«Крысиный Kороль» Джеффри Томас

Спасибо за выпивку, мой друг, но не переживай, пожалуйста; эти парни не причинили мне никакого вреда. Мое лицо пугает их, а, издеваясь над ним, они могут контролировать собственные страхи. Ведь это так легко - быть жестоким по отношению к искалеченным, слабым, запуганным. Мы не испытываем милосердия к этим вещам, они наполняют нас отвращением... потому что мы сами не хотим стать такими.
И, пожалуйста, не жалей меня из-за моего уродства. В конце концов, я сам это с собой сделал. Буквально, конечно. Но, кроме того, я и заслужил подобное лицо. Просто оно изменилось, чтобы стать тем, кем стал я. Чудо, что я выжил после того, как выстрелил себе в рот пулей калибра 4.55. Это, действительно, не что иное, как настоящее чудо; видимо, Бог не хотел, чтобы я умер, мой друг. Смерть была бы слишком быстрой и милосердной. Всевышний пощадил мою жизнь своим божественным вмешательством, чтобы я мог стареть, чтобы я стал таким, какой есть сейчас... и страдал от презрения всяких мальчишек. И от воспоминаний о той яме...
Когда я сам был мальчишкой, то однажды вышел на вскрывшийся лед пруда, чтобы спасти из воды собаку друга. Я мог погибнуть, вытаскивая это животное. Как же тогда я превратился в того, кем являлся в 1945 году? Какие изменения в моем сердце, в моей душе преобразовали меня... привели меня... обрекли меня стать эсэсовским охранником в лагере “Берген-Бельзен”?
Размышляя об этой собаке, я вспоминаю о случае с двоюродным братом, когда тот служил обершарфюрером в “Освенциме”. Сегодня никто уже не помнит его имени, в то время, как вы, американцы, прославляете какого-то маньяка, убившего всего пять, ну, может быть, дюжину человек. Мой двоюродный брат со своими соратниками лично отравил много тысяч. Он уничтожил достаточно людей, чтобы заполнить целые города.
У него был волкодав, огромное прекрасное животное, как он говорил, и однажды собака, бегая во время игры, врезалась в забор. На ограду подавалось напряжение 6000 вольт, и собаку моментально убило током. Пес погиб рядом с одним из крематориев, где сжигались жертвы моего двоюродного брата. Пока он рассказывал мне эту историю, я заметил, что на его глаза наворачивались слезы. Он винил себя в смерти своего любимого питомца, потому что бросал палку, чтобы тот приносил ее. Он чувствовал себя ответственным за гибель животного... рядом с тем крематорием.
Но позволь мне рассказать о себе то, что я начал. Обо мне и Бельзене...
Как я понял, через какое-то время заключенные переставали ощущать запахи смерти и экскрементов, которые тянулись на многие мили и доходили до тихого и прекрасного города Бельзен, подобно огромному чудовищу с щупальцами, к тому же невидимому, поскольку жители города предпочитали не замечать его. Мы также привыкли к зловонию, хотя и не полностью, так как сами не жили в этих ужасных бараках. Мало того, наша способность все еще чувствовать запах, оказалась полезной. Она наполняла нас отвращением к своим обязанностям, а отвращение облегчало злоупотребление ими. Представлялось удобным, что, будучи голодными и больными, заключенные выглядели неестественно; одушевленные скелеты, едва обтянутые кожей, уже не воспринимаемые, как мужчины или женщины… и даже не воспринимаемые вообще, как люди. Ужасные, мерзкие. Благодаря их уродству, мы могли относится к ним, как к вещам. Вещам не человеческой природы, вещам достойным презрения. В точности так же, как те парни смотрят сейчас на меня.
Мы занимались производством этих вещей в наших фабричных лагерях смерти. Мы производили уничтожение. Разрушали людей. Мы хотели разрушить целые культуры, расы. Можно сказать, что это был довольно амбициозный проект.
Это был ад, как у Данте. Заключенные являлись проклятыми. А я сделался одним из демонов. Только сейчас я осознал это...

15 апреля 1945 года пришли британцы и захватили Бельзен, прежде чем мы смогли уничтожить все доказательства наших преступлений. Англичане не нашли во всем этом никакой грандиозности. Они были в ужасе. Были вырыты огромные ямы. А затем нас заставили хоронить мертвых. Мы, эсэсовцы, превратились в жалких рабов.
От нас не ждали погребения с каким-то достоинством; мертвецов нужно было закопать как можно быстрее, их было слишком много, все разлагались и, в любом случае, уже потеряли свою индивидуальность. По сути, все они являлись одной и той же измученной душой, и все беспорядочно сваливались в одну большую могилу, кучами, горами, пока, наконец, эта огромная яма не заполонялась тысячами трупов и не засыпалась землей, после чего мы переходили к следующей.
