«Чудовище из комода» Рэт Джеймс Уайт

Дом Элизабет был старой колониальной постройкой более чем двухвековой давности и за прошедшие годы перенёс многое.
Он поник и покосился, готовый обрушиться под своим собственным весом. Дом нуждался в капитальном ремонте или, как минимум, его следовало перекрасить. На щербатом красном кирпиче всё ещё держались пятна свинцовых белил после последней покраски времён Первой мировой.
Пять поколений ссорились, дрались, страдали и умирали в этих стенах. За два столетия в этом квартале дом запомнил лишь несколько улыбок и ещё меньше праздников.
Это был дом, привыкший жить в печали.
Мрачный полуразрушенный облик дома отражал жизнь, горести и тоску его обитателей. Он был архитектурным аналогом “Портрета Дориана Грея”. Его собственное разрушение отражало постепенное омертвение проживающих внутри. Хватало даже беглого взгляда на проваливающуюся крышу, закрытые ставнями и заколоченные досками окна, потрескавшееся и обвалившееся крыльцо и блёклый обветшалый фасад, чтобы понять - хорошей жизни здесь не будет.
Счастье не выживает в полумраке домов с призраками.
Цветы не вырастить в темноте.
Это был дом, в котором вдовы сидели у окон, тщетно ожидая возвращения солдат с войны. Это был дом, в котором дети играли сломанными игрушками и пытались не думать о голоде в животах и звуках семейного насилия, исходящих из соседней комнаты. Дом, в котором молитвы оставались безответными, а родители засыпали в слезах. Для Элизабет, даже отдалённый рождественскими украшениями дом выглядел мрачно, словно труп в вечернем платье.
Все знали, что здесь жили чудовища и привидения.
Элизабет часто слышала, как дом и его обитателей описывали словом “призрачный”. Даже самые смелые дети отказывались ходить мимо него днём или ночью, предпочитая сойти с тротуара на улицу, нежели рисковать тем, что нечто дотянется из - за тёмных ставен одного из окон, чтобы утащить их внутрь. Элизабет знала, чего они боялись. Чудовища. Чудовища, живущего в доме вместе с ними, чудовища, которое жило в нём всегда. Она слышала, как проходя под окнами, дети подначивали друг друга подойти и позвонить в дверь. Никто не осмеливался. Всё, на что они были способны, это вернуться глухой ночью и забросать дверь яйцами.
Гостей у Элизабет никогда не было.
К ним приходили лишь для того, чтобы оплакать одну трагедию или другую. Она и её семья жили в мрачном старом доме, жили практически в изоляции.
Лишь её семья и… чудовище.
Сегодня у Элизабет было что - то вроде траура.
Прошлой ночью в своей кроватке перестал дышать её младший братик.
Не побоявшись холода снаружи, преодолевая сугробы в своих тяжёлых зимних пальто и ботинках, притащились друзья и родственники, чтобы выразить свои соболезнования. С потрясёнными и убитыми горем лицами, они отстранённо ходили по сырому продуваемому насквозь дому, утешая в связи с гибелью сына, её вдовую мать и как всегда не замечая Элизабет. Многие соболезнующие, одетые в чёрное с печальными бледными лицами и ошеломлённо пустыми взглядами выглядели так, словно собирались на бал - маскарад, словно они, разодевшись как вампиры и вурдалаки, заехали сюда по пути на вечеринку и просто расхаживали здесь в своих костюмах, слегка изменив макияж, чтобы сменить внешность с пугающей на трагическую.
Элизабет хотелось верить, что её родственники восприняли эту смерть тоже поверхностно, как и она, но ей было известно, что это не так.
Билли очень любили.
Сокрушённый вид родственников был неподдельным. Магазинный макияж не был бы столь убедительным. Они называли это СВМС - синдромом внезапной младенческой смерти, хотя её трёхлетний братик Билли уже не был младенцем. Никто не понимал, как здоровый ребёнок мог просто перестать дышать.
Но Элизабет знала.
До него добралось чудовище.
