«Лэрд Дунайн» Грэм Мастертон

Вдалеке, среди лугов, окутанных золотистым утренним туманом, появился лэрд Дунайн, облаченный в шотландскую юбку и толстый серо-желтый свитер, с меховой кожаной сумкой на боку. Его бледное худощавое лицо привлекало взгляд художника, ярко-рыжая борода походила на языки пламени, волосы спутались, словно заросли чертополоха.
Типичный шотландец – такими их изображают на банках с печеньем и бутылках виски. Но этот человек выглядел таким суровым и печальным, и на лице его отражался духовный голод.
Клэр увидела его в первый раз за все время, проведенное здесь. Она вытянула руку с кистью и постучала Дункана по плечу:
– Гляди, вон он! По-моему, он смотрится потрясающе! Все девять учеников художественной школы обернулись и уставились на лэрда, который с надменным видом шагал по усыпанной галькой тропе позади замка Дунайн. Сначала он делал вид, что не замечает их, и выступал, сцепив руки за спиной и высоко подняв голову. Очевидно, он был занят лишь тем, что вдыхал чудесный летний воздух, осматривал свои владения и размышлял о вещах, о которых обычно размышляют шотландские горцы: сколько оленей убить на охоте и как убедить членов Комитета по развитию Северного нагорья провести в замок электричество.
– Интересно, он согласится нам позировать? – спросила Марго, толстушка с кудрявыми волосами, приехавшая из Ливерпуля. Марго призналась Клэр, что занялась рисованием потому, что блуза художника скрывает ее полные бедра.
– Можно попробовать попросить его, – предложила Клэр, обладательница прямых темных волос, собранных в пучок, и серьезного лица с ясными чертами.
Ее муж, ее бывший муж, часто повторял, что она похожа на «школьную учительницу-атеистку». Ее рабочая блуза, обруч на волосах и круглые очки лишь усиливали это впечатление.
– Он так романтично выглядит, – вздохнула Марго. – Как Роб Рой. Или Добрый Принц Чарли.
Дункан принялся рыться в своей коробке с акварелью, пока не обнаружил обкусанный окурок. Затем зажег его при помощи пластиковой зажигалки с переводной картинкой, изображавшей полуголую девицу.
– Проблема с занятиями живописью в Шотландии, – начал он, – в том, что все вокруг выглядит так дьявольски романтично. Вы вкладываете сердце и душу в пейзаж с видом Гленмористона, а затем обнаруживаете, что получился какой-то коврик для кошки от Вулворта.
– И все же мне хотелось бы, чтобы он позировал нам, – сказала Марго.
Художники расположились со своими мольбертами на поросшем травой склоне к югу от замка Дунайн, как раз над обнесенным каменной стеной огородом. За огородом луг медленно, плавно понижался и достигал берегов Каледонского канала, соединяющего северо-восточную оконечность озера Лох-Несс и залив Инвернесс, переходящий дальше в залив Мари-Ферт. Вчера на канале проходила регата, целый день по воде скользили парусники, и отсюда казалось, что они, как в странном сне или кошмаре, плывут среди полей и изгородей.
Мистер Моррисси крикнул:
– Обратите особое внимание на освещение, сейчас свет золотистый и очень ровный, но это ненадолго.
Мистер Моррисси, лысый суетливый человечек с покатыми плечами, был их преподавателем; он первым приветствовал учеников в замке Дунайн и показал им спальни («Вы будете в восторге, миссис Брайт… такой вид на сад…»); сейчас он руководил их занятиями по пейзажной живописи. Он был неплохим педагогом, в своем роде. Наброски его отличались строгостью, рисовал он монохромные работы. Он не потерпел бы сентиментальности.
– Вы приехали в Шотландию не для того, чтобы изображать сцены из «Гленского монарха», – сказал он, собрав группу на железнодорожной станции в Инвернессе. – Вы здесь, чтобы писать жизнь и природу в освещении, равного которому нет во всем мире.
Клэр вернулась к наброску углем, но, продолжая уголком глаза наблюдать за хозяином замка, заметила, что лэрд медленно направляется через луг к ним. Почему-то это взволновало ее, движения ее стали более быстрыми и небрежными. Неожиданно она обнаружила, что лэрд стоит всего в двух-трех футах от нее, по-прежнему сложив за спиной руки. От него исходили какие-то мощные флюиды – она словно почувствовала, как его густая рыжая борода покалывает внутреннюю сторону ее бедер.
