«До самой смерти» Тим Ваггонер

Одри толкала по потрескавшемуся тротуару магазинную тележку для покупок, наполненную металлическим хламом, а муж Эдмунд тащился позади, изо всех сил стараясь не отставать. Бисеринки пота выступали над верхней губой, невзирая на лёгкую прохладу в воздухе. Температура в этом городе мира После никогда не менялась; не становилось ни холоднее, ни теплее. Но Одри исполнилось семьдесят три, и хотя она работала каждый день, находясь в отличной для своего возраста форме, толкание гружёной тележки изрядно выматывало. Собирательница понятия не имела, насколько долго трудится. Время шло не совсем так, как до прибытия Повелителей. Теперь не существовало ни дня, ни ночи. Небо вечно затянуто мутной дымкой, кисложёлтой, словно гнойная мокрота, и не видно ни солнца, ни луны. Одри не ведала, есть ли вообще солнце или луна. Возможно, вся остальная вселенная прекратила своё существование в момент прибытия Повелителей на Землю. Без смены дня и ночи Одри не чувствовала течения времени. Она могла выискивать подходящий металл пять часов или пятьдесят. Не было способа узнать. Знала Одри только то, что устала до мозга костей.
Рабское клеймо на лбу саднило, будто свежий солнечный ожог, а в голове отбивался ритм, напоминающий одно повторяющееся слово.
ПРИНЕСИ, ПРИНЕСИ...
Не исключено, что это голос Повелителя, а может, воображение. Не особо и важно. Так или иначе, подношение необходимо доставить — от этого зависит многое. Одри перестала толкать тележку, отпустила ручку и обернулась.
Эдмунд, который был на восемь лет старше жены, стоял в двадцати шагах за её спиной. Он полностью обнажён, а старые кости плотно обтянуты тонкой пергаментной кожей. Из-за переустройства конечностей он передвигался исключительно задом вперёд, к тому же его голова повёрнута на 180 градусов, чтобы видеть, куда идти. Хотя острота зрения изрядно подпорчена катарактой. Редкие волоски на теле жёсткие и белоснежные, а макушка совершенно лысая. Вместо бороды на подбородке и щеках густо росли толстые червеобразные наросты. Эти мясистые усики, усеянные сочащимися гнойничками, Одри мысленно окрестила «прыщазмеями». Отростки извивались, живя собственной жизнью, и на такое невозможно было смотреть без тошноты, скручивающей нутро. Нижняя челюсть Эдмунда отвисла, словно её мышцы больше не функционируют, и из широко разинутого рта непрестанно текли слюни, увлажняя прыщазмей.
Он ничего не говорил… вернее, не мог. И за это Одри была благодарна. Она не представляла степень умственной активности Эдмунда, однако какие бы искажённые мысли не будоражили разум, оставалось тихо радоваться, что муж не в состоянии ими поделиться. Время от времени он издавал звуки: заунывное шипение и трепетное блеяние. Его пенис постоянно эрегировал и так налился кровью, что казался фиолетово-чёрным, а из ануса вытекала прозрачная склизкая жидкость, пахнущая аммиаком. Влажный шлейф этой мерзости тянулся за ним по тротуару. В определённом смысле запах тела Эдмунда являлся самым худшим из всего остального. Оно воняло, будто немытый член и яйца, обмазанные говном, а изо рта исходил кисло-сладкий дух, напоминавший о гниющих фруктах.
Конечно, Эдмунд не всегда был таким. Как и многое, он изменился с прибытием Повелителей. Одри тоже, только не внешне.
Эдмунду потребовалось некоторое время, чтобы преодолеть половину расстояния между ними, но когда он это сделал, то остановился, взглянул на жену тусклыми безжизненными глазами, похожими на стеклянные шарики, и опустился на тротуар. Одри стиснула зубы от досады. Она ненавидела, когда муж так поступает. Ей хотелось обругать его, крикнуть, чтобы тот заставил двигаться свою ленивую задницу, однако сознавала, что оскорбления не помогут. Эдмунд так мало понимал в эти дни. Не то чтобы он много понимал за последние несколько лет, прежде чем преобразился. Одри знала только один способ снова завести его, и хотя ей не хотелось этого делать, было жизненно важно доставить подношение именно сегодня... пока она не потеряла самообладание.
