«Ах, как я от теней устала» Грэм Мастертон

Дождь лил так сильно, что Марк остался в «Рэндж Ровере», отпивая прямо из фляжки холодный эспрессо и слушая по радио пьесу про вдову одержимую вязанием свитеров для недавно умершего мужа.
«Я целую вечность искала этот оттенок серого. Он называется „шале“ и подходит к цвету его глаз».
«Он умер, Морин. И никогда его не наденет».
«Не говори глупостей. Никто не мёртв, пока ты помнишь, как они выглядят».
Марк уже подумывал закругляться, когда увидел Кэти в ярко красном дождевике с остроконечным капюшоном, которая устало тащилась к нему через поле. Марк опустил окно и ему на щеку брызнул ледяной холодный дождь.
— Выглядишь как утопленница! — выкрикнул он. — Почему вы никак угомонитесь?
— Мы нашли нечто действительно невероятное, вот почему.
Кэти откинула капюшон. Её русые кудряшки липли ко лбу, на кончике носа повисла капелька.
— Где Найджел? — спросил Марк.
— Всё ещё там, копает.
— Я сказал ему исследовать рвы. Какого хрена он там копается?
— Марк, мы думаем, что возможно нашли Шалот.
— Что? О чем ты говоришь?
Кэти вытерла дождь с лица.
— Это вовсе не рвы, в своё время они были речкой с островом посередине. А те бугры, которые мы сочли овчарнями железного века — это камни, вырубленные и обтесанные как плиты для строительства стен.
— Ну, понятно, — сказал Марк. — И вы с Найджелом тут же подумали — Шалот!
— Почему нет? Месторасположение верное? — верное: вверх по течению от Кэдбери. А всем известно, что Кэдбери был Камелотом.
— Вы с Найджелом безнадёжные романтики, — покачал головой Марк.
— Дело не только в плитах. Мы нашли нечто вроде металлической рамы. Она большая, и очень окислившаяся. Найджел полагает, что возможно это зеркало.
— Понял… остров, Камелот, зеркало. Наверняка это Шалот.
— В любом случае, пойдём и взглянешь.
Марк глянул на часы.
— Давайте отложим это до завтра. В такую погоду мы не сделаем ничего путного.
— Марк, пожалуйста.
Марк был боссом, а Кэти всего лишь студентом-историком, нанятым на пасхальные каникулы, но он уже выяснил, насколько упорной она может быть.
— Хорошо, — сказал он. — Если я должен.
Вдова в радиопьесе все ещё переживала из-за последнего свитера: «Он не очень любит рукава реглан… ему кажется, что они делают его круглоплечим.»
«Он мёртв, Морин. Надо полагать, что никаких плеч у него нет».
Кэти начала подниматься на холм. Марк вылез из «Рэндж Ровера» и, сквозь высокую траву, побрёл за ней. Его бы вообще сегодня здесь не было, если бы не отставание от графика на одиннадцать дней; да совет графства, надоедающий с финальным отчетом.
— Только подумай! — обратилась к нему Кэти. — Шалот!
Марк догнал её:
— Забудь, Кэти. Проклятая женщина в замке, умирающая от неразделённой любви. Прямо про мою бывшую, если задуматься.
Они взобрались на вершину. Под ними лежала затуманенная болотина, которую по диагонали пересекал древний ров. Было видно, как, в примерно в четверти мили от них, копал Найджел во флюоресцентно-жёлтой куртке и белом пластиковом шлеме.
— Видишь? — настойчиво продолжала Кэти. — Остров, река… всё как Теннисон описывал.
— Это не Шалот, Кэти. Даже если бы было так, он находится прямо посреди предполагаемого маршрута для Вулстонской объездной магистрали, которая уже задерживается на три года, и превышает бюджет на шесть миллионов. А это значит, что совету графства придётся пересмотреть весь план строительства дорог, и нам не заплатят, пока этот бардак не пройдёт через полномасштабное общественное расследование, что, скорее всего, означает лет через пятнадцать.
— Но подумай об этом! — сказала Кэти. — Возможно там, где копает Найджел, был остров, на котором стоял замок, в котором ткала свои гобелены Волшебница Шалота. А вон тот ров был рекой, по которой она плыла в своей лодке в Камелот, напевая перед смертью последнюю печальную песнь!
— Если всё это правда, дорогая, то это холм который мгновенно обанкротит компанию «ОИО».
— Но мы бы стали знаменитыми, разве нет?
