«Что происходит в темноте» Грэм Мастертон

— Мама, не закрывай, пожалуйста, дверь.
Мать улыбнулась ему, половину её лица освещал ночник, а другая половина оставалась в тени, поэтому казалось, будто она надела венецианскую карнавальную маску.
— Хорошо. Но я не могу оставить свет на всю ночь. Ну же, Дэвид, страшиться тут нечего. Вспомни, как говорил дедушка: темнота — просто то же самое, что и за веками, только её побольше.
Дэвид вздрогнул. Ему вспомнилось, как дедушка лежал в похоронном бюро, в открытом гробу, с посеревшим и наполовину усохшим лицом. Тогда мальчик подумал, что дедушка уже ничего не увидит, никогда больше, только тьму за веками и это было жутко.
Тьма безвредна лишь, если ты знаешь, что, когда захочешь, откроешь глаза и она рассеется.

Дэвид закопался под лоскутное одеяло и закрыл свои глаза. И почти тут же опять их открыл. Дверь так и осталась незапертой, а лампа в коридоре всё ещё светилась. На спинке стула виднелся приготовленный на завтра чёрный школьный пиджак и аккуратно сложенные шорты.
В углу комнаты он видел распластавшегося на полу Палочного Человечка — куклу, которую ему сделал дедушка. Ростом Палочный Человечек был почти в два фута, и состоял из выкрашенных в серое и соединённых попарно палочек. Его хребет и голова выглядели, как длинная деревянная ложка, на которой были нарисованы вытаращенные глаза и щербатая ухмылка. Дедушка рассказывал, что на войне, когда его с боевыми товарищами целыми днями прижимал к месту вражеский огонь у Монте-Кассино, то они, все десять или двенадцать человек, забавы ради делали Палочных Человечков. Дедушка говорил, что по ночам Палочные Человечки оживали и немного плясали для них. Временами, когда вражеский обстрел был особенно силён, они посылали Палочных Человечков с донесениями в другие подразделения, потому что отправляться самим было слишком опасно.
Дэвид ничуть не любил Палочного Человечка и два раза пытался от него избавиться. Но отец всегда возвращал куклу — один раз из мусорного бака, а другой — из мелкой, засыпанной листьями, ямки в уголке сада — потому что отец считал дедушкины россказни про Палочных Человечков довольно занятными, а, к тому же, частью семейной истории. «Когда я был в твоём возрасте, дедушка тоже рассказывал эту историю, но мне Палочного Человечка он не сделал. Так что можешь считать себя избранным».
По-настоящему Дэвид никогда не видел, как оживает Палочный Человечек, но был уверен, что слышал, как тот отплясывает во тьме, на деревянных половицах у края прикроватного половичка: кликети-клакети, кликети-клакети. Когда мальчик слышал этот звук, он ещё глубже зарывался в одеяло, пока чуть не задыхался.
Но что на самом деле страшило Дэвида, так это коричневый халат, что висел на двери его спальни. Даже днём он смахивал на монашескую рясу, но, когда отец выключал на ночь светильник и спальню Дэвида наполняла тьма, халат менялся и начинал раздуваться, словно кто-то поднимался с пола и проскальзывал внутрь него.
Дэвид мог поклясться, что, хотя дома абсолютно тихо, а на улице нет никакого движения, до него доносится, как халат дышит, вдыхает и выдыхает, со слабейшим намёком на хрип в лёгких. Оно было невероятно терпеливым. Оно не собиралось сразу же отцепляться с крючка и бросаться на Дэвида. Оно собиралось дождаться, пока мальчик не оцепенеет от ужаса настолько, что не сумеет защититься или позвать на помощь.
Он пытался спрятать халат, запихнув его в гардероб, но это оказалось ещё жутче. Дэвид всё равно слышал дыхание, но уже не видел халата, поэтому и не узнал бы, если тот без труда откроет гардеробную дверцу, а потом метнётся через спальню и заберётся на кровать.
Затем мальчик попытался вешать халат за шторы, но вышло только хуже, потому что он точно слышал, как занавесочные колечки ширкают по латунному карнизу. Один-единственный раз Дэвид засунул его под кровать. Однако, сделав это, он не выдержал и десяти минут, потому что всё силился расслышать, как халат выползает снизу, чтобы подняться рядом с ним и стянуть с него одеяло.
