особенно в летние месяцы, когда грозы в Новом Орлеане были внезапны, сильны и мимолетны. Низкие серые облака скрывали вечернее небо, их массивные животы время от времени освещались огромными беззвучными вспышками молний. Кости Белтрана в такую погоду гудели, словно через них шел ток. Он вышел из темного района Тремэй в драгоценный блеск новоорлеанского Центрального делового района, где огни сияли даже когда здания были пусты. Откуда-то послышался звонок невидимого трамвая, несшегося по свободным от препятствий рельсам, как животное на полном скаку. Белтран зашагал вдоль рельсов, мимо банков и отелей, пока наконец не вышел на широкую улицу Сент-Чарльз-Авеню и не попал в нижний Садовый район. Разделительная полоса – лента травянистой земли, разбивавшая авеню на дороги, которые вели к центру и окраинам, – была здесь достаточно широка, чтобы вместить две трамвайные линии, идущие бок о бок. Давным-давно какой-то прекраснодушный городской планировщик посадил здесь пальмы. Через полмили они сменялись огромными местными дубами, которые видели посадку пальм и в конце концов станут свидетелями их кончины. Они стояли как древние боги, защищавшие Новый Орлеан от диких небес в вышине.

– Мы пришли, – говорит Рон, и Белтран останавливается рядом. Здесь нет деревьев. Здесь нет трамваев.
Баптистская церковь Троицы – всего лишь одна дверь в торговом ряду, зажатая между магазином христианской книги и агентством по временному трудоустройству. Стекло единственного ее окна замызганно и грязно; темно-красные занавески внутри задернуты, а на подоконнике навалены горы трупов мух и мотыльков. Рону требуется какое-то время, чтобы отпереть дверь. Потом он протягивает руку внутрь и включает свет.
– Мой кабинет сзади, – сообщает он. – Проходите.
Они идут через большое, широкое помещение, мимо рядов складных стульев, аккуратно расставленных перед кафедрой. Линолеум на полу немытый и за долгие годы истертый множеством резиновых подошв. Рон открывает фанерную дверь в задней стене комнаты и жестом приглашает спутника в свой тесный кабинет. Он садится за стол, который занимает бо́льшую часть кабинета, и предлагает Белтрану занять один из двух стульев, что стоят с другой стороны. Потом включает компьютер.
Пока тот загружается, он говорит:
– Мы выйдем в интернет и попробуем ее отыскать. Как вас зовут?
– Генри Белтран.
– Вы сказали, что она замужем. У нее все еще ваша фамилия?
– Э… Делакруа. Вот фамилия ее мужа.
Пальцы Дэвиса бьют по клавишам, и он придвигается ближе к экрану. Замирает, потом снова начинает печатать.
– Двадцать три года – это долгое время, – говорит он. – Сколько ей сейчас лет? Сорок?
– Сорок пять, – отвечает Белтран. – Ей сорок пять лет.
Он впервые сказал это вслух. Слова действуют как заклинание, пробуждая в памяти бездну лет, пролегшую между нынешним днем и последней их встречей, когда он сидел пьяный в баре, а Лайла в очередной раз пыталась спасти его жизнь.
«Папа? – сказала она. – Мы уезжаем. Еще четыре дня. Мы правда это делаем».
Тогда он повернулся к ней спиной. За барной стойкой был телевизор, и Белтран уставился в него взглядом. «Счастливого путешествия», – сказал он.
«Это не путешествие. Ты понимаешь? Мы туда переезжаем. Я уезжаю отсюда, папа».
«Ага, я знаю».
Она схватила его за плечи и развернула на стуле так, что ему пришлось посмотреть на нее. «Папа, пожалуйста».
Секунду он смотрел на нее, вычленяя ее лицо из расползавшегося мира. Он был так пьян. Солнце еще не зашло, его свет просачивался сквозь пыльные окна бара. У нее в глазах начинали блестеть слезы. «Что, – сказал он. – Что. Что ты хочешь от меня?»

Дэвис испускает долгий вздох и откидывается на спинку кресла.
– Я нашел Сэма и Лайлу Делакруа. Знакомые имена?
Сердце Белтрана подскакивает.
– Это она. Лайла. Это она.
