«Преждевременный уход» Томас Тессье

Вскоре после выхода на пенсию Ларкин начал просыпаться около двух часов ночи. Сначала он думал, что это просто случайность, но вскоре это стало регулярным явлением. Некоторое время он лежал в темноте с закрытыми глазами, но не мог заснуть снова. Наконец ему ничего не оставалось делать, как встать с постели. Он копошился по дому, готовил перекусить, выпивал стакан молока и, возможно, смотрел телевизор. Иногда он сидел на заднем крыльце, прислушивался к ночным звукам и ждал, когда из темноты медленно проступят краски рассвета.
Единственными вечерами в неделю, когда этого не происходило, были пятница и суббота. Это была его давняя привычка играть в карты и немного выпивать со старыми друзьями в "Хибернианс" в эти вечера. Ларкин возвращался домой только далеко за полночь, а потом спал без перерыва до восьми-девяти утра. Но в остальные дни недели он ложился спать чуть позже десяти и, как обычно, быстро засыпал, просыпаясь только через четыре часа.
Это беспокоило его, но он не хотел говорить об этом с врачом и не хотел иметь ничего общего с таблетками. Несомненно, это была своего рода реакция на его выход на пенсию. После стольких лет жизни по предсказуемому графику у него появилось гораздо больше свободного времени. Но это не должно было быть проблемой, на самом деле. Ему нравилось быть на пенсии. Он был рад уйти от ежедневной рутины, он не скучал по тем придуркам и засранцам, с которыми ему приходилось работать каждый день.
И дело было не в том, что он не знал, чем себя занять. Он уже нашел хорошую подработку в винном магазине в городе. Всего три вечера в неделю, с 5 до 9 часов вечера (плюс еще полчаса после закрытия, чтобы сложить пустые бутылки на заднем дворе для сбора). Было чем заняться, он мог видеться со многими знакомыми, и ему платили наличными.
Ему больше не о ком было беспокоиться. Они с женой отдалились друг от друга еще в сороковые годы. Собственно, Ларкин вообще не с кем не расставался; разбежалась Пегги, убежденная, что имеет право на большее в жизни. Она нашла его в пожилом вдовце, который не мог жить один и у которого было немного денег. Парень считал, что ему повезло, потому что для него Пегги все еще была молодой женщиной. Единственное, что удивляло Ларкина, так это то, как мало это его беспокоило в то время.
У него была дочь Сью, но она жила на пол континента дальше, в Техасе, со своим мужем и двумя избалованными детьми. Обычно они приезжали на восток раз в год, и Сью звонила ему раз в две недели или около того, чтобы поболтать о новостях. Это было нормально. Всякий раз, когда она пыталась уговорить его приехать в гости, он мягко, но решительно сопротивлялся. Ларкин был патриотом и пожизненным горожанином из Новой Англии, который не хотел иметь ничего общего с Техасом, но все равно спасибо - его даже приятели в Л.К.О. (Лондонское Королевское Общество). И он всегда получал огромное удовольствие, когда рассказывал об этом факте.
Вскоре он приспособился к режиму сна. В первую неделю он дремал почти два часа после обеда. Это не было намеренно, просто так получилось, сонливость быстро навалилась на него. На следующий день - то же самое. Затем Ларкин решил, что вместо того, чтобы разминать шею в мягком кресле, лучше вытянуться на диване. Он понял, что спит примерно столько же часов, сколько и всегда, только теперь это время делилось на две смены. Это было нормально. Все равно эти послеобеденные часы часто казались медленными и бесполезными.
Единственное, что продолжало беспокоить Ларкина, - это то, что ему нечем было заняться, когда он просыпался посреди ночи. Он не сразу почувствовал неудовлетворенность от того, что просто сидит и ждет, когда придет утренняя газета. Телевидение сделало его нетерпеливым. Почему-то в этот час ночи безделье казалось неправильным. Может быть, дело было в темноте за окном, в тишине в районе, но ничегонеделание заставляло его чувствовать, что он просто ждет смерти, а это было не так.
