«Баллада о Джоне Смите» Харрисон Филлипс

Джон Смит был обычным человеком с обычной жизнью. Ему было сорок лет. Рост его составлял пять футов девять дюймов. Он был среднего телосложения: не тощий, не пухлый, не спортивный. Ничего особенного - обычный среднестатистический человек. Его волосы были коротко подстрижены и аккуратно уложены на макушке. Он был чисто выбрит. Он не носил очков (хотя он не проверял зрение со школьной скамьи – но тогда он никогда не считал это необходимым). Он всегда носил одежду, которая позволяла ему сливаться с толпой. Он любил носить простые шерстяные джемперы и вельветовые брюки. Он не любил выделяться. Ему нравилось сливаться с толпой. Ему нравилось быть обычным.
Он работал в колл-центре. Каждый день, с восьми до пяти, Джон сидел за своим столом, просматривая список имен, который ему представлял компьютер, звонил по соответствующим номерам и – если предполагаемый клиент действительно отвечал (что в последнее время становилось все реже и реже) – предлагал им сделку всей своей жизни. Привет. Могу я заинтересовать вас страховкой за полцены для вашего котла? он спрашивал об этом каждый раз. Большинство людей сразу же вешали трубку. Некоторые предлагали перед этим цепочку вульгарных односложных слов. Некоторые оставались на трубке, возможно, заводя разговор. В (очень) редких случаях он мог даже совершить продажу. Это была обычная работа. Джону это не особенно нравилось, но и не вызывало ненависти. Он был равнодушен. Он просто справился с этим. По крайней мере, он оплачивал счета.
Каждый вечер после работы небольшая горстка его коллег отправлялась в паб на другой стороне дороги. Они всегда приглашали его. Но он никогда не соглашался. Не то чтобы он их недолюбливал - они были хорошими людьми. У многих из них дома были жены и дети (чего Джон никогда не хотел иметь сам). Некоторые из них были действительно интересными. Но девяти часов, которые он проводил в их компании в колл-центре, было более чем достаточно.
Кроме того, Джон не пил.
Никогда.
Вместо этого каждый вечер после работы Джон шел домой и готовил себе ужин. Он жил один, поэтому мог сам выбирать, что ему есть. В основном он ел простую пищу - колбасу с картошкой, рыбные палочки с картошкой, курицу с картошкой. Иногда, в зависимости от настроения, он просто ел картошку. Он не любил острую пищу. Ничего иностранного. Даже такой простой еды, как пицца "Маргарита", было достаточно, чтобы его желудок скрутило. Он никогда не ел еду навынос - он им не доверял. Одному Богу известно, что они могли положить в свою еду. Нет, он точно знал, что его устраивает старая добрая замороженная еда, которую он мог купить в супермаркете.
Каждый вечер после ужина Джон читал газету, которую неизменно покупал в магазине на углу, мимо которого проходил по дороге домой (ах да, Джон не водил машину, он так и не научился). Он садился в кресло, клал ноги на пуфик и перелистывал страницы, мысленно обсуждая с самим собой события прошедшего дня.
Иногда он включал и радио – он делил свое внимание между ним и газетой, в зависимости от того, что было наиболее интересным в данный конкретный момент. Он слушал ток-шоу. Он не слишком любил музыку – и уж точно не поп-музыку, которая, казалось, проникала во все сферы его жизни. Иногда он слушал "Битлз". Это было как раз то, на что он был способен в последнее время.
К десяти часам он обычно был готов ко сну. Это был очень редкий случай, когда он не ложился спать после одиннадцати. Он всегда хорошо спал. А потом, чувствуя себя отдохнувшим, он снова вставал в шесть тридцать - ясноглазый и пушистый, как сказала бы его дорогая старая мама, будь она еще жива. Затем он снова принимался за работу.
А прошлая пятница была таким же днем, как и все остальные.
Поскольку стояла середина зимы, было уже темно, когда Джон пришел на работу, и будет темно, когда он уйдет. Колл-центр был окружен с трех сторон высокими стеклянными окнами. Он находился на седьмом этаже, откуда открывался прекрасный вид на город. Джон всегда наслаждался световым шоу, которое предшествовало спуску тьмы.
