«Шестой человек» Грэм Мастертон

Хотя по большей части действие «Шестого человека» разворачивается в Антарктиде, истинное тёмное сердце этой истории бьётся в гэмпширском Селборне. Деревня Селборн — это родной край преподобного Гилберта Уайта (1720–1793 гг.), первопроходца-натуралиста и в наши дни она остаётся очень похожа на ту, какой он знал её в XVIII веке — с огромным старым тисом на кладбище и подрезанными липами у лавки мясника. Выстроенный в XVII веке «Бдение», дом Гилберта Уайта, теперь стал музеем, посвящённым самому Уайту и капитану Отсу — злосчастному исследователю Антарктики. Тут можно увидеть фотографии, документы и артефакты, свидетельствующе о каждодневных тяготах отряда капитана Скотта, от которых кровь стынет в жилах.
После этого вы можете подняться по крутой зигзагообразной тропе, которую помогал проложить и Гилберт Уайт, на вершину Селборн-Хенгер, окинуть взглядом живописный и устроенный сельский пейзаж, и поразмыслить о смысле амбиций, самопожертвования и даже о сути страха самого по себе.


Мы уже возвращались домой, когда Майкл сообщил: — Я обнаружил нечто, весьма странное. Даже не знаю, что с этим делать.
Стоял чудесный летний английский денёк. Разливался густой сладостный аромат клевера и луговых трав, а в вышине над Литом нежились облака, будто громадные кремово-белые одеяла. Неподалёку, у ограды из жердей паслось маленькое стадо коров джерсейской породы, задумчиво жующих и изредка помахивающих хвостами.
— Не расскажешь мне, что же это? — поинтересовался я. Майкл был геологом-нефтяником, открывающим и разрабатывающим месторождения нефти в местах далёких и неприятных, и он не относился к тем парням, что могли посчитать хоть что-то «странным», не говоря уже, чтобы об этом тревожиться.
— Я нашёл фотографию, — ответил он. — Я рассматривал её раз за разом. Даже относил её в фотолабораторию на экспертизу. Без сомнений, она совершенно подлинная; но в ней нет никакого смысла; и, боюсь, этот снимок может сбить с толку и оскорбить немало народу.
Мы дошли до кромки луга и перелезли через жердь ограды. Я не стал выдавливать из него продолжение. Майкл всегда осторожно и тщательно подбирал слова, и сейчас было заметно, что он искренне обеспокоен.
— Думаю, стоит тебе показать, — наконец продолжил он. — Пойдём в кабинет. Не хочешь пива? Вроде, в холодильнике осталась пара банок «Раддлза».
Мы продрались сквозь заросший шиповником уголок его сада, прошли мимо затерявшихся в зарослях солнечных часов и через старомодную кухню. Таня, молодая жена Майкла, отправилась забирать из детского сада их трёхлетнего сынишку Тима. Её фартук висел на спинке стула, а свежеиспечённый яблочный пирог окружало колечко стряхнутой муки. Я познакомился с Таней гораздо раньше, чем с Майклом; и забавная штука — у меня ещё не пропало желание, чтобы наша с ней любовь оказалась бы сильнее. При виде того, как она несёт на руках Майклова сына, меня охватывала печаль.
С ледяными банками пива мы поднялись в кабинет Майкла по непокрытым ковром ступеням. Пахло жаркой погодой, пересохшей штукатуркой и дубовой древесиной. Дом Майкла построили в 1670 году, но в кабинете имелось всё, нужное петрогеологу, оборудование: айбиэмовский компьютер, факс, сейсмические карты, географические карты, и безукоризненные ряды папок, книг и атласов.
Он вытащил большую чёрную папку, озаглавленную: «Фалькон Петролеум: шельфовый ледник Росса», положил её на серо-стальной стол и достал из папки конверт. В конверте лежало несколько старых чёрно-белых фотографий.
— Вот, — произнёс Майкл и передал мне одну из них. Насколько я мог судить, это оказалась знаменитая фотография капитана Скотта и его злосчастной группы на Южном полюсе. Уилсон, Эванс, Скотт, Отс и Бауэрс — побитые морозом и даже не старавшиеся сбросить ужасно понурый вид. Я перевернул снимок и на обороте нашлось напечатанное пояснение: «Капитан Роберт Скотт и его группа, Южный полюс, 17 января 1912 года».
— Вот как? — спросил я Майкла. — И что с того?
