«Мистер Луковица» Брайан Кин

Второе по тяжести последствие ожога — это боль.
Не верите? Коснитесь кончиком пальца трепещущего пламени зажжённой спички или прижмите ладонь к раскалённой конфорке. Острая вспышка мучительного жара заставит вас отдёрнуть руку — но представьте, если бы боль не ушла. Если бы она осталась с вами, обволакивая плоть, пока вы слышите шипение кожи, вдыхаете запах горящих волос и наблюдаете, как ткани чернеют, скручиваются, отслаиваются. Боль становится верным спутником: она не покидает вас, пока вы ждёте помощи, пока спасатели суетятся вокруг, пока машина скорой помощи несётся по улицам, пока в приёмном покое врачи вводят морфин, который способен лишь притупить муку, но не изгнать её.
Я горел неделю. И есть ещё одна странная особенность таких травм: не все ожоги проявляются сразу. Сперва казалось, что с моим лицом всё в порядке. Да, половина брови сгорела, борода опалилась, но ничего страшного. Однако спустя два дня кожа начала пузыриться, покрываться волдырями, источать липкую влагу. «Запоздалая реакция», — объяснили мне. Но я уже знал это. Я чувствовал, как огонь горел где-то под кожей, пробиваясь наружу.
Итак, боль — это второе по тяжести последствие ожога.
А первое — это зуд. Он приходит позже, когда вас выписывают из ожогового отделения, и вы вновь выходите в мир. Зуд живёт под новой, тонкой, алой кожей, там, где раньше пульсировала боль. Он следует за вами, когда вы замечаете взгляд прохожих, когда улавливаете жалость в глазах родных, которые делают вид, что ваши шрамы — это нормально, что так было всегда. Зуд пробуждает вас утром, сопровождает в течение дня, желает спокойной ночи, если вообще даёт заснуть.
Он стал настолько невыносимым, что я всерьёз задумался: а не поджечь ли себя снова, чтобы выжечь его?
На первом контрольном осмотре медсестра сняла с меня небольшой кусочек мёртвой кожи. Она призналась, что ни одна медсестра ожогового отделения не может удержаться от этого, но строго-настрого запретила мне делать так дома. Оставался риск заражения.
Но я не смог устоять. Этот проклятый зуд! Мне казалось, что если я избавлюсь от всей мёртвой кожи, он исчезнет. Я ухватился за отслаивающийся лоскут на пальце и начал медленно стягивать его. Кожа поддавалась легко. Я снял её с запястья, с руки, а затем посмотрел в зеркало… и принялся за лицо.
Но зуд не ушёл.
Я содрал ещё один слой. На этот раз появилась кровь, но она лишь облегчила задачу. Вернулась и боль, но на фоне ожогового кошмара она казалась ничтожной. Зуд же вскоре снова заглушил её.
Эпидермис исчез, но зуд остался.
Я продолжал сдирать кожу — прошёл через дерму, через соединительную ткань, чувствуя, как зуд прячется глубже, копошится под потовыми железами. Крови становилось всё больше, но боли почти не было. Возможно, я просто привык к страданиям. Как бы я хотел так же привыкнуть к зуду…
Я взял на кухне нож для стейков. Он поможет срезать жир и соединительные ткани гиподермы. Я уверен: зуд прячется где-то там, под этими слоями.
А если нет — я продолжу искать. Я соткан из слоёв, и я буду снимать их, пока не доберусь до самого ядра.

ПРИМЕЧАНИЕ К РАССКАЗУ: В июне 2018 года, в первый день летних каникул моего младшего сына, я получил тяжёлые ожоги в результате ужасного несчастного случая, о котором, возможно, читали в интернете. Кажется, в заголовках национальных новостей я появляюсь лишь по двум причинам: когда воюю за авторские права со старейшим американским издательством (спойлер: я победил) или когда чуть не сгораю заживо. Когда-нибудь, надеюсь, обо мне напишут за что-то более достойное — например, за хорошую книгу или благотворительную инициативу.
Но я отвлёкся.
На участке моей бывшей жены произошло наводнение, и я занимался уборкой. Мой сын помогал мне. Мы жгли мусор в каменном очаге размером восемь на восемь футов. Чтобы разжечь костёр, я использовал немного бензина и случайно пролил его себе на руку, но подумал, что полностью вытер. Примерно через пятнадцать минут я отправил сына за водой, а сам поднял из грязи железнодорожную шпалу и бросил её в огонь. В этот момент ветер резко сменил направление, и пламя метнулось ко мне. Я отшатнулся, но было поздно — бензин вспыхнул, и вместе с ним вспыхнул я.
Крича, я упал в грязную воду и начал кататься, затем поднялся. Боли не чувствовал. Пока я ковылял к дому, мне казалось, что со мной всё в порядке. Но потом я увидел выражение лиц бывшей жены и сына — они кричали от ужаса. Это был первый сигнал, что со мной не всё так хорошо. Вторым стало то, что я заметил: кожа на руке плавится, словно воск, обнажая предплечье и локоть.
И вот тогда пришла боль.
Моя бывшая жена вызвала 911 и позвонила Мэри. Я держался на ногах, чтобы не напугать сына, уверяя его, что всё будет хорошо. Скорая приехала почти одновременно с Мэри. В её машине я потерял сознание.
Меня доставили в приёмное отделение, где спустя два часа сообщили, что из-за тяжести ожогов меня переводят в специализированный ожоговый центр в двух часах езды. Я провёл там одиннадцать дней с ожогами третьей и второй степени на руке и ожогами второй степени на лбу, лице и голове. Меня выписали не потому, что я выздоровел, а потому, что оплачивал лечение сам, а не по страховке. Два месяца я восстанавливался дома, затем ещё несколько месяцев проходил физиотерапию и обследования.
Этот рассказ — первое, что я написал после выписки.
Он почти полностью правдив.