Собирательница на мгновение замешкалась, не желая оставлять тележку без присмотра. Пришлось усердно потрудиться, чтобы набрать столько металла, и не хотелось испытывать судьбу, ведь другой раб может запросто украсть его, пока она уговаривает Эдмунда поторопиться. С другой стороны, чем дольше они остаются на месте, тем больше рискуют оказаться замеченными кем-то из рабов. Или одним из смертоносных существ, которые в изобилии населяют мир После.
Будь проклят, если сделаешь, и будь проклят, если не сделаешь.
Когда-то Одри казалось, что она хорошо понимает суть этого изречения, хотя тогда ещё ни черта не разумела.
Она направилась к Эдмунду.

***

В первые дни после прибытия Повелителей и переустройства мира Одри считала благословением то, что разум Эдмунда большей частью поглощён деменцией. Он помнил жену — более или менее, — но в остальном мало что осознавал. В каком-то смысле Одри завидовала ему. Ей хотелось, чтобы и она была ограждена от мира После избавительной ширмой ментального забвения.
По скромным подсчётам, после Прибытия они оставались в своём доме, заперев дверь и зашторив окна, в течение девяти дней, прежде чем их запасы стали критически малы. Нехватка воды оказалась самой большой проблемой. Что-то всё ещё текло из кранов, однако оно было густым, смолоподобным, пахнущим смесью корицы и скипидара, а ещё оказывающим разъедающее воздействие на металл и фарфор. Не хотелось проверять, что это может сотворить с плотью. Из еды наличествовали полупустая коробка овсянки и несколько упаковок макарон. Хотя отсутствовали вода и электричество, чтобы приготовить что-либо.
Однажды вечером — а может, и утром, теперь уже не разобрать, — Одри лежала на кровати, задёрнув шторы, чтобы не смотреть на небо, окрасившееся в цвет мокроты… или на всякую отвратительную гнусь, проносящуюся мимо. Эдмунд почивал рядышком, и был столь неподвижен, что казался мёртвым.
Одри не могла вспомнить, когда спала в последний раз, и пребывала в полнейшей уверенности, что не заснёт, сколько бы ни старалась, но раньше, чем сама ожидала, смежила веки и погрузилась в сон. С момента прибытия Повелителей она не видела ни одного сновидения, однако сейчас оно появилось.
Во сне Одри стояла на голом участке земли, обнесённом высоким деревянным забором с колючей проволокой по всему верху. Белая краска местами облупилась, а древесина растрескалась и посерела от времени. По углам навалены кучи металлолома, каждая высотой с человека. В центре зияла открытая яма диаметром, по прикидкам Одри, футов десять, а может, и все пятнадцать. Края гладкие, почти как если бы яма имела естественное происхождение, хотя идеальная округлость выдавала обратное. Одри находилась в нескольких футах от ямы, но без труда могла заглянуть внутри. Всё, что представало перед взором, — это тьма, такая чёрная, такая глубокая, такая абсолютная, что чудилось, будто она поглощает свет, втягивая его в себя и проглатывая.
Взгляд в темноту вызвал необъяснимый атавистический страх. Одри, не способная пошевелиться или даже думать, могла только тупо стоять и смотреть, а сердце бешено колотилось в груди, словно у маленькой птички, пойманной гипнотическим взглядом хищника.
Тогда она впервые услышала бессловесный голос Повелителя. Он задал ей вопрос и предложил плату за службу — беспрекословную, непререкаемую. В ответ она произнесла одно единственное слово.
— Да.
Жгучая боль пронзила лоб, словно к нему прижали невидимое орудие клеймения, и Одри пробудилась с диким воплем. Эдмунд тоже проснулся, напуганный и сбитый с толку. Он начал причитать, а затем разрыдался, и Одри некоторое время держала его, успокаивая, пока её лоб пульсировал болью. Когда Эдмунд снова уснул, она взяла с прикроватной тумбочки фонарик, проследовала в ванную, посмотрела в зеркало над раковиной, посветила лучом себе на лоб и впервые увидела рабскую метку. Вместе с клеймом пришли знания: местонахождение логова Повелителя и то, чего тот ждёт от Одри. Хозяин желал, чтобы она немедленно приступала к работе, ибо жаждал получить подношение. Имелась только одна проблема, которую Одри не учла во сне.