Школьный пиджак наводил почти такой же страх. В темноте он, сгорбившись, будто бы сидел на стуле, безголовый, но недобрый, словно в рассказах первых испанских исследователей, которые привозили из Южной Америки истории о туземцах без голов, но с лицами на груди. Дэвид видел такие картинки в школьных учебниках и, хоть мальчик сознавал, что это только байки, вроде россказней о «Палочных Человечках», ещё он понимал, что в темноте всё меняется.
В темноте байки оживают, как и куклы, и халаты.

Дэвид не услышал, как часы в коридоре внизу пробили одиннадцать. К этому времени он уже заснул. В комнату заглянул отец, подоткнул одеяло и ласково пригладил ему волосы. — Спокойной ночи, бедокур. — Он оставил дверь приоткрытой, но выключил ночник, поэтому комната погрузилась во мрак.
Миновал час. Часы пробили двенадцать, очень неспешно, будто их следовало завести. Дэвид спал и видел, словно бредёт через лес, а за ним крадётся что-то белое, по пятам, но прячась за деревья каждый раз, когда он оглядывался посмотреть, что же это такое.
Он остановился и стал ждать, когда белое нечто покажется опять, но то продолжало прятаться, хотя Дэвид знал, что оно ещё там. Он глубоко вздохнул, шевельнулся и вслух спросил: — Кто ты?
Ещё через час, ни с того, ни с сего, висящий на двери спальни халат свалился.
Мальчик не услышал этого. Ему уже не снилась прогулка через лес и теперь он просто крепко спал. Дверь и так оставалась приоткрытой, но теперь она отворилась пошире и сгорбленная коричневая фигура выползла из спальни наружу.
Через несколько мгновений негромко щёлкнуло, когда открылась дверь в родительскую спальню.
Протекло пять минут. Десять. Дэвид понемногу пробуждался от глубокого сна, словно постепенно всплывал к поверхности озера. Он уже почти проснулся, как вдруг что-то напрыгнуло на него сверху, что-то щёлкающее. Мальчик крикнул и вскочил, отбиваясь обеими руками. Щёлкающий предмет свалился на пол. Дэвид, скуля от ужаса, шарил в темноте, пока не нащупал ночник и не включил его.
На половичке у кровати лежал Палочный Человечек и таращился на мальчика круглыми немигающими глазами.
Трясущийся Дэвид откинул одеяло и дополз до конца кровати, чтобы не пришлось ступать на ковёр рядом со Палочным Человечком. Вдруг он опять прыгнет на него и ухватит за ногу?
Добравшись до кроватной спинки и собравшись слезть на пол, Дэвид увидел, что халата нет. На прикрученном к двери спальни крючке висел только красно-белый футбольный шарф.
Поскуливание стихло до тихого заглушённого хныканья в глубине горла. Мальчик перепугался настолько, что даже немного обмочил пижамные штаны. Он заглянул за спинку кровати, но халат не валялся грудой на полу, как можно было бы подумать.
Может быть, мама наконец-то поняла, что он пугает Дэвида, если висит на двери и она убрала халат, пока мальчик спал. Может, она забрала его в стирку. Вчера вечером, когда он сидел на диване и смотрел телевизор, то пролил на халат ложку томатного супа — но ей об этом не сказал.
Дэвид понятия не имел, что же делать. Он стоял у кроватной спинки на коленях и покусывал ноготь большого пальца, перестав хныкать, а только часто дыша, словно при беге. Он обернулся и глянул на Палочного Человечка, но тот не двигался — всё ещё лежал на половичке, раскинув руки и ноги, и злобно таращился в никуда.
Как бы там ни было, мокрые пижамные штаны Дэвиду придётся сменить, а это значит — дойти до бельевой сушилки на лестничной площадке. Мама всегда вешала туда его чистую пижаму, чтобы её согреть.
Мальчик с большой опаской слез с кровати и подошёл к двери спальни. Он осмотрелся. В коридоре было темно, хотя из прихожей через лестничный пролёт очень слабо светило зелёным, от подсвеченного таймера сторожевой сигнализации и этого Дэвиду хватило разглядеть, что дверь родительской спальни тоже открыта.
Мальчик нахмурился. Родители никогда не оставляли дверь открытой, даже ночью. Несколько томительных мгновений Дэвид нерешительно медлил, а потом стал как можно тише пробираться по коридору, пока не дошёл до родительской спальни и не заглянул внутрь. Там царила полная темнота и мальчик различал лишь светящиеся точки на циферблате отцовского прикроватного будильника.