Когда часы пробили пять, и все рабочие собрали свои пожитки, парень по имени Дэвид (он был одним из самых приятных парней, которых знал Джон) спросил Джона, не зайдет ли он в паб выпить по паре бокалов пива. Джон, как всегда, отказался и удивился, почему его продолжают приглашать.
Джон был последним, кто покидал офис, не считая своего менеджера Майкла, который всегда оставался, чтобы запереть дверь. Уходя с работы, Джон помахал Сьюзен, секретарше. Ему нравилась Сьюзен, но он почти не разговаривал с ней.
Дорога домой прошла, как всегда, без происшествий. Он остановился у магазина на углу, взял газету и пошел дальше.
В тот вечер на ужин был цыпленок с жареной картошкой. Но это было прекрасно; он любил цыпленка.
После обеда Джон уселся читать газету. Ему потребовалось около двадцати минут, чтобы дочитать до спортивного раздела. К тому времени, как он добрался до туда, он начал замечать покалывание в левой руке. Сначала он подумал, что у него просто затекла рука от того, что он держал газету под неудобным углом. Но потом покалывание распространилось на правую руку.
Он обнаружил, что обе его верхние конечности одеревенели. Он не мог пошевелить ими, не мог оторвать их от подлокотников кресла. Он крепко сжал бумагу. Она не поддавалась. Как будто что-то заставляло каждый мускул его рук сокращаться.
В его голове промелькнула мысль, что ноги тоже может парализовать. Он был прав – он попытался встать и обнаружил, что не может. Его ноги торчали перед ним, твердые, перекидываясь от сиденья стула к пуфику для ног перед ним.
Когда началась паника, Джон попытался позвать на помощь. Он обнаружил, что не может; его язык тоже был парализован.
Его сердце бешено колотилось. Он чувствовал, как оно стучит в его грудную клетку (по крайней мере, эта мышца, казалось, все еще функционировала должным образом). Но его легкие были напряжены. Он не мог дышать, несмотря на все усилия втянуть в себя воздух.
Затем он начал замечать покалывание, распространяющееся по груди. Как будто это было что-то живое под его кожей, ползущее по его плоти.
Это был жар, подобного которому Джон никогда раньше не испытывал.
Он мог только двигать глазами. Он посмотрел на свои руки. Ощущение было странным. Ему казалось, что его конечности становятся горячими. И это было больно.
А потом они вспыхнули пламенем.
Его руки горели, и все, что он мог делать, это смотреть на них.
Мучительная боль пронзила тело Джона, приказывая его мозгу двигаться, приказывая ему что-то сделать. Все, что угодно. Но он не мог пошевелиться. Он ничего не мог сделать.
Пламя лизнуло газету, которую он держал в руках. Она не загорелась. Края опалились там, где соприкасались с кожей, но не подожгли ее, как следовало бы.
Джон смотрел, как его руки – плоть и кости – рассыпаются в пепел.
Газета аккуратно сложилась и упала на пол.
Пламя распространилось по плечам и груди Джона. Вскоре пламя добралось до его ног и охватило голову.
Не прошло и минуты, как все его тело превратилось в груду пепла. Ничего не осталось. Никакой плоти. Никаких костей. Даже зубы распались. Его одежда исчезла. Как будто его никогда и не существовало.
Прошло два дня, прежде чем кто-то заметил, что Джона нет на работе. Дэвид решил, что он в отпуске. Майкл решил, что он болен. Только когда Сьюзен спросила, где он, они решили проверить его.
Разумеется, его так и не нашли. Все, что от него осталось, лежало в кресле, не более чем кучка черного пепла.
Криминалисты изучали место происшествия в течение нескольких дней. Были вызваны пожарные эксперты. Все они говорили о том, как это странно: никаких следов Джона не было – он сгорел дотла. Уже одно это наводило на мысль, что пожар был очень жарким. Но больше ничего не пострадало. Стул, скамеечка для ног, ковер, даже его газета не были тронуты злобным пламенем, которое сожрало плоть и кости Джона.
Официально его смерть была отмечена как необъяснимая.
Позже об этом инциденте будут написаны научные статьи. Они назвали это "самовозгоранием человека". Это было широко расценено как наиболее конкретное доказательство того, что такое явление действительно существует.