Как раз, когда закончилась последняя серия “Сумеречного ЗонаФона”, Элизабет слышала его невнятное злобное бормотание, исходящее из комнаты брата. Она слышала, как скребут по полу его неостриженные ногти на ногах и видела скользящую по стене перекрученную тень, когда оно направлялось по коридору в комнату Билли. Чудовище разбудило её, когда она только - только задремала, лёжа в кровати за запертой дверью и с голубыми бликами от моргающего телевизора на стенах.
Раньше Элизабет никогда не слышала, как оно смеётся. До недавних пор, оно не издавало ни звука, пока девочка не услышала поразительное хихикающее эхо, разносящееся по дому и не поняла, что это чудовище. У неё мороз по коже пошёл от звуков его жуткого веселья. Она не знала, как чудовище выбралось. Обычно ему была нужна помощь Элизабет, чтобы вылезти из ящика столика. Девочка терпеть не могла к нему прикасаться, но его одиночество взывало к ней. Элизабет понимала, что значит быть одному, понимала, что значит быть уродливым и нелюбимым, поэтому частенько доставала чудовище, чтобы поиграть с ним. Ей нравилось смотреть, как мерзкая маленькая тварь улыбается, когда она поёт ей. Когда оно было счастливо, то из - за огонька в глазах, становилось почти красивым, по крайней мере для Элизабет. Ей нравилось то, что чудовище нуждается в ней. Раньше Элизабет никогда не чувствовала себя желаемой и уж тем более нужной, но без неё чудовище было почти беспомощным, ну, по крайней мере она так думала до тех пор, пока не умер папочка.
В течение дня оно избегало солнечного света и пряталось в ящике туалетного столика. На самом деле, Элизабет ни разу не видела, как существо выбирается самостоятельно, но знала… знала, что так бывает.
Иногда среди ночи в полусне она слышала его беготню, чаще всего она видела последствия его ночных вылазок, когда проснувшись утром находила разбитые или переставленные вещи. Элизабет часто размышляла, как днём чудовище могло казаться таким пассивным и покорным, если ночью, когда она спала, оно вырывалось из столика и куролесило по всему дому, разбрасывая и ломая вещи, оставляя беспорядок ей для уборки.
Иногда она слышала, как чудовище закатывает истерику в коридоре, прямо за её дверью. Его голос был таким злым, таким яростным. Элизабет пряталась под одеялом, пока оно не замолкало. Девочка не шевелилась, пока тварь не залезала обратно в свой ящик и не засыпала. Тогда Элизабет вставала и с трепетом смотрела на мебель, превращённую в щепки, на дыры в стенных панелях, которые чудовище пробило кулаками или ногами, прямо сквозь штукатурку.
Но ни мать, ни отец никогда не верили, что чудовище способно быть хоть сколь - нибудь опасным. В разгроме всегда обвиняли Элизабет. Иногда просыпаясь, Элизабет обнаруживала родителей, украдко расхаживающих вокруг неё и бросающих в её сторону нервные и испуганные взгляды. Они частенько щеголяли с синяками и царапинами. Элизабет знала, что ночью на них напало чудовище. Девочка желала это им доказать, но не хотела, чтобы чудовище у неё забрали.
Оно было единственным существом, которое её слушало, единственным созданием, которое по - настоящему её любило. Поэтому взамен она брала на себя вину за его драки и хулиганства и наблюдала, как родители отдаляются от неё за стену страха и недоверия.
Хотя, папочка узнал о чудовище всё.
Однажды ночью он притащился домой пьяный, как и каждый вечер пятницы, после получки и начал приставать к её матери. Когда Элизабет крикнула изо всех сил, чтобы он оставил мамочку в покое, папа пришёл за ней.
- Не обижай мою мамочку! Уходи! Оставь нас в покое!
Отец был крупным мужчиной с большими мозолистыми руками, огрубевшими от долгих лет работы каменщиком.
Он сжал этими руками горло Элизабет и затолкал её обратно в комнату на кровать.
В ту ночь он не только избил её.
Она потом два дня кровоточила.
А на третий вечер выбралось чудовище.
Растерзанного в клочья отца нашли у подножия лестницы.
