«Я вешаю шляпу, и крови нет» Роберт Эссиг

Я захожу в свою квартиру, вешаю шляпу на вешалку, и крови нет.
Квартира находится за "Космополитеном" на Лас-Вегас-Стрип. Звучит гламурно, правда? Да ни хера. Это когда я только купил это местечко, оно было весьма милым, тогда мое шоу являлось хитом, и я загребал зелень лопатой, будто Либераче на гей-параде, но те деньки давно прошли, не только для "Космополитена", но и для меня тоже. Знаете, и меня когда-то поджидали в гримерке поклонницы после шоу. Вы не поверите. Мол, только не такого парня, как я. Я толстый - могу это признать. Я гребаный комик! Издеваетесь? Добрая половина моих фишек – это сальные шуточки. Именно так я и прорвался.
В любом случае, да, я живу в этой квартире позади того, что когда-то являлось одним из самых гламурных казино на Стрипе. А я когда-то являлся одной из комедийных звезд "Метро Голдвин Майер", наравне с прочими великими личностями.
Повесив шляпу, я тихонько подхожу к своему потрепанному дивану, беру пульт и забиваю мозги однообразной шлаковой телепередачей. Всем, что угодно, реалити-шоу, круглосуточными новостными программами, повторами комедий, которые смешны только потому, что моя собственная жизнь превратилась в одну большую шутку. Я не собираюсь топить рассудок в выпивке, не сегодня вечером, во всяком случае, я бы никогда не простил себе подобного. Может, все было бы иначе. Хотя, наверное, нет, такова судьба.
На следующий день я просыпаюсь в поту от жара, вызванного сном на кривом старом диване. У меня есть кровать, но мне кажется, что я не смогу заснуть в спальне, пока меня не затянет в себя гипнотический гул ночной телепрограммы. Я пахну двухдневным потом, будто подцепил сильный грипп, но от дезодоранта будет мало толку, учитывая, какой чертовски жаркий Вегас в августе. 46 градусов вчера; 48 сегодня.
Я пытаюсь убедить себя, что благодарен за программу, которая у меня есть в Театре Берта Челленджера, дерьмовом маленьком заведении, спрятанном в переулке рядом с круглосуточным индийским ларьком, и грязным торговым центром для туристов, не брезгующим продавать зарядные устройства для сотовых телефонов по двадцать баксов за штуку, но не переживайте, зато вы можете купить бутылку пива за доллар! Я ненавижу это место, и обслуживающий персонал питает ко мне такие же чувства. Местные знают меня по имени, но туристы не помнят никого из подобной мне старой гвардии, кроме, разве что, Пенна, Теллера и Кэрроттопа. Первые двое являлись завсегдатаями "Рио" в течение многих лет. Их вытянутые рожи можно узреть даже с И-15. Чего не скажешь про последнего. Может, кто-нибудь в конце концов выпроводил его задницу из города.
Перед "MGM Гранд" стоит гигантский экран, который можно видеть со Стрипа на милю вперед в любом направлении. Десять лет назад я был полноценным хозяином этого экрана. Мое представление являлось одним из самых популярных комедийных шоу на Стрипе. Мне говорили, что я так хорошо выступал для "MGM" за такое короткое время, что фактически стал живой легендой Вегаса. Я уже видел улицу, названную в мою честь, подобно парням из "Крысиной стаи", я видел театр, где я выступал, названный моим именем, но, что более важно, я видел деньги, достаточно денег, чтобы ни о чем не беспокоиться, и так было до того дня, когда я подох.
Я узнал, что люди много чего говорят. Люди используют слова как крошечные оружия в какой-то нездоровой ментальной холодной войне. Связав их по-одному, вы растопите чье-то сердце, вы подпитаете чье-то эго; возьмите те же слова, немного поверните их, и они превратятся в кинжалы.
У меня много мыслей, слишком много, чтобы сосредоточиться. Я не особо сильно стараюсь подготовиться к выступлению, не здесь, в квартире. Прогулка до театра Берта Челленджера превращает меня в кучу потеющего бисквитного теста. Ненавижу ходить пешком. Каждый чертов день.
Так много мыслей в голове. Например, о женщине из публики вчера вечером. Я никогда не встречал ее раньше. Она... ну, не то, что у меня больше нет поклонников. Просто даже самые верные со времен старых добрых деньков давно забыли обо мне. Дело не в том, что у меня нет приличной аудитории, а в том, что люди получают свои билеты бесплатно в соответствующих казино или покупают с сумасшедшей скидкой на различных сторонних сайтах. Я знаю это, и я знаю, что театр надеется, что зрители остановятся у маленького сувенирного киоска и купят футболку с моим именем и жалко стилизованным изображением колоды карт. Я даже не понимаю этого. Мое шоу не имеет ничего общего с картами.