В течение нескольких дней мы бросали жалкие останки в эти ямы. Их количеству не было числа; и наша работа, как у Данте, казалось, растянется на века. Когда вы читаете о количестве убитых, то очень сложно представить эти числа, как живых людей. Я же таскал эти тела, видел, сколько их всего, но даже я не мог понять всю реальность происходящего. Как и при их жизни, мы относились к этим мертвым, как к вещам. Как к мешкам, которые нужно перекидать на грузовик. Как к недвижным манекенам, которые следует оттащить к яме и перекинуть через край, чтобы они плюхнулись вниз и заняли свое место на кучах других подобных трупов. Они были ужасны; с щелочками вместо глаз, вывернутыми суставами и длинными резинообразными конечностями. Да, трупное окоченение - это только временное состояние. Я мог бы поведать о свойствах покойников больше, чем дюжина работников морга.
В первый день этого принудительного труда я споткнулся на краю ямы, в результате чего моя пропитанная потом форма запачкалась продуктами человеческого разложения и гнилью. Плечи болели от тяжести трупов, так как переносить их было быстрее, чем тащить. Я вытер лицо носовым платком и увидел приближающегося ко мне британского офицера. Несмотря на усталость, во мне нарастала какая-то защитная ярость. Офицер, судя по всему, собирался приказать мне вернуться к работе, а я собирался сказать ему, чтобы он шел ко всем чертям, даже если бы в ответ получил удар рукояткой пистолета.
Но вместо того, чтобы вытащить револьвер, офицер достал жестяную баночку с сигаретами и протянул мне. Я кивнул, пробормотав что-то, что должно было означать благодарность, и взял одну, после чего британец зажег ее мне. Затем мужчина бросил взгляд в яму и затянулся собственной сигаретой. Его глаза прищурились от отвращения, как будто он вместе с ними хотел закрыть и представшую перед ним картину.
Он сказал мне по-английски:
- Как вы, люди, могли сделать это?
- Мы не убивали этих людей, - ответил я ему.
Он пристально посмотрел на меня; сначала я подумал, что он удивлен, что я говорю по-английски, но потом понял, что британец шокирован произнесенными мною словами.
- Что вы имеете в виду, заявляя, что не убивали их?
- Они голодали. И большинство из них были очень больны. Этот лагерь первоначально предназначался для размещения привилегированных евреев с союзническими национальностями. Американцев, британцев, - я кивнул ему. - Условия содержания здесь были очень хорошими. Но этой зимой сюда стали перебрасывать множество заключенных из… других мест…- Под другими местами подразумевались лагеря “Заксенхаузен”, “Нацвайлер”, “Миттельбау” и другие. Типа “Освенцима”. - Мы стали безнадежно переполненными. Условия содержания неотвратимо ухудшались. И из нас сделали центр приема в основном больных заключенных. В общем, именно подобные условия убили всех этих людей, которых вы видите. Мы их не истребляли специально.
- Как вы можете смотреть мне в лицо и говорить подобное? Если... если бы вы бросили новорожденного младенца в лесу, то это расценивалось бы именно, как убийство из-за пренебрежения долгом. Убийство есть убийство. А вы только оскорбляете мой разум и свой собственный.
Я пожал плечами и затянулся сигаретой. Вкус дыма помогал скрывать зловоние смерти, которое покрывало даже внутреннюю часть моего рта.
- Вы сами убьете нас, заставляя находиться так близко к этим гниющим больным телам.
- Я уверен, это вполне заслуженная судьба, мой друг. А некоторых из вас мы убьем вполне сознательно, уверяю вас. На виселице.
- Да, конечно, так и будет. Так что не смотрите на меня свысока, “мой друг”. Вы убиваете ради своих целей, мы убиваем ради своих; как вы говорите, убийство есть убийство.
И снова мои слова заставили британского офицера пристально посмотреть на меня.
- По нашим оценкам здесь десять тысяч непогребенных мертвецов. Мне говорили, что каждый день умирало по триста человек. Нет, эсэсовец, даже не думай сравнивать ваши мотивы с нашими.
- У вас существуют свои представления о справедливости, а у нас - свои. Это то, что делает мир таким красочным.
И я широко улыбнулся.
- Красочным. Да. Кроваво-красным.
Я ждал, что этот человек ударит меня, но он продолжал оставаться джентльменом, настоящим британцем. Он просто ушел. А я вернулся к своей работе.
Я собирался зашвырнуть оставшийся окурок в яму, но мои глаза встретились с туманным, но причудливо прямым взглядом мертвого молодого человека внизу, и, как ни странно, я бросил бычок под ноги и затоптал его.
