«Отслеживание Санты» Рик Вуд

Похоже, традиции - это то, с чем люди связываются, особенно когда речь заходит о Рождестве.
Возьмем, к примеру, рождественскую елку. Бог знает почему, но каждый декабрь мне приходится забираться на чердак, которым я почти не пользуюсь, копаться в паутине, которая собралась во всех направлениях, и снова стаскивать эту ветхую коробку вниз.
Затем мы открываем коробку и смотрим вниз на те украшения, которые были там с восьмидесятых. Затем мы развешиваем эти самые потрепанные украшения, чтобы они могли висеть там, мешая всему, занимая то небольшое пространство, которое осталось, ради нескольких праздничных недель - только для того, чтобы мне пришлось снова снимать их неделями позже и снова осмеливаться ходить на этот чертов чердак.
Турция. Сухое, отвратительное мясо. Кухня, в которой нет ничего похожего на курицу, говядину или свинину... даже подливка не оживляет его... тем не менее, сегодня Рождество, и традиция диктует, что именно это мы едим. Tак что именно это мы и едим.
Тайный Санта за работой. Худшая из худших традиций, но, похоже, она действует в каждом офисе страны.
Но, это нормально, потому что есть ограничение по цене, так что это не будет слишком дорого! Та же традиционная отговорка.
Но, давайте будем честными, никто не хочет подарок стоимостью ниже десяти фунтов. Покупать кому-то духи, которые они, вероятно, могли бы выбрать сами, - пустая трата денег. Все, что нам понравится и что стоит меньше десяти фунтов, мы купим сами.
Потому что, давайте посмотрим правде в глаза, в нем меньше десяти фунтов. Почему бы нам просто не взять это?
И, так как подарок был анонимным, я должен притворяться, что не замечаю, как Марджори из бухгалтерии сияет, когда я открываю его, и я должен притворяться, что меня не раздражает пара любовно, но плохо связанных носков, которые не понадобятся даже в благотворительном магазине.
Но мы делаем это.
Потому что это - традиция.
И люди безмерно злятся, если вы нарушаете традиции.
Однако есть одна традиция, которую я никогда не нарушаю и никогда бы не захотел ее отменять.
Это - единственная традиция, благодаря которой сезон того стоит.
Традиция, которая заставляет меня волноваться в течение трехсот шестидесяти четырех дней, предшествующих этому событию.
Это традиция, которая существует между мной и моим сыном в канун Рождества.
Видите ли, мы с его матерью больше не разговариваем. Мы развелись почти пять лет назад из-за долгого и незаметного романа с ее стороны. Печально то, что, несмотря на то, что именно она провела четырнадцать месяцев, занимаясь сексом со своим коллегой, я все еще был тем, кто умолял ее не уходить.
Насколько жалким это меня делает?
Она трахается с ним больше года, а я тот, кто пресмыкается.
Итак, теперь, вопреки видению жизни, которое я представлял себе в свои сорок, я являюсь стереотипом отца, работающего неполный рабочий день. Видящего ребенка на выходных, вынужденного налаживать сложные отношения, знающего, что он намного ближе к отчиму, с которым живет.
И это убивает меня, действительно убивает.
И по этой причине у меня действительно ничего не было бы - если бы не Генри.
И каждое Рождество было одинаковым на протяжении последних пяти лет.
Каждый сочельник до рождественского утра он проводит время со мной, прежде чем его забирает отчим, чтобы устроить большой праздничный рождественский пир с семьей моей бывшей; праздновать, смеяться и веселиться, пока я сижу перед надоевшим рождественским фильмом, пью слишком много "Чинзано" и дрочу в рождественской шляпе, как будто хочу немного порадоваться сезону отпусков.
Я делаю все, что в моих силах, чтобы сделать это время лучшим в его жизни.
У меня ничего не получается, но я все равно все делаю.
И одна вещь; единственная чертова вещь, о которой он просит каждый год, в обязательном порядке, - это традиция, которой я так дорожу.
И эта традиция включает в себя веб-сайт, который стал очень популярным и даже был превращен в приложение.
Он называется "Отслеживание Санты".
И каждый год, в обязательном порядке, мы сидим там в наших рождественских комбинезонах, с пирогами с мясным фаршем, обхватив руками горячий шоколад, согреваясь у маленького скромного камина, и смотрим этот веб-сайт, чтобы узнать, где находится Санта.
Санта обычно начинает в южной части Тихого океана и движется на запад, как говорится на веб-сайте. И теперь, когда мы сидим там и смотрим, на веб-сайте написано:

Санта в Новой Зеландии.