Я выхожу на душные улицы за добрых два с половиной часа до начала выступления. Мои ноздри атакуют запахи мусора, выхлопных газов автомобилей, сигар и безошибочно узнаваемой вони канализации, которая либо перегружена, либо перегрета из-за сорока пяти дней подряд с температурой выше 38 градусов. Это самое ужасное - запах дерьма. К нему никогда не привыкнешь, и иногда он даже заползает в коридоры моего кондоминиума. Когда идешь по постоянно оживленным улицам, можно ощутить ароматы, бьющие по вам короткими очередями, словно невидимые грязные сущности, старающиеся распрямить вашу задницу. Подростки предлагают мне купить кокаин, травку, таблетки, а я игнорирую их и сегодня, и каждый день, проходя через Бульвар Лас-Вегаса по мосту над магистралью с постоянным движением в три с половиной мили в час.
По другую сторону моста улицы всегда заполнены пестрыми туристами и уличными артистами разной степени безнадежности. Молодые девушки в стрингах разносят пирожки, танцуя под новомодные женоненавистнические хип-хоп мелодии и принимая пожертвования за возможность сфотографироваться с ними. У современных фокусников более сложный антураж, они все еще полны надежд, которые, увы, недолговечны. Те, кто пробыли там больше полугода, выглядят грустными клоунами без грима, практически умоляющими кого-нибудь вытянуть карту, любую карту. А еще есть бездомные, волосатые, грязные и костлявые - они похожи на американцев средних лет, попавших в худшие концентрационные лагеря гитлеровской Германии.
Эти парни тоже когда-то были фокусниками, певцами, жонглерами, мечтателями.
Можно сказать, что вы обычно видите уличных артистов, но не обращаете на них внимания. В наши дни они повсюду, на каждом углу, соперничающие за каждую вашу долларовую купюру, но лишь немногие из них чего-то стоят.
Хотите верьте, хотите нет, но я добился успеха именно, как уличный комик. В те времена уличные артисты являлись исключением из правил. В большинстве случаев, если вы претендовали на серьезный доход, следовало получить разрешение от казино, а это означало, что необходимо было встретиться с каким-то менеджером или еще с кем-то и убедить их, что выступление перед дверями их учреждения заставит людей войти внутрь. На самом деле это оказалось моим входным билетом в некогда великий "Империал Палас", который сейчас снесен. Его еще прозвали "Венерическим дворцом" из-за большого количества студентов колледжа, селившихся там по причине дешевых номеров. Я решил выступать напротив него, так как это было недалеко от "Сизарс", "Фламинго" и "Беладжио", а также других хорошо известных местечек. Еще бы чуток западнее, и я мог бы скручивать зверюшек из воздушных шариков перед "Серкус Серкус".
Публика, которую я собирал, оказалась настолько многочисленна, что в "Империал Палас" решили дать мне место в их театре, чтобы заманить людей внутрь, где они, возможно, поиграют, и именно так я получил свое первое шоу. Моей фишкой всегда являлось немного политики, немного текущих событий и много-много самоуничижения. Зрителям нравится это дерьмо. Они просто любят посмеяться над тем, у кого все хуже, чем у них, хотя в конечном итоге у меня дела шли лучше, чем у девяноста девяти процентов моей средней аудитории.
Господи, все это было очень давно.
Театр Берта Челленджера не назовешь особо приметным местом, и вы можете пройти по переулку пять раз, прежде чем найдете его. Я проскальзываю в парадную дверь и прохожу за кулисы, делая вид, что не замечаю двойное гневное сверкание глаз Дениза и Сала, будто от моего следующего выступления зависит дальнейшая судьба их средств существования.
Может и так.
По крайней мере, здесь есть кондиционер. Остыв и подготовившись, я выхожу на сцену, мне любопытно посмотреть, сколько людей в зале. Это небольшая сцена с группой коктейльных столиков в центре зала, кабинками по бокам и рядами сидений сзади. Я удивлен количеством собравшихся только потому, что это то, чему я и должен удивляться. Народу как минимум вдвое больше, чем обычно, но не более, чем вчера.
Мой сценический антураж довольно простой. У меня есть табурет на тот случай, если мне понадобится передышка или вдруг заболят ноги. На табурете стоит стакан яблочного сока. Зрители почему-то считают меня алкашом, жаждущим напиться прямо на сцене. Чушь. Просто нужно что-то для смачивания губ после каждой серии обильных шуток. Рядом с табуретом - мешок с реквизитом. Не судите строго. Комедийные представления с реквизитом в значительной степени загнулись в начале девяностых, но мне нравится добавлять их элементы в свое шоу. Тот же Кэррот Топ сделал отличную карьеру с резиновыми цыплятами и подобными штуками, так почему бы и нет?