— Считалось, что их пятеро, — заявил он. — Конечно, в действительности, первоначально предполагалось, что их будет только четверо — но, по какому-то непостижимому резону, в последний этап путешествия к полюсу Скотт взял и лейтенанта Бауэрса, хотя достаточного количества провизии у них не было.
— Их и есть пятеро, — возразил я.
— Да, но кто же фотографировал? — гнул своё Майкл.
Я отдал ему фотографию назад. — Они управляли камерой, привязав длинную нить, это всем известно.
— Все считают, что они пользовались нитью. Но, если и так… тогда кто это?
Он вручил мне ещё одну фотографию. На снимке Скотт стоял у маленькой треугольной палатки, оставленной норвежским исследователем Руалем Амундсеном, который больше, чем на месяц опередил британскую экспедицию в гонке к полюсу. Там был и Отс, склонившийся над одной из растяжек; были Эванс и Бауэрс, стоявшие бок-о-бок, Бауэрс заносил в блокнот заметки. Но сзади, на отдалении в пятьдесят-шестьдесят ярдов, стояла ещё одна фигура, в длинном чёрном пальто и огромной чёрной шляпе, даже отдалённо не похожих на шапки и куртки, которые носили остальные члены группы.
Майкл постучал пальцем по фотографии. — Допустим, этот снимок сделан доктором Эвансом. Как бы там ни было, подобную фотографию с помощью нитки не сделаешь, не такой камерой, какую Скотт захватил с собой на полюс. Слишком далеко, слишком сложно. Но взгляни на название… Доктор Эванс никак особо не выделяет этого неизвестного шестого человека; и, как видно, никого из прочих не беспокоит его присутствие. Однако, он не упоминается в дневнике Скотта; и нам известен задокументированный факт, что только пятеро пересекали полярное плато на последнем этапе. Так откуда же он взялся? Кто он? И что с ним стало, когда все остальные погибли?
Я долго разглядывал снимок. Загадочный шестой человек был очень рослым, а у его шляпы — очень широкие поля, как у шляпы угольщика, поэтому лицо незнакомца скрывалось в непроницаемой тени. Он мог оказаться кем угодно. Я перевернул фотографию и прочитал: «Палатка Р. Амундсена на полюсе, 17 января 1912 года». Никаких упоминаний о человеке в чёрном. Этой загадке исполнилось почти восемьдесят лет, но Майкл не ошибался насчёт её деликатности. В то время трагедия Антарктической экспедиции капитана Скотта заставила прослезиться всю страну; и даже сегодня в Англии было полным-полно людей, которые крайне бы оскорбились любым иным версиям участи экспедиции.
— Где ты это откопал? — спросил я у Майкла.
— В личных бумагах Герберта Понтинга, экспедиционного фотографа. Я искал снимки шельфового ледника Росс и ледника Бирдмора, какими они были раньше.
— И у тебя никаких соображений, кто мог оказаться этим самым шестым человеком?
Майкл покачал головой. — Я частым гребнем прочесал дневник Скотта. Отчёт Амундсена я тоже проверил. Амундсен никого не оставлял на полюсе; и никого другого он там не встречал.
Я поднёс фотографию к окну. — А это не наложение кадров?
— Абсолютно точно — нет.
Я пожал плечами и вернул ему снимок. — Ну, значит, это одна из величайших необъяснимых загадок всех времён.
Впервые за весь день Майкл ухмыльнулся. — Нет, если я смогу её распутать.

Вертолет «Чинук» не спеша описал круг, а затем приземлился на лёд, подняв засверкавшую под солнцем белую позёмку. Сразу же открылся грузовой люк и техники в оранжевых куртках принялись выгружать инструменты, верёвки и ящики с припасами. Майкл большим пальцем обтёр очки, а затем плотно застегнул капюшон парки до самого подбородка. — Готов? — спросил он.
Антарктический ветер ледяными ножами впивался в раскрытый грузовой люк. — Вроде ты говорил, что тут лето, — заметил я, шагая вслед за Майклом вдоль фюзеляжа, а затем спускаясь по трапу на лёд.
— Это оно, — ухмыльнулся он. — Вот приезжай-ка сюда в июне.
Мельтешащие лопасти «Чинука» постепенно замерли. Майкл повёл меня по утрамбованному льду к самой большой из девяти хижин, что составляли исследовательскую станцию «Бирдмор» компании «Фалькон Петролеум». Казалось, что наступил час пик. Из конца в конец станции с рёвом ездили «Сно-Каты», мимо нас пыхтели собачьи упряжки, а десятки монтажников и техников трудились над антеннами, строительными лесами и двумя ещё недостроенными хижинами.
