«Преступления и наказания Джона Стаббергера» Джон Балтисбергер

ТО ЧТО ТЫ ЗАСЛУЖИЛ

- Зачем ты это делаешь?
- Потому что ты ебаный нацист, и ты не заслуживаешь ничего другого, - небрежно ответил Стаббергер. Он не слишком задумывался над своим ответом. Было трудно сосредоточиться на удалении желчного пузыря, одновременно слушая этого подонка и удерживая его на месте.
Парнишка - ему было, наверное, лет девятнадцать - взбрыкнул под ним. Стаббергер вытащил нож и свободной рукой ударил парня по голове, достаточно сильно, чтобы оглушить его, достаточно сильно, чтобы заставить его заскулить, но не настолько сильно, чтобы вырубить его. Стаббергер не хотел этого; он хотел, чтобы этот подонок почувствовал все.
Удовлетворенный тем, что маленький фашик собирается пока оставаться неподвижным, Стаббергер откинулся назад с того места, где он сидел верхом на его заднице на тротуаре переулка.
- Я тут прикинул, может быть, ты не имеешь в виду, почему я тебя режу. Может быть, ты имеешь в виду, почему я режу тебя здесь. - Стаббергер воткнул нож обратно в разрезанную плоть. Мальчик снова захныкал, но уже не сопротивлялся, в голове у него все еще звенело; он чувствовал боль, но не мог собраться с силами, чтобы сбросить Стаббергера. - Это не так уж и сложно, смотри сюда. - Он повернул нож, покачивая им, чтобы немного расширить разрез в плоти парня. - Я сейчас как раз над тем местом, где находится твой желчный пузырь. - Стаббергер использовал другую руку и скользнул пальцем в сделанный им разрез. Он поднял пальцы вверх, натягивая кожу. Он чувствовал, как желе из жира нациста хлюпает под его руками. Он пошевелил пальцами, и каждое его движение разрывало дыру в коже парня. Мальчика трясло. Боль прочистила ему голову.
Стаббергер сильно надавил, просунув всю руку под кожу парня. Он согнул руку, рванув вверх. Звук того, как кожа мальчика отделяется от мышц и жира, был подобен музыке для его ушей. Нацист выл в ночи, крича от животного страха и боли. Запах его крови почти заглушил запах его набитых дерьмом штанов. Стаббергер вытащил свою окровавленную руку из тела на спине мальчика и снова ударил его кулаком по голове. Это отбросило его лицо обратно в бетон и заполненные мочой выбоины грязного переулка за пределами бара, из которого он заметил выходящего парня.
- Они не слышат тебя, нацист, у них слишком громко орёт музыка. Так что здесь только ты и я. - Он сделал паузу и посмотрел на свою работу, в которой еще так много нужно было сделать. Он приподнял кожу одной рукой и начал с помощью ножа разрезать плоть на полоски, которые отбрасывал в сторону. - И тебе, возможно, интересно, почему именно желчный пузырь. - Он говорил громко, перекрикивая крики нациста и музыки. - Ну, без желчного пузыря ты не сможешь есть жирную жареную пищу. Твой организм просто не справиться с ней. - Он оторвал последнюю часть спины мальчика и уставился вниз на мягкие мышцы и слои гротескного желтоватого жира. - И, судя по всему, тебе действительно нравится картошка фри и прочее дерьмо.
Стаббергер откинулся назад и разрезал то, что можно было бы условно назвать мышцами и мясом, чтобы добраться под ребра. Он не был осторожен, и его лезвие рассекло ткань печени, когда он нашел маленький зеленоватый орган. Стаббергер протянул руку и схватил орган, проведя пальцами по венам и трубкам, которые соединяли его с телом, и сильно дернул, разрывая и отрывая его в приступи ярости. Он мгновение изучал орган, прежде чем отбросить его в сторону и посмотреть вниз. Стаббергер наклонил голову, прислушиваясь к рыданиям. С рычанием он поднялся и пнул маленького фашистского поросенка в бок, заставив его перевернуться.
Крик усилился, когда лишенная кожи спина мальчика заскребла по неровному тротуару, смешивая его кровь и соки с мочой и стоячей водой.
- Ты чё, плачешь что ли? - Он с отвращением посмотрел на нациста сверху вниз. Его бритая голова и кольцо в носу были достаточно типичны для скинхедов. Но этого было недостаточно, чтобы осудить мальчонку. Это была татуировка 14/88 на его шее. Его рубашка с надписью "Грохни Черномазого". Вот это имело значение. Оно осудило мальчика. - Ты же в курсе что умираешь? - Он снова посмотрел на лицо мальчика, распухшее от первого удара головой - приветствия, которое произнес Стаббергер, опухшее и красное от слез. Сопли пузырились у него из носа, застревая в редких пушистых усах, которыми он щеголял. - Ты маленькая сучка, ты маленькая ебаная фашистская пиздёнка. Разве вы не принадлежишь к сверхрасе хозяев? Разве ты не превосходишь меня? Ты белый кусок дерьма. Ихьбин Юдиш.
