«Возвращение Эми» Тим Леббон

Жизнь порой бывает непредсказуема. Говорят, что ребенок становится взрослым лишь тогда, когда начинает осознавать неизбежность смерти. И, возможно, сам процесс умирания начинается в ту секунду, когда ты понимаешь, что близкий человек больше никогда, никогда не вернется.
Джейк умирал не один месяц. Эми ушла давно, но только теперь, холодными темными ночами, мучимый кошмарами до разодранных ногтями простыней, он начинал понимать, что так, наверное, лучше.
Он старался не уснуть, словно наркоман, который попал в клинику и пытается забыть свое мутное прошлое. Но наркотик Джейка нельзя было вывести из организма: Эми попадала в его вены через шприц воспоминаний, ее облик кокаиновой пылью щекотал ноздри. Как бы далеко ни уходил он по мокрым от дождя улицам, по паркам, кишащим невидимой ночной жизнью, его наркотик оставался при нем. Нет, было бы несправедливо обвинять его в том, что он хочет забыть свою любимую жену; он просто не может смириться с ужасной правдой — ее смертью.
В этом маленьком городке следы Эми оставались повсюду: не только в его памяти, но и в реальности. С каждым вдохом в его легкие вполне мог попасть воздух, который когда-то выдохнула она; пыль на окнах кафе могла хранить частички ее кожи. В пабах, где они бывали вместе, отпечатки ее пальцев еще могли остаться на бокалах или подносах, или на нижней стороне столешницы — она всегда проверяла, не затаилась ли там чья-нибудь жевательная резинка.
Когда с противоположной стороны улицы кто-нибудь из знакомых замечал его и подходил, чтобы спросить, как он, Джейк знал, что в первую очередь этот человек вспоминает об Эми. Он знал это, потому что Эми смотрела на него отражением из чужих глаз, будто стояла у него за спиной.
Он чаще выходил по ночам: так вероятность встретить людей, от которых придется скрывать свое горе, была меньше. К тому же вокруг не происходило ничего интересного, и он мог погрузиться в собственные мысли, как он любил.
Но однажды он заметил в сточной канаве нечто, похожее на маленький тряпичный сверток.
Сначала он решил, что это ребенок. Он остановился, огляделся по сторонам, охваченный внезапным необъяснимым чувством вины, уверенный, что сейчас кто-нибудь увидит и навеки заклеймит его убийцей. Но чувство беспокойства взяло верх, и в голове вновь зазвучал голос Эми. «Ты хороший человек, Джейк». Ускорив шаг, он стал пристально вглядываться в темноту, пытаясь издали разобрать, что это.
Это оказалась тряпичная кукла. Он взял ее в руки. В сточной канаве ей было не место, и он вдруг почему-то захотел унести ее куда-нибудь, где было сухо. Кукла насквозь промокла и казалась тяжелой; он вспомнил, что однажды где-то прочел, будто после смерти человек прибавляет в весе. Глаз у куклы не было — похоже, когда-то они потерялись, и на их месте краской нарисовали другие. Под дождем краска растеклась, и теперь казалось, будто кукла плачет черно-голубыми слезами.
Нос у нее был совсем как у Эми. Маленький, изящный, слегка вздернутый детский носик, он всегда любил это повторять.
Она спит в саду позади дома, а он садится рядом с ней и начинает водить травинкой по ее верхней губе, стараясь не рассмеяться, пока она не проснется. Она лениво отмахивается, но глаза ее по-прежнему закрыты. Солнце уже клонится к закату, и вот она, наконец, просыпается и легонько шлепает его по голове. Тогда он сует травинку в рот, садится сверху и щекочет ее, пока щеки ее не заливаются краской от едва сдерживаемого смеха.
Темнота сгущалась, дождь лил все сильнее, и его снова охватило чувство вины, но на этот раз немного другого рода. Что, если хозяин куклы выглянет в окно и увидит, как какой-то злой незнакомец крадет его любимую игрушку?
Он сунул куклу под плащ и пошел домой. Капли дождя приятно холодили кожу, будто чьи-то знакомые слезы.


— Ну, как ты? — спросил Джейми.
Джейк сразу понял, что именно его интересует.
— Учусь жить без нее.
В баре было шумно и дымно, как раз то, что надо. В такой обстановке никто не услышит его. Будто его и вовсе нет.