Дэвид прислушался. Откуда-то издали доносился гудок подходящего к ближайшей станции поезда, готового принять утренних пассажиров. Но, когда этот звук стих, мальчик не услышал ничего другого. Не было слышно даже дыхания родителей, хотя отец, как правило, храпел.
— Мам? — тихо, как смог, позвал Дэвид.
Никакого ответа. Мальчик ждал в дверях и обмоченные штаны начали холодить.
— Мам? — Теперь немного погромче.
Опять молчание.
Мальчик пробрался в спальню родителей, нашарил спинку кровати со стороны матери. Он потянулся и нащупал на стёганом одеяле её руку. Дэвид взялся за руку, встряхнул и охрипшим голосом проговорил: — Мам, вставай! У меня катастрофа!
Но она так и не ответила. Дэвид нащупал болтающийся шнурок от прикроватной лампы для чтения и дёрнул за него.
— Мам! Пап!
Они оба лежали на спинах, уставившись в потолок глазами, настолько налитыми кровью, будто кто-то вырвал им глазные яблоки, а вместо них вставил малиновые виноградины. Словно этого было мало, на верхней губе у них обоих красовались чёрные усы из запёкшейся крови, а уголки ртов карикатурно опущены. Два мёртвых клоуна.
Дэвид отпрянул назад. Он слышал, как кто-то испустил визгливый пронзительный вопль, который ещё больше перепугал его. Мальчик не понимал, что крик этот его собственный.
Он перелез обратно через спинку кровати, при этом зацепился ногой за ногу и чуть не грохнулся на пол. Скомканный коричневый халат валялся на полу, а поверх него лежал свёрнутый пояс.
Дэвид больше не кричал, а через силу пошагал вниз, как заводной солдатик, от шока едва шевеля руками и ногами. Он поднял телефонную трубку и набрал 999.
— Служба спасения, какая помощь требуется?
— Скорая помощь, — ответил он и нижняя губа затряслась. — Нет, нет, мне не требуется скорая помощь. Я не знаю, что мне требуется. Они мертвы.

Рыжеволосая полицейская принесла то, что попросил Дэвид — кружку чая с молоком и двумя кусочками сахара. Потом она села рядом с мальчиком и улыбнулась ему. Она была молодая и очень симпатичная, с рассыпанными по переносице веснушками.
— Так ты ничего не слышал, точно? — спросила она его.
— Нет, — прошептал Дэвид.
— Понимаешь, нам очень трудно разобраться в произошедшем, — продолжала она. — Никаких признаков, что кто-то вломился к вам в дом. Охранная сигнализация была включена. Но, всё-таки, кто-то напал на твоих папу и маму, и, кто бы это ни оказался, они были очень сильными.
— Это был не я, — сказал Дэвид. Он был одет в фиолетовую кофту с капюшоном, подаренную ему дядей и тётей на последний день рождения, и выглядел довольно бледным.
— Верно, нам точно известно, что это был не ты, — подтвердила полицейская. — Мы только хотим узнать, может, ты что-нибудь видел или слышал. Хоть что-то вообще.
Дэвид уставился в свой чай. Ему тянуло разрыдаться, но он сглатывал и сглатывал слёзы, изо всех сил пытаясь не поддаться им. Он был слишком юн, чтобы понять — в плаче нет ничего постыдного.
— Я ничего не слышал, — повторил он. — Я не знаю, кто это сделал. Я просто хочу, чтобы они опять стали живыми.
Полицейская перегнулась через стол и пожала мальчику руку. Она не находила слов для него, кроме: — Я понимаю тебя, Дэвид. Понимаю.

— Они вообще выяснили, как умерли твои родители? — спросил Руфус.
Дэвид покачал головой. — Коронер вынес вердикт об убийстве, совершенном неустановленным лицом или лицами. Это всё, что он мог сделать.
— Всё-таки, тебе стоило бы задуматься, чувак. Понимаешь — кто бы мог это сделать и зачем. И как, ради всего святого!
Дэвид глотнул из бутылки «Короны». В «Шерстяном мешке» было битком набито, даже в пятничный вечер и им ещё повезло подыскать местечко в углу. Ужасно толстый мужчина по соседству с ними хохотал так громко, что они едва слышали сами себя.