- Пожалуйста, не надо... Пожалуйста, не делай мне больше больно, - пробормотал толстяк, его уродливые мужские сиськи тряслись, когда он рыдал.
Стаббергер подумал, не отрезать ли ему их. Но ему было так противно слушать рыдания маленького бритоголового, что он больше не мог выносить этого труса. Он поднял нож над головой и вонзил его вниз, вспарывая желтовато-бледную кожу и редкие волосы на груди. Скользнув по рыхлой мышечной ткани, лезвие раздробило ему ребра, прежде чем вонзиться в его сердце.
Стаббергер наклонился вперед, перенеся свой вес на лезвие. Он повернул нож, разрезая плоть на части, не обращая внимания на потоки крови, брызнувшие ему в лицо. Это были слабые, анемичные брызги. Слишком много крови вытекало сзади в постоянно растущую лужу под ними двумя.
Мальчик брыкался в предсмертных судорогах, дико извиваясь под ударами Ножа. Сарббергер вытащил лезвие и вырезал свастику на лбу мальчика, чтобы все знали, за что его выпотрошили, прежде чем переместиться вниз, и вырезать на его груди “Все нацисты должны сдохнуть".
Стаббергер встал - он был весь в крови - и удовлетворенно посмотрел на дело своих рук. Это не было предупреждением; это не было призывом к сторонникам превосходства изменить свои взгляды; для этого было слишком поздно. Это было послание. Он шел за ними.

УЖИН

В это время ночи и в этой части города закусочная была почти пуста. Нью-Содом был одним из худших городов Америки по уровню преступности. На границе Луизианы и Техаса огромный прибрежный город привлекал худших людей из всех слоев общества. По ходу дела город быстро разделился по социальному положению и экономическому статусу. Закусочная Рут находилась не в лучшей части города. На её стоянке проходила изрядная доля сделок связанными с наркотиками, убийствами и быстрых неуклюжих перепихонов между местными проститутками и их клиентами.
Самой Рут было наплевать на то, что там происходит. Копы никогда не приезжали в эту часть города, и она готовила достаточно хорошие завтраки и была достаточно хорошим стрелком из 22-го калибра, чтобы даже самое отмороженное отребье хотело ей перечить. Она управляла закусочной так, словно это была ее собственная вотчина в море анархии, но, по сути, так и было. Она работала за стойкой, в то время как ее второй (и четвертый) муж, Дункан Дуглас Маклотар IV, стоял за грилем и готовил несколько заказов, которые у них заказали. Три дочери Рут (от четырех браков) работали в разное время, каждая по очереди работала официанткой между второй работой или учебой. Сегодня все трое были в закусочной, сидели вместе за столом и разговаривали о том, что часто обсуждают молодые девушки, хотя работать сегодня должна была только одна из них.
- Эстер! - рявкнула Рут со своего места за стойкой, ее глаза, темные и холодные, обозревали ее королевство.
Эстер подскочила от неожиданности при этом внезапном звуке.
- Да, ма? - сказала она, ее южное протяжное произношение резко контрастировало с сердитым акцентом ее матери из Нью-Джерси.
- У тебя клиент, - твой парень вернулся.
Эстер ярко покраснела, когда Рут указала на кровавый призрак, который бесшумно вошел и сел за одну из кабинок.
- Это не мой парень, ма, - сказала она, только произнесла это шепотом, чтобы ее не схватили за руку за ответные слова. Она посмотрела на своих сестер, которые ухмылялись ей; она никогда не смирится с этим. По правде говоря, вошедший был очень красив. Он выглядел так, словно его вырезали из стекла в попытке переделать Давида. Но там, где статуя Микеланджело была мягкой, красивой, доброй и человечной, Стаббергер был жестким и холодным и странным образом нечеловеческим. Он нес в себе тьму, которая выходила за рамки его кровавых деяний. Это и выпуклость в штанах Стаббергера намекали на то, что его скульптор был более щедрым, чем Микеланджело.
- Он выглядит еще более безумно, чем обычно! - поддразнила ее старшая сестра. - Тебе же нравятся чудаки, да, Эстер?
- Заткнись, Мелисса.
- Я слышала, он родился с ножами вместо рук! - добавила ее младшая сестра.
- Посмотри на его руки, Роза, - приказала Эстер.
- Ладно...
- Ты видишь руки или ножи? - спросила Мелисса.
- ...Руки, - призналась Роза с некоторым разочарованием; ей понравилась идея борца с преступностью с ножами вместо рук.
Несмотря на свои прежние протесты, Эстер поправила платье и фартук, проверила макияж и подошла к кабинке, прихватив по дороге кружку и графин с кофе.
- Шалом, Эстер. - Его кудрявая голова качнулась, когда он кивнул ей. Плащ, плотно сидевший на нём, был залит кровью, кабинка уже была грязной от крови и внутренностей, которые он притащил с собой.
- Привет, Джон, - сказала она, ставя чашку и наполняя ее. Быстрый взгляд, и она увидела, что полы тоже уже были испещрены кровавыми следами. Он опустошил держатель для салфеток, пытаясь очистить руки от густой жидкости. - Тяжелая ночь?