Исследовательская станция занимала больше одиннадцати акров, а некогда девственный антарктический лёд усеивали выброшенные гусеницы от вездеходов, разломанные упаковочные ящики и кучи мусора, разносимого ветром.
— Я думал, тут будет тихо и одиноко, — прокричал я Майклу.
Он покачал головой. — И не надейся. Теперь в Антарктике суеты больше, чем в Брайтоне по праздникам.
Мы вошли в хижину и сбили лёд с обуви. Огромные тепловентиляторы создавали внутри невероятную жару, и тут воняло потом, застоявшимся сигаретным дымом и чем-то ещё, чем-то затхлым — запах, который для меня впредь стал связан с Южным полюсом, на веки вечные. Это смахивало на запах чего-то такого, что очень долго лежало мёртвым и замороженным, но наконец-то начало оттаивать.
— Жизнь довольно жуткая, но с ней свыкаешься. — подметил Майкл. — С Фолклендов нам регулярно поставляют «Джонни Уокера» и видеопорно.
Он провёл меня по унылому коридору, застланному ковровой дорожкой из сизаля, а затем открыл одну из дверей. — Ну вот, тебе повезло, можешь заселяться в эту комнату. Доктор Филипс на шесть недель вернулся в Лондон. Его жена устала от таких долгих отъездов и разводится с ним.
Я бросил чемодан на постель. В небольшой комнатке стояла узкая кровать на стальном каркасе, маленький письменный столик и упаковочный ящик, служащий книжной полкой. На фибролитовой стене висел цветной снимок толстой женщины с волосами мышиного цвета, в бледно-голубом жакете, с развешанными за спиной постирушками; а рядом — фотка пышногрудой блондинки с широко расставленными ногами.
Мне вспомнилась Таня. — А что Таня думает о тебе, при таких долгих отъездах? — спросил я Майкла.
— О, она не в восторге, но смирилась с этим, — весьма туманно отвечал он. Майкл подошёл к окну и уставился на ослепительно блестящий под солнцем лёд. — Всем нам приходится чем-то жертвовать, верно? Вот что сделало Британию великой — жертвы.
Я начал было расстёгивать анорак, но Майкл возразил: — Пока не снимай его. Наверное, Родни Джонс сразу же захватит нас с собой на осмотр дальней буровой площадки. Разве что ты проголодался.
Я покачал головой. — Парни с «Эребуса» накормили меня стейком, яйцами и всякими гарнирами.
Мы прошли по коридору назад и повернули налево. Первая комната, куда мы зашли, скрывалась за табличкой «Сейсмические исследования». Она оказалась просторной и неряшливой, загромождённой столами, ящиками, всякими мерцающими компьютерными мониторами и громко жужжащими факсами. Статный тридцатилетний мужчина с густой рыжей бородой сидел в толстых и замасленных рыбацких носках, навалившись на стол и читал журнал «Woman's Weekly».
— Здорово, Майк, — сказал он, плюхнув журнал на стол. — Я вот подумываю связать себе шерстяную фуфайку и такой же шарф — как ты на это смотришь?
— Ты ещё с моими варежками не закончил, — отозвался Майкл.
— Вся трудность в оленях, — отпарировал Родни. — Все эти чёртовы рога.
Майкл представил меня. — Это Джеймс Мак-Алан, выдающийся патологоанатом из университета Сассекса. Он приехал взглянуть на наше открытие.
Родни поднялся и пожал мне руку. — Рад, что вы сюда добрались. У нас понятия нет, что с этим делать. То есть, хочу сказать, мы всего лишь геологи. Вы первый раз на Южном полюсе?
— Я вообще первый раз на любом полюсе, — ответил я. — До этих пор самым дальним югом, где я побывал, была Ницца.
— Ну что ж, ты его возненавидишь, — с энтузиазмом предрёк Родни. Он поднял с пола ветровик и похлопал по нему, смахивая пыль. — Борхгревинк говорил, что тишина временами стучит в уши. «Скопившиеся века безлюдства», — так он это называл. Борхгревинк — это норвежский исследователь, один из первых, кто зимовал здесь. Я зимовал тут три раза, что выставляет меня самым тупым ублюдком на всей базе.

Мы выбрались из хижины наружу и пошагали по изрытому льду. В стороне, слева от нас, гавкали и подпрыгивали хаски в упряжке, пока их кормили. — Псины грёбаные, — буркнул Родни. — Не огорчусь, если вообще больше не увижу собак, ни одной за всю жизнь.