Генри так взволнован, размахивает руками и смотрит на меня снизу вверх со своей очаровательной улыбкой.
Боже, я скучаю по этой ухмылке. Такой дерзкой и в то же время такой невинной.
Это была та же самая улыбка, что была раньше у его матери.
Мне хочется плакать, но я обещаю себе, что не буду.
Пока нет.
О, как это испортит ему Рождество, если его отец разрыдается посреди их любимого рождественского мероприятия.
Нет, слезы могут подождать, пока Генри не ляжет в постель.
Затем может начаться настоящее веселье. Чрезмерное употребление шерри с перерывом, чтобы положить подарки Генри под елку, прежде чем я вернусь в кресло, чтобы весело поплакать.
Трекер снова меняется:

Санта в Австралии.

Генри снова машет руками.
Почему я снова не получил полную совместную опеку? Почему мне дали только выходные? Что сказал ее адвокат?
Мой дом слишком мал.
Моя жизнь слишком пуста.
Моего терпения слишком мало.
По правде говоря, ни одна из приведенных причин не соответствует действительности. Настоящая причина, по которой мне не предоставили полную совместную опеку, заключалась в том, что мне не хватало смекалки или уверенности, чтобы бороться за это.
Я никогда не был хорошим бойцом.
Ближе всего к драке я был, когда хулиган с избыточным весом в школе сказал, что ударит меня. Я договорился с ним, и он согласился, что моего обеда, домашнего задания по математике и десяти фунтов будет достаточно, чтобы избежать нападения.
Я смотрю на своего сына и надеюсь, что он вырастет более уверенным в себе, чем я мог себе позволить.
- Так вот, ты же знаешь, что когда он доберется до Японии, тогда и придет время ложиться спать.
- Но, папа, впереди еще столько стран, прежде чем он доберется до нас!
Даже то, что меня называют "папой", больше не является чем-то особенным. Когда-то так и было; пока он не назвал своего отчима тоже "папой".
Нас не может быть двое.
И мне интересно, сколько пройдет времени, прежде чем я совсем перестану существовать.
У нас есть еще один мясной пирог и еще один горячий шоколад, а затем экран снова меняется:

Санта в Японии.

- Ладно, - заявляю я. - Пора спать.
Я веду его наверх, сижу с ним, пока он чистит зубы (я не знала, что он теперь может чистить зубы самостоятельно, но, похоже, у него это хорошо получается), и веду его в его почти не используемую спальню. Я сижу рядом с ним и участвую в другой традиции - читаю "Это было в ночь перед Рождеством".
К тому времени, как я называю последнего оленя, он уже спит.
Я все еще заканчиваю его, не желая быть вдали от него.
Когда я заканчиваю, а он тихонько похрапывает, я целую его в лоб и шепчу:
- Спокойной ночи, старина.
Я всегда называл его "стариной". Это была маленькая шутка, когда он был ребенком, и он обычно корчил рожу, как сварливый старик.
Это всегда смешило его мать.
Я сомневаюсь, что он вообще помнит.
Я выключаю свет и оставляю щель в двери.
Я спускаюсь вниз и, не медля ни секунды, открываю шкаф и достаю бутылку шерри. Я выливаю ее содержимое в свой стакан и отправляю в корзину для мусора рядом с двумя другими пустыми бутылками.
Я подношу его ко рту и не утруждаю себя впитыванием аромата, как это положено делать с хорошим хересом. Я просто залпом выпиваю весь бокал, затем открываю другую бутылку и снова наполняю свой бокал.
Я прислоняюсь к стенке и потягиваю шерри, хотя и немного быстрее, чем это сделал бы обычный человек.
Ноутбук все еще открыт:

Санта в Соединенном Королевстве.