— Нет, не стали бы. Для начала, ты же не думаешь, что нам разрешили бы его раскопать, правда? Вы с Найджелом — всё ещё студенты, а я не найду курган, даже если споткнусь об него. Кроме того, нам платят не за то, чтобы мы находили места выдающегося археологического значения, а за то, чтобы мы их не находили. Пряжка бронзового века? Сунь её в карман и найди ещё раз, в пяти милях от предполагаемой стройки нового супермаркета. Овчарня железного века — отлично. Мы можем вызвать экскаватор и перенести её в экспозицию древней Британии во Фроме. Но только не Шалот, Кэти. Шалот утянет нас на дно.
Они с трудом спустились с холма и пересекли луг. Когда они, запыхавшиеся, подошли к краю рва, Найджел поднялся и снял шлем. У Найджела были мелкие кудряшки, ярко красные щёки и свежее простоватое лицо, как у хоббита. Но Марк нанял его не за внешность из Средиземья. Его приняли на работу, потому что он читал в университете Эссекса курс «Археология и Ландшафт», и Марк мог похвастаться, что «ОИО» была «полностью укомплектована ведущими специалистами в своей области».
— Найджел! Как дела? Кэти сказала мне, что ты нашёл Шалот.
— Ну… нет, Марк! Столь поспешные заключения мне не по душе! Но эти плиты, смотри!
Размахивая руками, Найджел кружил вокруг поросших травой кочек:
— Я срезал часть дерна, видишь… а под ним… ну, видишь? — Он показал на шесть или семь прямоугольных камней цвета хорошо созревшего чеддера. — Известняк, и взгляни на эти отверстия… конец тринадцатого века, я бы сказал.
— И ты думаешь, что это Шалот?
Моргая, Найджел оглядел лужайку:
— Местоположение предполагает это с наибольшей вероятностью. Здесь определённо была башня. Ты же не будешь использовать плиты в пять футов толщиной для постройки свинарника, не так ли. Но для чего кому-либо строить башню здесь, посреди долины?
— Не знаю. Ты мне скажи.
— Ты построишь здесь башню либо как каприз, либо как тюрьму для кого-нибудь.
— Вроде Волшебницы Шалота?
— Вот именно.
— Но, если здесь была башня, то где её остатки?
— О, скорее всего, растащили за все эти годы. По очень грубым прикидкам, она была понастроена незадолго до 1275 года, а заброшена, скорее всего, около 1340-го, во времена Черной Смерти.
— Вот как? — Марк уже пытался прикинуть: какое оборудование им понадобится, чтобы перетащить эти плиты и где их можно незаметно выбросить.
Найджел показал на всё ещё наполовину сокрытую в траве плиту. На ней были высечены глубокие отметины.
— Смотри — здесь можно разглядеть крест, часть черепа и буквы DSPM. Это акроним на средневековой латыни, означающий: «Господь уберёг нас от погибели в сих стенах».
— Значит, кто бы ни жил в этой башне… они могли быть заражены Черной Смертью?
— Да, это наиболее очевидное предположение. Разве не удивительно?
Марк огляделся. Он не мог определиться, что его раздражало больше, археология, или дождь:
— Кэти сказала, что ты нашел что-то металлическое.
— Так вот, да! И это — решающий аргумент!
Найджел прошагал к своим раскопкам. В грязи едва виднелся кусок почерневшего металла, длиной примерно полтора метра и закруглённый с обоих концов.
— Это каминная решетка, так ведь? — спросил Марк.
Найджел частично её очистил, и Марк видел вырезанные на ней цветы, виноградные грозди и вьющиеся стебли. В центре была выпуклость, похожая на человеческое лицо, настолько залепленное грязью, что невозможно было сказать: мужское оно, или женское.
Марк пригляделся:
— Всего лишь старинная викторианская решетка для камина.
— Я так не думаю, — сказал Найджел. — Полагаю, это верхняя часть зеркала. Притом, зеркала тринадцатого века.
— Найджел… в 1275 году, зеркало, такое большое? Помнится, в те времена у них не было стеклянных зеркал. Оно должно быть из серебра, или, по крайней мере, посеребренное.
— Вот именно! — сказал Найджел. — Цельное серебряное зеркало пяти футов в поперечнике. А у Волшебницы Шалота было зеркало, не так ли? Не для того, чтобы разглядывать себя, а для того, чтобы смотреть на мир снаружи, чтобы она могла плести гобелен жизни в Камелоте, не глядя непосредственно на него!
И день, и ночь она весь год
Узор магический плетёт.