- Для некоторых. - Его глаза были почти черными от того, какими темными они были. Он слегка улыбнулся ей. Это было неестественно для него, но это было по-настоящему; в этой улыбке была доброта, которую так мало кто в мире видел от него или которую когда-либо предлагали ей. Несмотря на себя и ужас его появления, она почувствовала бабочек в животе.
- Ты будешь, как обычно?
- Зависит от повара. Кто сегодня готовит.
- Папочка.
Джон Стаббергер хмыкнул. Было поздно, вернее, еще рано. У него были планы. Он не мог провести здесь всю ночь, или, скорее, на сортир, куда его привела бы стряпня ее отца.
- Не спасибо, только кофе пожалуйста. - Он откинулся назад и закрыл глаза. - Спасибо.
- Не за что, и ты просто позови меня, если тебе что-нибудь понадобится.
- Будет сделано, Эстер, будет сделано.
Он выслушал, как она отступила к столу со своими сестрами, и глубоко вздохнул. Через мгновение он почувствовал, как на него упала тень. Он чувствовал, как от тени волнами исходит раздражение.
- Рут, - сказал он, не открывая глаз.
- Ты собираешься убирать этот гребаный беспорядок за собой, Джон?
- Нет.
- Ты не можешь заявиться сюда весь, в кровищи и ожидать, что все будет чертовски круто, Джон.
Стаббергер открыл один глаз и посмотрел на сердитую женщину у подножия его кабинки.
- Мои деньги недостаточно хороши для тебя?
- Твои деньги в порядке, но дополнительная работа - нет.
- Я даю очень хорошие чаевые, - возразил он. И это было правдой; он всегда оставлял сюрреалистическую сумму денег для закусочной. Одна из причин, по которой его здесь терпели, и, вероятно, одна из причин, по которой девушкам нравилось обслуживать его столик. Хотя Рут была бы идиоткой, если бы притворилась, что не знает, что девочек интересовали его другие большие чаевые.
- Да, и откуда же берутся эти деньги, Джон? - Хотя Рут знала, что каждый из ее клиентов был преступником, она больше интересовалась мужчиной, в которого влюблялась её дочь.
- Мертвые нацы. Они забрали наше золото уничтожили наши дома, сгубили тысячи в газовых камерах так что око за око.
Рут на мгновение переварила эту информацию. Она потеряла своих бабушку и дедушку в Освенциме; ее родители все еще рассказывали ужасные истории из лагеря смерти.
- И где же ты находишь столько мертвых нацистов, чтобы быть таким щедрым?
Джон Стаббергер улыбнулся ей, на этот раз в его улыбке не было доброты, только возвышенная радость.
- Я их делаю.

ВЕЧЕРИНКА

Когда Стаббергер вышел из закусочной, он оставил лужу крови на сиденье и все содержимое бумажника, который он забрал у убитого им ранее нацистского ублюдка. Теперь он стоял на краю трейлерного парка, наблюдая, как вечеринка бушует в его границах; какая-то дерьмовая местная панк-группа орала во все горло на импровизированной сцене.
В яме слэмились, скинхеды скакали вокруг, пытаясь показать, что у них больше репутации, чем у кого-либо другого в толпе "не могут танцевать или взаимодействовать с другими людьми". Вечеринка состояла из дешевого пива в холодильниках, дерьмовой группы и достаточного количества метамфетамина, чтобы начать новое деловое предприятие, ну и самое главное примерно двадцати скинхедов. Ну, точнее девятнадцати, номер двадцать лежал в канаве без кожи на спине.
Стаббергер вытащил из-под пальто два охотничьих ножа и направился в тень трейлерного парка.
Саундтрек его работы мог бы быть и по лучше. Он предпочитал нежные тона Джакомо Мейербера, когда разрезал плоть белых сторонников превосходства. Тем не менее, злой, бессвязный бред дерьмовой панк-группы, которая пела о том, как велик был фашизм, должен был бы подойти. Стаббергер задавался вопросом, как группа может называть себя “панком”, когда все, чего она действительно хотела, - это трахать в рот черномазых и долбить в жопы мексиканцев.
Он нашел человека в тени, возможно, это был охранник, но он был отвлечен. Он стоял, спиной к Стаббергеру, его рука отчаянно дергала крошечный член.
- Заткнись нахуй, Лиззи. Перестань смеяться! - прорычал дятел, пытаясь заставить свой вялый член встать. - Я, блядь, заплатил тебе, так что ты подождешь, пока у меня встанет, а потом возьмёшь в рот как мы договаривались!
У девушки, о которой шла речь, тоже была выбрита голова, за исключением фиолетовой челки. Она стояла на коленях, покрытые герпесом губы приподнялись в снисходительной усмешке над тем фактом, что ее любовник за 15 долларов не мог поднять свой член.