Дэвис записывает адрес и номер телефона на бумаге для заметок и передает ее Белтрану.
– Похоже, сегодня ваш счастливый вечер, – говорит он, хотя тон у него блеклый.
Белтран смотрит на номер у него в руке со слабой, недоверчивой улыбкой.
– Ты наберешь ее для меня?
Дэвис откидывается в кресле и улыбается:
– Что, прямо сейчас? Уже почти полночь, мистер Белтран. Вы не можете сейчас ей звонить. Она будет спать.
Белтран кивает, впитывая это.
– Послушайте, я держу в кладовке матрас для тех случаев, когда не получается уйти домой. Я могу достать его для вас. Вы можете сегодня переночевать здесь.
Белтран снова кивает. Мысль о матрасе ошеломляет его, и он чувствует, как на глаза наворачиваются слезы. Его разум перескакивает в завтрашний день, к фантазиям о том, какими мягкими могут оказаться постели в доме Лайлы, если она позволит ему остаться. Он гадает, каково будет просыпаться поутру и чуять запах кофе и завтрака. Быть с кем-то, кто станет говорить ему добрые слова и будет рад его видеть. Когда-то он все это знал. Это было очень давно.
– У вас проблема, – замечает Дэвис.
Слова проталкиваются сквозь мечты Белтрана, и те исчезают. Он ждет, пока его горло разожмется, чтобы можно было заговорить. И говорит:
– Кажется, я одержим призраком.
Дэвис не сводит с него взгляда.
– Мне тоже так кажется, – отвечает он.
Белтран не может придумать, что еще сказать. Он машинально потирает грудь рукой. Он знает, что не может увидеться с дочерью, пока это с ним происходит.
– Однажды я тоже был одержим призраком, – тихо продолжает Дэвис. Он открывает ящик стола и достает пачку сигарет. Одну протягивает Белтрану, вторую берет себе. – Потом он меня покинул.
Белтран смотрит на него в благоговейной надежде, пока Дэвис медленно роется в карманах в поисках зажигалки.
– Как ты от него избавился?
Дэвис зажигает обе сигареты. Белтрану хочется вцепиться в него, но вместо этого он затягивается, и никотин попадает к нему в кровь. Вспышка эйфории прокатывается через него восхитительной энергетической волной.
– Я не хочу вам об этом рассказывать, – отвечает Дэвис. – Я хочу вам рассказать, почему вы должны его сохранить. И почему вам не стоит завтра видеться с дочерью.
У Белтрана отвисает челюсть. Он неуверенно улыбается.
– Ты свихнулся, – говорит он негромко.
– О чем вы думаете, когда думаете о Новом Орлеане?
У Белтрана сводит живот. Суставы принимаются слать панические телеграммы. Он не может позволить этому случиться.
– Пошел в жопу. Я ухожу.
Дэвис не двигается, когда Белтран вскакивает со стула.
– Вас не пустят в ночлежку. Вы сами так говорили, и отказались от койки, когда ушли. Куда вы отправитесь?
– Пойду к Лайле. Какая разница, что поздно. Она меня пустит.
– Пустит ли? С улицами, проходящими сквозь тело? С фонарями, горящими в глазах? С дождем, хлещущим из сердца? Нет. Она захлопнет дверь перед вашим носом и закроет на все замки. Она подумает, что к ней явилось создание ада. Она вас не примет.
Белтран стоит неподвижно, ухватившись одной рукой за стул; перед глазами у него не комната, а эта ужасная сцена. Он не видел лица Лайлы двадцать лет, но видит теперь, искаженное страхом и отвращением при виде него. Он чувствует, как в его теле что-то смещается, а в конечностях что-то каменеет. Он крепко зажмуривает глаза и приказывает телу сохранять форму.
– Пожалуйста, – просит Дэвис. – Сядьте обратно.
Белтран садится.
– Вы сейчас находитесь в промежутке. Люди думают, что в промежутках обитают призраки, но это не так. Там обитаем мы. Расскажите мне, о чем вы думаете, когда думаете о Новом Орлеане.