Решение пришло к нему вечером, когда он отнес свой контейнер для вторсырья на обочину, чтобы забрать его вместе с мусором на следующее утро. Бутылки и банки. Он посмотрел вниз на пару банок из-под газировки, которые он бросил в контейнер. Любопытствуя, он прошелся по кварталу, заглядывая в каждый контейнер, мимо которого проходил. Конечно, в большинстве из них было несколько пустых банок, каждая из которых стоила пять центов. Многие люди не удосуживались тащить свои банки и бутылки в супермаркет и выбрасывать их в автомат. За сколько - пятьдесят, семьдесят пять центов за раз? Они хотели убрать мусор с кухни, мусорное ведро было под рукой, и это означало, что все равно все будет переработано. Легкий выбор.
Незадолго до трех часов утра следующего дня он положил на пассажирское сиденье коробку с черными пластиковыми мусорными пакетами и поехал по району, больше из любопытства, чем из чего-то другого. Менее чем через два часа его машина была заполнена, а когда Ларкин выкупал пустые пакеты, он получил доход 27 долларов с мелочью. Неплохо. Плюс - что важней всего - было чем заняться.
Ему не потребовалось много времени, чтобы выучить маршрут вывоза мусора - какие районы в какой вечер выставляют свои контейнеры. Полицейские привыкли к нему, некоторые из них даже махали руками или сигналили, и он стал узнавать многих разносчиков газет, которые совершали свой привычный обход. Ларкин узнал, где есть собаки, которых следует избегать, и где нужно вести себя тихо - грохот бутылок и банок в этот час казался невероятно громким. Двухлитровые емкости занимали слишком много места, поэтому он брал только банки и маленькие бутылки. Он избегал пьяных и подростков, и у него никогда не было никаких проблем.
Обычно он оставался дома, когда шел дождь, но легкий моросящий дождик его не беспокоил и не пугал. Ларкин обнаружил, что ему нравится бывать на улице по ночам. Воздух был чище, и относительное отсутствие шума, машин и людей было весьма приятным. Темнота и уличное освещение приводили к тому, что здания, которые днем были старыми и унылыми, ночью выглядели как-то моложе, свежее и обнадеживающе. Жилые кварталы города как будто снова принадлежали ему, и эти чувства он не испытывал с самого детства.
К началу сентября Ларкин совершал свои ночные обходы уже почти пять месяцев. Он успел кое-что повидать. Люди бушевали за своими жалюзи, кричали друг на друга, громили мебель. Люди пьянствовали перед телевизорами, иногда наклонялись вперед, упираясь подбородком в грудь, или откидывали голову назад, опираясь на крышку кресла, открывали рты, храпя в потолок. Пожилая женщина в длинной белой ночной рубашке, которая вышла на крыльцо и начала громко петь на каком-то странном иностранном языке - пораженный, Ларкин стоял и смотрел на нее с другой стороны улицы минуту или больше, пока ее муж не выскочил в пижаме и не затащил ее обратно в дом.
Были и животные. Помимо крыс, которых следовало ожидать в определенных районах, Ларкин иногда замечал небольшую группу оленей, проходящих через дворы, скунса или опоссума. Было несколько мест, где он часто сталкивался с енотами, пытавшимися забраться в высокие зеленые мусорные баки. В первый раз он попытался отогнать их, бросив в них несколько палок и камешков, но они не двигались, а только смотрели и шипели на него в ответ. Этого было достаточно для Ларкина, он сел обратно в машину и поехал к следующему дому.
Ветер хлестал деревья, и в воздухе витал первый сладкий вкус осени в ту ночь, когда ему показалось, что он увидел пожар. Он был на Утрехт-Стрит, в районе старых трехэтажныхи выцветших кирпичных коммерческих зданий. Компаний "Бондер Никель Платина" и "Добыча Бенхмана" уже не было, как и компании "Динкель: трубы и трубочки". Ларкин знал парней, которые провели на этих заводах тридцать или сорок лет своей жизни. Теперь весь район был усеян пустующими помещениями и захудалыми магазинчиками, такими как "Яркие татуировки Рубена", "Сады Коулуна" (только на вынос), "Кабо-Верде тур" и "Церковь Спасения Мармонов".