На следующий день я работал в яме, распределяя мертвых более равномерно, поскольку они имели тенденцию скапливаться в местах, где их сталкивали вниз. Когда меня сменили, я не слишком деликатно пробрался по ковру из трупов и поднялся наверх. Там меня уже поджидал вчерашний друг, британский офицер. То, что я сказал ему накануне, не помешало ему предложить мне еще одну сигарету.
Я не сомневался, что он специально меня разыскал, и теперь понял, почему. Это меня несколько забавляло, но я старался не подавать вида. Офицер являлся гомосексуалистом, коими, как нам нравилось утверждать, были все британцы, помимо того, что они еще и являлись алкоголиками. Я знал это, потому что тогда я был очень красив, мой друг… да, теперь это звучит иронично. Мне всю жизнь говорили, как я прекрасен. Героический, богоподобный, так выражались мои поклонницы; но, надо признать, со своими темными волосами я являлся идеалом арийской расы. Много раз я замечал, как женщины ведут себя так же, как и этот мужчина, разыскивая меня после первой встречи, выдавая каждую следующую за случайную, пытаясь казаться отчужденными, но сгорая от желания, так что я ощущал вибрацию от их вожделения в воздухе между нами. Даже сейчас в этом ужасном зловонии я чувствовал это.
И, возможно, это являлось частью всего. Знаешь? Смерть имеет странную привлекательность даже в самых отвратительных формах. Как я уже отмечал, вы обожаете серийных убийц. И у того человека все происходило на подсознательном уровне. Уверен, что внешне он, действительно, был потрясен нашими преступлениями и переживал из-за гибели людей. Я не говорю, что он как-то оправдывал наши действия. Но, думаю, его привлекала та тьма, которую он разглядел во мне. Очарование опасного, скрытого под красотой. Нет, не будь наивным, не протестуй. Это выходит за рамки простого очарования ненормальным; это именно соблазнительность зла. Посмотри на ваших американских неонацистов. На ваш Ку-Клукс-Клан. На вашу одержимость реальными нацистами в фильмах на протяжении десятилетий! Вы считаете нас и наши униформы такими же красивыми, как когда-то считали самые верные из нас! Мы всегда любим злодеев, преступников. Гангстеров. Монстров. В конце концов, у всех нас это есть. Возможно, это наш способ принять свою темную сторону.
Во всяком случае, он выглядел должным образом презрительным, стоя в своей аккуратной, незапятнанной униформе.
- Теперь тебе нужен душ, эсэсовец. Теперь ты воняешь. Теперь у тебя, без сомнения, есть вши.
- А может быть, и тиф.
- Отлично. А как ты думаешь, что чувствовали люди в этих бараках? Я заходил в один, но из-за зловония смог пробыть там меньше минуты. Живые люди лежали вперемешку с мертвыми, и я не мог отличить их друг от друга. Большинство из них были слишком слабы, чтобы двигаться. Многие находились в коме. Просто застилали собой весь пол. Как ты думаешь, что они чувствовали, лежа там?
- Не думаю, что эти люди уже что-то чувствовали. Однако, они попали сюда больными, большинство из них. Уже больными, как я говорил.
- О, да вы – сама невинность. Как мог даже один человек позволить случиться такому? Знаете ли вы, что если бы у всех нас было истинное сочувствие друг к другу, и мы могли бы просто поставить себя на место другого человека, то не было бы ни убийств, ни войн, ни бесчеловечности? - oн указал своей сигаретой на огромную могилу. - Посмотри туда, друг мой. Видишь эту женщину? Она могла быть твоей женой. Она могла быть твоей сестрой.
Я улыбнулся.
- У меня нет ни жены, ни сестры.
- Не будь таким чертовски самодовольным, ублюдок. Ты знаешь, о чем я говорю. Она могла быть твоей матерью, твоей дочерью, она могла быть тобой.
- Но это не так. Она еврейка. Она женщина. Она там внизу, а я здесь.
- Ваши позиции когда-нибудь поменяются.
- В Судный день, а? - насмешливо ухмыльнулся я.
Я знал, что не должен провоцировать его гнев, возражать ему. Возможно, я мог бы использовать его влечение ко мне в свою пользу. Забыв о гордости, я бы скорее стал его тайным любовником, чем повешенным. Но я не думал, что у нас когда-нибудь дело дойдет до прямых отношений. Тем не менее, я знал, что должен попытаться извлечь выгоду из этой ситуации, флиртуя с ним, развлекая его, так же, как я умело очаровывал женщин. В конце концов, в свое время я сознательно обольщал и некрасивых женщин, женщин, с которыми я бы никогда не стал спать. Из чистого тщеславия я просто наслаждался их вниманием. Властью над ними. Теперь, оглядываясь назад, я задаю себе вопрос, было ли мое заигрывание с тем офицером в меньшей степени мотивировано попыткой улучшить свое положение, чем этим чувством власти. Может быть, оно позволяло в большей мере ощущать себя человеком, нежели заключенным. И, конечно, тогда я был еще нацистом. Я все еще верил в господство одних над другими.