Двигаясь по Сент-Чарльз-Авеню, он прибыл в паб «Авеню», который ронял на тротуар свет из раскрытых стеклянных дверей и изливал в ночь музыку и голоса. Белтран заглянул в окно, прежде чем зайти, чтобы увидеть, чья сегодня смена. Правильные работники позволили бы ему войти и пропустить пару стаканчиков. Неправильные не пустили бы его дальше дверей, и пришлось бы выбирать: тащиться за выпивкой обратно во Французский квартал или же решить, что день окончен, и вернуться в таксопарк, в свою сломанную машину.
Ему повезло; работал Джон.
Белтран зашел внутрь и был встречен людьми, выкрикивавшими его имя. Он приветственно поднял руку, входя в роль. Это был белый бар. Если он хотел сегодня выпить, ему нужно было вести себя так, как от него ждали. Какой-то студент – с короткой стрижкой, вечно пахнущий одеколоном; Белтран никак не мог запомнить его имя – сдавил его руку в мощном пожатии:
– Тран! Брателло! Как дела, чувак?
– Нормалек, нормалек, – ответил Белтран, позволяя парню сокрушить свою ладонь. Ей предстояло болеть всю ночь.
Студент заорал поверх толпы:
– Йоу, Джон, наструячь-ка мне той штуки для старика Трана!
Джон улыбнулся:
– Чувак, да ты злодей.
– Ой, да ладно тебе! Налей и мне тоже! Не могу же я пустить его по этой дорожке одного!
Белтран протиснулся к пустому месту у бара рядом с миленькой белой девушкой, которую он раньше не видел, и мужчиной постарше в комбинезоне электрика. Девушка с отвращением фыркнула и отодвинулась подальше. Электрик кивнул и назвал его по имени. Мгновение спустя подошел студент с двумя молочно-серыми напитками в руках. Стакан побольше он подтолкнул к Белтрану:
– Чувак! Братан, я беспокоюсь. Не знаю, достаточно ли ты мужик для такого бухла.
– Фигняяяя. Я мужик!
– Это коктейль для мужиков, брателло!
– Дак это я и есть! Я мужик!
– Тогда залпом!
Он выпил залпом. Вкус был омерзительный, конечно же: словно растворитель пополам с йогуртом. Ему вечно ставили какое-то чудовищное дерьмо. Но это была настоящая выпивка, и она ударила в его мозг, как шар для сноса зданий. Белтран закашлялся и утер рот тыльной стороной ладони.
Студент шлепнул его по спине:
– Тран, зараза! Ты как? Ты ж вроде говорил, что ты мужик!
Он попытался ответить, но не смог заставить горло разжаться. В конце концов он просто небрежно отмахнулся.
Белтран глянул мутным глазом на бармена, чьи движения были зыбки и оставляли за собой призрачный след. Стакан пива, казалось, проклюнулся из барной стойки как сорняк. Белтран достал пакет с креветками, который достался ему раньше:
– Подогрей-ка их мне, Джон.
Когда через несколько минут Джон вернулся с пакетом, Белтран спросил:
– Ты Айви сегодня видел?
– Она была тут раньше. Все пытаешься ее склеить, извращенец?
Белтран только рассмеялся. Он сжал стакан в руке и погрузился в привычные мечтания, пока вокруг разворачивалась и текла барная жизнь, окутывая его теплом, как неспешная река. Он заглатывал напитки, как только они появлялись перед ним, и сосредотачивался на том, чтобы удержать их внутри. Где-то по ходу ночи рядом возникла девушка, повернувшаяся к нему боком и спиной, потому что говорила с кем-то, сидевшим по другую сторону. У нее на плече была татуировка с японскими иероглифами, уходившими под белую безрукавую майку. Девушка была изящной и красивой. Он мазнул по ее руке тыльной стороной ладони, пытаясь изобразить, что это получилось случайно, и она обернулась.
– Привет, Тран, – сказала девушка. Ее глаза источали теплый желтый свет. Ему хотелось коснуться ее, но эту границу пересекать было нельзя.
– Все мы дети Божьи, – отозвался он.
