«Чрево» Натан Бэллингруд

Микс была готова бросить странного старого недоумка: слишком уж он медленный, неуклюжий и громкий. И квартала в Пустом Городе не прошло, как их обнаружил Транспортер, а по опыту она знает, что, даже если хлопать в ладоши у них под носом, все равно останешься незамеченной. Ключевое слово здесь, конечно, опыт. Если его нет, то все может очень плохо закончиться. В себе она не сомневалась, но старик мог подставить их обоих.
Потому она пихнула его в нишу, и они, притаившись, ждали, пока тварь, толкающая свою жуткую тачку, не пройдет мимо.
– Устал? – спросила она.
– Нет, не устал, – огрызнулся он. – Идем дальше.
Микс всего семнадцать, и любой, кому перевалило за пятьдесят, казался ей непростительно древним, а мужчина по этим меркам считался настоящей развалиной. Он шустро и без особого труда пробирался по улицам, давно опустевшим и оттого заваленным обломками, но по капелькам пота, выступившим на лбу, было видно, каких усилий ему это стоило. Как бы то ни было, приличный темп для старика – малая толика скорости, с которой она предпочитала передвигаться по Пустому Городу. Глупо было брать у него деньги, но Микс всегда была глупой девчонкой. Спроси любого.
Они свернули за угол, и последний контрольно-пропускной пункт – маленькая деревянная лачуга с мерцающим фонарем в окне – исчез из вида. Теперь до него как до луны. Темнота выглядывала из разбитых окон зданий, загромождавших небо. Дверные проходы магазинчиков зияли как раскрытые рты. Тротуар покрывала галька разбитого стекла. Тут и там валялись обрывки газет и рваная одежда, а клочья окровавленного мяса усеивали асфальт. Машины встали вдоль тротуаров на последнюю парковку. И все-таки жизнь продолжалась: сновали крысы, тараканы, дикие кошки. Как-то она заметила бредущих по разрушенному району медведицу с медвежатами, и эта сцена показалась ей фрагментом давно забытого сна. Жизнь в городе бурлила. Правда, без людей. Ну, если не считать того, что от них осталось.
– Боже мой, – сказал старик и остановился. Он пробрался к середине дороги, ссутулился, и лицо стало бледным словно у мертвеца. Глаза блуждали по открывшейся картине, пытаясь связать все воедино. Он выглядел хрупким, одиноким и испуганным и, судя по всему, так себя и чувствовал. Такими были ее родители незадолго до конца: они ошеломленно смотрели на то, как мир вокруг превращается во что-то новое и ужасное.
– Это все из-за тебя, – сказал отец, будто она невероятным образом оказалась причастна к происходящему.
Микс подошла к старику и потянула его за локоть обратно, на относительно безопасный тротуар.
– В голове не укладывается, что это всего в паре кварталов от твоей квартиры, да?
Он сглотнул и кивнул.
– Но послушай меня, хорошо? Ты должен слушаться меня и делать то, что я говорю. Мы не выходим на дорогу и не шумим, а спокойно двигаемся вперед и стараемся не привлекать внимания. Если втянешь нас в неприятности – будешь спасать свою задницу сам, без меня. Понял?
Старик высвободил локоть из хватки. По крайней мере, у него хватило совести смутиться.
– Извини. Я впервые вернулся сюда с тех пор, как уехал. Тогда здесь… Здесь царил хаос. Творилась полная неразбериха.
– Да, понимаю.
Ей совсем не хотелось слушать его историю. Потому что история была у каждого. Трагедии быстро наскучивают.
Пустой Город был вовсе не городом. Раньше здесь находились городские кварталы Флеминг и Южный Кенсингтон, а новое название появилось несколько месяцев назад из-за пустоты. Каждое здание представляло собой оболочку, лишенную человеческого наполнения в результате эвакуации или действий Хирургов. Воздух здесь давно приобрел пепельно-серый оттенок, будто над районом нависла вечная туча, и он выползал за пределы пораженной территории, в город. Фонари не гасили ни днем, ни ночью, но не здесь. Электричество отключили несколько недель назад. Лишь из нескольких домов лился свет, и любому забредшему казалось, что там, внутри, некий трудяга без устали топит печь и продолжает свою тяжелую работу.