В любом случае, когда офицер предложил мне еще одну сигарету и зажег ее, я слегка обхватил его руки своими. Я почувствовал легкую дрожь от этого прикосновения, но он не отдернул руки. Британец был действительно смущен, и он действительно боялся меня, что, я думаю, смущало его еще больше.
В течение нескольких минут мы оба молчали, наблюдая, как другие пленные бросают в яму истощенные трупы, похожие на мумии, но без нарядов. Я стряхнул вошь с руки; офицер был прав. Паразиты. А ведь это мы называли евреев паразитами. Паразитов надлежало уничтожать, проявляя к ним не больше сострадания, чем к опрыскиваемым ядом насекомым, или к истребляемым крысам.
Эти разговоры, какими бы философскими они ни были, затрагивающие нашу нацистскую мотивацию, вызвали в моем уме аналогию с паразитами. А зрелище сплетенных рук и ног, перепутанных скелетированных тел внизу, дало моим мыслям еще один толчок. Но очень странный, тревожный. Я непроизвольно содрогнулся; это был первый раз, когда я смотрел в яму на нагроможденные трупы, и чувствовал мурашки на теле.
- Вы когда-нибудь слышали, - спросил я своего нового друга, - о Крысиных королях?
Мы смотрели друг на друга; он ответил:
- Нет.
- Моя бабушка рассказала мне о них. Конечно, бабушки всегда любят рассказывать подобные истории. В любом случае, она поведала, что, когда крыс на земле было больше, чем сейчас, иногда в их гнезде можно было найти Крысиного короля. Это группа, скажем, дюжина или больше крыс, чьи хвосты сплелись вместе, так что они не могут разойтись, а головы направлены наружу. Так как они соединялись подобным образом, передвигаться им было весьма проблематично, и их часто находили истощенными или уже мертвыми. Тем, кто их обнаруживал, они казались многоголовыми монстрами, и именно поэтому их и назвали Крысиными королями. Знаете ли вы, что в "Щелкунчике" тоже есть Крысиный король? Но только они окрестили его Мышиным королем.
- Да… точно. Но все эти истории о крысах со связанными хвостами звучат как сказки и полная чепуха.
- Может и так, хотя бабушка клялась мне, что такие вещи действительно находили. В детстве рядом с ней жил сосед, который предположительно обнаружил подобного монстра, состоящего из двух десятков крыс, в своем сарае, именно поэтому она рассказала мне обо всем этом. Возможно, грызуны собрались вместе из-за зимнего холода, а их собственная замерзшая моча соединила их хвосты. В любом случае, Крысиные короли встречаются только у чердачных крыс, как мы, немцы, называем их. Это черные крысы. Они меньше по размерам и более редкие, чем коричневые... в основном потому, что на них охотятся более крупные и сильные коричневые крысы, чем значительно сокращают их численность. Почти уничтожили их всех. Коричневые крысы - более успешный и высший вид.
- Интересная научная лекция. Но тогда почему только более слабые черные крысы могут связываться в этих Крысиных королей?
Я пожал плечами и загадочно улыбнулся.
- Одна из многих загадок жизни, мой друг.
Офицер подошел ко мне ближе и, таким образом, ближе к краю ямы. Он посмотрел на сегодняшнюю пирамиду из трупов, прикрывая одной рукой нижнюю часть лица в качестве своеобразного фильтра.
- Вот тебе и загадка жизни. Я просто не могу принять это. Посмотри на эти тела. Такие изможденные. Многие из этих мужчин когда-то были мускулистыми и сильными. Загорелыми. Многие из этих женщин были красивыми, стройными, с ухоженными волосами. А теперь они все выглядят одинаково. Ужасающе. Ты смотришь на них? Взгляни на эту молодую девушку. Видишь? Посмотри на ее позу.
Я посмотрел. Руки разбросаны в стороны, ноги раздвинуты. Пятно лобковых волос казалось слишком большими для обрамляющей его скелетообразной оболочки. Оно было так открыто выставлено на показ. Вероятно, кишело вшами. Лобковые волосы и ввалившиеся глазницы являлись черными участками, которые больше всего выделялись на общей массе белых торсов и конечностей. В тот момент даже я должен был признать, что было что-то очень тревожное в зрелище такого количества голых тел, настолько бесстыдно обнажающих интимные места, которые в жизни они бы стеснительно прятали. Если бы эти самые женщины были живы и здоровы, то, увидев их голыми и развалившимися на кровати, я бы, наверное, сильно возбудился. Однако эта неподвижная оргия переплетённых трупов заставила меня задуматься, как я себя буду чувствовать в следующий раз, когда женщина ляжет на постель передо мной. Помешают ли мне воспоминания об этих образах? Не испугают ли меня эти черные кустики волос? Не вызовут ли страх учуять их запах гнили и увидеть вшей, которые прячутся там в ожидании меня?