Ей нашептали тьму невзгод,
Коль бросив ткать, смотреть начнёт
На башни Камелота;
Пред нею зеркало давно
Висит — его прозрачно дно,
Где тени зреть ей суждено…
Кэти присоединилась:
И всё ж плести обречена
Те виды в зеркале она
— Ох, ну просто восхитительно, — сказал Марк. — А теперь, сколько, по-вашему, понадобится времени, чтобы его откопать.
— О… несколько недель, — сказал Найджел, — возможно, месяцев. — Мы же не хотим повредить его, не так ли. Нам нужно будет огородить этот район, поставить в известность полицию и Британский музей, не так ли?
— Нет, Найджел, не так, — сказал Марк.
Моргая, Найджел медленно встал:
— Марк, нам придётся! Эта башня, это зеркало — они могут изменить всю концепцию артурианских легенд! Они являются археологическим доказательством того, что Волшебница Шалота, была не просто вымыслом, и что Камелот действительно находился здесь.
— Найджел, это замечательная идея, но наши перерасходы она не оплатит, не так ли?
— Я не могу понять, — сказала Кэти. — Если это зеркало Волшебницы Шалота и, притом, подлинное, оно может стоить миллионы.
— Да, может. Но не для нас. Найденные клады принадлежат правительству её величества. Кроме того, мы работаем по контракту на совет графства, и эта земля нам не принадлежит. Поэтому наши шансы получить долю практически равны нулю.
— Ты хочешь, чтобы мы снова его закопали, и забыли о том, что нашли? — уставился на него Найджел. — Мы не можем этого сделать!
— О, нет, — сказал ему Марк. Он показал на ажурные лозы на верхушке рамы. — Мы может пропустить здесь пару цепей, так ведь, и воспользоваться Рэндж Ровером, чтобы его вытащить.
— Что? Это может нанести непоправимые повреждения!
— Найджел, — всё, что случается в этом мире наносит непоправимые повреждения. В этом вся суть истории.
К ним подошла Кэти.
— Неприятно говорить, Марк, но думаю, что ты прав. Мы нашли эту башню, мы нашли это зеркало. Если доложим об этом, то нам не достанется ничего. Ни денег, ни славы. Ни даже упоминания в газетах.
Нахмурившись, Найджел долго стоял над металлической рамой.
— Что скажешь? — спросил его Майк наконец. Уже начинало темнеть, и по рву стелился промозглый туман.
— Ну, тогда ладно, спиздим её, — сказал Найджел. — Вытащим эту херовину наружу.
Марк вел «Рейндж Ровер» через луг, пока не добрался до острова Шалот. Он включил все прожекторы, передние и задние, а затем они с Найджелом прикрепили к металлической раме буксирные цепи, обернутые их в рваные футболки, чтобы максимально защитить молдинги. Марк медленно повел «Рейндж Ровер» вперёд, шины вращались в коричневой волокнистой грязи.
Найджел, как истеричная домохозяйка, кричал:
— Осторожнее! Осторожнее!..


Уже стемнело, когда зеркало удалось вытащить. Они присели рядом с ним на корточки и посветили фонариками. Декоративные виноградные усики были сильно погнуты буксировочными цепями, но других явных повреждений не было. Поверхность зеркала была чёрной и пятнистой, как большой синяк, но в остальном оно, кажется, пережило свои семьсот лет, лишь слегка окислившись. Оно было двадцати сантиметров в ширину и пятидесяти семи сантиметров в высоту, а толщиной более трех сантиметров. Зеркало было таким тяжелым, что они еле подняли его.
— И что мы теперь будем делать? — спросила Кэти.
— Очистим. Затем переговорим с парой дилеров и узнаем, сколько за него можно получить.
— А как же Шалот, — спросил Найджел. — Этот остров — всё будет утеряно.
— Такова история Британии, Найджел. И ты не в силах её изменить.
Они погрузили зеркало в багажник «Рэндж Ровера» и уехали обратно в Уинкантон. Марк снял небольшой таунхаус на окраине, поскольку так было гораздо дешевле, чем семь недель оставаться в отеле. Простой дом с плоским фасадом был выкрашен в грязно-розовый цвет. На заднем дворике стояло деревце вишни, одинокое и обнажённое.
Они взяли зеркало с двух сторон; кряхтя, занесли его в гостиную и приставили к стене.
— Чувствую себя преступником, — сказал Найджел.
— Не стоит. — Марк зажег газ и энергично потер руки. — Чувствуй себя англичанином, защищающим свое наследие.
Тем вечером Марк заказал еду навынос в «Уинкантон Тандури» на Хай-стрит, и они ели грибной бхаджи и карри «Мадрас» с курицей, по очереди счищая семь веков грязи.