Вау, это было быстро. Я думал, он еще далеко, в Японии. И хотя только что пробило десять часов, для него еще слишком рано приходить сюда.
С другой стороны, почему меня это так волнует? Вряд ли это реально, не так ли?
Генри лег спать.
Традиция закончилась.
Теперь прошел еще один год, прежде чем мы сможем провести вместе особенный момент.
Это, конечно, если он захочет вернуться в следующем году. В конце концов, он узнает правду о Санте и потеряет интерес к этому сайту.
Что дальше?
Вряд ли я все еще буду читать ему "Это было в ночь перед Рождеством", когда он будет подростком, не так ли?
Может быть, именно тогда он сам решит навсегда вычеркнуть меня из своей жизни. Устранить все токсичные влияния. Отвергнуть всех неудачников.
Я возвращаюсь к бутылке с шерри, наполняю свой бокал, отворачиваюсь и пью еще.
Только на Рождество можно напиться шерри. Обычно это виски или пиво. Тем не менее, на Рождество традиция предписывает не просто напиваться, а напиваться шикарно.
Я фыркаю от смеха при этой мысли.
По крайней мере, я развлекаю себя.
Я замечаю, что экран ноутбука снова изменился:

Санта на вашей улице.

- Хм, - хмыкаю я.
Это что-то новенькое. Не помню, чтобы я когда-либо видел такое раньше.
Я имею в виду, может быть, он знает, что я в Соединенном Королевстве, из-за моего IP-адреса или чего-то еще. Таким образом, он сообщает вам, когда он ближе.
Но я знал, что это касается только разных стран.
Странно.
Я больше не думаю об этом.
Я открываю шкафы. У меня нераспечатанная упаковка пирогов с мясным фаршем. Думаю, я мог бы съесть их все за десять минут.
- Вызов принят, - говорю я себе, снова вызывая собственное веселье.
Я беру пирожки с мясом и направляюсь в гостиную, готовый смотреть "Это прекрасная жизнь" и знаю, что, в отличие от Джимми Стюарта, ни один ангел никогда не появился бы, чтобы предложить мне не убивать себя, - но кое-что привлекает мое внимание.
Я останавливаюсь у ноутбука, уверенный, что увидел что-то неправильно, что это был просто обман зрения.
Но нет, это не так.
Я снова читаю экран:

Санта в вашем доме.

Вот это уже жутко. Я не уверен, что веб-сайт должен заходить так далеко. Хорошо, что здесь нет Генри, это бы окончательно вывело его из себя. Было достаточно плохо говорить, что он был на моей улице; я имею в виду...
Шум из трубы привлекает мое внимание.
Огонь гаснет.
В камине клубится пыль.
И я слышу, как что-то звенит.
- Какого хрена...


Я уставился на камин.
В ожидании чего-то.
Экран снова мигает.
Веб-сайт изменился. Цвета стали темно-красными, больше похожими на кроваво-красные. Шрифт стал темным, более болезненно-зеленым. И веб-сайт больше не называется "Отслеживание Санты".
Каким-то образом все сбросилось само собой.
Теперь он называется "Отслеживание Крампуса".
- Какого черта...
Я подхожу к ноутбуку и нажимаю "X" в верхней части окна.
Ничего не происходит.
Я пробую снова. Решительно щелкаю и щелкаю.
Веб-сайт не закрывается.
Я удерживаю нажатой кнопку включения.
- Попробуй зависнуть без питания, - поддразниваю я и удивляюсь, зачем я словесно спорю с компьютером.
Тем не менее, питание не отключается.
Я нажимаю на кнопку дольше. Нажимаю несколько раз. Я делаю все, что могу, но это не работает.
Я нажимаю control, alt, delete, но ничего не происходит.
Экран полностью зависает.
В камине повалило еще больше пыли.
Позади раздается звук чего-то мягко постукивающего по стене, похожего на шаги, но большего размера...
Как копыта.
Я должен выбраться отсюда.
Это то, что я должен сделать.
- Генри! - я ахаю, внезапно вспоминая, что на кону жизнь моего сына.
Я поворачиваюсь к лестнице, но меня прерывает более громкий стук. Громкий, зловещий звон, за которым следуют два сильных удара об пол в гостиной и хрюканье, которое никак нельзя назвать человеческим.
Я медленно поворачиваю голову.
Я вижу его краем глаза. Размыто на краю поля зрения.
Он отвратителен.
Я не хочу смотреть.
Я замираю.
Он ненастоящий.
Я стал таким одиноким, что мой разум придумывает ложь. Обманывает меня. Это начало психоза.
Я вижу экран ноутбука.
Он мигает. Выключается и включается снова.
Теперь на экране появляется надпись:

Крампус в твоем доме.

Крампус?
Мифический монстр из страшных детских историй?
Анти-Санта?
Брось это. Я не верю в Санту, не говоря уже о кровавом Крампусе.
Но копыта делают еще один шаг, стуча по полу. Я чувствую, как его дыхание обжигает мне затылок. Bлажное, и запах отвратительный.
Он приближается ко мне.
Медленно.
Методично.
- Кто здесь? - cпрашиваю я и ругаю себя за это.
Я выпил слишком много шерри. Известно, что алкоголь не вызывает галлюцинаций, но это не значит, что одиночество не может действовать как катализатор, заставляющий алкоголь совершать необычные поступки.
Он снова движется вперед, издавая при этом громкий звон, как будто на нем висят колокольчики, но не красивые колокольчики, не колокольчики из праздничной рождественской песни, скорее похоронные колокола, предзнаменования смерти, каждый звон - еще одно зловещее напоминание о роке.
- Пожалуйста, уходи, - говорю я, но мой голос звучит тихо и слабо, и я едва слышу его сам.
- Пожалуйста, ух... – пытаюсь я сказать немного громче, но меня прерывает оглушительный рев, сила ветра, исходящего из его горла, бросает меня на колени.
Я заставляю себя подняться на ноги.
Я должен выбраться отсюда.
Но сначала я должна заполучить Генри.
Я думаю, стоит ли мне это делать, а затем ненавижу себя за это. Я не буду таким трусом, чтобы оставить своего сына умирать в одиночестве.
Я взбираюсь по лестнице на четвереньках, как кошка; больная, перепуганная кошка.
Я вхожу в коридор и чувствую его спиной.
Приоткрытая дверь комнаты Генри находится через коридор.
Я стараюсь изо всех сил.
Онa закрывается.
- Нет!
Я подхожу к двери и начинаю дергать дверную ручку, но она не поддается. Дело не в том, что дверь заперта, а в том, что ручка застыла в своем положении - неподвижная, неумолимая.
Я давлю на нее изо всех сил, но этого недостаточно.
Я прижимаюсь плечом к стене, но я слаб, даже когда адреналин пытается придать мне сил.
- Генри! - кричу я, но ответа нет.
Я оглядываюсь через плечо.
Тень чудовища падает вверх по лестнице, но чудовище остается на нижней ступеньке. Я слышу его протяжное сопение, пока оно ждет меня, ждет, когда я вернусь к своей кончине.
Я никуда не пойду без своего сына.
Я не позволю себе.
Я не должен быть трусом.
- Впусти меня! - кричу я в дверь спальни Генри.
Клянусь, я слышу, как он смеется.
Я бьюсь еще раз.
Как пожелаете...
Дверь распахивается.
Я бросаюсь к кровати, чтобы забрать своего сына.
И все же, когда я откидываю одеяло, его там нет.


