«В пещере сладкогласых певцов» Люси Тейлор

Вход в комплекс пещер Броттерлинг Кейв, что лежит в одиннадцати милях к югу от Кремминга, штат Кентукки, несмотря на его мрачную историю, выглядит буколическим, почти манящим: стрельчатая каменная арка окутана густым покровом из зарослей папоротника, виргинского можжевельника и сумаха, плавными изгибами стелящихся по склону холма. В летнее время цветы верноний и лобелий роскошной мантией устилают черный вулканический базальт, и спелеологи-любители, от новичков до бывалых, начинают размалывать колесами своих внедорожников и без того усеянную выбоинами лесовозную дорогу, а затем оставляют своих железных коней в окрестностях, а сами направляются вглубь пещер, словно муравьи, ползущие прямо в пасть уснувшего динозавра.

В большинстве случаев они возвращаются обратно целыми и невредимыми.

Я и сама несколько раз спускалась в Броттерлингские пещеры, но никогда в одиночестве и всегда в те места, которые были самым подробным образом нанесены на карту. И хотя я слышала все эти истории, мне ни разу не доводилось испытывать страх.

Но теперь я в ужасе.

Незадолго до рассвета, около семи часов назад, я вскарабкалась наверх сквозь густые заросли, окаймляющие раскисшую от грязи тропинку, и заснула прямо в окаймленной зеленью пасти пещеры. Только Бун знал, что я собираюсь делать, и, разумеется, этого не одобрял — да и как он мог это одобрить, будучи главой поисково-спасательной службы Блуграсса? В разгар нашего спора о том, как найти и извлечь из пещер четырех недавно пропавших спелеологов, он обозвал меня «гребаной безответственной идиоткой» и обвинил в том, что я считаю себя неуязвимой — только потому, что у меня «есть эта синтетическая хреновина».

В ответ я расхохоталась, что несколько разрядило обстановку, а потом разжевала ему, что означает слово «синестезия»1, и добавила, что моя редкая ее разновидность позволяет мне «слышать» звуки кожей, воспринимающей их как вибрации. Затем вновь объяснила ему, чем эта моя способность может помочь в ситуации, когда любые шумы внутри пещеры вызывают неврологические нарушения в мозгу тех, кто там оказывается. Я сказала, что отправлюсь в пещеру, заткнув уши специальными водонепроницаемыми заглушками, которые порой использую, чтобы отдохнуть от повседневных звуков, сопровождающих непрестанное бурление жизни и зачастую невыносимых для человека с моей звуковосприимчивостью. Он лишь покачал головой и взглянул на меня как на человека, оспаривающего тот факт, что Земля вертится. Однако, сегодня утром никто не попытался преградить мне доступ в пещеру, и я сочла это его молчаливым благословением.

Или, может быть, он уже настолько отчаялся спасти При и остальных, что решил позволить мне пойти на допустимый риск, — хотя и не собирался давать официальное разрешение. Но сейчас, когда я оказалась на месте, мне вдруг захотелось, чтобы вход в пещеру преграждала вооруженная охрана и полдюжины «Хамви» впридачу.

Любой из окрестных доморощенных спелеологов непременно расскажет вам, что и без странных жутковатых звуков Броттерлингские пещеры могут напугать до смерти тысячей разных способов. Один из них заключался в том, чтобы создать ложное впечатление, что перед вами — обычное, а не чертовски опасное место. Первые двести футов или около того было легко преодолеть, но эта легкость оказывалась обманчивой — дальше приходилось двигаться осторожно, то и дело оскальзываясь и взвизгивая, по рядам огромных булыжников, которые теснились друг к другу, словно посеревшие, изъеденные кариесом зубы. Затем рот пещеры распахивался, открывая проход в глубину чрева. Чуть дальше вы спускались по широкому, усыпанному галькой склону, а дневной свет тем временем постепенно угасал. Вертикальный проем сокращался до размеров персиковой косточки. Внезапно вы оказывались в тесной темнице, похожей на склеп, где не было видно ни зги. Вам приходилось включать наголовный фонарик и спускаться еще ниже, протискиваясь сквозь туннели шириной чуть больше ваших плеч и проскальзывая в вертикальные разломы, по пути пересекая череду янтарно-желтых и голубых озер — некоторые из них вы могли перейти вброд, даже не замочив коленей, а в других, скрывавших предательские подводные кратеры, легко было захлебнуться, если не иметь при себе кислородного баллона или не обладать достаточно мощными легкими.



*


Как спелеолог, я не стоила ломаного гроша, когда При Яззи впервые провела меня сквозь Броттерлинг, но тогда мне было всего двадцать, я не знала о пещерах ничего, только что вышла из стен Луисвилльского университета с абсолютно бесполезной степенью бакалавра по английской литературе и, впервые за долгое время оказавшись за пределами кампуса, вообще довольно смутно представляла, где я и что со мной. К тому же я была влюблена в нее и думала, что это взаимно, — заключение, не основанное на чем-то более убедительном, чем пара бурных ночей, проведенных вместе. Тогда я еще не понимала, что единственным, чего жаждала При, были рискованные похождения — неважно, по пещерам ли, подземным рекам или чужим койкам. Она приходила, смотрела — и загоралась. Мы познакомились на одной из пресс-конференций местной поисково-спасательной службы, где Бун устроил презентацию снаряжения для опасных спусков. Я почти не слушала — Бун Пайк был просто одним из сорока-с-чем-то-летних бывалых пещерных кротов с седеющими волосами, завязанными на затылке в хвост, улыбкой, больше похожей на оскал, и огромными ручищами-лопатами, которые выглядели так, словно их не раз ломали, а потом снова чинили. Я то и дело бросала нежные взгляды на При — единственную женщину в этой комнате, полной мужчин, которые, как хвастливо уверяли наклейки на бамперах их автомобилей, «делают это в труднодоступных местах».