Найл включил на своем СД-плейере «Лучшее Мэтта Монро»:
— Простите… мадригалы я с собой не взял.
— Не извиняйся. Это почти средневековье.
В первую очередь, они облили зеркало теплой мыльной водой. Затем Кэти, стоя на кухонном стуле, вычищала все декоративные детали на верхушке рамы зубной щеткой и ватными палочками. Человеческая голова по центру зеркала, с которой Кэти соскребала грязь, постепенно оказалась женской, с высокими скулами, раскосыми глазами, и волосами, заплетёнными в сложные косы. Ниже подбородка располагался свиток с единственным словом: «Ламия».


— Ламия! — сказал Найджел. — Так греки называли Лилит, первую спутницу Адама, ту, что была до Евы. Она потребовала таких же прав, как у Адама, и потому Господь изгнал её из Эдема. Она вышла замуж за демона и стала королевой демонов. — Найджел коснулся женских губ, которые едва заметно улыбались. — Ламия считалась самой невероятной соблазнительницей, которую только можно себе представить. Всего одна ночь с Ламией и пфф! — на человеческую женщину ты больше никогда не посмотришь.
— В чем подвох?
— Она высосет из тебя кровь, вот и всё.
— Ты опять говоришь о моей бывшей.
— Поэму под названием «Ламия», написал Джон Китс, так ведь? — сказала Кэти.
— Верно, — ответил Найджел. — Чувак по имени Ликий встретил Ламию и безумно в неё влюбился. Проблема в том, что он не знал, что она проклята Богом. «Была она сильфидою злосчастной, возлюбленною демона прекрасной иль демоном самим?»
— Проклятая, — сказала Кэти. Как Волшебница Шалота. Может это один и тот же человек.
Несомненно, женское лицо на зеркале было красивым, но и коварство в нём тоже чувствовалось.
— В Ламии действительно было нечто загадочное, — сказал Найджел. — Пьющая кровь чародейка, она всё же была способна на глубокую и искреннюю любовь. По словам Ликия, она даровала ему «сотню жажд».
— Прямо как этот «Мадрас» с курицей, — сказал Марк. — В холодильнике есть еще пиво?
Кэти еще долго продолжала вычищать зеркало, после того, как Марк и Найджел устали этим заниматься. Они сидели в креслах, пили лагер, ели чипсы и наблюдали, как Кэти постепенно обнажила круг блестящего серебра, достаточно большой, чтобы отражать её лицо.
— Ну вот, — сказала она. — Невероятно, правда, если задуматься, что последним человеком, который смотрел в это зеркало, могла быть Волшебница Шалота?
Спать они легли только после часа ночи. Марк, как босс, — в главной спальне, в то время как Кэти досталась детская с плюшевыми мишками на обоях, в задней части дома, а Найджелу пришлось улечься на диване в гостиной.
В ту ночь Марку спал плохо. Ему снилось, что он идёт в конце длинной похоронной процессии с катафалком запряженным лошадьми. Откуда-то издалека его позвал женский голос и Марк остановился, в то время как похоронная процессия двигалась дальше. «Марк!» продолжала звать его женщина, «Марк!»
— Марк! — кричала она. Это Кэти звала его с первого этажа, и её голос наполняла паника.
Всё ещё оглушенный сном, Марк скатился с кровати и заковылял по узкой лестнице вниз. Несмотря на то, что серый ноябрьский день всё ещё был тёмным, и шёл дождь, шторы не были задёрнуты. Кэти, в розовой хлопчатобумажной ночной рубашке, стояла посреди комнаты, её волосы вздыбились, как парик.
— Кэти! Какого черта происходит?
— Найджел! Я позвала его, но он не ответил! Марк, с ним что-то случилось! Он весь мокрый!
Марк включил верхний свет. Поначалу он не смог понять на что смотрит. Но тут Кэти издала неестественный мяукающий звук, и Марк осознал, что смотрит на Найджела.
Тот лежал на диване, одетый только в зеленые шерстяные носки и выцветшие синие трусы. Его распахнутые глаза смотрели в потолок, рот был широко раскрыт, словно Найджел на кого-то кричал. Сомнений в том, что он мёртв не было. Разорванное горло превратилось в красное волокнистое месиво хрящей и сухожилий, а подушка под головой была черной от пропитавшей её крови.


— Господи, — произнес Марк. Он прислонился к дверному косяку, чтобы не упасть, и сделал три или четыре глубоких вдоха. — Иисусе.
— Что с ним? — Кэти была в истерике. — Марк, что с ним?