Она устремила взгляд на отражение рабской метки, как будто обращаясь к ней, способна общаться с обретённым Повелителем.
— Я не могу надолго оставлять Эдмунда одного. Он недостаточно силён, чтобы работать, а его рассудок... — Одри запнулась, не зная, как лучше объяснить. Однако не успела она заговорить снова, как услышала крик Эдмунда, столь пронзительный, что казалось, муж рвёт на куски собственное горло.
Одри бросила фонарик и метнулась обратно в спальню. Эдмунд извивался на кровати, пока его тело преображалось: кости ломались и перестраивались в новые конфигурации. Трансформация не была быстрой и становилась всё более болезненной, но когда она завершилось, Эдмунд перевоплотился в чудовищно извращённое существо, достаточно сильное, чтобы сопровождать жену во время её работы. Одри поняла, что Повелитель каким-то образом сделал это, чтобы помочь ей. Для внеземного разума подобное являлось актом доброты и великодушия.
Будучи не в состоянии отвести взгляд от того ужаса, в который превратился муж, Одри сглотнула подступающий ком тошноты и через силу прошептала:
— Спасибо.


Повелители пришли откуда-то извне. Из космоса, из другого измерения, из иного времени... никто не знал наверняка. Некоторые считали, что Повелители правили Землёй в далёком прошлом, возможно, даже создали её для своих игрищ или в качестве кормовой базы, однако давным-давно покинули планету по неизвестным причинам, а теперь вернулись, чтобы взять своё. У них не было индивидуальных имён — по крайней мере, известных людям, — и никто никогда не видел Повелителей в истинном обличии. Во всяком случае, никто из тех, кто бы выжил, чтобы поведать остальным. Большинство верило, что Повелители не имеют физической формы в привычной для человечества концепции. Они жили в отдельно стоящих логовах и действовали через рабов и сотворённых жутких мутантов. В награду за службу рабы получали еду, чистую воду, электричество в дома, и хотя ношение клейма не защищало от всех опасностей мира После, обычно оно заставляло хищникам — людей и нелюдей — отступать.
Главная задача раба — кормить своего хозяина. Иногда это означало насильственный захват других людей и доставку их — брыкающихся и голосящих — в логово Повелителя. Но не все хозяева питались человеческой плотью. От других рабов Одри знала о Повелителях, которые кормятся кровью, испражнениями или отдельными органами, например, такими как поджелудочная железа. Многие предпочитали неорганические предметы вроде поношенной одежды, книг, электронных девайсов, CD- и DVD-дисков. Кое-кто столовался более абстрактной пищей: воспоминаниями, эмоциями или фантазиями людей. Всё, что требовалось Повелителю Одри, — это металл. Сгодится любой, хотя хозяин особенно любит медь. Собирательница понятия не имела, что именно происходит с металлом после сбрасывания в яму, служащую Повелителю логовом, однако Одри не слышала ни одного удара о дно.
Несмотря на то, что Повелитель обеспечивал едой и водой — каким-то образом заставляя их материализовываться прямо в доме, — Одри, как и Эдмунд, была худой до истощения. Хозяева могли вознаграждать рабов за усердную службу, но щедростью не отличались. Они давали ровно столько, сколько нужно людям, чтобы те не умерли от голода, и ни крошкой больше. Ради этого рабы изо дня в день рисковали жизнями. А что ещё оставалось делать? Это единственная раздача призов в городе.


В мире До психотерапевт Одри предупреждал её о возможном возникновении усталости от сострадания.
Такое случается с теми, кто долго ухаживает за больными, — говорил он. — Особенно если их близкие страдают от такого состояния, как прогрессирующая деменция. Вы эмоционально истощаетесь, и — если не соблюдать осторожность — это может перерасти в чувство обиды. Даже ненависти.
С Одри такого не случалось. Во всяком случае, раньше. А теперь?.. Теперь стало тяжко думать о том, что уродливое существо, повсюду следующее за ней, как какое-то одомашненное животное, — это мужчина, который является её мужем. Она хотела освободиться от Эдмунда не меньше, если не больше, чем избавить его от того кошмарного прозябания, на которое сама непреднамеренно обрекла.