– Ага, я в курсе. – Девушка взглянула на парнишку, с которым болтала, и закатила глаза. Когда она снова повернулась к Белтрану, вместо глаз у нее были открытые окна, и ветер колыхал в них занавески, обрамлявшие залитую желтым светом комнату. Ниже лицо переходило в укрытый влажной черепицей скат, по которому струились ручейки воды. Он не сразу осознал, что вода течет у нее изнутри. За спиной у девушки поднялся на ноги ее приятель; от движения дерево и штукатурка пошли трещинами и разломами. Его глаза тоже были окнами, только свет в них был погашен. Оттуда хлестала вода. Бар затих; краем глаза Белтран увидел, что его окружают мокрые, светящиеся лица.
Кто-то подошел к окну на лице у девушки. Силуэт был освещен сзади; Белтрану не удавалось разглядеть, кто это. Вода поднималась вокруг его ног, затекала в ботинки, заставляла дрожать от холода.

Дэвис говорит:
– Я хочу, чтобы вы кое с кем познакомились.
Голос настолько тих, что Белтран едва его слышит. Дэвис сидит на краю стола, нависая над ним. Его глаза влажны.
Белтран моргает:
– Я хочу уйти отсюда.
– Просто подождите. Пожалуйста?
– Ты не можешь меня тут держать. Я не заключенный.
– Нет, я знаю. Вы… ваш призрак очень силен. Я никогда раньше не видел такого, что был бы… был бы городом.
Белтран неожиданно чувствует неудобство от того, что Дэвис сидит так близко.
– Ты чего ко мне подобрался? Ну-ка отойди.
Дэвис делает глубокий вдох и соскальзывает со стола, возвращаясь на другую его сторону. Падает в свое кресло.
– Я хочу, чтобы вы кое с кем познакомились, – говорит он. – Можете остаться еще ненадолго?
Мысль о том, чтобы выйти наружу, в этот незнакомый город, Белтрану не нравится. Он не знает округи, не знает, куда безопасно заходить бездомному, а куда доступ закрыт – из-за полиции, или бандитов, или просто потому, что это чужая территория. В Новом Орлеане он всегда был в безопасности, потому что знал его как собственное лицо. Однако новые места полны угрозы.
– Есть у тебя еще сигаретка? – спрашивает он. Дэвис, кажется, немного расслабляется и передает ему сигарету. Закурив, Белтран говорит:
– Почему я не могу от него избавиться?
– Можете, – отвечает Дэвис. – Просто не должны. Вы… Вы знаете, что такое призрак на самом деле, мистер Белтран?
– Ах вот где начинается проповедь.
– Призрак – это нечто, заполняющее дыру внутри вас, на месте того, что вы утратили. Это воспоминание. Иногда оно может быть болезненным, а иногда – страшным. Иногда трудно сказать, где кончается призрак и начинается реальная жизнь. Я знаю, что вы понимаете, о чем я.
Белтран просто смотрит в сторону, изображая скуку. Но он чувствует, как сжимается в груди сердце и как волосы слипаются от пота.
– Но, если вы от него избавитесь, мистер Белтран, если вы от него избавитесь, у вас не останется ничего. – Дэвис делает паузу. – Только дыра.
Белтран бросает на него короткий взгляд. Дэвис наваливается на стол, на лице у него написано волнение. А еще он потеет, и глаза его кажутся ввалившимися, словно кто-то втянул их в череп изнутри. Увидев это, Белтран начинает нервничать и отворачивается.
– Пустота. Тишина. Правда ли это лучше? Вы должны серьезно подумать, прежде чем решить, без чего вы способны жить, мистер Белтран. – На мгновение Дэвис замолкает. Когда Белтран ничего не говорит, он склоняется еще ниже и спрашивает: – Что, по-вашему, случится на самом деле, когда вы завтра сделаете этот звонок?
Холодное биение страха проходит через тело Белтрана. Но прежде чем он успевает найти ответ, через закрытую дверь до них доносится звук. С улицы в церковь заходят люди.
Дэвис неожиданно улыбается. Это искусственная улыбка, безумная, не пропорциональная никакой возможной причине.
– Вот и они! Пойдемте!
Он проводит Белтрана в большую комнату с кафедрой и рядами стульев. Двое людей – молодая худая латиноамериканка и пожилой тучный белый мужчина – только что вошли и неуверенно стоят возле двери. Хотя на них простая, дешевая одежда, сразу ясно, что они не бездомные. Они не отрывают взгляда от Белтрана, пока тот приближается к ним следом за пастором.