Я был раздосадован собой. Какой эффект оказал на меня этот деликатный британский щеголь? Действительно ли его разглагольствования вызвали во мне чувство вины?
Мое презрение к нему в этот момент породило извращенное желание использовать его интерес ко мне и дальше, манипулировать им так же, как он пытается манипулировать мной. Я протянул руку и снял ворсинку с груди его пиджака. Он отступил от меня, в его глазах появилось выражение потенциальной тревоги, но я показал ему ворсинку, прежде чем сдул ее с пальцев. Затем я слегка похлопал по его груди там, откуда только-что убрал прилипший клочок, словно пытаясь выбить немного несуществующей пыли.
- Красивая униформа, мой друг, - сказал я ему.
- Спасибо.
- Меня смущает, что вы меня видите таким. Грязным, потным. Я горжусь своей внешностью. Я бы хотел поговорить с вами в чистой одежде и при этом пахнуть, как человек.
- Уверен, что предпочитаю видеть тебя таким, как сейчас. У меня нет интереса смотреть на твою эсэсовскую униформу.
- Как я уже сказал, мы оба носим форму. Мы оба делаем свою работу. Но если бы мы были сейчас голыми, то были бы одинаковыми, не так ли? Не немец, не англичанин. Не демон и ангел. Просто двое мужчин. Вместе. Разговаривающих.
И я медленно улыбнулся ему, изобразив подобие бородатой улыбки между ног женщины.
Я видел, как дернулся его кадык. Это принесло мне странное удовлетворение. Я снова почувствовал, что все под контролем, после того приступа осознания вины.
- Я знаю, что вы презираете меня, мой друг, - сказал я ему, - но на самом деле мне нравится ваше общество. Я уважаю вас и рад шансу поговорить с вами. Возможно, этим вечером после того, как я помоюсь и переоденусь, я мог бы составить вам компанию, чтобы покурить и поболтать на какую-нибудь вдохновляющую тему? Тогда мне было бы не так стыдно за свое нынешнее состояние.
- Для меня это звучит так, будто ты хочешь обмануть меня, эсэсовец, и застать врасплох. Выхватить пистолет, взять меня в качестве заложника и попытаться сбежать.
- О, да ладно. Вы боитесь меня? Мы можем встретиться на виду у других. Охранники, ваши люди. Но если не хотите, то не надо…
- Я приду за тобой. Я нахожу тебя неприятно... умным. Но если ты попробуешь выкинуть какой-нибудь фокус, обещаю, я всажу пулю тебе в голову.
- Спасибо. Я с нетерпением жду разговора с вами, как джентльмен.
- Ты можешь вымыться и переодеться, но ты все равно не будешь джентльменом, и у тебя все равно будет полное право стыдиться своего состояния.
Да, - подумал я, - но ты по-прежнему согласен на встречу, не так ли? И твое сердце забьется сильнее, когда ты пойдешь разыскивать меня...
Я не собирался пытаться сбежать. Или причинять ему вред. Как я уже говорил, я просто хотел посмотреть, смогу ли я использовать офицера для своей пользы. И мне нравилось видеть, как дергается его кадык.
Мой офицер забрал меня после обеда, когда солнце уже зашло. Огни омывали лагерь, оставляя лишь несколько темных углов, и он, должно быть, чувствовал себя в безопасности, прогуливаясь со мной. Сразу же он дал мне одну из своих сигарет, и пока он зажигал ее, солдат прощупал меня на предмет спрятанного оружия. Когда мы отошли, я спросил:
- Ваши начальники интересовались, почему вы предоставляете мне эту приятную свободу?
- Я сказал им, что вы разговорчивы. Они попросили меня написать в своем отчете то, что вы скажете.
Я усмехнулся.
- И о Крысином короле?
- Возможно, но я надеюсь, что вы также расскажете более подробно, чем занимались ваши люди здесь и в других лагерях. Лагерях смерти.
- Я никогда не был ни в одном из этих так называемых лагерей смерти, сэр.
- Слушай, я могу отвести тебя назад и позволить повесить вместе со всеми твоими знаниями в целости и сохранности. Или, может быть, ты сможешь помочь нам и облегчить себе жизнь.