Этот слоган вызвал бы у меня нервный смешок даже сейчас, если бы я смогла поглубже вдохнуть своими сдавленными легкими. Да уж, в это место трудно попасть — и еще сложнее выбраться…



*


В тот день, когда мы с При исследовали Броттерлинг, она отвела меня в одно местечко, пользующееся дурной славой: каждые несколько десятилетий кто-нибудь из угодивших туда спелеологов либо оставался там навсегда, либо, что еще хуже, выходил на свет божий физически невредимым, но с помутившимся рассудком и суицидальными наклонностями.

Не то, чтобы я так уж хотела услышать нечто в четверти мили под землей, но мне нравился звук ее голоса, когда она рассказывала мне жуткие истории и слухи, ходившие об этой пещере.

Первый инцидент был связан с именем доктора Реджинальда Мура, спелеолога-любителя и священника пресвитерианской церкви, который заблудился в Броттерлинге и провел там четыре дня в 1935 году. Из-за отсутствия специального снаряжения, появившегося в уже более поздние времена, и в первую очередь — страховочной обвязки, он блуждал от непроходимых туннелей к непреодолимым подземным озерам до тех пор, пока, по счастливой случайности, не обнаружил выход, — после чего не переставая говорил о каких-то преследующих его ужасных, пронзительно завывающих демонах, которые постоянно мучили его, распевая псалмы задом наперед с невыносимо жуткими, леденящими кровь модуляциями.

Подвергшись жесточайшим насмешкам прессы, Мур вернулся домой, где вскоре повесился, устроив перед этим пожар, в котором сгорели его жена, тесть и двое малолетних сыновей — он запер дверь, чтобы они не смогли выбраться.

Двадцать семь лет спустя подросток по имени Гарт Тидуэлл, отправившийся в Броттерлинг на спор, убил себя, своих родителей и соседа — всего несколько часов спустя после того, как выбрался из пещеры. В предсмертной записке он написал о каком-то жутком пении, которое звучит, как «дьявольская аллилуйя под звон ветряных колокольчиков и вопли течных диких кошек».

Это странное описание было объяснено помутнением рассудка, вызванным, вероятно, ужасом подростка, оказавшегося в темноте и одиночестве. Если даже Тидуэлл действительно что-то слышал, скорее всего, это был вой ветра в туннелях или разнесенный эхом рокот подземной реки.

И вот теперь настала очередь братьев Харгрейв, Мэтью и Лайонела, опытных спелеологов-любителей, которые отправились в Броттерлинг не далее как в прошлое воскресенье. Лайонел был ветераном войны в Ираке и полностью потерял слух в результате взрыва самодельной бомбы в окрестностях Мосула. Через несколько часов после того, как они с братом вошли в пещеру, он выбрался наружу один, весь в крови и в синяках. Он рассказал, что, когда они углубились под землю примерно на полмили, Мэтью знаками сообщил ему, что слышит пение, издаваемое «далекими нежными голосами». Он настаивал на том, чтобы отыскать источник этих звуков. Лайонел повиновался и какое-то время следовал за братом, но когда дорога стала слишком трудной, он сказал Мэтью, что им стоит вернуться. Вместо ответа старший Харгрейв набросился на него, избил обломком камня и оставил одного, потерявшего сознание и истекающего кровью.

После того, как Лайонел наконец сумел выбраться наружу и ему была оказана необходимая помощь, на место прибыли трое старших сотрудников поисково-спасательной службы Блуграсса: назойливый, вечно жующий мятную жвачку Брюс Старквезер, долговязый костистый Исса Мамуди и вездесущая При Яззи.

Буновская «команда мечты».

И вот тогда началась совсем уж чертовщина.

Вечером того же дня, в девять часов, Старквезер связался с Буном по специальной подземной рации и сообщил, что слышит высокие пронзительные звуки, напоминающие пение. Бун приказал ему подниматься на поверхность. Последним с ним связался, несколько часов спустя, Мамуди — растерянный, потрясенный, бормочущий что-то бессвязное на смеси английского, французского и фарси, перемежая слова воплями и рыданиями.

Больше никто из них на связь не выходил.



*


Вот так и мне пришлось углубиться на полмили под землю, прокладывая свой путь ползком, словно гусеница, во влажной сырой темноте изогнутого тесного туннеля, удачно прозванного «Кишкой» — такого узкого и низкого, что его стенки буквально сдавливали ребра, вызывая приступы клаустрофобии. Когда до выхода из него оставалось уже совсем немного, я увидела какое-то препятствие, загораживающее узкий проем, примерно в десяти футах впереди. Присмотревшись, я разглядела пару огромных, заляпанных грязью грубых ботинок на толстой амортизирующей подошве. Едва не вывихнув шею, я сумела разглядеть и полукруглый защитный шлем, изначально белый, но сейчас тоже весь в грязи. Конечно, это не При — у нее фигура подростка и обувь шестого размера. Это кто-то из мужчин — Харгрейв, Мамуди или Старквезер.