Я обыскал каждую часть комнаты. Ни один угол или щель не останутся неисследованными, ни один ящик или дверца не будут открыты, и ни одна тень не будет пропущена.
Когда я в пятый раз смотрю в одни и те же места, становится совершенно ясно, что моего сына здесь нет.
Я выглядываю из-за двери.
На другом конце коридора я вижу эту тень.
Чудовище.
Крампус, вот кто это такой.
И у него мой сын.
И это почти захватило меня.
У меня есть два варианта. Я могу смириться со своей потерей и сбежать, или я могу вернуться и потребовать безопасного возвращения моего ребенка.
Я сомневаюсь, что второй вариант будет успешным.
Но в этой спальне есть окно, которое я могу открыть и выпрыгнуть. Там есть дерево, на которое я могу запрыгнуть, и я могу спрыгнуть с него на землю, и я могу убежать. Позвать кого-нибудь на помощь. Найти полицию. Заявить о пропаже Генри. Сказать, что я искал везде, что я не знаю, что произошло. Возможно, оставить всю историю с Крампусом при себе.
Но я знаю, что не должен этого делать.
У меня есть долг.
Я выхожу из комнаты и пробираюсь к лестнице. Я двигаюсь так медленно, как только могу, но когда я достигаю верхней ступеньки, я не могу идти дальше.
Я смотрю вниз на силуэт. У зверя есть рога. Он большой и сгорбленный. У него что-то капает изо рта. Весь дом сотрясается от его глубокого, угрожающего дыхания.
Я не хочу сталкиваться с ним лицом к лицу.
Нет никакого способа узнать, там ли Генри.
Генри мог услышать шум и сам выпрыгнуть из окна.
Да, именно так.
Точно сказать невозможно.
Следовательно, противостоять ему было бы безрассудно.
Я иду, чтобы вернуться в спальню и самому выпрыгнуть из окна, когда слышу это.
- Папа...
Слабый, но определенно голос моего мальчика. Зовет меня.
Снизу.
Он у твари. Это так. У него мой сын.
- Черт, - говорю я.
Каким-то образом я все еще зависаю на лестничной площадке. Все еще на полпути к окну. Все еще на полпути к свободе.
Он не преследует меня. Я все еще могу выбраться отсюда живым.
Я представляю голос моей бывшей жены, высокий и визгливый, кричащий мне в ухо, в то время как мужчина, ради которого она меня бросила, стоит там, скрестив руки на груди, качая головой, осуждая меня, как будто человек, который разрушил мой брак, имеет какое-либо представление об этических последствиях.
Я возвращаюсь на верхнюю площадку лестницы.
Вот где я остаюсь.
Вот на чем я стою.
- Отпусти его, - говорю я, мой голос звучит тихо и робко, как будто он спрятан где-то в коробке.
Я даже не помню, как уговаривал себя произнести эти слова, но они все равно выходят.
Эта тварь просто смеется. Медленный, напряженный, методичный смех. Каждый следующий отзывается мучительной болью в моем боку.
- Пожалуйста, - пытаюсь я.
Как будто "пожалуйста" может что-то сделать.
Манеры закаляют человека, но манеры также заставляют человека проигрывать, - как однажды сказалa нашему сыну моя дорогaя бывшaя.
Я склоняю голову. Закрываю глаза.
- Я не сделал ничего плохого, - говорю я.
Существо снова смеется.
Я бы хотел, чтобы он перестал смеяться. Каждое фырканье - это еще одна брешь в моей уверенности; во всяком случае, той, что у меня еще осталась.
- Папа... Пожалуйста...
Нет...
Почему...
- Да ладно, я не сделал ничего, что могло бы причинить тебе боль! - говорю я, на этот раз с чуть большей убежденностью, но только по моим стандартам; по стандартам любого другого - я все еще звучу как жалкое, плачущее ничтожество.
- Верни мне моего сына!
Я пытаюсь с той же фальшивой убежденностью.
Приди и забери его...
Говорит он, но в то же время не делает этого.
Его голос гремит, но я чувствую только его вибрации.
Он не двигается, но я слышу его звук.
Прийти и забрать его?
Он хочет, чтобы я спустился туда и забрал его?
Я не могу.
Я знаю, что не могу.
Но я также знаю, что должен.
Я оглядываюсь на дверь. Елка за окном.
Это могло быть так просто.