Ага, вот как он оправдывал нашу встречу с ним. Он собирался допросить меня в рамках расследования. Исследовать разум преступника. Помню, как я был удивлен его отчаянной попыткой объяснить или оправдать свой интерес ко мне. Стараясь говорить, как можно искреннее, я произнес:
- Сэр, я всего лишь простой солдат. Я действовал по приказу. Выполнял распоряжения людей, находившихся далеко отсюда. Но я могу рассказать, каковы были мои обязанности, как солдата. Я могу сотрудничать в этом плане. Однако, если меня все равно повесят... ну... какой мне смысл помогать вам?
- Твоих начальников однозначно повесят. Но я не думаю, что мы будем вешать каждого до единого охранника и солдата; мы не варвары, как вы, изверги. Я всего лишь хотел припугнуть тебя.
- Ну что же, мне полегчало. Я помогу вам. Но вы должны пообещать защитить меня. Пожалуйста, - я остановился лицом к нему, а он повернулся ко мне. Мы все еще находились в поле зрения британских солдат, но уже достаточно далеко, чтобы кто-нибудь мог слышать наши слова. - Пожалуйста, защитите меня...
- Напиши полный отчет о вашей деятельности здесь. Все, что знаешь об операциях, о твоих начальниках, все, что ты думаешь, будет иметь ценность для нас. Ты видел съемочную группу. Мы должны заставить мир поверить, что этот ужас произошел на самом деле. И, может быть, в какой-то небольшой степени ты сможешь оправдать себя.
- А вы позаботитесь обо мне?
- Я же сказал тебе, что сделаю все, что смогу.
Я взял его за руку обеими своими. Затем сжал ее. Он стоял силуэтом на фоне прожектора; дернулся ли его кадык на этот раз?
- Как тебя зовут, мой друг? - тихо спросил я, все еще держа его за руку.
Нерешительным, неуверенным голосом он сказал мне. Но я не назову тебе его имя. Он был хорошим офицером. Хорошим человеком. Я не хотел бы портить его репутацию, даже если он уже умер. Я же пытался подкупить его, смутить его. Искал в нем уязвимые места. А это моя репутация должна быть испорчена. И замешательство должен был чувствовать именно я.
Мы гуляли дальше, выкурили еще по одной сигарете. Я заметил, что он шел так, чтобы его револьвер в кобуре располагался на противоположной от меня стороне. Его нервозность, его напряжение витали в воздухе, но я не думаю, что в действительности он волновался из-за того, что я нападу на него. Почему мы, наконец, вышли к яме? Помнишь, я говорил, что по большей части привык к зловонию “Бельзена”, однако этого, конечно, нельзя было сказать про моего спутника. Сейчас я думаю, что мы оказались там, потому что это являлось самым пустынным участком в лагере. Мы там находились в уединении. А кроме того, до сих пор ямы служили местом наших обычных свиданий. Как, например, сад, где встречаются влюбленные.
В тот вечер эта конкретная яма не была заполнена до предела, поэтому бульдозеры ее еще не запахали. Она зияла, как огромный кратер, и была вся черной, за исключением дальней стенки, куда упирался один из лучей прожектора. Под ногами у нас валялись тысячи людей, и все же мы чувствовали себя в уединении.
- Вот мы и вернулись к кошмару, - заметил я. - Он вас зачаровывает.
- Он приводит меня в ужас! Я не могу понять этого!
- Да. Но и зачаровывает тоже. Так же, как вы считаете меня интересным. Возможно, обворожительным.
- Я считаю тебя отвратительным.
- Но вы встретились со мной сегодня, - сказал я почти шепотом, шагнув так близко к офицеру, что, уверен, он почувствовал дыхание моих слов на своей щеке.
Я слышал, как он сглотнул. Это позабавило меня, но, думаю, что моя игра в обольщение в реальности стала затягивать меня все больше и больше. Проецируя на него эти эманации, я, по всей видимости, начал возбуждаться от своей игры. Его реакция на мои манипуляции приносила мне странное удовольствие. Попытка получить власть над ним напоминала те времена, когда я уговаривал какую-то молодую девушку лишиться девственности. В ней горело желание, но одновременно и страх. Затем наступала капитуляция...
Я не гомосексуалист. Но все же в тот момент голодное тепло распространилось по моей нижней части тела, почти что вызвав головокружение. Поэтому я отреагировал, не задумываясь. Если я тогда вообще о чем-то думал, полагаю, что мотивировал свой поступок попыткой окончательно соблазнить британца, чтобы он взял меня под свою защиту. Это то, что я говорил сам себе. Но теперь я понимаю, что истинной причиной послужило вышеупомянутое тепло в моем животе.
Итак, я шагнул еще ближе к нему и прижал свои губы к его губам. Одновременно протянул одну руку вниз, чтобы слегка обхватить его яички. Мой язык начал проскальзывать в его рот, где смешался вкус наших сигарет.
