«День рождения» Майкл Брэй

Почему он продолжал издеваться над ним? Почему он так смеялся? Чем он когда-либо заслужил разочарованный взгляд или качание головой? Мальчик пытался не обращать на это внимания, но даже когда он отвёл взгляд, он чувствовал, как другой смотрит на него, горя глазами в затылок.
Он проковылял дальше и сел в угол, поджав ноги и весь грязный, глядя на линию, где сходились стены комнаты.
Если бы он сосредоточился достаточно сильно, то смог бы не обращать внимания на трещины голого кирпича, он смог бы не чувствовать запах чёрной плесени, которая росла, гноилась и распространялась по стенам в другие, менее болезненные места. Он мог даже игнорировать призрачные воспоминания, связанные с этой комнатой, той, что стала его тюрьмой с того дня, как отец решил запереть его и с тех пор не выпускал. Сначала его просто отправили туда в качестве наказания, и то всего на несколько часов. Со временем наказания становились длиннее, пока его вообще не перестали выпускать.
Он вспомнил жестокие слова отца, пьяные, сквернословящие тирады об обучении уважению, о том, как его запирают для его же блага. Несмотря на всё это - если он сосредоточится достаточно сильно - он сможет вырваться за эти четыре стены и мысленно увидеть другие места. Он мог видеть большие холмистые зелёные поля или обширные пляжи с мягким золотым песком. Что ещё более важно, он мог видеть одиночество. Мир. Он мог видеть свободу. Были, конечно, вещи, которые он не мог игнорировать. В комнате было холодно, а его голый и грязный матрас, на котором он спал, был липким от сырости на его теле, которое само было покрыто язвами и заражёнными струпьями. Он не мог игнорировать постоянную боль, терзавшую его истощённое тело, или ноющую боль и голод, преследовавшие его во время ходьбы. Так было не всегда. Когда-то он был обычным, ничем не примечательным мальчиком с правильными чертами лица и острыми голубыми глазами. Его уже нет.
Теперь он был клише Освенцима, в основном кожа да кости, его когда-то блестящие глаза теперь потускнели и глубоко посажены на его лице-маске ужаса. Он ненавидел то, как он выглядел, ненавидел то, чем он стал. И конечно, ненавидел его.
Его нельзя было игнорировать. Во всяком случае, долго. Он всегда был рядом. Всегда наблюдает, всегда ждёт возможности открыть свой проклятый рот.
Мальчик уставился на него и открыл рот, чтобы, по крайней мере, вставить первое слово, но его пересохшие губы треснули, выпустив шёпот. Даже если бы он мог кричать, мальчик знал, что никто не услышит. Днём дом пустовал и оставался таким до тех пор, пока не возвращался отец, обычно поздно. Так было, сколько он себя помнил.
Мальчик попытался вспомнить, когда он в последний раз был за пределами этой комнаты без окон? Когда он в последний раз видел дневной свет? Когда он в последний раз ощущал тепло солнца на своей коже, давно утратившей юношескую жизненную силу и теперь покрытой язвами и синяками? Это были вопросы, на которые у него не было ответов.
Он подумал о своём отце и попытался представить, в каком настроении он может быть, когда вернётся с мачехой, когда они будут похожи друг на друга, оба слишком непостоянны, оба слишком упрямы. Они вступали в споры, подпитываемые выпивкой и наркотиками, и продолжали ночь, роняя мебель и ломая вещи, пока не уставали нападать друг на друга и не испытывали желание ударить кого-нибудь живого.
Вот тогда они и придут. Он слышал тяжёлые шаги, когда они поднимались по скрипучим ступеням на чердак, где он был вынужден доживать своё существование. Он подождёт, чувствуя, как нарастает тошнота по мере их прибытия. Дверь откроется, и они придут, пропахшие выпивкой, невнятно выкрикивая жестокие оскорбления, набрасываясь на него. Иногда они просто использовали кулаки или ноги, но часто они приносили с собой вещи.
Отвёртка.
Цепь.
Зажигалка.