Мы добрались до места раскопок всего за шесть-семь минут. Впечатления оно не произвело. Мелкая промоина, в окружении куч грязного битого льда, оставленного снаряжения и наполовину построенной вышки сейсмологического зондирования. На дне промоины установили зелёную палатку — для защиты находки от антарктической погоды и любопытных собак.
Майкл первым спустился к палатке, а Родни выдернул примёрзшие шнурки и раскрыл полог. От наледи тот затвердел и резко затрещал, когда его завернули внутрь. — Придётся заползать, — сказал Родни.
Мы опустились на четвереньки и забрались в палатку. — Однажды я всю ночь провёл в пурге, — поведал Родни, трогая рукой в перчатке палаточную крышу. — Снега навалило столько, что брезент был всего в дюйме от моего носа. И подумать только, в таком переплёте на меня ещё и клаустрофобия накатила.
Мы заёрзали, поднимаясь на корточки. В стремительном, мечущемся туда-сюда свете майклова фонарика я уже заметил кое-что, весьма зловещее. Но теперь он направил луч на середину палатки и там было то, на что он притащил меня посмотреть через три четверти мира.
— Господи, — выдохнул я и дыхание застыло у меня на подбородке.
Родни фыркнул. — Невооружённым глазом этого не разглядишь, но прямо тут проходила глубокая трещина. Мы обнаружили это при акустической съёмке. Мы углубились примерно футов на шестьдесят… и вот что нашли. Ни одного из них мы пальцем не тронули.
В снегу лежали сплетённые вместе останки двух человеческих существ. Хотя, если не пара черепов, сперва я и не сообразил бы, что их двое. Там были лишь плечи, рёбра, да разорванные утеплённые куртки. Но столь кошмарным это зрелище делало то, что на некоторых костях до сих пор оставались куски плоти, выдубленной временем и необычайным холодом до цвета прошутто. Один из черепов почти совсем лишился кожи и плоти, но второй остался практически нетронутым — розовато-лиловое, замёрзшее лицо человека, что умер в крайнем ужасе, — глаза пусты, рот широко разинут, губы распухли от мороза.
— Ты уверен, что это они? — спросил я у Майкла. В палаточных стенах мой голос прозвучал до странности тускло и невыразительно.
Майкл кивнул. — Эванс и Отс. Никаких сомнений. — Он склонился к застывшему лицу, всё ещё испускавшему крик, отзвучавший почти восемьдесят лет назад. — Тут были бумаги и всякая всячина. Немного, но хватило, чтобы мы убедились наверняка.
Я не мог отвести глаз от жутких заиндевелых останков. — Мне известно, что Эванс впал в беспамятство и умер где-то тут, у вершины ледника Бирдмора. Но Отс вышел в пургу только, когда они зашли подальше на шельфовый ледник Росса, всего на двадцать девять миль от лагеря «Одна тонна».
— Это верно, — согласился Майкл. — Но вопрос в том… как же Отс сумел сюда вернуться? Дойти назад ему не удалось бы. Он сильно обморозил ступни и вышел в пургу лишь потому, что ковылять дальше не мог. Кроме того, даже если бы он мог вернуться, на кой ляд ему это?
Я присмотрелся к останкам поближе. — Думаю, что смогу на это ответить, — откликнулся я. — Эти кости обглоданы. Смотрите, тут — и тут — явные следы зубов, хотя трудновато разобрать, чьих именно. Восемьдесят лет назад эта трещина вполне могла служить укрытием для какого-то хищного зверя. Может быть, он преследовал Скотта и его группу, как шакалы преследуют стадо антилоп, поджидая, когда одна из них свалится и умрёт. Свалился Эванс, потом свалился Отс. Зверь притащил сюда их обоих и оставил, как запас на зиму.
— Джеймс… — протянул Родни. — Ненавижу занудство, но какой хищный зверь смог бы такое проделать? В Антарктике полным-полно моржей, тюленей и морских птиц, но здесь нет природных сухопутных хищников — ни медведей, ни тигров, ни снежных барсов… никого, кто мог бы сложить этих людей в зимнюю кладовую.
С серьёзным видом я повернулся к нему. — Изголодавшийся человек — это хищный зверь.
Родни казался неубеждённым. — Не таким ведь человеком был Скотт, чтобы смириться с каннибализмом, точно? Он и своих собак не желал есть. И в его записях нет ни единого слова, предполагающего, что у него даже мысль такая появлялась.