В фойе густой клубничной мякотью растекалась ужасающая лужа крови, полная кусков разорванной и пережёванной плоти. Из множества ран и разрывов торчали переломанные кости, сияющие белым на фоне истерзанного красного мяса. Неповреждённым осталось лишь его лицо, искажённое жуткой гримасой чистой агонии и ужаса, подсказывающей, что бóльшую часть мучений он был жив.
Ко времени приезда полиции над ним уже поработали крысы. Этой зимой будут серьёзные проблемы с грызунами. Расследующие убийство полицейские - детективы сказали, что возможно, кто - то из местных наркоманов вломился и напал на него и скорее всего, папа погиб, пытаясь защитить Элизабет и её мать.
Элизабет знала в чём дело.
Это было чудовище.
И оно приходило лишь за папочкой, чтобы наказать его за то, что он сделал ей больно.
Полиция нашла её у подножия лестницы, окровавленную, укачивающую голову отца, в то время, как вокруг в его крови плескались крысы, выбирая из липкой красной жижи лучшие кусочки внутренностей.
- Папа, папочка, просыпайся! Просыпайся, я приготовлю завтрак, я сделаю яичницу с беконом и… и просыпайся. Папочка, проснись!
Про чудовище ей никто не поверил.
Она слышала, как мама шепчет полицейскому, что у Элизабет функциональный аутизм. Что ей сложно находиться в настоящем, отличать вещи в её голове от вещей в реальном мире. Бóльшую часть времени она выглядит нормальной, но потом… потом у неё случается приступ, из которого её почти невозможно вывести. Что у неё частенько бывают такие дни, когда она не помнит, что говорила и что делала.
Они забрали у неё голову отца и послали наверх в комнату, чтобы умыться. Никто не потрудился проверить ящик Элизабет, они все смеялись над чудовищем, но Элизабет знала, что оно там и что оно стало сильнее. Ему больше не нужна была её помощь, чтобы выбраться из ящика.
Элизабет знала: чудовище начинает ревновать.
За неделю до смерти брата, оно постоянно ей нашёптывало, говорило, что убьёт маленького паршивца. Элизабет ощущала этот голос в голове, но не совсем голос, скорее намерение, буйную ярость кипящих в нём эмоций. Чудовищу не нравилось то, что маленькому Билли уделяли так много внимания, в то время как об Элизабет, словно все позабыли, будто бы её и не было.
Чудовище любило Элизабет, чудовище любило её, потому что понимало.
Оно было такое же одинокое и нуждалось в её компании так же сильно, как и сама Элизабет. Оно хотело защитить её, сделать счастливой, поэтому Элизабет каждую ночь запирала спальню, чтобы быть уверенной, что чудовище не выберется наружу, как в ту ночь, когда умер папа. Тем не менее, оно как - то выбралось и теперь Билли был мёртв.
В этом доме умирали все.
Элизабет разглядывала водяные разводы, расползшиеся по потолку за те годы, что крыша протекала и гадала когда - же стропила наконец - то прогниют и вся постройка обрушится и раздавит всех насмерть или похоронит заживо. Она знала, что это лишь вопрос времени. Элизабет посмотрела на ящик и он начал греметь и трястись, словно чудовище чуяло, что она на него смотрит. Она не сомневалась, что когда дом наконец - то поглотит их всех, чудовище выживет.
ЭТО БЫЛ ИДЕАЛЬНЫЙ ДОМ ДЛЯ ЧУДОВИЩ.
Чудовище из ящика было единственным другом, оставшимся у Элизабет. Она частенько с ним разговаривала, когда ей было одиноко, а одиноко ей было всегда. Чудовище отвечало ей мысленно или если быть точнее, Элизабет истолковала язык его тела. Она не знала точно как, но каким - то образом она понимала отвратительное и молчаливое существо. Тварь молча шевелила губами, имитируя её речь, но из её рта не исходило ни звука, кроме ужасного смеха той ночью, когда она разозлилась. Как бы там ни было, Элизабет знала, что оно собирается сделать с её младшим братом, но не сделала ничего, чтобы остановить чудовище. Никому не рассказала, а теперь Билли был мёртв и в какой - то мере она была счастлива даже, несмотря на то, что её всё ещё игнорировали, потому что о Билли теперь вспоминали чаще, чем при жизни.