– Прошу вас, – Дэвис указывает на передний ряд стульев. – Давайте присядем.
Он ставит стул так, чтобы видеть их лица, и вскоре все они усаживаются неловким кружком.
– Вот люди, с которыми я хотел вас познакомить, – говорит Дэвис. – Это Мария и Эван. Они тоже одержимы призраками.
Мария пытается изобразить улыбку под глазами, запавшими и темными, похожими на лунные кратеры или сигаретные ожоги. Кажется, она давно в этом не практиковалась. Эван пристально вглядывается в пол. Он тяжело дышит через нос, со свистящей поршневой частотой. Его лоб блестит от пота.
– Я пытаюсь организовать тут маленькую группу, понимаете? Для людей с проблемами наподобие вашей.
– Так мы от них и избавимся? – спрашивает Белтран.
Дэвис и Мария переглядываются.
– Они не хотят избавляться от призраков, – отвечает Дэвис. – Потому они и здесь. – Он поворачивается к остальным. – Мистер Белтран прибыл сюда из Нового Орлеана. Он ищет свою дочь.
Мария сокрушенно глядит на него.
– Ох, pobrecito, – говорит она. Новость, кажется, глубоко ее трогает: на лицо Марии находят тучи, глаза наполняются слезами. Белтран отводит взгляд, стесняясь ее и стыдясь собственного энтузиазма.
– Его призрак – город.
Это, кажется, привлекает даже внимание Эвана, который впервые поднимает на него взгляд.
– А я – Дух минувшего Рождества, – говорит Эван и издает лающий смешок. – Моя семья погибла в пожаре через два дня после праздника. Сраная елка! Прямо как шутка какая-то, да?
Дэвис похлопывает Эвана по колену.
– Мы до этого доберемся, друг мой. Доберемся. Но сначала мы должны помочь ему понять.
– Конечно, конечно. Но он хочет выйти наружу. Он хочет выйти наружу прямо сейчас.
– Мистер Белтран думает, что потерял свой город в наводнении, – продолжает Дэвис.
– Я его и потерял! – кричит Белтран, чувствуя одновременно страх и злость от того, что находится среди этих людей. – После того, как пришла «Катрина», я потерял все! Крейг уехал из-за того, что его магазин затопило! Все места, куда я ходил, закрылись. Все люди пропали. Айви… Айви, она… Она была в том пустом старом доме, где часто ночевала… – У него перехватывает горло, и он останавливается.
Дэвис выжидает мгновение, а потом кладет руку ему на плечо:
– Но он же пропал не на самом деле, правда? – Он касается лба Белтрана, потом его груди. – Правда?
Белтран качает головой.
– А если он когда-нибудь по-настоящему пропадет – что ж, да поможет вам тогда Господь. Потому что вы останетесь в одиночестве. Вы будете совсем один. – Дэвис делает паузу. – Вы этого не хотите. Никто такого не хочет.
Эван издает какой-то звук и закрывает рот ладонью.
– Все, надоело мне это бредовое дерьмо слушать, – говорит Белтран и встает. Дэвис открывает рот, но прежде чем он успевает что-то сказать, комната заполняется ароматом корицы и гвоздики. Эффект столь неожиданный, что Белтран едва не теряет равновесие.
Эван сгибается пополам на своем стуле, закрывает лицо руками, его большое тело сотрясают всхлипы. Запах исходит от него. Между его пальцев струится дым, сплетается в паутинистые венки над головой. Белтрану хочется убежать, но он никогда не видел подобного ни в ком, кроме себя, и не может отвести взгляда.
– Ох, вот и он, – говорит Дэвис, не другим, но себе; глаза его остекленело и неподвижно глядят на Эвана. – Все хорошо, просто выпустите его. Вы должны позволить ему выйти. Вы должны держаться за то, что осталось. Никогда не отказывайтесь от этого. – Он смотрит на Марию. – Вы чувствуете его, Мария? Чувствуете?
Мария кивает. Ее глаза полны слез. Руками она держится за живот, и Белтран видит, как тот раздувается под ними, и это сопровождается сильным, тошнотворным запахом, который он узнает не сразу. А когда узнает, то чувствует внутри шевеление, смещение какого-то жизненно важного органа или детали, и его одолевает сильнейшее желание сбежать.