Он встретил Джейми по дороге с работы, и теперь они уже наполовину опустошили бутылочку хорошего ирландского виски. «Целую камень красноречия!» — восклицал Джейми каждый раз, прежде чем опрокинуть очередную рюмку крепкого напитка. Эми всегда говорила, что харизмы у него не отнять; он невзыскателен, но при этом умен, и с ним всегда весело. Он был их общим хорошим другом, а после смерти Эми стал обузой. Этим вечером Джейк не мог дождаться, когда же он, наконец, уйдет.
— Нужно двигаться дальше, Джейк, — сказал Джейми.
Не то, опять не то. Вечно ему твердят одно и то же: нужно двигаться дальше, пусть Эми останется в заветном уголке памяти, не думай о плохом, все наладится. Но никто из них не терял ее. Никто не испытывал того, что испытал он: еще вчера она была рядом, а теперь его окружает лишь холодная пустота, потому что эта внезапная утрата вычеркнула из жизни все, оставив лишь страдания.
— Я все время двигаюсь дальше, — ответил Джейк без малейшей злости. — Одно дело — двигаться дальше, но совсем другое — забыть. Время заставляет меня двигаться, но при этом оно не позволяет мне забывать. Каждая прожитая минута — это очередная минута, которую я вынужден проживать в одиночестве. Без Эми. — Он глотнул виски и улыбнулся. Ему было смешно даже подумать о том, что некоторые напиваются ради забвения. Разве можно забыть об Эми хотя бы на секунду? Это все равно, что забыть, как дышать.
Но однажды это случится. Настанет день, когда он больше не вздохнет. И все, что ему остается, — это найти способ заполнить время между нынешним днем и тем, грядущим.
— Еще шотландского! — нарочито весело сказал он, и его тон усыпил бдительность Джейми.
— Дурак ты, оно же ирландское! — воскликнул Джейми. Он хлопнул Джейка по спине и ударил ладонью по барной стойке. — Бармен! Еще бутылку лучшего ирландского, будь так любезен.
Джейк улыбался и потягивал виски маленькими глотками, Джейми же говорил не умолкая и опрокидывал рюмку за рюмкой. Куклу он оставил у себя на лестничной площадке; просто это место показалось ему подходящим, вот и все. Вода понемногу вытекла из нее, и уже через час вокруг образовалась лужа, но в тепле влага быстро испарилась и вскоре на полу осталось лишь едва различимое пятно. Каждый раз, проходя мимо, он наклонялся и щипал куклу за носик. Вчера ночью, когда прошлое плечом вытолкнуло его из сна, а безжалостное настоящее тут же отвесило пощечину, он вышел на лестницу, пощекотал кукольный носик — осторожно, чтобы не разбудить, — и улыбнулся, вспомнив дыхание Эми.
Затем он вернулся в постель. Рассвет принес с собой очередной кошмарный сон.
— Джейми, я пошел, — слезая с барного стула, он подвернул ногу и грохнулся на пол. Услышав шум, люди в баре оживились, и со всех сторон слышались приглушенные звуки: визг отодвигаемых стульев, хихиканье, чей-то громкий смех; Джейми помог ему подняться на ноги и проводил до выхода из прокуренного помещения.
— Я иду дальше, — сказал Джейк, смеясь сквозь слезы и даже не осознавая, что плачет. — Иду дальше, понял, Джейми? Иду дальше. Эми? Что еще за Эми? — но эта сцена вышла грустной, а вовсе не веселой, это почувствовали даже завсегдатаи бара. Они провожали взглядом Джейми, который подхватил своего плачущего, бормочущего что-то невнятное друга и исчез в ночной темноте.


В кармане его куртки что-то мешалось. Что-то твердое и угловатое; но, когда он извлек это на свет, оно обрело иную форму. Кукла: розоватый пластик, пухлые ангельские щечки, спутанные волосы и гротескная улыбка на ярко накрашенных губах. Он понятия не имел, какого черта кукла делает в его кармане, но начинающееся адское похмелье намекнуло ему, что возможно все — все, что угодно. Он медленно сел, и кукла издала длинный протяжный стон.