Стаббергер зашел мужчине за спину и, протянув руку, одним быстрым ударом ножа отрезал ему член, а другим вонзил нож ему под мышку. Он сделал шаг назад и ударил мужчину лезвиями в грудь. Умело просовывая ножи между ребрами, как будто он пытался удалить лишнее мясо с туши на бойне. Мужчина не смог закричать; в его пробитых легких не осталось кислорода.
За то девочка, Лиззи, могла кричать. И она это сделала. Ее лицо получило камшот, за который ей заплатили, хотя он был немного кровавее, чем она ожидала. Несколько дюймов мяса упали между ее коленями. Кровь гейзером била ей в глаза с каждым замедляющимся ударом его сердца. Его рыхлые и грязные яйца задрожали, когда мужчина упал набок, чтобы продолжить свои кровавые оргазмы из обрубка члена, когда он умер. Крики девушки смешались с дебильными воплями солиста. Никто не заметил появления Стаббергера.
У некоторых мужчин были кодексы, запрещающие убивать женщин и детей. Но для Стаббергера нацист был нацистом. Неважно, что у них было между ног или что им нравилось между губ.
Он прошел мимо трупа и вонзил свой клинок в рот Лиззи. Лезвие разорвало ей губы, а цевье раздробило зубы. Ее глаза расширились, когда кончик лезвия пронзил заднюю часть ее горла и перерезал позвоночник, когда нож вырвался из задней части её шеи.
Она хлынула из её разрезанного рта сквозь разбитые зубы и разорванный язык. Ее глаза, насколько могли, сфокусировались на мужчине, который вонзил нож ей в лицо; она всегда знала, что Джон убьет ее. Она просто не думала, что это будет именно этот Джон и что будет так больно. Она умерла через несколько секунд, захлебнувшись кровью. Джон поставил ботинок ей на лицо и сбросил ее труп с ножа.
Джон двинулся вперед, готовясь к настоящей схватке, но остановился, когда музыка смолкла. Он стоял в тени; он не был напуган, у него не было секундных сомнений, но было бы легче убивать, если бы он вступил в драку во время хаоса музыки. Поэтому он ждал, надеясь, что они не собираются расходиться. Вся причина, по которой он пришел сюда, заключалась в том, что он мог быстро справиться с большой группой нацей, не выходя на улицы.
- Ладно, все, угомонитесь, черт возьми! Как вы все знаете, сегодня мы празднуем! - Раздался громкий рев хохочущих фанатиков, когда они похлопали друг друга по спине за ту победу, которую они одержали в круге. - Устройство герра Донгхольда сработало, и мы вернули героя! Как только мы закончим здесь, мы отправимся в доки, где сам Чарльз Линдберг, мать его, поднимется на борт недавно построенного ”Гинденбурга II", и мы возьмем штурмом белый дом для фюрера! - Еще один рев поднялся, когда ублюдки принялись зиговать в знак великолепия своего плана. Кучка техасских двоюродных братьев-долбаных наркоманов собиралась штурмовать Белый дом со своими Белыми Когтями и своими дерьмовыми деревенскими ружбайками. Они думали, что смогут справиться с секретной службой и военизированной охраной президента.
Они все будут мертвы еще до утра. Что ж, это произойдёт, несмотря ни на что. Стаббергеру было бы наплевать, если бы эти тупые ублюдки думали, что смогут это сделать. Ему также не нравился президент Сниффи Мактач. По его мнению, каждого политика можно было скормить дробилки и использовать в качестве удобрения для фермы. Но он не собирался позволять правительству США красть у него убийства.
Нацисты все еще кричали “хайль” снова и снова, когда Стаббергер взобрался на крышу ближайшего фургона и с разбегу спрыгнул с края. Он проплыл над толпой, опускаясь на певца, который накачивал толпу. Два ножа вонзились ему в плечи, вес и инерция Стаббергера разорвали сухожилия и кости, оторв тому конечности. Когда он закончил приземляться, Стаббергер поднялся и вонзил оба ножа в живот безрукого вокалиста, сила подняла мужчину с ног. Стаббергер извернулся, чтобы швырнуть окровавленный торс мужчины в толпу под сценой, которая уже кричала и тянулась за оружием.
Стаббергер проигнорировал их. Он метнул один из своих ножей в грудь барабанщика и повернулся к гитаристу. Мужчина размахивал гитарой, целясь Стаббергеру в голову. Джон нырнул под самодельный топор.
- Пидорюга! ты дерешься так же, как играешь, - прорычал Стаббергер, вонзая нож в шею мужчины, сильно дергая его через сухожилия и разрывая ему горло. -Твоя игра, блядь, отстой. - Он повернулся, чтобы убедиться, что барабанщик все еще захлебывается собственной кровью, которая хлынула ему в грудь из ножевой раны.
Но к этому моменту все больше и больше тощих говнюков поднимались на сцену, чтобы бросить ему вызов. Стаббергер повернулся, на его лице застыла маниакальная улыбка. Не было такого кайфа, как тот, который он испытывал, нанося удары нацистам прямо в их белые татуировки власти. Они набросились на него кучкой, каждый стремился доказать, что они сверхчеловеки. Стаббергеру было все равно. Он знал, что каждый из них был жалким оправданием трусливого куска дерьма, и с радостью приветствовал приближающееся скопление бледной потной плоти, вонзая нож в живот ближайшего нарколыги. Он вырвал лезвие вбок, разбросав внутренности мужчины по всей сцене, прежде чем повернулся и ударил следующего придурка подмышку. Он повернул нож, вспарывая плоть, мышцы и вонзаясь в грудную полость на ходу.