Но это продолжалось лишь мгновение, а затем удар в челюсть с щелчком откинул мою голову назад. Я сильно прикусил язык. Глаза ослепило вспышкой, как будто на лицо попал луч прожектора. В ярости офицер ударил меня с невероятной силой.
Ошеломленный, я отшатнулся от него. И, споткнувшись, упал в яму.
Я скатился по склону из грязи. Затем растянулся на животе на дне, которое представляло собой океан тел. Океан зловония. Абсолютно темный. Оно было похоже на морское дно, и ужасный запах топил меня, наполняя легкие. Один из ботинок застрял между несколькими согнутыми конечностями, а когда я попытался вытянуть руку, она скользнула по чьим-то ребрам и по самое плечо оказалась погребенной в пространстве между трупами. Я хмыкнул, выплюнул кровь, стараясь высвободиться и перевернуться, но запутался еще больше.
Моей щеки коснулась рука.
Это было легкое, мимолетное касание. Но я не стал строить об этом какие-то догадки. Я подумал, что в результате моего падения нагроможденные тела сдвинулись... так как еще один труп перекатился мне на ноги, видимо, сорвавшись с более возвышенной части склона.
Я не слышал голос офицера наверху. Неужели он ушел, чувствуя отвращение, замешательство и ярость? Неужели он думал, что я не заслуживаю ничего, кроме того, чтобы остаться здесь, где такому монстру, как я, самое место? Я не мог перевернуться, чтобы посмотреть. Когда я изо всех сил попытался сделать это, еще одно тело скатилось на спину и затылок, прижав мое лицо к мертвой плоти. Прижав к ней мои губы. В этот момент я предпринял судорожное усилие, чтобы высвободить свою погребенную руку.
Я дернулся, но почувствовал сопротивление. Что-то внизу в куче подо мной зацепилось за манжету рукава.
Должно быть, это пальцы… превращенные смертью в клешни, подумал я. Идея привела меня в ужас; однако, были ли это крючковатые клешни или нет, мне представлялось совершенно необходимым высвободить руку. Когда я попробовал еще раз, ничего не получилось. А затем в голову пришла ужасающая мысль. Видение, рожденное моим растущим и приближающимся к панике отчаянием. Я представил, что совсем не пальцы схватили мой рукав… а зубы.
Рука скользнула по левой стороне моего лица, дразняще проведя одним пальцем по уху, и я закричал.
Под действием взрыва адреналина, я почувствовал прилив сил и ухитрился перевернуться на спину. Судя по всему, это нарушило равновесие целого холма трупов, нависших прямо надо мной, в результате чего он обрушился, и секундное зрелище ночного неба тут же затмилось лавиной окончательно погребающих меня безжизненных резинообразных тел.
Я наблюдал, оседающую, как в замедленной съемке, массу трупов, представляющую собой тяжелый и сокрушительный сгусток тьмы, сотканный из легких, похожих на чучела, фигур. Он обрушился на меня, как единое многорукое чудовище, однако я понял, что это было только частью существа, а осознав данный факт, снова закричал. Царапаясь, извиваясь, отчаянно пытаясь дышать, я сообразил, что тела подо мной также являются частью этого монстра. Все трупы, окружающие меня. Соединенные между собой, сплетённые и связанные. Слабые по отдельности, в единой массе они приобрели удивительную силу и поймали меня в ловушку. А целью их, конечно же, было поглотить меня в себе. Чтобы сделать меня одним из них, и, следовательно, частью его.
В безумии я скулил о помощи. Вес покойников, казалось, вдавливал меня все глубже и глубже. Прибавились ли к ним мертвецы с обеих сторон, волнообразно колышущиеся, чтобы навалиться на меня? И не прибывали ли к ним трупы, еще не извлеченные из бараков, теперь скользящие по лагерю на животе и падающие в яму?
Длинные волосы девушки захлестнули мое горло, ее лицо приткнулось к моему плечу. Куст лобковых волос прижался к моему лбу в ужасном влажном поцелуе. Пальцы вцепились в заднюю часть воротника рубашки, ногти слегка поцарапали мою кожу. Я завопил и в отчаянии начал всхлипывать, как женщина, вытянув шею как можно дальше от этих ногтей... но при этом моя щека прижалась к острому ребру позвоночника, едва обтянутого кожей.
Как будто острые кости выше и ниже меня являлись клыками, которые собирались пронзить меня, клыками огромной челюсти, намеревающимися разодрать меня, пожрать меня.
Не все они мертвы, рассуждал я, пытаясь оставаться в здравом уме. Вот в чем дело! Офицер сам говорил об этом. В бараках мертвые лежали на полу вперемешку с живыми, так что не представлялось возможным отличить одних от других. Должно быть, торопясь завершить погребальные мероприятия, живых бросали в яму вместе с покойниками. Именно поэтому руки, казалось, так целенаправленно тянулись ко мне, впивались в меня. Именно поэтому трупы преднамеренно перекатывались на меня, накрывали меня...