Чудовище замучило его.
Элизабет смотрела, как мать заходится в театральных рыданиях, в то время как друзья и родственники спешат её утешить. Девочка знала, что чувство вины матери было эгоистичным. Сейчас этот Билли с его прекрасными белокурыми кудрявыми волосами, большими голубыми щенячьими глазами, безупречной здоровой и загорелой кожей был мёртв и больше не было никаких доказательств былой красоты её матери, не считая пожелтевших фотографий на камине. Билли был единственным свидетельством давно увядшей красоты. Глядя на иссохшую морщинистую оболочку с жёстким горьким пустым взглядом военнопленного, никто никогда не соединил бы её мать с юной милой трепетной невестой, что улыбалась на этих фото и в этом случае взгляд на Элизабет не помог бы. Часами разглядывающую себя в зеркало, покачиваясь взад - вперёд и пуская слюни, потерянную в собственном разуме, Элизабет знала, что она “королева красоты”. Её спутанные нечёсаные волосы были гнездом, торчащим во все стороны, словно курчавая афро, а кожу покрывали прыщи, которые Элизабет давила, пока те не начинали кровоточить, воспаляться и наконец - то покрываться струпьями. Взгляд её глаз был нервным, возбуждённым и метался туда - сюда до тех пор, пока она не отключалась, глядя в никуда, тщательно сосредотачиваясь на пустоте. Она была бледным отражением былой привлекательности её матери, искажённой насмешкой, как зеркало в “комнате смеха”.
Элизабет пока не проронила над мёртвым братом ни слезинки. Кажется все ждали, что её горе изольётся истерическим потоком. Они продолжали поглядывать в её сторону, пытаясь поймать момент, когда произойдёт всплеск эмоций. Чем дольше они с безуспешным ожиданием смотрели на неё, тем больше их неприязнь превращалась в неумолимое осуждение. Казалось, они спрашивали:
“Она что, совсем не переживает? Она что, не любила своего брата? Разве она не скучает по нему? Может быть, она не понимает, она отсталая, не так ли? Бедняжечка”.
“Нет, я не скучаю по нему, я его ненавижу!” - хотелось прокричать Элизабет.
Вместо этого она повернулась и ушла к себе в спальню, громко захлопнув дверь. Открыла верхний ящик туалетного столика и уставилась на мерзкое чудовище, притаившееся внутри.
- Они все меня ненавидят! - сказала она и в недоумевающем молчании, чудовище беззвучно двигало губами ей в ответ. Элизабет было всё равно, понимает её существо или нет, по крайней мере оно её слушало.
Пока она смотрела, чудовище начало плакать, оно оплакивало Билли…
Элизабет не понимала. Билли не сделал ничего, чтобы заслужить его любовь, Билли был невыносимая зануда, был… Билли украл всю любовь, которую Элизабет должна была получить от матери, тётушек, дядей. Билли заслуживал смерти.
По лицу чудовища стекали потоки слёз.
- Перестань! Перестань плакать! Перестань! - она кричала и трясла маленькое беспомощное чудовище, пытаясь прекратить его слёзы. - Ты убило его! Ты убило Билли! Ты трясло его, пока он не посинел, я тебя видела! Я видела, как ты сделал это! Почему? Почему, чёрт возьми, ты плачешь из - за него? Хватит плакать! - кричала Элизабет, продолжая трясти молчащее, убитое горем существо.
Она слышала смех детей, играющих внизу на улице, лепящих снеговиков, крепости и тоннели, играющих в снежки, не обращающих внимание на смерть и безумие, гниющее сразу за пределами их поля зрения.
Никто из них ничего не знал про чудовищ, питающихся ненавистью и восстающих глухой ночью против жестоких отцов и невинных мальчиков.
Они избегали тени её крыльца и поэтому никогда не узнают о подобных вещах, никогда не увидят чудовище, оплакивающее своего мёртвого брата.
Дверь в спальню Элизабет распахнулась и вошла её мать, а следом за ней тётушки, дяди и кузины.
Они закрыли лица от ужаса и жалости, пока Элизабет продолжала рыдать, кричать и трясти маленькое зеркало.