Ее старый дом находился менее чем в сотне метров отсюда. Однажды она вернулась, надеясь, что ничего не почувствует. Но эхо нелюбви звучало повсюду. Отголоски пережитых родителями невзгод, которые обратили их друг против друга и против собственного ребенка, доносились из разбитых окон.
Гибель дома стала его благословением.
– Там, впереди, будет много неприятного. Будет тяжело. Ты готов?
Старик скривился в отвращении:
– Вот уж наставлений от ребенка мне не хватало. Ты даже не представляешь, что я повидал.
– Ну, как скажешь. Только не истери. И не отставай.
Микс не хотелось оставаться в городе после заката. А до него часов пять. У старого недоумка будет куча времени, чтобы найти того, кого он ищет, или, что более вероятно, понять, что искать уже некого.
Тихо, но быстро они продолжали идти по тротуару. Ритмичный скрип несмазанных колес донесся из-за угла; ему вторило несколько тихих голосов, будто хор мальчиков тянул высокую ноту в унисон. Микс выставила руку, чтобы остановить старика. Должно быть, он не заметил и налетел на нее. Рука ощутила худую грудину и птичью хрупкость костей. Раскаяние поднялось из самых глубин души, словно давно засохший источник вернулся к жизни. Она не должна была ввязываться в безумную вылазку. Глупая девчонка, как сказал бы ее отец. Глупая работенка для глупой девчонки. Вся затея обречена на провал, да и он сам обречен. Следовало отказаться. Все равно потом нашла бы другого клиента. Хотя кому теперь нужен проводник в Пустой Город? Любителям адреналина? С такими точно не избежать проблем. Или религиозным фанатикам и художникам, услышавшим зов некой высшей силы, которая призвала их стать свидетелями происходящего в этом месте? Вторые гораздо хуже первых. Их нарциссизм раздражал по непонятным причинам. Пару недель назад она привела какого-то поэта в самое сердце Города и едва сдержалась, чтобы не ускользнуть, пока он с важным видом что-то яростно строчил в блокноте. Перед искушением устояла с трудом: она хотела проверить, как долго он будет кричать ее имя и как быстро до него доберется Хирург, чтобы убить или пустить тело на другие нужды.
Конечно, она его не оставила, но осознала, что внутри сидит дикий зверь, торжествующий всякий раз, когда природа добирается до самых слабых. Со временем она начала ценить зверя, потому что знала: он поможет ей выжить.
Оттого внезапные угрызения совести стали неожиданным и неприятным сюрпризом. Микс ждала, когда они утихнут.
Из-за угла здания показался нос тачки, затем – груженое тело на медленно вихляющих из стороны в сторону деревянных колесиках. На тачке кучей лежали серые изрубленные туловища – одно с двумя руками, другое и вовсе без, но каждое сохранило голову: закатившиеся глаза обнажали белки с лопнувшими капиллярами, ярко выделявшиеся на фоне серой бледности; из округленных губ исходила та самая совершенная нота, способная душераздирающей красотой тягаться с церковными песнопениями. Затем на дорогу вышло черное, голое, истощенное тело Транспортера, костей и хрящей которого хватало лишь для того, чтобы приводить в движение тачку и себя. Кожа на голове сморщилась, а иссохшая корона черных волос шелестела на ветру как солома. Существо повернуло голову, и второй раз за день они встретились взглядом. Но вдруг Транспортер остановился и наклонился вперед, будто старался запомнить лица или передавал увиденное далекому разуму по телепатическому каналу для нечисти.
Не сводя глаз с Транспортера, Микс протянула руку и схватила старика за запястье:
– Бежим.


Собака исчезла. Как только до Карлоса дошло, гравитация потянула его с удвоенной силой, а старость навалилась так неожиданно и с таким напором, что он приготовился умереть. Уставившись на кухонный пол, он пытался понять, как сильно ушибется при падении. А затем все же вытянул из-за стола стул и рухнул на него. В груди забурлила вселенская скорбь, слишком огромная, чтобы найти свое выражение. Она грозила разорвать его на куски.
