«Спасательный челнок» Кидж Джонсон

В крохотном космическом челноке неустанно беспрестанно совокупляются женщина и пришелец.


У обоих есть входы и выходы. Её входы обычны: глаза, уши, ноздри, рот, вагина, анус. Выходы тоже ничем не примечательны: пальцы, ладони, стопы, язык. Руки. Ноги. То, что можно куда-то засунуть.
Инопланетный чужак не гуманоид. Вместо пары ног у него реснички. Костей нет, а если и есть, она их не прощупывает. Мышцы или, скорее, подобие мышц — кольца, а не волокна. Кожа цвета закатного неба покрыта тонким слоем слизи со вкусом соплей. Звуков он не издаёт. Женщине кажется, что от него пахнет мокрыми зимними листьями, но с ходом времени и сам запах, и листья, и зима стираются из памяти.
Входы и выходы существа изменчивы. Есть тёмные разрезы и постоянные шишки, что иногда разбухают, но то и дело отрастают новые выходы, появляются новые входы. Оно легко открывает путь внутрь — и себе и ей.
Проникает в неё тысячами способов. Она в него тоже.


Челнок не предназначен для людей. Воздух слишком тёплый, свет слишком тусклый. Слишком тесно. Ни голосов, ни экранов, ни книг, ни наклеек-предупреждений, ни кроватей. Отсутствуют стулья, стол, контрольная панель, санузел, дежурное освещение и часы. Постоянный, равномерный гул. Ничего не меняется.
Места нет. Невозможно не прикасаться друг к другу. Не вдыхать чужое дыхание. Впрочем, она не уверена, дышит ли чужак вообще. Всегда есть вход, а в нём — выход, что-нибудь вокруг чего-нибудь оборачивается, плоть скручивается, раскручивается внутри и снаружи. Создаёт пустоты. Создаёт пустоту.
Женщина всегда влажная. То ли слизь с его кожи, то ли её собственный пот, влага дыхания или испарения в воздухе. То ли выделения половых органов.
Её тело исходит влагой. По возможности она старается отвлечься. Но нечем, и голова пухнет от мыслей. Даже одна мысль — много. Совокупляться с этим существом и то лучше.


Она не помнит первого раза. Проще думать, что чужак её заставил.


Их корабль разбился по чистой случайности, столкнувшись в межпланетном пространстве со звездолётом пришельцев — статистически невозможное событие, но факт. Времени хватило лишь на то, чтобы включить аварийный маяк и забраться в костюмы, а затем их судёнышко разрезало пополам. Спасательный челнок отлетел за пределы досягаемости. Она примагнитилась подошвами к одному из обломков крушения, Гэри — нет. Их отнесло друг от друга.
Кусок металла прорезал ему ногу до кости, рассёк саму кость. Она закричала, Гэри — нет. Его кровь, жир, мышцы выдавило из костюма в вакуум – «выход».
Звездолёт инопланетян тоже развалился на куски, от него отделился спасательный челнок, и манипулятор втянул её в шлюзовую камеру — «вход».
Почему это существо её спасло? Кодекс чести космонавтов? Вряд ли чужак вообще знает, что она живая. Знал бы, попытался бы наладить контакт. Вполне возможно, что для него она вовсе не спасённая жертва крушения, а трофей, груз с разбитого корабля.


Безликое однообразие челнока нарушает лишь пара твёрдых выступов — две жёсткие трубки. Из одной она сосёт пропитание, вторую использует для отходов жизнедеятельности: мочи, кала, блевотины. Но не для смазки, которая стекает по бёдрам до самых коленей.
Часто бывают позывы к рвоте. Чужак не чувствует глубины её горла. Входы и выходы, входы и выходы.
Однажды она кричала до крови в горле.


Она пытается учить его словам.
— Грудь. Палец. Вагина.
Выбор здесь ограничен.
— Слышишь меня? — спрашивает она. — Слы-шишь?
Да есть ли у него хотя бы уши?