– Что ж, неплохо, – в конце концов произнес он с сильным шотландским акцентом. – Я бы сказал, что у вас есть задатки художника. Вы отличаетесь от остальных хохотушек Гордона.
Клэр покраснела и почувствовала, что не в состоянии продолжать работу. Марго хихикнула.
– Ну же, – сказал лэрд, – я вам не льщу. Вы хорошо рисуете.
– Это не совсем так, – возразила Клэр. – Я начала заниматься всего семь месяцев назад.
Лэрд подошел ближе, и Клэр ощутила исходящий от него запах твида, табака, вереска и чего-то еще приторно-сладкого – она никогда прежде не слышала такого запаха.
– Вы неплохо рисуете, – повторил он. – Ваш рисунок хорош; и могу побиться об заклад, что и кистью вы владеете не хуже. Мистер Моррисси!
Мистер Моррисси поднял на лэрда взгляд – лицо его стало совершенно белым.
– Мистер Моррисси, вы не будете возражать, если я похищу у вас эту необъезженную кобылицу?
Преподаватель явно колебался:
– Мы собирались посвятить сегодняшнее утро пейзажу.
– Да, конечно, но сейчас ей не повредит немного портретной живописи, не правда ли? А я умираю от желания получить собственный портрет.
Мистер Моррисси с большой неохотой ответил:
– Нет, думаю, это не повредит.
– Тогда решено, – объявил лэрд и тут же принялся складывать мольберт Клэр и собирать ее коробку с красками.
– Минуточку, – начала Клэр, готовая рассмеяться при виде подобной наглости.
Лэрд Дунайн устремил на нее пристальный взгляд своих зеленых глаз – зеленых, словно изумруды.
– Простите, – извинился он. – Вы ведь не возражаете? Клэр не смогла удержаться от улыбки.
– Нет, – ответила она. – Я не возражаю.
– Вот и отлично, – сказал лэрд Дунайн и повел ее в замок.
Марго негодующе фыркнула им вслед.
Он позировал в полутемной комнате на верхнем этаже; высокие стены до самого потолка были обшиты дубом. Главным источником освещения служило окно со свинцовыми переплетами, расположенное почти под потолком, и падающий из него свет походил на луч прожектора. Лэрд Дунайн сидел на огромном, окованном железом сундуке, высоко подняв подбородок, и ухитрился сохранять полную неподвижность все то время, пока Клэр набрасывала эскиз.
– Вы приехали сюда не только за тем, чтобы рисовать и писать красками, у вас есть какая-то цель, – произнес он через некоторое время.
Клэр проворно набрасывала палочкой угля его левое плечо.
– Вот как? – отозвалась она, не улавливая смысла его слов.
– Вы хотите найти здесь душевный покой, не так ли, и все расставить по своим местам?
Она мельком вспомнила об Алане, и о Сьюзан, и о хлопнувшей двери. Подумала о том, как милю за милей шла по Пастушьему лугу под апрельским ливнем.
– Именно в этом и состоит назначение искусства, не так ли? – парировала она. – Расставить все по своим местам.
Лэрд Дунайн криво усмехнулся.
– Так говорил и мой отец. Вообще-то он свято верил в это.
В его тоне было нечто такое, что заставило Клэр на минуту прервать работу. Что-то очень серьезное; какой-то намек, словно он пытался дать ей понять, что подразумевает нечто большее.
– Я вынуждена вас оставить. Мы продолжим работу завтра, – сказала она.
Лэрд Дунайн кивнул:
– Отлично. У нас впереди целая вечность.
На следующий день, когда остальные ученики поехали на микроавтобусе в Форт-Огастес рисовать спускавшиеся ступенями шлюзы Каледонского канала, Клэр, сидя с лэрдом Дунайном в его мрачной комнате с высокими потолками, начала писать его портрет. Она предпочла масляным краскам гуашь, потому что писать гуашью было быстрее. К тому же она чувствовала в лэрде Дунайне нечто изменчивое – она знала, что не сможет передать это при помощи масла.
