«Сытые» Эрика Саммерс

Моя скромная маленькая закусочная, «Бургеры Базза», сегодня вечером переполнена и бурлит живой энергией. Я посвятил свою жизнь этому заведению, и теперь, похоже, несколько других душ сделали то же самое — правда, не ведая об этом. Когда-то я спрашивал у коллег-рестораторов Новой Англии, где найти лучших поставщиков говяжьего фарша. Оглядываясь назад, даже их самые лучшие рекомендации меркнут в сравнении с теми греховно вкусными продуктами, что я подаю сейчас, хотя процесс их добычи стал куда более утомительным. Я оцениваю каждого посетителя, переступающего порог: мои приветливые глаза невольно скользят по их бёдрам, воображая мраморные прожилки жира под одеждой. Этот выбор неизменно оказывается удачным.
Я наблюдаю, как они жадно вгрызаются в хрустящий бекон, спелые ломтики авокадо и жареные луковые кольца, запивая всё это шипящей колой, которую тянут через зелёные бумажные соломинки. Посетители привыкли к ним, а мы здесь не любим разбазаривать ресурсы. Кстати, о расточительстве: я часто ловлю себя на размышлениях, не трачу ли я зря куски мяса, пригодные для фарша, на свиней. Удивительно, что старина Митчелл до сих пор не заметил, как его животные жиреют, хотя он кормит их по минимуму. Интересно, подозревает ли он хоть немного, что уже месяц его свиноматки помогают скрывать несколько чудовищных грехов.
Моя тайная, порочная деятельность изматывает сверх обычной нагрузки. Удивительно, но угрызения совести меня не терзают — и это при том, что мама, царство ей небесное, воспитала меня добропорядочным католическим мальчиком. А вот я стою — уже не добропорядочный, смехотворно «честный», погружённый в мечты о том, как бы выглядели бицепсы того парня за четвёртым столиком, если бы я их освежевал прямо на столе у себя за спиной.
Я выглядываю из кухонных дверей: Элли подаёт четвёрке их заказ. «Блэк-блю» и «Роудхаус» с сыром — два фирменных блюда моего заведения, затерянного в обветшалом торговом центре Коннектикута, между салоном красоты «Счастливые дни» и спортзалом Ланса на главной дороге. Я выбрал это место, рассчитывая, что аромат моих сочных жареных бургеров соблазнит тощих модниц и мускулистых качков нарушить их диеты. Но этого не случилось.
За полтора года с открытия дела шли всё хуже. Мои вложения рушились на глазах: я смотрел, как «спортсмены» крутят педали в своих тренажёрах за стеклянной витриной напротив, а моя закусочная пустела. Последние месяцы бизнес едва держался на плаву. Я залез в долги, не мог расплатиться с поставщиками. Постоянно тратил деньги на листовки, которые печатал и раскладывал под дворники машин на парковке, предлагая скидки, лишь бы эти помешанные на здоровье люди дали шанс моим бургерам. Деньги утекали рекой.
Закусочная оказалась на грани выживания. Я занял у родителей во Флориде, чтобы не закрыться. Пришлось уволить Джимми, второго повара, хостес Терезу и двоих из трёх официантов — Энди и Мела. Их раздавленные лица убивали меня. Я чувствовал себя никчёмным отцом, который избил своих детей, а потом выгнал их на улицу выживать самостоятельно.
Но настоящий поворот случился три недели назад… по ужасной случайности. Хотя «случайность» — не то слово. Судьба, пожалуй, точнее. Я верю в судьбу. Или, может, это было божественное вмешательство? В это я тоже верю. Пути Господни неисповедимы…
Герберт Лупер не должен был являться сюда со своим дурацким блокнотиком и самодовольной ухмылкой, чтобы добить мою тонущую закусочную выстрелом в лоб из 9-миллиметрового пистолета. Я ненавижу критиков. Они понятия не имеют, как сложно готовить изобретательные блюда, которые они потом поливают грязью, да ещё и поддерживать постоянный уровень качества. Он пришёл, чтобы очернить моё имя, нанести удар, от которого я бы не оправился. О, какая ирония.
Перед закрытием — это был четвёртый день месяца, я запомнил, потому что пришли счета, а поставщик овощей пригрозил прекратить поставки, пока я не заплачу, — Лупер заказал пару наших хитов: бургер с трюфелями и портобелло и бургер с индейкой и перцем хабанеро, если не ошибаюсь. Он сидел и царапал свои саркастические заметки. Я следил за ним через щели в дверях, мои глаза прожигали его, как раскалённый гриль — сырой фарш.
Я знал, кто он, — видел его фото в местных списках «40 лидеров до 40» в Милфорде. Трудно забыть эти толстые очки, гавайские рубашки и сальные чёрные волосы, уложенные в хипстерском стиле. Вдвое младше меня, с наглой улыбкой, будто приклеенной к его ухоженной бороде.
В тот роковой вторник он остался в зале после того, как оплатил счёт за два бургера средней прожарки, к которым едва прикоснулся. Я вышел к его столику, спросил, как ему еда. Он не ответил словами — лишь приподнял чёрные брови и слегка кивнул. Я пошутил, что он, похоже, голоден за двоих; он выдавил фальшивую улыбку и притворный смешок, а потом показал на пустой стакан, намекая на добавку. Я принёс ему полный стакан, изо всех сил держа улыбку, и вернулся на кухню подглядывать из-за двери.