— Даже не знаю. Я понятия не имею. — Он неуклюже обнял Кэти и попытался прижать к себе, но она не переставала дёргаться, трястись и постоянно крутила головой, оглядываясь на Найджела, словно ей нужно было видеть его изуродованное тело, чтобы уверится в том, что он действительно мёртв. Кэти уставилась на Марка шальным взглядом.
— А вдруг это собака — она может быть где-то здесь!
Марк отвел Кэти на кухню и потряс ручку задней двери, чтобы показать, что та всё ещё заперта.
— Я собственноручно закрыл её вчера вечером. Что бы это ни было, его здесь больше нет. Подожди здесь. Мне придётся вызвать полицию.
Марк осторожно обошел вокруг дивана и взял телефон, который оставался на забрызганном кровью кофейном столике, рядом с телом Найджела. Марк не мог отвести глаз от его лица. Самое странное, что тот не выглядел испуганным. На самом деле, Найджел выглядел почти восторженным, как будто то, что ему вырвали горло, было самым захватывающим переживанием всей его жизни.
Кэти вышла из кухни и остановилась в дверях. Теперь она выглядела спокойнее, хотя всё ещё дрожала, а лицо было белым, как воск.
— Ты им уже звонил? — спросила она Марка.
— Как раз собираюсь.
— Марк… как ты думаешь, что случилось на самом деле?
Палец Марка застыл над телефоном, но он засомневался.
— Понятия не имею. Но ведь в доме кроме нас никого нет? Надеюсь, полиция не подумает, что…
И он вдруг задумался ещё кое о чём. Вопросы о зеркале, которые полиция будет им задавать. Древняя реликвия, которая стоит миллионы. По сути, они её украли. Так на что же, на первый взгляд, похожа смерть Найджела, как не на ссору между ворами? Марк поднял руки, на которых осталась кровь от телефона.
— Смотри, — очень тихо сказала Кэти.
Поглядев на потертый бежевый ковер, Марк нахмурился. От края дивана к центру комнаты тянулась дорожка кровавых пятен. Сначала Марк принял их за случайные брызги, но теперь разглядел, что это были следы. Притом, это были следы не Найджела. Они были намного меньше, да и крови на его носках не было. Рядом с кофейным столиком следы образовывали узор, похожий на огромную розу с осыпавшимися лепесткам, а затем, менее заметные, вели к зеркалу. Где и исчезали.
Нахмурившись, Кэти оглядела комнату. Потом подошла к зеркалу и всмотрелась в блестящий круг, который вычистила вчера вечером.
— Это… нет.
— Что нет?
— Кажется, будто кто-то убил Найджела, а потом пересёк комнату и зашёл в зеркало.
— Это безумие. Люди не могут заходить в зеркала.
— Но эти следы… они же больше никуда не ведут, правда?
Марк и Кэти посмотрели на лицо Ламии. Та смотрела на них, таинственная и безмятежная. Её улыбка, казалось, говорила: уверены, что хотите знать?
— Они построили башню, так ведь? — сказала Кэти. — Построили, чтобы держать Волшебницу Шалота взаперти. Если она была Ламией, то её заперли, потому что она соблазняла мужчин и пила их кровь.
— Кэти, это было семьсот лет назад. Если вообще происходило на самом деле.
— Найджел мертв, Марк! — Кэти указала на тело на диване. — Это произошло на самом деле! Но ведь прошлой ночью никто не мог войти в этот дом, так ведь? Не взломав дверь, и не разбудив нас. Никто не смог бы войти в эту комнату, если только он не вышел прямо из этого зеркала!
— Так что же мы скажем полиции?
— Скажем правду, вот и все.
— И ты думаешь, они нам поверят? — Ну, офицер, все было так. Мы стащили зеркало тринадцатого века, которое нам не принадлежит, а посреди ночи из него вышла Волшебница Шалота и разорвала Найджелу горло? — Они отправят нас в Бродмур, Кэти! Закроют в дурку на всю жизнь!
— Послушай, Марк, это правда. И следы… это доказывают.
— Это всего лишь предание, Кэти. Всего лишь легенда.
— Но подумай о стихотворении «Волшебница Шалота». Подумай, что в нём написано: «И зрит сквозь зеркало она виденья мира, тени сна», — ты что, не понимаешь? Теннисон специально написал сквозь зеркало. Не в нём — сквозь него! Волшебница Шалот не смотрела в зеркало, она была внутри него и смотрела наружу!
— Час от часу не легче.