Секс не становится ни лучше, ни хуже. Это существо так и не научилось доставлять ей удовольствие. Она ему — тоже. Да и не стала бы учиться, даже если бы могла. А зачем? Что приятно траве? Да и кому придёт в голову доставлять ей удовольствие?
Трава... яркий запах, сочная зелень, мягкая свежесть под руками. Возбуждающая мысль. Впервые за долгое время хоть что-то, никак не связанное с инопланетянином, Гэри и входами-выходами. Но, наверное, нежные травинки на ощупь, как реснички этого существа. Способность сравнивать постепенно слабеет, потому что сравнивать нечего.


Это существо внутри неё, повсюду, его щупальца шевелятся в ноздрях, толкаются в барабанные перепонки, свиваются в уголках глаз. Она тоже в него проникает.
Когда выход заползает внутрь и касается её в определённых местах, она откидывает голову и стонет, представляя, что обязана этим не просто случайности: «Это Гэри, он любит меня, оно любит меня, это он». Но это не так.
Общение — вот чего им не хватает.


Она не может общаться, но пытается отыскать смысл в его действиях.
Что она для него? Секс-игрушка, комнатный цветок? Норвежка с разбитого корабля в одной шлюпке с португальцем, не говорящем на её языке? Спутница? Привычка, как грызть ногти или часто мастурбировать? Возможно, общение — это сам секс, просто она пока не понимает язык.
А может, и нет никакого чужака. И дело вовсе не в том, что они не могут общаться, не в том, что она этого не умеет, а в том, что существо неразумно и общаться ему попросту не дано. Может, это оно секс-игрушка, комнатный цветок, привычка.


На корабле с названием, которое стёрлось из памяти, Гэри часто читал ей вслух. Научную фантастику, Германа Мелвилла, стихи. Сюжеты, слова... всё позабылось. Осталась лишь пара строчек сонета: «...Препоной быть двум любящим сердцам ничто не может...— как же, как же там было дальше? — ...О нет! Любовь — незыблемый маяк, его не сотрясают ураганы; любовь — звезда, что светит нам сквозь мрак и указует путь чрез океаны...».
Она повторяет этот отрывок – анестетик, который на время притупляет чувства, – пока слова не теряют всякий смысл. Изношенные до нитки, они уже не трогают.
Что ж, если когда-нибудь она вспомнит ещё одну строчку, то не станет изнашивать её до нитки, а будет свято беречь. Хотя... возможно, она давала себе такое обещание раньше, просто забыла.
Голос Гэри и тот стёрся из памяти. А, чёрт с ним, с Гэри! Он умер, а она тут, и в шейку матки тычется инопланетянин.


Он покрыт слизью. Возможно, слизь, как у жаб, обладает слабым психотропным эффектом. Как разобраться, галлюцинация у тебя или нет? Как бы та выглядела в этом мире? Как подсолнухи на письменном столе, как Гэри, который на пикнике тянется над корзинкой, чтобы положить тебе в рот кусочек свежего хлеба. Из всего перепробованного хлеб первое, что кажется во рту чистым, а ведь его вкус даже не реальный.
Гэри кормит её хлебом и смеётся. Со временем вкус хлеба становится просто набором слов, а слова — звуками и ничего больше не значат.
В тщетной надежде хоть что-то изменить, она проводит языком вдоль его ресничек, втягивает их в рот и обсасывает начисто. Но даёт ли это хоть что-то? Такое чувство, что это бесконечное вонючее траханье было вечно.


Был ли на корабле чужаков кто-то ещё? Какой-нибудь Гэри, теперь затерянный в бесконечности космоса? Вдруг это существо горюет? И совокупляется с ней, чтобы забыть, либо потому, что забыло? А, может, оно так наказывает себя за то, что осталось в живых? Или другого за то, что нет?
Это вообще он или она?
Когда ей не хватает входов на его выходы, существо проделывает новые. Она какое-то время кровоточит, но потом исцеляется. И представляет, что её насилуют. Изнасилование по крайней мере можно понять. В изнасилование вовлечены оба. У него есть цель. Оно подразумевало бы, что чужак ненавидит, боится или хочет. Изнасилование бы означало, что она не просто бокал для его семени.
Жестокость проявляют оба. Порой она берёт на себя роль агрессора, и её руки, как ножи, вспарывают в нём новые входы. Она вымещает свой гнев градом ударов и успокаивается, только когда внутри чужака становится мягко, как будто его то ли кости, то ли мышцы, то ли хрящи под её кулаками превратились во что-то более рыхлое.
А когда она втыкает в пришельца руки? Что это, если не изнасилование? Ну, или было бы им, чувствуй он хоть что-нибудь, откликайся хоть как-то. А так, будто колотишь в стену.