– Избавитесь ли вы от этого? – спрашивает Дэвис, приблизившись к лицу Марии настолько, что они кажутся любовниками. – Избавитесь ли вы от своего ребенка, Мария? Кто может потребовать от вас такого? Кто посмеет?
Белтран отступает на шаг, спотыкается о стул и с грохотом растягивается на полу, размахивая руками. Чувствует внезапную, острую боль, когда локоть принимает на себя всю его тяжесть. Воздух постепенно становится холоднее; отвратительная смесь корицы и разлагающейся плоти проникает в его ноздри. Дэвис опускается на колени между остальными двумя, касаясь руками их тел, и снова кажется, что черты его лица проваливаются в глубь черепа, даже круглый живот втягивается, как будто что-то пустое, что-то оголодавшее и жадное поглощает эту странную энергию; как будто внутри у него черная дыра, набивающая свою утробу светом.
– Ради Бога, позвольте ему выйти, – говорит Дэвис.
Белтран пытается подняться на ноги и поскальзывается. Большая, ширящаяся лужа воды из реки Миссисипи окружает его. Впитывается в его одежду. Он снова пытается встать на ноги – на этот раз у него получается – и, спотыкаясь, направляется к двери. Выталкивает себя наружу, в теплую, влажную ночь, и, не задержавшись, чтобы посмотреть, преследуют они его или нет, неверным шагом идет по улице, прочь от церкви, прочь от ночлежки, пока не видит распахнувшийся пастью переулок и, благодарный, не сворачивает в него. Он кое-как проходит еще несколько футов, прежде чем падает на колени. Белтран уже не понимает, вызвана ли боль артритом или призраком, точно плющ обвившим его кости.
На другом конце переулка, в проеме двери для приема товара, он видит груду одежды и рюкзак: это чье-то гнездовье. На него падает тень; кто-то останавливается у входа в переулок. Городской свет делает из него темный силуэт, негативное пространство.
– Ты че тут делаешь? – спрашивает кто-то.
Белтран закрывает глаза: знак капитуляции.
– Я просто отдыхаю, друг, – отвечает он, почти умоляя. – Я не задержусь.
– Тебе тут не место.
– Да ладно тебе. Дай отдохнуть минутку. Я здесь не останусь. Не видишь разве, что со мной творится?
Открыв глаза, Белтран оказывается в одиночестве. Он выдыхает, и звучит это почти как всхлип.
– Я хочу домой, – шепчет он. – Я хочу домой.
Запускает пальцы в волосы, сбивая запутавшиеся в них трупы утопленников, которые валятся ему на колени.

Белтран, совершенно и полностью пьяный, оставил паб «Авеню» позади и шел медленно и осторожно, а земля дергалась и вращалась у него под ногами. Он сохранял бдительность, выслушивая трамвай, который по ночам летал со скоростью пули; в прошлом году тот переехал пьянчугу, возвращавшегося из какого-то бара дальше по улице.
– То еще было дерьмище, – провозгласил Белтран и сам же рассмеялся. Здание «Юнайтед Кэб» было всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Поторопившись, он смог бы обогнать дождь.
На полпути туда он нашел Айви, лениво копошившуюся в урне.
Это прелестное создание явилось в город в прошлом году, сбежав от какого-то личного кошмара в Джорджии; она была на сорок лет младше Белтрана, но надежда в нем цвела пышным цветом. Они неплохо ладили – она, в общем-то, неплохо ладила с большинством мужчин – и всегда было приятно провести время с симпатичной девушкой. Он помахал ей:
– Айви! Эй, девочка!
Она взглянула на него с пустым выражением лица.
– Привет, Тран. Что поделываешь? – Айви выпрямилась и бросила смятую обертку обратно в урну.
– В постельку направляюсь, девочка. Поздно уже!
Она оценивающе взглянула на него, потом улыбнулась:
– Да ты надрался!
Он рассмеялся, как мальчишка, пойманный за какой-то шалостью.
Айви заметила пакет, который Белтран все еще сжимал в руке.
– Я никакой еды не нашла, Тран. Умираю с голоду.
Он воздел пакет, как голову поверженного врага.