Я подползла ближе, упираясь в землю локтями и мысками ботинок, но человек никак не отреагировал на свет моего налобного фонарика. Моей первой мыслью было, что он застрял на последних трех-четырех футах «Кишки», где стенки туннеля, и без того узкие, сдавливают тело, словно жесткий корсет. Труднопреодолимая для широкоплечих и вовсе непроходимая для толстяков, «Кишка» была серьезным испытанием даже для меня, с моими пятью футами восемью дюймами роста и ста пятнадцатью фунтами веса.

Моей второй мыслью, когда я схватила его за ногу и потрясла, проверяя, насколько прочно он застрял, была следующая: этот человек мертв, мертвее не бывает.

Это означало одно: если я не смогу вытолкнуть его, мне конец.

Черт! Меня охватила паника. В горле пересохло. Я с трудом сделала судорожный вдох.

Забыть обо всем и обо всех, кто может оказаться в пещере. Забыть При и оставить всякую надежду спасти выживших. Я хочу выбраться отсюда — СЕЙЧАС!

Но тут со мной заговорил мягкий, спокойный голос, который в подобных случаях всегда начинает звучать в моей голове: «Дыши, Кэрин. Простодыши. Стобойвсёвпорядке. Мы что-нибудь придумаем».

На самом деле, это мой собственный голос — он не впервые звучит в скверных ситуациях, как на земле, так и под землей, и я всегда к нему прислушиваюсь. Я должна это делать, если хочу остаться в живых. Постепенно я выровняла дыхание, и ужас, сдавивший мне горло, отступил. Я не собираюсь здесь загнуться. По крайней мере, вот так сразу. Мной овладела непреклонная решимость. Я смогу выбраться!

Стараться вытолкнуть мертвеца в полторы сотни фунтов весом из темного узкого пещерного туннеля, при этом лежа на животе плашмя — такая смелая идея вряд ли пришла бы в голову даже сценаристам экстремальных реалити-шоу на выживание. Я толкала до тех пор, пока мышцы у меня не начали гореть как в огне, но все усилия оказались бесполезны — мне не удалось сдвинуть тело ни на дюйм. С таким же успехом я могла попытаться сдвинуть с места гигантский сталагмит, прозванный местными спелеологами «Член Атланта» и служивший им ориентиром на верхних уровнях Броттерлингских пещер.

Я выбивалась из сил, изрыгала проклятья, орала во весь голос, глотая слезы и липкий холодный пот. Белый шум, пробивавшийся сквозь беруши, звучал как раздражающий саундтрек к моей бесплодной борьбе. Словно два монстра сцепились в смертельной схватке на пустынном скалистом берегу у черной воды, под резкими лучами холодного безучастного солнца (по крайней мере, именно такая картина возникла в моем воображении). Этот звук, как предполагалось, должен был защитить меня от странного подземного пения, но сейчас, когда я застряла, как большой палец в китайских наручниках, он лишь усиливал охвативший меня ужас. Я чувствовала себя таблеткой в пузырьке с плотно закрытой пробкой, пребывая в этом подземном известняковом гробу в компании мертвеца.

Отчаявшись, я решила ползти обратно и искать какой-то другой путь, но туннель изгибался и поворачивал под самыми немыслимыми углами. Невозможно было выбраться из него тем же путем, который я уже преодолела. Единственными результатами моих усилий стали ободранные локти, разбитые колени и то незабываемое ощущение, которое доставляют врезавшиеся в задницу трусы.

Паника стальными когтями вцепилась мне в горло. Я никогда не выберусь! Я умру здесь, как Флойд Коллинз — еще одна жертва Броттерлинга, погибший в 1920 году. Запертый в каменном мешке, он медленно умирал от голода и жажды. Но голос в моей голове возмущенно завопил в ответ на такие мысли, и я вернулась обратно к неподвижному телу. Раз уж не получается действовать с наскока, надо попытаться протолкнуть тело вперед с помощью несильных, но непрерывных ритмичных толчков, которые постепенно выпихнут эту чертову мясную пробку из каменной бутылки. Толкать, дергать, сдвигать из стороны в сторону, снова толкать.

Этот несчастный сукин сын окочурился, скорее всего, от двух до шести часов назад, поскольку совершенно окоченел. Это и помогло мне вытолкнуть его. Он лежал плашмя, а его руки (которые я увидела позже) были вытянуты вперед и сведены вместе, словно у ныряльщика, — такая поза вместе с окоченением в конце концов сыграли свою роль, и он, как тяжелый гарпун, протолкнулся наружу. Если бы удалось поставить его на ноги, он мог бы послужить в качестве майского шеста.

Я выкарабкалась наружу, трясущаяся и мокрая от пота, и направила налобный фонарик вниз, на мертвеца. И тут же выругалась — свет упал на исцарапанную, окровавленную шею Мамуди и высветил чуть повыше месиво из обломков защитного шлема, мозгов и волос, склеившихся по краям раны, зияющей в проломленном черепе. Я живо представила себе, как Мамуди преодолевает последние несколько дюймов этой кошмарной потовыжималки, словно стремясь заново родиться — и вот, по жестокой иронии судьбы, на его голову обрушивается камнепад, в тот самый момент, когда она показывается наружу. Это было бы самым рациональным объяснением случившегося — да вот только я не видела ни каменных обломков под ногами, ни осыпавшихся сталактитов над головой.