Стаббергер дернулся вперед, боль пронзила его спину. Он пошатнулся на несколько футов, когда охотничий нож выпал из онемевших пальцев. Кто-то ударил его в спину ножом с выкидным лезвием. Он торчал почти комично, как длинная булавка, торчащая из куклы вуду. Скинхеды все еще кричали, пытаясь прийти в себя и пытаясь спасти человека, который пытался засунуть свои кишки обратно в рваную дыру, которую пробил в нем Стаббергер. Они предполагали, что обезумевший от удара ножа жидяра, устроивший им засаду, умрет. Но он этого не сделал.
Со щелчком лезвие, торчащее из его спины, было всосано в его тело, полностью поглощено. Стаббергер выпрямился и развернулся, взмахнув рукой, как будто бросал бейсбольный мяч. Выкидной нож, тот самый, которым его ударили несколько секунд назад, выскользнул из его плоти, вылетев из ладони, как будто его выпустили из пушки на футболе прямо в глаз девушке, которая выкрикивала имя своего умирающего брата. Выражение замешательства появилось на ее лице, когда она попыталась взглянуть на нож в своем глазу. Она умерла с самым глупым косоглазым выражением на своем нацистком лице.
На секунду воцарилась тишина, когда участники вечеринки поняли, что Стейси больше не кричит, и повернулись, чтобы посмотреть на человека, которого, как они думали, убили. Стаббергер протянул руку, позволяя им наблюдать, как лезвия мачете с пилой соскользнули с его предплечий. Порез металла сквозь плоть, и кровь свободно потекла из рук Стаббергера. Он сделал паузу на мгновение, позволяя им насладиться видением их смерти, а затем оказался среди них.
Он прыгнул в толпу, размахивая руками. Он перерезал яремную вену молодому человеку справа от себя, прежде чем вонзить лезвие левой руки в череп пожилого панк-рокера слева от себя. Отступив назад, он высвободил руки, а затем снова шагнул вперед, взмахнув обеими руками по широкой дуге, которая оторвала челюсть одному мужчине, перерубила горло другому и разрезала соски высокому мускулистому парню, которому не повезло, что на нем не было майки.
Стаббергер вывернул руки, возвращаясь для еще одного удара, но человек с рассеченными сосками шагнул в пределы его досягаемости и схватил Стаббергера за горло. Хватая ртом воздух, Стаббергер взмахнул рукой по узкому кругу, отсекая руку тупоголового, а затем вонзил другой клинок в грудину мужчины, который вышел из его спины. Стаббергер отломил лезвие, оставив его вонзенным в груди мужчины.
Остальные бежали. Это было прекрасно.
Стаббергер спрыгнул со сцены, перекатываясь и размахивая своей острой конечностью через лодыжку женщины средних лет в рубашке Рональда Рейгана. Он вонзил лезвие в ее торс, когда использовал его, чтобы оттолкнуться от земли. Он позволил мачете соскользнуть с его тела, оставив его пронзенным женщиной и пригвоздив ее к земле. На бегу, преследуя следующую жертву в поле зрения, Стаббергер сунул руку в карман пальто и уперся пальцами в собственную грудь, скользнув мимо мышц, чтобы схватить рукоятку большого тесака. Он вытащил массивное лезвие из своей груди и глубоко вздохнул, когда рана снова закрылась. Он потянулся назад, а затем метнул нож.
Он взлетел из конца в конец и вонзился в затылок мужчины, пробив его татуировку орла прямо посередине. Стаббергер совсем не замедлился, просто наклонился, чтобы схватить ручку и выдернуть его, вытаскивая то, что считалось мозгами в черепах нацистских говнюков, на тротуар, когда он проходил мимо. Он видел, как несколько из них вбежали в трейлер. Они пытались забаррикадироваться внутри. Это было прекрасно. Стаббергер воткнул тесак в стену трейлера, наслаждаясь испуганными воплями, пока обыскивал землю. Ему не потребовалось не много времени, чтобы найти то, что он искал: полупустую бутылку Everclear.
Он схватил ближайший флаг конфедерации и оторвал от него полоску, засунул ее в бутылку и зажег конец своей "зиппо". Он предпочитал наносить удары ножом нацистам, но не возражал против использования коктейля Молотова, когда того требовала ситуация. Он швырнул самодельную зажигательную смесь в окно, звук потрескивающего, звенящего стекла зазвучал в его ушах музыкой. Ревущее пламя вспыхнуло внутри маленького трейлера. Он схватил свой тесак и двинулся к двери, готовый встретить любого убегающего панка, когда они поломяться из горящего трейлера.
- Дерьмо, дерьмо, дерьмо в лаборатории пожар! Лаборатория в огне! - донеслись отчаянные крики изнутри.