— Я это знаю, — отвечал я ему. — Но вы спросили у меня, что произошло с этими людьми и я вам сказал. Вероятно, какой-то хищный зверь притащил их сюда и объел. Но был ли этот хищный зверь отбившимся хаски или человеком, готовым ради выживания съесть что угодно и кого угодно, я просто не знаю… пока не проведу все необходимые исследования.
— По-твоему это был Скотт, да? — произнёс Майкл.
Я не отозвался. Даже сейчас нелегко было покушаться на одну из самых прославленных трагедий в британской истории.
Но Майкл продолжал. — По-твоему Скотт солгал, да… и они могли убить и съесть Эванса и Отса, просто, чтобы двигаться дальше? Вся эта чушь про Отса, который вышел в пургу, чтобы не обременять троих прочих… по-твоему это просто куча брехни… воодушевляющий вымысел про героя?
— Да. — ответил я с пересохшим горлом. — Но не думаю, что можно кого-то винить за сделанное под смертельной угрозой. Вспомните экспедицию Доннера. Вспомните тех школьников, чей самолёт разбился в Андах. Нельзя осуждать людей, которые умирали в глухомани от голода, если ты совсем недавно набивал брюхо стейком и яйцами на славном судне «Эребус».
Мы выбрались из палатки, вскарабкались по ледяной промоине и медленно побрели обратно к хижине.
— Сколько тебе потребуется времени, чтобы точно определить? — спросил Майкл.
— Двадцать четыре часа. Не больше.
— Помнишь фотографию, которую я нашёл? — напомнил Майкл. — Ту, где Скотт и остальные на полюсе?
— Конечно. Неужели ты докопался, кто этот таинственный шестой человек?
Майкл покачал головой. — В конце концов я решил, что это, пожалуй, был Эванс в другой шляпе, и что ему как-то удалось связать вместе очень длинную верёвку, чтобы это снять.
— Ты упоминал, что вы нашли бумаги и всякую всячину. Можно на это взглянуть?

Когда мы вернулись в хижину, Майкл сварил горячего кофе, сдобрив его виски, пока я разбирал несколько жалких остатков скарба, обнаруженных в трещине вместе с Отсом и Эвансом. Расчёска; пара кожаных снежных очков (без стёкол и не очень-то эффективных, поскольку пластик тогда ещё не изобрели); одна-единственная меховая рукавица, иссохшая, словно мумифицированная кошка; и маленький дневник, в пятнах от снега. Большинство страниц дневника слиплись, но в конце нашлась единственная разборчивая запись… хотя не почерком Скотта, а, вероятно, Отса.
Там говорилось только: «18 января, теперь нам пора поспешить домой, но Отчаяние скоро нас настигнет».
Я долго сидел над дневником, потягивая кофе и хмурясь. Запись выглядела совсем просто, но фразеология была необычной. Кроме заглавной буквы в «Отчаянии», почему он написал, что «Отчаяние скоро нас настигнет»? Отчаяние — чувство, которое наверняка настигло бы любого, кто оказался на Южном полюсе, в восьми сотнях миль от безопасного места и практически без горячей пищи. Но обычно не говорили, что оно кого-то настигнет, пока этого не случалось на самом деле.
Это было так же чудно, как сказать: «Завтра, когда мы полезем на гору, нас настигнет страх». Вполне вероятно, что страх вас, безусловно, настигнет, но так просто не выражаются.
— Можем мы добраться до полюса, а затем медленно пролететь обратно маршрутом Скотта? — поинтересовался я у Майкла.
— Ну, если это, по-твоему, поможет. Я в любом случае собирался свозить тебя к полюсу. Вот было бы разочарование — столько пройти и не добраться до конца.

На следующее утро, чуть позже семи, мы покинули исследовательскую станцию на вершине ледника Бирдмора. «Чинук» по диагонали поднялся к солнечному свету и направился к полярному плато, между горных пиков Куин-Александра. Ветер крепчал всю ночь и, когда я глянул вниз, то увидел, как по льду метут длинные снежные хвосты.
— Скотту не повезло — у него не было вертолёта, — прокричал Майкл сквозь рёв моторов. Он вручил мне рулет с ветчиной, завёрнутый в пищевую плёнку. — Завтрак, — пояснил Майкл.
От станции до Южного полюса было около трёхсот пятидесяти миль и мы пролетали их, снизившись над ледяным плато. — Мерзкая местность для людей, тянущих сани, — подметил Майкл. — Тащить сани по этим ледяным кристаллам — всё равно, что по песку. Совсем не скользят.