Осмотревшись, я выяснила, что нахожусь в просторной пещере с высоким сводом, сверху донизу покрытой пористым камнем. Еще дальше, насколько хватало глаз, тянулись расположенные ступенчатыми уступами залежи белого известняка — они слегка поблескивали и переливались, словно рулоны серебристой парчи. Зрелище было одновременно чарующим и слегка жутковатым: словно кто-то выстроил готический замок из светлого камня и украсил его стены кристаллами. В дальнем конце пещеры поблескивала водная гладь обманчиво-мелкого озерца, вокруг которого я заметила неподвижных существ, напоминающих бледнокожих слепых саламандр. Благодаря своей карте я знала, что на самом деле это глубокий колодец, ведущий в затопленный туннель, из которого можно было попасть в очередную пещеру на другом уровне, но я не знала, смогу ли проплыть его без акваланга и стоит ли рисковать.

Но прежде чем я успела как следует обдумать эту возможность или странную кончину Мамуди, нечто более насущное отвлекло мое внимание: под сводами пещер вдруг эхом прокатилась россыпь громких отрывистых звуков, словно какой-то обезумевший барабанщик решил сыграть утреннюю побудку прямо на моих истерзанных нервах.

Я ощутила вибрацию в ладонях и нечто похожее на мягкие прикосновения невидимых губ к ложбинке между грудей. Я могла чувствовать объем и высоту этих звуков, как слепой чувствует очертания букв в азбуке Брайля, ощупывая их пальцами. Меня охватил страх и одновременно эйфория. Хотя я пришла сюда в первую очередь для того, чтобы найти При и остальных, мне также очень хотелось обнаружить источник загадочных звуков. Бун, должно быть, это понимал. Поэтому и не хотел меня отпускать.

Мощный поток воздуха, словно от передвижения чего-то массивного, вырвался из бокового коридора, заставив меня вздрогнуть и начать в смятении оглядываться по сторонам. Луч налобного фонарика заскользил по стенам, тени заметались в безумном танце — и вот моим глазам предстало абсолютно сюрреалистическое зрелище. В нескольких шагах от меня стоял Брюс Старквезер с обнаженным торсом, покрытым причудливым узором из грязи и крови, потрясая трехфутовым обломком сталактита, также заляпанным кровью.

Его застывший взгляд яснее всяких слов говорил о том, что меньше всего он хочет видеть здесь меня и сильнее всего желает моей смерти. И тут отдаленные звуки, напоминающие нежное пение, снова нахлынули на меня, затопляя с головой. Почти одновременно он занес над головой свое оружие и бросился вперед.



*


— Вам стоит использовать беруши, чтобы не слышать никаких звуков, — сказала я Буну и остальным меньше суток назад. Мы сидели в небольшом конференц-зале мотеля «Тимбер-Хилл» неподалеку от Кремминга. К демонстрационной доске была прикреплена карта Броттерлингских пещер, включая еще не исследованные места, закрашенные черным цветом. Мамуди и При сидели рядом, непрерывно поглощая кофе и печенье «Медвежьи лапки», а Старквезер, как всегда, довольствовался очередной пластинкой «Ригли».

Бун, измотанный и небритый, только что вернулся из больницы, где Лайонел Харгрейв незадолго до того пришел в сознание. Со слов Лайонела Бун рассказал нам о маниакальной одержимости, охватившей его брата, который во что бы то ни стало хотел найти источник звуков, похожих на нежное пение. Сам Лайонел, разумеется, не мог их слышать из-за своей глухоты и, скорее всего, именно по этой причине (а еще, вероятно, оттого, что обладал прочным черепом) сумел выжить и рассказать о случившемся.

В ответ на мои слова о берушах При расхохоталась, Бун отвел глаза, а Мамуди встал, чтобы снова наполнить кофейные чашки, свою и При.

Конечно, я не могла их за это винить. Я присутствовала здесь в качестве запасного игрока, но тот факт, что я была новичком в команде и к тому же так и не удосужилась получить официальный сертификат спелеолога, делал мое включение в состав экспедиции нежелательным.

— Как же мы будем общаться, если заткнем уши? — саркастически поинтересовалась При. — Будем объясняться знаками? Писать друг другу записки?

Старквезер принялся ритмично покачивать головой, словно в такт музыке, которую слышал только он.

— А может, там обосновалась группа, которая играет хеви-метал? — насмешливо спросил он. — От этого люди и сходят с ума. Когда я такое слушал по молодости лет, моего старика это страшно выбешивало.

Что я могла сказать на все эти подначки? Я просто хотела объяснить, что звуки не всегда бывают безопасными, что некоторые из них способны вонзаться в мозг не хуже лоботомического ножа — и с тем же эффектом. Но речь шла всего лишь о моем смутном предчувствии, а вся эта компания, особенно При, не склонны были доверять чьим-то предчувствиям.

Потом Старквезер спросил что-то насчет снаряжения, и пока Бун отвечал, я выскользнула из зала и пошла прогуляться в чахлый лесок позади парковки.

Через некоторое время При оказалась рядом со мной и попыталась взять меня под руку, но я отмахнулась, словно отгоняя назойливого комара. Всего несколько часов назад она заявилась ко мне домой, явно надеясь оживить былую романтику. Мы выкурили косяк, со смехом вспоминая старые времена. Затем она сняла с себя всё, за исключением кольца, подаренного Мамуди по случаю помолвки, и занялась со мной любовью так, словно я была последней женщиной на Земле. И я ей это позволила. Представляя, как сильно себя возненавижу за это позже.