В лаборатории? Лаборатория по производству метамфетамина! Стаббергер повернулся, чтобы убежать от трейлера, но взрыв разорвал “здание” и подхватил его, швырнув со всей силы в стену следующего трейлера. Грибовидное облако ярко-оранжевого и желтого пламени осветило небо, бросая яркий контраст пропитанной кровью бойне в трейлерном парке. Стаббергер застонал, пытаясь подняться с земли. Пылающие части тел падали с неба, ливень внутренностей добавился и без того к кровавой ночи. Стаббергер считал конечности, когда они падали. Там была голова, волосатая толстая рука, не соответствующая голове, а на туловище были дерзкие сиськи и татуировка в виде птички Твити прямо над отсутствующим тазом, так что, вероятно, это была женщина. По крайней мере, троих он укокошил взрывом. Это означало что ещё трое были где-то здесь.
Несмотря на звон в ушах, Стаббегер услышал, как кашляет и шипит мотор; ужасный старый Фольксваген пытался завестись. Они пытались скрыться с места происшествия. Так не годилось. Он споткнулся на несколько шагов, его равновесие было нарушено взрывом, а затем остановился, чтобы найти тесак, который он нес. Он нашел его и повернул обратно к стоянке. Машина все еще пыталась завестись. Он задавался вопросом, насколько они были напуганы. Страх, который они испытывали, был всего лишь привкусом того, что они распространяли всю свою жизнь. Теперь их жизни были стремительно обесценивающейся валютой, а его ножи были крахом Уолл-стрит, который обанкротит их.
Он перепрыгнул через забор и приземлился на заднюю часть машины. Они кричали, трое из них, по его подсчетам, это были последние из ублюдков этой маленькой вечеринки. Наконец машина с ревом ожила и тронулась с места. Стаббергер воткнул тесак в крышу "фольксвагена" и полез в карман пальто, вытаскивая длинный поварской нож. Используя его в качестве рычага чтобы удержаться на машине, Стаббергер переполз через багажник и занял позицию, прежде чем яростно ударить в заднее стекло своими ботинками со стальными носками. Они годились для стекла и для растаптывания нацистских яиц в кашу.
Он бил снова и снова. Он слышал их крики даже сквозь шум двигателя и рев ветра, проносящегося мимо него. После пятого удара он почувствовал, как стекло смялось и поддалось. Он остался в одном листовом защитном стекле, собранном производителями автомобилей, уставшими от судебных исков. Это не имело значения. Джону не нужно было резать стекло, он позаботился бы об этой части. Он отпустил тесак и позволил инерции машины отбросить его назад, он упал с крыши на багажник. Он воспользовался своим поварским ножом, вонзив его в металл, останавливая скольжение. Он отшвырнул другую руку назад, позволив большому ножу для сашими разрезать плоть его руки, и поймал его за ручку, возвращая обратно.
Скинхеды внутри нащупали свои пистолеты и выстрелили в него, но их паника и машина, полная битого стекла, мешали им. Стаббергер придвинулся ближе и воткнул длинный тонкий нож через разбитое окно в грудь нациста на правом заднем сиденье. Он воспользовался этим рычагом, чтобы вытащить поварской нож и воткнуть его повыше в багажник, давая себе больше места для работы. Задняя часть машины не имела никакого сцепления, и поэтому Стаббергер скользил, пытаясь удержаться на ногах, кончик ножа внутри скинхеда скользил по органам и хрящам, когда Стаббергер приспосабливался кромсать его.
Вырвав лезвие, Стаббергер чуть не потерял равновесие, но удержался и вместо этого сделал выпад вперед, вонзив кончик ножа в горло истеричной женщины, которая всхлипывала что-то о том, что ей жаль, что она была нацисткой. Стаббергер рванулся вперед, вонзив лезвие в спинку подголовника водительского сиденья и в череп водителя. Машина вильнула, когда водитель потерял контроль над своей моторикой, кишечником, зрением и над всеми автономными функциями организма одновременно. Стаббергер попытался удержать в руке два ножа, но, когда машина врезалась в бордюр и перелетела через тротуар, кувыркаясь в воздухе, Стаббергер наконец был отброшен в сторону.
Он стоял и смотрел, как машина, кувыркаясь, проносится мимо припаркованных машин и мотоциклов, хрустя при аварии. Три трупа были размолоты в мелкий фашистский фарш. Наконец, опустошенная машина остановилась у грузового контейнера, набитого промышленными абордажными крюками. Он удовлетворенно кивнул. Это были все на вечеринке, и машина разбилась сразу за доками, его следующей остановкой. Ему просто нужно было найти дирижабль, и... Он уставился вверх, его разум замер, когда он увидел массивный дирижабль, поднимающийся над транспортными контейнерами. Ему нужно было попасть на этот дирижабль.