Джейк вскрикнул от неожиданности, чем вызвал очередной острый приступ головной боли. Кукла скатилась с его колен и покатилась по полу, издав очередной стон. Какое-то время перед глазами все расплывалось, пока давление не пришло в норму. Первый глупый страх уже отступил, и, когда он снова взял куклу в руки, то понял, что это одна из тех сложных кукол — несомненно, выписанная по почте, — которые умеют разговаривать, если их встряхнуть. Джейк понял, что разговор с нею будет недолгий.
— Ну и кто же ты? — мягко спросил он.
Бряк. «Уа-а-а-ргх».
— И как ты оказалась в моем кармане?
Бряк. «Уа-а-а-ргх».
— Смотри-ка, какие у тебя… — глаза у куклы были большие, зеленые. Совсем как у Эми. Мать Эми называла ее глаза лепестками трилистника, наследием ирландских предков, что, однако, никак не соответствовало действительности: мать придумала эту легенду, чтобы создать романтический ореол вокруг своей семьи. Не то чтобы мать находила Ирландию особенно романтичной, для нее достаточно было того, что она никогда не бывала в тех местах.
Джейк никогда бы не подумал, что кукольные глаза могут быть такими глубокими.
Они едут по проселочной дороге, и Эми, приподняв одну бровь, сексуально улыбается ему. Джейк полностью доволен жизнью; сидя на пассажирском сидении у открытого окна, он вдыхает потоки встречного воздуха — ароматы свежескошенной травы, особый привкус летнего дождя; рапсовые поля желтой тенью ложатся на окружающий пейзаж. Эми сбавляет скорость и сворачивает на дорожку, ведущую к открытым воротам, за которыми начинается вспаханное поле. «Что такое?» — спрашивает он, но она не отвечает, лишь молча улыбается. Легким движением плеч она сбрасывает блузку, расстегивает бюстгальтер, обнажая грудь перед теплым ветерком. Она молчит, но ее глаза говорят сами за себя. «Я люблю тебя, — говорят они. — Давай веселиться, давай делать глупости, как тогда, когда мы только начинали встречаться». Джейк тоже любит Эми. Он не станет с ней спорить. И они растворяются друг в друге.
Джейк неуклюже встал с постели и медленно пошел к туалету мимо лестницы. Тряпичная кукла по-прежнему лежала там, вдыхала воздух своим носиком, точь-в-точь как у Эми. Он положил новую пластиковую куклу у входа в ванную, помочился, а кукла все лежала возле двери. Она наблюдала за тем, как он раздевается и принимает душ, и, хотя голова у него раскалывалась, под взглядом куклы его член шевельнулся и пришел в боевую готовность.
Позднее он решил сходить развеяться; проходя мимо тряпичной куклы, он пощекотал ее под носиком. Звук получился похожим на сухое хихиканье. Не успел он открыть дверь, как в нее позвонил Джейми.
— Джейк, пойдем прогуляемся, — сказал он. — Просто так. Ты запросто можешь сделать перерыв, а я составлю тебе компанию. Пойдем в Нью-Форест, или еще куда-нибудь. По деревьям полазим.
Джейк вежливо отказался и пошел своей дорогой. Он закурил и низко опустил голову, чтобы никому не пришло в голову заговорить с ним.


Эми любила лес. Джейк же его терпеть не мог: его раздражал лес, и пугали птицы, которые вечно появляются из ниоткуда. Но сегодня лес ему необходим. В лесу тихо. Там никто не похлопает его по плечу и не спросит, как у него дела.
Во время совместных прогулок Эми любила дурачиться, словно, лишь ступив на лесную тропинку, она мгновенно возвращалась в детство, вновь обретала беззаботное и бесцельное забвение юности. Джейк так не умел — Эми постоянно дразнила его, говорила, что он родился уже взрослым, — и поэтому он просто наблюдал, как она бегает, прыгает, карабкается, изучает все темные норы в земле, заглядывает за старые деревья в надежде найти еще более старое, прячется от него и не выходит, пока его злость не сменяется беспокойством. И карабкалась вверх. Она любила карабкаться. По ее словам, в детстве она была настоящим сорванцом, и, глядя на нее, в этом нельзя было усомниться. Она была худенькой и гибкой, и, когда она взлетала вверх по дереву, Джейк просто стоял и восхищался ее атлетизмом. Он не очень любил подобные прогулки. Но не подавал вида, потому что Эми всегда возвращалась с них в приподнятом настроении и потом они всегда занимались любовью в душе. Так что, в сущности, лес — это не так уж плохо.