Иногда даже горячая вода, которой его обливали, всё время смеясь. Однажды они использовали тёрку для сыра на его спине и руках. Мальчик научился принимать это, приспосабливаться к ситуации. Ибо если он пожалуется или выразит свою боль, то его не будут кормить, и даже протухшее мясо и покрытый плесенью хлеб были лучше, чем совсем ничего.
Итак, он научился принимать это, расслаблять своё тело и отключать разум, закрывать глаза и стирать их пьяные оскорбления, их пинки и удары и уходить в эти тайные места в своей голове. Пляжи, холмистые поля, места, которые они никогда не смогут у него отнять и никогда не найдут.
Он подумал, что сегодня мог быть его день рождения, хотя и не был в этом уверен. Некоторое время назад это потеряло своё значение.
Сколько ему было лет? Сколько ему могло быть лет?
Семнадцать?
Нет, восемнадцать. Ему было восемнадцать. Тот же возраст, что и у него. Тот, кто всегда пялился, тот, кто смеялся над ним. Тот, кого он не мог игнорировать.
У мальчика давным-давно было имя. Теперь его так никто не называл. Но он помнил его; иногда он произносил его вслух, чтобы напомнить себе, что он всё ещё человек.
Стивен.
Легко произнести. Он так и сделал сейчас, слово это звучало странно, оглушительно в тишине этой комнаты без окон с единственной голой лампочкой. В животе заурчало и заболело, но он проигнорировал это. Он знал, что еды не будет. Только после избиения, когда либо по вине, либо чтобы сохранить его жалкое существование до следующего истязания, ему что-то давали. Всегда несвежее, никогда не приготовленное, но съедобное. Он научился игнорировать вкус вещей, бороться с рефлекторным рвотным позывом во время еды.
Это была его жизнь. Это было его существование.
Он устал, глаза его отяжелели. Он хотел спать, и хотя этот грязный вонючий матрас был далеко не привлекательным, это было всё, что у него есть. Но он знал, что, чтобы добраться до него, ему придётся встретиться с ним лицом к лицу. Он и его насмешки, он и его издевательства.
Он заглянул через плечо, надеясь вопреки всему, что его там нет, но, конечно же, он был там. Смотрел, ждал. Эта улыбка, эта кривая ухмылка на его лице, как всегда. Почему он никогда не спал? Зачем ему всё время смотреть?
- Чего ты хочешь от меня? - спросил Стивен через плечо.
Но, как это часто бывает, он не ответил. Он просто смотрел и улыбался. Как же он ненавидел эту ухмылку. Он ненавидел её почти так же сильно, как сумасшедший взгляд в его глазах.
- Я тебя не боюсь, - прохрипел Стивен, не обращая внимания на боль в потрескавшихся губах.
- Да, ты боишься.
Это было редкостью. Он хотел поговорить. Обычно он просто смотрел. И смеялся. И ждал. Но не сегодня. Сегодня ему, кажется, было что сказать.
Вначале они много разговаривали, когда ещё разделяли надежду на побег, на свободу. Но их разговоры привели их к пониманию, что у них мало общего, кроме одинакового упрямства, и их отношения быстро ухудшились до молчания, вызванного полной безнадежностью их положения.
Частично это было вызвано значительной долей горечи со стороны Стивена. С годами он ослабел, его тело и разум истощились.
А он... он казался таким же, теперь, конечно, похудел, стал жертвой того же недоедания, но в целом, казалось, был в лучшем физическом состоянии. Он также, казалось, избегал большинства побоев, и в тех случаях, когда они были вместе, когда это происходило, он всё время смеялся.
Как Стивен ненавидел этот смех. Это был лишённый радости звук, и быть свободным от него было бы достаточно, чтобы, возможно, позволить ему терпеть свою жизнь такой, какая она есть, но ему не так повезло. Не должно было быть передышки.
Разочарованный, Стивен отвернулся к стене. Он не собирался с ним разговаривать. Это никогда не заканчивалось хорошо, и у него не было ни воли, ни сил, чтобы вступить в новый бой. Он не согласится на это. Он сидел бы здесь, в своём пространстве, и молчал.
- Привет, именинник. Иди сюда. Я хочу поговорить с тобой.