Мария, нечесаная рыжевато-коричневая дворняжка с серой мордой и слезящимися глазами, прожила с ним пятнадцать лет. Они доживали век вместе. Карлос никогда не был женат. Он привык к одиночеству; сама идея партнерства вызывала беспокойство и скуку. Может показаться, что он всю жизнь боролся за независимость, но все совсем не так. С возрастом он становился более грубым и холодным, но не потому, что не любил людей, а потому, что не желал терпеть их чудачества. У него имелась своя теория о том, что с возрастом люди, подобно оставленным на солнце пластинкам, скукоживаются, и если так вышло, что рядом не было никого, с кем можно скукожиться на пару, то уже ни с кем не получится состыковаться.
Что ж, он старел рядом с прекрасной дамой Марией, а большего не желал, и больше никто ему был не нужен.
Когда во Флеминге впервые затряслась земля, а ночь наполнилась криками соседей и прохожих, Карлос и Мария встали на защиту квартиры. В тонких руках с пигментными пятнами он держал биту, а Мария, ощетинившись, рычала рядом. Она всегда была кроткой, пугалась гостей и от любого шума пряталась под кроватью, но в тот момент обрела твердость и стояла между ним и дверью, обнажив в оскале желтые зубы, готовая броситься хрупким старым телом на все, что могло прорваться внутрь. Ее поведение даже больше, чем доносящиеся крики, убедило его, что снующего снаружи нечто стоит бояться.
Следующей ночью дверь выбили, квартиру залило светом, и в комнату почти осязаемой силой ворвались приказы, выкрикиваемые мужскими голосами. Мария затряслась и бросилась в атаку со страхом и яростью, пытаясь отбиваться с хриплым лаем, но когда Карлос понял, что за ними пришла группа эвакуации, крепко прижал к себе собаку и начал шепотом ее успокаивать.
– Все хорошо, малышка, все хорошо, красавица. Тише, тише.
Мария успокоилась, но дрожать не перестала. Полицейские, один из которых беззастенчиво рыдал, усадили его в фургон, припаркованный у многоквартирного дома, и, к счастью, ни словом не обмолвились про собаку. Карлос быстро выглянул наружу, чтобы осмотреть улицу, но затем чья-то рука затолкала его и кучку перепуганных соседей в пижамах обратно и захлопнула дверь. В увиденное верилось с трудом. В квартале от его дома тощий как палка мужчина больше двух метров ростом с жуткой грацией лани пересекал улицу. В свете уличных фонарей он казался невыразительным и расплывчатым силуэтом, порождением детских кошмаров. Меж двух столбов он натягивал тонкий окровавленный пергамент: с одного конца пергамента свисала человеческая рука, прогибающаяся в локте, словно лапа животного, угодившего в капкан.
Он взглянул на соседей, но никого не узнал. В этом не было необходимости: разговоры не клеились.
Затем фургон ожил и рванул к месту, находившемуся всего в двух километрах от дома и окруженному пропускными пунктами, блокпостами и кордонами вооруженных офицеров полиции.
Карлоса и его собаку поселили в крошечную – даже меньше той, в которой они жили, – квартирку в доходном доме вместе с остальными жителями эвакуированного района, которых удалось вывезти. Дом был переполнен, и прибывающие в течение следующих месяцев толпы эвакуированных вызывали у жителей широкий спектр реакций: от сочувствия и возмущения до откровенного гнева. Беженцы отвечали новым соседям той же монетой.
Никто точно не знал, что произошло в Южном Кенсингтоне и Флеминге. Пошли слухи, что шайка детей – то ли бездомных, то ли из банды, то ли еще бог знает откуда – организовывала платные вылазки в пораженные районы для поиска людей и ценностей, оставленных в спешке, а иногда даже для сопровождения людей до их старых жилищ. Предпринятые в самом начале незначительные попытки пресечения бизнеса не помешали ему расцвести. У Карлоса все это вызывало отвращение: какое бы несчастье ни случилось, всегда найдется тот, кто решит на нем заработать.
И все же, благодаря этим ребятам, они узнали, что районы преобразились и по ним разгуливали странные существа, толкающие тачки и тележки с человеческими останками; что по пустым улицам разносится странная музыка, а высокие фигуры – их стали называть Хирургами – сшивали людей в ужасающие комбинации. Здания опустели, многие стали полностью полыми, будто их вырезали изнутри, не оставив ничего, кроме внешней оболочки. Юные проводники называли это место Пустым Городом, и название прижилось. Это тоже злило Карлоса. У кварталов были свои названия. В них творилась история и жили люди. Места, когда-то принадлежавшие человечеству, не заслуживали глупого названия.