Это был небольшой дом, не намного больше коттеджа, с асбестовой черепицей, которая посерела несколько десятилетий назад. Он стоял на гребне небольшого холма, где Утрехт резко поворачивал и петлял вниз к Вест-Ривер-авеню. Ларкин больше не останавливался там, потому что в их урну никогда не клали ничего выкупаемого. Но когда он притормозил машину, чтобы повернуть, то заметил мерцающий красный свет в окне первого этажа на стороне дома.
Он был уверен, что это был пожар. Кто-то заснул во время курения, а может, это была неисправная проводка - все эти старые свалки были сплошными ловушками. Он остановил машину на обочине, выключил ее и бросился через дорогу. В доме было темно, и поблизости не было ни одного фонаря. Он споткнулся о камень на изрытой колеями подъездной дорожке и чуть не упал. Окно находилось ближе к задней части дома. Прежде чем он добрался до него, он услышал голос. Обрывки иностранных слов, полуслова, полупение.
Неуверенный в себе, Ларкин медленно приблизился к открытому окну. Он заглянул через ширму. Посреди комнаты стояла небольшая кровать или раскладушка. На ней лежало тело, покрытое простой белой простыней, на которой были разбросаны срезанные цветы. Красное свечение исходило от десятков вотивных свечей в красных стеклянных банках, расставленных по всей комнате. Голос принадлежал пожилой женщине, невысокой и коренастой, которая кружила вокруг кровати медленными, преувеличенными шагами и движениями, как будто исполняла какой-то ритуал, ее руки были расположены ладонями вверх, плечи высоко подняты, взгляд устремлен к потолку, а затем вниз, на пол.
Ларкин огляделся, опасаясь, что кто-то может увидеть его, даже в этот час и в этом месте. Он чувствовал себя неловко, как будто ему не следовало здесь находиться. Должно быть, кто-то только что умер, и эта бедная женщина делала то, что принято в ее своеобразной религии. Прощалась, молилась за душу усопшего. Это выглядело странно, но это было ее дело, а не его. В конце концов, у каждого придурка - свои радости.
Но он еще не мог отвернуться и уйти. Женщина казалась такой счастливой, такой полной радости. В выражении ее пухлого круглого лица не было ни малейшего намека на печаль или потерю. Ее кожа была тестообразно белой, но на ней отчетливо виднелись пятна красноты. Она опустила руку в миску на приставном столике, а затем посыпала тело темной пудрой. Она взяла еще порошка и беспорядочно рассыпала его по комнате - Ларкин увидел в воздухе искры, когда зерна падали в пламя свечи и сгорали во внезапных вспышках. Движения женщины стали более быстрыми и дергаными, она задыхалась.
Она взяла маленькую коричневую бутылочку и капнула немного жидкости на тело. Она не была похожа на воду. Затем она налила немного в ладонь и плеснула себе на лицо, громко шлепая себя, отчего ее кожа приобрела маслянистый блеск, озаренный сиянием свечей. Она продолжала песнопения на странном диалекте - язык был незнаком Ларкину, но он почувствовал нарастающую неотложность в ритме и тоне.
Он понял, что фактически прикасается к оконному стеклю, и отступил на несколько дюймов. Он поднял руку ко лбу и почувствовал, как крошечная сетка впечаталась в его кожу.
Женщина отошла в угол комнаты и тут же вернулась с бутылкой, похожей на вино. Она щедро плеснула его на тело, темно-красные пятна расползлись по белоснежной простыне. Часть порошка попала в жидкость, образовав тонкие черные линии.
Женщина вдруг замолчала. Она долго отпивала из бутылки, вино стекало по ее подбородку и горлу. Она села на край кровати, рядом с телом. Несколько мгновений она смотрела на него, а затем осторожно стянула простыню с головы.