До полюса оставалось минут двадцать лёта, когда пилот обернулся и сообщил: — Майкл, я поймал несколько неблагоприятных сводок о пурге. Похоже, надолго нам здесь не задержаться.
— Всё в порядке, мы только по-быстрому глянем, — ответил Майкл. — Кроме того, сегодня на ужин рубец и я не хочу его лишиться.
Однако, пока мы кружили у полюса, ветер начал безжалостно трепать «Чинук» и я услышал, как протестующе завыли вертолётные винты.
— Ты уверен, что всё в порядке? — спросил я Майкла. — Может, лучше вернёмся, когда погода улучшится.
— Спокойней, всё пройдёт прекрасно, — заверил он. — Давай, Энди, садись, где хочешь.
— Это и вправду он? — уточнил я. — Настоящий Южный полюс?
— Вы ведь не ожидали правда увидеть тут столб, нет? — засмеялся Энди.
Мы почти сели. Майкл отстегнул ремень безопасности. Вдруг «Чинук» завалился набок, грохнулся и я услышал, как ужасно заскрежетало металлом о металл. Меня швырнуло вбок, приложив плечом о соседнее сиденье. Послышался чей-то выкрик: «Боже!», а затем весь вертолёт, казалось, раздвинулся, будто театральный занавес и я выпал, лицом вниз, в ошеломляюще холодный снег.

Прошло немало времени, прежде чем вернулось понимание случившегося. Мне казалось, что я умер; или что, как минимум, сломал спину. Но, понемногу, я всё-таки сумел подняться на четвереньки, а затем сел и осмотрелся вокруг.
Должно быть, внезапный порыв ветра налетел на «Чинук» прямо перед посадкой — или так, или у него сместились винты, как иногда бывает с «Чинуками», и две синхронизированных винтовых лопасти столкнулись. Как бы там ни было, он лежал на боку, развалившись на части, а его винты торчали в антарктическом воздухе заброшенными ветряными мельницами. Никаких признаков ни Майкла, ни Энди, ни второго пилота. Всё, что я слышал — только нарастающий ветер.
Я осторожно подкрался обратно, к обломкам, вынюхивая авиационное горючее, если вспыхнет пожар. Энди и второй пилот сидели бок о бок, у обоих открыты глаза, оба залиты кровью, словно шутки ради вылили на головы по горшку красной краски, оба мертвы. Меня затрясло, я покинул кабину и выбрался наружу. Там мне и встретился Майкл, стоящий ярдах в тридцати от меня, с потрясённым видом и без очков.
— Ты в порядке? — спросил я.
Майкл кивнул. — Они мертвы? — прошептал он.
— Да, — ответил я. — Боюсь, так и есть.
— О, чёрт, — буркнул Майкл. По-видимому, это худшее ругательство, на которое он был способен.

Первые два часа наше настроение металось туда-сюда, от истеричного облегчения до тяжёлой безмолвной мрачности. Это был всего-навсего шок и вскоре он начал улетучиваться. Мы снова залезли в вертолёт, пытаясь не очень-то приглядываться к Энди и второму пилоту, и попробовали включить радио. Но одна из лопастей (перерубившая пополам Энди и второго пилота) прошла прямо через проводку и, чтобы её починить, требовалась бы почётная степень по общей технике.
— Что ж, нас всё равно сразу же начнут искать, — сказал Майкл. — И мы всегда берём с собой палатку, аварийный паёк и аварийный комплект.
Мы вручную вытащили из вертолёта ярко-оранжевую палатку и поставили её. Это оказалось нелёгким делом, потому что ветер усилился до того, что почти перерос в пургу, а никто из нас в бойскаутах особо не отличался. Но мы всё же сумели забраться внутрь, застегнуть молнию и зажечь бутановый обогреватель из аварийного комплекта. Майклу удалось заварить две полные жестяные чашки сносного чая с уймой сахара.
— Полагаю, чтобы отыскать нас, потребуется часа три, самое большее, — высказался Майкл, сверившись с часами. — Мы можем даже успеть к ужину.
Но за стенами палатки порывы пурги слились в протяжный и неземной вой, и мы чувствовали, как по ткани неистово хлещет снег. Я на пару дюймов приоткрыл вентиляционное отверстие и всё, что мы увидели снаружи — это воющая белизна.
— Похоже, впечатление об экспедиции Скотта мы получим из первых рук, — с иронией отметил Майкл.
Оба мы считали, что, раз стояло лето, к утру пурга стихнет. Но она выла всю ночь, а на следующий день, когда мы проснулись в восемь, в палатке было темно и пурга ещё завывала. Я раздёрнул воздухозаборник и оттуда выпал увесистый снежный ком. За ночь палатку засыпало полностью.