И, кажется, это «позже» наступило даже быстрее, чем я предполагала.

— Серьезно, Кэрин, — сказала она, — если там, в пещерах, что-то не так, если появилась какая-то проблема, мы — Исса, Брюс и я — ее решим. Мы знаем Броттерлинг, и мы знаем свое дело. Так что не пытайся геройствовать. — Она могла бы остановиться на этом, но добавила: — Я знаю, у тебя есть такое искушение, с твоими-то сверхспособностями и всем таким прочим…

Я бросила на нее испепеляющий взгляд и зашагала быстрее.

— Ну хорошо, извини. Просто вот эта твоя способность слышать звуки кожей — она чертовски странная…

Ну, можно было сказать и так. Однако, вместе с тем это был редкий дар — полное слияние слуховых и осязательных ощущений. Я осязала звуки, как физические прикосновения — от нежных поглаживаний до резких ударов. Это было нечто, выходящее за пределы любого человеческого опыта, — словно дверь в неведомое. Например, голос При был как лимон — терпкий, чуть пощипывающий, освежающий. Он покалывал мне кончики пальцев и огненной спиралью поднимался вдоль позвоночника, словно пробужденная энергия Кундалини. В минуты интимной близости этот эффект еще усиливался — голос При вызывал не только ощущения, но и образы: огонь, горящий в ритуальной комнате, которая у индейцев называется «кива», в доме, где прошло ее детство, в Гэллапе, штат Нью-Мексико; сама При, ворующая спелые фиги в саду возле саманной церквушки; бледный бородатый человек, который бормотал ей что-то успокаивающее, наваливаясь на ее распластанное тело… Моя кожа впивала всю ее жизнь вместе с ее голосом. Разумеется, я ничего ей об этом не говорила.

— Для меня это не странность, — ответила я. — Скорее, особенность, если уж на то пошло.

— Ну да, ты ведь и есть особенная. О тебе даже написали в этом журнале, как его?..

Она говорила о статье, появившейся в «Сайентифик Америкэн» в июне 2008 года, где обо мне упоминалось в числе прочих, более «традиционных» синестетиков. Некоторые слышали цвета, другие ощущали вкус и запах слов и цифр. Я — аномалия среди аномалий — была единственной, кто мог получать тактильные ощущения и зрительные образы посредством звуковых волн, даже когда слышала иностранные слова, значение которых мне было прежде неизвестно. Автор статьи назвал это «аудиальный имажизм».

Я сидела с закрытыми глазами и слушала, как женский голос зачитывает мне один и тот же отрывок на иностранном языке, снова и снова. Потом я узнала, что это был финский. Голосовые модуляции создавали узоры, словно цветные стеклышки в калейдоскопе. Я описывала чашу с красно-черным орнаментом, желтую розу, диковинную птицу в полете… Человек, проводящий тест, посмотрел в свои записи и побледнел. Как выяснилось, мне читали одно из стихотворений Омара Хайяма, его знаменитых «Рубаи», и я в точности описала те образы, о которых шла речь в оригинале.

При осторожно погладила мое плечо, но я стряхнула ее руку, цепляясь за свое раздражение, как за спасательный круг.

— Бун ни в какую не хочет отправить меня вместе с вами, — мрачно сказала я. — Уперся как баран. А ведь я могу почувствовать это пение раньше, чем любой из вас его услышит.

Она вздохнула и встала прямо передо мной, лицом к лицу.

— Послушай, Кэрин, ты ведь была в сотне пещер. Ты знаешь, какая под землей тишина. Вселенская! Это как пустота, которую ничем не хочется заполнять. И тогда любой звук, который ты услышишь, кажется таким неожиданным, таким пугающим, что можно обделаться со страху. Если тот же самый звук услышать наверху — ну, например, твой напарник кашлянул или защелкнул карабин, — ты и внимания на это не обратишь, но там, внизу, он как гром среди ясного неба. Большинство спелеологов с этим свыклись, но некоторые не могут. У них начинаются панические атаки, галлюцинации… Харгрейв, скорее всего, слышал летучих мышей или каких-нибудь подземных мокриц.

Не дождавшись от меня ответа, она раздраженно фыркнула.

— Кэрин, ты меня вообще слышишь?

«Даже лучше, чем ты думаешь».

— Может быть, Харгрейв сошел с ума, потому что пение, которое он слышал, было слишком красивым, — наконец сказала я.

— О чем ты говоришь?

— Есть такие строчки в «Дуинских элегиях» Райнера Марии Рильке, немецкого поэта. Там говорится о том, что красота способна вызвать ужас, от которого ты застываешь на месте. Может быть, и с этим пением та же история. Оно может вызывать страх, превышающий тот уровень, который человек в силах выдержать. Именно потому, что оно чересчур красиво.

При стиснула зубы. Казалось, она готова ударить меня.

— Нет ничего слишком красивого! Это невозможно.

И, прежде чем я успела возразить, она ткнула меня кулаком в бок — довольно сильно для обычного фамильярно-дружеского тычка — и добавила:

— Не волнуйся, Кэрин. Всё будет прекрасно.

Затем резко обернулась в сторону мотеля, словно ее кто-то окликнул, и, бросив напоследок: «Увидимся на поверхности земли, детка!» — почти бегом направилась обратно.



*


Сейчас, когда энергия звуковых потоков пронизывала мое тело насквозь, а Старквезер явно собирался убить меня, встреча на поверхности земли, о которой говорила При, казалась не более реалистичной, чем встреча на луне.