Ларкин увидел лицо молодой женщины, девушки, может быть, восемнадцати или девятнадцати лет. Темно-каштановые волосы. Почти красавица, но ее кожа имела желтоватый оттенок и выглядела неестественно блестящей.
Пожилая женщина сделала еще один большой глоток вина, а затем сплюнула и выплеснула его на лицо мертвой девушки. Несколько мгновений она сидела и смотрела, словно ожидая, что что-то произойдет.
Женщина, казалось, съежилась. Она снова натянула простыню на лицо девочки. Она опустилась на пол и зарылась лицом в простыню сбоку от тела девочки. Она плакала и стонала про себя.
В течение нескольких минут звуки, которые она издавала, были тихими и приглушенными, страдание, смешанное с покорностью. Но постепенно они стали громче, а затем превратились в отрывистые, спазматические вопли дикого напряжения, словно кто-то пытался поднять огромный вес. Женщина неконтролируемо вздрагивала каждые несколько секунд, когда из нее вырывался очередной звериный вой и казалось, что у нее начался припадок.
Под простыней руки девушки пошевелились и слегка приподнялись с кровати. Всего на несколько сантиметров, но этого хватило, чтобы потрясти Ларкина. Он был полностью захвачен увиденным, не в силах ни двигаться, ни думать.
Теперь звуки и конвульсии пожилой женщины были более неистовыми. Тонкая фигура под простыней, казалось, увеличивалась в размерах, как воздушный шар, который наполняют воздухом. Все тело девушки двигалось на дюйм или два, затем снова. Рука слегка взмахнула, голова и плечи поднялись, неестественные, как движения деревянной куклы. Простыня упала, и девушка неловко поднялась - Ларкин увидел, что она больше не похожа на ту молодую особу, которую он видел всего несколько минут назад. Она выглядела живой, а не мертвой, ее кожа была бледной, но не желтой или восковой. Она была намного старше, плоть на ее руке была рыхлой и дряблой, пальцы короткими и толстыми, горло покрыто желваками. Ее волосы были тусклыми и тонкими, а глаза - пустыми щелями.
Теперь пожилая женщина была молчалива и неподвижна. Она подняла лицо от простыни - это было лицо молодой девушки, живое, стройное и привлекательное, волосы длиннее и темнее. Они словно поменялись местами, или каждая из них каким-то образом превратилась в другую. Девушка вскочила с пола, держа в руке нож, и несколько раз ударила другую женщину ножом в грудь и живот. Не было ни крика, ни крови, ничего, кроме звука ножа, слабого шелеста, похожего на тасование бумаги. Наконец пожилая женщина опустилась на кровати и затихла. Молодая женщина встала, оставив нож на месте, торчать из груди незнакомки. Она закрыла глаза, обняла недавнюю себя и улыбнулась.
Ларкин скрылся в ночи.


Каждый вечер он проезжал по Утрехт-Стрит по крайней мере один раз, но дом всегда был темным и опустевшим. Но при этом признаки жизни были - положение старого "Тойота Цивик" на подъездной дорожке слегка менялось. Днем машины всегда не было, дом был заперт, никого не было. Пару раз он проезжал мимо дома сразу после работы в магазине - свет горел, но он так никого и не увидел.
Это беспокоило его, но это было не то, о чем можно было говорить с кем-то еще. Ларкин часто сомневался в себе, задаваясь вопросом, действительно ли он видел все то, что запомнил - но это было слишком ярким, слишком реальным, и оно не уходило.
Рэй Стэнтон из офиса оценщика немного помог ему. Владелицей дома числилась Амелия Крог. Он был построен в 1928 году, и Кроги жили там с середины пятидесятых, несколько поколений. Это было маленькое панельное жилище. Комната, которую видел Ларкин, была прямо здесь, на поэтажном плане, хранящемся в мэрии. 12x12.
Даже если бы он смог встретиться с этой женщиной - что бы он сказал, о чем бы он мог ее спросить? Прошло две недели, а он все еще ничего не знал.