Дэвид дружил с Руфусом с тех пор, как начал работать в фирме «Amberlight», торгующей компьютерным оборудованием. Он проработал там уже семь месяцев, а в прошлом месяце его признали лучшим продажником в группе. Руфус — общительный и весёлый, брил голову, чтобы предотвратить появление залысин, имел резкие черты лица, и носил серый костюм-тройку.
Дэвид расслышал свои слова: — На самом деле… я знаю, кто это сделал.
— Правда? — переспросил Руфус. — Правда знаешь? То есть — знал всё это время, как только это случилось? Или узнал потом? Стой, чувак, что ж ты не сообщил полиции? А сейчас почему им не сказал? Такое никогда не поздно!
«Чёрт, лучше бы мне сейчас этого не говорить. Зачем я вообще такое сказал? — подумал Дэвид. — Я семнадцать лет держал это в себе, с чего теперь взбрело в голову проговориться? Сейчас это прозвучит так же бредово, как и тогда».
— Я не сообщил полиции, потому что они не поверили бы мне. Да и и ты мне не поверишь.
— Ну, со мной можешь попытаться. Я славлюсь своей наивностью. Будешь ещё пивка?
— Да, буду.
Руфус отправился к барной стойке и вернулся, прихватив ещё две бутылки. — Ну, давай, — сказал он, хлопнув руками. — Кто виновен?
— Говорил же, ты мне не поверишь. Мой халат.
Руфус уже поднёс бутылку ко рту, сложив губы буквой О и приготовившись глотнуть, но теперь он медленно поставил пиво на стол.
— Я верно расслышал? Твой халат?
Пытаясь говорить как можно более бесстрастно, Дэвид подтвердил: — Да, мой халат. У меня был коричневый халат, который висел на двери моей спальни и выглядел, как монах. Мне всегда казалось, что в темноте он оживает. Ну, одной ночью он так и сделал, проник в спальню моих родителей и удушил их. Как написано в полицейском отчёте, они были задушены удавкой. Он удушил их с такой силой, что едва не оторвал им головы.
— Твой халат, — повторил Руфус.
— Именно. Бредово звучит, правда? Но иного объяснения просто не имеется. Убийство кем-то неизвестным, нарядившимся, как для сна. И, к тому же, ещё кое-что. Была кукла, которую сделал мне дедушка, он вся состояла из серых палочек, а вместо головы — деревянная ложка. Палочный Человечек, как я её называл. Когда мой халат отправился убивать моих родителей, Палочный Человечек прыгнул на меня и, думаю, он пытался так предупредить о том, что произойдёт.
Руфус клонил голову вперёд, пока не прижался лбом к столу. В таком положении он оставался почти десять секунд. Затем снова выпрямился и произнёс: — Твоя кукла предупреждала тебя, что твой халат убьёт твоих маму и папу.
— Ну вот… говорил же я, ты мне не поверишь. Как бы там ни было, спасибо за пиво.
— Ты ведь понимаешь, с кем тебе следует поговорить, верно? — поинтересовался Руфус.
— Думаю, ты скажешь, с психотерапевтом.
— Угу. Тебе нужно поговорить с Элис-счетоводом.
— Элис? Та чудила с белыми волосами и вся в браслетах?
— Ну да, она. Вообще-то, она довольно занятная леди. Как-то я долго с ней болтал на одном из общефирменных уикэндов. Кажется, это было где-то у Хейлшема. Во всяком случае, Элис истово верит в «крабускулярную автоматизацию», вроде бы так она это называла
— Что? Крабускулярную? Это там всякие крабы, омары, точно?
— Ну, не знаю, но что-то типа того. Это значит, что, когда наступает темнота, вещи оживают. Она искренне в это верит. Полагаю, это вроде твоего халата. Одна из вещей, про которые она мне рассказывала — кресло, оживающее, когда кто-нибудь в нём засыпал и сжимающее его так сильно, что раздавливало грудную клетку. Прошла целая вечность, прежде чем кто-то разобрался, что же убило всех этих людей. Элис говорила, что это творится в темноте. Настоящей тьме. Она изменяет вещи.
Дэвид упёрся взглядом в Руфуса. — Ты ведь не прикалываешься, а?
— Да зачем мне?
— Я ведь тебя знаю. Всегда всех разыгрываешь. Не хотелось бы подойти к этой Элис и рассказать ей о моём халате, чтобы она посчитала меня каким-то придурком.