В первый раз Одри убила мужа во время сбора металла, когда копалась в руинах офисного здания. Она не знала, что стало причиной обрушения. Не было следов пожара или признаков взрыва. Ни прогнившей древесины, ни раскрошившегося бетона, ни поизносившегося металла. Казалось, что части здания просто отделились друг от друга и сложились беспорядочной кучей. Эдмунд держался подальше от обломков, охраняя тележку и наблюдая за тем, как Одри перебирает всякую всячину, выискивая отборные металлические фрагменты. Если кто-то или что-то приближалось, он издавал громкое шипение. Одри понятия не имела, является ли это сознательным предупреждением или просто инстинктивной реакцией. Во всяком случае, такие сигналы приносили пользу.
Рыская среди обломков, собирательница наткнулась на крупные осколки разбитого окна. Некоторые оказались как раз подходящего размера, чтобы их удобно было держать в руке, и один по форме напоминал лезвие мясницкого ножа. Одри долго смотрела на стеклянный нож, потом присела, чтобы поднять. Она взяла его, стараясь не сжимать слишком сильно, опасаясь, что может пораниться. Одри удивилась, насколько тяжёлым тот оказался, будто это действительно настоящий клинок, а не просто кусок стекла. Она осторожно прикоснулась к заострённому кончику, затем медленно провела пальцем свободной руки по одной из кромок осколка.
Вскоре Одри поднялась на ноги и направилась к Эдмунду.
Он следил за её приближением, и в его подслеповатых глазах не отражалось ни малейшего намёка на понимание. Эрегированный член стал покачиваться из стороны в сторону, так пёс виляет хвостом при появлении хозяйки. Эдмунд никак не отреагировал, когда она обошла его сзади. Не вздрогнул, когда холодное стекло коснулось горла. Эдмунд лишь тихонько втянул воздух — был ли в этом вздохе намёк на удивление? — когда Одри провела осколком по шее; острая грань рассекла плоть, перерезав вены и артерии, что вызвало алый поток.
Муж повернулся и посмотрел на жену; кровь капала с его губ на прыщазмей. Никакого осмысления, никакого узнавания. А после Эдмунд рухнул на тротуар, истекая кровью.
Одри отступила назад, стараясь не попасть под багро-
вую струю, однако было уже слишком поздно. Кровь забрызгала одежду, запачкала руки... так какое значение имело то, что расширяющаяся на земле лужа соприкоснулась с обувью?
Жена смотрела, как умирает муж, удивляясь тому, сколь долго спадает его эрекция. Но и она утихла, а Эдмунд перестал дышать, издав последний сдавленный булькающий звук.
С замиранием сердца Одри шагнула вперёд, опустилась на корточки и прижала два дрожащих пальца к шее мужа. Пульса нет.
Она встала. В основном чувствовалось облегчение, хотя присутствовали печаль и вина. Одри размышляла, что же теперь делать с телом. От прежнего Эдмунда остались лишь кожа да кости, однако он всё равно слишком тяжёл для неё. Она не сможет затащить его в тележку, а если и сдюжит, что дальше? Похоронных бюро больше не существовало. Одри подумала, что могла бы схоронить мужа на заднем дворе, но что-то случилось с травой. Реденькие травинки заострились, словно лезвия бритв, и если подойти слишком близко, они издавали высокочастотные крики, похожие на вопли тонюсеньких голосов. Одри не была уверена, что копать там безопасно. Может, если просто забрать голову...
Тут Одри услышала первого приближающегося хищника. Обезьяноподобное «ух-ух-ух», сопровождаемое скользящим скрежетом кожи, как будто что-то большое волокут по асфальту. Запах свежей крови привлёк это нечто, которое поторапливалось, прекрасно понимая, что оно такое не одно. По крайней мере, теперь Одри не придётся раздумывать о том, куда пристроить останки Эдмунда.
Она бросила стеклянный нож, схватилась за ручку тележки и покатила её подальше от трупа так быстро, как только могла.


В тот день у неё не было металла для доставки Повелителю, и наградой за неудачу стала мучительная головная боль, вызванная пульсирующей рабской меткой. Тем не менее, когда Одри вернулась домой, она впервые с момента Прибытия хорошо выспалась.