— Дольше двадцати четырёх часов это не продлится, — уверенно заявил Майкл. — Как насчёт утреннего чая?

Но, за долгие часы тянувшегося дня, ветер и снегопад так и не ослабели. Тут было никак не меньше восьми баллов — «гудит, что есть мочи», как описывал это злосчастный Бауэрс. К шести вечера мы вымотались, замёрзли и пали духом. К тому же, у нас иссякал запас бутана.
— В резервном шкафчике у хвоста есть ещё два баллона, — сообщил Майкл. Так что я поплотнее затянул шнурки на капюшоне и прокопал путь из палатки прямиком в бурю.
Прежде мне доводилось попадать в метели; в Аспене и Швейцарских Альпах. Но ничего подобного я ещё не встречал. Ветер вопил на меня, словно человек, но безумный. У него действительно был голос. У меня едва получалось устоять на ногах, не говоря уже о том, чтобы идти, а всё, чем выделялся разбившийся «Чинук», — это горбатый снежный курган и четыре погнутых лопасти.
Но, всё-таки, мне удавалось делать шаг за шагом и, с бурчанием и руганью, я начал преодолевать пространство между палаткой и вертолётом.
Было пройдено меньше половины, когда мне встретился шестой человек.
Я остановился, шатаясь от неистовства пурги. Мне и так было холодно; но сейчас я заледенел от немыслимого ужаса; такого страха, что не ощущал никогда в жизни.
Тот человек стоял так, что едва виднелся за снежными вихрями. Рослый, в беззвучно хлопающем чёрном плаще и огромной чёрной шляпе. Он не двигался и ничего не говорил. Я стоял, таращился на него и понятия не имел, то ли идти обратно к палатке, то ли окликнуть его, то ли ещё что.
Галлюцинация, подумал я. Разве мог он оказаться реальным? Никто бы не выжил в такую погоду… а, вдобавок, последнюю фотографию с ним, которую я видел, сделали восемьдесят лет назад. Нет никаких сомнений, он — оптическая иллюзия. Снежный призрак.
Однако, я всё равно не отводил от него глаз, пока пробивался к вертолёту и обратно. Он так и стоял на одном месте, то показываясь на глаза, то почти скрываясь за снегом. Я забрался обратно в палатку и застегнул её.
— Что там стряслось? — спросил Майкл. Его губы посинели и он потирал руки.
Я покачал головой. — Ничего. Вообще ничего.
— Ты что-то видел.
— Разумеется, нет, — ответил я. — Там не на что смотреть, кроме снега.
Он впился в меня взглядом и не отводил глаз. — Ты что-то видел.

На следующий день пурга усилилась и у нас почти вышел бутан. Температура всё падала и падала, словно камень, брошенный в бездонный колодец, и впервые я начал подумывать, что нас могут и не спасти — пурга может длиться и длиться, пока мы не умрём с голоду или не замёрзнем, смотря что наступит первым.
Майкл вызвался вернуться на «Чинук» — посмотреть, нельзя ли отыскать там ещё пищи и чего-нибудь, что можно сжечь для обогрева. Я помог ему выползти из палатки, а потом зажёг лампу и принялся готовить горячий шоколад, чтобы согреть Майкла по возвращении.
Но он почти сразу же вернулся, вытаращив глаза из-под заснеженных ресниц. — Он здесь! — прохрипел Майкл.
— Кто? О ком ты говоришь?
— Тебе прекрасно известно, кто там! Шестой человек! Ты и сам должен был его увидеть!
По выражению моего лица, Майкл понял, что я и увидел. Он неуклюже протиснулся назад в палатку.
— Возможно, он сумеет помочь! — предположил Майкл. — Возможно, он поможет нам спастись!
— Майкл, он не может быть настоящим. Это что-то, вроде галлюцинации, вот и всё.
— Как ты можешь утверждать, что он ненастоящий? Он ведь стоит снаружи!
— Майкл, его просто не существует. Его не может существовать. Он просто в нашем воображении, вот и всё.
Но Майкл был чересчур взбудоражен. — Южный полюс существует только в нашем воображении, но всё равно остаётся Южным полюсом.
Я пытался с ним спорить, но мы оба проголодались и закоченели от холода, так что мне не захотелось понапрасну тратить силы и надежду. На последних каплях иссякающего газа я заварил горячий шоколад, мы сели рядом и выпили его. Майкл всё время глядел на полог палатки, будто собирал силы, чтобы выйти в пургу и встретить шестого человека лицом к лицу.