На визитной карточке стояло имя Дональда Линча - агента по продаже недвижимости "Наследие Новой Англии". Ларкин даже не мог вспомнить, когда встречался с этим парнем, должно быть, это было много лет назад. В "Хибернианс", если судить по фамилии. Ларкин наткнулся на карточку, когда искал что-то еще в своем столе. Он проверил телефонную книгу, включая все близлежащие города. Он позвонил по номеру офиса, указанному на карточке. Это был все тот же офис. Женщина по имени Сэнди сказала ему, что Дон уже давно переехал. Не то чтобы это имело значение, но это было хорошо.
Это было субботнее утро, примерно через месяц после той ночи, когда он стоял у окна маленького серого дома на Утрехт и стал свидетелем той ужасающей сцены. На нем был галстук и спортивного покроя пиджак, а в нагрудном кармане лежала визитка Дона Линча, готовая к тому, чтобы вырвать ее и передать. "Цивик" стоял на подъездной дорожке. Ларкин постучал по деревянной раме двери-ширмы. Он постучал еще раз, на этот раз сильнее. Наконец он услышал, что кто-то приближается. Внутренняя дверь открылась. Перед ним стояла стройная, привлекательная молодая женщина, но она выглядела слабой или усталой. Ее движения были медленными и скованными, дыхание затрудненным, а кожа очень бледной.
- Миссис Крог?
- Вы имеете в виду мою мать?
- Да, хозяйку дома.
- Моя мать умерла.
- О, простите.
- Нет проблем, это было несколько лет назад. - Она кивнула, не встречаясь с ним взглядом. Ее тело слегка покачивалось, как будто она находилась в каком-то дрейфе. - Я владелица дома. Эми Крог. Это мисс, а не миссис.
- А, вы владелица этого чудесного дома. Хорошо.
- Чего вы хотите?
Ларкин поднес визитную карточку к двери и произнес небольшую скороговорку, которую прокручивал в голове все это время. Этот район наконец-то начал возрождаться. Этот дом и земля, на которой он стоял, могут быть гораздо ценнее, чем думает мисс Крог (Ларкин получил удовольствие от этой части "хорошей сделки"). Ей стоит подумать о том, чтобы выставить недвижимость на продажу. Когда он закончил, она, похоже, все обдумала.
- Сколько?
- За сколько его можно продать, вы имеете в виду?
- Да.
- О, я буду рад назвать вам диапазон цен, - сказал он. - Мне просто нужно быстро осмотреться. Количество комнат, размеры, светильники, система отопления, туалет, может наличие подвала. Все в таком духе.
Эми Крог на мгновение задумалась.
- Ну, хорошо, - сказала она, открывая дверь. Ларкин шагнул внутрь. - С чего вы хотите начать?
- Первый этаж в порядке, мы уже здесь. - Он улыбнулся.
- Хорошо.
Ларкин никогда не делал ничего столь безумного, как это, он поражался собственной смелости, но это было чертовски приятно, совершенно новая форма удовольствия. И была настоящая загадка, которую он хотел разгадать. Он достал блокнот и ручку, чтобы выглядеть профессионалом. Внутри дом был еще хуже, чем снаружи. Стены и потолок гостиной не красились годами, возможно, десятилетиями. Штукатурка во многих местах облупилась и потрескалась. Было всего несколько предметов мебели из фанеры со сплющенными подушками. Ковер был почти тонким, как простыня. Повсюду скопилась пыль.
Столовая была такой же, а узкая кухня была отвратительной - темной, тесной и мрачной. Не было никаких признаков того, что здесь кто-то живет: ни газеты, ни чашки с кофе, ни немытой посуды на столе или в раковине. Кухня выглядела как декорация к какой-то скучной драме рабочего класса, ожидающая появления исполнителей главных ролей.
Эми Крог вела его из комнаты в комнату, но ей почти нечего было сказать, кроме очевидного: "Это гостиная... Это столовая...". Ларкин подумал, что она была бы вполне симпатичной женщиной, если бы ухаживала за собой. Но ее волосы не были расчесаны, а одета она была в грязную старую толстовку и мешковатые спортивные штаны.