Её разбудил настойчивый стук во входную дверь. Когда она, спотыкаясь, шла по коридору, то уже догадывалась, что её ждёт. Одри отворила дверь и обмерла, наблюдая, как Эдмунд — на его теле не имелось ни единой раны, включая горловой разрез, — задом заходит в прихожую. Мысль промелькнула в голове. Кот вернулся...


Она пыталась ещё три раза. Использовала железную кочергу, чтобы проломить Эдмунду череп. Засовывала в горло пару носков, перекрывая дыхательные пути. Наконец, придя в отчаяние, взяла отвёртку, всадила её через левый глаз в мозг, хорошенько перемешала, а затем проделала то же самое со вторым глазом.
Всякий раз муж возрождался.
Одри понятия не имела, восстанавливается ли Эдмунд благодаря каким-то особым качествам своего преображённого организма или же Повелитель специально его исцеляет, чтобы её помучить. Независимо от причины воскрешения, она знала, что не сможет убить мужа обычными способами. Чтобы покончить с его жалким существованием, ей понадобится сила. Та самая, которая жестоко изменила Эндрю.
Одри начала строить план.


Кожа на правой руке покраснела и покрылась волдырями. Толкать тележку было больно, однако Одри не могла управляться с ней только одной рукой, поэтому терпела. Эдмунд шагал следом, но теперь прибавил прыти и шибче перебирал ногами. Одри подзадорила мужа, а тому не потребовалось много времени, чтобы кончить. Этого следовало ожидать. Хотя то, что вырывалось из его дрожащего члена, более или менее походило на сперму, оно имело нездоровый пепельный цвет и воняло серой, а ещё было очень горячим. Заставить Эдмунда кончить — это верный способ мотивировать его. Он часами пребывал в хорошем настроении, однако Одри делала такое только тогда, когда больше ничего не помогало, потому что, как бы она ни старалась, на неё всегда попадало немного лавы из члена. Обычно на руку, впрочем, если оргазм был особенно сильным, струя вырывалась, словно из брандспойта, и невозможно предугадать, куда та угодит. Сегодня Одри повезло. Обожжена только правая рука плюс небольшое пятнышко на левом запястье. Больно, но ничего такого, что могло бы замедлить продвижение, и теперь Эдмунд рысил за женой, будто послушный щенок, а его член снова налился пурпуром.
Одри не смотрела вниз, пока шла. Она знала, что лучше не заглядываться на трещины в тротуаре. Что-то — или много чего-то — обитало внутри и нашёптывало самые чудовищные вещи. Если оно замечало, что кто-то уставился вниз, то шептало громче. Оно побуждало совершать ужасное с собой и с другими, а чем дольше слушатель внимал нечестивым увещеваниям, тем труднее становилось сопротивляться. Поэтому желательно не провоцировать изначально.
Население города значительно сократилось. Много людей погибло в первые дни после Прибытия, а с тех пор их умерло ещё больше. Некоторые оказались принесены в жертву Повелителям, некоторые растерзаны новыми свирепыми хищниками, бродящими по миру, а некоторые убиты руками выживших собратьев, обезумевших и превратившихся в дикарей.
Поэтому по пути к логову Повелителя Одри встречала мало горожан, а те, кого она видела, сидели в переулках и на крылечках домов, понурив головы, спали или — что более вероятно — были погружены в свои мысли, витая в грёзах, отвлекающих от ужасов мира После. Время от времени ктонибудь поднимал глаза, когда собирательница проходила мимо, и она обязательно поворачивала голову в его сторону, дабы тот мог разглядеть метку на лбу. Обычно этого хватало, чтобы заставить потупить взор.
Одри замечала иных существ, которые быстро и бесшумно перемещаются между зданиями или неподвижно восседают на крышах и наблюдают. Иногда возникало ощущение, что кто-то смотрит на неё сверху вниз, однако когда она поднимала взгляд, то никого не видела в кисложёлтом небе. Земля полнилась хищниками — большими да маленькими, — и все они по-своему смертоносны. Рабское клеймо всегда будет удерживать их на расстоянии от Одри, особенно вблизи логова Повелителя. Она в это верила.