А сейчас над кварталами висела и постепенно разрасталась до близлежащих районов серая бледность. Потому-то люди так быстро смирились с новым положением. Сорняки апатии прорастали повсюду. Полиция не разобрала блокпосты, но прекратила присылать офицеров для их охраны, поэтому случаи подростковой разведки резко выросли. Армия так и не пришла. Никто не знал, вызвали ее или нет. Новости молчали. Казалось, городу снится кошмар, который будет незаметно продолжаться до тех пор, пока город не проснется или не умрет во сне.
Карлос перевел происходящий ужас в фоновый режим. Он умел адаптироваться и потому с легкостью принял новые стесненные обстоятельства. Вокруг стоял шум и хаос, стены были тонкие, но так обстояли дела и в старой квартирке. Звуки утешали. Может, он не жаловал друзей, но человеческая суета успокаивала. Так бы он и умер, не желая большего, с Марией под боком.
Сразу, еще до того, как выбрался из кровати и увидел открытую входную дверь, он понял, что она сбежала. Ее отсутствие ощущалось дырой в пространстве. Сомнений быть не могло: убежала в старый дом. Карлос точно это знал, но не понимал почему. Неужели что-то взывало к ней оттуда? Или привычка сыграла злую шутку? Неужели старая квартира значила для нее гораздо больше? Сбежав, она совершила предательство. Казалось, в сердце вонзили лопату.
Но это его Мария. А потому он найдет ее. И вернет домой.


На границе со старым районом царил полный бардак. На контрольно-пропускные пункты больше не присылали полицейских. Подростки-проводники жили в самодельных лачугах, спали на матрасах, вынесенных из заброшенных квартир или пострадавшей зоны, и весь их скарб помещался в коробку, рюкзак или чемодан.
Найти того, кто согласился бы с ним поговорить, удалось не сразу. Карлос понимал, что представляет собой большой риск: старый, медлительный, хрупкий. В конце концов он нашел девчонку с бритой головой, одетую в темно-синюю толстовку и джинсы и называвшую себя Микс. Какое нелепое имя. Зачем они их придумывают? Почему отказываются быть собой? Она изучающе рассматривала три протянутые мятые двадцатки, затем неловко их приняла. Отвернувшись, залезла в коробку рядом со спальным мешком и вытянула портфель с бутылками воды, аптечку и что-то похожее на складной нож. Убирая вещи в портфель, она начала допрос:
– За чем идем?
– За Марией.
Она замерла, повернулась и презрительно уставилась.
– Ты ведь понимаешь, что она мертва?
– Нет. Мы этого не знаем.
– Но ты ведь знаешь, что там творится?
В голове снова всплыл образ высокого мужчины – Хирурга, как он полагал, – растягивающего подергивающийся пергамент из человеческой кожи меж двух фонарей.
– Конечно, – ответил он. – Там Ад.
– Как эту хрень ни назови, ясно одно: живых там нет. По крайней мере, не осталось никого, кого можно спасти.
Внутри забурлила волна нетерпения. Если бы пришлось, он пошел бы туда один. Терпеть снисходительность девчонки он не намерен.
– Может, мне стоит обратиться к кому-то другому?
– Нет, я проведу тебя. Но ты должен соблюдать мои правила, ясно? Не шуми и не останавливайся. Ни за что не сходи с тротуаров и, по возможности, держись ближе к стенам. Их редко интересуют одиночные бродяги, а вот шумные группы привлекают внимание. Если тебя заметят, стой спокойно. Они просто пройдут мимо.
– А если не пройдут?
– Тогда я что-нибудь придумаю. А ты будешь делать то, что я, мать твою, скажу.
Она дождалась, пока он кивнет, и продолжила:
– Как только мы понимаем, что Мария, или как там ее, мертва, – валим оттуда. В ту же секунду.
– Она жива.
Микс застегнула молнию рюкзака и перекинула его через плечо.
– Ладно. Может, ты считаешь себя супергероем из фильма. Так вот: ты не супергерой, а старик, совершающий ошибку. Так что слушай сюда. Как только я понимаю, что она мертва, я ухожу. Если ты уйдешь со мной, я обещаю вернуть тебя в целости и сохранности. Если ты останешься, то на меня уже не надейся.