Он пытался не обращать внимания на насмешливую подстрекательскую нотку в голосе.
Стивен почесал свои спутанные, кишащие вшами волосы.
- Уходи. Я не буду разговаривать с тобой.
- Эй, давай, не будь таким. Мы были друзьями, помнишь?
Он действительно помнил, в самом начале, до того, как всё стало плохо.
- Это было давно, - пробормотал Стивен.
- Я хочу, чтобы мы снова стали друзьями. У меня есть подарок для тебя на день рождения.
Сердце Стивена участилось. Итак, сегодня был его день рождения. Он не мог вспомнить последний подарок, который он получил. Стивен повернулся к нему лицом и увидел, что на этот раз он не улыбается, не смеётся и не смотрит. Он выглядел... грустным.
- Можешь подойти ближе, я не кусаюсь. Давай, Стивен. Давай снова будем друзьями.
Ему было любопытно, он не мог этого отрицать. Медленно, осторожно он проковылял вперёд и остановился на коленях вне пределов досягаемости. На всякий случай.
- Я не подойду ближе! - сказал Стивен, готовый дёрнуться от первого резкого движения.
- Это нормально, я понимаю. Слушай, я хочу извиниться за то, как я обращался с тобой все эти годы. Мы оба вместе в этой комнате... ну, это усложняет жизнь.
Стивен покачал головой.
- Ты усложнил мне жизнь. Я никогда ничего тебе не делал, но ты сделал мне плохо. Ты позволил им причинить мне боль. И даже когда я ничего не сделал, ты всё равно позволял им бить меня, всегда наблюдая за этим с улыбкой на лице.
Никакой реакции.
Стивен подозревал, что ему не понравится слышать правду. Ну и что. Он имел право это сказать. Ведь это был его день рождения.
- Послушай, я не могу изменить прошлое. Я знаю, что был дерьмовым с тобой, особенно когда мы вдвоём должны были держаться вместе во время этого... что бы это ни было. Но именно об этом я и хотел с тобой поговорить. Я делаю тебе подарок, который ты всегда хотел.
- Мне ничего от тебя не нужно, - сказал Стивен, думая о тех местах в своей голове, куда он всегда убегал.
- Тебе понадобится этот. Поверь мне.
- Ах, да? Что это такое?
Он наклонился ближе, заставив Стивена инстинктивно шаркать назад.
- Я покидаю это место. Я оставляю тебя в покое.
Стивен ахнул, его сердце забилось быстрее при этой мысли. Наконец-то покой, свобода от смеха и пристального взгляда. Этот был худшим. То, как он только что... смотрел.
- Ты действительно уходишь? - спросил Стивен.
Затем он улыбнулся, но не своей улыбкой "льва, готового съесть свою добычу", а улыбкой грусти. Он театрально оглядел комнату, затем вытащил из-за спины семидюймовый осколок стекла. Ручка была сделана из туго намотанной полоски его грязной футболки.
Стивен отшатнулся назад, широко раскрыв глаза и испугавшись.
- Для чего это, чёрт возьми?
- Ты и я оба знаем, что мы никогда не выберемся отсюда, - сказал он, осторожно смотря на Стивена. - Я, например, не могу больше терпеть, поэтому я ухожу. Мой выбор.
- Самоубийство?? - выпалил Стивен, отпрянув в ужасе. - Ты не можешь! Разве ты не понимаешь? Они подумают, что это сделал я! Они подумают, что я убил тебя!
Он как будто обдумывал это, и тут его лицо озарилось вдохновением.
- Тогда почему бы тебе не пойти со мной? Это не жизнь, Стивен, запертый в этой комнате в засохших в дерьме лохмотьях, ожидая, пока они вернутся, и молясь, чтобы они не решили побить тебя снова.
- Я не могу покончить с собой, я не позволю им победить! - ответил Стивен, качая головой.
- Они победили давным-давно, и мы оба это знаем. Отнимем у них силу. Мы можем уйти вместе. Сейчас, - он протянул руку, предлагая ему самодельный нож.
- Я не буду этого делать.