– Вы очень хороший натурщик, – сказала она после нескольких часов работы. – Не хотите сделать перерыв? Я могу сварить кофе.
Лэрд Дунайн не переменил своей неудобной позы, не сдвинулся с места ни на дюйм.
– Я бы хотел, чтобы вы закончили работу, если не возражаете.
Клэр продолжала писать, выдавив на палитру полтюбика красной краски. Она обнаружила, что не может придать его лицу определенный цвет. Обычно для лиц она использовала чуть меньше палитры желтой охры, серо-зеленой краски, ализаринового красного и кобальтового синего. Но сейчас, сколько бы красного она ни добавляла, лицо оставалось анемичным – почти смертельно бледным.
– Мне никак не удается правильно подобрать тон для кожи, – призналась она, когда часы внизу в холле пробили два.
Лэрд Дунайн кивнул:
– Дунайнов из Дунайна всегда называли бескровной семьей. Но заметьте, у Каллодена мы доказали обратное.
В тот день лэрда Дунайна поймали в ловушку полдюжины солдат герцога Камберлендского; его так сильно изранили, что четверть акра земли пропиталась его кровью.
– Звучит ужасно, – отозвалась Клэр, выдавливая на палитру еще ализаринового красного.
– Это произошло очень давно, – сказал лэрд Дунайн. – В шестнадцатый день апреля тысяча семьсот сорок шестого года. Почти двести пятьдесят лет назад. Какая память может сохранить события подобной давности?
– Вы рассказываете так живо, словно это случилось вчера, – заметила Клэр, занятая смешиванием красок.
Лэрд Дунайн в первый раз за утро повернул голову.
– В тот день израненный лэрд поклялся, что отомстит Англии за каждую каплю пролитой им крови. Он сказал, что вернет ее, вернет сторицей, а затем прольет еще столько же. Вы, может быть, слышали, что труп его так и не нашли, хотя в долинах ходило множество легенд о том, что тело было укрыто Дунайнами и Макдуффами. Это послужило одной из причин жестокости, с которой герцог Камберлендский прочесывал горную страну. Он дал обет, что не вернется в Англию до тех пор, пока не увидит своими глазами труп Дунайна из Дунайна и не скормит его собакам.
– Дикие времена, – откликнулась Клэр.
Она откинулась на спинку стула. Лицо лэрда по-прежнему было ужасающе бледным, хотя на него пошло почти два тюбика алой краски. Она не могла понять этого. Проведя рукой по волосам, она сказала:
– Я вернусь к работе завтра.
– Разумеется, – согласился лэрд Дунайн.
Направляясь в столовую ужинать, Клэр в обшитом дубом коридоре встретила Марго. Та была странно возбуждена и агрессивна.
– Ты не поехала с нами вчера, не поехала и сегодня. Сегодня мы делали зарисовки овец.
– Я была… – начала Клэр, бросив взгляд в сторону комнат лэрда Дунайна.
– Ах да, – кивнула Марго. – Я так и подумала. Мы все так и подумали.
И она направилась прочь, покачивая бедрами. Клэр была изумлена. Но тут ее осенило: «Она же ревнует. Ревнует всерьез».
Весь следующий день, пока лэрд Дунайн невозмутимо и недвижно сидел перед Клэр, она продолжала сражаться с портретом. Она израсходовала шесть тюбиков красной краски и восемь – бордовой, но лицо на полотне оставалось белым, словно кость.
Постепенно ее охватывало отчаяние, но она не собиралась сдаваться. Каким-то образом – Клэр и сама не поняла, как это получилось, – картина превратилась в поле боя, на котором художница вела борьбу с лэрдом Дунайном – молчаливую, но смертельную борьбу. Возможно, это была лишь борьба с Аланом и со всеми мужчинами, которые относились к ней с таким пренебрежением.
Вскоре после полудня свет в верхнем окне постепенно потускнел, начался дождь. Она слышала, как стучат по крыше капли и тихо журчит вода в водосточных желобах.
– Вы уверены, что вам достаточно света? – спросил лэрд.
– Я все вижу, – возразила она, упорно продолжая выдавливать очередного жирного, блестящего червяка из тюбика с красной гуашью.