– Договорились. Мы можем уже пойти?
– Да, погнали. Где она может быть?
– Дома. Она вернулась домой.
Карлос назвал адрес. Она вздохнула.
– Слушай, старик, это здание выпотрошили. Там внутри ничего нет.
– Она там.
Микс кивнула, отворачиваясь от него, будто заранее признавала свое поражение.
– Как скажешь.


Впервые за несколько недель ощутив подступающую панику, Микс резко развернула старика, и они быстро зашагали туда, откуда только что пришли. По-хорошему, следовало бежать со всех ног, но он то ли не мог, то ли не хотел, а затем и вовсе высвободил руку. Ей ничего не стоило оставить его. Зверь внутри взволнованно засуетился.
Он решительно остановился, потирая запястье. В густом сером воздухе за его спиной виднелся Транспортер, который продолжал разглядывать их глазами без век, излучавшими тусклый желтый свет. Хор расчлененных тел держал ноту. Они и раньше поглядывали на нее, но еще ни один не останавливался, чтобы так внимательно рассмотреть. Она подумала о ноже в рюкзаке. Детская игрушка. Какая глупость! Все, что она может, – выпотрошить старика и бросить его тварям, чтобы выиграть время и спастись.
– Куда ты? – спросил он, не пытаясь сбавить голос.
Эхо поскакало по пустой улице и вернулось искаженным отражением.
Ухожу, хотела ответить она. Мы уходим. Но вместо этого сказала:
– Придется идти в обход. Не отставай.
Микс – не пустоголовое дитя. Ей заплатили за работу, и она ее сделает. Справится.
– Хорошо, – сказал он, впервые выказывая уважение.
Ускорив шаг, он нагнал ее.
– Я думал, ты решила меня бросить.
– Да пошел ты. Не собираюсь я тебя бросать.
В голосе слышались слезы, Микс злилась на себя. Глупая девчонка – так и есть.
Они прошли к началу квартала, свернули за угол и двинулись по длинному маршруту к нужному адресу. Микс то и дело оглядывалась, будучи уверена, что их преследуют, но Транспортер не показался.
Улицы успели измениться с ее последнего визита пару дней назад. Транспортеры толкали тачки с человеческими останками от одного и того же дома и развозили гниющие груды по всему Пустому Городу, чтобы Хирурги сшивали ужасные, только им понятные комбинации. Через улицу тянулась гирлянда туловищ, подобная той, которую они недавно видели, и каждое тело пело свою ноту; рядом с ними колыхались огромные натянутые куски кожи с отверстиями разного размера и рисунка, словно кто-то шилом продавил азбуку Морзе; скелетообразные конструкции, созданные из сотен пересобранных людей, выстроились между зданиями в виде громадных неподвижных колес, похожих на шестеренки безумного двигателя. Колеса собирались в спешке: на костях блестела кровь и куски мяса. Существа трудились, их глаза горели как устья печи, а воздух становился холоднее.
Микс остановилась и заглянула за угол здания, которое когда-то было круглосуточной аптекой. Кровь забрызгала окно, и внутри ничего нельзя было рассмотреть. До нужного старику адреса оставалось чуть больше квартала. Его дом находился в эпицентре пострадавшего района. Так близко она еще никогда не подбиралась.
Даже если старику не понравилась ее заминка, он не сказал ни слова. Лишь прислонился к стене и тяжело дышал. Его взгляд затуманился, и Микс не знала, осознаёт ли он происходящее вокруг.
– Ты там как, живой?
– Кажется. Теперь уже сложно сказать. – Он сделал неопределенный жест рукой. – Что это такое?
– Черт, а я откуда знаю? Очередной кошмар, наверное. Ты ведь многое повидал, не узнаешь, что ли?
Когда он не ответил, она спросила:
– Ну, что, увидел, что хотел?
– Ты о чем?
Она указала вперед, на то, что раньше было его домом. Иссохшие тела Транспортеров входили и выходили из него будто по часам.
– Там никого не осталось, старик. Теперь это гребаный Центральный вокзал.
– Нет. Она там.