И всё же он обнаружил, что всё равно протягивает руку и берёт лезвие. Он смотрел на это с удивлением.
- Всё, что тебе нужно сделать, это перерезать себе запястья. Это не должно сильно болеть. Что касается меня, то я уверен. Я собираюсь перерезать горло. Я ни в коем случае не позволю им вовремя доставить меня в больницу только для того, чтобы потом убить меня по-своему. Нет, спасибо, - сказал он с улыбкой, и его рот был набит пожелтевшими колышками.
Стивен хотел ответить, но тут же замер.
Конечно.
Это была ещё одна его уловка. Смех и пристальный взгляд не сработали. Он пробовал это с самого начала, и какое-то время Стивен был ему равен. Он потерял счёт часам, которые они тогда проводили, глядя друг на друга, пытаясь запугать друг друга и не желая отступать. В конце концов, Стивену надоели игры, надоели ухмылки, пялившиеся глаза. Он решил больше не играть, предпочитая вместо этого сидеть в углу и представлять себе просторы, представлять свободу. Итак, казалось, что его великий враг вместо этого придумал эту идею "самоубийства". Он должен был признать, что это было умно. Он очень умный, но Стивен тоже был умён и мог играть в эту игру не хуже любого. Посмотрим, как его счастливый сосед по комнате справится с этой маленькой бомбой.
- Хорошо, давай сделаем это. Но я не знаю, что делать, - сказал Стивен, наблюдая за его реакцией.
- Ты шутишь, что ли? Просто перережь одно запястье, потом другое и передай нож мне, пока не истёк кровью. Давай, сделаем это сейчас.
Стивен приложил осколок к запястью, а затем с улыбкой протянул его в вытянутой руке.
- Сначала ты.
Стивен увидел, как в его глазах вспыхнула искра неуверенности, возможно, он понял, что его план дал обратный эффект, но не настолько, чтобы снова вернуться к этому сводящему с ума смеху, к этому проклятому взгляду.
- Хорошо, - спокойно сказал он, взяв лезвие за рукоять. - Ты уверен, что не хочешь идти первым? Я перерезаю себе горло, помнишь? Будет много крови. Я не хочу, чтобы это оттолкнуло тебя.
- Со мной всё будет в порядке, кроме того, мы можем не так сильно истекать кровью, как ты думаешь. Я имею в виду, посмотри на меня, я просто кожа да кости, и ты не сильно отличаешься, - Стивен играл в игру, играл хорошо.
Он ждал ответа.
- Что ж, решать тебе, но если ты хочешь, чтобы я пошёл первым, я это сделаю. Только не говори, что я тебя не предупреждал.
- Не буду, - сказал Стивен, выдержав его взгляд.
- Ты уверен?
- Ага.
- Точно?
- Ты кажешься испуганным.
- Эй, я просто проверяю, не собираешься ли ты блевануть, а потом дать заднюю. Но как бы то ни было, у тебя было справедливое предупреждение. Хотя, возможно, ты захочешь отступить. Это, вероятно, будет грязно.
- Нет, всё хорошо. За эти годы ты достаточно долго наблюдал за мной, теперь моя очередь наблюдать за тобой. Иди прямо вперёд, - Стивену удалось улыбнуться, когда он сказал это, стараясь не выдать, что он обнаружил план.
Со вздохом он поправил импровизированную ручку и поднёс её трясущейся рукой к горлу. Без улыбки и пристального взгляда он выглядел совсем как Стивен. Испуганный мальчик без выхода.
Он успокоил дрожащую руку.
- С днём рождения, Стивен.
Он сделал надрез.
Первоначальный шок, через который прошёл его улыбающийся заклятый враг, превратился в замешательство от боли, охватившей тело Стивена. Сонная артерия разорвалась, он рухнул вперёд, и его лицо врезалось в стекло старого богато украшенного зеркала, оставив на его поверхности большую осколочную трещину вплоть до верхнего угла, в котором уже не хватало длинного тонкого участка. Стивен соскользнул на пол и рухнул на бок, его зрение угасало, когда он смотрел на собственное отражение. Всё ещё смотрящее. Всё ещё улыбающееся.
С днём рождения.