– У меня найдется для тебя еда.
Айви протянула руку и адресовала ему лучшую свою улыбку. Она воспламенила весь алкоголь в его организме. Она зажгла его.
– Так давай сюда, – сказала Айви.
– Да ты меня за психа держишь. Пойдем со мной, ко мне в берлогу.
– Блин. В это старое такси?
Белтран повернулся и зашагал в нужном направлении, прислушиваясь к ее шагам, поспешно догонявшим его. Выпивка в нем заставляла землю медленно, размеренно волноваться, а фонари – кровоточить светом в хмурой ночи. Поднялся холодный ветер, и здания сомлели на своих фундаментах. Вдвоем они одолели короткий путь до «Юнайтед Кэб».
Он обнаружил, как всегда, что поглядывает на нее: хоть Айви и исхудала от голода, у нее, казалось, была аура высеченного из камня благородства, несгибаемой красоты, не зависящей от обстоятельств или перспектив. Она была еще, к тому же, достаточно молода, чтобы сохранить какой-то упрямый оптимизм по отношению к миру, как будто тот мог еще одарить ее каким-нибудь добром. И кто знает, подумал Белтран. Может, и одарит.
Первые тяжелые капли дождя начали падать, когда они дошли до такси. Оно скончалось там, где его припарковали в последний раз, два года назад. Машина просела к земле, ее шины давно уже сдулись, а рессоры потеряли упругость, поэтому рама едва не задела асфальт, когда Белтран открыл дверь и забрался внутрь. Там пахло жареной едой и по́том, и он потер старый освежитель воздуха, болтавшийся на зеркале, в какой-то дикой надежде, что сможет еще выжать из него немного жизни. Передние сиденья отсутствовали, что позволяло распрямить ноги. Машина была забита одеялами, старыми газетами и порножурналами. Айви заглянула внутрь и наморщила нос.
– Мы на месте, крошка, – сказал он.
– Тут воняет!
– Не так и плохо. Привыкнешь. – Он откинулся на сиденье, вытянул ноги вперед. Забросил одну руку на спинку и пригласил Айви прижаться к нему. Она помедлила, остановившись на полпути через дверь, стоя на четвереньках.
– Я с тобой трахаться не буду, Тран. Слишком ты старый.
– Да по фиг, девочка. – Он попытался изобразить, что не разочарован. – Затаскивай сюда свою глупую задницу и ешь уже.
Айви забралась внутрь, и Белтран открыл для нее пакет. Они набросились на креветки, еще сохранявшие остаточное тепло от микроволновки в пабе. После, когда теплая еда согрела им животы, под шум дождя, барабанившего по крыше, Айви расслабилась на сиденье и наконец-то устроилась на руке Белтрана, положив голову ему на плечо. Белтран приобнял ее, осознавая с некоторым огорчением, что всякое сексуальное желание оставило его, и что чувство, которое он испытывал к ней, сделалось теперь совершенно иным и намного лучше.
– Я ничего о тебе не знаю, Тран, – проговорила она тихо. – Ты почти ничего рассказываешь.
– В смысле? Я постоянно что-то рассказываю.
– Да, но не рассказываешь по-настоящему, понимаешь? Например, семья у тебя есть?
– Ну, – сказал он затухающим голосом. – Где-то. Где-то у меня есть дочка.
Айви подняла голову и посмотрела на него:
– Правда?
Он только кивнул. Что-то в этом разговоре казалось неправильным, но он не мог понять, почему. Дождь хлестал так сильно, что трудно было сосредоточиться.
– Я давно ее не видал. Она вышла замуж и уехала.
– И просто бросила тебя? Охренеть можно, Тран.
– Я тогда был не таким. Все было по-другому. – Волна тоски поднялась и разбилась о его грудную клетку. – Она должна жить своей жизнью. Ей надо было уехать.
– А ты когда-нибудь думаешь о том, чтобы тоже переехать? Может быть, отправиться туда, где она живет.
– Не, девочка, на фиг. Это мой дом. Это все, что я знаю.
– Это только место, Тран. Места легко переменить.
Ему не хотелось об этом думать.
– И вообще, – сказал он, – она меня уже забыла.