Я начинаю с приветствия; они аплодируют и искренне радуются тому, что находятся здесь, что всегда является плюсом. Я отпускаю несколько быстрых сальных шуточек. Дети любят крылышки, когда летят в самолете... Я тоже беру крылышки... в "KFC". Я часто налётываю мили в "Макдональдсе". Дальше становится еще хуже, и улыбки начинают таять. Самоуничижение просачивается внутрь, и так происходит каждый вечер, когда я выступаю. Проверенные и искренние шутки немного поднимают их настроение, но не надолго. У меня больше нет возможности удерживать аудиторию. Моя способность писать отличные материалы, кажется, испарилась под действием жары Вегаса. Может дело в том, что я просто больше не общаюсь с людьми, огромное количество времени, проведенного в этой адской полоске казино и отелей, превратило мои мысли в мусор.
Пока я стою там, отпуская шуточки, убивая ими одних и бомбардируя других, в затылке начинает слышаться ворчливый голос. Это голос моего босса, самого Берта Челленджера (старого фокусника, счастливого ублюдка, открывшего театр на пенсии). Видите ли, на прошлой неделе он поставил крест на моем шоу.
Более того, сегодня мое последнее выступление.
Ты весь выдохся. Он сказал мне это так, будто мы вернулись во времени в эпоху черно-белых фильмов. Он прав, и за такой короткий срок у меня нет возможности организовать еще один концерт, даже на Фримонте или в одном из множества казино, разбросанных по краям центра города.
Человек прежде, чем сдаться, может выдержать множество обломов, но я больше не собираюсь выступать на улицах. Я слишком стар для этого дерьма. Это убьет меня, прежде чем я смогу докатиться до состояния среднестатистического лодыря.
В середине выступления я начинаю вытаскивать из сумки реквизит. Всякие тупые штуковинки, заставляющие смеяться нормальных людей, тех, кто любит приколы. Среди публики есть такие, но их недостаточно, чтобы вызвать цепную реакцию. Сила смеха действительно потрясающая. Я видел зрителей, которым не нравилось шоу и которые просто сидели со скрещенными на груди руками, смотря на меня, будто провоцируя сказать что-то смешное. Раньше все это помогало. Я знал, что если мне удастся заставить громко смеяться зрителей, сидящих вокруг этих ипохондриков, смех станет заразительным, и довольно скоро все эти ипохондрики, сами не желая того, начнут надрывать животики от хохота.
Смех - великая сила, но и другие вещи не менее эффективны.
Я достаю из сумки с реквизитом дробовик. Зрители притихли, оставаясь в то же время спокойными. Похоже, они не осознают, в какой опасности находятся, и это хорошо. Страх заразителен, так же, как и смех, если не больше, и достаточно всего одного крика, чтобы снести здесь все на фиг.
Конечно, я продолжаю шутить, используя в своих шутках общественные комментарии по поводу прав на владение оружием. Что мол случилось так много массовых расстрелов, что я могу сейчас поприкалываться на эту тему, тем более что на этой неделе не было ни одного... пока.
Я шучу насчет того, как мы будем использовать старые дробовики после того, как демократы изымут наше оружие, ублажая тем самым консервативную половину аудитории, а затем, угожая "левакам", прикалываюсь над быдлотой, отстреливающей себе пальцы на ноге, чтобы избавиться от мозолей, после чего перехожу к анекдоту, который захватывает всех зрителей. Это анекдот про старую порно-актрису в доме престарелых. Про то, как она спутала дробовик со своим любимым дилдо. Знаю, знаю, звучит чертовски глупо, но вам надо просто оказаться там. Вы бы смеялись, как и все остальные. Когда я в ударе, то могу заставить вас хохотать даже над раковой опухолью.
Я разыгрываю целое представление, ложась на спину на краю сцены, сжимая дробовик в руке и упирая его в грудь. Наклонив голову, глядя на аудиторию вверх тормашками, я изображаю полу-слепую старую порнозвезду, что-то типа пантомимы на тему продолжившей карьеру Дженны Джеймсон.
- А потом она вот так вот засовывает дилдо себе в рот...
Я поднимаю голову, чтобы зрители могли хорошо видеть обратную сторону моего вспотевшего лысеющего купола. Кладу дуло ружья в рот и издаю мерзкие звуки, дергая дробовиком, будто получаю удовольствие от сосания кобальтовой стали.
А затем нажимаю на курок.
Мой затылок взрывается, будто арбуз, в который заложили M80. В последний момент перед смертью я слышу панические крики. Это ужасно. Я слышу их снова и снова, звенящие в моем сознании, как колокола тревоги, и я знаю, что сделал.