— Нет, чувак, — отнекивался Руфус. — Вот те крест. Я тебе обещаю. Не буду говорить, что она не чокнутая, но, по-моему, ты свихнулся не больше неё, поэтому сомневаюсь, что Элис это заметит.

Они встретились на обеденном перерыве, в ближайшем «Пицца Хатте», который оказался почти пустым, не считая двух упитанных малолетних матерей и их вопящих отпрысков. Дэвид заказал пиццу пепперони и пиво, а Элис ограничилась салатом из зелени и чашкой чёрного чая.
Заведя с ней разговор, Дэвид понял, что Элис куда менее чудная, чем он представлял. У неё была короткая и строгая, серебристо-белая причёска и Дэвид считал, что она средних лет, но теперь увидел, что волосы обесцвечены и мелированы, так что ей не больше тридцати одного-тридцати двух. У Элис было острое кошачье личико и сочетающиеся с ним зелёные глаза, она носила обтягивающую чёрную футболку и, как минимум, по полдюжины затейливых серебряных браслетов на каждом запястье.
— Ну и что же сказал Руфус, услышав от тебя такое? — спросила она, держа обеими руками чашку с чаем и дуя на неё.
— На самом деле он держался довольно хорошо, хотя, вообще-то, мог бы и обхохотаться. Большинство остальных из группы так и поступили бы.
— У Руфуса тоже есть своя история, — сообщила Элис. Дэвид вздёрнул бровь, ожидая услышать рассказ об этом, но она явно не собиралась развивать эту тему.
— Ты слыхал слово «ветошь»? — спросила она.
— Конечно.
— Большинство людей считают, что это значит нечто дрянное. Ну, знаешь, что-то второсортное. Но это слово также означает шерстяную пряжу, изготовленную из ношеной одежды. Старые куртки и свитера режут в клочья, а затем прядут заново, добавив чуточку новой шерсти. Большую часть новой одежды изготавливают так.
— Нет, этого я не знал. — заметил Дэвид.
— В викторианские времена эти парни бродили по улицам, звонили в колокольчики и собирали старую одежду. Их звали «ветошниками». В наши дни этим, в основном, занимаются литовцы, которые утаскивают все мешки с одеждой, отданной на благотворительность. Они везут эти мешки обратно в Литву, перерабатывают в новую одежду, а затем опять продают нам.
— Что-то я не вполне понимаю, куда ты клонишь.
Элис отхлебнула чаю, а затем продолжила: — Бывает, эта самая ношеная одежда принадлежала кому-то, весьма жестокому. Бывало, что и убийцам. А одежда перенимает характерные особенности своего владельца. Знаешь, как будто примерять чужой пиджак. Появляется чувство, будто ты — это он.
— И что ты пытаешься до меня донести? В моём халате могла оказаться шерсть, когда-то входившая в одежду какого-нибудь убийцы?
— Вот именно, — кивнула Элис.
— Но это было не так, как если бы я его надел и я же убил своих родителей. Халат ожил. Халат совершил это сам по себе!
Внезапно Дэвид осознал, что слишком громко разговаривает, а две малолетних матери таращатся на него во все глаза.
Он сбавил тон и спросил: — Как это он ожил сам по себе? Я хочу сказать, как такое вообще возможно?
— По-научному такое называется «крепускулярная анимация», — отвечала Элис — Это значит, что, когда темнота сгущается, то неодушевлённые предметы как бы оживают. Большинство людей не понимают, что тьма — не просто отсутствие света. Тьма — сама по себе стихия и она ищет другую тьму, чтобы напитаться.
Той ночью, когда у тебя выключили свет, тьма в твоей комнате обнаружила тьму, укрывшуюся в халате, ещё больше напитала её своей тёмной энергией и вызвала к жизни.
— Извини, Элис. У меня всё это в голове не укладывается.
Элис положила свою холодную длиннопалую ладонь поверх его руки. Её зелёные глаза смотрели, не мигая. — А что другое могло произойти, Дэвид? По твоим же словам, в дом никто не вламывался, а ты сам этого не делал. Ты и не смог бы этого сделать, у тебя просто не хватило бы сил. И твоя марионетка тоже ожила, ведь так? По-твоему, как такое случилось?