– Вы в любой момент можете отказаться, – предупредил он. Его голос звучал почти коварно.
– Я все вижу, – настаивала Клэр. – И я закончу этот чертов портрет, даже если он меня убьет.
Она взяла скальпель, чтобы разрезать целлофановую обертку на очередной коробке с красками.
– Мне жаль, что я оказался таким непростым объектом, – улыбнулся лэрд. Казалось, его забавляет быть «непростым».
– Искусство – это всегда вызов, – парировала Клэр. Она все еще была занята коробкой. Внезапно раздался удар грома необыкновенной силы, так близко от крыши замка, что Клэр показалось, будто зашатались стропила. Рука, державшая коробку, дрогнула, и скальпель резанул Клэр по пальцу.
– Ой! – вскрикнула она, уронив краски и сжимая палец. Капли крови одна за другой закапали на полотно.
– Что-нибудь случилось? – спросил лэрд, даже не пошевелившись на своем окованном железом сундуке.
Клэр моргнула, беспомощно глядя на кровоточащий палец. Она уже хотела сказать ему, что порезалась и не сможет продолжать работу, как вдруг заметила, что кровь смешалась с влажной краской на лице лэрда и на щеках его вспыхнул неестественно яркий румянец.
– Вы ведь не поранились? – спросил лэрд.
– О нет, – ответила Клэр.
Она выдавила на полотно еще крови и начала размазывать ее кистью. Постепенно лицо лэрда приняло розоватый, более живой оттенок.
– Со мной все в порядке, совершенно все в порядке. «Теперь я тебя раскусила, хитрый ты ублюдок. Теперь я тебе покажу, как я умею писать. Я поймаю тебя, навсегда, изображу тебя таким, каким вижу, таким, каким я хочу».
Лэрд продолжал сидеть неподвижно и ничего не ответил, но на лице его появилось странное удовлетворенное выражение, как у человека, отведавшего тонкого вина.
Той ночью, лежа в своей спальне, выходившей окнами на дальние луга, Клэр видела во сне людей в потрепанных плащах и шляпах с перьями, людей с худыми лицами и запавшими глазами. Ей снились дым, кровь и крики. Она слышала резкий, угрожающий грохот барабанов – этот грохот следовал за ней из сновидения в сновидение.
Когда она проснулась, было еще пять часов утра. Шел дождь, и оконный шпингалет дребезжал в такт барабанам в ее кошмарах.
Она надела джинсы и голубую клетчатую блузку и, тихо ступая, поднялась по лестнице в комнату, где стоял портрет лэрда. Она уже знала, что увидит там, но тем не менее зрелище повергло ее в шок.
Лицо на портрете было таким же белым, как прежде, словно она не писала его своей собственной кровью. Даже еще бледнее, чем раньше, если это возможно. И выражение лица, казалось, изменилось – в пристальном взгляде горела безмолвная ненасытная ярость.
Клэр, охваченная ужасом и любопытством, не могла отвести взгляд от картины. Затем медленно опустилась на стул, открыла коробку и начала смешивать краски. Снежно-белый, алый и желтая охра. Когда все было готово, она взяла скальпель и протянула над палитрой руку. Колебания длились всего мгновение. Лэрд Дунайн смотрел на нее так злобно, что в ней вспыхнуло негодование. Она не позволит подобному человеку издеваться над собой.
Она сделала на запястье длинный диагональный разрез, кровь из артерии брызнула на палитру, и коробочка с красками наполнилась густой, липкой алой жидкостью.
Когда кровь полилась с палитры на пол, Клэр как можно туже перевязала запястье тряпкой для кистей и, схватившись за конец зубами, затянула узел. Дрожа, задыхаясь, она начала смешивать гуашь с кровью и наносить ее на холст.
Она работала около часа, но чем быстрее она делала мазки смесью краски и крови, тем быстрее, казалось, испарялась алая влага с белого как мел лица лэрда.
В конце концов, чуть не плача от разочарования, Клэр откинулась назад и уронила кисть. Лэрд смотрел на нее с портрета – насмешливо, обвиняюще, словно отрицая ее талант и ее женственность. Совсем как Алан. Как все другие мужчины. Ты отдаешь им все, а они по-прежнему презирают тебя.