Комната, которую он больше всего хотел увидеть, оказалась полным разочарованием. Кровати не было, ее заменил обшарпанный диван, журнальный столик и телевизор, стоявший на старом комоде. Ларкин взглянул на окно, как бы желая убедиться, что он действительно находится там, где должен был быть. Он уже не имел ни малейшего представления о том, что ожидал или надеялся найти. Он черкнул еще одну строчку в своем блокноте, издал неопределенные звуки одобрения и отвернулся.
Он хотел бы оправдаться и уйти в этот момент, но это была его блестящая идея, и он чувствовал себя обязанным выполнить все действия. Мисс Крог держалась рядом с ним, пока они поднимались наверх, ее бедро пару раз коснулось его бедра. Этого прикосновения было достаточно, чтобы внутри возникла легкая дрожь, но Ларкин тут же прогнал ее. Он уже давно не думал о сексе и не собирался делать ничего такого, что могло бы вызвать смущение или неприятности у кого-либо - начиная с него самого.
Ванная комната наверху представляла собой еще одно унылое зрелище - плесень на старой плитке, сильно испачканная фарфоровая сантехника. Меньшая спальня была пуста, если не считать нескольких коробок и картонок непонятно с чем внутри.
В большей спальне было сразу несколько предметов мебели и двуспальная кровать. Матрас был покрыт двумя белыми простынями. Женщина положила свою руку на его руку, проходя за ним в комнату. Ларкин взглянул на нее и поразился: она выглядела старше и пухлее, чем несколько минут назад, и больше походила на ту женщину, которую он видел той ночью. Возможно, это был обман зрения или какая-то путаница.
- Это главная спальня, - сказала она. - Заходите и осмотритесь.
- Да, очень хорошо.
Теперь она взяла его руку в свою. Ларкин почувствовал легкую слабость, почти головокружение. Блокнот и ручка выскользнули из другой руки и упали на пол. Он беспомощно уставился на них.
- Вы в порядке?
- Я... я не знаю, - сумел ответить он. Но на самом деле почувствовал резкую слабость во всем теле.
- Посидите и отдохните минутку.
Она помогла ему добраться до кровати, и он сел на край матраса. Вся сила в его теле казалась рассеянной - он не мог сосредоточить ее на чем-то одном, даже на таком простом деле, как поднятие руки.
- Ох, вы неважно выглядите, - сказала она. - Будет лучше, если вы немного разомнетесь. Может быть, это поможет.
Она наклонилась над ним и осторожно опустила его верхнюю часть тела на матрас. Она старше, продолжал думать он, но его разум словно застрял на этом и не мог выйти за рамки. Женщина подняла его ноги на кровать, а затем села рядом с ним. Ее белое пухлое лицо улыбалось ему. Теперь он был не в состоянии даже пошевелить пальцем.
- У вас осталось не так много лет, - сказала она с легким оттенком сожаления. - Но каждый маленький кусочек имеет значение.
Не мать и дочь, смутно подумал он. Только она одна.
- Кто она? - слабо спросил он.
- Кто?
- Другая женщина.
- Какая другая женщина? - Она казалась искренне озадаченной.
- Той ночью. Я видел. Внизу. Она была мертва, а потом...
- А - вы видели ритуал. - Понимание озарило ее лицо, и ее глаза расширились. Затем она рассмеялась. - Вот почему вы пришли. Я понимаю.
Женщина подошла к комоду и взяла другую белоснежную простыню. Она начала разворачивать ее и встряхивать в воздухе. Женщина посмотрела на него и улыбнулась.
- Это уже совершенно не важно. Я забрала ее жизненные силы себе. Но эффект длиться не долго. - Постаревшая женщина издала смешок, - Она была мне полезна - на некоторое время. В любом случае, единственное, что имеет значение, это то, что вы сейчас здесь.
Простыня с треском взлетела в воздух и медленно накрыла его тело.