Дэвид пожал плечами. — Чёрт его знает. И с чего это мой халат ожил именно тогда, той ночью? До неё он провисел там месяц. Мама купила его мне в октябре, чтобы я надел его на ночь Гая Фокса.
— Ну, на этот вопрос я не отвечу. Но это могла оказаться какая-то памятная дата. Может быть, годовщина с того дня, когда тот, кто носил одежду из шерсти, вошедшей в твой халат, кого-то убил. Тут точно не скажешь.
Дэвид долго сидел и молчал. Элис ковырялась в салате и потягивала чай, но он даже не притронулся к пицце.
— Откуда тебе всё это известно? — поинтересовался он. — Всё про эту — как ты её назвала — скреспусулярную чушь?
— Крепускулярную анимацию. «Крепускулярный» значит всего-навсего «сумеречный». Прабабушка рассказывала мне. Когда шла война, с одним из её сыновей что-то произошло. При светомаскировках темноты было хоть отбавляй. Повсюду целое море тьмы. Прабабушка говорила, что раньше в местном парке стояла статуя плачущей женщины — мемориал Первой мировой войны. Видимо, её сын вместе с другом ночью решили срезать путь через парк, а статуя ожила и погналась за ними. Голову её сына раздавили о металлическую ограду, а шею сломали.
Никто, разумеется, не поверил второму мальчугану, кроме моей прабабушки, потому что она его знала и знала, что он всегда говорит правду. Она принялась исследовать, как оживают неодушевлённые предметы в темноте и записывать всё это в тетрадь, и эта тетрадь перешла ко мне. Никому больше из семьи она оказалась не нужна. По их мнению, всё это от поехавшей кукухи.
Для большей выразительности, она покрутила пальцем у виска.
— Ну, не знаю, что и думать, — сказал на это Дэвид.
— Просто опасайся тьмы, — посоветовала Элис. — Относись к ней почтительно. Вот всё, что я могу сказать. И если увидишь, что халат выглядит так, словно вот-вот оживёт, поверь, такое может случиться.

Тем вечером Дэвид поздно вернулся домой. В прихожей перегорела лампочка и ему пришлось пробираться в гостиную наощупь.
В гостиную падал слабый свет с близкой автомагистрали. Дэвид обитал на цокольном этаже некогда большого родового гнезда, теперь поделённого на восемь раздельных апартаментов. Ему принадлежали самые маленькие, но зато он был очень педантичен и всегда поддерживал дома порядок. До конца прошлого года Дэвиду приходилось делить большую квартиру с двумя сослуживцами и это был просто ужас: в кухонной мойке громоздились грязные тарелки, а на журнальном столике толпились переполненные пепельницы и пустые пивные банки. Но хуже всего обстояли дела с одеждой, которая валялась на полу, украшала спинки стульев или висела на крючках с внутренней стороны каждой двери.
Дэвид включил две настенных лампы и телевизор, хотя и без звука. У левой стены стоял книжный шкаф, где все книги выстроились по авторам в алфавитном порядке. Перед книгами стояли два серебристых щита для игры в сквош, и несколько фотографий улыбающихся отца и матери. А ещё, само собой, на краешке верхней полки сидел Палочный Человечек и таращился на него округлыми, немного безумными глазами.
Напрыгнув на Дэвида той ночью, когда его родителей убили, Палочный Человечек перепугал мальчика, но Дэвид верил, что тот лишь пытался предостеречь, и поэтому хранил куклу все эти годы. Разве Палочные Человечки не были всегда помощниками и посланниками, развлекающими солдат в Италии во время войны и передающими донесения под артиллерийским огнём? Может, Палочный Человечек и пугал Дэвида в детстве, оживая по ночам, но, в конце концов, он всего лишь отплясывал.
— Эй, Палочник, — позвал он, но Палочный Человечек так и таращился на него и ничего не ответил.
Дэвид не очень проголодался, хотя съел за обедом всего один ломтик пиццы, так что открыл банку овощного супа «Хайнц», разогрел его в микроволновке и поужинал перед телевизором, за просмотром ночных новостей.
Затем Дэвид принял душ, почистил зубы и улёгся в постель. Некоторое время он пытался читать «Девушку с татуировкой дракона», но не мог отвлечься от мыслей об Элис и том, что она рассказала о неодушевлённых предметах, оживающих с приходом темноты. Он так и не сумел точно припомнить, как это называется. Криспукулярная автоматизация?