ГИНДЕНБЕРГ II

Мотоцикл взревел, когда Стаббергер довел его до предела по городским улицам. Его рваный плащ развевался за спиной, когда он лавировал между машинами и препятствиями, не сводя глаз с фигуры, парящей над городскими зданиями. Ему нужно было наверстать упущенное и придумать, как подняться на борт. Его глаза вернулись к дороге, когда он проносился мимо пешеходов, легковых автомобилей и грузовиков. У Стаббергера не было плана. У него никогда не было плана. Все, что у него было, - это тело, полное ножей, и сердце, полное ненависти.
Стаббергер увидел возможность и воспользовался ею, свернув на соседнюю полосу, он завел двигатель, выжимая из ревущей машины все возможные лошадиные силы. Он подошел сзади к пустому автомобилю-перевозчику и щелкнул колесом, опустив переднее колесо на пандус. Снова запустив двигатель, он ускорил движение по пандусу автомобильного транспорта и взлетел с верхнего конца, подняв себя и мотоцикл вверх через улицу. Он врезался передним колесом в армированное стеклянное окно здания. Выбив окно из рамы.
Он с глухим стуком приземлился внутри офисного здания. Уборщик стоял там, разинув рот, когда еврейский всадник смерти рухнул на пол. Стаббергер встал и поднял мотоцикл с пола, проверяя, не поврежден ли он.
- Ты в порядке, чувак? - спросил старый уборщик.
- Ага.
- Э-э, ты, э-э, ты не должен здесь ездить на мотоцикле. - Это было нелепое заявление, но что еще он мог сказать? - Мне придется все это убирать теперь.
Стаббергер посмотрел на старика; он выглядел вполне прилично. Из тех людей, которые всю свою жизнь трудились на благо других людей, веря, что честный тяжелый труд будет вознагражден. Только для того, чтобы понять, как его тело болело каждое утро, что если он не сможет вернуться в прошлое, чтобы родиться богатым и белым, ничто из того, что он делал, никогда не позволит ему достичь статуса и комфорта людей в офисах на верхнем этаже.
- Да похоже, что придётся. - Стаббергер огляделся и схватил кусок бумаги с ближайшего стола. - Как тебя зовут?
- Э-э, Рауль Уоллес, сэр.
Стаббергер нацарапал имя на бумажке, а затем кивнул на беспорядок. “прости”. А затем он сел на мотоцикл и снова завел его, дважды включив двигатель, прежде чем рвануть вниз по длинному ряду кабинок. Он потратил достаточно времени, чтобы узнать имя этого человека, слишком много времени на доброту. Гребаная доброта никогда не была сама по себе наградой, и ни одно доброе дело не оставалось безнаказанным.
Он толкнул мотоцикл сильнее. Он сунул руку в карман пальто и схватил топор. Не в его типичном стиле, но идеально подходящем для данного момента, он отступил назад, а затем бросил топор вперед. Он перевернулся из конца в конец, вылетев из руки Стаббергера, и врезался в окно перед ним, разбив защитное стекло и открыв ему свободный путь к окну и падению на четыре этажа ниже.
Или это было бы падение с высоты четырех этажей, если бы рядом со зданием не было крана, на который он мог бы прыгнуть, - признак бесконечного строительства, происходящего в быстро облагораживающемся городе Новый Содом.
Стаббергер приземлился на рычаг крана и, взобравшись по тонким перилам, помчался в ночное небо. Он был рядом с дирижаблем. Он был прямо там. Он немного притормозил, а затем прыгнул, стараясь идеально рассчитать время своего прыжка. В последнюю секунду он наклонился, чтобы схватить крюк, который он украл из доков, и спрыгнул с сиденья мотоцикла, когда тот стартовал с крана и пронесся в ночном воздухе.
Крутанувшись в воздухе, он прицелился и выстрелил абордажным крюком. Острый коготь устройства рванулся вперед и вонзился в массивный воздушный шар дирижабля. Стаббергер ударил пальцем по кнопке втягивания и обнаружил, что несется к своей жертве. Он хмуро наблюдал за приближающимся окном; окна ему уже надоели. Может быть, как только все нацисты будут мертвы, он перестанет постоянно бить стёкла. Но до этого ещё было далеко.
Он раскачался на веревке и влетел в окно ногами вперед, перекатился, ударившись о землю, и выскочил. В руках он держал два длинных зазубренных куска битого стекла. Рваные края впились в его ладони, кровь капала на ноги. Если бы у него было время, он бы завернул осколки в какую-нибудь ткань, чтобы сделать ручки, но у него не было времени и терпения.
Дюжина мужчин стояла, потрясенно уставившись на Стаббергера. Каждый был одет в серую униформу, украшенную символикой Третьего рейха. Орлы и "руны". Молнии и свастики. Как будто у них была небольшая вечеринка с переодеванием. Стаббергер бросился вперед, уже размахивая самодельным оружием на ходу.
Он врезался в первого попавшегося фаната СС и врезался плечом в мужчину, в результате чего оба осколка стекла попали ему в почки. Когда он закричал, Стаббергер вытащил осколки из своей первой жертвы и повернулся, как красивая окровавленная бородатая балерина, чтобы воткнуть один осколок в глазницу одному мужчине, а другой в горло второму.