То, что некоторые из тел были живы, конечно, являлось маловероятным, но все-таки возможным. Правда это или нет, меня данный факт мало утешал. Возможно ли, что живые, смешавшись с мертвыми, стремились отомстить мне... или, что бледные голодные духи всех этих покойников каким-то образом слились в одну могущественную сущность? Оба варианта - и естественный, и сверхъестественный - являлись одинаково отвратительными. Потому что в любом случае я был беспомощен. В любом случае, они свершат свою месть.
Потому что я никогда не выберусь наружу. Я задохнусь, или моя грудь будет раздавлена, либо сердце просто разорвется на куски, а может быть, та рука около моей шеи вместе с другими обовьется вокруг моего горла...
Чьи-то ногти прочертили по моему лицу. Я зажмурился, и они зацепились за веки. В тот момент, мой друг, я хотел умереть. Прямо тогда. До того, как появятся другие ногти. И удушающие руки. И зубы. Я хотел покончить с этим, поскольку офицер также отомстил мне - он бросил меня в этой яме, из которой никогда не выбраться.
Тела надо мной зашевелились сильнее, и чья-то рука крепко сжала предплечье.
Затем давление на грудь ослабло, я поднял голову и увидел лицо, нависающее надо мной, сверкающие глаза, оскаленные в гримасе зубы. В лицо ударил луч фонарика. С меня сняли еще несколько тел, и я понял, что это и было причиной ощущения какой-то активности сверху. Еще больше рук ухватили меня и передали другим людям, всем британцам. В своем безумстве я хватался за грязный склон могилы, вероятно, мешая их усилиям спасти меня.
- Что случилось? - услышал я, как кто-то спросил. - Он напал на вас?
- Нет, - ответил мой офицер. - Он просто… упал.
Это были последние слова, которые я от него услышал, поскольку он никогда больше со мной не разговаривал.
Наконец, я оказался наверху, на краю ямы. Я был спасен из ада. Посмотрев вниз, я узрел существо в новом свете. У него имелось множество глаз, некоторые из которых отражали свет. И множество ртов, улыбающихся с этим странным выражением едва ощутимого тошнотворного веселья, которое так часто можно увидеть у мертвых.
То, что я сделал тогда, было необъяснимо. Так же, как и попытка поцеловать британского офицера. Но я обезумел. Не имело значения, что меня спасли. Чудовище улыбалось мне, смотрело на меня, оно знало, что разрушило мой разум, мою душу, и силой своей воли оно приказывало мне отдаться ему. Оно бы меня еще забрало. И это был единственный способ очистить себя, покаяться, заплатить за свои грехи. Британцы бы не казнили меня. Я должен казнить себя сам...
Я чувствовал, что должен умереть, и тогда я протянул руку к своему офицеру и выхватил револьвер из его кобуры. Смерть являлась единственным способом избежать взгляда этих глаз.
И смерть была единственным способом слиться с ним так, как монстр требовал от меня.
Солдаты вцепились в мои руки в попытке остановить меня. Возможно, именно поэтому пуля прошла не в мозг, а через нос вылетела из глазницы. Или, как я предположил, Божья воля могла заключаться в том, что я не должен был так легко избежать кары.
Я никогда особо не верил ни в Бога, ни в кару, пока не встретил того офицера. Пока не встретил того монстра.
И в вашей стране есть монстр, не так ли? Сильный и единый, богатый и властный. Могу ли я его винить? И в Израиле есть монстр, меньше, но круче и с очень острыми зубами. Я смертельно боюсь обеих стран. Их возмездия. Монстры всегда поворачиваются против своих творцов.
Ты думаешь, что, рассказывая это, я все еще безумен. Что после той ночи я так и не обрел рассудка. Но это не так, мой друг. Теперь я в здравом уме. На самом деле, я не сошел с ума, когда упал в яму. Я был безумен до того момента, пока я не упал.
И, возможно, я был спасен, когда меня вытащили из этого ада. Может быть, моя вечная душа сгорела чистой и была спасена. Хотя, возможно, и нет.
Это моя история. Я вижу, ты не веришь в некоторые загадочные вещи, которые я предположил. Так же, как британский офицер не поверил мне про Крысиных королей. И теперь, зная мое прошлое, ты считаешь меня отталкивающим, как и он. Отвратительным, зная всю правду. Можешь называть меня демоном, чудовищем. Не человеком. Точно также, как мы называли евреев и прочих. Кем угодно, пока ты считаешь, что я не такой человек, как ты.
Да, ты находишь мою историю немного неприятной, а? Но, как и тот офицер... ты же захотел меня послушать.