«Цель моя верна» Джон Эверсон

Я прохожу мимо ржавого трехколесного велосипеда и грязного единственного башмака роликовых коньков, у которого отсутствует заднее колесо. Рваные страницы пожелтевших журналов цепляются за кусты на краю двора, но, несмотря на дыры, разрывы и выцветание, я все еще могу различить манящий контур обнаженной груди на одной странице, соблазнительно изогнутое бедро - на другой. Неподалеку в грязи блестит груда разбитых пивных бутылок.
Я уже потерял его из виду и ускоряю шаг, покидая заросшую сорняками дорожку возле дома и выходя на открытое пространство его заднего двора. Земля усеяна битым стеклом, помятыми колесными колпаками, ржавыми гвоздями и выцветшими фантиками между чахлыми кустиками тошнотворного широколистного растения. Между растянутыми и скрученными презервативами гордо прорастают одуванчики; муравьи снуют по окуркам, оставляя липкие комочки давно забытой жвачки, чтобы полакомиться кучками серого, свалявшегося меха. Я останавливаюсь у одного бесформенного кургана, чтобы рассмотреть его, но по останкам не могу определить, кто это был - собака или кошка. В конце концов, полагаю, это не имеет значения.
Я иду дальше и прохожу мимо старого деревянного сарая, где он в зрелые годы проводил много часов за изготовлением инструментов. К стене сарая прислонен стол на двух ножках, и я гадаю, кто кого держит - сарай или стол. Чуть дальше на земле опрокинута банка с краской, брызги серого оттенка стекают в застывшую плесень на земле.
Сразу за сараем я вижу, что он покинул узкие границы двора. Рваный лоскут футболки свисает с куста, окаймляющего его участок. Прядь седых волос слегка колышется, как паутина на колючей ветке. Я иду по его следам в кустарник, и что-то блестит на земле в лучах позднего послеполуденного солнца. Золотое кольцо. Его обручальное кольцо. Я кладу его в карман; он захочет его вернуть.
Сквозь колючки и предательскую болотную землю я следую за ним, мотаясь то под солнцем, то в темноте, как на молитве. И вот наконец я вижу его, далеко впереди и все дальше. Теперь он бежит. Он должен знать, что я здесь.
Каким-то образом он вернулся на тот неблагодарный участок земли, который называл домом большую часть своей жизни, и я следую за ним, не упуская из виду отблески умирающего солнца на его лысеющем животе. Я слышу, как он тяжело дышит, и в нескольких шагах от меня он опускается на землю на берегу реки. Он опускается на четвереньки и смотрит на свое отражение в воде. Его глаза - темные ямы в складках возраста, превративших некогда твердые, загорелые брови в инеистые овраги. Его слезы катятся по течению реки, как дождь нарушенных обещаний и потерянных мечтаний. Он даже не шелохнулся, когда мое отражение присоединилось к его отражению в шоколадной мути реки.
- Уже? - тихо спрашивает он, и я киваю.
- Я должен был сделать больше, - шепчет он, перекатывая между пальцами старую, хорошо обглоданную кость. - Исследовать. Пробовать. Путешествовать.
Я снова киваю и наклоняюсь, чтобы поцеловать его.
Он вздрагивает от неожиданности, но принимает мое утешение. Я надеваю кольцо обратно на его палец, и он начинает плакать.
- Пора, - все, что я говорю.
На этот раз он кивает и опускает голову в знак согласия.
Откидывая капюшон, чтобы убедиться, что моя цель верна, я поднимаю древнюю косу достаточно высоко, чтобы коснуться луны, а затем с грохотом опускаю ее обратно на землю, отчего его морщинистая голова катится к берегу реки. Лодочник скоро придет, но я не буду ждать.
Наши пути всегда ведут к одному и тому же, но редко пересекаются. Мне предстоит пройти еще много бесплодных дворов.