До Прибытия ей не доводилось наведываться в компанию «Железо и металл на Третьей улице». Да и жила Одри не слишком близко от данного места. Она понятия не имела, почему Повелитель, обосновавшийся там, предложил ей стать одной из его рабынь. Не исключено, что он послал общий призыв, и Одри откликнулась. А может, её выбрали по какому-то определённому критерию, который она, скорее всего, никогда не узнает. Какова бы ни была правда, Одри уже пожалела, что приняла предложение Повелителя. Если бы она этого не сделала, они с Эдмундом сейчас были бы мертвы, возможно, по причине обезвоживания, но такой исход куда как предпочтительнее того, во что превратилось их нынешнее существование. Согласие на добровольное рабство являлось ошибкой, которую Одри намеревалась исправить.
Слово «компания» казалось слишком громким для этого убогого места. Высокий деревянный забор, выкрашенный когда-то в белый цвет, окружал территорию, а на одной из стен покосившегося строения, прилегающего к участку, крупными красными буквами было выведено название. Откатные ворота не запирались и оказывались открытыми, когда бы ни приходила Одри. Поскольку единственный, кто может угрожать Повелителю, — это другой такой же, как и он сам, отсутствовала необходимость использовать примитивные меры защиты наподобие дверей и замков.
Клеймо Одри пылало огнём. Повелитель знал, что она уже близко и везёт вожделенный металл, поэтому терял терпение. Одри премного наслышана о том, что случается с рабами, которые чем-либо не угодили своим хозяевам. По сравнению с этим то, что было сотворено с Эдмундом, выглядело лишь лёгким шлепком по руке.
Одри толкала тележку, а муж послушно шагал позади.
Едва ступив на бесплодную землю внутри ограды, собирательница почувствовала, как её захлёстывает поток чужеродной энергии. Теперь Одри находилась в официальном месте силы Повелителя — его логове. Воздух здесь, казалось, подёрнулся рябью, словно искажённый тепловыми волнами, поднимающимися от горячего асфальта. Войдя во владения Повелителя, Эдмунд начал издавать негромкие блеющие звуки. Здесь он испытывал дискомфорт, однако всегда сопровождал Одри. Сейчас она очень рассчитывала на эту… привычку. Или… преданность?
Поверхность под ногами была ровной, а дорожка к яме хорошо протоптана, и поскрипывающие колёса с лёгкостью катились по ней. Обычно Одри подкатывала тележку к краю ямы — не слишком близко, — затем начинала по одному вытаскивать куски металла и бросать их вниз. Если хозяин проявлял особое нетерпение, а содержимое тележки не отличалось тяжеловесностью, собирательница вываливала весь груз сразу. Но сегодня она не сделает ни того, ни другого.
Голод Повелителя давил на Одри, заставляя чувствовать столь болезненное жжение, как будто под кожу лба засунули раскалённые угли. Она стиснула зубы, крепче ухватилась за ручку тележки и перешла на бег. Одри было семьдесят три года, однако страх, гнев и упорство подстёгивали так, что та неслась со скоростью гораздо более молодой женщины. Колёса тележки скрипели настолько громко, что казалось, вот-вот зайдутся в крике. Визг колёс слился со стуком сердца, отдающимся в ушах, из-за чего Одри не могла слышать, как Эдмунд бежит у неё за спиной, ускоряясь и шлёпая-шлёпая-шлёпая босыми пятками в стремлении не отставать. И всё же она надеялась.
Поначалу Одри ощущала лишь всепоглощающий голод своего хозяина, однако вскоре уловила нотки недоумения.
Почему эта рабыня так быстро приближается к яме? Но прежде чем Повелитель успел приказать остановиться, Одри почувствовала, как передние колёса переваливают через край. Она накрепко вцепилась в ручку, когда основательно нагруженная тележка накренилась вперёд и рухнула в темноту, увлекая за собой. Оглянувшись, Одри увидела, как Эдмунд бросается следом, и улыбнулась. Повелитель, возможно, предпочёл бы есть металл, однако она полагала, что тот не станет возражать против подношения плоти. Двух подношений.
Одри и Эдмунд кувыркались в чёрном небытии.


Одри понятия не имела, как долго длится падание. Она упустила тележку и не ведала, где та находится. Хотя Эдмунд был где-то неподалёку. Одри не видела, но всё ещё чуяла его запах. Более того, она ощущала присутствие мужа так же явственно, как иногда просыпаясь посреди ночи и зная без необходимости протягивать руку, что он лежит на кровати рядом.