— Но всё сходится. Она была Ламией. Кровососом, вампиршей! И могла выходить только ночью, как и все вампиры. Но пряталась весь день не в гробу… она пряталась в зеркале! Дневной свет не может проникнуть сквозь зеркало, как не может проникнуть в закрытый гроб!
— Я мало что знаю о вампирах, Кэти, но я знаю, что их нельзя увидеть в зеркалах.
— Конечно, нет. И вот в чём причина! Ламия и её отражение — это одно и то же. Когда Ламия выходит из зеркала, она уже не внутри него, поэтому отражения у нее нет. И, наверное, её проклятие в том, что она может выходить из зеркала только ночью, как и все вампиры.
— Кэти, ради Бога… ты слишком уж увлеклась.
— Но это единственный ответ, который имеет хоть какой-то смысл! Почему они заперли Волшебницу Шалота на острове посреди ручья? Потому что вампиры не могут пересечь проточную воду. Почему они вырезали на камнях снаружи распятие и череп? Там было сказано: «Сохрани нас, Господи от погибели в сих стенах». Они не имели в виду Черную смерть… они имели в виду её! Волшебница Шалота, Ламия — она была погибелью!
Марк сел.
— И что? — наконец спросил он у Кэти. — Что, по-твоему, мы должны делать?
— Давай задёрнем шторы, — сказала она. — Давай перекроем весь дневной свет. Если ты сядешь здесь, то возможно, Ламия вновь захочет выйти. В конце концов, она уже семьсот лет без свежей крови, так ведь? Наверняка ей хочется пить.
Марк уставился на Кэти.
— Смеешься что ли? Ты хочешь, чтобы я сидел здесь в темноте, надеясь, что из старого грязного зеркала выйдет какая-то мифическая женщина и попытается высосать из меня кровь?
— Это докажет, случившееся с Найджелом, так ведь? Докажет, что Волшебница Шалота была настоящей! Особенно если мы не дадим ей вернуться в зеркало.
— Кэти, это чепуха.
Но Найджел лежал на диване и беззвучно кричал в потолок. И было так много крови, так много следов.
Капитулируя, Кэти подняла руки.
— Если тебе кажется, что я веду себя нелепо, давай забудем об этом. Давай позвоним в полицию и расскажем, что на самом деле произошло. Уверена — экспертиза докажет, что мы его не убивали.
Марк снова встал и подошел к зеркалу. Он всмотрелся в отполированный круг, но увидел лишь своё собственное лицо в тусклом ореоле. Смерть Найджела потрясла его до глубины души, и у Марка возникло ужасное холодное подозрение, что, возможно, Кэти права и что-то явилось из зеркала. Но если он не наберется смелости выяснить это, то как он объяснит тело Найджела полиции? И что он будет делать с зеркалом?
— Ну, хорошо, — сказал Марк, всё ещё глядя на свое отражение. — Ты же эксперт по Камелоту. Если хочешь сделать так, то давай сделаем.
Чтобы не пропустить ни малейший проблеск дневного света, Кэти задернула коричневые бархатные шторы и подоткнула их снизу. Было уже много позже восьми, но на улице все еще лил дождь, и утро было таким мрачным, что ей не стоило беспокоиться. Марк пододвинул одно из кресел к зеркалу и уселся к нему лицом.
— Я чувствую себя одной из тех коз, которых привязывают, чтобы поймать тигра.
— Ну, я бы не переживала. Возможно, я неправа.
Марк достал мятый носовой платок, высморкался, потом принюхался:
— Боже.
— Это кровь, — сказала Кэти. И, помолчав, добавила: — Мой дядя был мясником. Он всегда говорил, что у порченой крови худший запах в мире.
Некоторое время они сидели молча. Казалось, запах крови становился всё гуще и резче, так что Марк действительно мог ощутить её вкус. В горле у него тоже пересохло, и он пожалел, что не выпил немного апельсинового сока перед началом этого бдения.
— Ты не могла бы принести мне выпить? — попросил он Кэти.
— Шшш, — сказала Кэти. — Кажется, я что-то вижу.
— Что? Где?
— Посмотри на середину зеркала. Что-то вроде очень слабого свечения.
В темноте Марк уставился в зеркало. Поначалу он не видел ничего кроме всепоглощающей черноты. Но потом заметил промельк, словно кто-то взмахнул белым шарфом, затем еще один.
Очень неторопливо, в полированном круге начало проявляться лицо. Марк почувствовал, как по спине медленно поползли мурашки, а нижняя челюсть затряслась так сильно, что пришлось стиснуть зубы, чтобы эту тряску прекратить. Лицо — бледное, вкрадчивое, но удивительно красивое — не мигая, с улыбкой смотрело прямо на него. Оно больше походило на лицо мраморной статуи, чем на человеческое. Марк попытался отвести глаза, но не смог: каждый раз, когда он поворачивался к Кэти, его взгляд невольно возвращался обратно.