Но не на этот раз. Не на этот раз. Она поднялась и расстегнула блузку, обнажив грудь перед портретом лэрда Дунайна. Затем она сжала в кулаке скальпель и прикоснулась острием к мягкой бледной плоти пониже пупка.
Прекрасная девица лежала там одна, вреда не ожидала от юноши она, мела метель за окнами, а девушка спала, гостей к себе той ночью бедняжка не ждала.
Она рассекла себе живот. Рука ее дрожала, но она была спокойна и знала, что делает. Лезвие прошло сквозь кожу и слои белого жира и проникало все дальше, пока ее внутренности не испустили глубокий теплый выдох. Ее ждало разочарование – крови не было. Она воображала, что из нее будет хлестать, как из поросенка. Но рана просто заблестела, и наружу потекла желтоватая жидкость.
Но что это за шорох? Пробрался враг сюда, склонилась тень над ложем, грозит ему беда… Портной уж не поднимется с подушек никогда.
Клэр рванула нож вверх, к грудинной кости; скальпель был таким острым, что застрял в одном из ребер. Она потянула его, и эта новая боль оказалась сильнее боли от пореза. Ей нужна была кровь, но она не думала, что будет так страдать. Боль была такой ужасной, что оглушила ее подобно удару грома. Она хотела закричать, но не знала, поможет ли крик, и тут же позабыла об этом.
Она засунула окровавленные руки в рану на животе и схватила горячие, липкие, тяжелые внутренности. Она вытащила все наружу, швырнула на портрет лэрда Дунайна и принялась тереть кишками картину, терла и терла, пока весь мольберт не покрылся кровью и изображение лэрда не исчезло за алым пятном.
Затем она повалилась набок, ударившись головой о дубовый паркет. За высокими окнами вспыхнул свет, затем снова стемнело; свет еще раз зажегся и потом погас навсегда.
Ее отвезли в Риверсайдский медицинский центр, но по дороге она скончалась. Множественные ранения, потеря крови. Дункан на стоянке машин яростно курил сигарету за сигаретой, обхватив себя руками. Марго сидела в приемной на диванчике, покрытом кожезаменителем, и рыдала.
Потом они вернулись в замок Дунайн. Лэрд стоял на лужайке позади дома, наблюдая за игрой солнечного света.
– Значит, она умерла? – спросил он, увидев Марго. – Отвратительное происшествие, вне всякого сомнения.
Марго не знала, что ответить. Она лишь стояла перед ним и тряслась от гнева. Он выглядел таким самоуверенным, таким невозмутимым, таким довольным; его глаза напоминали изумруды с красными прожилками.
– Смотрите, – сказал лэрд Дунайн, указывая на круживших в небе птиц. – Серые вороны. Они всегда чуют смерть.
Марго ворвалась в комнату, где всего два часа назад нашла умирающую Клэр. Там было светло, как в церкви. И на мольберте стоял портрет лэрда Дунайна, чистый и сверкающий, без единого пятнышка крови. Улыбающийся, торжествующий, розовощекий лэрд Дунайн.
– Самодовольная шовинистская свинья, – выругалась она, схватила холст и разорвала его пополам сверху донизу. Ею владел гнев. Ее феминистские взгляды были оскорблены. Но сильнее всего ее жгла ревность. Почему ей ни разу не встретился человек, из-за которого она смогла бы покончить с собой?
Над садом, над спускающимися к воде лужайками разнесся крик. Этот крик был таким пронзительным, таким жутким, что художники едва могли поверить, что его издал человек.
У них на глазах лэрда Дунайна буквально разорвало на куски. Взорвалось лицо, вывалилась челюсть, высунувшиеся наружу ребра распороли свитер, на землю хлынули потоки крови. Крови было так много, что брызги ее долетели до стен замка Дунайн, и по оконным стеклам побежали вниз алые струйки.
Они сидели, открыв рты, с поднятыми кистями, а лэрд рухнул на гравий, забился в агонии и затем стих, а кровь текла во все стороны, и в небе кружили и кружили серые вороны – они всегда чуют смерть.
Дай мне, дружок, на память, немного серебра, зимою ночи долгие, далёко до утра, но скоро, друг мой милый, прощаться нам пора…
В альков портной прокрался, оставил лоскутки…