Она заталкивает в себя пальцы, потому что уж свои устремления во всяком случае знает.


Порой она смотрит, как чужак с ней совокупляется. Странные витки его выходов взрывной волной проталкиваются в её тело, что и возбуждает, и вселяет ужас. Но это хотя бы не Гэри — Гэри, который бросил её с этим, бросил её здесь, бросил...


Однажды внутри чужака что-то обрывается – и тут же уходит вглубь. Она тянется к обрывку, но сфинктер сжимает ей руку и выталкивает наружу. На запястье ещё недели две темнеет браслет синяка.
К синяку всё время хочется прикасаться. Существо способно остановить кулак в любую минуту, а, значит, предпочитает не останавливать, даже, когда она крушит его внутренности.
Это единственный раз, когда она получила от него отклик, который способна понять. Раздражитель — ответ. Теперь много раз пытается получить второй. Проталкивает в него руки, пинает, пытается зубами оторвать реснички, царапает ему кожу обломанными, грязными ногтями, но больше внутри ничего не лопается, и больше оно не оставляет браслетов.


Сначала она отмеряет ход времени по синякам — наносит их сама себе. Бьётся голенью о питательную трубку, а когда синяк сходит, делает это снова. Они исчезают примерно за двенадцать дней. Но время идёт, и она это бросает, потому что сбивается со счёта.


Она мечтает о спасении, но представляет его смутно. Гэри, чудесным образом живой, вытаскивает её на свободу и со слезами на глазах шепчет слова любви, его губы на её веках поцелуй язык у неё во рту её руки внутри него. Но это не Гэри — инопланетянин. А Гэри погиб — вышел.
Порой кажется, что спасение — впустить внутрь вакуум, но не получается разобраться с замком шлюза.


Гнев. Неустанный беспрестанный гнев.
Гэри привёз её сюда, а потом ушёл и бросил с этим существом, а оно то ли не хочет, то ли не может, то ли ленится разговаривать, а, может, просто не видит в ней собеседника.
На третьем свидании они с Гэри отправились в пустой парк: вино, сыр, свежий хлеб в корзинке. Яркое солнце и свежесть воздуха, трава и одеяло, чтобы прилечь. Он захватил томик Шекспира, сказал: «Тебе понравится», — и начал читать.
Она прервала его поцелуем.
— Давай лучше поговорим. О чём хочешь.
— Но мы и так говорим.
— Нет, ты читаешь. Извини, но я не очень люблю поэзию.
— Это потому, что тебе её никогда не читали.
В конце концов, отобрав у него книгу, она толкнула его на спину и упёрлась над ним руками в траву, и он в неё вошёл. Но потом всё равно ей почитал.
Но это ещё не всё.
Те слова даже не принадлежали ему и теперь ничего не значат, звуками в уме и то назвать нельзя. А тут ещё этот, который то ли не может, то ли не желает слушать, и она, не выдержав, бросает попытки до него достучаться и начинает стучаться в него, лупя обоих в поисках отклика — хоть какого-то.
— Как же ты меня зае...ал. Во всех смыслах.


Спасательный челнок снижает скорость. Металл с лязгом трётся о металл. Запираются стыковычные кольца.
Над головой открывается люк шлюза. Свет. Глаза, бессильно слезясь, видят лишь яркие вспышки и нечёткие тёмные тени. Воздух теперь сухой и холодный. Зябко.
Инопланетянин, словно не замечает свет и падение температуры. Он по-прежнему внутри и вокруг неё. Их переплетённые тела проникают друг в друга тысячей способов. Она покрыта влагой своих входов и его выходов, почти затеряна среди его плоти. Здесь тепло или, по крайней мере, не холодно. Свет слепит здесь не так сильно.
В проёме появляется что-то тёмное. Двуногое. Оно издаёт звуки — слова. Это человек? А она сама человек? Есть ли у неё ещё кости, голос? Она так давно их не использовала.
Инопланетянин часть её, а она — его. Ничего не меняется.