Сегодня в лесу было даже тише обычного. То и дело откуда-то сверху слышалось щебетание птиц, под ногами что-то шуршало и скреблось, словно какой-нибудь маленький зверек пробирался между корней деревьев; но больше никаких звуков, полная тишина. Джейк свернул на старую, до боли знакомую тропинку, которая выходила к деревенским торговым лавкам. Он купил газету и апельсиновый сок и попытался унять похмелье с помощью порции витамина C и мировых новостей.
Эти места были ему хорошо знакомы, хоть он и не бывал здесь ни разу после смерти Эми. Вот здесь они смеялись и кричали, когда их покусали муравьи, пока они наблюдали, как тысячи этих маленьких созданий суетятся вокруг своего огромного дома. Джейк хотел бросить в муравейник улитку и посмотреть, что будет, но Эми ему не позволила. Она сказала, что это слишком жестоко — а что, если бы с ним самим так поступили? Вот высохший ручей, через который перекинут маленький мостик. Где-то здесь они вырезали свои инициалы — одна из глупых юношеских забав, которой Эми поддалась однажды летним днем, несколько лет назад.
Джейк зажмурился. Он не хотел случайно наткнуться на их имена. Он ненавидел саму мысль о том, что эти шрамы на старой древесине все еще существуют, хотя человек, который оставил их, превратился в омытую его слезами горстку пепла.
Он снова пошел в лавку, чтобы купить еще апельсинового сока, но внутри было несколько человек — они оскорбительно-сопереживающе пялились на него. Он развернулся и вышел на улицу, получив в спину удар вздохов сочувствия. Зашел в булочную и попросил буханку хлеба, даже не взглянув на витрину.
— Сорок пенсов, — сказал булочник, но Джейк услышал это иначе: «Господи боже, а ведь он потерял жену, и как только он с этим живет, бедолага; что же сказать, как его утешить, да и надо ли что-то говорить… Наверное, лучше промолчать, и пусть себе идет».
Он снова пошел в лес, потому что движение на дорогах стало более оживленным, того и гляди кто-нибудь остановится и предложит подбросить — да, кстати, как ты там, держишься?..
Кроме того, с этой стороны лес казался другим. Приветливым. И, хотя от воспоминаний об Эми ему делалось горько, он обязан помнить.
Проходя мимо дерева, где с ней произошел несчастный случай, он увидел нечто, прислоненное к стволу. «Кукла», — подумал он, еще не успев толком разглядеть. Он не знал, почему в его голове родилась именно эта мысль, но он оказался прав: это была кукла, таких кукол он никогда раньше не видел. Она была деревянная — сплетена из прутиков и листьев, влажной древесной коры и сухих цветочных лепестков. Она смотрела на него своими желудевыми глазами, протягивала свою изящную веточку-руку. А ноги… ее ноги…
Эми карабкается на дерево, перелезает с ветки на ветку, все выше и выше. Джейк стоит внизу и, улыбаясь, весь так и выгибается, пытаясь заглянуть ей под юбку. «А сверху отличный вид», — говорит она. «Снизу тоже», — отзывается он. Она перегибается через ветку, мельком демонстрируя ему свои трусики, и вдруг срывается и падает. «Ох!» — вскрикивает она каждый раз, когда ее отбрасывает на очередную ветку. Удар о землю разом выбивает весь воздух из ее легких, раздается громкий треск сломанных костей. Джейк вихрем подлетает к ней, в ужасе от того, что он сейчас увидит. Страшный перелом ноги. Она поднимает на него переполненные слезами глаза: «Прости, милый», — говорит она. Ей предстоит провести в больнице три недели.
Он даже не понял, за что она перед ним извинялась.
Левая нога у куклы неестественно вывернута. Она перевязана в районе колена, совсем как тогда у Эми, и чуть короче другой ноги. Совсем как у Эми.
Джейк понес куклу домой, всю дорогу не в силах отделаться от ярких воспоминаний — одно больнее другого, — о том, что потерял навсегда; будто бы он вспомнил старый сон, который видел двадцать лет назад. Кукла сидела в его согнутой руке и словно наблюдала за дорогой, готовая сообщить, если он вдруг свернет не туда, куда нужно.