Головокружительное чувство полёта исчезло примерно в тот момент, когда Одри потеряла тележку, и нельзя было сказать, продолжается ли спуск. Без малейшего проблеска света никак не распознать, где верх, а где низ, если направления вообще что-то значат в этом тёмном лимбе. Насколько Одри понимала, она неподвижно висит в пустоте и может оставаться таковой до самой смерти. Или, что гораздо хуже, оставаться таковой всегда, никогда не умирая, постоянно бодрствуя и находясь в сознании. Как долго человек способен существовать подобным образом, прежде чем окончательно сойдёт с ума?
Одри попыталась заговорить, однако не смогла определить, издаёт ли её рот какие-либо звуки.
Мне очень жаль, Эдмунд. Я не знала, что случится нечто подобное. Я думала, мы умрём.
Муж не ответил. В кои-то веки Одри порадовалась, что тот повредился рассудком. Оказавшись в этой ловушке, Эдмунд не свихнётся. В конце концов, его разум уже свободен.
Спустя некоторое время — не было возможности определить длительность ожидания — Одри осознала чужое присутствие, титаническое и ужасающее. Словно она, плывя по морю, не замечала бесшумный лайнер, проходящий рядом, пока массивное судно не нависло над ней. Одри поняла, что теперь по-настоящему находится в присутствии своего хозяина.
Она уловила волну любопытства, исходящую от Повелителя. Это было не слово, даже не человеческое понятие, хотя Одри интерпретировала его как вопрос.
ПОЧЕМУ?
И ей не нужно даже переспрашивать: «Почему что?»
Я не могла позволить Эдмунду продолжать жить так, как он жил. И не могла его оставить.
Она отметила, что в непрекращающемся любопытстве Повелителя появился оттенок замешательства.
Эдмунд мой муж. Мы принадлежим друг другу.
Любопытство и замешательство Повелителя исчезли, сменившись удовлетворением, которое Одри истолковала одним словом.
ПОНИМАЮ.
Боль вспыхнула во всём теле, когда кости, мышцы и органы начали смещаться и перестраиваться. Одри издала беззвучный крик, но ощутила, как пальцы Эдмунда вдруг сжали плечо, и поняла, что, невзирая на происходящий с ней ужас, она, по крайней мере, не одна. А после почувствовала, как рука мужа погружается в её плоть, а их кожные покровы сливаются воедино, будто перемешиваются жидкие замазки, и если бы она могла издавать звуки, то заголосила бы ещё громче.


Одри и Эдмунд медленно вошли в заброшенное здание. Вывеска на фасаде гласила, что когда-то здесь располагался ночной клуб «Спиннеры», однако ни один из них больше не умел читать, поэтому буквенный ряд казался им бессмысленной чепухой. Они передвигались на четырёх руках и четырёх ногах, двумя парами глаз обозревая завалы внутри зала в поисках металла. Высунувшись из-под расколотого стола, супруги заприметили тонкий полукруг, похожий на... Неужели? Медь! Когда-то Одри узнала бы в этом предмете браслет, но теперь она видела в нём лишь любимое лакомство своего Повелителя. Одри и Эдмунд с радостью взяли бы браслет, однако их сложное анатомическое строение мешало перемещать рухлядь, преграждающую путь. Да, у них четыре руки, только вот предплечья больше не сгибаются так, как раньше. Эдмунд положил на пол серебряную сервировочную ложку, найденную в ресторане, расположенном в паре кварталов отсюда. Затем супруги вдвоём ухватились зубами за кусок столешницы и медленно оттащили от браслета. Одри наклонила голову к желанному предмету. С помощью покрытого шипами языка она поднесла его ко рту, а затем осторожно зажала между зазубренными зубами. Одри и Эдмунд не могли управлять тележкой, поэтому были ограничены в возможностях сбора металла для Повелителя, но надеялись, что их скудное подношение всё же будет принято. Хозяин поймёт. В конце концов, разве не он создал их такими?
Эдмунд взял ложку, и супруги поспешили к выходу. Изза запутанного расположения конечностей они передвигались боком, став более неуклюжими, чем любой из них поодиночке. Однако Одри и Эдмунд научились справляться. Всё будет в порядке, пока они есть друг у друга. Выйдя наружу, супруги повернули налево и направились в сторону компании «Железо и металл на Третьей улице».
Вместе.