Просто берегись тьмы. Относись к ней почтительно. Вот всё, что я могу сказать. И если увидишь, что халат выглядит так, словно вот-вот оживёт, поверь, такое может случиться.

После того, как его родителей убили, Дэвид попал к тёте Джоани и дяде Теду. Они купили ему новый клетчатый халат, но, в день, когда Дэвид покинул дом, он выкинул этот халат и впредь подобной одежды не покупал. Больше он не вешал на крючок двери спальни ничего, даже шарф. Даже до беседы с Элис, Дэвид всегда хранил одежду убранной в кладовку и гардероб, лишь бы не на виду. На спинке его стула никогда не висел пиджак. Ни одна рубашка не болталась в ванной, словно привидение.
Дэвид выключил свет и закрыл глаза. Почему-то он ощущал глубокую усталость. Элис сильно его растревожила, хотя очень трудно было поверить во всё то, что она ему наговорила. Рассказ про статую плачущей женщины заставил Дэвида понервничать. И у него из головы не шло — что там за история у Руфуса? Руфус же такой прагматичный и незатейливый. Так что за чертовщина выползла из тьмы и ужаснула Руфуса?
Больше часа Дэвид крепко спал, но вдруг резко пробудился. Он был уверен, что слышал щёлканье. В спальне царила необычная темень, а, когда он оторвал голову от подушки, то заметил, что электронные часы у кровати не светятся. Фонари на улице тоже не горели. Наверное, отключили электричество, что и объясняло разбудившее его щёлканье: оно исходило от батарей отопления, когда те остывали и сжимались.
Вновь опустив голову на подушку, Дэвид опять услыхал щёлканье. Теперь оно больше смахивало на клацанье. Он прислушивался изо всех сил. Долго тянулась тишина, а потом её оборвал быстрый и резкий грохочущий звук. Дэвиду показалось, будто где-то открылась дверь.
Он сел в кровати. Что-то находилось в коридоре, за стеной спальни. Что-то, издающее тихий волочащийся звук. Оно всё приближалось и приближалось, а затем врезалось в дверь спальни. Не очень громко, но вполне достаточно для впечатления, что оно большое и неуклюжее.
Сердце колотилось о рёбра. — Кто там? — окликнул Дэвид. — Там кто-нибудь есть?
Никакого ответа. Прошла почти половина минуты. Вдруг раздалось ещё клацанье и Дэвид услышал, как поворачивается дверная ручка. Дверь распахнулась с еле слышным шёпотом, смахивающим на удовлетворённый вздох.
Дэвид ждал, вслушиваясь, вцепившись в одеяло. Что там кто-то сказал про одеяла? Зачем мы укрываемся с головой, защищаясь, когда напуганы? Как по-вашему, остановит ли стёганое одеяльце убийцу с десятидюймовым ножом?
— Кто там? — хрипло выкрикнул он.
Никакого ответа.
— Боже, да кто там?
В этот момент снова включили электричество, электронные часы у кровати замигали зелёным, центральное отопление опять заработало и Дэвид разглядел, что же стояло в дверях спальни.
Это оказалась его тёмно-синяя куртка с поднятым капюшоном. Она смотрелась, как мёртвый исследователь Антарктики, обнаруженный в снегу через сотню лет после смерти.
Рядом с курткой, качаясь туда-сюда, будто не в силах держать равновесие, стоял Палочный Человечек. Должно быть, он и открыл дверь кладовки в коридоре, чтобы куртка смогла вылезти наружу, и дверь спальни открыл тоже он. Никого другого в квартире не было, так кто ещё это мог оказаться?
Тут Дэвид и понял, что ночью, когда убили его родителей, Палочный Человечек не собирался его предостерегать. Вероятно, он пытался разбудить мальчика, чтобы тот пошёл бы в родительскую спальню и тоже был удавлен вместе с ними.
— Палочник, ты предатель, — прошептал он, но, разумеется, Палочный Человечек был не предателем, а просто созданием тьмы, так же, как халат и куртка. Это не они, взятые сами по себе. Они — всего-навсего неодушевлённые предметы.
Куртка Дэвида устремилась к нему по полу спальни. Он отпрыгнул вбок, за кровать, стараясь дотянуться до телефона.
— Служба спасения, какая помощь требуется?
— …темно!..
Затем звук борьбы, высокий, пронзительный вдох, а потом — долгий непрерывный гудок.
Такое и происходит в темноте.