Теперь, покрытое кровью и соками глазных яблок, самодельное оружие было слишком скользким, чтобы его держать, поэтому он оставил их в двух поклонниках Геббельса и двинулся дальше. Когда он повернулся лицом к следующему нацисту в очереди, он понял, что остальные достают оружие. Вытаскивать оружие - орудие труса. Но Стаббергеру было все равно. Он согнулся, два ножа улу вырвались из тыльной стороны его рук, перерезая сухожилия и разрезая плоть, когда они появились только для того, чтобы кожа снова зажила.
Стаббергер орудовал лезвиями, как ударными кинжалами, и снова бросился сквозь людей, пригибаясь и извиваясь на ходу. Раздавленная грудина там, разрубленная глазница здесь, удар с достаточной силой, чтобы обезглавить ещё одного нациста. Пули просвистели в воздухе, и Стаббергер рассмеялся, когда некоторые нацисты начали скулить пронзительными криками об использовании оружия на дирижабле, наполненном водородом. Он не переставал двигаться, когда смеялся. Он убил еще четверых мужчин в мгновение ока, прежде чем бросить один из улу, чтобы поймать убегающего человека в основание шеи, парализовав его. Он не смог бы убежать, но он не был мертв. Ему предстояло увидеть второе крушение "Гинденбурга".
Оставался еще один человек.
Дирижабль начал тонуть в ночном небе. Поскольку никто не управлял бегемотом, небесный корабль вскоре зацепился бы за здание, и тогда история повторилась бы.
- Линдберг, я полагаю? - Стаббергер подошел к последнему стоящему нацисту
Блондин со странной формой головы и голубыми глазами съежился, спотыкаясь отступая, пытаясь убежать от маньяка с ножами. Стаббергер сунул руку в карман пальто, достал длинный тонкий стилет и бросился вперед, пронзив ногу Линдберга и пригвоздив его к полу. Он оседлал грудь тощего мужчины, отталкивая его слабые нацистские руки, когда Линдберг попытался отбиться от него.
- Передай от меня привет фюреру в аду, - прорычал Стаббергер, ударив Линдберга кулаком в лицо.
Улу рассек мужчине челюсть, широко улыбнувшись, когда он закричал, кровь и зубы хлынули из раны, бесконечным потоком. Стаббергер бил снова и снова, пронзая лезвием мясо и кости, разрезая сухожилия, которые скрепляли его маленький нацистский череп, пока ему не пришлось наклониться вперед и вложить реальный вес в удары, чтобы пробить позвоночник.
Стаббергер встал, схватил теперь (в основном) обезглавленный труп Линдберга и выбросил его из ближайшего окна. Он смотрел, как он падает на землю, а затем огляделся. Он схватил самый толстый труп нациста и с разбегу выпрыгнул из дирижабля, оседлав толстозадый труп летя прямо на ближайшую крышу. Там он стоял и смотрел, как чудо нацистской неумелости ярким огненным шаром врезалось в здание Национального банка Америки. Удовлетворенный, Стаббергер повернулся и направился к пожарной лестнице.

Позже
На следующий день Стаббергер снова был в закусочной Рут. Он принял душ и переоделся; в конце концов, человек не мог вынести столько запаха крови. И ему не нравилось спать в крови. К счастью, на этот раз Рут была на кухне, готовила еду, которая действительно была вкусной и не заставила бы его обосраться во время очередной бойни. Он как раз наслаждался своими картофельными оладьями и кофе, когда Эстер села в кабинку напротив него. Она швырнула газету на стол. На первой странице была фотография вчерашней резни на дирижабле, а также фотографии с вечеринки, которую он прервал. Заголовок гласил: Нацистский истребитель снова наносит удар.
- Это ты, Джон? - спросила она.
Стаббергер перевел взгляд с газеты на молодую еврейку, обвинявшую его в этом... Он кивнул, поднимая газету.
- Звучит красиво.
Ее глаза расширились не потому, что она была удивлена, а потому, что она была удивлена, что он так легко признался. Она немного запнулась, не зная, что теперь сказать. Он сделал большой глоток кофе, потянулся к своему пальто и вытащил несколько смятых и окровавленных долларов, прежде чем встать.
- Хочешь сходить в кино? - Спросил он.
Она уставилась на него, разинув рот.
- Что прости?
- Говорю не хочешь ли ты сходить в кино со мной, - сказал он, предлагая ей руку. - Показывают Бесславных ублюдков, ну так что пойдём?
- Ты приглашаешь меня на свидание после того, как убил... после этого? - спросила она, поднося газету к его лицу.
- Да.
- После того, как ты убил столько людей! - воскликнула она сдавленным шепотом.
- Нет, - сказал он, откладывая газету и обнимая ее за талию, чтобы притянуть ближе. - Они не были людьми. Они были нацистами. Ну так что, ты идешь?
Она посмотрела на него так близко, что почти почувствовала, как его борода щекочет ее щеку; от этого у нее потеплело внутри. Он был прав, кого волнуют нацисты? Она обнаружила, что не может говорить, поэтому просто кивнула и позволила ему вывести ее из закусочной.