Старквезер остановился у обманчиво-неглубокого озерца. Он выплюнул ком жвачки, оскалил зубы в людоедской ухмылке и покрутил в воздухе обломком сталактита, словно разминаясь. Я подумала, что он собирается столкнуть меня в воду, но вместо этого он сделал нечто, с точки зрения любого спелеолога гораздо худшее: атаковал саму пещеру, раз за разом обрушивая свое оружие на стены и уничтожая напоминающие каменное кружево наслоения пористого камня, что скапливались здесь с незапамятных времен, утолщаясь всего на полдюйма каждые сто лет. Целые соцветия причудливо изогнутых геликтитов2 с грохотом осыпались, сталагмиты высотой в человеческий рост разбивались вдребезги и рушились в воду. Я смотрела на это безумное варварство с ужасом и отвращением.

Всего через несколько минут пещера превратилась из ажурного каменного грота в некое подобие зияющего рта с редкими обломками зубов. Старквезер обозрел учиненный им разгром, вскинул голову и сделал странный жест, короткий и резкий, словно стряхивая с лица паутину. Затем принялся тереть лоб и щеки и хлопать по ним, одновременно со стоном произнося сквозь зубы: «Заткнитесь! Прекратите!»

Когда он вновь сумел сфокусировать взгляд, его покрасневшие глаза уставились на меня. Я погасила налобный фонарик, и всё вокруг затопила чернота. Я опустилась на пол и осторожно поползла. Теперь беруши были помехой — они мешали услышать перемещения Старквезера. Единственным, что я могла слышать, было пение — оно звучало тише, чем раньше, ощущаясь как слабое ласкающее прикосновение, будто шелковистая многоножка проскользнула вдоль моих ресниц или саламандра овеяла жаром корни волос.

Град каменных обломков обрушился мне на голову, застучав по защитному шлему. Внезапно я ощутила тяжесть огромной лапищи Старквезера на своей ноге. Я нанесла ею удар наугад, и мой ботинок угодил ему под ребро. В следующий миг он придавил меня к земле, дыша мне в лицо запахом мятной жвачки, и его скользкие от грязи пальцы вцепились мне в шею. Окружающая тьма словно бы стала еще чернее и гуще, и я почувствовала, что вот-вот отключусь. Перед глазами у меня вспыхнули белые звезды, а затем начали угасать.

Я нащупала один из каменных обломков, осыпавшихся со стен, и обрушила его туда, где, по моим расчетам, находилась голова Старквезера. Он ослабил хватку на моем горле, но тут же вцепился мне в челюсть, пытаясь ее свернуть. Я вонзила зубы в его палец и сжимала их до тех пор, пока не прокусила его до кости. Затем, почувствовав, как мой рот заполняется кровью, выпустила палец и откатилась в сторону. В следующий момент я поняла, что оказалась под водой. Подземный колодец был ледяным, вода казалась черной и густой, как чернила. Теперь мне не мог помочь даже фонарик, который пришлось выключить из-за этого гребаного придурка. Я оказалась в затопленном туннеле, со дна которого поднялось такое количество ила, что плыть сквозь него было всё равно что сквозь жидкую грязь. Я все время смотрела вверх в поисках воздушного кармана, но могла разглядеть лишь выступы каменных стен и сегментированные туловища червей-альбиносов над завихряющимися мини-водоворотами.

В моих легких почти не оставалось воздуха. В конце узкого и длинного затопленного коридора волны слабо плескались о рифленый каменный выступ, смутно белевший сквозь темноту. От спасительного глотка воздуха меня отделяла череда каменных столбов разной высоты, некоторые были острыми, словно заточенные колья. Часть снаряжения отцепилась и утонула, непромокаемый комбинезон был разодран. Потом я заметила в воде каких-то темно-красных змеек и снова едва не впала в панику, но тут поняла, что это струйки моей собственной крови. Наконец я смогла высунуть голову на поверхность воды и оказалась в молочно-белой пещере, покрытой слоистыми отложениями углекислого кальция.

Мало-помалу я собралась с силами и даже набрала побольше камней, чтобы держать их под рукой на тот случай, если Старквезер решил преследовать меня.

Ждать пришлось недолго — через некоторое время он с громким всплеском вынырнул, но его лицо по-прежнему оставалось погруженным в воду. На всякий случай я подождала еще минут пять, прежде чем ухватить его за пояс и подтянуть поближе к себе. Его щеки и шея были невероятно раздуты. Когда я перевернула его на спину, из его рта вывалилось с полдюжины камней размером с мячи для гольфа, а затем хлынул поток крови вперемешку с обломками зубов. Я не могла удержаться от мысли, что в припадке безумия он грыз стены пещеры зубами, но мне было сложно по-настоящему в это поверить. Однако я была убеждена в том, что его убило то странное пение, которое до него слышали и Харгрейв, и Мамуди, и, возможно, прямо сейчас слышит При — если она еще жива.

Теперь его адские ноты звучали громче и ближе, чем наверху, у подземного колодца. Прежде слабые, волны энергии стали ощутимее и настойчивее. Они пронизывали меня насквозь, порой вызывая более сильные вибрации в тех или иных частях тела — так шаловливый ребенок носится по всему дому, распахивая одну дверь за другой.