Они вошли в столовую — это место показалось ему верным. Первые несколько часов с куклы то и дело отваливались кусочки коры, из нее выползали маленькие насекомые, но Джейк сразу убирал все это пылесосом и снова сажал куклу на чистый сухой стол. Глядя на нее, он вспоминал ноги Эми: как они карабкаются по деревьям, складываются под нею на диване, когда она смотрит телевизор, обвиваются вокруг его шеи, когда он целует ее там, где ей нравится больше всего.
Он пощекотал носик куклы, которая лежала на лестнице, и улыбнулся зеленым глазам в ванной.
Чуть позже он набрал номер Джейми и предложил пообедать вместе. Друг с радостью согласился.
— Я скоро вернусь, — прошептал он, закрывая за собой входную дверь. Он и сам толком не знал, к кому обращается, но его в любом случае услышали.


Джейк и Джейми отправились в небольшое бистро в одной из близлежащих деревень, местечко, предназначенное для туристов, но часто привлекающее скучающую местную молодежь. Несколько татуированных и пирсингованных представителей этой молодежи уже были здесь, курили, пристально смотрели на других посетителей.
— Я стал находить кое-какие вещи, — начал было Джейк, но тут же осекся и понял, что не хочет об этом рассказывать. Во всех этих куклах была какая-то загадка, нечто такое таинственное, свежее и простое, но, стоит в это посвятить постороннего, как дело примет опасный оборот. Он мельком взглянул на стул рядом с собой, на секунду ему показалось, будто Эми должна непременно оказаться здесь, но рядом было пусто, лишь дым от сигарет висел в воздухе.
— Принесу нам кофе, — сказал Джейми. — А потом сделаем заказ.
Не «и что это за вещи, Джейк?». Не «продолжай, Джейк». Он наблюдал за тем, как Джейми идет к барной стойке, берет меню и заказывает две чашки кофе. Когда друг вернулся на место, он держал руку в кармане.
— Как Эми называла меня? — вдруг спросил Джейми. Он не называл ее имени с момента ее смерти, словно боялся, что это усилит горе Джейка. — Ты помнишь?
— О чем ты? — спросил Джейк. Он почувствовал, что вот-вот расплачется, и закашлялся, делая вид, что это из-за дыма. Ее имя…
— Ну, ты помнишь, — продолжал Джейми. Он достал из кармана маленький пузырек, прозрачный как стекло, но явно не такой твердый. Он осторожно поставил его на стол, звук соприкосновения был похож на удар перышком по поверхности воды. — Всегда, когда мы ходили куда-нибудь вместе. Только втроем, и никого лишнего; когда мы пили виски, болтали о книгах и планах на выходные, о боге, сексе и еде.
Джейк помнил — он часто вспоминал такие моменты, потому что это были лучшие моменты их жизни. До того, как Эми попала под машину.
— Как Эми называла меня в конце наших ночных посиделок, Джейк? Когда я целовал вас обоих на прощание, невинно, по-дружески? Когда вы стояли на пороге своего дома и махали мне, пока я шел по вашей садовой тропинке, пока я не исчезал в темноте? — говоря все это, Джейми поглаживал вещицу, которую достал из кармана. Она медленно открылась, как цветок в ускоренной съемке, который открывает лепестки и поворачивается к солнцу; изнутри вылился поток белого света и исчез в кружке Джейка. — Ты помнишь?
— Она называла тебя Джейми, — сказал Джейк, но, даже произнося это, не мог вспомнить, чтобы Эми произносила это имя. Нет, не Джейми, она называла его как-то иначе.
Какое-то время они сидели молча, потом официант принес их заказ; Джейми нагнулся через стол и схватил обеими руками руку Джейка. Группа подростков зафыркала от смеха, но Джейми бросил на них взгляд, и те умолкли.
— Джейк, — сказал он, — пей свой кофе. А потом тебе нужно кое-куда сходить.
И он пояснил, куда именно.
Джейк не задавал лишних вопросов. После первого же глотка кофе все встало на свои места, и все, что говорил Джейми, внезапно обрело смысл, хотя до полного понимания было еще далеко. Подростки продолжали, улыбаясь и поглядывая на них, курить дешевые сигареты; клубы дыма окутывали их бритые затылки. С первым глотком — горячим, обжигающим, волнующим — Эми поцеловала его сзади в шею, но, обернувшись, он увидел лишь мужчину, который открывал дверь. Мужчина нес на плечах мешок, в котором шевелилось что-то живое, и лишь тогда, когда дверь за ним закрылась, Джейк понял, что это ушел Джейми.