Пурга неутомимо завывала уже почти пять дней, когда Майкл ухватил меня за плечо и потряс, чтобы разбудить. В тусклом свете гаснущего фонарика блестели его покрасневшие глаза.
— Джеймс, нет никакой надежды, верно? Мы так и умрём здесь.
— Брось, не вешай носа, — ответил я ему. — Пурга не может тянуться очень долго.
Он улыбнулся и покачал головой. — Ты ведь так же хорошо, как и я, понимаешь, что всё кончено. Остаётся только одно.
— Ты же не станешь выходить наружу?
Он кивнул. — Теперь я понял, кто он такой, этот шестой человек. Отс тоже это понял. Он — Отчаяние. Он — абсолютное отсутствие человеческой надежды. Эскимосы всегда утверждали, что в некоторых, чрезвычайно холодных, местах исключительно мощные человеческие эмоции могут обрести человеческий облик. Так говорили и индейцы-квакиутлы.
— Брось, Майкл, ты теряешь хватку.
— Нет, — возразил он. — Нет! Когда Скотт добрался до полюса и обнаружил, что Амундсен успел сюда первым, то впал в отчаяние. К тому же, вероятно, он понимал, что они не смогут вернуться живыми. И это обратилось шестым человеком, Отчаянием; и Отчаяние выслеживало их, одного за другим; и знаешь, что говорят об Отчаянии? Отчаяние срывает саму плоть, прямо с костей.
Майкл не казался сумасшедшим; но меня он сводил с ума. Он всё ещё улыбался, словно никогда не был счастливее. «Отчаяние нас настигнет» — так писал Отс и Майкл оказался прав. В этом был некий вывернутый наизнанку смысл.
Он крепко меня обнял. — Хочу, чтобы ты позаботился о Тане. Я знаю, как сильно она тебе небезразлична. — Затем Майкл открыл полог палатки и выбрался наружу.
Щурясь от обжигающе ледяного ветра, я видел, как он поковылял прочь, направляясь к вертолёту. Еле различая сквозь снег, я увидел рослого человека, поджидающего Майкла, человека в чёрном, неподвижного и безгранично терпеливого. В некоторых, чрезвычайно холодных, местах исключительно мощные человеческие эмоции могут обрести человеческий облик.
Майкл встал прямо перед этим человеком, будто послушный солдат, прибывший к своему командиру. Затем человек в чёрном поднял обе руки и вонзил их в грудь майклова анорака, проткнув ткань, кожу и живую плоть. С жутким треском, который был слышен даже сквозь завывания метели, он буквально вывернул Майкла наизнанку, шквалом кровавого месива лёгких, сердца и трепещущих потрохов.
Затем пурга задула ещё яростнее и скрыла их. Трясущийся, перепуганно бормочущий, я закрыл полог палатки и съёжился под анораком и одеялами, в ожидании той или иной смерти.
Я возносил самую длинную молитву, которую когда-либо возносил человек и надеялся.

Палаточный полог распахнулся и я очутился в треугольнике солнечного света. Не было ни пурги, ни ветра, лишь далёкое посвистывание вертолётных винтов и человеческие перекрикивания.
Это оказался Родни.
— Джеймс! Боже мой, ты ещё жив. — изумился он.

Вместе с Таней я сидел на вершине Лита и смотрел на Селборн. Стоял один из тихих жарких безвременных августовских вечеров.
— Такие летние деньки нравились Майку. — промолвила она.
Я кивнул. Две ласточки спикировали и пронеслись прямо над нами. Самые верные домашние ласточки, что каждый год возвращаются вить гнездо в тот же самый дом.
— Иногда у меня такое чувство, будто он ещё с нами, — добавила Таня.
— Да, — согласился я. — Пожалуй, да.
— Но он хотя бы не мучился, правда?
— Нет, — ответил я ей. — Все трое погибли мгновенно, без боли. Они даже не успели ощутить пламя.
— Тебе повезло, — с небольшой печалью заметила она.
— Пойдём, — напомнил я. — Пора возвращаться.
Я помог ей подняться с травы и мы вместе стали спускаться по склону холма, пробираясь между ежевикой и кустами можжевельника. В какой-то момент Таня опередила меня; а я на миг остановился и оглянулся — на тёплые и благоухающие рощи, на мирные летние склоны и на свою собственную тень, чёрную, высокую и неподвижную, словно воспоминание о том, чего никогда не было.