Но образы, приходящие одновременно с ними, были отнюдь не так невинны: обезумевшая толпа людей, стоящих на коленях посреди какого-то древнего стадиона, среди окровавленных, искореженных мертвых тел, вопя и рыдая. Их головы были запрокинуты в ожидании ножа, который должен был перерезать им горло, и они выкрикивали последние отчаянные мольбы, взывая к какому-то гнусному божеству… Кровь потоками лилась на землю, из которой произрастали каменные цветы, наполненные нектаром и смертью. Эти видения стальными когтями вонзались мне в сердце, и я услышала свой собственный голос, который настойчиво призывал меня бежать, найти Харгрейва и При и выбираться отсюда.

Повиноваться ему было трудно. Но наконец я все же сдвинулась с места.

Следующая пещера привела меня в замешательство — это было скопление ветвящихся коридоров с огромным количеством соломовидных сталактитов и залежей кальцита, напоминающих груды попкорна. Дымчатые кристаллы и карбониты, похожие по текстуре на сливочный сыр, гирляндами тянулись вдоль стен. Ничто здесь не соответствовало ни одной из карт, которые мне доводилось видеть. Еще хуже были начинающиеся дальше лабиринты лавовых трубок, уводящих еще глубже под землю. Было совершенно непонятно, куда двигаться дальше.

Но сама пещера, казалось, каким-то дьявольским образом подсказывает ответ. Поющие звуки усилились, модуляции таинственных голосов из побудительных стали повелительными — словно серебристые молоточки, они ударяли по моему телу, которое было для них живым ксилофоном. Позволив им вести меня, я вскарабкалась по череде уступов наверх, где на середине стены обнаружился проход, через который я по изогнутому коридорчику вышла в совсем уж странное место, похожее на оскверненный и разоренный оссуарий. В окружении каменных колонн на полу были беспорядочно рассыпаны груды бедренных костей, ребер, ключиц и уцелевших или разбитых черепов. То, что эти кости появились тут задолго до появления первых спелеологов, исследовавших Броттерлинг, становилось ясно по многовековым отложениям кальцита, покрывавшим их, словно окаменевшая паутина.

Я миновала эту обитель скелетов со всей быстротой, на которую была способна. И вот за ней луч моего фонарика наконец осветил то место, из которого, судя по всему, и исходили потоки звуковой энергии. Моим глазам предстали ячеистые нагромождения застывшей лавы в четыре фута высотой, окаймленные острыми каменными выступами, похожими на лезвия. Всё вместе напоминало гигантские пчелиные соты.

Между каменных клинков тускло поблескивали эбонитовые трубки, напоминающие гигантские скопления черной икры. В них пульсировала какая-то странная, жадная жизнь. Кое-где на черном фоне виднелись тонкие, темно-красные прожилки, подобные сосудам кровеносной системы, но вместо крови по ним текли звуки, теплые, медно-красные — так я их ощущала. Они просачивались внутрь моей головы и щекотали за ушами, словно пытаясь отыскать наиболее податливые, уязвимые участки мозга.

Теперь я знаю, о чем расскажу Буну, если мне удастся выбраться отсюда живой. Эта мелодия — отнюдь не набор случайных, хаотичных звуков: у каждого из них свой особый тон и цвет, и под их обманчивой отрешенной нежностью таятся смертоносные замыслы.

Я расскажу о том, что творцами этой мелодии были не люди, хотя и не лишенные разума существа. Если к ним вообще можно применить термин «формы жизни», можно сказать, что это жизнь, единственная цель которой — уничтожение всех остальных.

Не знаю, сколько времени я провела, словно в зачарованном сне, разглядывая эти живые гигантские икринки, выделяющие, словно голодную слюну, звуки — сладостно-обволакивающие, почти сексуальные и в то же время наполненные какой-то печальной мудрой зрелостью, что наступает только на склоне лет.

Жадные, алчущие, и — да, Мэтью Харгрейв был прав — нежные.

Мне захотелось погрузить руки в эту живую черную массу, пульсирующую меж острых каменных лезвий, зачерпнуть полные пригоршни чужеродной субстанции с едва заметной радужной пленкой и с силой втереть ее в кожу, чтобы она, просочившись сквозь поры, заменила мою кровь на потоки инфернальных звуков.

Я сняла защитный шлем и отбросила его в сторону. И уже собиралась вынуть заглушки из ушей…

…но остановилась. Только что я заметила у себя над головой, выше ячеистых наслоений, напоминавших гигантские соты, необычного вида колонны из ажурного камня, уходящие вверх, в непроглядную темноту. В некоторых местах камень был светлее, и на нем можно было явственно различить темно-красные бороздки. В следующий миг мне предстало зрелище, от которого дыхание замерло у меня в груди.

Одна из колонн смотрела на меня.

Кровоточил не камень, а вытекшие глаза и располосованная в лохмотья кожа двух человеческих тел, окутанных этими ажурными коконами, будто саванами. Мэтью Харгрейв был сожран почти целиком. Кое-где из отверстий в камне торчали ошметки мускулов и обломки костей. Уцелела лишь верхняя часть грудной клетки. Руки отходили от тела под неестественными углами, напоминая сломанные крылья. Только лицо, хотя и с наполовину содранной кожей, свидетельствовало о том, что это человек. Прочие останки напоминали костяную флейту, под немой аккомпанемент которой с его губ срывались хриплые стоны.