И, честно говоря, это, вероятно, был бы самый разумный выбор. Какие у меня шансы, в конце концов? Конечно, мне лучше вызвать сюда полицию. Им было бы лучше участвовать в этом противостоянии.
И когда я принимаю решение, и мои ноги уносят меня прочь от монстра, я снова слышу его слова...
Уйдешь сейчас, и я оставлю твоего сына у себя навсегда.
Он просто говорит это, чтобы подразнить меня. У него нет возможности ничего сделать.
С другой стороны, монстры не могут существовать - и все же они существуют.
Я возвращаюсь к лестнице и осторожно спускаюсь на ступеньку.
Потом еще одну.
И еще одну.
Но на этом я останавливаюсь. Третьего шага для меня достаточно.
Я чувствую этот запах. Несвежий лук и сырость. На спине у него изъеденный молью халат. Это более отвратительно, чем я мог ожидать.
И я вижу его.
Моего сынa.
За ногами существа. На коленях. Смотрит на меня снизу вверх. Красные глаза, красные щеки и дрожащее тело.
Он так напуган.
И у меня не хватает духу что-либо с этим поделать.
Приди и забери его, или мы уходим...
Не забирай его. Пожалуйста. Просто уходи, и пусть он...
Нет! Ты идешь за ним, или он идет со мной...
Я делаю шаг вперед, и он хихикает.
Хотел бы я быть сильнее.
Хотел бы я быть таким отцом, каким хотел быть.
Я желаю...
На самом деле, знаете, чего я желаю?
Я хотел бы перестать загадывать желания.
Я хотел бы перестать воображать вещи такими, какими они должны быть. Чтобы я перестал мечтать о моей бывшей жене, врывающейся в эту парадную дверь и умоляющей меня о прощении.
Я хотел бы перестать представлять, как я избиваю ее мужа, человека, который заслуживает звания мужчины гораздо больше, чем я.
И я хотел бы перестать барахтаться. Я хотел бы перестать быть этой печальной, жалкой оболочкой человека, который потерял всю свою жизнь, когда все, что он потерял, - это жену.
Она ушла, но моему счастью это не понадобилось.
Я делаю еще один шаг.
Достаточно.
Хватит этого дерьма.
Хватит быть маленьким, жалким комочком, у которого нет ни убеждений, ни надежды, ни жизни.
Хватит мириться с тем, что ты - "папа на выходные".
Хватит позволять человеку, который украл мою жену, судить меня.
Хватит с меня этого тупого гребаного монстра в моем доме.
- Отпусти его, - говорю я, и слышу это в своем голосе; я слышу силу, кайф, уверенность. Я слышу, кем я хочу быть.
Я делаю еще несколько шагов вниз.
Если бы я потянулся, то мог бы протянуть руку и прикоснуться к нему прямо сейчас.
- Верни его.
Протяни руку и возьми...
- Я сказал, верни его!
Я делаю шаг вперед и оказываюсь на нижней ступеньке.
Я вижу слезы моего мальчика.
Я вижу лицо Крампуса. Лицо рождественского зла. Лицо всего, что я ненавижу в этом чертовом празднике.
- Я больше не буду просить.
Кажется, он улыбается.
И я бросаюсь на него, закрывая глаза, крича, вкладывая в это все, что у меня есть.
Я ударяюсь головой о стену.
Я стою на коленях.
Я открываю глаза. Генри сидит передо мной.
Я оглядываюсь назад, и существо исчезает.
И никогда не заставляй меня возвращаться...
Я беру своего ребенка на руки, и мы плачем вместе.
Я приношу свои извинения. Я начну с перечисления вещей, о которых я сожалею, например, о том, что не старался больше, о том, что не был рядом с ним, о том, что не боролся за совместную опеку. Потом у меня все заканчивается, и я просто продолжаю повторять эти слова снова и снова:
- Прости, прости, прости меня.
И мы никогда не забываем того, чему научились.
И к следующему Рождеству мы решаем, что он будет у меня во второй половине дня, а также в День Подарков.
Она бросает того урода, чтобы вернуться ко мне. Она говорит, что видит мужчину, которого всегда хотела.
Я говорю ей, что она может идти нахуй.
И в канун Рождества, как и каждый следующий год, мы отслеживаем Санту.
И мы поместим маленькое украшение Крампуса на камин.
Новая традиция, которую мы создадим.
Традиция, которую мы никогда не забудем.