Кэндис обслужила его, повесила фартук, попрощалась и ушла домой к своему двухлетнему сыну Найджелу. Хороший малыш. Когда он здесь, я готовлю его любимое — «Байу Хит» с чёрным перцем и шариками буден в панировке на гарнир. Он обожает эти шарики.
После её ухода я принялся чистить гриль и отмывать кухню. Я не ухожу, пока пол не станет таким чистым, что с него можно есть. Внезапный стук в дверь кухни застал меня врасплох. Сквозь овальное окошко на меня смотрели тёмные глаза Лупера и его густые брови. Он что-то пробормотал — просился зайти. Я впустил его, надеясь произвести хорошее впечатление и похвастаться своей маленькой, но безупречно чистой кухней, чем всегда гордился.
Он осматривал всё, трогал поверхности, заглядывал в технику и с ужасающей откровенностью вещал, как «посредственна» моя еда. Он раскритиковал качество фарша, посоветовал брать местную травяную говядину. Я сказал, что мы так и делаем, и платим за это больше, но он лишь недоверчиво уставился на меня. Он бубнил о жирности, а я уже не слушал — его слова растворились в воздухе. Его снисходительная ухмылка говорила, что он упивается незаслуженным превосходством.
Не помню, как моя рука схватила тесак. Помню только, как я рубанул ему в шею, когда он повернулся к дверям, вонзив лезвие глубоко в мышцы и позвонки. Он рухнул, ноги его не слушались, он полз к выходу, пачкая мой свежевымытый пол лужей густой крови.
Я задыхался, ловя воздух, а в груди бурлила смесь ярости и удовлетворения. Тесак вгрызался в его плоть и спинной мозг ещё несколько раз. Я с заворожением смотрел, как он слабо подёргивается в растущей багровой луже, пока Смерть не унесла его. Голова почти отделилась от шеи, рубцы обнажили изувеченные позвонки и чисто срезанные мышцы.
Классической католической вины я не ощутил — это меня потрясло. Вместо этого я испытывал лишь бушующую ярость. Я вложил в «Бургеры Базза» все свои деньги, время, надежды, и не мог позволить ему потопить это место из-за одного визита и несправедливых суждений.
Когда он раскритиковал мой «посредственный фарш», я вспомнил свои двадцатые, когда работал мясником в большом супермаркете в Хартфорде. Мы с приятелем Кевином резали ветчину и шутили, что надо бы перемолоть капризных покупателей. Смеялись, представляя, как продаём их по фунтам под вывеской «длинная свинья» прямо в витрине, и гадали, купит ли кто-нибудь, спасёт ли это магазин от краха.
Той ночью, когда Лупер лежал лицом в своей крови, хрипя последние вздохи, я пошёл дальше. Надо было избавиться от тела, чтобы не потерять всё, включая свободу. Но другая часть меня жаждала эксперимента с новым ингредиентом — как ресторатор, я всегда это делал без сожалений. Люди хотят чего-то нового, но в знакомой форме.
Как же приятно было нарезать тонкие ломти его плоти, пропустить куски лица, ягодиц и икр через мой двухлетний мясной измельчитель, приправить и превратить в идеальные котлеты, завёрнутые в бумагу и сложенные в холодильнике. Утром я сжёг его одежду в костре у себя дома, а мешки с костями и ненужными частями — ушами, пальцами — высыпал через забор к Митчеллу. Его свиньи с хрустом уничтожили останки, пожирая кости и хрящи с отвратительными чавкающими звуками.
На следующий день я не удержался. Усталый после трёх часов сна и ломоты в теле, я с восторгом добавил в меню новый спецзаказ. «Критик» из «длинной свиньи» стал сенсацией среди немногих оставшихся завсегдатаев. Они возвращались с друзьями, даже качки из зала поддались. Один бегун, ещё мокрый от пота, сказал, что учуял аромат «говядины» на парковке и не устоял.
Через четыре дня запас «длинной свиньи» иссяк. Я боялся, что клиенты снова разбегутся. Но тут, по счастливой случайности, ко мне нагрянул инспектор по здравоохранению из Милфорда.
Со мной, кажется, что-то не так. Я должен чувствовать вину или страх, но вместо этого я в предвкушении думаю о будущем моей закусочной. Глядя через овальные окна на жующих посетителей, я вижу, как они набивают рты экзотическим мясом, и понимаю: вот ради чего я всё затеял. Я хотел кормить людей вкусной едой — и я это делаю.
«Длинная свинья» останется в меню. Свиньи у Митчелла будут жиреть, их брюха — набиваться моими грехами, пока мне это позволяют. Этичного источника для этого белка нет, но я буду минимизировать отходы. Может, добавлю суп из костного бульона с устричными крекерами и поджаренным сыром по краям. Или использую жир из мозгов для аромата сосисок, когда начну подавать завтраки.
За этими дверями — полный зал довольных обжор, похлопывающих себя по животам и оставляющих щедрые чаевые Кэндис, Энди, Мелу и новенькой Элли, которую я нанял из-за наплыва на обед и ужин. Кажется, им очень нравится инспектор.
Если бы мама, царство ей небесное, увидела меня сейчас, подающего людям их ближних без капли раскаяния, она бы перевернулась в гробу. Хоронить мёртвых — странная и расточительная традиция. Могилы… какое пустое разбазаривание хорошего мяса.