Они не были готовы забрызгаться кровью.
Я лежу, свесив голову с края сцены, а кровь с мозгами текут на пол, в то время театр заполняется криками, а запах пороха поднимается до самых стропил.
В первый раз, когда это случилось, мне кажется, я пролежал там полчаса, прежде чем как-то сориентировался. Лежа, я прислушивался к событиям из прошлого, но на самом деле это было не так уж и интересно. Зачем жить прошлым? (Небольшая шутка над самим собой).
Я встаю. Голова кажется большой, как воздушный шар, и в ней чувствуется прохлада от кондиционера, дующего в зияющую дыру в задней части моего черепа. Меня каждый раз познабливает. Запихнув ошметки мозга и плоти в обожженную кровавую полость, я нахожу свою шляпу и надеваю ее в жалкой попытке прикрыть свое уродство. И тогда я смотрю на аудиторию.
Новая девушка, вчерашняя, находится там. Похоже, у нее на шее следы от веревки. Иногда я не могу поверить в то, что сотворил. В первый раз, когда я воспроизвел финал, два зрителя из переднего ряда дождались, пока я очнулся. Остальная часть театра опустела, за исключением моих высохших мозгов и потемневшей крови. Двое из переднего ряда показывали мне свои порезанные запястья так же, как они это делают сейчас. Вижу ли я упрек в их глазах?
В течение дней, месяцев, лет (неужели это продолжалось так долго?) все больше и больше зрителей оставалось после шоу. Перерезанные запястья, следы от веревок, дырки от выстрелов в голову, а некоторые выглядели настолько нормальными, что мне становилось интересно, наполнены ли их кишки полупереваренными таблетками.
Я привык к тем, кто приходил каждый вечер. Удивительно наблюдать за человеческими душами, они очень реальны. Я смотрю на них снова и снова, и хотя многие из вещей, которые ни один нормальный человек не посчитает нормальными, уже кажутся мне обыденными, бывают моменты, когда я испытываю настоящий ужас, сожаление, совесть, те чувства, от которых я должен был бы полностью давным-давно избавиться, например, когда кто-то из зрителей вчерашнего представления появляется с вышибленными мозгами.
Не знаю, что они думают обо мне. Они смотрят, и я чувствую, как кровь бежит по моей шее, прилипая к спине, как новая гладкая кожа. Глаза прикованы к новой девушке, умоляющему взгляду на ее лице, будто я могу отмотать время назад, и парню, будто я могу... Она выглядит напуганной, сидит там с остальными и смотрит на меня так, будто у них нет другого выбора, будто я каким-то образом проклял их.
Может и так.
Я не задерживаюсь там и не смотрю в несчастные глаза обвиняющих. Сейчас же остаюсь дольше только из-за новой девушки. Не то, чтобы меня пресытили адские улицы Города Грехов.
Когда я выхожу из театра, жара стоит раз в десять сильнее, чем было, хотя уже перевалило за десять вечера. Проходя мимо казино, я чувствую потоки серного, дымного воздуха, когда двери открываются и закрываются, впуская и выпуская ничтожных бездельников, иногда бесконечной чередой, как будто они навсегда забыли, куда, черт возьми, они идут и где оставят свои деньги. Печально видеть выражение полной аппатии в глазах некоторых из них. Звуки множества игровых автоматов, некогда высокие и мажорные, теперь кажутся диссонансными, минорными и однообразными. Все равно, что слушать грустную музыку задом наперед.
На моем обратном пути толпы на улицах не менее многочисленны; на самом деле, нет никакого движения, просто река душ течет по теперь расплавленному бульвару Лас-Вегаса, головы пылают, глаза черные и мертвые, как у мелких рыбёшек. Я перехожу над мертвыми душами по мосту, ведущему к "Космополитену", но отказываюсь от мысли идти через казино, как по дороге в театр. Я могу обойтись без палящего зноя и безумной тряски автоматов для убоя.
Я огибаю здание, проходя мимо таких же, как я, которых я вижу в одном и том же месте каждый вечер своей проклятой... чем бы это ни было. Каждый вечер моей смерти, мой тупой, вечной смерти. Я смотрю на фонарный столб, увенчанный тем, что раньше было полицейской камерой замкнутого цикла, а теперь превратилось в кровавый глаз, следящий за тем, чтобы никто из нас не отклонился от своей судьбы.
Подъём на лифте - судорожное, пугающее занятие, одна из тех вещей, к которым я никогда не могу привыкнуть, сколько бы вечеров я это ни проделывал. Как бы я ни старался, я не могу подняться по лестнице.
Я открываю дверь, захожу в свою квартиру, вешаю шляпу на вешалку, и крови нет. Завтра я начну последний день своей жизни. Опять.