Казалось, что затемненная гостиная стала еще более тесной и душной; и когда Марк сказал: «Кэти, ты её видишь?» — его голос звучал глухо, словно он прижимал к лицу подушку.
Из поверхности зеркала беззвучно вышагнула бледнокожая женщина. Она была обнажена, кожа — цвета луны. На мгновение её облепила маслянистая паутина черного налета, но, когда Ламия сделала еще один шаг вперед, паутина соскользнула, оставив её сияющей и нетронутой.


Не в силах что-либо сделать, Марк мог лишь смотреть. Ламия подходила всё ближе и ближе, так, что он мог дотянуться и прикоснуться к ней. У нее был высокий лоб, а волосы заплетались в странные, замысловатые косы. Бровей не было, что делало лицо невыразительным. Но глаза у Ламии были необыкновенные. Казалось, сама смерть смотрела её глазами.
Ламия подняла правую руку и легонько поцеловала кончики пальцев. Марк чувствовал ее ауру, электрическую и холодную, будто кто-то оставил дверь холодильника широко открытой. Ламия что-то прошептала, но это прозвучало скорее по-французски, чем по-английски — очень тихо и плавно — и Марк смог разобрать лишь несколько слов.
«Возлюбленный мой», — сказала она. — «Иди ко мне, отдай мне жизнь свою».
На груди, слегка выпуклом животе и на бедрах Ламии виднелись засохшие ручейки крови. Ноги тоже были забрызганы кровью. Марк смотрел на Ламию снизу вверх, не зная, что сделать, или сказать. Ему казалось, что вся энергия его покинула, и он не в силах даже говорить.
«Мы все когда-нибудь умрем», подумал он. «Но умереть сегодня, сейчас, в объятиях этой обнажённой женщины… какое это было бы приключение».
— Марк! — крикнула Кэти. — Хватай её, Марк! Держи её!
Женщина обернулась и, как змея, яростно зашипела на Кэти. Марк с трудом поднялся со стула и попытался схватить Ламию за руку, но та была холодной и скользкой, как подтаявший лёд, и запястье выскользнуло из его хватки.
— Кэти, давай! — крикнул Марк.
Кэти бросилась к занавескам и потянула их вниз: крючки на занавесках защёлкали, как петарды. Ламия направилась к ней, и почти уже добралась до окна, когда щелкнул последний крючок занавески, и гостиная наполнилась угасающим серым светом дня. Ламия снова повернулась и уставилась на Марка, выражение её лица почти остановило его сердце.
«Из всех мужчин ты был неверным самым», — прошептала она. — «И ты будешь наказан».
Кэти стояла на коленях, пытаясь освободиться от занавесок. Ламия схватила её за кудряшки волос, приподняла и со звучным хрустом укусила в шею. Кэти даже не вскрикнула. В немом отчаянии она уставилась на Марка и упала боком на ковер; хлынувшая из шеи кровь расплескалась по комнате.
Ламия медленно пошла к Марку; тот сделал шаг назад, потом еще один, передвинул кресло так, чтобы оно стояло между ними. Но она остановилась и закрыла глаза. Сейчас её кожа блестела, словно Ламия таяла. Марк, затаив дыхание, ждал. Кэти билась в конвульсиях, задевая ногой кофейный столик, из-за чего бренчали пустые пивные банки.
Ламия открыла глаза и бросила на Марка последний непроницаемый взгляд. Затем повернулась и сделала три шага к зеркалу, которое поглотило её, как лужа воды, покрытая маслянистой плёнкой.
Марк, не двигаясь с места, продолжал ждать. Дождь за окном начал стихать, и он услышал скрип проезжающего мимо молоковоза.
Через некоторое время он сел. Марк подумывал было позвонить в полицию, но что он мог им сказать? Потом Марк подумал о том, чтобы привязать тела к зеркалу и сбросить в Рин, где их никогда не найдут. Но полиция все равно придет, так ведь, и будет задавать вопросы?
Время тянулось медленно. Сразу после двух часов дня тучи на мгновение рассеялись, и голое дерево вишни в саду за домом заискрилось от солнечного света. В половине четвертого громкий стук в коридоре заставил Марка подпрыгнуть, но это была всего лишь пожилая женщина с тележкой для покупок, проталкивающая в почтовую щель экземпляр «Уинкантон Адвертайзер».