Но При… О, При!.. Ее было проще узнать — она провела в подземельях Броттерлинга меньше времени, чем Харгрейв, и ее тело было повреждено еще не так сильно. Неподвижная, с пепельно-серым лицом, она покачивалась в своем каменном ажурном саркофаге чуть выше Мэтью. Слипшиеся от грязи и крови пряди волос ниспадали на обрывки одежды. Губы конвульсивно подергивались в судорогах боли. Сквозь стиснутые зубы доносились невнятные звуки. Некоторые из них я ощущала кожей лица, словно прикосновения усиков вьющихся растений. Пронизывающая мое тело мелодия теперь звучала на более низких тонах, они казались спелыми, налитыми медовой сладостью, как звучание фагота. Ноты закручивались в гипнотические спирали — каждая порождала себе подобную, но более низкую, — и, хотя в наполненных ужасом глазах При я читала жуткую правду, завораживающая песнь смерти не отпускала меня. И она тоже была частью этой песни.

Перед моими глазами закружились черные кольца, когда немые вопли При обрушились на меня, словно удары кнута. На ее груди разверзлась рваная рана, словно она была насажена на кол, острие которого прорвало кожу и вышло на свет. Меж двух ее сломанных ребер я разглядела какую-то серую, слабо пульсирующую массу.

Каменный выступ показался мне гладким и слегка пружинящим, как живая плоть, когда я вскарабкалась к ней наверх, с силой обхватила ее руками и попыталась высвободить из камня. Из ее губ вздымались кровавые пузыри. Она пыталась что-то сказать. Я почти вплотную приблизила лицо к ее лицу. Ее предсмертное хриплое дыхание вошло в меня, словно интубационная трубка. В нем ощущался запах гнили и отчего-то цветов — как будто стебли слишком долго простояли в воде. Она так и не смогла произнести ни слова — из ее горла вырывались лишь глухие прерывистые рыдания, которые в равной степени могли служить и благодарностью, и проклятием, пока она истекала кровью и корчилась в судорогах в шаге от меня.

И я оставила ее. Прости меня бог, я оставила ее там и начала долгий мучительный путь наверх — промокшая, грязная, с тяжелым могильным камнем на душе, — на каждом шагу ожидая, что пещера раздавит или сожрет меня. Всё то время, что мне не приходилось ползти или карабкаться, я крепко сжимала пальцами беруши, страшно боясь, что они выпадут, и тогда смертоносное пение захлестнет и уничтожит меня.

Однако, невзирая на истощение и страх, я на удивление быстро достигла цели. Казалось, что тесные коридоры расширяются, когда я прохожу по ним, ледяная вода становится теплее, а знакомые ориентиры сами выходят мне навстречу. Даже чертова «Кишка», возле которой по-прежнему лежал труп Мамуди, казалась смазанной маслом изнутри, и я преодолела ее почти без всяких усилий.

Когда я наконец выбралась наружу, моргая и почти ничего не видя в ярком дневном свете, возле пещер уже собралась огромная толпа спелеологов, журналистов и даже бойцов Нацгвардии. Еще одна спасательная экспедиция, снаряженная следом за нашей, уже готовилась спускаться. Бун тоже был среди них. При виде меня его взгляд прояснился — как и, должно быть, мой, ответный. Я наконец-то осмелилась вынуть беруши и снова услышала такие привычные звуки: свист ветра, шум грузовика, радостные возгласы в толпе, приветствующей мое возвращение.

Но потом они как следует разглядели меня — насквозь промокшую, дрожащую, с ног до головы покрытую грязью и кровью, — и потрясенно замолчали. Затем, словно по команде, одновременно отстранились. Через какое-то время самые отважные из них собрались с духом и, обступив меня, принялись расспрашивать.

Что случилось?

Что там, внизу?

Кто-нибудь еще выжил?

Смысл был таким, но я не разбирала слов. Всё, что я слышала, была какая-то невнятная мешанина звуков, похожая на нестройное пение — раздражающее, нескладное, фальшивое, отталкивающее,

Мне захотелось убежать обратно в пещеру, чтобы спрятаться от этого убогого мычания, но я помнила, что сначала должна сделать одну важную вещь. Я должна предупредить их об ужасной опасности. И вот я собралась с мыслями, пытаясь вызвать в памяти звуки, которые нужно для этого воспроизвести. Когда я сформулировала про себя всё, что мне нужно было сказать, я быстро направилась к Буну, который жестом уже подзывал меня к себе. Еще не дойдя до него, я закричала: «Уходите! Уходите подальше от этих пещер! Все внутри мертвы!»

Но нет, вовсе не эти слова вырвались из моей гортани.

Словно тугой узел, мучительно сдавивший грудь, развязался — и изнутри полилась таинственная мелодия, похожая на какой-то загадочный шифр. Она воспарила ввысь и разнеслась по ветру — жестокая и беспощадная, нежная и чарующая песнь, рожденная в гортанях монстров, изливалась в растерзанное горло При и оттуда — в мое. В их.

Безумие стало осязаемым.

Распространилось, как эпидемия.

Оно изверглось из моих губ — в виде мелодии столь прекрасной, смертоносной и нечестивой, что я успела почувствовать лишь мгновенную дрожь от охватившего меня ужаса, и это стало моей последней эмоцией — в следующий момент разверзлись пасти чудовищ, издавая свирепые, порабощающие звуки, и они принялись терзать себя и друг друга, отрывая куски кровоточащей плоти.

Я понимаю, что так оно и должно быть. Я иду, безразличная к бойне, нечувствительная к крикам и воплям.

Потому что я — разверстая пасть Сладкогласых Певцов.

В городах и деревнях, на земле и под землей, множество других страстно хотят услышать меня.