На мгновение от ярости Микс лишилась дара речи. Степень его неведения и слепая вера в абсолютно невозможное превратили отчаяние в настоящее безумие. Вероятно, он давно лишился рассудка, и это их погубит. В лучшем случае, они умрут. Зверь внутри зарычал. Она была готова спустить его с цепи.
Плевать на старика – он сам виноват в том, что с ним случится, – она готова сделать то, что раньше не решалась: развернуться и уйти. Любопытство смешалось с ужасом. Да, она всегда с гордостью представляла, как без колебаний так и сделает, если потребуется, но теперь, когда момент настал, она боялась, что после этого ее жизнь уже никогда не будет прежней. Микс прижалась лбом к стене, закрыла глаза и прислушалась к странным звукам, с которыми творилась новая архитектура плоти: великолепные ноты, трепет флагов, глухое громыхание костей на ветру. Все это напоминало настройку инструментов в школьном оркестре перед концертом. Старик тяжело и быстро дышал рядом, тратя остатки запасов энергии для последнего путешествия.
– Кто эта Мария? Жена? Дочка?
– Нет. Моя собака.
На секунду ей показалось, что он ответил на другом языке. Потребовалось несколько минут, чтобы перевести фразу и понять ее значение. Когда у нее получилось, последний оплот сопротивления рухнул и она рассмеялась. Тихим, почти отчаянным смехом, который невозможно остановить. Прижавшись лицом к каменной стене, Микс смеялась сквозь стиснутые зубы.
Смеялась над бессмыслицей.
– Мария – моя собака, – ощетинился он. – И мой единственный друг. Я верну ее домой.
– У тебя больше нет дома, – ответила Микс.
Смех иссякал, вырываясь рваными вздохами; его место заняла огромная печаль, которая, казалось, не опустилась на нее, а проросла изнутри, как часть тела, печень или селезенка. Наверное, она ненавидела старика, но ощущения не поддавались описанию. Чувство было сложным, ужасным и неизвестным, так что «ненависть» – слишком простое слово для происходившего в душе. Если бы ей довелось любить ребенка, не познавшего горя и все еще верящего в добро, может, это чувство было бы ей знакомо. Но Микс не знала материнства и к тому же ничего не помнила про любовь.
– Собака, – повторила она.
Старик стоял рядом, пока вокруг в настроенном жалкими слугами хаосе резонансов расцветал Ад, и выглядел так, как должен выглядеть увядающий старик, для которого единственной родной душой на свете был домашний питомец. Пускай дерзит в ответ, сколько заблагорассудится, но в глубине души он знал правду, которая разрушала его, подобно тому, как ветер развеивает песчаную дюну.
Где-то там, в кровавой мешанине костей и плоти, а может, и среди бормочущих лиц, приклеенных к стене слизью из легких Хирургов, были ее родители. Их языки продолжали источать холодную злость, а презрение и неприязнь приводили в движение разорванные мышцы содранных лиц. Она четко и ясно слышала их голоса.
Глупая девчонка.
Да пошли они все к черту.
– Хорошо, – сказала Микс. – Идем искать твою собаку.


Девчонка осторожничала, хоть в этом не было необходимости. Что они ему сделают? Смерть ни черта не значит. Даже если они найдут Марию, он не вернется обратно, а значит, ей пора уходить, – но она решила по-другому. Либо живешь долго либо умираешь рано, и жизнь либо что-то значит, либо не значит ничего. Карлос ей не указ.
Стены родного многоквартирного дома слегка выгнулись, будто внутри нарастало давление огромной силы. Оно же, скорее всего, сорвало все двери и выбило окна. Внутри царил сумрак. Дом по периметру обходили три фигуры в темных одеждах, чьи головы были заключены в черные железные ящики. Они медленно, но целеустремленно продолжали шествие со смиренным терпением монахов. Ведущая фигура держала в левой руке открытую книгу, а правой что-то в ней записывала. Тот, кто шел посередине, размахивал курильницей – темным шаром, из которого валил густой желтый дым. Карлос уловил аромат календулы. Последний держал на шесте отрубленную голову, испускавшую луч света из искривленного рта.
Дождавшись, когда фигуры пройдут, Карлос направился к двери как ни в чем не бывало. Микс окликнула его, но это его не остановило. В тот самый момент, когда он подошел к дверному проему, в него протиснулся пригнувшийся к земле Хирург. И хотя существо бросило на Карлоса любопытный взгляд, оно не стало препятствовать ему и даже не замедлило шага; просто вытянулось во весь рост и пошло прочь, волоча за собой опутанные окровавленными нитями тонкие иголки из костей, которые приходились существу руками. Оно двигалось медленно и лениво, будто по дну океана.