Сумерки постепенно сгущались, а Марк сидел в кресле перед зеркалом и ждал.
В половине шестого, когда комнату полностью заполнили тени, ему показалось, что он видит в поверхности зеркала слабое бледное шевеление, словно рыбину на дне мутного пруда. Марк вцепился в подлокотники кресла, его сердце билось так сильно, что болели ребра.
Затем с дивана донесся булькающий стон, и банки с пивом задребезжали. В зеркале появилась женщина с серебристым лицом и в этот момент Найджел и Кэти поднялись, чтобы приветствовать её.
«Ах, как я от теней устала
Волшебница Шалот сказала».





Мое увлечение зеркалами началось именно с «Алисы в Зазеркалье», точнее с Кэрролловской идеи того, что если бы вы каким-то образом могли видеть дальше своего отражения — сквозь дверь и коридор — вы оказались бы в мире, где нормальные правила существования были бы вывернуты наизнанку.
Когда мне было шесть лет, я изо всех сил прижимался щекой к зеркалу бабушки и дедушки, тщетно пытаясь увидеть сквозь окна их гостиной сад, где, как я был уверен, будет другая погода, и гуляют другие люди. Но мне удавалось лишь оставить на стекле теплый овал в форме щеки.
Вблизи зеркала весьма безучастные и непреклонные. Они покажут вам лишь то, что захотят показать.
Но я все еще жаждал увидеть то, что они скрывают от меня, и потому несколько раз исследовал их вымышленные возможности — особенно в романе «Зеркало» (Mirror), в котором зеркало — единственный свидетель жестокого убийства ребенка-звезды 1930-х годов. Пойманная в ловушку внутри зеркала, его душа продолжала жить, пока современный кинопоклонник, купив зеркало, не освобождает его из стеклянного плена. А потом, к своему удивлению, выясняет, за что же мальчика убили.
В ходе исследований я наткнулся на десятки историй о зеркалах и их магических свойствах, в том числе на одну из самых известных — «Волшебница Шалота» лорда Альфреда Теннисона. В наши дни трудно оценить, насколько агрессивную популярность имело это стихотворение в Англии 1860-х годов. В нём была башня, в которой жила прекрасная девушка. В нем были фантазийные шпили Камелота. В нём был сэр Ланселот, в сияющих доспехах и с пылающим плюмажем. И в нём было зеркало, посредством которого Волшебница Шалота была проклята увидеть кавалькаду, прошедшую мимо её окна; зеркало, которое, как известно, «разбилось вдребезги, звеня».
Большинство моих романов ужасов так или иначе основаны на мифах и легендах. Это происходит потому, что мифы и легенды почти всегда наглядно представляют саму суть основных человеческих страхов — таких, как Глэйстиги — шотландские ведьмы, которые пили кровь младенцев; или «блуждающие огоньки», уводящие путников в темные и опасные болота; или Банши, которые кричали и вопили у ирландских домов, когда кто-то должен был умереть.
Конечно, вампиры — это одна из величайших легенд хоррора, но я пишу о них без особой охоты. Они уже уделаны до смерти, в буквальном смысле слова. (Сказав это, я получил некоторое кровососущее удовольствие от «Road Kill», истории одинокого вампира, который не открывает письма из своего местного совета, предупреждая его, что его дом был принудительно куплен, и чей гроб был просмолен новым обходом.)
Во время своих исследований зеркал я раз за разом натыкался на легенду о вампирах. У вампиров аллергия на зеркала. У вампиров нет отражения. И тогда я начал спрашивать себя, почему они так не любят зеркала, и почему у них нет отражения. В результате получился этот рассказ, объясняющий, кем на самом деле была Волшебница Шалота, и почему вампиры и зеркала не смешиваются.
На самом деле, он возобновил мой энтузиазм писать о вампирах, и сразу же после него я предложил моим новым нью-йоркским издателям, вернуть свое первое и, возможно, самое известное создание — индейского чудотворца Мисквамакуса, злое влияние в моем романе Маниту, для противостояния стае вампиров.
Мой издатель согласился, так что этот рассказ не только самостоятельное развлечение, но и предыстория новой вампирской эпопеи. Что касается зеркал, о них я тоже не забыл. Они появляются как серебряные пластины дагерротипа в моем новой книге «Darkroom», хоррор-романе о ранней фотографии. Вы когда-нибудь задумывались, почему первобытные племена не любили фотографироваться? И, если уж на то пошло, вы когда-нибудь видели фотографию вампира?
Конечно нет: с вампирами вы должен встретиться лично. Ночью. В зеркале.