«Как Эми называла меня? — спрашивал он. — Какое имя она произносила?»
Уставший, сбитый с толку и совершенно измученный похмельем, Джейк вышел из бистро и направился к первому месту, которое Джейми велел ему посетить.


В общественном туалете было три кабинки, две из которых оказались заняты. Джейк зашел в третью и, не запирая дверь, сунул руку в унитаз. Согнув пальцы, он просунул ладонь чуть глубже, пока не нащупал кончиками пальцев что-то твердое.
Это оказалась вязаная куколка, яркие цвета поблекли, одного глаза нет — лишь торчащие нитки. У нее были волосы Эми: длинные, темные, непослушные, но при этом всегда красиво уложенные, всегда идеальные.
Эми выходит из душа и встряхивает головой, с волос во все стороны летят мелкие брызги. Джейк ворчит — его новая рубашка теперь вся в мокрых пятнах. Сегодня они собирались пойти прогуляться и уже давно должны были выйти. Он злится, но Эми, хихикнув, тянет его за собой в спальню и крепко прижимается к нему, оставив на рубашке два больших влажных пятна по форме ее груди. Разве на нее можно сердиться?
Куколка заняла свое место в гостиной.


Магазин подержанных вещей казался взрывом кощунства посреди комнаты набожного христианина. Здесь продавались самые дешевые и оскорбительные товары, так или иначе связанные с религией: пластиковые фигурки Иисуса с горящими глазами, сотни крестов — все как один подлинные частички Того Самого Креста; наборы для самостоятельного проведения обряда экзорцизма, с предупредительной наклейкой: «Не продается детям». И кукла-Иисус: руки раскинуты в приветственном жесте, одной ноги не хватает, венок из терновника тоже потерялся. До этой минуты Джейку было некомфортно находиться в этом магазине, но тут он увидел, что у Иисуса уши точь-в-точь как у Эми. Большие уши, которые она прятала под локонами (в случае с Иисусом — под свалянным конским волосом).
Эми готовит завтрак в их домике-фургоне на Корнуэльском побережье, и по запаху Джейми понимает, что первый же кусочек опровергнет ее заявления о том, что она не умеет готовить. Она часто так делает: притворяется, будто ничего не умеет, скрывает свои истинные таланты, чтобы потом сделать сюрприз. Открыв дверь кухни, он видит, что на ней нет ничего, кроме фартука; дело выходит из-под контроля, и они сразу приступают к десерту.
Кукла-Иисус отправилась на кухню, неаккуратная и явно нехристианская стрижка обнажила кукольные уши.


Под конец дня идти больше было некуда. И Джейк отправился домой.


Джейк сидел на их с Эми постели и смотрел, как на востоке над поросшими лесом холмами поднимается солнце. Он всю ночь не спал. Он бродил по дому, прикасался к куклам, позволяя им пробудить давно забытые воспоминания. Все это время он думал над тем, что накануне сказал ему Джейми, и гадал, откуда взялись все эти куклы. Ему почему-то казалось, будто Эми всюду следует за ним, куда бы он ни шел в этом доме. У вязаной куколки были не только ее волосы: проходя мимо нее, он чувствовал дыхание Эми. Кукла с носом, как у Эми, издавала беззвучный смех, когда Джейк садился на корточки рядом с ней; такой смешок он слышал от Эми, когда она собиралась провернуть какой-нибудь розыгрыш. Все в доме напоминало ему о его умершей жене, но это оставалось лишь фрагментами его памяти. Почему-то после странных вчерашних событий он ожидал большего.
Когда солнце поднялось высоко, он вспомнил, как Эми называла Джейми.
Ангел. Не «мой ангел», или «наш ангел», просто — ангел. «Увидимся, ангел», — говорила она ему после ночных посиделок в городе и чмокала его в щеку. «Привет, ангел!» — восклицала она, когда Джейми появлялся на пороге их дома с бутылкой вина в одной руке и книгой в другой.
— Она называла его ангелом, — произнес Джейк. И дом ожил.