Айви немного помолчала, и Белтран позволил ритмичному стуку над их головами убаюкать себя. Потом она сказала:
– Готова поспорить, она тебя не забыла. – Айви устроилась поудобнее и положила голову обратно ему на плечо. – Готова поспорить, она все еще любит своего папу.
Они перестали разговаривать, и в конце концов Айви задремала. Он нежно поцеловал ее в лоб, прислушался к буре, окружавшей машину. Воздух был холодным, но их тела согревали друг друга. Снаружи была безумствующая тьма – и дождь.

Белтран проснулся, вздрогнув от страха. Машина заполнялась водой. Вода лилась из Айви – из ее глаз и рта, из пор ее кожи – черным потоком, закручивала бумагу и мусор вокруг них мелкими водоворотами, стремительно захлестывала ноги и поднималась до пояса. Она была ужасно холодной; Белтран не чувствовал своего тела там, где вода его скрывала. Он зажал лицо Айви руками, чтобы унять поток, но тщетно. Ее голова болталась рядом с ним, лицо было бесцветным и гротескно распухшим.
Он утонет. Эта мысль пришла к нему в каком-то чуждом великолепии; его переполнили трепет и ужас.
Белтран толкнул дверь машины, но она не открылась. За окном шевелилась полная убийственным намерением ночь. Она подняла город за корни и трясла его в зубах. Вода почти достигла потолка, и ему пришлось до боли выгнуть спину, чтобы удержать лицо над поверхностью. Айви уже погрузилась полностью, ее горящие светом ламп глаза блестели, как пещерные рыбы.
Любые мысли оставили его: вся энергия тратилась на отчаянные попытки выбраться. Он раз за разом ударялся телом в дверь машины. Он бил по стеклу кулаками.

Белтран просыпается от боли. Она гложет его конечности, особенно локоть. Он открывает глаза и видит асфальт переулка. Чтобы встать на ноги, ему требуется несколько минут. Близится утро: фонари у входа в переулок тусклы на фоне неба, которое постепенно заполняется светом. Машины не ездят, соленый запах залива силен. Земля остыла за ночь, и жара вернется только через несколько часов.
Он делает шаг в сторону улицы, потом останавливается, почувствовав что-то у себя за спиной. Оборачивается.
За ночь из земли, на том месте, где он спал, в окружении колеблемого ветром мусора и старой грязи, пророс маленький город. Он раскинулся между разбросанными по асфальту лужами и взбирается вверх по стене, мерцая в темной синеве раннего утра, словно какой-то чудесный лишайник; его омывает шумливый вечерний дождь. Он источает сладкий запах мертвечины. Белтран зачарован им, и далекие крики, доносящиеся оттуда, звучат как жестокая, прекрасная колыбельная.
Он уходит прочь от города.
Выйдя на улицу, Белтран сворачивает налево, направляясь к маленькой гавани. Дверь церкви закрыта, когда он проходит мимо, и огни внутри не горят. Никаких признаков жизни. Вскоре он оставляет позади ночлежку; у входа болтают знакомые ему люди, но он не знает их имен, а они не знают его имени. Никто не обращает на него внимания. Белтран минует небольшой ресторанчик, перед которым облаком висит запах кофе и жаренных на гриле сосисок. Высокие белые мачты парусников виднеются над крышами домов. Он поворачивает за угол и достигает цели.
Солнце поднимается, и вода блестит от ярких осколков света. Лодки плавно покачиваются у причала. Пеликан усаживается на короткий пирс, его раскинутые крылья похожи на сушащееся белье. Белтран идет по тротуару вдоль воды, пока не находит таксофон, в трубке которого слышен гудок. Он нажимает «ноль» и ждет.
– Я хочу сделать звонок за счет абонента, – говорит он, выуживает из кармана бумажку, которую дал ему Дэвис, и зачитывает номер.
Ждет сигнала и представляется:
– Это Генри. Это твой папа.
– Пожалуйста, подождите, пока мы устанавливаем соединение, – отвечает машина.
Перегнувшись через невысокую бетонную ограду, он видит свою фигуру в воде. Отражение разбито движением волн. Маленькие кусочки его сшибаются и расходятся. Он думает, что если подождать, то вода успокоится, и лицо его примет какие-то знакомые очертания.