Карлос приготовился зайти внутрь, но Микс удержала его и вбежала первой. Выставив левую руку, она защищала его грудь, пока они двигались вперед; в правой был зажат нож, вынутый из рюкзака, – развернутое лезвие напоминало уродливый серебряный коготь. Для него оставалось загадкой, почему она стала вести себя по-другому, но был благодарен за перемену.
Хотя в здание почти не проникал свет, Карлос сразу понял, что девчонка права: все обширное внутреннее устройство выскоблили, оставив лишь внешние стены, – здание стало похоже на тушку насекомого, из которого паук высосал внутренности. Под ним разверзлась огромная дыра шириной с фундамент. Рваная кровоточащая рана, стенки которой сужались книзу и сходились на глубине тридцати метров во влажной сжатой глотке. Стены и потолок вымазали мясистыми выделениями, на которые приклеили красные органические массы; вся эта картина напоминала корень языка.
Тела жителей, не успевших эвакуироваться, прикрепили к дальней стене густой желтой смолой. Пока они всматривались в лица, одного из них – молодого кассира местного магазина – сняли с места и передали Хирургу для умелой и тщательной обработки: тот четвертовал тело серией тяжелых и ловких ударов. Руки и ноги кассира задергались, а рот раскрылся в изумлении от свежевания тела. Вместо криков и воплей изо рта вырвалась чистая нота, такая же безупречная и неразбавленная, как все звуки мира. От красоты услышанного глаза Карлоса наполнились слезами, а Микс уткнулась лицом в ладони в смирении или молитве; изогнутый нож тускло поблескивал у уха.
– Мария, – позвал Карлос и увидел ее.
Она рылась в куче отбросов в дальнем углу. Морда была грязной, шерсть слиплась и висела комьями. Труженики Ада проходили мимо, не обращая на собаку внимания; они, в свою очередь, тоже не вызывали у нее интереса. Как только голос Карлоса разнесся по зданию, Мария оживилась, счастливо залаяла, бросилась навстречу и влетела всем телом ему в ноги. Карлос запустил скрюченные пальцы в шерсть, и она благодарно подняла голову. Падая на пол, он не думал о боли или о том, как трудно будет подняться. Мария забралась ему на колени. На мгновение они снова были счастливы.
А затем Карлос подумал: «Ты бросила меня. В самом конце пути. Почему?» Он крепко прижал Марию к груди, зарывшись носом в шерсть. Конечно, ответ был ему известен: сердце всегда отдает больше, чем получает. Ты не любишь меня так, как люблю тебя я.
И он простил ее за это. Он не мог не простить.


Микс наблюдала за ними на расстоянии, забыв про нож. Она поняла, почувствовала, почему собака вернулась сюда, и, если бы старик оторвался от животного хоть на секунду, тоже почувствовал бы. Едва различимый, но отзывающийся внутри пульсацией голос, доносившийся из огромного горла в земле, призвал Марию. Голос сгущал воздух и отяжелял сердце. Сама земля взывала к ним, суля глину и червей. Микс опустилась неподалеку от старика. Зверь внутри узнал зов, как узнала его Мария, и наконец погрузился в сон. Микс обняла себя, внезапно почувствовав сильный холод.
«Я не глупая», – подумала она.
Голос из горла становился все громче. Он стал ответом на одиночество и призывом к забвению. То была колыбельная Ада, и ее долгая нота тянулась из бездны, просачивалась сквозь окна и двери, со звоном путалась в зарослях кожаного пергамента, приводила в движение костяные шестеренки. Воздух полнился свистом, треском и грохотом, нота сливалась с хором голосов подвешенных тел, пока весь город не превратился в великую тубу, изливающую в мир печальную красоту. Жажда любви трелью переливалась в груди, добираясь до затаенных в самых глубинах души страхов.
Звон песни нарастал, пока не заполнил небо. Боль растягивала их тела до тех пор, пока они не начали петь. В темных глубинах чрева нечто повернуло свою громадную голову и узрело во всем этом красоту.